Из-за невысокого пригорка показались крытые соломой кровли и дым очагов. В животе у Сашки заурчало.

— Чует брюхо сытный ужин, — усмехнулся Джейби. — Только похлебку еще заработать придется. Поглядим, звенит ли в карманах у публики в этом захолустье.

По разбитой дороге они, следуя за вереницей телег с грудами ранних овощей, мешками с зерном и плетеными корзинами с домашней птицей, въехали в город. Хотя назвать городом десяток грязных кривых улочек с ветхими сараями и чахлыми огородами за покосившимся частоколом было смелым преувеличением. На окраине теснились заброшенные дома с заколоченными окнами. Глинобитные стены тихо ветшали, осыпаясь в грязь и буйно разросшуюся сорную траву, и только ветер хлопал ставнями. В канаве, по дну которой тек зловонный ручей, в кучах гниющих отбросов рылись одичавшие свиньи.

— Почему дома пустуют? — поежилась Сашка.

— Черная смерть, — буркнул Джейби и подстегнул уставших лошадей.

Наконец они оказались на рыночной площади, запруженной телегами и повозками. Утомленные дорогой жители дальних сел устраивались на ночлег тут же, под открытым небом.

— Завтра базарный день, народу будет — не протолкнуться, — сказал Джейби. — Если с вечера хорошее местечко не отвоевать, оттеснят на задворки.

Он спрыгнул с козел и с удовольствием потянулся, разминая затекшие мышцы.

— Ох, на колдобинах чуть всю душу не вытрясло. Удивляюсь, как тутошние молочники умудряются не привозить на рынок масло заместо сливок.

Сашка оглянулась, ища глазами Харриса и Патрика, — те уже ловко лавировали между телегами, лотками и навьюченными лошадьми, переговариваясь с торговцами.

— Расседлай лошадей, а я пока наведаюсь к здешнему бейлифу, приглашу на завтрашнее представление, — бросил вознице мастер Ликстрой, поправляя серебряные пуговицы на куртке из черного бархата, и направился прямиком к основательному двухэтажному строению, которое разительно отличалось от неказистых и обветшалых домов, притулившихся на окраинных улочках. Соломенные крыши нависали над выбеленными стенами так низко, что казалось, дома смотрят на чужаков исподлобья. Окна нескольких домов были наглухо заколочены деревянными ставнями.

Вскоре стемнело, но на рыночной площади продолжалось брожение: всхрапывали кони, бранились торговцы, разносчики пирогов с прибаутками сбывали залежалый товар. Джейби, довольно крякнув, отправился промочить горло в таверну. Из распахнутых дверей постоялых дворов доносились нестройное пение и густые раскаты смеха.

Перекусив пресной лепешкой и яблоками, Сашка примостилась у колеса повозки. Дневная духота отступила, сменившись освежающей прохладой. Легкий ветерок доносил запахи луговых трав. Звездное небо раскинуло роскошный шатер, расшитый миллиардами сияющих огней. Сашка, запрокинув голову, всматривалась, пытаясь отыскать знакомые созвездия: ковшик Большой Медведицы и песочные часы Пояса Ориона, но без толку. В плоском питерском небе, если его, на счастье, не заволокло тучами, звезды казались блеклыми плевочками, здесь же они походили на россыпь драгоценных камней.

Когда она уже начала клевать носом, к повозке, покачиваясь, как огромный баркас на волнах, приблизился Джейби. Он старательно высвистывал какую-то мелодию, безбожно фальшивя. Сашка похолодела: она знала эту песню, не раз слышала ее у костров лесного братства. Толстяк, обдав Сашку винными парами, забрался под повозку и тут же громко захрапел, словно лежал не на вымощенной булыжниками людной площади, а на застланном шелковыми простынями королевском ложе. Выждав пару минут, Сашка тихо позвала:

— Гарпункль?

— А?.. Ну что еще? — сонно пробормотал толстяк. И тут же подскочил, чуть не раскроив лоб о дно повозки. — Ты кто такой, дьявол тебя дери? Чуяли, ох, чуяли мои потроха, что паренек-то не так прост…

— Тебя зовут Гарпункль. Ты смотрел за лошадьми в лесном братстве.

— Что ты хочешь за то, чтобы держать язык за зубами?

— Ничего. Я не собираюсь выдавать тебя. Просто расскажи мне обо всем, что произошло после гибели Ильстрема.

— Да с тех пор уж поди лет десять минуло.

— Сколько?! — у Сашки даже дыхание перехватило.

— Ну да, так и есть. А кажется, только вчера это было! Невесть откуда взявшийся чужак убедил Ильстрема ввязаться в безнадежную затею. Мыслимо ли дело: биться на турнире с лучшими бретерами лорда-канцлера! Уж как я его ни отговаривал — да что там, он и слушать не стал! Этот гнусный предатель преподнес нашего храброго предводителя лорду-канцлеру на позолоченном блюде! Не сомневаюсь, тот щедро отсыпал золотишка из королевской казны за голову заклятого врага.

— Все было совсем не так! — в сердцах воскликнула Сашка.

— Тебе-то откуда знать, малец? Ты-то в то время еще за мамкин подол держался, — сощурился Гарпункль, и Сашка прикусила язык. — Так вот, после гибели Ильстрема в лагерь лесных братьев ворвались конники. Они смяли дозорных, как приливая волна. Их были сотни. Это была не битва, а бойня, иначе и не скажешь… Меня ранили. Очнулся уже на следующий день среди бездыханных тел товарищей… Так бесславно закончилась история лесного братства. Жалкие остатки рассеялись по всей стране, попрятались в норы, как полевые мыши под тенью коршуна.

— Но кто же предал братство?

— Грей, дьявол раздери его душу! Голову Ильстрема насадили на пику, пронесли по улицам и выставили у городских ворот. Кронк вышел к беснующейся толпе и объявил, что такая участь ждет всех, кто замыслит мятеж. А тех, кто донесет о смутьянах, ждет по-королевски щедрая награда. Как вот этого славного парня, — и он махнул рукой на пришлого этого, Грея, будь он проклят. Тот стоял позади него в раззолоченной накидке, поддерживаемый под руку одним из придворных, и с трудом держался на ногах. Видно, с утра уже порядком набрался эля. Когда Кронк на глазах у всех вручил ему мешочек с золотом, толпа стала улюлюкать и бросать объедки. И тут он уронил кошель, монеты со звоном рассыпались по помосту — и все, отталкивая друг друга, бросились подбирать их. А он даже и не бровью не повел — как будто это не золото, а козьи катышки. А что ему — уж поди успел набить полные карманы, продажная шкура!

— А потом? Что с ним стало потом?

— Пес его знает. Одни говорят, что он пьянствует и развратничает днями напролет в собственном замке. Другие — что лорд-канцлер отправил его наместником в какой-то дальний гарнизон на северной границе. Будь я в его шкуре, удавился бы на первой же осине. Сколько бы Кронк ни заплатил ему за предательство товарищей по оружию, это не позволит отмыть его черную совесть и поганое имя, которое проклинают в городах и деревнях по всему королевству. Эх, если бы только он встретился на моем пути, я бы голыми руками свернул его цыплячью шею!

Толстяк еще долго бормотал страшные угрозы — все тише и неразборчивее, а потом повернулся на другой бок и захрапел. Сашка обхватила колени руками и спрятала лицо. Сколько раз она безуспешно пыталась пробудить волшебную силу кольца, мечтая вновь оказаться в Гриндольфе, хотя бы на часок, — просто убедиться, что все это не выдумка, не полузабытый сон. И вот она снова здесь. Но как же все изменилось… И немудрено: это в ее мире прошло три года, а здесь, оказывается — все десять.

Сашка достала кольцо из-за пазухи, потерла о запылившуюся тунику — камень тускло мерцал зелеными гранями. Магия кольца не служила ей. Когда теперь она вернется домой, да и вернется ли вообще?..

На следующее утро мастер Ликстрой, хмурый, как кладбищенский ворон, растолкал музыкантов ни свет ни заря. Джейби, голова которого трещала после вчерашней попойки, страдальчески вздыхал. Сашка сомневалась, вспомнит ли он хоть слово из вчерашнего разговора. Сама же она ночью продрогла до костей и так и не сомкнула глаз.

К рассвету рыночная площадь наполнилась мерным гулом торговых рядов, сотканным из шарканья сотен ног, хлопанья петушиных крыльев, гогота белошеех гусей, поросячьего визга и веселых окликов зазывал, расхваливающих товар.

Музыканты устроили представление прямо под открытым небом: пока они наигрывали развеселую мелодию, Клементина, обворожительно улыбаясь, обходила зевак, собирая в бубен монеты.

— Ты что это без толку валандаешься? — прошипел мастер Ликстрой, больно ухватив Сашку выше локтя. — Живо за дело!

— Ф-фокус с монеткой показать?

— С монеткой, ага. Вот с этой, — ухмыльнулся карлик и сунул в разом вспотевшую ладонь Сашки затертую медную монету. Сашка машинально сжала ее и чуть не вскрикнула — остро заточенный край монетки оставил тонкий порез на коже. — Да осторожней ты, дурень! Не наберешь до вечера хотя бы горсти ее звонких подружек, будешь до рассвета слушать урчание собственного пустого брюха.

Сашка молчала, уставившись на монету, которая жгла ладонь.

— Э-ээ, да ты ж, братец, ничего, что ли, в ремесле не смыслишь? Что ж крутил-вертел монетой, пыль в глаза пускал? — подхватив растерянную Сашку, Ликстрой увлек ее в темную, пропахшую кислым пивом таверну. Отыскав свободное местечко в дальнем углу, он с блаженным вздохом стянул тесные сапоги и хлопнул ладонью по липкому столу, подзывая разносчицу с забрызганными пеной кружками.

— А пальчики-то, пальчики — тонкие и ловкие, как у наследной герцогини, только на арфе струнки перебирать! В два счета ремесло освоишь, зуб даю, — Ликстрой сделал большой глоток, и кадык на его тонкой шее судорожно дернулся. — Первый закон карманника каков? Правильно, не воруй у богатых. Как бы ни манил бархатный кошель — отвернись и иди своей дорогой, не искушай судьбу. Воруй у детишек, которым отец дал медяк на имбирный пряник, а они, разинув рты, застыли у кукольного балагана. Или у глупой кумушки, что точит лясы с соседкой или торгуется с продавцом за каждый грош. Ну а второе правило — коли поймают за руку, хоть с три короба ври, а своих не выдавай. Ни словечка, понял? И выйдешь сухим из воды.

— Я… у меня не получится… Я только фокусы умею.

— Ты мне это брось! Уж у меня-то глаз наметанный, сразу вижу, из кого может выйти толк. Что, ремесло тебе не по нраву? А чем лучше карманника сборщик податей, который обирает вдов до нитки, чтобы у дочерей лендлорда было новое шелковое платье? Или мельник, который держит впроголодь всю деревню, забирая добрую половину зерна? Или стряпчий, который так хитро поставит закорючки, что ты и опомнится не успеешь, как продашь себя с потрохами ни за грош? Такова жизнь, парень, и уж тебе-то, сироте, давно пора было понять это. Так что вытри сопли — и за дело.