— Какого черта ты отколол такую глупость? Почему?

Этой ночью я осыпала его вопросами, и Робби грустно и покаянно отвечал мне. Но главный вопрос я должна была задать самой себе. А предельной глупостью было то, что я сделала.

Явившись сюда, в «Высокие поляны». Хотя сейчас, в эту ночь, которая, как внезапно обнаружилось, была сырой и зябкой, и у меня от страха и от злости зуб на зуб не попадал, мой визит казался самым правильным из всего, что я могла сделать.

— Почему? — повторил Робби, наливая мне исходящую паром чашку горячего кофе и присаживаясь на коврик у камина рядом со мной. — Почему я вообще вечно делаю глупости? — У него горестно опустились уголки рта. — Но я ужасно виноват перед тобой, Розамунда. И ты это знаешь. Ни за что на свете я не хотел пугать тебя. Просто не могу передать тебе, как я сожалею. Меня осенило, лишь когда я увидел завиток твоих волос из-под парика.

— Так я и подумала, — сказала я. — Хотя теперь все позади. — Я с благодарностью сжала в ладонях горячую чашку, ибо, несмотря на нашу прогулку от пристани до «Высоких полян», меня по-прежнему била дрожь. — Но ты не ответил на мой вопрос. Почему же ты так хотел похитить именно Сильвию Сильвестр?

Когда он промолчал, я стала задавать другие вопросы, целью которых было не столько разобраться в его чувствах, сколько проверить свои, — процедура столь же приятная, как жевать больным зубом или опираться на вывихнутую ногу.

— Ты влюблен в нее? — Я ждала, что меня пронзит острая боль. Ничего подобного. Даже до того, как он ответил, во мне не шевельнулось… ровным счетом ничего.

— Господи, да нет же, — возмутился Робби. — Что ты себе вообразила? Что я собираюсь держать ее под замком, пока она не скажет «да»?

— Нечто вроде того.

Робби замотал головой:

— Ни в коем случае! Она — последний человек на свете, в кого я мог бы влюбиться.

Было довольно странно, что мы с Робби сидим на пустой кухне в «Высоких полянах», бесстрастно обсуждая, влюблен он в мисс Сильвестр или нет, но почему-то меня это совершенно не волновало.

— В таком случае, — сухо сказала я, — если ты не был влюблен…

— О, я этого не говорил. Я сказал, что не был влюблен в нее.

Я помолчала, тщательно обдумывая его слова. Затем спросила:

— Значит ли это, что ты увлечен кем-то другим?

— Да.

— Могу ли я спросить — кем?

— Нет, не можешь.

— Это кто-то, кого я знаю?

— Тебе не позволяется спрашивать и об этом.

Я вздохнула:

— Что мне вообще позволяется?

Он по-братски потрепал меня по плечу и сказал:

— Позволяется быть хорошей маленькой девочкой и слушать.

Я сложила руки на коленях. Мне еще есть чему учиться. Менее всего я хотела услышать, что личность, в которую он влюблен, — это я. По ходу разговора, по каким-то его взглядам, жестам, по каким-то искренним оговоркам я получила, наверно, самый жестокий урок, который может выпасть на долю девушки. Хотя мне и сейчас неясно, каким образом я пришла к этому выводу.

— Я предполагаю, — начал Робби, — что до тебя, как и до всех прочих обитателей Дервент-Лэнгли, доходили слухи, что как-то я был влюблен в некую девушку.

— В некую девушку? Я слышала, что ты любил массу девушек.

— Значит, ты слышала не то. Достаточно одной — и на всю жизнь. Так что девушка была только одна.

Он уставился на свои руки. Похоже, ему стоило немалых трудов произнести следующее предложение. Я ждала. В доме стояла полная тишина. Сюда не доносилось даже уханье филина, хотя где-то на отдаленной дороге слышался шум мотора.

— Но она меня не любила, — наконец выдавил он.

— Ты уверен?

— Уверен.

— Ты ее спрашивал?

— Много раз.

Помолчав, я мягко спросила:

— Именно поэтому ты постоянно стараешься влюбиться в какую-нибудь другую девушку?

— Может быть.

Затем он погрузился в мрачное молчание, и мне пришлось осторожно подтолкнуть его к дальнейшим откровениям:

— Но какое отношение имеет та девушка, что ты любил, к похищению Сильвии Сильвестр?

— Честно говоря, не знаю. Теперь мне все это кажется полным бредом. — Робби жестом, полным отчаяния, запустил пальцы в свою пышную шевелюру. — Но несколько недель назад мне так не казалось. Мы в компании отправились на сельскохозяйственную выставку — я и несколько приятелей. Теперь-то я понимаю, что мы всего лишь подзадоривали друг друга в баре, но тогда эта мысль показалась мне заслуживающей внимания. Тем или иным образом мы похитим Сильвию и потребуем у киношников выкуп. Типичная студенческая хохма, но что-то в ней было. Я решил, что смогу провернуть эту авантюру. И если это никому не под силу, то уж я-то заставлю киношников побегать.

— Чтобы произвести впечатление на свою девушку.

— Не на мою. А просто на эту девушку. Впрочем, может, и так. Слишком ты проницательна, Розамунда.

— Я знаю, что страсти накалились. Направленные против киногруппы, хочу сказать. И предполагаю, что в глазах многих ты бы стал героем местного масштаба.

— Этакий миниатюрный Святой Георгий, поражающий змея. Но в округе не осталось змей для потрошения.

Я улыбнулась:

— Мистер Пембертон при желании вполне может претендовать на эту роль.

— Уж кому, как не тебе, знать!

— Я предполагаю, что бал-маскарад был для тебя самым лучшим шансом.

— Вне всяких сомнений.

Промолчав, я продолжала прикладываться к напитку, глядя на помрачневшее красивое лицо Робби. Казалось, что бал-маскарад остался далеко в прошлом.

Кухня у Робби была теплой и удобной — этакая продуманная недешевая смесь атрибутов старого дома и современных механизмов. Бойлер поскрипывал и покряхтывал, словно человек, который в поисках удобного положения ворочается с боку на бок. Язычок пламени поблескивал на полированных медных тазах для варенья и согревал развешанные кастрюли и сковородки, а на белоснежной крышке посудомойки были расставлены кофемолки, миксеры и морозилки, которые доставляли миссис Джексон такую радость. Я пыталась представить облик той неизвестной девушки, которая столь решительно отказалась стать хозяйкой «Высоких полян».

Наверно, это кто-то из прошлого. Скорее всего, он встретил ее в университете еще до того, как семья переехала в наши места. Или, может, девушка, которую он считал своей возлюбленной, была родом из Арундела. Или ею была та симпатичная блондинка, которую он фотографировал пару лет назад на Охотничьем балу.

Выдержав паузу, я указала ему на оплошность, которая, с моей точки зрения, была самой большой ошибкой в его плане похищения.

— Робби, как тебе только пришло в голову, что мистера Пембертона можно заставить выплатить выкуп?

Робби с обезоруживающим мужеством покачал головой:

— Только теперь я это понял. Нет. Конечно же, ничего бы не получилось.

— Значит, считай большой удачей, что Сильвия Сильвестр вручила мне это платье.

Во взгляде Робби, устремленном на меня, мелькнула растерянность, сменившаяся удивлением.

— Интересно, — спросил он, — так кто проявил глупость? Кто был наивным? Ты же, наверно, решила, что она тебе сделала подарок без задней мысли, да?

— Конечно, так я и подумала.

— Так вот, ты ошибалась.

— Почему?

— Просто я знаю тебя. И знаю Сильвию. Она ничего не делает просто так.

— Ох, да брось ты! — начала я, но он меня прервал:

— Она все знала. Это ясно.

— Но откуда?

— В Дервент-Лэнгли рано или поздно все становится известно.

— Но почему она ничего не сказала мистеру Пембертону? Или мне? Или, в крайнем случае, тебе?

— Потому что такое развитие событий служило ее цели.

— Каким образом? И в любом случае, какую цель она преследовала?

— Не знаю ни того ни другого. Всего лишь предполагаю. Но ручаюсь, что-то чертовски хитрое.

Он задумчиво нахмурился, прислушиваясь к каким-то отдаленным звукам. Я поняла, что какая-то машина подъезжает к воротам, и посмотрела на часы на камине.

— Господи! — воскликнула я. — Бал уже почти закончился. Должно быть, миссис Джексон возвращается.

Робби положил мне руку на запястье.

— Прежде чем я отвезу тебя домой, — тихо сказал он, — хочу кое-что сказать. Ты держала себя с удивительным достоинством. Не знаю, кто бы еще мог так безукоризненно вести себя. Она… — он слегка покраснел, — та девушка, которую я люблю, на стенку полезла бы, устроила бы скандал. Или же… впрочем, что тут говорить? Так и было бы. Если бы она все узнала, то никогда со мной и словом не обмолвилась бы. Пусть даже у меня все получилось бы, она бы этого никогда не оправдала. Но как мне чертовски не повезло! — Вскинув руки, он странным трогательным жестом отчаяния опустил их.

Я сжала его руку:

— Но, Робби, зачем ей так вести себя? То есть разберись. Никто не заметил моего исчезновения. А если и заметили, то подумали, что я сама решила скрыться. Да я и сама так расскажу. Ибо определенным образом так оно и есть.

— Моя дорогая Розамунда, — сказал Робби. Он сжал мое лицо ладонями и нежно поцеловал в лоб, после чего коснулся губ на удивление мягким и спокойным поцелуем.

Если когда-то в будущем от меня потребуется назвать примету, которая говорит об отсутствии любви, я скажу: «Поцелуй». Именно такой. Более чем гнев, более чем равнодушие, такой мягкий братский поцелуй свидетельствует, что я никогда не была влюблена в Робби и конечно же что он никогда не любил меня.

И жестокая ирония заключается в том, что он говорит о чувствах, которые мы испытываем к другим людям.

Внезапно резко хлопнула дверца машины и по гравию дорожки прошелестели торопливые шаги. Отлетела в сторону дверь кухни, и на пороге предстала не супружеская пара Джексонов, вернувшаяся после приятного вечера на балу, а Николас Пембертон, с лицом мрачным, как грозовая туча. А за его спиной, подпрыгивая от нетерпения и любопытства, вертелась Сильвия Сильвестр.

— Фуллер! — яростно рявкнул Николас Пембертон. А затем, хотя я этого и представить себе не могла, плотно сжал губы. Я осознала, что Робби по-прежнему держит мое лицо в ладонях и что у меня удивленно полуоткрыты губы, словно я только что целовалась.

Не проронив ни слова, мистер Пембертон развернулся на пятках, и я услышала веселый голосок мисс Сильвестр:

— Вот видишь. Ник! Что я тебе говорила? Они весь вечер были здесь! Из-за чего суматоха, для чего все эти тайны? Да всем известно, что она по уши влюблена в него!

— О да, мисс! — рассуждала миссис Пибоди, когда я купила у нее набор марок и попросила через пару недель доставить мне новые для сберегательных сертификатов. — Конечно, все прекрасно. Но попомните мои слова, мисс. От этого солнышка еще та погода грянет!

Я согласилась с ней. В наших местах выражение «еще та погода» означало приближение штормов. Воздух, в самом деле был тяжелый и влажный, потому что последние несколько недель беспрерывно моросили дожди, и вокруг солнца, когда оно выглядывало, как правильно подметила миссис Пибоди, стояла легкая туманная дымка, которая заставила меня пожалеть, что я не послушалась совета матери и не захватила дождевик.

— Лета, ей-богу, мы так и не видели, — продолжала миссис Пибоди. — Слишком много дождей. И слишком ранних для фермеров. Но кое-кто из нас по сравнению с остальными может вовсе не беспокоиться? И кстати, как вам понравился Лондон, вы ведь на прошлой неделе гостили у сестры?

— Очень понравился, благодарю вас.

— Вы поехали туда с какой-то особой целью?

Я покачала головой:

— Просто купить кое-что.

— Ну да, мисс, это я и имела в виду. Хотелось бы узнать, вы купили себе что-то особенное?

— Нет, ничего такого. То есть, — поправилась я, — ничего уж очень выдающегося. Новый костюм для осени. Вы это имели в виду?

Но миссис Пибоди отвергла это предположение. Считая сдачу, она решительно замотала головой.

— Ну да, — вздохнула она, — не думаю, что вы и дальше будете этим заниматься.

— Чем именно, миссис Пибоди?

— Заходить ко мне, покупать сберегательные марки и все такое.

Я была настолько далека от ее намеков, что собралась осведомиться, не идет ли речь о каких-то новых почтовых правилах в Дервент-Лэнгли, — и тут только заметила выражение лица миссис Пибоди.

Я всегда обращала внимание, что, несмотря на ее пятьдесят лет, у миссис Пибоди нежная, как у девочки, кожа и блестящие молодые глаза. Теперь в них искрилось романтическое ожидание, а и без того розовые щеки просто горели от возбуждения.

— Только не говорите, что вы выходите замуж и покидаете нас, миссис Пибоди! — воскликнула я, вспомнив о существовании деревенского констебля. Но она покачала головой, дав понять, что я категорически ошибаюсь:

— Не я, мисс, — а вы.

— Я?! — Не было никаких сомнений, что изумления на моем лице и в голосе было более чем достаточно, чтобы отвергнуть эту теорию, которая, судя по всему, уже получила широкое хождение.

Тем не менее, она твердо повторила:

— Да, мисс, вы.

Она искоса глянула на квадратную панель своей маленькой телефонной станции со шнурами и штекерами.

— Я слушала… — Она тут же поправилась: — Мне доводилось слышать в деревне. Несколько раз. Об этом многие знают. Откровенно говоря, мы собираемся скинуться на хороший подарок для вас. Конечно, когда вы сами сообщите.

— Ну конечно, — повторила я. А затем, с трудом подбирая слова, произнесла: — Могу я осведомиться, за кем я… — Я даже забыла грамматику.

Но миссис Пибоди не обратила внимания на такую тонкость. Хлопнув руками по полным бокам, обтянутым передником, она откинула голову и расхохоталась.

Вытерев тыльной стороной ладони слезящиеся от смеха глаза, она сказала, что вот это-то и нравится во мне. Всем без исключения. И не только родителям, но и малышам тоже, уж они-то это ценят. Мое чувство юмора. Его наличие помогает избежать ошибок. И уж мне-то придется вспомнить ее слова, ибо в браке чувство юмора нужно больше чем что-либо иное.

И у нее есть чувство юмора, и у покойного мистера Пибоди было чувство юмора, и у констебля Барбера — при его упоминании она смущенно откашлялась — есть, может, и не очень заметное, но отменное чувство юмора, пусть даже многие и отрицают это.

Казалось, что она так и не позволит мне выпутаться из этого идиотского положения, как вдруг она неожиданно сказала:

— Ах да… Я вовсе не собиралась весь день болтать. Просто я хотела сказать, что все мы считаем мистера Фуллера исключительно счастливым человеком. И мы считаем, что, когда он похитил вас с бала, чтобы сделать предложение, это было ужасно романтично… Кто мне это сказал? Ну, как же — не кто иная, как обаятельная мисс Сильвестр! Она же пообещала участвовать в сборе средств на свадебный подарок — так же как и мистер Пембертон. И хотя я обожаю съемочную команду, просто прекрасно, что они скоро сворачиваются и вы, Розамунда, сыграете прекрасную свадьбу в своем чудном доме…

При этих словах у миссис Пибоди затуманились глаза. Она извлекла носовой платок и промокнула увлажнившиеся ресницы. Она сочтет вполне простительным и даже совершенно оправданным, если у меня тоже глаза окажутся на мокром месте и я, не проронивши слова, покину ее заведение.

Но и прогноз миссис Пибоди об ухудшении погоды, и ее совершенно ошибочное убеждение в моей несостоявшейся помолвке — все было начисто смыто под напором куда более сенсационных новостей, которые распространились по деревне, как лесной пожар.

Киногруппа собиралась к отъезду. Мистер Пембертон дал эксклюзивное интервью юному репортеру из «Курьера», торжественно сообщив, что все, кроме одной, сцены «уже в банках». И эту последнюю они снимут в ближайшую субботу.

— Значит, завтра, — отметила Таня, в пятницу вечером вернувшись домой. — И как я слышала, в течение дня они могут уехать. Я наткнулась на миссис Пибоди, и новости на эту тему из нее так и сыпались. И еще кое-какие. — Мне показалось, что Таня кинула на меня пристальный, оценивающий взгляд. Но я не была в этом уверена.

Из кухни, где она колдовала над своей фирменной запеканкой из лобстеров, откликнулась мама:

— Да, дорогая. Это, в самом деле потрясающе! Я слышала, что они гонят на всех парах.

Мы с Таней переглянулись. За это время мама стала au fait относительно выражений и слов из мира кино.

— И Николас обещал, как только все закончится, пригласить звезд на чашку кофе. Я так рада, что все близится к завершению, и в деревне к ним относятся не так уж плохо. Костюмированный бал пришелся как нельзя кстати. И я думаю, — разрумянившаяся от стряпни, она появилась в дверном проеме, — и я думаю, не стоит ли сделать красивый жест и пригласить также и капитана Коггинса? Как старосту приходского совета? Что скажете?

И снова мы с Таней, растроганно улыбаясь, переглянулись. И в голос сказали, что это великолепная идея. Правда, он сварливый старый женоненавистник — так что остается вопросом, придет ли он. И мама без улыбки признала, что он действительно странный человек и просто не имеет никаких дел с женщинами, но надо блюсти хорошие манеры.

— Конечно, — задумалась она, — мне будет очень жаль расставаться с ними. С киногруппой, я имею в виду. Они были такой красочной публикой. И мне будет не хватать зрелища съемок, на которые я глядела из окна.

— Но только не Розамунде, не так ли, малыш?

Я промолчала. Просто потому, что не могла говорить. Так же как когда-то отказывалась примириться с их появлением, сейчас я не представляла, что они уедут. Во мне жило странное грустное ощущение, что в определенном смысле я была абсолютно права — и столь же безоговорочно ошибалась.

Как я и предсказывала, жизнь тут никогда не войдет в старую колею. От гостей остались следы, нарушившие прежний мир и покой. Следы не только на доме, что я предвидела, но и во мне.

— Розамунда не может дождаться, — продолжила Таня, — когда Холлиуэлл обретет свой прежний вид, а мы вернемся к нормальной жизни.

Мама тактично пробормотала, что это касается всех нас, хотя мы не должны торопиться, поскольку цыплят по осени считают. Им остается снять еще одну сцену, и она лично не представляет, как они успеют уехать раньше понедельника, — но ужин совсем простыл, пока она тут болтала.

Мы больше не говорили на эту тему, по крайней мере, пока все тарелки не были вымыты. Таня заметила, что, несмотря на мрачные прогнозы миссис Пибоди, стоит прекрасная спокойная, без ветерка, ночь, так что неплохо бы нам прогуляться в саду.

У меня не было никаких возражений против ее общества, хотя еще до того, как мы очутились наедине, я точно знала, о чем пойдет речь. Ибо в этот вечер на меня навалилась ужасная грусть, этакое предвестие одиночества, и лишь неспешная прогулка в нашем тихом саду могла как-то смягчить эту тяжесть.

Было что-то умиротворяющее в кущах деревьев, залитых лунным светом, очертания крон которых расплывались в ночи; от деревьев шел одурманивающий запах листвы. Тишина нарушалась лишь еле слышным писком летучих мышей, бормотанием речных струй и шепотом фонтана у пруда с кувшинками.

Мы с Таней молча миновали конюшенный двор, остановившись, чтобы погладить морду Леди Джейн, а затем по мощеной дорожке направились в старый запущенный сад.

Словно договорившись, мы не обменялись ни словом, пока не достигли «солнечных часов, которые не были часами». Затем неестественно хриплым и громким голосом Таня спросила:

— Я слышала, будто ты выходишь замуж за Робби Фуллера?

Я долго молчала, прежде чем ответить, ибо мне нужно было тщательно продумать, как себя вести, и принять очень тяжелое решение. Тем не менее, когда я ответила, могло показаться, что я толком не расслышала ее вопрос.

— Знаешь, Таня, — заметила я, — порой мне кажется, что мама и капитан Коггин симпатизируют друг другу.

Таня взорвалась:

— Какого черта! Какое это имеет отношение к тому, о чем я тебя спросила? Не увиливай!

— Приходится, — сказала я.

— О да. — У Тани был странный, напряженный голос. — Да, прости. Я извиняюсь. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Ты не хочешь оставлять маму одну, когда выйдешь замуж. Да, может, ты и права.

— Почему ты думаешь, что я права? — решительно спросила я.

Таня безрадостно рассмеялась:

— Ты не хуже меня знаешь, какое у мамы возникает выражение лица каждый раз, когда она упоминает Коггина. Хотя она, добрая душа, не может найти ни одного хорошего слова в его адрес. Они до сих пор в натянутых отношениях.

— Вогены, — пробормотала я, — горды в любви.

— Вот уж точно!

— И никогда не дадут мужчине знать, что любят его.

— Никогда, — веско подтвердила Таня.

— Даже когда знают, что любимы.

— Даже тогда, — откликнулась Таня.

Между нами воцарилось грустное молчание. Когда Таня снова заговорила, казалось, что у нее заледенели губы.

— Вот почему Робби увез тебя с вечера. Я предполагаю, чтобы сделать тебе предложение, так? Как и говорила миссис Пибоди?

— Нет, — сказала я, приняв решение и нарушив в первый и, надеюсь, в последний раз свое слово. — Он похитил меня с танцев. Потому что думал, что под маской скрывается Сильвия.

— Что? — Голосом, в котором звучала неизбывная печаль, Таня промолвила: — Только не говори мне, что он собирается жениться на ней.

— Нет. Он решил отколоть номер. Отчасти он проказничал, а отчасти это была попытка потребовать с киногруппы выкуп…

Мне не удалось закончить, потому что Таня взорвалась градом проклятий. Из нее потоком хлынула беспомощная и бесполезная лавина слов; она забыла о самолюбии, и они фонтаном извергались из нее. Если мне и нужно было какое-то доказательство, то оно было налицо. Я спокойно добавила:

— Да, Робби предупреждал, что когда ты все узнаешь, то будешь бегать по стенам.

— Я? Ради всех святых, что у меня с ним общего?

— Ну, — улыбнулась я, — он не упоминал тебя по имени, но речь шла о девушке, которую он любит.

Таня была так изумлена, что даже не стала ничего отрицать. Хотя попыталась утверждать, что не любит его, что не может иметь дело с человеком, который способен на такие глупости.

— Все правильно, — согласилась я. — Ты и раньше поносила его на все лады. Ты называла его как угодно, разве что не старым сварливым женоненавистником. Помни, что мы, Вогены, горды в любви.

На мгновение мне показалось, что я достигла своей цели. Я подумала, что она готова расслабиться и признать, что любит его.

— Я всегда удивлялась, — призналась я, — что же это за загадочная девушка, в которую Робби так влюблен. Да, я знаю, он пытался флиртовать со многими, даже со мной, но за этим ничего не стояло. И я постоянно замечала, что ты стараешься крутить голову всем, но только не ему. Вы оба слишком горды, чтобы признаться, что любите друг друга. Ведь любовь, — тихо закончила я, — может быть столь же молчалива, как и гордыня.

Но мои слова вызвали у Тани только гнев.

— Любовь! — вскричала она, с силой колотя кулачком по каменной плите «солнечных часов». — Ради Бога, что ты-то можешь знать, каково это — любить?

Мне пришлось собраться с духом, чтобы сказать ей — уж я-то знаю, что такое чувство влюбленности. И мне доподлинно известно, какие уродливые формы она может принимать, когда человек, которого ты любишь, сам влюблен… нет, обручен с другой и собирается жениться на ней, — и тут только я обратила внимание, что Таня больше не смотрит на меня.

Она рассматривала треугольный кусок металла на поверхности «солнечных часов». От ее гневных ударов он сдвинулся и, переместившись вперед, занял место в прорезанной для него канавке в центре круга, покрытого странной гравировкой.

Стояло полнолуние, и теперь на металл падал чистый лунный свет. Я рассеянно залюбовалась этой картиной, и мне пришло в голову, что это не солнечные часы, а лунные, хотя как они могли показывать дневное время, имея дело со столь непостоянной субстанцией, как лунный лик? Но я внимательно присмотрелась к острой, как лезвие ножа, тени.

Уверенно, как учительская указка, которая безошибочно находит на доске необходимую информацию, оконечность этой четкой тени указывала точно в центр вырезанной надписи.

Стершаяся от времени, исхлестанная ветрами и дождями, начисто потерявшая часть букв, надпись, тем не менее сохранила грубые очертания букв.

Я коснулась их кончиками пальцев, как делают слепые, пытаясь прочесть так и не стершуюся первую строчку. В ней не было ничего особенного.

Нечто вроде древнего народного заклятия, которое часто можно встретить на скромных древних надгробиях, оберегающее их от уничтожения или осквернения.

«И да будет он проклят…»

Мне всегда казалось, что дальше должно следовать какое-то проклятие или обещание несчастья, которое обрушится на голову того, кто посмеет сломать «солнечные часы, которые не были солнечными часами».

Но постепенно мне удалось разобрать странные буквы других слов во второй строчке. И в голове у меня сложилось ритмическое присловье:

Я так ничего толком и не поняла. В любом случае меня это не заинтересовало. Тем не менее, я решила потом обязательно прочитать об этой лунной ворожбе, которая, конечно, в наше время и в наши дни была всего лишь забавным развлечением.

Тем не менее, я поежилась.

— Уходим, — нетерпеливо бросила Таня. — Становится холодно. Мы достаточно наговорились о вещах, которых еще ждать и ждать.

Она, конечно, имела в виду свой роман с Робби. И когда мы вошли в дом, ее слова почему-то заставили меня грустно задуматься о мистере Пембертоне.

В саду осталась лишь лунная тень, и я могу доподлинно ручаться — ни я, ни Таня не думали о ней.