1

Ранним утром 12 сентября с востока во Львов прибыл воинский эшелон. К дебаркадерам состав не подошёл, свернул на запасные пути. Из вагонов выбирались солдаты, строились, понукаемые зычными командами унтер-офицеров, и, не теряя времени, уходили к специальной площадке, заполненной грузовиками защитного цвета.

После того как сутолока улеглась, и пути обезлюдели, из последнего вагона выпрыгнули три десятка ловких, подтянутых бойцов. Ни одного рядового среди них не было, все в звании от младшего унтера до прапорщика. Форма не новая, но опрятная, сидит на сильных телах как влитая. На рукавах бомбы с дымящими фитилями — нашивки гренадерского корпуса. Высокий поручик негромко скомандовал строиться в колонну по трое и повёл вслед остальным прибывшим.

Честно говоря, причин для особой конспирации не было. Сработала привычка: не торопиться, вначале оглядеться, а потом уже покидать укрытие и выдвигаться. На транспортной стоянке замотанный прапорщик указал Саблину нужный «Геркулес», сказал, что водитель довезёт их до штаба. Загрузились, машина тронулась.

Дом инвалидов поразил Саблина не меньше, чем недавно поразил комполка Рожецкого. Детство Ивана Ильича прошло под Калугой, в небольшом имении отца. Дворянство предкам пожаловал сам Пётр Великий за верную государеву службу, но отец служить не хотел, прирос к земле. Столицу не любил, жил в усадьбе безвыездно. Вёл хозяйство, как умел, миллионов не нажил, зато крестьян не обижал. Может быть, именно из-за этого в смутные времена двадцатых годов усадьба почти не пострадала.

Саблин рос, не слишком отличаясь от сельских мальчишек. Играл с ними в те же игры, бегал на рыбалку, на сенокос, но со временем, по мере взросления, такая жизнь начала его тяготить. Подсчёт урожая ячменя по осени и тихие семейные чаепития на веранде наскучили. Душа стремилась к чему-то большему. Сестра Вера тихо ждала, когда её выдадут замуж:, а Ивана звали дальние дороги, большие города и великие свершения.

К счастью, дворянство (при некотором содействии родного дяди, давно устроившегося в Москве на должности не слишком высокой, но и не маленькой) открыло для него двери в кадетский корпус. Отец отнёсся к решению сына внешне спокойно, противиться не стал, а что творилось у него в душе — только Бог знает. Отпустил. Начались казармы, походные лагеря, учения, и опять казармы, теперь уже Александровского училища. В имение Иван наезжал редко.

Москва соскоблила с него все детское, провинциальное, калужское, как умелый денщик счищает с одежды своего господина последствия весёлой пирушки. Широкие улицы столицы, кремлёвские башни и купола стали роднее берёзовых рощиц и пшеничных полей. Иван превратился в настоящего горожанина, больше того — в военного.

Да и ночная жизнь Москвы не была для курсантов тайной за семью печатями. Ночные рестораны, дома с доступными девицами, игорные залы. Соблазны манили молодых людей. Не однажды будущие офицеры закатывались тайком на весёлые пирушки в ресторации златоглавой.

Но вот началась служба: переезды, гарнизоны, казармы. Суровая походная жизнь, лишённая порой элементарных удобств. Плоские как стол степи на китайской границе, потом граница чешская. Напряжение, опасность, потеря товарищей. И наконец, лагерь под Уманью: изоляция, изматывающие тренировки, душевный надлом…

Замок во Львове произвёл на гренадера неизгладимое впечатление. Вспомнились неожиданно романтические мечты, жажда подвига, гнавшая его с родных калужских земель, навстречу великим ратным делам. И сейчас словно попал поручик ненароком на страницы романа Вальтера Скотта, и вот-вот выйдет из-за угла, звеня доспехом, доблестный рыцарь Айвенго.

Дежурный у входа проверил документы. Далее — караульное помещение, солдаты с винтовками, внимательные взгляды. Он прошёл мимо караулки к мраморной лестнице. Поднимался по ступеням, застланным красной ковровой дорожкой, и чудилось — лестница ведёт к судьбоносным переменам в жизни. Шагал коридорами, козыряя встречным офицерам, через арки, мимо витражей в стрельчатых окнах. Несмотря на крашенные по-современному в тёмно-зелёный цвет стены, казалось, что в коридорах этих ещё витает запах прошедших столетий, смешиваясь с ароматом грядущей необычной жизни.

По счастью, командир роты капитан Синицкий был на месте. Вытянувшемуся было по уставу Саблину, он решительно махнул рукой, бросьте, мол, церемонии.

— Рад вас видеть, Иван Ильич, — он крепко пожал поручику руку. — Будем служить, дел у нас много. Знаю. — Капитан предупредительно поднял ладонь, заметив готовые сорваться с уст поручика возражения. — Знаю, что забросали рапортами полковника Нестерова. Да и нам досталось. Что ж, вот и пришло время. Иннокентий Викторович сейчас отсутствует, да и я долго вас не задержу. В назначении указано предельно ясно: в распоряжение подполковника Иоффе. Это контрразведка.

— Какое мы имеем к ним отношение? — озадачился Саблин.

— Имеем, — кивнул комроты. — В создавшихся условиях — имеем. Отмечайте документы в канцелярии, ставьте на довольствие взвод. В интендантстве — это по коридору направо — вам определят жильё. Не удивляйтесь, казарм для солдат и унтеров пока не хватает, селим куда придётся, но офицеров стараемся определять в приличные условия.

— Слушаюсь, Дмитрий Амвросиевич, — вновь подтянулся Саблин. — А дело когда же?

— Будет вам и дело. Особисты скучать не дадут. Особый отдел дивизии переименовали в отдел контрразведки совсем недавно, и многие называли его так по привычке.

— Пока обвыкайтесь, осваивайтесь, — продолжал командир. — И вот что, Иван Ильич, не забывайте об осторожности. — Синицкий пристально посмотрел Саблину в глаза. — Вы боевой офицер, у вас за плечами опыт сражений, но тут всё немного иначе. Нет окопов, линии фронта. Враг не всегда на виду, а бегать по улицам с оружием наперевес и криком «ура» запрещено категорически. Самым высоким начальством запрещено. Хотя иногда и хотелось бы…

Что-то не понравилось Саблину в тоне командира. Или в выражении лица? Желваки заиграли? Глаза сузились? Но не успел он оглянуться, как все исчезло. Миг — и перед ним прежний Синицкий, собранный и надёжный, будто всегда готовый к выстрелу пистолет. Даже несмотря на внешнее благодушие.

Взвод удалось разместить поблизости от штаба, на улице Ветеранов. Целый этаж: многоквартирного дома оказался свободным после бегства жильцов. Саблин поручил квартирьерские хлопоты своему заместителю, прапорщику Урядникову, и отправился разыскивать дом на улице Злота. Это оказалось совсем недалеко от Ветеранов. Здесь пани Ядвига Каминьска готова была предоставить жильё русскому поручику.

Домик оказался небольшим, двухэтажным, ухоженным. Мансарда придавала всему строению несколько легкомысленный вид. Вокруг громоздились трёхэтажные дома на несколько подъездов, напротив раскинулся аккуратный скверик, за ним виднелась возвышенность, сплошь заросшая зеленью. И совсем рядом широкая Клепаровская улица, по которой можно вмиг добраться до своего взвода. Саблину понравилось.

Встретила гренадера сама пани Ядвига. На взгляд Саблина, хозяйке было далеко за шестьдесят, хотя выглядела стареющая полячка вполне импозантно. Следы увядшей красоты явственно читались на её аристократичном лице. Седеющие волосы уложены в сложную высокую прическу, светлые глаза, слегка поблекшие, смотрели весело и умно. Старомодное, но дорогое платье дополняло образ угасающей красавицы конца прошлого века.

— Пан поручик, — сказала она певучим, совсем не старым голосом, — я вас ждала.

— Саблин, Иван Ильич, — щёлкнул каблуками гренадер.

— Да, знаю. Из комендатуры сообщили. У нас договорённость, я предоставляю кров русским офицерам. Дом большой, после смерти мужа я живу одна. А об офицерской деликатности и благородстве ходят легенды. — Ядвига улыбнулась. — Прошу.

Первый этаж: занимал просторный зал с камином, на второй этаж: вела винтовая лестница. Справа открывался коридор, ведущий вглубь помещения, слева — проход в кухню, откуда слышался звон посуды.

— У нас есть гостевая комната, можете занимать её, — сообщила пани Каминьска.

— А мансарда? — спросил Саблин. Почему-то ему казалось, что, поселившись наверху, он будет меньше стеснять хозяйку.

— Пожалуйста, — согласилась пани. — Туда можно пройти через второй этаж:, но есть и отдельный вход по лестнице позади дома. Очень удобно для тайных встреч. — Здесь она откровенно рассмеялась. — Вы собираетесь водить к себе юных панночек? Или, быть может, вы шпион, пан поручик?

Саблин смешался. В глазах женщины играл совершенно молодой задор. По-русски она говорила чисто, но с лёгким акцентом, и, странное дело, ей это очень шло.

— Ну хорошо, хорошо, — пани Ядвига забавно замахала ладошками, будто намеревалась разогнать смущение поручика. — Ключи на комоде. Пройдите по веранде, в торце дома лестница. Наверху свежее бельё и всё необходимое. Располагайтесь. Кстати, если пожелаете, можете у меня столоваться. Это будет совсем недорого. Моя приходящая прислуга, Ирена, неплохо готовит.

— Я подумаю, пани Ядвига, — ответил Саблин. — Многое будет зависеть от службы.

Наверху оказалась чистая, уютная комната с кроватью, платяным шкафом и тумбочкой. Рукомойник с ведром. На скошенной стене — огромное окно, от которого комнатка наполнялась светом. Обстановка спартанская, но Иван Ильич, привыкший к походному образу жизни, вдруг испытал непередаваемое чувство почти домашнего уюта. Чего-то постоянного и принадлежащего ему одному.

Наспех разобрав вещи (чего там разбирать-то), Саблин вышел в город.

Военный человек, он заранее изучил карту Львова и сейчас с интересом находил знакомые улицы.

По Клепаровской он вышел на Яновскую, а с неё сразу на Градецкую. С обеих сторон высились трёхэтажные дома с высокими окнами, барельефами, пилястрами, балконами. Магазины пестрели яркими вывесками на польском языке, то и дело попадались ларьки и лавчонки, торгующие всякой всячиной. На тротуарах многолюдно: кто-то спешит деловитой походкой, кто-то неспешно прогуливается. Посреди улицы, позванивая, ехал трамвай.

Обычная картина мирного города. Красивого города, самобытного, с богатой историей. Мощённые брусчаткой мостовые, извозчики, столетние дубы и липы в скверах и парках. Саблин вдыхал воздух Галиции полной грудью. Любовался клёнами, по листве которых осень уже набрасывала шаловливой кистью жёлтые и багряные мазки. Заходил в кафе, спрашивал кофе. Ему отвечали по-польски, он мотал головой, смеясь — не понимаю, я русский! В ответ тоже смеялись, но слово «кофе» звучит похоже на всех языках, и Саблину подавали крошечную чашечку ароматного напитка.

С Городецкой, чуть поплутав, поручик вышел к собору Святого Юра. Вдоволь налюбовавшись этим красивейшим памятником старины, побродил по саду при соборе и улице Святой Терезы, вышел на Леона Сапеги. Прошёлся вдоль могучего здания Политехнички, мимо костела Святой Терезы, украинской академической гимназии и дошёл до костела Святой Елизаветы.

Незаметно добрёл до Большого городского театра, красавца с величественными колоннами по фасаду и крылатыми скульптурами у купола, притягивающими взгляд. Афиши сообщали, что скоро состоится первая после прихода русских премьера.

Недалеко от театра Саблин решил передохнуть, нашёл небольшой ресторанчик и спросил перекусить. Принесли маринованную селедку, хрен, квашеные огурчики и два блюда, на которых располагались шарики печеночной колбасы с петрушкой, пластинки ветчины и пирамиды из польских горячих колбасок. Ко всему этому полагался штофик водки. Почему бы и нет, подумал Саблин. Он был уже опьянён этим городом, водка вряд ли могла что-то изменить.

Сколько времени он не знал мирной жизни? Боевые действия на Хасане, опасная командировка в Чехословакию, изнурительные тренировки в учебном лагере, почти годовое затворничество. А сейчас, кажется, попал в какой-то совершенно иной мир — светлый, радостный. Мир праздника.

Публика в заведении собралась разношерстная. Вот явные студенты университета пьют бутылку какого-то вина, одну на всю немалую компанию. Отмечают экзамен? По соседству то ли мелкие торговцы, то ли служащие уже хорошо подшофе. И барышни присутствуют, к каковским отнести — непонятно, но не проститутки. Но вот дальний угол занимала компания неприятная, шумная и развязная, там много пили и курили. Остальные посетители старались держаться от этого столика подальше.

В каком бы состоянии духа не пребывал гренадер, даже если и вина выпил, он не забывал фиксировать обстановку, обращаемые на него взгляды, перемещения по залу. Смотрели по-разному: заинтересованно, с обычным любопытством, дамы — почти восторженно. Но и по-другому: вприщур, недобро, словно щупали холодными скользкими пальцами.

Поэтому многого себе гренадер не позволил. Выпил пару рюмок, плотно закусил и хотел уже было покинуть заведение, когда за столик его подсели двое. Как раз из той неприятной компании.

Один, высокий и плечистый, сел, заняв, казалось, всё свободное пространство и навис над столиком, как скала. Другой — небольшого росточка, с хитрыми бегающими глазками, в вязаном жилете — заговорил негромко и быстро:

— Ясновельможный пан официер, у нас есть до вас об чём фунясто поболакаць. Уверяю, мы не какие бацяры, а хайрем коммерсанты. Ничего противу закону. И имеем бардзо мостно внёсек, то предложенье до вас. Уловив слово «коммерсанты», Саблин понял основное — торгаши, мелкие спекулянты. Сейчас будут предлагать сделку — ему, русскому офицеру. И ничего хорошего в предложении не может быть изначально.

— Нет, — покачал он головой, — никаких разговоров-договоров не будет.

Маленький залопотал ещё быстрее и уже совсем непонятно. Здоровяк насупился и пристукнул пудовым кулаком по столу. Шум в зале затих. Все теперь наблюдали за столиком Саблина и явно ждали продолжения.

— Повторяю, — по-русски, но как можно внушительнее произнёс Иван, — я здесь кушаю. Вы мне мешаете. Будьте добры, идите с миром.

В ответ собеседник затараторил визгливо и громко, явно работая на публику. В речи часто повторялись «стругаць фуня», «хара», «кирус», ещё что-то, но зал начал хихикать. Все посматривали на поручика, и выражение глаз менялось: насмешка, издёвка, кто-то просто отводил взгляд.

Саблин не знал местного диалекта, но владел одной формулой, понятной любой гопоте.

— Пшли вон! — сказал, как плюнул, вкладывая в интонацию максимум презрения. Русский дворянин, пусть даже из захудалого рода, умеет разговаривать с распоясавшейся чернью.

Его поняли. Лицо маленького перекосило ненавистью, а здоровяк с утробным рыком потянулся к Саблину через стол.

Но поручик был к этому готов, лёгким и цепким движением он прихватил громилу за рукав и дёрнул книзу, одновременно выталкивая из-под себя стул. Здоровяка слегка повело вниз, а Саблин уже стоял на ногах, в очень удобной для нанесения удара позиции. Он и нанёс — правой, сбоку и чуть снизу, точно в челюсть противника. Как на тренировке. Здоровяка отбросило назад, будто его треснули не кулаком, а поленом. Он рухнул навзничь, сбив соседний столик. Треск мебели, звон битой посуды и женский визг.

Но второй — маленький и опасный — уже заходил справа, держа руку на отлёте. От стола с неприятной компанией спешила подмога. Саблин выхватил браунинг.

Передёргивать затвор не было нужды, все гренадеры носили оружие с патроном в стволе и спущенным курком. Механизм самовзвода позволял произвести выстрел с ходу, не теряя ни секунды.

Выхватил и направил на нападающих. Те приостановились. Решимости во взгляде русского офицера было столько, что задумался бы любой.

И тут от двери прозвучало властно и громко:

— Отставить! Районная комендатура! В чём дело?

У входа в ресторанчик стоял подпоручик в синем кителе с нашивкой парящего сокола на рукаве. Крепкий, строгий, решительный. Полномочия его подтверждали два автоматчика за спиной.

Местные босяки моментально сникли. Руки спрятались в карманы, взгляды упёрлись в пол. Все они дружно попятились к своему столику, словно металлические стружки, притянутые магнитом. Вместе со всеми пятился и давешний переговорщик, лишь здоровяк неловко выбирался из-под обломков стола, тряся головой, как лошадь.

— Уберите оружие, господин поручик, — тоном ниже приказал офицер особого отдела. — Не стоит проливать кровь мирных граждан, даже если их воспитание оставляет желать лучшего. Я думаю, у господ нет претензий к русскому офицеру?

Вопрос прозвучал так, что никто не усомнился: претензии, буде таковые появятся, станут непростительной ошибкой для заявителя.

— Прошу вас следовать за мной, — обратился особист к Саблину. В сопровождении автоматчиков они покинули заведение.

— Эх, жаль, — вздохнул гренадер, — такой прекрасный вечер испортили.

— А удар у вас что надо, — усмехнулся в ответ офицер. — Уложить с одного удара эдакого лба, это вам не фунт изюму. Для сведения, эти ребята — бацяры, знаменитые львовские босяки. Бывают опасными, особенно в стае. Если б не ваш боксёрский опыт… Кстати, в гарнизоне ребята поставили сносный ринг, при случае приглашаю побоксировать.

Саблин только кивнул. Он уже заметил, что подпоручик ходит легко и пружинисто, движения экономные и точные. Наверняка боксёр. Но сейчас его занимало другое. Стыд какой! Устроил потасовку с местными босяками! Приехать не успел, и вот…

— Не переживайте, — будто подслушал его мысли контрразведчик. — Всякий опыт полезен. Однако уже вечер. У меня машина, давайте-ка я вас подвезу. Во избежание, так сказать.

Неприметный «опель кадет» имел отлично отрегулированный двигатель, завёлся с полоборота, и особист без лишних слов отвёз Саблина на Злоту.

Только когда он уехал, оставив Ивана Ильича у домика пани Каминьской, тот вспомнил, что адреса подпоручику не называл. Или у них в комендатуре знают адреса всех офицеров? Вряд ли. И упоминание боксёрского опыта Саблина… Откуда особист может это знать? Ох, не прост этот подпоручик, ох, не прост…

Но ломать голову над всеми этими странностями сейчас не было ни сил, ни желания. Он поднялся по лестнице, открыл дверь своим ключом. Мельком отметил, что у хозяйки горит свет. Однако в мансарде лампочка не загорелась, только сухо щёлкнул выключатель. Саблин не расстроился, света хватило, чтобы умыться. Скинув сапоги с кителем, он повалился на застланную постель. Голова кружилась от обилия впечатлений.

Прогулка по старинному городу, романтический вечер, чувство свободы, как в детстве, когда читал он книжки о дальних странствиях и представлял себя первопроходцем, отважным путешественником. Будто попал в другой мир, который ещё предстоит открыть. Или виной всему длительное заточение в тренировочном лагере, где он — чего греха таить — малость одичал?

А потом эта глупая драка…

В дверь со стороны хозяйской половины постучали.

Саблин вскочил, набросил китель на плечи. Вошла пани Ядвига с керосиновой лампой.

— Извините, пан поручик, слышала, как вы пришли. Я принесла вам лампу. Весной повредилась проводка, а я никак не договорюсь с ремонтником. Но обещаю заняться этим в ближайшее время. Вы гуляли?

— Да. Я раньше не бывал во Львове, хотелось посмотреть… — Иван Ильич подвинул хозяйке стул.

Пани Ядвига присела.

— Посмотрели? — с улыбкой спросила она. — Он у нас древний, с богатой историей. Только не всегда ласков к горожанам. Из нас вечно хотят сделать кого-то: австрийцев, поляков, русских… Хотя сами львовяне считают себя украинцами. Моя бабка была наполовину украинкой, наполовину русской. Но мужская линия сплошь польская. Вы обратили внимание на гору за сквером? Это гора Страценя, или гора Смертных казней. Там несколько веков казнили преступников, проливая кровь во славу Австро-Венгерской империи. Без малого сто лет назад там убили моего русского предка. А муж: погиб в Мировую войну от шашки русского казака. Я не хочу, чтобы всё это повторилось.

— Для того мы и здесь, — ответил Саблин осторожно, опасаясь вспугнуть печальный и возвышенный тон женщины. — Весь мир наблюдает, как Германия пожирает государство за государством. Наблюдает и ничего не делает. Мы не хотим войны, но мы не можем допустить, чтобы Галицию проглотили, как это случилось уже с Австрией и Чехословакией.

— Я не люблю немцев, — вдохнула пани Ядвига, — и не хотела бы их прихода. Ничего хорошего украинцам и полякам германцы принести не могут. Да и русским тоже. Всех нас они считают унтерменшами, а по сути — рабами. Но даст ли галичанам свободу русский царь?

— Я в этом уверен.

— Богу было угодно, чтобы в Галиции смешались многие народы. Но жить мирно, не подчиняя себе других, а помогая друг другу, почему-то не получается. Всегда кто-то хочет быть на троне, и чтоб остальные чистили ему сапоги. Полную свободу нам Россия, конечно, не даст, но хотя бы порядок, хотя бы равное положение всех перед всеми. Это уже немало. Я буду молиться, Иван Ильич. Вы позволите мне вас так называть? — Пожилая пани улыбнулась.

— Буду счастлив, пани Ядвига, — искренне ответил Саблин.

— Быть может, вы голодны?

— О, нет! Я чудесно поужинал… — Поручик очень надеялся, что при свете керосиновой лампы не видно, как запламенели его уши.

— Тогда покойной вам ночи, Иван Ильич. Храни нас всех Иисус Христос.

Она ушла. Он уснул. Ему приснился ринг на чехословацкой границе, близ городка Зноймо, в излучине Дыи. И Карл Дитмар снова шёл в атаку, бил сильно и расчётливо: в голову, в корпус и опять метил в голову. А он уходил, уходил, уходил, пока не упёрся спиной в канаты. И тогда понял, дальше пятится некуда. Либо он ударит в ответ, либо упадёт.

А иначе и быть не может.

 

2

Солнце, по-осеннему ласковое и нежаркое, заглянуло в широкое окно мансарды. Но проснулся Саблин не от его лучей, а от звука автомобильного клаксона. Конечно, это мог быть молочник, привёзший пани Каминьской нежный творог и густую сметану, или почтарь со свежими газетами, однако гренадер был уверен в другом и опрометью бросился к окну.

Так и есть, вчерашний подпоручик с нашивкой парящего сокола и давешний «опель». Особист прохаживался вокруг автомобиля, постукивая носком сапога по колёсам, и делал вид, что оказался здесь совершенно случайно. Но это не обмануло гренадера. Наскоро ополоснув лицо, он влез в форму и поскакал по лестнице вниз. Саблин уже выскочил на открытую веранду перед домом, когда входная дверь отворилась и показалась хозяйка.

— Быть может, кофе, пан поручик? — улыбнулась она.

— Благодарю, пани, в штаб вызывают… — брякнул Саблин первое, что пришло в голову.

— О, конечно, — понятливо покивала Ядвига. — У господ офицеров всегда множество важных и неотложных дел. Но, быть может, подъедете к обеду? Я велю Ирене приготовить свекольник, это блюдо у неё получается отменно.

— Ничего не могу обещать, — виновато развёл руками Иван и скорым шагом подошёл к подпоручику:

— Вы за мной?

— Угадали. Разрешите представиться, подпоручик Станкевич, отдел контрразведки дивизии.

— И наша вчерашняя встреча была неслучайной? — вздёрнул подбородок Саблин. — Вы следили за мной?!

— Не торопитесь обижаться, Иван Ильич, — улыбнулся Станкевич. — Мы в вас заинтересованы. Нет ничего удивительного, что Пётр Соломонович приказал приглядеть за человеком в новом, незнакомом городе. — И, заметив удивление в глазах гренадера, пояснил: — Подполковник Иоффе Пётр Соломонович, начальник отдела контрразведки дивизии. Вы откомандированы в его распоряжение штабом. Так-то вот. И самое время пришло вам познакомиться. Его высокоблагородие господин подполковник ждёт.

— Надо бы побриться, — замялся Иван Ильич, потирая щеку. — Привести себя в порядок.

— В данном случае особый политес не требуется. Дело не ждёт, поручик. Мы и так дали вам время подышать воздухом. Прошу в машину.

Станкевич рулил по Клепаровской, но не к Дому инвалидов, а в обратную сторону. Выехал на Яблоновскую, проехал с задней стороны Большого городского театра и дальше, к Старому рынку, в путаницу старинных узких улиц, вывернул на Краковскую площадь.

У Саблина создалось впечатление, что маршрут выбран неспроста. Вчера он любовался колоннадами, величественными скульптурами, барельефами, Громада театра, университет, изумительное зодчество храмов, а сегодня «опель» петлял в узких улочках, где справа и слева проплывали двухэтажные домишки без резных рам на окнах, пилястров и лепнины.

А подпоручик колесил дальше. Новый рынок, рыночная площадь и опять лабиринт улиц с брусчатой мостовой, где недолго и заплутать, если не знаешь, куда идти. Фасад города и его задник: рабочая часть, где люди ходят на службу, на биржу, на рынок и в магазины. Встречаются, обсуждают новости, пьют и едят — одним словом, живут.

Опытный глаз гренадера подмечал группы мужчин по три-четыре человека, одетых кто во что, с винтовками и повязками на рукавах. Местная милиция. Дежурят на углах улиц, трамвайных остановках. Но не только. Вон стоит «Сокол» и рядом автоматчики. И вообще, обилие мужчин в военной форме бросается в глаза, а женщин на улицах совсем немного.

Вот здание, над входом реет флаг со странным гербом, объединившим галицкую галку с жёлтым трезубцем. Тут тоже бронеавтомобиль, прохаживаются российские стрелки. Офицер курит возле броневика, разговаривая с командиром экипажа.

— Не удивляйтесь, — пояснил Станкевич, заметив взгляд поручика. — Это штаб-квартира партии Новая Украинская Галиция. Дружественная нам сила. Есть ещё Русская Галиция, их представительство вы тоже увидите.

— Удивляет не наличие партии, — откликнулся Саблин, — а присутствие русских «Соколов» и автоматчиков около резиденции. Есть от кого охранять?

— Выходит, что есть, — усмехнулся особист.

— Вчера мне так не показалось.

— Вчера вам многое виделось несколько не так, как есть на самом деле. Вы посетили Львов с парадного входа. Надеюсь, теперь заметили, что он не везде таков?

— И куда мы едем?

— В Цитадель.

«Опель» продолжал колесить по узким улочкам, названий которых Саблин уже не запоминал, кроме двух последних — Богуславской и Ходоровского, по ним они, наконец, добрались до Цитадели. Здесь в охранении помимо «Соколов» стояла пара «Витязей». На въезде несколько раз проверили документы.

Это был уже не замок, а настоящая крепость. Система бастионов, состоящая из четырёх широких башен, образующих почти правильный квадрат. Внутри этого квадрата располагался главный корпус. Сооружение поражало своей монументальностью и надёжностью. Вековые стены, даже на вид очень толстые, окна-бойницы. Саблину казалось, что он попал в Средневековье, во времена мрачные, заполненные войнами и кровопролитием.

На обширном плацу перед главным корпусом машина остановились. Провожатый велел Саблину следовать за ним. Они прошли в левое крыло и скоро оказались перед современной дверью, обитой дерматином и без всякой таблички.

Контрразведчик постучал, и после невнятного ответа они вошли.

Кабинет оказался довольно просторным, но загромождённым до невозможности. Почти всё его пространство занимал огромный стол, заваленный документами: планами, листами машинописного текста, графиками. Яркие воззвания, выполненные на крупных листах плотной бумаги, лежали отдельной кучей.

Рядом с большим столом притаилась маленькая конторка со стаканом чая в подстаканнике и пепельницей. В пепельнице дымилась сигара. Вдоль стен были навешаны стеллажи, заставленные приборами неясного назначения, разобранными и целыми механизмами, инструментами. Бросался в глаза рабочий верстак, в тисках зажата какая-то железяка. Даже по углам лежал всякий хлам. Так, во всяком случае, показалось Саблину.

Навстречу вышел невысокий человек плотного сложения, с высоким лбом мыслителя, крупным носом и маленькими глазками в лучиках морщинок. Поглядывал он исподлобья, отчего нос его напоминал клюв, а сам человек — старую, мудрую, нахохлившуюся птицу. Почему-то именно такая ассоциация возникла у Саблина, хотя хозяину кабинета вряд ли было больше пятидесяти.

Офицеры вытянулись. Саблин собрался было доложить по всей форме, но человек не дал ему такой возможности.

— Рад вашему прибытию, господин Саблин, — просто сказал он. — У нас не принято щёлкать каблуками. Если вы заметили, я и вовсе в цивильном… — Человек действительно был одет в простую вельветовую тужурку и тёмные брюки, вокруг шеи повязан чёрный шёлковый платок. — Мы предпочитаем по имени-отчеству, но для знакомства — подполковник Иоффе, Пётр Соломонович, начальник особого отдела дивизии, или отдела контрразведки. Так принято величать наше ведомство с недавних пор.

Говорил особист спокойно и размеренно, будто на лекции в студенческой аудитории, и больше походил, честно говоря, на профессора, чем на специалиста по тайным операциям.

— С подпоручиком Станкевичем Андреем Викторовичем вы, я думаю, уже познакомились. Может, чаю? Или сигару?

— Благодарю, нет, — коротко кивнул Саблин.

— Действительно, — усмехнулся подполковник, — какие сигары… Вы ведь спортсмен, Иван Ильич, боксёр, чемпион кадетского корпуса, вторая перчатка Александровского училища. Похвально. Не бросаете тренировок и сейчас, надо полагать? Наверняка держите форму, иначе как бы вы противостояли Карлу Дитмару в прошлом году? Трижды похвально. Не удивляйтесь, я многое про вас знаю. Я затребовал у начальства вполне конкретного человека.

Пётр Соломонович сделал паузу, как бы оценивая реакцию Саблина, но гренадер стоял с каменным лицом, ничем не выражая эмоций. Ты теперь в контрразведке, брат, привыкай.

— У вас хорошая выдержка, — похвалил особист. — Впрочем, могло ли быть иначе? И всё же вопросы, я уверен, у вас есть. Зачем, спрашиваете вы себя, контрразведчикам понадобился гренадер-диверсант, специалист по острым акциям? В мирном вроде бы городе, где установлена власть Российской империи. Всё так. Галиция должна стать мирной губернией с определённым статусом самоуправления и равными правами для граждан разных национальностей. Для этого предусмотрена обширная программа политических и социальных мер. Но если в Подолии и на Волыни программа эта уже работает, население с радостью встречает привнесённые российской властью новации, то в Галиции дело обстоит совершенно иначе.

Иоффе указал на стулья, стоявшие у стены:

— Присядьте-ка, господа. Вы, Андрей Викторович, здесь с первого дня, но Ивана Ильича надо ввести в курс дела. Итак, галицийские украинцы совсем не те, что в Киеве или, скажем, в Каменец-Подольском. Слишком долго испытывали австрийское и польское влияние. Это не могло пройти бесследно. Кто-то грезит королевством Галиции и Лодомерии, кто-то Галицко-Волынским княжеством, а есть и такие, которые видят на карте Европы свободную республику Галиция. Ни больше ни меньше. Но наиболее популярны среди галичан всё-таки поляки. Старая польская власть ушла, но связи остались.

Сегодня во Львове пересеклись интересы как минимум трёх сил. Первая — это ОУН. Нас особенно интересуют бандеровцы. Те не хотят здесь видеть никого — ни поляков, ни русских, ни даже немцев. Хотя есть сведения, что с тевтонами-то они как раз сотрудничают. Однако больше делают ставку на силу Рейха, чем на долговременный союз с германцами. Тем более не собираются становиться их вассалами.

Появилось тут у нас было ещё одно подполье, игрушечное: «Орлята Яна Собеского». Интеллигенты, мечтали добиться возвращения Галиции в лоно Польши путём воззваний и политических диспутов за чаем. Оуновцы раздавили их как котят. Просто чтоб под ногами не путались. В особняке их лидера, бывшего краковского доцента Пожацкого, перестреляли всю едва народившуюся организацию…

Иоффе раскурил сигару. Саблин слушал крайне внимательно.

— Но существуют и более серьёзные фигуры, — продолжал подполковник. — Нам известно о военизированной организации «Серебряный зигзаг». Создана под патронатом Дефензивы, курируется абвером-2. То есть вторым отделом немецкой разведки. Основная цель «Зигзага» — подрывная деятельность на территории Галиции. Теракты против видных политических и общественных деятелей, саботаж:, диверсии. В общем, всё как положено — гадить везде и как можно больше. В настоящее время «Зигзаг» активно ищет связь с бандеровцами. Сами понимаете, если это произойдёт, смесь получится адская… Словом, поляки — вторая сила.

А третья сила — собственно сам абвер-2. Немцы не выпускают ситуации из-под контроля. Сейчас они связаны жестокими боями во Франции и Бельгии, но это не значит, что восток их не интересует. О немецкой агентуре сведений мы пока не имеем, но и за «зигзагами», и за бандеровцами однозначно стоит служба Канариса. И это обстоятельство имеет очень большое значение.

Иоффе посмотрел на Саблина, потом на Станкевича:

— Давайте, Андрей Викторович, продолжайте. Я чайку выпью, в горле пересохло.

— Слушаюсь, Пётр Соломонович, — откликнулся подчинённый и обратился к Саблину: — Иван Ильич, не подумайте, боже упаси, что я собрался вас экзаменовать, но как вы понимаете противотанковую оборону?

Гренадер недоумённо вскинул бровь:

— Уничтожать танки удел артиллерии. Ещё — противотанковые ружья, гранаты, минные заграждения. Танковый бой, наконец… Правда, это не моя компетенция.

— И всё же с азами вопроса вы знакомы. Акцию по уничтожению артиллерии японцев на Хасане, во всяком случае, — подпоручик улыбнулся, — ваш взвод выполнил блестяще. А представьте, нужно остановить танковую колонну?

— Буду действовать по обстановке, — ответил Саблин, потихоньку закипая. Кто он такой, чёрт возьми, этот особист, чтобы допрос учинять? — Что за колонна, где движется, какие машины, сколько единиц?

— Не обижайтесь, Иван Ильич. Говорю же, не экзаменую я вас, но подвожу к главному. Вы правильно перечислили основные компоненты противотанковой обороны. Но вот «гансы» во Франции, например, вовсю используют ещё и ручные динамореактивные гранатомёты. «Панцерфауст-30» называется. Оружие лёгкое и на малой дистанции чрезвычайно эффективное. И у нас подобные разработки ведутся, и у американцев тоже, но лишь на стадии опытных образцов. До серии, до боевого применения ещё далеко. Отдел планирования при разведуправлении Генштаба уверял, что такие системы появятся не ранее сорок второго — сорок третьего года. И у нас, и у немцев. У нас, вероятно, так и будет, а у них — уже стреляют.

Саблин пока мало что понимал, но ему становилось по-настоящему интересно. До сей поры он был уверен, что российское оружие лучшее в мире. Конечно, сравнить характеристики тяжёлых танков или, скажем, штурмовика «Архангел Гавриил» со знаменитым «лаптёжником», Юнкерсом-87, ему было трудновато. Пусть это делают танкисты и лётчики. Но поговорить о стрелковом оружии он был готов всегда.

Иоффе словно устранился от беседы, курил сигару, прихлёбывая чай. А Станкевич продолжал:

— Но у «фаустников» есть слабое место. Та самая короткая дистанция. Нужно подобраться к цели на тридцать метров. На таком расстоянии гранатомётчика несколько раз подстрелят хоть из танка, хоть пехота. А пятнадцатого августа, когда передовые части двадцать второго полка подходили ко Львову, на дороге Золочёв — Львов были уничтожены разведгруппа, «Витязь» и отделение гренадеров на броне. Мы тщательно осмотрели место атаки, нашли обгорелую трубу со щитком, с пусковой скобой и ручкой для удержания, но казённая часть — всмятку. Очевидно, сработало устройство наподобие самоликвидатора. Тем не менее специалисты определили находку как ручной гранатомёт новой конструкции, а танк поразили реактивной гранатой с дистанции около полукилометра. Позже, по спецзаданию, агентура добыла сведения: да, существуют гранатомёты под гранату калибра восемьдесят восемь миллиметров «Офенрор» и «Панцершрек». Первый в переводе с немецкого означает «печная труба», назван так за внешнее сходство. Второй имеет более героическое название — «Гроза танков». Количество боевых экземпляров крайне ограниченно, но они есть. Внешне «Панцершрек» похож на нашу находку, но бьёт он всего на сто пятьдесят метров, а дистанция эффективной стрельбы и того меньше. Тут же — полкилометра. Значит, опять что-то новенькое.

— У нас такие «офенроры» будут? — не выдержал Саблин. — В определённых условиях очень бы пригодились!

Ему тут же вспомнился Хасан, да и на чешской границе такой гранатомёт оказался бы не лишним…

— Учёные над этим работают, — прервал его размышления подпоручик. — Но самое интересное впереди. Мы привлекли артиллеристов, баллистиков, других специалистов, и все они в один голос утверждают, что попасть с такого расстояния в «Витязя» из гранатомёта с ручным наведением невозможно. Если только… — тут контрразведчик сделал паузу, — если только не корректировать траекторию полёта снаряда.

— Такое возможно?! — поразился Саблин.

— Да, например, при помощи радиосигналов. И запустить такую гранату можно не только по танку, но и по жилому строению, по казарме, по любому другому объекту. Была бы граната. А мы уверены, что она есть. И фугасные, и осколочно-фугасные, и зажигательные — почему бы нет? Именно поэтому резиденцию командира дивизии перенесли в один из бастионов Цитадели, в полуподвальное помещение. Планировали-то поместить его в башне Дома инвалидов.

— Теперь вы понимаете, с чем нам приходится иметь дело? — вступил в беседу Иоффе. — И это не всё. Андрей Викторович, продолжайте.

Станкевич встал и принёс откуда-то из захламлённого угла кабинета автомат и толстый цилиндр, похожий на обрезок трубы. Автомат подал Саблину. Машинка здорово походила на «шестёрку», но ею не являлась. Немного другая форма приклада, чуть иначе расположены ствол, магазин и рукоятка. Но в общем очень похоже.

— Немецкая штурмовая винтовка, «штурмгевер», или «эс-те-ге», как чаще всего зовут её «Гансы». Мы считали, что приоритет нового поколения автоматического стрелкового оружия у нас. Автомат Фёдорова, шестая модель, тому доказательство. Ан нет! У германцев такой тоже есть. Неприятный сюрприз… Но вот это, — особист покачал в руке цилиндр, — ещё хуже. Прибор бесшумной и беспламенной стрельбы, или, по-простому, «пе-бе-эс». У нас такие разработаны давно, но не применяются. Светлые головы в министерстве сочли изготовление подобных приборов излишним. Мол, зачем солдату во время боя тихариться, ему и громко стрелять хорошо. Более того, под «пе-бе-эс» нужен несколько иной патрон. К чему все эти сложности? Станкевич перевёл дух. Заметно было, вопрос его задевает за живое. После короткой паузы продолжил:

— Неделю назад враг уничтожил отделение наших стрелков, четырёх автоматчиков, трёх гренадеров и отряд милиции из шести человек. Точнее, из пяти, один милиционер чудом остался жив. Итого: двадцать два человека. Двадцать два трупа. Стреляли из таких вот «эс-те-ге» с глушителями плюс ещё одно достижение технической мысли.

Он подал Саблину фотографию. На ней стоял солдат вермахта в необычной амуниции. На спину ему был надет ранец, на плече закреплён прибор, очень похожий на большой фонарь, а на лице — крупные очки наподобие мотоциклетных. Все три составляющие соединялись между собой проводами, это было хорошо видно на фото.

— «Глаз вампира», — прокомментировал Андрей Викторович. — По-простому, прибор ночного видения. На плече солдата инфракрасный фонарь, на лице не очки, а преобразователь изображения. Пока комплекс тяжеловат, весит больше тридцати кило, но у нас подобные штуки и вовсе ставят только на танки. Из-за габаритов, разумеется. Ну и обходятся они недешево, на каждую машину не поставишь. Наших ребят заманили ночью в лабиринт узких улочек в районе Пилличёвки и хладнокровно расстреляли с помощью таких вот приспособлений.

Боевиков было пятеро или шестеро, вряд ли больше, судя по количеству стреляных гильз. Грамотно заняли позиции. Все попадания — голова-грудь. Ответить смогли, к вашей чести, Иван Ильич, только гренадеры. Или ранили кого-то, или убили. Мы нашли следы крови. Тела, если таковые имелись, нападавшие забрали с собой. Неподалёку их ждала машина. А гренадеры погибли. Все до одного.

В странном кабинете с огромным заваленным столом и непонятными стеллажами повисла тишина.

— Мы считаем, нападавшими были оуновцы, вооружённые абвером, — вступил Иоффе. — И это, к сожалению, не полный список неприятных фактов. Есть ещё угрозы активистам партии Русская Галиция, давление на украинских лидеров. Не всё так мирно и спокойно в городе, как могло вам показаться вчера во время прогулки. А через неделю ожидается всеобщий съезд представителей украинских и прочих партий — русских, еврейских, польских. Будут представлены все национальности, населяющие Галицию. Станут решать, как жить дальше. Съезд состоится обязательно, при любых условиях. К этому времени город нужно очистить от террористов, бомбистов, экстремистов и прочей… швали, — не сдержался Пётр Соломонович. — Мы имеем кое-какую информацию: места сбора боевиков, приблизительное время встреч, примерное количество и даже приметы. Но тихих арестов в данном случае не получится. Это в большинстве своём озверевшие фанатики, без боя они не сдадутся. Командование же строжайшим образом запретило широкомасштабные войсковые операции в городе. Мол, не для того мы эти земли освобождали… и прочее тру-ля-ля. То есть высокая политика, господа. Однако обезвредить этих молодцев необходимо. Теперь, Иван Ильич, вы понимаете, зачем нам остро понадобился специалист по эффективным точечным ударам? И не просто специалист, а боевой офицер, уже проявивший себя.

— Так точно, господин подполковник, — отчеканил Саблин.

— Чудесно, — кивнул Иоффе. — Что ж, тогда перейдём к делу…

 

3

Саблин полной грудью вдыхал воздух, напитанный запахом железа, мазута и ещё чего-то неуловимого, чем всегда пахнет железная дорога. Не потому, что так уж любил поезда и вокзалы, они всегда были для него всего лишь средством передвижения. Но сегодня он прибыл на станцию не из любопытства, не ради романтических запахов дальних странствий. Вчерашний разговор в контрразведке закончился первым заданием.

— Послезавтра утром, — сообщил Иоффе, — во Львов прибывает миссия милосердия. Дело в том, что на улице Пияров находится клиника, самая крупная и старейшая в Галиции. Персонал и руководство там всегда были польскими, и почти все они к пятнадцатому августа сбежали. К тому же забрали с собой большую часть самого ценного и необходимого оборудования, инструменты для хирургических операций и многое другое. Уехали известные профессора и видные врачи. Создалась глупейшая ситуация — больница стоит, но оказывать помощь людям некому. В клинике осталась лишь горстка энтузиастов и недоучившиеся студенты. И вот Россия решила оказать помощь братскому украинскому народу. Специалисты, в том числе знаменитый профессор-хирург Знаменский из Петербурга, едут во Львов совершенно бескорыстно, по зову, так сказать, сердца. Врачи, опытные фельдшера, медицинские сестры — всего полсотни человек. Везут медикаменты и медицинские приборы, кои приобретали на пожертвования. Люди и всё это добро прибудут по железной дороге. Иоффе посмотрел на Саблина:

— Теперь вы знаете методы и возможности наших противников, Иван Ильич. Мы рассчитываем на вашу помощь. Повторяю, мы не можем выделить в сопровождение десяток «Витязей», посадив на броню стрелковую роту. Приезд миссии планируется подать как акт доброй воли, событие радостное и праздничное. Жители Львова должны увидеть в этом дружески протянутую руку. Политически это очень важно. А если доктора будут ехать за частоколом русских штыков, какой уж тут праздник?

Подполковник тяжело вздохнул и пососал потухшую сигару.

— С другой стороны, ни один волос не должен упасть со светлых голов врачей. И груз должен прибыть в клинику в целости и сохранности. Но третьего дня в городе появились листовки, дескать, москали опять пробираются на ридну Галичину, аки гады ползучие. И, мол, никакие это не врачи, а имперские выкормыши, замахнувшиеся на самое дорогое — здоровье наших отцов и матерей, на наше потомство. В клинике, кстати, действительно существует родильное отделение. И дальше в том же духе: не допустим, не позволим и прочее. Подписала воззвание ОУН. Выводы, по-моему, на поверхности. Поэтому прошу вас, Иван Ильич, совместно с Андреем Викторовичем детально изучить обстановку и разработать план. Времени в обрез…

Не откладывая, Саблин со Станкевичем перешли в соседний кабинет, где имелась крупномасштабная карта города. Маршрут предполагался следующий. Состав прибывает на станцию Львов-Лычков. Там оборудование и лекарства перегрузят в два грузовика, а врачей пересадят в капотные автобусы «Русич», вместительные и мощные. Их будет тоже два. Процессия отправится по Кривицкой дороге до Лычаковской и через Сетнеровскую на Пияров. Эта улица, широкая и людная, приведёт прямо к клинике. На этом миссия сопровождения медицинской делегации будет считаться выполненной.

Офицеры отработали этап за этапом: станция, крутой поворот на Кривицкой, развилка на Лычаковской. Саблину сразу не понравилось, что вокруг станции с севера и востока лесной массив, где легко спрятаться. Но и лес не сплошной, между перелесками и рощами пустоши, много свободного пространства для манёвра. Напротив Кривицкой дороги, в непосредственной близости парк Бартоша Словацкого — опять кусты, деревья, плохая видимость, есть возможность подкрасться вплотную к дороге.

— Вот здесь я на вас и рассчитываю, Иван Ильич, — сознался Станкевич. — В пределах города мне проще. Сетнеровская и Пияров — сплошь жилые дома, не слишком пригодные для нападения на движущуюся колонну. Во всяком случае, я могу взять под контроль крыши, чердаки, проулки. Осмотрю всё тщательно силами моих агентов, где нужно — поставлю наблюдателей. А вот там, где заросли, нужны ваши знания и опыт.

Так и договорились: подпоручик взял на себя городской участок маршрута, а Саблину досталась часть пути следования миссии от станции до городского массива. Он решил осмотреться на местности. Особист позволил воспользоваться своим «опелем».

И вот станция Лычков. Вид она имела жалкий: небольшое обветшалое станционное строение, дебаркадер, несколько пакгаузов в отдалении. Больше ничего здесь не было. И действительно, сразу за путями раскинулось поле и рощица невдалеке. Чуть дальше — лес. Постоянно просматривать такую большую территорию будет затруднительно, прикидывал Иван Ильич. Если под каждым кустом сажать по солдату, тут и батальона не хватит. А из рощицы вполне можно всадить гранату хоть бы из «офенрора», а уж про ту дальнобойную невидаль и говорить нечего.

Значит, нужны мобильные наблюдатели, решил поручик.

Он прошёл к станции. Железнодорожник оказался на месте. И вот удача, у него имелся телефон. Саблин связался с контрразведчиком:

— Андрей Викторович, есть у вас мотоциклы?

— Хотите обеспечить миссии почётный эскорт? — хохотнул особист. — Вам повезло, получили на прошлой неделе три новеньких «БМВ», модель К-75. Ещё даже не решили, куда их пристроить.

— Мне они нужны. Все три.

— Если для дела, пожалуйста… — Саблин будто воочию увидел, как подпоручик пожимает плечами. И повесил трубку.

Он вернулся к путям. Ага, троих гренадеров посадим на мотоциклы. Штоколов и Митрофанов из второго отделения и Лемке из третьего. Будут кататься по грунтовкам возле рощи. Появление подозрительного транспорта или группы людей — красная ракета. За пакгаузами поставить «Сокол-ВД», модель повышенной проходимости, в него ещё две тройки. По сигналу мигом домчатся куда следует. И конечно, облазить ближайшие подходы к станции со стороны леса до кустика, до травинки, чтоб с утра местность была знакома как собственный вещмешок. Это можно сделать силами двух отделений. Обычно таких мер для обеспечения безопасности хватало, но слишком уж хорошо оснащены оуновцы. Что ещё могут они придумать? Какие неприятные сюрпризы припасли?

Со станции Саблин проехал дорогой, которой завтра будет двигаться кортеж:. Кривицкая дорога до слияния с Лычаковской делала крутой поворот, место пустое и голое, спрятаться негде. Если существует опасность, то исходить она будет лишь от лесистого пространства за станцией. А вот на самой Лычаковской, на другой стороне, начинается парк. Рядом застава, или, как их тут называют, рогатка. Нужны они были, эти рогатки, ещё при царе Горохе, но будка осталась. Здесь можно разместить милиционеров, не привлекая лишнего внимания. Проверка на дорогах, ничего более.

Но рядом поставим «Сокола», туда ещё две тройки. Наличие броневика на контрольном пункте обоснованно, а то, что внутри гренадеры, готовые к бою, знать будут немногие. Главное, чтобы кортеж: беспрепятственно выехал на Лычаковскую, там использовать дальнобойное оружие будет затруднительно.

Далее, если всё сложится нормально, «Соколы» со станции и от заставы, а также мотоциклисты подтянутся к Сетнеровской.

Саблин свернул, поглядывая по сторонам. Несколько поворотов, трёхэтажные дома по обе стороны. Сопровождать можно параллельными проездами. Это уже зона ответственности особиста, будем надеяться, у него достаточно подготовленных людей. Но и сами держим ушки на макушке. С выездом на Пияров обстановка ещё больше разрядится. Там можно поддать газку, мотоциклы пустим вперёд, «Соколов» — сзади. Пусть действительно думают, что это почётный эскорт. Зато можно не опасаться прямой атаки. Подтянутся все силы, при необходимости броневиками прикроем гостей, примем бой.

Пожелания начальства — дело, конечно, хорошее, но, если дойдёт до свары, сработают законы военной науки. А гренадеры изучали эту науку не по учебникам.

Объехав весь маршрут и продолжая беззастенчиво использовать автомобиль подпоручика, Саблин отправился поднимать своих ребят. Гренадеры устроились, как это умеют делать только бывалые солдаты. Практически из ничего, в пустых помещениях, на месте разгрома, хлама и брошенных вещей уже образовалась удобная, обжитая казарма: койки, столовая, оружейка. Везде чисто и опрятно.

С приездом поручика тихая жизнь кончилась. В комендатуре выбили «Сокола-ВД», и первое отделение, а за ним и третье загрузились в броневик, чтобы отправиться к станции. Задание — досконально изучить местность возле железнодорожных путей. Старшим был назначен прапорщик Урядников.

Лемке, Штоколов и Митрофанов отправились с Саблиным в Цитадель. Там они получили мотоциклы и в течение вечера и ночи обязались полностью освоить технику. Офицеры вновь уединились в кабинете и ещё раз просчитали все возможности. Только поздним вечером поручик вернулся к домику пани Каминьской. Саблин тихонько поднялся на веранду, намереваясь проскочить к своей лесенке незамеченным, но не тут-то было. Стоило ему сделать два шага, как входная дверь отворилась и на пороге возникла хозяйка.

— О, пан поручик! — обрадовалась она. — Заходите на чай, прошу вас!

Саблин хотел отговориться усталостью и страшной занятостью, и даже начал было говорить о том, как много дел у служивого человека, но пани уже вышла на веранду, уже взяла его под руку и мягко, но непреклонно повлекла к двери:

— Да бог с вами, Иван Ильич! Какие дела в половине одиннадцатого вечера? Только если стеречь врага в засаде! — Она расхохоталась. — Но в таком случае возьмите меня с собой. Где-то был мужнин револьвер. Обожаю ловить шпионов и тайных врагов России. Так? Или Украины?

Весело щебеча, она ввела поручика в дом. Сейчас посреди зала стоял большой стол, уставленный блюдечками и розетками. Среди них, как петух среди куриного выводка, стоял полувёдерный самовар, а рядом графин с чем-то рубинового цвета, наверное вином.

При появлении хозяйки и офицера из-за стола поднялась девушка.

— Вот, кстати, познакомлю вас со своей племянницей. Хеленка, это Иван Ильич Саблин, поручик русской армии.

Саблин вытянулся, готовый принять ручку, но девушка подала ладонь по-мужски, для рукопожатия:

— Хелена Кра́вчик.

— Нет-нет, — вновь рассмеялась Ядвига. — Кравчикувна, так будет правильнее. Пан офицер, вы знаете, что в польском языке означает это окончание? То, что девушка не замужем.

— Тётя, — нахмурилась Хелена, — господину офицеру совершенно неинтересно, замужем я или нет.

— Как знать, как знать? — веселилась пани. Она явно выпила того красного вина, что находилось в графине, и беспрестанно смеялась. — Хеленка у нас умница, учится в университете. Мечтает преподавать украинскую историю и литературу. Однако, что же вы стоите? Садитесь! Будем пить чай, Иван Ильич. Или вино? Это очень хорошее вино, из старых запасов. А может, вы голодны? У меня есть жаркое, ещё тёплое. Одну минутку!

И прошествовала за дверь, что вела в кухню.

Саблин не знал, как себя вести. За весь день он лишь проглотил на ходу банку тушёнки с сухарями, молодой организм требовал пищи, но девушка стояла, изучающе разглядывая офицера, и садиться при ней было неловко.

Невольно он тоже рассматривал девушку. Высокая, почти вровень с ним, простое серое платье с белым воротничком не могло скрыть стройной спортивной фигуры. Русые волосы коротко острижены по последней суфражистской моде, чуть смуглая кожа. А глаза!..

Когда-то бабка Меланья, главная хлопотунья при подрастающем бариче, говорила про такие женские глаза: «Ну чисто спелые вишни». Ваня не понимал тогда этого выражения, для него вишня была лишь ягодой, что растёт на дереве. Её можно сорвать и съесть. Но сейчас, глядя в эту наливную, бархатистую, чуть хмельную черноту, он вспомнил слова старухи и подивился точности сравнения.

Но девушку, кажется, совершенно не заботила собственная привлекательность. Смотрела спокойно и уверенно. Спину держала абсолютно ровной, а подбородок — слегка вздёрнутым.

На платье, больше похожем на школьное, никаких украшений, за исключением броши — серебряного колечка с птицей в центре. Птичка распластала крылья, изогнула шею и раскрыла клюв, наверное пела. Или пыталась сказать что-то…

— Садитесь, господин офицер, — сказала Хелена, указывая на стул. Голос у неё был такой же уверенный, как и взгляд. — Тётя Ядзя сейчас принесёт поесть, она любит подкармливать русских офицеров.

Саблину послышалась ирония в словах девушки, но сказано было ровным голосом, без насмешки. Придраться не к чему.

Они сели к столу.

— Судя по нашивке, вы гренадер? — спросила Хелена без перехода. — Самый боевой отряд русского воинства. И много забот у гренадеров во Львове?

— Достаточно, — ответил Саблин. — Жизнь пока только налаживается, возникают вопросы…

— Какие, например? — неожиданно резко спросила мадемуазель Кравчикувна. — Какие проблемы может решать русская армия, вторгшись на чужую территорию?

— Почему же на чужую? — слегка опешил Саблин. — На этой земле проживают и русские, а украинцев мы считаем братьями.

— В гости к братьям на танках не ездят. И в доме друзей не ставят в углу пулемёт.

— Танки и пулемёты установлены для защиты, — твёрдо ответил поручик. — Быть может, вам, панна, хотелось бы, чтоб здесь всё стало немецким? С Польшей так и произошло, теперь это генерал-губернаторство, провинция Рейха.

— Галиция сама должна решать, с кем ей быть. Или не быть ни с кем.

— В современном мире полная независимость большая роскошь. Она по силам не всем…

— А сделать Галицию российской губернией — это вы называете независимостью?

— Почему нет? Империя способна защитить своих подданных. С другой стороны, имперская власть может стать надёжной опорой в самоуправлении…

— Бросьте, господин поручик! — запальчиво выкрикнула Хелена. — Вместо немецких бургомистров и польских управляющих придут русские воеводы. Вот и все братские отношения. Под строгим надзором кабинетов в Кремле!

— Я не знаю, от чьего имени вы сейчас говорите. — Саблин начал злиться. — Но при поляках — что, было лучше? Спросите об этом украинцев. Или евреев. Армян, белорусов, чехов.

— Я лишь наполовину полька, мой отец был украинцем. И говорю я от имени всех львовян, попавших в русскую оккупацию!

— Оккупационные власти, прежде всего, загоняют местное население в стойло и заставляют работать. Это я вам так, по-солдатски, без экивоков. Назначают надсмотрщиков с винтовками, вводят угодный победителю порядок. Запрещают все партии и общественные организации под страхом смерти. А на улицах Львова — ваши, местные милиционеры. Меморандум говорит об одном — равные права для всех. Если ты русский, ходи в православную церковь и русскую школу. Если еврей — в синагогу. Да и поляков никто притеснять не собирается. Костёлы, польские газеты, даже названия улиц — вот оно всё, за дверью! — Саблин махнул в сторону выхода.

— И танки «Витязь» у присутственных мест? И русские автоматчики?.. — презрительно усмехнулась Хелена.

Саблин вдруг поймал себя на мысли, что любуется девушкой. Глаза блестят, смуглая кожа на щеках разрумянилась, грудь вздымается, хотя поначалу мешковатое платье скрывало эту привлекательную часть женского тела. Злость уходила, как утекает мутная вода в придорожный сток во время ливня.

— Вы глубоко заблуждаетесь, мадемуазель, — ответил он, успокаиваясь. — В ближайшее время соберётся всеобщий межпартийный съезд. Будут представлены все национальности, населяющие Галицию. Люди будут решать свою судьбу сами, всем миром, и каждый получит право голоса.

— Может, подскажете, когда и где состоится столь занимательное действо? С удовольствием пришла бы посмотреть на подобный фарс.

— Будет! — рубанул ладонью воздух Саблин. — Не могу сказать точно когда, но…

— Ну вот видите. Всё слова. Одни лишь слова. Ах, поручик, не будьте наивным!..

Девушка опустила лицо, узкие плечи её вздрогнули. Саблину стало совсем не по себе. То ли утешать теперь эту экспансивную девицу, то ли смываться, пока не поздно.

Обстановку разрядила пани Ядвига, принесшая судок с горячим мясом. От посуды шёл умопомрачительный аромат. Беседа прервалась. Иван приступил к поглощению пищи, отбросив всякие мысли о политике. Пани Ядвига исполняла роль радушной хозяйки, подкладывая поручику кусочки повкуснее, подсыпая гарнир, подливая вино в высокий фужер тонкой работы. Хелена замкнулась, отпивала чай маленькими глоточками, уткнувшись в чашку.

Скоро, сославшись на завтрашние лекции, которые начинаются рано, девушка попрощалась и ушла.

— Она не замучила вас политической дискуссией? — улыбнулась пани. — Бедный ребёнок. Её мать, моя младшая сестра, родила Хеленку очень поздно. Врачи отговаривали, но Тереза всегда была такой упрямицей. — Женщина вздохнула. — Да и можно её понять, какая женщина не хочет иметь детей? Но прожила после родов Тереза недолго. Отец состоял в сечевых стрельцах, потом примкнул к организации Евгена Коновальца. Он постоянно мотался по каким-то своим партийным делам, дочь пристроил в приличный пансионат, но виделся с ней редко. А недавно погиб. Что случилось, никто не знает. Хорошо хоть, девочка успела поступить в университет. Но она глубоко несчастна. И одинока. Вы должны к ней отнестись со снисходительностью.

Саблину нечего было ответить. Но позже, когда он поднялся в мансарду и лёг в постель, мысли его продолжали крутиться вокруг Хелены. Образ девушки стоял перед глазами: её сияющие глаза, румянец возбуждения на щеках, приоткрытые влажные губы. А ведь она, по сути, назвала его оккупантом. Речь шла о политике вообще, но обращалась-то она к нему, к поручику русской армии.

Никогда Саблин не сомневался в своём предназначении. Понятие воинского долга и служения Родине были для него понятиями святыми и неразделимыми. Да и положение в Европе, угроза для России, Украины, Польши, исходящая от Германии, — всё это как бы диктовало единственно правильный выход, провозглашённый в Меморандуме. Не будь похода русских войск на запад, туда пришли бы немцы.

Иван Ильич хорошо помнил, как по-хозяйски вели себя гитлеровцы на границе Чехословакии. Как уверен был гауптман Карл Дитмар в своём праве свободно пройти на чужую территорию…

Но сейчас будто иголочка уколола где-то под сердцем — неужели он, русский офицер, тоже чувствует это право: прийти и наладить жизнь в чужом краю? По своему разумению, исходя из собственных представлений, как быть должно, а как — нет. Стоп, но эти земли раньше были русскими, здесь много его соотечественников… Натерпевшихся, настрадавшихся от тех же поляков. Пани Ядвига права, при немцах было бы стократ хуже. Значит, всё сделано правильно? Значит, никакой он не оккупант, а освободитель?

Почему же тогда красивая девушка Хелена Кравчик гневно восклицает: «Оккупант!» А потом плачет?

От всех этих мыслей голова совсем пошла кругом. «Всё, — приказал себе Иван Ильич, — завтра вставать в четыре утра. За оставшееся время нужно успеть выспаться». И тут же уснул. Когда это было необходимо, поручик умел приказывать не только подчинённым, но и себе.

 

4

Ранняя осень давала о себе знать прохладными ночами и рассветами, хотя днём всё ещё было по-летнему тепло. Холод легко пробирался под гимнастёрку, и от этого кожа становилась «гусиной», тоже холодной, плотной и в пупырышек. На траве выпадали крупные капли росы, сапоги быстро намокали, будто перешёл вброд ручей. Ружейные стволы обсыпало мелкими каплями влаги.

Но опытные гренадеры загодя намазали обувку жиром, хорошенько смазали оружие. Скоро взойдёт солнце, и амуниция подсохнет. Станет светлее, теплее и веселее. А пока Саблин ещё раз уточнял задачу подчинённым. Итак. Штоколов, Митрофанов и Лемке на мотоциклах патрулируют подступы к железнодорожному полотну со стороны леса. В «Соколе-ВД» две тройки первого отделения, Урядников с тройкой Никанорова будет подле Саблина, непосредственно встречающего состав, и проследит за размещением людей и грузов в автобусах. В «Соколе» у Лычаковской рогатки — второе отделение. Без Штоколова и Митрофанова, это восемь человек во главе с командиром отделения подпрапорщиком Сыроватко. И наконец, третье отделение (без Николая Лемке) в роли мобильного резерва. Для встречи миссии Саблин выбил «летучку», во время движения полуторка с гренадерами встроится в колонну.

Урядникова с тройкой Никанорова решено было посадить в автобусы вместе с прибывшими. Сам командир взвода поедет в «Соколе-ВД». Лишь кавалькада тронется, броневик последует за ней по бездорожью, со стороны леса. Благо проходимость «ВД» позволяла легко брать рытвины и даже неглубокие овраги. В самом крутом месте поворота Кривицкой дороги остановка, круговой контроль. Следуем дальше.

Со станции на Сетнеровскую, пересекая Лычаковскую, проходила коротенькая улочка Копальня, но там ещё на прошлой неделе начался ремонт канализации, и ремонтники перекопали улицу так, что теперь она стала совершенно непроезжей, полностью оправдывая название. Однако во время прохождения колонны «Сокол-ВД» дополнительно запрёт выезд с Копальни на Лычаковскую.

К этому моменту, если не произойдёт никаких осложнений, к ним присоединится «Сокол» с заставы. Тот будет двигаться за домами Сетнеровской улицы вплоть до выезда на Пияров. И вот там все машины охранения смогут собраться в общую группу и довести кортеж: до клиники. Мотоциклисты, покинув лес, становились свободными охотниками с задачей инициативного поиска наиболее опасных участков.

Всё было просчитано. Гренадеры мобильного дозора заверили, что изучили просёлки со стороны леса до малейшей ямки, роща просматривается насквозь, и подобраться к ней незаметно просто невозможно. Несмотря на это, лишь стало светлеть, Саблин погнал своих мотоциклистов осмотреть всё ещё раз.

«Сокол» со вторым отделением уехал на Лычаковскую заставу, проверить прилегающий парк Тадеуша Словацкого. Остальных гренадеров Саблин снарядил осмотреть станцию и пакгаузы — всё, до сантиметра, чтоб ни одного подозрительного закоулка. По ходу осмотра решили часть бойцов расставить на местности, замаскировав в укромных уголках. Позже они присоединятся по сигналу.

Бойцы заняли назначенные позиции. Саблин с Урядниковым и тройка Никанорова толкались на узком перроне станции, ёжась от утренней прохлады. Застыли приготовленные автобусы и грузовики. Шофёры курили в кабинах, приоткрыв дверцы. Грузчики сидели в кузовах.

Потекли минуты ожидания.

Вокруг всё было спокойно: солнце встало, запели птицы. Подсохла роса на траве, и застрекотала какая-то мелкая степная живность. Только люди напряжённо всматривались в окружающий мир, не замечая его красоты. Пытаясь угадать возможную опасность. Но тихим был лес. Чуть шелестела листва в роще, и лишь отдалённый рокот мотоциклетных двигателей нарушал утреннюю идиллию.

Около девяти утра появились встречающие. Об акции в городе знали, но всенародным праздником она не стала. Приехали представители территориального совета и вновь назначенный директор клиники. Он заверил, что около больницы прибывших врачей ожидает куда более радушный приём: главный врач намеревается сказать короткую речь, собрался персонал, подходят горожане с цветами. В общем, событие не пройдёт незамеченным.

Вот и славно, подумал Саблин. Чем меньше толкотни и суеты на перроне, обязательной в таких случаях неразберихи, тем лучше. По-деловому посадим именитых медиков в автобусы, довезём до места, а там пусть празднуют, речи говорят.

Поезд прибыл точно по расписанию — в десять. Саблин спрашивал у Иоффе, не легче пустить под откос состав ещё в пути. Нет, отвечал подполковник. Им нужна громкая акция, и чтоб непременно в городе, на глазах у зрителей. В крайнем случае на въезде, но никак не в пути следования. Увидите, говорил он, если, не дай бог, что случится, то и лозунги какие-нибудь прозвучат или воззвания появятся. Театральщина, конечно, но без этого теряется идеологическая составляющая.

Ладно, примем на веру, подумал гренадер. Им в контрразведке виднее.

Паровоз накатывал, весь в султанах белого пара, чёрного угольного дыма, пыхтящий, свистящий, такой большой, такой заметный на фоне убогой станции, что сердце поручика ёкнуло. Лучшей мишени для «офенрора» не сыскать! Но Саблин задавил в себе этот нежданный, поднявшийся откуда-то из глубин сознания страх, собрался, сосредоточил внимание на людях. Делай что должен — и будь что будет.

Поезд стал, звякнув бамперами. Тут же из вагона посыпались люди, счастливые тем, что закончился наконец утомительный переезд, улыбались, приветственно махали руками, смеялись. Мужчины и женщины, молодые и постарше, они покидали вагоны, помогая друг другу тащить кладь. Послышалась русская речь: «Ну вот, доехали, слава Богу! Я думала, меня совершенно растрясёт в этом поезде…»— «Заметьте, а здесь теплее! В Питере-то дождь и дождь…» — «Интересно, мы сразу приступим к работе? Или дадут день-два обжиться?..»

Двухметрового гиганта с громадными чемоданами в обеих руках Саблин загадал как профессора. Именно таким богатырём, на его взгляд, и должен быть хирург. Тем более профессор. «Позвольте, господа, — гудел тот сочным густым басом. — Умоляю, осторожнее! Чтоб я никого, упаси боже, не ушиб!»

Люди толкались, гомонили, жали руки немногочисленным встречающим. Вытаскивали вещи из вагона, смеялись, закуривали и обсуждали поездку. Строили планы на будущее.

А из-за рощи тем временем взлетела красная ракета.

«ВД» рванул как борзая за добычей. В весёлой толчее на перроне этого не заметили, но Саблин напрягся. Резервные тройки из «летучки» тенями скользнули вдоль перрона и заняли позиции на подходе к станции. Урядников с гренадерами стал так, чтобы при необходимости помочь людям быстро спуститься под вагоны — единственное укрытие на голой станции.

Саблин, плюнув на конспирацию, добежал до станционного строения и ловко вскарабкался на крышу. Приник к биноклю.

В оптике отчётливо просматривалась цыганская кибитка. Вокруг стояли гренадеры с оружием наперевес, старый цыган что-то объяснял бойцам, стуча кулаком себя в грудь. Вот двое нырнули в кибитку, остальные страховали по углам. Через какое-то время неторопливо вылезли обратно, покачивая головами.

Старший унтер-офицер Филонов, поставленный командиром экипажа, махнул рукой, и бойцы начали грузиться в броневик. Едва запрыгнул в десантный отсек последний гренадер, «Сокол» с места рванул обратно к станции.

Мотоциклист, похоже старший унтер Штоколов, жестами показывал цыгану, мол, разворачивай и кати отсюда. Дескать, не до тебя. Лошадёнка, послушная кнуту цыгана, развернулась и потрусила неспешной рысью. Кибитка, покачиваясь с боку на бок, покатилась к лесу, откуда, видимо, и появилась. У Саблина отлегло от сердца.

— Урядников! — крикнул Иван, спускаясь с крыши. — Командуй посадку!

Люди с весёлым гомоном начали рассаживаться. Грузчики споро перетаскивали сундуки и ящики из вагона в кузова полуторок. Резерв также незаметно занял места в «летучке», на них, похоже, вообще никто из приезжих не обратил внимания.

Саблин дал зелёную ракету. В ответ от мотоциклистов взлетели две — знак, что всё спокойно и можно выдвигаться. Взревели моторы. Водители немного погоняли их на холостых, прогревая машины, и начали отъезжать один за другим. Всё в порядке, оговоренном заранее.

Проехали пакгаузы. Какое-то время дорога шла рядом с рельсами, за путями, немного приотстав, двигался «Сокол-ВД», поводя крупнокалиберным пулемётом в сторону недалёкого леса. Колонна выкатилась на Кривицкую. Как и договаривались, броневик ловко перемахнул пути и вышел на открытое пространство. Саблин считал этот отрезок пути самым опасным. Ни бугорка, ни ямки — сплошное голое пространство. Хоть из пушки пали, а то, если есть желание, можно и из «панцершрека» наладить.

Надежда лишь на мотоциклистов. Если что, они смогут помешать сделать прицельный выстрел и сигнализируют об опасности. Тогда машины врассыпную, людей — на землю. И дай Бог твоей милости! Может, останутся живыми.

Пока кортеж: проезжал крутой поворот, Саблин был натянут как струна. Чувствовал, что исподнее стало влажным от пота, а руки беспрестанно гладят «шестёрку», словно любимую девушку. Все остальные тоже приникли к амбразурам, высматривая, выцеливая возможную опасность. И пулемётчик наготове. Достаточно короткой команды — и забьётся заполошно ствол калибра двенадцать с половиной миллиметров, расцветёт огненная бабочка на компенсаторе, и в звоне падающих гильз зальёт крупнокалиберный «Беркут» всё вокруг раскалённой смертью.

Проехали. Проскочили чёртов поворот беспрепятственно. Пронесло. Фух, Господи помоги…

Колонна продолжала движение. В автобусах и не подозревали, какие эмоции переживают гренадеры. В салонах оживлённо переговаривались и смеялись.

Но и Саблин чуть расслабился. Вот широкая Лычаковка, впереди поворот на Сетнеровку. Вот выезд с улицы Копальня… А это что? Поперёк неширокого проезда, как раз там, где поручик рассчитывал поставить «Сокола», чтоб заткнуть Копальню, как бутылку пробкой, стоял конный экипаж:. Обычный городской экипаж:, каких на улицах Львова сотни. Только почему-то без возницы.

В один миг перед глазами Саблина расцвело видение: в момент, когда автобусы с людьми поравняются со странным экипажем, тот лопнет огненной вспышкой взрыва. И вот уже летят стёкла из автобусных окон, и сам «Русич», накреняясь, валится набок, его тащит инерция, искорёженный кусок металла в облаке пламени, а внутри гибнущие люди…

— Вперёд! — зарычал Саблин, показывая на экипаж:.— Вали его!

Младший унтер Поливайко, сидевший в кресле механика-водителя, взял круто вправо. Тяжёлый броневик на всём ходу накрыл, смял лёгкую повозку. Затрещало дерево, панически заржала лошадь. Поливайко тормозил, пытаясь повернуть машину, но шеститонного «Сокола» так сразу не остановишь, и жёлто-зелёная пятнистая громада напирала на несчастное животное, перемалывая ребристыми колёсами экипаж: в щепы. Лошадь бешено билась в постромках, каким-то чудом не попадая под тупой бампер броневика.

Унтер Строгов, находившийся у переднего люка, выпрыгнул на броню. Ухватившись за буксирный трос, намотанный вокруг рубки, он отчаянно изогнулся и в два резких движения перехватил постромки широким ножом, какие таскали все гренадеры за голенищами сапог. Освобождённая лошадь прянула из-под колёс, а броневик наконец стал, чуть качнувшись на рессорах.

Все дружно выдохнули.

Однако рано радовались — откуда-то сзади выскочил кучер с круглыми глазами и отвалившейся челюстью. Может, по нужде отлучался мужик, может, ещё что, но транспорта он своего лишился в один миг. И эта жуткая новость доходила до него постепенно, а когда дошла, возница разразился потоком польской брани. С остервенением принялся он хлестать по броне «Сокола» кнутом, но Отрогов, ещё отдуваясь, ещё переживая опасный свой трюк, только глянул на поляка, и тот замолк на полуслове.

— Главное, лошадка цела, — прохрипел гренадер. — А колясочку новую спроворишь.

Броневик начал разворот, унтер нырнул в его железное нутро и захлопнул люк.

— За то, что самовольно покинул машину, два наряда вне очереди, — ровным голосом проговорил Саблин. — Доложишь по завершении задания прапорщику Урядникову.

— Слушаюсь, два наряда вне очереди, ваше благородие, — без уныния отозвался унтер.

— А за спасение лошади, Павел, объявляю тебе благодарность от лица службы, — закончил поручик.

— Служу Отечеству! — гаркнул тот уже и вовсе весело.

Низшие чины гренадеров почти сплошь вышли из крестьян. Все они понимали, что значит лишиться коня, друга и кормильца, и потому внутренне одобряли поступок товарища. Да и Саблин, хоть за сохой и не ходил, помнил крестьянские заботы. Но и о дисциплине забывать нельзя.

Колонна продолжала движение по Сетнеровской, Саблин двинул следом. Посмотрел в бинокль, слева, за домами, скользил силуэт второго броневика. У младшего унтера Фирсова, выполнявшего функцию связиста, попросил трубку уоки-токи — ещё один подарок от подпоручика Станкевча. Новейшая американская рация «Моторола СЦР-300» помещалась в рюкзаке, была тяжеловата, но имела телефонную трубку, в которую можно было говорить. Потому и прозвали рацию «ходилка-бол-талка».

— Второй, ответь первому, — сказал поручик в микрофон.

— Слушаю, первый, — откликнулся командир второго отделения Сыроватко.

— Как только выедем на Пияров, выбирайся с задворок и занимай место в голове колонны. Дистанция пять метров. Я пойду сзади.

— Слушаюсь, ваш-бродь.

Движение проходило в штатном режиме. К счастью, здесь не было трамвайной линии, и скорость удалось набрать приличную, но на перекрёстке с улицей Святого Петра, ведущей к Лычаковскому кладбищу, вновь возникла заминка. Перекрёсток медленно пересекала похоронная процессия: катафалк, запряжённый тройкой лошадей с чёрными плюмажами, и недлинная процессия пеших сопровождающих.

Пришлось тормозить. Остановить траурное шествие поручик не мог. Мало того что сопровождение медиков не афишировалось, так ещё припишут попрание национальных традиций и разжигание религиозной розни. Похороны-то католические. Но и расслабляться гренадер не собирался.

В это время броневик Сыроватко вышел на Пияров. Саблин схватился за трубку уоки-токи и торопливо скомандовал:

— Игнат, обходи нас слева. У перекрёстка разверни машину боком, прикрой колонну.

— Понял, ваш-бродь… — Ответ ещё только отзвучал в наушнике, а мимо уже с рёвом пронёсся «Сокол».

Саблин знал, за рулём сидит Матвей Крюков, водитель отменный. И тот доказал класс: чуть поддал газу, а потом резко тормознул, выворачивая руль. Броневик понесло юзом, разворачивая поперёк движения, но в метре от похоронной процессии тяжёлая машина стала как вкопанная. Боевая рубка крутнулась, шаря стволом «Беркута», амбразуры ощетинились стволами «шестёрок».

Колонна остановилась. Люди в салонах автобусов вытягивали шеи.

Саблинская машина тоже развернулась, прикрывая кортеж: с тыла, но поручик по пояс выбрался в верхний люк и поднёс к глазам бинокль. Чёрт его знает. Эта процессия уж очень удобный камуфляж: для злоумышленников. В катафалке, там действительно гроб с телом покойного или ещё что?

И ведь не подойдёшь, не проверишь! Сопровождающие, все в тёмных то ли плащах, то ли накидках. Под такими удобно спрятать и автомат, и карабин. Не говоря уже о гранате в рукаве…

Саблин пристально всматривался в бредущих людей, не блеснёт ли металлом ствол, не сделает ли кто резкого, опасного движения. Но увидел другое — неприязненные взгляды из-под сведённых бровей. Сжатые губы, застывшие лица.

«Люди! — вдруг захотелось крикнуть Ивану. — Ведь мы везём вам помощь! Врачей, чтоб вас лечили, лекарства, чтоб спасать ваших детей! Что ж вы смотрите волками?! Или верите тем, кто называет нас извергами, упырями, отравителями — одним словом, москалями? Верите тем, кто ради власти готов резать, взрывать, стрелять и жечь? Убивать?»

Процессия прошла. Крик Саблина так и остался у него на губах. И в сердце.

Колонна продолжила движение.

Наконец автобусы прибыли во двор клиники, обширный, обнесённый литой чугунной оградой и с высаженными под ней кустами. Полуторки с инструментами и лекарствами сразу порулили к подсобным помещениям. Автобусы остановились у центрального корпуса. К входу вели ступени, на них выстроилась целая делегация. Действительно, тут приезжим была организована настоящая встреча.

Вперед вышел сухопарый человек в костюме и пенсне. Главный врач, определил про себя Саблин. Человек нервничал и теребил в руках клочок бумаги. «Ну да, речь», — подумал поручик. С обеих сторон от сухопарого стояли люди в белых халатах, у многих в руках цветы, все улыбаются. Совсем с краю расположилась группа девушек в украинских вышиванках и тоже с цветами.

Но больше всего поразило гренадера циклопическое сооружение, установленное невдалеке от места встречи приехавших врачей. Чаша со змеёй, эмблема врачебного искусства с древних времён. Но размеры! Что это были за размеры? Диаметр чаши не меньше трёх метров, а может, и поболее. Крепилась она на стойке не меньше двух метров высотою. Посередине виднелось утолщение, сделанное, скорее всего, для прочности. И стойку, и чашу обвивала змея. Тело её неизвестные умельцы сделали из толстого шланга, раскрасив его под змеиную чешую. А вот голова блестела металлом, добротная такая, с любовью сделанная змеиная голова с круглым глазом и круглым же ртом, что придавало ей слегка удивлённое выражение. Пресмыкающееся красиво изогнулось, рот смотрел прямо в центр чаши. Помимо змеи чаша была перевита гирляндами цветов, что, на взгляд поручика, было полной глупостью.

Иван Ильич даже подошёл поближе, чтобы рассмотреть диковинную конструкцию. Оказалось, чаша установлена на платформе с колёсами. Видимо, её сюда прикатили. Но помимо крепления чаши на площадке платформы имелись баллоны со сжатым газом.

Операция по сопровождению считалась выполненной. Оставалось потолкаться поблизости, послушать приветственные речи и дождаться, пока врачей увезут. Дальше их будет опекать контрразведка, коль в этом возникнет нужда, но Саблин, как человек добросовестный, считал себя сопричастным происходящему, и ещё его заинтересовало, что за газ в баллонах, не отрава ли?

Стоило ему пройтись рядом с платформой туда-сюда, как рядом появились двое. Представились техниками из мастерской при больнице и изобретателями данного чуда. Один, кряжистый и крепкий, в спецовке, испачканной машинным маслом, протянул мозолистую ладонь и назвался Стефаном. Другой, высокий и сутулый, в гимнастёрке под ремнём, приподнял кепку над совершенно лысой головой и представился Николаем.

Саблин подивился, как техникам удалось сотворить такое чудо, похвалил за смекалку. Даже именитый профессор вряд ли встречал когда-нибудь подобное сооружение в честь своего приезда. Техники улыбались, кивали.

— А что за баллоны? — как бы невзначай спросил поручик.

— О, это главный сюрприз! — ещё шире заулыбался Стефан. — Там кислород и метан. В нужный момент змея начнёт извергать из пасти пламя, должное означать пламень жизни и свет знаний. Очень символично!

— А вы клинику не сожжёте, ребята? — спросил Саблин.

— Не извольте беспокоиться, ваш-скобродие! — запротестовал Стефан. — Всё рассчитано! Вот — манометры, вот — регуляторы. Система опробована, и уверяю вас — она не опаснее газовой конфорки на кухне тёти Цили.

Про тётю Цилю, это какая-то местная шутка, догадался Саблин, улыбнувшись «высокоблагородию». Обращение можно простить, ну повысили слегка в звании, для техника простительно. Он хотел было пошутить, что «пасть змеи» больше походит на форсунку, но не стал обижать энтузиастов.

— Удачи, — бросил руку к козырьку.

— Благодарствуем, — осклабился Стефан. Николай вновь приподнял кепку над лысиной. За всё время он не сказал ни слова, и взгляд его показался Ивану каким-то… колючим. Посмотрит — будто гвоздём по стеклу. Неприятный тип. Но это не его дело.

Начались речи. Главный врач выражал глубокую признательность приехавшим на помощь русским медикам, говорил о высоком долге врача. Его благосклонно слушали, изредка хлопая в ладоши. Так уж вышло, что в первом ряду приезжих оказался гигант-профессор, и слова благодарности адресовались как бы в первую очередь ему. Профессор смущённо улыбался в усы и кивал. Рядом жались девушки-фельдшера: румянец на щёчках, улыбки, блеск глаз.

— Давайте отойдём, Иван Ильич. — Неожиданно сбоку появился подпоручик Станкевич. — Мы своё дело сделали, слава Богу. Здесь, в ближнем круге, потопчутся мои люди в штатском, присмотрят на всякий случай. А вы с гренадерами оттянитесь в дальний круг, вон туда, ближе к ограде. Как эскулапы поговорят, как их в гостиницу поведут, так можете считать себя свободными. Сегодня отдыхайте… и, да… Петр Соломонович передал вам благодарность. Лично. За блестяще проведённую операцию по охране миссии.

Саблин щёлкнул каблуками.

Он кликнул Урядникова, отдал приказ и сам двинулся к ограде. Гренадеры быстро разбежались по периметру, занимая позиции, становясь так, чтобы просматривалась улица Пияров. Убедившись, что всё сделано правильно, Иван Ильич повернулся к церемонии. Говорил профессор-хирург, должно быть, ответное слово, но, что говорил, было не разобрать, до ступеней теперь получилось метров шестьдесят или чуть больше. Рядом стоял верный Урядников.

Между гренадерами и медиками по двое и по трое прохаживались молодцы в статских костюмах, зорко поглядывая по сторонам.

Дальнейшее произошло у Саблина на глазах. Стойка чаши неожиданно переломилась в месте утолщения, а сама она плавно наклонилась в горизонтальное положение. Стало ясно, что утолщение — это шарнир, позволяющий поворачивать чашу. Теперь медицинский символ стал похож: на гигантский фонарь, направленный точнёхонько в людей, стоящих на ступенях.

Церемония шла своим чередом, никто не замечал изменения в конструкции или не обратил на него внимания. «У умельцев что-то сломалось, — подумал поручик. — Сейчас или исправят, или откатят платформу». Действительно, возле сооружения мелькнула фигура сутулого Николая, но дальше…

У головы змеи сверкнуло, и тут же раскатисто ударил взрыв, многократно усиленный чашей.

Все, кто были на ступенях, вздрогнули и непроизвольно повернулись к сооружению. А змеиная голова тем временем принялась плеваться огнём раз за разом. Вспышки с ударами грома следовали всё чаще, пока не слились в один неумолчный грохот, и звук этот, словно жуткая шумовая волна, залил больничный двор.

Ни с чем не сравнимый грохот, оглушающий, рвущий барабанные перепонки и, казалось, грозящий разорвать саму мозговую ткань, обрушился на людей, как водопад, как снежная лавина.

Саблина качнуло, голова закружилась, тисками сдавило виски, но он видел, как церемония встречи превращается в убийство.

Люди пытались закрывать уши, стискивали руками головы, гнулись под напором звука, словно под напором ураганного ветра. Их раскачивало. Кто-то, чтобы удержаться, хватался за соседей, но те сами накренялись, шатались, падали и тащили за собой искавших помощи. У многих пошла кровь носом, а у кого и горлом. Кто-то кричал, но крики тонули в грохочущем аду…

Наконец упали все. Но и лежащих били страшные судороги, тела выгибались колесом, конвульсивно дёргались, ходили ходуном. Всё это сливалось в одну жуткую, шевелящуюся, расползающуюся массу существ, на людей уже не похожих. Постепенно движение замирало. Навсегда.

Контрразведчики ближнего круга словно ослепли и утратили разум. Они бессмысленно бродили по двору, натыкаясь друг на друга, и трясли головами. Пытались зажимать уши ладонями. Кто-то достал пистолет и беспорядочно начал стрелять во все стороны, бессмысленно и бесцельно…

Саблин чувствовал, как слабеют его ноги, и сам был готов упасть, но угасающим сознанием различил, как Урядников, с лицом перекошенным, залитым кровью, что обильно текла у него из носа, вдруг рванулся вперёд, пробежал с десяток метров и метнул гранату. Точно в центр дьявольской чаши.

Прапорщик всегда был лучшим гранатомётчиком.

Взрыв гранаты потонул в грохоте, наполнявшем больничный двор, но следом рванул метан, и сразу в мире разлилась оглушительная тишина.

А в глазах поручика Саблина померк свет.