Россия и союзники после войны

Советская Россия встретила 1919-й год в условиях крайней напряженности внутренней и международной обстановки. Ленин и другие советские руководители были уверены, что как только боевые действия на Западе будут завершены, начнется «крестовый поход» против большевистского режима со стороны и победителей, и побежденных. Командование Красной армии ожидало массированной интервенции военных сил союзников в поддержку белых. Однако массированное вторжение союзники проводить не планировали. Великобритания, в частности, не могла себе позволить, по словам Бальфура, «наблюдать, как ее вооруженные силы после 4-х лет напряженных боевых действий растворяются в бескрайних просторах России, чтобы провести политические реформы в стране, которая уже не является ее военным союзником». Такой позиции придерживалась и Франция.

9 января 1919 г. агентством Рейтер было опубликовало решение британского военного кабинета «более не посылать войска в Россию, за исключением технических частей в количестве, которое будет признано необходимым». Но это были лишь попытки успокоить те слои населения западных стран, которые выступали против интервенции в Советской России. В январе 1919 г. в Лондоне состоялась национальная конференция рабочих организаций, выдвинувшая лозунг «Руки прочь от Советской России!», позднее, в сентябре, был создан национальный комитет под тем же названием. Между тем британское и другие союзные правительства воплощать в жизнь решение не посылать в Россию войска не собирались. На вопрос, как долго будут продолжаться операции союзников в России, не может быть дан ответ, писала The Manchester Guardian 10 января 1919 г., но очевидно, что это будет одна из первых тем на Мирной конференции. Тем временем общее число союзных войск на Севере России достигало 20 тыс. человек, около половины из них были британцы; численность союзных войск в Сибири, которые находились под японским или французским командованием, доходила до 72 тыс., из них 2 или 3 тыс. — британцы.

1919 г. принес Советской России господство внутри страны, но перед ней встала задача собственного выживания, так как она лишилась поддержки пролетарских масс в Центральной и Западной Европе: потерпела поражение революция в Берлине, Баварии и Венгрии; окончились неудачей забастовки во Франции и Италии. С начала года практически прекратились межгосударственные связи и контакты между Россией и Германией. Усилия НКИД РСФСР были направлены на спасение нового государственного строя в стране. Причем многим его сотрудникам приходилось делать это буквально с оружием в руках: они были мобилизованы в армию и отправлены на фронт. Трудности с кадрами, имеющими опыт дипломатической работы, были огромными.

25 апреля 1919 г. на заседании Коллегии НКИД, созданной в сентябре 1918 г., было принято решение о распределении работы между членами Коллегии. Было решено, что нарком Г. В. Чичерин будет вести дела Центральноевропейских держав и Польши, М. М. Литвинову предписывалось вести дела, касающиеся Великобритании, Франции, Италии, Америки, Скандинавских стран, Финляндии. Неоднократно Чичерин от имени советского правительства обращался к правительствам Великобритании, Франции, Италии, Японии и США с нотами о начале переговоров по урегулированию всех спорных вопросов (ноты 17 января, 4 и 18 февраля, 7 мая 1919 г.). Так, в ноте правительствам Великобритании, Франции, Италии, Японии и США 17 января 1919 г. говорилось, что правительство Российской Советской Республики не видит, чтобы до сих пор отказ посылать войска в Россию выразился в действиях. «Как и раньше, военные силы держав Антанты пытаются проникнуть в сердце России с севера, как и раньше, они поддерживают мятежников, нападающих на Россию со стороны Сибири и в районе Дона. Они вторгаются на западе и на юге в молодые Советские Республики, вновь образованные и объединенные с Российской Советской Республикой тождественностью политической формы и социальной структуры, и они поставляют военный материал всем мятежникам против Советской власти». В ноте были поставлены вопросы правительствам западных стран: скоро ли за упомянутыми выше декларациями последуют действия, им соответствующие, каковы будут эти действия и когда будут начаты переговоры между правительствами держав Антанты и правительством Российской Советской Республики? Ответа на эти вопросы, как и на другие советские ноты, получено не было.

Отношение Великобритании к правительству Советской России было непоследовательным. Протоколы заседаний, фиксирующие прения в британском кабинете министров, свидетельствовали о весьма разнонаправленных его действиях. Эти же источники подтверждали, что даже опубликованные в английской прессе сообщения о зверствах большевиков, в частности об убийстве царской семьи, вызвав всеобщее возмущение, существенного влияния на британскую политику не оказали. В начале 1919 г. британским премьер-министром Д. Ллойд Джорджем был выдвинут общий план действий в отношении России, из которого следовало, что пытаться завоевать Советскую Россию силой оружия невозможно; поддержка Белому движению должна оказываться постольку, поскольку на территориях, контролируемых Деникиным и Колчаком, население выказывает антибольшевистские настроения; военные силы не должны использоваться для реставрации царского режима в России. Идея британского военного участия была одобрена, и было выбрано несколько его форм: снабжение антибольшевистских сил военной амуницией, обмундированием и вооружением вплоть до танков и самолетов, в основном из оставшихся на складах со времени Первой мировой войны; содержание на российской территории военного и военно-морского контингента Великобритании, основной задачей которого называли несение сторожевой службы и обеспечение блокады, с правом в случае непосредственной угрозы вести оборонительные бои; подготовка офицерского состава для белых армий; эвакуация остатков разбитых белых частей.

Франция была более последовательна в своем антикоммунизме, чем другие великие державы. Однако поддержка, оказываемая ею Белому движению, выглядела скорее символической. Лидеры Франции не очень-то верили в успех белых и уже в марте 1919 г. побуждали союзников предоставить антибольшевистское движение его судьбе и заняться превращением Польши и Румынии в «заграждение из колючей проволоки», чтобы сдерживать коммунизм. Основой заграждения должна была стать Польша, ей предназначалась роль изолятора между Россией и Германией. В сентябре 1919 г. французами было объявлено, что они прекращают все поставки белым в кредит и согласны продолжить их только за деньги или в обмен на товары.

Соединенные Штаты придерживались мнения, что после подписания перемирия союзникам не следовало оставлять войска на территории России: их надо было вывести, предоставив русским возможность самим улаживать внутренние распри. Помимо невмешательства В. Вильсон придерживался принципа непризнания советского правительства и сохранения территориальной целостности России. Следует отметить, что американцы считали Б. А. Бахметева русским послом до 1922 г., хотя в январе 1919 г. представителем в эту страну советским правительством был назначен Л. К. Мартенс.

Политика Японии в отношении России была последовательной и незамаскированной: она собиралась воспользоваться российской смутой для захвата и присоединения Приморья.

Белые армии особенно ощутили себя покинутыми при оставлении союзниками северных портов: в конце сентября 23 тыс. человек союзных войск и 6500 русских вывезли из Архангельска; находившийся в Мурманске контингент отбыл 12 октября 1919 г. Их место заняли 4 тыс. британских добровольцев. Чтобы защитить своих людей во время эвакуации, генерал Айронсайд отдал приказ о наступлении, в котором приняли участие британские и русские добровольцы; операция эта проводилась 10 августа и стоила британцам 120 жизней. Всего потери Великобритании за время оккупации ею Русского Севера составили 327 чел.; Америка потеряла 139 солдат и офицеров (всех вследствие ранений и несчастных случаев).

Страшились союзники и победы белых. Ллойд Джордж не случайно часто вспоминал Дизраэли, предостерегавшего против огромной растущей России, сползающей, подобно леднику, в сторону Персии, границ Афганистана и Индии, как против наибольшей опасности, с которой могла бы столкнуться Британская империя. Борьба за воссоединенную Россию оказывалась, таким образом, не в интересах Великобритании. В марте 1920 г. она предъявила новому главнокомандующему Белой армии на территории России генерал-лейтенанту барону П. Н. Врангелю требование прекратить всяческие военные действия, лишив его помощи. В апреле 1920 г. начальником английской миссии в Севастополе генералом Перси барону была вручена нота, полученная британским верховным комиссаром адмиралом де Робеком от министра иностранных дел лорда Керзона, в которой белых призывали немедленно прекратить «неравную борьбу»: со своей стороны королевское правительство предлагало вступить в переговоры с Москвой в расчете добиться для белогвардейцев общей амнистии. Генералитету было дано обещание предоставить убежище в Великобритании. В случае отказа белых от сделанного предложения, англичане грозились прекратить оказание какой бы то ни было помощи. В своем ответе Врангель, понимая, что рассчитывать на победу в создавшихся условиях невозможно, подтвердил готовность пойти на прекращение огня и эвакуироваться из Крыма при условии, что союзники гарантируют убежище не только ему и командному составу, но и всем, кто предпочтет оставление Родины «принятию пощады от врага». Ответа Великобритании на это требование не последовало.

20 октября 1920 г. Красная армия начала наступление на Крым; 14 ноября Гражданская война формально закончилась: 83 тыс. военных и гражданских беженцев погрузились на 126 британских, российских и французских кораблей и отбыли в Константинополь. Однако до того, как это произошло, в Советской России и в Европе совершились важнейшие для их судеб события.

 

«Тайна Принцевых островов»

К середине января 1919 г. британские военные, разведка и дипломаты представили Д. Ллойд Джорджу оценку ситуации в Советской России, согласно которой позиции последней были достаточно сильны, и большевики, осознав невозможность поднять революционный мятеж в соседних странах, выразили готовность участвовать в международных переговорах. 19 января британский премьер предложил созвать всеобщую конференцию враждующих представителей политических фракций России. Правительство Великобритании обратилось к советскому правительству, к Колчаку, Деникину, Чайковскому и «правительствам экс-русских государств» с предложением воздержаться от дальнейшей агрессии, враждебности и репрессий как условия приглашения в Париж для дискуссий с великими державами по поводу переговоров об условиях постоянного мирного урегулирования. Министр иностранных дел Франции С. Пишон готов был слушать только тех русских, кто нашел пристанище на Западе. В отличие от Ллойд Джорджа, который в начале 1919 г. все больше склонялся к мысли, что в решении «русского вопроса» лучше всего было бы предоставить возможность самим русским устранить свои противоречия. Британский премьер-министр и президент США были близки к тому, чтобы иметь дело с большевиками как де-факто правительством России. Французы и итальянцы (Клемансо, Пишон и Соннино) на этом этапе отрицали всякую возможность контакта с большевистским правительством. Позицию Пишона, заявившего, что французское правительство не сотрудничает с преступниками, поддерживали итальянцы и японцы.

Английская дипломатия прилагала большие усилия, чтобы переманить на свою сторону Италию, которая решила с самого начала Парижской конференции не придерживаться «грандиозных схем» и больше думать о собственных национальных интересах: австрийской территории, получении новых городов-портов на Адриатике, усилении в собственном регионе. Итальянцы практически не интересовались проектом международной организации, все, что им было нужно, — благоприятные для них границы на севере и северо-востоке. Особый интерес они проявляли к порту Фиуме. Принцип национального самоопределения их интересовал в меньшей степени: Рим желал получить земли, где большинство населения не были итальянцами. 22 апреля 1919 г. итальянская делегация покинула переговоры.

Англичане думали об укреплении единства империи, получении германских колоний, но прежде всего их интересовало создание в Европе прочного баланса сил, при котором ни Германия, ни Франция не были бы региональными гегемонами. Великобритания была заинтересована и в том, чтобы на востоке Европы не было сильного государства, с интересами которого пришлось бы считаться. Наиболее активными сторонниками жесткой политической линии в отношении Советской России были У. Черчилль, министр колоний А. Милнер и Дж. Керзон. Франция желала вернуть капиталовложения, утраченные ею вследствие большевистской экспроприации и отказа Советской республики от финансовых обязательств, а также предотвратить сближение последней с Германией.

Однако собравшиеся в Париже в начале 1919 г. государственные деятели были весьма обеспокоены тем, будет ли вообще в России единое правительство. Из-за того, что враждующие российские стороны не могли сами разобраться между собой, союзники решили договариваться с Москвой.

Франция отказалась предоставить в Париже гостеприимство предложенной Ллойд Джорджем (с согласия В. Вильсона) конференции с участием противоборствующих в Гражданской войне в России сил; ее проведение назначили на Принцевых островах, неподалеку от Константинополя. Любопытный штрих: высланный в январе 1929 г. из СССР Л. Троцкий жил именно на Принцевых островах.

Москва, как известно, приняла приглашение, но из-за отказа лидеров Белого движения конференция не состоялась. Видимо, зависевшие от союзников белые сделали это не без их помощи, особенно учитывая позицию французского правительства, выступавшего против встречи на Принцевых островах. Черчилль, занимавший в то время пост военного министра, обещал военную поддержку независимо от того, явятся белые на переговоры или нет. Вильсон, при молчаливом содействии Ллойд Джорджа, попытался наладить прямой контакт с Москвой, послав с секретной миссией Уильяма Буллита, в то время сотрудника американской разведывательной службы в Париже, который в 1933 г. стал первым американским послом в СССР. 14 марта 1919 г. Буллиту был вручен список условий, при соблюдении которых советское правительство было готово заключить мир с белыми; самым значимым было условие немедленно прекратить помощь Белому движению. Но миссия Буллита стараниями французской оппозиции и опасениями Ллойд Джорджа была сведена на нет.

В направленном 31 января 1919 г. Г. В. Чичериным С. Пишону сообщении по поводу созыва конференции представителей «всех русских правительств» на Принцевых островах было упомянуто полученное 29 января краткое изложение беседы В. А. Маклакова с представителями американской прессы, в котором отмечалось, что в ответ на приглашение на мирную конференцию Чичерин запросил «гарантии и уточнения». Нарком выразил удивление по поводу подобного утверждения, так как ему был известен по этому вопросу лишь один подписанный им документ — радиограмма, направленная 24 января российскому дипломатическому представителю в Стокгольме В. В. Воровскому и переданная в Париж газете Le Populaire. В ней Чичерин просил Воровского представить ему точные сведения о «так называемом приглашении», о котором его не информировали и о котором ему было известно только по сообщениям в печати; Чичерин также просил Le Populaire прислать ему сведения по этому вопросу. «Мне неизвестно, — писал Чичерин, — каким образом, через газету “Попюлер” или из каких-либо других источников, господин Маклаков узнал об этом документе, который не предназначался ни для него, ни для французского правительства. Во всяком случае он толковал его слишком вольно, так как просьба дать “гарантии и уточнения” могла быть направлена мною только французскому правительству и только в связи с дипломатическим документом, который я получил бы от него». «Между тем, до сегодняшнего дня, 31 января, я не получал от этого правительства никакого официального документа, — продолжал Чичерин. — Я не мог не только предъявлять какое-либо требование, но и что-либо отвечать в связи с приглашением “всем русским правительствам”, которого я не получал».

В упомянутой Г. В. Чичериным телеграмме В. В. Воровскому 24 января 1919 г. была изложена просьба прислать всю информацию по вопросу конференции на Принцевых островах в Мраморном море. Между тем в этой телеграмме сообщалось, что выбор отдаленного от европейских политических центров уединенного острова в качестве места для конференции может иметь целью только окружение ее непроницаемой тайной или создание ей искусственной и пристрастной гласности, так как выбор сторон, которым было разрешено участвовать в этой конференции, целиком находился в руках держав Антанты. «Конференция, проведенная в подобных условиях, никоим образом не может привести к успокоению ни в России, ни в сознательной части рабочего класса других стран; следовательно, сообщение о подобном решении держав Антанты кажется нам неправдоподобным».

Неясными представлялись и цели созыва этой конференции: «Если державы Антанты желают умиротворения, то единственным средством для достижения этого было бы их невмешательство во внутреннюю борьбу, и это — единственное, что мы желаем. Арбитраж третьих держав в целях прекращения борьбы невозможен, когда эта борьба ведется против крайней реакции и против монархистов», — отмечал Чичерин. Довольно странным казалось предложение об оказании добрых услуг с целью арбитража, исходившее от правительств, принимавших участие в борьбе против Советской России и оккупировавших часть ее территории. Неправдоподобными представлялись руководителю советского внешнеполитического ведомства и условия созыва конференции: «Предложение о прекращении военных действий, которое отнюдь не выдвигалось в период, когда мы испытывали серьезные трудности, ставится в тот самый момент, когда силы реакции все более и более ослабевают». Нарком просил Воровского сообщить, не создается ли впечатления, что державы Антанты преследуют аннексионистские цели в отношении Архангельска, Сибири, Баку, Ашхабада, Ростова-на-Дону — или же «их поддержка в настоящее время делает возможным продолжение господства находящихся у власти реакционных группировок, господства, которое содержащиеся в радиограмме из Парижа предложения якобы имеют целью увековечить».

Речь шла о заявлении держав Согласия, принятом Царскосельской радиостанцией 23 января 1919 г., о том, что накануне Межсоюзническая конференция пришла к важному решению относительно России. По предложению президента Вильсона она послала по беспроволочному телеграфу приглашение: «Всем организованным группам, которые пользуются сейчас политической властью или пытаются осуществить военный контроль где-либо в Сибири или в пределах Европейской России, какою она была до войны, исключая Финляндию, достигнуть между собою перемирия; отозвать все военные силы, направленные против какого-либо народа или территории вне этих пределов; послать представителей, не более трех от каждой группы, для встречи с делегатами Союзных держав на Принцевых островах в Мраморном море. Здесь всем партиям предлагается обмениваться мнениями совершенно свободно и с целью выработать какое-нибудь соглашение, которое дало бы России возможность изжить свою болезнь и установить прочную связь с остальным миром». Согласно предложению Вильсона, единственная цель, которую преследовали представители Союзных держав — помочь России. Президент уверял, что совещание признает русскую революцию без оговорок и ни при каких обстоятельствах не будет предпринимать попыток к контрреволюции. Вильсон констатировал, что большевистское движение изменилось за последнее время: «Якобы пацифистское, оно являет собой почти единственную империалистическую и агрессивную силу в мире, и в своем последнем фазисе исходит из тенденций, прямо противоположных тем, с которыми оно пришло к власти». В связи с этим перед конференцией стояла задача, как бороться с империалистической политикой большевизма.

Одновременно был принят другой текст этой же декларации держав Согласия о России, переданный французским радио:

«Лион. 23 января. По предложению президента Вильсона главы Союзных правительств приняли следующее решение относительно России.

Единственной задачей представителей держав, принимавших участие в обсуждении тех мер, которых следует придерживаться относительно России, является желание оказать помощь русскому народу, но отнюдь не создавать ему препятствия или вторгаться в его право устраивать свои дела по собственному усмотрению». Представители Союзных держав относятся к русскому народу как к другу, а не как к врагу, говорилось в декларации, они от души хотят оказать ему помощь в том виде, который окажется наиболее желательным русскому народу, а не эксплуатировать Россию или использовать ее в каких бы то ни было «видах». Союзники без оговорок признают революцию и никоим образом и ни при каких обстоятельствах не поддерживают и не признают контрреволюционные действия. В их намерения не входит и оказание поддержки или предпочтения той или иной из общественных групп, которые оспаривают друг у друга право на управление Россией. Единственная сокровенная цель союзников, утверждалось в документе, — сделать все возможное, чтобы воцарить в России мир и предоставить ей все средства для избавления от переживаемых ею в настоящее время затруднений. «С особой зоркой внимательностью» союзники подчеркивали то «обстоятельство, что мир невозможен в Европе и во вселенной в том случае, если его не будет в России…». Именно в таком смысле и с таким намерением союзниками, как уже отмечалось, и было принято решение пригласить все «организованные группы, осуществляющие фактически или стремящиеся к осуществлению политического господства или военного контроля, где бы эти группы ни находились, — будь то в Сибири или в пределах Европейской России, какою она была в период, предшествовавший закончившейся теперь войны, за исключением Финляндии и Польши, — прислать своих представителей, не больше трех от каждой группы, для предварительных переговоров на Принцевы острова в Мраморном море, где они будут приняты представителями Союзных держав». При этом, как предусматривалось союзниками, между всеми приглашенными группами должно быть заключено перемирие, в течение которого будут отозваны все военные силы, направленные против народов тех территорий, которые находились вне границ Европейской России до войны, а также против Финляндии или тех народов и территорий, автономия которых предусматривалась в 14 пунктах, легших в основу этих мирных переговоров; всякие наступательные военные действия должны быть прекращены.

Эти представители приглашались для переговоров с союзными державами для выяснения желаний всех «частей» русского народа и достижения, по возможности, какого-либо соглашения или примирения между ними, а также установления благотворного сотрудничества между русским народом и другими народами мира. Союзники обещали российским представителям оказать содействие в их путешествии, включая переезд через Черное море. Прибытие представителей в указанное для встречи место ожидалось к 15 февраля 1919 г.

В своем ответе на запрос Г. Чичерина редакция газеты Le Populaire сообщила и некоторые другие обстоятельства, которые могли бы помочь РСФСР определить свою позицию в отношении конференции, в частности, отказ участвовать в конференции бывшего царского министра С. Д. Сазонова (министра иностранных дел Омского и Кубанского правительств), объявившего представителям печати, что его правительства не сядут за один стол с большевиками. Аналогичные заявления сделали все эмигрантские русские группы; представители буржуазных правительств прибалтийских провинций и Грузинской республики в свою очередь дали понять, что вопрос о конференции их не касается, потому что они считают себя независимыми от России; в целом, все группы, враждебные большевикам, отказались от участия в конференции.

28 января 1919 г. наркоминдел Г. В. Чичерин направил президенту США В. Вильсону в Париж радиограмму, в которой сообщалось, что Правительство Российской Советской Республики не получило приглашения на конференцию на Мраморное море, сделанное в соответствии с его предложением союзными державами различным правительствам, фактически существующим в России. «Мы вынуждены обратить Ваше внимание на этот факт для того, — писал Чичерин, — чтобы отсутствие ответа с нашей стороны не было поводом для неверного истолкования».

Без ответа осталась нота Правительства РСФСР Правительствам Великобритании, Франции, Италии, США и Японии от 4 февраля 1919 г., в которой говорилось, что не получив никакого приглашения на конференцию на Принцевых островах, лично ему адресованное, и узнав из радиотелеграммы, заключавшей в себе обзор печати о якобы обращенном державами Согласия ко всем фактически существующим в России правительствам приглашении отправить туда делегатов, а также, принимая во внимание, что иностранная печать систематически представляет его действия в неверном свете, Русское Советское Правительство пользуется этим случаем для того, чтобы раскрыть свою позицию в этом вопросе.

Несмотря на все более благоприятное положение Советской России и в военном отношении (напомню: 4 февраля 1919 г. Красная армия заняла Киев. — Н. Б.), и в отношении ее внутреннего состояния, Русское Советское Правительство считало настолько желательным заключение соглашения, которое положило бы конец военным действиям, что было готово немедленно начать переговоры даже ценою серьезных уступок, не угрожавших, правда, дальнейшему развитию страны. Принимая во внимание, что враги, против которых ему приходилось бороться, черпали свою силу исключительно из той помощи, которую им оказывали державы Согласия (именно они поэтому и были единственным действительным противником Русского Советского Правительства), последнее обращалось именно к державам Антанты с изложением пунктов, по которым такие уступки оно считало бы возможным для прекращения всякого конфликта с этими державами.

Ввиду особенного значения, придаваемого вопросу о русских займах, советское правительство заявляло о своей готовности сделать уступку требованиям держав Согласия, не отказываясь от признания своих финансовых обязательств по отношению к кредиторам, принадлежавшим к державам Антанты, причем определение того, каким образом этот пункт был бы проведен в жизнь, должны были содержать договоры, выработка которых и стала бы задачей предлагаемых переговоров. Советское правительство предлагало также гарантировать уплату процентов по своим займам определенным количеством сырых материалов, по поводу которых должно было состояться специальное соглашение. Оно было готово предоставить подданным держав Согласия горные, лесные и другие концессии на условиях, подлежавших точному определению, с тем чтобы экономический и социальный строй Советской России не был затронут «внутренними распорядками этих концессий». И, наконец, пункт, к которому, по мнению советского правительства, могли бы относиться предлагаемые переговоры, касался территориальных уступок, так как оно «не имеет в виду во что бы то ни стало исключить из своих переговоров рассмотрение вопроса о каких-либо аннексиях державами Согласия русских территорий. Русское Советское Правительство прибавляет, что, по его мнению, под аннексиями следует подразумевать сохранение на той или другой части территории бывшей Российской империи, за вычетом Польши и Финляндии, военных сил Согласия или же таких, которые содержатся правительствами Согласия или пользуются их финансовой, технической, военной или иной поддержкой». Причем размер уступок, на которые пошло бы советское правительство, должен был зависеть от военного положения России по отношению к державам Согласия. Что же касалось часто высказываемых в печати западных стран жалоб по поводу международной революционной пропаганды, то советское правительство, указывая на невозможность для него ограничить свободу революционной печати, заявило о готовности включить в общее соглашение с державами Согласия обязательство не вмешиваться в их внутренние дела.

На таких условиях советское правительство готово было немедленно начать переговоры на Принцевых островах или в любом другом месте со всеми державами Согласия, как совместно, так и с отдельными странами, или с какими-либо российскими политическими группировками в соответствии с желаниями союзников.

Большевистское правительство остро нуждалось в дипломатическом признании и потому потребовало официального приглашения на конференцию, но приглашение не поступало, и тогда правительство Ленина, стратегия которого состояла в том, чтобы исключить для Запада роль инициатора реформ в русских делах, заявило, что «готово купить» такое приглашение путем признания долгов России, предоставления западным союзникам важных концессий и экономических преимуществ в России. Но выступавшая против переговоров Запада с Советами в Париже Российская политическая конференция увидела в приглашении большевиков обращение на равных с союзными Западу фракциями и отказалась принять предложение Вильсона и Ллойд Джорджа. Руководители Белого движения в самой России также отказались принять участие в конференции. Ответа от них не последовало. Тогда в ход была пущена личная дипломатия. Выяснить возможности Запада не допустить уход России в международную изоляцию должен был Буллит.

24 сентября 1919 г. The Times поместила материал под названием «Разъяснение одной тайны», который в значительной степени касался несостоявшейся конференции на Принцевых островах. По сообщению газеты, первой мысль о ее созыве высказала английская либеральная газета The Manchester Guardian еще 15 января 1919 г. Ллойд Джордж, ухватившись за эту мысль, внес ее на рассмотрение узкого круга высших представителей пяти ведущих держав-победительниц — Совета Десяти 25 января; Клемансо выступил против, но добился лишь того, что было решено эту конференцию удалить на Принцевы острова. В ноте Чичерина, посланной в ответ на это предложение, говорилось «о каких-то экономических и финансовых уступках Антанте в ответ на официальное признание большевиков». Однако союзники, приглашая последних на конференцию, не упоминали ни о каких уступках или гарантиях. Чичерин, видимо, вообразил, писала газета, что на эту удочку ему удастся поймать союзных дипломатов и в то же время их дискредитировать, или же он получил от своих европейских финансовых советников обещание, что в случае предоставления этих гарантий, они воздействуют на союзников и добьются признания власти большевиков. Конференция эта провалилась, принеся некоторые плоды тем, благодаря кому мысль о ней возникла: она возбудила против Антанты русских патриотов, бывших до тех пор ее приверженцами. Газета призывала оказать моральную и материальную помощь Деникину и тем русским, которые пытались спасти свою страну путем свержения большевизма; только тогда возможно было создание прочной власти, которая сможет восстановить Россию, а пока не должно быть и речи о соглашении с большевиками.

 

Миссия Уильяма К. Буллита в Россию

НКИД в отчете VII Всероссийскому съезду Советов за период с ноября 1918 г. по декабрь 1919 г. сообщал, что в первых числах марта 1919 г. в Россию секретно приехал начальник политического информационного отдела американской делегации на Версальской конференции У. К. Буллит с предложением соглашения, исходившим от президента В. Вильсона и составленным с ведома Ллойд Джорджа. Это предложение было внимательно рассмотрено Советским правительством, и 12 марта, после принятия Буллитом поправок, признанных им вполне приемлемыми, с ним был окончательно выработан проект соглашения, который Советское правительство обязывалось принять, если он будет предложен до 10 апреля. По этому проекту должна была быть созвана специальная конференция для заключения соглашения на основании определенных, заранее установленных принципов: воюющие стороны в России перестали бы стремиться свергать друг друга силой, сохраняя занятые ими территории, за исключением таких территориальных перемещений, какие были бы произведены этой конференцией, причем само население этих территорий могло бы изменить у себя политический строй; блокада была бы снята, а Советская Россия получила свободу товарообмена и связей с другими странами; Антанта обязалась бы прекратить оказание какой бы то ни было помощи борющимся против Советского правительства политическим группировкам; все воюющие стороны провели бы у себя политическую амнистию; между Советскими Республиками и государствами Антанты были бы восстановлены дипломатические отношения.

Как позднее стало известно из «разоблачений» Буллита, его план после возвращения в Париж был сначала встречен Ллойд Джорджем с одобрением, но затем произошли какие-то политические изменения «за кулисами» и о проекте соглашения с Россией будто забыли. 16 апреля 1919 г. в палате общин Ллойд Джордж отказался признаться в том, что ему что-либо известно о поездке Буллита в Россию. На позиции премьера не могло не сказаться как усиление влияния в Великобритании противников советской власти во главе с Черчиллем, так и успехи, одержанные в России на Восточном фронте Колчаком, в котором официальная печать союзников видела всероссийского диктатора. Следует учесть и еще один фактор — образование в середине марта 1919 г. Венгерской Советской Республики. Позднее Г. В. Чичерин писал, что Буллитовское соглашение лопнуло потому, что в тот момент произошла венгерская революция и отпугнула правительства. Горячо приветствуя такие события, как венгерская революция, нарком призывал трезво учитывать их результаты для международного положения страны: «Резкий поворот американского правительства против нас произошел после грандиозной стачки в Америке, когда американские правящие круги впервые убедились, что коммунизм является и для них опасностью, — писал Чичерин. — Тогда именно вместо прежней политики соглашения с нами они повернули на политику борьбы до конца против коммунистического правительства».

Ллойд Джордж отрекся от своего участия в миссии Буллита в Москву; Вильсон не только запретил публиковать проект соглашения, доставленный Буллитом, но и отказался от его просьбы публично заявить, что Ллойд Джордж сделал ложное сообщение.

В московских и киевских газетах за 27 мая 1919 г. были опубликованы материалы НКИД РСФСР, доказывавшие, как писали аналитики внешнеполитического ведомства, «лживость заявлений союзной печати, будто по вине Советского правительства расстроились предварительные переговоры о соглашении между Советским правительством и антисоветской коалицией». Из ноты Чичерина, отмечалось в обзорах, видно, что некий Буллит, эксперт по русским делам американской делегации на Версальской конференции, в сопровождении американского капитана У. Петтита и журналиста Л. Стеффенса приезжал в марте 1919 г. в Россию с полуофициальным поручением от президента Вильсона. Предложение Вильсона, сделанное по уверениям Буллита, с ведома Ллойд Джорджа, имело целью установление перемирия и выработку основы временного соглашения между советским правительством и антисоветской коалицией. Согласно американскому проекту, союзные правительства должны были предложить правительствам различных государств России, как советским, так и антисоветским, заключить перемирие и собраться на конференцию для заключения мира при условии сохранения власти в занимаемых местах и отказе от попытки свержения друг друга. Союзники должны были прекратить блокаду России и возобновить торговые, а также дипломатические отношения. Политические преступники обоюдно амнистировались. Правительства бывшей Российской империи приняли бы на себя все финансовые обязательства. Русское золото, захваченное чехами в Казани, а также отобранное союзниками в Германии, пошло бы в уплату долгов. Союзные и прочие нерусские войска уводились с территории России; оказание помощи антисоветским правительствам прекращалось.

Советское правительство согласилось принять предложение. Версальская конференция должна была пригласить воюющие стороны на конференцию для выработки деталей ее проведения. Попытка Буллита, а, может быть, и Вильсона, по-видимому, разбилась об упорство «кровожадного» Клемансо, писали российские газеты, приглашения на конференцию не последовало. Вместо этого «реакционными группами» в Версале был выдвинут связанный с именем Нансена «хитроумный» план подвоза некоторого количества продовольствия в Россию, при условии обезоружения Рабоче-Крестьянской России и выдачи ее на милость Колчаков-Деникиных. Поэтому война союзников против России падала всецело на первых.

3 апреля 1919 г. известный норвежский путешественник Ф. Нансен предложил Совету Четырех организовать в России снабжение продовольствием и медикаментами, причем то и другое должно было распределяться комиссией из нейтральных стран. 17 апреля Совет ответил согласием с оговоркой, что военные действия в областях, где будет действовать нейтральная комиссия, должны быть приостановлены. 4 мая сообщение об этом было получено советским правительством от норвежской миссии в Берлине. План Нансена не давал никаких гарантий, что приостановка военных действий не будет использована «контрреволюционными царскими генералами для своего укрепления и для подготовки решительного удара против Советской России, — сообщалось в отчете НКИД VII Всероссийскому съезду Советов, — ради самосохранения Советская Россия могла идти на это лишь под условием определенных гарантий, которые могли бы быть выработаны только с заинтересованными правительствами». 7 мая Чичерин ответил Нансену, что советское правительство принимает его план и просит указать место и время для встречи его комиссии с российскими делегатами, но при этом было указано, что переговоры о приостановлении военных действий могут вестись лишь с самими правительствами Антанты. Такие переговоры советское правительство желало вести, и Нансену было заявлено, что оно с величайшей радостью к таким переговорам приступит. Правительствам стран Согласия через Нансена было передано предложение о переговорах с целью прекращения военных действий. Однако ответа на него получено не было. «В общем и целом программа, выработанная нами с Буллитом, — сообщалось в отчете НКИД, — сохраняла для нас силу и потом в течение некоторого времени, конечно, с теми изменениями, какие могли быть вызваны переменой обстоятельств».

«Русский вопрос» оказался в центре внимания доклада Буллита, представленного им в комиссии по иностранным делам американского сената в сентябре 1919 г. «Разоблачения», сделанные Буллитом, как главой информационной секции делегации США на Парижской конференции, по поводу «секретных соображений, возникших при составлении мирного договора», произвели в Америке сенсацию. Пресса гадала, окажут ли эти разоблачения непосредственное влияние на конгресс США при рассмотрении им вопроса о ратификации мирного договора. Республиканская партия намеревалась придать заявлениям Буллита широкую огласку, чтобы возбудить американское общественное мнение против Лиги Наций, основываясь на словах Буллита, что делегаты Соединенных Штатов сыграли при заключении мирного договора весьма незначительную роль, к тому же, сделали это против своих убеждений.

В Бюллетенях Отдела Печати НКИД РСФСР, в частности в № 36 от 15/Х 1919 г., печатались материалы об Уильяме К. Буллите (молодом американце, родом из Филадельфии, принадлежал к одной из старейших фамилий страны; остроумный журналист, он получил известность, поступил на службу в иностранный департамент и был взят в Париж с мирной делегацией Соединенных Штатов) и его «бомбе». На конференции Буллит поддерживал отношения с радикалами и социалистами; один из них, Линкольн Стеффенс, последовал за ним в марте 1919 г. в Россию. Стеффенс и осветил в иностранной комиссии Сената США историю миссии Буллита. Его разоблачения произвели, как писали в прессе, действие разрывной пули и базировались на следующих фактах: как известно, в январе 1919 г. Ллойд Джордж предложил созвать представителей всех российских правительств в Париж; Вильсон предлагал созвать эту конференцию на Востоке; несмотря на противодействие Клемансо, выбор пал на Принцевы острова. Однако из-за интриг русских черносотенцев и французов конференция не состоялась. По секрету от других, но с ведома английских депутатов, Буллит был послан в Россию с проектом мирного договора с большевиками, который был выработан секретарем Ллойд Джорджа Ф. Керром с помощью полковника Хауза. Мирный договор должен был быть заключен на таких основаниях: враждебные действия прекращались немедленно, и каждое правительство оставалось у власти в своей области; подданные союзных держав имели свободное право въезда в Россию; предусматривалась обоюдная политическая амнистия; возобновлялись регулярные торговые отношения между Россией и зарубежными странами; войска союзных держав уводились из России с демобилизацией русских армий. Ленин послал с Буллитом ответ, в котором выражалось согласие на мирные переговоры на вышеприведенных основаниях. Полковник Хауз энергично поддерживал заключение мира на этих условиях, в Париже, разумеется, не опубликованных. Он беседовал по этому поводу с Ллойд Джорджем и генералом Смэтсом, который считал план неосуществимым. Вынужденный считаться с английским общественным мнением, Ллойд Джордж полагал, что этот план можно было бы осуществить, если бы удалось убедить кого-либо из влиятельных деятелей консервативной партии посетить Россию, например, лорда Сесиля, генерала Смэтса или лорда Солсбери. Ллойд Джордж порекомендовал Буллиту опубликовать его предложение, но сделать это не удалось, а несколько дней спустя Ллойд Джордж заявил в нижней палате английского парламента, что «он что-то такое читал в газетах о мирных предложениях Советской России». После этого Керр пришел с извинениями к Буллиту и объяснил, что когда Ллойд Джордж возвратился в Англию, намереваясь выступить на защиту мира с Советской Россией, то лорд Нортклиф (газетный король, владелец The Times, Daily Mail и др.) и Черчилль собрали консервативное большинство, чтобы выразить недоверие премьеру. На заседании сенатской комиссии Буллит сказал: «Имея дело с Ллойд Джорджем, мы должны помнить, что ни на одно публично им выраженное мнение нельзя полагаться». После доклада Буллита республиканская партия посчитала, что приобрела отличные козыри против Вильсона.

Официальный протокол доклада, сделанного Буллитом в комиссии внешних сношений американского сената 12 сентября 1919 г. о его пребывании в России, был опубликован в газете The Times 13 ноября 1919 г. и помещен Отделом Печати НКИД в Бюллетене № 61 от 18 ноября 1919 г. В докладе содержались наблюдения Буллита, дополненные впечатлениями его ассистента, капитана Петтита из военной разведки, а также сведениями, полученными от Стеффенса и других лиц, находившихся в то время в Советской России. Буллит пробыл в России всего неделю, но сумел определить, что «разрушительный период революции прошел», «террор прекратился», «смертные приговоры исключительно редки», «расстрелы прекратились, грабежей мало, проституция исчезла, семейная жизнь не изменилась, уважение к женщине никогда так высоко не стояло, открылись тысячи новых школ». С его оценками был солидарен Петтит, писавший, что приходившие из России сведения о царивших там жестокости и безнравственности вымышлены, жить в Петрограде гораздо безопаснее, чем в Париже: фактически нет ограблений, исчезли толпы проституток, террор окончен. По словам Стеффенса, Россия достигла состояния внутреннего равновесия, во всяком случае он считал, разрушительный фазис революции миновал: был виден порядок, не было слышно ни о каких волнениях; исчезли грабежи и проституция, повсеместно соблюдалось запрещение спиртных напитков; разрушительный дух революции сделал свое дело; вожди большевизма стали вождями всего народа.

Буллит и его спутники были единодушны во мнении, что советская форма правления в стране прочно установилась и пользуется поддержкой народа; оппозиция коммунистам исходила только от более радикальных партий — левых эсеров и анархистов, требовавших истребления всей буржуазии и немедленного объявления войны нереволюционным правительствам. Петтит был все же более умерен в своих оценках, считая правительство большевиков не менее сильным, чем царское, он отметил рост должностных преступлений, необразованность и безнадежное стремление помешать проводимым правительством идеям со стороны многих людей. В Петрограде, отметил он, не менее половины населения были членами коммунистической партии.

Все трое отмечали высокий престиж лидера большевиков. По мнению Буллита, Ленин наполовину был готов идти навстречу западным державам, находясь в правом крыле политической жизни России; готов был идти на компромиссы, несмотря на то, что, с точки зрения социалистов, они были нежелательными. Он отказался от полного аннулирования внешних долгов; санкционировал концессии. Если Троцкий и генералы, по мнению американцев, проводили военно-наступательную политику, то Ленин и его сторонники защищали соглашение с Соединенными Штатами, заключенное «ценой компромисса с принципами коммунистов», и признавали необходимость оплаты иностранных долгов и предоставления иностранцам концессий для получения кредитов. Ленинской «гибкостью и восприимчивостью» был поражен и Стеффенс, считавший, что советская форма правления в стране установилась, но демократической она не являлась. По его мнению, это было наиболее самодержавное правительство, какое ему приходилось встречать; Ленин был больше отдален от народа, чем в былое время царь, но откровенно это признавал. Ни один советский работник, как считал Стеффенс, не был сторонником Советов в той форме, в какой они в то время существовали. Этот взгляд разделял, по мнению американца, и сам Ленин, считавший, что «теперь диктатура».

«Положение Ленина почти соответствует положению диктатора, — сообщал и Буллит, — о нем созданы легенды, на него смотрят почти как на пророка, считая недосягаемым; Троцкого же считают принадлежащим к низшей категории смертных». По мнению Стеффенса, оппозиции коммунистическому правительству больше не существовало: влияние левых эсеров было незначительно; меньшевики и правые эсеры надеялись на парламентские и другие методы избавления от коммунистов, но пока существовала угроза иностранного вмешательства, они помогали большевикам. По утверждению Стеффенса, лидеры последних жалели и стыдились красного террора, предпринятого в качестве ответной меры на террористические методы, к которым прибегли противники Ленина. Буллит и Петтит называли разное число жертв красного террора. Так, Буллит писал, что в течение всего владычества Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией смертной казни было подвергнуто около 1500 человек в Петрограде, 500 — в Москве и 300 — в остальной России; в целом — 5000 человек. Петтит, основываясь на сведениях, полученных от петроградских властей, называл общее число жертв — 3200 человек.

Рассказывая, что же такое марксизм на деле, Буллит отметил, что каждый мужчина, женщина и ребенок в Москве и Петрограде страдали от недоедания, в городах полностью отсутствовали лекарства, свирепствовали эпидемии тифа и оспы. Петтит также утверждал, что из миллионного населения Петрограда, по сведениям Комиссариата Здравоохранения, 200 тыс. человек больны, из них 100 тыс. лежали в больницах и дома, а другие 100 тыс. с отмороженными конечностями были еще в состоянии посещать общественные столовые. Но при этом театры, опера и балет процветали, как и в мирное время. Тысячи новых школ открылись во всех частях России. Дети, как и взрослые, смотрели пьесы, оперы, балет «в сопровождении инструкторов». Стеффенс писал о том, что видел: «В народе, очевидно, по недомыслию, иногда, как будто сожалеют о падении самодержавия, так как люди уже привыкли работать и жить при старом режиме и могли в нем ориентироваться; люди богатые его оплакивают, но даже голодный бедняк думает о том, как хорошо было бы пойти на рынок и снова получить там все необходимое за прежнюю плату. Тогда они питались, теперь это закончилось». Привилегированные классы, правительственные служащие, солдаты Красной армии, актеры и др. получали в три раза больше, чем «класс тунеядцев», чья порция была недостаточна для существования, отмечал Стеффенс, этому несчастному классу разрешалось покупать пищу тайно и по высоким ценам в расчете, что его капиталы скоро истощатся. Это все было настолько тяжело, что крестьяне восстали и вместе с рабочими стали ругать новую власть. Однако, по мнению американца, это трагическое положение было «предусмотрено» вождями революции. Так, Ленин, которого он называл то идеалистом и ученым, то мрачным реалистом, предвидел будущее общества при социалистическом строе. Лидер большевиков воспользовался государственным монопольным контролем над прессой и старой армией революционеров-пропагандистов, чтобы переложить вину за страдание России с революционного правительства на войну, блокаду. Стеффенс писал, что русские воображают, что если Россия будет процветать, то и весь мир будет процветать, хотя Россия и погрязла в нищете. С ним был солидарен и Буллит, утверждавший, что хотя женщины и готовы голодать, а молодые люди умирать за советскую власть, тем не менее большевизм является такой формой правления, при которой возможно возникновение самых больших злоупотреблений и тирании. Хотя Ленин и умеренные круги коммунистического правительства и просили о мире, но, как считал Стеффенс, делали это не потому, что им лично был нужен мир, мир был необходим стране в то время настолько, что большевиками выражалась готовность отказаться от пропаганды. Буллиту и Стеффенсу было сказано: «Дайте нам, русским, проделать наш опыт, тогда ваш народ может за нами последовать, если захочет иметь то, что имеем мы»; при этом выражалась готовность «распространить революционную гражданскую войну по всей Европе и по всему миру». Несмотря на все увиденное им в Советской России, Стеффенс (как и Буллит, и Петтит) не сомневался, что большевикам надо «позволить их опыты»; нужно заключить с ними мир, но не из боязни перед ними, а из чувства сострадания к русскому народу.

Во Франции первой опубликовала «разоблачения» Буллита в американском сенате по «русскому вопросу» газета Le Populaire. МИД Франции счел их «преувеличенными». Это уже было полупризнание (поскольку они отрицались); не скрывалось и обсуждение союзным Советом «русского вопроса». Газеты сообщали, что было решено не мешать русским революционерам в их стремлении к благу страны; но авторы публикаций признавали, что в поведении союзных правительств по отношению к России оставалось еще много недосказанного.

 

Третий — Коммунистический

Попыткой предотвратить создание «нового мирового порядка», который вырабатывали на Парижской мирной конференции представители западных стран без участия России, было создание Лениным в марте 1919 г. Коммунистического Интернационала — Третьего, в ответ на воссозданный в Швейцарии Второй — Социалистический Интернационал. Со 2 по 6 марта 1919 г. проходил первый конгресс Коммунистического Интернационала. Францию представлял на нем Жак Садуль (член французской военной миссии в Москве в 1918 г.). В своей речи о международном положении Николай Осинский (В. В. Оболенский), первый председатель ВСНХ РСФСР, сделал заявление, которое можно было бы назвать атакой на империалистическую конференцию в Париже: конференция попирает «принципы национального самоопределения, выраженные в конституции советской федерации»; выдвинутая в Париже идея Лиги Наций — это схема, посредством которой Соединенные Штаты бросают вызов британским и французским колониальным интересам; в Париже царит «империалистический капитализм», он делает неизбежной дальнейшую гонку вооружений. Ленин говорил на конгрессе о победе пролетарской революции во всем мире, выдвинув задачу создания международной советской республики.

Свою главную задачу Коминтерн видел в том, чтобы опрокинуть буржуазный миропорядок «и воздвигнуть на его месте здание социалистического строя». В дальнейшем Коминтерн стал действенным инструментом Москвы в ее влиянии на интернациональное коммунистическое движение. Состоявшийся в том же месяце VIII съезд партии принял новую Программу и специальную резолюцию, в которой всецело присоединился к платформе Коминтерна. Л. Н. Нежинский пришел к заключению, что «параллельно с образованием Коминтерна начался процесс, на долгие годы ставший составной частью международной деятельности советского государства, — не рекламируемое, но осуществляемое в нараставших объемах бесконтрольное выделение большевистской верхушкой значительных материальных средств Исполкому Коминтерна на организацию революционных выступлений в других странах». Так, 26 марта 1919 г. председатель Исполкома Коминтерна (ИККИ) Г. Е. Зиновьев сообщил на заседании Исполкома о решении ЦК РКП (б) выделить Коминтерну 1 млн руб. для покрытия его нужд. Однако этих денег оказалось недостаточно и сумма, выделяемая на нужды Коминтерна, была увеличена, в том числе и за счет экспроприированных у российской буржуазии и аристократии драгоценностей. Как писал Нежинский, «с самого начала вся организационная структура Коминтерна была взята на полное финансовое обеспечение ЦК РКП (б) (т. е. фактически за счет государственных средств Советской России), вплоть до того, что все годовые расходные сметы Коминтерна рассматривались и утверждались на заседаниях Политбюро ЦК».

Большую роль в функционировании всего государственного механизма выработки и принятия главных внешнеполитических решений страны сыграло создание на VIII съезде РКП (б) в марте 1919 г. Политбюро ЦК. Без его санкции не принималось ни одного важного решения в области как внутренней, так и внешней политики. Несмотря на то, что внешнеполитические вопросы занимали немало внимания Политбюро, ни Чичерина, ни его ближайших коллег в его составе не было. Более того, не возникло даже мысли об их «приближении» к Политбюро, поскольку в среде высшей партийной верхушки они не считались, по разным причинам, «стопроцентными большевиками». Конечно, Чичерина или его заместителей приглашали на те заседания Политбюро, на которых обсуждались вопросы внешней политики, но при вынесении окончательного решения их мнение учитывали далеко не всегда. Тем не менее Чичерин и все сотрудники НКИД вынуждены были подчиняться всем исходившим из Политбюро указаниям.

Четкой картины происходившего в России в то время на Западе не было. В России между тем шли кровавые бои Гражданской войны, охватившей огромную территорию. 3 марта 1919 г. начали наступление на отряды Красной армии немецкие «свободные корпуса» под командованием генерала Р. фон дер Гольца, в течение десяти дней захватившие Латвию и Литву. Советская Россия в результате создания немцами так называемого германского оборонительно-наступательного «вала» в Восточной Европе (протянувшегося от Литвы на Гродно, далее на Брест-Литовск и на Ковель, затем от Карпат почти до Киева) оказалась полностью изолированной от Запада.

В Европе в насыщенном событиями марте 1919 г. произошло провозглашение Венгерской и Баварской советских республик. Но для их поддержки необходимой по численности армии в Советской России не оказалось: все силы были брошены на борьбу с внутренними врагами на фронтах Гражданской войны. Поэтому в противовес Троцкому и его сторонникам в большевистских «верхах» возникла группа, которая, не отказываясь открыто от лозунгов революционной войны, все же считала, что война за пределами России не является делом ближайшего будущего, поскольку массовую армию можно и нужно создать, включая в нее крестьян-середняков, пока еще не воспринявших эту идею. Позднее, 5 августа 1919 г., после падения Венгерской советской республики, Троцкий направил в ЦК секретный меморандум, в котором ставил вопрос о необходимости переориентировать внешнюю революционную активность Советской России на Восток, поскольку, по его мнению, большие события на Западе могут грянуть нескоро, так как «инкубационный подготовительный период революции на Западе может длиться еще весьма значительное время». Учитывая изменившуюся международную ситуацию и полагая, что на азиатских полях мировой политики Красная армия является несравненно более значительной силой, чем на полях политики европейской, он призывал партийно-государственное руководство республики «стать лицом к Востоку», ибо «дорога на Индию может оказаться для нас в данный момент более проходимой и более короткой, чем дорога в Советскую Венгрию», поэтому необходимо поддержать план «создания конного корпуса (30–40 тыс. всадников) с расчетом бросить его на Индию», который, по его словам, предложил «один серьезный военный работник».

В ноябре 1919 г. Ленин продекларировал на II Всероссийском съезде коммунистических организаций народов Востока, что «революционное движение народов Востока может сейчас получить успешное развитие», в связи с чем «теперь нашей Советской Республике предстоит сгруппировать вокруг себя все просыпающиеся народы Востока, чтобы вместе с ними вести борьбу против международного империализма». В Индию, как известно, Красная армия не пошла.

Тем временем на конференции в Париже обострились разногласия между победителями: Великобритания и доминионы стремились поделить германское и турецкое наследство, Франция — демобилизовать Германию, нейтрализовать ее военную промышленность и осуществлять над ней контроль; малые страны требовали для себя определения с максимальным приращением своей территории. Несмотря на это, на конференции зарождалась новая международная организация. Игнорируя крупнейшие мировые силы — Советскую Россию и Германию, Лига Наций не могла называться в полном смысле мировой организацией, но это, безусловно, было новое слово в дипломатической практике. 14 февраля 1919 г. президент Вильсон представил устав Лиги Наций на пленарной сессии конференции. Руководил ею Совет из представителей пяти великих держав (США, Великобритании, Франции, Италии, Японии) и четырех выборных представителей малых стран. Англичане, которые одобрили Устав, не испытывая симпатии к идее мировой организации, не хотели выступать против самой мощной индустриальной страны мира — США.

«Русский вопрос» оставался на первом плане обсуждения мирной конференции. За строительство барьера вокруг России выступал Ж. Клемансо. У. Черчилль, замещавший в Париже Ллойд Джорджа, был сторонником военного вмешательства в русские дела. С его точки зрения, Россия на карте Европы представляла собой восточный европейский противовес. Если предоставить Россию самой себе, то через пять-десять лет Германия оказывала бы на Россию преобладающее влияние, меняя в свою пользу ситуацию во всей Европе. Если же не сделать Россию вообще частью Европы и другом западных союзников, то «в мире не будет ни мира, ни победы». Черчилль предложил создать единый союзный совет по русским делам, который состоял бы из политической, военной и экономической секций. Военная секция должна была подготовить план совместных действий против большевиков. Но идею создания такого совета никто не поддержал, хотя к совместной интервенции в России стал призывать и Вильсон. То, что империалистические противоречия не позволили интервентам создать единый фронт, в немалой мере облегчило Советской России «разрыв удушающего кольца интервенции».

 

На фронте «мировой революции»

В феврале 1919 г. через Вильно Красная армия вышла к границам Пруссии. «Круг замкнулся, — заявил в начале февраля К. Радек, — только Германия, самое важное звено, все еще отсутствует». В. Марковский 26 января 1919 г. писал из Берлина, что учитывая все настроение в Германии, «считаю своим долгом предостеречь от каких-либо попыток действительного вторжения Красной армии на территорию Пруссии. Это было бы только на руку реакционным партиям и повредило бы сильно коммунистической и независимой партиям среди революционного германского пролетариата. Психологический момент для успешного вмешательства русского революционного пролетариата в борьбе германского пролетариата против своей буржуазии, еще не настал — следует избегать всяких действий, которые могут быть употреблены реакционерами и генералами для успешной агитации в пользу вступления в пограничную армию». Всяческие действия Красной армии в сторону Восточной Пруссии только усилили бы чувство патриотизма в Германии, продолжал Марковский. Мелкобуржуазное население и часть рабочих были уверены, что Красная армия действительно намеревалась вторгнуться в пределы Германии для оказания вооруженной помощи коммунистической партии. Только этим объяснялся успех, которым пользовался лозунг защиты восточной германской границы. Особую популярность этот лозунг приобрел после восстания революционных рабочих, которое повсеместно в Германии представлялось шейдемановцами и буржуазией как дело рук русских агитаторов. В дни восстания в Германии усиленно муссировался слух: русские отряды вторглись в Восточную Пруссию и идут в Берлин. Население этому, видимо, верило.

Травля всего русского, сообщал Марковский, неописуема. В такой атмосфере делу революции могла помочь только крайняя осторожность и четкое разъяснение русского правительства, что оно никогда не думало и не думает занять ни одной пяди германской территории. Оно послужило бы противовесом пангерманской агитации. «Если удастся достичь замедления формирования пограничной армии из-за уменьшения наплыва добровольцев, — советовал Марковский, — то будет оказана большая услуга революционному пролетариату».

В письме содержалась также важная информация о российском бюро военнопленных в Германии, помещение которого 16 января 1919 г. было разгромлено белой гвардией. Здание посольства было занято ею еще 10 января, и отправку российских военнопленных взяла на себя комиссия по делам военнопленных держав Согласия, находившаяся в Берлине. При подписании в Триере нового соглашения по продлению перемирия между Германией и державами Согласия, последние внесли в договор такой пункт: «Комиссия держав Согласия, находящаяся в Берлине, по делам военнопленных держав Согласия, образует комиссию для контроля над русскими военнопленными, находящимися в Германии. Эта комиссия, с местопребыванием в Берлине, уполномочена, согласно инструкциям правительств держав Согласия, разрешать все вопросы, касающиеся русских военнопленных, непосредственно с германским правительством». Цель этого мероприятия, по мнению автора депеши, была ясна: ни один русский военнопленный не будет отправлен в Россию до тех пор, пока не будет обеспечена гарантия, что он не подпадет под большевистское влияние. Марковский предлагал заявить решительный протест против подобной узурпации прав законного правительства другого народа державами Согласия и потребовать от Германии гарантии безопасности для российского бюро военнопленных и его права отправлять военнопленных по своему распоряжению.

Тем временем приходили все новые и новые сообщения о российских военнопленных в Германии. Прибывавшие на Восточный вокзал в Париже несчастные военные и гражданские пленные, отмечалось в одном из сообщений, были живым доказательством преступления перед человечеством, за которое Германия должна ответить перед всем миром. Большинство из них страшно страдало от голода. Они просили только об одном и выражали только одно желание — есть. Месяцами они испытывали жестокий голод, и их желудок был так сужен, что их приходилось сажать на паек. Большая часть их, по-видимому, впала в глубокое отчаяние, некоторые казались безумными; многие были в лохмотьях, в деревянных башмаках; военнопленные из лагерей с ужасом говорили о тех, кто работал в шахтах под постоянной угрозой кнута: немцы проявляли по отношению к ним и к пленным союзников утонченную и постоянную жестокость. Многие умерли от истощения и лишений как мученики, говорилось в другом сообщении, об этом не следовало забывать, однако многие, как оказалось, были склонны к снисходительности.

Не следовало забывать и о русских солдатах, остававшихся во Франции. Между советским и французским правительствами шла нотная переписка по поводу обмена русских, находившихся во Франции, на французов, находившихся в России. В Париж для организации возвращения на родину русских солдат была отправлена делегация Российского Красного Креста во главе с Д. З. Мануильским.

 

Репатриация военнопленных и миссия Д. З. Мануильского

Еще 7 февраля 1918 г. советским правительством было подписано Соглашение с Германией и ее союзниками о возвращении на родину их раненых и больных военнопленных. Для реализации этого соглашения после подписания Брестского мира в течение весны — лета 1918 г. были созданы Русско-Германская и Русско-Австрийская комиссии по обмену военнопленными. Но в ноябре Соглашение по обмену пленными было аннулировано. За время участия России в Первой мировой войне русская армия взяла в плен около 2 млн солдат и офицеров противника. К концу 1918 г. основная часть их либо рассеялась по фронтам Гражданской войны, воюя и за красных, и за белых, либо самостоятельно возвратилась на родину, минуя демаркационные линии и воинские кордоны. Многие умерли в плену от ран и болезней или были ранее репатриированы в связи с полученной инвалидностью как на родину, так и в нейтральные или союзные страны. Тем не менее на территории Советской России оставались еще тысячи военнопленных, требовавших возвращения домой. Поэтому в апреле 1920 г. Москва и Берлин подписали очередное Соглашение по военнопленным, дополненное документом от 7 июля 1920 г., согласно этим договоренностям, в Москве учреждалась немецкая миссия по делам военных и гражданских пленных, в Берлине — соответствующая русская миссия. После 1 марта 1922 г. бесплатная доставка германских репатриантов на родину прекращалась.

Договор с Австрией, аналогичный соглашению с Германией, был подписан в Копенгагене 5 июля 1920 г. В нем специально оговаривалось, что австрийское правительство будет соблюдать нейтралитет в возможной войне против России, запретит поставки и перевозку через свою территорию оружия всех видов, боевых припасов и военного имущества. Кроме того, Австрия предоставляла право свободного передвижения находившимся в стране народным комиссарам бывшего венгерского советского правительства. Бесплатная доставка бывших австрийских военнопленных до границы прекращалась с 31 августа 1922 г. Преобладающим видом реэвакуации стал самостоятельный отъезд военнопленных. Всего на начало 1920 г. на территории Европейской России насчитывалось около 19 тыс. бывших вражеских военнопленных. По неполным данным Центропленбежа, собранным в январе 1920 г., количество военнопленных в Сибири было в 5 раз больше, чем в Европейской России; в Туркестане находились еще около 10 тыс. человек. К 1920 г. более 90 % бывших военнопленных Первой мировой войны либо покинули Советскую Россию, либо погибли в 1918–1919 гг. от эпидемий и на полях сражений Гражданской войны. Основной формой их легальной репатриации стал выезд за собственный счет, причем с 1922 по 1924 г. эта форма возвращения на родину была единственной. Плановые бесплатные эшелонные групповые отправки закончились, едва начавшись, так что процесс возвращения остававшихся в Советской России 130 тыс. военнопленных продолжался в течение 5 лет.

Французское правительство приняло условия обмена русских солдат, находившихся во Франции (на основании франко-русского соглашения 1916 г. «проданных за снаряды» и принимавших участие в боях на самых ответственных направлениях Западного фронта, а в дальнейшем оказавшихся заложниками политических событий), — на французских — в России. Однако процесс этот оказался весьма непростым, как и работа миссии Д. З. Мануильского, созданной для контроля за репатриацией русских солдат.

Гражданская война в России трагически сказалась на судьбе тысяч русских солдат, оторванных от родины. Во Франции их воспринимали как представителей большевистской России, а сами они все больше ощущали себя военнопленными. Английское правительство противилось возвращению в Россию воинских контингентов. По его настоянию, репатриация неоднократно приостанавливалась. Однако первая партия репатриантов из Франции — инвалидов и освобожденных от воинской повинности, состоящая из 711 солдат и офицеров, дополненных в Англии гражданскими лицами и экипажем реквизированных Англией русских кораблей, — была подготовлена при содействии военного министерства Великобритании в марте 1918 г. и доставлена в Мурманск 20 апреля на английском пароходе «Хартсенд».

Проблема репатриации русских солдат из Франции была затронута в июле 1918 г. во время встречи французских и английских дипломатов с Г. В. Чичериным в связи с отъездом их военных миссий из России. 13 августа генконсул Франции в России Гренар через шведского представителя в России передал в МИД Франции сообщение, что Чичерин дал письменное обязательство обеспечить отъезд французского персонала, если французское правительство согласится на участие в репатриации русских Международного Красного Креста и трех представителей советского Красного Креста. МИД Франции дал такое согласие. Советское правительство добивалось возвращения русских солдат через Швейцарию, но Франция этот путь отвергла, так как для этого требовалось согласие Германии. Единственно возможной представлялась репатриация через северные порты России при содействии Великобритании. В августе 1918 г. после ареста Б. Локкарта возвращение английских и французских дипломатов было поставлено в прямую зависимость от освобождения и возвращения на родину полпреда в Великобритании М. М. Литвинова и персонала советского полпредства, а бывшей французской военной миссии — от репатриации русского экспедиционного корпуса, конкретно — от того, когда делегация Советского Красного Креста во Франции сообщит, что первый поезд с русскими солдатами прибыл в Швейцарию.

В октябре 1918 г. весь персонал французского консульства и военного атташе в России вернулся на родину, кроме трех лиц, не признанных советской стороной в качестве дипломатов (Э. дю Кастель, Дарси и А. Мазон). Не вернулись во Францию и несколько десятков французов, арестованных по обвинению в заговоре против советской власти. Это поставило под вопрос репатриацию почти 40 тыс. русских военных.

Переговоры о репатриации русских солдат тем временем продолжались. 8 октября 1918 г. из России во Францию были отправлены три представителя Советского Красного Креста для контроля за эвакуацией русских солдат, но во Францию их не пустили из-за опасений в распространении большевистской пропаганды. От участия в переговорах с советским правительством о репатриации русских солдат через свою территорию отказалась и Швейцария. Советское правительство в очередной раз обратилось к правительству Франции с просьбой допустить на его территорию миссию Красного Креста в новом составе во главе с Д. З. Мануильским.

Поскольку первая партия из русских военных и гражданских лиц была уже сформирована и на начало января 1919 г. была назначена дата ее отправки, стороны договорились, что после ее приезда в Россию пароход «Мегаллас Геллас» заберет часть французских заложников и миссию Мануильского. 16 января 1919 г. первая партия русских репатриантов на этом пароходе покинула порт Дюнкерка, а 22 февраля туда прибыл пароход «Русь» с новой советской миссией и французскими гражданами.

В полученной 26 января 1919 г. из Парижа телеграмме министра иностранных дел Франции С. Пишона в адрес народных комиссаров сообщалось, что сведения о русских солдатах на корабле «Мегаллас Геллас», как военнопленных, вернувшихся из Германии, не точны. 1150 русских, находившихся на нем, принадлежали к прежнему контингенту русских солдат, сражавшихся во Франции. Возвращение их на родину предполагалось осуществить «в течение прошлого лета до истекшего ноября». Французское правительство изучало, как следует из текста телеграммы, возможности высадки русских в Либаве и доставки их по железной дороге до конечной станции, доступной для советских поездов. С этой целью были даны инструкции французскому министру в Копенгагене, но так как путь мог представлять затруднения, то французское правительство продолжало считать Ревель портом обмена, при условии, чтобы народные комиссары пользовались ледоколами Петроградского узла. «Ермак», например, мог бы совершить рейс Петроград — Ревель.

В ответ на радиограмму из Москвы от 27 января 1919 г. французское правительство 29 января сообщило, что у прибалтийских государств и союзных правительств запрошены все гарантии для обеспечения безопасности русских судов, которые должны прибыть в Ревель, и безопасности обмениваемых русских солдат. Переговоры с этой целью были начаты французским посланником в Копенгагене, которому поручалось решить конкретные вопросы, связанные с проведением обмена. Французское правительство подтверждало также заверения, которые оно уже дало относительно личной неприкосновенности представителей Российского Красного Креста, которые должны прибыть во Францию, однако напомнило, что эти представители могут быть высланы, если, прикрываясь своей гуманной миссией, они позволят себе какие-либо акты пропаганды во Франции.

По поводу предоставления делегатам Российского Красного Креста права пользоваться шифром для переписки с Российским Центральным Комитетом и права получения не подлежащей просмотру почты, в телеграмме Пишона говорилось, что французское правительство не может брать на себя обязательства предоставить делегатам национального Красного Креста гарантии, которыми не обладали даже делегаты Международного Комитета в Женеве, не пользовавшиеся никаким особым иммунитетом и подчинявшиеся всем положениям, распространяемым на граждан иностранных держав. Если бы подобное право было дано другим лицам, как сообщалось, это означало бы признание за ними дипломатического характера, которым они никогда в таком случае не обладали.

3 марта 1919 г. Чичерин уведомил Пишона, что «основываясь на решительном требовании, направленном Российскому Правительству Миссией Российского Красного Креста в момент ее отъезда во Францию, и придавая выраженному ею пожеланию исключительное значение и особую важность», из-под стражи были освобождены французские военнослужащие, находившиеся в заключении. В ответ на просьбу Пишона дать разъяснения по поводу применения чрезвычайного революционного налога к гражданам иностранных государств, Чичерин заверил, что заключение с французским правительством соглашения о репатриации или об освобождении его подданных не будут ни в коем случае изменены или нарушены из-за его неуплаты. «В том, что касается обложения этим налогом в случаях, когда не затрагиваются вышеупомянутые соглашения, мы не можем рассматривать наши отношения с французским правительством как отношения на легальной основе, в то время как оно совершает на нас нападение и захватывает нашу территорию, и, следовательно, не можем сообразовать наше поведение с договорами, существовавшими до агрессии Франции».

В ноте министру иностранных дел Франции от 11 марта 1919 г. зам. наркома иностранных дел Л. М. Карахан констатировал, что Российское Советское Правительство освободило из мест заключения всех находившихся там граждан Французской Республики, не исключая шпионов, арестованных на месте преступления. Этот акт стал следствием ходатайства, возбужденного представителями Франции перед главой Российской Миссии Красного Креста во Франции Мануильским. Между тем, по сведениям прибывшей из Франции группы русских солдат, граждане России все еще подвергались бесчеловечному обращению, результатом которого были болезни, увечья и даже смерть. «Тяжкие страдания, причиняемые русским воинам во Франции, имеют единственным основанием то обстоятельство, что они не желали сражаться на французском фронте и добивались законнейшего права — возвращения на родину». Далее Карахан перечислял невероятные мучения, которые испытывали русские солдаты на территории Франции: «В одиночных, лишенных света с наглухо заколоченными окнами камерах каземата г. Безансона впроголодь томятся до 300 чел. русских солдат. Истерзанные жестокими страданиями, люди доходят до того, что кладут на рельсы под тачки руки и ноги для того, чтобы их отрезало, и этим путем надеются попасть в госпиталь и такой ценой стараются хоть на время избавиться от невыносимых нравственных и физических мучений. При таких же условиях гибнут в Марселе 100, Бордо 20, Бресте 15 чел., в тюрьмах Леваля, Ренна, Неварра, Клермонт-Феранда 150 ни в чем не повинных русских граждан. Потрясающую картину представляет жизнь русских узников на острове Экс. Здесь больше 300 чел., среди которых находятся главные поборники идеи возвращения на родину Я. Балтайс, М. Волков, Кидяев и Глоба. Они заключены в камерах старого замка Генриха IV, которые находятся ниже уровня моря. Отсутствие света и медицинской помощи, сырость и голод уносят жизнь 5–6 страдальцев ежедневно. На верную неминуемую смерть обречены русские граждане, сосланные в Африку. Пытки их усугубляются тем, что при 50 градусной жаре и питании, состоящем из 200 гр. хлеба и кофе, даваемого раз в день, этим несчастным производят учение, взвалив на плечи им по мешку с песком, весом в 70 фунтов. Необходимым следствием этого режима является кровохаркание. Заболевших уносят и бросают без помощи. Места этих пыток Алжир, Оран, Афривиль, Крейдер».

Основываясь на состоявшемся между Россией и Францией соглашении, советское правительство решительно настаивало на исполнении принятого на себя французским правительством обязательства, заключавшегося в немедленном освобождении всех русских солдат, находившихся в пределах французской территории.

17 марта 1919 г. был получен ответ МИД Франции по поводу обращения с русскими солдатами во Франции. Текст телеграммы за подписью министра иностранных дел Пишона гласил: «Сведения, данные Народным Комиссарам группой русских солдат, недавно вернувшихся из Франции, ни на чем не основаны и слишком абсурдны, чтобы заслуживать обсуждения. Фантастическое изображение их мучений внушено участью некоторых социальных классов в России при советском режиме, а не положением русских солдат во Франции, из которых ни один ни разу не подвергся дурному обращению. Никаких суровых мер по отношению к ним не было принято за их отказ сражаться на французском фронте, и режим, применяемый к некоторым смутьянам или зачинщикам беспорядков, которых мы весьма охотно отошлем обратно в Россию, нисколько не отличается от режима, применяемого к французам той же категории, и далек от всякой жестокости, что, впрочем, отлично знают бывшие русские революционеры, ныне Народные Комиссары, нашедшие в прошлом на территории республики самое великодушное убежище. Никогда по отношению к русским солдатам не совершались акты насилия, никогда они не лишались пищи. Французское Правительство остается при установленных условиях предложений обмена и возвращения на родину русских солдат и французских граждан».

В состав миссии Российского Красного Креста, кроме ее главы — Д. З. Мануильского, входили И. Ф. Арманд и Я. Х. Давтян. В полученной 28 марта 1919 г. радиотелеграмме они сообщали об условиях, в которых находилась миссия: с момента приезда во Францию они были интернированы в Малё-Бен (недалеко от Дюнкерка), их охраняли и сопровождали во время выходов офицеры; вся корреспонденция подвергалась контролю. Не будучи в состоянии вступить в непосредственный контакт с соотечественниками, они не могли принять ни одного посетителя; радиотелеграммы подвергались ограничениям; были отвергнуты их просьбы иметь юридического советника и определенное место жительства в Париже, а также говорить без свидетелей с соотечественниками. Столь суровые меры по отношению к российским представителям Красного Креста были вызваны опасениями, навеянными паническими телеграммами французских дипломатических представителей в европейских странах, что целью приезда миссии являлись организация террористических актов против членов правительства Франции и других союзных стран и ведение большевистской пропаганды. В связи с этим прибывшая во Францию миссия Мануильского оказалась на положении арестованных.

«Одним словом до сих пор мы были в полной невозможности сделать чтобы то ни было для оказания помощи нашим соотечественникам и для организации их возвращения на родину и тем более для выяснения того, имеются ли русские заключенные в тюрьмах по политическим причинам», — констатировали члены миссии. Далее они перечисляли наиболее важные предложения, сделанные миссии французскими властями: радиотелеграммы миссии будут отправляться; она сможет посещать места, где находились русские граждане и говорить с ними в присутствии французских властей; русских будут информировать через печать о пребывании миссии, они смогут писать ей через посредство французского Красного Креста, миссия сможет без свидетелей говорить с теми русскими, кто будет уже посажен на пароход. После отъезда миссии защиту интересов российских граждан было предложено поручить представителю нейтрального Красного Креста. Также миссии было предложено продлить пребывание во Франции, в случае необходимости; ранее французское правительство полагало, что миссия будет завершена с отъездом на родину второй партии солдат 7 апреля 1919 г. на пароходе «Дюмон д’Юрвилль». Остальную часть русских солдат французское правительство брало обязательство возвратить на родину «в пределах имеющегося в его распоряжении тоннажа, как можно скорее», с условием, что французам будет предоставлено право свободно выехать из России, как только во Франции освободят заключенных по политическим причинам русских. Эти условия были переданы на рассмотрение руководству НКИД и Центральной Коллегии Российского Красного Креста для получения инструкций. В то же время миссия сообщала некоторые сведения о положении гражданских и военных лиц, часть которых находилась в тюрьмах и концентрационных лагерях за преступления, или «деликты, политические, военные, уголовные или в качестве нежелательных иностранцев». Миссии были переданы списки (по утверждению французов, полные) всех российских граждан, находившихся в тюрьмах и концентрационных лагерях. Французское правительство заявляло, что готово освободить всех находившихся в тюрьмах по политическим мотивам, сомнительные случаи должны были стать предметом дискуссии. По сообщениям некоторых газет, русских солдат заставляли записываться в армию Деникина; 150 русских солдат были наказаны за отказ сражаться против советского правительства. Эти факты были приведены в палате депутатов Франции во время интерполяции социалистических депутатов по поводу военного вмешательства в России.

Свидетельств о фактах насильственной отправки солдат и офицеров в деникинскую армию, где отказывавшихся участвовать в боях расстреливали, сохранилось немало. В связи с репатриацией русских солдат в порты, находившиеся под контролем белых войск, Г. В. Чичерин неоднократно направлял ноты протеста правительству Франции.

Французское правительство сообщало, что задержка в работах комиссии Красного Креста происходила, во-первых, из-за вопроса, поднятого радиотелеграммой правительства Франции 13 марта 1919 г. относительно чрезвычайного революционного налога, примененного в Москве к французам, а, во-вторых, претензий миссии Мануильского, выходивших за рамки ее полномочий, таких, как требования содействия адвоката, местопребывания в Париже (в Париже не было русских формирований), требования не подвергаться правилам цензуры и другим правилам, которым подчинялись французы и все иностранные общества, даже Международный Красный Крест. Эти претензии укрепили опасения французов, что миссия Мануильского пыталась выйти из своей чисто гуманитарной роли, вынудив их принять меры предосторожности, дискуссии по которым были недопустимы. Французское правительство не признавало наличие во Франции русских политзаключенных и считало ложной информацию о принуждении российских солдат вступать в армию Деникина; отказалось оно и предоставить дополнительные льготы российской миссии.

В ответ на радиотелеграмму Пишона, полученную (частями) 28 марта и 3 апреля 1919 г. о положении миссии Русского Красного Креста во Франции и условиях возвращения на родину французских военных, оставшихся в России, Чичерин направил ему 4 апреля сообщение, в котором напомнил о цели, с которой миссия была отправлена. Так, 18 августа 1918 г., когда были определены условия обмена граждан обеих сторон путем переговоров между Народным Комиссариатом Иностранных Дел и нидерландским посланником Удендиком, народный комиссар в отправленной последнему телеграмме указал, что французские военные получат разрешение покинуть Россию, когда русским военным при участии Международного Красного Креста и трех членов Русского Красного Креста будет разрешено возвращение из Франции на родину. В официальном заявлении НКИД от 6 сентября 1918 г. говорилось о том, что французские военные получат возможность покинуть Россию, когда русские солдаты при участии Международного и Русского Красного Креста «будут возвращаемы из Франции». На основании этого соглашения народный комиссар 17 декабря в телеграмме на имя датского посланника Скавениуса, в ответ на повторные обращения французского правительства, заявил, что русское правительство вполне согласно на осуществление плана, предполагавшего посылку миссии Красного Креста с тремя русскими членами для организации возвращения русских солдат на родину. В ответ на запрос правительства Франции, Чичерин 12 января 1919 г. телеграммой на имя датского поверенного в делах Нордлинга информировал, что делегатами Красного Креста будут Мануильский, Арманд и Давтян и что им будет поручено организовать возвращение на родину русских из Франции. Их миссия заключалась в том, чтобы выработать план распределения возвращаемых русских по различным судам, установить даты их отъезда, морские и сухопутные пути их следования, разработать, таким образом, вместе с французскими властями весь план их перевозки; с другой стороны, они должны были добиться беспрепятственного возвращения в Россию для всех желающих вернуться русских и лично удостовериться, что ни одному из них в этом не отказано. Делегаты миссии должны были участвовать в подготовке списков подлежащих возвращению на родину русских, основываясь на выраженном каждым из них желании, и оказывать им всю необходимую помощь.

Между тем, как говорилось в послании Чичерина, миссия Русского Красного Креста во Франции «поставлена в невозможность» выполнять ту задачу, для которой она туда была отправлена: ни о каких льготах речи не было, были лишь непреодолимые препятствия. Кроме чисто гуманитарных, никаких других директив миссии Мануильского дано не было. Французское правительство не давало ей осуществить эту гуманитарную миссию, создав для нее такое положение, которое могло быть охарактеризовано как лишение свободы. Какую серьезную работу могла она выполнить, когда ей предлагалось в передаваемых подготовленных другими людьми списках отмечать подлежащих возвращению русских граждан, не допуская каких-либо отношений с самими заинтересованными лицами? В России же, наоборот, г. Россэ был в постоянном непосредственном контакте со всеми французами и мог составлять списки уезжавших в соответствии с желаниями самих заинтересованных лиц.

Миссии, недостаточно осведомленной о французских законах, содействие юридического советника было необходимо. По сообщению НКИД, в России все миссии иностранных Красных Крестов пользовались постоянным содействием юридических советников. Препятствия на пути возвращения русских граждан домой, так же, как и всякие акты произвола, жертвами которых они являлись, могли быть доведены до сведения миссии лишь в отсутствии официальных французских свидетелей. Заявление же французского правительства о том, что ни один русский не принуждался записываться в армию Деникина, и что во Франции нет ни одного русского, лишенного свободы по политическим причинам, не могло считаться достоверным без подтверждения самих заинтересованных лиц. «Мы рассматриваем, как политические, преследования, направленные против тех, кто отказывался продолжать сражаться после подписания мира между Россией и Германией, кто отказывался вступать в армии, борющиеся против Русского Советского Правительства, или кто отказывался выполнять непосильные принудительные работы или ехать в Африку».

По данным НКИД, запись русских солдат в сражавшиеся против Советской Республики войска продолжалась, а тех, кто отказывался, подвергали наказаниям. Во всех переговорах начиная с августа 1918 г. указывалось, что освобождение французских военных в России обусловлено освобождением русских во Франции; в беседе с французским консулом Ш. Дюшеном 9 января 1919 г. зам. наркома Л. М. Карахан указал, что оставшиеся в заключении французские военные будут освобождены тогда, когда русские делегаты сообщат из Франции, что ни один русский там не лишен свободы. Французские военные были освобождены по ходатайству миссии Мануильского, ручавшейся, что немедленно по ее приезде во Францию всех находившихся в заключении русских освободят. «Ввиду того, что это условие не выполнено и что миссия Мануильского оказывается сама в совершенной невозможности содействовать его выполнению, Русское Правительство в случае, если такое положение дел продолжится, увидит себя в печальной необходимости поставить французских военных снова в то положение, из которого они вышли лишь по просьбе миссии Мануильского. Необходимые условия для отъезда из России оставшихся французов могут считаться выполненными лишь тогда, когда при участии миссии Русского Красного Креста будет не только выработан детальный план перевозки русских на родину, но их возвращение домой будет также фактически в полном ходу».

Французское правительство не могло оставить без ответа подобные утверждения и в своем сообщении 7 апреля 1919 г. информировало, что возвращение русских солдат на родину происходит, и даже в настоящий момент пароход «Дюмон д’Юрвилль» готов к перевозке в Россию почти одной тысячи солдат. Начальник французской миссии, прикомандированный к делегатам Русского Красного Креста, как сообщалось далее, являлся также членом межминистериальной комиссии, на которую были возложены организация и исполнение процедуры возвращения на родину русских солдат. Никогда в предыдущих соглашениях не было речи о том, чтобы миссия Мануильского в соглашении с французскими властями вырабатывала план транспортировки. Впрочем, в то время выработать общий исчерпывающий план представлялось невозможным из-за ограниченного числа судов, недостаточного количества подвижного железнодорожного состава, а также недостатка продовольствия в Центральной Европе. Не могло быть и речи о разговорах между делегацией Русского Красного Креста и ее согражданами без свидетелей: такие же русские миссии в других странах пользовались подобными льготами, которые были им предоставлены правительствами, для того, чтобы вести активную революционную пропаганду, французское правительство не могло этого допустить. Следовало напоминание, что когда французы без объяснения причин были арестованы в России, советские власти разрешили посещения сестер Красного Креста только в присутствии свидетелей, и присутствовавшие при этом русские солдаты во многих случаях требовали, чтобы разговор велся на русском языке; между тем те арестованные никогда не играли никакой политической роли, что нельзя сказать о членах делегации Мануильского. Требование о юридическом советнике, по мнению французских властей, также было ничем не оправдано для Русского Красного Креста.

Требование же освобождения «законно арестованных или осужденных русских граждан», предъявленные миссией Мануильского, касались не только преступлений политического характера, но и всяких преступлений военного характера (дезертирство, военные кражи и т. п.), и французское правительство приняло меры к помилованию и освобождению задержанных. Замедление в исполнении этой меры «зависит исключительно от отказа Советского Правительства вернуть на родину членов бывшей Французской военной миссии в России». Прения в палате депутатов Франции показали, что ни один русский не принуждался против своей воли записаться во французскую армию или в одну из армий, воюющих против советского правительства и что, напротив, глава французского правительства издал самый точный и строгий приказ в этом отношении. Кроме того, сообщалось, что французское правительство содержало и кормило «известное число русских: солдат, совершенно отказывающихся работать, которые, впрочем, не подвергаются никакому бесчеловечному обращению».

Тон радиотелеграмм, которыми обменивались Франция и Советская Россия, становился все более резким: «Советское правительство отпустит всех без исключения французов, желающих покинуть Россию… В этом случае французское правительство немедленно освободит указанных миссией Мануильского лиц и незамедлительно переправит их в Россию вместе с большим числом русских солдат и добровольцев на “Дюмон д’Юрвилле”, который уже готов к отплытию. Кроме того, русской делегации дана будет возможность продолжить свое пребывание во Франции и выполнить возложенную на нее задачу при вышеозначенных условиях. Или же Советское Правительство задержит в России всех или часть наших граждан, и в этом случае миссия Мануильского будет отослана в Россию на “Дюмон д’Юрвилле”, который тогда возьмет исключительно русских солдат за исключением арестованных и осужденных. Французское Правительство оставит за собой полную свободу действия относительно возвращения на родину русских солдат, а также право принимать меры репрессии в ответ на акты, от которых пострадают наши граждане в России». В связи со скорым отплытием парохода «Дюмон д’Юрвилль» правительство Франции ожидало срочного ответа советского правительства, который и был получен на следующий день, 8 апреля 1919 г. В нем говорилось, что прошел год с того момента, когда НКИД начал обращаться к французскому правительству с настоятельными требованиями возвращения домой русских солдат, оставшихся во Франции, и хотя для этой цели в течение определенного времени мог быть использован путь через Швейцарию и Германию, французское правительство ни разу не дало в ответ ничего, кроме неясных обещаний. Лишь после того, как свободы были лишены французские офицеры и некоторые гражданские лица, правительство Франции быстро решилось приступить к осуществлению требований. Ко всему, что уже было известно о судьбе русских солдат, сосланных в Африку, в радиограмме Чичерина от 8 апреля сообщалось, что зачастую для наказания тех из них, кто был не в состоянии выполнять непосильную работу, их принуждали целыми днями ходить под тропическим солнцем с тяжелым мешком, наполненным песком или камнями на спине, осыпая ударами, если они в изнеможении падали на землю, или привязывая веревкой к лошади араба, влекущего их за собой по песку. Некоторые оставались по 4 дня без всякой помощи; положение же тех солдат, которые были заперты в тюрьмах на острове Экс, в Марселе, Бресте, Бордо, Рене, Новере, Клермон-Ферране, могло быть охарактеризовано как медленная и мучительная казнь. Сообщал нарком и о многочисленных фактах бесчеловечного отношения к инвалидам, настойчиво требовавших возвращения на родину. «Что же касается принудительных работ, которым подвергаются русские солдаты во Франции, мы знаем о них то, что в рабочих ротах, рассеянных по всей Франции, голодные, лишенные врачебной помощи, имея своим единственным жилищем сараи и сырые подвалы, они принуждены исполнять превышающую человеческую силу работу под угрозой самых варварских наказаний вплоть до ссылки в Африку или в дисциплинарные роты, в которых их заставляют работать прикованными к тачкам». Отказ же французских властей допустить проверку этих фактов миссией Русского Красного Креста в условиях, обеспечивавших полную откровенность со стороны всех дающих показания, могло рассматриваться, как скрытое признание верности этих обвинений. В беседах НКИД с иностранными представителями Франции всегда говорилось о том, что члены Русского Красного Креста, которые отправятся во Францию, будут участвовать в выработке плана перевозки русских на родину и руководить его осуществлением. «Тем более непонятным является для нас проведение аналогии между миссией Мануильского, официально допущенной во Францию в качестве миссии Красного Креста, и теми лицами, которые в России были по определенным причинам лишены свободы», — писал Чичерин, напомнив, что несколькими судебными процессами был установлен факт участия иностранных военных в России в заговорах с целью низвержение правительства. Русские солдаты, подвергавшиеся во Франции жестоким преследованиям, в совершении каких-либо подобных актов никогда заподозрены не были. Военнопленные держав Согласия, находившиеся в РСФСР, пользовались широкой свободой, могли ходить по городу, посещать клубы и театры. Несмотря на то, что свидания миссии Русского Красного Креста даже с гражданскими лицами, не подвергавшимися никакому обвинению, могли происходить лишь в присутствии французского представителя Красного Креста, тем не менее, Русское Советское Правительство до такой степени ставило свое желание добиться реальных результатов в вопросе возвращения соотечественников на родину выше всего остального, что готово было согласиться даже на столь преувеличенные требования, говорилось в сообщении. Итак, «Русское Советское Правительство выразило готовность» допустить возвращение домой всех французских военных и гражданских лиц, желавших уехать во Францию, после того, как миссия Мануильского посетит все тюрьмы, концентрационные лагеря, дисциплинарные комиссии и другие места заключения русских солдат и гражданских лиц, причем им будет предоставлена возможность говорить со всеми пленными даже в присутствии представителя французского Красного Креста, и после того, как миссия Мануильского успеет выработать общий план перевозки русских из Франции (осуществление его должны были гарантировать правительства Северо-Американских Соединенных Штатов и Великобритании). Чтобы сдвинуть вопрос с мертвой точки, Чичерин сообщал, что «Русское Советское Правительство готово постепенно возвращать на родину желающих вернуться во Францию французских граждан по мере возвращения российских граждан из Франции с соблюдением каждый раз одной и той же пропорции между количеством возвращаемых на родину и общим количеством граждан обеих стран, находящихся в России и Франции».

Министр иностранных дел Франции Пишон в радиотелеграмме от 12 апреля 1919 г. сообщал, что французское правительство считает исчерпанной полемику по поводу «недобросовестных и лишенных здравого смысла утверждений относительно дурного обращения, которому якобы подвергаются российские граждане во Франции. Оно констатирует, что Советы не выставляют никакого предложения, могущего повести к достижению соглашения». Объезд французских тюрем и других мест заключения, по мнению Пишона, не был вызван никакой необходимостью, так как французское правительство согласилось выслать в Россию всех находившихся в заключении русских, возвращение которых потребовала бы миссия Мануильского. Выдвинутое Россией требование дало бы возможность миссии оставаться во Франции столь продолжительное время, сколько она сама пожелает, кроме того, гарантия других союзных стран являлась оскорбительной, и Франция не собиралась ее обсуждать. Предложение Чичерина о пропорциональном возвращении на родину «чрезвычайно малого количества французов, с одной стороны, и многочисленных контингентов русских, с другой, иными словами, обмена в пропорции 1:1000 очень мало считается с ценностью французов, которые были задержаны в России». Вследствие этого, французское правительство планировало продолжать «автономным образом» возвращение на родину русских граждан, если только «Советы не сделают невозможным выполнить это фактически вследствие отсутствия гавани для обмена, на которой сошлись бы обе стороны». В конечном счете французское правительство приняло решение: миссия Мануильского будет сопровождать вторую тысячу русских, которую оно отсылало обратно, «принимая во внимание упорное нежелание Советов сообразоваться с установленными условиями»; надеясь, что в обмен на русских граждан Советы, в свою очередь, отправят на родину французов.

В ответном послании С. Пишону 15 апреля 1919 г. преждевременный вынужденный отъезд миссии Русского Красного Креста НКИД назвал нарушением заключенного ранее соглашения между советским правительством и правительствами держав Согласия об обмене и возвращении на родину граждан той и другой стороны, и в частности, выработанной по этому вопросу между Россией и Францией процедуры, особо подчеркнув, что этой мерой французское правительство нанесло серьезный ущерб интересам десятков тысяч российских граждан, оставшихся во Франции, большинство которых сражалось в рядах армии на французской территории. Французское правительство лишило миссию Русского Красного Креста, отправленную во Францию с чисто гуманитарной целью, всякой возможности оказания помощи русским, оставшимся во Франции в крайней нужде, причем миссия не могла оказать даже материальной поддержки гражданам, долгое время сражавшимся вместе с французской армией. В связи с тем, что власти Франции выразили желание узнать наиболее подходящее место для высадки возвращающихся российских граждан, НКИД, считая более благоприятным положение на Черном море, назвал Одессу.

«Дюмон д’Юрвилль» покинул Дюнкерк 17 апреля 1919 г., увозя с собой 1000 русских пассажиров, 110 гражданских лиц, 947 военных и миссию Мануильского. Однако с отправлением корабля с советской делегацией, так и не выполнившей своей миссии, и русскими гражданами в Россию вопрос не был исчерпан: большие трудности возникли с их высадкой на родной берег.

9 мая 1919 г. Чичерин писал в Париж, что советское правительство протестует против задержания миссии в Финляндии (в течение трех недель в порту Ганг) и настаивает на немедленном предоставлении ей возможности доехать до России; выбор для высадки пассажиров «Дюмон д’Юрвилля» финского порта сделан был против воли и согласия советского правительства, указывавшего для этой цели на другие, более безопасные для русских граждан порты. Советское правительство из-за того, что французским правительством игнорировались его протесты, было вынуждено «подвергнуть членов бывшей французской военной миссии, пользовавшихся в последнее время неограниченной и полной свободой передвижения, домашнему аресту». Далее следовало предупреждение: «В случае неприбытия вышеуказанных русских граждан в пределы России в течение ближайших 5 дней Советское правительство неохотно и против своей воли будет вынуждено применить более энергичные меры репрессии к членам Французской Миссии и другим французским гражданам в России».

МИД Франции в ответ телеграфировал, что высадка русских граждан в Финляндии столкнулась с затруднениями «по местным причинам, не существовавшим в момент отбытия парохода», и запрашивал пункт Балтийского моря, где пароход «Дюмон д’Юрвилль» мог бы высадить своих пассажиров. О перемене курса в Черное море не могло быть и речи, а другой пароход, на котором должны были отъехать 2000 человек, мог бы быть направлен около 15 мая в какую-либо гавань Черного моря, желательно — Одессу. Отправляемые в Россию корабли сопровождались, как правило, одним или двумя легкими военными судами.

16 июня 1919 г. из Парижа пришло сообщение за подписью А. Мильерана о том, что «переправляющий на родину русских из Франции и французов из России пароход “Батавия” производит в Марселе посадку на борт 2400 русских солдат и 100 граждан, среди которых приблизительно находятся все те, которые были заключены в французских тюрьмах и о возвращении на родину которых в первую очередь просил Литвинов». Пароход «Батавия» должен был покинуть Марсель 25 июня, чтобы высадить своих пассажиров в Одессе; взамен французской стороне должны были быть возвращены 100 подданных Франции, арестованных или интернированных в разных лагерях России, и направлены на финляндскую границу. В послании отмечалось, что российских граждан не высадят на берег, если французам не будет обеспечено возвращение с ближайшим эшелоном.

Франция обещала ускорить репатриацию русских солдат и гражданских лиц, но лишь при условии, что французские граждане будут незамедлительно освобождены из тюрем и эвакуированы, иначе она будет вынуждена «против своей воли принять другие меры по отношению к русским во Франции».

21 июля в радиотелеграмме Чичерина, направленной в МИД Франции, подчеркивалось, что никакие массовые аресты французов в России не имели места; в связи с раскрытыми в Петрограде военными заговорами было арестовано некоторое количество как русских, так и иностранных граждан, среди которых были и французы, у одного из них даже найдено тайное донесение о дислокации советских войск и военных материалов. Нарком сообщил о сделанном им предложении английскому правительству о предоставлении России возможности посылать в нейтральную страну комиссии или уполномоченных для урегулирования вопросов, связанных с положением русских за границей и иностранцев в России, предположив, что положительный ответ на это предложение был бы в интересах как французских, так и английских граждан в России.

Обмен нотами и особенно сам процесс принятия и выполнения решений по отправке военнопленных на родину проходил крайне сложно. 29 июля 1919 г. в совместной радиограмме Г. В. Чичерина и Х. Г. Раковского (председателя Совнаркома и наркома по иностранным делам Украины) сообщалось, что доставив русских на «Австрии» и др. транспортах в Одесский порт, французское командование обусловило высадку их на берег выдачей французских военнопленных, взятых красными войсками в боях на территории Украины, а также всех иностранцев, включая граждан нейтральных стран, и пригрозив в случае неисполнения этого условия направлением русских солдат к Деникину, усилением блокады Черноморского побережья, конфискацией всех задерживаемых парусников и даже обстрелом Одессы. Местные власти выдали 375 иностранцев и отказались подчиняться дальнейшим требованиям французского командования, тогда французские транспорты увезли в море не высадившихся русских солдат и только из-за невозможности прокормить высадили их близ Очакова. Русские солдаты, проследовавшие из Очакова в Николаев, были обстреляны с французских военных судов. Правительства РСФСР и Украинской Социалистической Республики заявляли, что в случае повторения подобных случаев вынуждены будут прибегнуть к самым суровым репрессиям по отношению «к находящимся в их руках французским буржуазным гражданам и в первую очередь к членам бывшей военной миссии. Отныне эти граждане будут считаться заложниками со всеми вытекающими из этого положения последствиями за жизнь русских солдат, оставшихся в руках французских властей». Угроза отправки русских солдат к Деникину, говорилось в телеграмме, являлась угрозой посылки их на верную казнь, так как сражаться в армии за восстановление помещичье-монархической власти они обычно отказывались и их расстреливали. Разумеется, были и исключения. Смертельной опасности подвергались и солдаты во Франции, взрывая проволочные минные заграждения. «Пусть Французское Правительство знает, что подвергая опасности жизнь русских солдат оно подвергает той же опасности жизнь своих собственных граждан, — писали в заключение наркомы, — пролетариат Франции по достоинству оценит приемы шантажа и низкого торгашества, для которых Французские власти пытаются использовать русских солдат».

Из Парижа была получена телеграмма бывшего посла Франции в России М. Палеолога: «Два парохода Александр III и Николай I покинули Марсель 26 августа с 2228 русскими солдатами и прибудут в Одессу к 5 сентября».19 сентября он сообщил: «Корабли “Аллегрет” и “Батавия” транспортирующие 4325 русских солдат покинули Марсель и Алжир 15 сентября в Одессу и прибудут туда к 25 сентября».

Итак, делегация во главе с Мануильским вынуждена была покинуть Францию, так и не выполнив своей миссии. Судьба русских солдат во многом зависела от военно-стратегических планов стран Согласия в России, опасавшихся «заражения» большевизмом и начинавших или приостанавливавших репатриацию в зависимости от положения на фронтах Гражданской войны. Так, в августе 1919 г. по просьбе Великобритании была приостановлена репатриация русских в Одессу, в связи с военными операциями Деникина. Тем не менее, 20 апреля 1920 г. в Копенгагене М. М. Литвиновым и французским консулом Ш. Дюшеном было подписано соглашение об обмене всех французов в России (около 900 человек) на русских, находившихся на территории Франции (примерно 22 тыс. человек). Обмен должен был производиться в пропорциональных количествах: 100 французов на 2500 русских. Однако репатриация русских солдат еще долго оставалась труднорешаемой проблемой.

 

«Дипломатический фронт» союзников

В середине 1919 г. вектор основных действий западных стран в России был подвергнут пересмотру. 18 июня 1919 г. на заседании Военного кабинета Великобритании было принято решение перенести центр усилий союзников на деникинский фронт. Войска Колчака терпели поражения; не осуществилась и британская операция, нацеленная на Котлас для соединения с северным флангом армий Колчака. Если к марту 1919 г. Запад послал в Россию до миллиона солдат (200 тыс. греков, 190 тыс. румын, 140 тыс. французов, 140 тыс. англичан, 140 тыс. сербов, 40 тыс. итальянцев), то теперь даже С. Пишон считал невозможным чисто военное (глубокое проникновение в Россию или посылка большого экспедиционного корпуса) решение русской проблемы.

1 июля 1919 г. Чичерину была передана телефонограмма о количестве отправленного союзниками Деникину военного имущества: в Новороссийск доставлено на 45 тыс. чел. английского обмундирования, 60 тяжелых и 150 легких английских орудий, около 125 танков, а также аэропланы, снаряды и патроны. По поводу снабжения союзниками Колчака сообщалось, что во Владивосток англичанами доставлено 30 легких орудий, и канадцами — 300 тыс. комплектов обмундирования. Об активном участии англичан в интервенции свидетельствует секретная телеграмма поверенного в делах в Лондоне Е. В. Саблина (октябрь 1919 г.) о кредитах для армии А. И. Деникина: «Узнал из достоверного источника, что Черчиллю удалось провести в Парламенте ассигнование кредитов для снабжения генерала Деникина всеми видами снабжения в общей сложности до 14 млн фунтов, с правом однако уделения некоторой части генералу Юденичу». За пять месяцев до этого генерал-лейтенант Н. Н. Головин в своем рапорте от 6 мая 1919 г. С. Д. Сазонову и генералу Д. Г. Щербачеву сообщал о встрече с военным министром Великобритании У. Черчиллем. Разговор длился около часа. Черчилль, внешне весьма любезный, сказал, что не мог прежде встретиться с высшими представителями Русской армии из-за того, что «политическая ситуация в данный момент заставляет его, исключительно в интересах дела, придерживаться секретности». Обстоятельства изменились, но он продолжал настаивать «во имя общего дела держать наши отношения и особенно наш разговор в строгом секрете». После того, как Головин описал ему общее положение дел Белых армий и их военные нужды, Черчилль заметил, что вопрос вооруженного содействия для него трудный; причины — оппозиция британских рабочих вооруженной интервенции. Он ничего не обещал в этом отношении, но сказал, что постарается помочь. Военный министр заявил в парламенте, что свежие силы нужны для выполнения эвакуации с Севера России. Под этим предлогом он пошлет 10 тыс. добровольцев, которые заменят уставшие войска, особенно деморализованные американские и французские. Он отложит начало эвакуации на неопределенный срок (но не будет говорить об этом); соглашается использовать прибывающие британские войска для активных операций. В случае дальнейшего наступления адмирала Колчака Черчилль даже согласен на активную поддержку левого фланга, не отрицая возможность помочь Юденичу на правом фланге; он сделает все возможное, но повторил, что успех общего дела требует абсолютной секретности. Для Черчилля трудно послать вооруженную помощь генералу Деникину, так как на Севере он действует под предлогом поддержки находящихся там британских войск; но он осуществит идею поддержки Деникина добровольцами, по меньшей мере, он пошлет 2500 добровольцев под маской инструкторов в инженерные отряды, сообщал Головин.

Черчилль выразил также готовность продолжать оказывать материальную поддержку в широком масштабе, сказав, что он запросит кредит в 24 млн ф. ст. для поддержки всех белых фронтов, а также кредит в поддержку военнопленных — для отправки 500 офицеров в Архангельск, и «полный расход (подготовку, траты на перевозку, жалованье)». В заключение Черчилль сказал Головину: «Вы видите в моем лице наиболее решительного бойца за великую единую Россию и вашего близкого друга, я рад приветствовать Вас, как одного из представителей могущественной Русской армии, которая так много сделала в нашей общей борьбе против Германии». После встречи с Черчиллем генерал Головин подытожил: «В лице Черчилля мы имеем не только сочувствующего, но и энергичного и активного друга». Однако беседа с британским министром привела Головина и к другому заключению: союзники полагают, что силы белых еще не достигли полного единства.

Союзники сознавали невозможность военного вмешательства в русские дела. В московских газетах (в частности, «Правда» и «Известия» от 8 мая) приводились сведения о настроениях в связи с этим в странах-союзницах. Так, итальянский журналист Арнольдо Чиколо, побывавший «в лагере русской революции», писал, что в России нет активных сил для борьбы с большевиками: большинство среднего класса и старой аристократии «не двинут пальцем для спасения своей родины; они рассчитывают на союзников, не желая принести даже маленькую жертву. Деникинская армия состоит наполовину из офицеров, которые все хотят быть командирами и никто не хочет быть солдатом».

Берлинская газета «Голос России» подробно изложила текст речи Черчилля в палате общин по «русскому вопросу». По словам английского военного министра, союзники оказывали и будут оказывать всякую поддержку Колчаку и Деникину, но создать в России новую армию считают невозможным, а без нее союзные войска бессильны, к тому же нет согласия и в стане русских противников большевиков. Черчилль назвал три возможных способа наведения порядка в России: вмешательство союзных войск, признание большевистского правительства и поручение Германии установить в России порядок; однако ни первый, ни последний способы были немыслимы; оставался только второй.

На более спокойном отношении к большевизму настаивали германские «независимые», они предлагали послать специальную комиссию в Россию для того, чтобы исследовать положение дел.

Но в державах Антанты возобладал воинственный дух. На заседании итальянской социалистической парламентской группы было предложено в связи с этим созвать совещание социалистических депутатов Италии, Франции, Англии и представителей рабочих этих стран для совместного выступления против военной экспедиции в Венгрию и Россию. Ллойд Джордж в своей речи в палате общин между тем заявил, что России больше нет, потому что Советская Россия — не Россия, ибо в ней хаос и анархия; о ее признании не может быть и речи. Однако военная интервенция в России несет огромные трудности и возложение их на Англию означало бы для нее банкротство и содействие распространению у себя большевизма. Англия хочет лишь не допустить большевизма в страны Антанты и примирить борющиеся в России партии.

Московские «Известия» от 9 мая 1919 г. в речах английского министра и премьера увидели как неизменную готовность «союзного империализма» помогать русской контрреволюции, так и признание мощи Советской республики и одновременно — слабости ее врагов. Уклончивой политикой стран-союзниц и объяснялось заигрывание их представителей с большевистской властью. Харьковские «Известия» 9 мая напечатали подробности переговоров миролюбиво настроенного греческого командования с советскими властями в Крыму. Впрочем, к миролюбию побуждали действия и настроения, царившие в самих союзных войсках, в частности, среди английских матросов, объявивших себя друзьями советской власти, и французских пехотинцев, высланных 17 мая в Симферополь против красных войск, но потребовавших возвращения обратно после участия в антивоенном митинге, а также французских моряков, поднявших восстание в Одессе с требованием отправки домой; и итальянских матросов, препятствовавших отправке кораблей со снабжением для белых армий в Россию.

Москва не доверяла заигрываниям «союзного империализма», стараясь подальше продвинуть свои аванпосты на Запад. Роль таких аванпостов была отведена также Крыму и Бессарабии. Перехваченное на киевской радиостанции сообщение из Лондона, поступившее 20 мая 1919 г. в Информационный отдел Народного Комиссариата Иностранных Дел, содержало сведения о запросе депутата нижней палаты английского парламента Уэджуда: «По сообщениям из Стокгольма, Антанта готовит военные операции против Петрограда с базой в Гельсингфорсе. Ведутся ли действительно какие-либо переговоры с властями Финляндии или других стран о совместном военном плане против Советской России?» Министр иностранных дел Великобритании Бонар-Лоу ответил, что хотя английская эскадра находится у Ино и стоит (на всякий случай) наготове, о подобных планах не было и речи. На следующий вопрос Уэджуда, намеревается ли английское правительство совместно с правительством Маннергейма выступить против Петрограда без ведома британского парламента? — Бонар-Лоу ответил, что никаких планов, подобно вышесказанному, не имеется.

Сопоставляя ответы английского министра о подготовке наступления на Петроград с фактами, «Московская Правда» 23 мая писала; Бонар-Лоу не дал гарантий палате общин, что английское правительство совместно с финляндским не выступит против Петрограда, а потому «вывод ясен — наши войска в Финском заливе обстреливаются английскими судами».

Вернувшийся из Франции Д. З. Мануильский свидетельствовал в свою очередь об изменении отношения к Советской России со стороны Франции, в частности, во французской печати стали появляться более достоверные сведения о ней. После выступления в палате депутатов М. Кашена, который сказал, что после французской революции большевизм — наиболее крупное движение, объединившее живые силы всех слоев населения, газета Temps писала, что приглашение Ленина на Принцевы острова потеряло отныне всякий смысл: с ним хотели разговаривать как с побежденным, а придется говорить как с победителем.

4 июня 1919 г. в Париже в интервью представителям газеты «Эпоха» А. И. Гучков заявил, что мысль о вооруженном вмешательстве в дела России, к сожалению, имеет очень немногих приверженцев во Франции; даже в России в последнее время преобладает мнение, что ее спасение целиком лежит на самих русских. Серьезная сила для борьбы с большевистской опасностью может быть создана при поддержке остальных славян, но не иностранцев. От союзных же держав русские ждут только финансовой помощи.

Двумя днями позже о происходивших на Парижской мирной конференции событиях беседовал с сотрудниками российских газет Х. Г. Раковский, заявивший, что Лига Наций потерпела крушение. Особое внимание журналистов было обращено на то, что 9 членов американской делегации во главе с Буллитом покинули конференцию; Вильсон оказался бессилен что-либо сделать: его предложение о прекращении блокады России и Украины было принято итальянцами и англичанами, французы, высказавшись против, провалили его; но в то же время провалилось и предложение Франции о военных действиях против России.

14 июня 1919 г. на заседании ВЦИК Раковский выступил с докладом о международном положении, в котором отметил, что начался период, когда союзный империализм должен так или иначе покончить с вопросом о Советской России: либо путем войны, либо путем того или иного соглашения, при этом непосредственное вмешательство союзников в дела России докладчик не допускал, а возможность признания мирной конференцией правительства Колчака в качестве официального представителя России рассматривал как полную ликвидацию переговоров с советским правительством. Более реальной опасностью, по мнению Раковского, был союз между Румынией, Польшей и Чехословакией, создававший единый контрреволюционный фронт от Черного до Балтийского моря.

Еще 27 мая из Америки приходили сообщения, что Франция готова признать А. В. Колчака безусловно, Великобритания — условно, Соединенные Штаты — пока еще не совсем готовы его признать. На Парижской конференции страны-союзницы рассматривали вопрос об официальном признании правительства Колчака. 26 мая Великобритания, Франция, США и Италия нотой сообщили Колчаку, что готовы его признать, выдвинув, однако, ряд условий. Нота с изложением условий признания (созыв Учредительного собрания, выплата внешних долгов, вступление России в Лигу Наций и др.) была ему направлена Советом четырех. Колчак условия принял. Однако возникли разногласия по поводу требования Англии и Франции о признании независимости государств Прибалтики. США не поддержали в этом вопросе своих союзников. В ответе Колчака было подчеркнуто, что это требование может быть удовлетворено лишь Учредительным собранием.

«Известия» за 15 июня 1919 г. напечатали сообщение Лионского радио, что Совет четырех, рассмотрев вопрос о признании Колчака, оставил его открытым из-за разгрома колчаковских войск Красной армией и сведений «о разложении власти адмирала». Полный текст ответа Колчака союзникам привела 1 июля «Петроградская Правда»: «Правительство во главе которого я нахожусь, — писал адмирал, — с радостью констатирует, что политика союзных держав по отношению к России находится в полном соглашении с задачей, которую поставило себе само Российское Правительство, желающее раньше всего восстановить русскому народу возможность осуществить свое право свободно разрешить свою судьбу путем Учредительного Собрания». Окончательную санкцию определения границ Польши и России и разрешение вопросов о судьбе Финляндии, Латвии, Литвы, Эстонии и др. «национальных групп» Колчак предоставил Учредительному собранию. К режиму, существовавшему в России до февраля 1917 г., возврата быть не могло; правительство «объявляет равенство перед законом всех классов и всех граждан без всяких особых привилегий: все без различия происхождения и вероисповеданий будут пользоваться покровительством государства». В вопросе о государственных долгах Колчак подтвердил свое заявление о том, что Российское правительство приняло все обязательства по государственным долгам России.

Державы Согласия приветствовали тон ответа адмирала Колчака, который «соглашается в главном на их предложения и содержит в себе обещания, обеспечивающие русскому народу и его соседям свободу, самоуправление и мир. Поэтому они окажут адмиралу Колчаку и его сторонникам обещанную помощь». Подписали: Ллойд Джордж, В. Вильсон, Ж. Клемансо, Витторио Э. Орландо, Н. Макино. Процитировав эту переписку, «Известия» заключили: союзники обещали Колчаку помощь только потому, что, признав государственные долги, он «обещает союзникам закабалить Россию, уплачивая полностью ростовщические проценты по долгам, и это, а не его “демократизм” побудило даже лицемера Вильсона поставить свою подпись».

Ответ А. В. Колчака был принят Советом четырех благосклонно. Однако во французских официальных кругах отметили, что оказание поддержки еще не означает необходимости признания Колчака. Опасались союзные правительства и того, что заявления об оказании помощи Колчаку приведут к росту волнений среди рабочих в их собственных странах. Особенно противились такому решению «русского вопроса» рабочие Франции, Италии и Великобритании. Датская газета Politiken 21 июня 1919 г. сообщила, что в Англии происходили массовые митинги и демонстрации против интервенции, Версальского мира и всеобщей воинской повинности. Лидерами рабочей партии были внесены в парламент запросы о секретном циркуляре У. Черчилля, в котором тот спрашивал солдат и офицеров о желании сражаться с Советской Россией. В то же время в палате общин впервые открыто обсуждался вопрос о расходе 6 млрд ф. ст. на войну с Советской Россией; но получить согласие на это английского парламента не удалось.

Сильное «раздражение» наблюдалось и в английской армии. Так, в начале мая 200 моряков были арестованы за отказ выступить против «красной» Астрахани; несколько солдат даже было расстреляно за пропаганду большевизма; 1 мая английское командование запретило выходить солдатам на улицы, но они все же приняли участие в шествии, восторженно встречая речи ораторов-коммунистов на английском языке. В связи с этим командованием было решено, «во избежание дальнейшего заражения большевизмом», заменить англичан итальянцами.

В московских и киевских газетах за 24 июня 1919 г. было помещено воззвание ЦК Коммунистического Интернационала к рабочим всего мира, в котором говорилось, что английское и французское правительства не решились объявить открытую войну Российским Советским Республикам. Послать несколько миллионов, хотя бы несколько десятков тысяч солдат регулярной армии против Советской России эти правительства побоялись. Но это не значит, что они отказались от войны против Советской России. Эти правительства выбрали другую, более прикрытую, форму вмешательства в русские дела и «снабжают царских генералов оружием, продовольствием, командным составом, добровольцами, шпионами, поджигателями, всем, что необходимо головорезам для их подлой борьбы с рабоче-крестьянской Россией». Судьба пролетарского движения, как указывалось далее, зависела от рабочих Англии, Франции, Италии и Америки; от них требовали поднимать знамя восстания, создавать Советы, вооружаться, готовиться к последнему решительному бою.

В тот же день, 24 июня, из Баку были получены сведения, что оккупировавшие город англичане, следуя директивам подрыва Советской России и лишения ее топлива, с помощью военной силы не давали вывозить нефть; систематически разрушали нефтяную промышленность; их запрет вывоза нефти привел к тому, что ее добыча прекратилась, возросла опасность пожара или взрыва. В связи с этим в Баку началась забастовка рабочих, требовавших восстановления торговых отношений с Астраханью и вывоза нефти в Советскую Россию; такие же требования выдвигались и предпринимателями, сознававшими губительность подобного положения дел для края.

На Парижской конференции среди ее участников в те дни было широко распространено мнение, что следующим шагом в русских делах будет отправка в Сибирь японцев, которых подталкивало на этот шаг неустойчивое внутриполитическое положение в собственной стране.

28 июня 1919 г., в день, когда на конференции был подписан мирный договор с Германией, российские газеты сообщали, что хотя мир только что подписан, «Франция скалит зубы на Англию, Сербия на Румынию, Италия и Румыния на союзников вообще. Сербия вновь мобилизует солдат в возрасте старше 38 лет, чтобы продолжать бойню; правительство Англии увеличивает свой флот до неслыханных размеров. Мир заключен, а Япония и Америка, не отставая от Англии, не в силах установить мира между народами». Ни одна из стран-победительниц не чувствовала полной уверенности в своей победе; над Европой нависла угроза новых войн. Западноевропейская пресса так оценивала Версальский мир: «Это мир, и не мир», «сомнительный мир», «позорный мир», «в воздухе пахнет новой войной», «грабительский мир». Так же оценивал его и X. Раковский, высказавший предположение, что Версальский договор не просуществует дольше Брест-Литовского, а его заключение «рассосет» в рабочей среде вредную иллюзию, что с окончанием войны все сразу пойдет к лучшему. «После заключения мира рабочий класс в странах победителей очутится лицом к лицу со своей буржуазией, и должен будет ее свергнуть». Однако Раковский считал, что союзники едва ли смогут направить против Советской Республики те силы, которые освободятся вследствие заключения мира с Германией; но будут принимать любые меры для организации новых, враждебных большевикам, сил, особенно если им удастся установить длительный мир между поляками и немцами.

Доказательством «дипломатического наступления союзных империалистов» против советских республик Раковский считал «полупризнание» союзниками Колчака, перемирие Петлюры с поляками, объединение белогвардейских фронтов Колчака с Деникиным, а также подписание мирного договора Германии с Антантой. «Теперь, — говорил Раковский, — союзники смогут использовать свои досуги для козней против Советской России и это самое опасное — свое снаряжение для войск генерала Галлера и Колчака». Но в признании Колчака Раковский заметил и положительный момент: Колчак согласился на признание независимости только Польши, остальные же «провинции» могли бы пользоваться лишь автономией. Такое решение не могло не вызвать осложнений, однако союзники и не желали восстанавливать единую Россию, так как она стала бы для них конкурентом на мировом рынке. Политика союзников, по мнению председателя Совнаркома Украины, преследовала цель «балканизации» бывшей Российской империи, а их соглашение с Колчаком — лишь ловкий политический обман, ибо свергнув советскую власть, союзники возьмут Россию в свои руки и предъявят ей непомерно тяжелый счет.

Версальский мир рассматривали как сигнал к наступлению рабочих западных стран на полуразрушенные войной твердыни капитализма и начало стремительного повышения их революционного потенциала, отмечая установление советской власти в Венгерской Республике, железнодорожную забастовку в Румынии, большевистское движение в Болгарии, борьбу между коммунистами и правительственными войсками на улицах Вены, забастовки в Италии, Англии и Франции. Особое внимание на «фронте мировой революции» заслуживало предложение итальянских социалистов объявить всеобщую политическую забастовку и требование английских профсоюзов снять блокаду Советской России. В английских газетах помещались материалы, рассказывавшие о захвате союзным флотом семян, которые советское правительство закупило в Дании, препятствии вывозу вагонов и паровозов из Швеции в Россию; сообщалось и о том, что блокада революционной Европы влечет ужасные последствия для самой Англии, переживавшей тяжелый промышленный кризис из-за отсутствия сырья, вывозимого ранее из России. Однако заговорить с Советской Россией о снятии блокады, о мире, о создании полунормальных отношений союзники могли лишь тогда, когда ею будет одержана победа над Деникиным — их «последней ставкой» в борьбе с «новым Наполеоном», как окрестили большевизм на Западе. «Если эта ставка окажется тщетной, — говорил Раковский, — то не более, как через 2–3 месяца мы увидим, что революция охватит всю Европу. Западные капиталисты, зная это, вынуждены будут вступить с нами в мирные переговоры». Делом рук внешних врагов Раковский называл и такой способ борьбы с Советами, как кулацкие восстания, которые, по его мнению, дезорганизовали тыл, мешали проводить мобилизацию и создавали внутри страны продовольственные затруднения. Призывом к победе над Деникиным как наилучшему способу помочь как итальянской, так и всемирной революции заканчивалась его статья «Привет Красной Италии», опубликованная в киевских «Известиях» 11 июля 1919 г. О положении в Италии писал в тот же день в газете «Красная Армия» итальянский коммунист Дж. Кастро, объясняя причины роста революционного движения в своей стране дороговизной предметов первой необходимости и отчаянным положением народа, вынужденного покидать страну в поисках работы.

12 июля 1919 г. союзники сняли блокаду Германии. Франция не смогла убедить их в необходимости полного ослабления Германского государства. Великобритания сознательно шла на сохранение основы для его восстановления в качестве великой державы; 1 сентября она возобновила торговые отношения с Германией. (Разоруженная Германия находилась под прямым контролем победителей до 1926 г.) Даже после подписания Версальского договора Германия оставалась крупной державой Европы.

По вопросу о вмешательстве в дела России в рядах союзного командования наметился раскол. Французы, «охладев» к Деникину, отказались от его активной поддержки; англичане же были склонны эту поддержку ему оказывать. Союзное командование вело с белыми генералами дипломатическую игру, обещая поддержку в том случае, если они сами добьются успехов в борьбе с советской властью. Не случайно 22 июля московские газеты опубликовали письмо В. А. Маклакова, датированное 7 марта 1919 г., бывшему министру крымского правительства М. М. Винаверу из Парижа о том, что идея интервенции в дела России там крайне непопулярна; союзники вынуждены оказывать ту помощь, которая не связана с участием в ней «людского материала». Отвечая на жалобы, что антибольшевистские правительства в России не могут существовать без помощи союзников, Маклаков писал, что именно этот факт пугает союзников, ибо он слишком ясно указывает на слабость и непопулярность тех, кто этой помощи просит; с другой стороны, «французское правительство вынуждено делать все большие уступки крайней демократии, идеи которой приобретают все большую популярность среди рабочих. Большевиков здесь считают все-таки демократами, хотя и свихнувшимися. Присутствие же в нашей среде деятелей дореволюционного режима создает нам репутацию реставраторов. Никто здесь не хочет верить, что генерал Деникин и адмирал Колчак являются активными участниками мартовского переворота».

Среди союзных представителей не было единодушия и в отношении восточной политики: французы и греки являлись сторонниками оккупации Турции, англичане стремились поддержать турецкое правительство, подчинив его своему влиянию. Оставление Одессы было ими использовано в борьбе против французских представителей на Востоке, в результате положение Великобритании в Константинополе укрепилось. 21 июля туда прибыли «добровольческий» министр торговли и промышленности В. А. Лебедев и международная торговая комиссия из представителей стран-союзниц для предварительной разработки условий торгового договора между Колчаковской Россией и Антантой. Англия предлагала закупить торговый флот России, Япония готова была принять заказы на пароходы, американские представители имели задание «обслуживать Россию в железнодорожном и транспортном отношении». В Черноморской области в то время находились 44 тыс. английских войск, на Кавказе — 22 тыс., в Сибири — 1400 человек, в Северной России — 6 тыс. человек.

21 июля 1919 г., выступая в Британо-русском клубе в Лондоне, У. Черчилль отметил, что Россия является решающим фактором в мировой истории настоящего времени: либо она будет продолжать страдать и ее страдания приведут к конвульсиям всего мира, либо ее следует спасать. Решение российской проблемы является испытанием для Лиги Наций. «Если она не сможет спасти Россию, та в своей агонии сокрушит Лигу Наций. Нельзя переделать мир без участия России». Английское правительство прислало ноту на имя наркома иностранных дел Г. В. Чичерина с предложением начать переговоры об обмене военнопленными между Великобританией и Россией. Нота отклоняла предложение НКИД о посылке специальной советской комиссии для контакта с военнопленными в Англии, предлагая послать делегацию «из нейтральных подданных». В ответной ноте Чичерин отказался послать делегацию, если она не будет состоять из людей, верных Советской России.

В Советской России со второй половины 1919 г. в статьях и выступлениях лидеров большевиков, в партийных и правительственных документах стал наблюдаться постепенный отход от идеи о невозможности закрепить успех революции в России без ниспровержения власти капитала в ряде капиталистических стран; усиливалось убеждение в желательности и возможности существования Советской России с капиталистическим окружением. Важной предпосылкой для такого переосмысления стали успешный отпор внешней интервенции и постепенное закрепление позиций новой власти в России. Позднее, 23 сентября 1919 г. Ленин написал письмо «Американским рабочим», в котором подчеркнул стремление установить нормальные отношения с Соединенными Штатами, возобновить и развивать торговлю. Письмо было одним из первых документов, где выдвигалась идея предоставления концессий зарубежным предпринимателям, что предполагало уже определенные формы сотрудничества с капиталистическими странами.

12 сентября 1919 г. из Парижа пришло сообщение о том, что Румыния настаивает на признании державами Согласия независимости Украины, в расчете на то, что это придаст вес их соглашению с С. В. Петлюрой о Бессарабии. Румынский министр Антонеску заявил, что Румыния предпочитает иметь своим соседом независимую Украину, а не Россию, которая может потребовать возвращения Бессарабии. Польша поддержала требование Румынии из-за отказа Петлюры от каких-либо претензий в Восточной Галиции, тогда как Россия никогда не допустила бы оставления Восточной Галиции за Польшей. Румыния, сказал Антонеску, легче уступила бы по другим вопросам, если бы союзники признали независимость Украины, что дало бы ей возможность заключать международные соглашения. Румынская делегация на конференции опровергла сообщения о присоединении румынских войск к войскам Деникина.

А в Лондоне в те дни продолжалась кампания против У. Черчилля. Так, Daily Express от 13 сентября потребовала его отставки, как человека, лишенного доверия нации. Генерал Моррис в Daily News настаивал на прекращении английской интервенции в России и запрещении отправки военных материалов в Финляндию, Эстляндию и Архангельск, он был уверен, что попытки наступления на Петроград обречены на неудачу, так как большевики вооружены и организованы гораздо лучше, чем весной.

Каждый раз, когда на Парижской конференции поднимался «русский вопрос», неизбежно упоминались и Прибалтийские страны, которым была уготована роль либо «санитарного кордона» против распространения большевизма, либо плацдарма для борьбы с ним.

20 августа 1919 г. союзные державы опубликовали декларацию о признании независимости Прибалтийских стран, с оговоркой, что окончательно этот вопрос будет решен после урегулирования взаимоотношений с Россией или после третейского решения Лиги Наций. После того, как 31 августа 1919 г. Советская Россия предложила Эстонии заключить мир, признав ее национальную независимость, а 11 сентября сделала такие же предложения Латвии, Литве и Финляндии, началась острая борьба советских и западных дипломатов за привлечение на свою сторону прибалтийских и других малых государств. 10 октября 1919 г. Ж. Клемансо обратился к правительствам этих стран с нотой о присоединении к блокаде большевистской России. Такая же нота была направлена и правительству Германии. В свою очередь, советское правительство в ноте от 20 октября доводило до сведения германского правительства, что будет считать враждебным актом присоединение Германии к блокаде и примет соответствующие ответные меры. Такая же нота была послана Швеции, Норвегии, Дании, Голландии и Швейцарии. Федеральный Совет Швейцарии в ответ на предложение Антанты принять участие в блокаде России заявил, что разрыв дипломатических отношений с Россией последовал уже после того, как она вмешалась путем своей пропаганды во внутренние дела Швейцарии, а ее подданные подверглись преследованиям в России. Вслед за этим были приостановлены и торговые отношения, так что Швейцария уже отчасти объявила блокаду России и предложение союзников является лишним. Федеральный Совет заявил далее, что он солидарен с Антантой в том, что блокада объявлена только Советской России.

Швейцария была солидарна со странами Антанты в ее обвинениях против Советской России, в то время как другие нейтральные страны, в особенности Скандинавские, старались смягчить вынесенный России приговор: торговые отношения России и Скандинавских стран не прерывались.

Германия ответила Франции, что сомневается в успехе блокады, другие страны промолчали. В немецкой прессе тех дней писали, что Германия должна отвергнуть предложение о блокаде России, но не следует считать это стремлением помочь советской власти, поскольку весь мир знает, что правительство России относится с фанатичной враждебностью к германскому правительству. Между Германией и Советской Россией уже практически установились именно такие отношения, которых требовали союзники. Среди западной прессы более умеренную позицию занимала газета Berliner Tageblatt, считавшая, что Германия не может ответить прямым отказом союзникам, следует быть реалистом и сделать какое-либо конкретное предложение. Этого взгляда, видимо, придерживалось и германское правительство. В его полуофициальном сообщении отмечалось, что если Германия совершенно откажется принимать участие в борьбе с большевизмом, то потеряет доверие русской буржуазии, между тем гибель большевизма уже недалека.

5 декабря 1919 г. в Юрьеве (Тарту) российские дипломаты, в числе которых был и А. А. Иоффе, начали переговоры с Эстонией, оказавшиеся весьма длительными и трудными. 31 декабря удалось подписать договор о приостановке военных действий между Советской Россией и Эстонией, а 30 января 1920 г. — между Россией и Латвией; и только 2 февраля 1920 г. — мирный договор между РСФСР и Эстонией, первый мирный договор с европейским государством, приведший к установлению дипломатических отношений. Если советское правительство согласно признать независимость балтийских государств, то нет больше и повода для ведения войны, — заявил эстонский министр иностранных дел — «Эстония не желает свержения советского правительства, тем более, что со стороны западного русского правительства и колчаковцев существует постоянная угроза независимости окраинных государств». Установлением 31 декабря дипломатических отношений с Финляндией в результате заключения мирного договора (после переговоров в Тарту 14 октября 1920 г.) завершился 1920-й год.

Страны Антанты приступили к выводу из России своих войск до того, как стали терпеть поражение белые армии. В июле 1919 г. об эвакуации войск объявила Великобритания. Президент Вильсон, как известно, еще в мае заявил о намерении США вывести из России войска. Осенью 1919 г. английские, американские и французские части покинули районы Европейского Севера (Архангельск и Мурманск). Английские войска оставили также Закаспийскую область и Закавказье (за исключением района Батума, где они находились до 1921 г.). К весне 1920 г. на территории России оставались только оккупировавшие Приамурье, Приморье и Северный Сахалин японские войска.

Однако решения союзников о прекращении интервенции отнюдь не означало, что они готовы налаживать отношения с Советской Россией. В октябре 1919 г. Верховный Совет Антанты объявил об установлении экономической блокады Советской России.

 

Шаг к решению «русского вопроса»

Идее не может быть противопоставлен штык, заявил в мае 1919 г. бывший глава американской миссии Красного Креста в России Раймонд Робинс, призвавший относиться к России беспристрастно и дать ей возможность жить. Бесспорная истина, заключавшаяся в этих словах, казалось, наконец дошла до адресата — союзников, войска которых покидали Советскую Россию.

17 сентября 1919 г. в Гельсингфорсе в печати появились сенсационные известия, предвещавшие поворот в мировой политике. Важнейшей была весть о том, что Высший Совет союзных государств выступил против вмешательства в дела России и предоставляет возможность ее народам самим решать свою судьбу. Сообщалось также, что премьеры и министры иностранных дел Финляндии, Эстонии, Латвии и Литвы провели совещание в Ревеле, на котором обсуждали вопрос об отношении к России и к возможности заключения с ней мира. В то же время представители социал-демократических партий этих стран заседали в Риге, обсуждая тот же вопрос, но «с учетом интересов рабочего класса»; несмотря на то, что эти партии противились распространению большевизма в своих странах, они требовали предоставить право рабочему классу России самому решать судьбу революции, правда, российская революция, по их мнению, «отошла в сторону», как только коммунисты установили свою диктатуру. Эстония к тому времени уже вела мирные переговоры. Сообщения эти свидетельствовали о том, что произошел поворот в отношении к советскому правительству: если раньше союзные государства строили всевозможные планы для разрушения Советской России, помышляя о походе на ее территорию и принуждении окраинных государств к войне с Россией, то теперь стал очевиден отказ от военных действий против России. Немецкие газеты опубликовали телеграмму из Парижа, в которой подтверждалось, что Высший Совет постановил вывести из Курляндии не только немецкие войска генерала Гольца, но также и действовавшие с ними совместно русские воинские части.

Тем временем The Times от 12 сентября 1919 г. в передовой статье писала, что истинные планы английского правительства все еще не известны; именно нерешительность стран Антанты подтолкнула Эстонию к переговорам с большевистским правительством. Этим же объяснялись и контакт русских монархических кругов с немцами, и боязнь финнов потерять свою независимость в случае, если эти круги снова захватят власть в России. По мнению авторов статьи, Эстония более охотно пошла бы с белыми, если бы в военных действиях принимали участие союзники, гарантировавшие ее самостоятельность. «Черчилль знает, — писала газета, — что в случае эвакуации Архангельска и Мурмана мы оставляем без защиты большое число русских всех слоев общества, предавая их тем самым в руки мстительных большевиков. Вывезти всех и дать убежище в других странах нет возможности. Наш долг быть с нашими друзьями, как сказал Ллойд Джордж. И если надо начать наступление на Петроград, то его надо начать сейчас, а не ждать зимы, когда придут немцы или черная сотня. У нас есть силы, чтобы быть там первыми».

Полуофициальные сообщения об эвакуации войск из Архангельска в сентябре 1919 г. были встречены английским обществом весьма благоприятно, омрачало лишь сознание того, что Северную Россию сначала уговорили сопротивляться большевикам, а затем бросили, предоставив русских самим себе. The Manchester Guardian от 5 сентября напомнила, что «на самом деле мы не находимся в состоянии войны с большевиками. Мы отправились на юг России и в Сибирь для восстановления Восточного фронта против Германии; мы заняли Мурманск для того, чтобы помешать Германии основать там подводную базу. Юридически мы не принимали участия в войне против большевиков ни на одном фронте гражданской войны. Фактически мы поддерживали очень слабую и непопулярную партию в России, которая не могла бы существовать без нашей помощи, и теперь мы имеем основания опасаться, что она распадется. Этого не случилось бы конечно, если бы даже одна десятая того, что пишут про слабость и непопулярность большевиков оказалась правдой». Газета призывала правительство Великобритании подумать не только о положении Русского Севера после вывода оттуда английских военных частей, но и о положении на остальных русских фронтах: «Можно с уверенностью сказать, что общественное мнение, которое уже протестовало против бессмысленных жертв английских солдат в России, сделает это и по отношению к английским морякам, в дальнейшем же будет настаивать на том, чтобы не тратить миллионы на снабжение вооружением таких политических деятелей, которых не признает страна». Правительство Великобритании отчетливо представляло, что случится без его поддержки с его «протеже». Решить этот вопрос — значит заключить мир в России и с Россией. Газета признавала, что во многих важных вопросах большевики значительно смягчили свои первоначальные суровые принципы, выразив желание вести мирные переговоры с союзниками, однако со стороны последних не было стремления пойти им навстречу. Подобная политика, по мнению газеты, была бы вполне правильной, так как проводить ее союзникам все равно придется, поэтому лучше раньше, чем позже.

По полученным в конце сентября от агентства Рейтер сведениям, правительство Великобритании сообщило находившейся в его стране литовской делегации, что согласно временно признать правительство Литвы де-факто на том же основании, как Эстонию и Латвию.

Англия старалась заменить возвращавшиеся с Севера России свои войска добровольцами: ежедневно на Северный фронт отправлялось 3 тыс. человек; но принимались всевозможные меры к увеличению транспортных средств, чтобы довести их число до 6 тыс. чел. Однако, по сообщению британской газеты Daily Express, вывод английских войск был чистым вымыслом: предполагалось, что добровольческие войска прикроют отступление регулярной армии, на деле новые формирования проявляли гораздо большую активность, чем прежние регулярные войска. Русская авантюра еще дорого обойдется Англии, писала Vossische Zeitung 5 сентября 1919 г., «месяц тому назад в нее было вложено 70 млн ф. ст., а теперь еще Англия обязалась давать одежду, снаряжение и пропитание сражающимся на Северном фронте латышам, финнам и эстам, которые не изъявляют никакого желания сражаться за Англию, предпочитая ссориться между собой. Реальность же такова, что большевизм процветает больше, чем раньше, и конец этой военной авантюре трудно предвидеть».

Следует отметить, что еще в августе 1919 г. союзное командование заявило правительству Севера России, что, по всей видимости, в октябре все союзные войска будут эвакуированы из Архангельска. Правительство Севера решило защищаться — с союзниками или без них, но собиралось сообщить всем о том, насколько его огорчило решение союзников, правда, обратив внимание последних на то, что ему для этой борьбы необходимо. В Лондон была направлена делегация земств и городов северной области для того, чтобы заявить европейцам, что демократия Архангельской области не подчинится большевикам. В течение месяца члены делегации пытались всевозможными путями оповестить англичан о том, что им поручили жители региона. Формально не получая нигде отказа, делегация тем не менее не смогла передать свою информацию ни в прессу, ни на митингах. Цели делегации, а скорее всего, и ее приезд остались большинству англичан неизвестны.

В интервью корреспонденту агентства Рейтер, опубликованном в The Daily Telegraph 13 сентября 1919 г., глава архангельского правительства Н. В. Чайковский заявил, что единственный правильный путь для эвакуации Северной России союзниками проходит через Петроград. «Я утверждаю, — говорил он, — что предполагаемый отъезд всех британских войск из Архангельска и с Мурмана грозит Северной России самыми ужасными событиями. С уходом британской армии наши местные войска лишаются главного фактора своего сопротивления большевикам, а именно той нравственной и материальной поддержки, которая в высокой мере способствовала их стойкости». Чайковский обрисовал ужасные последствия ухода английских войск с Севера России: «Среди населения возникнет паника и едва ли наши власти смогут справиться с ней. Тогда большевики, получившие за последнее время подкрепление с юга, двинутся вперед по двум параллельным путям из Вологды и Петрозаводска и сопротивление, которое могли бы оказать им наши войска, по всей вероятности, будет ослаблено попытками братания; наступит царство террора и большевики свободно смогут творить зверство над гражданским населением, которое оказывало содействие союзникам». По его мнению, единственное, что может спасти невинных людей от ужаса большевизма, — продвижение союзников на Званку для соединения, с силами Юденича, чтобы вместе взять Петроград. Тем самым будет сохранен престиж союзников и нанесен твердый удар по общему врагу Европы. Чайковский с горечью отметил, что нельзя не признать всей неблаговидности политики союзников, бросивших их в тот момент, когда большевики находились как будто при последнем издыхании; даже если бы британские войска оставались на своих местах до Рождества (Архангельск при помощи ледоколов открыт для навигации до января), много было бы сделано для спасения положения и большевики не получили бы того нравственного толчка, которым стала английская эвакуация. Военные действия необходимо продолжить, считал он, — если союзники покинут Россию, она всецело подпадет под владычество Германии и ее северный регион ожидает такое же кровопролитие, как и повсюду в России.

Член нижней палаты английского парламента Кенворти в Daily News от 3 сентября, со ссылкой на военного министра, назвал цифру затрат Великобритании на войну с Советской Россией: кроме невозвратных торговых убытков со времени перемирия были затрачены большие денежные суммы — 70 млн ф. ст.

В английской «Белой Книге» приведены подробные данные о стоимости содержания британских войск и флота, действовавших против большевиков, а также о других расходах Великобритании в России:

— Оккупация и эвакуация Архангельска и Мурмана — 17.910.0 ф. ст.

— Содержание Кавказской армии — 2.860.000 ф. ст.

— Морские операции на Балтийском и Черном морях — 5.200.0 ф. ст.

— Помощь адмиралу Колчаку — 14.430.000 ф. ст.

— Помощь генералу Деникину — 25.050.000 ф. ст.

— Помощь Балтийским республикам и Северо-Западной армии — 2.835.000 ф. ст.

Всего — 70 млн ф. ст. или же около 2 млрд франков.

5 ноября 1919 г. Daily Chronicle в статье о цене английской поддержки белых армий писала, что сходство между «Белой книгой» О. Чемберлена и «Белой книгой», показывавшей расходы Великобритании в России со времени перемирия до 31 октября 1919 г., заключалось в том, что значение и той и другой легко поддавались ложному толкованию. «Если мы остановимся на голых цифрах, то увидим, что общая сумма составляет 79.830.000 ф. ст., к которым нужно прибавить еще около 15.000.000 ф. ст., обещанных генералу Деникину, как последний взнос». Но при более внимательном рассмотрении картина выглядит иначе: расходы на Архангельскую и Мурманскую операции «достигают 17 и % млн. (обе операции относились еще к войне с Германией и имели мало общего с походом против большевиков). Наша цель в Северной России заключалась только в том, чтобы вывести оттуда наши отряды, не оставив русских союзников в безвыходном положении. Цена, затраченная на достижение этой цели, не может считаться высокой и только подчеркивает предубеждение оппозиции, кричавшей о том, что экспедиция в Северную Россию — это пропасть, поглощающая английские финансы. 3 с четвертью миллиона ушли на содержание в Закавказье британской армии, выполнявшей полицейские функции и оберегавшей интересы союзных держав. Еще 6 350 000 были затрачены на морские операции в Балтийском и Черном морях; не будь их, живущие на побережье морей народы оказались бы отрезанными от союзной Европы и обреченными на хаос. Крупную статью, а именно 46 935 000 фунтов, составил расход на поддержку Балтийских государств, Юденича, Колчака и Деникина. Большая часть этой суммы досталась Деникину. 29 550 000 (около 2/3 этой суммы) вложены в товар, не имевший сбыта на мировом рынке, т. е. пушки, снаряды, танки, аэропланы и т. п., которые не могли бы быть использованы иным путем, а их уничтожение — очень дорого. Из числа упомянутых выше 15 000 000, не менее 12 000 000 представляли стоимость товаров “не ходких”. Кроме остального, все это снабжение было выдано в виде займа, по которому будет уплачено, как только падение большевистского строя окажется совершившимся фактом. В этом случае мы не только не понесем убытки, но сэкономим 41 миллион с четвертью на товарах, реализовать которые другим путем невозможно», — писала газета. Ответ на вопрос, к чему привели эти расходы, можно было увидеть на карте России. Летом 1918 г. Деникин, начиная командовать отрядом в 5 тыс. чел., загнанных в уголок Северного Кавказа, увеличил свое войско до 400 тыс. чел., его правительству были подчинены 2/5 народонаселения Европейской России, включая большинство крупных городов, весь угольный район и лучшие области плодородных губерний.

Обсуждая вопрос об эвакуации из Архангельска, в частности The Times от 29 сентября 1919 г. в передовой писала, что это никоим образом не должно восприниматься, как отказ от ответственности за то, что произойдет в России. Правительство Великобритании отвечает за защиту своих интересов во всем мире и поэтому не может быть безразлично к благополучию такой страны, как Россия. Эвакуация не означала отказа Англии поддерживать «здоровые элементы» в России, напротив, ее обязанностью стало покровительство другим ее регионам; уход из Архангельска следовало рассматривать только как уплату долга, оставшегося после войны с Германией. Обязанностью всех союзников было не дать большевикам закрепить за собой политическое положение в восточной части Прибалтики; действовать так, чтобы новое правительство, которое сменит большевиков, было им благодарно за помощь и надеялось на дальнейшую поддержку в деле возрождения российского государства. В противном случае оно могло обратиться к Германии, и опасность, с которой боролись союзники, возродилась бы в новом, еще более устрашающем виде.

Между тем прибывший с Мурманского фронта русский офицер рассказывал, что англичан там уже нет. Последние их части 26 сентября вернулись на родину; на фронте только русские части под предводительством генерала Скобелицина, имевшие на несколько тысяч человек меньше, чем большевики (11 тыс. чел.), но так как люди Скобелицина хорошо обучены, то надеются, что и без англичан смогут оказать большевикам сопротивление.

10 сентября 1919 г. в пригороде Парижа Сен-Жермен-ан-Лo был подписан мирный договор с Австрией, которая обязывалась признать все территориальные изменения, произведенные державами Антанты в Европе, а также независимость вновь образовавшихся государств. Любые действия, направленные на изменение своего независимого статуса без согласия на то Лиги Наций, Австрии запрещались (речь шла об объединении с Германией). За выполнением военных статей Сен-Жерменского договора, ограничивавших численность австрийской армии до 30 тыс. чел. и запрещавших ей иметь тяжелое вооружение, авиацию и флот, вводился строгий контроль победителей. Аналогичными постановлениям Версальского договора были решения в отношении репараций. В них оговаривалось и право России на репарации с Австрии.

В конце сентября 1919 г. Верховный Совет Антанты возбудил вопрос об усилении блокады Советской России, в связи с этим обсуждались затруднения, которые могли бы возникнуть из-за того, что Германия по вступлении в силу мирного договора получит возможность снова заключить с ней союз. Рассматривался также меморандум комиссии по вопросам прибалтийских стран относительно претензии Финляндии по отношению к Патсамии и Карелии. Однако члены Совета, согласившись изучить вопрос, отметили, что комиссия не имеет права на изменение границ территорий, принадлежащих России. Между тем в конце октября на Парижской мирной конференции Балтийская комиссия, которая в июле предложила Верховному Совету отложить еще один острый — Аландский вопрос до того времени, когда Россия будет в состоянии изложить по нему свое мнение, постановила дольше его не откладывать и решить без участия России.

Глава американской мирной делегации Ф. Пальк в начале октября заявил, что «русский вопрос» в Совете Пяти еще не обсуждался. Американцы требовали активного вмешательства в дела Советской России, главным противником такого вмешательства называли Ллойд Джорджа, отказавшегося от своей прежней политики.

13 октября 1919 г. в Лондоне состоялось собрание, на котором обсуждался вопрос об учреждении «Общества Лиги Наций». На нем присутствовали Г. Асквит и Р. Сесиль, члены парламента, иностранные дипломаты, в их числе представители Франции, Соединенных Штатов Америки, Бельгии, Норвегии, Швейцарии, Японии и Греции, а также влиятельные представители коммерческого мира. Резолюцию, в которой приветствовалось учреждение «Общества Лиги Наций» и предлагалось отмечать 11 ноября как день заключения перемирия, огласил Асквит. Он отметил, что при подписании перемирия Лига Наций была только в проекте, теперь же это понятие вылилось в конкретное соглашение, подписанное 25 государствами. Асквит выразил надежду, что вскоре под этим соглашением будет стоять подпись и Новой России, одержавшей победу над хаосом.

Неблагоприятные политические перспективы для социальной революции на Западе и провал большевизма в Венгрии заставили лидеров Новой России — большевиков обратить особое внимание на Восток. В Великобритании не остался незамеченным принятый ими ряд мер, направленных против английского и японского правительств. Так, «Правда» опубликовала ноту Чичерина, в которой было заявлено, что советское правительство не признает англо-персидского договора; протестует против подчинения Персии и аннулирует все бывшие русско-персидские договоры. Наркоминдел объявил все каспийские порты нейтральными, пообещав аннулировать все концессии, навязанные царским правительством персидскому народу. Заведующий Отделом Востока в Комиссариате Иностранных Дел А. Н. Вознесенский на митинге в Москве в честь независимости Китая заявил, что советское правительство распространяет сотни тысяч прокламаций на китайском языке, сообщающие китайскому народу о поражении Колчака, об аннулировании всех старых законов и о победоносном шествии Советской армии в Сибирь с целью освобождения китайского пролетариата от японского ига; в прокламациях декларировалось признание независимости Китая.

Между тем продолжались приготовления к наступлению белых на Петроград. Северо-западная русская армия получила от союзников вооружение; значительно увеличена была и численность войск: с Архангельского фронта прибыл легион русских добровольцев, бывших на службе у французов; войска князя Ливена вместе с этим легионом образовали ядро наступающей армии; перед Кронштадтом стояла часть флота союзников. Однако Русская Западная армия встречала значительные препятствия: большевики не собирались отступать от Петрограда, враждебно друг к другу относились Юденич и командующий Западной добровольческой армией Бермонт-Авалов; к тому же правительство Северо-Западной России находилось «в явных разногласиях» с находившимися в Париже русскими.

В Париже собралось большое количество разных официальных представительств, политических салонов и «кружковых организаций», представлявших русские интересы. Среди них: русская делегация на мирной конференции (С. Д. Сазонов, Н. В. Чайковский, Г. Е. Львов, В. А. Маклаков, Б. В. Савинков); Русская военная миссия при главнокомандующем союзными силами маршале Фоше (Щербачев и Погуляев); посольство с В. А. Маклаковым и его советником Н. А. Базили во главе; Генеральное Консульство; Канцелярия упраздненного особого политического совещания; Украинская чрезвычайная миссия с графом М. И. Тышкевичем во главе и Белорусская делегация, возглавляемая генералом Кондратьевым и бывшим членом Государственного Совета Н. Н. Ознобишиным. Особую роль в Париже играли монархические кружки, работа которых значительно затрудняла деятельность русских представителей на конференции, из них, впрочем, высказывался там только В. А. Маклаков (по бессарабскому вопросу).

В секретной телеграмме Н. Н. Юденичу 20 ноября 1919 г. С. Д. Сазонов сообщал, что французский министр иностранных дел лично заявил ему, что Франция вместе с Англией будет оказывать им содействие снабжением, во всяком случае, до весны будущего года. Перевод Армии на другой фронт или в Финляндию считался, правда, едва ли выполнимым. Ранее, 19 сентября 1919 г., Е. В. Саблин, представитель белых правительств в Лондоне, извещал, что Черчилль относится скептически к возможности кооперации с Финляндией, полагая, что «в утвердительном случае она потребует слишком высоких компенсаций, что не будет в интересах России».

В послании бывшего военного министра Временного правительства А. И. Гучкова из Лондона адмиралу Колчаку, полученному 17 октября 1919 г., упоминалось, что в Версальском союзническом военном совещании прошло постановление, утвердившее план снабжения Северо-Западного фронта Англией, Францией и Америкой, причем «снабжение русской Северо-Западной Армии исчислено значительно ниже самых скромных потребностей, а снабжение Эстонии, Латвии, Литвы и Финляндии намного превышает действительные потребности». Гучков привел откровенное признание Черчилля: у представителей союзников на местах нет надежды, что эти армии примут участие в активной борьбе против большевиков, поэтому вооружения их направляются не против большевиков в настоящем, а против будущей России.

Франция проявляла большую активность на Дальнем Востоке. По имеющейся в АВП РФ аналитической сводке, не будучи непосредственно заинтересованной в русском Дальнем Востоке, Франция стремилась использовать его для организации японского «черного буфера» как орудия реставрации Сибири и, возможно, России в целом. Сводка содержала сведения о вероятных переговорах французского посольства в Пекине с японским командованием по вопросу о подготовке контрреволюционного выступления к весне 1920 г.; отмечалось, что японские монархисты в свое время не считали возможным признавать Врангеля, поскольку были заинтересованы в русском Дальнем Востоке как части России, а не в целом, как Франция, способная возместить убытки, причиненные пролетарской революцией в России через реакционное центральное правительство; но с ликвидацией Врангеля возможность соглашения Франции и Японии о совместных действиях на Востоке стала более вероятной. Позиция Англии в этом регионе была «неопределенной»: она не была непосредственно экономически заинтересована в русском Дальнем Востоке; интересы ее входили в противоречие с интересами Японии и Америки в других областях Дальнего Востока. Китай — объект игры империалистических сил на Дальнем Востоке — был неспособен как самостоятельная единица участвовать в возможной борьбе между Японией и Америкой. Китайские правящие круги, по мнению автора сводки, представляли агентуру различных империалистов (японских, американских, английских), и любая попытка путем тех или иных договорных отношений с Китаем добиться противоречия между империалистскими силами была обречена на неудачу. «Центр тяжести» в Китае следовало перенести на подготовку представлявших легко воспламеняющийся материал широких народных масс Китая. Работа «по организации китайских масс», которая уже велась, должна была быть «углублена и расширена путем подготовки кадров китайских товарищей в области партийной, профессиональной и военной работы». Если исходить из того, что Япония уклоняется от войны с Россией из-за предстоящей борьбы с Америкой, а конфликт с Америкой откладывается, то опасность вовлечения в борьбу с Японией (в случае ее поддержки белогвардейского продвижения с Востока), может стать реальной, и тогда революционное движение в Китае станет «фактором, удесятеряющим наши силы сопротивления».

С начала проведения буферной политики на Дальнем Востоке советское правительство совершило ошибку, выдвинув на первый план ее политические компоненты, а не экономические. «Буфер устойчив постольку, поскольку он создает возможность для иностранных империалистов, в первую очередь для Японии, мирного закрепления экономической позиции на Дальнем Востоке в результате уступок с нашей стороны», — говорилось в сводке. Автор сводки считал недоказанным предположение, что благодаря буферу удалось отвести японский удар, так как для японцев не была секретом политическая гегемония коммунистической партии в буфере, его органическая связь с Советской Россией и масштаб коммунистической опасности, которую заслоняла ее демократическая видимость. Япония вывела войска из Забайкалья. Она оказалась неспособна материально осуществить оккупацию региона из-за давления внутри страны (в результате экономического и финансового кризиса, обусловленного, наряду с причинами иного порядка, затратами на оккупацию), а также «под натиском других империалистических сил, находившихся в противоречии с Японией». Японское военное командование пыталось добиться от межсоюзного комитета разрешения продвинуть японские войска к границам Маньчжурии, чтобы отбросить партизан, одержавших победу над семеновцами и каппелевцами, и сохранить из «гуманитарных» соображений части белых, прижатые к границам Маньчжурии, для переброски их в Приморье. Предложение японского командования не получило поддержки: против него голосовали американские и китайские представители. Однако это не означало, что буфер должен был быть уничтожен. При создавшейся на Дальнем Востоке обстановке его уничтожение и установление советской власти означало бы поддержку Японии в ее стремлении получить «мандат на оккупацию». Буфер, бесспорно, должен быть сохранен, указывалось в сводке, но с тем, чтобы была намечена определенная экономическая база переговоров с Японией. Есть основание полагать, резюмировал автор сводки, что Франция, готовившая новый нажим против советской власти на Западе, нашла верного союзника в лице японского империализма для одновременного нажима с Востока. (Дальний Восток при этом должен был играть роль контрреволюционного возбудителя для предрасположенной к таким действиям Сибири.) Вероятность «нажима» с Востока определялась существованием и использованием противниками Советов русской армии, сколоченной из каппелевцев, семеновцев, гродековцев.

В докладе французского генерального штаба А. Мильерану, сменившему в январе 1920 г. на посту премьер-министра Франции Ж. Клемансо, содержалось красноречивое признание, что Красная армия не такая, как все, и весь боевой опыт на Востоке не давал французам нужных познаний для понимания событий этой «странной антибольшевистской войны». Что касается Запада, то после изучения ситуации на фронтах российской Гражданской войны французские военные аналитики сообщали, что необходимы срочные меры: с одной стороны, следовало упорно работать над усилением польской армии и Врангеля и всеми средствами препятствовать созданию Красной армии; не отзывать французских офицеров из Польши и не прекращать доставку туда снаряжения и обмундирования. С другой стороны, следовало с помощью умелой пропаганды «заручиться верностью нескольких предводителей шаек, оперирующих вокруг Врангеля». Необходимо было усилить межсоюзнический контроль в Балтийском море, в Восточной Пруссии и в «германо-большевистском соединительном знаке» — Литве.

Позднее, в ноябре 1922 г., М. М. Литвинов писал, что интервенцию в России и дальнейшие враждебные действия против нее французское правительство оправдывало и оправдывает тем, что оно фактически защищает интересы русского народа против советского правительства. В ноябре 1919 г. западная пресса отмечала, что сохранением своей власти большевики обязаны реакционности Колчака и Деникина, притеснению последним украинцев, взаимному раздору Прибалтийских государств, наступлению германцев на латышей и т. д. Большевики сумели воспользоваться разногласиями между великими державами и предотвратить общее наступление против них, в этом-то им и помогла реакционность белых. Большевики смогли объяснить народу, какая ситуация возникла бы в России, в случае победы Белого движения. Пресса сообщала и о получении Советской Россией помощи от Германии. Так, 8 ноября 1919 г. финская газета Helsingin Sanomat напечатала перехваченную телеграмму Ленина П. Р. Вермонту-Авалову: «Сердечное спасибо вам и генералу фон дер Гольцу за доставленную вами помощь моей Красной армии в длительной войне с контрреволюционерами. Весь рабочий мир может засвидетельствовать, что вы оба являетесь теми героями, которые спасли Петроград».

К середине ноября из Парижа была получена информация, что великие державы решили «русский вопрос» оставить на усмотрение Лиги Наций; над теми регионами России, на которые не распространялась власть большевиков, предполагалось установить протекторат великих держав.

Тяготы Гражданской войны, напряженность отношений с западными державами в ходе их военного вмешательства во внутриполитическую борьбу в Советской России, попытки организовать ее экономическую блокаду увеличивали заинтересованность большевиков в развитии торговых отношений с Германией. В силу своего поражения в войне и тяжелых условий мирного договора торговля с Германией должна была занять особое место во внешнеполитических расчетах советского руководства. Не говоря уже о том, что «альфой и омегой советской внешней политики была ставка на разжигание противоречий между другими державами». Однако все попытки Советской России после разрыва отношений с Германией наладить конструктивный диалог не имели успеха. Ситуация изменилась лишь в середине 1920 г. во время советско-польской войны, когда Германия сделала ставку на Россию как на силу, противостоящую Антанте и способную облегчить ее положение. Но осложненный результатами советско-польской войны и пропагандистской деятельностью большевистских эмиссаров в Германии советско-германский диалог в торгово-экономической сфере оставался практически на нуле и осенью 1920 г.

 

«Неразгаданная» позиция Англии в «русском вопросе»

8 ноября 1919 г. на банкете в Гильд Холле в речи лорда мэра Лондона прозвучала надежда на то, что Лига Наций станет средством к достижению длительного мира. Ллойд Джордж в своем выступлении заявил, что окончилось время страшной угрозы, которая в продолжении полустолетия набрасывала тень на Европу, но все еще остаются известные опасности. Требует решения ряд вопросов, в первую очередь — Адриатический: несмотря на все затруднения, справедливое решение по отношению к интересам союзников итальянцев будет найдено, но следует быть справедливыми и к тем народам, которые освободились из-под австрийского ига, чтобы встать на сторону союзников, прежде всего, к итальянцам, сказал Ллойд Джордж. В турецком вопросе у союзников было единство мнений: проливы Черного моря должны быть свободны для всех народов и контроль над ними не мог быть более предоставлен державе, которая обманула возложенное на нее доверие и по приказанию Пруссии закрыла проливы для союзников. (Следует отметить, что в то время Великобритания использовала проливы в своих стратегических целях, установив их блокаду.)

Что же касалось «русского вопроса», то претендовать на единодушное его решение было нельзя: «Мы не можем пользоваться никаким миром, если нет мира в России, но здесь перспективы неблагоприятны, — заявил Ллойд Джордж. — Еще неделю назад была надежда на быстрое разрешение вопроса. Сегодня же все указывает на долгую и кровопролитную борьбу». Наступление на Петербург и продвижение Деникина на Москву было приостановлено; известия из Омска мало утешительны. Ллойд Джордж, и раньше предсказывавший, что большевизм не может быть подавлен силою меча, сказал, что для восстановления мира и порядка в России следует обратиться к другим методам. Терпеть хаос в России цивилизованный мир не может, но и ожидать возврата к нормальному положению за один год, конечно, нельзя. Для этого необходимы два условия: работа и доверие.

Как сообщалось в печати, после выступления английского премьера в европейских руководящих политических кругах ни о чем другом не говорили, как только о «русском вопросе». Речь Ллойд Джорджа побудила к бурному обмену мнениями. Как в Англии, так и во Франции она была воспринята как намерение в недалеком будущем начать переговоры между Россией и ее противниками. В то время, как блокада Советской России усиливалась, столь резкая перемена позиции одного из лидеров великих держав не могла не вызвать «бурю» по обеим сторонам Ла-Манша. Правда, через несколько дней Ллойд Джордж попытался смягчить произведенное его словами впечатление, опубликовав официальное разъяснение, что союзникам следовало бы сделать первый шаг, созвав русские борющиеся партии на новую конференцию, подобную конференции на Принцевых островах. Ллойд Джордж хотел лишь сказать, что было бы желательно заключение перемирия между Советской Россией и ее недругами. Только после этого можно было бы думать об успешном посредничестве союзников в русских делах. Однако эти разъяснения не произвели должного эффекта, и как английская консервативная, так и французская пресса продолжали нападки на Ллойд Джорджа, указывая на неустойчивость его политики, склонной меняться под влиянием «любого дуновения ветра».

Любопытно, впрочем, проследить, как исходя из разных позиций, английские и французские газеты сходились в критике русской политики Ллойд Джорджа. Английские консервативные газеты видели опасность в том, что примирительные шаги по отношению к Советской России бросят всех русских, кто сражался против большевиков, в объятия Германии, тогда политическое влияние союзников в России будет потеряно навсегда, Германия же подчинит Россию своему влиянию и получит многократное возмещение понесенных ею во время войны убытков.

Во Франции крепли опасения, что целью «колеблющейся» русской политики Ллойд Джорджа является поддержка перманентного состояния развала в России и укрепление в ней английского влияния. Газета Temps, в частности, по этому поводу писала, что английские намерения в отношении России резко противоречат насущным интересам Франции, которая стремится создать Великую единую Россию, тогда как Англия — разделить ее на куски.

Английскую тактику поддержки всех российских правительств сравнивали с тактикой Брест-Литовского договора, с той лишь разницей, что вместо Германии защитницей автономных государств Прибалтики и Кавказа называли другую великую державу — Англию, что послужило бы важным фактором расширения сферы английского влияния в мире. Единственно разумной, с точки зрения интересов Франции, политикой являлась энергичная поддержка Деникина, Колчака и Юденича в их стремлении воссоздать прежнюю Великую Россию. Помощь окраинным государствам была несовместима с такой политикой, не говоря уже о примирении с Советской Республикой. Франция испытывала сомнения в отношении политических расчетов своей союзницы, что, в свою очередь, породило неблагоприятный отклик не только среди английских противников Ллойд Джорджа, но и в лагере его сторонников. Появившееся вскоре в прессе сообщение о том, что М. М. Литвинов вел в Лондоне переговоры с некоторыми министрами коллегами Ллойд Джорджа, только подтвердило, что политик продолжительное время выступал под двумя масками: объявляя с союзниками усиленную блокаду Советской России и оказывая тем помощь Колчаку, Деникину и Юденичу, в то же время он не отвергал и предложения посланцев Ленина о налаживании контактов.

В конце концов, неопределенность русской политики английского премьера привела к оживленным дебатам в нижней палате парламента Великобритании. На Ллойд Джорджа и справа и слева посыпались запросы с требованием ясного освещения русской политики его правительства. Давая пространные пояснения по поводу царившего в России хаоса, военного положения Колчака и Деникина и оказываемой им союзниками помощи, на главный вопрос премьер-министр так и не дал четкого ответа. Но уточнил, что правительство намерено в русских делах принять за исходный пункт свою прежнюю политику, и подтвердил, что ее конечной целью всегда было достижение мира в России. Поэтому «английское правительство было всегда готово пользоваться всеми положениями для установления режима, который действительно бы обеспечил мир, порядок и конституционное правительство в России, на условиях, одобренных самим русским народом». Ранее уже предлагали созвать конференцию, где министры союзных и дружественных держав могли бы обсудить вопросы, которые мирная конференция в Париже по разным причинам не имела возможности разрешить. Одним из таких вопросов и был «русский вопрос». Ллойд Джордж не отрицал готовности созвать такую конференцию, но прикрывался рассуждениями о совместной политике союзников, в свое время считавших так же, как и он. И так как Англия последовательно придерживалась своей прежней политики, какие же могли быть дополнительные разъяснения? Ллойд Джордж произнес лишь несколько конкретных фраз: переговоры с посланцами Ленина велись без его ведома, никто с его ведома не входил в контакт с большевиками по поводу мирных переговоров; предполагаемые же переговоры между английскими представителями и М. М. Литвиновым по вопросу об освобождении военнопленных не должны рассматриваться как политические переговоры с большевиками. The Times в номере за 14 ноября назвала их единственным утешительным местом во всем длинном объяснении премьер-министра, а позицию Ллойд Джорджа в «русском вопросе» — по-прежнему весьма колеблющейся и неразгаданной.

Желание мира в английских правительственных кругах стало следствием поражения белых армий. Не известно было только, каким образом начать мирные переговоры, писала в те дни The Times: Ллойд Джордж «стеснялся первым пожать руку Ленина, вот если бы другие союзники присоединились к этому рукопожатию, то тогда он готов решить спор и даже распределить всю добычу».

Лидер либеральной партии Г. Асквит, выступая в Оксфорде 16 ноября 1919 г., говорил об ошибочности политики Великобритании в «русском вопросе». По его мнению, существовало только два варианта политики по отношению к России: один из них — рассматривать большевизм, как настолько сильную угрозу всему цивилизованному миру, что необходимо международное воздействие для его уничтожения. The Manchester Guardian, опубликовавшая на следующий день его выступление, зафиксировала и реакцию публики на его слова: после возгласов «позор» Асквит уточнил, что говорит не о желательной, а о возможной политике (возгласы одобрения). Единственное, что возможно для реализации этой цели — открыто вступить в союз с Колчаком и другими антибольшевистскими военными вождями, поддерживать их деньгами, снаряжением и людьми во что бы то ни стало и до конца. На его взгляд, это никуда не годная политика (одобрение). Другая политика — рассматривать вопрос о русском правительстве, как дело самого русского народа (одобрение). По мнению оратора, в этом не следовало усматривать симпатии к большевизму, который оставался формой тирании; но такая политика не сделала бы державы Согласия ответственными за замену одних правителей России другими, конечные цели и методы которых не известны. Единственная задача союзников — защищать независимость и свободное развитие новых стран от нападения и угроз как Германии, с одной стороны, так и русских большевиков и антибольшевиков — с другой. Однако ни того, ни другого не делалось, лишь повторялись торжественные уверения, что будущее России должно решаться самой Россией, и в то же время блокировались ее порты, бомбардировались крепости и снабжались всем необходимым антибольшевистские генералы. Несомненным было лишь то, что обещанное занятие Петрограда и Москвы далеко чем когда бы то ни было от осуществления. Если будущее мира основано на солидном и прочном фундаменте, подчеркнул Асквит, то не может быть повторения этого колебания и метания из стороны в сторону.

Поддержать отказ премьера от политики авантюр в России призвал всех либералов и свободомыслящих британский государственный и политический деятель Джон Саймон, напомнив яркое послание, с которым обратился к английскому народу член военного кабинета генерал Смете: «У меня есть серьезное сомнение в судьбе той политики, которую мы преследуем в России. Россию можно спасти только изнутри усилием самих русских, действующих сообразно с русскими методами и идеями. Наши военные силы, широкая поддержка танками и другими военными материалами может на время укрепить одну сторону, но трудность решения задачи — далеко за пределами такого рода воздействия. Оставьте Россию в покое, снимите блокаду, проводите политику дружественного нейтралитета и беспристрастия по отношению ко всем борющимся группам. Будьте терпеливы с больной Россией, уделите ей время и подарите ваши симпатии и ожидайте результата ее выздоровления».

Выразив сожаление, что английское правительство сделало шаг навстречу большевикам, лорд Сесиль во время дебатов в парламенте по «русскому вопросу» тем не менее признал, что военное вмешательство в русские дела невозможно. Но не потому, что у Великобритании не хватило бы на это живой силы или денежных средств: недопустимо действовать против воли нации. Подавление большевизма в России вооруженной силой довело бы Британию до разорения, которое, в свою очередь, могло бы вызвать в ней нежелательные большевистские настроения. Политика интервенции потерпела крушение, сказал лорд, но соблазниться легкостью выполнения и дешевизной полумер было бы большой ошибкой. Субсидии, снабжение военными материалами, инструкторами только затягивали Гражданскую войну в России и агонию страны. Между тем призрак голода надвигался повсеместно и великим державам следовало бы направить все усилия на разрешение гораздо более важной задачи: наступавшая зима несла опасность всей Европе. «Мы все еще держим Россию под блокадой и частично блокируем Германию, и в этих странах уже появился призрак голода. Задолго до реализации урожая будущего года число жертв мирного времени превысит число жертв пятилетней войны: запасы продовольствия в Европе недостаточны, большинство ее населения должно либо эмигрировать, либо умереть с голода. Россия больше всего нуждается в мире и мир больше всего нуждается в мире в России: приток крупных хлебных запасов оттуда был бы весьма благоприятным для продовольственного положения Европы».

Советские руководители были ознакомлены почти со всеми английскими газетами за 18 и 19 ноября 1919 г., содержавшими отрицательную характеристику дебатов по «русскому вопросу» в палате общин 17 ноября. Так, The Times писала, что комментировать дебаты по внешней политике, в частности по «русскому вопросу» стыдно, так как неправильные аналогии, странная полемика, бесцельный обмен мнениями не давал никакого представления о том, что необходимо для обеспечения спокойствия России и успеха того дела, за которое она проливала кровь. Единственным оратором, высказавшимся определенно, но не понятым коллегами, газета назвала полковника Уорда. Побывав в России, Уорд подчеркнул, что все увиденное там произвело на него ужасное впечатление и что он не колеблясь ответил бы своему оппоненту: «Если вспыхнет революция, мы станем жить так, как живут в джунглях. Если бы мой уважаемый коллега пожелал сделать Англию ареной деятельности такой банды, которая работает в России, я бы не стесняясь убил бы его при первой же возможности».

Ни один из членов палаты общин не отнесся трезво к русской проблеме, рассматривая ее сквозь призму противоречивых слухов, писала газета, а вопрос между тем очень серьезный: можно оставить дружественный русский народ в горе после того, что он для Англии сделал во время войны, или помочь ему освободиться от кровавой тирании. Однако в связи с тем, что средства союзников ограничены и вооруженная интервенция для уничтожения большевизма невозможна, следовало усилить позицию русских друзей, оказав им наибольшую моральную и материальную поддержку. В противном случае придется считаться с тем фактом, что против союзников будут сражаться объединенные армии большевиков и Германии.

Daily News 18 ноября отметила, что заявление Р. Сесиля о том, что присутствие иностранных войск в России приведет к продолжению агонии гражданской войны, не нуждается в защите: с окончанием иностранного вмешательства в русские дела завершится и гражданская война, по всем признакам, большевистской победой. Отмечая разногласия по «русскому вопросу» среди членов кабинета и противоречивость английской политики в отношении России, газета писала, что декларация премьера не решила «русского вопроса».

Достижение мира в России оставалось одной из главных задач мировой политики. Для ее решения Ллойд Джордж предлагал очередную конференцию; Роберт Сесиль утверждал, что лучшим судьей в «русском вопросе» будет Совет Лиги Наций; по мнению лидера лейбористской партии Артура Гендерсона, для исследования вопроса Лига Наций должна послать компетентную комиссию в Россию.

В Советской России откликнулись на заявление Ллойд Джорджа о мирном урегулировании отношений. 19 ноября 1919 г. Г. В. Чичерин дал интервью корреспонденту газеты Daily News Артуру Ренсому. «Заявление Ллойд Джорджа о том, что английское правительство уже не стремится раздавить нас оружием контрреволюционных генералов, — сказал нарком, — а стремится мирным образом уладить свирепствующую в России борьбу, и его дальнейшее заявление о намерении созвать конференцию с участием всех воюющих в России правительств, заслуживают, несомненно, очень серьезного внимания и притом в положительном смысле. Я усматриваю в этих заявлениях утешительный признак поворота английского правительства по отношению к России к здравой политике, скажу более, к политике реальных интересов Англии. Это первый шаг к установлению нормальных отношений с Россией, отношений, вполне возможных даже при существовании глубоко отличающихся один от другого режимов в Англии и России». В повороте английской политики Чичерин видел в значительной степени влияние английского организованного рабочего движения. (Именно рабочее движение Великобритании приостановило интервенцию в России в 1919 г. и помешало объявлению ей войны в 1920 г., заявил в сентябре 1925 г. председатель политической группы рабочей партии англо-русского парламентского комитета Уолхед.) Однако на этот шаг Ллойд Джорджа, как отметил глава НКИД, оказали влияние не только тредюнионы, но и английские деловые круги, не желавшие дольше жертвовать своими интересами. Заявление Ллойд Джорджа Чичерин назвал поворотом к политике реальных интересов Англии, а также попыткой английского премьера «эманципироваться из-под ферулы Клемансо». Дав чрезвычайно высокую оценку политическим способностям Ллойд Джорджа и особенно его умению ориентироваться в сложной международной обстановке, Чичерин выразил недоумение в связи с «безграничной уступчивостью» английского премьера по отношению к французскому правительству. По мнению наркома, политика Франции в тот момент отличалась близорукостью и «вдохновлялась исключительно страхом» перед возрождением Германии, бросаясь из одной политической системы в другую: то возлагая надежды на сильную восстановленную монархическую Россию в качестве германского противовеса, то проникаясь новым страхом, что монархическая Россия будет прислужницей Германии. «Захолустную провинциальную ограниченность» политических взглядов правительства Франции, «низкий уровень его международной политики» Чичерин объяснял ее слабым экономическим развитием, как страны ростовщиков, зависимой в финансовом отношении от Англии и Америки. «Почему же, ради чего руководитель политики британской мировой империи жертвовал интересами последней в угоду нелепым требованиям упрямого и узкого Клемансо? Между тем, именно такой смысл имела вся интервенция Англии в России», — сказал в интервью Чичерин. Дипломатичными эти высказывания наркома назвать трудно, да и цель его, по-видимому, была в другом: вбить клин в отношения Франции и Англии, сыграть на их, порой противоречивых интересах.

Констатируя поворот в английской «русской политике», Чичерин сказал, что поворот означает, что правительство Англии стало смотреть трезво, по-деловому на отношение к России — экономические отношения принесли бы выгоду как России, так и Англии: «Деловые круги последней давно ощущают потребность в нашем сырье и в возможности использования нашего рынка, и нам необходим английский клиент и английский поставщик». Чичерин также говорил о том, что кроме потребности в мире России необходимо экономическое содействие со стороны наиболее развитых передовых стран, в первую очередь, Англии, выразив готовность идти даже на жертвы ради установления с ней тесных экономических связей. Нарком приветствовал заявление английского премьера как первый шаг по направлению к здоровой, отвечающей интересам обеих стран, реальной политике.

Великобритания и Франция являлись крупнейшими кредиторами России, они не могли забыть о финансовых последствиях русской революции, однако между ними существовали различия в трактовке русской проблемы. В то время как «Англия, видимо, плыла в фарватере социал-революционных догм Керенского, Франция убежденно приняла на буксир мертвый балласт всех “бывших” людей из России, которые сконцентрировались в Париже». Италия в «русском вопросе» шла своим путем, не выделяя ни денег, ни оружия на «русские дела». Очень сдержанна была и итальянская пресса в его трактовке. В фарватере Франции не плыли и Соединенные Штаты. О французских долгах Америке, о последствиях Первой мировой войны в журнале The Observer 16 мая 1925 г. была напечатана статья американского сенатора Бора. В этой статье в противовес заявлениям ряда английских экономистов, в частности, Кейнса, что долги эти не коммерческие, а политические, что Франция поставляла на фронты Мировой войны людскую силу, Англия — морскую, а Америка — денежную, сенатор Бор утверждал, что Англия и Франция в результате войны выиграли громадные территории в то время, как США не получили ничего. Однако если принять во внимание мобилизацию людских ресурсов, писал Бор, то Россия смогла бы, таким образом, покрыть все свои долги союзникам: она «мобилизовала 14 млн человек, которые дрались на фронтах длиною в 3500 миль. Она потеряла 2 500 000 убитыми и 3 000 000 ранеными, 2 000 000 пленными, из которых половина вымерла в плену. Это ее солдаты, как говорил Ллойд Джордж, во время кризиса спасли цивилизацию».

 

РСФСР «желает жить в мире со всеми народами…»

Идея об установлении мира на внешних рубежах Советской России постепенно пробивала себе дорогу даже в умах самых закоснелых сторонников распространенного тогда в России лозунга «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем». Советские руководители не могли не учитывать тот факт, что у лидеров западных стран наметились отход от категорического непризнания Советской России и стремление к более реалистичному подходу к контактам с Москвой некоторых деловых кругов, в частности, английских. В начале декабря 1919 г. на VIII конференции РКП (б) Г. В. Чичерин подчеркнул, что «крупная часть правящих кругов Антанты пришла к осознанию необходимости примириться с Советской Россией». На основе доклада главы НКИД был выработан проект резолюции о международном положении, предложенный VII Всероссийскому съезду Советов, в котором говорилось, что РСФСР «желает жить в мире со всеми народами и направить все свои силы на внутреннее строительство, чтобы наладить производство, транспорт и общественное управление на почве Советского строя, чему до сих пор мешали вмешательство Антанты и голодная блокада». В связи с этим Советская Россия предлагала всем «державам Антанты, Англии, Франции, Соединенным Штатам Америки, Италии, Японии, всем вместе и порознь, начать немедленно переговоры о мире».

Вместе с тем в основе международной политики руководства Советской России по-прежнему лежало стремление соединить ожидание и содействие мировой революции с непрекращающимися усилиями по созданию мирной обстановки вокруг советского государства. Зарубежная пресса напечатала заявление наркома иностранных дел о готовности Советской России заключить мир, но при условии, что все военные операции на территории бывшей Российской империи будут немедленно прекращены и блокада России снята. Главными поводами стремления Советов к миру были названы нежелание навязывать кому бы то ни было коммунистический образ правления и тяжкий вред, нанесенный блокадой.

13 декабря 1919 г. Чичерин получил письмо от бывшего члена российского посольства в Лондоне Н. А. Семенова, в котором тот «ввиду начинающихся предварительных мирных переговоров с Антантой и возможности в ближайшем будущем действительных переговоров», предлагал включить в состав российской мирной делегации специалистов по военным вопросам, мнение которых необходимо при установлении пунктов договора о границах со смежными государствами и «возможных иных чисто военных и военно-морских сторон договора». Бывший капитан, хорошо знакомый со странами Антанты, Семенов предлагал услуги как свои, так и бывшего капитана первого ранга В. Саговского, одного из лучших в России специалистов по военно-морским, торгово-транспортным и судостроительным вопросам. Семенов напоминал, что в архиве советского посольства в Лондоне, привезенном М. М. Литвиновым в Москву, находятся список и материалы о всех русских судах, захваченных Антантой. Этот список автор письма передал из Судоходной комиссии русского правительственного комитета в Лондоне, секретарем которой он был. По его мнению, в договор необходимо включить пункт о возврате упоминаемых судов Советской России, возмещение убытков за потопленные и испорченные суда и уплату за время пользования ими, а также за связанные с этим денежные убытки. Кроме того, в качестве условия договора должно быть выдвинуто требование передачи архива русского правительственного комитета в Лондоне, Нью-Йорке и Париже, содержащего ценные материалы для российской промышленности и торговли.

Блокада Советской России вызывала возмущение и протест социалистов западных стран. Так, социалисты Италии включили в свою программу требования признания правительства Ленина, установления с Москвой политических и экономических отношений. Горячее воззвание под заглавием «Мы обвиняем» напечатал в «Юманите» Анри Барбюсс. Он обвинил правительства Антанты в оказании поддержки «слугам царизма вроде Колчака и Деникина» и одобрении действий германских вооруженных отрядов на защиту реакции в России. «Интернациональный союз империалистов, милитаристов и коммерсантов борется против социалистического строя России, основанном на принципе равенства. Надо спасать русскую правду, чтобы не погибла общечеловеческая правда, — писал Барбюсс. — Должен же народ знать, наконец, против кого ему надо идти, должен понять, что, укрепляя реакцию в России, он наносит себе самому величайший вред».

Французские, итальянские, скандинавские социалисты протестовали против участия своих правительств в борьбе с Советской Россией. Немедленного заключения мира с ней требовали и социалисты Великобритании. После окончания войны и Версальского мира положение Британской империи по сравнению с другими странами упрочилось. Британия добилась юридического оформления захвата новых колониальных владений, достигнув максимального размера территории за все время своего существования; стала одним из наиболее влиятельных членов Лиги Наций, заняв прочные позиции в ее руководящих органах; ей удалось не допустить доминирования в Европе Франции и чрезмерного ослабления Германии, вследствие чего немецкое государство могло играть роль «противовеса» по отношению и к Франции, и к России. Между тем лидеры рабочей партии Великобритании, Сноуден и Дж. Лэндсбери, заявляли, что ни одна из жестокостей Красной и белой армии не была так ужасна, как объявленная Советской России блокада, требовали от своего правительства немедленного вывода английских войск из России; прекращения снабжения оружием белой армии, и заключения мира с советским правительством на основе самоопределения всех национальностей в России.

Перед политической элитой государств послевоенной Европы, помимо проблем, связанных с ликвидацией последствий Мировой войны и восстановлением внутренней жизни в собственных странах, помимо проблем взаимоотношений с Советской Россией, стояли и другие проблемы. Непросто складывались внутриблоковые отношения в Антанте. Еще в декабре 1918 г. лорд Д. Н. Керзон, в то время заместитель министра иностранных дел Великобритании, писал, что великая держава, которую больше всего следовало бояться англичанам в будущем, это Франция. Последняя была озабочена поиском антигерманской комбинации. Включение же американского фактора в европейскую систему носило временный характер.

Однако Великобритания и Франция, не желавшие терять плоды своих побед, понимали необходимость тесного союза как гарантии всеобщего мира; колониальные интересы не должны были вносить разлад между великими державами. Из Парижа пришло сообщение, указывавшее на дружественное отношение Франции и Англии к Италии: обе державы решили оказать поддержку итальянскому правительству в его требовании решения Фиумского и Адриатического вопросов.

 

Советская Россия и державы Антанты в начале 1920 г.

8 января 1920 г. продолжила работу Парижская мирная конференция. По требованию Великобритании в повестку дня, помимо итало-славянского конфликта на Адриатическом море, была включена восточная (турецкая) проблема; несмотря на утверждения, собирались рассмотреть и русские дела. Французские газеты писали в те дни, что если и будет предпринята еще одна попытка созвать конференцию на Принцевых островах, то приглашать на нее придется только народных комиссаров, так как их противники исчезли с политической арены.

На позицию западноевропейских стран, особенно Великобритании, в «русском вопросе» воздействовало развернувшееся летом 1920 г. движение «Руки прочь от Советской России!». Французская газета Temps 17 января 1920 г. задавалась вопросом: было ли время, когда союзные правительства проявляли последовательную и логичную политику по отношению к России? «Последовательная политика: французы теряли Одессу и Крым в то время, как англичане напрягали все силы на поддержку Деникина; союзники парализовали Польшу, удерживали Финляндию, отталкивали Румынию в то время, когда они же снаряжали армию Юденича. Логичная политика: проект Принцевых островов и обещания Колчаку, миссия Буллита и помощь Деникину; договор с Персией и эвакуация Кавказа». Все это было весьма противоречиво. Только в декабре 1919 г. Клемансо и Ллойд Джордж договорились замкнуть вокруг большевизма «кольцо из колючей проволоки», теперь же идея «санитарного кордона» экономически становилась нерентабельной, но политически продолжала оставаться актуальной. В 1920 г. вошло в обиход выражение «железный занавес».

L’Humanite 18 января 1920 г. риторически спрашивала: приняла ли Антанта окончательное решение по «русскому вопросу» перед опубликованием сообщения о частичном и условном прекращении блокады? Никакой общей позиции выработано не было; военные советники Ллойд Джорджа, внезапно отозванные в Лондон, последнего слова так и не сказали. Двусмысленный текст официального сообщения вызывал недоверие; его расценили как маневр, имевший двоякое действие: против рабочей партии, которая энергично требовала прекращения блокады, и против Советов, которых пытались «соблазнить» возобновлением товарообмена.

Настойчивые призывы Москвы к миру, успехи Красной армии наряду с осознанием лидерами ведущих европейских стран необходимости нормализовать торгово-экономические отношения с Советской Россией начали давать результаты. Так, 16 января 1920 г. Верховный Совет Антанты принял резолюцию, согласно которой отныне разрешался обмен товарами между Россией, союзными и нейтральными странами, тем самым фактически отменялась экономическая блокада. Правда, в резолюции содержалась оговорка, что общая политическая линия стран Антанты остается неизменной. Завязать торговые отношения собирались с русским народом, минуя советское правительство, то есть попытаться торговать только с частными кооперативами. Руководители РСФСР позитивно восприняли шаг западных стран в сторону налаживания экономических связей с Новой Россией. В частности, Ленин назвал решение стран Антанты «крупным фактом международного значения», означавшим, что Россия оказалась «в сфере всемирных межгосударственных отношений». Заявление это было излишне оптимистичным. Только после разгрома армии Врангеля и ликвидации Южного фронта в конце ноября 1920 г. Ленин смог сказать, что страна вступила в новую полосу, когда существование Советской республики в сети капиталистических государств отвоевано, и во главу угла ставится хозяйственный фронт, чтобы решать созидательные задачи социалистической революции, строить новые экономические отношения. По признанию Ленина, переход здесь был «чрезвычайно резкий и трудный, — требующий иных приемов, иного распределения использования сил, иного устремления внимания, психологии и т. д.».

Ллойд Джордж, призывавший в феврале 1920 г. установить торговые отношения с Советской Россией, выразил надежду, что если силой привести в чувство Россию не сумели, возможно, удастся сделать это путем торговли. (Ведущие европейские державы уже к весне 1921 г. установили торговые отношения с Советской Россией.) Принятие такого решения повлекло за собой и иные соглашения. В частности, 12 февраля 1920 г. было принято Соглашение между Правительством Великобритании и Правительством РСФСР об обмене пленными. Оно имело определенное политическое значение, так как впервые устанавливало официальные контакты Советской России с одной из ведущих капиталистических держав. В дальнейшем соглашения об обмене пленными были заключены с Германией, Францией, Бельгией, Италией и Венгрией на более широкой политической основе, поскольку в некоторые из них были включены такие положения, как невмешательство во внутренние дела и др. За соглашениями последовало и дипломатическое признание.

В 1920 г. советское правительство предприняло попытку наступления в западном направлении: войну с Польшей оно вело в значительной степени как войну революционную. Однако революционной войны польского пролетариата против собственного правительства не произошло; национальный фактор перевесил фактор интернационально-классовый. Это была борьба за определение западных границ Советской России, но вместе с тем, что, по-видимому, важнее, решался и вопрос о том, будет ли с помощью Польши в качестве буфера изолирована русская революция или с советизацией Польши и наступлением Красной армии ареал ее распространения достигнет Германии. Между тем, как считает Ю. Г. Фельштинский, Ленин рассматривал эту войну не с точки зрения мировой революции, а с точки зрения конкуренции с Германией: «По крайней мере, сначала он стремится отрезать Германию от Данцига, а затем заключает мир, по которому уступает территории, граничащие с Восточной Пруссией (и так создает буферное пространство, лишая Советскую Россию и Германию общей границы). Для сторонников мировой революции такая территориальная уступка означала невозможность наступления непосредственно на Германию с целью экспорта революции. Ленина, наоборот, отсутствие общей границы страховало от непосредственного военного столкновения двух государств». Как известно, в начале 1920 г. советские руководители заняли позицию территориальных уступок Польше в обмен на мирный договор. Совнарком выступил за возобновление советско-польских переговоров, предложив, по словам Ленина, полякам «всю Белоруссию и порядочный кусок Украины». Но Польша эти предложения отвергла. Впоследствии польский дипломат генерал Т. Махальский писал о заключенном в марте 1921 г. в Риге мирном договоре, что «как выяснилось, война собственно не была нужна, перед киевским походом мы имели возможность получить лучшую границу без боев… Если бы приняли в 1919 г. предложение Ленина, то имели бы не только значительно более благоприятную для нас границу на востоке, но, что важнее, отменить эту границу в Ялте было бы для Сталина трудно».

В апреле 1920 г. советское правительство приняло решение о подготовке к активным военным действиям, расценивая его как противодействие необоснованным притязаниям Польши на ряд исконно российских земель. Позднее, с середины июля 1920 г., когда Красная армия добилась значительных успехов на фронте, а британская дипломатия предложила России условия мира, произошел поворот к идее установления советской власти в нескольких странах. Страны Согласия помогали Польше, однако опасность дестабилизации Версальской системы вынуждала Великобританию выступать за мирное решение советско-польского конфликта. Большевистское руководство, видя в Польше объект политики стран Согласия, оценили военные действия Польши как «третий поход Антанты».

Советско-польская война, в свою очередь, послужила катализатором активизации французской помощи белой армии в Крыму. Франция стала единственной страной, которая 10 августа 1920 г. признала де-факто правительство Юга России; но разгром Белого движения и усиление в связи с этим международных позиций правительства РСФСР игнорировать она не смогла. Страны Антанты принуждены были менять свою тактику, хотя в возобновлении отношений с Россией, даже торговых, многие видели политическую опасность укрепления власти большевиков руками самих европейцев. Но для того, чтобы эти возражения были более убедительными, не хватало, как писала газета Temps 18 января 1920 г., одного: четкого указания, каким образом можно было теперь ограничить власть большевиков, если Колчак, Юденич и Деникин разбиты в России, которая находилась в строжайшей блокаде, не имея ни Сибири, ни Юга с его хлебными житницами, ни Донецкого угольного бассейна. Сторонники блокады требовали, чтобы союзники «безнадежно уселись на гробе России, мы же хотим ее воскресенья», утверждала газета. В материалах французской прессы прослеживаются и антибританские настроения правительства Франции, в частности, в связи с возможным возобновлением торговых отношений Великобритании с русскими кооперативами. Это было расценено как дело исключительно внутренней английской политики. Но в целом, большинство сообщений парижской прессы подчеркивали неясность общей политики стран Антанты в отношении Советской России.

В конечном счете государствами Европы тактика была избрана, заключалась она в признании большевиков фактическим правительством России, одновременно проводилась линия на дискриминацию РСФСР и ограничение ее роли в международных отношениях. В мае — июне 1920 г. в Лондоне проходили неофициальные переговоры между советским торговым представителем Л. Б. Красиным и британским премьером Д. Ллойд Джорджем. Поводом к началу переговоров послужили экономические вопросы между Россией и западноевропейскими странами, однако британская сторона увязала их разрешение с восстановлением нормальных отношений. В целом эта инициатива была расценена на Западе положительно. На проходившей 21–22 июня 1920 г. в Булонь-сюр-Мер во Франции очередной сессии Верховного Совета Антанты было решено продолжить переговоры с торговыми представителями России.

В 1920–1921 гг. состоялись первые экономические переговоры России с западными партнерами по линии Всероссийского центрального совета потребительских обществ, на которых обсуждались в первую очередь вопросы экспорта российского сырья и золота. Соглашение шведских экспортеров с Центросоюзом о поставках товаров в мае 1920 г. означало признание Советской России де-факто. Вслед за шведами в сентябре 1921 г. норвежцы заключили на более почетных для Советской России условиях Христианийское временное соглашение. По отношению к интервенции в России Скандинавские страны держали нейтралитет, благожелательный в отношении стран Антанты. Дания и Норвегия помогали Белому движению оружием и деньгами, участвовали в блокаде России, но сняли ее одними из первых на Западе. Временное торговое соглашение с СССР Дания подписала в 1923 г. после двух лет переговоров. Бельгия в своей официальной политике примкнула к Франции, по-прежнему поддерживая идею экономического бойкота России, причем поддержку эта идея получила не только со стороны правых, но и левых социалистических групп парламента и прессы. Притом в русских делах Бельгия была заинтересована больше, чем в делах других стран: из десяти граждан у шести имелись русские бумаги; заинтересованность Бельгии выражалась суммой в 3 И млрд франков золотом по балансу 1914 г.; иными словами, по 500 франков на «голову» населения, считая женщин и детей. Бельгийские предприниматели, заинтересованные в России, и все держатели русских ценных бумаг объединились в «Союз защиты интересов бельгийских кредиторов России», составляя часть международного союза аналогичных учреждений в Англии, Франции, Италии, Швейцарии и т. п. В состав Союза, не желавшего иметь какое бы то ни было дело с большевиками, входили как финансовые деятели и активные руководители политики, так и самые широкие слои населения, держатели мелких облигаций и акций российских южных угольных и металлургических предприятий.

На Лондонском совещании в феврале 1920 г. Верховный Совет Антанты предложил Лиге Наций назначить комиссию, которая должна была отправиться в Россию и собрать сведения, необходимые государствам Согласия, для выяснения линии своего поведения по отношению к московскому правительству по вопросу о возобновлении торговых отношений. 26 апреля председатель совета министров Италии Ф. Нитти отправил наркоминделу Г. В. Чичерину телеграмму о том, что Лига Наций выбрала членов этой комиссии, но комиссия все еще не смогла выехать, «ввиду того, что не получила еще от русского правительства уверения в том, что ей разрешен будет въезд в Россию». Если правительства государств Европы желали возобновить торговые сношения с Россией при достаточных гарантиях, говорилось в послании, то московское правительство должно быть еще больше заинтересовано в том, чтобы предоставить правительствам Согласия все сведения, которые смогут продемонстрировать европейским народам целесообразность возобновления в кратчайший срок товарообмена между Россией и всей остальной Европой. Нитти признал, что от скорого восстановления торговых сношений между Россией и другими европейскими государствами «зависит отчасти и восстановление нормальной жизни Европейского континента и, особенно, самой России, перенесшей такие тяжкие испытания». Отметив, что Италия отнюдь не желает возбуждать никаких вопросов, касающихся внутренних порядков России, он выразил надежду, что деятельность московского правительства не будет преградой к восстановлению дружеских отношений и его внешняя политика будет руководствоваться принципами международного уважения, которые должны быть положены в основу Лиги Народов.

5 мая 1920 г. Г. В. Чичерин в ответном послании Ф. Нитти поблагодарил за телеграмму от 26 апреля и заверил, что советское правительство чрезвычайно ценит те дружественные шаги, которые были предприняты Италией в отношении России, выразив надежду, что «в ближайшее время могут быть преодолены все трудности, и между двумя державами будут установлены нормальные отношения к их взаимной выгоде». По поводу поездки назначенной Лигой Наций комиссии нарком сообщил, что соответствующая радиотелеграмма в свое время была передана секретарю Центрального Исполнительного Комитета Ю. Х. Лутовинову (председатель ВЦИК М. И. Калинин в то время отсутствовал) и будет обсуждаться на его ближайшей сессии.

7 февраля 1920 г. было заключено Соглашение между представителями командования Красной армии и чехословацких войск, гарантировавшее чехословацким войскам в Сибири свободный отъезд на родину через Владивосток. По условиям соглашения между советскими и чехословацкими войсками устанавливалось перемирие. Соглашение определяло порядок передвижения чехословацких войск и помощь Красной армии и советских органов при их передвижении на восток (обеспечение топливом, организация железнодорожного движения и т. д.). Чехословаки должны были следовать в составе войсковых соединений, куда входили также румынские, латышские и югославские части, находившиеся под общим командованием чехов; они брали на себя обязательство сохранять нейтралитет в отношении отрядов, действовавших против советской власти, и не оказывать им никакого содействия. Арестованные Иркутским ревкомом А. В. Колчак и его сторонники должны были оставаться под охраной советских войск, чехословаки не должны были вмешиваться в распоряжения советской власти по отношению к арестованным. Чехословацкое командование обязывалось передавать в полной сохранности Красной армии и советским властям все железнодорожное имущество (за исключением паровозов, топлива и смазочных материалов), военное имущество, станционные и др. сооружения. Статья 6 Соглашения обусловливала сохранение золотого запаса РСФСР и передачу его Иркутскому исполкому при уходе последнего чешского эшелона из Иркутска. Для наблюдения за правильным выполнением условий Соглашения и ликвидации возможных недоразумений с советской и чешской стороны были назначены специальные представители. Соглашение вступало в силу с момента его подписания.

25 февраля 1920 г. наркоминдел Г. В. Чичерин отправил министру иностранных дел Чехословакии Э. Бенешу радиотелеграмму, в которой говорилось, что посторонние влияния и давление извне привели одетых в солдатские мундиры выходцев чехословацких народных масс к тому, чтобы совершить нападение на рабоче-крестьянскую революцию в России и стать главной опорой милитаристской и царистской контрреволюции. Обманутые коварными интригами чехословацкие солдаты в России в результате трагической ошибки обратили свое оружие против своих братьев из народных масс России. После бесчисленных жертв и страданий, те из чехословацких солдат, которые уцелели в Сибири после всех испытаний, поняли, что они стали жертвами ужасного заблуждения и заключили с борцами за свободу российских трудящихся соглашение, гарантировавшее им свободный отъезд, «которого они могли впрочем во всякий момент достичь, если бы приняли наши доброжелательные предложения». «Мы можем лишь радоваться этому счастливому результату, — писал нарком, — устраняющему одно из главных препятствий для полного соглашения с вашей стороной, с которой Советская Россия искренно желает жить в дружбе». Российское Советское правительство обращалось к правительству и ко всему народу Чехословацкой Республики с предложением о начале переговоров с целью установления мирных отношений и заключения соглашений, выгодных для обоих сторон. «Мы убеждены, — говорилось в телеграмме, — что торговые сношения между обеими странами могут привести к величайшей выгоде для обеих и что между нашими двумя республиками могут установиться прочные дружественные отношения к наибольшей пользе каждой из них».

15 февраля 1920 г. К. Радек прислал Чичерину доклад о возобновлении экономических и дипломатических отношений с Германией, подготовленный на основе сообщений о переговорах, которые они с уполномоченным НКИД в Германии В. Коппом вели с представителями германского правительства и германских промышленников. Из всех стран наиболее заинтересованной в российских концессиях была именно Германия. На запросы Коппа, когда германское правительство думает возобновить дипломатические и экономические отношения с Россией, германская сторона сначала отвечала, что речь об этом может идти только после ратификации Версальского договора; когда же договор был ратифицирован, Копп собирался вручить германскому правительству официальную ноту, в которой содержались требования возобновления дипломатических отношений. Радек и Литвинов советовали Коппу с этим подождать до того, как будет получена гарантия со стороны Германии о выполнении требований России. Отказ немцев ослабил бы ее позицию при переговорах со странами Антанты. «Для Германии вопрос об отношении к нам — это вопрос о будущих хозяйственных отношениях обеих стран, предпосылкой этих отношений является реставрация транспорта», — писал Радек. Германия могла бы дать значительное количество паровозов, машин и инструментов для ремонта, инженеров и квалифицированных рабочих. Только Германия, в случае получения от России концессий или других привилегий, была бы вынуждена платить продуктами своего труда и работы, а не деньгами (или погашением долгов, на котором настаивали представители Антанты).

К. Радек в своем докладе главе НКИД сообщал, что МИД Германии предложил послать несколько человек. для экономических переговоров «под видом красно-крестной комиссии»; сам он настаивал на том, чтобы миссия имела чисто деловой характер, строжайшим образом ей должно быть запрещено вмешиваться во внутренние политические дела Германии. То, что немцы первыми (в радиотелеграмме от 14 февраля 1920 г.) напомнили советским руководителям о необходимости посылки такой миссии, говорило об их оценке снятия блокады Советской России.

Понимая трудности реализации решения Парижской конференции об установлении торговых отношений с русскими кооперативами, советские руководители хотели воспользоваться им как предлогом для создания положительного имиджа РСФСР в мире. С этой целью в Россию приглашались иностранные корреспонденты. В течение всего их пребывания в стране они находились под строгим наблюдением. Наблюдатели подробно описывали все шаги иностранцев, их высказывания и оценку ситуации в Советской России. Так, 18 апреля 1920 г. один из таких наблюдателей представил отчет о посещении корреспондентом французской газеты Le Petit Parisien храма Христа Спасителя в Москве: «Какие вынес впечатления: Понравилась пышность внутренности, сравнивал службу с католической службой. Общие наблюдения: Открыто заявляет не только о своем сочувствии, но уверяет, что понял и более или менее принял коммунистическую программу, что, главным образом, повлияли в этом отношении 4 года войны, которые провел простым солдатом в окопах. Но программа не сможет осуществиться — общественная обработка земли невозможна; также невозможно изменение психологии крестьянина в такой отсталой стране, даже трудовая армия в этом отношении не поможет». После сообщения была сделана помета красным карандашом: «Пребывание журналистов плохо используется. Необходимо заранее написать порядок и тактично показывать». Указание старались выполнять. 19 апреля 1920 г. журналист Ламперт в течение двух часов проводил интервью с председателем ВСНХ А. И. Рыковым. Наблюдатель Кушинский докладывал: «Со слов гражданина Ламперта можно заключить, что он вполне остался доволен состоявшимся интервью. На него произвел впечатление оптимизм т. Рыкова и его заявление, что имеются большие запасы сырья в России, но что Советская Россия готова обмениваться с Западом на равных началах, т. е. как равный с равным». Общие наблюдения: «Считаю необходимым знакомить иностранцев с промышленной жизнью страны: совхозами и т. п., что для них представляет большой интерес, согласно моим впечатления, вынесенными в общении с ними».

Все замечания, сделанные зарубежными гостями, записывались. Так, корреспондент Le Petit Parisien интересовался предполагаемым переселением 50 тыс. квалифицированных рабочих из Германии в Россию и высказывал в связи с этим свои возражения: «1) немецкое засилье, даже если их распределят по всей России у них останется достаточно связи, чтобы стать хозяевами. 2) Германия пошлет самых плохих неквалифицированных рабочих, ненужных ей; несмотря на это засилье будет. Все эти немцы в душе бывшие патриоты, 3) прокормить лишних 50 000 чел.». Комментарии наблюдателя: типичное для французов шовинистическое отношение к Германии.

Корреспондент Excelsior Лондр 19 апреля 1920 г. посетил редактора газеты «Известия» Ю. М. Стеклова в Кремле. «Восхищался Кремлем, видом с него и особенно старыми уголками Кремля. Жалеет, что старые характерные черты стушевываются временем и, в особенности, большевизмом, — сообщал наблюдатель. — Утонченный интеллигент, открыто заявляющий о своем не сочувствии коммунизму и Советской власти. Главный камень преткновения — отказ от личных вкусов, привычек в одежде, питании, всем образе жизни, милитаристская обязательность труда и жизнь в коммуне, желательна полная обособленность и независимость жизни. Интересуется более вопросами просвещения, воспитания, агитации и т. п.».

Отметим, что в это время в Советской России начинает складываться механизм и практики приема иностранных гостей. Но рассмотрение этих вопросов выходит за рамки нашего исследования.

Итак, в окружении капиталистических государств Советская Россия выработала достаточно гибкую линию поведения. Возможность укрепиться хотя бы в одной стране (иллюзии о скорых революционных выступлениях рабочего класса в крупнейших европейских странах с течением времени рассеялись) давала советскому руководству тактика «выжидания и использования конфликтов и противоречий между империалистами». Образ мировой пролетарской революции постепенно терял свои очертания, вместе с тем политика советского руководства становилась все более прагматичной. Настойчивые призывы Москвы к диалогу, обращенные к лидерам великих держав, начали давать свои результаты: в конце 1919 г. странами Антанты было приняло решение о прекращении не сумевшей уничтожить большевизм интервенции; в январе 1920 г. фактически снята экономическая блокада Советской России; начали завязываться торгово-экономические отношения. Как повторял А. А. Иоффе, революция революцией, а бензин бензином. Даже в такие переломные для ее судьбы годы, каким был период с 1917 по начало 1920 г., Россия оставалась страной, которой нельзя было пренебречь. Это понимали как в Советской России, так и на Западе.