По пути в аэропорт Сашка отмалчивалась. Мама поначалу пыталась хоть как-то разрядить обстановку, но дочь лишь буркала что-то в ответ, и эти междометия можно было истолковать как угодно, но самым верным было бы, пожалуй: «Оставь меня в покое». Даже сутолока наполненного ровным гулом зала отлета не вывела ее из равнодушной отрешенности. Обычно еще за несколько дней до намеченной даты отправления в груди Сашки зрело радостное беспокойное ожидание: вот-вот, уже скоро, уже завтра! Словно перелетная птица, она предвкушала искрящееся счастье нового полета. И огромное здание аэропорта, в любую погоду, в любой час дня заполненного муравьиной суетой, подчиненной невидимому строгому порядку, казалось порталом в новый мир, в новую жизнь.

Но в этот раз все было иначе. Их ждало не море, а запыленный шахтерский городок, затерянный где-то в Уральских горах, чужая бабка и долгая, долгая разлука. Они обе это знали, как и то, что иначе – невозможно.

– Шуня, – Сашка вздрогнула от неожиданности: мама звала ее этим детским, нелепым и ласковым именем только в исключительных случаях. – Послушай, дочка. Когда я увидела тебя там, в больнице, такую слабую, хрупкую – я так ясно осознала, что никакая потеря в мире не сравнится с той, если я потеряю тебя. Мы скоро увидимся. Ты должна пообещать, что будешь осторожна. Что не будешь носиться очертя голову. И никаких, слышишь – ни-ка-ких! – скачек!

– Да, мама, – вяло пробубнила Сашка.

Мама сняла с пальца старинное кольцо с крупным зеленым камнем и вложила в руку дочери.

– А это тебе талисман на удачу, – сказала она.

Сашка удивленно заморгала. Все цирковые артисты суеверны до ужаса, и ни разу на ее памяти мама не расставалась с кольцом, не разрешала примерять его, считая, что это забирает силу талисмана. Сашка не раз видела, как в волнительные моменты – за кулисами перед выходом на манеж или во время важного разговора – мама бессознательно крутила его на пальце. Ощутив приятную тяжесть кольца в ладони, Сашка склонилась, чтобы получше его рассмотреть. Металл тускло поблескивал в приглушенном освещении салона, а камень цвета бутылочного стекла напоминал воду старого пруда. Сашка примерила кольцо и вздохнула – оно было слишком велико: даже мама обычно носила его на большом пальце левой руки. Сашка сняла с шеи кулон, продела кожаный шнурок в кольцо и спрятала под джемпером, наглухо застегнув молнию на воротнике.

– Пристегните ремни безопасности, приведите спинки кресел в вертикальное положение, наш самолет готов к взлету, – бодро протараторила заученную скороговорку стюардесса. Сашка уткнулась носом в иллюминатор, чтобы в последний раз окинуть взглядом город, где все было таким родным и знакомым. Самолет развернулся на взлетной полосе, набрал скорость и легко взмыл в ночное небо. Мириады огней огромного города мелькнули под крылом и тут же скрылись за плотной завесой облаков. Все попытки разглядеть хоть что-то в этой клубящейся мгле были обречены на неудачу, но Сашка словно прилипла к иллюминатору. В толстом стекле отражались, дробясь, ее полные слез глаза. Сама того не заметив, она уснула, измотанная тревогами последних дней, и проснулась лишь когда стюардесса попросила ее поднять спинку кресла – самолет разворачивался, заходя на посадку.

Челябинск встретил их моросящим осенним дождем.

– Видишь, привезли питерскую погоду с собой, – улыбнулась мама. Даже беглого взгляда хватило, чтобы в сумерках зарождающегося дня увидеть, как она измучена – скулы заострились, а у глаз залегли грустные тени. И Сашка вдруг ясно осознала, что каждый шаг дается маме ценой невероятных усилий. Что она готова развернуться, вот прямо здесь, сейчас, бросить эту затею и улететь хоть на край света, только бы избежать неминуемой встречи с прошлым, к которому нет и не может быть возврата. Еще секунда промедления – и было бы поздно. Сашка не могла допустить, чтобы мать пожертвовала своей мечтой в угоду ее интересам, и тем более – каким-то глупым страхам. С напускной небрежностью она перехватила ручку чемодана из прохладных ладоней матери.

– Ну что, идем искать такси, что ли? Торжественной встречи с оркестром и цветами, как я поняла, ждать не стоит.

Таксист сразу же предупредил, что до Копейска в это время – двойной тариф, потому как в обратную сторону придется пустым ехать. Заметив, что пассажирки совершенно не настроены на разговор, он прибавил громкость радио. «Интересно, почему всегда одни и те же песни? – устало подумала Сашка. – Может, знание шансона обязательно при устройстве таксистом?» И ей живо представилось собеседование: «Образование? Водительский стаж? Прошлое место работы? Город хорошо знаете? Так, прекрасно, а теперь главный вопрос: кто автор и исполнитель песни «Владимирский централ»? Что, молчите? Вы что, думаете, мы абы кого готовы взять? Идите вон улицы мести или лекции студентам читать, а водитель такси должен быть культурным человеком – как-никак встречает гостей города». Вообразив эту сценку, Сашка невольно улыбнулась – может быть, впервые за последнюю неделю.

«Все как-нибудь образуется. Ну не конец же света, в самом деле… Может, не такая уж она и ужасная, эта досточтимая Вера Георгиевна… Да и год когда-нибудь закончится, а там уж…» – она, как учила Анна Петровна, пыталась найти в ситуации хоть что-то хорошее.

Между тем за окном такси в рассветной дымке выступали причудливые очертания заводских труб и цехов, похожие в тумане на скелеты гигантских ископаемых ящеров. «Как они тут еще не задохнулись, в этом промышленном гетто?», – с тоской подумала Сашка, вспомнив прохладу невского простора.

– Приехали, – таксист нетерпеливо глянул на часы, всем своим видом давая понять, что и с места не сдвинется, чтобы помочь выгрузить багаж, высадил пассажирок и умчал, оставив их в пыльном дворе типовой пятиэтажки.

– Еще и семи нет… – взглянув на часы, пробормотала мама. – Для визитов рановато. Давай посидим немного на лавочке, отдышимся…

– Да уж, кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро…

Город просыпался. Собачники с питомцами всех мастей, которые обычно первыми встречают день, окидывали их любопытными взглядами.

– Ну ладно, сколько ни оттягивай приятный момент, он все равно наступит, – сказала наконец мама и со вздохом поднялась со скамейки. – Я пойду, а ты пока посиди тут. Кто знает, какая нас ждет встреча… Жди, сколько бы ни пришлось, и не вздумай и шагу со двора, ясно?

Сашка кивнула и проводила взглядом хрупкую фигурку матери, скрывшуюся в сумраке подъезда.

От скуки она стала машинально пинать пыльное колесико чемодана. Из соседнего подъезда вышел смуглый худой мальчишка, по виду – ее ровесник. Вихрастый, со сбитыми коленями, он бросил на нее быстрый взгляд и побрел к искореженной спортивной площадке. Под натиском неуемной удали местной шпаны устояла только металлическая конструкция с турником и рукоходом. Паренек, видимо, решил покрасоваться перед незнакомой девчонкой – с лету повис на турнике, подтянулся раз десять для разминки и крутанулся солнышком. Сашка, которая искоса наблюдала за его гимнастическими этюдами, усмехнулась: нашел чем удивить цирковую… Было заметно, что парень изо всех сил старался не ударить в грязь лицом, но в итоге именно это и произошло, причем в самом прямом смысле: при очередном перехвате его рука неожиданно соскользнула, и он нелепо брякнулся прямо в лужу, оставшуюся после ночного дождя. Вид у него был настолько обескураженный, что Сашка с трудом сдержала улыбку. Но когда она подбежала, чтобы помочь ему подняться, он только сердито глянул исподлобья и скрылся в подъезде.

Пожав плечами, Сашка вернулась на лавку. Прошло, как ей показалось, еще около часа. Она почти задремала, уронив голову на выдвижную ручку чемодана, как вдруг дверь подъезда распахнулась, и оттуда выскочила заплаканная мама.

– Я все уладила… Я… Мне нужно успеть еще в пару мест, а в три – уже самолет… Долгие проводы – лишние слезы. Мы с тобой каждый день будем созваниваться по «Скайпу». Каждый день, слышишь, дочура? А сейчас мне нужно ехать – вон уже и такси ждет.

Она порывисто стиснула Сашку, зарывшись мокрым лицом в ее волосы, и побежала к машине.

– Первый этаж, сразу направо, пятьдесят третья. Вера Георгиевна, не забудь. Она ждет. Все будет хорошо, – это донеслось уже из отъезжавшей машины, которая через мгновение скрылась за углом дома.

Уже отчаявшись хоть что-то понять во всей этой истории, Сашка стала затаскивать чемодан по лестнице. У двери с облезлой коричневой обивкой и латунным номерком она в нерешительности остановилась. Нажала кнопку звонка – ни звука. Сашка робко постучала – и дверь бесшумно открылась. Она оказалась в темной и тесной прихожей, потопталась в смятении и тихо позвала:

– Вера Георгиевна…

Тишина.

– Эй, есть тут кто-нибудь?..

– Ну, и чего ты тут раскричалась?! Заходи, коли уж свалилась на мою голову! – раздался из глубин квартиры властный голос.

Сашка прошла по коридору и оказалась, судя по обстановке, в гостиной, где у окна в кресле увидела женский силуэт. Подойдя ближе и привыкнув к яркому солнечному свету, который заливал комнату, Сашка рассмотрела свою бабушку внимательнее. Белоснежные волосы, высоко зачесанные ото лба и скрученные в тугой узел на затылке, придавали ей строгий и надменный вид. Сашка видела, что ее тоже внимательно изучают, и от волнения не знала куда деть руки, чувствуя себя простолюдинкой на приеме у монаршей особы.

– Нда, ну, этого и следовало ожидать, – пробормотала спустя пару тягостных минут старуха, постучала высохшими длинными пальцами по подлокотнику, видимо, укоренившись в самых неприятных предчувствиях. – Ну что ж, бери свой баул и иди за мной.

Со дня их первой встречи прошло уже почти два месяца. В квартире, где коротала свой век Вера Георгиевна, как в музее, сохранилась обстановка советских времен. Сашке сложно было избавиться от ощущения, что она оказалась в старом фильме. На кухне день и ночь монотонно бубнило радио, в серванте пылилась армия хрустальных ваз и разнокалиберных бокалов, а на стене в гостиной висел ковер с восточным орнаментом. Вера Георгиевна в своем преклонном возрасте считала покупку новых вещей, к тому же на скромную учительскую пенсию, бессмысленным расточительством. Старенький холодильник утробно урчал и трясся, словно жадно переваривая все, что неосмотрительно в нем было оставлено на ночь, но морозил на совесть. Телевизор Вера Георгиевна включала лишь для того, чтобы посмотреть вечерние новости по Первому каналу. После окончания выпуска новостей «окно в мир» занавешивалось пожелтевшей от времени ажурной салфеткой. На ночь и во время грозы все электроприборы, кроме холодильника и радио, выключались. Сашка не встревала в закостеневший с годами распорядок жизни неожиданно обретенной родственницы. Пожелав спокойной ночи и погасив свет, она по-партизански засиживалась за буком до глубокой ночи, болтая с Кирой или просматривая новые фотки друзей из прошлой, питерской жизни.

В обстановке квартиры старой учительницы, которую сложно было заподозрить в набожности, выделялась старинная икона – совершенно потемневшая от времени, с тяжелым окладом. Спаситель смотрел грозно и испытующе, словно проникая взглядом в самые потаенные мысли, и Сашка, когда оказывалась в гостиной, не могла избавиться от тревожного чувства, что он наблюдает за каждым ее шагом.

Раз в неделю, по четвергам, к Вере Георгиевне заглядывал на чай ее старинный знакомый, коллекционер всевозможных редкостей и антикварных вещей. Уже лет восемь он безуспешно уламывал Веру Георгиевну уступить икону, которую та привезла из затерянного среди карельских лесов скита. Но бабушка, виртуозно увиливая от прямого отказа, всякий раз давала понять, что эту икону вынесут из дома только отправляя ее саму в последний путь.

…Серый дождь, который зарядил еще ночью, так и лил без передышки. Казалось, весь мир вылинял до грязно-серого цвета под бесконечной холодной моросью. Сашка уже битый час с тоской смотрела, как капли сползают по оконному стеклу. В квартире было так тихо, что можно было различить тиканье старых ходиков в гостиной. Часы простуженно тренькнули четыре раза. Вера Георгиевна, наверное, вяжет или читает. Подумать только, они живут под одной крышей почти два месяца, но за это время едва ли перекинулись и десятком слов. И Сашу это вполне устраивает: по крайней мере, не лезет с расспросами, как там в школе дела – и на том спасибо.

Да и было б что рассказывать, в самом деле! Школа как школа. Все та же ненавистная алгебра и всякие там законы Ома. В первый день, конечно, новенькая из Питера, да еще и с загипсованной рукой, произвела в классе настоящий фурор.

– Привет, меня Лена зовут. А ты навсегда переехала или на время? – сразу же спросила ее новая соседка по парте.

– На год, – ответила Сашка.

– Круто, всегда мечтала побывать в Питере. Белые ночи и все такое, – мечтательно прикрыла глаза Лена. – А с рукой что?

«Вот ведь привязалась, все-то ей интересно», – мысленно рассердилась Сашка. Ей не хотелось рассказывать новой однокласснице про занятия конным спортом и свое падение – все это было слишком личным, болезненным.

– Ой, да глупо получилось: бесились с подругами в бассейне, подскользнулась на дорожке и ка-а-ак грохнулась, – на ходу привычно сочинила Сашка.

– Да, бывает, – сочувственно вздохнула Лена, разглядывая автографы, которые на прощанье оставили Сашке на гипсе питерские друзья.

Другие одноклассники тоже приняли ее дружелюбно, но Сашка держалась обособленно и не особо стремилась завязывать с кем-то тесные отношения. По-настоящему они сдружились, пожалуй, только с Дамиром. Вспоминая, как в первую их встречу он выпендривался, пока не свалился с турника в грязь, Сашка всякий раз невольно улыбалась. Хороший парень оказался. Он был из многодетной семьи: еще четыре младших брата и сестра – хоть по росту вставай и «Веселые старты» устраивай. Мать – вечно по уши в заботах о том, как накормить эту ораву и простирать гору грязного белья. Дамир, как самый старший, летом помогал отцу на стройке: таскал тачку, мешал раствор – и гордо отдал матери первый заработок. Когда он только в этом вечном бедламе и гомоне умудрялся уроки делать – уму непостижимо.

В первое время Сашку удивляло, что Дамир, молчаливый, худощавый и далеко не самый крепкий парень в классе, пользовался признанным авторитетом. Именно он чаще всего становился арбитром мальчишеских потасовок, хотя сам никогда не лез в драку без веских причин. Не сразу Сашка поняла, в чем секрет: он всегда был на стороне правого, а не сильного, не терял ясной головы, даже когда все вокруг бесновались. И даже легкое заикание, которого он страшно стеснялся, чертовски ему шло.

Наступили осенние каникулы. Накануне Сашка с Дамиром условились прогуляться в сквере у фонтана. И вот, как назло, с самого утра зарядил противный дождь. В сотый раз с тоской взглянув в небо, Сашка заметила прорехи в грязной вате облаков, через которые нехотя просачивался тусклый солнечный свет. Схватив плащ, она выскочила из дома. Дамир открыл дверь, еле передвигая ногами: на нем гроздьями висели младшие братья, вереща от восторга. Судя по их раскрасневшимся потным лицам, минуту назад здесь была замечательная куча-мала.

– Мам, я с Сашкой немного погуляю? – крикнул он в сторону кухни, откуда доносились шкворчание раскаленного масла и дух домашней выпечки.

– Хорошо, только хлеба и молока не забудь купить! – отозвалась мать.

Дамир достал из-под лестницы в подъезде старенький велик, Сашка ловко забралась на раму – и они помчали, разбрызгивая лужи.

У фонтана на площади Славы громко играло уличное радио, и под его бодрые напевы тоскливо переминались с ноги на ногу толстая продавщица воздушных шаров и сладкой ваты да еще пара девиц, присматривающих за пони и серым в яблоках конем. Старый конь был до того худющим и облезлым, что напоминал пыльное, поеденное молью чучело. Видимо, он был смирным, так что девицы даже не потрудились привязать его – повод был просто наброшен на столбик ограды. Сердце Сашки сжалось от жалости.

– Хочешь п-прокатиться? – заметив ее пристальный взгляд, спросил Дамир.

– Кто? Я? – Сашка даже отпрянула. – Ненавижу этих покатушечников! Они и здоровую молодую лошадь за полгода превратят в разбитого инвалида. А этому пенсионеру – лет сто по человеческим меркам, если не больше, а они его под седло хоть в жару, хоть в ливень, пока замертво не свалится… Ненавижу!

Сашка спрятала озябшие руки в карманы и вдруг нащупала кусочек сахара – серый, в налипших хлебных крошках – видно, завалялся с прежних, «лошадных», времен.

Девицы, заметив подростков, сначала встрепенулись, но тут же поняли, что это не романтически настроенная парочка, и равнодушно отвернулись, изредка бросая на них косые взгляды. Сашка протянула руку, коснулась теплых и мягких ноздрей, покрытых жесткими волосками. Конь тихо втянул незнакомый запах, повел ушами и легко переступил передними ногами. Сашка бросила быстрый взгляд на стоявших чуть поодаль девиц и незаметно угостила его сахаром, погладила по шее, поймала взгляд опушенных длинными ресницами темных глаз – и увидела в нем такую бездонную тоску и неизбывную боль, что у самой ком встал в горле.

– Как его звать? – внезапно охрипшим голосом спросила она у девиц.

– Метеорит. Но это по паспорту. А так, по-простому, – Кощей. Одному богу известно, сколько ему лет, у цыган правды не добиться. Но ты не думай, он сильный, любому молодому жеребцу фору еще даст.

– Да уж, я вижу, – пробормотала Сашка. И вдруг, сама не зная как, легко взлетела в седло, как будто подхваченная невидимой силой. Ее тело – спина, локти, колени – тут же приняло привычную, отработанную сотнями тренировок позу.

Сашка чуть тронула удила и послала легкий шенкель. И конь, который еще минуту назад понуро стоял, безразличный ко всему на свете, встрепенулся и взял с места в карьер. Он шел – а точнее, летел – удивительно четкой, молодой иноходью, выбивая дробь на тротуарной плитке.

Сашка слышала, как вслед ей несутся возмущенные вопли девиц. Ветер сорвал с нее шапку и растрепал волосы, а сердце переполняла искренняя, неуемная радость, словно в последние два месяца она бродила во сне, и вот наконец – проснулась. Окрыленная, она сделала несколько кругов по скверу и, заметив, что рядом с девицами уже собираются любопытные прохожие, остановилась, спешилась и передала поводья.

– Между прочим, мы не бесплатно катаем тут. Тысяча рублей! – зная, что в сложившейся ситуации можно не церемониться, заломила цену одна из девиц.

Сашка, еще разгоряченная скачкой, в растерянности похлопала по карманам – кошелек остался дома. Она умоляюще посмотрела на Дамира. Тот вздохнул и молча протянул деньги, которые выдала на покупки мать.

– Ну ты д-даешь! – только и сказал он, когда они с Сашкой отошли в сторону. – Могла бы хоть п-предупредить, что так здорово к-катаешься…

– Катаются только дети на карусели, – парировала Сашка. – Его спасать нужно. Срочно.

– Кого?

– Коня, разумеется. Иначе его к зиме доконают и сдадут на мясо.

– К-как – на мясо?

– А вот так. Обыкновенно. Как и всех старых лошадей. Никто их с похоронным маршем не провожает и цветы на могилку не бросает, – Сашка развернулась и быстро пошла в сторону дома.

Дамир молча поплелся следом, раздумывая, сколько денег осталось в копилке и хватит ли их, чтобы умолчать дома о том, что произошло на прогулке.

С этого дня Сашка уже не могла выбросить Серого из головы. Она видела его печальные глаза, когда в задумчивости бросала взгляд в окно, скучая на уроке, а во сне подсознание дразнило ее удивительно реальными картинами спасения старого коня в лучших традициях Голливуда: с перестрелками, взрывами и бешеной погоней. И всякий раз сон заканчивался одним и тем же: конь вставал на дыбы, принимая грудью летящую в нее пулю, и вот они уже на земле – из раны, пульсируя, вытекает алая кровь, с губ слетают комья пены, а умный черный глаз, в котором дрожит отражение ее перевернутого лица, закатывается в предсмертной агонии. С криком ужаса, вся покрытая липким потом, она просыпалась и долго всматривалась в темноту, боясь снова закрыть глаза.

Спустя пару недель она набралась храбрости, подошла к девицам и извинилась за глупую выходку: «Сама не знаю, что на меня нашло вдруг» – и завязала пустячный разговор с одной лишь целью: выведать, где держат Серого. Его самого она с тех пор не видела, хотя после уроков специально делала крюк, чтобы пройти через сквер. Но в паре с пони, чьи бока украшали большие пегие пятна, тоскливо переминалась в ожидании седоков молодая гнедая кобыла.

Одна из девушек, Марина, рассказала, что с того памятного дня Кощей практически не ест и впал в полную апатию. Сердце Сашки ухнуло в темный колодец.

– А можно с ним как-то увидеться? – спросила она.

– Ну, вообще-то чужаков у нас на конюшне не жалуют, – начала было одна из девушек, но, увидев умоляющий взгляд Сашки, сдалась. – Ладно, приходи завтра, я предупрежу Серегу, чтоб он тебя впустил.

На следующий день Сашка с трудом досидела до конца уроков и сразу сорвалась с места. Отыскать конюшню на окраине города, среди старых покосившихся деревянных домов, оказалось не так-то просто. По всему периметру она была обнесена забором из профнастила высотой с человеческий рост. По обрывкам разговоров питерских конников Сашка знала, что за нарядной и праздничной вывеской веселых «покатушек» скрывается жесткий и весьма прибыльный бизнес. В старом бараке содержалось более десятка лошадей – и работяг для «покатушек», и породистых.

Вдохнув знакомый теплый запах конюшни, Сашка даже закрыла глаза – она вновь почувствовала себя дома, словно и не было этих безрадостных осенних месяцев. Она замерла в дверном проеме и отыскала глазами Серого – его денник был последним в длинном ряду. Сердце ее болезненно сжалось – конь стоял, понурившись, и медленно раскачивался, словно маятник.

– Забавно он танцует, да? – дружески толкнув ее в бок, спросил коренастый паренек и протянул руку. – Серега.

Но конь «танцевал» вовсе не от радости. «Медвежья качка» – вот как это называется, вспомнила Сашка слова старого Айрата. Она поражает лошадей, которые мучаются от скуки или одиночества. Беспрерывная однообразная качка изнуряет лошадь, лишает ее сил и радости жизни, впустую изнашивает ноги.

Вдруг Серый словно бы очнулся от сна, раздул ноздри, резко вскинул голову и приветственно заржал. Сашка подбежала и обняла его за шею, а он, дружески ткнувшись мордой в плечо, захрустел морковкой, которую она достала из школьного рюкзака.

– Можно я его вычищу и прогуляю? – спросила она Серегу.

– А ты умеешь? – засомневался он.

– Конечно, я в конюшне три года, – с жаром заверила Сашка. Она зашла в стойло и умело взялась за дело.

Серый стоял смирно – чувствовалось, что массаж жесткой щеткой доставляет ему огромное удовольствие. Закончив, Сашка вывела коня во двор. И вновь ее поразило, как удивительно он преображался в рыси – куда только исчезала старческая сутулость и понурый вид! Резвый, сильный и при этом послушный не только легкому натяжению корды, но и, казалось, способный предугадывать ее мысли.

На следующий день Сашка после уроков вновь пришла на конюшню – и Серый уже ждал ее, нетерпеливо переминаясь. Серега хмыкнул и молча протянул ей ведро и скребок. Между ними закрепился негласный уговор: за право навещать Серого Сашка выполняла грязную работу и разные мелкие поручения, стараясь не особо мозолить глаза и не лезть с лишними расспросами.

Хозяина этой богадельни, как вскоре выяснилось, звали Дмитрий Сергеевич. Лощеный и самоуверенный, он приезжал раз в неделю на белом «Мерсе», чтобы забрать выручку и окинуть все приметливым хозяйским взглядом. Работники конюшни хозяина недолюбливали – в денежных делах был он прижимист и нечист на руку – и поговаривали, что он из цыганского племени, и Дмитрий Сергеевич – не настоящее имя, а потому между собой звали его Бароном.

Сашка стала бывать на конюшне ежедневно. Подходя как-то раз, она увидела, что во дворе припаркован забрызганный грязью фургон для транспортировки лошадей. Все местные обитатели собрались вокруг и тихо переговаривались. Из фургона донеслось громкое ржание.

Гордость Андалузии – именно так звали вороного красавца чистых кровей – отличался благородной статью и бешеным нравом. Первый хозяин, сын высокопоставленного чиновника из Казахстана, за немыслимые деньги купил породного жеребца на одном из европейских аукционов, но в седло конь так и не встал – ежедневно, точно развлекаясь, он изобретал все новые трюки, выматывая опытных берейторов. То понесет, закусив удила, то шваркнет со всей мочи о бортик, а то вскинется свечкой на ровном месте. Помаявшись с год, красавца сбыли с рук, и с тех пор он, как переходящий вымпел, кочевал по городам и весям – простаки, которые не знали его биографии, с первого взгляда влюблялись в гордый изгиб шеи, а через полгода на форумах конезаводчиков вновь появлялось объявление: «Продам чистокровного жеребца. Торг уместен».

Ребята с конюшни, судя по всему, уже были наслышаны о буйном нраве вороного, а потому открывать двери фургона никто не спешил.

– Ну что, так и будете стоять тут до вечера? – спросил Барон, взбешенный возникшей заминкой. – Ты давай иди! – И он ткнул пальцем, похожим на свиную сардельку, в коренастого Серегу.

Тот втянул голову в плечи, но спорить не стал. На ватных ногах он побрел к фургону и осторожно повернул ручку. Жеребец встретил поток дневного света и свежего воздуха молодецким всхрапом, который не сулил Сереге ничего хорошего. Он опасливо протянул руку и взял жеребца под уздцы. Гордость Андалузии, видимо, пребывал в игривом настроении, и сейчас, после долгого и тряского перегона, решил явить себя миру во всей красе. Вороной грациозно прошагал по трапу, прекрасно осознавая, какое впечатление производит его шальной вид, а едва ступив на твердую землю, тут же взвился свечкой, уронив Серегу на землю, и пустился по двору, дико взбрыкивая сильными задними ногами.

– Во бешеный! – прошептал побелевшими губами Серега, поднимаясь из осенней жижи. Задрав хвост, жеребец навернул пару кругов лихим галопом, а затем остановился в дальнем углу двора. По лицам конюшенных ясно читалось, что ни угрозами, ни денежными посулами их не заставить подойти хотя бы на пять шагов к бешеной твари.

Барон, уже закипавший от ярости и мысленно проклинавший себя за то, что ввязался в эту авантюру с проклятым жеребцом, вдруг заметил, что из-за спин собравшихся вышла незнакомая девочка-подросток и медленно, словно завороженная, пошла к коню.

– Стой, Сашка, куда?! – заорал один из конюшенных, но Барон крепко схватил его за плечо, и тот замолчал. Жеребец нервно прядал ушами, но не двигался с места. Все застыли в напряженном ожидании, в воздухе повисла звенящая тишина.

Сашка не сводила глаз с вороного, как если бы между ними был натянут стальной трос, и пока ее губы бормотали какую-то несусветную ласковую чушь, она привычно отмечала все движения взвинченного коня, мысленно посылая ему призыв: «Я твой друг. Я не причиню тебе зла. Спокойно». И когда их разделяла всего пара шагов, жеребец миролюбиво всхрапнул и потянулся мордой к ее протянутой ладони, на которой лежал кусочек сахара. Погладив коня по сильной лоснящейся шее, Сашка ухватилась за недоуздок и повела его к конюшне.

И сразу, словно по команде «отомри», все вышли из странного транса и вновь обрели способность двигаться и разговаривать. Каждый норовил похлопать Сашку по плечу, приобнять, потормошить, точно они только сейчас разглядели ее по-настоящему.

Дмитрий Сергеевич выждал, пока первые восторги улягутся, а потом гаркнул, что всем пора заняться своими делами, и взглядом пригласил Сашку в свой автомобиль.

– Ну, выкладывай, откуда ты взялась на моей конюшне? – без лишних предисловий спросил Барон.

Сашка поерзала в кожаном кресле цвета топленого молока и затараторила заранее придуманную легенду: отец запивается, мать – медсестра, сутками на дежурстве, они с братьями рады любому заработку, она за всякой животиной ходить умеет – хоть лошадь, хоть корова… По прищуренному взгляду Барона читалось, что он не верит ей ни на грош, но по одному ему ведомой причине продолжает молча выслушивать ахинею, которую самозабвенно несла Сашка.

– Так, с этим все понятно, – оборвал он ее на полуслове. – Коня как уняла?

– Так это, у меня бабка – она колдунья была. Она и меня разным заговорам и приворотам научила, – не моргнув глазом, соврала Сашка.

Как ни странно, это нелепое объяснение убедило Барона. Во всяком случае, дальнейший разговор напоминал уже не допрос, а деловые переговоры.

– Жеребец тебя принял. Через три месяца большой аукцион, поможешь парням его подготовить к смотринам?

– Чего бы и не помочь, если деньги хорошие платят, – от волнения у Сашки перехватило горло.

– Хорошие – это сколько? – усмехнулся барон.

– А сколько сама заработаю – разрешите мне, как старшим девчонкам, малышню в парке катать. Я согласна хоть вон Кощея взять.

– От этой старой клячи никакого проку нет уже. Избавляться буду, – отрезал Барон.

– А давайте я его тогда выкуплю. Отработаю сколько потребуется – и выкуплю, – выпалила Сашка.

– Идет, – процедил цыган, поразмыслив. – Полгода за него отработаешь. Что скажут, то и делай, но первая забота – о вороном, ясно?

Сашка кивнула и протянула худенькую ладонь для рукопожатия, чтобы скрепить уговор. И хотя весь разговор не занял и пяти минут, вся спина у нее была мокрая от волнения, а ноги – точно ватные. В конюшне она, словно не замечая вопросительных взглядов, прошла к Серому и порывисто обняла его за шею, горячо зашептав в самое ухо: «Я тебя выкуплю! Он согласился. Полгода всего – и ты будешь свободен!» Серый фыркнул, как от щекотки, и положил голову ей на плечо.

– Нет, ты просто с ума с-сошла! – заявил Дамир, когда Сашка рассказала ему о том, что произошло на конюшне. – Что значит вы договорились?! Конь – это ведь не к-котенок, его не спрячешь под кроватью. Где ты будешь его держать, чем к-кормить?! Бабушкиными п-пряниками? И к-когда ты вообще собралась вкалывать на конюшне – к-как ты объяснишь прогулы в школе?

– Ну, с этим-то как раз все просто. Я после уроков буду все успевать. А с домашним заданием ты же меня выручишь? И с Серым что-нибудь придумаем, пристроим в хорошие руки. Главное – забрать его с этой адской живодерни.

И Сашка, напевая, закружилась по комнате, давая понять, что продолжать спор просто бессмысленно.

На следующий день Сашка заходила в конюшню на подгибающихся от волнения ногах: конечно, вчера ей благодаря чертовскому везению удалось присмирить строптивого коня, но в каком-то настроении он пребывает сегодня? Как даст породистым копытом под дых – все звезды на небе пересчитаешь. Беспечно насвистывая для виду, она подошла к деннику, где стоял Гордость Андалузии, окликнула его и, как ни в чем не бывало, сказала «Прими!». Конь, с интересом наблюдавший за ней, поразмыслив пару секунд, посторонился, давая ей возможность пройти в денник. Войдя, Сашка похлопала его по шее, ласково называя по имени, и угостила морковкой. И, продолжая оглаживать крутую шею, зашептала: «Ты – самый красивый конь в этой конюшне. Да что там – в этом захолустном городишке. Тебе здесь не место. Ты достоин гораздо большего, ты рожден вызывать восхищение и восторг, гарцевать под аплодисменты и вспышки камер. Скоро аукцион, и ты должен показать себя с лучшей стороны. Доверься мне, я твой друг». Конь, казалось, внимательно слушал ее, а затем добродушно всхрапнул.

Теперь оставалось самое сложное – накинуть недоуздок. Сашка старалась провернуть это так, словно это было самым обыденным делом – без резких движений, легко и уверенно, не давая коню возможности проявить характер и вырвать голову. Привязав жеребца к кольцу над воротцами денника, она приступила к чистке: сначала осторожно прошлась щеткой ото лба к носу, а затем жесткой скребницей вычистила шею, плечи, круп и – особенно осторожно – ноги. Челку, гриву и хвост она сначала терпеливо разобрала пальцами, а затем расчесала гребнем с редкими зубцами. Напоследок протерла жеребца влажной суконкой, отошла на шаг – и сама залюбовалась: шерсть благородно залоснилась, выгодно подчеркивая сильные мускулы.

На конюшне Сашка молча бралась за любую работу. И день за днем терпеливо стремилась завоевать доверие норовистого жеребца, исподволь подбирая ключик к его сердцу.

«Запомни, дочка, лошадь – умное и гордое создание, никогда не унижай его и не пытайся силой добиться выполнения приказов – конь этого не прощает и обязательно при первом удобном случае припомнит, – наставлял ее в свое время старый Айрат. – Терпение и настойчивость. Но при этом не забывай – лошадь должна видеть в тебе вожака, лидера. Она должна осознавать, что именно ты, а не она, выбираешь путь и задаешь темп. Лишь в этом случае она будет счастлива служить тебе – не по принуждению, а из уважения».

И первым шагом на этом долгом пути было приучить Гордость Андалузии, которому, похоже, крепко досталось от прошлых хозяев, взбешенных его неукротимым нравом, доверять человеку и не ждать подвоха. От резкого звука конь мог запросто взвиться на дыбы.

В первые дни на новом месте вороной лишь Сашке позволял приближаться к деннику. Старательно расчищая жеребца, она мягко и осторожно оглаживала его сильную шею, бока, постепенно приучая его спокойно относиться к прикосновениям. Затем, когда касания уже не вызывали непроизвольного подрагивания кожи, она, стремясь закрепить успех, стала то нарочно громко шуршать пакетом, прибираясь в деннике, то напевать или хлопать в ладоши, приучая его не бояться новых звуков. Когда установился прочный контакт, Сашка решилась вывести его на воздух: и тут ни в коем случае нельзя было воздействовать тычком – только мягким движением повода, и лишь до того момента, пока жеребец не поймет, что от него требуется, и не уступит хотя бы на йоту. И даже самая маленькая победа заставляла сердце Сашки ликовать от восторга, она улыбалась и оглаживала умного красавца. Постепенно он привык к прогулкам на корде и послушно отправлялся в аллюр от легкого взмаха ее руки. Садиться в седло после той скачки на Сером Сашка уже не решалась – и дело даже не в запрете врача. Кости на сломанной руке срослись, а травма спины никак себя не выдавала. Но она обещала маме. Хотя ее так и подмывало вскочить в седло и шенкелем отправить коня в бешеный галоп. Она завистливым взглядом провожала Серегу или его напарника, которые по очереди выезжали вороного. Им доставался восторг быстрой скачки, ей – метла и щетки.

День за днем по шажочку завоевывая доверие вороного, Сашка ни на минуту не забывала о Сером, у которого и грива теперь была волосок к волоску, и копыта вычищены, и глаз озорно сверкал. Облезлый доходяга, каким его все привыкли видеть, словно разом молодел, когда приходила Сашка, и безумно ревновал ее к красавцу-вороному. Задерживаясь на конюшне допоздна, Сашка вела с Серым долгие задушевные беседы. Рассказывала о Питере, маме, Анне Петровне, конной школе и заветной мечте – наступит лето, и она наконец улетит к маме за океан. На этом месте Сашка спотыкалась и прикусывала язык, потому что в глазах Серого явственно читался вопрос: «А как же я? Ты меня бросишь?» И Сашка поспешно начинала рассказывать о том, что было сегодня в школе и какой же все-таки придурок этот несносный Хусаинов.

«Не загадывай наперед, жизнь сама все расставит по местам», – часто приговаривала Анна Петровна, когда Сашка делилась своими переживаниями и страхами. И в сотый раз оказывалась права.

Как-то раз, в начале февраля, прибираясь в деннике Серого, Сашка случайно услышала разговор:

– Седьмой и пятый денник скоро освободятся. Вчера закупщик с Нагайбака приезжал, Кощея и Изабеллу сторговал, – сплюнув, сказал Серега.

– Так вроде Кощея же Барон Сашке обещал. Девка из сил выбивается… – возразил ему другой конюх.

– Ты как будто не знаешь – ему никто не указ. Вороной уже присмирел, так что ему соблюдать договор выгоды нет – погонит Сашку с конюшни и еще пинка на добрую память отвесит, – сказал Сергей.

Сашка стиснула зубы, но из глаз все равно брызнули жгучие злые слезы. Она бросила лопату и быстро проскочила мимо примолкших конюхов.

Сашка ворвалась к Дамиру как океанский ураган.

– Мразь, он все-таки продал Серого на мясо! – она в бешенстве металась по комнате, не находя себе места. Дамир все понял без лишних слов.

– В полицию идти бесполезно. Для них лошадь – не живая душа, а имущество: как хочешь, так и распоряжайся, хоть «покатушки» устраивай, хоть на колбасу, – продолжала буйствовать Сашка.

Она бросилась на старенький диван, который лишь затравленно скрипнул. Дамир молчал, напряженно обдумывая что-то, и кусал губы.

– Ну хорошо, давай просто уведем и спрячем его, раз не осталось иного варианта, – наконец произнес он.

От неожиданности – услышать такое от тихони-отличника! – Сашка резко села и пристально вгляделась в его лицо, пытаясь понять – не шутит ли? Уже через пару мгновений они горячо обсуждали детали ночной операции.

– Мама послезавтра дежурит в ночь, отец на вахте, так что я смогу тихонько улизнуть на пару часов, когда малышня угомонится, – сказал Дамир. – Я стукну, ты тихо в окно вылезешь – главное, не проспи!

Какой уж тут сон! Сашке казалось, что в эти два дня время ползло медленно, как мохнатая гусеница по листу лопуха. Она позвонила на конюшню и хриплым голосом сообщила, что простудилась и лежит с высоченной температурой, так что в ближайшую неделю работник из нее никакой.

В среду после наспех проглоченного ужина Сашка ушла в свою комнату, битый час просидела над учебником по физике, раз за разом пробегая невидящим взглядом главу о силе сопротивления. А потом махнула рукой и завалилась на диван с книжкой. Она то и дело поднимала глаза на часы, но стрелка словно прилипла к циферблату.

Наконец Вера Георгиевна тяжело прошаркала по коридору, и все стихло. Сашка погасила свет, оставив только настольную лампу, и по углам комнаты залегли глубокие тени.

Когда в окно мелко поскреблись, ее сердце бешено заколотилось. Стараясь не шуметь, она растворила старую двойную раму, и в комнату ворвался студеный воздух.

– Давай скорее! – сдавленно прошипел Дамир.

Сашка достала из-под дивана спрятанные с вечера пуховик и сапоги, быстро оделась и спрыгнула в мягкий сугроб.

Лицо Дамира до самых глаз было замотано шарфом.

– Ты что, в ниндзя решил поиграть? – не удержалась от улыбки Сашка.

Но Дамиру, похоже, было не до шуток.

– Не хочешь щеки и нос отморозить – тоже п-прячь: на велике придется г-гнать, – деловито произнес он.

К счастью, заснеженные улицы были пусты, и вскоре вконец окоченевшая Сашка и взмокший от быстрой гонки Дамир затормозили в переулке у конюшни.

Сегодня в ночную смену был Серега – обычно он, выпроводив всех и заперев двери, уходил в подсобку и смотрел боевики на полную громкость, так что попасть на глаза сторожу Сашка не особенно опасалась. Заслышав осторожные шаги, из-под железных ворот вылез Дунай – мохнатый увалень-алабай, которого на ночь спускали с привязи. Он узнал Сашку, которая еще с ужина припасла для него ароматную котлету, и приветливо лизнул в лицо, помахивая куцым обрубком хвоста. Сашка по-пластунски пролезла под воротами и тихо отомкнула засов железных ворот, но распахивать их не стала, чтобы не привлечь внимания случайных ночных прохожих.

Дамир остался на улице, готовый в случае опасности пронзительно засвистеть. План был прост: тихо пробраться в конюшню, увести Серого, не наделав шума, и укрыться в надежном месте. Осенью, гуляя в городском парке, Сашка случайно набрела на заброшенную сторожку – на первое время спрятать коня можно там.

Едва Сашка приотворила дверь конюшни и пробралась в теплый, пахнущий сеном и навозом сумрак, как услышала приветственное ржание. Вороной, почуяв знакомый запах, всхрапнул и со всей силы ударил копытом в деревянную перегородку. На шум из подсобки выглянул заспанный Серега – Сашка едва успела укрыться за ларем с отрубями.

Сергей обвел денники хмурым взглядом, зло сплюнул и снова убрался. Сашка гусиным шагом просеменила к деннику Серого и тихо приподняла щеколду. Сняла с гвоздика упряжь.

– Обойдемся сегодня без седла, Серый, некогда тут рассупониваться.

Руки ее сноровисто надевали упряжь, а в голове уже прокручивался план побега.

Она потянула Серого к двери, но тут вороной, оскорбленный столь явным пренебрежением к его высокородной особе, громко заржал и со злости так лягнул перегородку, что едва не разнес ее в щепы. Сашка, поняв, что через секунду сторож будет здесь и прятаться уже бесполезно, птицей взлетела на Серого и пустила его в галоп. Времени, чтобы спешиться и распахнуть во дворе тяжелые железные ворота, уже не оставалось. Она лихорадочно искала спасительную лазейку: двор окружал забор едва ли не в два метра высотой – Дмитрий Сергеевич не жаловал любопытных взглядов соседей, – но в дальнем углу, за сараем, как помнила Сашка, была куча слежавшегося щебня.

Времени на раздумья уже не было, она дернула левый повод и завела коня на круг. «Давай, милый, выручай, это наш последний шанс», – шепнула она в ухо Серому, склонившись до самой гривы. Конь, словно разгадав ее сумасшедший замысел, оттолкнулся от щебня, взметнулся ввысь – и завис в воздухе, перелетая забор. Ошеломленная Сашка, упершись коленями и вся подавшись вперед, к вытянутой в струнку сильной шее, почувствовала, как он мягко приземлился и поскакал, не снижая темпа, по темной улице. Сашка упивалась безумием скачки – погони уже можно было не опасаться.

Кружными путями они добрались к окраине старого парка и с трудом разыскали сторожку, почти до окон занесенную снегом. Хлипкая хибара, собранная из битого кирпича и завалявшихся досок, скорее, напоминала деревенский туалет. Сашка разгребла, поминутно дуя на коченеющие пальцы, снег, заваливший дверь, и завела Серого.

– Это ничего, что холодно, сейчас надышим, – успокаивала она то ли его, то ли себя.

Заметив, что коня трясет крупной дрожью, она мысленно чертыхнулась, стянула с шеи длинный вязаный шарф и стала быстро обтирать им разгоряченные от быстрого бега бока. Холодина в сторожке была несусветная, но, по крайней мере, не задувал ветер и была крыша над головой. На улице повалил снег – вот и хорошо, следы заметет, промелькнуло в голове Сашки.

Вернувшись домой, Сашка тихонько прокралась на кухню и вскипятила чайник. Она обхватила дымящуюся чашку озябшими ладонями и блаженно зажмурилась, почувствовав, как разливается по телу благодатное тепло. Ее переполняла неуемная радость – невероятно, но ей все же это удалось! Операция по спасению прошла небезупречно, и был момент, когда ей казалось, что все безнадежно пропало – но сейчас все страхи и опасения казались надуманными. Серый спасен, свободен! Нужно только передать его в добрые и заботливые руки. Оставить его хотя бы еще на пару дней в хлипкой сторожке в парке было бы просто бесчеловечно, поэтому, как бы ни хотелось Саше видеться с ним каждый день, все же придется расстаться. Как быть, она уже придумала: в Челябинске есть ветеринар, известный зоозащитник – пару лет назад он спас искалеченного тигренка из передвижного цирка. В зубах тигренка застрял острый обломок кости, десна кровоточила и воспалилась, несчастный страдалец отощал до крайней степени. Ветеринар не только провел сложнейшую операцию, но и долгие месяцы терпеливо выхаживал тигренка, который бегал за ним как ручной. А сегодня возмужавший Жорик живет в одном из заповедников где-то на Дальнем Востоке. Конечно, обыкновенный конь – амурскому тигру не чета, но Сашка не сомневалась: ей удастся убедить ветеринара, что Серый – совершенно особенный. Но это все потом, потом, сил уже не осталось.

Сашка повалилась на расправленный диван и блаженно потерлась щекой о прохладную подушку. И вдруг она резко села, пораженная внезапной мыслью: Дамир, наверное, не видел, как она перемахнула забор на противоположной стороне двора и скрылась в темном проулке. Он так и остался ждать ее у ворот. Она несколько раз набрала его номер, но бездушный металлический голос сообщил: «Аппарат абонента выключен».

«Да нет, не может же он просидеть в сугробе всю ночь! Конечно, он догадался, что план… пришлось чуть-чуть изменить, – попыталась успокоить себя Сашка. – Но сама-то хороша! Забыть про единственного друга, который ради меня не побоялся пойти на риск!»

Сашка в отчаянии бухнулась на диван, пружины истерично взвизгнули в ночной тишине, и за стеной раздался глухой кашель Веры Георгиевны. Сашка поспешно натянула одеяло до самых глаз. Дверь тихо приотворилась, и в ее комнату бесшумно вошла Вера Георгиевна.

Сашка, старательно изображавшая глубокий сон, затаила дыхание. После нескольких томительных минут полной тишины она почувствовала, как Вера Георгиевна присела на край дивана.

– Бедная девка, умаялась за день, – тихо проговорила Вера Георгиевна. – Носится как угорелая, а спросишь – отмалчивается. Вся в мать…

Сашка заворочалась, надеясь, что это заставит Веру Георгиевну прекратить нежданные излияния. Но та, видимо, настроилась выговорить все, что скопилось на сердце за прошедшие месяцы, когда в ее размеренную жизнь, как камень в заросший ряской пруд, свалилась эта чужая непонятная девочка.

– Ворочается – неужто кошмары снятся? Разве расскажет? И мудрено ли – отца не знала, мать на целый год за океан упорхнула, только хвостом махнула на прощанье, птица перелетная… Прости Господи грешную, сто раз твердила себе – ни в чем ребенок не виноват, а как взглянет на меня глазами своими кошачьими, ведьминскими – аж сердце захолонет: та же кровь в ней, бродяжья… Не встретилась бы она на его пути, все иначе бы сложилось, жив был бы мой Сашенька.

Вера Георгиевна сдавленно всхлипнула. Ни разу до этого она не упоминала о Сашкином отце, а старые альбомы с его детскими, еще черно-белыми фотографиями, на которые Сашка случайно наткнулась в пропахшем лавандовым мылом шкафу, тут же забрала и, не проронив ни слова, унесла в свою комнату. Сашка затаила дыхание.

– Единственный сын. Поздний, долгожданный. Умный, талантливый – все схватывал на лету, все ему давалось играючи. Мы с отцом мечтали: закончит школу, поступит в институт, в люди выбьется. А эта детдомовская девочка… Как репей. И пропал парень. Как заговорила она его, заворожила зелеными своими глазищами. А ведь и смотреть-то не на что – худая, нескладная…

Сашка засопела – что-что, а она не позволит так говорить о матери.

– И ведь сколько я упрашивала – одумайся, на что жизнь размениваешь? Ушел из дома, забросил учебу, устроился на завод. Мне люди говорили – ютятся в общежитии, как голь перекатная, из мебели – только гвоздь в стене. А потом… их бригада грузила трубы. Один из тросов не выдержал, и вся пирамида раскатилась, подмяв под себя тех, кто не успел отскочить в сторону… И ведь она даже не пришла на похороны, не проводила его в последний путь по-людски. Просто исчезла, как и не было ее. Ни единого письма, ни звонка за одиннадцать лет. Ни слова о том, что кровиночка моя растет.

Сашка почувствовала, как на лоб опустилась сухая теплая ладонь, заботливо убирая непослушную прядь волос.

– Спи, милая, не держи зла на старуху. Совсем из ума выжила от горя.

Вера Георгиевна со вздохом поднялась, и последнее, что Сашка услышала перед тем, как провалиться в тревожный сон, был ее сухой кашель за стеной.

Будильник звонил уже в третий раз. «Еще чуть-чуть, обойдусь без завтрака и долгих сборов», – малодушно тянула время Сашка. Ей казалось, что она закрыла глаза лишь на пару секунд, а когда открыла, на часах было уже без пятнадцати восемь. Проклиная все на свете, она откинула одеяло и стала натягивать джинсы, но запуталась в штанине и с размаху грохнулась на пол. Вскочив как ошпаренная, она схватила портфель и пулей вылетела из подъезда, на ходу пытаясь попасть в рукава пуховика. Хорошо, что школа была совсем рядом, минут десять прогулочным шагом, а в экстренных случаях и за две можно добежать.

В кабинет биологии она влетела со звонком, встрепанная со сна, как мартовский воробей, и не сразу заметила царившее в классе странное оживление. Учительница задерживалась, и по кабинету летали записочки; девчонки перешептывались и глупо хихикали. А вечный двоечник Хусаинов малевал на доске огромное сердце, навылет проколотое стрелой, как насекомые в наглядных пособиях на стенах. «Сегодня же День Святого Валентина!» – вспомнила Сашка.

Отойдя на шаг и с видом признанного гения полюбовавшись на свое творение, Хусаинов начал крупно выводить: «Иноземцева…». Весь класс с интересом ждал продолжения, некоторые поглядывали на Дамира, который медленно покрывался красными пятнами. Но вместо нехитрого арифметического действия с именами влюбленных Хусаинов закончил дежурным «дура!». Дамир с побелевшими от злости губами подскочил и саданул ему практически наугад, по чистой случайности угодив прямо в переносицу. Хлынула кровь. Хусаинов, который был практически на голову выше, оттер ее ладонью.

– Ну все, хана тебе, паскуда! – тихо, но внятно процедил он.

Девчонки с упоением завизжали, а мальчики тут же образовали плотное кольцо вокруг вцепившихся друг в друга одноклассников.

– Что тут происходит? – фактически в ультразвуковых волнах заверещала биологичка, влетевшая в кабинет с видом фурии. – Хусаинов, Нигматуллин, дневники на стол – и оба к директору, живо!

Оба драчуна понурившись вышли из класса, и порядок был восстановлен. Когда прозвенел звонок с урока, Сашка собрала учебники Дамира, которые так и остались на парте, и вышла в коридор, провожаемая насмешливыми взглядами и шепотками.

Дамира она разыскала в дальнем крыле, у кабинета химии. Он сидел на подоконнике и насупившись смотрел в окно. Сашка протянула ему забытые учебники и молча села рядом.

– Зря ты вмешался. Хусаинов – дебил, это все знают. Ну, поржали бы и через минуту уже забыли. А сейчас на неделю разговоров хватит. И ты – как с таким синяком дома покажешься?

Правый глаз у Дамира практически заплыл. Но он молчал, безотрывно глядя в окно, словно превратившись в каменное изваяние.

– Да брось, стоит ли из-за такой ерунды расстраиваться! – Сашка шутливо толкнула друга в плечо.

– Из-за ерунды?! – Дамир взвился как ужаленный. – Действительно, п-полная ерунда! Было б о чем разговаривать! Я, как последний д-дурак, битый час в сугробе просидел, шевельнуться боялся. А потом начался цирк: сначала прикатил п-пузатый цыган на «Мерсе», орал, что сейчас порешит тут всех.

– Это Дмитрий Сергеевич, – вздохнула Сашка.

– Да нет, говорю же тебе, настоящий цыганский б-барон, я по телику таких видел, по НТВ.

– Да неважно! – Сашка устало махнула рукой. – Давай, рассказывай толком.

– А потом вообще менты п-приехали. С собакой! Та давай все закоулки обнюхивать. Ну, я не стал дожидаться, пока меня из с-сугроба откопают и в отделении чаем с малиновым вареньем отогреют, вскочил на велик – и деру. Пока гнал – думал: где ты? Засекли все-таки, или случилось что? Заглянул в окно – а ты дома давно, чаи распиваешь.

– Дамир, ну прости! Я правда очень виновата. Там лошади такой шум подняли – пришлось через забор сматываться, некогда было с воротами возиться. И представляешь: там высота – почти два метра, а Серый ее на раз перемахнул!

– Да ну тебя, Иноземцева, тебе же лошади дороже людей! Я тебе говорю, что нас уже по всему городу с собаками разыскивают, а ты мне опять про коня своего…

– Да потому что лошади поумнее некоторых людей будут! – взвилась Сашка.

Дамир схватил портфель и быстро ушел.

Сашка тут же пожалела о сказанном, но решила, что сейчас пытаться что-то объяснить бесполезно. «Завтра я подойду и извинюсь, и все будет по-прежнему», – с надеждой подумала она.

Кое-как высидев оставшиеся три урока, она помчалась в парк – навестить Серого. Конь встретил ее приветственным ржанием и благодарно захрустел сахаром. Сашка высыпала в старое ведро, которое нашла в углу, пять упаковок зерновой смеси для кроликов – все, что удалось найти в зоомагазине, – и накрыла коня теплым одеялом.

– Потерпи еще денек – завтра пятница, а в выходные мы что-нибудь обязательно придумаем. У тебя будет новый дом, просторный и теплый. И овса всегда вдоволь.

Серый всхрапнул, и Сашка любовно похлопала его по изогнутой шее.

– Ну, все, не до нежностей, я уже с ног валюсь… До завтра!

Едва оказавшись в своей комнате, она с облегчением рухнула на диван, не в силах даже стянуть джинсы.

А на следующее утро, зайдя в класс, она сразу же отыскала взглядом Дамира, но тот сидел, демонстративно отвернувшись к окну. «Ну и ладно. На надутых воду возят», – нахмурилась Сашка.

Закончился первый урок, и в коридоре, запруженной галдящей на перемене мелюзгой, Сашка догнала друга и поймала его руку. Но он смерил ее таким холодным и насмешливым взглядом, что она осеклась и не нашлась что сказать. Дамир выдернул ладонь из ее руки и ушел, так и не сказав ни слова. Словно оплеванная, она поплелась в класс.

Математика уже подходила к концу, когда в кабинет вошли двое незнакомых мужчин. Если минуту назад Сашке казалось, что хуже быть уже не может, то сейчас стало очевидно, как сильно она заблуждалась.

– Добрый день, кто здесь Александра Иноземцева? – вежливо поинтересовался молодой лейтенант.

Услышав свое имя, Сашка стала медленно сползать под парту.

– А в чем, собственно, дело? На каком основании вы прерываете урок? – изогнула бровь математичка.

– Районный отдел управления внутренних дел. Лейтенант Петренко. Вчера из частной конюшни был похищен племенной жеребец. Пострадавший в заявлении указал на Александру Иноземцеву как на возможного ценного свидетеля. Так что нам хотелось бы задать ей пару вопросов.

Неожиданно из папки, которую держал лейтенант под мышкой, рассыпались документы, и Сашка увидела пакетик с лоскутком красной материи. Он смутно напомнил ей что-то очень знакомое…

Спиной чувствуя буравящие взгляды одноклассников, Сашка медленно встала. Сердце ее металось, как жук в ладони, а язык присох к небу. «Все, прискакали», – обреченно подумала она, на негнущихся коленях подходя к двери.

И вдруг свет лампы стал ярким, просто нестерпимо ярким, до рези в глазах. «Ну, не хватало еще в обморок грохнуться при всех!», – промелькнуло в мыслях у Сашки. В классе поднялась невообразимая суматоха. Все бросились к окнам – в это невозможно было поверить, но в небе летел огненный шар, оставляя за собой широкий двойной след из белого дыма. Когда болид, летевший в сторону Челябинска, скрылся с небосклона, все, словно не в силах осознать, что действительно видели это своими глазами, разом загалдели:

– Самолет упал!

– А может, это метеорит?!

– Или корабль пришельцев?

– Нет, это ракета, война началась!

– Дурак!

– Сам дурак!

И вдруг раздалась оглушительная канонада, словно неподалеку взорвался склад с боеприпасами. Стекла в огромных окнах прыснули мелкими осколками, и все как по команде упали на пол, прикрывая голову. На улице истошно завыли автомобильные сигналки.

Среди всеобщей сумятицы и криков поднялась незыблемая, как айсберг, математичка и перекрыла гвалт громовым: «Встали в пары! Организованно! Идем! К выходу!». В коридоре, запруженном школьниками, сновали взволнованные учителя, напоминая жалкие островки в бурлящем потоке.

В раздевалке Сашка схватила с вешалки пуховик – и вдруг увидела разорванный рукав. Так вот почему лоскут ткани показался ей таким знакомым! «Видимо, зацепилась за гвоздь в конюшне той ночью», – холодея, догадалась Сашка. Вывернув куртку наизнанку, она вышла на улицу и со всех ног припустила домой. Пуховик был приметный – ярко-красный, канадский – только пару недель назад посылка от мамы пришла. Обычно после школы она заскакивала домой, чтобы перекусить и переодеться в старую куртку. А в ту злополучную ночь, как назло, она была в нем – да уж, просто мастер конспирации. «Вспоминай, вспоминай, была ли ты хоть раз в нем днем на конюшне», – твердила себе Сашка. Ясно, что Дамир не выдаст, как бы на нее ни злился. А остальные? Словом, пуховик, который превратился в важнейшую улику, необходимо было спрятать, и немедленно.

Заскочив домой – к счастью, Веры Георгиевны не было – она быстро переоделась, сунула пуховик в черный пакет и выбросила в мусорный бак в соседнем дворе, а потом со всех ног помчалась в парк.

«Серый, наверное, перепугался до смерти… А вдруг его тоже… выследили?!» – сердце Сашки сжимала тревога.

Но когда она вышла по тропинке к заветной прогалине, колени ее подкосились: на месте сторожки была лишь бесформенная груда обломков. То ли от ударной волны, то ли просто под грузом выпавшего за ночь снега старый тополь рухнул на ветхое строение, и оно сложилось как карточный домик.

– Серый, Серенький, – слабым голосом позвала Сашка, все еще надеясь услышать хоть какой-то отклик. Но в ответ – тишина. Звенящая в ушах тишина.

Сашка бросилась к завалу и, обдирая пальцы в кровь, попыталась приподнять ствол, называя Серого тысячей ласковых имен. Она выбилась из сил, но так и не смогла сдвинуть тяжелые обломки. Поднялась, пошатываясь, и побрела по колено в снегу, не разбирая дороги. Глаза застилала пелена слез.

– Прости меня. Прости! Я лишь хотела спасти тебя… Как же так, Серый?

До сумерек она бродила по безлюдным аллеям парка, насквозь продуваемого сырым февральским ветром, а затем поплелась домой. «Я должна все рассказать маме. Только она сумеет все расставить по местам», – обреченно подумала Сашка.

Во дворе слонялся Дамир. Заметив Сашку, он бросился к ней.

– Ты где опять пропадала? Твоя бабка вся на нервах, валокордина три пачки уже умяла, даже к моей матери с расспросами приходила, – тараторил он. – А та – вообще в шоке. Представляешь, она все это время думала, что Сашка – это мой новый приятель со двора! Умереть не встать! Постой… – Дамир только сейчас заметил ее опухшие от слез глаза. – Что случилось?

– Данька… Серый погиб, – прошептала Сашка, и слезы снова хлынули из глаз. – Это я во всем виновата, я одна…

Дамир подавленно молчал.

– Выходит, все было напрасно? – вздохнул он. – Судьба, значит, у него такая, Саша…

Сашка покачала головой.

– Это я одна во всем виновата. Мне и отвечать.

– Так, давай только без глупого геройства и жертв! Кончай тут театр разыгрывать. Иди домой и выспись хорошенько. И бабку успокой – она, поди, места себе не находит!

Сашка бесшумно повернула ключ в дверном замке и вошла. Вера Георгиевна сидела за кухонным столом, запустив пальцы во взлохмаченную царственную прическу и глядя перед собой остановившимся взглядом.

– Я… Я вернулась, Вера Георгиевна. Все в порядке, – охрипшим от слез голосом произнесла Сашка.

Вера Георгиевна вздрогнула, словно в шаге от нее разорвалась петарда.

– Хорошо. Иди к себе. Все разговоры отложим на завтра, – глухо произнесла она.

Сашка, облегченно выдохнув, проскользнула в комнату и включила ноутбук. Открыла окошко «Скайпа», но мамы в сети не было. «В Монреале же сейчас четыре часа утра, она спит, конечно», – догадалась Сашка.

Спать не хотелось, и, чтобы хоть как-то отвлечься, она зашла в соцсеть. В ленте все события прошедшего дня затмил собой метеорит. Все одноклассники и ребята со двора спешили поделиться, где и как их настиг этот эпохальный момент, выкладывали и делали перепост фоток и видео с камер мобильных телефонов и авторегистраторов, а также бравурных виршей – «Ничего так не бодрит, как с утра метеорит» – и шуточек вроде «Ну, и кто вчера обещал подарить любимой звезду?!»

«Мама, наверное, дико переживает – ведь в новостях, как обычно, раздули из мухи слона, что тут город чуть ли не в руинах лежит», – подумала Сашка и снова с тревогой посмотрела на значок «Скайпа». Словно услышав ее горячий призыв, он зазвонил, и открылось окно видеосвязи. Но вместо родного маминого лица она увидела Николь – встревоженную, осунувшуюся. Сердце Сашки сжалось от дурных предчувствий.

– Что случилось, Ники? – невольно вскрикнула она. – Где мама?

– Мама… Понимаешь, Саша… Жизнь иногда несп-гаведлива, так неспгаведлива…

И Николь зарыдала, спрятав лицо в ладонях.

– Боже, Николь, да что случилось?!

– Она согвалась… Обычная газминка перед вечегним выступлением. Она же всегда выкладывалась на полную катушку, не жалела себя. Лонжа обогвалась. Несчастный случай. Кто бы мог знать… Я звонила, звонила тебе – и вчега, и сегодня, но никак не могла пго-биться…

Николь все продолжала что-то говорить, говорить, перескакивая в волнении с ломаного русского, который никак ей не давался, то на французский, то на английский. Но Сашка ее уже не слышала. Оказывается, пока она тут играла в Зорро, ее мама…

– Она… умерла? – тихо спросила Сашка.

– Нет, нет! – почти закричала Николь. – Она сейчас в больнице Сан-Мигеле. Вгач говорит, что надежда есть. Слышишь, Саша, надежда есть. Она всегда должна быть, пока бьется сегце. И мы с тобой должны надеяться и вегить!

– Да, конечно… Спасибо, Николь, спасибо за все. Я должна поговорить с Верой Георгиевной. До связи.

Она закрыла ноутбук и спрятала лицо в ладонях. «Мама, мама, где ты, слышишь ли ты меня?!»

Вера Георгиевна так и сидела за кухонным столом, обхватив голову руками.

– Вы все знали, не так ли? – сухо спросила Сашк. – Знали – и не сказали мне ни слова!

– Я… не могла.

– Я должна быть там, с ней. Я знаю, что нужна ей.

– Она не приходит в сознание. Перелет очень дорогой. У нас нет лишних денег.

– И как только я могла предположить!.. В вас же не осталось ничего живого, человеческого! У вас часы с кукушкой вместо сердца!

Не в силах больше сдерживать слезы, Сашка бросилась в свою комнату, рухнула на диван и зарыдала, яростно колотя кулаками подушку: «Старая, мерзкая, злая ведьма!»

Девочка сотрясалась от рыданий – ей казалось, что сердце сейчас вот-вот разорвется пополам, и не было сил даже сделать полный вдох. Но затем она впала в странное отупение и незаметно провалилась в беспросветное забытье…

Дождавшись, пока в соседней комнате все стихнет, Вера Георгиевна тяжело поднялась и взяла телефонную трубку.

– Антон Борисович, доброй ночи. Бога ради, простите за поздний звонок. Я по поводу той иконы, которая вас так интересовала, помните?.. Ваше предложение еще в силе? Да, можно прямо завтра. И, голубчик, не могли бы вы рекомендовать мне толкового риелтора? Одной из моих давних подруг нужно срочно продать квартиру. Да, минутку, записываю…

Попрощавшись, она прислушалась к тишине, а затем осторожно приотворила дверь, вошла и села на край дивана. Провела рукой по спутанным волосам Сашки, убрала с лица мокрую от слез прядку.

– Девочка моя, как же многого ты еще не понимаешь… Ей нужны лекарства, уход. Каждый день в клинике стоит уйму денег, а перелета через океан она не выдержит… Я последнюю рубашку сниму и продам, чтобы она жила… Чтобы ты не стала сиротой…

Проснувшись среди ночи, Сашка долго лежала, вглядываясь в темноту. Вот было бы счастье, если бы оказалось, что все это сон, лишь страшный сон – и гибель Серого, и травма мамы.

«Который час? По ощущениям – давно за полночь…». Она на ощупь нашла под подушкой мобильник и нажала кнопку. Даже слабый голубоватый свет экрана заставил ее зажмуриться от рези в опухших от слез глазах. Голова раскалывалась, сухие губы растрескались. Забыть бы весь этот ужас хоть на мгновение, не чувствовать зияющей раны в груди.

Вдруг Сашка заметила, как на оконной занавеске в лунном луче мелькнула большая смутная тень. Ее сердце ухнуло вниз. Переборов страх, она на цыпочках подкралась к окну и отогнула край шторы. Ей пришлось зажать рот ладонями, чтобы сдержать вскрик: там, по колено в сугробе, стоял Серый. Не веря своим глазам, Сашка всмотрелась, силясь понять, что же так сильно изменилось в его облике. В лунном свете конь казался серебристым, почти белым, и искрился, словно весь был соткан из лунного сияния.

«Призрак!» – ужаснулась Сашка. Но Серый, словно заметив ее, притаившуюся за шторой, нетерпеливо всхрапнул. Сашка распахнула окно и сиганула в сугроб. Она порывисто обняла коня за шею и уткнулась лицом в пахнущую морозом гриву.

– Что ты, что случилось? – раздался приятный, с хрипотцой баритон. Сашка отшатнулась. – Не пугайся! Это я. Да ты же босая!

Сашка машинально опустила взгляд – а ведь и правда, как была в постели, так и выскочила…

– Давай, забирайся! – сказал Серый.

Сашка легко вскочила на него, и конь подвез ее к распахнутому окну. Натянув колючие шерстяные носки, она уселась на подоконник, обхватив руками острые коленки.

– Как тебе удалось спастись?

– Я ждал знака, и когда небо озарилось, понял: пора! Ну, и вдарил по двери копытами со всей дури. А потом еще разок, на прощанье. Ну, сторожка и развалилась…

– При чем тут метеорит? – непонимающе переспросила Сашка.

– Ну… это долгая история. Главное, что я отбыл наказание и могу вернуться.

– Куда?

– Домой. В Гриндольф.

– Это… где-то в Англии? – наугад спросила Сашка.

– Нет. Это… чуть дальше. Но метеорит – это верный знак, что я заслужил прощение и сегодня ночью мне откроется лунная дорога. Так что я пришел проститься… Знаешь, – после долгого молчания тихо проговорил лунный конь. – Я без сожаления покидаю ваш безумный мир, в котором прожил больше ста лет. И единственное, что я уношу в своем сердце, – это ты, Воробушек.

Сашка вздрогнула – так в детстве называла ее мама, ероша дочкины непослушные волосы.

– Откуда ты знаешь? – выдохнула она.

– Люди даже не догадываются, насколько лошади чутки к волнениям их души. Стоит лишь настроиться на нужную волну – и можно читать мысли, как открытую книгу.

– Кто ты, Серый? На самом деле?

– Человек. Надеюсь, что все еще человек… Хотя сейчас в это трудно поверить. Впрочем, за время своей жизни тут, на Земле, я сотни раз сомневался в том, что существа, которые выглядят как люди, имеют право ими называться.

– Так что, ты заколдованный? Еще скажи, что тебя просто поцеловать нужно, как лягушку-царевну, чтобы спали колдовские чары, – Сашка невесело усмехнулась и осеклась, вспомнив, что не раз чмокала коня на прощанье.

– Нет, – сказал конь, словно уловив ее мысли. – Все, к сожалению, не так просто. Я лишился человеческого облика и был изгнан из родных мест в наказание за один поступок, при воспоминании о котором на меня накатывает стыд. Но мое изгнание подошло к концу.

– Ну что ж… Я… так рада за тебя, Серый. Правда. Расставаться всегда тяжело, но если вспомнить, что еще час назад я была уверена в твоей гибели… Лучше уж так. Прощай!

Конь медлил, переминаясь с ноги на ногу.

– Я не могу оставить тебя одну сейчас, когда тебе так плохо.

– Понимаешь, Серый… Мама… Она там, может быть, умирает. А я – здесь… И ничем не могу ей помочь! Знаешь, может, это и глупо, но мне кажется, если бы я сейчас была с ней, если бы могла просто взять за руку, рассказать, как сильно я люблю ее, как она нужна мне, она обязательно нашла бы в себе силы и открыла глаза.

Конь слушал, понурив голову.

– Она там совсем одна; провода, трубки, приборы – и врачи кругом! Она ни разу в жизни не ходила к врачам, даже простудой никогда не болела…

Серый на мгновение устало прикрыл веки и замер, словно прислушиваясь к едва слышному шороху.

– Она спит. Ей было больно. Очень. Сейчас боль ушла. Но она измотана, устала бороться. Мечтает стать свободной, крылатой.

– Нет, нет, нет, нет! – потрясенно зашептала Сашка. – Я должна ее спасти, вернуть! Что же делать?! Что же делать, Серый?!

– Ее так сильно манит свет дальних звезд… Ее уже не удержать, Саша…

– Нет, нет, – твердила она. – Должен быть какой-то выход! Обязательно должен быть! Она же сама учила меня: не сдавайся, никогда не сдавайся!

Серый помолчал, словно терзаемый сомнениями.

– Если кто и может помочь, то он один. Он все может, – тихо сказал он.

– Кто? Да говори же, не молчи!

– Искобальд. Он живет в моем мире – по крайней мере, там я его встретил, на свою беду, сто лет назад. Но не волнуйся – по моим сведениям, ему на тот момент уже стукнуло лет семьсот, так что шанс застать его в добром здравии еще есть.

– Он врач?

– Маг.

– Маг? В смысле – волшебник?

– Ну да.

– Ты проводишь меня к нему?

– Да. Только… А впрочем, будь что будет, терять мне уже нечего!

Огромная луна выглянула из-за тучи и залила все призрачным серебристым сиянием.

– Надо спешить! – взволнованно сказал конь.

– Дай мне минуту!

Сашка одним махом вытряхнула все из школьного рюкзака, затолкала шерстяные носки, свитер, карманный фонарик, спички. После секундного колебания она взяла клочок бумаги и черкнула пару торопливых строк – оставить Веру Георгиевну в полном неведении было бы бесчеловечно. «Я скоро вернусь. Не волнуйтесь, все будет хорошо».

Поставив уверенную точку, она еще раз пробежала глазами записку, накинула куртку и пулей вылетела в окно.