На краю Вселенной
Насколько мне удалось заметить, самое значительное различие между севером и Югом (они здесь упорно настаивают на заглавной литере!) наблюдается на городском пустыре. Или, возможно, мне следует сказать — на Городском Пустыре?.. У нас в Бруклине пустыри являют собой мрачные, отталкивающие протяженности из мелкого щебня, поросшие безвестной флорой, зловредной и зловонной, и усыпанные бренными останками домашнего барахла в застарелых пятнах от тараканов. Там водятся серые, суетливые, золотушные твари, на которых боязно взглянуть, разве что краешком глаза, поспешая мимо. Что до пустырей Алабамы, то все они, даже в самом центре Хантсвилла, где я живу и работаю (если мое расследование можно назвать работой и если то, что я делаю, можно назвать расследованием), смахивают на миниатюрные мемориалы в духе Джуилла Гиббона, воздвигнутые в честь придорожных, орнаментальных, а также съедобных растений, убежавших с полей. Там процветают петрушка и щавель, амарант и чертополох, жимолость и сладкий тростник, пахучая ромашка и глициния, а перевернутая тележка из бакалеи или ржавый кожух трансмиссии, ветхий пружинный матрас или дохлая собака, подобно пикантной приправе, более подчеркивают, чем умаляют очарование здешней флоры.
В Бруклине никому и в голову не придет срезать путь через пустырь, разве что за тобой погонится особливо наглый головорез. В Алабаме я каждый день пересекал городской пустырь по дороге из конторы Виппера Вилла, в которой я спал и занимался расследованием по поручению местного суда, к заведению Хоппи (бензозаправочная станция плюс авторемонтная мастерская), где у меня был собственный ключ от мужской туалетной комнаты. Я искренне предвкушал эти путешествия по тропинке сквозь цветущие сорняки, поскольку за всю свою предыдущую жизнь никогда еще не был так близок к природе. Или, может быть, я должен сказать — к Природе?..
А также к Ностальгии.
Среди случайных предметов, захламляющих пустырь в центре Хантсвилла, затесалась накидка на кресло — именно того сорта, что пользовался большой популярностью у нью-йоркских таксистов (в особенности пакистанского происхождения) на излете восьмидесятых, да и теперь иногда попадается на глаза. Здешний экземпляр, несомненно, видал лучшие времена, теперь же от него осталось около полусотни крупных деревянных бусин, соединенных крученой неопреновой нитью в грубое подобие сиденья. И все же накидка была вполне узнаваема и неизменно посылала мне теплый привет от Большого Яблока, когда я проходил мимо нее два или три раза на дню. Словно ты снова услышал нетерпеливую какофонию автомобильных гудков или понюхал свежевыпеченный, благоухающий ванилью сладкий крендель.
Реликвия лежала как раз на моем пути — половина на травке, половина на узкой тропинке из жирной красной грязи, ведущей прямиком к «Доброй Гавани Хоппи». Я наблюдал за тем, как накидка постепенно распадалась, с каждой неделей теряя по нескольку бусин, но оставаясь знакомой до боли, как дряхлеющий близкий сосед или друг. И каждый раз я искренне предвкушал тот момент, когда переступлю через эту накидку, ведь как бы я ни любил Кэнди (и люблю — мы уже почти Мистер и Миссис!) и сколь бы ни пообвыкся (наконец) в Алабаме, тоска по Нью-Йорку никак не оставляла меня.
Мы, бруклиниты, фауна сугубо урбанистическая; а где еще может быть так мало урбанизма, как в поблекших краснокирпичных кварталах городских центров Юга, лишенных автомобилей и людей? Подозреваю, они всегда были пустоваты и печальны, но сейчас — как никогда. Хантсвиллу, подобно большинству американских городов (и на севере, и на Юге), пришлось увидеть, как его жизненная кровь утекает из старого Центра к окружной магистрали: из темного, холодного сердца к горячей оболочке, где сияют неоновыми огнями пабы и бары со стриптизом, рестораны очень быстрой еды, продуктовые магазины, торгующие полуфабрикатами, и дешевые торговые центры.
Не поймите так, что я жалуюсь. Каким бы вымершим ни казался Центр, он подходил мне гораздо больше, чем окружная магистраль, где вообще не место пешеходу, каковым я в то время являлся. Вообще говоря, это совсем другая история, но почему бы не рассказать ее здесь, тем более что она прямо относится к Випперу Виллу и окраине (города, а не Вселенной).
А также к Обратному Развороту.
Переехав сюда из Бруклина, чтобы постоянно быть рядом с Кэнди, я подарил ей спортивный «вольво Р-1800», который достался мне от моего лучшего друга Вилсона Ву в знак благодарности за то, что я помог ему вернуть ЛСА (Лунный Самоходный Аппарат) с Луны обратно на Землю (это тоже совсем отдельная история, но я ее уже рассказывал). И помог отладить этот «вольво», не только потому, что я очень близкий друг Кэнди — можно сказать, почти нареченный жених, а потому, что модель Р-1800 (первый и единственный настоящий спортивный автомобиль из семейства «вольво») — крайне редкий классический экземпляр, подверженный утонченному виду аллергии, с которым даже Южный автомеханик, раскинувший свою мастерскую в тени придорожного дерева (нет в мире более благодарного почитателя этой породы умельцев, чем я!), не всегда сумеет разобраться.
Возьмем, к примеру, карбюраторы. У «вольво Р-1800» их два, скользящего типа, и через несколько сотен тысяч миль пробега оба начинают пропускать воздух. По мнению Ву (в качестве доказательства он продемонстрировал математические выкладки, разумеется), единственный способ синхронизировать работу этой скользящей пары, в особенности при переезде в другую климатическую зону, состоит в том, чтобы разогнать «вольво» на третьей скорости до 4725 оборотов двигателя в минуту на трассе с градиентом уклона от 4 до 6 процентов при влажности воздуха, приближающейся к среднему для данной местности значению, и повторить вышеописанное несколько раз, попеременно отключая то один, то другой карбюратор, пока 12-дюймовая слоеная пластина из станиоли, расположенная между рамой и кожухом трансмиссии, не срезонирует на ноту выхлопа, пропев чистейшее «ля».
Увы, я лишен абсолютного слуха, но мне удалось раздобыть один из этих гитарных камертонов, работающих от пальчиковой батарейки, а четырехрядная дорога с односторонним движением на северной окраине Хантсвилла как раз и имеет длинный шестипроцентный уклон там, где пересекает границу города, огибая Беличий Кряж — 1300-футовой высоты обломок Аппалачей, доминирующий над доброй половиной графства.
Учитывая, что алгоритм моего друга Ву требует неоднократных повторений, я выехал на четырехрядку ранним воскресным утром, когда, как мне прекрасно известно, все городские копы благочестиво присутствуют на церковной службе, и (моя первая ошибка) развернулся под знаком: ЛЕВЫЙ РАЗВОРОТ ЗАПРЕЩЕН! ТОЛЬКО ДЛЯ ПОЛИЦИИ, дабы сэкономить время, сократив себе обратный путь. Когда я, наконец, успешно покончил с делом и снова развернулся под тем же знаком, чтобы успеть к концу богослужения и подхватить Кэнди у методистской церкви, из солнечно-голубого неба неожиданно вынырнул пепельно-серый автомобиль и резко затормозил, преградив мне дорогу.
Все полицейские в целом и алабамские труперы в частности — невероятные формалисты, лишенные даже проблеска юмора, и моя вторая ошибка состояла в том, что я по-глупому пустился в объяснения. Я толковал ему, что не просто так ехал, а НАСТРАИВАЛ МАШИНУ, а он использовал мои же собственные слова, чтобы обвинить меня в шестикратном нарушении одного из главных правил автодорожного движения (запрещенный разворот).
Третью ошибку я совершил, когда попытался объяснить, что в ближайшем будущем вот-вот заделаюсь нареченным зятем Виппера Вилла. Откуда мне было знать, что мой будущий тесть однажды пальнул в того самого трупера?!
В результате этих грубых ошибок я без проволочек предстал перед мировым судьей (церковная служба как раз закончилась), и тот не преминул уведомить меня, что Виппер Вилл обозвал его……. Затем он изъял мои водительские права, полученные в Нью-Йорке, и установил трехмесячную отсрочку на выдачу мне прав в Алабаме.
Все это вместе взятое хорошо объясняет, почему «вольво Р-1800» до сих пор работает, как часы, и почему мне пришлось ходить пешком, и почему мы с Кэнди каждый день (или почти каждый) встречались для ланча в старом Центре вместо Окружной Магистрали, где она служит в офисе Департамента национальных парков.
Признаюсь, меня это вполне устраивало. Жители Нью-Йорка, даже помешанные на автомобилях бруклиниты вроде меня, охотно передвигаются на своих двоих, а я к тому же питаю подлинное отвращение к Магистрали. Каждое утро я проделывал один и тот же ритуал: вставал, одевался, пересекал городской пустырь по дороге в туалетную комнату «Доброй Гавани Хоппи», а после возвращался в контору, дабы дождаться доставки утренней почты.
Мне даже не нужно было вскрывать конверты, я просто регистрировал их в огромном гроссбухе. Без малого шесть десятков лет Виппер Вилл Нойдарт был монопольным владельцем земельных участков, отведенных под трейлерные парковки в четырех графствах штата, и проводил на территории последних низкорентабельные, высококриминальные операции, заработав в итоге неизмеримо больше врагов и намного меньше друзей, чем любой другой обитатель Северной Алабамы. Что интересно, старый хрыч обзавелся конторой не в одном из трейлерных парков, а в Центре Хантсвила, похваляясь, что не позволит себе дать дуба в дурацком доме на колесах, пригодном лишь (по его мнению) для черномазых, краснозадых и…….
Когда Виппер Вилл был вынужден удалиться на покой, над ним уже сгустилась финансово-юридическая туча, то есть, точнее говоря, могучий грозовой фронт. Его контора была опечатана в связи с началом официального расследования, а по соглашению между Союзом риэлторов и другими (крупными или мелкими, но равно жаждущими крови) агентствами по продаже недвижимости, для описи и экспертизы подозрительных финансовых документов пригласили незаинтересованного юриста со стороны.
Тот факт, что я без памяти влюблен в единственное дитя Виппера Вилла, не сочли конфликтующим интересом, более того, именно Кэнди порекомендовала меня на этот пост. Из местных законников связываться никто не захотел, хотя всеобщая неприязнь к ее папаше потихоньку стала смягчаться, как это часто бывает после кончины злодея.
Виппер Вилл пока еще не умер, но уверенно приближался к концу, пораженный комплексом прогрессирующих недугов. Рак простаты, эмфизема легких, болезнь Альцгеймера и синдром Паркинсона. Уже девять месяцев, как Кэнди поручила его заботам специального санатория для престарелых.
Пообещав отвечать на телефонные звонки (почему бы и нет, звонила только Кэнди) и аккуратно регистрировать почту, я получил дозволение жить (то есть спать) в конторе Виппера Вилла и здесь же работать над заключением для алабамского суда. По крайней мере, в конторе было достаточно места, чтобы я мог разложить свои справочные книги… или, скорее, книгу.
Мое расследование продвигалось ни шатко, ни валко, и главное препятствие заключалась в том, что кругом царил великолепный октябрь Алабамы. Золотая осень (как я выяснил) — пора любви для тех, кто уже разменял пятый десяток, а мне как раз исполнился 41 год. Сейчас я немного старше, и если вы полагаете, что это и так очевидно, то лишь потому, что не слышали всей истории целиком. А началась она в то самое утро, когда я внезапно заметил, что старая накидка из деревянных бусин выглядит немного лучше, а не хуже, чем вчера.
* * *
Случилось это во вторник, когда стояло типичное (то есть прекрасное) октябрьское утро Алабамы, и листья как раз начали подумывать, не пора ли им отправиться в полет. В понедельник вечером мы с Кэнди были вместе допоздна, припарковав «вольво» на смотровой площадке Беличьего Кряжа, и я расстегнул все пуговки ее форменной блузы, кроме самой распоследней, прежде чем она остановила меня нежным, но твердым прикосновением руки, которое буквально сводит меня с ума. Ночью я спал, как младенец, погрузившись в блаженные сны, и было уже почти десять, когда я нехотя совлек свое тело с чрезмерно узкого и жесткого кожаного дивана, исполнявшего роль кровати, и с полузакрытыми глазами проковылял через пустырь к «Доброй Гавани Хоппи».
— Янки Виппера Вилла, — произнес Хоппи, как всегда объединяя в одной лаконичной фразе утреннее приветствие, комментарий к ситуации и приглашение к беседе.
— Верно, — откликнулся я, поскольку это был единственный ответ, который всякий раз приходил мне в голову.
— А то, — важно кивнул он, завершая беседу. Да уж, болтливым Хоппи никак не назовешь.
На обратном пути через пустырь я аккуратно перешагнул через мою дряхлую подружку из деревянных бусин, которая лежала на своем обычном месте, наполовину на тропинке, наполовину на траве. Разрозненные бусины валялись среди зелени и грязи, возле крученых струн, на коих прежде были нанизаны, и это зрелище отчего-то напоминало мне тело животного, чей скелет гораздо менее материален, нежели его распадающаяся плоть. Возможно, из-за игры солнечного света (так мне подумалось) или еще не обсохшей росы, но только тем утром, как я отметил, старая накидка выглядела (или, по крайней мере, казалась) немного новее, чем вчера.
Это было странно.
В конце концов, повсюду, куда ни бросишь взгляд, царило тихое, спокойное, закономерное увядание, и в этом октябре с его медленным упадком, переходящим в разложение, я видел нечто глубоко утешительное, освобождающее женщину, жениться на которой я так страстно мечтал. Прошлым вечером, который мы провели вместе на Беличьем Кряже, Кэнди согласилась, что теперь, когда ее отец удачно пристроен в санаторий для престарелых, настало подходящее время, чтобы подумать о свадьбе или помолвке, на худой конец. Не позже, чем на будущей неделе, как я понял, она позволит мне сделать ей официальное предложение (со всеми вытекающими отсюда привилегиями).
Я решил, что мое воспаленное воображение или радужное настроение подшучивает надо мной, внушая, что рассыпанные бусины странным образом собираются по форме сиденья. Как обычно, переступая через накидку, я постарался не задеть ни одной. Кто я такой, в самом деле, чтобы вмешиваться в естественные деяния Природы?
Вернувшись в контору, я обнаружил на ветхозаветном катушечном автоответчике Виппера Вилла сразу два сообщения. Одно от моего лучшего друга Вилсона Ву, который провозгласил, что обнаружил Край Вселенной. Другое от Кэнди, которая уведомила меня о возможном получасовом опоздании к ланчу у Бонни. Второе сообщение меня несколько встревожило: по фоновому шуму нетрудно было с уверенностью определить, что Кэнди говорила из Беличьего Кряжа (я имею в виду санаторий, а не горный хребет). Перезвонить ей я никак не мог, так как выход с номера Виппера Вилла заблокирован телефонной станцией.
Пришлось достать из допотопного холодильника Виппера Вилла банку Вишневой Диетколы-Без-Кофеина, разложить на подоконнике монументальный «Обзор судебных прецедентов в штате Алабама, составленный судьей Коркораном» и углубиться в официальное расследование. Когда я проснулся, часы показывали 12.20, и на секундочку я впал в панику, но тут же сообразил, что Кэнди сама опаздывает.
* * *
«Багетки Бонни» — небольшая кафешка в самом центре Хантсвилла, где подают преимущественно сэндвичи. Это излюбленное местечко адвокатов и торговцев недвижимостью, по большей части потомственных ханствиллцев, которые без капли сожаления оставляют Окружную Магистраль приезжим типам из НАСА и всяческих университетов.
— Я волновался за тебя! — сказал я Кэнди, когда мы проскользнули в нашу кабинку. — Я понял, что звонок из Беличьего Кряжа, и мне сразу пришло в голову…
Моя будущая невеста, как всегда, смотрелась чрезвычайно эффектно в аккуратно отглаженной униформе цвета хаки. Есть девушки, которые всегда выглядят хорошенькими, не прилагая к этому ни малейших усилий. Кэнди приходится работать над собой, что делает ее еще милее и желаннее; в особенности по сравнению с моей бывшей благоверной, которая обожала прикидываться — но только прикидываться, — что презирает собственную красоту (однако это совсем другая история).
Кэнди одарила меня той улыбкой, за которой я сломя голову помчался в Алабаму, и легким прикосновением руки, живо напомнившим мне о нашей вчерашней почти-интимности.
— Ничего особенного не случилось. Мне просто пришлось кое-что подписать. Один документ. HP или что-то вроде того.
Я знал, что такое HP. Не реанимировать.
— Они говорят, это простая формальность, — сказала Кэнди. — И все-таки странно, тебе не кажется? Как будто ты приказываешь им не спасать жизнь твоего папы, а позволить ему умереть. Сердце щемит, как подумаешь.
— Кэнди, — теперь уже я взял ее за руку. — Твоему папе девяносто лет. У него маразм и рак простаты, он бел как лунь и абсолютно беззуб. Виппер Вилл прожил хорошую жизнь, но сейчас…
— Восемьдесят девять, — сказала она. — Папе еще не исполнилось шестидесяти, когда я родилась, и его жизнь вовсе не была хорошей. Она была ужасной. Он сам был ужасный человек и портил жизнь людям в четырех графствах, а те его боялись и ненавидели. И все-таки он мой папа…
— Теперь он ничуть не ужасный, — сказал я ей, что было чистой правдой. — Он тихий и спокойный, и все его заботы позади. Настала наша очередь пожить хорошей жизнью, Кэнди. Твоя и моя.
Я ни разу в жизни не видел Виппера Вилла, которого все ненавидели. Виппер Вилл, которого я знал, был старикан тихий и безобидный. Все дни напролет таращился в телевизор (где для него крутили Ти-Эн-Эн и клипы Эм-Ти-Ви), поглаживая бумажную салфетку, разложенную на коленях, словно маленькую белую собачонку.
— Ну как же, — вспомнил я, — позвонил Ву! Оставил сообщение на автоответчике. Что-то насчет края света. Должно быть, астрономический проект, над которым он работает.
— Это замечательно, — сказала Кэнди, которая очень тепло относится к Ву (интересно, что Ву любят все, за исключением непосредственного начальства). — Где он сейчас? Все еще на Гаваях?
— Наверное. Скорее всего. Не знаю, он не оставил своего номера. Ну ладно, неважно, я все равно не могу ему позвонить.
— Он еще сам позвонит, я уверена, — сказала Кэнди.
В «Багетках Бонни» ты не заказываешь еду, когда тебе заблагорассудится; всех опрашивают по очереди, точь-в-точь как в младшей школе. Хозяйка заведения Бонни подходит к тебе с грифельной доской, где значатся пять видов сэндвичей, и каждый день одни и те же. В школе, по-моему, поступали гораздо разумней: тебя вызывали к доске, а не подтаскивали ее прямо к парте.
— Как дела у твоего папы? — спросила Бонни.
— Без перемен, — сказала ей Кэнди. — Я была сегодня на Беличьем Кряже, то есть в санатории, и все говорят, что он прекрасный, послушный пациент. — Про HP она не обмолвилась ни словечком.
— Изумительно, — кивнула Бонни. — Я когда-нибудь рассказывала тебе, как твой папа пальнул в моего отца? Это было в трейлерном парке у Беличьего Кряжа.
— Да, Бонни, уже несколько раз. Но знаешь, мой папа очень сильно изменился из-за болезни Альцгеймера. У некоторых от нее портится характер, а у папы получилось наоборот, и что еще я могу тебе сказать?
— Он пальнул в моего сводного брата, Эрла, в трейлерном парке у Согнутой Ивы, — напомнила Бонни. — Обозвал его…….
— Может, тебе лучше принять у нас заказ? — спросила Кэнди. — У меня пятьдесят минут на ланч, и почти одиннадцать из них уже истекли.
— Разумеется. — Бонни поджала губы и постучала мелком по доске. — Ну и что вы, голубки, желаете отведать?
Я, как обычно, заказал прожаренный бифштекс, а Кэнди, как обычно, салат с цыпленком. К каждому заказу прилагается пакетик картофельных чипсов, и мне пришлось уничтожить обе порции, тоже как обычно.
— Она назвала нас голубками, ты слышала? — шепнул я своей будущей невесте. — Как насчет того, чтобы объявить официально? Я намереваюсь сделать тебе предложение!
— Бонни всех зовет голубками, — пожала плечами она.
Кэнди — очень милая, скромная, старомодная Южная девушка. Я обожаю этот тип женщин, поскольку они (невзирая на широко распространенные мифы) не краснеют никогда и ни при каких обстоятельствах. У Кэнди есть веские причины не спешить с разрешением предложить ей руку и сердце официально — со всеми вытекающими привилегиями. Однажды она уже была помолвлена, около десяти лет назад. Виппер Вилл, в сосиску пьяный, ворвался на репетицию свадьбы и пальнул сперва в жениха, а потом в священника, обозвав их обоих……. Так был положен эффектный конец перспективному счастью Кэнди, и нет ничего удивительного в том, что она и слышать не желает даже слово «предложение», пока не сможет уверенно принять его, не беспокоясь, какую штуку выкинет на сей раз ее папаша.
— Но ведь все улажено, Кэнди, — сказал я. — Твой отец в санатории, и мы вольны начать нашу совместную жизнь. Теперь мы можем строить планы, мы вправе…
— Скоро, — пообещала она, касаясь моего запястья нежно, легко, совершенно. — Но не сейчас. Сегодня среда, а ты помнишь, чем мы занимаемся вечером по средам.
Я вовсе не торопился вернуться в контору и заняться расследованием для суда, и когда Кэнди отправилась на службу, остановился у бензозаправки Хоппи полюбоваться, как тот меняет передние тормозные колодки на престарелом «форде».
* * *
— Янки Виппера Вилла, — сказал он, как обычно.
И я, как обычно, ответил:
— Верно!
Но Хоппи, видно, в кои веки приспичило поболтать, и он спросил:
— Как дела у старикашки Виппера Вилла?
— Великолепно, — сказал я. — Мягкий, как плавленый сыр, и свежий, как зеленый огурчик. Только и делает, что все дни напролет глядит по телику Эм-Ти-Ви и Ти-Эн-Эн. В Беличьем Кряже, я имею в виду санаторий.
— Я еще не рассказывал, как Виппер Вилл в меня пальнул? Это было в трейлерном парке у Источников Сикаморы. Обозвал меня старой вонючей…….
— Сдается мне, Виппер Вилл успел пальнуть в каждого, — заметил я.
— Хорошо еще, что он был паршивый стрелок, — откликнулся Хоппи. — Для хозяина трейлерных парков, я имею в виду. Самый злобный сукин сын во всех четырех графствах.
— Что ж, в нем больше не осталось злобы, — поведал я. — Знай себе пялится в телик все дни напролет. В Беличьем Кряже, это такой санаторий.
— Господи, спасибо Тебе за Альцгеймера, — с чувством произнес Хоппи.
Он вернулся к своим тормозам, а я вышел из тени на солнышко и зашагал через пустырь к конторе. Я все еще не спешил приступить к расследованию и потому охотно остановился у накидки из бусин, сладко напоминающей мне о Нью-Йорке, чтобы внимательно ее рассмотреть. Она определенно выглядела немного лучше. Но как же такое могло случиться?
Я присел на корточки и, ничего не касаясь, пересчитал деревянные бусины на четвертой струне от той, что некогда играла роль верхнего края накидки. Их оказалось девять, а прежде, если судить по длине обнаженной струны, там было еще пять или шесть. Достав свою шариковую ручку, я записал «9» на левой руке, чуть выше запястья. Завтра, подумал я, все узнаю точно. У меня появится УЛИКА! Я снова начал ощущать себя адвокатом.
Вернувшись в контору, я достал банку вишневой колы из холодильника, по-прежнему забитого кукурузовкой Виппера Вилла, разлитой в глиняные кувшинчики объемом с пинту. Я никогда не мог понять, зачем он хранил самогон в холодильнике. Возможно, для того (тут я могу лишь догадываться), чтобы пойло не постарело, иными словами, не стало лучше. Потом я разложил на подоконнике своего Коркорана и с тяжким вздохом приступил к расследованию. Когда я проснулся, телефон верещал, как оглашенный.
И это, разумеется, был Ву.
— Ву!
— Разве до тебя не дошло мое послание? — спросил он.
— Как же, дошло, очень приятно было опять услышать твой голос, но я никак не мог тебе перезвонить, — сказал я. — Видишь ли, этот номер заблокирован станцией. Как поживает твое семейство? — У Ву с женой два сына-погодка.
— Они вернулись в Бруклин. Джейн не нравится климат.
— На Гаваях?!
— Обсерватория Мауна-Кеа, — сказал Ву. — Двенадцать тысяч футов над уровнем моря. Здесь, как на Тибете.
— Надо же, — посочувствовал я. — А твоя работа, Ву? Ты уже выследил какие-нибудь метеоры?
— Разве ты не помнишь, что я тебе говорил, Ирвинг? (Ву крайне редко называет меня Ирвингом, обычно лишь когда изрядно раздражен.) Метеорология не имеет отношения к метеорам. Она относится к погоде. Я составляю графики астрономических наблюдений, которые всецело зависят от погоды.
— Гм. Ну и как погодка, Ву?
— Великолепно! — воскликнул он с энтузиазмом и тут же понизил голос. — Поэтому, собственно, нам и удалось найти то, о чем я тебе сообщил. — Он еще понизил голос и произнес страшным шепотом: — Край Вселенной!
— Черт возьми. Ву, поздравляю, — сказал я, пытаясь сообразить, кто же потерял этот край и когда. — А отчего ты говоришь так, словно это огромный секрет?
— Из-за последствий. Абсолютно непредвиденных, если не сказать больше. Как выяснилось, мы наблюдали его почти целый месяц, ничуть не подозревая, и знаешь почему? Он оказался вовсе не того цвета!
— Не того… цвета?
— Противоположного, — объяснил Ву. — Тебе, конечно, известно о константе Хаббла, красном смещении и расширяющейся Вселенной? — Он говорил с такой уверенностью, что у меня не хватило духу его разочаровать.
— Конечно, — быстро солгал я.
— Ну что ж, наша Вселенная больше не расширяется. — Он выдержал драматическую паузу и добавил: — Более того, мои вычисления доказывают, что она начинает сжиматься! Какой там у тебя номер факса? Сейчас я тебе покажу.
Виппер Вилл в свое время первым в Хантсвилле (а возможно, и в Алабаме) обзавелся факс-машиной. Размером с пианино и не вполне электрическая, она стояла в дальнем углу конторы, а в стене за ней была устроена вентилирующая ее наружным воздухом система из гибких шлангов и печных труб. Я никогда не испытывал желания заглянуть за ее деревянный корпус или под дюралюминиевый колпак. Однако со слов Хоппи (как-то раз привлеченного Виппером Биллом к ремонту) могу сказать вам, что энергию ее разнообразные компоненты получают от сложнейшей и более нигде и никем не повторенной комбинации аккумуляторов, часовых механизмов, гравитации, гидравлики, пропана и древесного угля.
Никто не знает, кто построил эту машину и когда. Лично я даже не подозревал, что она работает, однако всего через несколько секунд после того, как я продиктовал для Ву ее номер, щелкнуло реле, и факс-машина завыла и затряслась. Она рычала и бренчала, свистела и шипела, испуская холодный пар и горячие выхлопные газы, и наконец из плетеной корзины с табличкой ВХОДЯЩИЕ выпорхнул бумажный листок и, спланировав, приземлился на полу.
Листок испещряли пурпурные значки, начертанные рукой моего друга, и в этом странном липком красителе я признал (из далекого школьного опыта) чернила для мимеографа. Формула Ву при ближайшем рассмотрении гласила:
— Что это? — осторожно спросил я.
— Именно то, что ты видишь, — отозвался Ву. — Постоянная Хаббла непостоянна, она расплывается, колеблется и дает задний ход. Ты заметил, конечно, что красное смещение сменяется голубым, ну ты помнишь, точно как у Элвиса.
— Там голубое и золото, — возразил я. — «Когда моя голубая Луна станет золотой опять».
— Ирвинг, на свете есть вещи поважнее, чем какая-то песня Элвиса! — сказал он с упреком (довольно несправедливым, так как Элвиса первым помянул именно Ву, а не я). — Знаешь, что это означает? Что Вселенная прекратила экспансию и начинает коллапсировать вовнутрь, в себя.
— Понятно, — солгал я. — А это… хорошо или плохо?
— Не слишком хорошо, — сказал Ву. — Это начало конца или, по крайней мере, конец начала. Фаза расширения, которая началась с Большого Взрыва, теперь закончена, и мы на пути к Большому Краху. Все, что только существует во Вселенной — галактики, звезды, планеты, наша Земля и абсолютно все, что на ней есть, от Гималаев до Эмпайр Стейт Билдинга, будет стиснуто в один-единственный комок размером с теннисный мяч.
— Звучит неутешительно, — сказал я. — И когда же произойдет твой Крах?
— Ну, на этот процесс понадобится определенное время.
— Тогда определи! — Я не мог не подумать о Кэнди и наших планах на совместную жизнь, пускай даже не сделал еще официального предложения.
— От одиннадцати до пятнадцати миллиардов лет, — сообщил Ву. — Кстати, как поживает Кэнди? Вы уже обручены, надеюсь?
— Почти. Сегодня вечером мы вместе будем заниматься глазением. Как только ее папаша осел в приюте для престарелых, я тут же поставил перед Кэнди вопрос ребром.
— Мои поздравления, — сказал Ву. — Или, может быть, я должен сказать — препоздрав… уупс! Идет мой шеф, а мне нельзя занимать эту линию. Передай привет Кэнди, и кстати, что такое глазе…
Связь прервалась прежде, чем я успел ответить. Да, далеко не у каждого найдется такой друг, как Вилсон Ву. Он вырос в Квинсе, изучал физику в Бронксе, кулинарию в Париже, математику в Принстоне, траволечение в Гонконге и юриспруденцию в Гарварде (а может быть, в Йеле, я постоянно их путаю). Он работал в НАСА, но ушел оттуда в Ассоциацию бесплатной юридической помощи для неимущих. Не помню, говорил ли я, что Ву ростом в шесть футов два дюйма и играет на гитаре? Мы с ним жили в одном квартале Бруклина, когда у нас обоих были «вольво» и мы ввязались в ту авантюру с Луной. Потом я встретил Кэнди и переехал в Алабаму, a Ву бросил консультировать неимущих и получил ученую степень по метеорологии.
Которая, кстати, не имеет отношения к метеорам.
* * *
Мультиплексный кинотеатр САТУРН-5 при торговом центре АПОЛЛО на хантсвиллской Магистрали, со своей полудюжиной абсолютно идентичных залов, наполовину заполненных скучающими подростками, являет собой идеальное место для глазения. Кэнди и ее приятели изобрели сей способ убиения времени лет пятнадцать назад, когда на окраинах Южных городов впервые появились мультиплексы.
Изначально идея заключалась в том, чтобы придать свиданиям некую эластичность, поскольку мальчикам и девочкам редко нравятся одни и те же кинофильмы. Позже, когда Кэнди и ее друзья немного повзрослели, а фильмы между тем становились все хуже и хуже, возникла мысль скомбинировать фрагменты различных кинокартин в одну полнометражную (по желанию) эпопею.
Когда ты отправляешься глазеть, то прихватываешь несколько штук свитеров и головных уборов, чтобы занять себе места во всех залах и быстро изменять внешность, переходя из одного зала в другой. Парочки всегда сидят вместе, если смотрят один и тот же фильм, однако протокол глазения категорически запрещает вынуждать соседа (или соседку) оставаться на месте (или уходить). Глазеющие переходят из зала в зал (и от фильма к фильму) лишь по собственному желанию, иногда попарно, иногда по одному.
В тот вечер крутили секс-комедию для подростков, слезоточивую мелодраму для дам, судебный триллер для адвокатов, романс о влюбленных для копов-напарников, детский мультик с поющими зверушками и крутой боевик типа взорви-их-всех. Сеансы, понятно, не совпадают во временном континууме, и мы с Кэнди приохотились к глазению задом наперед. Мы начали глазение с взлетающих на воздух автобомб на колесах, затем пересекли вестибюль (и время) в обратном направлении и выслушали сенсационное признание в суде, потом разошлись, Чтобы взглянуть на веселый квартет барсуков (я) и отпускающую сквозь слезы шуточки Вупи (Кэнди), и снова встретились при первом нервном поцелуе влюбленных.
Глазение всегда напоминает мне о старых добрых временах, когда кино еще не называлось искусством и в Бруклине показывали «кино-шоу» в виде бесконечного кольца. Тогда никто еще не беспокоился о каких-то там Концах или Началах, ты попросту сидел в кинозале, пока на экране не появится уже знакомый эпизод, а после вставал и уходил.
— Глазение чем-то напоминает супружество, ты не находишь? — шепнул я Кэнди.
— Супружество? — переспросила она с тревогой. — Ты не имеешь права на меня давить!
— Это не предложение, Кэнди, а комментарий.
— Комментировать фильмы разрешается. Комментарий по поводу супружества считается давлением.
— Я комментирую глазение, — сказал я. — Это значит…
— Тссс! — громко шикнули сзади, и я вынужден был понизить голос:
— …что какое-то время ты проводишь с другой половинкой пары, а какое-то без. Что вы приходите вместе и уходите вместе, но каждый из вас волен следовать собственным вкусам. Но ты всегда уверен, что вторая половинка пары сбережет для тебя местечко рядом с собой.
Я был без ума от Кэнди.
— Я от тебя без ума, — шепнул я ей.
— Тсссссс! — зашипела пара у нас за спиной (влюбленные копы-напарники на экране допрашивали хозяйку доходного дома).
— Завтра вечером, — шепотом пообещала Кэнди и нежно взяла меня за руку. — Что это? — внезапно спросила она, разглядывая девятку на моем запястье в свете фар автомобильной погони.
— Ээ… Это? Чтобы всегда помнить, как сильно я тебя люблю, — солгал я, не моргнув глазом, чтобы моя будущая невеста не сочла меня помешанным.
— Почему только шесть?
— Ты смотришь не с той стороны.
— Ах, так. Это уже намного лучше!
— Тсссссссссссс! — раздраженно прошипели позади.
Кэнди высадила меня из машины в полночь, возле мужской туалетной комнаты «Доброй Гавани Хоппи». Шагая домой, то есть в контору Виппера Вилла, по тропке через пустырь, я взглянул на почти полную Луну и тут же вспомнил о моем друге на его суровой гавайской вершине.
На небе виднелось лишь несколько звезд; возможно, что Вселенная действительно сжимается. Конечно, я никогда не мог разобраться в вычислениях Ву, однако они практически всегда оказывались верными. Но даже если так, с чего бы мне беспокоиться? Несколько миллиардов лет — подлинная вечность, пока ты молод, а в сорок один год человек еще не стар. Говорят, второй брак — это вторая юность! Тут я аккуратно переступил через свою старую подружку, которая при лунном свете выглядела неизмеримо лучше, чем всегда. Но разве то же самое нельзя сказать и обо мне?
* * *
Было уже почти десять, когда я пробудился на следующее утро и проделал привычный путь до «Доброй Гавани Хоппи», спотыкаясь и жмурясь на солнечный свет. «Янки Виппера Вилла», — заметил Хоппи, который заменял тормозные колодки уже на другом «форде», и я пробормотал «Верно», а Хопии сказал свое «А то» мне в спину, когда я вышел из туалетной комнаты и отправился в обратный путь через пустырь.
Перед накидкой из деревянных бусин я остановился: она определенно выглядела куда новее. Похоже, что на земле стало меньше рассыпанных бусин, а на неопреновых струнах меньше свободных мест. Но зачем гадать, если у меня в руках (то есть на левом запястье) неоспоримое доказательство?
Я проверил записанную цифру: 9.
И пересчитал бусины в четвертом сверху ряду: 11.
И повторил обе операции — с тем же результатом.
Я быстро оглядел окрестные кусты в надежде обнаружить там хихикающих мальчишек или даже Хоппи. Но пустырь был абсолютно пуст. Впрочем, как и следовало ожидать в центре Хантсвилла во время школьных занятий. Никаких детей с их непредсказуемыми забавами.
Поплевав на девятку, я стер ее большим пальцем правой руки и вернулся в контору, ожидая обнаружить на автоответчике еще одно послание от Ву, однако мои ожидания не оправдались. Часы показывали всего 10.30, до ланча у Бонни оставалась прорва времени, и что же еще я мог поделать, кроме как достать из холодильника банку колы, разложить на подоконнике своего Коркорана и приступить к расследованию.
Я как раз уже начал клевать носом, когда громоздкая антикварная факс-машина Виппера Вилла, дважды щелкнув, решительно пробудилась к жизни. Она шумела и гремела, брякала и крякала, посвистывала и повизгивала и наконец выплюнула на пол листок с пурпурными мимеографическими значками:
Подождав, пока листок остынет, я поднял его и разгладил бумагу. Надо бы положить рядом с первым, подумал я, и тут же зазвонил телефон.
— Ну как? — Это, конечно, был Ву.
— Гм. Снова Большой Крах? — предположил я наугад.
— Должно быть, ты держишь листок вверх ногами, Ирвинг. Формула, которую я тебе послал, описывает Антиэнтропийное Обращение.
— Я так и понял, — быстро солгал я. — Означает ли это твое Обращение, что Большого Краха не будет? — Честно говоря, я бы не удивился; вся эта история с красным и голубым смахивала больше на утренний телесериал, чем на подлинную катастрофу.
— Ирвинг! — с упреком произнес Ву. — Посмотри на мою формулу внимательно. АО неизбежно приводит к Большому Краху, оно попросту его провоцирует. Наша Вселенная не только сжимается, она обращается вспять. Это как обратная перемотка, ты понял? Согласно моим расчетам, все будет происходить задом наперед в течение ближайших одиннадцати или пятнадцати миллиардов лет, вплоть до Большого Краха. Дерево станет расти из пепла к дровам, из дров — к дубу, из дуба — к желудю. Разбитое стекло взлетит, срастется и вставится в оконную раму. Чай будет нагреваться прямо в чашке.
— Звучит увлекательно, — сказал я. — Даже может оказаться полезным. И когда все это начнется?
— Уже началось, — сказал Ву. — Антиэнтропийное Обращение идет полным ходом.
— Ты уверен? — Я потрогал банку с колой. Она заметно потеплела, но не следовало ли ей сделаться холоднее? Потом я взглянул на часы: было уже почти одиннадцать. — У нас тут все идет вперед, а не назад, — сообщил я ему.
— Разумеется, — сказал Ву, — пока еще рановато. Видишь ли, АО началось на Краю Вселенной. Это как стартовая черта авторалли или, если хочешь, граница, от которой отлив возвращается вспять. Прилив или автомобили уже стартовали, а людям на берегу и на финише все еще кажется, что ничего такого не происходит. Здесь, на Земле, мы можем ничего такого не заметить еще тысячи лет. Но по космическим меркам — это лишь мгновение.
Я не мог не моргнуть, припомнив накидку из бусин.
— Послушай, Ву, а может ли случиться такое… что здесь уже нечто возвращается вспять? Обратная перемотка, как ты это называешь?
— Маловероятно, — немного подумав, сказал Ву. — Вселенная столь невообразимо велика, и…
И тут в дверь постучали.
— Прости, Ву, — поспешно сказал я, — тут кто-то пришел, я должен открыть дверь.
Это была Кэнди, в своей безупречно отглаженной униформе цвета хаки. Вместо того, чтобы нежно чмокнуть в щечку меня, уже почти нареченного жениха, моя будущая невеста прямиком прошла к холодильнику Виппера Вилла (что на керосиновом ходу) и откупорила банку вишневой Диетколы-Без-Кофеина. Я сразу понял — что-то произошло, и притом нехорошее, поскольку Кэнди терпеть не может вишневой Диетколы-Без-Кофеина.
— По-моему, мы должны были встретиться во время ланча?
— Мне только что позвонили из Беличьего Кряжа, — сказала она. — Из санатория. Ирвинг! Папа врезал Зуммеру.
Мне, разумеется, послышалось «врезал по зуммеру», и будучи готов принять желаемое за действительное, я понял это как местный вариант идиомы «отбросил копыта». Напустив на себя скорбный вид и спрятав виноватую ухмылку, я подошел к ней, нежно взял за руку и бесстыдно солгал:
— Мне так жаль, Кэнди. Я ужасно огорчен.
— Ты и вполовину не так огорчен, как Зуммер, — сказала она, увлекая меня к дверям. — У бедняжки здоровенный фонарь под глазом.
* * *
Беличий Кряж (санаторий) расположен к северо-востоку от Хантсвилла, в небольшой долине, над которой возвышается Беличий Кряж (гора). Это одноэтажное здание современной постройки с виду сильно смахивает на младшую школу или мотель, но пахнет как… Ну, вы знаете, как пахнут все богадельни. Кэнди привела меня в длинный холл, где мы нашли ее отца. Виппер Вилл восседал перед телевизором, привязанный к креслу, и тихо, ласково улыбался, взирая, как Джексон притворяется, что играет на гитаре и поет.
— Доброе утро, мистер Нойдарт, — вежливо поздоровался я. Язык у меня не поворачивался назвать его Виппером Биллом. Я уже говорил, что не знал отца Кэнди в бытность его грозой трейлерных парков четырех графств.
Старик, сидящий перед нами, был еще крепкого сложения, но какой-то мягкий (говядина, подернутая жирком), совсем без зубов, но зато с длинными, тонкими белыми волосами, которые этим утром казались немного серее, чем всегда. Его бледно-голубые глаза ни на секунду не отрывались от экрана, а пальцы неустанно поглаживали бумажную салфетку, разложенную на коленях.
— Что случилось, папа? — спросила Кэнди, с дочерней нежностью прикоснувшись к плечу старика. Ответа, разумеется, не последовало. Виппер Вилл Нойдарт не вымолвил ни словечка с того самого дня, когда поступил в санаторий и обозвал Флоренс Гейзере (старшую медсестру) сукой, безмозглой клушей и……, пообещав ее пристрелить.
— Я помогал ему встать из каталки, чтобы помыть его в ванне. А он вдруг как подскочит, ну и навесил мне фонарь.
Обернувшись, я увидел в дверях молодого костлявого негра, в белом одеянии санитара и с бриллиантовой запонкой в ноздре. Негр прикладывал к подбитому глазу мокрое полотенце.
— У него сверкнуло что-то этакое в глазах, — сказал он Кэнди. — Обозвал меня……. (прошу прощения!), а потом вдруг как подскочит, ну и врезал мне будь здоров. Прямо как прежний Виппер Вилл, почти совсем.
— Извини, Зуммер. Большое спасибо, что позвонил мне, а не Гейзере.
— Да ладно, чего там. У старых ребят с Альцгеймером бывают инсиденты. — Он произнес это словечко с «эс» вместо «цэ». — Гейзере, ну, она бы чересчур разволновалась.
— Зуммер, — сказала Кэнди. — Я хочу познакомить тебя со своим…
Я понадеялся, что она представит меня как своего будущего жениха, но тут меня постигло разочарование. Я был представлен «другом из Нью-Йорка».
— Янки Виппера Вилла, — кивнув, сказал Зуммер. — Как же, я слышал о нем.
— Мне очень жаль, что папа подвесил тебе фингал, — сказала Кэнди. — И я ужасно благодарна, что ты не позвонил Гейзере. Может, купить тебе сырой бифштекс, чтобы приложить к глазу?
— Я вегетарианец, — парировал Зуммер. — Не бери в голову, Кэнди. Твой папа совсем не такой плохой, если не считать одного инсидента. Он позволяет мне мыть его и прогуливать по утрам, кроткий, как голубок, не правда ли, мистер Нойдарт? И мы вместе с ним смотрим Ти-Эн-Эн. Конечно, он не всегда был таким хорошим. Помню, разок пальнул в мою мамашу, когда мы жили в трейлере у Кайбер-крика. Обозвал ее грязной черной……. Извиняюсь, конечно, но так он и сказал.
— Мы с Зуммером старые друзья, — объяснила Кэнди, когда мы вернулись к машине. — Он был первый черномазый в нашей средней школе, ох извини, афроамериканец или как там. Ну а я дочка Виппера Вилла, и мы с Зуммером на пару ходили в изгоях. Я приглядывала за ним, а он до сих пор приглядывает за мной. Слава Богу! Если Гейзере узнает, что папа снова принялся выступать, его мигом вышвырнут из Беличьего Кряжа, а мне больше некуда его пристроить, и все вернется к тому, с чего началось. И что же тогда с нами будет, Ирвинг?
— Ничего хорошего, — кивнул я.
— Надеюсь, на этом все и закончится. Просто один случайный инсидент. — Она произнесла это словечко точь-в-точь как Зуммер.
— И я надеюсь, — кивнул я.
— Странно, — сказала она задумчиво. — Тебе не показалось, что папа сегодня выглядит немного лучше?
— Ты так думаешь?
— Я думаю, что Зуммер испробовал на его волосах свою Греческую Формулу. Зуммер всегда мечтал стать парикмахером, а в санатории он просто ради заработка.
Мы пропустили ланч и назначили свидание на вечер, чтобы вместе пообедать и затем «покататься» (я просто обязан был снова поставить вопрос ребром). Кэнди высадила меня у конторы. Было еще только три пополудни, поэтому я открыл банку колы и своего Коркорана, твердо намереваясь наверстать упущенное. Меня пробудили ритмичное кряканье, звяканье, похрюкиванье и погрюкиванье, а также неравномерное жужжание и сильно наэлектризованная атмосфера. Пол в конторе ходил ходуном. Вертикальная, уникальная факс-машина Виппера Вилла еще немного поднатужилась и выплюнула испещренный пурпурными значками листок, который неспешно спланировал на пол.
Я поднял его за уголок и изучил, пока он остывал:
Но прежде, чем я успел сообразить, что бы все это могло означать (кто написал это, было предельно ясно), зазвонил телефон.
— Вот ответ на твой вопрос, — сообщил Ву.
— Какой еще вопрос?
— Ты спрашивал, не может ли что-нибудь здесь уже приступить к обратной перемотке.
— Не там у тебя, — возразил я, — а здесь, в Алабаме.
— Когда я говорю ЗДЕСЬ, Ирвинг, то имею в виду — на Земле! — сказал Ву. — Как показывают мои выкладки, теоретически такое вполне возможно. А может, даже неизбежно. Ты, разумеется, слышал о суперструнах, ведь так?
— Это что-то вроде суперклея или супермоделей? — отважился предположить я.
— Вот именно. Они удерживают всю Вселенную вместе и напряжены до предела. Вполне вероятно, что гармонические вибрации суперструн способны воздействовать на отдельные дискретные объекты, которые таким образом могли бы приобрести специфические свойства Пузырей или, иначе выражаясь, Обращений в локальных энтропийных полях.
— Пузырей, говоришь? А как насчет пустырей? — И я поведал ему о старой накидке из деревянных бусин.
— Гммммммм, — сказал Ву, и я почти услышал, как бешено вращаются шестеренки в его мозгу. — Кажется, ты ухватил нечто интересное, Ирв. Да, тут прослеживается некий определенный смысл. Гармонические обертоны суперструн могли бы проследовать от Края Вселенной вдоль линии моего взгляда, а затем по соединениям наших телефонов и факсов. В общем, все похоже на то, как стекло ломается по надпиленной линии, представляешь? Однако нужны вещественные доказательства. Пришли-ка мне пару снимков, чтобы я мог количественно оценить фе… ууупс! — Его голос резко упал до шепота. — Кажется, идет мой шеф. Передай привет Кэнди, Ирв, я тебе еще позвоню.
* * *
Было еще совсем светло, когда Ву повесил трубку, поэтому я пошел через пустырь в Добрую Гавань Хоппи и одолжил «Поляроид», которым тот снимал побитые и помятые в дорожных происшествиях автомашины. Запечатлев феномен накидки, я произвел его количественную оценку путем арифметического подсчета. Вместо одиннадцати бусин я насчитал тринадцать. Все остальные струны также заметно пополнились, а в грязи уже почти не осталось разрозненных бусин. Накидка выглядела настолько прилично, что я, пожалуй, мог бы даже взять ее к себе в машину, если бы таковая у меня была.
Все это мне ужасно не нравилось.
Я вернул Хоппи камеру и поплелся обратно в контору, пытаясь на ходу осмыслить происходящее. Что станется с опавшими листьями? Они спланируют вверх и заново прикрепятся к деревьям? А подаренный Кэнди «вольво»? У него возникнут четыре скорости на реверсе? От этаких мыслей ум у меня настолько зашел за разум, что я машинально сунул снимок в корзинку с надписью ИСХОДЯЩИЕ, прежде чем припомнил (а точнее, осознал), что факс-машина Виппера Вилла принципиально не передает информацию. Я мог переговорить с Ву по телефону (когда он позвонит), но ничего не мог переслать ему по факсу.
Как ни странно, на душе у меня полегчало. В конце концов, я сделал все, что мог. И я безумно устал от размышлений о Вселенной. У меня назначено крайне важное, возможно, даже историческое свидание, не говоря уж о необходимости проводить расследование для алабамского суда. Поэтому я открыл банку колы, разложил на подоконнике своего Коркорана и погрузился в сладкие мечты, переходящие в глубокий сон. Мне приснилась Кэнди и эта маленькая последняя пуговичка на ее форменной блузе.
* * *
У служащих ханствиллского отделения Департамента национальных парков множество разнообразных обязанностей, которые зачастую простираются далеко за формальную границу без-десяти-пять. Кое-какие из этих дел довольно интересны, другие даже забавны, а так как Кэнди любит свою работу, я по мере сил стараюсь применяться к обстоятельствам, по возможности составляя ей компанию. В тот вечер мы посетили Выставку Жареной Рыбы и Шотландских Кильтов (под эгидой Союза баптистов Северной Алабамы), где Кэнди изображала почетную гостью в своем аккуратно отглаженном, словно с иголочки, хаки.
Что касается рыбы, то она была моя любимая, прудовая, запанированная в сухарях и зажаренная в кукурузном масле, но я не мог расслабиться и получить удовольствие, размышляя о том, как бы нам поскорей закруглиться, чтобы добраться до Беличьего Кряжа (горы). У баптистов, впрочем, есть одна хорошая привычка — они рано ложатся спать, и мы с Кэнди припарковались на смотровой площадке в 21.15.
Наверху оказалось прохладно, поэтому мы присели на теплый, еще потрескивающий капот «вольво» и залюбовались россыпью сияющих в долине, как пойманные звезды, огней. У меня вдруг вспотели ладони. Этим вечером, как предполагалось, я должен был сделать наконец официальное предложение. И были веские основания надеяться, что мое предложение будет принято — со всеми вытекающими отсюда привилегиями.
Поскольку ожидалось полнолуние (а мне хотелось, чтобы этот вечер стал памятным для нас во всех отношениях), я решил подождать, покуда не взойдет Луна. Глядя, как на восточном горизонте разгорается бледное зарево, я вспомнил о Ву и невольно задал себе вопрос: не взойдет ли Луна на западе после Обращения? И заметит ли это хоть кто-нибудь? Или же мы просто станем называть Запад Востоком и на том успокоимся?
Но это чересчур глубокие для меня материи, и кроме того, у меня были дела поважнее. Лишь только Луна поднялась над горизонтом, я встал с капота и картинно опустился на колени. И уже совсем был готов поставить вопрос ребром, когда внезапно послышалось БИИП-БИИП-БИИП.
— Господи, что это?!
— Это Зуммер, — сказала Кэнди.
— А звучит как бипер.
— Так оно и есть. Зуммер одолжил мне свой бипер, — сказала она, отключая сигнал пейджера, подвешенного к ее форменному ремню.
— Зачем?
— Сам знаешь.
На Беличьем Кряже нет телефонных будок, и нам пришлось буквально сверзиться с горы, в то время как карбюраторы «вольво» подвывали, тормозные колодки визжали, а выхлоп барабанил пулеметными очередями. Кэнди ужасно боялась, что мы разбудим Гейзере, которая в ту ночь была на дежурстве, поэтому на стоянку Беличьего Кряжа (санатория) мы въехали с погашенными огнями. Я остался сторожить машину, а Кэнди проскользнула в здание через боковой выход.
Вернулась она примерно через полчаса.
— Ну? — нетерпеливо спросил я.
— Папа хряпнул Зуммера, — сказала Кэнди (или мне послышалось, что сказала), когда мы со всеми возможными предосторожностями выехали со стоянки. — Но не волнуйся, все в порядке. Зуммер ничего не сказал Гейзере. Пока. Думаю, нас ожидает еще один приступ. Третий раз, а потом все должно закончиться.
— Куда он хряпнул Зуммера на сей раз? — спросил я.
— Не хряпнул, а тяпнул, — сказала Кэнди. — Зубами.
— Но у твоего отца нет зубов?!
Она пожала плечами.
— Выходит, теперь есть.
Вот так и закончился тот вечер, который, как мне мнилось, должен был стать наилучшим из моих вечеров. Мое официальное предложение, ее официальное согласие и все вытекающие отсюда привилегии… увы! Ничему такому не суждено было состояться.
Кэнди надо было выспаться, поскольку рано утром она уезжала в Монтгомери, на ежегодную тусовку Департамента национальных парков. Она высадила меня у «Доброй Гавани Хоппи», и я совершил долгую пешую прогулку, которая почти настолько же хороша, как холодный душ. В Центре Хантсвилла, как оказалось, любую улицу можно пройти из конца в конец всего за двадцать минут. В конце концов я вернулся в контору, привычно срезав путь через пустырь.
В ярком свете полной Луны старая накидка выглядела почти как новенькая. Все верхние ее ряды были полностью укомплектованы деревянными бусинами, а в нижней части недоставало лишь нескольких штук. Я подавил желание пнуть ее от души.
В конторе меня ожидали два сообщения на ветхом катушечном автоответчике Виппера Вилла. В первом не было слов, одно лишь тяжелое дыхание. Кто-то очень, очень сексуально озабоченный звонит наугад, подумал я. Или кто-нибудь попал не туда. Или это может быть кто-то из старых смертельных врагов Виппера Вилла. Смертельные враги Виппера Вилла в подавляющем большинстве уже изрядно стары.
Второе сообщение оказалось от Кэнди, которая попала домой гораздо раньше меня. «Завтрашняя конференция продлится до самого вечера, — сообщила она. — Я вернусь очень поздно и поэтому дала твой номер Зуммеру. На всякий случай, сам понимаешь, о чем идет речь. А потом мы доведем до конца наше НЕЗАКОНЧЕННОЕ ДЕЛЬЦЕ!» — Ее послание завершилось сочным чмокающим звуком.
Уже перевалило за полночь, но спать я не мог. Мне никак не удавалось отделаться от ужасных мыслей. Я открыл банку колы, разложил на подоконнике Коркорана и уставился на пустынную улицу за окном. Был ли еще где-нибудь и когда-нибудь столь тихий городской центр, как в Хантсвилле? Я попытался вообразить, как он выглядел, прежде чем магистраль оттянула на себя деловую активность.
Должно быть, я все-таки уснул и мне привиделся кошмар: толпы новобрачных прогуливались по Центру Хантсвилла, рука об руку. Все новобрачные были невероятно стары, но у каждого был полный рот зубов, изумительно острых и крепких.
* * *
Утром я проснулся с мыслью о накидке из деревянных бусин. Я решил, что стоит сделать еще один снимок для Ву, чтобы тот мог сравнить, что было раньше и что стало потом. После традиционного визита в мужскую туалетную комнату я нашел Хоппи в подсобке, где тот подбирал тормозные колодки для очередного древнего «форда».
— Янки Виппера Вилла, — кивнул Хоппи.
— Верно, — откликнулся я и попросил еще разок одолжить «Поляроид».
— Возьми в аварийке, — коротко сказал он.
— Но грузовик заперт?
— У тебя есть ключ, — сказал Хоппи. — Твой ключ от мужской комнаты. Один ключ подходит здесь ко всему. Сильно упрощает жизнь, а?
Я подождал, когда он снова займется делом, прежде чем взять «Поляроид» и помчаться на пустырь фотографировать проклятую накидку из бусин. Чего-чего, но мне совсем не хотелось, чтобы Хоппи считал меня сумасшедшим. Отпечатав снимок, я вернул камеру на место и поспешил в контору, а там положил новое изображение накидки из бусин в плетеную корзинку ИСХОДЯЩИЕ ветхозаветной факс-машины Виппера Вилла рядом со старым отпечатком.
И если я когда-нибудь сомневался в том, что видят мои собственные глаза (а с кем не бывает, время от времени?), то ныне сомнениям пришел конец: в руках у меня была ФАКТИЧЕСКАЯ УЛИКА. Накидка из бусин на втором фотоснимке в гораздо лучшем состоянии, чем на первом, а ведь разделяет их менее двадцати четырех часов. Да, так и есть, накидка антираспадалась у меня на глазах.
Все те же ужасные мысли не давали мне покоя.
Хорошо еще, что на автоответчике не оказалось никаких сообщений. В особенности от Зуммера.
Так или иначе, пора было заняться расследованием. И хотя мне не удалось сконцентрироваться, я открыл себе банку колы и разложил на подоконнике Коркорана. Когда я проснулся, время подкатило к полудню и пол в конторе ходил ходуном. Факс-машина ухала и бухала, жужжала и дребезжала, постукивала и похрюкивала; остановилась, подумала и завела всю шарманку сначала, на сей раз почему-то громче, чем всегда. Из корзинки ВХОДЯЩИЕ выпорхнул бумажный листок, и я поймал его прежде, чем тот коснулся пола. Он был еще горячий.
Я все еще пытался расшифровать это послание, когда сообразил, что звонит телефон. Опасаясь наихудшего, я в ужасе схватил трубку и пролепетал:
— Зуммер?
— Зуммер? — удивился Ву. — Какое устройство ты вздумал из себя изображать, Ирвинг? Ладно, не отвечай, у меня есть вопрос поважнее. Какой из этих фотоснимков первый и какой второй?
— О чем ты говоришь? Какие снимки? Не хочешь ли ты сказать, что ты их получил? Но это невозможно, мой факс не работает на передачу!
— Выходит, что теперь работает, — сказал Ву. — Я как раз факсовал тебе мои новые вычисления, прямо сейчас, и как только закончил, объявились твои фотографии. Подхваченные циклом самопроверки контактного протокола, полагаю, но ты забыл их перенумеровать.
— Тот, что выглядит весьма неважно, номер два. А тот, что выглядит еще хуже, номер первый.
— Получается, ты был прав! — признал Ву. — Процесс пошел и развивается от худшего к плохому. И даже в Хантсвилле, в миллиарде световых лет от Края, Вселенная уже сжимается в локальных пузырях Антиэнтропийных полей. Аномальные гармонические обертоны суперструны, понимаешь? Та формула, которую я тебе прислал… Ты смотришь на нее, полагаю? Она как раз подтверждает теоретическую возможность того факта, что ось поля Антиэнтропийного Обращения абсолютно линейна и тянется параллельно ближайшей суперструне от Края Вселенной до самого Центра Хантсвилла.
— Ву! — прервал я его; когда имеешь дело с Ву, время от времени приходится его прерывать. — А как же люди?
— Люди?
— Ну да, люди. Ты, конечно, слышал о них, — сказал я. — Гуманоиды, как ты и я. Двуногие с автомобилями, черт бы тебя побрал!
— А, — сказал он. — Люди. Что ж, они сделаны из того же теста, что и вся Вселенная, не так ли? То есть мы, я хотел сказать. После Антиэнтропийного Обращения нам придется жить задом наперед, от могилы до колыбели. Люди перестанут стареть и станут молодеть.
— Когда?
— Когда? Да тогда, когда волна АО, распространяясь от Края Вселенной вовнутрь, затопит ее всю целиком. Помнишь, что я говорил о приливе? Возможно, это случится через много тысяч лет, а может, через несколько сотен. Однако на линейной оси, как показывает твой эксперимент, возникают отдельные пузыри, в которых… Ууупс! Идет мой шеф. — Его голос резко упал до шепота. — Пока, Ирв, передай большой привет Кэнди, и как там ее папаша, кстати говоря?
Ву часто завершает беседу вопросом, не имеющим ответа. На этот вопрос я еще менее был готов ответить, чем на любой другой.
* * *
В кафе у Бонни ланч прошел иначе, чем всегда. Целая кабинка на одного, если не считать осаждающих мою голову ужасных мыслей. Бонни поинтересовалась, где Кэнди, и я сказал, что в Монтгомери.
— Надо же, столица штата. Счастливица! А как дела у старика Виппера Вилла? Говорят, теперь он кроткий, как голубок?
— Искренне надеюсь, что так, — сказал я.
— Я когда-нибудь говорила, что он пальнул в моего…
— Думаю, что да, — сказал я. И заказал ей салат с цыпленком, просто для разнообразия, и два пакетика картофельных чипсов.
В конторе меня дожидались два сообщения на дряхлом автоответчике Виппера Вилла. Первое представляло собой тяжелое дыхание. Второе, несомненно, поносительную тираду вперемешку с хрюканьем, стонами и хрипами, и я пришел к выводу, что это кто-нибудь из старых врагов Виппера Вилла. Из всего сообщения я четко разобрал три слова: «засранец», «изничтожу» и «пристрелю».
И ничего от Зуммера, благодарение небесам.
Я открыл себе банку колы и разложил на подоконнике своего Коркорана. Меня по-прежнему терзали ужасные мысли, и чтобы избавиться от них, пришлось приступить к расследованию. Когда я пробудился, уже начало темнеть и телефон трезвонил, как оглашенный. Я едва заставил себя поднять трубку, ожидая наихудшего, и пролепетал:
— Зуммер?..
— Дззззззззззззззззз! — сказал Ву, который иногда обожает детские шуточки. Однако он тут же перешел к делу и спросил: — Насколько отстоят друг от друга твои фотографии?
— Во времени? — Я быстро подсчитал в уме. — По-моему, восемнадцать часов и три четверти.
— Гмм, — сказал он. — Это согласуется с моими расчетами. Математика — душа науки, мой друг, а считать деревянные бусины гораздо легче, чем звезды. Уточнить количество, вычислить градиент возрастания, вычесть одно из другого, поделить на фазу Луны, помноженную на 18,75… Да, теперь я могу подсчитать абсолютно точный возраст Вселенной! Какое у вас там в Хантсвилле время, центральное или восточный стандарт?
— Центральное, но послушай, Ву…
— Превосходно! Когда мне вручат Нобелевку, не забудь напомнить, что я должен с тобой поделиться. Абсолютно точный возраст Вселенной, начиная с момента Большого Взрыва и до…
— Ву! — прервал я его; имея дело с Ву, вы иногда просто вынуждены его прерывать. — Мне нужна твоя помощь. Скажи, есть ли какой-нибудь способ дать обратный ход?
— Обратный ход чему?
— Сжатию, черт возьми, или Антиэнтропийному Обращению, или как это еще называется.
— Ты хочешь развернуть назад всю Вселенную?! — Голос Ву прозвучал почти оскорбленно.
— Ничего подобного, лишь крошечную часть. Эти самые, как там их, аномальные гармонические обертоны. Суперструны.
— Гммммммммм. — Теперь его голос прозвучал заинтригованно. — Локально? В ограниченном темпоральном промежутке? Возможно. Если все дело только в струнах…
Честно говоря, я не понял, какие струны Ву имеет в виду (шла ли речь о всей Вселенной или о накидке из деревянных бусин?), тем более что древняя факс-машина внезапно хрюкнула. И грюкнула. И зарычала, и завыла. Стены затряслись, пол заходил ходуном. Разогретый листок бумаги вылетел из корзинки ВХОДЯЩИЕ и запорхал над половицами. Я без труда поймал его на лету; я уже начал набивать себе руку.
— Что там у тебя по-китайски?
— Мультикультурная синергия. Я скомбинировал свои расчеты относительной линейной стабильности удаленных Антиэнтропийных полей, сидящих на осях суперструн, со старинным тяньшаньским заклинанием для обезвреживания ядов в колодце, чтобы верблюды могли попить. Маленький, но полезный трюк, я выучил его в школе.
— В школе? Медицинской?
— Караванщиков, — сказал Ву. — Мера, разумеется, сугубо временная, ее действие продлится не свыше нескольких тысяч лет. И тебе потребуется специальное устройство для реверса Антиэнтропийного поля.
— А что это такое?
— Да все, что попадется под руку. Два на четыре дюйма, нечто наподобие кистеня. Самое главное — нанести резкий короткий удар! Проблема, правда, заключается в том, что невозможно предсказать, какие побочные эффекты… Уууупс! — Его голос упал. — Кажется, мой шеф идет прямо сюда.
Когда Ву повесил трубку, я сел у окна и стал ждать наступления ночи. Ждать, когда прозвенит звонок Зуммера. Меня никак не оставляли ужасные мысли. Когда окончательно стемнело, я спустился по лестнице и зашагал к пустырю. С собой у меня было спецустройство для реверса размером 2x4.
Добравшись до накидки из бусин, я присел на корточки и, размахнувшись, врезал по земле с одной ее стороны. Всего один удар, короткий и резкий. Затем с другой стороны: еще один резкий и короткий удар. Я подавил желание растоптать проклятую накидку ногами. В конце концов, это все-таки эксперимент.
Спецустройство для реверса я оставил при себе. Луна неспешно поднималась над горизонтом (по-прежнему на востоке), а прямо передо мной, на тропке, рядышком стояли кот и пес и глазели на меня. Когда они развернулись и затрусили прочь, по-прежнему бок о бок, сердце мое похолодело. А что, если я только усугубил положение вещей?..
«Добрая Гавань Хоппи» была закрыта. Я воспользовался мужской комнатой и вернулся в контору, где меня дожидались на автоответчике еще два новых сообщения. Голоса на первой записи я прежде никогда не слышал, но я прекрасно знал, кто это: «Где та паскудная мерзавка, что зовется моей дочерью? Ты меня слышишь, сучка? Даже и не пробуй снова запихнуть меня в богадельню! Я тебя прикончу! Богом клянусь, убью!»
Второе сообщение было от Зуммера.
«У нас здесь проблема, янки, — сказал он, немного задыхаясь. — Старик окончательно сорвался с цепи. Он разбил стеклянную дверь стулом и вломился в кабинет Гейзере, и сейчас он…» Но тут послышался звук очередного разбивающегося вдребезги стекла, за ним короткий вопль и тупой удар. Частые короткие гудки сказали мне, что сообщение закончилось.
Пока я его переваривал, зазвонил телефон. Подняв трубку, я опять услышал первый голос, но теперь вживую:
— Ты, Богом проклятое отродье старой вонючей суки! Куда подевался мой «олдсмобиль»? Ты отдала его этому грязному ниггеру из богадельни?!
Я услышал, как Зуммер закричал: «Неееееет!»
— Ах ты, паршивый недоделанный……!
Грянул выстрел. Я бросил трубку и ринулся в ночь.
* * *
Взяться за руль после долгого перерыва — почти что райское блаженство, но, как ни печально, у меня не было возможности насладиться им. Насчет полиции я не слишком волновался, полагая, что копы не задержат аварийку Хоппи, если не заметят, кто сидит за рулем. Поэтому я нахально проскочил красный свет, лихо вырулил на четырехрядку и понесся дальше, как демон из ада, по направлению к Беличьему Кряжу (санаторию, а не горе). Въехав на стоянку, я бросил там грузовик с урчащим мотором и горящими огнями и со всех ног помчался к боковому выходу.
Виппера Вилла я нашел в кабинете Гейзере с огнестрельным оружием, изъятым из ящика ее стола. Тридцать восьмой калибр, новехонький экземпляр с перламутровой рукоятью (специально для леди), и Виппер Вилл был чрезвычайно занят, нацеливая его на Зуммера. Последний, неестественно выпрямив спину, сидел за рабочим столом Гейзере, крепко привязанный к одному из офисных кресел с колесиками. В стене за спиной Зуммера красовалась дырка от пули, чуть выше и чуть левее его головы.
— Забрать все мои денежки, а меня упрятать в гнусную богадельню! Ах ты, подлая…….ная маленькая дрянь! — взревел Виппер Вилл.
О Боже, и так он говорил о Кэнди — своей единственной дочери! Волосы Виппера Вилла, который стоял (я впервые видел его стоящим) спиной к дверям, были уже почти совсем черны. Зуммер при виде меня стал подавать сложные панические сигналы — с помощью бровей и бриллиантовой запонки в ноздре. Как будто я без того не мог оценить ситуацию! Я сделал несколько шагов вперед на цыпочках, стараясь не наступать на куски разбитого стекла.
— Нет, ты только попадись мне на глаза! Мерзкая, лживая, бессердечная, развратная……!
Я услышал более чем достаточно, размахнулся и хряпнул его справа по голове. Всего один удар, короткий и резкий. Виппер Вилл рухнул на колени, а я протянул руку через его плечо и вынул тридцать восьмой из его обмякших пальцев. И уже собирался добавить ему слева, но тут Виппер Вилл покачнулся, рухнул лицом вперед и растянулся на линолеуме во всю длину.
— Отличная работа, янки, — сказал Зуммер. — А что это у тебя за штуковина в руке?
— Спецустройство для реверса Антиэнтропийного поля.
— Больше смахивает на карманный фонарик в старом носке.
— Это только видимость, — не согласился я.
Потом мы, пыхтя, перетащили Виппера Вилла через холл в его личную комнату, по возможности заботливо и осторожно.
* * *
Было уже почти десять часов, когда я наутро пробудился в конторе Виппера Вилла, лежа на жестком диванчике, который назывался моей кроватью. Встав, я подошел к окну и поглядел: аварийка стояла под вывеской «Доброй Гавани Хоппи». Точно там же, где я ее сам поставил этой ночью.
Натянув штаны, я спустился вниз и направился к пустырю. В верхней части накидки, как я увидел, оголилось несколько струн, в нижней части — уже почти половина. Деревянные бусины во множестве рассыпались в красной грязи. Я обошел их крайне аккуратно, почти с почтением.
— Янки Виппера Вилла. — Хоппи менял тормозные колодки на очередном «форде».
— Верно, — охотно откликнулся я.
— Ну и как там старик Виппер Вилл?
— Да все по-прежнему. Надеюсь. — Не стоит, пожалуй, решил я, сообщать Хоппи, что прошлой ночью я вынужден был позаимствовать его грузовик. — Сам знаешь, как это бывает у стариков.
— А то.
Вернувшись в контору, я нашел на автоответчике два послания. Одно из них от Зуммера. «Не думай о Гейзере, янки, — сказал он. — Я наболтал ей байку про грабителя. А копов Гейзере точно не позовет: на тот тридцать восьмой у нее нет разрешения. Дырка в стенке, следы от пальчиков и все такое, это теперь без проблем. Не вижу веских причин, чтобы расстраивать Кэнди из-за вчерашнего инсидента, а ты как думаешь?»
Я тоже не видел.
Второе послание было от Кэнди: «Я вернулась. Надеюсь, все в порядке? Встретимся у Бонни ровно в полдень».
Я открыл банку вишневой Диетколы-Без-Кофеина и разложил на подоконнике Коркорана. Когда я проснулся, было уже почти двенадцать.
* * *
— Поездка была замечательная, — сказала Кэнди. — Спасибо, что присмотрел тут за всем. Утром я остановилась у Беличьего Кряжа по пути домой и…
— И???
— Папа совсем неплохо выглядит. Он мирно спал в своем кресле перед телевизором. Кстати, волосы у него опять побелели. Должно быть, Зуммер смыл наконец свою Греческую Формулу.
— Это хорошо, — сказал я. — По-моему, Зуммеру не стоило красить старику волосы.
— У меня такое чувство, — сказала Кэнди, — что дела опять пошли на лад. — Она нежно прикоснулась к моей руке. — Может быть, сегодня вечером нам снова навестить Беличий Кряж? Гору, а не санаторий.
— Что мы сегодня закажем, влюбленные голубки? — спросила Бонни, нацелившись мелком на грифельную доску. — Как твой папа, Кэнди? Я когда-нибудь рассказывала…
— Да-да. И еще раз да, — сказал я. — Все, что обычно, пожалуйста.
Если бы я выдумал эту историю, здесь бы она и закончилась. Но в реальной жизни всегда бывает что-то еще, о чем необходимо упомянуть. Этим вечером по пути к Беличьему Кряжу (горе) мы с Кэнди остановились у санатория. Виппер Вилл спокойно сидел в своем кресле, поглаживая бумажную салфетку, и смотрел вместе с Зуммером Ти-Эн-Эн. Волосы Виппера Вилла были белы, как снег, и я с облегчением заметил, что во рту у него больше не было зубов. Зуммер украдкой подмигнул мне, и я ответил ему тем же. Маленький бриллиантик в ноздре Зуммера выглядел чертовски замечательно.
В тот же вечер на смотровой площадке я опустился на колени и… Ну, вы знаете (или способны догадаться), как это обыкновенно бывает, со всеми вытекающими отсюда привилегиями. Тут моя история могла бы решительно закончиться, однако, когда я вернулся в контору, антикварный факс Виппера Вилла громко рычал, стучал, фыркал и испускал пары, а телефон заходился звонками.
Я поколебался, почти со страхом, прежде чем поднять трубку. Что, если это опять Зуммер?!
Но это был не он.
— Мои искренние поздравления! — сказал Ву.
Я немедленно залился краской (я обычно легко краснею) и в смущении пролепетал:
— Вот как, ты уже слышал?
— Слышал? — удивился он. — Я видел это своими собственными глазами! Ты уже получил мой факс?
— Я как раз поднимаю его с пола.
Бумага была еще теплой, на ней красовались пурпурные мимеографические значки.
— Это наверняка Эффект Бабочки! — сказал Ву.
Хотя бабочки — довольно романтичная материя (в своем собственном роде), я начал подозревать, что Ву говорит совсем не о том. То есть не о моем предложении, ее согласии и всех вытекающих отсюда привилегиях.
— О чем ты, собственно, толкуешь? — спросил я.
— О Хаосе и Сверхсложных Системах! — объяснил он. — Бабочка взмахнула крылышками в тропическом лесу, а над Чикаго в результате разразилась снежная буря. Линейно-гармоническая обратная связь. Взгляни на мою формулу повнимательней, Ирвинг! Ты реверсировал Обертональные Гармоники Суперструны, и что же получилось в результате? А то, что наша Вселенная враз затрепетала, как флажок на ветру, и кстати, чем ты хряпнул ту самую накидку из бусин?
— Два на четыре дюйма, — коротко ответил я, не видя веских причин входить в подробности касательно Виппера Вилла.
— Ну что ж, ты попал прямо в точку, Ирв. Красное смещение вернулось, Вселенная опять расширяется! Но вот сколько это продлится, сказать пока не могу.
— Надеюсь, вполне достаточно, чтобы успеть устроить свадьбу.
— Свадьбу? Не хочешь ли ты сказать…
— Хочу. Вчерашним вечером я сделал официальное предложение, и Кэнди его официально приняла. Со всеми вытекающими отсюда привилегиями. Ты сможешь прилететь с Гаваев, Ву, чтобы принять на себя роль шафера?
— Само собой разумеется, — сказал он. — Но только это будет не с Гаваев. Видишь ли, на будущей неделе я начну работать в колледже Сан-Диего.
— Сан-Диего?..
— Как метеоролог, на Мауна-Кеа я сделал абсолютно все, что мог. Джейн и мальчики уже в Сан-Диего, и кроме того, мне дали грант на исследования в области метеорологической энтомологии.
— Что это за область?
— Если в двух словах, букашки и погода.
— Не вижу, какое отношение к погоде имеют букашки, и наоборот.
— Я только что объяснял тебе, Ирвинг, — раздраженно сказал Ву. — Ну ладно, я пришлю тебе свои вычисления, и ты сам все увидишь.
И он прислал. Но это уже совсем другая история.
