Сильный порыв ветра, просоленного балтийской прохладой, растрепал каштановые кудри Сашки. Свесившись с чугунной ограды Тучкова моста, она смотрела на медленно перекатывающиеся волны Малой Невы. Ее отражение в воде дробилось и расплывалось в обезьяньих гримасах. Сашка, погруженная в размышления, не замечала ни спешащих мимо прохожих, ни начинающего нехотя накрапывать дождя. Ее глаза, легко меняющие цвет в зависимости от настроения, сейчас отливали сталью, как неприветливые невские воды. Домой идти не хотелось – там пусто и тихо. Анны Петровны нет уже целую неделю, а она все еще ждет звука ее шагов и покашливания в соседней комнате. Сашка смахнула закипевшие в глазах слезы. Надо собраться. Завтра турнир. А сегодня надо еще успеть в «Ладогу».

Совершенно особенное место, где она теряла ощущение времени. Там можно было часами рассматривать заманчиво поблескивающую в сумраке упряжь. Незаметно, как бы невзначай, провести ладонью по плавным изгибам выставленных в ряд седел, вдохнуть дразнящий запах искусно выделанной кожи… Лавка чудес из диккенсовских романов, чудом уцелевшая в сердце огромного каменного города. Даже путь в магазин напоминал указания с карты исчезнувшего в зазеркалье королевства: на метро до площади Мужества, а потом – пешком по проспекту Непокоренных, мимо мемориального кладбища.

Почти три месяца она копила деньги, предвкушая этот день – как она, ощущая приятную тяжесть в потайном кармане куртки, перешагнет порог магазина. И вот этот день настал. Тихо звякнул над дверью бронзовый колокольчик. Продавец, который после пятого ее визита («Нет-нет, спасибо, я просто смотрю…») перестал относить ее к существам живого мира, привычно окинув быстрым оценивающим взглядом, тут же вновь опустил глаза в затрепанный журнал о конном спорте. И как же он был изумлен, когда она высыпала на витрину целый ворох бумажных денег и монет – все, что удалось скопить за летние каникулы, которые она безвылазно провела на конюшне, вычищая денники и выполняя поручения конюхов. О, она давно решила, что купит на все заработанные деньги – щегольской красный редингот с бронзовыми пуговицами в два ряда, хлыстик и кепи – чудесное, обтянутое черным бархатом, который так и тянет погладить, как котенка… Сашка взяла сверток с покупками, попрощалась с продавцом и вышла. Она так долго мечтала об обновках, представляя, как появится в новом шлеме и рединготе на турнире, но сегодня это не принесло ей радости.

В осенние каникулы, как пообещала еще весной Римма Михайловна, команде лучших юниоров конноспортивного клуба «Дерби» предстояло отправиться в спортивный лагерь в Англии. Это экзаменационный центр Британского конного общества, в который на время школьных каникул съезжаются юные конники со всего мира. Побывать там хотя бы раз в жизни считается редкой удачей. И вот как раз в это удивительное место Римме Михайловне после победы нескольких учеников школы на российских соревнованиях удалось выбить четыре путевки. Три были уже распределены – поедут Никита, Артем и Марина из старшей группы, которые показывали высокие результаты и на европейском уровне. Одно место было пока свободно, и многое должно было решиться после турнира, запланированного на следующие выходные.

Конечно, девчонки в раздевалке шушукались, что место давно уже выкуплено для Киры – она занималась в клубе без году неделя, но вела себя так, словно и конюшня, и все ее обитатели принадлежали ей безраздельно.

– Эй, ты! Да, ты, у дверей! Заседлай Звездную Ночь в манеж! – тоном, не терпящим возражений, распорядилась Кира на одном из первых занятий.

– Аха, щас, прям подорвался и побежал, – хохотнул молодой конюх Андрей, пораженно разглядывая это чудо в стразах, как диковинное насекомое.

Но тут в конюшню вошел Антон Станиславович – директор комплекса. При виде новенькой его лоснящееся самодовольное лицо расплылось в подобострастной улыбке.

– Кирочка! На занятие? Ну-ну, успехов, как говорится, ни пуха ни пера! – он многозначительно зыркнул в сторону примолкших конюхов, и Андрей, хмуро переглянувшись с приятелями, повел вороную кобылу на манеж.

Как вскоре стало известно, отец Киры, Виктор Семенович Подавакин, занимал важный пост в администрации, курируя, помимо прочего, и земельные аукционы. Это с его легкой подачи Антону Станиславовичу удалось несколько лет назад отхватить столь лакомый надел в окрестностях Питера, причем (если откинуть подношение «за хлопоты») за весьма символические деньги. То, что Виктор Семенович – взяточник и казнокрад, было известно каждой собаке в округе, но словно какая-то невидимая сила хранила его от служебных проверок и тюремного срока.

Сашка тоже была заявлена на участие в турнире и, даже сидя на уроках, постоянно прокручивала в голове сложные прыжки, заставляя тело правильно сгруппироваться, чтобы не мешать коню легко взмыть.

– Иноземцева! Опять в облаках витаешь? – доносился въедливый, как нашатырь, голос математички. Класс дико гоготал, а Сашка поспешно переписывала в тетрадь пример с доски.

А после школы со всех ног мчалась в больницу. Анна Петровна, в одночасье ставшая какой-то бестелесной, похожей на полуоблетевший одуванчик, тихо спала. Впрочем, она спала сейчас почти все время – от лекарств, а может, просто от усталости, накопившейся за долгую жизнь. Сашка старалась незаметно прошмыгнуть мимо строгой дежурной сестры и часами сидела у кровати бабушки. Она приносила в стерильное пространство палаты то разлапистый, тронутый благородной патиной кленовый лист, то бордовую астру, печально отцветавшую на больничной клумбе. И никак не могла избавиться от пугающей мысли, что с каждой минутой, с каждым едва слышным вдохом Анна Петровна все дальше уходит в страну снов и уже не отыщет обратной дороги.

Сашка знала, что Анна Петровна, строго говоря, не приходилась ей бабушкой. Но все детские воспоминания так или иначе были связаны с ней. В ее комнате, где царил уютный запах ванильных сушек и валерьянки, обожаемой раскормленным до фантастических размеров котом, Сашка засиживалась дотемна за уроками или «чаевными» разговорами, пока не раздавался тихий стук в дверь.

– Вот ты где! Вы уж извините за беспокойство, опять на прогоне программы пришлось задержаться, – вздыхала мама.

– Ну что ты обижаешь, Оленька, какое уж там беспокойство, – улыбалась в ответ Анна Петровна.

Этот диалог слово в слово повторялся едва ли не каждый вечер. Сашка, зачитавшись до первых сумерек и устав от звенящей в ушах тишины, скреблась к Анне Петровне, коротавшей время за вязанием. Шерстяные носки, как пушистые груши, вызревали на проворно мелькающих спицах, и тихое позвякивание под аккомпанемент тиканья старых часов (кукушка давно осипла, так что и носа не высовывала из домика) нагоняло мягкую дремоту. У них не было секретов, и был свой, известный только им тайный язык недомолвок и шуток, непонятных чужакам. И когда они собирались за вечерним чаем и рассказывали друг другу о прожитом дне, то нередко на ходу складывались уморительные и совершенно фантастические истории. «Потому что в жизни должно быть место волшебству», – говорила Анна Петровна. И, как всегда, была совершенно права.

По семейному преданию, судьбы Анны Петровны и Ольги, Сашкиной мамы, пересеклись тринадцать лет назад в поезде «Челябинск – Санкт-Петербург». Правда, самой Сашки тогда еще не было на свете – точнее была, конечно, уже была, хотя это совершенно не угадывалось по хрупкой девичьей фигуре Ольги. Заметив, что девушка, молча глотая слезы, безотрывно смотрит на мелькающие за окном телеграфные столбы и покосившиеся домики безымянных деревень, Анна Петровна уговорила ее угоститься дорожными припасами и мало-помалу выспросила, что приключилось со случайной соседкой по купе. А узнав об обстоятельствах, которые вынудили Ольгу купить билет на первый попавшийся поезд и умчаться в город, где нет ни одной родной души, предложила пожить у нее.

– На первое время, пока не освоитесь, – успокоила она, тем самым отрезая все возможные возражения. – Все равно одна комната пустует.

Так и сложилась их маленькая семья. Сашка уже училась в шестом классе, мама выступала под куполом цирка, и, в принципе, давно можно было бы переехать в отдельную квартиру. Но Анна Петровна, ставшая по-настоящему родным человеком, заметно сдала в последние годы, да и ее пенсии едва хватало на оплату счетов. Так и жили втроем в маленькой квартире под самой крышей в старом, дореволюционном еще, доме на Васильевском острове.

А две недели назад Сашка, вернувшись из школы, нашла Анну Петровну на полу в ванной. Захлебываясь слезами, девочка раз за разом набирала номер скорой, но диспетчер отказывался принять вызов, повторяя как заведенный: «Позови к телефону кого-то из взрослых!» Пока Сашка металась по подъезду, яростно колотясь во все двери, утекали драгоценные минуты.

– Инсульт, – на ходу бросила врач скорой помощи, которая приехала лишь час спустя…

И вот теперь ее не стало. И все как-то разом обесценилось. Из-за похорон Сашка пропустила отборочные заезды на турнир. Накануне вечером, когда она беспокойно ворочалась в постели, в комнату тихо вошла мама. За эти два дня она сильно изменилась в лице, постарев на несколько лет – глаза стали темными, запавшими, скулы заострились, а губы сжались в тонкую линию.

– Саша, мне сейчас звонила Римма Михайловна. Она сказала, что ты отказалась завтра выступать в отборочных заездах. Я рассказала ей про… все.

Они помолчали.

– Она говорит, что нельзя упускать такой шанс – второго может и не быть.

– Мам, я уже все решила. Я должна быть завтра на похоронах.

– Никто и не спорит. Римма Михайловна сказала, что, учитывая ситуацию, в качестве исключения она могла бы договориться об отдельном прогоне. Все равно судьи раньше шести не разойдутся. Ты сможешь пройти маршрут в пять, – сказала она, погладив дочь по непослушным волосам.

Без двадцати пять Сашка была уже на конюшне, полностью экипированная для прохождения маршрута. Руки мелко дрожали от волнения, но она старалась не подавать виду, чтобы Фридрих не учуял ее нервозность и страх. Иначе пиши пропало: прикинется гимнастическим снарядом – и с места не сдвинешь. Характер у жеребчика – тот еще подарочек.

– Самая обычная разминка: пару кружков навернем – и обратно, – бодрым голосом заверила Сашка коня и слегка потянула за уздцы, выводя из денника.

Фридрих обрадовался прогулке в неурочное время и нетерпеливо переминался. До пяти еще оставалось немного времени, чтобы пару раз пройти гит, примериться к препятствиям. Традиционно маршрут включал несколько барьеров разной ширины и высоты, и лошади были вынуждены постоянно менять темп и направление движения, ускоряя или замедляя галоп на разных отрезках дистанции. На первый взгляд, ничего сверхъестественного: «тройник» – барьер из трех брусьев, установленных на разной высоте; оксеры – с брусьями в два ряда, с подъемом со стороны отрыва, со стороны приземления и самый сложный – на равной высоте, который нужно перемахнуть легко, одним махом, и остается только канава с водой… Да, самая настоящая канава шириной в три с половиной метра, с всамделишной водой, да еще и с кустарниковой изгородью со стороны отталкивания. Но и это ерунда в сравнении с джокером. Как и в карточной игре, джокер всегда страшен своей непредсказуемостью и может выглядеть как угодно: например, верхний брус может быть искривлен на манер поваленного ствола дерева. Сашка знала, что на некоторых соревнованиях взятие барьера-джокера удваивает очки, набранные при преодолении предыдущего препятствия.

– Секрет красивого прыжка – правильный темп, – без устали повторяла Римма Михайловна во время тренировок.

По большому счету, лошадь не нужно учить прыгать – это все равно что учить рыбу плавать. Это должно быть у нее в крови. Но и роль наездника значима: к барьеру лошадь должна направляться в постоянном ритме, и за эти краткие мгновения до прыжка у нее в голове ни в коем случае не должна промелькнуть шальная мысль смухлевать, свернуть в сторону. Чем шире барьер, тем быстрее должен быть галоп. А в момент, когда лошадь почти достигла точки отрыва от земли, всадник должен податься чуть вперед, чтобы дать ей свободу для прыжка, не сковывать движений. А когда животное, вопреки земному притяжению, на краткий миг зависнет в воздухе, полностью оторвавшись от земли, – надо избежать соблазна рефлекторно откинуться назад, и сразу же отправить лошадь вперед, к новому препятствию.

Сашке казалось, что прошла уже уйма времени и про нее просто-напросто все забыли, но она с холодным упорством продолжала разминаться, посылая Фридриха к барьерам, постоянно меняя маршрут и раз за разом повторяя подходы к самым сложным препятствиям. Наконец из административного корпуса высыпала шумная компания, в которой Сашка даже на большом расстоянии сразу же узнала Римму Михайловну. Маленького роста, полноватая, с резкими чертами лица – словом, совсем не красавица, она в любой компании каким-то удивительным образом мгновенно становилась центром всеобщего притяжения.

Поняв, что дожидаться, пока на нее хоть кто-то обратит внимание, бесполезно – настолько все были заняты разговором, Сашка направила Фридриха к старту гита, салютовала в знак приветствия и стала проходить маршрут. Ею овладела какая-то отчаянная злость – она словно перестала быть собой и наблюдала за происходящим со стороны: губы плотно сжаты, брови сдвинуты, движения скупы и отточены. Ну и пусть эти маститые эксперты даже не смотрят в сторону манежа – она-то знает, что способна выполнить все элементы безупречно и показать при этом хорошее время.

Завершив гит без единой ошибки, она вновь отсалютовала и спешилась. Усталость прожитого дня накатилась, накрыв ее с головой, – нежданно-негаданно Сашка упала в глубокий обморок.

Очнувшись, она приоткрыла глаза и с удивлением обнаружила, что лежит на прохладной кушетке в медпункте. Встревоженная Римма Михайловна перешептывалась с медиком.

– Видимо, сказался стресс – она перенесла тяжелую потерю, – донеслось до Сашки.

Девочка рывком села, и голова тут же снова заполнилась туманом.

– Лежи-лежи, ты что соскочила? – участливо склонилась над ней медсестра.

– Саша, не волнуйся, ты прекрасно выступила, – успокоила ее на свой манер Римма Михайловна. – Через три дня турнир. Сейчас такси вызовем, прямо до дома тебя домчит. Нужно хорошенько отдохнуть, выспаться и быть как огурчик, при полном параде. Все понятно?

Конный спорт был для Сашки не просто увлечением. Когда она оказывалась в седле, ее покидали все страхи, сомнения, она словно обретала крылья. Летом, когда все ребята разъехались с родителями на испанские и турецкие курорты, Сашка, закончив с каждодневной работой на конюшне, до изнеможения скакала, пока спина не становилась деревянной, а в глазах не начинала прыгать черная рябь. На пару с Фридрихом, норовистым гнедым жеребчиком, она за короткое лето так стремительно выскочила из «середнячков», что Римма Михайловна, случайно застав ее в конце августа на самостоятельной тренировке, поначалу и не узнала, а узнав – не поверила. С этого дня она незаметно приглядывалась к худенькой нескладной девочке, которая так верно умела нагнать нужный ритм и тонко прочувствовать удачный момент для прыжка – в конкуре это высоко ценится. Но конный спорт, как ни крути, – увлечение не для бедных, а Римма Михайловна прекрасно помнила, как три года назад впервые встретилась с ее мамой – из цирковых, кажется. Тонкая как подросток, с темными вьющимися волосами и зелеными глазищами, в затертых джинсах. Вечно в разъездах, с трудом сводит концы с концами. А дочь буквально бредит «лошадками». На вполне логичный вопрос: «А не легче ли было пристроить ребенка при цирке?» – она отшатнулась: только не это! Римма Михайловна в душе удивилась: известно, в цирке все держится на династиях, каждый друг другу сват и брат. Ну, нет так нет. И, верная принципу не отказывать в первую встречу никому, разрешила прийти на пробное занятие, рассудив, что тесное знакомство с запахами конюшни и жесткой дисциплиной занятий быстро сгонит романтический флер. Но глазастый мышонок остался и как-то прижился. В первое время блестящих результатов Сашка не показывала, но лошадей действительно любила неистово и понимала их нрав, а указания тренера выполняла беспрекословно. И за три года не пропустила ни одной тренировки – даже насквозь больная, с высоченной температурой раз заявилась. В манеж ее, конечно, тогда не пустили, и Сашка сиротливо торчала два часа на трибуне, на пронизывающем балтийском ветру, наблюдая за тренировкой. И никогда не ревела после падений, даже обдираясь в кровь. Просто вставала и, закусив побелевшие губы, вновь садилась в седло. И Римму Михайловну, тренера с многолетним стажем, подкупала эта молчаливая упертость, заставляя закрывать глаза на задержки оплаты занятий, которые возникали с плачевной регулярностью.

Может быть, в силу того, что персонал «Дерби» не видел за плечами Сашки гламурной мамочки в мехах, а может, просто чувствуя в ней родственную беспокойную душу лошадника, ее быстро приняли и стали нагружать – на конюшне по-свойски. И она никогда не отлынивала от этих поручений, и всегда рада была задержаться на часок-другой, а то и до темноты, чтобы вычистить денник, погонять на корде застоявшегося коня или перетаскать после занятий полосатые жерди для препятствий.

В день турнира Сашка распахнула глаза в приступе паники: проспала! Но на часах было только полшестого. Поворочавшись без сна, она прошлепала в ванную и залезла под горячий душ, а затем резко включила ледяную воду. В тело тут же словно впилась тысяча иголок – завизжав, она выскочила и наскоро растерлась жестким полотенцем, стуча зубами от холода. На ходу сделав пару глотков обжигающего кофе, Сашка схватила портплед с экипировкой и побежала в метро. Жаль, что у мамы утренняя репетиция в цирке, и она не сможет присутствовать на турнире.

Субботнее утро еще только-только занималось, и в метро было непривычно безлюдно, так что Сашка даже провалилась в дрему, чудом угадав нужную станцию и успев выскочить за мгновение до того, как двери вагона захлопнутся. В тряском маршрутном такси остатки сна разлетелись как осколки разбитого зеркала.

Волнительное ощущение праздника возникло сразу же, как только за поворотом показалась высокая кованая ограда с гербом конного клуба. По периметру поля развевались разноцветные полотнища флагов, из динамиков разносилась бравурная музыка, комментатор со смаком перечислял регалии самых именитых участников соревнований. И хотя до начала заезда оставалось около часа, самые предусмотрительные зрители уже занимали места на трибунах, то и дело с опаской поглядывая на небо, по которому неслись легкие облачка – как известно, настроение питерской погоды меняется стремительно, так что если вам она не по нраву, просто переждите пять минут – и она изменится.

Переодевшись, Сашка пошла к конюшне. На лужайке уже собрались девчонки.

– Ой, я так волнуюсь, так волнуюсь, даже руки дрожат, – закатывая глаза, ломала пальцы Маринка.

Кира была тут же – в самом центре гудящего кружка; нетерпеливо похлопывала хлыстиком по голенищу высоких сапог. Заметив Сашку, девчонки смолкли как по команде и стали разглядывать ее во все глаза. Обычно она приходила на занятия в поношенном, с чужого плеча, рединготе и выцветших рейтузах, а расчищать денники и вовсе отправлялась в засаленной фуфайке и растоптанных сапожищах. Сашка кожей ощутила высокомерный взгляд Киры и ускорила шаг.

– Смотри-ка, мышка-замухрышка приоделась. И не узнать… Даже на человека стала похожа, – зло процедила Кира.

Сашка слышала, как девочки прыснули, но решила не подавать виду – глупо было надеяться, что новый редингот станет пропуском в круг избранных. Да и так ли ей на самом деле хотелось быть в числе подружек Киры, слушать ее бесконечное хвастовство и ахать над каждым сломанным ногтем? Сашка улыбнулась и расправила плечи: уж лучше быть одной, чем в жалких подпевалах у самовлюбленной стервы.

Она вошла на конюшню, поздоровалась с конюхами. Айрат, как и все, по случаю турнира облачился в нарядный камзол, который сидел на нем нелепо, как манишка на цирковой обезьянке. Вдобавок стойка воротничка немилосердно натирала тщательно выбритую шею. Но старый конюх гордился униформой с обшитыми золотым кантом обшлагами и эмблемой клуба и был готов стойко сносить любые неудобства.

– Я верю в твою победу, дочка, – доверительно шепнул он, передавая коня под уздцы. – Я сон хороший видел.

Сашка улыбнулась в ответ и повела Фридриха на разминку. На большом поле разминались иногородние спортсмены, а для «своих» в клубе выделили «детский сад», где обычно осваивали азы верховой езды первогодки.

Сашка протянула Фридриху кусочек сахара на раскрытой ладони, а затем, привстав на цыпочки, повязала на гриву тонкую красную ленточку – на удачу. Обняла за шею и горячо зашептала в самое ухо: «Фред, миленький, только не подведи! Это мой единственный шанс попасть в сборную!» Конь понимающе фыркнул и встряхнул гривой.

– Красивый редингот, – услышала она за спиной насмешливый голос Киры.

– Спасибо, – пробормотала Сашка, не ожидавшая, что королева снизойдет до разговора.

– Я вижу, ты всерьез настроилась на победу? Жаль, жаль… Потому что я не проигрываю. Ни-ког-да. Ясно? – она по-хозяйски похлопала Фридриха по шее. – К тому же… Я, конечно, дала слово Римме Михайловне, что буду молчать до конца турнира… Но мне кажется, честнее все сразу тебе рассказать. Отец переговорил с Антоном Станиславовичем, и последняя путевка, независимо от результата заезда, останется за мной. Так что нет смысла тут из штанов выпрыгивать.

Мило улыбнувшись, Кира развернулась и зашагала к конюшне, где ее с оседланным вороным жеребцом уже ждал хмурый Андрей. Сашка задохнулась от обиды и злости. «Вот… змея! Как же так? Римма Михайловна еще вчера вечером ясно дала понять: на кону – не просто победа в турнире и кубок, а поездка в Англию…», – размышляла она.

До открытия турнира оставалось около получаса, и Сашка понимала, что разыскать тренера и расспросить ее уже не получится – Римма Михайловна участвовала в судейской коллегии. «В сложных ситуациях, когда стоишь перед непростым выбором, – вспомнились ей вдруг слова Анны Петровны, – просто делай что должен. А там уж – будь что будет». Так что оставалось одно: успокоиться, выровнять дыхание, выйти на старт и пройти этот чертов гит без единой ошибки.

Наконец объявили о старте заезда. Спортсмены проходили дистанцию с барьерами по очереди, а судьи засекали время, фиксировали ошибки и начисляли баллы за преодоление препятствий. Сашка схлопотала штрафное очко, а Кира чуть отставала по времени – в итоге они заработали равное количество баллов, и после первого круга была назначена «перепрыжка». Судьи объявили короткий перерыв. Сашка видела, как Кира, злясь и беспрестанно поглядывая на часы, бросает взгляды в сторону конюшни, словно ждет чего-то. И вот ее лицо просветлело – подбежала запыхавшаяся девчонка из ее вечной свиты и, опасливо оглянувшись, передала что-то блестящее. «Может, амулет на удачу?», – подумала Сашка. Что ж, правилами турнира это не запрещено – хоть шаманские танцы с бубном устраивай.

Вновь раскатился густой звон колокола, оповещающего о старте, Сашка отдала приветственный салют судейской коллегии и начала проходить гит. Но странное дело: еще пару минут назад такой собранный, послушный малейшему ее движению Фридрих перед каждым прыжком напрягался, словно что-то отвлекало и раздражало его. С явной неохотой он преодолел два «тройника» и оксер; впереди замаячил джокер.

«Ну, давай же, Фредди, соберись!» – мысленно приказала Сашка.

Конь набрал хороший темп, но когда до барьера оставались считанные метры, вдруг резко затормозил, нервно отфыркиваясь и встряхивая гривой. Сашка, до боли закусив губу, чтобы не терять самообладания, развернула его и вновь отправила к барьеру. Она прекрасно знала, что это последняя попытка – если за первый отказ коня взять препятствие еще можно было отделаться штрафными очками, то повторный отказ сразу же приводит к дисквалификации и удалению с поля – большего позора и представить себе невозможно. Поэтому она чуть сильнее, чем обычно, сдавила бока коня коленями, подавая условный сигнал, но Фридрих, словно в очередной раз налетев на невидимую преграду, свечкой взвился на дыбы, и Сашка лишь чудом не вылетела из седла. Бросив повод, она всем телом прильнула к взбеленившемуся коню, обхватив его руками за шею. Со стороны судейской трибуны на поле уже бежали люди. В коня словно вселился бес – он скакал и взбрыкивал задними ногами, стремясь сбросить всадницу. Сашка побелевшими пальцами вцепилась в гриву, но конь вошел в раж, и силы были явно неравны – она вылетела из седла, услышала, как смачно хрустнуло при ударе о землю что-то в правой руке, и потеряла сознание от пронзительной боли.

В скорой по пути в больницу врачи вкололи ей обезболивающее, и, хотя боль не ушла совсем, Сашка старалась не раскисать. На руку лучше было и не смотреть: она на глазах наливалась свинцовой тяжестью, а на коже расцветал огромный кровоподтек цвета грозовой тучи. До больницы ее вызвалась сопроводить медик из клуба; Римма Михайловна обещала быть сразу, как только закончится турнир. А где-то мчалась по городу на такси мама, убежавшая из-за кулис цирка прямо перед своим выходом, и ее яркий цирковой грим «плыл» от слез.

– Перелом лучевой кости правой руки со смещением. Требуется операция, потом месяца полтора придется в гипсе провести, – резюмировал врач, изучив рентгеновские снимки. – В принципе, если правильно срастется, беспокойства уже не доставит. Но есть и плохие новости.

– Куда уж хуже, – пробормотала Сашка, до этого момента не терявшая надежду, что ее травма окажется банальным растяжением связок или чем-то в этом роде.

– От сильного удара пострадал позвоночник. Ничего непоправимого, но сильная тряска строго противопоказана. Так что о скачках придется забыть – по крайней мере, на ближайший год, а то и два. Если, конечно, не хотите оказаться в инвалидном кресле.

Это был гром среди ясного неба. Мама выслушала указания врача, молча глотая слезы.

– Саша… – тихо сказала она, когда за ним закрылась дверь.

– Да, мама, я все поняла, не маленькая, – с трудом выдавила Сашка, отворачиваясь к стене.

Ольга, зная упрямый характер дочери и ее безумное увлечение верховой ездой, приготовилась к долгим уговорам и, услышав такой ответ, утратила дар речи. Сдерживая всхлипы, она вышла в больничный коридор. Римма Михайловна, которая также присутствовала при разговоре, потемневшими глазами напряженно всматривалась в осенние сумерки за окном. Повисла тягостная тишина.

– Сашка, это могло случиться с каждым. Но случилось именно с тобой, и тут уж ничего не поделать, – наконец сказала она. – И жизнь на этом не кончается, хотя сейчас тебе, возможно, кажется иначе. Без травм не было бы и спортивных побед и рекордов. Важно не падать духом, не жалеть себя, размазывая сопли кулаком, а запастись терпением и набираться сил – день за днем. Когда бы ты ни решила вернуться в клуб – через полгода, год – тебе всегда будут рады. В твоем возрасте все еще можно наверстать, поверь мне.

– Спасибо, Римма Михайловна, – выдавила Сашка и, помолчав, все же решилась задать мучивший ее вопрос: – Сейчас, наверное, все это уже не имеет никакого значения, но мне важно знать: победа в турнире уже ничего не решала, да? Путевка все равно досталась бы Кире, при любом раскладе?

Римма Михайловна пристально посмотрела на нее, удивленно приподняв бровь.

– Кто тебе это сказал?

– Неважно. Важно лишь то, правда это или нет.

– Что ж… Да, распределение мест в турнирной таблице уже не играло решающей роли, – Римма Михайловна опустилась на стул, где еще пару минут назад сидела Сашкина мама. – Потому что мы еще вчера, после прогона, включили тебя в состав сборной. У тебя есть техника, выправка, стиль, а главное – бойцовский характер, девочка моя. Ну а что касается Киры… Она действительно полетит в Англию. За деньги можно купить многое, Сашка, – например, авиабилет и путевку в престижную конно-спортивную школу. Но не все. Далеко не все. К примеру, дружбу старого больного тренера.

Сашка порывисто обняла Римму Михайловну и та, явно не привыкшая к телячьим нежностям, по-мужски похлопала ее по спине.

– Ну, вот и хорошо, что все прояснилось. Как только встанешь на ноги, приходи в клуб – поможешь мне малышей к седлу приучать, пока рука срастается. Да и Фридрих без тебя затоскует. Все, не прощаюсь! – и Римма Михайловна торопливо вышла, боясь не выдержать полного непролитых слез взгляда Сашки.

Вынырнув из забытья после операции, Сашка поморщилась от боли и с удивлением заметила притулившегося на стуле Айрата. Он медленно раскачивался, глядя в пространство перед собой, что-то жалобно приговаривал и комкал несвежий клетчатый носовой платок.

– Дядя Айрат? Ты как здесь?

– Прости меня! Это все моя вина!

– О чем ты говоришь?

– Кто ж знал, что вот так все обернется… – Айрат развернул платок и шумно высморкался. – Я только когда в конюшню вернулся вечером, понял, что он пропал.

– Да кто пропал-то? Говори толком!

– Свисток! Свисток пропал, которым я Мухтара подзывал.

Сашка закрыла глаза и в изнеможении откинулась на подушку. Все сразу стало ясным как день: и дикие выкрутасы Фридриха, и секрет спокойной самоуверенности Киры.

Свисток… Надо сказать, это был не совсем обычный свисток. Издаваемый им звук, совершенно неразличимый человеческим слухом, прекрасно улавливали собаки. Как, впрочем, и лошади. В Англии такие свистки используются во время лисьей охоты для подачи команд своре гончих. Его в подарок Айрату, заядлому охотнику, привезла в свое время из Англии Римма Михайловна. Айрат дорожил подарком, но применение ему нашлось лишь пару месяцев назад.

Айрат пригрел приблудного щенка – мальчишки нашли его у помойки, дрожащего, со слезящимися гнойниками вместо глаз и перебитой лапой. Старый башкир долго выхаживал его, кормил с рук овсяной кашей с тушенкой – и тот окреп, превратился в добродушного и жизнерадостного, но малость бестолкового пса. Он вечно путался под ногами, оглашая округу таким звонким веселым лаем, что лошади шарахались в стороны. И особенно невзлюбил неугомонного пса норовистый и требующий особо внимательного и почтительного отношения Фридрих. И надо же было такому случиться, что в один злополучный день Кире пришлось пересесть на Фридриха, потому что ее лошадь чуть потянула связки. Чувствуя чужого и не слишком опытного седока, конь нервничал и всхрапывал, а Кира, стремясь обуздать его, слишком жестко затягивала повод. И вот, когда измочаленный конь уже направлялся в конюшню, под ноги ему бросился, заливаясь приветственным лаем, Мухтар. Фридрих шарахнулся в сторону и понес. Кира болталась в седле, как тряпичная кукла, и истошно верещала. Все, кто был в конюшне, бросились к ограде поля для выездки. «На круг, заводи его на круг!» – орал конюх Серега, но Кира в тот момент не слышала ничего кроме бешеного стука собственного сердца. Было очевидно, что она вот-вот вывалится из седла и покалечится. Айрат бросился наперерез коню, каким-то чудом ухватил его за уздечку и обвис на поводе, вынуждая замедлить бег. Фридрих остановился, его била нервная дрожь. Айрат разжал побелевшие пальцы Киры, сжимавшие повод, и помог ей спуститься на землю. Но вместо благодарности она смерила старого конюха, только что поставившего на карту свою жизнь, ненавидящим взглядом.

– Ты! Твой паскудный щенок! Отец вас всех тут закопает просто! – И, грубо оттолкнув его, убежала.

К счастью, Антону Станиславовичу каким-то образом удалось успокоить Киру и замять скандал. Но Римма Михайловна, которая сама держала летучее семейство русских борзых и скрепя сердце терпела на конюшне неунывающее брехливое безобразие, категорично заявила: с глаз долой! Айрат горевал: была у него комната где-то в городе, но он сам там показывался редко – конюшня стала его настоящим домом, и ночевать он обычно оставался тут. Но слово Риммы Михайловны – закон.

Щенок пропал, и в конюшне стало непривычно тихо. Впрочем, тайну его чудесного исчезновения Сашка разгадала уже через пару дней. В свободные вечера, чтобы скоротать время, Айрат обучал Мухтара по условному свисту выполнять несложные фокусы. И, попав в опалу, щенок быстро освоил новый сигнал: заслышав переливчатый свист, он стремглав бросался за большой стеллаж с упряжью, чтобы затем, когда минует опасность быть обнаруженным, выскочить с радостным лаем. Только Фридрих, заслышав свист, предвещающий появление лохматого горлопана, всякий раз злобно прижимал уши и бил копытом, предостерегая не приближаться к его деннику.

Так вот что передала во время перерыва Кире ее подружка, вот ее талисман на удачу. Тайком подавая свист, она нервировала и сбивала с ритма Фридриха. Оставалось лишь верить, что она и сама не предполагала, что все это обернется такими серьезными последствиями. Хотя с полной уверенностью утверждать это Сашка бы не стала…

Глубоко вздохнув, она открыла глаза, улыбнулась и провела левой рукой по щеке Айрата, поросшей редкой седой щетиной.

– Дядя Айрат, уж кто-кто, а ты точно тут ни при чем, – заверила Сашка. – Рука заживет очень быстро, вот увидишь. И в Англии я еще обязательно побываю. Ну, было бы из-за чего так убиваться, в самом деле!

Старый конюх поймал ее смуглую узкую ладонь и тихо поцеловал.

– Храни тебя Аллах, дочка, – прошептал он.

Потянулись долгие-долгие безрадостные дни в больничной палате. Мама прибегала каждый день, приносила клюквенный кисель и ярко-оранжевые апельсины. Засиживаясь до лиловых сумерек, она в лицах пересказывала Сашке все забавные истории, которые произошли на репетиции. После того как припозднившуюся посетительницу прогоняла ворчливая медсестра, тоска наваливалась с новой силой. Сашка уже запомнила каждую трещинку на выбеленном потолке больничной палаты и часами безнадежно смотрела, как ветер треплет деревья за окном.

В один из таких вот серых дней в дверь палаты тихо поскреблись.

– Да, входите! – крикнула Сашка, недоумевая, кто бы это мог быть: мама предупредила, что задержится на репетиции, а для вечернего обхода еще рано.

В дверь снова робко постучали. Сашка вскочила с кровати, распахнула двери и застыла от изумления. На пороге стояла Кира!

– А ты-то что здесь делаешь?! – воскликнула Сашка, менее всего ожидавшая увидеть соперницу, так жестоко отнявшую у нее победу на турнире.

– Я пришла попроведовать, узнать, как ты, – залепетала Кира, растерявшая свой обычный высокомерный вид.

– Да уж лучше некуда, и все благодаря тебе! – выпалила Сашка.

У Киры, которая так и стояла на пороге, не решаясь войти, слезы брызнули из глаз.

– Прости, я так виновата, – расслышала Сашка сквозь всхлипы. Она села на кровать и отвернулась к окну. Слезы Киры не вернут ей мечты о кубке, о поездке в Англию. Да что там – о конном спорте придется забыть на целый год!

– Можешь быть спокойна: из-за падения я еще год не смогу тренироваться. Так что победы на турнирах тебе обеспечены, – съязвила Сашка.

– Ты не знаешь? – удивилась Кира. – Римма Михайловна выперла меня из школы. Да я бы и сама ушла. Девчонки шушукались за спиной, и на конюшне все смотрели как на прокаженную.

– Вот как? Ну, не беда – найдешь себе другую школу. С папочкиными деньгами и связями это не проблема, разве нет?

– Отец избил меня, – тихо сказала Кира. – Когда узнал, что произошло на турнире.

– Избил?! – вытаращила глаза Сашка.

Кира медленно подняла свитер. На худой спине с остренькими лопатками отчетливо виднелись багровые кровоподтеки.

– Но это же… ужасно, – Сашка просто не находила слов.

– Ерунда. На мене заживает как на кошке. Так-то он хороший. Только вот когда выпьет…

– Кирка… – прошептала Сашка и обняла бедолагу. Ее вдруг захлестнула волна острой жалости к бывшей сопернице, которая так умело прятала под маской высокомерной избалованной девицы свое одиночество. Не такой уж радостной была ее жизнь, внешне похожая на картинку из глянцевого журнала.

В день выписки Сашка не могла усидеть на месте в ожидании врачебного обхода. Вещи она сложила еще накануне. Наконец-то она вернется домой!

Поднявшись с мамой по лестнице парадного, они обнаружили, что дверь квартиры распахнута, и в замке деловито ковыряется незнакомец довольно неотесанной наружности.

– Вы кто? – в ужасе спросила мама.

– Так я это… слесарь из ЖЭКа. Замок вот меняю. Сами же вызывали.

– Я никого не вызывала!

– Это я вызывала, – в дверном проеме возникла дородная тетка в цветастом халате. – Ну, что стоять на пороге?.. Заходите, будем знакомиться.

Онемевшая от такого гостеприимства мама молча вошла и не раздеваясь прошла вслед за ней на кухню.

– Звать меня Лариса Сергеевна. Приехала сегодня поездом из Тамбова. Я получила телеграмму. Анне Петровне, покойнице, – Лариса Сергеевна скорчила постную мину и поискала глазами икону, чтобы перекреститься, но, не обнаружив, так и опустила собранную в щепоть ладонь, – я прихожусь внучатой племянницей и, выходит, единственной наследницей ей-ной. Так жалко, что на похороны не успела. Вам спасибо большое за хлопоты. Чужие люди, а такое участие проявили… Через пару дней сюда переберутся мой сын со снохой и детьми, так что комнату, как вы понимаете, придется освободить. Ремонт еще придется делать, чтобы дух стариковский перешибить… – Лариса Сергеевна, крякнув, поднялась. – Ну, не буду мешать сборам. Если из обстановочки что-то желаете прикупить на память – думаю, сторгуемся.

– Да как вы смеете тут распоряжаться, как у себя дома! – закипела Сашка.

– Сашка! – резко оборвала ее мама. – Иди сложи свои вещи в чемодан.

Уже через полчаса они стояли с двумя чемоданами у подъезда.

– Куда теперь? – устало спросила Сашка.

– К Николь, на Петроградскую сторону. А там видно будет, – зябко поведя плечами, ответила мама, и они побрели в сторону метро.

Николь, увидев их в свете полуслепой лампочки подъезда, лишь всплеснула руками и уже готова была, по обыкновению, вылить на их головы бурный поток французского с нижегородским, но мама остановила ее: «Потом, Ники, потом… Давай-ка лучше чаю завари – замерзли как дворняжки».

И воздушная гимнастка, похожая в шелковом халатике на радужную колибри, упорхнула на кухню.

Дом был старый, еще дореволюционный, и расселять этот коммунальный муравейник никто не собирался. Николь ютилась в крохотной комнатке. Вероятно, когда-то, в стародавние времена, это был чуланчик для домашних припасов.

– Спать будем на полу! – с улыбкой сказала она и достала старенький «гостевой» матрас. Обстановка комнаты напоминала шкатулку с драгоценностями: всюду были разбросаны яркие перья, воздушные шарфики, блестящие украшения, туфли, помады, всевозможные коробочки и скляночки. Ничуть не смущаясь царившего тут полнейшего беспорядка, Николь потянула их на кухню пить чай с гренками.

Проснувшись среди ночи, Сашка увидела, что при свете луны комната-шкатулка приобрела и вовсе фантасмагоричный вид. Она на цыпочках вышла в длинный коридор и пошлепала на кухню, чтобы выпить стакан воды. Но когда она, сонно щурясь, почти вступила в полосу желтого света, который отбрасывала лампа, вдруг услышала такое, что заставило ее вновь отступить в темноту коридора и вслушиваться, затаив дыхание, в каждое слово.

– Ники, да не стоит убеждать: я и сама прекрасно понимаю, что такой шанс выпадает раз в жизни – и то при сверхъестественной удаче. Цирк дю Солей – да еще полгода назад я бы горы свернула, лишь бы только попасть на прослушивание. А тут – контракт на целый сезон! Но видишь, как все переменилось за последнее время… Нет Анны Петровны, за Сашкой некому присмотреть, да что там – и дома-то нет. А тут еще ее рука… А тащить за собой ребенка в полную неизвестность, в чужую страну, где и сама-то пока на птичьих правах… Нет-нет, невозможно! Ты-то поезжай, конечно, даже и не вздумай отказываться! Потом, глядишь, через пару лет, когда станешь заокеанской звездой, замолвишь и за меня словечко при случае…

– Ты мне это бгось! Свои эти вот… упадки духа! Неужели совсем некому за гебенком пгисмотгеть?

– Анна Петровна на всем белом свете и была. Я ж детдомовская. Меня подкинули к дверям приюта и даже записки не оставили. Ни единой зацепки. Так что имя, фамилия, дата рождения – придуманы от и до. Знаешь, – мама горько усмехнулась, – все, абсолютно все из наших мечтали: вот станут взрослыми и отыщут своих родителей. И, вопреки всему, всей этой ужасной серости и убогости, верили: родители ни за что на свете не бросили бы их. И они тоже ищут, ищут своих детей, прямо ночами не спят, слезами обливаются. И в это свято верили даже самые пропащие, на которых все воспитатели уже давно махнули рукой.

Однажды на новогодних каникулах нас привезли в цирк. Это был совершенно другой, удивительный мир, наполненный радостью, музыкой, смехом. Там была девочка-гимнастка, она выступала вместе с родителями – бесстрашно взлетала прямо под купол. Я готова была полжизни отдать, чтобы вот так, как она, парить в воздухе… Мечтала: вот вырасту – и стану известной на весь мир цирковой гимнасткой… Потом, конечно, оказалось, что цирк – это праздник только для зрителей. А на нашу долю остаются пот, боль и изматывающие репетиции. Но я все равно не хотела бы иной судьбы. Там, под куполом, я чувствую, что живу. Я после школы собиралась в цирковое поступать. Девчонки – кто на дискотеку, кто на свидание, а я в спортзал. Но вот влюбилась без памяти. Дышать забывала, когда он рядом был. Там уж не до карьеры гимнастки – поступила, куда пришлось. Так что быть бы мне сейчас швеей-мотористкой в пыльном ателье заштатного городишки. И я бы ни о чем не сожалела, если бы он был рядом.

– Он тоже… гос в детдоме?

– Нет, что ты!.. Саша был из приличной семьи, не ровня мне, подкидышу детдомовскому. Мне сразу дали это понять. Мать у него строгая, завуч в школе. Она сразу меня невзлюбила. Говорила, что я камнем повисну у него на шее и всю жизнь ему загублю. Может, в чем-то она была права… Кто знает, как все сложилось бы, если бы мы не встретились.

– Что гадать-то тепегь?! Мало ли что могло бы быть! Пгошлого не вегнуть. Они живы? Они вообще в кугсе, что у них есть внучка?!

– Нет. Доходили слухи, что отец ушел следом за сыном через пару лет – сердце не выдержало. Ах, Ники, да как я объявлюсь-то после стольких лет молчания…

– Позвони ей! Завтга же! Как только пго внучку услышит, сгазу гастает, и все стагые обиды забудутся! Лет-то сколько пгошло!

– Ох, Никольчик, не знаю, не знаю…

Сашка поднялась, на цыпочках прокралась обратно в комнату и долго лежала, всматриваясь в темноту. Оказывается, у нее есть бабушка…