Великие князья Николай Николаевич и Николай Михайлович являлись центральными фигурами великокняжеского окружения, поэтому их политическая эволюция до начала периода великокняжеской оппозиции, который длился с ноября 1916 г. до февраля 1917 г., нуждается в более детальном рассмотрении.

Политическая эволюция великого князя Николая Николаевича в 1915–1916 гг. была существенным фактором для формирования великокняжеской оппозиции.

Единственный из великих князей, он занимал ответственные должности в государственном управлении. На примере его служебной карьеры можно проследить изменение взаимоотношений великого князя с Николаем II от дружбы и поддержки к оппозиции по отношению к самодержцу и самодержавию. Основными вехами этой эволюции стали его участие в подготовке и принятии Манифеста 17 октября 1905 г., его столкновения с военным министром В.А. Сухомлиновым в 1905–1908 гг., введение им в царскую семью Г.Е. Распутина, последующая ссора с ним и, наконец, отстранение от должности Верховного главнокомандующего русской армией в 1915 г.

Великий князь Николай Николаевич (младший) (1856–1929) окончил Николаевское инженерное училище и Академию Генерального штаба. Он принимал участие в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг., а с 1884 г. командовал лейб-гвардии Гусарским полком, в котором проходил службу и его племянник, будущий император Николай II. С 1895 г. являлся генерал-инспектором кавалерии.

«Если государь не примет программу Витте…я застрелюсь у него на глазах»

Наиболее заметно его вмешательство в политику стало проявляться с октября 1905 г., причем это произошло не по воле великого князя: когда Николай II оказался в чрезвычайно сложном положении, вызванном размахом революционного движения в России, Николай Николаевич… охотился у себя в имении Першино Тульской губернии.

Перед высшей властью стоял выбор: либо реформы, либо диктатура. Первый путь предлагался в программе С.Ю. Витте, и несмотря на то что в своих мемуарах граф пишет о собственном нежелании принятия своей программы, он являлся ее автором и защитником. Однако Николай II не доверял ему полностью, и сам С.Ю. Витте знал об этом.

Круг обсуждавшихся кандидатов на пост диктатора был крайне узок: командующий петербургским гарнизоном Д.Ф. Трепов и великий князь Николай Николаевич. Относительно первого С.Ю. Витте замечал, что «государем владеет Трепов: он, Трепов, а не государь пишет мне резолюции». Другой кандидат, великий князь Николай Николаевич, как вспоминал С.Ю. Витте, был, по выражению министра двора графа В.Б. Фредерикса, «естественным диктатором… так как он, безусловно, предан государю и казался мужественным».

Поставленный перед такой дилеммой, Николай II не торопился с принятием решения. 9 октября он заслушал доклад С.Ю. Витте наедине, а 10 октября – в присутствии Александры Федоровны, которая «не выронила ни одного слова, сидела, как автомат, и по обыкновению краснела как рак». В следующие дни программа С.Ю. Витте подверглась активному обсуждению, от которого сам он был отстранен. Вместе с тем 12 октября император короткой телеграммой: «Приезжай, Николай» вызвал великого князя Николая Николаевича в Петербург. Последний сумел добраться до столицы лишь утром 15 октября. «Правые круги с восторгом восприняли известие о вызове Николая Николаевича, рассчитывая на его энергичную диктатуру», – замечал об этом начальник канцелярии министра двора А.А. Мосолов.

К тому времени, вследствие размаха революционных действий, Николай II еще 13 октября был вынужден назначить С.Ю. Витте на пост председателя Совета министров, но тот отказался, заявив, что не может «сделаться первым министром до утверждения его программы».

15 октября в 11 часов утра, сразу по прибытии великого князя Николая Николаевича, в Петергофе состоялось совещание, в котором принимали участие как сторонники введения диктатуры – генерал-адъютант граф В.Б. Фредерикс, генерал-адъютант О.Б. Рихтер, – так и представители различных программ реформ – граф С.Ю. Витте, статс-секретарь И.Л. Горемыкин, и барон А.А. Будберг. Приглашенный на совещание Николай Николаевич был извещен о своей возможной роли будущего диктатора лишь утром того же дня. О новизне ситуации для него говорит тот факт, что великий князь «неоднократно прерывал докладчика [С.Ю. Витте. – Е.П., К.Б.], дабы яснее усвоить себе отдельные подробности доложенного». Никакого решения на данном совещании принято не было. Однако помимо этого были совещания Николая II с В.Б. Фредериксом, И.Л. Горемыкиным, А.А. Будбергом. С.Ю. Витте об этих совещаниях узнал лишь случайно.

В тот же вечер в Петербурге С.Ю. Витте посетила депутация рабочих во главе с М.А. Ушаковым, председателем «Общества взаимного вспомоществования рабочих, занятых в механическом производстве», зубатовской организации, основанной в Петербурге в конце 1902 г. На следующий день утром М.А. Ушаков посетил и великого князя Николая Николаевича, причем после этой встречи великий князь окончательно отказался стать диктатором.

В этой ситуации естественно возникает вопрос о том, каким образом делегация рабочих сумела встретиться с двумя кандидатами на высший государственный пост в разгар всеобщего кризиса и к тому же серьезно повлиять на принятие ответственного государственного решения. В исторической литературе высказывается мнение о том, что встреча М.А. Ушакова с великим князем Николаем Николаевичем была инспирирована С.Ю. Витте. Будущий премьер пригласил к себе рабочего-зубатовца, использовав посредничество скандально известного князя М.М. Андронникова. Небезынтересно, что на следующий день в организации, возглавлявшейся М.А. Ушаковым, был создан комитет для оказания помощи нуждающимся рабочим, причем на деньги в сумме 5 тысяч рублей, пожертвованных графом С.Ю. Витте, а первое собрание этого комитета почтило жертвователя вставанием.

Таким образом, давление на Николая Николаевича со стороны М.А. Ушакова, которое в конечном счете повлияло на решение великого князя отказаться от роли диктатора, было не только инспирировано С.Ю. Витте, но и косвенно оплачено им. Более того, вероятно, и встреча М.А. Ушакова с претендентом на пост премьера проходила по инициативе не князя М.М. Андронникова, а самого С.Ю. Витте.

Результат этой встречи не замедлил сказаться. Согласно соответствующим эпизодам из мемуаров С.Ю. Витте и А.А. Мосолова, записанным со слов графа В.Б. Фредерикса, в беседе с последним «великий князь, будучи в каком то неестественном возбуждении, выхватил револьвер и закричал: “Если государь не примет программы Витте и захочет назначить меня диктатором, я застрелюсь у него на глазах из этого самого револьвера”». Через несколько минут состоялось объяснение великого князя с императором, во время которого Николай Николаевич отказался от должности будущего диктатора.

Этот факт привел к тому, что в придворных и великокняжеских кругах Николая Николаевича обвиняли в прямом воздействии на государя по данному вопросу. Так, великий князь Александр Михайлович в воспоминаниях писал: «Из всех членов императорской семьи великий князь Николай Николаевич принял самое большое влияние на наши государственные дела. Два важнейших акта в истории России – Манифест 17 октября 1905 г. и отречение Императора Николая II 2 марта 1917 г. – следует приписать полнейшей аберрации политического предвидения великого князя Николая Николаевича».

После встречи с великим князем Николаем Николаевичем, Николай II в тот же день сообщил второму претенденту на пост диктатора, Д.Ф. Трепову, о своем окончательном решении: «Да, России даруется конституция. Немного нас было, которые боролись против нее…». Тем не менее даже на подписание самого Манифеста 17 октября Николай II пригласил как С.Ю. Витте, так и великого князя Николая Николаевича, до последнего момента надеясь избежать введения всякого подобия конституционного строя в России.

В борьбе вокруг принятия Манифеста 17 октября для нас важным является поведение великого князя Николая Николаевича, который в столь ответственный для России момент не оказал поддержки Николаю II. В этой истории определенную роль сыграла одна из черт характера великого князя – его подверженность влиянию посторонних лиц. «Это было его достоинством и недостатком, в зависимости от того, кто овладел его доверием», – писал генерал Ю.Н. Данилов. Видимо, этим воспользовался опытный С.Ю. Витте, представивший в своих мемуарах великого князя как человека, без давления которого Николай II никогда бы не подписал Манифеста.

История с принятием Манифеста позволяет говорить о том, что 1905 г. символизирует собой момент, когда великие князья отказываются решительно встать на сторону самодержавия. Они уже не столько являются cамостоятельными политическими фигурами, сколько используются политиками для достижения своих собственных целей.

«Престиж великих князей подорван окончательно…»

В том же 1905 г. великий князь Николай Николаевич был назначен главнокомандующим войсками гвардии и Петербургского военного округа. В его руках оказалась судьба столицы.

Тогда же начали обостряться отношения между великим князем и В.А. Сухомлиновым, командовавшим в то время войсками Киевского военного округа, человеком, пользовавшимся доверием Николая II, а также «оказывавшим влияние на последнего». Суть конфликта В.А. Сухомлинова с великим князем Николаем Николаевичем заключалась, согласно воспоминаниям В.Н. Воейкова, в следующем: «Государь передал на заключение генерала В.А. Сухомлинова проект реорганизации армии, составленный по инициативе великого князя Николая Николаевича. Проект этот предусматривал образование Совета государственной обороны, выделение Генерального штаба в самостоятельный орган и превращение военного министра в заведующего хозяйственными вопросами и личным составом военного ведомства. Ознакомившись с проектом, генерал В.А. Сухомлинов доложил его величеству, что считает его составленным в духе разложения армии. Несмотря на это, мнение великого князя восторжествовало, и реформа военного министерства была обнародована высочайшим указом от 8 июня 1905 г.». Совет государственной обороны возглавил сам великий князь Николай Николаевич.

В 1908 г. результаты этой реформы обнаружились настолько явно, что возникла угроза полнейшего расстройства командной власти. Осенью того года А.И. Гучков произнес речь в Думе, в которой указывал на вред присутствия безответственных людей в верхних эшелонах власти и настаивал на их устранении. В первую очередь это относилось к великим князьям. В 1917 г. в показаниях Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства он рассказывал об этом эпизоде следующее: «Для того чтобы убедить в необходимости реформ, нужно было преодолеть симпатии или антипатии того или другого из великих князей и затем еще провести через инстанцию Совета государственной обороны, находившегося под председательством великого князя Николая Николаевича».

Необходимо отметить, что Николай II не принял бы ответственного решения под влиянием думских речей, лишь комбинированное воздействие публичных выступлений и личное влияние В.А. Сухомлинова вынудили императора освободить великого князя от должности председателя Совета государственной обороны. Вскоре после этого генерал В.А. Сухомлинов был назначен начальником Генерального штаба, а затем военным министром, и ему пришлось искоренять нововведения великого князя в военном ведомстве, чем он заслужил искреннюю ненависть Николая Николаевича. Освобождение великого князя Николая Николаевича с поста председателя Совета государственной обороны явилось результатом признания ошибочности проекта реорганизации армии и началом разлада личных отношений между ним и Николаем II. Сам великий князь оценивал создавшееся положение следующим образом: «Престиж великих князей подорван окончательно, и Россия к ним не может относиться с доверием». Отставка великого князя Николая Николаевича стала еще одним признаком кризиса семейного правления, а ее результатом явилось дальнейшее падение авторитета великих князей в обществе.

«Вначале государь и государыня встречали Распутина у великих князей Петра и Николая Николаевичей…»

Необходимо также остановиться на личных взаимоотношениях великого князя и Николая II через призму их отношений к такой заметной фигуре начала века, как Г.Е. Распутин.

Процесс оттеснения великих князей с центральных позиций правящей элиты сопровождался их изоляцией от семьи монарха, не последнюю роль в этом стал играть Г.Е. Распутин.

Религиозная атмосфера Петербурга начала XX в. была готова к появлению таких людей, как Г.Е. Распутин. Как известно, у него были предшественники, такие как Григорий Петров, косноязычный Митя и другие. Их принимали в великосветских салонах, приписывали им необычайные свойства, видели в них святых. Аналогичная ситуация сложилась и в императорской семье.

Сразу после приезда в Россию императрица Александра Федоровна особенно сблизилась с двумя черногорскими княгинями – Милицей и Анастасией Николаевнами. Их дружба «была основана на общем мистицизме и опытах спиритизма». В 1906 г. это дало повод говорить, что «первую роль у царя и царицы играет Анастасия Николаевна. Царь и царица верят каждому слову этой Настасьи ради предсказываемого ею полного благополучия». Анастасия Николаевна в 1907 г. становится супругой великого князя Николая Николаевича. Ее сестра Милица Николаевна, как уже отмечалось выше, была женой его брата – Петра Николаевича.

Появление Г.Е. Распутина в Петербурге пало на «благодатную почву» религиозных исканий, царивших в столице. Своим приближением к власти он был обязан епископу Феофану, который ввел его в семью сначала великого князя Петра Николаевича, а затем великого князя Николая Николаевича.

Первая встреча царской четы и Г.Е. Распутина состоялась 1 ноября 1905 г., о чем свидетельствует запись в дневнике императора Николая II.

«В первый год пребывания в Петербурге чудотворца принимали с большим интересом. Вначале государь и государыня встречали Распутина у великих князей Петра и Николая Николаевичей. Тогда великие князья и их семьи считали его пророком и сидели у его ног», – вспоминала позднее А.А. Вырубова.

Однако уже в 1908 г. дружба между императорской и великокняжеской четами прервалась. «Между царем и великим князем Николаем Николаевичем полное охлаждение, так же как и между царицей и женой этого великого князя Анастасией Николаевной», – записала в дневнике А.В. Богданович.

Причина ссоры осталась загадкой. Никто из приближенных не мог с уверенностью сказать, что же произошло. А.А. Мосолов писал, что причины размолвки Их Величеств с княгинями так и остались для него тайной, и «даже Фредерикс не знал хорошо о них». Близкий к великому князю Николаю Николаевичу протопресвитер русской армии и флота отец Георгий Шавельский вспоминал: «Великие княгини Анастасия и Милица Николаевны, разгадавшие Распутина, теперь были далеки от Императрицы. Кажется, ссора произошла именно из-за Распутина».

Именно Г.Е. Распутин стал причиной начала охлаждения отношений между императором и Николаем Николаевичем. Но, видимо, великий князь не придавал должного значения старцу до 1914 г.: лишь тогда он обращается к С.П. Белецкому (директору департамента полиции) с просьбой «дать ему сведения о порочных наклонностях Распутина, так как великий князь решил определенно поговорить об удалении Распутина из Петрограда. Сведения эти С.П. Белецкий дал, черпая материал из имевшейся у него на руках сводки. Впоследствии он узнал, что великий князь свое желание осуществил». Г.Е. Распутин приобрел определенное влияние при дворе, и императрица все чаще начинала прислушиваться к его советам. Это не нравилось великому князю.

Охлаждение отношений между Николаем Николаевичем и Николаем II стало предпосылкой для будущей оппозиции великого князя.

«Всякого рода дурные элементы… хотят использовать его как знамя…»

В 1914 г., когда Россия вступила в мировую войну, было необходимо решить вопрос о Верховном главнокомандующем. Николай II не хотел, чтобы назначение великого князя Николая Николаевича на этот пост состоялось в мирное время. По мнению генерала Ю.Н. Данилова, «Государь, который по вопросу о Верховном главнокомандовании в случае войны не давал в мирное время никаких указаний, лелеял, видимо, мысль о возложении этих обязанностей лично на себя». Однако эта идея императора не встречала сочувствия со стороны министров, за исключением военного министра В.А. Сухомлинова. Поэтому когда в первые дни войны на Совете министров, собранном в Петергофе, все присутствующие высказались против желания государя, Николай II решил временно не брать на себя обязанности Верховного главнокомандующего и возложил их на великого князя Николая Николаевича. 20 июля 1914 г. появился высочайший указ о назначении Верховным главнокомандующим действующей армии и флота великого князя Николая Николаевича. «Не признавая возможным, по причинам общегосударственного характера, стать теперь же во главе наших сухопутных и морских сил, привлеченных для военных действий, признали мы за благо…» Такими именно словами начинался упомянутый выше указ, ясно отмечавший временный характер назначения великого князя. Сам Николай Николаевич по этому поводу говорил генералу А.А. Поливанову еще в 1911 г.: «Я себя держу совершенно в стороне, я от этой должности отклоняюсь, а на Сухомлинова не рассчитываю». С данным решением императора была согласна и Александра Федоровна, которая 19 сентября 1914 г. писала супругу в Ставку: «…тебе лучше не быть сейчас во главе армии».

Однако в начале 1915 г. великий князь Николай Николаевич как Верховный главнокомандующий стал приобретать популярность и сосредотачивать в своих руках огромную власть. Отчасти популярность великого князя, по мнению генерала Ю.Н. Данилова, была результатом того, что «в период военных напряжений армии и людской толпе необходимы герои. Они являются реальным воплощением того энтузиазма, той высокой настроенности, без наличия которых среднему человеку трудно идти на страдания и смерть. Что нужды в том, что избранники толпы не всегда в полной мере вооружены теми данными, кои им приписывают. Молва распространяла о великом князе самые легендарные рассказы».

Росту его популярности способствовали великие княгини Анастасия и Милица Николаевны. Под их покровительством издавались и распространялись портреты великого князя Николая Николаевича, печатались брошюры. Об этом подробно писал в одном из своих писем Николаю II великий князь Николай Михайлович. Имеются сведения на этот счет и у В.Н. Воейкова.

Императрицу раздражали лавры великого князя. Именно его популярность стала одной из причин неприязни Александры Федоровны к Николаю Николаевичу. Ведь недовольство императрицы великим князем проявилось еще в январе 1915 г. и не было связано с отступлением русской армии. 29 января 1915 г. Александра Федоровна писала супругу о великом князе Николае Николаевиче: «Он находится под влиянием других и старается взять на себя роль, что он не вправе делать, за исключением вопросов, касающихся войны».

В апреле 1915 г. императрица пишет о великом князе Николае Николаевиче снова: «Хотя Н. поставлен очень высоко, ты выше его. Нашего Друга [т. е. Г.Е. Распутина. – Е.П., К.Б.], так же как и меня, возмутило то, что Н. пишет свои телеграммы, ответы губернаторам и т. д. твоим стилем – должен бы писать более просто и скромно». От письма к письму отношение Александры Федоровны к великому князю ухудшалось. Письмо от 12 июня 1915 г.: «Как бы я хотела, чтобы Н. был другим человеком и не противился божьему человеку! [Г.Е. Распутину. – Е.П., К.Б.] А эти женщины [Анастасия и Милица Николаевны. – Е.П., К.Б.] не дают ему перемениться…Я боюсь назначений Н. – он далеко не умен, упрям и им руководят другие». Письмо от 17 июня 1915 г.: «Ох, не нравятся мне присутствие Н. на этих больших заседаниях по внутренним вопросам… меня его фальшивое положение временами бесит». 24 июня 1915 г. Александра Федоровна писала Николаю II: «Ты должен показать, что ты вовсе не в руках Н. и его штаба, которые управляют твоими действиями и разрешения которых ты должен спрашивать, прежде чем ехать куда-нибудь…Эта предательская Ставка, которая удерживает тебя вдали от войск!» 25 июня 1915 г.: «Я ненавижу твое пребывание в Ставке, т. к. ты там не видишь солдат, а слушаешь советы Н., которые не могут быть хороши. Все возмущены, что министры ездят к нему с докладом, как будто он теперь император».

Такая волна неприятия была не случайна. В чем же именно обвиняла императрица великого князя? Во-первых, как уже было замечено выше, Александру Федоровну раздражала популярность Верховного главнокомандующего. Ее письма переполнены опасениями, что эта популярность может повредить царскому авторитету.

Во-вторых, царица обвиняла великого князя в том, что он враг «божьего человека» Г.Е. Распутина. Великий князь Николай Николаевич действительно ненавидел Г.Е. Распутина. В 1915 г. он считал, что главным проводником в государственную жизнь шедших через Г.Е. Распутина якобы откровений свыше была царица. Великий князь ненавидел и царицу. По словам протопресвитера русской армии и флота Г. Шавельского, близкого к великому князю Николаю Николаевичу, он отзывался об Александре Федоровне следующим образом: «В ней все зло. Посадить бы ее в монастырь, и все пошло бы по-иному, и государь стал бы иным. А так приведет она нас всех к гибели».

В-третьих, императрицу волновало то, что великий князь Николай Николаевич сконцентрировал власть в своих руках, это угрожало престижу монарха. Данное обстоятельство было вызвано возникшим во время войны двоевластием Совета министров и Ставки. Это «двоевластие» стало для Александры Федоровны решающим фактором в ее кампании против великого князя Николая Николаевича. Влияние Ставки возросло настолько, что становилось опасным для авторитета царя. И это было замечено не одной Александрой Федоровной.

Положением, занимаемым великим князем Николаем Николаевичем, была недовольна не только императрица, но и некоторые великие князья. Так, 25 июня 1915 г. Александра Федоровна писала мужу: «Павел [великий князь Павел Александрович – Е.П., К.Б.] очень предан, и, оставляя в стороне свою личную антипатию к Н., также находит, что в обществе не понимают положения последнего, нечто вроде второго императора, который во все вмешивается».

С.П. Белецкий, директор Департамента полиции, в своих показаниях Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства так обрисовывал создавшуюся ситуацию: «Между Государственной думой и правительством начался ряд осложнений на почве обвинений правительства не только в неподготовленности к войне, но и в нежелании идти навстречу пожеланиям Государственной думы в области мероприятий по обороне. Осложнения эти заставили Государственную думу прибегать к поддержке своих начинаний в верховной Ставке, ставшей в интересах армии на сторону Государственной думы, и тем, значит, выдвинули роль великого князя Николая Николаевича в делах государственного управления». Кроме того, положение о полевом управлении войсками, утвержденное Николаем II 16 июля 1915 г., предоставило Верховному главнокомандующему огромные права в тылу. Положение составлялось в расчете, что командующим будет сам царь. Но даже в этом случае право военных вмешиваться в гражданское управление в зоне боевых действий, не уведомляя о своих распоряжениях ни отдельные ведомства, ни Совет министров, раскалывало страну на две самостоятельно управляемые части. Теперь же двоевластие Совета министров и Ставки быстро приобрело политическую окраску.

В первые недели войны были созданы Всероссийский земский союз и Всероссийский союз городов. Их официальной целью было оказание помощи раненым, а затем и беженцам. Фактически же под их прикрытием происходила организация думской оппозиции для будущих переговоров с правительством по вопросу послевоенных реформ. Ставка давала повод для надежд оппозиции.

За согласование кадровой политики самодержавия с Думой и, прежде всего, за удаление в отставку министра внутренних дел Н.А. Маклакова выступали: великий князь Николай Николаевич, глава кабинета И.Л. Горемыкин, главноуправляющий землеустройством и земледелием А.В. Кривошеин и начальник походной канцелярии царя князь В.Н. Орлов. Замена Н.А. Маклакова А.Д. Самариным планировалась ими еще осенью-зимой 1914 г. 30 декабря 1914 г. В.Н. Орлов писал великому князю Николаю Николаевичу: «Я в пути имел доклад у Государя, как я о сем предупреждал Ваше Высочество, и, слава Богу, многое сказал. Сейчас Горемыкин меня вызвал и сказал, что Государь в этот раз был совершенно подготовлен к его докладу мною и что вопрос об уходе Маклакова решен… Это знают теперь только Государь, Ваше Высочество, Горемыкин, Кривошеин и я. И больше никто». Но Николай II не отправил в отставку Н.А. Маклакова, и, таким образом, первые попытки перемен в правительстве с помощью влияния великого князя не оправдались.

Давление на императора возобновилось в июне 1915 г., в разгар Великого отступления, о чем князь В.Н. Орлов писал 2 июня 1915 г. начальнику Штаба Верховного главнокомандующего Н.Н. Янушкевичу: «…пока все же думаю, что великому князю еще не надо вмешиваться в этот вопрос. (Речь идет об удалении Н.А. Маклакова, В.А. Сухомлинова, И.Г. Щегловитова, В.К. Саблера и В.Н. Шаховского. – Е.П., К.Б.). Попробуем мы тут поднять все силы; не удастся – тогда великий князь будет у нас в резерве». Резерв, видимо, пришлось задействовать. Великий князь Николай Николаевич уже после Февральской революции в беседе с великим князем Андреем Владимировичем вспоминал, что имел разговор о внутреннем положении с Николаем II в июне 1916 г. Под воздействием революционных событий великий князь неправильно указал дату разговора. Беседа состоялась не в июне 1916 г., так как в это время великий князь был на Кавказском фронте, а в июне 1915 г. и речь шла, скорее всего, об удалении вышеуказанных министров.

Таким образом, под давлением великого князя Николая Николаевича и сгруппировавшегося вокруг А.В. Кривошеина большинства кабинета Николаю II пришлось в июне 1915 г. пожертвовать крайне правыми, «невыносимыми» для Думы Н.А. Маклаковым, В.А. Сухомлиновым, И.Г. Щегловитовым, В.К. Саблером. Это явилось своеобразным итогом политической деятельности великого князя Николая Николаевича в Ставке.

В исторической литературе высказывались различные мнения относительно причин, побудивших императора пойти на смещение Верховного главнокомандующего. На принятие царем решения об отставке великого князя Николая Николаевича и возложения на себя его должностных обязанностей оказал влияние комплекс факторов: отступление русской армии, усиленное вмешательство самого великого князя во внутренние дела, тяготение к нему либеральной оппозиции, жалобы министров на вредные последствия несогласованности в действиях военных и гражданских властей, негативное отношение к великому князю императрицы Александры Федоровны, находившейся под влиянием Г.Е. Распутина. Но, возможно, и сам великий князь Николай Николаевич подтолкнул Николая II к принятию этого решения. 1 августа 1915 г. в письме к статс-секретарю А.В. Кривошеину, которое он «дословно» просил передать императору, великий князь выражал беспокойство, что правительство и Государственная дума просят его «заменить генерала Н.Н. Янушкевича и генерал-квартирмейстера Ю.Н. Данилова другими лицами». Великий князь Николай Николаевич дорожил этими людьми, поэтому настаивал на том, что «этот вопрос мог быть приведен в исполнение только в одной форме. Воля Государя Императора, мне выраженная». И далее он продолжал: «…обстоятельства могли сложиться иначе, а именно – залог успеха считали бы в удалении меня. В таком случае – я восторженно уступил бы свое место. Если бы было сочтено, что на меня следует надеть кандалы, – сам бы помогал их на себя накладывать». Что побудило великого князя написать последние строки? Возможно, он осознал, что чрезмерные контакты с правительством и Государственной думой, привели к тому, что они стали давать рекомендации заменять близких ему лиц другими людьми. Примечательно, что в этом случае он ищет защиты у императора. Возможно, до него дошли слухи, что Александра Федоровна подозревает его чуть ли не в заговоре. В настоящий момент это выяснить трудно. Ясно одно: данное письмо если и не подтолкнуло императора к принятию решения о Верховном главнокомандовании, то укрепило Николая II во мнении о правильности своих действий.

Николай II принял решение о возложении на себя должности Верховного главнокомандующего в начале августа и сообщил о нем Совету министров 6 августа 1915 г.

Отрицательная позиция министров по данному вопросу была ясна еще в начале войны, когда они высказались против принятия Верховного главнокомандования государем. «Большинство министров считали государя по его личным качествам неподходящим для роли активного вождя действующих войск, само же решение – отбыть на постоянное пребывание к армии – не соответствующим условиям времени», – вспоминал генерал Ю.Н. Данилов. 21 августа 1915 г. по настоянию большинства министров император Николай II собрал у себя в Царском Селе Совет министров.

Во время заседания министры указывали ему на то обстоятельство, что Россия не приписывает постигшие неудачи вине великого князя, и отметили те опасности, которые сопряжены с тем, что император оставит столицу. Государь с усталым и неопределенным видом выслушал речи и в заключение кратко произнес: «Я остаюсь при своем решении…». «В подавленном настроении разъезжались участники этого исторического заседания. Но на другой день большинство их собралось вновь у министра иностранных дел С.Д. Сазонова». На этом секретном совещании было составлено письмо царю, в котором говорилось, что принятие главнокомандования императором грозит тяжелыми последствиями государю, династии, России. Письмо подписали государственный контролер П.А. Харитонов, министр земледелия А.В. Кривошеин, внутренних дел князь А.П. Щербатов, иностранных дел С.Д. Сазонов, финансов П.Л. Барк, просвещения граф П.Н. Игнатьев, торговли В.Н. Шаховской и обер-прокурор Синода А.Д. Самарин. Военный и морской министры письма не подписали, но обещали доложить государю об их солидарности с подписавшими.

15 сентября министры были вызваны в Ставку по поводу письма, где государь с выражением неудовольствия высказался о том, что его воля о принятии Верховного командования совершенно непреклонна и тем не менее, он был чрезвычайно удивлен, получив письмо за подписью министров, что он совершенно не понимает, как они себе позволили это сделать.

«Министерская забастовка» не дала результатов, и мнение министров не было принято во внимание. Характерно, что они возражали не столько против снятия с поста главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, сколько против вступления в эту должность Николая II.

Решение императора встать во главе действующих войск было встречено общественностью по-разному. На чрезвычайном собрании Московской городской думы раздавались громкие протесты против этого решения. «Об этом отношении государь был осведомлен особым письмом председателя Государственной думы М.В. Родзянко, который “умолял” царя не возлагать на себя Верховное командование и не рисковать своим положением». Такое отношение Думы к поступку государя было вполне обоснованным, учитывая то, что Ставка во главе с Николаем Николаевичем была средоточием надежд думских лидеров.

Теми же мыслями проникнуто письмо командующего Северо-Западным фронтом генерал-адъютанта М.В. Алексеева великому князю Николаю Николаевичу 11 августа 1915 г. с просьбой передать обстоятельства, изложенные в письме Николаю II: «Та обстановка, в которой находятся в данное время почти все армии Северо-Западного фронта, крайне сложна, тяжела и ответственна… Высшие интересы требуют, чтобы Его Императорское Величество соизволили вступить в верховное начальствование войсками только тогда, когда будет пережит настоящий кризис, когда армии, хотя и ослабленные, будут поставлены в более благоприятное положение». Ответом на это послание была телеграмма великого князя от 14 августа 1915 г.: «Письмо Ваше получил. То, что вы желаете – передам. Ваши соображения имеют за собою большие основания, но для решения вопроса надо взвесить всю совокупность (sic!) – и тогда. По моему мнению, медлить тоже не следует, это вызовет еще худшие последствия. Генерал-адъютант Николай». Примечательно, что все уговоры сводились к представлению опасности для личного престижа царя при возможных неудачах во время его командования войсками. Подобные доводы меньше всего могли повлиять на императора, настроенного всегда, а в то время особенно, чрезвычайно жертвенно.

После своей отставки Николай Николаевич был назначен командующим Кавказским фронтом. Однако даже удаление на Кавказ, подальше от Петрограда, не успокоило Александру Федоровну. По дороге на Кавказ великий князь задержался в своем имении Першино. 11 сентября 1915 г. Александра Федоровна писала мужу: «Милый мой, прикажи ему скорее ехать на юг. Всякого рода дурные элементы собираются вокруг него и хотят использовать его как знамя». Одиозная фигура великого князя продолжала раздражать императрицу.

Сам великий князь Николай Николаевич принял известие об отставке спокойно, по крайней мере внешне. Как писал Николай II жене: «Великий князь был в хорошем расположении духа, в каком мы его редко видели в течение многих месяцев». Однако, по свидетельству адъютанта другого великого князя Михаила Александровича Н.А. Врангеля, этому спокойному поведению предшествовала довольно решительная реакция великого князя накануне увольнения. Н.А. Врангель сделал на этот счет в своем дневнике следующую запись: «Государь написал великому князю письмо, в котором весьма умело и деликатно сказал, что в столь тяжелое время для России он считает своим долгом перед лицом родины взять всецело на себя ответственность, возложенную на него Богом, – и принять на себя верховное командование. Государь выразил надежду, что чины штаба великого князя, ввиду крайнего недостатка в офицерах, станут в строй. Это письмо вызвало ярость великого князя. Главнокомандующий, который прочел его при штабе, прибавил: “Меня выгоняют, а из вас хотят сделать пушечное мясо”. После этого великий князь хотел приехать в Петроград. Но на его просьбу государь ответил письмом, опять очень умным: что, во-первых, присутствие его на Кавказе, где войска его ждут, необходимо и что приезд его в столицу может вызвать нежелательные манифестации».

Неоднозначную оценку это смещение вызвало в великокняжеской среде.

Наиболее активные действия были предприняты великим князем Дмитрием Павловичем. Узнав о намерении Николая II принять на себя Верховное командование русской армией, он, заказав экстренный поезд, отправился из Ставки в Петроград с целью попытаться изменить решение императора. Дмитрий Павлович взял на себя смелость объяснить Николаю II, что не только он, но и практически вся армия умоляла императора не брать на себя командование. Николай II был тронут и, казалось, готов изменить свое решение. Дмитрий Павлович был уверен, что добился успеха. Однако спустя два дня он узнал из газет, что Николай II принял на себя Верховное главнокомандование из рук великого князя Николая Николаевича. Несмотря на свой поступок, великий князь Дмитрий Павлович получил впоследствии должность адъютанта при Верховном главнокомандующем.

Тяжело восприняла известие о вступлении сына в должность Верховного главнокомандующего вдовствующая императрица Мария Федоровна. В ее памятной книжке на этот счет есть соответствующая запись: «От этого сообщения я почувствовала себя так плохо, что меня чуть не хватил удар. Я высказала ему [Николаю II. – Е.П., К.Б.] свое мнение, умоляя не делать этого, настаивая на том, что необходимо бороться с этими ошибочными заблуждениями и особенно сейчас, когда наше положение на фронтах так серьезно. Я добавила, что если он это сделает, то все увидят, что это приказ Распутина». Дневник великого князя Андрея Владимировича также свидетельствует о реакции Марии Федоровны: «Ее волнует больше всего вопрос о Николае Николаевиче. Она считает, что удаление поведет к неминуемой гибели Н. [Николая II. – Е.П., К.Б.], так как этого ему не простят. Во всем разговоре она выгораживала Ники, считая Аликс виновницей всего». Сам Андрей Владимирович считал, что «удаление Николая Николаевича на Кавказ есть огромная ошибка».

Однако о нестабильности политических взглядов Андрея Владимировича свидетельствует то, насколько быстро великий князь изменил свое мнение. Вскоре в его дневнике появилась запись: «Командование армией принесет пользу государю лично. Это его успокоит. Он очень мучился удалением от армии, тяготился неведением, что делалось, и чувствовал, что долг ему велит быть при армии». Его брат великий князь Борис Владимирович говорил, что смена командования «произведет такой огромный эффект на армию, подымет ее нравственный элемент. Уход Николая Николаевича пройдет совершенно незамеченным». Таким образом, в ветви Александровичей тревогу вызвало не столько смещение Николая Николаевича, сколько его удаление на Кавказ. Назначение на этот пост императора было встречено с удовлетворением.

Отставка великого князя у Михайловичей вызвала неподдельную радость: сказывалось давнее враждебное отношение к Николаю Николаевичу. Особенно был рад отставке великий князь Николай Михайлович. Александра Федоровна писала об этом мужу так: «Я получила прелестное письмо от Николая о том, что ты принял командование. Завтра тебе его перешлю». Великий князь Александр Михайлович был солидарен со старшим братом. Об этом можно узнать из письма Николая II жене: «Сандро [великий князь Александр Михайлович. – Е.П., К.Б.] провел здесь (в Ставке) два дня… Он очень доволен переменой, сказал мне то же самое, что тебе писал Николай Михайлович. И изумлялся тому, что я так долго терпел это фальшивое положение».

В великокняжеской среде не возникло единого мнения по поводу отставки Николая Николаевича и принятия должности Верховного главнокомандующего Николаем II. Это лишний раз свидетельствовало об отсутствии понимания ими сложившейся ситуации в стране, связанной с ведением войны и преобладании личных интересов над корпоративными. Более того, отставка Николая Николаевича окончательно сблизила его с лагерем потенциальных оппозиционеров. Согласованность оппозиционных действий великих князей становилась вопросом времени.

Что касается принятия должности Верховного главнокомандующего Николаем II, то это скорее ослабило его реальные политические позиции. Учитывая то, что Первая мировая война была войной не столько армий, сколько войной государств, народов, роль лица, руководившего тылом, превышала значение лица, непосредственно управляющего действиями на фронте.

«Нахожу странным, что Николай Николаевич может нести и уже нес громадную ответственность, а я не могу нести никакой…»

Политическая эволюция Николая Михайловича, другого лидера великокняжеской оппозиции и самой яркой ее фигуры, является наиболее документированной. Великий князь Николай Михайлович (1859–1919), воспитанный в суровом, даже спартанском духе, вместе с тем получил высшее образование, с отличием закончил Николаевскую академию Генерального штаба. За участие в Русско-турецкой войне он был награжден орденом Св. Георгия IV степени. Со временем Николай Михайлович стал проявлять интерес к научным исследованиям. Еще в 1877 г. он был избран членом Энтомологического общества в Париже, а в 1892 г. стал председателем Русского географического общества. Однако самым большим увлечением Николая Михайловича стала история. В 1901–1912 гг. им было издано шесть книг об Александре I и его эпохе. По предложению Николая II он в 1909 г. возглавил Императорское Историческое общество, а 1915 г. получил степень доктора русской истории.

Во время войны Николай Михайлович исполнял личные поручения императора и никаких ответственных должностей не занимал. Многие его знакомые считали это несправедливым, а родной брат великий князь Александр Михайлович замечал, что он не знал «никого другого, кто мог бы с большим успехом нести обязанности русского посла во Франции или же в Великобритании. Его ясный ум, европейские взгляды, врожденное благородство, его понимание миросозерцания иностранцев, его широкая терпимость и искреннее миролюбие стяжали бы ему лишь любовь и уважение в любой мировой столице. Низменная зависть и глупые предрассудки не позволили ему занять выдающегося положения в рядах русской дипломатии, и вместо того чтобы помочь России на том поприще, на котором она более всего нуждалась в его помощи, он был обречен на бездействие людьми, которые не могли ему простить его способностей, ни забыть его презрения к невежеству».

Николай Михайлович давно придерживался либеральных взглядов, в свое время переписывался с Л.Н. Толстым, был лично знаком со многими членами Государственной думы, открыто критиковал некоторых министров, но активного участия в политике до начала 1916 г. он не принимал. Однако в письме к Николаю II от 28 апреля 1916 г. он писал: «Нахожу странным, что Николай Николаевич может нести и уже нес громадную ответственность, а я не могу нести никакой». Вероятно, самому великому князю Николаю Михайловичу хотелось оказаться в роли государственного человека.

Императрица Александра Федоровна великого князя недолюбливала. В письме Николаю II от 1 мая 1916 г. она писала: «Николай (великий князь Николай Михайлович. – Е.П., К.Б.) пробыл у меня целый час – очень интересно говорил по поводу писем, которые он тебе писал и т. п. Он хотел, чтобы я переговорила с тобой обо всем этом. Я очень устала после беседы с ним, но он был настроен и говорил хорошо (все же я его не люблю)».

Основными источниками для рассмотрения политической эволюции Николая Михайловича является его переписка с Николаем II и вдовствующей императрицей Марией Федоровной.

За период с февраля по сентябрь 1916 г. опубликовано 13 его писем императору. Четыре из них (от 14 января, а также от 13, 26 и 31 мая) посвящены деятельности возглавляемого Николаем Михайловичем Русского исторического общества и связанными с ним вопросами – предоставления денежных ссуд архивным комиссиям различных губерний, празднования 50-летия общества и подготовки предполагавшегося празднования столетия со дня рождения Александра II в апреле 1918 г. Еще одно письмо (от 15 июня) описывает путешествия великого князя в Нижний Новгород, Кострому и Ростов. Впоследствии он будет ходатайствовать, чтобы председатель Совета министров Б.В. Штюрмер и министр финансов П.Л. Барк рассмотрели предложение директора одной из ярославских фабрик Грязнова об удешевлении топлива (письмо от 26 июля и 13 августа). Особого интереса вышеназванные письма для нашей темы не представляют.

Зато другие девять писем вполне позволяют проследить эволюцию взглядов Николая Михайловича на вопросы текущей политики в 1916 г. Основными вехами такой эволюции могут считаться следующие его послания.

В письме императору от 22 апреля Николай Михайлович пытается предложить себя в качестве участника будущей послевоенной мирной конференции, но делает это крайне робко: «К сожалению, на сей раз я хочу поделиться с тобой некоторыми мыслями, прямо де меня не касающимися, но в связи с которыми связано мое личное ходатайство», – начинает он свое письмо, которое традиционно идет без обращения.

Отметим здесь две характерные особенности, которые будут развиваться на протяжении переписки. Во-первых, это попытки найти поддержку собственного мнения у императрицы Марии Федоровны и великой княгини Ксении Александровны – матери и сестры Николая II. Последняя являлась не только его племянницей, но и невесткой, будучи замужем за родным братом Николая Михайловича Александром. Во-вторых, это общая характеристика предполагаемых членов комиссии: «Эти избранники (вероятно, 5 или 6 человек) не должны быть ни бюрократами, ни бумагомарателями, ни люди с душой чиновника. Для такой почетной задачи нужны люди самостоятельные, имеющие образовательный ценз в широком смысле этого слова, и лица смелые, не боящиеся мнения ни газет, ни различных сфер нашей болотной столицы». Независимость и образованность останутся для Николая Михайловича главными чертами идеальных государственных деятелей. Правда, пока в качестве таковых он никого не предлагал (кроме себя), ожидая принципиальной поддержки своего царственного племянника.

Такую поддержку Николай II оказал ему уже на следующий день, после личной беседы с великим князем. Из анализа последующих писем следует, что во время встречи Николай Михайлович впервые назвал по крайней мере одну кандидатуру – Н.Н. Шебеко, который был до войны русским послом в Австро-Венгрии. Предлагая его, великий князь предвидел возражения со стороны министра иностранных дел С.Д. Сазонова, но не считался с этим.

После встречи с Николаем II великий князь Николай Михайлович немедленно написал С.Д. Сазонову «как главе наших интересов… на будущем конгрессе» письмо, где предложил ему свое членство в подобной комиссии под началом министра. 24 апреля последний дал в письме великому князю отрицательный ответ на его предложения, но тем не менее пригласил Николая Михайловича в здание министерства у Певческого моста. Во время личной встречи с великим князем министр обосновал свое несогласие.

Во-первых, он заявил, что его второстепенная роль в комиссии, равно как и несение ответственности, не подобает великому князю, особенно когда «все великие князья не пользуются любовию и уважением русского общества». Очевидно, что С.Д. Сазонов боялся провала столь важного дела, поскольку «пугал» великого князя Николая Михайловича тем, что тот потеряет свое доброе имя историка, а иностранцы посмотрят на него косо. Во-вторых, министр возражал против столь раннего выбора лиц на послевоенный конгресс. В-третьих, даже в случае если назначение такой комиссии все-таки последовало бы, министр и великий князь не сошлись в подборе других кандидатур для нее. Так, министр настаивал на введение в комиссию представителем своего ведомства российского посла в Великобритании графа П.К. Бенкендорфа. В этой «длинной беседе» затрагивалась не только работа будущей комиссии, но и польский вопрос.

Несмотря на неудачу в МИДе, Николай Михайлович написал 28 апреля новое письмо Николаю II. Отметив, что у «представителей иностранной политики» «отсутствует божественная искра, а преобладает рутина, ослепляющая всякий проблеск вдохновения» и что «милейший Сазонов «, у которого он надеялся «встретить более широкие и ясные кругозоры», «не всегда обладает даром предвидеть», великий князь прямо перешел к обсуждению конкретных кандидатур для комиссии. За неделю, прошедшую со времени написания предыдущего письма, он осмелел настолько, что открыто стал критиковать министров, как бывших («известная канарейка со своей нескончаемой трелью В.Н. Коковцев», «самодовольный снобизм величавого Извольского»), так и находившихся на тот момент в должности («язвительный анализ Поливанова»). Ранее подобные характеристики он позволял себе лишь в частных беседах и по вопросам, не имеющим отношения к политике.

Некоторый свет на размышления Николая Михайловича проливают рекомендации, которые он давал собственным кандидатам. Так, своего кандидата от военного ведомства – генерала Ф.А. Головина – он выделил за «смелые мысли», которые «напугали нашу академию генерального штаба». Характеризуя адмирала Канина, он ссылался на анонимные «хорошие отзывы», которые «менее единодушны» о другом вероятном представителе морского ведомства – адмирале А.И. Русине. Финансовый вопрос великий князь предоставил решать «самому» министру финансов П.Л. Барку и государственному контролеру Н.Н. Покровскому. При выборе этих кандидатур Николай Михайлович остался верен себе: независимость и образованность для него стояли выше других качеств, но одновременно это служило причиной нереальности его планов, поскольку предлагавшиеся им лица ни серьезным влиянием, ни достаточным политическим весом, за исключением, может быть, П.Л. Барка, не обладали. Решение о создании комиссии для подготовки мирной конференции Николай II отложил. Итогом этой апрельской недели как отправной точки эволюции взглядов Николая Михайловича стало то, что Николай II стал по крайней мере выслушивать его советы и рекомендации.

К идее подготовки послевоенной мирной конференции Николай Михайлович вернулся лишь в письме от 26 июля, то есть после увольнения «Сазончика», как он едко назвал бывшего министра иностранных дел. На этот раз великий князь изменил тактику и, не заговаривая более о своем членстве в комиссии, пытался при случае продемонстрировать свою компетенцию в вопросах внешней политики. Так, в письме от 26 июля он писал о плане работ на будущей конференции, в письме от 13 августа критично оценивал союзных послов в Петербурге, с которыми встречался, а 20 августа, то есть после вступления в войну Румынии, он отправил императору записи своих бесед с политическим руководством этой страны в 1912(!) г. Свои мысли по поводу будущей конференции и впечатления от встреч с дипломатами великий князь излагал и в письмах от 27 августа и 17 сентября.

На этом втором этапе плодом его размышлений стали не только вышеперечисленные письма, но и записка, представленная им Николаю 21 сентября. Эта записка – важнейший пункт его эволюции на пути к ноябрьской беседе с Николаем II. Во-первых, он изложил в нем подробный план работы комиссии состоявший из 17 пунктов. Они включали в себя все основные вопросы, обсуждавшиеся спустя полтора года в Версале, но уже без участия России.

Во-вторых, несколько изменился состав членов, предлагавшихся от министерств: «хорошо обо всем осведомленный и ныне вполне свободный» генерал М.А. Беляев, адмирал А.И. Русин или адмирал М.Н. Муравьев от флота, С.Г. Федосьев от министерства финансов, Н.Н. Шебеко или князь Григорий Трубецкой от министерства иностранных дел. Эти кандидатуры были более приемлемы для высшей власти, да и выбирались они теперь по принципу «симпатичности» царю.

В-третьих, – и это главное изменение – он предложил ввести в состав комиссии по два лица как от Государственного совета, так и от Государственной думы. Выбор Николая Михайловича говорит о его полной неосведомленности об отношении Николая II к этим политическим деятелям. Это подтверждается и собственными словами великого князя («не ведаю, насколько они тебе симпатичны»). Предложенные им от Государственного совета А.Д. Самарин и А.Н. Наумов были уволены императором под давлением его супруги и Г.Е. Распутина. Предлагавшийся от Думы Н.Н. Львов, будучи близким Николаю Михайловичу, не вызывал подобных чувств у императора, а В.В. Шульгин, несмотря на то что был националистом, тесно сотрудничал с «революционером» П.Н. Милюковым, о чем царской чете было также известно.

Тем не менее подобная форма совместной работы комиссии, в которой сотрудничали бы члены как от правительства, так и от «общества», могла стать прообразом «ответственного министерства», которое великий князь предложил Николаю II ввести спустя полтора месяца. Более того, почти все кандидатуры Николая Михайловича вскоре стали играть заметную роль на политическом небосклоне: 30 ноября М.А. Беляев стал военным министром, а С.Г. Федосьев – государственным контролером. Тогда же предлагавшийся им ранее как финансист Н.Н. Покровский стал министром иностранных дел. Примечательно, что как достоинство вышеназванных кандидатов Николай Михайлович отмечал то, что все они – русские. Такое замечание могло быть намеком на неблагоприятное отношение общественного мнения к «немецкости» Б.В. Штюрмера.

Что касается основного пункта известного «первоноябрьского» письма 1916 г. к Николаю II с требованием ограничения влияния императрицы Александры Федоровны на политическую жизнь страны, то его позиция также была выражена великим князем Николаем Михайловичем, но уже в переписке с вдовствующей императрицей Марией Федоровной.

Из четырех писем к императрице-матери за февраль – сентябрь 1916 г. политические темы затронуты лишь в двух – от 28 июля и 13 августа. Размышления о пагубном влиянии императрицы начались в июле 1916 г. Великий князь Николай Михайлович подогревал недовольство вдовствующей императрицы к невестке во всех письмах начиная с 28 июля, то есть после того, как ему было отказано в участии в подготовке к будущей мирной конференции.13 августа в послании к вдовствующей императрице он писал об Александре Федоровне: «Образ мыслей А.Ф. принял угрожающий оборот не только для повседневных интересов нашей родины, но и для интересов Ники и всей династии». Также великий князь очень категорично высказывался о Б.В. Штюрмере: «И такой человек сосредотачивает в своих руках всю полноту власти в момент, когда нельзя допускать оплошностей. Необходимо во что бы то ни стало и без промедления убрать его с поста, иначе он способен наделать непоправимых ошибок. И это Вы должны открыть глаза Ники». Начиная же с письма от 30 октября все события в письмах Николая Михайловича пронумерованы. Это может означать, что мать императора просила великого князя Николая Михайловича держать ее в курсе событий. Между великим князем и вдовствующей императрицей возникло взаимопонимание на почве неприязни к Александре Федоровне.

Таким образом, выступление великого князя Николая Михайловича перед императором 1 ноября 1916 г. и его знаменитое первоноябрьское письмо не были спонтанными поступками человека, действующего под влиянием внешних факторов, как заявляли некоторые историки, например С.П. Мельгунов. Наоборот, можно говорить о том, что основные элементы первоноябрьского письма, за небольшим исключением, уже были в его предыдущих посланиях.

В ходе Первой мировой войны, особенно с началом в 1915 г. политического кризиса как результата «великого отступления», лидеры Николаевичей и Михайловичей начинают эволюционировать в сторону открытой оппозиции самодержавию.

Основными вехами эволюции Николая Николаевича от дружбы и личной поддержки Николая II к оппозиции ему были: отказ стать диктатором в октябре 1905 г., и, таким образом, нежелание великого князя встать в решающий момент на защиту самодержавия; отставка с поста председателя Совета государственной обороны, которая означала уменьшение политической значимости великого князя; охлаждение личных отношений с Николаем II в 1908 г., возможной причиной чего был Г.Е. Распутин. Поворотным же пунктом не только в карьере, но и в политических взглядах великого князя Николая Николаевича явилась его отставка с поста Верховного главнокомандующего в августе 1915 г. На словах оставаясь верным престолу, Николай Николаевич постепенно переходил в оппозицию к нему.

Эволюция взглядов великого князя Николая Михайловича является эволюцией стороннего наблюдателя, а не активного участника событий. В апреле 1916 г. великий князь Николай Михайлович сделал попытку предложить себя в качестве участника будущей послевоенной мирной конференции, что говорит о его нереализованных политических амбициях.

В ходе переписки с Николаем II по данному вопросу сформировались основные характеристики его будущей оппозиционности. Во-первых, это независимость взглядов и образованность как главные черты идеальных государственных деятелей с точки зрения Николая Михайловича. Во-вторых, предложение совместной работы представителей правительства, Государственного совета и Государственной думы – пока лишь в составе комиссии по подготовке конференции. В-третьих, это попытки найти поддержку у вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Наконец, в письмах к императрице-матери в июле-августе 1916 г. Николай Михайлович заявляет о пагубном влиянии на политику Александры Федоровны. На почве неприязни к ней между ним и вдовствующей императрицей возникает полное взаимопонимание, ставшее основой для будущих оппозиционных выступлений.

После того как в марте 1915 г. началось Великое отступление русской армии, в России возникает и развивается политический кризис, усугублявшийся хозяйственной разрухой, тяжелым положением на транспорте, ростом оппозиционных и революционных настроений в обществе. Нарастание политических противоречий продолжалось в течение полутора лет и достигло своего пика осенью 1916 г.

К этому времени кризис народного хозяйства, ярче всего проявившийся в продовольственной разрухе, ускорение развала и изоляция власти, вызванные все более открытым влиянием «темных сил», усиливавшийся кризис империи (провозглашение немцами независимости Польши и восстания в Казахстане и Средней Азии) требовали от власти более решительных действий. При этом значительная часть либеральной оппозиции, в том числе великие князья, призвали императора и правительство пойти на уступки обществу.

Непосредственный свидетель событий, дворцовый комендант В.Н. Воейков, называл для данного периода «пять очагов революционного брожения: 1) Государственная дума с ее председателем [М.В.] Родзянко; 2) Земский союз с князем [Г.Е.] Львовым; 3) Городской союз с [М.В.] Челноковым; 4) военно-промышленный комитет с [А.И.] Гучковым; 5) Ставка с генералом [М.В.] Алексеевым, нанесшая самый сильный удар по русскому монархическому строю». Характерно, что бывший дворцовый комендант не придает самостоятельного значения такой силе как рабочее и революционное движение, а также возникновению оппозиционных настроений в низах армии. Другими словами, он даже не упоминает тех сил, которые свергли монархию в феврале 1917 г., сил, выступления которых боялись и в Таврическом дворце, и в Могилеве, и в Царском Селе.

Советский историк А.Я. Аврех характеризовал составные части политического кризиса следующим образом. Это, во-первых, революционное и рабочее движение. Во-вторых, образование в Думе Прогрессивного блока, «означавшего распад третьеиюньской системы, основанной на двух думских большинствах». В-третьих, «политическая консолидация помещичье-буржуазной оппозиции в земско-городских организациях и промышленных комитетах, взявших на себя часть бремени по материально-техническому, санитарному и продовольственному снабжению армии». И, наконец, в-четвертых, это обострение противоречий в «верхах», частью которых стал Г.Е. Распутин и распутинщина при дворе.

Не отвергая в целом данной схемы, необходимо заметить, что структура политического кризиса была более сложной. Так, существовали многочисленные противоречия не только между упомянутыми выше элементами, но и внутри них.

Противоречия возникли и в императорской фамилии между императорской четой и великими князьями. Великие князья, недовольные, прежде всего, влиянием «темных сил» – Г.Е. Распутина и Александры Федоровны, а также Б.В. Штюрмера с А.Д. Протопоповым как ставленников Г.Е. Распутина, потребовали от Николая II отстранить от влияния на политику царицу и «старца». Сильно обеспокоенные настроениями в армии и забастовками в Петрограде, они, боясь революции, просили удалить от управления неугодных министров. Некоторые великие князья, напуганные размахом общественного недовольства и разделявшие взгляды ряда оппозиционно настроенных высоких чиновников и думских деятелей, стали проводниками идей последних.

Обострение противоречий внутри правящей элиты не ограничивалось лишь оппозицией распутинщине. Существовали противоречия между царской семьей и министрами, которые выразились в начавшейся с сентября 1915 г. «министерской чехарде» из-за неуверенности в преданности министров и неспособности последних справиться с возложенными на них задачами.

При начавшейся чехарде назначений с неизбежностью углубились противоречия и между самими министрами, боровшимися за концентрацию власти в своих ведомствах. Так, в мае 1916 г. обострился конфликт между председателем Совета министров, министром внутренних дел Б.В. Штюрмером и министром путей сообщения, председателем Совещания пяти министров (глав Особых совещаний и МВД) А.Ф. Треповым. 21 мая 1916 г. Б.В. Штюрмер добился от Николая II разрешения ликвидировать это Совещание, которое безуспешно пыталось координировать действия по поставкам в армию. Отныне эта задача возлагалась на Совет министров в полном составе. Одновременно он потребовал передачи ведения продовольственного вопроса в ведомство Министерства внутренних дел и организовал при нем же Совещание по борьбе с дороговизной. Таким образом, Б.В. Штюрмер сосредоточил в своих руках решение продовольственного вопроса, борьбу с дороговизной и общее руководство всеми Особыми совещаниями. Характерно, что после отставки С.Д. Сазонова с поста министра иностранных дел и занятием данного поста самим Б.В. Штюрмером он вывел Совещание по борьбе с дороговизной из-под контроля МВД и оставил его в ведении председателя Совета министров.

Противоречия существовали также между Советом министров в целом и Ставкой из-за неразберихи в поставках в армию и необходимости наладить снабжение последней. Историк В.С. Дякин, не анализируя отдельно каких-либо схем политического кризиса, подробно рассматривал противоречия в отношениях между Ставкой и Советом министров. Они возникли еще в 1915 г., в бытность великого князя Николая Николаевича Верховным главнокомандующим. Но даже после того, как Николай II лично возглавил армию, постоянные трения между Советом министром и Ставкой не исчезли. Особенно сильно они обострились в июне 1916 г., через месяц после ликвидации Совещания пяти министров и попытки Б.В. Штюрмера сосредоточить власть в решении вопроса о снабжении армии в своих руках.

15 июня 1916 г. начальник штаба Верховного главнокомандующего М.В. Алексеев представил императору специальный доклад, в котором в качестве выхода из кризиса снабжения армии предлагал учредить должность Верховного министра обороны, руководящего деятельностью всех министерств и подчиняющегося только царю. Однако в своем докладе М.В. Алексеев фактически предложил не только назначить его диктатором, которому будут подчиняться и фронт и тыл, но также «образовать Совет министров из лиц, пользующихся общественным доверием» и объявить амнистию политическим заключенным. Требования, которые в устах правоверного монархиста, каким был начальник штаба Ставки, звучали весьма радикально, были вызваны тем, что из-за нарушений в снабжении армии Ставка вынужденно взаимодействовала с Всероссийским союзом городов, Всероссийским земским союзом и военно-промышленными комитетами. С января 1916 г. председатель Союза городов М.В. Челноков участвовал в совещаниях Ставки по продовольственному вопросу, а сам М.В. Алексеев встречался с А.И. Гучковым, князем Г.Е. Львовым и другими деятелями общественных организаций и оппозиции. Последнее явно не нравилось ни Николаю II, ни Александре Федоровне, ни правительству, но до поры до времени они вынуждены были с этим мириться.

Проект М.В. Алексеева был отвергнут на состоявшемся в Ставке 28 июня 1916 г. заседании Совета министров под председательством Николая II. Против главенства Ставки выступили не только Б.В. Штюрмер и недавний его противник А.Ф. Трепов, но и встречавшийся в этот же период с Николаем II «оппозиционер» М.В. Родзянко, который заявил царю, что тот «создает себе конкурента» и что «если он лучше Вас справится, все будут говорить, что царь никуда не годится». Таким образом, вопрос о снабжении на этом этапе разрешен не был, а отношения между Ставкой и Советом министров обострились до предела. Спустя два месяца постановления, принятые Совещанием по борьбе с дороговизной под председательством Б.В. Штюрмера, М.В. Алексеев будет прилюдно называть «материалом для оклейки окон», а министров и их председателя – «преступниками» и «сумасшедшими куклами, которые решительно ничего не понимают». Тогда же стало широко известным ходившее в списках письмо А.И. Гучкова к М.В. Алексееву, в котором власть была названа «дрянной» и «слякотной». Начальник штаба Верховного главнокомандующего не ответил на это письмо, но его содержание стало известно. В результате было подорвано доверие царской четы к М.В. Алексееву и окончательно испорчены отношения между правительством и Ставкой. Последнее обострение отношений произошло в октябре – ноябре 1916 г. при очередном рассмотрении продовольственного вопроса и попытке передачи его в ведение МВД.

«Некий круг испуганных и недовольных…»

При рассмотрении роли великих князей в политическом кризисе осени 1916 – зимы 1917 г. необходимо выяснить внутреннюю структуру, основные периоды развития и эволюцию требований великокняжеской оппозиции.

Великокняжеская оппозиция царской власти «как некий круг испуганных и недовольных» имела четыре центра: великие князья Николай Николаевич, Николай Михайлович, великая княгиня Мария Павловна и вдовствующая императрица Мария Федоровна. В основе каждого из этих центров лежали, прежде всего, личные отношения с царской семьей. От императорской власти их отталкивала императрица Александра Федоровна, ее попытки вмешательства в государственную политику и влияние на нее «темных сил», под которыми подразумевался Г.Е. Распутин и его окружение. Причины взаимного неприятия великих князей и императрицы различны, но недовольство вмешательством великих князей во внутреннюю политику шло не только от Александры Федоровны, но и от самого Николая II, не любившего, когда ему «указывали», как управлять государством.

Каждый из центров великокняжеской оппозиции имел свои характерные черты.

Великий князь Николай Николаевич был популярен в армии. Он никогда не хотел настраивать армию против Николая II, хотя тот вместе со своей супругой подозревал его в этом. Эти подозрения и последовавшие за ними смещение его с поста главнокомандующего русской армией и удаление на Кавказский фронт и породили оппозиционность великого князя, подогревавшуюся его женой, великой княгиней Анастасией Николаевной.

Для великого князя Николая Михайловича характерна связь с Думой, либеральные взгляды и несдержанность в политических и персональных оценках. Николай Михайлович был более других великих князей самостоятелен в своих суждениях и действиях, хотя его посещение Ставки 1 ноября 1916 г. для беседы с императором о пагубном влиянии Г.Е. Распутина и императрицы на внутреннее положение России и совпадает с началом антиправительственных выступлений в Думе. Однако после данного визита и последовавшего за ним охлаждения отношений с императорской четой он перестает быть столь независимой фигурой и вынужден идти на компромиссы с другими великими князьями. Подтверждением этому является подписание им коллективного послания великих князей 29 декабря 1916 г., т. е. действия, на которое он решительно не соглашался идти за полтора месяца до этого.

Еще одним влиятельным центром формирования великокняжеской оппозиции была мать императора Мария Федоровна. Давняя неприязнь Марии Федоровны к супруге Николая II была хорошо известна, и она, несомненно, желала устранить распутинское влияние на царя путем отстранения от решения политических вопросов Александры Федоровны. Однако Мария Федоровна сама говорить об этом со своим сыном не хотела и пыталась достичь своих целей через других лиц, в частности, престарелого принца А.П. Ольденбургского (конец октября 1916 г.), великих князей Николая Михайловича (1 ноября 1916 г.), Павла Александровича (начало декабря 1916 г.) и Александра Михайловича (в конце декабря 1916 г. и феврале 1917 г.). Ее консультации серьезно влияли на их позиции. Встречался с ней и давний корреспондент царя А.А. Клопов, обсуждавший в октябре свои письма к Николаю II с великим князем Николаем Михайловичем, а в январе – феврале 1917 г. – с братом царя великим князем Михаилом Александровичем. Через Киев, где постоянно проживали вдовствующая императрица Мария Федоровна и великий князь Александр Михайлович, осуществлялась связь между различными центрами великокняжеской оппозиции.

Великая княгиня Мария Павловна являлась центром объединения различных ветвей императорской фамилии и высшего света. В ее дворце и дворцах ее сыновей великие князья собирались в ноябре и в декабре для обсуждения возможных коллективных посланий.

Остальные великие князья самостоятельной политической роли не играли. Так, великий князь Михаил Александрович был вовлечен в оппозиционную деятельность кадетом В.А. Маклаковым и товарищем министра внутренних дел князем В.М. Волконским через своего адъютанта барона Н.А. Врангеля. Великий князь Георгий Михайлович написал свое письмо императору под влиянием А.А. Брусилова, связанного с М.В. Алексеевым и Г. Шавельским в Ставке. Ставкой также был вовлечен в оппозиционную деятельность и великий князь Сергей Михайлович. Наконец, великий князь Павел Александрович выступил от имени семейного совета великих князей лишь после своего возвращения из Киева, где на него, несомненно, оказали большое влияние вдовствующая императрица Мария Федоровна и великий князь Александр Михайлович.

Период активности великокняжеской оппозиции длился с ноября 1916 г. по февраль 1917 г. Однако несмотря на то что этот период не слишком продолжителен, внутри него можно выделить несколько этапов, отличавшихся друг от друга как составом участников, так и разными требованиями и различными методами оказания влияния на Николая II.

Первый этап великокняжеской оппозиции пришелся на ноябрь – начало декабря 1916 г. В нем приняли участие представители двух центров оппозиции – Михайловичи и Николай Николаевич. Великие князья оказывали давление на своего царственного родственника посредством личных встреч и писем. Однако в отличие от Думы, добивавшейся в первую очередь создания ответственного министерства, великие князья, не оспаривая этого, делали упор на устранение влияния Александры Федоровны и Г.Е. Распутина на императора. В силу деликатности подобного рода требований они стремились к личным встречам, так как полагали, что конфликты подобного рода можно решить по-семейному. На этом этапе в бюрократических и думских кругах Петрограда зародилась идея усилить давление, оказываемое на императора коллективным выступлением великих князей. Однако она не была воплощена в жизнь в ноябре, а ее отголоски можно найти в письмах великих князей Михаила Александровича и Георгия Михайловича императору. Идея коллективного выступления великих князей была реализована великим князем Павлом Александровичем, который во время визита к императорской чете 3 декабря 1916 г. представил самые радикальные (хотя и нереальные) из великокняжеских требований.

Вторым этапом великокняжеской оппозиции (декабрь 1916 г.) стало участие великого князя Дмитрия Павловича в убийстве Г.Е. Распутина и последующее выступление великокняжеской фамилии в его защиту. В результате фактической поддержки убийц Г.Е. Распутина великие князья вскоре сами почувствовали угрозу своему положению. Боясь сходной участи – ссылки, особенно вероятной в конце декабря для великого князя Николая Михайловича, они выступили коллективно, но при этом не выдвинули никаких политических требований, что означало отстаивание собственного социально-политического статуса. Тем не менее выступление семьи было сплоченным и имело своим результатом полную изоляцию императорской четы от великокняжеского окружения.

Третий период – февраль – март 1917 г. – представляет последние попытки великих князей изменить существующее положение дел. Ни визиты великих князей Александра Михайловича и Михаила Александровича к Николаю II, ни письма чиновника А.А. Клопова, проходивших редакцию Г.Е. Львова, великого князя Михаила Александровича с молчаливого согласия М.В. Родзянко, не дали никаких результатов. Поступки великих князей во время Февральской революции продемонстрировали их неготовность к решительным действиям. Великий князь Михаил Александрович неудачно пытался руководить обороной Зимнего дворца. Великий князь Кирилл Владимирович, командовавший Гвардейским морским экипажем, предал императора, явившись вместе с подчиненными к Таврическому дворцу. Великий князь Павел Александрович, генерал-инспектор гвардии, не возглавил войска для подавления революции. Все три великих князя подписали «Великокняжеский манифест», идеи которого уже были не востребованы.

На всех этапах представители великокняжеской оппозиции выступали с разными требованиями. Однако они могут быть сведены к трем.

Первым было требование ограничить пагубное влияние на Николая II со стороны Г.Е. Распутина и царицы. Несмотря на то что данное требование исходило практически от всех великих князей, открыто выступить с ним решились лишь вдовствующая императрица Мария Федоровна, великий князь Николай Михайлович, великая княгиня Елизавета Федоровна и принявший участие в антираспутинском заговоре великий князь Дмитрий Павлович. Мария Федоровна и Николай Михайлович лучше других представителей придворных кругов понимали всю опасность влияния «темных сил» и требовали, прежде всего, отстранения от дел царицы и Г.Е. Распутина.

Вариантом данного требования являлось ограничение влияния только Г.Е. Распутина и А.Д. Протопопова как его ставленника. Данная идея исходила из среды самого МВД, а именно от товарища министра внутренних дел князя В.М. Волконского и начальника штаба корпуса жандармов В.П. Никольского, считавших министра «ненормальным».

Вторым требованием великих князей, сформированным под влиянием правой части Думы и Ставки, было смещение Б.В. Штюрмера с поста председателя Совета министров. С данным требованием выступали великие князья Георгий Михайлович и Михаил Александрович, несколько позже – Александр Михайлович. Последний по своим воззрениям был ближе других князей к взглядам Марии Федоровны и Николая Михайловича, но в его письме представлена общая программа создания более дееспособного правительства. Правда, в этом письме, написанном уже после отставки Б.В. Штюрмера и убийства Г.Е. Распутина, не названо ни одного имени. Со своим младшим братом был согласен и великий князь Николай Михайлович, который, однако, не высказывал своего мнения в лицо, а лишь в ответах корреспонденту царя А.А. Клопову, а тот уже и обращался к Николаю II.

Наконец, самым решительным требованием великих князей было требование создания ответственного министерства, высказанное лишь великим князем Павлом Александровичем, хотя и представлявшим, видимо, семейный совет великих князей.

Написание писем и личные встречи с Николаем II и его супругой, в которых они убеждали его изменить свой политический курс, дались великим князьям нелегко. Даже будучи полностью убежденными в верности своих суждений, они проявляли нерешительность и ненастойчивость в отстаивании собственных мнений. Порой они просто боялись, впрочем, не без оснований.

«Имена всех заговорщиков в кулуарах Думы были известны…»

Круг общения великих князей, влиявший на оппозиционность их настроений, был ограничен. Оказывать на них влияние могли, во-первых, высшее чиновничество и фрондирующие аристократические круги, переполненные слухами о влиянии Г.Е. Распутина, во-вторых, лидеры думской оппозиции и, в-третьих, Ставка и высшие штабные чины.

С точки зрения влияния, которое оказывалось на великих князей, особый интерес для нашего исследования представляет взаимодействие великих князей с думской оппозицией.

Прогрессивный блок ставил своей задачей приход в правительство законными парламентскими методами. Одной из проблем, выделяемых в данном вопросе, было соотношение парламентских и внепарламентских методов борьбы. Однако в данном случае выражение «парламентские методы» означало лишь стремление не допустить революционного взрыва. В то же время это совсем не исключало закулисной борьбы и давления на правительство и царя любыми доступными методами. Как дополнительная мера, которая в случае удачи может ускорить принятие необходимого решения, – на это кадетские лидеры были согласны. Найдя подходы к великим князьям, некоторые деятели кадетской партии попытались сыграть на чувстве самосохранения аристократов, а также на их личной неприязни к императорской чете.

О принятии подобных решений никогда не говорилось на официальных заседаниях Прогрессивного блока или кадетской партии. Гласное использование великих князей в политической борьбе было для Прогрессивного блока невозможным не только по идеологическим причинам, но и потому, что великие князья не пошли бы на открытое соглашение с ним.

Однако в ситуации, когда кризис стал угрожать самой системе монархии, наиболее либеральные из великих князей солидаризировались с думскими оппозиционерами в своих требованиях необходимости реформ. Поэтому имена членов Прогрессивного блока мелькают в каждом из эпизодов великокняжеской оппозиции.

Одним из немногих великих князей, общавшихся с думскими деятелями до ноября 1916 г. был Николай Михайлович. Среди его корреспондентов были правые думцы и члены Прогрессивного блока, такие как В.В. Шульгин и Н.Н. Львов. В начале ноября 1916 г. его связи расширились, благодаря его личному знакомству с еще одним правым думским деятелем В.М. Пуришкевичем.

Связующим звеном между Прогрессивным блоком и великими князьями в ноябре 1916 г. выступили также личный адъютант великого князя Михаила Александровича барон Н.А. Врангель и заместитель министра внутренних дел князь В.М. Волконский. 8 ноября ими было составлено и отредактировано письмо Николаю II от имени брата царя, причем В.М. Волконский консультировался с одним из кадетских лидеров В.А. Маклаковым.

В декабрьский период осведомленными о готовящемся убийстве Г.Е. Распутина оказались многие деятели Думы, среди которых В.М. Пуришкевич, В.В.Шульгин, В.А. Маклаков.

Самого В.А. Маклакова в план убийства посвятил дважды беседовавший с ним князь Ф.Ф. Юсупов, а о дате убийства сообщил В.М. Пуришкевич. В.А. Маклаков сообщил об этом лидеру кадетов, и за день до убийства П.М. Милюков в заключительной речи на сессии Думы заявил, что «воздух наполнен электричеством и неизвестно куда падет удар». «Я знал, куда он падет», – туманно добавлял он в своих воспоминаниях.

Наконец в конце декабря, когда надежды на эффект от убийства «старца» не оправдались, а прежние контакты из-за ссылки Николая Михайловича были утеряны, члены Прогрессивного блока обратили внимание на великого князя Михаила Александровича, брата Николая II. Так, он стал принимать самое активное участие в редактировании писем о внутреннем положении чиновника А.А. Клопова царю Николаю II, еще одним редактором которых был председатель Земского союза князь Г.Е. Львов. Одним из связующих звеньев между думцами и великими князьями выступил сам председатель Государственной думы М.В. Родзянко. 24 декабря 1916 г. с председателем Государственной думы об устранении от власти императрицы Александры Федоровны говорила великая княгиня Мария Павловна, в это же время «большую беседу с Родзянко» имел великий князь Николай Михайлович. 3 января 1917 г. с ним встречался великий князь Михаил Александрович.

«Ко мне в дивизию и в корпус четыре раза приезжали великие князья… Эти приезды всегда… кончались полным разочарованием…»

Российская военная элита в годы Первой мировой войны была сконцентрирована в Ставке главнокомандующего русской армией, которая находилась в начале войны в Барановичах, а с августа 1916 г. в Могилеве. Ставка влияла на деятельность правительства, на назначения министров, став, по сути, вторым после Петрограда политическим центром в жизни страны. Поэтому целесообразно остановиться на деятельности великих князей в Ставке. Вместе с политическим значением Ставки росло и влияние великих князей, один из которых ее возглавлял, а другие при ней находились. Однако после снятия с должности главнокомандующего великого князя Николая Николаевича происходит вытеснение великих князей из сферы реального военного управления. И хотя во главе военной системы страны встал сам император, при котором для исполнения его личных поручений появилось множество других великих князей, данные факты не означают, что процесс профессионализации в военной сфере замедлился или пошел вспять. Наоборот, армией Николай II управлял лишь номинально, великие князья исполняли свои должности во многом формально, а повседневную деятельность вели кадровые военные.

Бывший Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, назначенный командующим Кавказским фронтом, продолжал находиться на военной службе, однако у него были серьезные противоречия с командующим армией генералом Н.Н. Юденичем, который в конце концов стал реально руководить боевыми действиями в Закавказье. Все попытки великого князя добиться у начальника штаба главнокомандующего переподчинения себе Черноморского флота неизбежно терпели фиаско.

Его брат великий князь Петр Николаевич из-за туберкулеза не принимал участия в боевых действиях. До августа 1915 г. он находился в Ставке, а затем на Кавказском фронте возле своего старшего брата, оказывая ему моральную поддержку. В этом качестве он принес немало пользы, служа своего рода «громоотводом» для брата.

Михайловичи были единственными, кто кроме великого князя Николая Николаевича как-то влияли на военную ситуацию в стране.

Так, великий князь Александр Михайлович, получивший в 1902 г. чин контр-адмирала, сыграл в свое время положительную роль в развитии броненосного российского флота. После Цусимы он отошел от военно-морских дел и целиком посвятил себя авиации, став у истоков создания военно-воздушного флота России. Во время войны великий князь был назначен на должность полевого генерал-инспектора авиации и воздухоплавания. Немало сделав для развития военной авиации в годы войны, он нанес ей и всей армии и существенный ущерб, признав в 1914 г. лучшие на тот момент в мире тяжелые бомбардировщики «Илья Муромец» непригодными к боевым действиям. Это привело к обострению отношений великого князя и начальника штаба главнокомандующего генерала М.В. Алексеева. После некоторых доработок данный тип самолетов был признан пригодным. И генерал М.В. Алексеев категорически возражал против передачи эскадры бомбардировщиков в подчинение великого князя, мотивируя это тем, что «передача руководства этим новым оружием из рук людей, создавших его, в руки лиц, незнакомых ни с конструкцией корабля, ни с порядком службы на них, не может способствовать успешной боевой работе и дальнейшему совершенствованию этого нового оружия». Разногласия и твердая позиция генерала М.В. Алексеева в этом вопросе указывают на постепенное вытеснение не вполне компетентного великого князя Александра Михайловича из сферы управления военной авиацией. О данной тенденции, видимо, говорит и тот факт, что после неоднократной смены местоположения своей штаб-квартиры он расположил ее с 1916 г. в Киеве, то есть отдельно от находившейся в Могилеве Ставки, с которой у него возникли трения.

Одним из самых влиятельных военных деятелей среди великих князей был генерал-фельдцейхместер Сергей Михайлович. Даже такой противник участия великих князей в военном управлении, как А.И. Гучков, признает его «хозяином артиллерийского ведомства», хотя и добавляет, что в дальнейшем «не только не видел улучшения, а прямо видел ухудшение». Председатель Государственной думы М.В. Родзянко также критиковал великого князя. Но брат Сергея Михайловича Александр Михайлович считал, что «он сделал все, что было в его силах, для того чтобы в предвидении неизбежной войны с Германией, воздействовать на тяжелое на подъем русское правительство в вопросе перевооружения нашей артиллерии. Его советов никто не слушал, но впоследствии на него указывали в оппозиционных кругах Государственной думы, как на человека, ответственного за нашу неподготовленность. У него была манера на все обижаться, которая дала ему прозвище: Monsieur Tant-Pis [Месье «Ничего не поделаешь» – фр.]». Точку зрения великого князя Александра Михайловича поддерживал генерал-квартирмейстер Ставки генерал-лейтенант А.С. Лукомский: «Русская полевая артиллерия очень многим обязана великому князю [Сергею Михайловичу. – Е.П., К.Б.]. Благодаря его знаниям и громадной энергии, наша полевая артиллерия и в Японскую, и в европейскую войны была на должной высоте. Но как администратор великий князь себя ничем не проявил…». Очевидно, великий князь Сергей Михайлович оказался во многом ответственным за «снарядный голод» 1914–1915 гг., в частности еще и потому, что на поставки вооружений влияли его близкие отношения со знаменитой балериной М.Ф. Кшесинской, не в последнюю очередь решавшей, кому получать заказы от русской артиллерии.

Избавление от «снарядного голода» связано с именем не великого князя, а назначенного в середине 1915 г. нового начальника ГАУ А.А. Маниковского. Организаторский талант последнего и отказ подчиняться во всем великому князю позволил русской артиллерии, «падчерице пехоты» в Первую мировую войну, выйти из кризиса, в котором она оказалась через три месяца после ее начала. Сам великий князь Сергей Михайлович все время находился при Ставке, в то время как А.А. Маниковский работал в Петрограде. Таким образом, и в артиллерийском ведомстве происходил процесс вытеснения великих князей из сферы управления.

Остальные Михайловичи исполняли свои обязанности формально. Так, генерал А.И. Деникин свидетельствовал: «Ко мне в дивизию и в корпус четыре раза приезжали великие князья награждать от имени государя Георгиевскими крестами. Эти приезды всегда вызывали подъем настроения и кончались полным разочарованием… хотелось по крайней мере, чтобы тот, кто приехал награждать, немножко поинтересовался жизнью, бытом, подвигами их… В ответ – полное обидное безразличие: приехал, роздал и уехал, как будто исполнял скучную формальность». Сохранились фотографии, где вручение Георгиевских крестов производит великий князь Николай Михайлович, который в Ставке и на фронте бывал редко, выполняя при этом лишь личные поручения Николая II и, видимо, как не слишком приятную обязанность.

То же положение занимал и его младший брат великий князь Георгий Михайлович. Его карьере кавалерийского офицера помешало больное колено. Как и великий князь Николай Михайлович, он бывал в Ставке, выполняя поручения императора Николая II, в том числе награждая солдат и офицеров Георгиевскими крестами.

Старшая ветвь Романовых, Александровичи, не играла сколько-нибудь заметной роли в военной элите во время мировой войны.

По отношению к великому князю Михаилу Александровичу лишь в 1915 г. была отменена опека, связанная с его морганатическим браком, он был произведен в генерал-майоры и назначен командующим Кавказской туземной («Дикой») конной дивизией, награжден Георгиевским крестом. В 1916 г. великий князь стал генерал-лейтенантом и командовал 2-м кавалерийским корпусом.

Великий князь Кирилл Владимирович с начала войны был назначен в военно-морское управление адмирала А.И. Русина при штабе Верховного главнокомандующего. В первый год войны он был вынужден постоянно находиться при Ставке, чрезвычайно этим тяготясь. В 1914–1915 г. им был совершен ряд поездок на фронт, а в 1916 г. его произвели в чин контр-адмирала и поручили командование военно-морским отрядом, занимавшимся саперными работами на реках и озерах. Занимался великий князь и постановкой минного дела на Балтийском море. В конце 1916 г. Кирилла Владимировича отправили в Мурманск принять три боевых корабля, выкупленных Россией у японского правительства. После возвращения в Петроград в начале февраля он возглавил Гвардейский экипаж. Во время Февральской революции великий князь Кирилл Владимирович открыто нарушил присягу Николаю II, приведя свою часть к Таврическому дворцу.

Великий князь Борис Владимирович занимал сугубо номинальную должность походного атамана всех казачьих войск при Ставке, ничем не проявив себя во время войны. Вечером 2 марта 1917 г., когда Николай II отрекся от престола, он танцевал танго на балу в Петрограде. И хотя он был единственным из великих князей, отправившимся на следующий день в Ставку на помощь отрекшемуся царю, там уже сделать ничего не смог и оказался фактически не нужным.

Деятельность великого князя Андрея Владимировича в Ставке не была значимой. Он являлся командиром лейб-гвардии конной артиллерии, не играя на этой должности сколько-нибудь заметной роли. Во время войны он состоял в распоряжении начальника штаба Северо-Западного фронта, где его самым серьезным поручением стало производство дознания об окружении 2-го корпуса генерала А.В. Самсонова. Великий князь Андрей Владимирович недолюбливал М.В. Алексеева. Генерал А.И. Спиридович, в частности, свидетельствовал, что в критические дни августа 1915 г. «великие князья Кирилл Владимирович и Андрей Владимирович по просьбе фронтовых начальников докладывали о том, какое паническое впечатление производят распоряжения и действия генерала Алексеева».

Великий князь Павел Александрович во время войны недолго командовал войсками, слабое здоровье вынудило его покинуть действующую армию. Время от времени он бывал в Ставке, выполняя поручения Николая II. Генерал А.А. Брусилов, недолюбливавший великого князя Павла Александровича, писал М.В. Алексееву летом 1916 г.: «На мой фронт приехал председатель Государственной думы Родзянко и спросил разрешения посетить именно “особую” Армию. Уезжая обратно, он послал мне письмо, в котором сообщал, что вся гвардия вне себя от негодования, что ее возглавляют лица, неспособные к ее управлению… Это письмо было мне на руку, я препроводил его при моем письме Алексееву с просьбой доложить государю… В конце концов все выше перечисленные лица (Безобразов, граф Игнатьев, Павел Александрович, Раух) были сменены, и командующим этой армией был назначен Гурко». Зная их взаимную неприязнь, императрица Александра Федоровна, не любившая А.А. Брусилова, отправила великого князя в октябре 1916 г. остановить наступление Юго-Западного фронта. Более серьезных поручений великий князь Павел Александрович не удостаивался.

Что касается великого князя Дмитрия Павловича, то он в течение всей войны находился при Ставке, сначала при великом князе Николае Николаевиче, а затем состоял личным адъютантом Николая II, сопровождая его в различных поездках и никоим образом не влияя на принятие ответственных решений. Но даже от этой должности он был отстранен, так как позволил себе не передать провокационную телеграмму государя земскому собранию и другим общественным организациям, призывавшим его вновь созвать Думу. Его удалению из Ставки способствовал В.Н. Воейков, считавший, что великий князь забрал Николая II «в свои руки».

Все другие великие князья, в частности, представители ветви Константиновичей, занимали незначимые должности во время войны. Однако один из Константиновичей – князь императорской крови Олег (сын великого князя Константина Константиновича) – погиб в самом начале войны. Другие же, например великий князь Дмитрий Константинович, ввиду слабости зрения ставший к 1914 г. почти слепым, оставался в годы войны в тылу и занимался подготовкой кавалерии.

В структуре политического кризиса осени 1916 г. деятельность великих князей являлась важным составным элементом противоречий в правящей элите. Великие князья, постепенно вытеснявшиеся из сферы реальной деятельности и имевшие низкий авторитет в обществе, пытались сохранить остатки своего влияния, но оказывались зажатыми в тесные рамки родственных отношений с императорской четой, с одной стороны, и глубоких противоречий между царем, правительством, Ставкой и Думой, с другой стороны.

С определенной долей условности можно выделить четыре центра оппозиции, представленные великими князьями Николаем Михайловичем, Николаем Николаевичем, великой княгиней Марией Павловной и вдовствующей императрицей Марией Федоровной. Остальные великие князья в своей оппозиционной деятельности либо примыкали к вышеназванным, либо были привлечены к политической деятельности другими лицами.

Великокняжеская оппозиция прошла несколько этапов развития. 1-й период (1 ноября – 3 декабря 1916 г.) – период предупреждений, во время которого наиболее ярко проявилась солидарность великих князей с оппозиционно настроенной частью бюрократических, думских и военных кругов; 2-й период (4–31 декабря 1916 г.) – период активной самозащиты великих князей, во время которого произошло убийство Г.Е. Распутина при участии Дмитрия Павловича, и великие князья выступили в защиту своего социального статуса; 3-й период (1 января – 2 марта 1917 г.) – период отчаяния, в течение которого великие князья осуществляли последние попытки реализации своих политических амбиций, но продемонстрировали неготовность к самостоятельным политическим действиям.

На фоне политического кризиса между великими князьями и думскими деятелями происходило постепенное сближение. С одной стороны, депутаты стремились сыграть на чувстве самосохранения великих князей и их личной неприязни к императрице Александре Федоровне, а с другой стороны – в отсутствие собственных политических идей великие князья солидаризировались с некоторыми требованиями думцев.

Великие князья во время войны постепенно теряли свое влияние, даже находясь на ответственных постах. После того как Николай II стал Верховным главнокомандующим, некоторые из них стали исполнять его личные поручения, но это не сделало их более влиятельными в военной среде.

Во второй половине 1916 г. все больше нарастает кризис во всех сферах российского общества. На первый взгляд, вместе с успешно развивавшимся наступлением на Юго-Западном фронте под командованием А.А. Брусилова и последующим вступлением в войну Румынии на стороне Антанты, улучшившимся снабжением армии вооружениями, боеприпасами и амуницией общая обстановка, казалось, объективно начинала улучшаться.

Однако одновременно с этим нарастали проблемы в тылу. Вкупе с инфляцией возникшие проблемы с поставками продовольствия и топлива в крупные российские города породили широкое недовольство рабочих. Особенно ярко это проявилось во время двух серий октябрьских забастовок в Петрограде, напомнивших 1905 год. П.Н. Милюков считал, что «в развертывающей драме Дума не будет решающим фактором», слабо веря в ее способность удержать под контролем нараставшую волну недовольства.

«Все, что было раньше известно… тесному кругу посвященных, сделалось… достоянием… публики и рядового обывателя…»

Возмущение усугублялось политикой властей. Широко известным стало уже упоминавшееся письмо А.И. Гучкова М.В. Алексееву. Новые назначения Н.В. Раева на должность обер-прокурора Синода и А.Д. Протопопова на пост министра внутренних дел также оказались крайне непопулярными. Молва приписывала их влиянию Г.Е. Распутина. П.Н. Милюков вспоминал: «Все, что было раньше известно более или менее тесному кругу посвященных, сделалось за это время достоянием широких кругов публики и рядового обывателя. Соответственно поднимался и барометр внутреннего настроения. Оно еще не выразилось в каких-либо драстических формах и не отлилось в определенные политические планы и перспективы. Слово по-прежнему принадлежало Государственной думе и общественным организациям. Но от той и от других уже ждали, с возраставшим нетерпением, нового слова. Предстояло решить, в чем оно должно будет заключаться. Срок для ответа был определенный. Дума должна была собраться и заговорить 1 ноября 1916 г. Было a priori ясно, что тон разговора будет теперь иной, нежели в летней сессии мая-июня».

В этой обстановке и начал готовиться «штурм» власти. Атака на раздираемое противоречиями правительство готовилась с разных сторон: из думских кругов Петрограда, из Ставки, имевшей контакты с общественными организациями, и из двора Марии Федоровны в Киеве.

«М.В. Родзянко предложил Б.В. Штюрмеру уйти в отставку, а Б.В. Штюрмер на него за это рассердился…»

Подготовка ноябрьского штурма власти в Петрограде началась в октябре 1916 г., когда в результате назначения на пост нового министра внутренних дел А.Д. Протопопова, бывшего до того членом Прогрессивного блока и товарищем председателя Государственной думы, изменилась политическая обстановка. В день известия о его назначении близкая к кадетам газета «Речь» написала, что «А.Д. Протопопова считали одним из тех мягких по натуре людей, которые чрезвычайно подвержены чужим влияниям». Таким образом, с самого начала к А.Д. Протопопову думские лидеры испытывали недоверие. В той же газете в статье «Депутаты о назначении А.Д. Протопопова» отмечалось, что известие о его назначении, распространившееся в Таврическом дворце, «поразило депутатов своей неожиданностью».

Росту этого недоверия способствовал и сам вновь назначенный министр внутренних дел, который заявил, что не имеет собственной программы. «Что объединяет А.Д. Протопопова с г. Штюрмером? – задавала вопрос в своей передовице «Речь». – Вот вопрос, с ответом на который можно повременить до приступа нового министра к ожидающей его деятельности. Приступ этот, конечно, не замедлит». Заметим, что в этом месте статьи цензура сделала определенные купюры. С точки зрения должностной дисциплины А.Д. Протопопов был прав, не заявляя о собственной программе, однако с точки зрения логики борьбы Думы против правительства это было непростительной ошибкой. Его бывший однополчанин П.Г. Курлов, ставший ближайшим советником А.Д. Протопопова, заметил ему, что «такая речь в устах министра внутренних дел есть похороны себя по первому разряду».

Несмотря на то, что первоначально министр внутренних дел собирался сконцентрироваться на выработке таких законопроектов, как закон об обществах и собраниях, о печати, о городовом положении, о реформировании земского положения и о волостном земстве, эта серия проектов не была реализована. После встреч А.Д. Протопопова с императрицей Александрой Федоровной, а вскоре и с Николаем II в министерстве стали быстрыми темпами разрабатываться совсем другие проекты.

Прежде всего проект реорганизации полиции, который сводился преимущественно к увеличению штатов, повышению жалованья и пенсий полицейским. Другим главным направлением деятельности министерства стало решение продовольственного вопроса. 22 сентября был опубликован совместный циркуляр А.Д. Протопопова и министра земледелия графа А.А. Бобринского о запрете вывоза зерна из губерний, где оно было выращено. На следующий день были установлены твердые цены на муку вплоть до урожая 1917 г., а 25 сентября – твердые цены на сахар. Эти меры, во многом вынужденные и уже применявшиеся в большинстве воюющих стран, вызвали перебои с поставкой продовольствия в крупные российские города. В Петрограде появились «хвосты» (очереди), повлекшие за собой стихийные выступления рабочих из-за перебоев с поставками продовольствия и его дороговизны.

Продовольственный вопрос попал в центр внимания думской бюджетной комиссии, начавшей свою работу 1 октября. Уже 6 октября кадетская газета «Речь» заявила в своей передовице, что «вопрос продовольствия есть основной вопрос государственного хозяйства».

В конце сентября руководство продовольственным вопросом находилось в руках Министерства земледелия и Особого совещания по продовольствию. Однако с приходом А.Д. Протопопова на эту роль стало претендовать и министерство внутренних дел. Не оставляла своих надежд решить продовольственную проблему и Ставка, недовольная правительством. Становилась очевидной невозможность решения этого вопроса без привлечения общественных организаций и земств. Однако сами общественные организации ясно высказывались в пользу иного, четвертого, варианта – создания министерства общественного доверия из числа собственных членов и депутатов Государственной думы. 6 октября заседание бюджетной комиссии посетил А.Д. Протопопов, заявивший о намерении перевести все продовольственное дело из ведения Министерства земледелия в ведение Министерства внутренних дел. «Неужели правда?» – восклицал по этому поводу заголовок статьи известного кадетского экономиста М. Туган-Барановского в «Речи». «Из строго экономического заседание бюджетной комиссии перешло в политическое», – гласила другая статья. Подобное решение вопроса совершенно не устраивало лидеров Прогрессивного блока, которые боялись не только усугубления ситуации из-за бюрократической чехарды, но и опасались, что ситуация может полностью выйти из-под их контроля. В тот же день фракция земцев-октябристов исключила А.Д. Протопопова из своих рядов.

В дальнейшем всю первую половину октября между двумя министерствами продолжалась заочная баталия, причем боролись они не только между собой, но и за привлечение на свою сторону общественных организаций, прежде всего земств. Даже председатель консервативного собрания московского дворянства князь С.Б. Мещерский заявил 12 октября, что «власть нуждается в содействии всех жителей страны».

В этих условиях возрастала роль Земского союза. В Москве был поднят вопрос о созыве съезда. Однако общественные деятели смогли собраться лишь 25 октября.

Конфликт двух ведомств быстро разрастался. 15 октября прошло заседание Совета министров, на котором гр. П.Н. Игнатьев и гр. А.А. Бобринский высказались против передачи продовольственного вопроса в МВД, обосновав это непопулярностью подобного решения и мощным противодействием Думы. А.Ф. Трепов, А.А. Макаров и Н.Н. Покровский высказались «за» при условии, что А.Д. Протопопов представит программу решения вопроса.

К решению продовольственной проблемы подключалась и Ставка. 14 октября А.Д. Протопопов обратился к военному ведомству с просьбой о выдаче продовольствия с военных складов для нужд населения Москвы и Петрограда. В тот же день состоялось совместное заседание особых совещаний по продовольствию и по обороне. 15 и 16 октября в Ставке прошло совещание интендантов фронтов с участием заведующего сельской продовольственной частью МВД В.В. Ковалевского. 16 октября в Ставку прибывает А.Д. Протопопов, который в течение двух часов беседует с Николаем II, убеждая его передать продовольственный вопрос в ведение МВД. На следующий день императрица напишет Николаю II, что «Друг [то есть Г.Е. Распутин. – Е.П., К.Б.] чрезвычайно им доволен, он очень изменился к лучшему, а потому Он думает, что Протопопову следовало бы взять его [т. е. Г.Е. Распутина. – Е.П., К.Б.] к себе в помощники». В этот же день, 16 октября, произошла встреча начальника штаба Верховного главнокомандующего М.В. Алексеева с председателем Земгора князем Г.Е. Львовым. Скорее всего, на встрече обсуждались два вопроса – о помощи Земгора в снабжении фронта (26 октября будет объявлено о том, что этой организации будет поручено обслуживать нужды Румынского фронта) и о смене правительства (тесно связанный с князем Г.Е. Львовым корреспондент царя А.А. Клопов вскоре подготовит проект рескрипта Николая II М.В. Алексееву с поручением образовать кабинет из государственных и общественных деятелей). Противостояние в решении продовольственного вопроса нарастало. Борьба вступала в решающую стадию.

Тогда же, в середине октября 1916 г., в своем докладе императору М.В. Алексеев остановился на полном недоверии, которое оказывает народ правительству. Он сказал, что «народное негодование обращено на правительство и темные элементы, с которыми оно тесно связано в глазах и сознании народа». Он также обратил внимание императора, что «народная молва не отделяет Имени Императорского Величества от деятельности правительства… Спасать Имя Своего Государя, выделить Его в вероятные кровавые часы нашей истории из среды дряблого правительства – священный долг каждого верноподданного». В своих комментариях к данному документу историк С.В. Куликов отмечает, что «именно Алексеев своим всеподданнейшим докладом об ухудшении внутреннего положения империи по сути дела открыл длинную череду попыток “образумить” царя, исходивших осенью 1916 г. от его приближенных и родственников», хотя, с нашей точки зрения, это было не начало, а лишь преддверие штурма.

В Петрограде 18 октября бюджетная комиссия Государственной думы при участии лидеров крупнейших фракций как представителей особых совещаний не согласилась с переводом продовольственного вопроса в ведение Министерства внутренних дел. Было также решено одобрить введение твердых цен на хлеб и продукты первой необходимости, что наносило удар по положению А.Д. Протопопова, поддерживавшего позиции банков и выступавшего за рыночное решение продовольственного вопроса. На следующий день Прогрессивный блок отверг попытку А.Д. Протопопова примириться со своими бывшими коллегами.

22 октября министр внутренних дел потерпел, как казалось, окончательное поражение и в Совете министров, который семью голосами против шести высказался за сохранение продовольственного вопроса в ведении Министерства земледелия. Правительство выделило дополнительные суммы на организацию поставок продовольствия и топлива в Петроград.

На фоне начавшейся 17 октября в Петрограде волны забастовок и недовольства рабочих продовольственным положением тревоге лидеров левых фракций по этому поводу, а также экономическому и ведомственному вопросу была придана яркая политическая окраска. В печати продовольственные трудности стали связываться с именем Б.В. Штюрмера.

Последняя декада октября характеризовалась пиком политической активности депутатов накануне сессии Думы. Работа бюджетной комиссии, продолжившаяся с 24 октября, отошла на второй план. Главную роль стали играть активно проходившие заседания ЦК политических партий. 22–24 октября прошла конференция кадетской партии, на которой из-за боязни подтолкнуть революцию требование «правительства общественного доверия» было заменено на формулу «пожелания создания правительства из лиц, объединенных общностью близких неотложных задач, опирающихся в своей деятельности на большинство Государственной думы и проводящих ее программу». На конференции были персонифицированы и «темные силы» в лице Б.В. Штюрмера и А.Д. Протопопова. Имена Г.Е. Распутина и Александры Федоровны еще никто не смел предавать огласке. На следующий день после окончания конференции состоялось торжественное заседание Общества английского флага. Председатели общества М.В. Родзянко и посол Великобритании Дж. Бьюкенен пригласили многих депутатов Государственной думы, включая П.Н. Милюкова. В Петрограде считали, что лидер кадетов заранее обсудил свое выступление в Думе с английским послом.

Бюро Прогрессивного блока с 20 по 31 октября также провело пять заседаний, составляя и редактируя свою Декларацию. К 27 октября в основном был согласован текст заявления, а 29 октября – и тактика Прогрессивного блока, решившего не приступать к работе над бюджетом, пока на первом заседании не будут выслушаны по политическому вопросу все фракции Думы. В этих выступлениях предполагалось потребовать создания министерства доверия и устранения влияния «темных сил» на императора.

Подготовительная деятельность депутатов была поддержана на съезде председателей губернских и земских управ, принявших 25 октября в Москве резолюцию с требованием министерства общественного доверия.

Правительство, казалось, отступало. Заболевший 24 октября Б.В. Штюрмер сообщил газетам, что заявления от правительства на сессии Думы не будет и что если он и будет выступать, то лишь с комментариями о бюджете Министерства иностранных дел. Однако текст будущей Декларации Прогрессивного блока через депутата П.Н. Крупенского попал в правительство. Совет министров, собравшийся по этому поводу, через министра народного просвещения графа П.Н. Игнатьева известил думских деятелей в лице М.В. Родзянко, что если из Декларации не будет вычеркнуто слово «измена», то Дума будет распущена. Это произошло 30 октября. На следующий день, за сутки до открытия Думы, ее председатель прибыл по просьбе заболевшего Б.В. Штюрмера к нему на квартиру для переговоров. М.В. Родзянко не только отказался что-либо менять в Декларации, но и в подтверждение собственной правоты предъявил премьеру созвучную с Декларацией блока резолюцию съезда председателей земских губернских управ. Переговоры окончились тем, что М.В. Родзянко предложил Б.В. Штюрмеру уйти в отставку, а Б.В. Штюрмер на него за это… рассердился!

В последние часы накануне открытия Думы решался не только вопрос о формулировках деклараций, но и продовольственный вопрос. Несмотря на принятое неделей ранее решение, 27 октября Министерство внутренних дел и Министерство земледелия нашли новую, более компромиссную формулу разделения полномочий при решении продовольственного вопроса: заведующий сельской продовольственной частью МВД В.В. Ковалевский становился товарищем Особого совещания по продовольствию. Пересмотр распределения полномочий продолжился и на следующий день.

30 октября по настоянию Г.Е. Распутина после приемов Александрой Федоровной в Царском Селе Б.В. Штюрмера, а затем и А.Ф. Протопопова императрица направила Николаю II письмо с требованием передачи продовольственного вопроса в руки Министерства внутренних дел. 31 октября в половине седьмого вечера, то есть меньше чем за сутки до открытия Думы, Николай II подписал в Ставке соответствующее распоряжение. Тем не менее его супруга собственной волей не дала ему ход.

31 октября советник А.Д. Протопопова П.Г. Курлов после беседы с начальником Петроградского гарнизона предупредил своего шефа, что если в ответ на протесты против такого решения Дума будет распущена и возникнут беспорядки, то он не уверен, можно ли их будет подавить. На совещании в министерстве, состоявшемся в тот же день, П.Г. Курлова поддержали товарищи министра, в том числе начальник департамента общих дел князь В.М. Волконский. В конце концов А.Д. Протопопов не решился взять на себя ответственность за решение продовольственного вопроса, отказавшись от главной составной части своей программы. Срочно встретившись с императрицей, он заставил ее отложить объявление уже принятого решения и информировать об этом царя. Впрочем, кроме отказа императрица передавала царю также просьбу Г.Е. Распутина освободить обвиненного в предательстве бывшего военного министра В.А. Сухомлинова и бумаги о недобросовестности М.В. Алексеева.

Таким образом, все стороны отступили перед решающим сражением. Однако давление на императорскую чету планировалось оказать не только со стороны Думы.

«Вы, великие князья, прежде всего должны говорить с Государем, ибо вас это больше всего касается…»

В последних числах октября, когда требования думских депутатов резко политизировались и из обсуждения бюджета переросли в подготовку требований политического характера к правительству, а также после встречи в Ставке М.В. Алексеева с князем Г.Е. Львовым возникает мысль о дополнении думского давления на правительство личным давлением на императорскую семью в Ставке и Царском Селе. Для этой цели М.В. Алексеев и князь Г.Е. Львов решили использовать тех, чье недовольство существующим положением было известно и уже высказывалось прежде. Это были давний корреспондент царя А.А. Клопов и великий князь Николай Михайлович.

После визита 16 октября в Ставку князь Г.Е. Львов восстановил связь с А.А. Клоповым. Этот 75-летний чиновник, находившийся на тот момент в Петрограде, за неделю успел посетить великих князей в Крыму, а 24 октября уже направил телеграмму Г.Е. Львову из Киева. Из своих бумаг А.А. Клопов извлек записку, написанную еще 7 марта 1916 г., в которой высказывалась мысль о создании ответственного министерства, возглавить которое должен был князь Г.Е. Львов. На тот же пост рекомендовался и министр просвещения граф П.Н. Игнатьев. Авторство данной записки долгое время было спорным вопросом. Но благодаря недавно проведенным исследованиям Б.М. Витенберга, можно утверждать, что автором записки был Я.В. Глинка (начальник канцелярии Государственной думы), который, однако, скрыл факт ее написания от своего патрона – М.В. Родзянко. Дело в том, что Я.В. Глинка являлся сторонником ответственного перед Думой кабинета, в то время как М.В. Родзянко предпочитал добиваться «создания объединенного правительства из лиц, пользующихся доверием страны». К тому же эта акция проводилась в интересах князя Г.Е. Львова. Однако по неизвестным причинам от замысла послать записку императору в марте 1916 г. авторы отказались. А 26 октября эту же записку прочитал великий князь Николай Михайлович и вычеркнул из нее имя графа П.Н. Игнатьева, сопроводив свое решение замечанием: «Не надо портить положение графа Игнатьева». Николай Михайлович, хорошо зная характер Николая II, считал, что ему нельзя навязывать конкретных лиц. Кроме того, он не считал П.Н. Игнатьева подходящей кандидатурой на главный пост в правительстве, поскольку спустя лишь неделю упоминает в качестве претендентов на него только А.Ф. Трепова, А.В. Кривошеина и И.Г. Григоровича. В целом Николай Михайлович одобрил записку, оставив в ее конце следующую пометку: «В общем хорошо, ясно и тепло. Да благословит Вас Господь! Н.М. 26.10. 1916 г.». Скорее всего, Николай Михайлович просматривал записку в Киеве, где находился в конце октября. Примечательно, что 26 октября местные газеты сообщили о приезде в Киев Я.В. Глинки.

28 октября в Киев на свидание с матерью, вдовствующей императрицей Марией Федоровной, прибыл Николай II, пробыл в городе два дня, к этому времени в городе из лиц императорской фамилии находились лишь великие князья Павел Александрович, Александр Михайлович и великие княгини Ольга Александровна и Мария Павловна (младшая). Свитские генералы Б.М. Петрово-Соловово и А.Н. Граббе сообщали протопресвитеру русской армии и флота отцу Георгию Шавельскому, что в этот приезд между Марией Федоровной и императором состоялся разговор, в котором вдовствующая императрица много говорила с сыном о «внутреннем положении государства». Однако они достоверно не знали о содержании разговора. Кроме того, с Николаем II говорил о необходимости удаления Г.Е. Распутина и один из ближайших друзей Марии Федоровны 78-летний принц А.П. Ольденбургский, который при этом даже расплакался и вызвал слезы у Николая II. В дневнике вдовствующей императрицы имеются сведения об этом визите, в ходе которого она лишь один раз встречалась с сыном наедине. «За обедом был только Ники, беседовали обо всем понемножку. В 10 часов вечера он уехал. Два таких счастливых дня осталось позади».

Возможно, что аудиенции в Киеве добивался и А.А. Клопов, которому в этом было отказано. М.В. Алексеев первоначально планировал организацию его встречи с Николаем II в Ставке, чтобы вручить ему проект рескрипта о назначении самого начальника штаба главой Совета министров. Из-за совпадения некоторых формулировок рескрипта с резолюцией кадетской конференции, принятой 24 октября, историк В.С. Дякин полагал, это «не только позволяет датировать проект временем не раньше этого дня, но и наводит на мысль о согласовании текста с кадетскими лидерами». С нашей точки зрения, данный рескрипт составлялся по меньшей мере после 26 октября, когда великий князь Николай Михайлович отверг кандидатуру графа П.Н. Игнатьева в качестве претендента на пост премьера. Наиболее вероятно его составление между 29 и 31 октября в пику Александре Федоровне, поскольку именно в эти дни в правительстве вновь начал обсуждаться вопрос о назначении «диктатором тыла» А.Д. Протопопова. Однако М.В. Алексеев неожиданно заболел. Поэтому вместо этого в Киеве Николай II получил письмо от Николая Михайловича с просьбой принять его в Ставке 1 ноября.

Дата разговора была согласована, но вряд ли идеи, которые должны были быть изложены в ходе предстоящей встречи, были навязаны великому князю извне. Его мысли касались пагубного влияния Г.Е. Распутина и императрицы, а не ответственного министерства, что было характерно для великокняжеских кругов. Эти идеи он высказывал вдовствующей императрице Марии Федоровне еще 13 августа. Его целью было довести свои мысли до сведения Николая, а после его отказа – до сведения всех. «Я пробил брешь, и другие продолжили штурм, который завершился вчера в Думе», – писал он 20 ноября. В предшествующий день в Думе выступал В.М. Пуришкевич с антираспутинской речью. Может быть, поскольку все мысли были давно обдуманы, великий князь Николай Михайлович не стал направлять Николаю II письмо, как это предполагалось первоначально, а решил все высказать при личной встрече.

Что касается А.А. Клопова, то к 31 октября он уже вернулся в Петроград, откуда отправил письмо с просьбой об аудиенции не царю, а императрице Александре Федоровне, находившейся в Царском Селе.

Таким образом, несмотря на некоторые изменения планов (болезнь М.В. Алексеева; аудиенция А.А. Клопова не у царя, а у императрицы; не письмо, а личная встреча великого князя Николая Михайловича с императором) давление на правительство и императорскую чету должно было быть оказано сразу с трех сторон: в Думе, Ставке, в Царском Селе. Начало штурма власти было назначено на 1 ноября.

30 октября Николай II вернулся в Ставку из Киева. В тот вечер на обеде у императора присутствовали великие князья Георгий и Сергей Михайловичи, Дмитрий Павлович, а также отец Георгий Шавельский. О политике речи не заходило. Ничто в тот вечер не напоминало в Ставке о предстоящем открытии Думы и нараставшем политическом кризисе.

В тот день в Ставку из поездки по Кавказу вернулся протопресвитер русской армии и флота отец Георгий Шавельский. Во время этой поездки, состоявшейся с благословения царя и царицы, он с 11 по 12 и с 21 по 24 октября был в Тифлисе, где проживал в доме великого князя Николая Николаевича. Вскоре после первого посещения Николая Николаевича Г. Шавельским, а именно 17 октября, великий князь обратился к Николаю II с просьбой разрешить ему приехать в Ставку 7 ноября 1916 г. с докладом о делах на Кавказском фронте за первый год его командования, а также с вопросом о необходимости отмены приказа о призыве мусульман в армию или на обязательные работы. В своем письме великий князь Николай Николаевич настаивал на личной встрече и на том, что только Николай II «один» может «понять и помочь делу».

Возможно, что великий князь собирался говорить лишь о военных делах. Однако на обратном пути отец Георгий Шавельский, находившийся в дружеских отношениях с Николаем Николаевичем, часами беседовал с ним «о Ставке и Царском Селе, о все усиливающемся вмешательстве Императрицы в государственные дела, продолжающейся распутинщине и о становящихся все более грозными всеобщем возбуждении и недовольстве». По словам священника, великий князь предвидел возможные последствия комбинации таких неурядиц, но «плана предупреждения надвигающегося несчастья» у него не было. Учитывая состоявшиеся друг за другом, 6 и 7 ноября, беседы и Г. Шавельского и великого князя Николая Николаевича с императором, обоснованной представляется мысль о том, что они взаимно повлияли друг на друга в решении говорить с императором. Более того, в марте 1917 г. Николай Николаевич сообщил, что Г. Шавельский и он сам беседовали с царем на одну и ту же тему.

После визита к бывшему главнокомандующему великому князю Николаю Николаевичу Г. Шавельский встречался 30 октября и с М.В. Алексеевым, который известил его о том, что собирается уходить со службы. «Государством же правит безумная женщина, а около нее клубок грязных червей: Распутин, Вырубова, Раев, Питирим… а дряхлое, дряблое, неразумное и нечестное правительство ведет Россию к погибели», – таковыми были ответные слова М.В. Алексеева. Кроме того, он сказал протопресвитеру, что все это он высказал императору еще в середине октября, о чем уже упоминалось выше.

В тот же день после обеда великий князь Георгий Михайлович пригласил Г. Шавельского для беседы, которая состоялась на следующий день утром. Разговор о внутреннем положении начал великий князь, но его интересовало, что по этому поводу думает его собеседник. Г. Шавельский обстоятельно обрисовал ему положение в армии, и особенно в гвардии, а также настроения народа. Причем протопресвитер заметил, что «если в армии более говорят о Распутине и более всего недовольны его влиянием, то в обществе кипит готовое прорваться наружу возмущение против правительства, составленного почти всецело из бездарных ставленников Распутина». Далее он заметил, что если не изменится положение дел, то скоро на государя обрушится народный гнев. Оба говорили о ненависти по отношению к императрице, которая присутствует в обществе. И несмотря на то что инициатором разговора выступил великий князь, Г. Шавельский сумел перехватить инициативу и даже стал призывать великого князя говорить с государем: «Вы, великие князья, прежде всего должны говорить Государю об этом, ибо вас это больше всего касается». В завершение разговора они обсудили даже вопрос, кого назначить председателем Совета министров. Великий князь Георгий Михайлович предложил В.Н. Коковцова.

Данный эпизод демонстрирует растерянность и нерешительность великих князей, которые, с одной стороны, ощущали серьезность положения, а с другой – боялись потерять расположение в глазах царя. Предложение великим князем на пост премьера В.Н. Коковцова свидетельствует об отсутствии у великого князя Георгия Михайловича не только какой-либо политической программы, но и ясного понимания требований политических сил в Государственной думе и в обществе.

Великие князья, находившиеся в Ставке, совещались между собой, обсуждая внутреннее положение в стране. Данный факт подтверждается записью в дневнике В.М. Пуришкевича, который описывает свой визит к императору 3 ноября. В этот день перед обедом «блестящая, шумливая тола великих князей и генералов» уговаривала его вести разговор о Штюрмере и «пагубной роли Распутина», обратить внимание «на разлагающее влияние того и другого на страну». Особо настаивал на этом великий князь Георгий Михайлович: «Скажите ему, что Штюрмер губит Россию». Помимо Георгия Михайловича на обеде в этот день присутствовали великие князья Сергей Михайлович и Кирилл Владимирович. Очевидно, многие из них стремились, но не решались говорить с императором об устранении влияния императрицы и Г.Е. Распутина на политическую жизнь России, используя для этой цели посещавших Николая II лиц.

Подготовка давления на правительство и императорскую чету проходила параллельно в Петрограде, Ставке и Киеве. В Петрограде после назначения на пост министра внутренних дел бывшего члена Прогрессивного блока А.Д. Протопопова в процессе обсуждения продовольственного вопроса снова обострились противоречия между Думой и правительством. В условиях начавшегося продовольственного кризиса это спровоцировало политический кризис. Думские деятели, в частности партии, принадлежавшие к Прогрессивному блоку, стали вести подготовку к оказанию влияния на правительство с целью создания ответственного министерства. Некоторые члены Думы начали поиски внепарламентских путей оказания такого влияния.

Аналогичным способом стали действовать и общественные силы, в частности председатель Земгора князь Г.Е. Львов, согласовавший с начальником штаба верховного главнокомандующего М.В. Алексеевым возможность привлечения к оказанию давления на императора А.А. Клопова при поддержке великого князя Николая Михайловича и Я.В. Глинки, начальника канцелярии председателя Государственной думы.

Взаимно повлияли друг на друга протопресвитер русской армии и флота Г. Шавельский и великий князь Николай Николаевич, сформировав будущий политический характер их бесед с Николаем II.

Великие князья начали действовать и самостоятельно: вдовствующая императрица Мария Федоровна в конце октября в Киеве говорила о внутреннем положении в стране с Николаем II. Здесь же он получил письмо от великого князя Николая Михайловича с просьбой принять его в Ставке 1 ноября. Наступал решающий момент.

«Я

все

высказал,

все

раскрыл…»

Первым великим князем, отважившимся на разговор с императором об ограничении влияния императрицы, был Николай Михайлович. Он прибыл в Ставку днем 1 ноября 1916 г. из Киева, где встречался с матерью Николая II, вдовствующей императрицей Марией Федоровной, и его двумя сестрами, Ольгой и Ксенией. Великий князь говорил с ними о причастности Александры Федоровны и Г.Е. Распутина к решению государственных дел. Вероятно, уже к тому времени у него созрело решение написать об этом письмо императору, и в Киеве он хотел посоветоваться о его содержании с вдовствующей императрицей Марией Федоровной. Однако эта встреча изменила его решение. Согласно воспоминаниям В.В. Шульгина, именно этот разговор окончательно повлиял на решение Николая Михайловича все высказать Николаю II лично. Написанное после этого письмо императору было также представлено великим князем на одобрение Марии Федоровне, через князя Г.Д. Шервашидзе. Послание Николая Михайловича вдовствующая императрица поддержала, хотя, возможно, уже после беседы великого князя с Николаем II. Более того, князь Г.Д. Шервашидзе вернул экземпляр письма обратно адресату, опасаясь оставить компрометирующую бумагу в архиве императрицы. Таким образом, несмотря на самостоятельность политических воззрений Николая Михайловича, он вряд ли бы решился на личный разговор с императором без одобрения Марии Федоровны.

В Киеве великий князь Николай Михайлович встречался также со своим братом Александром Михайловичем, с которым они договорились, что во время визита в Ставку Николай Михайлович будет просить у императора единовременную денежную помощь в 1 млн 120 тыс. рублей для супруги Александра Михайловича и сестры Николая II великой княгини Ксении Александровны. Возможно, что этот вопрос был поднят самой Ксенией Александровной перед великим князем в Крыму, где они встречались в начале октября, но обещание Николаем Михайловичем было дано именно брату.

1 ноября на завтраке в Ставке вместе с императором присутствовали великие князья Георгий и Сергей Михайловичи, а также князь Игорь Константинович. Великий князь Дмитрий Павлович, которому через полтора месяца суждено было стать участником убийства Г.Е. Распутина, уже отбыл, так как ему надо было сделать «операцию щеки (изнутри!)». К полудню отбыл и Георгий Михайлович, который вскоре прислал Николаю II письмо о положении дел в армии. Была ли у Георгия Михайловича в этот день встреча с Николаем Михайловичем, установить трудно. Сам великий князь Николай Михайлович встречался с Николаем II трижды: на обеде, после него и после вечернего посещения кинематографа.

Решающая двухчасовая беседа проходила между 9 и 11 часами вечера. Сам Николай II в телеграмме, отправленной в Царское Село после 11 вечера 1 ноября 1916 г., писал, что он был «очень занят» после кинематографа, а на следующий день сообщил жене, что имел «вечером» «длинный разговор» с Николаем Михайловичем. Во время беседы Николаю II было передано письмо, написанное Николаем Михайловичем еще в Киеве.

Беседа велась без свидетелей, о ее содержании у нас имеются лишь сведения, представленные ее непосредственными участниками. Они содержатся, во-первых, в письмах великого князя Николая Михайловича к вдовствующей императрице Марии Федоровне от 5 ноября и французскому историку Ф. Массону от 20 ноября; во-вторых, в переписке Николая II и Александры Федоровны; в-третьих, в интервью, которое было дано великим князем газете «Русское слово» 7 марта 1917 г. О беседе имеются сведения в «Дневнике» В.М. Пуришкевича и в воспоминаниях В.В. Шульгина, написанных в 1920 г.

Вышеназванные источники во многом схожи в описаниях беседы дяди – великого князя и его племянника-императора. Главное различие состоит в том, говорил ли великий князь Николай Михайлович об устранении влияния императрицы Александры Федоровны и Г.Е. Распутина Николаю II лично или он побоялся высказать это в разговоре и лишь передал императору письмо, в котором об этом было написано, а тот, в свою очередь, не читая письма, отослал его в Царское Село своей супруге.

Источники, исходящие от великого князя Николая Михайловича, подтверждают первую версию. В письме вдовствующей императрице Марии Федоровне, написанном им еще под впечатлением встречи с императором, он сообщает, что Николай II позволил «высказать Ему все (подчеркнуто в тексте оригинала. – Е.П., К.Б.)». Та же фраза – «я все высказал, все раскрыл» – звучит и в письме к Ф. Массону. Наконец, 5 ноября в разговоре с депутатами Думы В.В. Шульгиным и Н.Н. Львовым Николай Михайлович вспоминал, что он просил разрешения прочесть вслух письмо, которое он написал, чтобы в его речи, которую он приготовил для Николая II, было «больше определенности». Письмо было прочитано, и император, выслушав его, сказал: «Странно, я только что вернулся из Киева… Никогда, кажется, меня не принимали, как в этот раз». На это великий князь ответил: «Это, может быть, было потому, что Вы были Одни с Наследником… Императрицы не было…». Депутату Государственной думы и будущему участнику убийства Г.Е. Распутина В.М. Пуришкевичу великий князь рассказал о «докладе» императору, в котором он «ярко и выпукло, но как бы между прочим, указал на весь ужас современных общественных настроений России, с которыми хорошо знаком, – настроений, являющихся следствием распутинского над Россией “радения” и вмешательства во все дела чужой народу и России царской жены». Наконец, согласно статье, опубликованной в газете «Русское слово» 7 марта 1917 г., Николай Михайлович напоследок сказал царю: «Здесь у тебя казаки и много места в саду. Можешь приказать меня убить и закопать. Никто не узнает». В вышеупомянутом письме Ф. Массону Николай Михайлович писал, что «после [беседы. – Е.П., К.Б.] Его Величество удостоил меня троекратного нежного поцелуя».

В отличие от великого князя, Николай II утверждал в письме к императрице от 5 ноября, что Николай Михайлович остановился только на «историях со шпионами, фабриках, рабочих, беспорядках, министрах и общем внутреннем положении». Николай II горячо убеждал свою супругу в том, что великий князь ее имени в разговоре не упоминал и что даже «не хотел давать… своих писем, – я их просто взял у него, и он их отдал довольно неохотно». Однако в любом случае несомненно, что беседа с великим князем Николаем Михайловичем довольно сильно задела мысли и чувства Николая II. Практически впервые за год он не пишет супруге о содержании разговора сразу, отделываясь туманной фразой «был очень занят». На следующий день он не отослал жене ни одного письма, что бывало с ним лишь в исключительных случаях, отправив ей лишь телеграмму, в которой в том числе сообщил о разговоре с Николаем Михайловичем. Возможно, тот факт, что Николай Михайлович не отважился на высказывания против Александры Федоровны в личном разговоре, подтверждает то, что Николай II отослал письмо супруге, не сопроводив его никакими комментариями или оценками. Вряд ли бы он решился на такой поступок, зная о его содержании. С другой стороны, он подобным образом мог дать императрице понять об общественных настроениях и необходимости отдаления Г.Е. Распутина. Таким образом, говорил ли Николай Михайлович императору об отстранении его жены и зачитывал ли ему текст письма, остается спорным вопросом.

Между тем содержание письма носит гораздо более решительный тон, чем изложенные выше известия о содержании беседы. Недаром Николай Михайлович считал, что лучше пишет, чем говорит. Как и в других его письмах, в послании великого князя от 1 ноября нет обращения. Он сомневается в информированности Николая II о реальном положении дел, а затем высказывает свою точку зрения. Она заключалась в том, что в условиях, когда способ выбора министров стал известен всем и каждому, «так дальше управлять Россией немыслимо». В письме не упоминается имя Г.Е. Распутина: великий князь смирился с тем, что Николай II не властен отстранить его. Но Николай Михайлович призывает своего племянника оградить себя от «постоянных, систематических вмешательств любимой супруги». Такое заявление императору делалось впервые. «Все последующее, – утверждал великий князь, – быстро наладится само собой». В перспективе Николай Михайлович предлагал даровать желанную ответственность министров «без напора извне». В послании он также предупреждал императора, что тот находится «накануне эры новых волнений, скажу больше – накануне эры покушений». Через полтора месяца, после убийства Г.Е. Распутина, смутные предчувствия Николая Михайловича будут выглядеть как пророческие предсказания, и Николай II будет считать его вдохновителем убийства «старца». Удивительно и другое: ради надежды и упования на спасение Николая II, престола и дорогой родины «от самых тяжких и непоправимых последствий» Николай Михайлович предлагает всего-навсего ограничить влияние Александры Федоровны на императора, не осознавая, что в коренной модернизации нуждалась вся система монархии и устранение одного элемента или одного человека не решило бы проблемы.

Для самого Николая Михайловича было важно, чтобы император поверил ему. Этот вывод подтверждает контент-анализ письма, который показывает, что великий князь Николай Михайлович призывает Николая II, во-первых, верить самому себе; во-вторых, не верить другим (поскольку их сведения – подтасовка); и, в-третьих, верить ему, Николаю Михайловичу, который по его собственным словам, полагал, что Николай II боролся с вышеназванными подтасовками.

На следующий день после беседы и передачи письма Николай Михайлович отбыл в Петроград. Непосредственных итогов встречи и вручения письма не было, да он их и не добивался: его целью было развеять благодушие Николая II по поводу политической ситуации.

Наиболее бурно на этот визит отреагировала императрица Александра Федоровна. Получив высланное ее супругом письмо великого князя, она 4 ноября написала гневный ответ Николаю II. Возмущение по поводу письма Николая Михайловича уже было выражено в первых строках послания Александры Федоровны. Царица определила его письмо как государственную измену и высказала недоумение, почему ее супруг во время разговора не остановил великого князя и не пригрозил ему ссылкой в Сибирь. Хотя данное послание не было такой уж неожиданностью для императрицы, так как она упоминает, что великий князь всегда ненавидел ее и дурно отзывался о ней все эти 22 года в клубе [аристократический Яхт-клуб. – Е.П., К.Б.]. Она характеризует поступок Николая Михайловича как мерзость и предательство еще и потому, что он в такой момент (имеется в виду во время войны) «прячется за спиной твоей мама [вдовствующей императрицы Марии Федоровны. – Е.П., К.Б.] и сестер [великих княгинь Ксении и Ольги Александровны. – Е.П., К.Б.]». Императрица определила Николая Михайловича как «воплощение всего злого» и констатировала, что «он и Николаша [великий князь Николай Николаевич. – Е.П., К.Б.] – величайшие мои враги в семье, если не считать черных женщин [великих княгинь Анастасии и Милицы Николаевен. – Е.П., К.Б.] и Сергея [великий князь Сергей Михайлович. – Е.П., К.Б.]». В своем письме Александра Федоровна еще несколько раз обращается к характеристике личности Николая Михайловича, отмечая: «Я чувствовала, что Николай не к добру поехал в Ставку, – скверный он человек, внук еврея!» Далее следует оценка послания Николая Михайловича Г.Е. Распутиным, который сказал: «Не проглянуло нигде милости божией, ни в одной черте письма, а одно зло – как брат Милюкова, как все братья зла…» В заключение мистически настроенная царица пишет, что накануне видела во сне, будто бы ей отрезали руку, но при этом она не испытывала никакой боли, а после этого получила письмо Николая Михайловича.

«Говорили?» – «Все сказал». – «Молодец!»

1 ноября в Думе была зачитана декларация Прогрессивного блока. Лидер кадетов П.Н. Милюков в своей речи затронул вопрос о предательской роли императрицы Александры Федоровны. В тот же день великий князь Николай Михайлович встретился в Ставке с Николаем II. Данная беседа осталась без видимого результата. В свою очередь, А.А. Клопов не сумел вручить Александре Федоровне рескрипт, поскольку в аудиенции ему было отказано.

Зато аудиенции добилась княгиня З.Н. Юсупова: «Когда княгиня лишь сказала императрице, что ей необходимо с ней переговорить, лицо царицы покрылось пятнами и она отвечала: “Я не вмешиваюсь в ваши частные дела, прошу и вас не вмешиваться в мои частные дела”. Княгиня З.Н. Юсупова ответила: “Дела русской императрицы касаются всей России, они не могут быть частными”. Смелость и искренность княгини пробили лед. Царица смягчилась, плакала, продержала ее около себя два часа и, прощаясь, обещала, что Г.Е. Распутин в Крым не поедет».

После того как стало ясно, что первоноябрьский «штурм» не привел к достижению целей, которые ставили перед собой думские лидеры (смещение Б.В. Штюрмера с поста премьера, а главное, формирование ответственного правительства) и великий князь Николай Михайлович (удаление Г.Е. Распутина и отстранение от дел императрицы), у заинтересованных лиц появились мысли о необходимости продолжения «штурма». Для этой цели использовались все, кто либо направлялся на личную встречу с императором, либо имел возможность написать ему письмо и оказать на него какое-либо влияние. Эти встречи готовились как в Ставке, так и в Петрограде.

Деятельность великокняжеской оппозиции в Ставке продолжилась с визитом члена Государственной думы В.М. Пуришкевича, который встречался с Николаем II 3 ноября. Выше уже было описано, как великие князья Георгий и Сергей Михайловичи, а также Кирилл Владимирович привлекли его на свою сторону непосредственно перед началом беседы с императором, хотя до приезда в Ставку он не намеревался выходить за рамки своего сообщения. В.М. Пуришкевич считался подходящим лицом для оказания влияния на императора. Несмотря на то что его доклад Николаю II был «далек от событий внутренней жизни России и от политики», все же он сказал «ему в Ставке… горькую истину… осветил ту правду, которая от него скрывалась, но которую видела и видит вся скорбная Россия». Обращение В.М. Пуришкевича было по своему характеру антираспутинским и не затрагивало вопросов министерства общественного доверия, что делало его требования схожими с основными требованиями великих князей. Как и выступление великого князя Николая Михайловича, эта беседа не имела видимых последствий, хотя позже дала ему право выступить со схожими заявлениями с трибуны Государственной думы.

Еще одним лицом, прибывшим на этот раз из Петрограда и дважды встречавшимся 4 ноября с Николаем II, стал начальник Главного артиллерийского управления генерал-лейтенант А.А. Маниковский. Первая встреча проходила наедине, а при второй присутствовал великий князь Сергей Михайлович, являвшийся генерал-инспектором артиллерии русской армии. На следующий день Николай II сообщил об этом своей супруге, заметив, что полиция ничего не делает для предотвращения забастовок и распространения пропаганды среди рабочих и что «министры, как всегда, очень слабы – вот и результат». Таким образом, были высказаны обвинения в адрес полиции, а фактически и министра внутренних дел А.Д. Протопопова. Об участии во встречах великого князя Сергея Михайловича, который был охарактеризован Александрой Федоровной как один из главных ее врагов, Николай II даже не упомянул, хотя, несомненно, великий князь влиял на содержание беседы.

В это время Петроград был полон разговоров о событиях, произошедших в Государственной думе. В основном все обсуждали и пересказывали речи В.В. Шульгина и П.Н. Милюкова, а также, как обычно, жили в атмосфере сплетен и слухов, на этот раз принявших опасный политический характер. Об этом свидетельствует Г. Шавельский, который оказался в эти дни в Петрограде по делам, связанным с заседаниями новой сессии Св. Синода. Невольно для себя он стал играть роль связующего звена между Петроградом и Ставкой. К нему «потянулись государственные и общественные деятели», в большей степени подгоняемые не долгом вежливости, а той обстановкой, которая царила в городе. Причем «одни из них хотели узнать, что делается в Ставке, что думает, что хочет предпринять Государь. Другие – считая, что я могу раскрыть глаза Государю, убедить его и тем спасти положение».

Первым к Г. Шавельскому обратился начальник штаба корпуса жандармов генерал В.П. Никольский, который назвал А.Д. Протопопова «психически ненормальным человеком», а Б.В. Штюрмера – «послушным клевретом Распутина». Однако никаких мер он не предложил. Более в этом преуспел товарищ министра внутренних дел князь В.М. Волконский. 5 ноября в 5 часов вечера, когда Г. Шавельский уже собирался покинуть Петроград и отправиться обратно в Ставку, к нему прибыл гвардейский капитан Н., состоявший при князе В.М. Волконском. Г. Шавельский сам заехал к князю в министерство, так как спешил на вокзал, с которого должен был отправиться в Могилев. В разговоре товарищ министра внутренних дел охарактеризовал положение как «катастрофическое»: «в Государственной думе единодушная оппозиция и ненависть к правительству, в обществе недовольство и возмущение, в народе брожение, а в правительстве – безумие. Более всего беспокоил Волконского министр внутренних дел Протопопов». Он даже пытался убедить Г. Шавельского, что министр сошел с ума и во всем зависит от Г.Е. Распутина.

Несомненно, что князь В.М. Волконский преследовал и корыстные цели. Будучи товарищем при четырех министрах внутренних дел и занимая очень прочные позиции в этом департаменте, он был не прочь занять кресло министра, и решил использовать для этого все возможные способы, в том числе усложнившуюся внутриполитическую ситуацию, а также визит в Петроград человека, который вскоре будет в Ставке близок к императору. Более того, для усиления эффекта своей встречи с протопресвитером за пять минут до отхода поезда тот же гвардейский капитан явился в купе вагона и вручил Г. Шавельскому пакет от князя, в котором были расшифрованные стенограммы речей Шульгина, Милюкова и других думских ораторов.

Разговор между протопресвитером русской армии отцом Георгием Шавельским и Николаем II состоялся 6 ноября в 19 часов 20 минут, то есть вечером того же дня, когда священник вернулся из Петрограда в Ставку.

Идея о беседе с императором созрела у Г. Шавельского под влиянием нескольких факторов. Во-первых, существенную роль сыграла встреча протопресвитера с великим князем Николаем Николаевичем в октябре 1916 г., о которой было написано выше. В пользу этого говорит тот факт, что беседа происходила накануне приезда Николая Николаевича в Ставку. Во-вторых, несомненно, решающее влияние оказали петроградские встречи с В.П. Никольским и В.М. Волконским. Так, во время беседы с Николаем II, говоря о лицах, нежелательных в правительстве, он использовал именно их аргументацию.

Несомненно, великий князь Сергей Михайлович также был в курсе содержания данной беседы. Ведь именно с ним сразу после аудиенции состоялся разговор, в котором протопресвитер и великий князь прекрасно поняли друг друга без лишних слов: «Говорили?» – «Все сказал». – «Молодец!».

Согласно воспоминаниям Г. Шавельского, основное содержание разговора выглядело следующим образом. Вначале он сказал, что во время его визита в Петроград виделся со многими государственными и общественными деятелями, поэтому первая часть разговора касалась преимущественно петроградских событий последних дней, и в первую очередь событий в Думе. «Изволите ли прочитывать думские отчеты?…Вы знаете, что в Думе открыто назвали председателя Совета министров вором, изменником и выгнали его вон». Затем, видя, что император прохладно реагирует на его слова, Г. Шавельский решил довести до сведения царя идею князя В.М. Волконского о ненормальности министра внутренних дел А.Д. Протопопова. «Его ближайшие сотрудники с ужасом уверяют, что он сумасшедший». Император не спешил соглашаться с ним.

Когда «заказ» В.М. Волконского был выполнен, протопресвитер стал говорить от себя лично, и тут он обвинил обер-прокурора Н.П. Раева и митрополита петроградского Питирима. В конце разговора, когда выяснилось полное несогласие императора с точкой зрения Г. Шавельского, он рискнул сказать, что «в гвардии идут серьезные разговоры о государственном перевороте, даже о смене династии». А в завершение беседы не побоялся назвать имена тех, кто в большей степени способствовал формированию у него данных взглядов – князя В.М. Волконского и генерала В.П. Никольского.

Николай II выглядел после разговора озабоченным, но в своих письмах императрице Александре Федоровне он об этой встрече практически ничего не сообщил, вероятно, не желая ее беспокоить. Лишь 10 ноября император напишет ей, что А.Д. Протопопов «перескакивает с одной мысли на другую и не может решиться держаться определенного мнения. Я это с самого начала заметил. Говорят, что несколько лет тому назад он был не вполне нормален после известной болезни (когда он обращался к Бадмаеву). Рискованно оставлять в руках такого человека мин. внут. дел в такие времена!». Таким образом, Николай II все-таки отчасти поверил намекам Г. Шавельского. Необходимо заметить, что неделей позже М.В. Родзянко на встрече с Николаем II также станет уверять его в сумасшествии министра внутренних дел. Этот преднамеренный и общий для либеральных оппозиционных кругов Петрограда слух заденет даже императрицу Александру Федоровну, которой о том же самом говорил А.Ф. Трепов и которая, сама засомневавшись, 12 ноября напишет царю: «Не сменяй Прот. [т. е. А.Д. Протопопова – Е.П., К.Б.] Вчера я имела продолжительную беседу с ним – он совершенно здоров, конечно».

Подробно о беседе с Г. Шавельским Николай II расскажет императрице лишь уже после ее приезда в Ставку 13 ноября, на что она, согласно воспоминаниям самого протопресвитера, возмутилась, что царь его все-таки выслушал. Николай II заметил в ответ, что Г. Шавельский «рясу носит, а говорит такие дерзости». Других прямых последствий беседа протопресвитера с императором не имела.

На следующий день, 7 ноября, с Кавказа в Ставку прибыли великие князья Николай и Петр Николаевичи. Об этом визите великий князь Николай Николаевич просил еще в письме от 17 октября. Поэтому, когда Николай II дал свое согласие, императрица Александра Федоровна, опасавшаяся влияния бывшего главнокомандующего русской армией, стала целенаправленно готовить царя к данной встрече. Уже 3 ноября она писала о том что Друг [Г.Е. Распутин. – Е.П., К.Б.] «очень огорчен, что Николаша приедет в Ставку». С этого дня она каждый день предостерегает Николая II по поводу предстоящего визита: упоминает о «Николаше» как о величайшем ее враге в семье, а вскоре предупреждает, чтобы царь остерегался его и чтобы тот не вырвал у Николая II «какого-нибудь обещания или чего-нибудь подобного»; напоминает ему, что Г.Е. Распутин спас царя от Николая и его дурных приближенных, которые хотели лишить Николая II трона, а царицу заточить в монастырь; призывает быть с ним холодным, не слишком добрым, дать Николаю Николаевичу почувствовать, что не забыл его коварных планов». Наконец, императрица называет Николая Николаевича и его приближенных «подлой шайкой». Поэтому неудивительно, что к приезду великого князя Николай II уже был настроен враждебно к нему и не ожидал от этой встречи ничего хорошего. Недаром Г. Шавельский упоминает, что в Ставке говорили, «что Николаю Николаевичу было повелено прибыть 7 ноября с целью причинить ему неприятность, заставив его провести в вагоне день своего праздника», так как 6 ноября у великого князя был день рождения. Ему исполнилось 60 лет.

Сразу по прибытии великий князь Николай Николаевич встретился с Г. Шавельским, попросив протопресвитера «ориентировать его в положении дел». Сообщив о своей беседе с Николаем II, священник сказал великому князю, что тот обязан говорить с царем. Николай Николаевич согласился, однако при этом заметил, что все разговоры бесполезны, до тех пор пока в дела государственного управления вмешивается Александра Федоровна. «Посадить бы ее в монастырь, и Государь станет иным, и все пойдет по-иному», – заметил великий князь.

Великий князь Николай Николаевич дважды встречался с императором 7-го и дважды – 8 ноября, не считая встреч за завтраками и обедами. Внешнее впечатление от визита осталось благоприятным. Николай II в письме супруге от 7 ноября писал: «Н. с Петюшей прибыли сегодня только с порядочными людьми из своей свиты. Толстый Орлов [генерал-лейтенант В.Н. Орлов. – Е.П., К.Б.] и Янушк. [помощник наместника на Кавказе генерал от инфантерии Н.Н. Янушкевич. – Е.П., К.Б.] остались там! Он не изменился и хорошо выглядит в своей черкеске». Г. Шавельский в своих воспоминаниях отметил, что деликатность и приличие во время визита ничем не были нарушены. Но это было лишь внешнее впечатление. Днем 8 ноября Николай II писал жене, что «до сих пор все разговоры прошли благополучно: они [великие князья Николай и Петр Николаевичи. – Е.П., К.Б.] сегодня вечером уезжают». Однако решающая беседа между императором и великим князем произошла в тот же день в 18 часов.

Николай Николаевич постарался развеять недоверие царя к себе: «Как тебе не стыдно было поверить, что я хотел свергнуть тебя с престола! Ты меня всю жизнь знаешь, как я всегда был предан тебе, я это воспринял от отца и предков, и ты меня мог заподозрить! Стыдно, Ники, мне за тебя». Эти слова, с точки зрения Николая Николаевича, ничуть не противоречили его желанию заточить императрицу в монастырь. По его мнению, это лишь укрепило бы монархию и личную власть Николая II, которому он оставался преданным, несмотря на сомнения. В ответ царь лишь молчал и пожимал плечами.

Тогда великий князь Николай Николаевич попытался вызвать императора на дерзость. Он предостерег его о том, что тот медлит с ответственным министерством, и даже употребил излюбленный в великокняжеской среде прием, сказав: «Неужели ты не видишь, что ты теряешь корону? Опомнись, пока не поздно». Николай Николаевич говорил о катастрофическом положении в стране. Он призывал Николая II, если тот не жалеет себя, пожалеть наследника. «Я только и живу для него», – ответил Николай II.

Сразу после встречи, в 19 часов 46 минут, Николай II отправил телеграмму жене, в которой упомянул лишь: «Погода теплее. Крошка совершенно здоров. Весел. Крепко обнимаем»… Разговор окончился без результата.

В речи великого князя Николая Николаевича прослеживаются столь характерные для всех великих князей попытка вернуть утраченное доверие императора, неприятие Александры Федоровны и требование ответственного министерства. Последнее вызвано не единомыслием с думскими лидерами, а страхом перед революцией.

После аудиенции великий князь встретился с Г. Шавельским, которому рассказал о беседе с императором и, безнадежно махнув рукой, добавил, что всему причиной Александра Федоровна.

Тем не менее давление на императора продолжалось. На следующее утро, 9 ноября, с Николаем II встречался член Государственного совета и глава Красного Креста в России П.М. Кауфман. Во время аудиенции он также высказал Николаю II требование ограничить влияние Г.Е. Распутина и, между прочим, сказал царю, что если тот верит ему, то он должен разрешить ему «пойти и убить Гришку»! Государь расплакался и обнял собеседника. Беседа окончилась безрезультатно.

Обращение П.М. Кауфмана было выстрадано не только им лично. 16 октября он встречался в Киеве со вдовствующей императрицей Марией Федоровной и беседовал о внутреннем положении в стране. Непосредственно перед аудиенцией он посетил Г. Шавельского, об антираспутинских настроениях которого был прекрасно осведомлен, и благословения которого попросил перед встречей.

В начале декабря 1916 г. П.М. Кауфман под давлением императрицы был лишен должности главы Красного Креста, а с 1 января 1917 г. – и членства в Государственном совете. Примечательно, что вдовствующую императрицу держали в курсе происходящего. 9 ноября 1916 г. к ней приехал великий князь Георгий Михайлович. «Надеюсь, что он видит ситуацию в слишком черном свете, говорил, что мы на пороге революции, поскольку умы возбуждены, а доверие исчезло», – писала Мария Федоровна. И добавляла, что великий князь «надеется, что беседы с Ники четырех разных людей откроют ему глаза и принесут свои плоды. Алексеев, Шавельский, Николай [великий князь Николай Михайлович. – Е.П., К.Б.] и, наконец, Николаша [великий князь Николай Николаевич. – Е.П., К.Б.], которого, по-видимому, было тяжелее и неприятнее всего слушать, сказали ему всю правду».

В тот же день, 9 ноября 1916 г., Николай II дал отставку председателю Совета министров Б.В. Штюрмеру и назначил на этот пост министра путей сообщения А.Ф. Трепова. Характерно, что все изменения были проведены только после одобрения супруги из Петрограда. В этот день указом Николая II на своем посту был заменен не только Б.В. Штюрмер, но и начальник Штаба Верховного главнокомандующего М.В. Алексеев, которого сменил В.И. Гурко. Правда, В.И. Гурко лишь замещал М.В. Алексеева на время его болезни. Тогда же заседания Думы были прерваны на 10 дней. Таким образом, изменения затронули все три главных политических центра – правительство, Думу и Ставку, но не затронули императрицу и Г.Е. Распутина, поэтому давление на императора продолжалось.

Последним в череде антираспутинских визитеров к Николаю II в первой половине ноября 1916 г. вслед за бывшим министром просвещения П.М. Кауфманом стал его преемник на этой должности граф П.Н. Игнатьев. Визит министра, состоявшийся 12 ноября, так же, как и визит П.М. Кауфмана, был предварен разговором с протопресвитером. Последний благословил его на откровенность с императором, но не одобрил желания министра подать в отставку.

Во время аудиенции граф П.Н. Игнатьев обратил внимание царя на публичное заявление А.Д. Протопопова о том, что армия располагает продовольственным запасом на четыре года, охарактеризовав подобное безответственное выступление как «преступление» и «попытку стравить армию и народ». В ответ на это Николай II сказал, что «теперь его глаза открыты», и просил министра вернуться к своим обязанностям. Либерально настроенный граф П.Н. Игнатьев попытался убедить других министров и генералов говорить при встречах с императором об удалении министра внутренних дел, а также Г.Е. Распутина. Однако эти попытки были пресечены приездом в Ставку императрицы. Через два дня он снова подал прошение об отставке, которое вновь не было принято.

Министр был удален со своего поста лишь после убийства Г.Е. Распутина и попытки на аудиенции 21 декабря убедить Николая II посмотреть «на это ужасное преступление» как «на милость Божию».

Таким образом, деятельность великих князей в Ставке в ноябре 1916 г. была направлена на оказание методичного давления на Николая II с целью ограничить влияние императрицы Александры Федоровны и Г.Е. Распутина, устранить наиболее непопулярных министров и церковных деятелей и дать «ответственное министерство». Отчасти активность великих князей имела результаты: в отставку был отправлен ненавистный всем Б.В. Штюрмер. И скорее всего, в принятии этого решения на императора в большей степени повлияли его родственники и те, кто оказывал на него давление в Ставке, чем речи думских ораторов, о которых царь всегда был невысокого мнения. Вариант решения сложных политических вопросов по-семейному частично, но удался.

«Положение могло бы быть спасено выступлением всей императорской семьи in corpore…»

Как и в Ставке, в Петрограде в начале ноября была развернута бурная деятельность как самими великими князьями, так и политическими деятелями вокруг них с целью привлечения их на свою сторону для оказания давления на императорскую чету. В это же время зародилась и идея коллективного выступления великих князей.

После своего возвращения из Ставки в Петроград великий князь Николай Михайлович стремился быть в курсе политических перипетий и даже влиять на ход событий. Ему удалось достать стенограмму запрещенной к печати цензурой первоноябрьской речи П.Н. Милюкова, а 4 ноября он встречался с А.В. Кривошеиным, одним из возможных кандидатов на пост председателя Совета министров в случае отставки Б.В. Штюрмера. В качестве других возможных претендентов на данный пост он называл морского министра адмирала И.К. Григоровича и министра путей сообщения А.Ф. Трепова. Великий князь считал, что предпочтительнее других кандидатов был И.К. Григорович, причем данного мнения он мог придерживаться лишь после его выступления в Думе 4 ноября. Что касается А.В. Кривошеина, то он находил его «интересным, aber doch [но все же – нем.] чиновником».

Не только кандидаты в премьеры считали великого князя заметной фигурой в политической борьбе тех недель. 5 ноября с ним встречались члены Государственной думы и Прогрессивного блока В.В. Шульгин и Н.Н. Львов, которым великий князь Николай Михайлович рассказал о своей беседе 1 ноября с императором и зачитал им письмо к нему. Единственной реакцией депутатов, запечатленной в воспоминаниях В.В. Шульгина, был вопрос Н.Н. Львова о возможных политических последствиях визита великого князя, на что Николай Михайлович не смог дать однозначного ответа.

Сразу после возвращения В.М. Пуришкевича в Петроград из Ставки великий князь Николай Михайлович пригласил его к себе. Как и во время предыдущей встречи, он рассказал о первоноябрьском визите к императору и зачитал письмо. Критика вмешательства Александры Федоровны и Г.Е. Распутина в политическую жизнь страны вызвала полное сочувствие у монархиста Пуришкевича. Согласно его дневнику, он отвечал великому князю «либо одобрительным наклонением головы, либо коротким “да”, “верно”, “конечно так”». После же прочтения записки Николая Михайловича он, по его собственным словам, «несколько минут, под впечатлением прослушанного, сидел, как загипнотизированный» и пришел в себя лишь после того, как Николай Михайлович предложил ему сигару. Возможно, этот разговор стал отправной точкой как для антираспутинского выступления В.М. Пуришкевича в Думе 19 ноября, так и для его участия в убийстве Г.Е. Распутина.

В тот же день, когда Николай Михайлович встречался с В.М. Пуришкевичем, он виделся и с другим участником будущего убийства Г.Е. Распутина князем Ф.Ф. Юсуповым.

Находившийся в те дни в Петрограде А.А. Клопов после неудачной попытки добиться аудиенции у императрицы Александры Федоровны предпринимает попытки повлиять на ситуацию по-иному. Посещая все заседания Государственной думы, он 4 ноября написал письмо Николаю II о необходимости принять предложения думцев и, не надеясь на информированность царя, высылает ему речи депутатов, запрещенные цензурой.

В эти же дни князь В.М. Волконский не прекращал интриг, особенно если учесть, что политический момент благоприятствовал этому. Теперь своим целям по смещению А.Д. Протопопова можно было придать оттенок политической борьбы с требованиями к царю уступить либеральной оппозиции. Он привлекает к своей деятельности болевшего и до тех пор еще никаким образом не участвовавшего в политических интригах брата императора великого князя Михаила Александровича. Контакт был установлен через адъютанта великого князя барона Н.А. Врангеля.

Михаил Александрович проживал в это время в Гатчине, но был в курсе политических событий в Петрограде. В роли его информатора выступал адъютант. Еще 5 ноября тот доложил великому князю «о скандале в Думе, негодовании против “старца” Гр. Новых (Распутина)». Далее в своем дневнике Н.А. Врангель пишет: «Пришли к заключению, что согласно общей воле решительно всех этого негодяя следует устранить. Великий князь в шутку предлагал мне поехать вместе с ним на моторе и покончить с ним. Говоря серьезно, великий князь хочет написать государю. Но я отсоветовал – лучше поговорить на словах в Ставке, когда он поправится».

8 ноября 1916 г. состоялась «ужасающая беседа о современном внутреннем положении» барона Н.А. Врангеля с князем В.М. Волконским. В этой беседе товарищ министра внутренних дел обратил внимание собеседника на ненормальность(!) своего шефа А.Д. Протопопова. Кроме того, он заявил Н.А. Врангелю, что если Б.В. Штюрмер, а также А.Д. Протопопов, Н.П. Раев как ставленники Г.Е. Распутина вместе с А.Ф. Треповым и князем Д.И. Шаховским ввиду их непопулярности в Думе не будут удалены, то в Думе произойдет взрыв, который сделает неизбежным ее роспуск. Именно в этот день и возникло мнение о том, что положение может спасти выступление всей царской фамилии «in corpore». С этой целью В.М. Волконский планировал привлечь родного брата царя Михаила Александровича. Такой выбор объяснялся, прежде всего, легкостью установления доверительных отношений с великим князем через его адъютанта Н.А. Врангеля. Однако из-за болезни Михаила Александровича в качестве главы великокняжеской оппозиции было решено использовать Николая Михайловича, хорошо знакомого думским оппозиционерам. Выдвижение великого князя Николая Михайловича как представителя всей великокняжеской фамилии еще раз подтверждает вывод, что на встрече 1 ноября 1916 г. с Николаем II он представлял, прежде всего, себя, а не других великих князей и не думскую оппозицию.

Таким образом, 8 ноября можно считать моментом зарождения идеи коллективного выступления великих князей как дополнительного инструмента давления на императора с целью отстранения от власти Г.Е. Распутина и смещения со своих постов Б.В. Штюрмера и А.Д. Протопопова. Впервые данная идея была высказана товарищем министра внутренних дел князем В.М. Волконским в его разговоре с бароном Н.А. Врангелем, хотя ее авторство могло принадлежать и кадету В.А. Маклакову.

На следующий день барон Н.А. Врангель устроил свидание великого князя с князем В.М. Волконским, который подтвердил свой вчерашний разговор. 9 ноября брат царя первым из великих князей услышал идею о совместном выступлении всей великокняжеской семьи. Результатом беседы явилась решимость Михаила Александровича написать письмо государю, которое взялся составлять барон Н.А. Врангель.

Письмо было написано Н.А. Врангелем 10 ноября, а вечером после того и утром 11 ноября он встречался с В.М. Волконским. 11 ноября, когда стало известно об отставке Б.В. Штюрмера и о назначении А.Ф. Трепова на пост премьера, состоялся телефонный разговор В.М. Волконского с одним из лидеров правых кадетов В.А. Маклаковым, при котором присутствовал Н.А. Врангель. После этого разговора В.М. Волконский стал настаивать на смягчении в письме всех намеков об уступках большинству в Думе. От В.М. Волконского Н.А. Врангель поехал прямо в Гатчину к великому князю. Состоялся «долгий политический разговор. Великий князь очень желал писать Государю более решительно, называя фамилии, – я [Н.А. Врангель. – Е.П., К.Б.] его отговаривал». Уговоры Н.А. Врангеля, подготовленные В.М. Волконским и В.А. Маклаковым, возымели свое действие. В письме Михаил Александрович не называет ни одной фамилии (так же как этого не советовал делать и великий князь Николай Михайлович).

Таким образом, письмо великого князя было инспирировано В.М. Волконским при участии думского кадета В.А. Маклакова и написано адъютантом великого князя Н.А. Врангелем. Сам великий князь не написал ни строки. Это, по всей видимости, было связано не столько с его болезнью, сколько с его неспособностью генерировать собственные идеи и принимать самостоятельные политические решения. Вся его дальнейшая «политическая» деятельность – «редактирование» писем А.А. Клопова к царю в январе – феврале 1917 г., фактически написанных князем Г.Е. Львовым, и поведение во время Февральской революции – лишний раз доказывают это.

Письмо было отослано в Ставку с фельдъегерем 11 ноября. В нем от имени великого князя Михаила Александровича предупреждали царя о том, «что мы стоим на вулкане и что малейшая искра, малейший ошибочный шаг мог бы вызвать катастрофу», что нельзя идти «на конфликт с представительным строем [т. е. с Думой] и что необходимо удалить наиболее ненавистных лиц».

Контент-анализ письма великого князя Михаила Александровича показывает, что в данном послании делался упор на его доверительные отношения с братом, что роднит его с письмом Николая Михайловича. Михаил Александрович по причине собственной тревоги хочет сообщить брату то, о чем говорят все, то есть о положении страны и о России. Довести информацию, находящуюся за пределами круга общения Николая II, – вот истинное назначение письма великого князя Михаила Александровича, хотя собственно содержание этой информации в свете контент-анализа выглядит крайне расплывчато.

* * *

В тот же день, 11 ноября, великий князь Георгий Михайлович пишет, а 12 ноября Николай II получает письмо из штаба Юго-Западного фронта. Это письмо было написано под влиянием встречи с генералом А.А. Брусиловым. В своих воспоминаниях А.А. Брусилов, описывая визит на фронт великого князя Георгия Михайловича, подтверждает, что говорил ему и просил довести до высочайшего сведения, что правительству не нужно бороться с Государственной думой и общественным мнением и что наступил момент, когда необходимо дать ответственное министерство, так как «вакханалия непрерывной смены министров до добра довести не может, а отстранение от дружной работы общественных сил на пользу войны поведет ее по меньшей мере к проигрышу».

В письме Георгий Михайлович указывает на то, что «в армии ненависть к Штюрмеру чрезвычайная», «общий голос – удаление Штюрмера и установление ответственного министерства», и эта мера «считается единственною, которая может предотвратить общую катастрофу». Послание Георгия Михайловича распадается на две части: о действиях армии и о настроениях в ней. Именно во второй части Георгий Михайлович требует отставки Б.В. Штюрмера. Данная часть письма является не столько выражением личной позиции Георгия Михайловича, сколько сообщением («слышал – писал») о все общих разговорах о судьбе России .

Письма Николая Михайловича и Георгия Михайловича являются крайними точками великокняжеского ноябрьского штурма, но необходимо учитывать, что 1 ноября братья встречались в Ставке. В своих посланиях они дополняли друг друга, а письмо Георгия Михайловича было сходно с требованиями Думы о создании ответственного министерства. В то же время контент-анализ позволил выявить общую основную идею, характерную как для письма Михаила Александровича, так и для послания Георгия Михайловича (доведение до императора информации о положении дел в стране, о которой он в силу ряда причин не знает). Видимо, между великими князьями и политическими деятелями, по инициативе которых они действовали, существовало связующее звено, возможно, генералитет Ставки. А если учесть, что письмо Георгия Михайловича было написано под воздействием со стороны А.А. Брусилова, а послание Михаила Александровича не им самим, то вполне объяснимо отсутствие реакции императора на послания, который, хорошо зная своих родственников, догадывался об истинных авторах.

* * *

Результатом деятельности князя В.М. Волконского и барона Н.А. Врангеля явилось и воплощение в жизнь идеи выступления великокняжеской фамилии «in corpore», возглавить которое, по их мнению, должен был великий князь Николай Михайлович. Его брат Александр Михайлович 15 ноября встречался с великим князем Павлом Александровичем в Киеве. Во время встречи он «описал опасность, нависшую над монархией и, стало быть, над всей Россией. Перечислил упреки в адрес императора и особенно императрицы. Все беды, по его мнению, коренились в Распутине». Волновали его также кадровые перестановки последнего времени. «Павел внимательно выслушал и спросил, к чему весь этот разговор. К тому, отвечал Александр, что семья рассчитывает на Павла. Императору он самый близкий из родни и самый любимый, притом единственный живой из дядьев. И ты, – заключил он, – как только приедешь в Петербург, должен повидаться с ними и высказаться начистоту. Мой брат Николай Михайлович переговорит с тобой обо всем на месте. Соберите семейный совет с нами и с тремя Владимировичами (сыновьями покойного великого князя Владимира). Время не ждет. Начнется заваруха, и все полетит в тартарары». Действительно, в ноябрьские дни 1916 г. во дворце великого князя Андрея Владимировича состоялось коллективное совещание великих князей. Наиболее достоверные сведения о совещании имеются в интервью, данном великим князем Николаем Михайловичем газете «Русское слово» сразу после событий Февральской революции. Упоминается это совещание и в воспоминаниях княгини О. Палей, морганатической супруги великого князя Павла Александровича.

На семейном совете у Андрея Владимировича великий князь Николай Михайлович не присутствовал, «как уже высказавший свое мнение» императору. Невзирая на то что Николай Михайлович игнорировал семейное совещание, великие князья осуществили попытку уговорить великого князя выступить от их имени через его брата, великого князя Александра Михайловича, чем вызвали негодование Николая Михайловича. 18 ноября 1916 г. он писал вдовствующей императрице Марии Федоровне: «Сандро [великий князь Александр Михайлович. – Е.П., К.Б.] прислал мне такое нервное письмо, написанное, видимо, под впечатлением события, что я твердо отказался от предложений, получивших одобрение мужа княгини Палей [великого князя Павла Александровича. – Е.П., К.Б.]. Брат [великий князь Александр Михайлович. – Е.П., К.Б.] хотел бы, чтобы все Великие князья написали коллективное письмо на имя Государя и открыли Ему глаза на опасность вмешательства в дела Его супруги и выразили чувство личной преданности семьи к Нему [Николаю II. – Е.П., К.Б.]… Что касается до моей подписи под коллективным посланием, то ее не будет. Оно вызовет лишь недовольство – и больше ничего».

Таким образом, распространение идеи коллективного обращения, зародившейся 8 ноября в Петрограде, согласно которой руководящую роль в этом должен был взять на себя Николай Михайлович, «несмотря на низкий нравственный ценз», шло через Киев. Именно брат великого князя Александр Михайлович взялся убедить его возглавить данный проект. Идея к утру 18 ноября вернулась в Петроград, когда Николай Михайлович писал свое послание матери царя.

Великий князь Николай Михайлович высказался против коллективного обращения великих князей к императору и тем более против предложения написать и передать это письмо императору. Он мотивировал свой отказ, во-первых, тем, что «все коллективные послания приносят прямо противоположный результат», во-вторых, тем, что он уже выступил перед императором. Еще одним мотивом отказа могли быть личные неприязненные отношения с другими великими князьями. Так, в том же письме Николай Михайлович отзывается о великом князе Павле Александровиче как о «муже княгини Палей», а в следующем письме называет великую княгиню Марию Павловну «благородной представительницей бошей».

Таким образом, идея коллективного обращения, в котором главную роль играл бы великий князь Николай Михайлович, провалилась. Это еще раз подтверждает то, что знаменитая первоноябрьская встреча Николая Михайловича с Николаем II и его письмо явились изложением точки зрения самого великого князя, одобренной лишь вдовствующей императрицей Марией Федоровной.

В аристократических кругах Петрограда знали о действиях великих князей. 20 ноября 1916 г. князь Ф.Ф. Юсупов писал своей матери княгине З.Н. Юсуповой: «Семья [великие князья. – Е.П., К.Б.] хочет написать дяде [Николаю II. – Е.П., К.Б.] коллективный протест. Не думаю, что из этого что-нибудь выйдет». В ответе 25 ноября 1916 г. княгиня З.Н. Юсупова отмечала: «Протест семьи теперь уже запоздал. Он имел бы смысл полтора года назад, когда я ездила на Елагин [к вдовствующей императрице Марии Федоровне. – Е.П., К.Б.] умолять, чтобы это было, а теперь уже такое выступление будет похоже на страх перед Думой, а тогда можно было все спасти! Теперь, кроме ответственного министерства, ничего не остается». В высшем обществе результативность подобного обращения оценивалась невысоко.

Что касается Николая Михайловича, то к 18 ноября у него созрел уже собственный вариант развития событий, который он изложил в письме вдовствующей императрице: «Есть только один способ, каким бы неприятным он ни казался Сандро и Павлу [великим князьям Александру Михайловичу и Павлу Александровичу. – Е.П., К.Б.], – самые близкие, т. е. Вы и Ваши дети [вдовствующая императрица Мария Федоровна и сестры императора Ольга и Ксения Александровны; подчеркнуто в оригинале. – Е.П., К.Б.], должны проявить инициативу, пригласить лучшие медицинские светила для врачебной консультации и отправить Ее [т. е. императрицу Александру Федоровну. – Е.П., К.Б.] в удаленный санаторий – с Вырубовой или без нее – для серьезного лечения».

Сам Николай Михайлович в это время продолжал встречаться с разными политическими деятелями. На этих встречах великий князь «хотел проверить себя и свое настроение по настроению других русских людей, иных взглядов и направлений, чем его собственное». 18 ноября уже назначенный председателем Совета министров А.Ф. Трепов по собственной просьбе провел у великого князя около часа. Несмотря на свою неприязнь к семейству Треповых, Николай Михайлович отдавал должное его твердой убежденности и железной воле. «Это единственный человек, который может покончить с черной шайкой, ежели сегодня Дума выразит ему доверие», – писал великий князь Марии Федоровне. Под воздействием встречи с А.Ф. Треповым великий князь Николай Михайлович пришел на следующий день, 19 ноября, на его выступление в Государственную думу. По странному стечению обстоятельств в тот же день на зрительских местах в Таврическом дворце оказался Ф.Ф. Юсупов. Тогда же в Думе со знаменитой антираспутинской речью выступил В.М. Пуришкевич, в течение которой великий князь Николай Михайлович «плакал как ребенок, плакал от стыда». Уже на следующий день, 20 ноября, Ф.Ф. Юсупов встретился с В.М. Пуришкевичем, на встрече была обсуждена идея убийства Г.Е. Распутина.

Сам Николай Михайлович оценивал первые двадцать дней ноября как «дни ожесточенной битвы». Сопоставляя свое первоноябрьское выступление с речью В.М. Пуришкевича, великий князь добавлял: «Я пробил брешь, и другие продолжили штурм, который завершился вчера в Думе… С тех пор прошло три недели, а я продолжаю жить и работать. Это моя первая победа». Может быть, опасение, что за мысли, высказанные в письме, его ожидает арест, являлось еще одной причиной отказа подписать коллективное письмо.

Таким образом, коллективное письмо могло быть написано еще в ноябре, а реально оказалось написанным 29 декабря, причем уже имело другое содержание и значение.

«Дай, по крайней мере, министерство доверия…»

Удаление Б.В. Штюрмера было лишь частичным успехом, удовлетворившим далеко не все слои оппозиции. Сохранившееся влияние императрицы, Г.Е. Распутина и их ставленников по-прежнему раздражало оппозицию. Давление на императорскую чету продолжалось, как и прежде, и в Ставке, и в Петрограде. Тогда же была осуществлена и новая попытка коллективного обращения великих князей.

После приезда в Могилев Александры Федоровны 13 ноября намерения Николая II проводить дальнейшие изменения в правительстве были пресечены. Отношения между императорской четой и свитой были крайне напряженными, даже враждебными. Тем не менее начались попытки оказать давление на саму императрицу. 15 ноября Г. Шавельский через А.А. Вырубову попросил о встрече с Александрой Федоровной. Не получив ответа до 20 ноября, он повторил свою просьбу, а получив отказ, договорился о визите к самой фрейлине. Из беседы с А.А. Вырубовой протопресвитер вынес твердое убеждение, что «там закрыли глаза, закусили удила и твердо решили, слушаясь только той, убаюкивающей их стороны, безудержно нестись вперед. Сомнений у меня не было, что своей беседой делу я пользы не принес, а себя еще дальше от них оттолкнул».

19 и 20 ноября состоялись встречи председателя Государственной думы М.В. Родзянко с Николаем II, также не имевшие политических последствий. Пребывавшие в Ставке великие князья – с 18 ноября Александр Михайлович, с 20 ноября – Дмитрий Павлович, а с 21-го – Павел Александрович, как и постоянно находившийся там Сергей Михайлович, – не предпринимали попыток вести разговоры на политические темы, несмотря на аудиенции у императора.

Тем не менее между собой они на эти темы говорили. Уже решивший принять участие в убийстве Г.Е. Распутина великий князь Дмитрий Павлович, общаясь с Г. Шавельским в ответ на рассказ протопресвитера о встрече с Николаем II и о выполненной с его стороны миссии, загадочно заметил: «Может быть, и я исполню [свой долг]» .

25 ноября царская семья вернулась в Петроград, но и там давление на нее не прекращалось ни на одни сутки. Уже на следующий день императрицу посетила супруга великого князя Кирилла Владимировича Виктория Федоровна. Целью визита была попытка убедить Александру Федоровну серьезно отнестись «ко все возрастающему возбуждению в обществе и устранить его причины». Ответ императрица высказала в самой резкой форме, попросив великую княгиню не вмешиваться не в свои дела и не дав ей договорить. Автор биографического очерка о великой княгине Виктории Федоровне И.В. Гюббеннет указывал на то, что во время этого разговора императрица, которая всегда недолюбливала великую княгиню, даже «заподозрила, что Даки [великая княгиня Виктория Федоровна. – Е.П., К.Б.] находится в сговоре с английским послом и ее собственной сестрой, великой княгиней Елизаветой Федоровной, с целью устранения Распутина, приняла ее крайне холодно… и третировала “как школьницу”». Был сговор с Елизаветой Федоровной или нет, сказать трудно. Но то, что сестра императрицы была в курсе событий в Петрограде и встречи великой княгини с Александрой Федоровной, – это можно утверждать. Иначе Елизавета Федоровна не приехала бы в Петроград из Москвы через несколько дней и не говорила бы с императрицей на ту же тему.

В тот же день, 25 ноября, супруг Виктории Федоровны великий князь Кирилл Владимирович срочно вызвал по телефону В.М. Пуришкевича. Официальным мотивом приглашения было желание Виктории Федоровны дать несколько поручений к ее сестре, румынской королеве Марии, которую В.М. Пуришкевич, ввиду его отъезда в Румынию, должен был повидать. На самом деле Кирилл Владимирович пытался выяснить у известного своими антираспутинскими выступлениям депутата настроения тех общественных групп, в которых он вращался.

Антираспутинская речь В.М. Пуришкевича имела много различных последствий. Вероятно, одним из них было и решение фрейлины двора княгини С.Н. Васильчиковой написать письмо императрице Александре Федоровне. О времени написания точных сведений не существует. Наиболее достоверным в этом отношении является упоминание о том, что княгиня написала это послание «после ряда бессонных ночей», и «через три дня последовало распоряжение о высылке княгини в имение Выбити» в Новгородской губернии, и «как раз в это время в Царское приехал Государь». Согласно камер-фурьерскому журналу Николай II прибыл в резиденцию под Петербургом 25 ноября 1916 г. Таким образом, несложно датировать момент написания письма началом двадцатых чисел ноября, то есть два-три дня спустя после выступления В.М.Пуришкевича в Думе.

Само письмо С.Н. Васильчиковой не сохранилось. Разные источники упоминают, что княгиня написала его «на двух листочках из блокнота» (или «на секретке»), причем «совершенно не заботясь о стиле», и «эти листочки блокнота в первоначальном их виде были запечатаны в конверт и тотчас же брошены княгиней в почтовый ящик». Впрочем, с отправленного письма была сделана копия.

Сын министра просвещения П.Н. Игнатьева писал, что С.Н. Васильчикова «с детской наивностью… полагала, будто имеет право чисто по-человечески, “как женщина к женщине”, обратиться к Государыне вне рамок придворного этикета». «Лейтмотивом письма было горькое сожаление о том, что Государыня Императрица, отклоняясь от своего прямого назначения – служить делами благотворительности и раненому воинству, – непрестанно вмешивается в политические дела России и постепенно старается захватить в свои руки все влияние в правящих кругах… В нем не было ни одного намека на роль Распутина при дворе и при Государыне Императрице. Не было ни одного бестактного выражения». Однако А.А. Вырубова считала, что содержание письма «дерзкое», а княгиня О. Палей оценивала его как «письмо неслыханной дерзости». Она утверждала, что якобы видела письмо и в нем даже были слова: «Уйдите от нас, вы для нас иностранка». Далее О. Палей пишет: «Естественно, что государыня чувствовала себя смертельно оскорбленной». Княгиня была выслана по настоянию Александры Федоровны, которая заявила: «Это уже не первое письмо, надо положить предел подобным выступлениям и отнестись наконец к ним со всей строгостью». О такой же реакции свидетельствует и А.А. Вырубова, согласно которой царица сказала что «That is not all clever or well brought up on her part. At least she could have written on a proper piece of paper, as one writes to a Sovereign» . Вскоре императрица перешла к действиям.

По решению императорской четы с участием министра двора графа В.Б. Фредерикса князю Б.А. Васильчикову был объявлен Высочайший выговор «как лицу, ответственному за поступки супруги». Самой же С.Н. Васильчиковой было «предложено» покинуть Петроград. Примечательно, что в данном вопросе некоторое сопротивление оказал В.Б. Фредерикс. В перлюстрированном письме члена Государственной думы Можайского от 10 декабря есть такие строки: «Он [В.Б. Фредерикс. – Е.П., К.Б.] не допустил снятия с Васильчиковой шифра фрейлины, заявив: “Вы не можете отнимать то, чего сами не дали”, а по поводу намерения снять знаки шталмейстера у ее мужа Б.А. Васильчикова пригрозил, что снимет свои аксельбанты». «Нашелся, хотя и рамоли, но порядочный человек», – заключил Можайский. Родственница С.Н. Васильчиковой фрейлина М.А. Васильчикова, кстати говоря, уже была лишена своего звания и выслана из Петрограда 1 января 1916 г. за обращение к царю, содержавшее призыв пойти на сепаратный мир с Германией.

В умах придворных письмо С.Н. Васильчиковой стояло в одном ряду с письмом великого князя Николая Михайловича от 1 ноября. Еще тогда Александра Федоровна призывала сослать его, так как это уже «граничило с государственной изменой». Как известно, великий князь тогда сослан не был, однако участь ссыльной постигла С.Н. Васильчикову.

Через два дня княжеская чета выехала в свое имение в Новгородскую губернию, предварительно сообщив об обстоятельствах высылки всем близким. Их ссылка вызвала бурную сочувственную реакцию высших слоев петербургского общества, причем «наиболее консервативного, определенно монархического образа мыслей». Это привело к «демонстративному посещению четы Васильчиковых всеми членами Государственного совета», – вспоминал позднее В.И Гурко. В данном случае упоминание всех членов Государственного совета, является явным преувеличением мемуариста, однако весьма значимым: видимо, их паломничество к князьям Васильчиковым впечатляло.

Копия письма С.Н. Васильчиковой была показана графине Е.А. Воронцовой-Дашковой, вдове бывшего министра двора, в совершенстве знавшей придворный этикет, которая не нашла в нем ничего оскорбительного. В поддержку С.Н. Васильчиковой выступили и придворные дамы. Проект коллективного обращения составила М.Г. Балашова, супруга лидера Всероссийского национального союза П.Н. Балашова (сосланный князь Б.А. Васильчиков был тесно связан с последним, так как являлся председателем околопартийной общественной организации Всероссийского национального клуба). Под письмом жены депутата подписалось, по некоторым сведениям, до двухсот человек. Однако сам текст обращения был либо потерян, либо оказался в руках полиции. Подписи собирались среди членов еще одной околопартийной общественной организации – Дамского комитета, созданного с началом войны для помощи раненым и основавшего на собственные средства госпиталь в Царском Селе. Членом этого комитета являлись и княгиня С.Н. Васильчикова, и М.Г. Балашова, а покровительство госпиталю оказывала лично Александра Федоровна. Подобная совместная деятельность и дала княгине С.Н. Васильчиковой право обратиться напрямую к императрице.

Удаление Васильчиковых из Петрограда придало письму, и так получившему широчайшую огласку, еще большую остроту. Так, мать будущего убийцы Г.Е. Распутина княгиня З.Н. Юсупова, которой в это время не было в Петрограде, 11 декабря писала сыну: «Как это ты нам не пишешь про возмутительный случай с Васильчиковой? Неужели это так останется без ответа? Общество так и проглотит пощечину и раболепно смолчит! – Это будет прямо позор. Я жалею, что меня нет в Петрограде, я бы не допустила этого равнодушия! – Здесь все довольны, что я не там, зная, что я могла бы делать на месте! Но я прямо волнуюсь, как в кипятке, и проклинаю атмосферу, в которой я живу и которая связывает мне руки и ноги». Письмо С.Н. Васильчиковой получало явно большее значение, чем того заслуживало, и начало обрастать недостоверными слухами.

Однако в обществе появляются и элементы политической апатии. Так, в перлюстрированном письме от 7 декабря член Государственной думы П.А. Скопин писал, что «Дума, к сожалению, разъединена. Везде борьба: при дворе распутинцы и противники их, пока разбитые наголову и таящиеся, ибо открытое выступление вроде княгини Васильчиковой кончается высылкой, в правительстве – Трепова с Протопоповым, за которого держатся верхи и которого Трепов с Думой при обоюдных усилиях свалить не могут».

Вслед за историей с письмом С.Н. Васильчиковой еще один член семьи Балашовых – Н.П. Балашов – отец думского лидера правых, свояк уже упоминавшейся выше графини Е.А. Воронцовой-Дашковой, обер-егермейстер (первый чин) двора, – написал письмо лично Николаю II, «чуть ли не на десяти страницах», но безрезультатно. Об этом Александра Федоровна узнала от А.А. Вырубовой уже после отъезда Николая II в Ставку. Последняя писала, что «у Государыни тряслись руки, пока она читала».

Императрица Александра Федоровна считала, что и Балашов-старший, и князь Б.А. Васильчиков, и великий князь Николай Михайлович общаются в Яхт-клубе. Она потребовала от царя объявить Балашову выговор, так же как он был объявлен Васильчикову, а, по некоторым сведениям, даже сослать в Сибирь, «и лицам, ее окружающим, которые понимали всю невозможность подобной расправы, стоило большого труда убедить государыню не настаивать на этом». Но ни выговора, ни ссылки не последовало.

Заметим, что царица не ошибалась, утверждая то, что Николай Михайлович общался с князем Б.А. Васильчиковым и Н.П. Балашовым в Яхт-клубе. Они посещали этот аристократический клуб и, несомненно, встречались с великим князем, который был там завсегдатаем. Но в эти дни Николая Михайловича в Петрограде не было. В конце ноября великий князь находился уже под Баку (на охоте), а в своем послании к вдовствующей императрице Марии Федоровне упомянул о том, что между 12 и 16 декабря получил письмо от Б.А. Васильчикова, который «полностью отдался своей супруге и хочет продлить пребывание в деревне [т. е. ссылку]. Кисло-сладкий дурак». Столь непочтительный отзыв позволяет считать, что хотя воззрения и характер действий этих лиц были схожи, в данном эпизоде они не действовали заодно.

В это же время оппозиционные речи начали произноситься и в Государственном совете (речь А.Д. Голицына 27 ноября), и на Съезде объединенного дворянства, проходившем 29 ноября – 4 декабря (речи В.И. Гурко, А.Д. Олсуфьева и В.Н. Львова).

30 ноября – 1 декабря 1916 г. в Петрограде находилась с визитом прибывшая из Москвы великая княгиня Елизавета Федоровна, родная старшая сестра императрицы и вдова дяди царя, великого князя Сергея Александровича.

Требования, с которыми она обратилась к императрице, очень схожи с тем, что высказывали великие князья в ноябре 1916 г. Это дает право предположить, что она была прекрасно осведомлена о ноябрьском великокняжеском штурме власти. Непосредственным же толчком к личному визиту в Царское Село послужил, вероятно, приезд в Москву ее воспитанника великого князя Дмитрия Павловича. Мария Павловна (младшая) вспоминала, что Дмитрий был у великой княгини Елизаветы в Москве и пытался получить ясные представления о психическом состоянии императрицы. «Только после этого, убедившись, что надежд на нормальный исход мало, он решился присоединиться к тем немногим людям, которые решили добиться такого исхода… Повидав Дмитрия и взвесив ситуацию со всех сторон, она решила сделать последнюю попытку повлиять на императорскую чету». О ее визите в Царское Село знал и другой участник заговора, Ф.Ф. Юсупов.

Впрочем, генерал-майор А.И. Спиридович утверждал, что о «старце» великая княгиня знала «зачастую даже с преувеличением от С.И. Тютчевой», бывшей фрейлины императрицы, удаленной от двора за антираспутинские речи.

Прибыв в Царское Село 30 ноября в 3 часа 20 минут дня, Елизавета Федоровна сразу направилась во дворец для разговора с императрицей, «со всей любовью к ней стараясь убедить ее в слепоте и умоляя выслушать ее предостережения ради спасения семьи и страны». А.И. Спиридович утверждал, что сестра Александры Федоровны хотела говорить с Государем, но царица категорически заявила, что он очень занят. Со слов Елизаветы Федоровны, разговор был «решительным» и шел о Г.Е. Распутине. Великая княгиня указала, что «старец истерзал общество, скомпрометировал императорскую семью и ведет династию к гибели». Ее сообщения о мрачном, готовом к восстанию настроении в Москве и необходимости срочных перемен повлекли за собой болезненную сцену. Александра Федоровна ответила, что «Распутин великий молитвенник, что все слухи о нем – сплетни, и попросила… более не касаться этого предмета». Однако, так как великая княгиня стояла на своем, императрица оборвала ее. Уходя, Елизавета Федоровна якобы бросила сестре: «Вспомни судьбу Людовика XVI и Марии-Антуанетт». Встреча осталась безрезультатной.

Характерно, что после визита во дворец великая княгиня сразу направилась к одному из будущих убийц Г.Е. Распутина князю Ф.Ф. Юсупову, который «с нетерпением» ждал ее приезда, чтобы услышать о результатах беседы. «Она вошла в комнату, дрожа и вся в слезах, – вспоминал он. – “Она выгнала меня, как собаку! – вскричала она. – Бедный Ники, бедная Россия!”»

На следующее утро Александра Федоровна прислала старшей сестре короткую записку, в которой просила ее уехать. Во встрече с императором, о которой просила Елизавета Федоровна, ей было отказано под предлогом его большой занятости. Никаких сведений о том, что Александра Федоровна что-либо сообщила о характере требований своей сестры Николаю II, нет. Вероятно, она хотела оградить его от очередных неприятных известий. 1 декабря в 8 часов 30 минут вечера великая княгиня отбыла в Москву. На вокзале ее провожала императрица вместе с дочерьми. Это была последняя встреча августейших сестер.

Таким образом, этот визит был, по всей видимости, связан с последней мирной попыткой устранения Г.Е. Распутина. Возможно, будущие убийцы с помощью великой княгини попытались устранить старца, не применяя насилия. Косвенно это подтверждается тем, что великая княгиня была давней подругой княгини З.Н. Юсуповой, матери князя Ф.Ф. Юсупова, которая была одержима идеей избавиться от «старца». Сама Елизавета Федоровна являлась воспитательницей великого князя Дмитрия Павловича, во многом заменяя ему мать. Наконец, после разговора с императрицей великая княгиня приехала к князю Ф.Ф. Юсупову.

Не исключена возможность и того, что она знала об их замыслах. В пользу этого говорят и ее телеграммы, посланные в Петроград сразу после убийства Г.Е. Распутина. В них великая княгиня, пробывшая больше недели в святых местах – Сарове и Дивееве, – писала великому князю Дмитрию Павловичу, что молилась «за вас всех дорогих [убийц?!]. Прошу дать мне письмом подробности событий. Да укрепит Бог Феликса после патриотического акта, им исполненного». Эта телеграмма была отправлена из Москвы утром 18 декабря, когда еще не было известно точно, кто именно убил Г.Е. Распутина и даже не обнаружено его тело. Уверенность Елизаветы Федоровны выдает ее информированность о готовившемся убийстве, хотя личных встреч с тем же великим князем Дмитрием Павловичем у нее быть не могло, поскольку, как уже сообщалось выше, с 20 ноября и до середины декабря он безотлучно находился в Ставке.

Сама великая княгиня была крайне возмущена поведением сестры. Свои чувства она выразила царской чете в письме от 29 декабря словами еще к тому времени не канонизированной героини католической Франции Жанны д’Арк: «Когда я бываю раздражена тем, что не со всей готовностью верят в то, что я желаю сказать во имя Божие, я уединяюсь и молюсь Богу». Эти слова, «вселяющие мужество » (подчеркнуто в оригинале) даже почти четыре недели спустя выдали ее раздражение от отказа во встрече с царственным деверем. Ее резкость при встрече с Александрой Федоровной она оправдывала тем, что было бы «трусостью умалчивать о том, что знаешь или чувствуешь». При той встрече Елизавета Федоровна чувствовала «боль», «отчаяние», оттого что «всех вот-вот нас захлестнут огромные волны», и искреннюю любовь к царственной чете. Знала же она о том, что «все классы (подчеркнуто в оригинале. – Е.П., К.Б.) – от низших и до высших, и даже те, кто сейчас на фронте, – дошли до предела!..»

В этот же приезд Николая II в Царское Село состоялся его разговор с великим князем Павлом Александровичем. Об этой встрече сохранились сведения в воспоминаниях А.А. Вырубовой, которая пишет, что сразу после возвращения из Киева, куда Павел Александрович и его супруга О. Палей ездили навестить императрицу-мать, императорская чета приняла их приглашение «на чашку чая». «Перед чаем, – вспоминала фрейлина, – великая княгиня рассказала мне об ужасных слухах, циркулировавших в Киеве об императрице; она говорила также о тяжелом положении всей страны». Заходил ли об этом разговор собственно за чаем – неизвестно. Однако вскоре, вечером 3 декабря, произошла еще одна встреча великого князя с императором.

К этому разговору Павла Александровича подтолкнул недавний визит к вдовствующей императрице и обещания, данные великому князю Александру Михайловичу еще в ноябре 1916 г., относительно выступления перед императором от имени всех великих князей. Поэтому не случайно в воспоминаниях княгини О. Палей упоминается семейный совет в Петербурге, во дворце великого князя Андрея Владимировича на Английской набережной. «Там было решено, что князь Павел, как старейший в роде и любимец их величеств, должен взять на себя тяжелую обязанность говорить от имени всех. Князь был крайне озабочен. Он совершено ясно отдавал себе отчет в том, насколько трудна и неблагодарна возложенная на него задача и как мало у него шансов на успех». Таким образом, этот визит был вариантом воплощения идеи коллективного обращения великих князей, возглавить которое в свое время отказался великий князь Николай Михайлович. Необходимо заметить, что великий князь Николай Михайлович также упоминает об этом совещании у Андрея Владимировича в то же время, когда В.М. Пуришкевич и отец Георгий Шавельский имели свои беседы с Николаем II, т. е. в ноябре 1916 г.

Г. Шавельский сообщает о том, что князь В.М. Волконский показал ему текст письма великого князя Михаила Александровича и сообщил об упорно ходивших в Петрограде слухах о коллективной просьбе великих князей к царю схожего с письмом содержания. О содержании разговора можно судить лишь по достаточно тенденциозным воспоминаниям княгини Палей, согласно которым Павел Александрович во время визита изложил следующие проблемы. Сначала он остановился на «мрачной картине современного положения», затем перешел к изложению своеобразной программы-максимум – даровании России конституции на Николин день (т. е. через два дня после разговора – 6 декабря!). После отказа императора в этом («то, о чем ты меня просишь, невозможно: в день своей коронации я присягал самодержавию и я должен передать эту клятву сыну») Павел Александрович заявил: «Дай, по крайней мере, министерство доверия, так как – я тебе опять говорю – Протопопов и Штюрмер ненавистны всем. В этот момент, набравшись мужества, великий князь объявил, что назначение этих двух министров тем более подвергается критике, что все знают, что оно сделано под влиянием Распутина…» Однако и это не встретило поддержки. «Тогда заговорила Государыня. Для нее Распутин был только жертвой клеветы и зависти тех, которые хотели бы стать на его место. Что же касается пожертвования добросовестными министрами, для того чтобы угодить некоторым личностям, об этом нечего даже и думать. Таким образом, великий князь потерпел неудачу во всех направлениях своего прошения, на все, о чем он просил, был дан решительный отказ».

Разговор сводился, во-первых, к абсолютно утопичной в тех условиях идее дарования конституции, которая могла быть выдвинута великими князьями только из-за дикого страха перед революцией. Однако они вряд ли понимали, чем подобные изменения грозят их положению. Их политические амбиции, долгое время остававшиеся нереализованными, находили выражение в идеях, о которых не мечтали даже лидеры думских фракций.

Во-вторых, дарование министерства доверия и отставка Б.В. Штюрмера [ошибка в воспоминаниях, отставка Б.В. Штюрмера была произведена тремя неделями раньше] и А.Д. Протопопова схожи и с требованиями думских лидеров, и с тем, что через месяц будет писать в своем письме к Николаю II великий князь Александр Михайлович. Это не случайно, достаточно вспомнить, что идея выступления великокняжеской семьи «in corpore» зародилась именно в среде, близкой к думским кругам.

Наконец, в-третьих, выдвигалось обвинение в том, что назначение министров зависит от Г.Е. Распутина. Было ли это влияние Марии Федоровны и Александра Михайловича, от которых незадолго до этого приехал дядя царя, или это общая великокняжеская нелюбовь к мужику-фавориту, причастны ли к этому требованию князь Ф.Ф. Юсупов и великий князь Дмитрий Павлович, как они были причастны к разговору великой княгини Елизаветы Федоровны с императрицей, – сказать невозможно. Однако в обращении великого князя Павла Александровича Александра Федоровна почувствовала влияние Михайловичей и вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Иначе она не писала бы уехавшему в Ставку Николаю II день спустя: «Если дорогая матушка [вдовствующая императрица Мария Федоровна] станет писать тебе, помни, что за ее спиной стоят все the Michels [Михайловичи], не обращай внимания и не принимай этого близко к сердцу».

Примечательно, что в эти дни весь Петроград был переполнен слухами о грядущих в начале декабря важных политических переменах. Так, в перлюстрированном письме члена Государственной думы А.А. Эрна от 1 декабря 1916 г. из Петрограда к Ю.Н. Эрну во Владимир речь идет о возможных уступках со стороны императора: «Он [Николай II. – Е.П., К.Б.] будто бы склонен на уступки, согласен, чтобы за короной было оставлено назначение четырех министров: председателя Совета министров, венного, морского и министра двора. Она [Александра Федоровна. – Е.П., К.Б.] убеждает, что на это он не имеет права идти, так как он Самодержавец…Однако такового не состоялось, и теперь откладывается на 6 декабря. Вернее, однако, что эти предложения теперь оставлены». В другом письме, некоего Н.В. Алексеева 1 декабря 1916 г. из Петрограда В.О. Алексееву в Гриблинское почтовое отделение Рыбинско-Виндавской железной дороги, присутствуют схожие слухи:

«На днях предвидится крупное историческое событие – обнародование акта об ответственном министерстве, а тем самым и “отставки” старому строю. Однако положение вещей еще далеко не радостное и ожидаемый акт будет только иметь моральное значение… Но как-никак, а мы на пороге великих событий». Таким образом, сами великие князья могли действовать без выработки какой-либо определенной программы, а под давлением исключительно общей атмосферы слухов.

В итоге визит великого князя Павла Александровича, представившего коллективное прошение значительной части великокняжеской фамилии, окончился ничем, лишь еще в большей степени отдалив царскую чету от великокняжеского окружения. В своем первом письме после отъезда в Ставку 4 декабря жене Николай II заметил о своем пребывании 25 ноября – 4 декабря в Царском Селе и Петрограде: «Да, эти дни, проведенные вместе, были тяжелы, – но только благодаря тебе я их перенес более или менее спокойно». Действительно, история с С.Н. Васильчиковой и последовавшим «дамским протестом», выступление А.Д. Голицына в Государственном совете 27 ноября против влияния Г.Е. Распутина, письмо Н.П. Балашова, визиты Елизаветы Федоровны и Павла Александровича – все это не могло не сделать эти дни тяжелыми. Выделенное слово «только» могло иметь в письме Николая II и другой подтекст: 2 декабря, т. е. за день до встречи с великим князем Павлом Александровичем, императорская чета провела вечер «у Ани [Вырубовой. – Е.П., К.Б.] в беседе с Григорием [Распутиным. – Е.П., К.Б.]», во время которой «божий человек» рассказывал им о некоем привидившемся ему «знаменательном сне». Николай II мог подчеркнуть, что самой важной для него оказалась поддержка жены, а не «старца».

Все надежды общества на то, что 6 декабря, в день тезоименитства Николая II, им будет даровано ответственное министерство, оказались беспочвенными.

Таким образом, на первом этапе великокняжеской оппозиции (1 ноября – 3 декабря 1916 г.; «период предупреждений») основные требования великих князей сводились к ограничению пагубного влияния Г.Е. Распутина и царицы (как вариант, Г.Е. Распутина и А.Д. Протопопова), а также к смещению Б.В. Штюрмера. Сначала выступили великие князья Николай Михайлович и Николай Николаевич, а 8 ноября 1916 г. в думских и бюрократических кругах зародилась идея великокняжеского выступления «in corpore», возглавить которое должен был великий князь Николай Михайлович. Однако из-за отказа последнего такое выступление временно было отложено. Отзвуками этой идеи стало личное послание великого князя Михаила Александровича к императору, составленное его адъютантом бароном Н.А. Врангелем при участии князя В.М. Волконского, при содействии В.А. Маклакова 11 ноября 1916 г., и письмо великого князя Георгия Михайловича, написанное как отклик бесед с А.А. Брусиловым, составленное также 11 ноября 1916 г. Идея коллективного выступления великих князей, подготовленная думскими и бюрократическими деятелями, была реализована великим князем Павлом Александровичем 3 декабря 1916 г.

В ночь на 17 декабря 1916 г. в Петрограде был убит Г.Е. Распутин. Согласно общепринятой версии, непосредственными участниками заговора были князь Ф.Ф. Юсупов-Сумароков-Эльстон, депутат Государственной думы В.М. Пуришкевич, капитан А.С. Сухотин и врач санитарного поезда В.М. Пуришкевича С. Лазаверт. Среди заговорщиков был и великий князь Дмитрий Павлович. Его участие в убийстве и последующее выступление великокняжеской фамилии в его защиту ознаменовали второй этап великокняжеской оппозиции.

В деятельности великих князей в данный временной промежуток можно выделить несколько проблем для исследования: это осведомленность великих князей о готовившемся убийстве Г.Е. Распутина; поддержка ими Дмитрия Павловича, требование смягчения его участи при отсутствии политических требований; неопределенная позиция Николая II в вопросе о наказании убийц Г.Е. Распутина и лиц, им сочувствовавших.

«А то и сам на старости лет попал бы в убийцы…»

При рассмотрении вопроса об осведомленности великих князей о готовившемся убийстве необходимо прежде всего выяснить причастность великих князей к подготовке заговора против Г.Е. Распутина.

Имеется множество косвенных доказательств причастности Николая Михайловича. Главным из них является его ссылка в собственное имение Грушевку в начале 1917 г. по приказанию Николая II. Таким образом, сам император подозревал великого князя. Так ли это? Проверить это можно, проследив контакты Николая Михайловича с заговорщиками.

С князем Ф.Ф. Юсуповым, во дворце которого произошло убийство, великий князь Николай Михайлович был давно и близко знаком, поскольку тот был женат на его родной племяннице Ирине Александровне. Известно, что в начале ноября 1916 г., вскоре после возвращения Николая Михайловича из Могилева, Ф.Ф. Юсупов завтракал у великого князя. В воспоминаниях князь Ф.Ф. Юсупов описывает свои поиски тех, кто мог бы помочь ему в убийстве Г.Е. Распутина. Он писал, что «встречал и таких, которые разделяли мои опасения, но эти люди были бессильны мне помочь. Один уже пожилой человек, занимавший тогда ответственный пост, сказал мне:

– Милый мой, что вы можете поделать, когда все правительство и лица, близко окружающие государя, сплошь состоят из ставленников Г.Е. Распутина? Единственное спасение – убить этого мерзавца, но, к сожалению, на Руси не находится такого человека… Если бы я не был стар, то сам бы это сделал». Нет никаких прямых указаний на то, что этот пожилой и считавший себя старым человек, занимавший высокое придворное положение генерал-адъютанта, был великий князь Николай Михайлович, однако В.М. Пуришкевич, знавший о данной встрече великого князя и Ф.Ф. Юсупова и, несомненно, обменивавшийся с последним мыслями по этому поводу, называл Николая Михайловича «дряхлеющим львом в генерал-адъютантских погонах», а сам великий князь писал в своем дневнике: «А то и сам на старости лет попал бы в убийцы…». Таким образом, все три источника говорят о возрасте (хотя Николаю Михайловичу было лишь 58 лет), а В.М. Пуришкевич и князь Ф.Ф. Юсупов упоминают и высокое придворное звание, которое имел «пожилой человек». Поэтому, несмотря на отсутствие прямых доказательств, мы считаем возможным говорить о том, что в данном случае князь Ф.Ф. Юсупов имел в виду великого князя Николая Михайловича.

Необычным является не сам факт визита князя Ф.Ф. Юсупова, а то, что Николай Михайлович в тот же самый день познакомился с другим участником убийства – В.М. Пуришкевичем. В.М. Пуришкевич считал эту встречу значимой для него, так как вспоминал о визите к великому князю в ночь после совершения убийства, когда труп Г.Е. Распутина везли в автомобиле к месту затопления. Возможно, сам момент, когда В.М. Пуришкевич упоминает о встрече с Николаем Михайловичем, говорит о том, что их разговор мог стать отправной точкой в подготовке убийства Г.Е. Распутина. В то же утро у великого князя обедал не кто иной, как будущий главный антираспутинский заговорщик князь Ф.Ф. Юсупов.

К началу ноября 1916 г. В.М. Пуришкевич и князь Ф.Ф. Юсупов еще не были знакомы, однако впервые их пути прошли так близко друг от друга. Причем оба они говорили о влиянии Г.Е. Распутина и императрицы, а лицом, объединившим их в беседе на эту тему, стал великий князь Николай Михайлович.

К сожалению, у нас нет сведений о контактах великого князя Николая Михайловича с будущими заговорщиками в следующие две недели. Однако нельзя исключать и того, что Николай Михайлович, вернувшись в Петроград, из Ставки продолжал поиск единомышленников – антираспутинцев.

С другой стороны, такие же поиски в этот период вел князь Ф.Ф. Юсупов, который, согласно его собственным воспоминаниям, переговорил с кадетом В.А. Маклаковым, великим князем Дмитрием Павловичем и поручиком А.С. Сухотиным, с которым он встречался почти ежедневно. Все описываемые события происходили до 19 ноября 1916 г.

19 ноября 1916 г. ознаменовало начало следующего этапа в подготовке заговора против Г.Е. Распутина. Им стала разоблачительная антираспутинская речь В.М. Пуришкевича в Думе. На данном заседании присутствовал великий князь Николай Михайлович, который аплодировал речи и даже упомянул о ней в письме к Ф. Массону в следующих словах: «Господин Пуришкевич, который с начала военных действий сражается в наших первых рядах, с открытым забралом атаковал всю оккультистскую банду с Григорием во главе». Восторг великого князя по поводу данной речи можно понять: он воспринимал ее как продолжение собственного выступления перед Николаем II 1 ноября. Антираспутинский лейтмотив обеих речей объединил их, однако, выступление В.М. Пуришкевича было не частной беседой, а выступлением с трибуны Государственной думы, которое стало известно всей стране, поэтому Николай Михайлович оценивал ее как достойное завершение собственных начинаний: «Я сыграл некоторую роль в падении господина Штюрмера, и это меня обнадеживает. Этот побежден, но остается банда злоумышленников, которая за ним следовала и им руководила. Вчера она была публично раздавлена…». Великий князь сильно надеялся на результат публичного антираспутинского выступления В.М. Пуришкевича, тем не менее понимал, что этим исчерпываются все возможности легального давления на императора. В его письме Ф. Массону, написанном на следующий день после речи, звучит туманная угроза: «Если… не изменится не только образ действий, но система,  – готовьтесь к худшему. Россия сумеет выпутаться, и если мягкость больше не действует, придется перейти к насилию, чтобы избавиться от элементов, которые продолжают волновать национальную жизнь во время этой единственной в анналах истории войны». Такие угрозы сильно напоминают замысел убийства Г.Е. Распутина.

Но 20 ноября вечером великий князь отбыл в Баку на охоту, где пробыл до середины декабря. При этом он чуть не погиб в железнодорожной катастрофе при обратном возвращении. Однако именно 20 ноября Ф.Ф. Юсупов позвонил В.М. Пуришкевичу и предложил встретиться. Встреча произошла 21 ноября в 9 часов утра. Таким образом, во время непосредственной подготовки заговора Николай Михайлович в Петрограде отсутствовал. Не имеется никаких свидетельств о том, что в этот период он каким-либо образом общался с заговорщиками. Однако несомненно и то, что великий князь говорил о возможном устранении Г.Е. Распутина как минимум с одним из будущих убийц, а с другим встречался и, по косвенным данным, беседовал о том же. Подозрения Николая II, что Николай Михайлович был осведомлен о покушении, оказываются небеспочвенными.

«Госпиталь открыт, приезжайте…»

Что касается другого центра великокняжеской оппозиции – Николая Николаевича, – то прямых свидетельств о его причастности к готовившемуся заговору также не имеется. Однако Николай Николаевич, возможно, знал о готовящемся заговоре, так как 17 декабря 1916 г. собирался приехать в Петроград, это известно из письма Александры Федоровны Николаю II: «Надеюсь, что неправда, будто Николай приедет к 17-му… Не пускай этого злого гения», – упорствовала императрица 14 декабря. Но установить связь между его возможным приездом и убийством Г.Е. Распутина не представляется возможным.

Со своей стороны, думская оппозиция, по всей видимости, предприняла попытки привлечь великого князя Николая Николаевича к заговору. Впервые в исторической литературе эту проблему затронул С.П. Мельгунов в работе «На путях к дворцовому перевороту. (Заговоры перед революцией)». Свои выводы он основывал на статье, посвященной этому вопросу, опубликованной в эмигрантской газете «Последние новости», а также сведениях, представленных А.И. Хатисовым, являвшимся городским головой в Тифлисе в 1916 г.

Согласно С.П. Мельгунову, вечером 9 декабря 1916 г. после закрытия полицией V съезда представителей Всероссийского союза городов в квартире кн. Г.Е. Львова состоялось секретное совещание, на котором присутствовали Н.М. Кишкин, М.Н. Федоров, А.И. Хатисов и, по некоторым сведениям, М.В.Челноков. На этой встрече князь Г.Е. Львов предложил произвести дворцовый переворот с целью замены на престоле Николая II великим князем Николаем Николаевичем. Совещавшиеся намеревались создать ответственное министерство для выведения России из кризиса. Встречавшиеся уполномочили А.И. Хатисова вступить в переговоры с Николаем Николаевичем и выяснить, как великий князь отнесется к такому проекту. В случае согласия тифлисский голова должен был прислать телеграмму: «Госпиталь открыт, приезжайте». Планировалось утверждение великого князя Николая Николаевича на Кавказе и объявление его правителем и царем. Предполагалось царя арестовать и увезти в ссылку, а царицу заключить в монастырь, говорили об изгнании, не отвергалась и возможность убийства. Князь Г.Е. Львов должен был привлечь к заговору А.И. Гучкова, который находился в то время на фронте.

Исследователи не раз обращались к истории этого заговора. Так, в 1967 г. его анализировал В.Я. Лаверычев. Ссылаясь на кадетскую эмигрантскую газету «Последние новости», он считал, что заговорщики заручились согласием на участие в перевороте великого князя Николая Николаевича. В.С. Дякин в монографии «Русская буржуазия и царизм в годы Первой мировой войны», основываясь на свидетельствах, собранных С.П. Мельгуновым, писал, что великий князь отверг план заговора. А.Я. Аврех вообще считал, что рассказ не соответствует действительности. Объяснял он это желанием во время публикации рассказа «претендента на русский престол», великого князя Николая Николаевича, соперничавшего с другим претендентом, великим князем Кириллом Владимировичем, продемонстрировать свою способность в случае необходимости идти на решительные и даже крайние меры: вождь должен быть вождем.

В связи с опубликованием стенограмм рассказов А.И. Гучкова, обнаруженных в архиве Гуверовского института войны, революции и мира, можно утверждать, что ему был известен план князя Г.Е. Львова. Но А.И. Гучков в то время совместно с Н.В. Некрасовым и М.И. Терещенко разрабатывали свой вариант заговора, согласно которому предполагалось возведение на престол сына государя – наследника, с братом императора в качестве регента. А.И. Гучков не слишком высоко оценивал план князя Г.Е. Львова. Вероятно, в то время данные заговоры или разговоры о них не были тайной. Это еще раз свидетельствует о несерьезности подготовки подобных мероприятий, все заканчивалось на уровне разговоров. В мемуарах полковника Б.А. Энгельгардта о них есть упоминания. «Замена Николая II его братом Михаилом, очевидно с учреждением ответственного министерства, почиталась ими венцом возможных перемен и достижений. На совещании лидеров прогрессивного блока в помещении торгово-промышленного съезда довольно открыто обсуждался вопрос о престолонаследии после низложения Николая II. О самой процедуре низложения не говорилось, а только о его последствиях, но это потому, что в сугубо секретную часть плана были посвящены немногие, в том числе А.И. Гучков и член Государственной думы Некрасов. По-видимому, они были в связи с генералом Крымовым».

С нашей точки зрения, утопичность реализации подобного плана достаточно очевидна. Ясно и другое: подобные планы никоим образом не были связаны с убийством Г.E. Распутина и намечавшимся приездом великого князя Николая Николаевича в Петроград. Во-первых, заговорщики предполагали, что дядя императора будет действовать, находясь на Кавказе, а не в Петрограде. Во-вторых, разговор с великим князем, который все-таки состоялся, произошел лишь 29 декабря 1916 г., то есть не до, а после убийства Г.Е. Распутина. Наконец, попытки со стороны князя Г.Е. Львова привлечь великого князя Николая Николаевича к осуществлению заговора доказывают неоднозначность фигуры последнего. По словам Г. Шавельского, видевшегося с великим князем в октябре 1916 г., у него ослабело чувство преклонения перед Государем вследствие опалы, которой он подвергся, а также под влиянием все более сгущавшейся атмосферы в стране, в чем он не мог не винить Государя. Но все же на участие в заговоре он не пошел, возможно, потом жалея об этом. «У великого князя было много патриотического восторга, но ему недоставало патриотической жертвенности». Тем не менее, между князем Г.Е. Львовым и великим князем Николаем Николаевичем сохранились довольно тесные контакты еще со времени пребывания последнего на посту Верховного главнокомандующего русской армии, поскольку Союз земств непосредственно участвовал в снабжении войск. Неудивительно, что к великому князю в надежде найти поддержку для заговора обратились именно по инициативе князя Г.Е. Львова.

Данный эпизод еще раз подтверждает тот факт, что как Николай Михайлович, так и Николай Николаевич уже перестали действовать в политике самостоятельно, но еще сохраняли статусную значимость. Заговорщики обращались именно к великим князьям с целью привлечения их на свою сторону в заговоре против монарха.

Что касается убийства Г.Е. Распутина, то причастность большинства великих князей к этому не является очевидной. Однако один из них, скорее всего, принимал в убийстве непосредственное участие. Это был великий князь Дмитрий Павлович.

«Участию великого князя Дмитрия Павловича в заговоре против Распутина в силу целого ряда причин я придавал большое значение…»

Роль великого князя Дмитрия Павловича в убийстве Г.Е. Распутина нуждается в отдельном рассмотрении.

Он остался сиротой: его мать – греческая принцесса – скончалась при родах, а отец, великий князь Павел Александрович, в связи с морганатическим браком был выслан из России в 1902 г. Дмитрий Павлович был двоюродным братом Николая II, хотя по возрасту был ненамного старше дочерей императора.

После расставания с отцом Дмитрий Павлович воспитывался сначала в семье великого князя Сергея Александровича и великой княгини Елизаветы Федоровны, а после гибели великого князя в феврале 1905 г. – в семье царской четы. Он собирался получить военное образование в кавалерийской школе, однако в связи с тяжелым заболеванием во время учений прекратил свое дальнейшее военное образование.

Отношения с отцом у Дмитрия Павловича были прохладные. Во время поездок за границу для лечения легких великий князь часто писал Николаю II подробные родственные письма, в то время как своему отцу Павлу Александровичу посылал «сухой отчет о здоровье – и баста?!». Дмитрия Павловича стесняло не только общество отца, но и его новой супруги – кн. О. Палей. «Довольно редко видимся, и, во всяком случае, я от этого не страдаю», – писал он Николаю II. Близость к императору позволила ему даже просить у него разрешения отправиться на Итало-турецкую войну на стороне итальянцев в 1911 г. Разрешение получено не было, но близость к царствующей семье сохранилась.

В 1912 г. старшая дочь Николая II Ольга была помолвлена с великим князем Дмитрием Павловичем, однако предполагавшийся брак не был заключен. Возможно, что одной из причин расстройства брака было неподобающее поведение великого князя. Шведский писатель и славист С. Скотт отмечает, что великий князь «кочевал между офицерским клубом и светской жизнью столь интенсивно, что это ставило под угрозу его деликатное здоровье». Впрочем, такое положение дел его вряд ли сильно расстроило. В том же году он выступал в составе русской сборной по конному спорту на Олимпийских играх в Стокгольме. Однако призовых мест ни команда, ни лично великий князь не заняли.

О деятельности великого князя во время Первой мировой войны мы уже писали выше.

Дмитрий Павлович был давним другом Феликса Юсупова. Неудивительно, что он оказался в компании заговорщиков, задумавших убийство Г.Е. Распутина.

К заговору великий князь Дмитрий Павлович, скорее всего, был привлечен князем Ф.Ф. Юсуповым, активно искавшем единомышленников. Сам князь писал: «Участию великого князя Дмитрия Павловича в заговоре против Распутина в силу целого ряда причин я придавал большое значение». Вероятно, с самого начала Ф.Ф. Юсупов не был уверен в том, что заговорщики останутся неизвестными. Поэтому защитить их от наказания могла лишь близость к императорской чете. С другой стороны, он надеялся, что участие великого князя в уничтожении Распутина сможет пробудить царя «от страшного распутинского гипноза». Наконец, депутат Государственной думы В.А. Маклаков, которому Ф.Ф. Юсупов первому предложил быть в заговоре против Г.Е. Распутина после его антиправительственной речи в Думе 3 ноября, сообщил, что Ф.Ф. Юсупов ожидал, что «участие в убийстве великих князей может произвести в обществе настоящую революцию». Таким образом, Дмитрий Павлович был для Ф.Ф. Юсупова не столько практическим помощником, сколько знаковой фигурой. Это было наиболее ярким проявлением потери великими князьями их политической значимости.

Мы не будем подробно останавливаться на том, как происходило убийство Г.Е. Распутина. С одной стороны, это связано с ограниченным кругом часто весьма ненадежных источников. С другой стороны, данная проблема является вопросом для специального исследования и затронута в работе только в той мере, в какой это убийство связано с великокняжеской оппозицией. Также необходимо отметить, что в последние годы появилось множество версий, большая часть которых не подкреплена достаточным количеством доказательств. Одной из последних является версия, согласно которой в убийстве Г. Распутина принимали участие офицеры британской разведки, более того, именно один из них произвел тот роковой выстрел, который убил старца. Автор работы «Убить Распутина. Жизнь и смерть Г. Распутина» Э. Кук в своем исследовании опирается на достаточно широкий круг источников и свидетельств, но, к сожалению, и он сам об этом пишет, «что касается документальных свидетельств, они давно уничтожены, если вообще когда-либо существовали».

По-видимому, встреча Ф.Ф. Юсупова и Дмитрия Павловича произошла до 19 ноября, то есть еще до того момента, когда член Государственной думы В.М. Пуришкевич произнес свою антираспутинскую речь. Князь Юсупов замечал в своих воспоминаниях, что Дмитрий Павлович через несколько дней должен был отправиться в Ставку. Между тем «Журнал пребывания Николая II в действующей армии» отмечает прибытие великого князя Дмитрия Павловича в Ставку утром 20 ноября и его пребывание там до середины декабря. Таким образом, запись в дневнике В.М. Пуришкевича о том, что он познакомился с Дмитрием Павловичем у Ф.Ф. Юсупова 22 ноября вечером, не соответствует действительности, так как в этот момент великий князь находился не в Петрограде, а в Могилеве.

Реальная роль великого князя Дмитрия Павловича в убийстве Г.Е. Распутина вряд ли может быть выяснена полностью, поскольку основные источники, рассказывающие о его действиях в ночь убийства, – воспоминания князя Ф.Ф. Юсупова и дневник В.М. Пуришкевича, – вероятно, не вполне достоверны. Они могут быть ориентированы не столько на изложение действительных событий, сколько на их сокрытие.

Данные источники сводят роль Дмитрия Павловича в убийстве к нескольким действиям. Во-первых, он принимал участие в обсуждении плана заговора как минимум один раз, 13 декабря, оказав, таким образом, заговорщикам моральную поддержку. Во-вторых, Ф.Ф. Юсупов одолжил у него револьвер, из которого был произведен первый выстрел в Г.Е. Распутина. Но Дмитрий Павлович отдал его неохотно. В записках великого князя Николая Михайловича есть упоминание (со слов Ф.Ф. Юсупова) о том, что Дмитрий Павлович «долго не хотел отдавать [револьвер] Юсупову, но тот настоял на своем». В-третьих, вместе с доктором С. Лазавертом и женой В.М. Пуришкевича он должен был сжечь одежду Г.Е. Распутина, но не сделал этого, так как его шуба и калоши не влезли в вагонную печь санитарного поезда. В-четвертых, Дмитрий Павлович должен был предоставить автомобиль, на котором перевозили тело «старца». В распоряжении заговорщиков находился также автомобиль, приписанный все к тому же санитарному поезду. Более того, согласно свидетельству известного петербургского историка Р.Ш. Ганелина, автомобиль великого князя вообще не использовался. Труп Г.Е. Распутина от дворца князя Ф.Ф. Юсупова до места затопления везли на грузовой машине, с шофером которой Р.Ш. Ганелин беседовал лично.

Рассматривая значимость действий великого князя Дмитрия Павловича для выполнения заговора, нельзя не отметить, что он либо дублировал, либо не слишком удачно помогал другим заговорщикам, так во всяком случае это выглядит в воспоминаниях князя Ф.Ф. Юсупова и дневнике В.М. Пуришкевича. Насколько это является правдой, судить трудно.

Сам Дмитрий Павлович – в отличие от других участников заговора – не оставил об участии в убийстве воспоминаний. С. Скотт пишет, что «Дмитрий Павлович в течение всей жизни никому, даже сестре, словом не обмолвился о том, что произошло в ту ночь во дворце Юсупова на набережной Мойки в Петрограде. Он сожалел о своем участии».

Не имея возможности выяснить, что же в действительности происходило в ту роковую ночь в особняке князя Ф.Ф. Юсупова, остановимся на том, что это убийство было представлено как политический акт, в котором роль организатора и вдохновителя отводилась князю Ф.Ф. Юсупову, «покровителя» – великому князю Дмитрию Павловичу и исполнителя – В.М. Пуришкевичу.

«Не вникая вовсе в вопрос, виновен он или нет…. мы все стоим за него…»

Реакция великих князей на известие об убийстве Г.Е. Распутина была одобрительной и совпадала с первой реакцией Николая II. Так, великий князь Николай Михайлович в одном из писем Ф. Массону писал, что император прибыл в Петроград 19 декабря вечером «освобожденный от этой личности [Г.Е. Распутина. – Е.П., К.Б.], веселый и радостный (как сообщила свита)». О подобной реакции царя упоминает не только Николай Михайлович, который причину всех бедствий видел в личности не императора, а его супруги, но и полностью преданные императорской семье люди. Так, дворцовый комендант В.Н. Воейков писал, что «ни разу не усмотрел у Его Величества скорби и скорее вынес впечатление, будто бы государь испытывает чувство облегчения».

Великие князья узнавали об убийстве из разных источников, но реакция их была одинаковой: она была одобрительной, даже радостной. Рассмотрим ее.

Великий князь Николай Михайлович узнал об этом очень быстро – в 5 часов дня 17 декабря – от княгини М.А. Трубецкой и английского посла Бьюкенена. Другим известием, которое они ему передали, было то, что подозреваемые убийцы – князь Ф.Ф. Юсупов и его племянники Федор и Никита [сыновья великого князя Александра Михайловича. – Е.П., К.Б.]. «Такое неожиданное известие меня ошеломило, и я помчался в автомобиле в дом брата Александра на Мойку, чтобы узнать, в чем дело», – писал он в своих записках. Из его реакции следует, что поразил его не столько сам факт убийства Г.Е. Распутина, сколько причастность к нему наряду с Ф.Ф. Юсуповым его племянников. Этого он не мог ожидать никак. С другой стороны, он узнал об убийстве не раньше других, причем, судя по его запискам, от лиц, к убийству не причастных. Такая реакция Николая Михайловича свидетельствует о том, что он скорее догадывался, кто может входить в заговор против Г.Е. Распутина, но не знал, где и когда заговорщики осуществят свое черное дело.

С этого момента Николай Михайлович начинает регулярно посещать предполагавшихся участников убийства. Из его дневника и писем Ф. Массону можно заключить, что он хотел видеть себя руководителем этих «молодых людей» в их действиях и в показаниях, которые они давали. Причем в письмах, написанных великим князем месяц спустя, эта тенденция проявлялась в большей степени, чем в его дневниковых записях. Но в воспоминаниях Ф. Юсупова поступки Николая Михайловича выглядят назойливым любопытством.

Так, 17 декабря в письме Ф. Массону великий князь Николай Михайлович писал, что «Феликс [князь Ф.Ф. Юсупов] поздно вечером по телефону попросил меня приехать, и я немедленно отправился на его зов в качестве его единственного близкого родственника в Петрограде». В дневниковых записях великого князя об этом визите сведений не имеется. В то же время в воспоминаниях Ф.Ф. Юсупова указано, что Николая Михайловича он не приглашал. Князь Ф.Ф. Юсупов писал об этом эпизоде, так: «…это позднее посещение не предвещало мне ничего хорошего…Слова великого князя показали мне, что он ровно ничего не знает, а лишь нарочно притворяется осведомленным, чтобы легче меня поймать. Я ему подробно рассказал все ту же историю о вечере и о застреленной собаке. Великий князь как будто поверил моему рассказу… но в душе очень сердился и досадовал на то, что ничего от меня не узнал». Несоответствие сведений в источниках очевидно, и доказывает скорее то, что Николай Михайлович пытался преувеличить свою роль в этом деле.

В источниках от 18 декабря наблюдается та же картина. Дневниковые записки Николая Михайловича гласят, что в «10 Ѕ меня вызвал к телефону Юсупов, говоря, что его задержали на Николаевском вокзале и что он просит меня приехать к нему в дом брата [Сергея Михайловича. – Е.П., К.Б.]. Я пробыл у него до 1 Ѕ ч., слушая его откровения. Как Николай Михайлович я не смею ему не верить, но весь его роман не выдерживает критики, и убийца – он». В письмах месяц спустя великий князь писал уже о том, что его помощи попросил не Ф.Ф. Юсупов, а великий князь Дмитрий Павлович и «с этого момента я руководил поступками и показаниями молодых людей. И ловко все провернул». Наконец, в воспоминаниях Ф.Ф. Юсупова говорилось, что великого князя Дмитрия Павловича посетили все члены Императорского дома и что «звонил великий князь Николай Михайлович. Он заезжал к нам по нескольку раз в день». Снова полное противоречие сведений в источниках: кто кому звонил, остается неясным. Однако зная, что Ф.Ф. Юсупов вместо истории об убийстве Г.Е. Распутина упорно рассказывал «легенду» об убитой в саду его дворца собаке, можно понять, что Николаю Михайловичу он ничего не сказал и в этот день, поскольку тот заметил, что «весь его роман не выдерживает критики, и убийца – он».

Лишь после того, как утром 19 декабря был найден труп Г.Е. Распутина и Николай Михайлович, войдя в комнату, где находились князь Ф.Ф. Юсупов и великий князь Дмитрий Павлович, воскликнул: «Приветствую вас, господа убийцы!» – Юсупов «выложил всю правду».

О высокой оценке Николаем Михайловичем сдержанности заговорщиков, раскрывших ему истину лишь на третий день, свидетельствуют и его телеграммы, направленные 19 декабря отцу князя Ф.Ф. Юсупова-младшего – князю Ф.Ф. Юсупову-старшему, который находился в то время в Кореизе в Крыму. «Спокоен, выдержан, на меня делает отличное впечатление»; «Феликс спокоен, вижу его часто», – писал великий князь о главном заговорщике.

Таким образом, Николай Михайлович не мог руководить показаниями участников убийства, поскольку узнал подробности лишь на третий день после совершения преступления.

Брат Николая Михайловича великий князь Александр Михайлович , проживающий в Киеве, судя по его воспоминаниям, узнал об убийстве Г.Е. Распутина ранее, чем об этом узнал в Петрограде сам Николай Михайлович: «17 декабря рано утром мой адъютант вошел в столовую с широкой улыбкой на лице: «Ваше Императорское Высочество, Распутин убит прошлой ночью в доме вашего зятя, князя Феликса Юсупова». Невольно мысли мои обратились к моей любимой дочери Ирине, которая проживала в Крыму с родителями мужа…» Скорее всего, Александр Михайлович путал дату известия об убийстве Г.Е. Распутина, так как 17 декабря утром о том, что убийца – князь Ф.Ф. Юсупов, не знали даже в столице. Первая реакция Александра Михайловича была радостной («радовался тому, что Распутина уже нет»), но и тревожной, поскольку в опасности был его близкий родственник, а косвенно – и его дочь. Более того, из записок следует, что он знал и о причастности к заговору великого князя Дмитрия Павловича («преступление, совершенное при участии двух ее [царствующей семьи. – Е.П., К.Б.] сочленов»). Тем не менее его адъютант удивился сдержанности великого князя, так как, по его словам, на улицах Киева царило ликование по случаю убийства «старца».

Вдовствующая императрица Мария Федоровна узнала об этом в тот же день, 17 декабря. В ее дневнике есть запись: «Перед самым обедом пронесся слух, что будто бы убит Распутин. Не могу поверить, что это правда». Уже на следующий день, согласно дневнику вдовствующей императрицы, «страшными известиями из Петербурга заполнены все газеты. В связи с этой ужасной историей называют имена Дмитрия и Феликса».

18 декабря великий князь Александр Михайлович, несмотря на простуду, был к обеду у вдовствующей императрицы. Об этом визите Александр Михайлович оставил такие воспоминания: «“Нет? Нет?” – вскочила она [Мария Федоровна. – Е.П., К.Б.]. Когда она слышала что-нибудь тревожное, она всегда выражала страх и опасения этим полувопросительным, полувосклицательным: “Нет?”. На событие она реагировала точно так же, как и я: “Слава Богу, Распутин, убран с дороги. Но нас ожидают теперь еще большие несчастья…”». Последние слова Марии Федоровны были обращены не к России, а лишь к судьбе близких ей родственников, которые были замешаны в преступлении и которым грозило наказание.

«Мы решили просить Ники разрешить нам приехать в Петроград. Вскоре пришел из Царского Села утвердительный ответ». Тем не менее в Петроград приехал лишь Александр Михайлович. Мария Федоровна в столице так и не появилась. Вероятно, с одной стороны, она понимала, что это преступление слишком сильно затронуло Александру Федоровну и любое вмешательство могло только усугубить ситуацию. С другой стороны, убийство «старца-проходимца» не было столь значимым поводом, чтобы нарушить свое двухлетнее затворничество в Киеве. Даже не желая того, ее приезд в Петроград мог быть истолкован неверно, поскольку ее двор в Киеве превратился в центр моральной поддержки оппозиционных князей. Александр Михайлович, точка зрения которого на убийство была столь похожа на ее собственную, мог с успехом представить ее. Согласно дневнику, вдовствующая императрица недолго находилась под впечатлением этого убийства. Так, 19 декабря она записывала: «Все радуются и превозносят Феликса до небес за его доблестный подвиг во имя Родины. Я же нахожу ужасным, как все это было сделано. Обвиняют сейчас Феликса и Дмитрия. Но я не верю ни одному слову. Состояние неприятное. Почва уходит из-под ног». На следующий день Марию Федоровну навещала великая княгиня Виктория Федоровна. И мысли императрицы вернулись к той, «от которой все зло», – Александре Федоровне. «Даки [великая княгиня Виктория Федоровна. – Е.П., К.Б.] снова была к чаю… она рассказывала о своем последнем разговоре с Алики [Александрой Федоровной; разговор состоялся 25 ноября. – Е.П., К.Б.], которая видит все очень превратно и своим всегдашним упрямством и своеволием только увлекает нас в пучину несчастий». Опять мы видим беспокойство только за судьбу ближайшего ей окружения.

В столице в то время находились лишь дворы великого князя Николая Михайловича и великой княгини Марии Павловны . Реакция последней представляла собой не более чем светскую фронду, более дамскую, чем политическую.

Ее двор узнал об этом событии по сообщению из газет: «Сегодня, в шестом часу утра, в одном из аристократических особняков центра столицы, после раута, внезапно окончил жизнь Григорий Распутин-Новых». В вечернем выпуске «Биржевых Ведомостей» 17 декабря, в субботу, была помещена такая заметка. «Слух быстро облетел город и принял форму настоящего заговора, обставленного таинственностью». Слухам, обвинявшим в убийстве князя Ф.Ф. Юсупова, великого князя Дмитрия Павловича, В.М. Пуришкевича, а также Андрея и Федора Александровичей, и газетам, писавшим об убийстве 17 декабря, великий князь Андрей Владимирович (сын великой княгини Марии Павловны) боялся верить. Какая-либо реакция на эти сообщения в его дневнике отсутствует.

Стремясь узнать больше, семья великой княгини Марии Павловны связалась с полицией. 18 декабря во дворец Марии Павловны был доставлен протокол полицейского дознания по этому делу со всеми подробностями. «Никаких данных, уличающих кого бы то ни было, не найдено. Факт убийства установлен». Кроме констатации этих фактов и сообщения об аресте Дмитрия Павловича, дневник Андрея Владимировича опять-таки не содержит никакой реакции. Сдержанность удивительная.

В то же время проявилась и великокняжеская корпоративность. На следующий день, 19 декабря, Владимировичи – Кирилл и Андрей, – а также Гавриил Константинович «заехали к Дмитрию заявить ему, что, не вникая вовсе в вопрос, виновен он или нет, в убийстве Распутина» они все стоят за него. Принадлежность к великокняжеской семье оказывалась сильнее любых юридических норм.

Великий князь Павел Александрович (отец Дмитрия Павловича) узнал об убийстве 19 декабря, в Ставке. «В Петроград я прибыл 20 декабря, – вспоминал позднее он, – и узнал от жены, что Дмитрий Павлович арестован». Однако в данном случае Павел Александрович указал дату своего прибытия в столицу ошибочно. И император, и Павел Александрович выехали из Ставки в Петроград в один день разными поездами и, согласно записи в камер-фурьерском журнале, он встречался с Николаем II в Петрограде (точнее, Царском Селе) в 11 часов вечера 19 декабря. Во время встречи он уже знал об аресте своего сына и требовал его освобождения.

Великая княгиня Елизавета Федоровна отправила из Москвы две телеграммы утром 18 декабря. Телеграмма, адресованная Дмитрию Павловичу, рассматривалась выше, еще одна телеграмма была направлена матери другого убийцы, княгине З.Н. Юсуповой. Даже у оппозиционно настроенных великих князей убийство не вызывало столь восторженных чувств, как у Елизаветы Федоровны: «Все мои глубокие и горячие молитвы окружают вас всех за патриотический акт вашего дорогого сына». Содержание телеграмм стало известно императорской чете. А.А. Вырубова писала, что «это постыдное сообщение совсем убило государыню, она плакала горько и безутешно, и я ничем не могла успокоить ее». И во время встречи 30 ноября с императрицей, и в текстах телеграмм, и в письме Николаю II от 29 декабря 1916 г., которое будет разобрано ниже, великая княгиня оставалась верной своей антираспутинской позиции и оправдывала как Дмитрия Павловича, так и князя Ф.Ф. Юсупова, не считаясь с чувствами собственной сестры.

О реакции других великих князей на убийство Г.Е. Распутина сведений нет.

Интересно заметить, что сначала великие князья поверили Дмитрию Павловичу, что он «об этого человека рук не марал», и даже попытались выразить императору осуждение в устной форме за судьбу невинного Дмитрия. Позже, когда доказательства причастности великого князя стали неопровержимыми, их настроение переменилось, и они уже рассматривали это убийство как патриотический подвиг. В связи с этим характерен вопрос великого князя Александра Михайловича, тестя Юсупова, который он задал министру внутренних дел А.Д. Протопопову, о том, считал ли последний патриотическим подвигом убийство Распутина и думал ли прекратить преследование людей, его совершивших. Таким образом, великие князья стали защищать Дмитрия Павловича, тем самым защищая себя.

«Не смотреть на Феликса и Дмитрия Павловича как на обыкновенных убийц…»

Ни один из великих князей не осудил действий заговорщиков. Все они так или иначе поддержали и действия Дмитрия Павловича. Однако более всего их волновали не политические последствия убийства Г.Е. Распутина, а арест великого князя Дмитрия Павловича и его дальнейшая судьба. Последовали визиты великих князей к Николаю II, и судьба заговорщиков, казалось, должна была измениться. Они дважды приходили к царю, посетили трех министров, имели беседу с председателем Государственной думы М.В. Родзянко и, несколько позже, написали коллективное письмо в защиту Дмитрия Павловича. Исключением, подтверждающим правило, была позиция великого князя Александра Михайловича, написавшего императору письмо, в котором содержалась очень умеренная программа действий. Но… это письмо было отослано лишь полтора месяца спустя.

19 декабря в 6 часов вечера Николай II прибыл из Ставки в Царское Село, о чем свидетельствует запись в Камер-фурьерском журнале. В 11 часов вечера Его Величество принимал великого князя Павла Александровича. Инициатива встречи исходила лично от Павла Александровича, поскольку, приехав в Петроград, он не имел времени переговорить с другими великими князьями.

Позднее великий князь вспоминал об этом разговоре: «“За что арестован мой Дмитрий?” – задал я вопрос царю. Николай Романов ответил: “За убийство Распутина”. “Надо сейчас же освободить его из-под ареста”, – заявил я. “Хорошо, пока нельзя, завтра напишу, – а пока прощай”. Утром следующего дня мне вручили письмо. “Дорогой друг, Павел. Я не могу, к сожалению, отменить домашний арест Дмитрия, пока предварительное следствие не будет закончено. Приказал с этим поторопиться, а также, чтобы Дмитрия охраняли бережно. Все это больно и тяжело, но ведь кто же виноват, как не он сам, что по неосторожности попал в такую передрягу. Молю Господа Бога, чтобы Дмитрий вышел честным и не запятнанным ни в чем. Сердечно твой Николай”».

Можно предположить, что встреча не была столь краткой, как это представляет Павел Александрович. Однако даже в этом отрывке разговора явственно видна позиция великого князя: безусловное освобождение Дмитрия Павловича из-под ареста. С его точки зрения, на великих князей не распространялись нормы уголовного права. Такой же точки зрения придерживались и другие великие князья.

Для того чтобы узнать о встрече Павла Александровича с Николаем II, а также о его свидании с Дмитрием Павловичем, 21 декабря во дворце великого князя Андрея Владимировича собрались великие князья. Это были великая княгиня Мария Павловна, ее сыновья Андрей, Кирилл и Борис Владимировичи, а также приехавший из Киева Александр Михайлович. Хозяин дворца записал в дневнике: «Дядя Павел передал про свидание с Дмитрием и как он на образе и портрете матери поклялся ему, что в крови этого человека рук не марал. Цель совещания заключалась в том, посылать ли Ники или нет заготовленный ответ, и прочел письмо, которое мы все одобрили». Об этом первом коллективном письме есть упоминание в статье, опубликованной в первые дни после Февральской революции в газете «Биржевые новости». Можно предположить, что письмо являлось прообразом послания, подписанного и отправленного великими князьями 29 декабря. Однако доказать это невозможно. Весь текст коллективного письма является просьбой перемены места ссылки для Дмитрия Павловича из Персии в его имение Усово. Но 21 декабря великие князья еще не могли знать о том, какое наказание постигнет князя-заговорщика. Кроме того, коллективное прошение от 29 декабря несло в себе и другой смысл, о котором мы расскажем ниже, но который не мог быть присущ письму 21 декабря.

На встрече великие князья также обсуждали, что они будут делать в том случае, если Николай II не освободит Дмитрия Павловича и поведет следствие до конца. Однако кроме опасения нежелательных осложнений, ничего не придумали. Великий князь Андрей Владимирович записал в дневнике о решении вновь отправить к императору великого князя Павла Александровича, который должен был представить всю опасность создавшегося положения. Однако к императору отправился не он, а великий князь Александр Михайлович.

Итак, на следующий день, 22 декабря, в 11 часов утра Николай II принимал Александра Михайловича. С одной стороны, в своих воспоминаниях великий князь утверждал, что заступиться за Дмитрия и Феликса его просили члены императорской семьи. Андрей Владимирович писал в своем дневнике: «Разговор с Ники он вел в духе, как мы решили на совещании с дядей Павлом, что все надо прекратить и никого не трогать, в противном случае могут быть крайне нежелательные осложнения». С другой стороны, данный визит был, вероятно, также продиктован личным стремлением великого князя. Ведь если следовать его воспоминаниям, то он единственный из великих князей воспринял убийство Г.Е. Распутина как «тяжкое преступление». Он был поражен, приехав в Петроград из Киева, «атмосферой обычных слухов и мерзких сплетен, к которым присоединилось злорадное ликование по поводу убийства Распутина и стремление прославлять Феликса и Дмитрия Павловича». При таком отношении мало кто бы просил Александра Михайловича оказать влияние на ход дела. Вряд ли он отправился в Петроград из Киева только для того, чтобы доверить свою миссию Павлу Александровичу.

Александр Михайлович описывал этот визит как встречу двух старых друзей и родственников. «Я молил Бога, чтобы Ники встретил меня сурово. Меня ожидало разочарование. Он обнял меня и стал со мною разговаривать с преувеличенной добротой. Он меня знал слишком хорошо, чтобы понимать, что все мои симпатии на его стороне, и только мой долг отца по отношению к Ирине заставил меня приехать в Царское Село». Александр Михайлович «произнес защитительную, полную убеждения речь», призвав Николая II «не смотреть на Феликса и Дмитрия Павловича как на обыкновенных убийц, а как на патриотов, пошедших по ложному пути и вдохновленных желанием спасти родину», он сразу же согласился с императором, что «никто – будь то великий князь или же простой мужик – не имеет права убивать».

Но в действительности Александр Михайлович был настроен радикальнее, чем остальные представители императорской семьи, хотя впоследствии пытался это тщательно скрыть. Он не подписал коллективное письмо от 29 декабря 1916 г., которое назвал «преглупым»; действительно письмо не содержало никаких политических требований, и было передано государю, когда уже ничего в судьбе Дмитрия Павловича изменить было нельзя. Напротив, отправившись обратно в Киев, Александр Михайлович начал писать свое собственное письмо, содержащее политические требования. Поэтому очень сомнительно, что во время встречи он выступал только в роли просителя за судьбу заговорщиков. Он требовал большего. И об этом имеются свидетельства.

Так, согласно воспоминаниям А.А. Вырубовой, «великий князь заявился со старшим сыном во дворец. Оставив сына в приемной, он вошел в кабинет государя и от имени семьи требовал прекратить следствие по делу убийства Распутина, в противном случае он грозил чуть ли не падением престола. Великий князь говорил так громко и дерзко, что голос его слышали посторонние, так как он почему-то и дверь не притворил в соседнюю комнату, где ожидал его сын. Государь говорил после, что он не мог сам оставаться спокойным, до такой степени его возмущало поведение великого князя, но в минуту разговора он безмолвствовал». Косвенно такую версию событий подтверждал и сам Александр Михайлович в своем письме к Николаю II, которое он начал писать три дня спустя. В нем он писал, что «просил разрешения говорить, как на духу» и, получив его, затронул в речи «почти все вопросы», которые, как он считал, волновали их обоих. Упоминание угроз содержится в цитировавшемся выше отрывке из дневника Андрея Владимировича о «нежелательных последствиях». Поэтому визит Александра Михайловича вряд ли был любезной встречей родственников, иначе он бы не телеграфировал вдовствующей императрице на следующий день с просьбой отправить Николаю II телеграмму и посоветовать ему закрыть дело. Мария Федоровна выполнила эту просьбу. К этому времени она еще больше укрепилась в своем негативном отношении к Александре Федоровне, так как накануне в Киев приехал Федор Александрович, князь императорской крови, сын великого князя Александра Михайловича, по словам которого, «Дмитрий [великий князь Дмитрий Павлович. – Е.П., К.Б.] просил передать, что никогда не забудет, как она [Александра Федоровна; выделено в тексте оригинала] с ним обошлась… Максимович от ее имени объявил его под домашним арестом». Больше всего Мария Федоровна возмущена тем, что «это делать она не имела никакого права».

За свое недолгое пребывание в Петрограде Александр Михайлович встретился не только с Николаем II, но и с министрами – с Н.А. Добровольским [министром юстиции. – Е.П., К.Б.], от которого требовал, чтобы дело было прекращено; с бывшим председателем правительства А.Ф. Треповым, который, по его же словам, в этом вопросе был «совершенно беспомощным». Наконец, он посетил и министра внутренних дел А.Д. Протопопова. Последнему, как уже говорилось выше, Александр Михайлович задал вопрос о том, считал ли тот убийство Распутина патриотическим подвигом и думал ли прекратить преследование людей, его совершивших. Выбор посещенных им министров был не случаен. А.Ф. Трепов и А.А. Макаров «настаивали в Царском Селе на прекращении дела». То есть, другими словами, выступили союзниками великих князей.

Действительно, А.Ф. Трепов неоднократно звонил великому князю Николаю Михайловичу, стараясь держать его в курсе дела. Именно он сообщил 18 декабря Николаю Михайловичу, что «Распутин, вероятно, убит, и что упорно называют Юсупова, великого князя Дмитрия Павловича и Пуришкевича». Он просил разрешения у Дмитрия Павловича поставить военный караул в его доме для охраны его от агентов А.Д. Протопопова, которые хотели Дмитрия убить. За свою позицию, по мнению Николая Михайловича, «Трепов пал вместе с графом Игнатьевым, который тоже самым откровенным образом высказал все своему суверену». «Не желая участвовать в судебных спекуляциях, оставил свое место Макаров. Именно с этого момента началось абсолютное царствование господина Протопопова, который на следующий день сменил Распутина, используя его трюки и став уважаемым человеком в Царском Селе». Министра юстиции А.А. Макарова сменил Н.А. Добровольский, ставший вслед за А.Д. Протопоповым яростным противником прекращения дела.

«Горячо преданные и сердечно любящие…»

Атмосфера в великокняжеских кругах накалялась все больше. Круг оппозиционно настроенных князей расширялся. В конце декабря было написано коллективное прошение великих князей, а вскоре последовала ссылка великого князя Николая Михайловича.

Выбор наказания заговорщикам для Николая II был осложнен позицией его супруги Александры Федоровны, которая находила необходимым предать суду участников убийства, жаловалась на членов царской семьи, отговаривавших царя поступить построже, и на дурное отношение к ней с их стороны. Министр внутренних дел А.Д. Протопопов в показаниях Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства сообщал, что он советовал императрице не настаивать на предании суду виновных, в числе которых были члены Государственной думы В.М. Пуришкевич и В.А. Маклаков. «Она меня будто послушалась, но просила склонить царя скорее принять решение и выслать великого князя Дмитрия Павловича. Я обещал это сделать и предложил принять ту же меру к князю Юсупову. Царица согласилась на его высылку, но только не в Киевскую губернию, где находилось главное имение Юсуповых, это было, по ее мнению, слишком близко от Киева и проживающий там вдовствующей царицы Марии Федоровны, около которой «собираются все недовольные члены семьи». Царица указала на Курскую губернию, где у Юсуповых было еще имение, и сказала, что туда гости ездить не будут», – рассказывал он. Итак, Ф.Ф. Юсупов был выслан в свое имение в Курскую губернию, а великий князь Дмитрий Павлович – в Персию, в отряд генерала Баратова.

Великие князья узнали об этом 23 декабря 1916 г. вечером. Согласно записям в дневнике Андрея Владимировича, они собрались для того, чтобы «решить, что предпринять. Попытаться ли спасти Дмитрия и помешать его отъезду или предоставить событиям идти своей чередой». Решили последнее. В совещании принимали участие великие князья Андрей и Кирилл Владимировичи, Гавриил Константинович, а также великая княгиня Мария Павловна. Позднее их поддержал и великий князь Александр Михайлович.

Единственное, что в этот момент они предприняли, несмотря на позднее время (было около 12 часов ночи), – позвонили по телефону председателю Государственной думы М.В. Родзянко. Согласно дневнику великого князя Андрея Владимировича, им хотелось знать мнение председателя Государственной думы. М.В. Родзянко отказался приехать из-за позднего часа, а также из-за боязни вызвать излишние толки. Председатель Думы явно не хотел приезжать. Это подтверждается тем, что в своих воспоминаниях М.В. Родзянко говорит даже не об одном, а о двух последовательных звонках великой княгини Марии Павловны.

Настойчивость великих князей была не случайна. Андрей Владимирович называет лишь одну из причин беспокойства за судьбу Дмитрия Павловича. Но была и другая причина. Великие князья только что потеряли своих союзников в правительстве в лице А.Ф. Трепова и А.А. Макарова и стали искать поддержки у М.В. Родзянко. Однако в своем выборе они явно ошиблись.

Отказавшись приехать 23 декабря в 12 часов ночи, М.В. Родзянко все же посетил великую княгиню Марию Павловну на следующий день. Это подтверждает в своем дневнике близкий к председателю Государственной думы Я.В. Глинка. При разговоре присутствовали Кирилл и Андрей Владимировичи. «Родзянко стоял на своей точке зрения, что непосредственно он нам в этом деле помочь не может, не имея власти, но морально он, безусловно, на нашей стороне». В разговоре были так же затронуты министерские перестановки, в частности, назначения А.Д.Протопопова и Н.А. Добровольского. По мнению М.В. Родзянко, на эти назначения «в Думе будут реагировать очень серьезно». Видимо, великих князей в этот момент интересовала не только судьба Дмитрия Павловича, но и потеря их политического влияния через «своих» людей – прежде всего председателя правительства А.Ф. Трепова.

Обещая великим князьям лишь свою моральную поддержку, М.В. Родзянко, в свою очередь, решил не упустить удобного случая и попросил их «оказать ему содействие в скорейшем приеме у императора», так как «12 января будет созвана Дума. Он предвидит, что заседание будет бурное, и во что выльется, он предусмотреть не может, но, во всяком случае, ему необходимо сперва видеть Ники, который до сих пор его еще не принял» – так выглядела встреча, согласно дневнику Андрея Владимировича.

В своих воспоминаниях председатель Государственной думы дает несколько иную трактовку этого визита. Он называет его «странным свиданием», на котором вопрос о ссылке Дмитрия Павловича даже не упоминался. Великая княгиня стала говорить о внутреннем положении, о бездарности правительства, об А.Д. Протопопове и об императрице, намекнув даже на необходимость ее физического «устранения». Однако М.В. Родзянко не собирался устраивать подобный заговор.

Между тем мысли о новом заговоре бродили в умах многих великих князей. В ту же ночь, когда великая княгиня Мария Павловна звонила М.В. Родзянко, великий князь Николай Михайлович сделал в своих записках следующие пометки:

«23 декабря. Половина третьего утра. Только что проводил Дмитрия Павловича, Феликс уехал раньше в Ракитное. Мое почтение, кошмар этих шести дней кончился! А то и сам на старости лет попал бы в убийцы, имея всегда глубочайшее отвращение к убиению ближнего и ко всякой смертной казни.

Не могу еще разобраться в психике молодых людей. Безусловно, они нервопаты, какие-то эстеты, и все, что они совершили, – хотя очистили воздух, но – полумера, так как надо обязательно покончить и с Александрой Федоровной и с Протопоповым. Вот видите, снова у меня мелькают замыслы убийств, не вполне еще определенные, но логически необходимые, иначе может быть еще хуже, чем было. Голова идет кругом, а графиня Н.А. Бобринская, Миша Шаховской меня пугают, возбуждают, умоляют действовать, но как, с кем – ведь одному немыслимо. С Протопоповым еще возможно поладить, но каким образом обезвредить Александру Федоровну? Задача – почти невыполнимая. Между тем время идет, а с их отъездом и Пуришкевича я других исполнителей не вижу и не знаю. Но ей-ей, я не из породы эстетов и еще менее убийц, надо выбраться на чистый воздух. Скорее бы на охоту в леса, а здесь, живя в этом возбуждении, я натворю и наговорю глупости».

«Глупости» Николай Михайлович вскоре «натворил и наговорил», но об этом речь пойдет ниже. Отметим желание великого князя поехать на охоту и тот факт, что главные идеи ночной записи Николая Михайловича во многом повторяют содержание разговора великой княгини Марии Павловны с М.В. Родзянко в передаче председателя Государственной думы. Этому не приходится удивляться: 23 декабря, видимо, еще до звонка великой княгини Марии Павловны М.В. Родзянко, Николай Михайлович встречался с председателем Государственной думы и имел с ним «большую беседу».

Наконец, интересно сравнить беседу Марии Павловны с М.В. Родзянко, а также вышеприведенный отрывок из записок Николая Михайловича с письмом его брата, великого князя Александра Михайловича, которое тот начал писать на следующий день в поезде, по дороге в Киев. Согласно его воспоминаниям, он ехал со своей дочерью Ириной и зятем – Ф.Ф. Юсуповым, участником антираспутинского заговора. Это означает, что он собрался в течение нескольких часов и уехал из Петрограда в ночь на 24 декабря. Письмо продолжило череду великокняжеских политических посланий к императору, но, в отличие от них, было написано в несколько приемов, в течение месяца, с 25 декабря 1916 г. по 25 января 1917 г., и было отослано только 4 февраля. Ниже мы рассмотрим лишь часть письма, написанную собственно 25 декабря, то есть сразу после декабрьских событий в Петрограде.

В этой части Александр Михайлович как бы продолжает свою беседу с Николаем II, которая произошла за два дня до этого: «Я считаю, что после всего мною сказанного я обязан говорить дальше». Интересно, что главной темой для продолжения разговора является вовсе не судьба Ф.Ф. Юсупова и великого князя Дмитрия Павловича, а вопрос о составе Совета министров.

Александр Михайлович не предлагает никаких действенных мер, не называет каких-либо фамилий, не выдвигает ведущих идей программы. Главным принципом будущего правительства, с его точки зрения, является доверие между царем и председателем Совета министров, а также между народом и министрами. Единство всего Совета министров в политических вопросах он также считал одним из решающих факторов. Таким образом, выход из создавшегося положения, по мнению Александра Михайловича, – перестановки в Совете министров. Что касается программы действий, то единственное требование к ней – чтобы «раз установленная программа ни в коем случае не менялась». Но, несмотря на приблизительность мер, о которых пишет великий князь, его письмо явилось первым посланием, содержащим примерный план политических преобразований.

Содержание письма, вероятно, было вызвано не столько убийством Г.Е. Распутина, сколько последовавшими вслед за этим министерскими перестановками. Общение Александра Михайловича с вновь назначенными министрами и с самим Николаем II побудили его написать о необходимости единства действий министров. Все это самым тесным образом перекликается с содержанием разговора великой княгини Марии Павловны и М.В. Родзянко. Внутреннее положение, бездарность правительства, А.Д. Протопопов, никак не согласовавший своих действий с другими министрами, так или иначе отражено в письме. Естественно, что об «устранении» императрицы не могло быть и речи, особенно после неудачи Николая Михайловича.

Контент-анализ первой части письмауказывает на то, что великий князь делает упор не на доверие между ним и императором, как это делал его брат, Николай Михайлович, в своем письме от 1 ноября 1916 г., а на единство действий императора и правительства в целом, а также на единство действий министров внутри правительства. Главные идеи письма сводились к тому, что министры должны быть едины, а царь не должен один нести ответственность за все, необходимо долю ответственности переложить на министров и палаты.

Это единственная политическая идея, которую оказались способны выдвинуть великие князья после убийства Г.Е. Распутина, если не считать идею устранения императрицы и А.Д.Протопопова. Однако, как уже упоминалось выше, письмо было отправлено лишь 4 февраля 1917 г.

Вернувшись в Киев великий князь тут же отправился к вдовствующей императрице с отчетом о поездке. 27 декабря она записала в дневнике: «Весь день с волнением ждала Сандро, который прибыл только в 3 часа пополудни… Все так ужасно. Хорошо, что он побывал в Петербурге, там просто-напросто сумасшедший дом во главе с этой фурией [императрицей Александрой Федоровной. – Е.П., К.Б.]. Он имел долгую, но безрезультатную беседу с моим Ники. Его рассказ заставил нас с Ольгой содрогнуться». На следующий день «к завтраку был Сандро – снова слушала рассказ о происшедшем – и волосы вставали дыбом».

Вернемся в Петроград. Ничего не добившись у министров и разочаровавшись в председателе Государственной думы, великие князья решили обратиться к своему старому излюбленному приему – решению всех спорных вопросов по-семейному. Так на свет появилось знаменитое коллективное письмо, или, как его иногда называют, прошение.

О чем же просили великие князья?

Основная их просьба, выраженная в письме, состояла в том, чтобы «ввиду молодости и действительно слабого здоровья в. кн. Дмитрия Павловича разрешить ему пребывание в Усове или Ильинском». Таким образом, они просили лишь о перемене места ссылки для великого князя Дмитрия Павловича. И это притом что за неделю до этого ими предпринимались попытки обсуждения с Председателем Государственной думы возможности физического устранения императрицы. Невольно возникает вопрос, почему так сильно изменились их планы. Не скрыт ли в этом письме намек на какую-либо иную просьбу?

При анализе событий тех дней привлекает внимание деятельность великого князя Николая Михайловича. Мы уже рассматривали выше его запись с замыслами о заговоре против А.Д. Протопопова и императрицы, сделанную в ночь высылки Дмитрия Павловича, 23 декабря 1916 г. Однако свои мысли он доверил не только бумаге. 23 декабря об этом он говорил и с М.В. Родзянко.

И вообще, как отмечали многие его современники, великий князь Николай Михайлович не умел хранить секреты. В эти дни он встречался с полковником Б.А Энгельгардтом, который вспоминал, что великий князь «в своих отзывах о царской семье был довольно несдержан». Отметим, что Николай Михайлович говорил об этом практически с незнакомым человеком. Один из критиков великого князя А.А. Мосолов писал: «Он отличался пристрастием к интригам… В яхт-клубе, где его любили слушать, едкая критика великого князя немало способствовала ослаблению режима. Всеразлагающий сарказм порождал в обществе болезненное отрицание авторитета царской власти».

Множество молодых гвардейских офицеров придали этому клубу менее серьезный и дисциплинированный характер. Сам Николай Михайлович в записках писал об этом клубе, что в нем «открыто критиковались поступки и поведение молодой императрицы, рожденной принцессы гессенской, которая со времени восшествия на престол своего супруга высказала ту ледяную холодность в отношении к высшему обществу и ту жестокость, которые ей принесли много неприязни, вполне понятной и естественной». Среди членов Яхт-клуба были и те, кто сообщал императрице все высказывания о ней. Переданы ей были и разговоры великого князя Николая Михайловича в конце 1916 г. Неизвестно, что именно он говорил в клубе, однако совершенно ясно, что эти разговоры самым прямым образом задевали Александру Федоровну.

28 декабря вечером, то есть за день до написания великокняжеского коллективного прошения, Николай Михайлович был вызван по телефону прямо из Яхт-клуба к министру двора графу В.Б. Фредериксу. Великий князь так описывает их встречу: «Граф Фредерикс… в сбивчивых выражениях уведомил меня о недовольстве Суверена речью, произнесенной мною в Яхт-клубе и в других местах». Некоторые подробности этой встречи со слов самого Николая Михайловича записал в своем дневнике великий князь Андрей Владимирович: «Гр. Фредерикс был бодр, но по его лицу видно, что он имел сообщить мне не что-то неприятное – нет, но нечто удивительное. Затем предложил мне сигару. После этого он прочел мне недавно полученное им письмо от государя, примерно следующего содержания: “До меня со всех сторон доходят сведения, что Николай Михайлович в яхт-клубе позволяет себе говорить неподобающие вещи. Передайте ему, чтоб он прекратил эти разговоры, а в противном случае я приму соответствующие меры”».

Министр двора попросил Николая Михайловича немедленно дать письменные объяснения императору, что тот и сделал на телеграфном бланке, поданном ему В.Б. Фредериксом. Сам великий князь писал своему другу Ф. Массону о том, что он признавался в этом документе, что «поносил господина Протопопова, но отрицал другие вольности речи». Дальнейший текст ответа более подробно передан в дневнике Андрея Владимировича: «Как раз в последнее время я редко посещаю яхт-клуб. Редко обедаю там, иногда захожу играть в карты и позже 11 вечера там не остаюсь. Пороков у меня много, язык без костей. Единственная может быть моя вина, что еженедельно пишу Марии Федоровне подробное письмо о текущих событиях, по силе своего разумения и совести. В этих письмах я пишу все, не стесняясь ничем, и говорю свое мнение, не стесняясь ни лицами, ни другими соображениями. Ежели, тем не менее, мое присутствие в столице будет признано нежелательным, то я уеду в свое имение. В заключение должен еще раз повторить, что возведенное на меня обвинение несправедливо и считаю себя невиновным».

Ответ великого князя напоминал чем-то ответ напроказившего ребенка. С одной стороны, он пытался снять с себя ответственность («Пороков у меня много, язык без костей»), с другой – отстоять свое мнение, но при этом дерзил, намекая, что обо всем пишет вдовствующей императрице. Зная о длительном противостоянии жены и матери Николая II, он буквально подливал масла в огонь их вражды. Одновременно, упоминая мать-императрицу, называл своего высокого покровителя. В письме также заметна определенная боязнь ссылки и повторения судьбы Дмитрия Павловича: «Я уеду в свое имение». При этом поражает сходство этой мысли с основным содержанием коллективного прошения великих князей, написанного на следующий день.

Граф В.Б. Фредерикс обещал отправить ответ Николая Михайловича, или, как он сам его назвал, «бумажку», в тот же вечер, но Николай II получил его лишь на следующий день, 29 декабря. Со слов министра двора, Николай Михайлович написал Ф. Массону, что «император ее [бумажку] прочел и выразил желание сохранить; но граф Фредерикс ее забрал, опасаясь, что бумага попадет в руки гессенской тигрицы [Александры Федоровны], сказав, что обязан поместить ее в архивы Императорского Двора». Видимо, у всех еще была жива в памяти ярость Александры Федоровны в ноябре, когда ей в руки попало первоноябрьское послание Николая Михайловича. Повторения подобной ошибки больше никто не хотел.

Фраза из письма Николая II о «соответствующих мерах», видимо, все-таки напугала Николая Михайловича. Причем испугался он не только за себя, но и за остальных великих князей, которые также говорили между собой об устранении императрицы. Это грозило положению всего великокняжеского окружения. Поэтому на следующий день, 29 декабря 1916 г., он без предупреждения приехал к великой княгине Марии Павловне.

Об этом визите сохранилось упоминание в двух источниках: дневнике Андрея Владимировича и воспоминаниях французского посла М. Палеолога. И хотя последний часто подвергается острой критике историков и источниковедов за многочисленные неточности, а порой и откровенные фантазии, в отношении данного эпизода оба источника во многом совпадают, а частично и дополняют друг друга.

Завтрак во дворце сына Марии Павловны, великого князя Кирилла Владимировича, начался около часу дня. Характерно, что, по воспоминаниям М. Палеолога, разговор касался «внутреннего кризиса, великой грозы, циклона, который начинается на горизонте». Подобные темы весьма характерны для удушливой атмосферы предреволюционных месяцев. После завтрака слуга доложил, что прибыл Николай Михайлович. И хотя французского посла оставили вместе с Андреем Владимировичем в другой комнате, сквозь приоткрытую дверь он увидел прибывшего великого князя: «…лицо его красно, глаза серьезны и пылают, корпус выпрямлен, грудь выпячивается вперед, поза воинственная». Возможно, французский посол несколько преувеличивал возбуждение Николая Михайловича, но взволнованность великого князя можно понять. Его настроение подтверждает и замечание Андрея Владимировича о том, что Николай Михайлович громко говорил, и последовавшие затем события.

«Пять минут спустя великая княгиня вызывает сына», – вспоминал французский посол. По воспоминаниям Андрея Владимировича, Николай Михайлович рассказал о своем вызове к В.Б. Фредериксу, а затем стал говорить о ситуации в России как о движении к неминуемой катастрофе. Он говорил о необходимости в грядущих тяжелых событиях «забыть семейные распри и быть всем солидарными», о том, что «последние назначения министров еще более подлили масла в огонь, при этих условиях открытие Думы будет невозможным. Но он знает, что Думу не соберут, что повлечет за собой лишь более поспешную неминуемую катастрофу. 12 января – срок созыва Государственной думы, и к этому времени можно ожидать всего». Примечательна фраза дневника Андрея Владимировича, которая следует вслед за этим: «В этом духе он развивал свои мысли, но все написать считаю пока неудобным». О чем же считал неудобным написать Андрей Владимирович?

Согласно воспоминаниям М. Палеолога, великая княгиня передала ему, вернувшись в комнату, лишь вторую часть разговора, из которой посол сделал вывод, что среди князей зрел заговор. В этом французский посланник, конечно же, ошибался: о настоящем заговоре речи не шло, наоборот, великие князья вынуждены были расплачиваться лишь за свои разговоры о нем. Далее М. Палеолог описывает разговор с Марией Павловной, в котором та якобы даже обмолвилась о возможности цареубийства:

«Что делать!» – воскликнула великая княгиня. Кроме той, от которой все зло, никто не имеет влияния на императора. Вот уже 15 дней мы все силы тратим на то, чтобы попытаться доказать ему, что он губит династию, губит Россию, что его царствование, которое могло бы быть таким славным, скоро закончится катастрофой. Он ничего слушать не хочет. Это трагедия… Мы, однако, сделали попытку коллективного обращения – выступления императорской фамилии. Именно об этом приходил говорить со мной великий князь Николай.

– Ограничится ли дело платоническим обращением?

Мы молча смотрим друг на друга. Она догадывается, что я имею в виду драму Павла I, потому что она отвечает с жестом ужаса:

– Боже мой! Что будет?».

В данном случае трудно говорить, о каком «коллективном обращении» идет речь. Великая княгиня имела в виду визит к императору Павла Александровича 3 декабря 1916 г. как результат коллективного совещания великих князей или письмо, составленное великими князьями 21 декабря, в ответ на заключение великого князя Дмитрия Павловича под стражу.

Их диалог прерывает слуга, сообщающий, что «вся императорская фамилия собралась в соседнем салоне и ждет только ее, чтобы приступить к совещанию», результатом которого явилось создание коллективного прошения.

Поэтому вряд ли можно согласиться с использованием этого диалога в «Истории Гражданской войны в СССР», изданной в 1936 г., как одного из доказательств существования заговора буржуазии. Наоборот, совершенно точен комментарий В.С. Дякина в его монографии «Буржуазия и царизм в годы Первой мировой войны» к этому разговору, что «великокняжеский заговор, если он вообще имел место, свидетельствовал больше о растерянности, чем о серьезных планах».

Однако в данном случае нас интересует другое замечание великой княгини: «Именно об этом и приходил говорить со мной великий князь Николай». Оно означает, что инициатором коллективного прошения являлся великий князь Николай Михайлович. Это подтверждается воспоминаниями А.А. Мосолова, где есть упоминание о том, что именно «Николай Михайлович был одним из главных инициаторов коллективного письма великих князей». Согласно дневнику Андрея Владимировича, к половине третьего во дворец «приехали Мари, Иоаннчик, Ellen, Гавриил, Костя, Игорь, Сергей Михайлович, Кирилл и Даки» [великая княгиня Мария Павловна мл., князь Иоанн Константинович, княгиня Елена Петровна, князья Гавриил Константинович, Константин Константинович, Игорь Константинович, великий князь Сергей Михайлович, великий князь Кирилл Владимирович, великая княгиня Виктория Федоровна. – Е.П., К.Б.]. Если учесть, что завтрак начался в час дня, а Николай Михайлович приехал после его окончания, то эта запись означает, что во дворец прибыло 9 (!) великих князей самое большее за 45 минут! Небывалая поспешность – ведь эта встреча была не запланирована! Поэтому вряд ли полностью стоит доверять следующей записи Андрея Владимировича: «…у мама собралось семейство подписать коллективное письмо к Ники с просьбой разрешить Дмитрию жить в Усове или Ильинском вместо Персии, где по климатическим условиям пребывание для его здоровья может быть роковым». Великие князья не собирались в течение недели с момента высылки Дмитрия Павловича 23 декабря. Такая поспешность могла быть вызвана только одной причиной: страхом за собственную судьбу, вызванным непозволительными разговорами, которые вели многие великие князья, а особенно Николай Михайлович. Не случайно Андрей Владимирович в дневнике отметил, что «все семейство крайне возбуждено, в особенности молодежь, их надо сдерживать, чтобы не сорвались».

Характерным совпадением является и тот факт, что в тот же день, 29 декабря, из Москвы Николаю II направила письмо великая княгиня и сестра императрицы Елизавета Федоровна. Анализ данного письма будет приведен ниже.

В страхе за собственную судьбу великие князья принимали решение о том, как поступить в дальнейшем. Выступить открыто не хватало смелости: «Во время сегодняшнего сбора обсуждали возможное приглашение на 1 января в Царское Село и что делать. Николай Михайлович заявил нам сегодня, что не поедет ни за что в Царское Село, так как не желает целовать руки… Но все же решили ехать». Писать коллективное письмо с политической программой для великих князей было немыслимо не только из-за того, что ее у них не было, но и потому, что они боялись доносчиков (!) в собственной среде. «Пока шли толки и разговоры, Ellen [княгиня Елена Петровна. – Е.П., К.Б.] меня отозвала в сторону и просила передать мама, чтобы она была крайне осторожна с тетей Маврой [великой княгиней Елизаветой Маврикеевной. – Е.П., К.Б.], которая передает все, что происходит в семействе Аликс [императрице Александре Федоровне. – Е.П., К.Б.] и уже не раз этим жестоко подводила членов семьи…» – писал все тот же Андрей Владимирович.

Выступить в защиту Николая Михайловича, разгласившего великокняжеские разговоры, означало для великих князей опасность тоже быть высланными из Петрограда. Тогда, вероятно, и пришло решение отправить коллективное прошение об изменении места ссылки для Дмитрия Павловича. Однако если подставить в письмо имя Николая Михайловича, а вместо названия имения Усово – имение Грушевка, принадлежавшее этому великому князю, тогда становится понятен истинный смысл письма. Теперь вместо имени «Дмитрий Павлович» каждый из великих князей мог поместить свое собственное имя.

Умоляя Николая II сменить гнев на милость, великие князья были против самой возможности ссылки кого-либо из них, понимая, что на следующий день может наступить черед каждого. Здесь необходимо учесть, что со времен императора Павла I ни один великий князь не подвергался аресту. Возмущало и то, что, со слов великой княгини Марии Павловны «наказание было распределено несправедливо. Один Дмитрий, наименее виновный из всех, понес суровое наказание. Юсупова попросту сослали в собственное поместье; все прочие остались безнаказанными». Особенно раздражало, что решающую роль в определении наказания сыграла Александра Федоровна.

В великокняжеском прошении явно проглядывает аристократический снобизм: «Вашему Величеству должно быть известно, в каких тяжких условиях находятся наши войска в Персии…»; «Пребывание там великого князя будет равносильно для него полной гибели…» Голубая кровь великих князей позволяла им самим проводить границу между собой и «пушечным мясом» рядовых солдат.

Причем разговоры и страх ссылки в великокняжеской среде дошли даже до великого князя Александра Михайловича, находящегося в Киеве. 2 января 1917 г. он писал своему брату великому князю Николаю Михайловичу: «Дошли слухи, что будто бы Государь желает во что бы то ни стало выслать меня из Киева, но этому противятся окружающие и даже А. [Александра Федоровна. – Е.П., К.Б.], не особенно в это верю, но возможно, поживем – увидим».

Великие князья были не только против ссылки, но и против места этой ссылки – Персии. Их реакция вполне совпадает с возмущением «черногорок» (великих княгинь Анастасии и Милицы Николаевны. – Е.П., К.Б.) на снятие Николая Николаевича с должности Верховного главнокомандующего и удаление его на Кавказ. Ведь их недовольство было вызвано не столько отстранением Николая Николаевича от должности Верховного главнокомандующего, сколько назначением его командующим Кавказским фронтом, что являлось своеобразной почетной ссылкой. Кавказ занимал особое символическое место в аристократическом сознании. Это место удаления от двора, своего рода аристократическая Сибирь.

Ни в одном другом великокняжеском послании так явно не выражена подобострастность и верноподданность, как в коллективном письме-прошении. Это подтверждает и контент-анализ, согласно которому основной его смысл – это нижайшая просьба изменить принятое решение. Поистине резкая перемена по сравнению с первоноябрьским посланием Николая Михайловича, содержавшим требование отстранить жену императора от влияния на ход политических дел!

Обращает на себя внимание и высокий слог прошения. «Горячо и усиленно», «смягчить ваше суровое решение относительно судьбы», «глубоко потрясен», «горячей любовью было всегда полно его сердце», «в каких тяжелых условиях», «ввиду… эпидемий, и других бичей человечества», «горячо преданные и сердечно любящие» – ни одно предложение не обошлось без высокопарных оборотов. Все вместе звучит достаточно фальшиво, особенно для близко знавшего их человека, каким был Николай II.

Тогда не приходится удивляться сухости и строгости его резолюции в ответ на эту высокопарность: «Никому не дано право заниматься убийством. Знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне. Николай».

Прося отменить ссылку Дмитрия Павловича в Персию, великие князья тем самым заявляли о том, что они стоят над юридической системой России. Сам Николай II, кстати, также не оспаривал этого. Он лишь косвенно сослался на законы религиозные: «Никому не дано право заниматься убийством». Принятие точки зрения великих князей означало бы для Николая II признание ошибочности собственного курса предшествующих месяцев и согласие изменить его. В отсутствие открытой поддержки Думы, общественности и масс император не пошел на какие бы то ни было уступки. Попытка решить конфликт по-семейному, смягчить его потерпела поражение.

Намек Николая II на причастность многих великих князей если не к реальному заговору, то к разговорам о нем, становится совершенно ясен в свете вышеприведенной версии о коллективном письме. Более того, в столь суровом ответе чувствуется и рука императрицы, всегда настаивавшей на том, чтобы ее муж был тверже в обращении со своими родственниками. Наконец, фраза «Удивляюсь вашему обращению ко мне» передает всю степень разочарования и возмущения Николая «предательством» великих князей, оставивших в тяжелую минуту императорскую чету в полной изоляции.

Поражение великокняжеской оппозиции становится еще более очевидным, если учесть, что через день после написания письма был отправлен в ссылку… Николай Михайлович, правда, не в Персию, а в собственное имение – Грушевку. Эта ссылка еще одного великого князя – отвержение коллективного прошения, притом что местом ссылки было выбрано имение – удовлетворение просьбы послания – являлась подлинным ответом Николая II на обращение великих князей. Таким образом он демонстрировал, что, признавая их родственную близость и принимая во внимание их просьбы, он не позволит им командовать собой. Великий князь Андрей Владимирович отмечал по этому поводу: «Самые обыкновенные вещи истолковываются наизнанку. Написали мы Ники о смягчении участи Дмитрия Павловича, а истолковали что-то вроде семейного бунта. Как это произошло, совершенно непонятно… Почему все это, кому это нужно? Не без цели хотят всю семью перессорить, а главное, поссорить с государем – это очень серьезно, и нам надо принять меры, чтобы государь знал нас и как мы ему преданы». Удивление сына Марии Павловны выглядит в данном случае несколько наигранным.

Резкость ответа Николая II великим князьям можно объяснить не только его осведомленностью о разговорах великих князей, но и тем, что Николай Михайлович продолжал вести себя вызывающе. 29 декабря 1916 г., то есть в тот же день, когда было написано коллективное прошение, он вновь встречался с графом В.Б. Фредериксом. «Я объявил ему самым четким образом, что воздержусь от появления на встрече Нового года в Царском, чтобы не провоцировать, как всегда, инцидента с Мессалиной Дармштадской [императрицей Александрой Федоровной. – Е.П., К.Б.] Старик стал смеяться и закончил заверениями, что все уладит», – писал великий князь Ф. Массону. Не удовлетворенный этим обещанием, Николай Михайлович направил утром 31 декабря письмо Николаю II, или, как он пишет, «Его Величеству Императору». Официальность стиля роднит это послание со стилем коллективного прошения.

В письме Николай Михайлович просил дать распоряжение о подготовке будущей послевоенной конференции. «Это было достаточно умно придумано», – замечает он о собственной идее. Фактически подобной просьбой он ставил Николая II перед выбором: либо тот допускает Николая Михайловича к политической деятельности, либо полностью отвергает его.

В тот же день великим князьям было возвращено их прошение с резолюцией, которая была процитирована и проанализирована выше, а 15 минут спустя после Нового года фельдъегерь принес Николаю Михайловичу ответ императора на его личное письмо. Его перевод с французского (текст письма имеется в послании Николая Михайловича к Ф. Массону) звучит следующим образом: «Очевидно, что граф Фредерикс все преувеличил: он должен был передать тебе мое устное распоряжение покинуть столицу и на два месяца поселиться в твоем имении Грушевке. Я прошу тебя сообразоваться с моими указаниями и не появляться на завтрашней встрече. Воздержись от занятий делами будущей конференции. Я возвращаю тебе бумаги, касающиеся комиссии по столетнему юбилею Александра II. Ники».

Николай Михайлович отстранялся от дел и высылался в имение. Все двусмысленности последних дней были свалены на престарелого министра двора. Скандал на новогоднем приеме из-за возможного отказа великого князя целовать руку императрице был предотвращен. Сам Николай Михайлович отмечал «авторитарный тон в начале и “Я тебя прошу” потом, также как и подпись уменьшительным именем вместо Николая. Заметно и психическое расстройство мужа Мессалины [Николая II. – Е.П., К.Б.], но в этот раз записка выдержана в таких выражениях, в которых чувствуется отсутствие ее влияния». И действительно, подпись «Ники» оставляла некоторую надежду на восстановление отношений в будущем.

Ссылка в имение Грушевка была, по сути, удалением из столицы человека, который не столько представлял угрозу для царствующих особ, сколько лишь подрывал их авторитет своими разговорами в Яхт-клубе. Убежденность императорской четы в его причастности к событиям 17 декабря говорит не об их осведомленности, а лишь о большой неприязни и предубежденности против Николая Михайловича. Великий князь выехал в имение вечером первого января.

29 декабря 1916 г. императорская чета получила еще одно письмо – от Елизаветы Федоровны. Оно являлось отчетом о мыслях и чувствах великой княгини с момента встречи с Александрой Федоровной 3 декабря до 29 декабря. Это послание великая княгиня продумывала достаточно долго, хотя написала его в один день с коллективным прошением великих князей в Петрограде. Письмо выдержано в другой тональности («слабой, ничтожной, смиренной, но все же… верноподданной»), но содержит ту же мысль, что и у них, – о смягчении судьбы Дмитрия Павловича и Феликса.

Еще одной особенностью послания великой княгини является его религиозный характер, что характерно как для самой великой княгини, так и для всех ее писем императорской чете. Контент-анализом в данном случае следует пользоваться с осторожностью, так как оригинал письма написан на английском языке.

Послание Елизаветы Федоровны можно разделить на три части.

Первая посвящена тому, как она набиралась мужества, чтобы написать. Ведь в письме выражены мысли, очень схожие с теми, которые великая княгиня высказывала 3 декабря 1916 г. в разговоре с императрицей. «Я не могу понять, что значит твое молчание? (Подчеркнуто в оригинале. – Е.П., К.Б.)» – писала она. Далее следует рассказ о том, что сестра императрицы делала в этот период. Вечерня и заутреня у преподобного Сергия, т. е. в Троице-Сергиевой лавре, среди многого другого означали мысли о ее муже великом князе Сергее Александровиче, убитом 4 февраля 1905 г. эсером-террористом И.П. Каляевым, – грозное напоминание о политическом убийстве. Далее молитвы в Сарове и в Дивееве, местах, связанных с одним из наиболее почитаемых и любимых русскими православными, в том числе Николаем II, святых – Серафимом Саровским. Елизавета Федоровна указывает, что «молилась за всех, за твою армию, страну, министров, за слабых душою и телом (Подчеркнуто в оригинале. – Е.П., К.Б.), и в том числе за этого несчастного, чтобы Бог просветил его. Когда я вернулась сюда, я узнала, что Феликс убил его!» Молитвы за императорскую чету, за спасение военного и политического положения России, за Г.Е. Распутина – и восклицательный знак после сообщения об убийстве, знак, который раскрывает ее радостные чувства по поводу этого события.

Вторая часть письма посвящена ее оценке убийства Г.Е. Распутина. «Преступление остается преступлением, но это – особого рода и может быть расценено как дуэль и считаться актом патриотизма. А к таким поступкам должны применяться более мягкие законы». Фактически данная оценка убийства совпадает с точкой зрения других великих князей. Спасение престижа царской фамилии насильственным путем должно извинить, а участь виновников – смягчить. Более того, Елизавета Федоровна решается еще раз повторить то, о чем другие великие князья уже не смели упоминать в обращении к императору: о том, что это убийство может считаться актом патриотизма. Возможно, это происходило потому, что, во-первых, великая княгиня «не желала знать подробности», которые были отвратительны, а, во-вторых, она находилась в Москве, где мрачное настроение царской четы не ощущалось так, как в Петрограде. Намек на еще более поразительную оценку убийства содержится и в третьей части письма, где словами Иоанна Златоуста говорится, что когда «несчастья… дойдут до крайности… тогда Он [Бог] начинает чудодействовать». Убийству придается сакральный, почти священный характер! Оно представляется совершенным чуть ли не именем Божиим! И это после десяти дней молитв женщины, муж которой был убит террористом! В последней, третьей части письма также содержится призыв к Николаю II «взглянуть на вещи как они есть». На помощь себе Елизавета Федоровна призывает Бога, преподобного Серафима, Иоанна Златоуста – и это во имя единения всех и «нашего Государя», во имя наставления императора «на благо… страны, Церкви и дома [Романовых]!».

Контент-анализ позволяет интерпретировать смысл послания как личный рассказ о мыслях и чувствах, обращенных к Богу, с надеждой на то, что Бог поможет императору, в нем нашли отражение как религиозный характер Елизаветы Федоровны, так и ее принадлежность к царственной династии, чьи представители не желали признавать никаких аргументов, кроме Божественных.

В канун Нового года, 31 декабря 1916 г., в Киев прибыла сестра Дмитрия Павловича великая княгиня Мария Павловна (младшая). Она передала вдовствующей императрице письмо от Павла Александровича – отца Дмитрия Павловича. «Пауля [Павла Александровича. – Е.П., К.Б.] Ники даже не принял, так как ни на что не может решиться из-за нее (выделено в тексте оригинала. – Е.П., К.Б.), той, которая всех ненавидит и мечтает о мести… Так вот и закончился этот горький год!»

На втором этапе великокняжеской оппозиции (4–31 декабря 1916 г.; «период активной самозащиты») великий князь Дмитрий Павлович принял участие в убийстве Г.Е Распутина, являвшегося для великих князей олицетворением «темных сил».

Убийство Г.Е. Распутина дало повод великим князьям еще раз оказать давление на императора. Причем вопрос о судьбе Дмитрия Павловича постепенно отходил на второй план. Великие князья не предприняли никаких попыток помешать ссылке Дмитрия Павловича. Их больше волновали министерские перестановки и вопросы внутренней политики, не забывали они говорить о своей ненависти к Александре Федоровне. После того как это стало известно императору, на свет появилось прошение великих князей, выдававшее их страх за свою судьбу и опасения, что их может постичь та же участь, что и Дмитрия Павловича. В связи с этим ясен ответ Николая II и последующая ссылка Николая Михайловича в имение. Из оппозиционеров по убеждениям и личным мотивам великие князья постепенно превращались в оппозиционеров из-за страха за свою судьбу. Это во многом определило их позицию во время Февральской революции.

«Миша… сообщается секретно с Родзянко…»

После убийства Г.Е. Распутина почти все великие князья покинули Петроград. Великий князь Николай Михайлович был выслан в свое имение Грушевка. Великая княгиня Мария Павловна и Андрей Владимирович уехали в Кисловодск. Кирилл Владимирович получил поручение от Николая II «отправиться на Мурман благодарить моряков от его имени за службу». В Петрограде остались лишь дворы великих князей Михаила Александровича и Павла Александровича – брата и дяди императора, а также Константиновичи.

Новый всплеск политической активности великих князей приходится на начало февраля. В данном случае инициатива исходила, с одной стороны, от Михайловичей в союзе с Михаилом Александровичем и с другой стороны – от М.В. Родзянко.

Именно к этому времени относится политическая активность Михаила Александровича. Скорее всего, это можно объяснить его общением с председателем Государственной думы М.В. Родзянко. Думские оппозиционеры в лице М.В. Родзянко в данный период делают ставку на ближайшего родственника царя, связывая это с возможным его воцарением.

3 января 1917 г. председателя Государственной думы посетил великий князь Михаил Александрович. М.В. Родзянко подробно описывает данный визит в воспоминаниях, но ошибочно относит его к 8 января, утверждая при этом, что великий князь сам приехал к нему. Разговор затрагивал наиболее животрепещущие проблемы того периода: войну и влияние императрицы Александры Федоровны. М.В. Родзянко, согласно его воспоминаниям, говорил, что «надо назначить министров, которым верит страна, которые бы не оскорбляли народные чувства… это достижимо только при условии удаления царицы». Михаил Александрович был полностью с ним согласен. Более того, великий князь сам предложил кандидатуру М.В. Родзянко на пост главы министерства доверия.

В настоящее время имеется возможность более точно воссоздать их беседу, благодаря опубликованному дневнику Я.В. Глинки. В нем автор писал, что разговор действительно затрагивал проблему «замены правительства лицами общественного доверия, которые примут на себя эти обязанности, когда будут устранены безответственные влияния». Скорее всего, открыто об «удалении, устранении императрицы» речи не было, это более поздняя приписка М.В. Родзянко. Кроме того, если в своих воспоминаниях председатель Государственной думы приписывал Михаилу Александровичу предложение его кандидатуры на пост председателя кабинета, то – согласно дневнику Я.В. Глинки – на вопрос великого князя: «Кто же может быть во главе кабинета? Родзянко ответил, что указывают на него». Таким образом, он сам предложил свою кандидатуру. Это более соответствует истине. Итак, вместо разговора об удалении царицы и создании фактически новой системы управления речь шла лишь о предложении М.В. Родзянко себя в качестве премьера. Какая же роль тогда отводилась великому князю? Не намекал ли председатель Государственной думы тем самым на его возможное регентство?

Об общении великого князя с М.В. Родзянко было известно другим великим князьям, и это не вызвало их одобрительной реакции. Великий князь Кирилл Владимирович вспоминал, что «Миша (Михаил Александрович), несмотря на мои настойчивые просьбы работать ясно и единомышленно с нашим семейством, прячется и только сообщается секретно с Родзянко».

В условиях недоверия к способности монарха управлять Россией, вероятно, делались попытки создания нового политического тандема: Михаил Александрович в качестве регента при сыне Николая II Алексее и М.В. Родзянко как председателе «правительства доверия». Однако реальной возможности и решительности воплотить эту схему в жизнь у них не было.

Но этим политическая активность великого князя Михаила Александровича не ограничилась. В конце января – начале февраля 1917 г. он принимал участие в организации аудиенций царя с А.А. Клоповым. В разное время различные люди, в том числе великие князья, пытались через него довести свои идеи до императора. С 1896 по 1899 гг. «главным цензором» царского корреспондента был великий князь Александр Михайлович. В более позднее время на него пытались оказывать влияние другие лица (Г.Е. Львов, М.В. Алексеев, великий князь Николай Михайлович). В январе – феврале с А.А. Клоповым начал сотрудничать Михаил Александрович. Они встречались, обменивались письмами, великий князь давал ему советы, редактировал письма. Таким образом, как справедливо отмечал В.И. Старцев, «письма Клопова не были неким изолированным демаршем… Если, с одной стороны, он был связан с великими князьями, то с другой – напрямую с генералом Алексеевым и князем Львовым».

19 января 1917 г. А.А. Клопов узнал о назначенной ему аудиенции у государя и отправил ему предварительное письмо. Основным его содержанием была попытка убедить императора в том, что будущее послание есть «глас народа» и «отражение общего мнения о современном положении России». Престарелый чиновник в тот же день отправил копию письма великому князю Михаилу Александровичу. При этом отдельной запиской он уведомил великого князя о необходимости эту копию уничтожить или возвратить ему после прочтения. Из записки А.А. Клопова брату царя становится очевидным, насколько тесно они сотрудничали в подготовке писем императору. Так, А.А. Клопов писал, что «остальные части (II и III) я несколько переделал после моего последнего разговора с Вами…Не скрою, что перед аудиенцией мне очень бы хотелось еще раз повидать Вас». Таким образом, А.А. Клопов являлся лишь проводником чужих идей.

Однако великий князь был не единственным соавтором писем. Механизм составления посланий описан в дневнике Я.В. Глинки. «А.А. Клопов пишет царю письма, предупреждая его об опасности революции и убеждая в необходимости решиться на ответственное министерство. Он неоднократно видается с великими князьями, которые очень этому сочувствуют, они приезжают к нему, совещаются и устраивают свидание с Государем. Предварительно через великого князя Михаила Александровича накануне посылается подготовительное письмо весьма решительного тона, рисующее ужасное положение и рекомендующее выход. В редакции письма принимают участие князь Г.Е. Львов и другие лица».

Поэтому уже в первом письме А.А. Клопова великому князю Михаилу Александровичу появилась следующая фраза: «Необходимо переговорить о некоторых вопросах, а главное о князе Львове». В февральских посланиях князь Г.Е. Львов будет выдвигаться в качестве претендента на пост премьер-министра. Причем, как уже упоминалось выше, это происходило не впервые. За год до этого, в марте 1916 г. А.А. Клопов уже предлагал председателя Всероссийского земского союза на тот же пост.

Возникает вопрос, почему сотрудничая с М.В. Родзянко, Михаил Александрович в итоге поддержал князя Г.Е. Львова? Вероятно, его испугала активность М.В. Родзянко, когда тот сам предложил свою кандидатуру на пост председателя Совета министров. Еще один ответ содержится в дневнике Я.В. Глинки, которому 4 января 1917 г. удалось убедить М.В. Родзянко ввести на пост премьера князя Г.Е. Львова. После разговора с великим князем Михаилом Александровичем 3 января 1917 г.: «Родзянко мнит себя председателем Совета министров… Вечером он призывает меня… Снова возбуждает разговор о возможном составе кабинета с ним во главе. Он выслушивает спокойно мои горячие возражения. Улыбается особою саркастическою улыбкою, когда я говорю, что его большое имя и авторитет нужны для Думы… Кого же тогда ввести на пост премьера: князя Львова мне не хочется… “Почему [нет], когда это будет сделано по соглашению с Вами” [– возразил я]. Через некоторое время он вынимает из кармана листик с расписанием министров и против председателя Совета министров, где единственно не было заполнено, пишет “Кн. Львов”». Таким образом, князь Г.Е. Львов устраивал всех. А письма А.А. Клопова к царю были отнюдь не «гласом народа», как он утверждал, а гласом редактировавших его князя Г.Е. Львова, великого князя Михаила Александровича, частично М.В. Родзянко и «других лиц».

В письме от 23 января 1917 г. не содержалось никаких конкретных предложений. Первую часть составляли напыщенные фразы о критическом положении, о «полном величия и трагизма моменте жизни России», вторая часть являлась обвинением царя и правительства в том, что они «разошлись c Россией, как еще никогда не было», в третьей части А.А. Клопов призывал царя «к особым чрезвычайным, спешным и большим решениям».

В следующем письме А.А. Клопова к Николаю II от 29 января такие решения все-таки были предложены. Среди них «отречение от старого режима и безответственного правительства, ведущего Россию к гибели и на вас сваливающего вину за это». Этот пункт характерен для требований многих, обращавшихся к Николаю II в этот период. Однако мотивировка – устранение правительства ради снятия ответственности с царя за его действия – зародилась в великокняжеских кругах. Второе требование – поставить во главе кабинета «доверенное лицо, которое пользуется уважением страны, и поручить ему составить кабинет из общественных и государственных деятелей… способных опираться на большинство в Государственной думе». Далее, «на имя лица дать рескрипт, в котором установить начало ответственного перед царем и народом министерства». И наконец, «созвать теперь же Государственную думу». Возможно, что император отчасти воспринял эти идеи, поскольку 21 февраля, то есть когда заседания Думы шли уже неделю, он обсуждал с председателем правительства князем Н.Д. Голицыным возможность подобного шага. Однако на следующий день вместо визита в Государственную думу царь отбыл в Ставку, без видимой необходимости. Еще день спустя началась Февральская революция. Примечательно, что данный факт указан в воспоминаниях М.В. Родзянко, следовательно, он был об этом осведомлен.

Подобная программа казалась реалистичной всем, кроме Николая II. Аналогичные требования, представленные А.А. Клоповым Николаю II, на аудиенции содержались и в конспекте беседы чиновника с императором . Привлекает внимание один из последних пунктов конспекта, озаглавленный А.А. Клоповым «Семейные дела». В нем записано следующее: «Необходимо достичь того, чтобы вина за события не свалилась на царя и семью, а была бы во всем ответственна вся страна». Эта идея характерна для великокняжеской среды и уже встречалась в письме Александра Михайловича.

Следующее письмо было выслано А.А. Клоповым спустя неделю, 6 февраля 1917 г. Что же побудило чиновника вновь написать императору? Это не только отсутствие реакции со стороны царя на его обращения, но и политический момент, скоро должна была начать работу Государственная дума. Письмо открывалось фразой: «Через 10 дней открытие Государственной думы, встречи ее с правительством и, конечно, неизбежный конфликт». Чиновник не успел познакомить великого князя с содержанием послания. Оно содержит новые факты бездарности правительства и того, что его действия возмущают народ. Но в нем впервые предлагался на пост председателя правительства князь Г.Е. Львов. А.А. Клопов сообщал, что упоминал его имя во время аудиенции, хотя в конспекте беседы это не отмечено. В послании к Михаилу Александровичу от 7 февраля А.А. Клопов писал: «Я боюсь, что он [князь Г.Е. Львов. – Е.П., К.Б.] откажется: он побоится взять на себя такую ответственность». В данном случае царский корреспондент лукавил, князь Г.Е. Львов был не только в курсе дел, но и активно принимал в них участие в качестве редактора писем и консультанта. К письму прилагалась характеристика князя Г.Е. Львова, отправленная Николаю II, ее копия была выслана Михаилу Александровичу для ознакомления. В биографии князь Г.Е. Львов характеризовался как «исключительно способный организатор общественного дела и выдающийся практический деятель».

Отослав копию характеристики князя Г.Е. Львова Михаилу Александровичу, А.А. Клопов обосновывал это тем, что «может быть, Вы увидите на днях последнего [Николая II. – Е.П., К.Б.] и, пожалуйста, будьте в курсе». Это прямой намек на то, что при возможной встрече Михаила Александровича с императором, на которой речь могла зайти об ответственном министерстве из уст великого князя должна была прозвучать кандидатура князя Г.Е. Львова в качестве его главы. Такая встреча, на которой присутствовал также великий князь Александр Михайлович, произошла 11 февраля. Упоминалось ли на ней имя князя Г.Е. Львова, неизвестно.

«Вы не имеете права увлекать ваших родственников в пропасть…»

В этот момент на сцене великокняжеской оппозиции появляется еще одно лицо – великий князь Александр Михайлович, который нанес новый визит императорской чете, пытаясь уговорить ее пойти на уступки.

4 февраля он наконец окончил письмо, которое начал писать еще 25 декабря. Тем не менее не выслал его. В конце первой декады февраля 1917 г. великий князь Александр Михайлович сам прибыл в Петроград. Хотя неоднократно просил сделать это вдовствующую императрицу Марию Федоровну. «Сандро мучает меня и постоянно говорит о необходимости моей поездки в Петербург. Но я не хочу ехать туда, так как не думаю, что я что-то смогу там сделать. Как все это мучительно!» Проезжая через Царское Село, Александр Михайлович просил императрицу принять его. Однако из-за заседания на конференции великий князь не смог приехать на прием, тогда через великую княгиню Ольгу Николаевну он стал добиваться переноса встречи на другой день.

В ожидании ответа Александр Михайлович встречался с Михаилом Александровичем, который предложил ему «переговорить с его царственным братом, после того как удастся увидеть Аликс». Встречался он и с М.В. Родзянко, который «явился к нему с ворохом новостей, теорий и антидинастических планов».

Великому князю в приеме отказали. Более того, его брат Георгий Михайлович передал ему, что Александра Федоровна из-за болезни не сможет его принять и что он может уезжать обратно в Киев. Однако, Александр Михайлович был настойчив. Он написал Александре Федоровне письмо, в «котором убеждал ее принять его и уверял, что гораздо важнее ей видеть его, чем ему возвращаться в Киев». Согласно воспоминаниям А.А. Вырубовой, «Государыня, которой хватало мужества, чтобы игнорировать любую грозящую опасность, решила принять его и раз навсегда дать ему высказаться». Александр Михайлович получил приглашение на завтрак и на прием императрицы после него. «Эти завтраки! – писал он в своих воспоминаниях. – Казалось, половина лет моей жизни была потеряна на завтраки в Царском Селе». Однако великий князь был несколько разочарован, так как в письме к Александре Федоровне просил «видеть ее совершенно одну, чтобы говорить с глазу на глаз». Между тем при их разговоре присутствовал сам Николай II. Беседа продолжалась полтора часа, на все мысли, высказанные Александром Михайловичем, Александра Федоровна отвечала возражениями, с его точки зрения не выдерживающими ни малейшей критики.

Во время встречи великий князь «громко» зачитал письмо, оконченное еще 4 февраля, которое он хотел послать Николаю II, но передал ему лично при встрече, «после прочтения дополнял все мои положения долгими доказательствами, уверял, что мое письмо отражает настроение громадного большинства». Анализ первой части этого послания, написанного вскоре после убийства Г.Е. Распутина, был приведен в предыдущей главе. Январская часть письма написана в два приема – 1 и 25 января. Сначала автор размышлял о состоявшихся к тому времени назначениях и причинах выбора таких кандидатур. Он писал, что не может понять, с чем Николай II и его советники борются и чего добиваются. «Можно подумать, что какая-то невидимая рука направляет всю политику так, чтобы победа стала немыслимой». В заключении этой части он указывал, что успокоить страну может лишь «правительство доверия» и «широкая свобода общественным силам, при строгом контроле, конечно». Такие формулировки практически полностью повторяли формулировки Прогрессивного блока.

Второй январский отрывок было связан с тем, что «недовольство росло с большой быстротой, чем дальше, тем шире становилась пропасть» между царем и его народом, то есть, с точки зрения великого князя, теми, кто понимал народные нужды. В пользу перемен он приводил внешнеполитические аргументы: пример управления в союзных странах и дружественное отношение с бывшими противниками России – Англией и Японией. Наконец, великий князь подкрепил свое мнение адресом новгородского дворянства. В заключение он пришел к выводу, что «правительство есть сегодня тот орган, который подготовляет революцию».

Контент-анализ позволяет говорить о том, что основным мотивом обращений Александра Михайловича служила его тревога по поводу взаимоотношений царя и правительства, с одной стороны, и народа и России – с другой. Дальнейшее сохранение подобного положения грозило революцией, а это угрожало и самому существованию великокняжеской фамилии, и Александру Михайловичу лично.

Во время их разговора император был совершенно пассивен, лишь изредка вставлял свои возражения, но «без убеждения…Ники был третьим лицом, в присутствии которого обсуждались действия, он больше занимался своей черкеской, поправлял полы, слушал». Но это не помешало Александру Михайловичу сказать, что «вмешательство императрицы в дела управления приносит престижу Ники и народному представлению о Самодержце вред». Далее он продолжал, что «каким бы ни был врагом парламентских форм правления в России, он был бы убежден, что если бы Государь в этот опаснейший момент образовал правительство, приемлемое для Государственной думы, то этот поступок уменьшил бы ответственность Ники и облегчил его задачу». Закончил он разговор следующими словами: «Я вижу, что вы готовы погибнуть вместе со своим мужем, но не забывайте о нас! Разве мы должны страдать за ваше слепое безрассудство? Вы не имеете права увлекать за собою ваших родственников в пропасть». Примечательно, что позиция великого князя, во всяком случае по отношению к Александре Федоровне, полностью совпадала с позицией вдовствующей императрицы и, видимо, была с ней согласована. «Если бы только Господь открыл глаза моему Ники и он бы перестал следовать ее ужасным советам. Какое отчаяние! Все это приведет нас к несчастью» (подчеркнуто в тексте оригинала. – Е.П., К.Б.), – писала вдовствующая императрица.

Вспоминая об этом визите, А.А. Вырубова писала: «Нового великий князь ничего не сказал, но потребовал увольнения А.Д. Протопопова, ответственного министерства и устранения государыни от управления государством». Парадоксально, что при этом великий князь и императрица сошлись во мнениях относительно двух вопросов, поднятых самим А.Д. Протопоповым: необходимости отчуждения земель помещиков в пользу крестьян и предоставления равноправия евреям. По этим вопросам возражал как раз сам Николай II, который утверждал, что «пока немцы на русской земле, он никаких реформ проводить не будет». Таким образом, основные разногласия происходили из-за личностей, находившихся у власти, а не из-за программных вопросов.

Разговор носил эмоциональный характер. Согласно Александру Михайловичу, он зачитывал письмо «громко»; по его воспоминаниям, императрица «вдруг возвысила голос. Я последовал ее примеру. Мне показалось, что я должен изменить свою манеру говорить». Этой манерой оказалось «кричать… в страшном гневе».

Александр Михайлович вспоминал, что после холодного прощания с Александрой Федоровной он и Николай II вышли в другую комнату, где разговор продолжался еще двадцать минут.

«Великий князь ушел чернее ночи, – писала А.А. Вырубова, – и вместо того чтобы уехать из дворца, отправился в большую библиотеку, потребовал себе перо и чернила и сел писать письмо. Окончив, он передал письмо на имя великого князя Михаила Александровича и отбыл». По другой версии воспоминаний А.А. Вырубовой, едва великий князь начал свое послание, как «заметил почтительно стоящего в комнате адъютанта (Линевича, который присутствовал на завтраке и по собственной инициативе остался рядом со спальней императрицы, якобы из-за того, что Александр Михайлович имел очень вспыльчивый характер. – Е.П., К.Б.). На требование великого князя покинуть библиотеку он ответил: “Нет, Ваше Высочество, я сегодня дежурный и пока Ваше Высочество здесь, не могу уйти”. Александр Михайлович в бешенстве вскочил и покинул дворец».

Независимо от того, какая из версий больше соответствует действительности, на следующий день оба великих князя – Александр Михайлович и Михаил Александрович – снова говорили с государем. Замысел данной встречи возник еще до свидания Александра Михайловича с императрицей и Николаем II. Причем инициатором второго визита являлся брат царя, который предложил переговорить им обоим с Николаем II после разговора с императрицей.

Сведения о встрече содержатся лишь в воспоминаниях Александра Михайловича, но в них он написал, что «не проронил… ни слова». По его мнению, великие князья встречались с царем, лишь «понапрасну теряя время».

После этого визита Александр Михайлович виделся с Кириллом Владимировичем и его супругой Викторией, которые разделяли точку зрения великого князя.

В письме Александра Михайловича брату Николаю Михайловичу от 14 февраля 1917 г. (своеобразном отчете о пребывании в Петрограде), написанном им в поезде было указано, что «Миша [великий князь Михаил Александрович. – Е.П., К.Б.] тоже не видит никакого выхода, кроме ее [императрицы Александры Федоровны. – Е.П., К.Б.] высылки в Ливадию. Но вопрос – как это сделать, Он [Николай II. – Е.П., К.Б.] никогда на это не даст согласия, да и она не поедет. Буду уговаривать мама [Марию Федоровну. – Е.П., К.Б.] ехать в Ставку».

В этой связи следует вспомнить, что до визита в Петроград к Александру Михайловичу явился «богатый киевлянин, известный дотоле лишь в качестве балетомана [М.И. Терещенко. – Е.П., К.Б.], и рассказывал что-то невразумительное на тему о дворцовом перевороте. Я ответил ему, что он со своими излияниями обратился не по адресу, так как великий князь, верный присяге, не может слушать подобные разговоры».

Таким образом, либо Александр Михайлович не считал возможным беседовать на данную тему с людьми за пределами круга великокняжеской семьи, либо он резко изменил свое мнение после встреч в Царском Селе, поскольку теперь против переворота не возражал.

Он также написал императрице Александре Федоровне о своем глубоком огорчении, что его разговор не привел положительно ни к чему, и о том, что все им сказанное было не его личное мнение, а мнение народного большинства, и он хотел просить ее убедить Николая взять единственно возможный правильный курс, но его голоса она не услышала.

Между тем сам Александр Михайлович пришел к новым решениям. После неудачного исхода встречи великий князь направился обратно в Киев, заехав по дороге к Феликсу Юсупову в имение Ракитное, где тот отбывал ссылку. Что это были за решения, следует из письма Ф. Юсупова Николаю Михайловичу, написанного ему на следующий день после встречи с великим князем: «Я думаю, теперь он [великий князь Александр Михайлович. – Е.П., К.Б.] убедился, что одними разговорами делу помочь нельзя. С сумасшедшими рассуждать невозможно…Г[осударь], кажется, скоро едет в Ставку, нужно было бы, чтобы императрица Мария Федоровна этим воспользовалась и с людьми, которые могут ей помочь и поддержать ее, отправилась бы туда и вместе с Алексеевым и Гурко прямо потребовала бы, чтобы арестовали Протопопова, Щегловитова, Аню [А.А. Вырубову. – Е.П., К.Б.] и Александру Федоровну отправили бы в Ливадию. Только такая мера может еще спасти, если только уже не поздно». Поистине идея, что мать царя приедет в Ставку для ареста министров, может прийти в голову лишь в состоянии полного бессилия и отчаяния! Но великому князю Николаю Михайловичу, должно быть, было лестно читать эти строки, так как аналогичные мысли он уже высказывал в письме к матери императора от 12–19 ноября 1916 г.

Характерно, что и Ф.Ф. Юсупов, и великий князь Александр Михайлович написали своеобразные письма-отчеты великому князю Николаю Михайловичу. Вероятно, они оба чувствовали потребность поделиться своими размышлениями с единомышленником, с человеком, который первым из великих князей говорил с императором о необходимости устранения императрицы из политики. Оба писали о необходимости решительных действий. Между тем в дневнике самого Николая Михайловича нет никаких откликов на эти предложения. Зато его восхитило самообладание Ф.Ф. Юсупова при его допросе следователями, которые приезжали к нему в тот же день, что и Александр Михайлович. По всей видимости, Николай Михайлович ничего не отметил в своем дневнике о плане нового заговора, поскольку это для него не являлось новостью. Так, в письме Ф. Массону от 7 февраля, то есть за неделю до получения известий из Ракитного, он писал, что «есть еще в России группа патриотов, которые будут готовы повторить ту процедуру, которая столь блестяще была исполнена с Распутиным».

План высылки Александры Федоровны в Ливадию, как и все предыдущие, потерпел провал. Несмотря на призывы Александра Михайловича вдовствующая императрица Мария Федоровна не поехала в Ставку, а лишь отправила 17 февраля своему сыну Николаю II письмо: «…уверена, что ты сам чувствуешь, что твой резкий ответ семейству глубоко их оскорбил, бросив им ужасное и совершенно незаслуженное обвинение». В письме также была выражена надежда на смягчение участи Дмитрия Павловича.

Не привело к результату и направленное к ней 19 февраля послание Николая Михайловича, в котором он излагал тот же план удаления Александры Федоровны и призывал ее «действовать не теряя времени и посвятить себя этому святому долгу» (подчеркнуто в тексте оригинала. – Е.П., К.Б.) .

Февральские письма и встречи великих князей с Николаем II, во время которых была предпринята попытка оказать давление на Александру Федоровну, не привели ни к чему. В этот период супруги чувствовали себя как никогда сплоченными. Видимо, сказалось убийство Г.Е. Распутина, следствием которого была утрата пусть небольшого, но существовавшего былого доверия царя великим князьям.

Впрочем, самые последние попытки давления на императора накануне Февральской революции все же были оказаны великими князьями через того же чиновника А.А. Клопова и председателя Государственной думы М.В. Родзянко.

Последнее письмо А.А. Клопова императору было написано 13 февраля, то есть за день до открытия Государственной думы. В нем он еще раз призывал царя объединиться с Государственной думой и отказаться от кучки ненавистных министров. «Только путем единения с Государственной думой Вы войдете в единение со всей Россией, Вы станете действительным ее вождем и тогда обеспечена победа и будущее России и Вашей династии… Идите с Думой, а не против нее. Идите в Думу и объявите, что Вы с ней и в знак доверия стране даете ей то правительство, которому она верит, которое будет ответственно перед царем и народом. Это будет слияние Ваше с народом». А.А. Клопов уговаривал Николая II дать ответственное министерство именем Христа и Прощенным воскресеньем. Еще ранее царский корреспондент писал великому князю Михаилу Александровичу: «Я мало, очень мало верю в свою миссию». Его миссия, а вместе с ней и миссия самого Михаила Александровича, не достигла успеха.

Примечательно, что переписка А.А. Клопова и великого князя носила настолько оппозиционный характер, что А.Д. Протопопов в показаниях Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства указывал, что отослал царю письмо Клопова к великому князю Михаилу Александровичу по поводу назначенной царем Клопову аудиенции. Оппозиционное настроение письма заставило его опасаться, не произведет ли он покушения на царя. Царь ответил А.Д. Протопопову: «Клопов – старичок давно мне известный». Письмо Клопова к великому князю царь оставил у себя».

Таким образом, последний демарш великокняжеской оппозиции окончился безрезультатно. Мнение Николая II о невозможности создания ответственного министерства не было изменено ни на йоту. Сквозной идеей писем, как и лейтмотивом встреч великих князей Михаила Александровича и Александра Михайловича, а также докладов М.В. Родзянко, была не столько необходимость дать ответственное министерство, сколько возможность перекладывания ответственности в связи с этим с императора на правительство. Они надеялись, что Николай II пойдет на это, зная его отношение к власти как к выполнению своего тяжкого, но данного Богом долга. Но их попытки не принесли никаких результатов. Интересно отметить, что, зная жертвенную натуру государя, они могли предложить императору другую аргументацию. Николай II никак не прореагировал на действия своих родственников еще и потому, что, видимо, понимал: они выражают уже не столько свои интересы, сколько являются проводниками идей и взглядов лиц, стремящихся к власти.

В тот же период давление на императора оказал и новый премьер – князь Н.Д. Голицын, которому Николай II пообещал подписать указ о создании ответственного министерства, однако в день подписания уехал в Ставку, так и не вернув документа премьер-министру. Но даже если бы этот проект и был реализован, то шансов спасти монархию у него уже, по всей видимости, не было. Через несколько дней началась Февральская революция.

«Государь должен отречься от престола…»

Поведение великокняжеского окружения во время Февральской революции продемонстрировало, насколько отдалились великие князья от престола.

В начале Февральской революции в Петрограде проявили активность великие князья Михаил Александрович, Павел Александрович, Кирилл Владимирович. Их позицию во время революционных событий нельзя назвать однозначной. С одной стороны, они сопротивлялись возникавшей анархии, но с другой – не заняли твердой позиции защитников режима. Об этом свидетельствуют и появление великокняжеского Манифеста, и поведение великих князей в революционные дни.

В ночь с 27 на 28 февраля 1917 г. в руках войск, верных императору, оставалось лишь Адмиралтейство, по приказу генерала Занкевича отряд в два часа ночи перешел из Адмиралтейства в Зимний дворец. Смысл данного приказа был не вполне ясным, однако он был выполнен. Комендантом обороны Зимнего дворца был назначен генерал Данильченко, который первым делом стал обзванивать министров и членов императорской семьи. Однако лишь ранним утром 28 февраля в Зимний дворец приехал великий князь Михаил Александрович. Необходимо заметить, что фактически он явился во дворец не по своей воле. С начала революции он находился в Гатчине, откуда и был вызван днем 27 февраля М.В. Родзянко. Председатель Государственной думы хотел, чтобы, связавшись по прямому проводу с Николаем II, великий князь склонил его к уступкам думской оппозиции. Таким образом, тандем М.В. Родзянко – Михаил Александрович должен был сработать еще один раз. Как и ранее, эта попытка потерпела неудачу, Николай II отправил в Петроград карательный отряд под командованием генерала Н.И. Иванова. Пытаясь спасти режим, Михаил Александрович фактически действовал против своего брата. Однако, поскольку все дороги из Петрограда были уже блокированы, великий князь не смог вернуться обратно в Гатчину.

С приездом Михаила Александровича в Зимний дворец генералы предприняли попытку отчасти переложить ответственность на него. Самоустраняясь один за другим, они предложили Михаилу Александровичу отдать приказ об обороне Зимнего дворца. Однако великий князь заявил, что он не хотел бы, чтобы говорили, будто Романовы стреляли в народ у Зимнего дворца, как в 1905 г. По версии сестры постоянного коменданта Зимнего дворца генерала Комарова М. Алекиной, великий князь отказывался вмешиваться, заявляя, что он не имеет полномочий своего брата и не знает, что бы предпринял государь в этом случае. Поэтому в шестом часу утра колонна войск потянулась обратно из Зимнего дворца в Адмиралтейство, что подействовало на настроение солдат угнетающе.

Характерно поведение и другого члена императорской фамилии, который находился в это время в Петрограде, – Кирилла Владимировича. Он являлся командиром Гвардейского экипажа, часть которого находилась в Петрограде, а часть – в Царском Селе, на охране Александровского дворца. Согласно воспоминаниям Кирилла Владимировича, события Февральской революции «никак не повлияли на Гвардейский экипаж, и он сохранял верность мне, моим офицерам и армиям на фронте». Такая идиллическая картина характерна для восприятия Кириллом Владимировичем революции в целом. «Хулиганы и бандиты стали хозяевами положения», – писал он. С его точки зрения, Гвардейский экипаж был почти незаменим в борьбе с революцией: «Один из моих батальонов нес охрану императорской семьи в Царском Селе, но положение в столице стало чрезвычайно опасным, и я приказал ему вернуться в столицу. Это были чуть ли не единственные преданные войска, которым можно было доверить наведение порядка, если бы ситуация еще более ухудшалась. Государыня согласилась на эту вынужденную меру, и в Царское были отправлены другие войска, хорошо справлявшиеся со своими обязанностями». Однако на деле Гвардейский флотский экипаж самовольно покинул Царское Село. «На рассвете 1 марта, пройдя пешком 20 км, из Царского Села к Путиловскому заводу подошла колонна около 2 тысяч моряков с 48 пулеметами. Это был Гвардейский флотский экипаж, всего за две недели до этого присланный с фронта охранять семью Николая II. Восставшие моряки увели с собою пулеметную роту 67-го Тарутинского полка».

В то же время генерал В.Н. Воейков писал о том, что «в войсках, охранявших императорскую резиденцию, началось брожение», и что «матросы батальона Гвардейского экипажа… начали постепенно исчезать; кончилось тем, что остались одни офицеры, а матросы-дезертиры направились в Петроград в свои казармы, где 1 марта утром собрались на митинг, на который пригласили своего командира, в то время великого князя Кирилла Владимировича». В этом случае правда явно не на стороне Кирилла Владимировича, как известно, охрана Александровского дворца не оказала никакого сопротивления революционным солдатам и матросам, арестовавшим императрицу и ее детей. Поэтому при любых обстоятельствах этот поступок Кирилла Владимировича можно расценить как нарушение своих прямых обязанностей.

В настоящее время в историографии развернулись споры по поводу поведения великого князя Кирилла Владимировича в дни Февральской революции, так как этот вопрос является ключевым в проблеме права кирилловской ветви Романовых на престол в России. Более подробно эта дискуссия рассмотрена в разделе историографии.

Обращаясь к источникам, попытаемся восстановить последовательность действий Кирилла Владимировича. Еще 27 февраля 1917 г. он прибыл к петроградскому градоначальнику А.П. Балку. Великий князь осведомился, каково положение в городе и прибыли ли войска из окрестностей. На что А.П. Балк отвечал: «Прибыли два эскадрона, но они бездействуют». – «Что же будет дальше?» – «Я полагаю, что ночью столица окажется в руках бунтовщиков». Великий князь задумался, а затем голосом, полным горечи, начал говорить…». Слова великого князя не были зафиксированы в дневнике. Затем Кирилл Владимирович встретился с генералом С.С. Хабаловым, который был в это время в доме у А.П. Балка. Таким образом, из данного источника следует, что великий князь лишь осведомился о существующем положении дел, не побуждая военных лидеров гарнизона к активным действиям, и не взял инициативу в свои руки.

1 марта 1917 г. Кирилл Владимирович присутствовал на митинге Гвардейского экипажа, а затем вместе с ним отправился к Таврическому дворцу, чтобы отдать себя в распоряжение нового правительства. По его собственным воспоминаниям, он «отправился в казармы Гвардейского экипажа, все еще надеясь, что не придется испить горькой чаши, однако когда я прибыл, то оказалось, что мне не нужно делать никакого выбора: гвардейцы сами хотели идти к Думе. Итак, я направился к Думе во главе батальона Гвардейского экипажа. По пути нас обстреляли пехотинцы, и я пересел в автомобиль». Таким образом, великий князь подчинился требованиям солдат, а не они подчинились требованиям своего командира. Однако необходимо заметить, что такие действия отличались от действий других великих князей, как, например, великой княгини Елизаветы Федоровны, которая в тот же день 1 марта на крики революционных солдат, окруживших ее монастырь, с требованием выдать немецких шпионов вышла к ним и ответила: «Здесь нет немецких шпионов; это монастырь, а я мать настоятельница».

В газете «Биржевые ведомости» от 5 марта 1917 г. содержалась информация о том, что «1 марта в 4 часа 15 минут в Таврический дворец приехал великий князь Кирилл Владимирович… Обратившись к председателю Государственной думы М.В. Родзянко, великий князь заявил: “Имею честь явиться к вашему высокопревосходительству. Я нахожусь в вашем распоряжении, как и весь народ. Я желаю блага России. Сегодня утром я обратился ко всем солдатам Гвардейского экипажа, разъяснил им значение происходящих событий и теперь могу заявить, что весь Гвардейский флотский экипаж в полном распоряжении Государственной думы”. Слова великого князя были покрыты криками “ура”» .

Существует множество свидетельств о том, что на Кирилле Владимировиче был при этом красный бант, что Гвардейскому экипажу было вручено красное знамя, что такое же знамя Кирилл Владимирович по возвращении поднял над своим домом и даже призывал другие подразделения гвардейского экипажа присоединиться к новому правительству. Однако, согласно воспоминаниям очевидца событий полковника Б.А. Энгельгардта, когда великий князь «вошел в Таврический дворец, никакого красного банта на нем не было. Вообще красные отличия получили широкое распространение одним или двумя днями позднее, а до того войска приходили в Думу под своими полковыми знаменами». Великий князь в тот момент выглядел подавленным. «Сделал попытку сохранить порядок во вверенной мне части – пришлось вести ее лично в Думу», – сказал он Б.А. Энгельгардту. Полковник даже пытался оправдать его: «Может быть, хоть несколько минут тешил он себя надеждой, что тормозит победоносное шествие революции… Может быть, уже по пути в Таврический дворец он разочаровался в своей попытке. Попытке неудачной, но кто действовал удачно в эти дни?!» Впрочем, даже если на великом князе и не было красного банта – символа измены, сама измена все равно произошла: он нарушил присягу, данную им императору. Участие в таком акте представителя императорской фамилии явилось ярким примером разложения государственного строя и еще раз отразило те противоречия, которые сложились в отношениях между императором и великими князьями. Учитывая то, что днем 1 марта 1917 г. вопрос об отречении Николая II еще не возникал, действия великого князя ускорили его постановку.

Следующий эпизод, характеризующий деятельность великокняжеского окружения, связан с отречением императора от престола. В этот ответственный для России и института монархии момент позиция великого князя Николая Николаевича оказала воздействие на принятие Николаем II этого решения. В своих воспоминаниях великий князь Александр Михайлович, оценивая поступок Николая Николаевича, писал: «…отречение императора Николая II 2 марта 1917 г. следует приписать полнейшей аберрации политического предвидения великого князя Николая Николаевича». Как известно, 1 марта Николай Николаевич прислал Николаю II телеграмму, в которой просил царя «спасти Россию и наследника и передать ему ваше наследие».

Сам великий князь Николай Николаевич позже объяснял свои действия следующим образом: «О событиях, случившихся в Петрограде, я узнал 1 марта в Батуме. Туда ездил переговорить с адмиралом А.В. Колчаком. Получив первые сведения, я выехал в Тифлис, где получил телеграмму от М.В. Алексеева, что, по мнению всех командующих армий, государь должен отречься от престола, и просил меня лично телеграфировать об этом государю, что мне и пришлось сделать».

Однако до телеграфирования императору Николай Николаевич созвал совещание, на котором присутствовали генералы Н.Н. Юденич, П.А. Томилов и Н.Н. Янушкевич. На этом совещании, на основании заверений Н.Н. Юденича в том, что «Кавказская армия безусловно предана государю и долгу службы», генералом Н.Н. Янушкевичем была составлена об этом депеша для отправления Николаю II. Великий князь Николай Николаевич «прочел телеграмму, решительно помахал пальцем, указывая, что он ее не подпишет, и спрятал телеграмму в карман». Отправил же он Николаю II совсем другую телеграмму, в которой, ссылаясь на генерала М.В. Алексеева, писал о необходимости принятия «сверхмеры», апеллируя к чувству любви Николая II к России, он призывал императора «передать… наследие». При этом утверждал, что «другого выхода нет», и «как никогда в жизни» молил Бога подкрепить и направить Николая II. Вся информация о событиях в Петрограде поступала к великому князю через генерала М.В. Алексеева. Отправляя эту телеграмму, Николай Николаевич оказался под влиянием последнего, что, однако, не снимало ответственности с него самого. В послании несомненно была выражена и его личная позиция. Мнение начальника Главного штаба могло быть компенсировано мнением его подчиненных, с которыми великий князь советовался.

Впрочем, вскоре его примеру последовали и приближенные. «Князь Орлов, генерал Янушкевич и Истомин покинули Тифлис вместе с великим князем, который отправился в Могилев, чтобы принять Верховное командование», – писал 26 апреля 1917 г. великий князь Николай Михайлович в своей работе «Как они его предали».

Если позиция великого князя Николая Николаевича способствовала отречению Николая II, то 1 марта 1917 г. в Петрограде появился составленный великими князьями «Великокняжеский манифест», пытавшийся предотвратить его. Манифест не стал известен широким массам и окончил свою политическую жизнь, лишь будучи прочитанным М.В. Родзянко и П.Н. Милюковым, а чуть позже – Александрой Федоровной. Тем не менее история его создания характеризовала состояние беспомощности великих князей в решающий момент революции. Их последняя попытка спасти монархию в сложившихся обстоятельствах привела к уничтожению ее последней опоры, и, в конечном счете, к ее падению.

Создание великокняжеского манифеста наиболее полно отражено в воспоминаниях княгини О. Палей – супруги великого князя Павла Александровича, переписке Николая и Александры Романовых, подробно проанализировано С.П. Мельгуновым в работе «Февральские дни 1917 г.» и в монографии Г.3. Иоффе «Великий Октябрь и эпилог царизма».

Княгиня Палей писала, что «1 (14) марта при участии князя М. Путятина, г. Бирюкова и Н.Н. Иванова (адвоката) на пишущей машинке был составлен манифест о даровании конституции. Великий князь [Павел Александрович] был того мнения, что надо испробовать все, чтобы спасти трон. Когда манифест был составлен, князь М.С. Путятин побежал во дворец и поручил генералу Гротену, второму коменданту дворца, просить государыню подписать его в отсутствие государя. Несмотря на мольбы Гротена, государыня отказалась дать подпись. Тогда великий князь Павел Александрович поспешно подписал манифест, и Н.Н. Иванов отвез его в Петроград, его подписали великие князья Кирилл Владимирович и Михаил Александрович. Манифест был тотчас отвезен в Думу и вручен П.Н. Милюкову, который сказал: “Да, это очень интересный документ”».

Эти воспоминания в целом совпадают с интервью, которое великий князь Павел Александрович дал уже после революции корреспонденту газеты «Русская воля».

Авторство манифеста считается спорным. Императрица Александра Федоровна считала, что манифест составил Павел Александрович. 2 марта 1917 г. она писала Николаю II: «Павел, получивший от меня страшнейшую головомойку за то, что ничего не делал с гвардией, старается теперь работать изо всех сил и собирается нас спасти благородным и безумным способом».

По мнению историка Г.3. Иоффе, инициатива создания манифеста исходила от М.В. Родзянко, который понял, что П.Н. Милюков и его сторонники во Временном комитете набирают силу. Н.Н. Иванов, связанный адвокатскими делами с великим князем Павлом Александровичем, оказался в Петербурге в окружении М.В. Родзянко. Во время одного из своих приездов в Царское Село Н.Н. Иванов изложил Павлу Александровичу план М.В. Родзянко относительно «манифеста доверия», который должен был составить Павел Александрович, а затем вручить Николаю II. Однако когда 1 марта Н.Н. Иванов прочитал манифест, он решил его срочно переделать, так как в нем не предлагалось ни одного конкретного мероприятия. Что же было основным содержанием великокняжеского манифеста в его окончательном варианте?

Преамбула документа содержала твердое намерение переустройства государственного правления на началах широкого народного представительства. Далее в манифесте шли рассуждения о том, почему эти преобразования нельзя отложить до окончания войны и почему «смута», посеянная «не без происков коварного врага», требует этих преобразований. Согласно манифесту в России вводился конституционный строй, для чего возобновлялась работа Государственной думы и Государственного совета, а председатель Государственной думы формировал временный кабинет (иными словами, столь желанное «ответственное министерство»), который должен был составить новый проект основных законов страны и передать его на обсуждение законодательного (а по сути Учредительного) собрания.

Однако, несмотря на радикальность, документ явно опоздал, поскольку в это время уже начинал обсуждаться вопрос об отказе от монархического строя в России.

Манифест был немедленно подписан великими князьями Павлом Александровичем, Кириллом Владимировичем и, с колебаниями, Михаилом Александровичем.

Даже столь верноподданный великий князь, каким являлся Павел Александрович, не отозвался на просьбу императрицы Александры Федоровны явиться во дворец и приступить к выполнению служебных обязанностей, а занимался составлением и подписанием манифеста. Лишь после того как манифест был в Государственной думе вручен под расписку П.Н. Милюкову, он отправился в Царскосельский дворец. По его словам, Александра Федоровна «одобрила» текст Манифеста, хотя в письме к Николаю II она назвала его «идиотским».

Сам факт передачи манифеста именно П.Н. Милюкову, несмотря на то что, согласно его тексту, председателем правительства должен был стать М.В. Родзянко, не случаен. В этом проявилось признание М.В. Родзянко и всем правым крылом Временного комитета все возраставшего влияния другой его части во главе с П.Н. Милюковым. В этой связи представляет интерес переписка Павла Александровича и Кирилла Владимировича. 2 марта дядя императора писал Кириллу Владимировичу о том, что «мы должны всеми способами сохранить Ники престол» и не допустить назначение Михаила Александровича регентом. Учитывая позицию председателя Государственной думы и его желание видеть великого князя Михаила Александровича регентом, становится ясно, почему великокняжеский манифест попал на стол не к М.В. Родзянко, а к П.Н. Милюкову. Впрочем, П.Н. Милюков фактически положил манифест «под сукно», и кроме него и М.В. Родзянко, документ в Думе никем прочитан не был. После же получения известия об отречении Николая II ставка председателя Государственной думы на Михаила Александровича и вовсе потеряла свое значение. М.В. Родзянко, признав свое поражение, выступил за отказ Михаила Александровича от престола. «Когда Михаил узнал об отречении Николая II в пользу Алексея при его регентстве, он колебался. Делегация думских лидеров и членов только что сформированного Временного правительства изложила ему две точки зрения. Большинство, считало невозможным вступление Михаила Александровича на престол, эту точку зрения излагал М.В. Родзянко, а меньшинство считало, что «для масс необходим привычный символ власти», эту точку зрения излагал П.Н. Милюков. После того как все желающие высказались, Михаил Александрович посоветовался с М.В. Родзянко и князем Г.Е. Львовым. После этой беседы великий князь подписал «Акт об отказе великого князя Михаила Александровича от восприятия верховной власти впредь до установления в Учредительном собрании образа правления и новых основных законов Государства Российского».

Третий этап великокняжеской оппозиции (1 января – 2 марта 1917 г.; «период отчаяния») характеризовался тем, что наиболее активные из великих князей и способные на собственное мнение и выступление оказались за пределами Петрограда. Николай Николаевич оставался на Кавказском фронте, Мария Федоровна продолжала проживать в Киеве, Николай Михайлович был в ссылке, Мария Павловна уехала в Кисловодск. К этому времени относится политическая активность брата императора великого князя Михаила Александровича, который выступал в качестве соавтора и редактора писем царю, проходивших еще одну редакцию князя Г.Е. Львова, с молчаливого согласия М.В. Родзянко, императору они передавались чиновником А.А. Клоповым. Письма остались без внимания Николая II.

Своеобразной реализацией политических амбиций явилось письмо и дальнейшее выступление великого князя Александра Михайловича. В нем он полностью солидаризуется с мнением Прогрессивного блока, призывая к «установлению правительства доверия», и делает вывод о том, что правительство есть сейчас «тот орган, который подготавливает революцию». Эта акция также осталась без внимания и привела к отчаянным попыткам в великокняжеских кругах «уговорить Марию Федоровну отправиться в Ставку и потребовать ареста Протопопова, Щегловитова и Вырубовой и высылки в Ливадию Александры Федоровны». Несмотря на попытки великих князей предложить некий план преобразований, главным злом для них после устраненного Г.Е. Распутина оставалась Александра Федоровна. Примечательно, что они и на этом этапе не осознали, что сложившиеся проблемы связаны не столько с императрицей, сколько с необходимостью модернизации всей системы управления. Кстати, их визиты не меньше расшатывали устои власти, чем «ненависть и месть» Александры Федоровны.

В дни Февральской революции великие князья продемонстрировали полную неготовность к решительным действиям и несостоятельность в качестве политических лидеров. Ни Михаил Александрович, пытавшийся руководить обороной Зимнего дворца, ни Кирилл Владимирович, командовавший Гвардейским экипажем, ни Павел Александрович, командовавший гвардией, не возглавили войска для подавления революции. Все три великих князя подписали «великокняжеский манифест», призывавший к введению конституционного строя. В решающий момент Михаил Александрович отказался от престола до решения вопроса о государственном устройстве России Учредительным собранием.

Российский Государственный Исторический Архив

1. Ф. 516 дополнительный. Оп. 1. Д. 20. Журнал пребывания Николая II в действующей армии.

2. Ф. 516 дополнительный. Оп. 1. Д. 21. Камер-фурьерский журнал императора Николая II.

3. Ф. 516. Оп. 1, 241 (2870. Д. 1) Камер-фурьерский журнал императрицы Марии Федоровны в Киеве.

4. Ф. 920; фонд Н.А.Врангеля. Оп. 1. Д. 53, 54, 55.

5. Ф. 1099; фонд А.А. Клопова. Оп. 1. Д. 14.

Отдел рукописей Российской Национальной библиотеки

6. Ф. № 1052, Энгельгардт Б.А. Д. № 23.

I. Публикации документов

7. Гибель царского Петрограда: Февральская революция глазами градоначальника А.П. Балка // Русское прошлое. 1991. Кн. 1. С. 7–72.

8. Из истории борьбы в верхах накануне Февральской революции: новые документы // Русское прошлое. 1996. Кн. 6. С. 148–180.

9. К истории последних дней царского режима. 1916–1917 // Красный архив. 1926. т. 1 (14). С.227–249.

10. «Момент, когда нельзя допускать оплошностей». Письма великого князя Николая Михайловичв11. Николай II и великие князья. Родственные письма к последнему царю / Под ред. В.П. Семенникова. М.; Л., 1925. – 157 с.

12. Падение царского режима: Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства / Под ред. П.Е. Щеголева. Т. 1–7. – М.; Л., 1925–1927.

13. Переписка Николая и Александры Романовых. (1914–1917). Т. 3 1914–1915 г. М.; Пг., 1923. – 511 с.; Т. 4 1916 г. М.; Л.: 1926. – 438 с.; Т. 5 1916–1917 гг. М.; Л.: 1927. – 303 с.

14. Письма из прошлого. Письма великой княгини Елизаветы Федоровны императорской чете // Источник. 1994. № 4. С. 31–38.

15. Письма чиновника А.А. Клопова царской семье // Вопросы истории. 1991. № 2–3. С. 204–222.

16. Политика Романовых накануне революции (от Антанты – к Германии). По новым документам / Под ред. В.П. Семенникова. М.; Л., 1926. – 245 с.

17. Полное собрание законов Российской империи. Собрание 3. Т. 6. Ст. 3851.

18. Российский императорский дом: Дневники, Письма. Фотографии / Сост., авт. предислов., очерков А.Н. Боханов, Д.И. Исмаил-Заде. М., 1992. – 220 с.

19. Семейная переписка Романовых // Красный архив. 1923. № 4. С. 157–221.

20. Grand Duc Nicolas Mikhailovitch. La fin du tsarisme. Lettres inédites à Frederic Masson. (1914–1918). Paris, 1968. – 299 с.

II. Периодические издания

21. Киевская мысль. Киев, 1916. Октябрь.

22. Речь. Пг., 1916. Сентябрь – октябрь.

23. Русская воля. Пг., 1917. Март.

24. Утро России. Пг., 1916. Октябрь.

III. Мемуарная литература

25. Богданович А.В. Дневник: Три последних самодержца. М.; Л., 1924. – 504 с.

26. Бок М.П. Воспоминания о моем отце П.А. Столыпине. М., 1992. – 314 с.

27. Брусилов А.А. Мои воспоминания. М., 1963. – 287 с.

28. Бьюкенен Дж. Моя миссия в России: Воспоминания дипломата. М., 1991. – 341 с.

29. Великий князь Александр Михайлович. Книга воспоминаний. Т. 1–3. М., 1991. – 345 с.

30. Великий князь Кирилл Владимирович. Моя жизнь на службе России. СПб., 1996. – 336 с.

31. Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 1–3. М.; Таллин, 1994. Т. 1 – 524 с.; Т. 2 – 573 с.; Т. 3 – 605 с.

32. Воейков В.Н. С царем и без царя: Воспоминания последнего дворцового коменданта государя императора Николая II. М., 1995. – 431 с. (репринтное воспроизведение издания: Гельсингфорс, 1936)

33. Воспоминания великой княгини Марии Павловны. М., 2004. – 512 с.

34. Воспоминания генерала барона П.Н. Врангеля: Материалы, собр. и разраб. бароном П.Н. Врангелем, герцогом Г.Н.Лейхтенбергским и светл. князем А.П. Ливеном / Под ред. А.А. фон Лампе. Франкфурт-на-Майне, 1969. – 269 с.

35. Вырубова-Танеева А.А. Страницы моей жизни. Берлин, 1923. – 200 с.

36. Вырубова-Танеева А.А. Неопубликованные воспоминания // Николай II. Воспоминания. Дневники. СПб., 1994. С. 173–232.

37. Глинка Я.В. Одиннадцать лет в Государственной думе. 1906–1917: Дневник и воспоминания / Вступительная статья, подготовка текста, биогр. словарь и коммент. Б.М. Витенберга. М., 2001. – 400 с.

38. Григорий Распутин: Сборник исторических материалов: в 4 т. М., 1997. Т.1 – 554 с.; Т. 2 – 480 с.; Т. 3 – 368 с.; Т. 4 – 448 с.

39. Гурко В.И. Царь и царица // Николай II. Воспоминания. Дневники. СПб., 1994. – 560 с.

40. Гучков А.И. А.И. Гучков рассказывает… Воспоминания председателя Государственной думы и военного министра Временного правительства. М., 1993. – 144 с.

41. Данилов Ю.Н. Великий князь Николай Николаевич. Париж, 1930. – 373 с.

42. Данилов Ю.Н. Мои воспоминания об императоре Николае II и великом князе Михаиле Александровиче // Архив русской революции. Берлин, 1928. Т. XIX. С. 218–242.

43. Данилов Ю.Н. На пути к крушению // Военно-исторический журнал. 1991. № 9. С. 80–84; № 10. С. 66–84.

44. Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т. 1: Крушение власти в армии. Февраль – сентябрь 1917 г. М.,1991. – 518 с.

45. Дневник бывшего великого князя Андрея Владимировича. 1915 г. / Под ред. и с предисл. В.П. Семенникова. М.; Л., 1925. – 112 с.

46. Дневники императора Николая II. М., 1995. – 534 с.

47. Дневники императрицы Марии Федоровны М., 2005. – 354 с.

48. Епанчин Н.А. На службе трех императоров. Воспоминания. М., 1996. – 576 с.

49. Записки Н.М. Романова // Красный архив.1931. Т. 4–5 (47–48). С. 140–183; Т. 6 (49). С. 92–111.

50. Игнатьев А.А. Пятьдесят лет в строю. Воспоминания русского военного дипломата. Т. 1–2. М., 1989. Т. 1 – 588 с.; Т. 2 – 443 с.

51. Игнатьев М. Русский альбом. Семейная хроника. СПб., 1996. – 232 с.

52. Из дневника А.В. Романова за 1916–1917 гг. Из записной книжки архивиста // Красный архив. 1928. Т. 1 (26). С. 185–210.

53. Кирилл Владимирович, великий князь. Моя жизнь на службе России. С приложением биографического очерка о великой княгине Виктории Федоровне. М., 2006. – 368 с.

54. Коковцов В.Н. Из моего прошлого: Воспоминания 1903–1919 гг. М., 1992. Кн. 1 – 447 с., Кн. 2 – 456 с.

55. Курлов П.Г. Гибель императорской России. М., 1991. – 255 с.

56. Маклаков В.А. Некоторые дополнения к воспоминаниям Пуришкевича и кн. Юсупова об убийстве Распутина // Современные записки. Париж, 1928. Т. 34. С. 260–280.

57. Мемуары великой княгини Ольги Александровны / Запись Я. Ворреса. М., 2004. – 272 с.

58. Милюков П.Н. Воспоминания. 1859–1917 гг. Т. 1–2. М., 1990. Т. 1 – 445 с.; Т. 2 – 445 с.

59. Мосолов А.А. При дворе последнего императора: Записки начальника канцелярии министра двора. СПб., 1992. – 264 с.

60. Николай и Александра. Любовь и жизнь / Сост. А. Мейлунас, С. Мироненко. М., 1998. – 655 с.

61. Палей О.В. Мои воспоминания о русской революции // Революция и гражданская война в описаниях белогвардейцев. М.; Л., 1925. С. 338–345.

62. Палей О. Воспоминания о России. С приложением писем, дневников и стихов ее сына Владимира. М., 2005. – 240 с.

63. Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. – 492 с. (репринтное воспроизведение издания 1923 г.)

64. Поливанов А.А. Из дневников и воспоминаний по должности военного министра и его помощника 1907–1916 гг. М., 1924. – 240 с.

65. Половцов А.А. Дневник государственного секретаря А.А. Половцова. Т. 1–2. М., 1966. Т. 1. 1883–1886. – 551 с. Т. 2. 1887–1892. – 578 с.

66. Пуришкевич В.М. Дневник. «Как я убил Распутина». М., 1990. – 144 с. (репринтное воспроизведение изд. 1924 г.)

67. Пуришкевич В.М. Тюремные записи. (Декабрь 1917 – март 1918 гг.) // Исторический архив. 1996. № 5–6. С. 120–131.

68. Родзянко М.В. Крушение империи. Харьков, 1990. – 263 с.

69. Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Нью-Йорк, 1960. – 240 с.

70. Сухомлинов В.А. Воспоминания. Берлин, 1924. – 438 с.

71. Шавельский Г.И. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Т. 1–2. Нью-Йорк, 1954. Т.1 – 415 с.; Т. 2 – 435 с.

72. Шульгин В.В. Годы. Дни. М., 1990. – 828 с.

73. Энегельгардт Б.А. Мемуары // Балтийский архив. 2004. Т. 8. С. 5–150.

74. Юсупов Ф.Ф. Конец Распутина. Париж, 1927. – 237 с.

IV. Справочные издания

75. Придворный календарь на 1917 г. Российский императорский дом. СПб., 1917. С. 39–46.

76. Дом Романовых. Биографические сведения о членах царствовавшего дома, их предках и родственниках. СПб, 1992. – 160 с.