«Мы все еще ваши союзники…»

Завершение подготовки интервенции знаменовалось заявлениями, с которыми выступили правительства Великобритании, США и Японии 2 и 3 августа 1918 г. Одновременно была осуществлена высадка британских, американских и японских войск во Владивостоке и Архангельске. 3 декабря 1918 г. итальянским правительством была опубликована декларация, в которой делались попытки обосновать необходимость своего участия в интервенции на Дальнем Востоке позже других держав.

Япония всегда занимала особое место во внешней политике как Российской империи, так и советского государства. Японская интервенция на Дальнем Востоке, в отличие от английской, французской и американской, была вполне реальной и длительной, а просуществовавшая до 1922 г. Дальневосточная республика служила буфером против войны Японии с Советской Россией. Именно Токио первым из великих держав 2 августа 1918 г. сделал официальное заявление об отправке японских войск во Владивосток. Японское правительство, подчеркнув искренность дружественных отношений с русским народом, заявило об опасности со стороны Центральных держав и о необходимости помочь чехословакам в Сибири из-за угрозы со стороны германцев и австрийцев. Безучастными зрителями союзники оставаться не могли, и поэтому часть их войск получила приказ отправиться во Владивосток. Правительство Соединенных Штатов, говорилось в декларации, осознав серьезность положения, обратилось к японскому правительству с предложением об отправке войск, чтобы облегчить положение чехословаков, и последнее, пойдя навстречу желанию правительства США, решило немедленно предоставить военные силы. При этом Япония отметила, что стремится сохранить дружественные отношения с Россией, гарантируя неприкосновенность русской территории, невмешательство в ее внутреннюю политику; а по осуществлении вышеуказанных целей, увести свои войска с русской территории и в полной мере соблюдать суверенитет России, как в политическом, так и в военном отношении.

В опубликованном 3 августа 1918 г. американском заявлении сообщалось, что, как полагало правительство Соединенных Штатов, военное вмешательство в России, «способствовало бы больше усугублению теперешней запутанности, чем оздоровлению ее положения и могло бы скорее вредить России, чем помочь ей в ее затруднениях». Такое военное вмешательство, будучи целесообразным в отношении нападения на Германию с востока, своим последствием имело бы использование России в качестве орудия, вместо оказания действительной помощи ее населению. США считали, что военные действия в России были возможны лишь постольку, поскольку могли оказать наибольшую помощь «чехословакам против нападавших на них вооруженных германских и австро-венгерских военнопленных, и поддерживать усилия, направленные к самоуправлению и самозащите, во имя которых сами русские склонны принимать помощь из Владивостока, Мурмана и Архангельска. Пока же американские войска должны были быть использованы для охраны военных запасов, которые могли впоследствии пригодиться русским военным силам, и оказания той поддержки, какую русские сочтут желательной для организации своей самозащиты». Поскольку Соединенные Штаты и Япония являлись, как сообщалось далее, единственными державами, которые в состоянии выполнить все эти задачи, американское правительство предложило правительству Японии совместно отправить во Владивосток по одному отряду из нескольких тысяч человек и при занятии города действовать сообща в качестве единой войсковой части. Японское правительство ответило согласием на это предложение. Правительство Соединенных Штатов желало торжественно довести до сведения населения России, что не намерено ни нарушать политический суверенитет России, ни вмешиваться в ее внутренние дела, в частности, дела регионов, которые могли быть заняты американскими войсками, что оно не собирается нарушать целостность российской территории. Эти намерения Соединенных Штатов были сообщены правительствам Великобритании, Франции и Италии, которые заявили государственному департаменту, что в принципе их одобряют.

Судя по американской декларации, непосредственную угрозу чехословакам представляли германские и австрийские вооруженные военнопленные; чехословаки же двигались на запад. «Первое утверждение было явной ложью, — писал И. Гольденберг, — и американское правительство знало об этом из официального доклада комиссии Уэбстера и Хикса. Второе утверждение указывало, что чехословаки являются нападающей стороной, ибо продвигаться на запад (вместо того, чтобы отплыть из Владивостока во Францию) можно было лишь в целях нападения, и нападения только на войска и учреждения советской власти». Таким образом, из самих текстов деклараций следовало, что правительства США и Японии, заявляя о невмешательстве во внутренние дела России, в то же время обещали военную помощь чехословакам, которые во внутренние дела России активно вмешивались.

Правительство Великобритании в своем обращении к русскому народу также желало видеть Россию сильной и свободной: «Ваши союзники не забыли вас. Они помнят вас, ваши заслуги, которые оказали им ваши геройские армии в первые годы войны. Мы пришли к вам на помощь, как друзья, помочь вам спастись от развала и разрушения от рук Германии, которая старается поработить вас и использовать богатства вашей страны. Мы торжественно заявляем вам, что наши войска вступили в Россию не потому, что мы хотим захватить хотя бы одну пядь русской земли, а для того, чтобы помочь вам в ваших усилиях противодействовать Германии». В декларации отмечалось, что судьбы России в руках русского народа и только он определит форму правления и найдет решение социальных проблем государства; его настоящие интересы — поддержание завоеванных революцией свобод, которым угрожает железная рука Германии. «Мы все еще ваши союзники, — говорилось далее, — и мы стали рядом с вами на защиту этих задач, без которых не может быть окончательного мира и настоящих свобод всех народов… Мы хотим не только прекратить вступление немцев на Русскую землю, но и принести экономическую помощь разоренной и истерзанной стране. Наше желание помочь развитию промышленности и естественных богатств вашей страны, а не эксплуатировать их для своей пользы. Мы хотим восстановить обмен товаров, поднять земледелие и содействовать занятию вами достойного места среди свободных народов».

В ответ на эти обращения в Известиях ЦИК 8 августа 1918 г. была опубликована статья «Союзники-разбойники оправдываются», в которой слова «союзников» (отныне это слово писали только в кавычках) сравнивали с их делами: расстрелом рабочих Кеми, наймом разбойничьих чехословацких банд, громящих рабочие организации, отрезавших Россию от хлеба, снабжением этих банд оружием и одеждой; обращения английского, японского и американского правительств к русскому народу рассматривались как разъяснения, что нападение на Россию служит только ее собственным интересам.

Для Гольденберга, писавшего по горячим следам событий, наиболее ярким и убедительным «разоблачением интервенционной политики» союзников служило заявление Чехословацкого национального совета, опубликованное еще 28 июля 1918 г. в Вашингтоне. В заявлении история выступления чехословаков была изложена как следствие германского стремления их разоружить: «Чехословаки, подвергнувшиеся нападению, принуждены были защищаться и в результате овладели большей частью сибирской железной дороги и Волги. Вместо того, чтобы удалиться из Европейской России, они продолжали занимать приволжские города и растянули свои отряды по направлению к Мурманскому побережью. Но вопрос о пребывании или об уходе чехословаков из России должны были решать союзники, так как чехословацкая армия являлась одной из союзных армий и находилась под командованием Версальского военного совета. Желая избегнуть участия в гражданской войне в России, они в то же время понимали, что могут оказать гораздо большие услуги союзникам, оставаясь в России». Публикацию этого документа Гольденберг объяснял тем, что союзники ожидали неминуемого падения советской власти, а все официальные заявления о необходимости оказать помощь чехословакам не соответствовали действительности, так как указывали, что чехословаки оставались в России по желанию союзников для попытки восстановления русско-германского фронта и для участия в гражданской войне в России. Заявление Чехословацкого совета было в русле «идеологии интервенции», согласно которой чехословаки должны были стать ударным ядром антисоветских сил, что, однако, вступало в противоречие с официальными декларациями союзников.

Позднее в подготовительных материалах российских экспертов для Генуэзской конференции 1922 г. по вопросу об истории возникновения чехословацкого мятежа в России отмечался возросший приток иностранных капиталов в промышленность среднеевропейских государств. «Правительственные займы государств Центральной Европы… не следует смешивать с рядом предшествующих займов многих из них в 1919 г., — писали эксперты НКИД. — То были займы чисто военного предназначения, дававшиеся Антантой тем из государственных новообразований, которые были с ней в союзе (Румыния, Сербия), либо конституирование которых совершалось при прямой поддержке Антанты (Чехословакия, Польша). Но по окончании не только разгрома германской коалиции, но и вооруженной борьбы с Советской Венгрией и Россией эти ссуды совершенно прекратились».

 

Архангельский десант

5 августа 1918 г. The Manchester Guardian, анализируя бессмысленность ссылки на помощь чехословакам, писала: «Было бы наивно заявлять, что мы не будем вмешиваться во внутренние дела России. Всеми действиями мы вмешиваемся, и весьма возможно, что это вмешательство будет все более глубоким. Мы совершаем поступок бессмысленный с военной, и весьма компрометирующий, — с политической, точки зрения. Почему Вильсон согласился против собственного желания санкционировать это безумие? Очевидно, потому, что на него было оказано сильное давление со стороны французского министерства иностранных дел, желавшего восстановить Восточный фронт из Владивостока и крайне враждебного к большевикам».

2 августа 1918 г. в Архангельске было организовано восстание против местной советской власти и высажен союзный десант. 5 августа, когда Архангельск был уже занят, но сведения об этом еще не появились в печати, британская газета Evening Standard писала, что занятие Архангельска окажет значительное влияние на развитие мурманской и сибирской операций, которые уже начались; возрождение же России в значительной степени зависит от проведения всего союзного плана. Западная пресса приветствовала союзные декларации, высказывая сожаления о том, что интервенция не была предпринята ранее. По утверждению английской газеты Daily Chronicle (номер от 6 августа), первой военной целью союзников станет освобождение Сибири и предоставление чехословакам коммуникационной линии в тылу. По мнению газеты, деятельность англичан должна была сконцентрироваться главным образом на мурманском побережье.

7 августа в газетах появились сообщения из России — о занятии Архангельска, и из Токио (через Париж) — о высадке японского десанта во Владивостоке. В тот же день было опубликовано официальное извещение Великобритании об оккупации Архангельска. 9 августа 1918 г. газеты поместили первые военные сводки о положении на Мурманском, Архангельском и Владивостокском фронтах.

В связи с занятием Архангельска и Мурманска, британская консервативная Pall Mall Gazette в номере от 9 августа сообщила, что акции русских предприятий на бирже повысились, и впервые за долгое время на них появились покупатели. Рядом с этим сообщением и была размещена декларация правительства Великобритании — обращение к русскому народу, в которой говорилось: «Мы желаем вам помочь в развитии естественных богатств вашей страны, не имея в виду эксплуатировать их в наших собственных целях…». Видимо, учитывая именно этот «бескорыстный» отказ и защиту «революционной свободы» союзными войсками, и скупали английские биржевики в день фактического начала интервенции акции русских предприятий. Сам факт этой скупки не меньше свидетельствовал о начале интервенции, чем высадка архангельского и владивостокского десантов. Английская биржа заявила, что интервенция началась.

Судьба России стала особой темой статьи в газете The Daily News от 13 августа 1918 г. Автор весьма туманно представлял себе военное и политическое положение в РСФСР. Осложнял ситуацию и перерыв телеграфного сообщения с Москвой. В целом состояние Советской России было описано им несколькими фразами: большевики не сумели создать прочного положения для своей страны; одна часть ее населения находится в состоянии войны с Германией, тогда как другая фактически воюет с союзниками. Кроме того, идут непрерывные сражения и стычки между различными отрядами взятых Россией во время участие в мировой войне пленных. Сообщалось также, что десант союзников в Архангельске был осуществлен по просьбе местного совета, а во Владивостоке совет оказал сопротивление высадке союзных войск. Самое ужасное последствие большевистского режима — образование нескольких антигерманских и антибольшевистских правительств под покровительством чехословаков, писала газета. Значительные силы союзников высадились во Владивостоке, чтобы основать прочную базу для чехословаков и оказать им существенную помощь; в то же время союзники заняли Архангельск и высадили войска для защиты Мурманской железной дороги. Создавшаяся в России политическая ситуация, таким образом, не могла удовлетворить тех, кто верил в декларируемые союзниками утверждения о праве народов самим решать свою судьбу и устанавливать выбранную ими форму правления. Премьер-министр Великобритании в палате общин заявил, что власть большевиков зиждется только на силе и терроре, следствием их правления стало полное порабощение России Германией большевики не являются больше представителями всей России: власть ускользает из рук Ленина и Троцкого; тем не менее до решения русской проблемы далеко, так как пока нет ни одной выдающейся личности или партии, которая могла бы остановить процесс разложения, царящий в России после Брест-Литовского мира.

Приход в Россию войск, готовых отстоять идеалы национального самоопределения и желавших защитить страну от эксплуатации Германии, и стал бы, как надеялись союзники, первым шагом к решению сложного русского вопроса.

Однако The Manchester Guardian (номер от 15 августа 1918 г.) высадку десанта в Архангельск назвала прямым вмешательством Великобритании во внутренние дела России, предупредив, что никто не отдает себе отчета в том, какие силы, действуют с обеих сторон в России и каковы последствия подобного «поступка» для Великобритании: вооруженное выступление в России англичане начали вдали от своей страны, имея в распоряжении только один незамерзающий порт, отделенный Белым морем от другой части экспедиции. Отныне правительство, писала газета, рассматривает чехословаков как своих союзников и признает Чехословацкий национальный совет, как представителей будущего чехословакского государства. Однако для того, чтобы в Европе хорошо жилось любой нации, будь то сербы, греки, чехословаки или французы, необходимо победить немцев, тогда будет возможно основать «Лигу Народов» и решать дела обездоленных народов интернациональным советом, указывалось в статье. Целью такого совета была бы выработка условий прочного мира, что возможно лишь с решением национальной проблемы после поражения Германии.

В августе 1918 г. правительство Франции, пытаясь взять под свой контроль действия Чехословацкого корпуса, направило в Сибирь генерала Жанена с заданием «организовать Восточный фронт против Германии и лояльных ей большевиков», однако до Омска генерал добрался только в декабре, когда настроения в Чехословацком корпусе кардинально изменились. Чехословаками все больше овладевало желание вернуться домой, особенно после того, как стало ясно, что Германия и Австро-Венгрия скоро капитулируют. 28 октября 1918 г. Чехословакия объявила себя независимой. С тех пор процесс эвакуации ее граждан из России ускорился. Вольно или невольно Чехословацкий корпус заявил о себе сполна почти во всех событиях периода Гражданской войны в России. В тылу корпус вел совместно с белогвардейцами боевые действия против регулярных красных формирований и партизан Сибири, Забайкалья, Дальнего Востока, его офицеры и солдаты несли службу по охране Транссибирской железной дороги, исполняли функции административно-военной власти и т. п. Немало представителей этого корпуса поддержали и власть большевиков. «Сибирь стала ярким примером того фронта борьбы, на котором споткнулись не только интересы “доморощенных” политических сил в государственном устройстве нашей страны, но и противоречивые устремления различных сообществ военнопленных, умело использовавшиеся правительствами воевавших держав».

 

«В тисках иностранного представительства»

С начала августа 1918 г., с победой антисоветского восстания и высадкой войск Антанты, политическая обстановка на Севере России коренным образом изменилась: край оказался поделен между белыми и красными.

Первоначальные силы союзного десанта — около 1,5 тыс. человек (в конце осени его численность превысила 20 тыс. человек), не могли установить действительный контроль над Архангельской губернией. И антибольшевистский переворот за несколько часов до высадки союзного десанта 2 августа 1918 г., и создание антибольшевистского правительства — Верховного управления Северной области (ВУСО), по мнению российского исследователя Д. Г. Новиковой, вовсе не был изолированным актом, осуществленным при помощи союзников. Хотя Гражданская война на Севере и приобрела широкий масштаб только после высадки союзных войск, многие локальные ее очаги появились, в действительности, раньше. Углубление экономического кризиса, хозяйственная разруха привели к выступлениям не только бывших офицеров, предпринимателей, духовенства, но и широких слоев крестьянства и горожан. Население голодало из-за прекращения подвоза хлеба из Сибири и Поволжья. Острое недовольство также вызывала мобилизация в Красную армию. Однако нельзя игнорировать и тот факт, что, опираясь на волну недовольства в российском обществе, дипломатические представительства и военные миссии великих держав еще весной приступили к подготовке антибольшевистского переворота и захвата Севера России, рассматривая Мурманск в качестве базы для овладения Архангельском. Архангельск бывшие союзники избрали базой для интервенции по разным причинам, но главными были его доступность с моря, позволявшая быстро перебрасывать в район вторжения войска и боевую технику, а также стремление захватить большое количество сосредоточенных там во время Первой мировой войны боеприпасов. Однако еще до начала интервенции большевики сумели их вывезти.

Подрывную деятельность, проводившуюся английскими дипломатами и военными представителями в Архангельске, Петрограде, Москве, Петрозаводске, Вологде направлял и координировал британский генерал Ф. Пуль. Им была поставлена задача перед членами тайной офицерской организации и в частности перед капитаном 2 ранга Г. Е. Чаплиным, привлеченным к сотрудничеству с английской разведкой в мае 1918 г., «организовать пересылку всех возможных антибольшевистских активных элементов» в Архангельск и подготовить там вооруженное выступление, которое предшествовало бы высадке английского десанта. Беспрепятственно передвигаться от Петрограда до Архангельска Чаплину позволили выданные англичанами документы на имя члена британской военно-морской миссии капитана Томсона.

В Москве Б. Локкарт установил контакты с такими подпольными организациями, как «Национальный центр», «Союз защиты родины и свободы» и др. Связь с представителями тайных антибольшевистских структур поддерживали сотрудники французского генерального консульства и военной миссии, возглавляемой генералом А. Лавернем. В ряде северных городов планировал проведение восстаний созданный в апреле 1918 г. «Союз возрождения России». Одним из его руководителей был народный социалист Н. В. Чайковский, ставивший условием интервенции невмешательство иностранных держав в решение вопросов будущего государственного устройства России.

Анализируя причины благожелательного отношения к интервенции на Севере, Л. Г. Новикова совершенно справедливо делала различия между белыми офицерами и политиками, опиравшимися на желание бороться вместе с союзниками против немцев и большевиков, и простым населением, для которого главным было установление мира и их повседневные нужды. Однако довольно быстро и те и другие стали выражать недовольство присутствием союзников. Практически сразу после переворота в Архангельске в крае был установлен режим военной диктатуры, опиравшийся на экспедиционный корпус Антанты. Массовый характер приобретали аресты сторонников советской власти. На острове Мудьюг интервенты открыли для политических заключенных концентрационный лагерь, охрана и администрация которого состояла из французских военнослужащих. Союзную контрразведку, получившую название «военный контроль», возглавил бывший военный атташе Великобритании в Петрограде полковник Торнхилл. Интересы Франции в этом органе представлял граф де Люберсак. По свидетельству командующего русскими войсками на Севере генерала В. В. Марушевского, «военный контроль имел значение чисто политическое. Его представители, рассыпанные по всему фронту, вели работу по охране интересов союзных войск, наблюдению за населением и сыску. По существу это была чисто контрразведывательная организация с громадными правами по лишению свободы кого угодно и когда угодно».

Не имевшее собственной армии, ВУСО ревностно следило за любыми действиями союзного командования, опасаясь, как бы прерогативы русской власти не были нарушены иностранцами. Однако отсутствие четких договоренностей о разграничении полномочий русских и союзных властей не могло не осложнять их взаимоотношений, а взаимное недоверие заложило основу внутреннего конфликта в антибольшевистской коалиции. В центре конфликта был командующий союзными войсками генерал-майор Ф. К. Пуль, не желавший признавать значимость существовавшего под прикрытием его войск Северного правительства, возглавляемого Н. В. Чайковским, у которого, по замечанию французского посла Ж. Нуланса, «судя по его управленческой деятельности, не было способности руководить и действовать». Что же касается позиции генерала Пуля, откровенно писал американский посол Д. Фрэнсис, «то я был удовлетворен и тем, что он не захотел поставить у власти собственное правительство, ведь британские солдаты так долго были колонизаторами, что просто не знают, что значит уважать чувства социалистов. Я не хочу сказать, что это политика британского правительства, но Великобритания имеет столько колоний, а английские офицеры так привыкли распоряжаться нецивилизованными людьми, что подчас воспринимают что-либо не столь остро, как американцы». Не строя иллюзий в отношении целей своих партнеров, Фрэнсис писал: «В целом манеры и образ действий всех британских представителей, и военных, и гражданских, в Архангельске и Мурманске демонстрируют их веру и сознание того, что если они и не имеют особых привилегий в этих портах, то должны их получить, и они не будут удовлетворены, не заимев решительного преимущества. Каждый шаг обнаруживает их желание утвердиться здесь».

Ж. Нуланс, не желавший жертвовать интересами своей страны в пользу интересов Великобритании, которая считала себя всемогущей из-за командования экспедиционным корпусом, также опасался, как бы чрезмерный успех генерала Пуля и английских офицеров не выплеснулся через край военной области в область дипломатических отношений. Пуль вынашивал планы масштабной военной кампании, и стремясь обеспечить тылы своей армии, объявил в Архангельске комендантский час, ввел запрет на созыв митингов и собраний без разрешения военных властей и даже назначил союзного военного губернатора Архангельска. Демократическое правительство Чайковского в определенной мере становилось для франко-американских союзников инструментом сдерживания английских амбиций. Впоследствии ВУСО неоднократно упрекали в излишнем потворстве интервентам, в неспособности отстаивать русские интересы перед союзниками. Так, первый командующий белыми воинскими частями на Севере капитан Г. Е. Чаплин опасался превращения области «во временную колонию Антанты», так как ВУСО никаким авторитетом ни у генерала Пуля, ни у послов стран Антанты не пользовалось.

Послы не могли не признать, что у русских существовало предубеждение против всех союзников, поскольку их цели у многих вызывали подозрения (правда, менее неприязненно относились к американским дипломатам). «Некоторые русские (они недоверчивый народ), — писал Д. Фрэнсис, — полагают, что англичане, французы и японцы планируют подчинить природные и людские ресурсы России своим интересам, а большевики делают все, что в их силах, чтобы усилить эти подозрения».

Действительно, подозрения были не беспочвенными. Так, Архангельский торгово-промышленный союз взывал к сформированному преимущественно кадетами Временному правительству Северной области (ВПСО), сменившему в начале октября 1918 г. социалистическое ВУСО, с мольбами избавить русскую торговлю от притеснений союзников и защитить край от предпринимательской активности агентов Антанты, интересовавшихся концессиями на эксплуатацию природных богатств края. Современники обвиняли иностранцев не только в попытке ограбления Русского Севера, но и в том, что богатый ресурсами регион попросту стал объектом английского колониализма.

Итальянская исследовательница Марина Росси написала о той помощи, которую союзные силы оказывали представителям социальных слоев, пострадавших от большевизма, а также о попытках наладить торговлю с выгодой для своих государств. Показывая участие Италии в этом процессе, автор привела в пример финансово-коммерческую операцию, предпринятую консулом Коком в начале 1919 г. Американские, французские и английские оккупанты скупали товары по бросовым ценам для последующей перепродажи в своих странах. Итальянский консул считал, что как для Италии, так и для русского населения более выгодной была бы поставка продуктов в обмен на сырье. На пароходе «Маймакс», принадлежавшем местному лесопромышленному объединению «Лесосевер», Кок отправил в Италию различные местные товары: китовый жир, меха, кожу, целлюлозу, лес. Отплыв из Архангельска, пароход через Норвегию и Англию дошел до Генуи. Там с помощью посредника принял на борт цитрусовые и винопродукты, приобретенные в Италии на вырученные от продажи российских товаров средства. Все должно было происходить в полной секретности с тем, чтобы помешать Франции и Англии заниматься аналогичными операциями.

Капитан А. Мандрилли, направленный из Италии в Архангельск в качестве члена Союзнической Судебной Комиссии (ССК), вспоминал: «Так сложилась обстановка: французы пытались узнать намерения англичан, англичане — американцев, американцы — французов и так далее. В то же время каждый предпринимал самостоятельные действия в отношении Временного правительства. Неизбежны были сговор и интриги, провоцировавшие взаимную ненависть и неприятие друг друга; при этом все маскировалось видимостью самого сердечного согласия и самых дружеских отношений».

Главным рассадником антисоюзнических настроений на Севере была армия. Формирование воинских подразделений на территории Северной области, в состав которой вошли Архангельская губерния, Мурманский край и северная часть Карелии, осуществлялось в двух направлениях: русское правительство приступило к образованию собственной армии, объявив призыв добровольцев на военную службу; командование союзного экспедиционного корпуса, в свою очередь, приступило к набору желающих в славяно-британский легион. При этом многие кадровые русские офицеры предпочитали служить рядовыми в союзных войсках, не доверяя социалистам, составлявшим большинство в Верховном управлении Северной области. В связи с этим в дальнейшем и был издан приказ, согласно которому офицеры и солдаты призывных возрастов должны были нести службу в русской армии, для службы в рядах союзных войск требовалось особое разрешение командующего. Однако без помощи союзников в решении кадровых вопросов правительство Северной области не могло обойтись. Белая армия находилась еще в стадии формирования, крупные русские воинские части появились там только весной 1919 г. Вплоть до лета 1919 г. общее руководство военными операциями на Северном фронте было в руках союзного командования, что вызывало резкое недовольство русских офицеров, попавших в подчинение уступавшим им в чине англичанам. Многие офицеры вообще начинали видеть в интервенции удар по национальной гордости и возмущались тем, что Север оказался, по сути, под союзной оккупацией. Союзникам приписывалось и то, что они опасались роста белых соединений, «дабы из роли начальствующих не перейти на роль подчиненных», и сопротивлялись успешному продвижению русских.

Подчеркнуто обособленный быт русских и союзных частей даже во фронтовых условиях резко противоречил заявлениям о единстве целей и действий союзников. Часть русских военнослужащих в составе славяно-британского легиона находилась под командованием английских офицеров, а сформированная из русских частей Северная армия — в подчинении у командующего Северным фронтом английского генерала Э. Айронсайда, сменившего в середине октября 1918 г. на этом посту генерал-майора Ф. К. Пуля. Все финансирование, снабжение и подготовка войск были в руках союзников. Русское командование вполне разделяло настроения своих офицеров. Командующий русскими войсками Северной армии генерал В. В. Марушевский в своих воспоминаниях писал, что «все горе наше на Севере, главным образом, состояло в том, что сыны гордого Альбиона не могли себе представить русских иначе чем в виде маленького дикого племени индусов или малайцев…»; отношения между вновь формируемыми русскими частями и английским командованием не ладились. По его мнению, «большинство русских людей искренне верили в то время, что англичане пришли помочь восстановить нашу родину, тогда как на самом деле это была просто оккупация края по чисто военным соображениям. Оккупация несла за собою известного рода насилие, необходимое, может быть, с чисто военной точки зрения и совершенно не понимаемое местными жителями, верившими, что перед ними только бескорыстные друзья». Говоря об иностранной политике, Владимир Владимирович Марушевский подчеркивал, что «ни в армиях Колчака, ни у Деникина, ни у Врангеля влияние представителей иностранных держав не сказывалось в той мере, как это было на севере… Несмотря на ряд заявлений всего дипломатического корпуса о невмешательстве во внутренние дела области, фактически вся политика области была в тисках иностранного представительства, при явном перевесе, даже в мелочах, английского влияния». «Несомненно, что правительство нуждалось в иностранной “помощи” при первых шагах своего существования, — писал генерал, — Несомненно и то, что правительству нужна была опора твердая и продолжительная. Область получила эту опору, но вместе с тем и попала в сферу совершенно чуждого ей влияния, шедшего часто в ущерб русскому национальному делу». Интересно, кстати, замечание Марушевского о том, что правительство в Архангельске, каким он его застал в ноябре 1918 г., было под опекой, которая началась еще в период «сидения всех союзных послов в Вологде, где, видимо, и спроектировано было то правительство, которое оказалось у власти после изгнания большевиков». Однако, по его признанию, порядок формирования правительства Северной области так и остался для него до конца неясным.

Провозгласив в числе основных задач оборону Северной области от германских, финских и других войск неприятельских стран, союзные войска и военные антибольшевистские формирования сразу после переворота начали наступление на юг по линии железной дороги Архангельск — Вологда и по Северной Двине к Котласу с целью свержения советское власти в центральных регионах страны. Однако первоначальный расчет западных дипломатов и сотрудников спецслужб на быстрое продвижение в глубь страны, поддержанное вооруженными антисоветскими выступлениями в Вологде и Москве, не оправдался. В результате войска союзников и правительства Северной области вынуждены были вести длительные боевые действия в условиях ограниченных военных, людских и экономических ресурсов.

В записках министра Северного правительства Бориса Федоровича Соколова «Падение Северной области» приводятся слова В. В. Марушевского в ответ на упреки офицеров в том, что за целый год не было никаких активных военных выступлений: «Русское военное командование было лишено самостоятельности и исполняло предначертания союзного штаба. Все мои указания на необходимость наступления, особенно на Двинском и Мурманском фронтах, отклонялись союзниками по мотивам недостаточности войск и ненадежности населения, сочувствующего большевикам». Перед своим уходом англичане в свою очередь категорически отвергали, что умышленно забрали власть в свои руки и, напротив, упрекали русских в полной бездеятельности и неумении организоваться. После беседы с генералом Айронсайдом, считавшим, что союзные войска безусловно воевали, но наступать не могли из-за своей малочисленности, ненадежности русских войск и имевших место беспорядков, Б. Соколов пришел к выводу, что «очевидно одно, и этого не скрывают англичане, что проявлять активность не входило в их планы и намерения, что они не смотрели на свой приход как на “интервенцию” и свою роль считали подсобной. На вопрос же, препятствовало ли английское командование активности русских сил, приходится, по-видимому, ответить полуутвердительно».

Полутона, неопределенность, всё это «более или менее» были весьма характерны для отношений союзников, особенно военных англичан с русскими военными. «Зачастую те и другие жили бок о бок, в соседних теплушках или домах — и, однако, никаких сношений между ними не было, — вспоминал Б. Соколов. — Каждый жил собственной жизнью, собственными интересами». Англичане более или менее интересовались русскими, охотно вступали с ними в разговоры на ломаном русском языке, посещали лазареты, угощали русских. Последние же, как солдаты, так и офицеры, были преисполнены какой-то бессознательной враждебности к англичанам, говорили о них с иронией.

По мнению У. Чемберлина, корреспондента американской газеты The Christian Science Monitor, работавшего в 1922–1932 гг. в Советской России, на Северном фронте не происходило ничего, кроме незначительных стычек и набегов. Деятельность экспедиционного итальянского корпуса общей картины не меняла. С точки зрения итальянского офицера, капитана А. Мандрилли, русские воинские части, сформированные Марушевским, заслуживали большего доверия, чем «партизанские» отряды из местных крестьян, наспех сформированные белыми силами. Первые были задействованы в военных операциях, вторые — несли гарнизонную службу. Мандрилли считал, что последним нельзя доверять в полной мере, поскольку союзники не смогли наладить с ними отношения. Кроме того, отмечая их преданность, отвагу, энтузиазм и специальную подготовленность для той разновидности партизанской войны, которая велась в прифронтовой полосе, он все же считал, что на гарнизонные войска нельзя было рассчитывать в полной мере вне тех мест, где они были набраны, в силу их привязанности к своим деревням. Военная активность на Северном фронте проявлялась не столько ведением регулярных действий, сколько операциями против партизан, которые проводились силами небольших подразделений. Итальянские войска, участвуя в борьбе с поддерживавшим большевиков русским гражданским населением, надеялись больше на свои собственные силы, чем на силы союзников и белогвардейцев. В начале 1919 г. союзники столкнулись с серьезными трудностями из-за нехватки офицеров при создании формирований, предназначенных для ведения боевых действий против большевиков. Отправленный англичанами в район Вологды с докладом о состоянии морального духа войск, занятых в боевых действиях. Мандрилли отметил наличие разногласий между английским и американским командованием из-за того, что первое хотело главенствовать над вторым, в то время как белогвардейцы, которых Мандрилли называл «настоящими мучениками и героями», вынуждены были подчиняться и первым и вторым.

В 1918–1920 гг. судьба Советской республики решалась на фронтах Гражданской войны. Северный фронт к числу главных не относился, хотя осенью — зимой 1918 г. и представлял наибольшую опасность для власти большевиков, когда в случае успешных действий союзнического экспедиционного корпуса и русских белогвардейцев перед ними открывался прямой путь на Москву. Наступление вдоль Северной Двины с выходом к Котласу создавало возможность для слияния с антисоветскими силами Урала и Сибири. К сентябрю 1918 г. линия фронта продвинулась на 300 км к Котласу, Вятке, Вологде и Петрозаводску, но на этом триумфальное шествие закончилось. Советскому командованию удалось сдержать продвижение Северной армии. 21 февраля 1919 г. Красная армия вступила в Архангельск. 27 февраля Северный фронт прекратил свое существование. За зиму и весну 1919 г. белые войска были остановлены и отброшены на всех направлениях.

Активно участвовавшие в боевых действиях на Севере французские войска задолго до окончания мировой войны стали открыто выражать нежелание принимать участие в наступательных операциях в регионе. Прослышав о заключении перемирия, французы, писал в своих мемуарах американский посол Д. Фрэнсис, открыто заявили, что не собираются сражаться в России, если военные действия во Франции уже прекращены, так как не понимают, почему они должны воевать в России за британские интересы. Таким настроением были подвержены не только французы, но и американцы, и итальянцы. Осенью 1918 г. итальянское военное командование в России тоже начало выражать сомнение в целесообразности участия своих войск в интервенции, считая военный поход в Россию бесполезным, а образованные в Сибири белые правительства не внушали доверия.

Италия, хоть и приняла участие в интервенции, главную роль в ней не играла. Сначала итальянский экспедиционный корпус на Севере России состоял из двух рот бывших австро-венгерских военнопленных итальянской национальности. 2 сентября 1918 г. к нему присоединились присланные из Италии два батальона альпийских стрелков. Всего итальянский корпус на Севере насчитывал 1520 человек, большинство из них находились в районе Кольского полуострова (1290 чел.), 180 солдат и офицеров были размещены в Мурманске и 50 человек — в Александровске, занимаясь в основном охраной складов и строительством бараков. Более активным было участие итальянских частей в интервенции в Сибири и на Дальнем Востоке, где их численность доходила до 4000 человек, однако и там их деятельность оставалась «малоизвестной и малославной с военной точки зрения».

Командование английскими, французскими и итальянскими войсками располагалось в Мурманске, в Кеми — сербское. Итальянцы помогли обустроить базу союзников, построив пригодные для проживания бараки, в которых позже сами же и разместились. В Архангельске Италия имела собственное дипломатическое представительство, в состав которого входили: поверенный в делах маркиз делла Торретта, консул и секретарь миссии г-н Кок, военный атташе полковник артиллерии князь Ш. Боргезе и технический персонал. Степень участия итальянских формирований в военных действиях на Севере России позволяют установить воспоминания капитана А. Мандрилли. По его сведениям, полученным от командующего итальянским экспедиционным корпусом Сифолы и других офицеров, большевики располагали в этом районе военными силами численностью до 14 тыс. человек. Причем большая часть населения скорее симпатизировала большевикам. Другая же часть его, не интересовавшаяся политикой, была «апатичной и нетерпимой к нашему (союзников) вмешательству», писал Мандрилли. В Архангельск, город с достаточно хорошо развитой промышленностью, проникали эмиссары советского правительства для проведения идеологической работы в рядах войск союзников. Их пропаганда находила горячих сторонников среди французских солдат, у которых к началу 1919 г. назревали бунтарские настроения, а также среди американских военнослужащих, особенно евреев — выходцев из России. Англичане демонстрировали свою устойчивость к пропаганде. Итальянских солдат она напрямую не коснулась, поскольку, к великой досаде делла Торретта, они были расквартированы не в архангельском гарнизоне, а в отдаленном от него районе, куда влияние большевиков еще не проникло. Тем не менее, командование Королевской итальянской армии опасалось большевистского влияния, проводниками которого были прежде всего американские солдаты итальянского происхождения. Изучение настроений в группе из 25 итальянских солдат архангельского гарнизона подтвердили пессимистические предположения офицеров. Боязнь вышеупомянутых контактов, а также дальнейшая потеря значимости Северного фронта заставили полковника Боргезе уже в конце 1918 г. запросить срочной эвакуации итальянского контингента. Мандрилли обвинял союзников в неспособности заслужить доверие у антибольшевистски настроенной части населения: «Их поведение помешало им преодолеть недоверие аморфных масс, для которых большевистская пропаганда нашла легкую наживку — разжигание ненависти к иностранцам, которые вмешиваются во внутренние дела России, прикрывшись маской фальшивого сентиментализма».

Позднее, 3 августа 1919 г. английское командование передало полковнику Сифоле приказ об эвакуации итальянского контингента, находившегося в Мурманской области. 9 августа итальянский экспедиционный корпус отплыл из России в направлении Англии. На созванной в Лондоне в начале августа 1919 г. конференции послов возобладало мнение, что союзники должны оставить Россию. Объяснялось это не в последнюю очередь подъемом революционного движения в странах Европы, когда стало очевидно, что «поддержка интервенции могла вызвать недовольство среди населения стран Антанты».

Однако с подписанием 11 ноября 1918 г. Компьенского перемирия (соглашения о прекращении военных действий в Первой мировой войне) оккупация Русского Севера союзниками фактически перешла в прямое вмешательство в дела России, крайне обострив разногласия между ними в русском вопросе. С окончанием Первой мировой войны положение на Севере стало еще более сложным и неопределенным. Общность цели, что помогла выиграть союзникам войну, пропала с наступлением мира. Исчез и повод для активности союзников на территории России — необходимость восстановления Восточного фронта. С поражением Германии единственным противником союзников на Севере была Советская Россия.

 

Впасть над насилием

В августе 1918 г. в Москве Б. Локкартом и С. Рейли был организован заговор с целью ареста Ленина, Троцкого, членов ВЦИК. Центральную роль в предстоящем перевороте должны были сыграть несшие охрану правительства латышские стрелки. С этой целью англичанами были предприняты попытки завербовать ряд командиров латышской стрелковой бригады. Заговорщики намеревались отправить два полка латышей в Вологду, чтобы открыть союзническим войскам путь к столице. Беспрепятственное продвижение англо-французского экспедиционного корпуса из Архангельска в направлении Москвы должны были обеспечить взрывы мостов через реки Волхов и Шексну. Тем самым устранялась возможность переброски частей Красной армии в район Вологды со стороны Петрограда.

31 августа 1918 г. заговор был раскрыт органами ВЧК, приговоренные к расстрелу советским судом его организаторы в конце года были обменены по просьбе английского правительства на советских представителей, арестованных в Англии в качестве ответной меры. Так, арестованный 8 сентября полпред в Англии М. М. Литвинов через месяц был препровожден в Москву через Скандинавию в обмен на Локкарта.

2 сентября 1918 г. было сделано «Официальное сообщение о ликвидации заговора против Советской власти, руководимого англо-французскими дипломатическими представителями». В сообщении говорилось, что заговорщики действовали, прикрываясь дипломатическим иммунитетом, и на основании удостоверений, выдававшихся за личной подписью начальника британской миссии в Москве Локкарта. На конспиративной квартире заговорщиков был арестован один англичанин, который после того, как был доставлен в Чрезвычайную Следственную Комиссию, назвал себя английским дипломатическим представителем Локкартом. После установления личности арестованного Локкарта, как указывалось в сообщении, он был немедленно освобожден. После раскрытия заговора Локкарта в Советскую Россию в начале 1919 г. нелегально был послан англичанин Поль Дюкс, создавший в тылу Красной армии разведывательную сеть. Получаемые с ее помощью сведения регулярно поступали через Гельсингфорс и Стокгольм в Лондон, Париж, Архангельск, Омск. Радиостанция посольства в Стокгольме служила промежуточным пунктом для обмена шифротелеграммами между членами Политического совещания в Париже, созданного из представителей русской эмиграции, Н. Н. Юденичем, генерал-губернатором Северной области Е. К. Миллером и адмиралом А. В. Колчаком. Характер поступавшей информации свидетельствовал о том, что источники ее получения находились в Реввоенсовете, штабах Красной армии в Петрограде и Москве. После возвращения П. Дюкса в августе 1919 г. за границу созданная им агентурная сеть была разгромлена Особым отделом ВЧК.

Арест Локкарта в свое время вызвал большой резонанс в среде дипломатов. Представители почти всех дипломатических миссий, в том числе и германской, заявили протест против «красного террора», объявленного врагам Советской России.

12 сентября 1918 г. The Times поместила материал о содержании русских печатных изданий, которые лишь случайно попадали за границу и были, по мнению газеты, совершенно лишены как внутренней, так и внешней информации, но полны «дикими призывами к насильственным действиям против буржуазии, держав Согласия и всяких других антибольшевистских сил». Например, «Красная Газета» (армейский орган) 1 сентября крупным шрифтом напечатала призывы масс к террору: «Пулю в сердце каждому врагу народа», «Поклянемся, что убьем их без пощады». Более сдержана в своих выражениях была партийная газета «Правда», но характер ее статей был тот же. Но, по мнению западных корреспондентов, усилия большевиков возбудить народную ненависть к их врагам не имели большого успеха, так как «кровожадные желания» проявлялись только правительством и его оплачиваемыми должностными лицами, с тревогой сознававшими, что сердце народа не бьется как одно с их сердцами. Спокойствие, чтобы не сказать равнодушие, писала The Times, с каким массы русского народа встретили известие о покушении на жизнь Ленина, стало для большевиков «огненной надписью на стене. Они прочли ее, испугались и, пользуясь своей монополией на типографские чернила, стараются стереть, заменив собственной легендой».

Тем временем из-за того, что известия с Западного фронта не публиковались в печати, в Петрограде ходили всевозможные, порой нелепые слухи, что союзники, например, взяли Кельн и идут на Берлин. Однако перспектива умереть от голода и холода в ближайшие месяцы гораздо больше волновала людей, чем слухи и призывы в советских газетах.

30 августа 1918 г. в Петрограде был убит председатель Петроградской ЧК М. С. Урицкий; в тот же день было совершено покушение на Ленина. (Попытки считать ранение советского лидера делом рук Ф. Каплан некоторым исследователям кажутся неубедительными.) В ответ на это председатель ВЦИК Я. М. Свердлов дал обещание, что рабочий класс ответит беспощадным массовым террором против всех врагов революции на покушения, направленные против его вождей. 5 сентября Совнарком издал декрет «О красном терроре». Согласно декрету, лица, «прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам» подлежат расстрелу, а «классовые враги» — заключению к концентрационные лагеря. Террор принял невиданные до сих пор размеры. Иностранные дипломаты, давно находившиеся в России на осадном положении, не могли остаться безучастными к событиям. 3 сентября полномочный министр Швейцарской конфедерации Э. Одье от имени дипломатического корпуса обратился с нотой к наркому иностранных дел РСФСР Г. В. Чичерину. 13 сентября изложение ноты было опубликовано «Известиями ВЦИК». В частности, там говорилось; «Представители дипломатического корпуса в Петрограде, констатируя массовые аресты лиц различного возраста и пола и расправы, производимые ежедневно солдатами Красной армии», попросили свидания с председателем Петроградского совета Г. Е. Зиновьевым, принявшим их 3 сентября. Они сообщили, что желали бы выразить от имени правительств, представителями которых они являются, глубокое возмущение против режима террора, установленного в Петрограде, Москве и других городах. «С единственной целью утолить ненависть против целого класса граждан, без мандатов какой бы то ни было власти, многочисленные вооруженные люди проникают днем и ночью в частные дома, расхищают и грабят, арестовывают и уводят в тюрьму сотни несчастных, абсолютно чуждых политической борьбе, единственным преступлением которых является принадлежность к буржуазному классу…».

Ответом советского правительства на эту ноту явились обвинения дипломатов в шпионаже и массовые аресты правых эсеров. 12 сентября 1918 г. нарком Чичерин в ответном послании представителям нейтральных держав заявил, что нота, врученная ими 5 сентября, представляет собою акт грубого вмешательства во внутренние дела России, ибо они протестуют не по поводу отдельных злоупотреблений неответственных лиц, а по поводу режима, проводимого Рабоче-Крестьянским правительством в его борьбе с классом эксплуататоров. Перед тем как объяснить причины красного террора, в свою очередь «господам представителям нейтральных держав» были заданы следующие вопросы: известно ли им, что «пятый год уже ведется международная война, в которую маленькая кучка банкиров, генералов и бюрократов бросили народные массы всего мира, чтобы они зарезывали друг друга, истребляли друг друга для того, чтобы капиталисты могли наживать миллиарды за их счет»; «слышали ли они о белом терроре в Финляндии, о десятках тысяч расстрелянных, о десятках тысяч томящихся в тюрьмах рабочих, их женах и детях, к которым никаких обвинений не было и не будет предъявлено? Слышали ли они о массовых расстрелах рабочих и крестьян на Украине, о массовых расстрелах рабочих доблестными чехо-словаками, этими наемными бандитами франко-английского капитала?». «Правительства так называемых нейтральных держав слышали об этом, — писал Чичерин, — но им никогда не приходило в голову протестовать против этих бесчинств буржуазии, подавляющей рабочее движение, ибо и они сами в своих странах вынуждены в защиту интересов буржуазии подавлять всякие проявления рабочего возмущения». В послании было заявлено «перед лицом пролетариата всего мира», что «лицемерные протесты и просьбы не удержат руку, которая будет карать тех, кто поднимет оружие против рабочих и беднейших крестьян России, кто их хочет заморить голодом, кто их хочет погнать на новые войны во имя интересов капитала»; выражалась уверенность в том, что «народные массы всех стран поймут, что в России насилия употребляются только во имя святых интересов освобождения народных масс».

Однако в вербальной ноте норвежскому поверенному в делах, шведскому и датскому генеральным консулам 16 сентября 1918 г. говорилось, что несмотря на участие английских и французских дипломатических консульских и военных агентов в заговорах против Советской Республики, русское правительство по-прежнему готово разрешить их выезд из России через Финляндию в тот момент, когда будет получена телеграмма от российского представителя в Англии М. Литвинова о том, что он и его спутники «садятся на пароход для отплытия из Англии одновременно с телеграммой норвежского консула оттуда же с подтверждением беспрепятственного отъезда Литвинова и его спутников, причем, норвежское и шведское правительство одновременно с датским и голландским, также принявшими участие в последних шагах нейтральных северных государств, по этому поводу гарантируют беспрепятственный проезд Литвинова и его спутников до российской территории, в число спутников Литвинова включаются арестованные англичанами на море наш агент в Христиании (Осло. — Н. Б.) Баитлер и его секретарь Томпсон». Французским военным разрешался выезд из России тогда, когда появится уверенность в действительном исполнении обещания французского правительства возвратить желавших вернуться в Россию русских солдат, т. е. «когда будут допущены во Францию делегаты интернационального Красного Креста и 3 делегата русского Красного Креста, и мы будем видеть, что имеется план репатриации наших солдат и осуществление его начинается, в обмен на это будет осуществляться репатриация французских военных, по России интернирование членов английской и французской буржуазии мужского пола от 15 до 48 лет будет прекращено взамен прекращения всяких репрессий против приверженцев советской власти на английской и французской территориях и в районе союзной оккупации, выезд этих лиц из России будет в таком случае разрешен в обмен на общее разрешение российским гражданам выехать из соответствующих стран…».

Те, кто прибывал из Петрограда в Стокгольм, рассказывали, что подданных шведского, датского и норвежского государств советские власти не беспокоили; а с подданными других государств, особенно Соединенных Штатов, обращались крайне грубо: многие из них были арестованы без каких-либо законных оснований и содержались в тюрьме в течение долгого времени, получая лишь самое необходимое продовольствие.

В конце сентября 1918 г. Berliner Tageblatt опубликовала статью о бедственном положении буржуазии и рабочего класса в погибавшем Петрограде. В статье сообщалось, что из города бежит не только буржуазия, но и средний класс, так как все возраставшая нужда и дороговизна, с одной стороны, и грубое преследование — с другой, довели людей до того состояния, что жизнь стала невозможной, даже бессмысленной. Если в Москве нахождение советских учреждений с их гипертрофированным правительственным аппаратом несколько замедлило неудержимый развал, то в Петрограде городская жизнь была поражена в самое сердце. При полном застое в торговле и промышленности абсолютно нечего было делать в неприглядном опустевшем Петрограде и приезжим. Однако столицу покидал и рабочий класс: в городе не было работы, а, следовательно, и возможности снискать себе хлеб насущный. В конце 1917 г. население Петрограда составляло 2700 тыс. человек, в июне 1918 г. число жителей уменьшилось до 1400 тыс. чел., таким образом, в течение полугода население города сократилось почти наполовину, а к концу года — еще больше. Автор статьи писал о глубоком разочаровании многих рабочих, получивших власть в государстве, но не только не улучшивших свое экономическое положение, но оказавшихся в еще более тяжелых условиях. Видя бедственное положение России и ужас грядущей нужды, указывалось в статье, имея перед глазами яркое доказательство того, что обнищание и разгром буржуазии не приносит пользы пролетариату, осознавая, что революционная путаница лишь увеличивает экономическую разруху, вызванную мировой войной, и неизбежна гражданская война — хотелось предостеречь европейский пролетариат от опасных иллюзий, будто революция спасет его от войны и улучшит положение.

 

Россия — Германия: дополнительные соглашения

2 сентября 1918 г., вдень, когда было сделано официальное сообщение о заговоре дипломатов, Чичерин выступил с докладом на заседании ВЦИК о русско-германском Добавочном договоре, а также о финансовом и частноправовом соглашениях, заключенных 27 августа 1918 г. и призванных дополнить и развить Брест-Литовский мирный договор. Суммируя в целом содержание нового Добавочного договора и связанных с ним соглашений, нарком сказал, что они «фиксируют дань, уплачиваемую нами за наше революционное законодательство, которое мы теперь можем свободно продолжать, и в тоже время отчасти фиксируют и отчасти ограничивают результаты германского наступления на нас, которым Брест-Литовский договор оставил широкую возможность дальнейшего проявления и в некоторых пунктах, в особенности в вопросе о начинающемся очищении нашей территории, эти договоры представляют для нас серьезное улучшение нашего положения». Договором предусматривалось образование русско-германских комиссий для установления демаркационных линий с нейтральными зонами между русскими и германскими войсками. Весьма важным представлялось и обязательство Германии начать освобождение оккупированных территорий. Заявление же о том, что Россия отказывается от государственного верховенства над Эстляндией и Лифляндией, Чичерин назвал лишь констатацией фактического положения вещей. Россия обязалась принять меры для изгнания военных сил держав Согласия с Севера России. Германией были даны гарантии, что Финляндия не будет в это время нападать на Россию. Особо оговаривалась защита Петрограда от такого нападения. После того, как военные силы держав Согласия покинут Север России, гарантировалась «безопасность от подводных лодок русского каботажного плавания в пределах трех миль от берега и парусного рыболовства в пределах 30 миль от берега». Важным с хозяйственной точки зрения пунктом договора было обязательство Германии освободить железнодорожные линии Ростов — Воронеж, Таганрог — Ростов и Таганрог — Курск. До оставления этих магистралей германское правительство допускало свободный провоз по ним сырья и продовольствия в Советскую Россию. Вместе с тем под германской оккупацией оставался Донбасс, и получение угля из него ставилось в зависимость от поставок нефти и нефтепродуктов из района, который закреплялся за Советской Россией. Россия обязалась поставлять Германии четверть добываемой в Баку нефти, в свою очередь ей гарантировалось получение втрое большего количества тонн угля из Донбасса, чем она будет доставлять Германии нефти из Баку, и вчетверо большее количество тонн угля, чем Россия будет доставлять бензина.

По финансовому положению Советская Россия должна была выплатить Германии в несколько сроков 6 млрд марок. В эту сумму входила оплата содержания военнопленных и возмещение убытков, понесенных Германией и ее гражданами в результате аннулирования займов и национализации германской собственности в России. Порядок выплат был такой: 1,5 млрд марок золотом и кредитными билетами подлежали выплате частями до конца 1918 г.; 1 млрд уплачивался поставками товаров на основе особого соглашения в период между серединой ноября 1918 г. — концом марта 1920 г.; сумма в 2,5 млрд погашалась билетами особого 6 % займа, обеспеченного государственными доходами, в особенности арендной платой за концессии, предоставленные Германии в России. Порядок погашения последнего 1 млрд предполагалось определить особым соглашением, в случае если Украина и Финляндия откажутся принять эту выплату на себя. При всей тяжести контрибуции советской делегации удалось добиться, чтобы относительно небольшая сумма погашалась русскими товарами. Интересам Германии в наибольшей степени отвечала только одна форма уплаты по обязательствам — поставка из России товаров и сырья. Для Советского государства это было крайне невыгодно, так как при резком возрастании стоимости некоторых видов сырья на мировом рынке за них можно было получить необходимые для развития производительных сил страны машины и изделия.

Переговоры с Германией до заключения Добавочного договора и соглашений были длительными и довольно тяжелыми, с советской стороны уступки сочетались с определенной твердостью, ставящей предел чрезмерной требовательности со стороны Германии. Об этом свидетельствуют архивные материалы. Так, 27 июля 1918 г. участник переговоров нарком по делам торговли и промышленности Л. Б. Красин сообщал из Берлина Г. В. Чичерину, что «общая сумма “контрибуции”, к которой пришли в результате ожесточеннейшего торга и переговоров, длившихся свыше месяца, 6 млрд марок, из коих 1 млрд приходится на Украину и Финляндию. Для русской печати советуем дать цифру в старых рублях (по паритету), что составит на нашу долю 2,32 млрд и около 0,46 млрд на Украину и Финляндию, всего несколько менее 2,8 млрд довоенных рублей». «В действительности немцы взяли с нас, конечно, гораздо больше, — писал Красин, — так как мы теряем право на претензии по нашим убыткам, в том числе за имущество (кроме кораблей), забранное после 1 часа дня 3 марта 1918 г. К сожалению, разрозненные и неполные данные не позволили нам составить никакого представления об убытках России и, называя немцам при переговорах сумму этих убытков в 2–2,5 млрд, мы должны были обосновывать ее исключительно потоками красноречия и анекдотами о мытарствах русских в Германии в августе 1914 г., да еще речами Вильгельма, хваставшего в Аахене в марте этого (1918-го — Н. Б.) года по поводу “богатой добычи” в Севастополе и других местах оккупации. Попытки выразить большую часть долга в займе не увенчались успехом, несмотря на бесчисленные споры и всевозможные аргументы».

Сообщая об условиях займа в «2,5 млрд марок из 6 % годовых плюс 0,5 % на погашение при выпускном курсе сто за сто», Красин считал их «божескими». Однако из 2,5 млрд марок нового займа 1,5 млрд представляли старые царские 4 % займа и в отношении этой суммы предпринималась конверсия «наоборот», то есть с 4 % на 6 %. Частично это была плата за признание аннулирования займов, частью — просто контрибуция. «Вопрос о купонах по царским займам, — писал Красин, — разрешается оптовой уплатой всех этих 5 млрд и особо в договоре нигде не упоминается, дабы не создавать после прецедента для французов, бельгийцев и прочих держателей царских займов, а также — нотабене — для австрияков, которых мы можем отшить указанием на то, что Германия признала аннулирование царских займов и что мы им по этим займам не заплатим. Самые купоны, а также бумаги, облигации и прочее по мере поступления их в рейхсбанк подлежат возврату нам и будут отсылаться в Россию или уничтожаться здесь — по усмотрению Наркома Финансов».

Выплата контрибуции не ограничилась первым взносом, сделанным в октябре 1918 г., и отправкой Советским правительством 83 533 кг золота, как считали советские исследователи. Державы Антанты после поражения Германии действительно присвоили это золото вопреки своим заявлениям о непризнании Брестского договора. Однако Советская Россия произвела две выплаты (8 и 29 сентября 1918 г.), передав Германии 120 799 240 р. 03 к. золотом и 204,5 млн «думскими» и «романовскими» деньгами. Общий вес полученного немецкими представителями золота составил 93,5 тыс. кг.

Именно эта сумма указана в докладе и тезисах эксперта Н. А. Падейского «О расчетах с Германией и странами Антанты по Брестскому Договору» от 11 февраля 1922 г., подготовленных к Генуэзской конференции. Тезисы к докладу и сам доклад содержали следующие положения.

На основании ст. 116 пунктов 2 и 3 Версальского договора, отменявшей Брест-Литовский договор и сохранявшей за Россией право на получение от Германии возмещений, Россия имеет возможность предъявить к Германии требование о возврате ей тех сумм, которые были уплачены Германии в сентябре 1918 г. во исполнение Брестского договора. Во исполнение заключенного с Германией 3 марта 1918 г. мирного договора в Бресте Россия произвела две выплаты германскому правительству: первую 8 сентября 1918 г. на сумму 55 358 263 р. 09 к. золотом и 90 000 000 р. «романовскими» и «думскими» денежными знаками и вторую 29 сентября того же года на сумму 65 440 976 р. 94 к. золотом и 113 635 000 р. «романовскими» и «думскими». Таким образом, всего Германии было уплачено 204 535 000 р. бумажными деньгами и 120 799 240 р. 03 к. золотом. Последняя цифра в переводе на метрическую систему давала 93 526 кг золота.

Все золото, полученное Германией по Брестскому договору, было затребовано от нее союзниками вскоре после заключения перемирия и отослано из Берлина в Париж в середине ноября 1918 г. Что же касается «романовских» и «думских» денег, то они остались в Германии, причем из них около 150 м.р. германское правительство выплатило в качестве процентов немецким держателям русских ценных бумаг.

Никаких других выплат Германии на основании Брестского договора произведено не было ни деньгами, ни другими какими-либо предметами.

В связи с этим, могла ли Россия предъявить державам Антанты и Германии требование о возврате вышеупомянутых сумм? На поставленный вопрос автор дает утвердительный ответ, исходя из нижеследующих соображений: платежи Германии по Брестскому договору явились результатом выхода России из «Великой европейской войны», которая была окончательно завершена лишь с заключением Версальского мира. Мирный договор между союзниками и Германией, подписанный в Версале, имел своей целью урегулирование взаимоотношений с Германией со стороны всех участвовавших в войне стран Согласия, в том числе и России. Договор предусматривал отношения между Россией и Германией, установленные в Бресте, поэтому следовало прежде всего обратиться к Версальскому договору. Ст. 259 (п. 6) договора обязывала Германию передать союзникам и дружественным державам или Румынии все те наличные деньги, ценности, оборотные капиталы, торговые документы или товары, которые она получила в виде платежей во исполнение Бухарестского, Брестского и дополнительных к ним договоров.

В договоре о перемирии 11 ноября 1918 г. (ст. 15) Германия обязалась отказаться от всех выгод, вытекавших из определений Бухарестского и Брест-Литовского мирных договоров и дополнительных к ним соглашений.

Из текстов приведенных выше статей Падейский заключал, что:

1. Брест-Литовский и другие дополнительные к нему договоры и соглашения между Россией и Германией признаются отмененными со времени их заключения. Созданные ими взаимоотношения считаются недействительными и подлежат возвращению в то состояние, в котором они находились до заключения означенных договоров.

2. Россия получает право требовать от Германии не только вознаграждение вообще за все понесенные ею вследствие войны убытки, но также и за потери, понесенные вследствие Брестского договора.

3. Все выгоды, полученные от Брест-Литовского и дополнительных к нему договоров, насколько это фактически было возможно, Германия передала союзникам. Ст. 259 (п. 6) Версальского договора закрепила то, что было осуществлено гораздо ранее: русское золото было передано Антанте еще в ноябре 1918 г. на основании 15-го пункта перемирия.

Таким образом, Россия имела право на основании Версальского договора предъявить к Германии требование о возврате уплаченных ей по Брестскому договору сумм, а поскольку эти суммы перешли к Антанте, такое требование должно быть направлено к последней. Россия имела право предъявить к Антанте требование о возврате 93 526 кг золота (120 799 240 р. 03 к.), уплаченных Россией Германии и переданных ею Антанте.

Это золото подлежало возврату на том основании, что получено Антантой не в виде контрибуции, которых Версальский договор не знал, и не в качестве возмещения за убытки, согласно части VIII указанного договора, так как в предъявленном затем Германии счете об убытках русское золото не упомянуто и не сброшено со счетов, подобно другим платежам со стороны Германии, имевшим место до предъявления счета.

«Согласно общего смысла Версальского договора, — писал Падейский, — имеющего целью восстановление потерпевших от войны государств и в частности России, согласно отдельных статей этого договора (ст. 116 п. 3), касающихся непосредственно России, следует признать, что Антанта, забрав себе русское золото, имела в виду интересы России и возможность обеспечить ей возврат этого золота. Конечно, тогда ставился вопрос о будущей небольшевистской России. Но в данное время вопрос этот отпал и приглашаемая на Генуэзскую конференцию советская власть России имеет полное основание предъявить Антанте требование о возврате русского золота».

Обосновать свое требование о возврате золота Россия могла следующим образом: либо она, будучи приглашенной на Генуэзскую конференцию, признает Версальский договор и тем приобретет юридическое обоснование для своих претензий; либо она, не касаясь вопроса о признании этого договора, будет основываться на нем, как на акте, определяющем международный правопорядок, равно обязательный для всех стран вне зависимости от того, участвовали они или не участвовали в акте его установления.

Договор от 27 августа 1918 г. укреплял позиции Советской России в отношении Турции, которая пыталась осуществить широкие захваты на Кавказе. В ответ на захват турками Баку советское правительство 16 сентября 1918 г. потребовало немедленного очищения города. Отказ Турции стал причиной сделанного советским правительством 20 сентября заявления о том, что оно считает Брестский договор отмененным с ее стороны и уже несуществующим между Турцией и Россией. Определенная свобода рук была получена и для борьбы с усилившейся интервенцией Антанты.

Согласие советского правительства подписать 27 августа 1918 г. три дополнительных к Брест-Литовскому мирному соглашению договора Фельштинский объясняет стремлением любыми средствами продлить мировую войну, оттягивая поражение немцев. Ленин, опасаясь за свою власть, считал, что война увеличивала шансы на мировую революцию, в то время как мир на Западном фронте мог привести к началу военных действий европейских держав против правительства большевиков.

Подписание дополнительных соглашений политики стран-союзниц трактовали как упрочение сотрудничества между большевиками и немцами, но в отличие от первоначальных договоров Брест-Литовска, считали их подписанными не по принуждению, а по их желанию и инициативе. В Германии ряд крупных политических деятелей резко возражали против дополнительных соглашений с Россией, особенно в связи со сделанной, как считал, например, один из лидеров немецкой партии центра М. Эрцбергер, уступкой большевикам, признав отмену частной собственности, против которой протестовали все великие державы.

Соблюдая принятые на себя по договору и соглашениям обязательства, Советская Россия требовала того же и от Германии. Однако последняя договор грубо нарушала, в частности, всячески затягивала вывод войск с оккупированной территории РСФСР, подвергая разграблению районы эвакуации. Так, в докладной записке Д. Пржевлоцкого на примере русско-германского Оршанского соглашения об очищении Сенненского и Леппельского уездов от 12 сентября 1918 г. были изложены требования, которые следовало отстаивать Виленской пограничной комиссии в дальнейших переговорах с немцами. Это делалось с учетом того, что германское командование из боязни «инцидентов» упорно не желало непосредственной передачи из рук в руки советским войскам эвакуируемых ими участков Советской Республики, создавая тем самым серьезную опасность возникновения на местах в периоды «безначалия» брожений и выступлений, а также смотрело на области, выходившие из его фактического владения, как на части неприятельских территорий, стараясь «выжать все производительные соки» из них путем скупки и реквизиции хлеба и других продуктов, массовых закупок у местного населения лошадей и скота и отправлении всего этого «германского» имущества в Германию; варварским обращением с государственным имуществом: различными легкими строениями и сооружениями, телеграфной проволокой и т. д. Все это снималось, увозилось «с совершенно несвойственной немецкому характеру и степенности, поспешностью». Оставляемые немцами части территорий представляли картину полного опустошения.

Отход немецких войск сравнивали с отступлением неприятельских армий, которые взяли из страны все, что можно, а затем кинули ее на произвол судьбы. Такие действия не могли быть названы исполнением соглашений, заключенных между находившимися в мире государствами. В связи с этим Виленской пограничной комиссии (ее русской стороне) как органу, вырабатывавшему основные положения порядка выполнения соглашений о периодических очищениях немцами российских областей, предлагалось принять и руководствоваться следующим положением: а) очищаемый участок должен был передаваться германскими властями русским непосредственно, для этого туда должны допускаться русские военные единицы, достаточные по своей численности для действительного овладения передаваемой территорией; б) все общественные здания и постройки должны были передаваться русским военным властям в том виде, в каком они находились в момент занятия участка немцами; исправленные и вновь выстроенные сооружения не могли разбираться или сниматься и увозиться уходящими. Государственное и общественное имущество должно было оставаться на месте в том виде, в каком им пользовались во время оккупации; в) германское командование не должно было прибегать на территориях, подлежавших очищению, к массовым скупкам лошадей, скота и любого сельхозинвентаря, а также ко всяким действиям, имеющим своими последствиями нанесение ущерба хозяйству как данного участка, так и всей страны; г) германское командование не должно было прибегать к реквизициям и скупке хлеба и других продовольственных товаров.

Отступления же от указанных выше правил были возможны не иначе, как по особым в каждом отдельном случае постановлениям Виленской пограничной комиссии.

Советское правительство неоднократно выражало по поводу такой «эвакуации» немцев решительный протест. Так, в ноте полпредства в Берлине от 29 октября 1918 г. указывалось, что советское правительство не видит из создавшегося положения иного выхода, как задержать выплату очередного взноса по финансовому соглашению до тех пор, пока все, что было эвакуировано и вывезено германскими оккупационными властями из оставленных ими районов, не будет возвращено на место. О готовности выполнять свои обязательства советское правительство заявило и в телеграмме НКИД правительству Германии от 30 октября 1918 г. Германское правительство, в свою очередь, обвиняло большевиков в нарушении ими второй статьи Брестского договора, запрещавшей ведение пропаганды. Советское правительство такие «необоснованные», как оно заявляло, претензии отклоняло. Хотя в одном из конфиденциальных писем Чичерина от 3 сентября 1918 г. сообщалось, что со стороны германского правительства поступил целый ряд протестов по поводу нарушения советскими должностными лицами, не исключая народных комиссаров, ст. 2 Брестского договора, обязывавшей воздерживаться от всякой агитации или пропаганды против правительственных или государственных и военных учреждений другой стороны, включая и области, занятые державами Четверного союза. Подобное нарушение с российской стороны усматривалось в поддержке официальными представителями советской власти «украинской железнодорожной забастовки, имевшей политический характер и обращенной против германского правительства, путем денежных сборов или воззваний». В целом ряде случаев эти нарушения объяснялись просто небрежностью или даже описками и опечатками, так как пожертвования поступали, по всей видимости, не от официальных учреждений, а от служащих или рабочих, как частных лиц.

Во избежание дальнейших недоразумений и осложнений по этому поводу, нарком просил иметь в виду, что выступления ответственных официальных представителей советской власти или их учреждений, которые можно расценить как нарушение ст. 2 Брестского договора, ратифицированного IV Всероссийским Съездом Советов и обязательного для всех, недопустимо. Было выражено пожелание опровергать сообщения, особенно официальной печати, о «не имевших места выступлениях и исправлять ошибки, например, в поступлении денег от того или иного учреждения вместо поступления их от служащих этого учреждения».

Глава советской дипломатической миссии в Швейцарии Я. А. Берзин вспоминал, что Ленин часто говорил ему по поводу информационно-дипломатической работы в Берне, что нужно работать так, чтобы избежать обвинений в пропаганде. Однако война против Антанты «открыла шлюзы» агитационной работе большевиков. Военные действия держав Антанты против Советской России позволяли последней свободнее вести пропагандистскую деятельность. Работа эта велась в основном полпредствами в нейтральных странах — Швейцарии и Швеции, где обрабатывались и сообщения прессы стран Антанты, поступавшие в Берлин в виде телеграмм. Обладая статусом полноценной дипломатической миссии, полпредство в Берлине во главе с А. А. Иоффе имело налаженное сообщение через дипкурьеров, могло связываться с Москвой по прямому проводу, а, следовательно, его обеспеченность информационным и пропагандистским материалом была лучше, чем в других странах. Бремя ответственности за ведение информационно-пропагандистской работы падало на берлинское отделение РОСТА при полпредстве, деятельность которого носила как официальный (легальный) (помещение в германской прессе допущенного цензурой материала), так и нелегальный характер. К примеру, нелегально распространялась присылаемая из Советской России литература: книги Ленина, Троцкого, Радека, Бухарина, центральный орган немецкой группы РКП (б) — газета Weltrevolution («Мировая революция»),

 

В состоянии «фактической войны»

Несмотря на трудности, соглашения от 27 августа 1918 г. создали базу для развития торговых отношений между Россией и Германией. Еще в июле 1918 г. при Генеральном консульстве РСФСР в Берлине был организован отдел торговых сношений; осенью 1918 г. были реализованы первые обменные внешнеторговые операции, по которым в Советскую Россию поступили две партии угля для Петрограда в обмен на некоторые виды сырья.

В докладе Х. Г. Раковского, посвященном вопросу возобновления торговых отношений между Россией и Германией, отмечалось, что восстановление российско-германских торговых связей является одним из важнейших пунктов всей политической и экономической программы правительства России, но ему препятствовала война, которую германское правительство, несмотря на подписанный в Брест-Литовске мирный договор и произведенную демобилизацию российской армии, вело с Россией, «почти ежедневно занимая все новые и новые области, незаконно присваивая себе миллиардные ценности, принадлежащие российской казне и российским гражданам и отрезая Великороссию последовательно от важнейших областей снабжения хлебом, рудой, металлом, каменным углем и нефтью».

Германская угроза все новым и новым областям страны препятствовала возобновлению торговых отношений не только из-за разрушения транспортной системы, делавшей невозможным значительный приток экспортируемых товаров к пограничным станциям или портам вывоза, а приводила к оттоку вглубь страны из угрожаемых центров (Москвы, Петрограда и т. д.) наиболее ценных товаров и материалов (медь, резина, ткани) в безопасные, недоступные для немецкого захвата места. «Так будет продолжаться до тех пор, — сообщалось в докладе, — пока Германское Правительство, не ограничиваясь голословными утверждениями, что русским центрам не грозит опасность немецкого нашествия, не уберет свои войска за линию, установленную Брестским договором, и не прекратит явного и тайного содействия и подстрекательства различных врагов Советской Республики, будут ли то турки, татары, донские контрреволюционеры и т. д.».

Единственно возможный для Германии способ получать от России сырье и материалы состоял в отказе от политики насильственного завоевания российских областей и в признании правовой основы взаимоотношений между странами, хотя бы в виде Брест-Литовского договора, — по признанию Раковского — крайне невыгодного для России. «Очищение занятых областей и отвод германских войск на линии, предусмотренные Брестским договором, прекращение всяких враждебных действий, возврат захваченного имущества и возмещение убытков и ущерба причиненных враждебными действиями после 3 марта 1918 г., восстановление свободного судоходства по Черному и Балтийскому морям, беспрепятственное разрешение сношений и обращения товаров между Великороссией и оккупированными ее частями — вот политические предпосылки, без соблюдения которых невозможно в сколько-нибудь широком масштабе восстановление торговых и промышленных сношений между Германией и Россией», — писал он. В докладе подчеркивалось, что так как Россия с заключением Брестского мира перешла на положение нейтральной страны, она не могла быть «трактуема» как страна, союзная Германии; и наряду с возобновлением торговых отношений с последней, желала поддерживать торговые отношения, как с союзническими, так и с нейтральными, странами. От немцев не скрывалось, что торговые отношения России со Скандинавией и Соединенными Штатами могут быть более значительными, как со странами, способными предоставить России товарный эквивалент за доставляемые товары.

Российское правительство представляло торговые отношения с Германией отнюдь не как одностороннюю сделку продажи, так как Россия нуждалась не столько в деньгах или валюте, сколько в машинах, материалах и товарах народного потребления для поддержания и развития сельского хозяйства, горного дела и промышленности. От Германии ждали товарных компенсаций.

В отношении вопроса возобновления торговых отношений в докладе было заявлено, что хотя Россия имела громадные запасы сырья и отчасти готовых товаров, обмен мог бы развиваться постепенно из-за того, что, во-первых, сама Германия не могла дать многого; во-вторых, невозможно быстро устранить транспортные трудности; и, наконец, препятствием могло б служить озлобление русского народа против немцев, вызванное агрессивным поведением Германии после Бреста. В качестве возможных объектов вывоза из России предлагались некоторые поставки платины, стальной болванки, железного лома и в ограниченном количестве — меди (причем наиболее подходящей компенсацией считали каменный уголь, которого Петроград мог бы принять до зимы до 1 000 000 тонн). Доставка угля в Петроград имела особое значение: она «облегчила бы устранение препятствий к вывозу наших товаров в Германию со стороны предубежденного против немцев населения Петрограда, показав воочию, что сношения с немцами могут представлять для нас действительную выгоду».

В одной из юзограмм российской Финансовой комиссии НКИД отмечалось, что германское правительство признает внутреннюю экономическую политику советского правительства, включая монополизацию внешней торговли, а также систему запретительных мер в отношении ввоза и вывоза, при условии, чтобы все ограничительные меры применялись не только к немцам, но и к гражданам других стран, и чтобы при всякого рода национализациях, секвестрах, ликвидациях и проч. немцы, потерпевшие убытки, получали соответственное вознаграждение. Твердая и выдержанная политика и отсутствие излишней уступчивости, по мнению Раковского, позволила бы советскому правительству с наибольшей выгодой реализовать свободные для экспорта излишки товаров и материалов. Не следовало спешить, нервничать и бояться угроз, шантажа и натиска немецких дельцов. 27 июля 1918 г.

В АВП РФ в материалах фонда наркома внешней торговли Л. Б. Красина, первого «красного купца», как называл его А. В. Луначарский, содержатся интересные сведения об условиях сделки с Германией на доставку 6 млн пудов угля для Петрограда в навигацию 1918 г. Так, доставке подлежали: «кокса — 20 000 тонн, каменного угля большими кусками — 40 000 т; мытого орешку — 35 000 т, брикетов — 5000 т». Оплата каменного угля производилась, согласно договоренности, нижеследующими компенсационными товарами, «цены коих указаны ниже франко борт парохода Петроград:

старая резина (старые камеры и автомобильные покрышки, но не галоши) 640 т по цене 7000 марок за тонну;

сырая резина (25 % парагумми, остальное по возможности гевия-плантаж сорта 1 и 2 — 25 т по цене 61 400 марок за тонну;

никель (чистый) — 16,13 т по цене 34 500 марок за тонну;

асбест — 150 т по цене 3718 марок за тонну;

медный лом и стружки (без электролитической меди) — 320 т по цене 11 650 марок за тонну;

пенька — 600 т по цене 6200 марок за тонну;

латунный лом и латунные стружки — 960 т по цене 7000 марок за тонну».

Последний пароход с углем должен был выйти не позже 20 октября 1918 г. Погрузка российских товаров должна была совершиться на те из германских пароходов, которые были задержаны в Петрограде при объявлении войны, причем вестись она должна была с таким расчетом, «чтобы пока вовсе не грузить резины, никеля и асбеста, так как эти товары должны отправляться лишь по получении из Германии значительного количества законтрактованного угля».

С большими трудностями, но все-таки развивались контакты Советской России с Германией в гуманитарной области: обмен военнопленными, деятельность миссии Красного Креста. Работа в Смешанной русско-германской комиссии о военнопленных осложнялась, в частности, крайним несоответствием числа русских и германских пленных (2 000 000 русских на 100 000 германцев). Из числа 1 249 000 военнопленных, состоявших к 1 января 1918 г. на учете военного ведомства во внутренних округах, австрийцев было 1 125 000 чел., большая же часть русских военнопленных находилась в Германии.

31 мая 1918 г. Н. М. Жданов, председатель Международно-правовой консультации при Юридическом отделе Московского комитета помощи военнопленным, сделал краткое сообщение о ходе работы в Смешанной русско-германской комиссии о военнопленных: по поступившим из Австрии сведениям, более половины русских военнопленных находились на военных работах, что противоречило международному праву. Однако на выраженное им желание сделать из этого обстоятельства «соответствующие выводы по отношению к расчету на содержание военнопленных и установить для потерпевшего государства известные права на возмещение ущерба, причиненного ему незакономерной эксплуатацией труда его военнопленных», было указано, в частности Г. Д. Батюшковым, на необходимость считаться с тем, что и с российской стороны имело место такое нарушение нормы международного права.

Германское правительство, со своей стороны, считало, что общая сумма расходов Германии по содержанию пленных превысила отработанную сумму приблизительно на 1 500 000 000 марок, эту сумму Германия и требовала от России (общее число русских пленных 1 200 000 чел.). Единственным основанием к принятию оптовой суммы могло бы быть желание ускорить возврат на Родину русских военнопленных, однако иллюзий на их скорейшее возвращение даже при самой быстрой уплате требуемой немцами суммы питать было нельзя, так как все ведение войны в Германии было основано на рабском труде военнопленных и, конечно, германское правительство, получив деньги за содержание военнопленных, нашло бы тысячу предлогов задержать их возвращение на Родину и сохранить в неприкосновенности свое «рабовладельческое военное хозяйство». В связи с этим советской стороной предлагалось принять меры к тому, чтобы переговоры о вознаграждении за содержание военнопленных превратить в мировой скандал и пригвоздить германское правительство к позорному столбу. Но для этого одних социал-демократических принципов и благородного негодования было недостаточно. Нужны были хорошие специалисты и дельные работники.

Западные военнопленные были отпущены из германских лагерей в середине ноября 1918 г.

 

Формирование новой внешней политики

Для Германии правительство большевиков де-факто оставалось единственным союзником на фоне продолжавшихся боевых действий против Антанты. Только осознание германским Верховным командованием в конце сентября 1918 г. неизбежности в ближайшее время поражения Германии в войне на Западе побудило и ее политическое руководство начать пересмотр восточной политики. В связи с этим обмен нотами между странами Антанты и Германией стал зримым отражением дипломатического поиска взаимоприемлемого окончания боевых действий, а отставка канцлера Г. Гертлинга открывала возможность взаимных уступок императора Вильгельма 11 и парламентских партий. Формирование новой внешнеполитической линии в октябре 1918 г. началось и в Советской России. Вопрос о том, какую роль сыграет советский режим в становлении новой системы международных отношений, окажется ли Россия «молотом или наковальней» Европы, занимал умы Ленина и его соратников не меньше, чем проблемы Гражданской войны или борьбы с голодом.

Руководители Советской России внимательно следили за развитием международной ситуации, надеясь, что первая годовщина их прихода к власти будет ознаменована началом всемирной революции пролетариата. Особые надежды при этом возлагались на рабочее движение Германии. Ключ к новой системе международных отношений, по мнению Ленина, лежал в Берлине. Советское представительство в Берлине выполняло не только дипломатические и пропагандистские функции, являясь для большевиков на время «окном в Европу», но и выступало в роли координатора революционных сил, что не могло не вредить повседневной работе дипломатов. Наряду с дипломатическим представительством, в Берлине работало отделение Бюро печати ВЦИК под руководством Т. Л. Аксельрода, издававшее ежедневные бюллетени о германских событиях и поддерживавшее контакты с немецкими левыми социалистами. Российское посольство снабжало их деньгами и информацией. Иоффе писал в своих письмах и докладах в Наркомат иностранных дел и лично Ленину о том, как трудно быть революционным дипломатом. «Моя нелегальная служба Комиссариата иностранных дел не касается и в ней я даю отчет лично Вам», — писал он Ленину. В свою очередь Ленин требовал не жалеть денег на пропаганду идей русской революции. В письме А. А. Иоффе 18 октября 1918 г. он писал: «Издавать надо во 100 раз больше. Деньги есть. Переводчиков нанять. А мы ничего не делаем! Скандал…».

Революционизирующее воздействие «русского примера» на нарастание кризиса в Германии осенью 1918 г. отрицать нельзя, но нельзя и считать его следствием «экспорта революции» из России, хотя такие попытки были. С выводами новейших научных работ, посвященных деятельности радикальных социалистов в последний год существования Германской империи, плохо сочетается картина большевистского заговора с центром в советском полпредстве.

В отличие от редко попадавших в Россию зарубежных газет, главное место в изданиях, контролируемых большевиками, занимали не телеграфные сообщения о происходящем за рубежом, а комментарии партийных публицистов — экспертов по делам разных стран. Так, в газете «Известия» экспертом по германским делам выступал К. Радек (псевдонимом Viator), руководивший в Наркомате иностранных дел отделом Центральной Европы. Несмотря на то, что Радек был одним из «глашатаев мировой революции пролетариата», так как его основной работой была агитация среди военнопленных и коммунистическая пропаганда за рубежом, немецкие дипломаты относили его к представителям «германофильской» линии в руководстве РКП (б).

В комментариях газет уделялось внимание и проблемам внешней политики, в частности судьбе Брестского мира.

1 октября 1918 г. В. И. Ленин отправил Л. Д. Троцкому и Я. М. Свердлову записку о новых задачах внешней политики в связи с переломом в развитии международной ситуации и приближающейся революцией в Германии. В записке ничего не сообщалось о пересмотре Брестского мира, дальнейшие переговоры с правительством Германии замораживались. «Практические предложения Ленина лежали в пропагандистской и организационно-технической плоскости: собирать хлеб и готовить Красную армию для помощи международной рабочей революции» Борьбу с Антантой советский лидер считал неизбежной, но до тех пор, пока власть не окажется в руках у пролетариата Германии, Россия должна была сохранять нейтралитет. Политика большевистского правительства строилась, таким образом, в предвидении социальной революции в обоих лагерях империализма — в англо-французском и германском. На объединенном заседании ВЦИК, Моссовета и рабочих организаций 3 октября 1918 г. в связи с этим была принята резолюция, вызвавшая озлобление в правительственных кругах Германии. Немцы отказались от поставок в Россию оружия и активизировали свою помощь правительству П. П. Скоропадского на Украине. Однако под давлением германского МИД генерал Людендорф в начале октября 1918 г. был вынужден дать согласие на передачу русским винтовок и патронов, категорически отказав, правда, в поставках пулеметов. Украина оказалась заложницей как советско-германских отношений, так и мировой политики: большевистское руководство не без основания опасалось, что Антанта и Германия договорятся между собой и немецких солдат на украинской земле сменят англо-французские. Такие договоренности могли быть достигнуты лишь после подписания перемирия на Западном фронте, поэтому затягивание войны, по мнению А. Ю. Ватлина и ряда других исследователей, объективно укрепляло внешнеполитические позиции Советской России.

Положение российского внешнеполитического ведомства усложняло отсутствие налаженного механизма принятия решений. НКИД не имел стратегической инициативы: его роль сводилась к ведению оперативных дел. В основу советского подхода к механизму внешнеполитических решений лег сформулированный Л. Троцким еще в конце февраля 1918 г. принцип об отделении НКИД от политического руководства внешней политикой: «Текущие дела может вести Чичерин, а политическое руководство должен взять Ленин». Советские дипломаты вынуждены были учитывать существующие реалии, подчеркивать необходимость маневрирования, соизмерять плюсы и минусы революционной пропаганды. Неоднократно выступал в пользу осторожной внешней политики нарком иностранных дел Г. В. Чичерин. Однако сторонники осторожного курса были, видимо, и среди лидеров большевиков. Ватлин, в частности, считает, что с таких позиций выступал Л. Б. Каменев.

Интерес к Германии подогревался и геополитическими соображениями. Окончание мировой войны открывало для РСФСР возможность не только возвратиться к границам, утраченным с подписанием Брестского мира, но и, выйдя из международной изоляции, вернуться в круг великих держав. Однако в действительности ситуация оказалась весьма противоречивой: с одной стороны, поражение Германии открывало путь к восстановлению утраченных позиций в Восточной Европе, с другой — время лавирования между двумя воюющими коалициями закончилось, и державы Антанты получили свободу действий не только в отношении Германии, но и России. Показательно, что в ст. 12 Компьенского перемирия, заключенного 11 ноября 1918 г. между Антантой и Германией, предусматривалось, что германские войска останутся в оккупированных ими районах, входивших до войны в состав России, до тех пор, пока антантовские союзники будут считать это необходимым. Все соглашения, заключенные ранее Германией с другими государствами, объявлялись недействительными, в том числе и Брестский договор.

Безусловно, в Москве учитывали возможные осложнения в связи с упомянутой выше резолюцией 3 октября, однако ее агитационный эффект представлялся, по всей видимости, наиболее важным. «Дипломатам оставалось только облекать классовый язык резолюции 3 октября в формулировки, более понятные для немецких партнеров: союз двух государств невозможен до тех пор, пока в Германии империалистическое правительство, но Россия никогда не станет на сторону Антанты и по-прежнему, поскольку возможно, готова подкармливать Германию».

4 октября 1918 г. в Германии началась революция, к власти пришло правительство Макса Баденского (племянника императора Вильгельма II с участием лидера правого крыла немецких социал-демократов Ф. Шейдемана, заявившее о согласии подписать мир с Антантой на условиях «14 пунктов» президента В. Вильсона. Возникла реальная опасность англо-американо-франко-германского блока против Советской России. В написанном по этому поводу обращении во ВЦИК Ленин предлагал готовиться к войне с Западной Европой, не разрывая передышки. Послание Ленина было встречено холодно. ВЦИК принял резолюцию в духе доклада Троцкого, призывавшего к разрыву Брестского соглашения и революционной войне, предписав Реввоенсовету республики «немедленно разработать расширенную программу формирования Красной армии в соответствии с новыми условиями международных отношений; разработать план создания продовольственного фонда для трудящихся масс Германии и Австро-Венгрии».

22 октября 1918 г. на объединенном заседании ВЦИК, Моссовета, фабрично-заводских комитетом и профсоюзов Ленин выступил с докладом о международном положении. В докладе сообщалось, что, с одной стороны, «мы никогда не были так близки к международной пролетарской революции, как теперь, а с другой — мы никогда не были в столь опасном положении, как теперь. Налицо нет уже двух, взаимно друг друга пожирающих и обессиливающих, приблизительно одинаково сильных групп империалистических хищников. Остается одна группа победителей — англо-французских империалистов… Она ставит своей задачей во что бы то ни стало свергнуть Советскую власть России… Вот почему, повторяю, никогда мы не были так близки к международной революции, и никогда не было наше положение столь опасным, потому что раньше никогда с большевизмом не считались как с мировой силой… Есть новый враг… этот враг — англо-французский империализм». Ленин предлагал выжидать, не разрывая мира, на этот раз из-за опасения интервенции стран Антанты (которая была уже осуществлена). Резолюция Ленина была принята ВЦИКом большинством голосов.

Накануне первой годовщины Октября Ленин без всякой дипломатии фактически призывал к экспорту революции в Германию и к войне в ее защиту, если эта революция произойдет. Так, 18 октября 1918 г. в своем ответе Иоффе, сообщавшего о переоценке близости германской революции, глава советского государства писал о том, что в феврале на переговорах с Германией «у нас была возможность выиграть время, отдав землю. Теперь возможности такой нет. Значит, выбора нет. Soyons fortes et accelerons la revolution in Allemagne (Давайте всеми силами ускорять революцию в Германии)». Чичерин в это же время сообщал Иоффе о настроениях в столице: самые нетерпеливые предлагают не вести больше переговоров с Германией, так как «завтра могут произойти события, которые сделают всю эту работу излишней». Однако к концу октября с приближением революции в Германии Иоффе признал, что все его мелкие дипломатические успехи не сравнимы с победой пролетариата.

Ставка на германскую революцию сплотила все руководство РКП (б) к концу октября 1918 г. Вновь и все более активно тезис о «мировой революции» выдвигался на первый план в документах РКП (б) и советского правительства.

Незадолго до своей капитуляции Германия пошла на разрыв дипломатических отношений с Советской Россией, надеясь, что этот антибольшевистский жест облегчит ей ведение переговоров с державами-победительницами. 5 ноября 1918 г. советский полпред А. А. Иоффе, сотрудники его миссии и других советских учреждений, вполне справедливо обвиненные в ведении враждебной пропаганды, были высланы из Германии. Выступая 13 ноября 1918 г. на сессии ВЦИК с докладом, посвященном аннулированию Брестского договора, Л. Б. Каменев, в частности, заявил, что «право было правительство Вильгельма, когда оно высылало тов. Иоффе, ссылаясь на то, что Советское посольство занималось деятельностью, направленной к ниспровержению императорского режима в Германии».

Следует упомянуть и о другом событии, происшедшим 5 ноября 1918 г.: в ноте госсекретаря США Р. Лансинга союзные правительства объявили о своей готовности заключить мир с Германией в соответствии с условиями, изложенными В. Вильсоном в «14 пунктах», и принципами мирного урегулирования, сформулированными в его последующих выступлениях. В документе особо подчеркивалась необходимость возмещения Германией всего ущерба, причиненного гражданскому населению стран-союзниц и их собственности ее агрессией на суше, море и с воздуха.

11 ноября 1918 г. правительство Германской республики подписало в Компьене перемирие с Антантой. Сообщение об этом событии остановило торги на Лондонской фондовой бирже. Все встали с пением «Боже, храни короля». 13 ноября 1918 г. Россия аннулировала Брест-Литовский договор. В этот день ВЦИК единогласно принял Постановление, в котором говорилось: «…Освобожденные германской революцией от ига германского империализма народы России тем менее согласятся подчиниться игу империализма англо-американского или японского. Правительство Советской Республики предложило всем державам, ведущим с ними войну, мирное соглашение. Впредь же до того момента, когда трудящиеся массы этих держав заставят свои правительства принять мир с рабочими, крестьянами, солдатами России, Правительство Республики будет, опираясь ныне на революционные силы всей средней и Восточной Европы, сопротивляться попыткам вновь ввергнуть Россию под иго рабства чужеземному и туземному капитализму… Насильнический мир Брест-Литовска уничтожен. Да здравствует истинный мир — мировой союз трудящихся всех стран и наций».

В тот же день советское правительство отдало Красной армии приказ перейти демаркационные линии и вступить в занятые немцами районы бывшей Российской империи.

В Берлин А. Иоффе передавали сообщения отдела советской пропаганды ВЦИК при НКИД — СОВПРОПа о том, что в Москве, Петрограде и других российских городах состоялись митинги беженцев и жителей оккупированных немцами областей, на которых были приняты резолюции протеста против творимых там зверств, выдвинуты требования немедленного освобождения немцами оккупированных областей, открытии границы для беженцев, возвращении жителей, угнанных на работы в Германию, освобождении арестованных немцами жителей. В Москве и Петрограде состоялись также демонстрации у зданий германских консульств. В столице стройными рядами, с пением революционных песен и с красными знаменами манифестанты отправились в Денежный переулок к зданию германского Генерального консульства. Приближение огромной толпы народа, говорилось в сообщении, вызвало там смятение, в окнах замелькали испуганные недоумевающие лица. Пока делегация, в которую вошло по одному представителю от каждой национальной группы, была у генерального консула, оставшиеся на улице устроили импровизированный митинг. Консул был отменно вежлив и предупредителен, дав «дипломатический» ответ: оказывается, он «совершенно не был осведомлен о находившихся в немецких рудниках и тюрьмах польских, латышских, эстонских и др. рабочих и крестьян из оккупированных германцами областей. Толпа, возмущенная уклончивым ответом германского консула, с криками “Долой ставленников германского империализма”, “Долой Вильгельма”, “Долой социал-предателей Шейдемана, Давида, да здравствует истинный вождь германских рабочих Карл Либкнехт”, направилась к комиссару иностранных дел».

Советских руководителей волновали не только события в Германии, но и революционные возможности в странах Антанты: во Франции и Италии. 15 октября В. И. Ленин запрашивал об этом главу советской дипломатической миссии в Швейцарии Я. А. Берзина. Его интересовали факты, соображения, точные сведения. В своей записке от 1 ноября Ленин просил Берзина не жалеть денег для пропаганды во Франции, предписывая ему все приготовить на случай, если Антанта заставит Швейцарию его выслать. 8 ноября 1918 г., действительно, последовало решение Федерального Совета Швейцарии о высылке советской миссии из страны. 12 ноября Берзин с сотрудниками миссии были взяты под арест, а затем отправлены на родину. Таким образом, из полпредов за границей в Стокгольме в то время оставались В. В. Воровский и его уполномоченный в Копенгагене Я. З. Суриц. Официального признания они не получили и завязывали только неофициальные контакты с разного уровня государственными деятелями. Однако после их высылки, под давлением держав-победительниц, из Дании и Швеции на рубеже 1918–1919 гг. Советская Россия оказалась в полной дипломатической изоляции. Советские представительства за границей вновь открылись только в начале 1921 г.

Последние два месяца 1918 г. Советская Россия лишилась, таким образом, возможности «легально» продвигать революцию в европейских странах посредством официальной и нелегальной деятельности полпредств.

9 ноября 1918 г. в Германии к власти пришло правительство Ф. Эберта, которое стремилось представить Германскую республику как новое государство, созданное в результате демократической революции, порвавшее с имперскими традициями. В тот же день Берлинским Советом было принято постановление разрешить Иоффе вернуться в Германию, но до его реализации было еще далеко.

В октябре 1918 г. перестал существовать один из самых консервативных режимов Европы — Австро-Венгерская империя Габсбургов. На ее развалинах возник ряд самостоятельных государств: чехи и словаки объявили о создании Чехословацкого государства, которое сразу было признано державами Антанты и США; было образовано и Сербо-Хорвато-Словенское Королевство (впоследствии — Югославия). В начале ноября 1918 г. революцией была сметена и кайзеровская монархия в Германии. ВЦИК РСФСР, принявший постановление об аннулировании Брест-Литовского договора и последовавших за ним соглашений, не мог не учитывать этих событий, выразив надежду, что отныне отношения между народами России, Германии и бывшей Австро-Венгрии будут не только мирными отношениями. «Это будет союз трудящихся масс всех наций, — говорилось в постановлении ВЦИК от 13 ноября, — в их борьбе за создание и укрепление социалистического строя на развалинах строя милитаризма, империализма и экономического рабства», т. е. в борьбе за победу социалистической революции в этих странах. Подтверждая свою принципиальную приверженность «праву трудящихся наций всех народов» на самоопределение, ВЦИК и советское правительство заявляли, что в основу истинного мира народов могли лечь только те принципы, которые соответствовали братским отношениям между трудящимися всех стран и наций и которые были провозглашены Октябрьской революцией и отстаивались русской делегацией в Бресте. Таким образом, наблюдался полный возврат к «добрестовскому» видению мира кремлевским руководством, с его заостренно «классово-пролетарским» подходом ко всем явлениям международной жизни и фетишизацией идеи «мировой революции». Все это дало основание Л. Н. Нежинскому полагать, что «осенью 1918 г. отрезвляющее действие Бреста полностью прекратилось. Эйфория, вызванная революцией в Германии и Австро-Венгрии, превалировала в сознании кремлевских лидеров над всеми другими чувствами и политическими соображениями».

Как известно, «пролетарского переворота» в Германии не произошло. К власти там пришли силы, считавшие необходимым вести страну по буржуазно-демократическому пути. Перед Советской Россией вставал вопрос о поиске новых методов существования советского государства на международной арене, и прежде всего о быстрейшем формировании мирных условий для восстановления разрушенной войной экономики и разрешения основных проблем государственного устройства России.

В АВП РФ содержатся материалы по вопросам, касающимся уничтожения Брест-Литовского договора и последующих соглашений, в частности, сообщение бывшего банкира, финансиста Б. А. Каменки от 18 декабря 1918 г. В нем утверждалось, что в период между заключением договоров и их уничтожением последовало частичное их выполнение в ущерб государственным и частным интересам России; ущерб подлежал возмещению. Союзники даже в акт перемирия включили особый пункт о возврате 320 млн рублей, которые большевистское правительство в исполнение заключенных соглашений поторопилось отправить в Берлин из золотого запаса Государственного Банка (в тот момент оно хранилось уже в кладовых Банк де Франс), но золото составляло лишь одну треть всех вывезенных ценностей. «Вторая треть состояла из 320 миллионов кредитных билетов старых купюр, так называемых романовских, рассчитанных по 110 марок за 100 рублей и составлявших следовательно 352 млн германских марок. Этот курс совершенно не соответствовал существовавшим в то время в Скандинавии валютным курсам, и применение его немцами могло быть объяснено лишь тем, что в основу расчета был положен полный золотой паритет в 39 эр за 100 марок, а не действительный биржевой курс в 56–58. При таких условиях немцы получили золотом эквивалент 320 млн кредитных рублей, почему золотом же должны быть возвращены России и 352 млн марок». Третья часть отправленных в Германию ценностей состояла из мануфактурных товаров и хлопка, которые под видом реквизиции и конфискации были предварительно отобраны большевиками у русских, главным образом московских коммерсантов и фабрикантов. Стоимость этих товаров значительно превышала стоимость каждой из двух других предыдущих статей, так как товары отдавались немцам по произвольно-дружеской расценке, во всяком случае, значительно ниже цен на русских рынках, получив взамен, вероятно, различные льготы. Товары эти подлежали возвращению натурой, так как фабрикам был нужен хлопок, а населению — мануфактурные товары. Таким образом, вследствие уничтожения Брест-Литовского договора и последующих соглашений, «за полученные немцами кредитные рубли и товары, подлежащие возврату, Германия должна была уплатить Русскому государству и другим пострадавшим свыше 700 млн марок золотом, независимо от возвращенных уже 320 млн рублей». Однако установить наименование и количество вывезенных товаров не представлялось возможным из-за отсутствия каких-либо данных, которые предлагалось затребовать от самих немцев.

Каменка считал необходимым признать уничтоженными все сделки, совершенные немцами в рассматриваемый период, как на недвижимое имущество, так и на всякого рода «движимости», процентные бумаги, акции, паи, художественные произведения и проч. Поскольку контрагентом немцев являлось само большевистское правительство, его органы и частные лица, действовавшие под угрозой этих органов, уничтожению могли подлежать и сделки, по своему характеру являвшиеся вредными с точки зрения государственных интересов, несмотря на то, что совершены они были по добровольным соглашениям.

Весь ущерб, который был нанесен русской казне от использования привилегий, полученных немцами по экономическим дополнительным соглашениям в августе 1918 г. (фрахтование судов, аренда и управление имуществом, рыбная ловля, таможенные пошлины, вывоз сахара за границу, налоги, установленные для иностранных подданных, и т. д.), предлагалось возместить вместе с курсовой разницей на банкноты Германского Банка, если вследствие договорных обязательств они принимались в отдельных случаях по полному паритету наравне с золотом.

Этими мерами не исчерпывалось все, что требовало восстановления и возмещения в результате полного или частичного выполнения Брест-Литовского договора и последующих соглашений. Так, например, в занятых после заключения мира немцами местностях насильственно отнимались и отправлялись в Германию и Австрию все продовольственные товары, превышавшие установленные немцами для населения нормы; в оккупированных местностях Бельгии и Северной Франции отбирались у банков деньги, числившиеся на счетах русских учреждений; оккупационные армии содержались за счет местного населения. Каменка считал необходимым закрыть все акционерные, страховые и др. немецкие общества, развернувшие свою деятельность в России на основании вышеуказанного соглашений.

18 октября 1918 г. госдепартамент США опубликовал план экономического сотрудничества с Россией, в котором ставилась задача «помочь России, а не использовать ее слабости». Но если партнером стало бы советское правительство, то де-факто осуществилось бы его признание, что было невозможно из-за сильного сопротивления со стороны правых политиков и русских врагов большевизма, обещавших найти действенную оппозицию большевистскому центру. Американское посольство в России все более подталкивало Вашингтон к эволюции позиции в антисоветском направлении.

Советское правительство предпринимало попытки дипломатическим путем добиться прекращения военных действий. Так, в ноте НКИД от 24 октября 1918 г., направленной В. Вильсону через атташе норвежской миссии в России Кристенсена, советское правительство, выразив готовность вступить в мирные переговоры с союзными державами, запрашивало США и страны Антанты условия заключения мира с советским государством. Напомнив президенту его же заявление о желании и признании необходимости обеспечить России «радушный прием в сообществе свободных наций при том образе правления, который она сама себе изберет», советская сторона выразила желание принять участие в переговорах о всеобщем мире, которые предлагал президент в своем послании американскому конгрессу 8 января 1918 г.

3 ноября 1918 г. НКИД обратился от имени советского правительства к странам Антанты и Японии с предложением, переданным им через шведского посланника в Петрограде, начать переговоры о ликвидации военного конфликта. 6 ноября V Всероссийский чрезвычайный съезд Советов принял постановление обратиться к правительствам США, Англии, Франции, Италии и Японии с предложением открыть переговоры о заключении мира и уполномочил НКИД предпринять необходимые шаги в этом направлении. Предложение начать мирные переговоры повергло все эти страны в замешательство, так как, по мнению Ю. Г. Фельштинского, «они не знали, что находятся в состоянии войны со своей союзницей по Антанте; нота Чичерина выглядела настолько нелепо, что на нее, по-видимому, просто не обратили внимания. К тому же надвигались новые грозные события: 4 ноября началась революция в Австро-Венгрии». 5 ноября Австро-Венгрия подписала перемирие; союзные войска заняли Константинополь. В Болгарии была провозглашена республика. В связи с этим находившийся в Стокгольме член коллегии НКИД М. М. Литвинов, который был уполномочен советским правительством вступить в предварительные мирные переговоры с представителями Антанты, обратился 23 декабря 1918 г. с нотой, адресованной посланникам Великобритании, Франции, Италии, Японии и США в Швеции, в которой содержалось официальное предложение заключить мир с Советской Россией. На следующий день Литвинов обратился лично к прибывшему в те дни в Лондон президенту США В. Вильсону с аналогичной нотой, в которой сообщил о своих полномочиях войти в переговоры о мирном разрешении всех вопросов, составлявших причину враждебных действий иностранных государств против России. Однако все эти адресаты, к которым обратилась советская сторона, либо ничего не ответили на обращения, либо заняли уклончивую позицию относительно поднятых в них проблем.

К. Д. Набоков, бывший временный поверенный в делах России в Великобритании, в декабре 1918 г. выразил очевидную для любого непредвзятого политика истину: «Все союзные правительства сознают, что пока половина России переживает террор, анархию, голод и междоусобицу, мира быть не может». Между тем поиски решения «русского вопроса» были затруднены: во-первых, в силу отношений великих держав, доходивших, по словам бывшего посла России во Франции В. А. Маклакова, иногда до еле сдерживаемого недружелюбия. Причем англосаксонский тандем В. Вильсона и Д. Ллойд Джорджа отодвинул на «второстепенные роли» лидеров Италии и Франции, как раз и проявлявшим к русским белым «дружественные отношения». Во-вторых, в силу переживаемых Европой и Америкой трудностей, вызванных противоборством левых и правых политических движений. К тому же в хаосе событий Гражданской войны непросто было анализировать динамику борьбы даже основных политических сил: большевиков, представителей Белого движения и представителей более десятка национальных республик, возникших на окраинах бывшей Российской империи и добивавшихся независимости. Причем у западных держав крепла уверенность, что силовой вариант подхода к «русской проблеме» себя не оправдал. Интервенция с самого ее начала воспринималась лидерами американской демократии с большой долей сомнения. Бывший посол России в США Б. А. Бахметев, много сделавший для того, чтобы по дипломатическим каналам «подтолкнуть» хозяина Белого дома к решению послать в Россию солдат, еще в апреле 1918 г. констатировал: «С ужасом вижу, что Вильсон слишком медленно понимает, что надо делать, и избытком корректности губит Россию!»

Проамериканская ориентация многих эсеро-меньшевистских областных правительств подсказывала Вашингтону линию поведения, которая не укладывалась в упрошенные схемы по формуле «свой-чужой» и вызывала разочарование, даже осуждение, многих представителей Белого движения. В наиболее резкой форме эти настроения выразил адмирал А. В. Колчак летом 1918 г. в записке, в которой, оценивая шансы на получение помощи Белому движению со стороны союзников, писал: «СШСА заняли положение, сочувствующее большевистскому развалу и разложению России, особенно определенно высказанное в известном письме президента Вильсона к представителям так называемой советской власти (обращение Вильсона к IV Чрезвычайному Всероссийскому съезду в марте 1918 г.). Мне были ясны, особенно после недавнего личного пребывания в СШСА, полное непонимание их представителей положения вещей в России и представление их о происходящем государственном разложении России как о выражении демократической идеологии. Поэтому рассчитывать на помощь Соединенных Штатов в деле вооруженной борьбы с большевиками мне не представляется возможным». «Не поощряя политический сепаратизм в его абсолютной форме из-за боязни сыграть на руку Германии и Японии, — отмечал B. Л. Мальков, — Вашингтон благоволил к политическим силам, которые, во-первых, одним своим существованием создавали предпосылки укоренения областнического сознания, ослабляя тенденции к централизации, и, во-вторых, предполагали замкнуться на внутренних проблемах России, оставив в стороне вопросы внешнеполитические». Англичане, настроенные более решительно на поддержку сепаратизма в большевистской России, 31 октября 1918 г. направили госсекретарю США Р. Лансингу меморандум, в котором был поставлен вопрос о целесообразности поощрения отделения балтийских провинций от России. Однако в своем ответе 27 ноября Лансинг попросил Лондон смирить пыл, проявить тактичность, считаясь с фактором оскорбленного достоинства у русского народа, сражавшегося в победоносной коалиции.

23 ноября 1918 г. сводный британо-французский отряд десантировался в Новороссийске, через месяц Франция высадила дополнительные войска в Крыму и Одессе, англичане отбили у турок Баку, установив военный контроль над Каспийским морем; британские боевые корабли заняли позиции на восточной Балтике, неподалеку от российских берегов. Рассматривая усилившуюся после заключения перемирия интервенцию стран Антанты (ее основным мотивом стало не создание Восточного фронта, а борьба с властью большевиков) как необъявленную войну, советские руководители в последние месяцы 1918 г. предлагали бывшим союзникам открыть переговоры о заключении мира, поручив НКИД предпринять все необходимые для этого шаги. Однако ответных шагов со стороны держав Антанты не последовало. Проигнорирована была и упомянутая выше нота Литвинова от 23 декабря 1918 г. с официальным предложением Великобритании, Франции, Италии, Японии и США заключить мир с РСФСР. Но вот тактика экономической блокады Советской России, выдвинутая Францией, получила широкую поддержку ее партнеров по интервенции.

27 октября 1918 г. премьер-министр Франции Ж. Клемансо в письме генералу Л. Франше д’Эспере, главнокомандующему французскими силами в юго-восточной Европе, дал указание разработать план с целью не только «продолжить в России борьбу против центральных держав, но осуществить экономическую блокаду большевизма и вызвать его крах». Министр иностранных дел С. Пишон в качестве основной позиции Франции в «русском вопросе» назвал директивы Клемансо от 13 и 21 декабря об организации «экономического окружения» России.

31 декабря 1918 г. в Москве было получено радиосообщение из Парижа о выступлении Пишона на совещании по внешней политике. Подробно осветив вопрос о действии союзников в России, министр иностранных дел доказывал, что союзники и Франция не бездействовали по отношению к правительству большевиков. Все, что в течение года было сделано против большевиков, сказал он, делалось против немцев. «Нас спрашивали: зачем наши войска находятся в Архангельске, в Мурманске и в различных местах Сибири? Это было сделано для того, — продолжал Пишон, — чтобы германские войска не могли вернуться на Западный фронт, а также для того, чтобы не дать германцам возможности вмешаться во внутренние дела России. Это было сделано для того, чтобы дать возможность русским, оставшимся верными союзникам, организоваться и бороться с разрушением и анархией, последствия которых могли бы коснуться и нас самих. Мы защищаем в России наши права, которые были нарушены большевиками». Касаясь вопроса о предстоящих военных действиях, Пишон напомнил указания Клемансо генералам о том, что международное вмешательство не носит наступательного характера, его цель — преградить большевикам путь на Украину, Кавказ и в восточную часть России и создать фронт для обороны от большевизма силами самих русских, обеспечив им техническое превосходство над большевиками. В телеграмме от 21 декабря Клемансо выразился вполне определенно: план союзников, осуществление которого должно было происходить постепенно, заключался в том, чтобы экономически окружить большевиков. «Во всяком случае союзные правительства не хотят вмешательства во внутренние дела России; их цель заключается в том, чтобы помочь России выйти из анархии».

После заключения перемирия на Западе посол США Д. Фрэнсис выступил с планами использования высвободившихся воинских частей союзников против Советской России. Он обсуждал русскую проблему с госсекретарем США Лансингом, полковником Хаузом, генералом Першингом и др. Но последнее слово оставалось за президентом, который отмел «упрощенные» варианты решения русской проблемы, считая, что отправка американских солдат в Россию не сможет стать популярным предприятием в США, а лишь усложнит американские позиции на Версальской мирной конференции. Против этого Фрэнсис выдвинул такой аргумент: «Никакой мирный договор не будет настоящим, всеобъемлющим, полным, адекватным, если его не подпишет Россия: она слишком велика и потенциально опасна». Но президент заявил, что будет еще хуже, если мирный договор будет позволено подписать большевистской России, или России, находящейся в состоянии внутреннего раздора. Тогда у потерпевшей поражение Германии всегда будет исторический шанс — воспользоваться положением России и в союзе с ней найти выход из общих несчастий. Сближение Германии с Россией воссоздало бы безграничные ресурсы России…».

В декабре 1918 г. западные державы стали оказывать воздействие на Германию, чтобы та не только защитила оккупированные ею территории в России, но и начала активные вооруженные действия против большевиков. Как пишет А. И. Уткин, сложилась необычная ситуация: «весь прошедший год, борясь с грозным противником, Запад обсуждал вопрос, как мобилизовать дополнительные силы и войти в Россию. А теперь, имея в руках победу, ликвидировав германскую угрозу, Запад думал о том, как не пустить Россию в Европу, как перехватить те позиции, которыми владела в Западной и Юго-Западной России Германия, начиная с весны 1918 г.».

Отношение немцев к России в ноябре — декабре 1918 г. было сложным. Для реализации долгосрочного замысла укрепления своих позиций на российской периферии немцам нужно было нейтрализовать советскую пропаганду и не ослаблять там военного присутствия. Генерал Тренер (преемник Людендорфа) набирал добровольцев в немецкие войска на Востоке, а германские фирмы размышляли над возможностями освоения новых территорий. Такой политики Берлин придерживался на протяжении восьми месяцев между ноябрьским перемирием и подписанием Версальского мира.

По справедливому замечанию А. И. Уткина, Запад волновала не большевизация Германии, а геополитический аспект: нахождение ею некой формы союза с Россией: «И немцы начали использовать рычаг этой угрозы для постепенного высвобождения Германии из-под пресса поражения. Германская сторона быстро ощутила возможность использования страха перед вооружившейся новой идеологией Россией». Отношения с Москвой не должны были вызывать подозрений у Парижа, Лондона и Вашингтона. В результате Берлин отказался поднять уровень дипломатических отношений с Советской Россией, отверг ее предложения об экономической помощи и изолировал советских дипломатов.

25 ноября 1918 г. министру иностранных дел Германии была послана радиотелеграмма Г. В. Чичерина, в которой говорилось, что в ответ на радиотелеграмму от 21 ноября, в которой содержалось обращение Германского правительства с вопросом, признает ли Русское правительство нынешнее Германское правительство и согласно ли оно дать обязательство, что будет воздерживаться от всякого воздействия на германское население с целью образования в Германии другого правительства, «Народный Комиссариат по Иностранным Делам указывает, что многократные предложения Русского правительства о восстановлении нормальных отношений между Россией и Германией сами по себе уже предполагают признание нынешнего Германского правительства со стороны Русского». Что же касалось воздействия на германское население, то по мнению Русского Правительства, «гораздо более соответствовало бы достоинству обоих правительств и тем демократическим принципам, которые выставляет Германское правительство, если бы обе стороны не налагали никаких ограничений на заявления и сообщения другой стороны, и что Русское правительство нисколько не возражало бы, если бы в каких-либо радиотелеграммах Германского правительства защищались взгляды и интересы правых эсеров и меньшевиков». Правительство России, как сообщалось далее, было бы даже готово публиковать эти радиотелеграммы в своих официальных изданиях и если бы того пожелало Германское правительство, даже два раза. Хотя Русское правительство нашло бы гораздо более желательным исключить пункт об отказе от воздействия на население (тем более, что это было лишь повторение ст. 2 Брестского договора), тем не менее оно заявило, что если требование является предпосылкой, без которой Германское правительство не согласится на восстановление нормальных отношений с Россией, то Русское правительство готово принять даже это требование. В связи с тем, что все выставленные Германским правительством условия для восстановления нормальных отношений с Россией таким образом удовлетворены, Народный Комиссариат просил Германское правительство указать день, когда русский полномочный представитель Иоффе и персонал полпредства могли бы вернуться в Берлин, а также распорядиться, чтобы русское дипломатическое представительство в Вене и русские дипломатические курьеры могли бы свободно проезжать по территории Германии.

В заявлении Германскому правительству по поводу выполнения Брестского договора Чичерин напомнил, что еще 10 ноября 1918 г. в обращении ко всем рабочим, солдатам и матросам Германии, а затем 12 ноября в обращении к Совету Народных Уполномоченных Германии Советское правительство настаивало на немедленном возвращении российского полномочного представительства в Берлин и восстановлении нормальных отношений между обеими странами. 14 ноября в обращении ко всем Совдепам Германии нарком настойчиво подчеркивал необходимость восстановления дипломатических отношений между обеими странами. 15 ноября состоялся разговор Чичерина и К. Б. Радека по прямому проводу с референтом по внешней политике Совета Народных Уполномоченных Германии Гуго Гаазе. 16 ноября Чичерин сообщил статс-секретарю доктору Зольфу, что все препятствия для отъезда в Германию бывших германских генеральных консулов из России устранены, и поэтому, согласно официальным германским заявлениям, ничто не препятствовало возвращению российского полномочного представительства в Берлин. Упоминалась и изложенная выше телеграмма от 25 ноября. Однако советские предложения о возобновлении двусторонних отношений остались без ответа.

6 декабря 1918 г., получив приглашение от Исполкома Берлинского Совета рабочих и солдат прислать делегацию от ЦИК на Всегерманский Съезд Советов, Чичерин высказал пожелание о скорейшем возвращении российского дипломатического представительства в Берлин и отправки германского дипломатического представительства в Москву. Ответной реакции не последовало. Тем временем германские войска без объявления войны наступали на Латышскую и Литовскую Республики, делали все для подавления недавно завоеванной трудящимися и эксплуатируемыми массами свободы в этих странах и в районе своей оккупации совершая всевозможные зверства и насилия над трудящимся народом, производя систематически настоящие карательные экспедиции, — подчеркнул нарком. Далее Чичерин привел факты, служившие доказательством того, что по отношению к Российскому Советскому правительству Германское правительство нарушало основные принципы, соблюдаемые в отношениях между двумя странами: официальные документы российского Дипломатического представительства были переданы редакции издававшегося в Берлине белогвардейского контрреволюционного русского листка; в здании представительства поселен священник, торговавший бумагами и документами и «для преступных целей» использовавший оставшиеся в канцелярии представительства бланки паспортов. Нарком указывал, что никогда Российское Советское правительство не отступало от сделанных им с начала ноября 1918 г. заявлений с настойчивым требованием устранения навязанных ему Германским правительством конфликтов, так же как и от сделанного им 15 февраля заявления об отсутствии всяких агрессивных намерений по отношению к Германии и планов вторжения в ее пределы. Однако «принимая во внимание все чаще раздающиеся из рядов трудящихся масс Германии требования об установлении самой тесной дружбы с Советской Россией, Правительство РСФСР высказывает твердую уверенность, что недалек тот час, когда эти пожелания претворятся в действительность». Протестуя против утверждений о якобы имевшихся у него враждебных намерениях по отношению к Германии, правительство РСФСР заявляло, что ответственность за искусственно создаваемые конфликты всецело пала на Германское правительство, Российская Советская Республика помышляла лишь о защите против нападений извне и об обороне свободы своего народа и спасении завоеваний революции.

На наш взгляд заслуживает внимания сообщение Л. Троцкого советским руководителям 22 декабря 1918 г.: «Правительство Гаазе печатает в настоящее время документы, изобличающие Вильгельма, как виновника мировой войны. Совершенно ясно, что Гаазе делает свою работу прежде всего, в угоду империалистам Согласия, чтобы завоевать их благоволение». В связи с этим Троцкий считал целесообразным извлечь из архивов министерства иностранных дел те документы (за период с начала войны), свидетельствовавшие о том, что огромная ответственность за развязывание войны легла на союзников. Эти документы он предлагал «распространить по радио».

12 декабря 1918 г. посланная на Всегерманский Съезд Советов советская делегация в составе Бухарина, Иоффе, Радека и Раковского не смогла пересечь германскую границу и вынуждена была возвратиться в Москву. (Правда, Радеку удалось тайно пробраться в Берлин и присутствовать при создании Коммунистической партии Германии — Лиги Спартака 30 декабря 1918 г.) В радиотелеграмме Ковенской) Солдатского Совета Народному Комиссару по Иностранным делам 16 декабря 1918 г., объяснявшей причины, почему въезд советской делегации не был разрешен, сообщалось, что Германское правительство и берлинский Исполком взяли обратно приглашение. Однако «о том, чтобы относиться к делегации как к заложникам, ни у кого не было мысли, и Центральный Совет Восточного фронта протестует против того, что косвенно ему делаются подобные упреки, — говорилось в телеграмме. — Будучи солидарными с русскими товарищами в борьбе против всякого империализма, мы требуем от них, чтобы они предоставили нам самим создание нашего социалистического общества и воздержались от всякого вмешательства в великое революционное движение Германии».

В целом именно заключение мира на Западе в решающей степени подорвало движение к власти крайне левых (единомышленников российских большевиков) в Германии. Их призывы не вызвали общественного отклика. В этом состояла трагедия немецких левых. Но как справедливо отмечают современные исследователи, в еще большей степени это была трагедия русских большевиков, всё поставивших на революционный взрыв в Германии.

 

Обострение «русского вопроса»

Выработку политики Германии в отношении Советской России взял на себя профессиональный дипломат граф Ульрих фон Брокдорф-Ранцау, занявший пост государственного секретаря по иностранным делам. Он предложил достичь соглашения с Западом по экономической реконструкции России. Германскую карту, со своей стороны, попытался разыграть и Ленин. На непродолжительный период времени интересы обеих стран совпали, и Германия и Советская Россия не хотели расширения территории восстановленной Польши. Вместе с тем первые республиканские правительства Германии (Макса Баденского и Филиппа Шейдемана), боровшиеся с левой социал-демократией, не проявляли инициативу на русском направлении, стараясь улучшить свое положение за счет помощи Западу в противоборстве с большевистской Россией. В результате англичане и американцы поддержали укрепление антирусского правительства Ф. Эберта, а французы вынуждены были смириться с усилением позиции Германии в надежде на сдерживание Советской России.

Клемансо из геополитических соображений поддержал максималистские планы Польши в отношении Украины и Литвы. Обретенная Польшей и Румынией с помощью Франции, восточная граница этих стран становилась трамплином для вторжения в Центральную Россию. Французская идея опоры на Польшу предусматривала в качестве западной российской границы Днепр.

10 ноября 1918 г. в редакционной статье газеты Temps говорилось, что Франция должна быть готова встретиться с неведомой Германией, потерявшей армию, но сохранившей свою мощь. Из этого следовало, что мир для Франции означал сохранение военных союзов: в одиночку Франция с Германией не справилась бы; общая граница с немцами была для нее весомым фактором, в отличие от Великобритании и Соединенных Штатов. Отсюда возникал конфликт Парижа с союзниками еще до начала мирной конференции. Французы верили лишь в свою армию (в апреле 1919 г. у Франции еще была полностью отмобилизованная армия численностью 2,3 млн. чел.), хотели иметь надежных союзников, надеялись на центробежные тенденции в рейхе. Экономическому подъему должны были служить германские репарации, но получить их, по мнению французских политиков и военных, можно было, лишь имея Рейнскую область, а это противоречило американскому подходу с его главным тезисом о «праве наций на самоопределение».

Франция, предпочитая видеть Советскую Россию ослабленной, хотела решить дипломатические вопросы, пока «говорили пушки». Она заняла самую жесткую позицию в «русском вопросе»: Россия не могла претендовать на роль противовеса Германии и теряла для Франции свою значимость. В этом качестве заменить Россию должны были новые государства. Форпостом своего влияния в Восточной Европе Франция выбрала Польшу. Таким образом, французская дипломатия хотела видеть сильную Польшу своим оплотом в стратегическом противостоянии с Германией и барьером на пути восстановления германского влияния в России.

Державы Антанты установили строжайшую блокаду Советской России. Большевистское правительство, не признанное державами-победительницами, имевшими опыт (со времен Временного правительства) решать судьбу России без ее участия, не было приглашено на Парижскую мирную конференцию в январе 1919 г. Выдвинутая Францией на конференции идея «санитарного кордона» в отношении России укрепляла позиции Польши и Румынии за счет РСФСР.

После подписания перемирия с немцами Ж. Клемансо, всегда видевшего угрозу со стороны прусского милитаризма, волновала не столько борьба с большевизмом как с политической доктриной, сколько реальная возможность заполнения образовавшегося в России силового вакуума Германией. У стран-победительниц оставался общий интерес: стабилизация обстановки в России и создание в ней правительства, с которым можно было бы достичь соглашения о границах послевоенной Финляндии, Польши, Прибалтийских республик, закавказских государств. Широко известны слова Ллойд Джорджа, что никакого мира не наступит, если мира не будет в России.

Стратегическая линия Великобритании в отношении Советской России, в отличие от Франции, в принципе желавшей восстановления в сильной России консервативного строя для противовеса своему рейнскому врагу, была иной: Лондон желал ослабления России, своего традиционного соперника на Балканах, на Ближнем и Среднем Востоке; он был свободен от обещания России Проливов; уже не опасался давления на Индию с севера. Таким образом, Великобритания взяла на себя лидерство во вмешательстве Запада в российские дела.

Через два дня после подписания перемирия министр иностранных дел Великобритании А. Бальфур провел совещание с ведущими дипломатами и военными по «русскому вопросу», на котором получило поддержку предложение об активной политике на территории России от Мурманска до Кавказа. В «оппозиции» Бальфуру оказались А. Мильнер и Дж. Керзон, считавшие необходимым перенести центр тяжести британских усилий с Балтики на южное направление. Военный кабинет Великобритании пришел к решению «сохранить прежнюю дислокацию войск в Северной России и Сибири, осуществить меры по закреплению в своих руках железной дороги Баку — Батуми, оказать материальную и техническую помощь Добровольческой армии А. И. Деникина, признать в качестве представляющего Россию правительство адмирала А. В. Колчака в Омске, занять Красноводск и расширить британскую зону влияния на территории между Доном и Волгой». Лондон признал независимость Финляндии и прибалтийских государств, стал подталкивать закавказские новоформирования к самоутверждению.

10 декабря 1918 г. Ллойд Джордж выступил инициатором дискуссии по «русскому вопросу». Руководители Военного министерства Великобритании лорд А. Мильнер и сэр Генри Уилсон ратовали за интенсификацию военных действий в Мурманске и других ключевых подходах к России. Бальфур говорил о необходимости поддержать любое правительство в странах-лимитрофах, утвердившееся с английской помощью. В конечном счете британский и французский военные министры, У. Черчилль и А. Лефевр, пришли к выводу, что отныне главная угроза западной цивилизации не германский милитаризм, а русский большевизм. Опасаясь определенного сближения России и Германии (что стало бы геополитической угрозой Западу), страны Антанты видели выход в их столкновении.

16 ноября 1918 г. первая британская эскадра вошла в Черное море. Через несколько дней из базы в Новороссийске они совершили выход в Баку и заняли железнодорожную линию Баку — Батуми. В декабре 1918 г. английские крейсера вошли в гавани Мемеля, Либавы, Риги и Ревеля. Они должны были укрепить антибольшевистские позиции населения и защитить интересы Англии на Балтике. На прибалтийских территориях Лондон поддерживал добровольческий германский «Свободный корпус». Англичане вместе с немцами тщетно пытались остановить продвижение советских войск, которые 3 января 1919 г. вошли в Ригу, а 5-го — в Вильнюс. Красная армия одерживала победы и на юге.

В начале 1919 г. стало очевидно: расчет на то, что союзные силы как организующий фактор и источник материальной и духовной поддержки всех недовольных политикой большевиков с целью их свержения, не оправдался. А между тем, в России в конце 1918 г. находилось около 180 тыс. солдат Антанты, в то время как силы Белого движения в лучшие времена не превышали 400–500 тыс. человек. Но первые во многом оставались сторонними наблюдателями русской кровавой драмы.

Понимая, что тенденцию вывода войск союзников с территории России не переломить, из белого лагеря все чаще слышалось: «Уходите, но денег и оружие дайте!». Однако поставки оружия и снаряжения шли «со скрипом», количество его было недостаточно, а качество оставляло желать лучшего; кредиты были весьма ограничены. Естественной альтернативой силовому решению «русского вопроса» западные политики видели в диалоге с большевиками. Проведенный ими социальный эксперимент хоть и вызывал на Западе полное неприятие, но железная воля большевистского руководства, его политика в земельном вопросе, поддержанная крестьянством, и, конечно, победы Красной армии вызывали невольное уважение даже у врагов. Постепенно в Европе складывалось представление о возраставшей народной поддержке Ленина и его соратников. Следствием стали предложенная В. Вильсоном и Д. Ллойд Джорджем конференция на Принцевых островах в январе — феврале 1919 г. и секретная миссия члена американской делегации в Париже У. Буллита в Москву месяц спустя.

 

Союзники и Белое движение

После военного разгрома Германии страны Антанты увеличили помощь антибольшевистским силам и расширили интервенцию в Россию. Британские и французские десанты высадились в Баку, Батуме и Новороссийске, а французские — в Одессе и Севастополе. Однако четких очертаний курс на свержение большевиков военной силой в среде руководителей держав Согласия не обрел. Франция занимала в этом вопросе более жесткую позицию, Великобритания проявляла осторожность, подчеркивая категорическую невозможность оккупации и завоевания России. Сдержанно вели себя и Соединенные Штаты. Интервенция была скорее средством напугать большевиков и заставить их вести переговоры на условиях Антанты, чем инструментом изменения политического строя, который к тому же не заявил о себе ничем особенным, кроме безоговорочного желания удержать власть даже ценой огромных территориальных потерь и унижения (Брест-Литовский мир).

Участники Белого движения на юге России ожидали помощи прибывшей в ноябре 1918 г. в Новороссийск эскадры военных кораблей союзников. Особые надежды возлагали на Англию. 28 ноября на банкете по случаю прибытия союзников английский генерал И. С. Пуль заявил: «Я послан своей страной, чтобы узнать, как и чем вам можно помочь; с большим удовольствием, с большой охотой мы вам эту помощь дадим». При этом представители английской миссии заявляли русским: «Бросьте вы разговаривать с французами — они только обещают и ничего не дадут. Прикажите прислать нам перечни необходимого для армии снаряжения».

В конце 1918 г. в целом завершилось формирование антибольшевистских фронтов в разных регионах России. В Сибири к тому времени сложился новый центр Белого движения, который возглавил провозглашенный Верховным правителем России адмирал

А. В. Колчак. Сибирский центр Колчака со столицей в г. Омске действовал параллельно с южным, который возглавлял генерал А. И. Деникин. Южный центр на Кубани и Северном Кавказе опирался на Вооруженные Силы Юга России, представлявшие собой объединенные Добровольческую и Донскую армии и состоявшие в основном из кадровых офицеров и казаков. Антибольшевистское сопротивление существовало также на Севере и Северо-Западе (в Прибалтике). Там при поддержке Антанты из остатков частей императорской армии генералы Е. К. Миллер и Н. Н. Юденич создали собственные формирования. Стремясь соединиться с отрядами генерала Миллера и совместными усилиями нанести удар по Москве, в ноябре 1918 г. адмирал Колчак начал поход в Приуралье, однако к концу декабря продвижение его войск было остановлено Красной армией.

Положение белых на востоке России осложнялось тем, что там практически отсутствовали военная промышленность и запасы для армии; под контролем большевиков находились все три существовавших в стране оружейных завода (Ижевский, Сестрорецкий и Тульский). Обеспечение белых боеприпасами было на грани срыва, подвоз затруднялся неразвитостью железнодорожной сети.

В связи с тем, что на юге России к концу 1918 г. сложилось весьма тяжелое положение, в южном центре Белого движения возникла идея иметь специального военного представителя белых армий в Париже политическом центре русской эмиграции. Предполагалось, что интервенция союзных (в частности французских) войск и подвоз военного материала даст возможность предотвратить большевизацию до недавнего времени оккупированных немцами областей и даже, при наличии достаточных сил, перейти в наступление и взять Москву. В декабре 1918 г. с санкции А. И. Деникина в Париж отправился генерал Д. Г. Щербачев, бывший помощник главнокомандующего Румынским фронтом, считавший, как и большинство представителей Белого движения, что вопрос о союзной помощи мог решаться исключительно в военной плоскости, исходя из понятий о союзном военном долге в борьбе против общего «германо-большевистского врага».

Несмотря на то, что консерваторы и некоторые торгово-промышленные круги Великобритании и Франции, имевшие финансовые интересы в России, оказывали влияние на свои правительства в пользу продолжения помощи белым, было очевидно, что размеры этой помощи требуют строгого контроля, а помощь живой силой, как наиболее одиозная форма интервенции, должна быть сокращена, если не прекращена вовсе. Эти страны испытывали тогда мощное социально-политическое давление изнутри, в особенности от левых и левоцентристских группировок и партий, выступавших с требованием прекратить интервенцию в России.

В процессе своего формирования антибольшевистские силы на Севере и Дальнем Востоке получили поддержку союзников через их представителей на местах. На юге и северо-западе страны положение было иным. Там белые части организовались без участия бывших союзников, во всяком случае, без их прикрытия или поддержки. Щербачев, как представитель генерала Деникина, был призван в первую очередь наладить снабжение его армии (и немного позже армии Юденича), так как «союзники не принимали такого участия в этих районах России, какое они принимали на севере и востоке». В начале января 1919 г. Омск заключил соглашение с Францией и Великобританией о том, что снабжение армии Колчака будет идти напрямую через генерала Нокса, представителя Великобритании в Сибири. Представителем союзников на Юге России был Чарльз Бриггс, на Севере — английское военное министерство. В начале февраля Деникин говорил лишь о технической и денежной помощи союзников. К концу марта такое же отношение к союзнической помощи возобладало и в Сибири: «налаживание снабжения через Нокса и Жанена отвечало желанию правительства Колчака получать от союзников главным образом материальную помощь вооружением, обмундированием, деньгами. В соответствии с этим правительство не считало целесообразным делать дальнейшие усилия для получения от союзников помощи войсками». Самыми неблагополучными с точки зрения снабжения были Южный и Северо-Западный фронты: главные склады и производственные базы принадлежали большевикам, но даже те склады во Владивостоке и Архангельске, которые были у белых, несмотря на десятки тысяч тонн материалов, которые они содержали, не могли удовлетворить требования фронтов. Позднее, в сентябре 1919 г., при уходе с Севера англичане топили в Северной Двине автомобили, оружие, снаряды. Заботу о снабжении Добровольческой армии Юга России взяла на себя Великобритания через свою миссию при штабе Деникина. Надо сказать, что история военного участия союзников в российской Гражданской войне — в основном это история участия в ней Великобритании, которая несла основные расходы на помощь белым войскам.

Первый пароход с английскими военными грузами пришел 5 февраля 1919 г. Тогда же прибыл генерал Чарльз Бриггс, назначенный начальником военной миссии при Добровольческой армии. Через несколько дней в Новороссийск прибыли 11 английских пароходов с тоннажем до 60 тыс. т. Однако живой силой англичане деникинцам не помогали — их войска были посланы в Баку, Батум и Туркестан. Материальное снабжение производилось, но финансовой помощи не оказывалось. В мае 1919 г. на вооружение и обмундирование армий Деникина правительство Англии «предназначило 1 млн ф. ст. Летом эти материалы были доставлены. В счет этого же финансирования прибыли также самолеты с английскими инструкторами и обслуживающим персоналом». Осенью последовали дополнительные ассигнования: 7 октября на военное снабжение армий Деникина Кабинетом министров Великобритании было предусмотрено 3 млн ф. ст., а на следующий день парламент согласился предоставить в распоряжение Деникина еще и снаряжение на сумму до 14 млн ф. ст. Так, 24 октября 1919 г. Е. В. Саблин, бывший первый секретарь царского посольства в Англии, а затем фактический представитель правительств Колчака и Врангеля в Лондоне, сообщил министру иностранных дел Омского правительства С. Д. Сазонову из Лондона в Париж: «Узнаю из доверительного источника, что Черчиллю удалось провести через Кабинет (министров) ассигнование генералу Деникину военного снабжения всех видов, в общей сложности до 4 или 6 млн фунтов, с правом, однако, уделения некоторой части генералу Юденичу. Говорят, что это последняя попытка снабжения нас в кредит. Ходят слухи, что по прошествии шести месяцев с сего дня нам придется приобретать все за наличные непосредственно с заводов». Речь шла только о военном снабжении в пределах указанной суммы. В своих воспоминаниях Деникин привел фрагмент речи Ллойд Джорджа в палате общин 5 декабря, в которой упоминалось решение послать России материальную помощь в размере 15 млн ф. ст. Далее Ллойд Джордж заявил, что «помимо этого сделать ничего больше нельзя. Франция не предполагает в дальнейшем брать на себя какую-либо ответственность в этом направлении. Этой же точки зрения придерживается и Италия».

О том, что поддержка, которую оказывала Великобритания белым, не была безусловной, пишет и Р. Пайпс: от нее белые получали финансовую помощь; эскадры британского флота время от времени сдерживали Красный флот; но вместе с тем британские дипломаты убеждали финнов не оказывать помощь белым в их попытке захватить Петроград. Главная заслуга в организации помощи англичан белому Югу принадлежала военному министру У. Черчиллю. Причем это происходило на фоне постоянных противоречий между Черчиллем и министром иностранных дел Дж. Керзоном. Если Черчилля вполне устраивала политика «единой неделимой России» А. И. Деникина, и он полностью делал ставку на его армию, снабжая ее всем необходимым, то Керзон скорее придерживался принципа «разделяй и властвуй» и поощрял сепаратизм, в частности, ратовал за отделение Грузии от России и поддерживал правительство грузинских меньшевиков.

Оценить общий объем поставок англичан позволяет приведенная М. В. Владимирским цифра официальной задолженности деникинцев правительству Великобритании к осени 1919 г.: задолженность составляла 40 млн ф. ст., без учета долгов по торговым операциям. К весне 1920 г. Лондон собирался свернуть кредитование армии Юга и вынудить Деникина перейти на закупки вооружения на собственные средства. Что же касается помощи Франции в период правления генерала Деникина, то следует, видимо, признать справедливыми высказывания по этому поводу самого русского генерала: «Мы ли были недостаточно логичны, французы ли слишком инертны, но экономические отношения с Францией также не налаживались… Англичане, доставляя нам снабжение, никогда не возбуждали вопроса об уплате или компенсациях. Французы не пожелали предоставить нам огромные запасы. Свои и американские, оставшиеся после войны и составлявшие стеснительный хлам, не окупавший расходов на его хранение и подлежавший спешной ликвидации. Французская миссия с августа вела переговоры о “компенсациях экономического характера” взамен на снабжение военным имуществом и после присылки одного-двух транспортов с ничтожным количеством запасов (в ноябре прибыло еще четыре транспорта), В. А. Маклаков телеграфировал из Парижа, что французское правительство вынуждено остановить отправку боевых припасов, “если мы не примем обязательство поставить на соответствующую сумму пшеницу”». Кроме того, Деникин отмечал, что «французская миссия утверждала, что половина расходов по снабжению, доставляемому англичанами, ложится на Францию; английская отрицала это обстоятельство».

История снабжения Северо-Западного фронта отразила всю сложность политического и военного положения Белого движения в разгар Гражданской войны в 1919 г. Так, первые активные выступления генерала Н. Н. Юденича, переоценившего желание союзников помочь России, для привлечения союзной помощи к наступлению на Петроград относятся к декабрю 1918 г., а первые поставки военных материалов прибыли на фронт только в середине августа

1918 г. Проблема снабжения белых армий была в значительной степени политической, а не военно-технической. Вопрос о снабжении армии Юденича упирался в проблему признания независимости Финляндии и Прибалтийских государств. Если Юденич, Щербачев, Миллер были готовы признать независимость Финляндии, то по мнению Сазонова, Колчака и Деникина, только Учредительное собрание было полномочно решить вопрос о ее независимости.

Представитель Омского правительства генерал Н. Н. Головин, посланный 30 апреля 1919 г. в Лондон, во время переговоров с начальником оперативной части английского Генерального штаба генералом Рэдклифом достиг «полного единомыслия по военным вопросам: снабжению, использованию и перевозке военнопленных в белых армиях». Однако когда вопрос коснулся независимости Эстонии, Головин сказал Рэдклифу, что об этом не может быть и речи. В беседе с Черчиллем этот деликатный вопрос не обсуждался, и, касаясь снабжения белых армий, Черчилль отметил, что оно будет продолжено. В своем докладе Сазонову от 6 мая Головин писал: «Общее впечатление, которое я вынес из этой беседы, превзошло все мои ожидания. В Черчилле мы имеем не только симпатизирующего нам человека, но энергичного и активного друга (…) между прочим он сам выразился так: “Я сам исполняю распоряжения Колчака”». В частном же письме Сазонову он подчеркнул весьма характерную и важную особенность английской помощи: Черчилль избегает какой-либо огласки своей деятельности в помощь белым, чтобы не создавать трений между ним и левыми общественными кругами, но он, как С. Хор и другие консервативные политики и военные, готов помогать и дальше — англичане «боятся слов, — но не боятся по секрету делать». Помощи со стороны англичан все же не последовало в значительной степени из-за сложной внутриполитической обстановки и в связи с теми трудностями, с которыми сталкивался Черчилль, стараясь помочь белым. Для русского военного представительства это означало поиск новых источников снабжения, на этот раз в Соединенных Штатах Америки.

Американские власти официально не финансировали Белое движение России. Но и, делая ставку на А. В. Колчака, не препятствовали послу Б. А. Бахметеву делать это через счета Российского посольства, контролируя затраты. Подсчитано, что на финансирование Белых движений Бахметев потратил около 50 млн долл. Из этой суммы почти ничего не было выделено движению белого Юга, финансировали в основном белую Сибирь, экономика которой и так была в сравнительно благополучном положении благодаря золотому запасу, отбитому у красных в Казани. Лишь в конце октября 1919 г. в докладах Бахметева Сазонову из Вашингтона впервые упоминается добровольческое движение Юга: «Американцы все больше и больше интересуются всем тем, что происходит на Юге России» . Деникин писал: «…единственная помощь, которую нам оказывали американцы — правительство и общество, — помощь весьма щедрая, заключалась в доставке нам медицинских и санитарных запасов». Такая помощь поступала по линии Красного Креста. Конечно, следует иметь в виду специфику американского законодательства, запрещавшего помощь антибольшевистским силам в скрытой форме. Так, генерал Н. Н. Головин писал адмиралу А. В. Колчаку: «Сравнивая отношение к России Америки и Англии в вопросе снабжения, докладываю мое личное впечатление, что правительство последней по своему общему государственному устройству обладает несравненно большими возможностями в скрытых формах приходить нам на помощь. Американское правительство не может вести подобной скрытой политики, которая в полной мере не отвечала бы настроениям конгресса и общественного мнения».

Помощь от правительства США антибольшевистским силам шла по двум направлениям: закупки военной техники и снаряжения на средства российского посольства, оставшиеся в виде кредита Временному правительству, а также гуманитарная помощь по линии Красного Креста. Добровольческие вооруженные силы в значительной мере создавались на иностранные деньги, но в дальнейшем поддерживались не финансами, а материальным снабжением. Так, в финансовых документах генерала М. В. Алексеева среди поступлений от иностранных доброжелателей упомянуты взносы французской миссии в январе 1918 г. Поступлений от англичан в тот период не отмечено. Английский представитель Б. Локкарт также подтверждал, что на протяжении многих недель финансирование русских антибольшевистских организаций было предоставлено французам. После 4 августа 1918 г., когда союзники высадились в Архангельске, Локкарт принял часть финансирования на себя. Именно летом 1918 г. денежные фонды из Европы приходили через Локкарта, и он распределял их, отчасти по своему усмотрению, отчасти согласно распоряжениям английского премьер-министра Д. Ллойд Джорджа, который давал их Локкарту на основании его же, Локкарта, шифрованных телеграмм. Подтверждала это и Н. Берберова. По ее словам, среди получателей английской помощи был не только генерал Алексеев, в ту пору возглавлявший вместе с генералом Л. Г. Корниловым Белое движение Юга, но и Б. В. Савинков, и патриарх Тихон.

По мнению М. В. Владимирского, не может быть гарантии отсутствия и денежной подпитки правительств Деникина и Врангеля от государств-союзников. В связи с этим он приводит высказывание Ллойд Джорджа 13 февраля 1919 г. в палате общин о помощи, оказываемой деньгами и снаряжением всем правительствам, боровшимся с большевиками, как о свершившемся факте. Видимо, в первую очередь, премьер-министр имел в виду финансирование белого Севера, для которого были отпечатаны специальные рубли с гарантией обмена их на фунты стерлингов.

С середины 1919 г. отношение английских властей к антибольшевистским силам в России стало меняться. После поражения Колчака и Деникина и двух неудачных походов Н. Н. Юденича на Петроград Ллойд Джордж, сторонник более гибкой и реалистичной политики, посчитал нецелесообразным снабжать далее Белое движение продовольствием и оружием. Принятию такого решения способствовало движение рабочих против интервенции. Немедленно отозвать все английские войска из России требовали Национальный союз текстильщиков, Союз паровозных кочегаров и машинистов, Национальный союз механиков, а также один из крупнейших профсоюзов — Федерация горняков. Независимая рабочая партия (входившая в состав Лейбористской партии Великобритании) в апреле 1919 г. выступила с требованием отозвать все сухопутные и военно-морские силы из России. Daily Herald, отражавшая ее взгляды, писала 27 мая 1919 г., что в редакцию поступали многочисленные резолюции рабочих организаций, выступавших против интервенции в Россию и против сохранения воинской повинности. В британской армии в 1919 г. были случаи, когда солдаты и матросы выступали за прекращение военных операций против Советской России. Лозунг «Руки прочь от России!», видимо, сыграл свою роль, препятствуя получению белыми силами более эффективной помощи Запада.

В июле 1919 г. Лондон принял решение о выводе своих воинских подразделений из России. Еще в апреле 1919 г. английские и французские части оставили Крым и Одессу, в конце лета — Баку. В сентябре — начале октября 1919 г. были эвакуированы британские войска из Мурманска и Архангельска, а вскоре — из Закавказья и Туркестана. Вместе с тем, подобные действия не означали отказа ведущих стран Запада от конфронтационного политического курса в отношении Советской России. 10 октября 1919 г. Верховный Совет Антанты объявил о начале экономической блокады большевистской России. Однако эта политика не привела к ожидаемым результатам, и уже 16 января 1920 г. решение Верховного Совета по инициативе Ллойд Джорджа было отменено.

Военные неудачи Деникина осенью 1919 г. напрямую сказались на отношении союзников к Белому движению; в ноябре премьер Ллойд Джордж заявил, что всякая поддержка генералу Деникину прекратится в марте следующего года. Это было равносильно заявлению большевикам: «Погодите до весны, а затем наступайте до победы». Однако в начале 1920 г. преимущество Красной армии над силами белых оказалось настолько очевидным, что ее наступление заставило Деникина отойти к Черному морю. Дальнейшие события описаны В. А. Маклаковым: «За несколько дней до отставки Деникина адмирал Робек от имени английского правительства обратился к Деникину с заявлением, что англичане находят, что гражданская война в России более нетерпима и потому они предлагают Деникину сдать Крым большевикам, а за это англичане обещают ему добиться у большевиков личных гарантий для его армии и его сторонников, а для желающих — и помощь в эвакуации… Так Врангель вступил во власть. Для него было очевидно, что если это предложение англичан стало бы общеизвестным, то его фронт рухнет так же быстро, как и деникинский; добровольцы, прибывшие в Крым, не были вовсе в блестящем виде, а местное население, особенно в Севастополе, было уже достаточно распропагандировано. Тогда Врангель договорился с англичанами, что он принимает их предложение, но исполнение его просит отсрочить на 2 месяца с обязательством за эти два месяца держать это в абсолютном секрете. Его задачей было выиграть время. Если он устоит два месяца, то он надеялся и привести в порядок войска, и успокоить немного Крым, и в дальнейшем решить вопрос о его эвакуации или о каком-либо ином соглашении не в том состоянии крайности, в котором это пришлось бы делать теперь. Так состоялось это соглашение с англичанами, и Врангель принялся за работу».

Весьма сложные взаимоотношения с англичанами заставили П. Н. Врангеля начать переговоры о помощи с французами, в частности, по вопросу о предоставлении Францией займа его правительству. Однако получить заем не удалось, несмотря на признание Францией правительства Врангеля де-факто. Долг правительства Врангеля за французские поставки вооружения и продовольствия был погашен за счет продажи французами русских кораблей, на которых в ноябре 1920 г. эвакуировались белые из Крыма, а также присвоения Францией большей части золота, переданного по условию Брестского договора Германии (122,8 млн золотых руб.), а затем оказавшегося во Франции. Как известно, не состоялось и признание союзниками правительства А. В. Колчака в качестве Всероссийского правительства. Как было заявлено российскому поверенному в Лондоне чиновником британского МИД Грегори, хотя «признание адмирала Колчака настоятельно необходимо», Ллойд Джордж «не окончательно уверен в падении большевиков и не уверен в намерениях русских национальных вождей установить в России демократический режим». Однако главная причина состояла в осенних военных неудачах колчаковцев, снявших с повестки дня вопрос о доверии союзников к Верховному правителю.

Свой вклад в события тех лет на территории белой Сибири внесли и спецслужбы, в частности, союзники вели там активную разведывательную и подрывную работу. Под прикрытием экономических миссий и общественных организаций активно действовали американские спецслужбы. Их цели не являлись секретом для колчаковских органов безопасности. В апреле 1919 г. было установлено, что на Дальнем Востоке американцы имели связь с большевистскими и эсеровскими организациями, осенью интервенты вошли в контакт с чехословаками и решили поддержать правых эсеров, ограничив свою роль ассигнованиями крупных денежных сумм. Массированную разведку на территории Сибири и Дальнего Востока вела и Япония. Оценивая итоги японской интервенции, генерал-майор Такиуки указал на значимость разведывательных действий в России и весьма откровенно заявил: «О сибирской экспедиции 1918–1919 гг. говорят, что это не что иное, как попусту выброшенные 700 миллионов иен. Но это не совсем так. В то время в Сибири работали офицеры из всех полков Японии, которые занимались изучением края. В результате те местности, о которых мы ничего не знали, были изучены, и в этом отношении у нас не может быть почти никаких беспокойств…». Попытки ограничения поездок представителей интервентов в районы боевых действий иногда предпринимались. Но в основном деятельность контрразведки по борьбе с американским и японским шпионажем сводилась к наблюдению: белые власти не хотели осложнять и без того непростые отношения с союзниками. Советская разведка не располагала достаточными силами и средствами, в частности не имела опытных кадров, делая ставку на массовую заброску агентуры. Для сбора сведений в колчаковском тылу вербовались возвращавшиеся домой из австрийского и германского плена офицеры и солдаты.

 

Русские дипломаты в борьбе за Россию

Непризнание Западом правительства Колчака привело не только к тому, что остались нерешенными вопросы о разных формах поддержки Белого движения, но и как следствие — русского представительства в Париже. На этапе подготовки к мирной конференции Франция предложила посреднические услуги по своего рода «опеке» России. Это предложение не устраивало русские эмигрантские круги, выступившие за доступ на Парижскую мирную конференцию группы известных политических деятелей всех прежних режимов России, представителей Белого движения. Инициаторами были Б. А. Бахметев и В. А. Маклаков, представлявшие Временное правительство в Вашингтоне и Париже. В январе 1919 г. для контактов с лидерами держав, приехавшими в Париж для участия в мирной конференции, была определена Русская политическая делегация, которую возглавил бывший председатель Временного правительства России Г. Е. Львов, в ее состав входили министр иностранных дел Омского и Екатеринодарского правительств С. Д. Сазонов, посол России во Франции В. А. Маклаков, Председатель Временного правительства Северной области Н. В. Чайковский. Полноправное участие в мирной конференции всем им казалось вполне естественным. Для этого съехавшиеся в Париж дипломаты, политики, военные, предприниматели, представители общественности образовали в конце 1918 г. Русское политическое совещание (РПС). Однако представителей России на открывшуюся 18 января 1919 г. конференцию не пустили. Их оставили в роли неформальных советников на те случаи, когда главы держав-победителей либо не знали, что предпринять, либо опасались, что будущая Россия обид не простит. Ни одна из западных стран не выдвинула идею пригласить Советскую Россию на конференцию. В начале работы конференции министр иностранных дел Франции С. Пишон указал, что главные ее участники не признают и не позовут в Париж ни представителей Москвы, ни представителей Омска. Все главные проблемы на форуме решала четверка: В. Вильсон, Д. Ллойд Джордж, Ж. Клемансо, В. Орландо.

Требование гарантии того, что будущая Россия станет демократической, было средством давления стран-победительниц на вождей Белого движения. Британские и французские политики умело воспользовались процессом образования на окраинных территориях бывшей Российской империи республик, требовавших не только независимости, но и усиления за счет ее земель. Наибольшую активность в этом заняли приславшие в Париж свои делегации правительства Азербайджана, Грузии, Северного Кавказа, Эстонии, Латвии, Литвы, Белоруссии и Украины. Фактически политики западноевропейских держав поощряли окружение будущей России («белой» или «красной») поясом государств, который стал бы преградой на пути «русской экспансии». После встречи с министром иностранных дел Франции Маклаков докладывал в Омск 2 февраля 1919 г.: «В пользу отторжения Бессарабии ведется путем печати и всякого иного воздействия на политические круги и общественное мнение интрига Румынского правительства. Поляки агитируют в смысле приобретения на началах федерации Литвы, части Белоруссии, населенной католиками, и всей Восточной Галиции. Положение Кавказа для меня недостаточно ясно, но с этой стороны нам может угрожать опасное осложнение». Финляндия требованиями признания независимости не ограничивалась: «Финны добиваются выхода к Ледовитому океану в смысле присоединения Печенги, что представляется недопустимым. “Самоопределение” Карелов скрывает претензии на части Олонецкой и Архангельской губернии», — развивал свою мысль министр иностранных дел С. Д. Сазонов в послании от 20 июня 1919 г.

США довольно последовательно отстаивали принцип территориальной целостности России. Причем в основе такой позиции лежали не только практические соображения: несоответствие процесса «атомизации» большого многонационального государства вильсоновским планам послевоенного мироустройства; понимание, что возникшие малые государства попадут под опеку Лондона или Парижа, с которыми интересы Вашингтона совпадали далеко не во всем. Американский президент, видимо, «не был чужд идеальных побуждений и, памятуя о традициях “русской дружбы” со времен Войны за независимость США, не желал воспользоваться бедственным положением, в которое попал традиционный геополитический партнер Америки».

Полномасштабной поддержке Белого движения мешали традиционные опасения Запада, как говорил В. А. Маклаков, тень старой России, которая сама по себе уже вызывала недоверие. Всяческие напоминания о потенциальной силе России были ослаблены русской разобщенностью. А. Ф. Керенский и его соратники в Париже выдвинули лозунг: «Ни Колчака, ни Ленина», потребовав от Вильсона вмешаться в русскую политику на стороне социал-демократии и посеяв у него сомнение в отношении признания Колчака.

Союзники согласовали позиции по отношению к Белому движению во время дискуссии о признании Омского правительства в мае — июне 1919 г. 27 мая С. Д. Сазонов сообщил в Омск условия западных держав, составив 3 июня проект ответа. В вопросе будущего демократического устройства России (созыв Учредительного собрания, развитие местного самоуправления, демократические права граждан) больших разногласий между участниками антибольшевистской коалиции не было; они возникли по национальному вопросу. Желая сыграть роль посредников между сопредельными государствами и Россией, страны-союзницы навязывали Лигу Наций в роли инструмента для решения и пограничных споров России с Польшей и Финляндией, и вопроса о существовании независимых балтийских государств. России настоятельно рекомендовалось вступить в эту международную организацию. Сазонов решительно отстаивал суверенитет своей страны, заявляя, что только Учредительное собрание вправе решать вопрос об образовании новых государств на входивших ранее в состав Российской империи территориях; вопросы о границах с соседними республиками — предмет двусторонних договоренностей России с ними. И только в случае их провала предполагалось посредничество Лиги Наций. Каждое из этих положений разрабатывалось Русским политическим совещанием и было изложено в документах, обращенных к руководящим органам Парижской конференции. Относительно Польши учитывалось обустройство ее границ «по этнографическому принципу», так как включение в нее литовских, белорусских, украинских земель, где поляки составляли меньшинство, создавало почву для будущих этнических и международных конфликтов. Независимость Финляндии могла быть законно освящена только Учредительным собранием при обеспечении безопасности России. Балтийским государствам предлагалась широкая автономия в составе будущей демократической России. В Бессарабии с большинством молдавского населения предлагалось провести референдум для определения их желания войти в состав Румынии — при беспристрастном контроле Лиги Наций. Возможность вступления в нее для России предусматривалась только на равных условиях с другими великими державами. 4 июня 1919 г. из Омска пришел ответ на заявление держав от 27 мая. Лидеры великих держав подтвердили 12 июня, что намерены распространить на адмирала Колчака и присоединившихся к нему (т. е. Екатеринодарское и Архангельское правительства) помощь, но, как и сообщалось выше, признание находилось в прямой зависимости от успехов колчаковских войск, которые вскоре сменились поражениями.

Осенью 1919 г. на Западе стала доминировать тенденция сворачивания помощи Белому движению. Возрождение сильной России, независимо от ее политического строя, противоречило интересам стран Запада. Член Уфимской Директории генерал Болдырев в свое время писал: «Я убеждаюсь все больше и больше, что возрождения и объединения России прежде всего и более всего не хотят союзники. Собирать и укреплять раздробленного на части 180-ти миллионного колоса, бывшего в течение стольких веков пугалом Европы, силами и средствами той же Европы, — шальная мысль, которая могла родиться только в сознании оглушенной революцией интеллигенции».

Для ограждения Европы от большевизма у западных стран после военных поражений Белого движения осенью 1919 г. появились другие методы: экономическая и дипломатическая блокада Советской России, «санитарный кордон» и надежда на эволюцию советского режима.

Проигравшие открытое сражение за Россию, белые дипломаты были уверены, что все «блокады» и «санитарные кордоны» вокруг Советской России, ее «дипломатическое непризнание» — «оружие слабое и против большевиков не сработает, потому что над всеми идейными мотивами “возобладает деловой (читай — шкурный!) интерес европейцев”: “Мы не можем скрывать от себя того обстоятельства, говорилось в одном из обращений весной 1920 г., — что проявляемое западноевропейскими державами стремление положить предел гражданской войне в России вызвано далеко не только заботами о благе русского народа, а столько же эгоистическими попытками обеспечить себе снабжение русским сырьем”».

Экономические интересы вели, в свою очередь, к дипломатическим контактам. Б. А. Бахметев был прозорлив, говоря, что, окружение Советской России поясом враждебных республик вызовет всплеск патриотических настроений и лишь усилит большевистский режим, «агония» которого продлится десятилетия, а во внешней политике Россия переживет «возрождение империалистических устремлений».

Итак, первым шагом к решению «русского вопроса», как надеялись союзники, должен был стать приход их войск в Россию «для ее защиты от порабощения Германией». Однако соглашение о прекращении военных действий в Первой мировой войне, превратившее оккупацию союзников в прямое вмешательство в дела России, обострило их разногласия в «русском вопросе», но не помешало достичь в конце 1918 г. соглашения о целесообразности использования побежденной Германии для урегулирования этого вопроса, а в начале 1919 г. — прийти к необходимости союзной интервенции в России.