Позавтракать они остановились в кафе в Роквере и сели за столик на улице, чтобы не терять из виду свой серый фургончик. Ева подставила лицо солнцу и вздохнула.

– Хочешь загореть?

– Нет. – Она улыбнулась, не открывая глаз. – Просто люблю тепло. Я ведь не загораю – покрываюсь сначала красными пятнами, а потом, если повезет, болезненной желтизной. И тогда все меня спрашивают, не заболела ли я желтухой.

– Как аппетитно звучит. – И он повернулся, разыскивая взглядом официанта.

Когда сегодня утром она одевалась, он заметил у нее на теле синяки. Он стал извиняться, но она сказала, что ничего страшного – просто у нее очень нежная кожа.

– А ты хотел бы, чтобы я походила на стройную златокудрую богиню? – с иронической усмешкой спросила она. – С ровным бронзовым загаром по всему телу.

– Да нет, меня вполне устраивает бледнолицая крашеная брюнетка.

– А что тебе еще остается говорить?

Он хотел ответить, но прикусил язык: возражение, которое пришло ему на ум, она наверняка не так истолкует. Женщины ужасно обидчивы. Подошел официант, Брук повернулся к нему.

– Croissants? – спросил он.

Она кивнула.

– Две, пожалуйста, и обещаю не смеяться над вашим французским.

– Благодарю, – сухо сказал он и посмотрел на официанта. До чего неприятно повторять уже сказанное. А парень, казалось, и не пытался его понять.

– Я даже не улыбнулась, – заметила она в ответ на его предупреждающий взгляд. И снова подставила лицо солнцу. – Боже, до чего груба была эта женщина.

– Какая? А, хозяйка гостиницы. Разве она что-нибудь сказала?

– Нет, но таким взглядом можно и убить. – вздохнула Ева. – Пожалуй, мне впервые захотелось, чтобы рядом со мной была моя бабуля.

– Почему?

– Ну, бабуля считала, что ее миссия на земле – ставить на место наглых продавщиц. Вы бы слышали, как она отчитывает тех, кто много себе позволяет.

– И все равно, – сухо отозвался Брук, – я не уверен, что так бы уж хотел иметь ее рядом.

– А какой она была бы дуэньей… – заметила Ева, приоткрывая глаза.

Ссутулясь над столом, Брук принялся теребить пепельницу. С прошлого вечера он восхищался Евой все больше и больше, и вовсе не из-за того, что между ними произошло. Он был потрясен ее самообладанием. Пожалуй, она держится даже лучше, чем он. Никому и в голову не придет, что трех ее друзей только что убили или что она напугана. Правда, иногда ее смех нервно обрывался и в глазах вспыхивала тревога, но все равно представление получалось дай бог. Следующий акт им предстояло сыграть обоим, и оттого, что надо было играть вместе, им было не по себе.

Официант принес кофе и croissants, Брук убрал локти со стола и отодвинулся. Когда официант отошел, Ева улыбнулась Бруку и, наклонившись, сжала на мгновенье его руку. Она что, успокаивает меня? – с усмешкой и удивлением подумал Брук и понял, что, должно быть, вид у него очень грустный. Из радиоприемника – того, что находился в кафе, – доносилась песня, которую Брук слышал еще в Англии. Одна из тех навязчивых мелодий, что передают все лето напролет. И то, что предстояло им совершить, вдруг снова показалось ему нереальным. Страстно захотелось все бросить и устроить себе и Еве настоящий отдых – к черту эту неразрешимую головоломку. Надо сбежать, исчезнуть – беззаботные любовники, и больше ничего! Но Брук понимал, что это невозможно.

Он теперь неплохо знал Еву и был уверен: то, что произошло между ними ночью, не было корыстной игрой. И все же, как она отнесется к нему, если он передумает, пусть даже из страха за нее, а не только за себя. Но такова уж ирония судьбы – ему и в голову это не пришло бы, будь он один, без нее. Одинокий волк мчится к цели без раздумий – вот так-то.

– Опять вы посерьезнели, – мягко упрекнула его Ева.

Он улыбнулся. А, черт с ним, подумал он, и стал ей рассказывать, о чем он только что размышлял. Брук сбивчиво объяснял, а Ева слушала и вдруг прервала его.

– Не надо искушать ни меня, ни себя, – спокойно сказала она. – Я польщена… нет, простите, эти слова, пожалуй, отдают мерзким самодовольством. Я очень тронута, хотя, может быть, это и звучит немного сентиментально. Но вы ведь знаете не хуже меня, что мы просто не сможем смотреть в глаза друг другу.

– Не волнуйтесь, – заверил он ее. – Я сам это понял. А рассказал вам все только потому, что хотел быть искренним.

– Пожалуй, бывают случаи, когда искренность некстати.

– А вы жестче, чем я думал.

Она, не глядя на него, пожала плечами.

– Не знаю, что и ответить на это. С одной стороны, думаю, вы правы, но с другой… – Ева сделала неопределенный жест. – Послушайте, Брук. – Она взглянула на него. – Если бы вас так же напугали, как меня… нет, это безнадежно объяснять тому, кто…

– Да перестаньте вы считать, что у меня железные нервы. Вы думаете, я тоже до смерти не боюсь?

– Нет, – твердо ответила Ева. – Во всяком случае, не так, как я. И все же спасибо, что попытались меня понять. И не будем больше об этом толковать, – добавила она, заметив, что Брук огорченно покачал головой.

– Что ж, наверное, вы правы, – согласился Брук, и Ева примирительно улыбнулась. – Пейте, кофе же стынет.

Теперь говорить стало совсем уж трудно. И они доедали завтрак молча. Брук следил, как она вскрывает новую пачку сигарет. Она выронила пачку, и он тут же отвел взгляд, чтобы Ева не заметила, что он видел, как у нее дрожат руки. Брук попытался думать о чем-либо другом, но мысли его снова и снова возвращались к планам, роившимся в его голове прошлой ночью. Идеи одна бесполезнее другой, нелепые фантазии – все это никуда не годится. Ева спросила, хорошо ли он спал, и он тут же соврал ей, беспечно рассмеявшись и глядя куда-то в сторону.

Ночью он то и дело просыпался – иногда от жара, исходившего от ее тела, а чаще от стремления удержать в памяти какие-то блестящие тактические ходы, мелькавшие до этого в полусне. Но ни одного стоящего. Вот, казалось, его осенило и он ухватил самую суть проблемы, но стоило только поглубже вникнуть, и вся ничтожность замысла была как на ладони. Он помнил, что лежал рядом с Евой, не шевелясь, боясь разбудить ее, и слушал, как часы пробили три. Не сработало даже его испытанное средство самоусыпления: либо ты отплываешь от утеса, либо не спеша едешь на лошади вдоль берега моря. А когда Ева стала тихонько его расталкивать, Бруку показалось, будто он только что заснул, и ему не сразу удалось справиться с изнеможением и тяжестью в голове.

Брук с удивлением почувствовал, как жаркая волна прошла по всему его телу. Наверное, это от кофе, про себя пошутил он. И вдруг подумал, что уже давно не был близок с женщиной.

Ева взглянула на него с насмешливым любопытством, и Брук понял, что не очень-то умеет скрывать свои мысли.

– Кто сядет за руль? – поспешно спросил он.

– Я, если ты не против.

Он подтолкнул к ней ключи через столик.

– Ну что, отрываем задницы? – неуклюже подражая американскому акценту, пошутил он.

– Ты хорошо знаешь местность? – спросила Ева.

– Я был здесь давно. Лет семь назад, наверное. Алекс купил эту виллу и сразу пригласил меня.

– Хотел произвести впечатление на родственников?

– Да, каких высот, мол, он достиг. Думаю, что-то в этом роде. Помню, мне тогда показалось все это довольно вульгарным. Слишком много мрамора – какой-то импортированный Голливуд. Обилие белого, чтобы оттенить «загар» гостей. – Брук передернул плечами и поднялся. Ева тоже встала, затем нагнулась, чтобы взять со столика свою пачку сигарет.

– Он пользуется этим домом как убежищем, где можно укрыться, – спросила она, пока они шли к машине, – или чтобы принимать важных гостей?

– Думаю, глава государства вполне подходит под такое определение.

Ева окинула его быстрым взглядом. У нее возникло впечатление, что за этой холодной небрежностью таится усталость, а возможно, и предчувствие поражения. А Брук разглядывал мужчину в белом комбинезоне и клетчатой кепке с красным помпоном, который только что вылез из такого же фургончика, как у них. Ева молча села за руль. Ее беспокоило – а вдруг он всерьез предлагал ей сбежать с ним. Может, он влюбился, подумала она, но тут же отбросила эту мысль. А вдруг он будет продолжать их отношения только из боязни, как бы она плохо не подумала о нем. Все равно сама идея нелепа. Ведь со времени их знакомства прошло всего два дня.

Ева склонилась над рулем, ожидая, когда он закроет дверцу и можно будет включить мотор. Временами она думала, что понимает Брука, но были минуты, когда она начинала сомневаться, а позволяет ли он кому-нибудь проникнуть в его истинные мысли и чувства. Это, конечно, свойственная англичанам сдержанность или скорее эмоциональная броня, – правда, за границей он, казалось, чувствовал себя куда счастливее. Подобно многим духовным эмигрантам, он не мог до конца избавиться от того, что сформировало его. И не мог удовольствоваться путешествиями или depaysement, чем тешили себя многие люди его породы. Наверно, подумала Ева, Брук чувствует себя во всех смыслах человеком обделенным, и тем не менее странно, что он такой ранимый.

Она посмотрела на него и положила руку ему на колено. Брук на мгновенье опешил, а она рассмеялась.

– Штурмана отвлекать нельзя?

– Отчего же. – Брук улыбнулся. – Просто я витал невесть где.

– Как жаль.

– Вовсе нет. Я мысленно вернулся в номер одной захудалой марсельской гостиницы.

– А я не вспоминаю. – Ева улыбнулась, но сказала она это вполне серьезно.

– А я и не прошу. Не волнуйся, это лишь бесплодные фантазии. Мужчина обязан выполнять то, что положено.

– Не надо так говорить, – сердито сказала Ева. – Даже в шутку.

– Прости. Я не думал, что это вызовет у тебя такое раздражение.

Ева кивнула, и Брук снова заметил, как она покусывает нижнюю губу.

– Ты уж лучше сразу скажи, что еще действует тебе на нервы.

– Ты правда хочешь знать?

– Господи, что же я такое натворил? Ладно, стреляй.

– Твоя манера грызть ногти… и еще этот армейский жаргон.

Брук откликнулся не сразу. Интересно, что задело его больше, подумала Ева. И тут она увидела, как он незаметно подобрал пальцы.

– Я послежу за собой, – выдавил он. – А ты усмехайся, но терпи, если я вдруг начну применять военные термины. Боюсь, что в этих краях лексикон мой будет весьма ограничен.

– Принято, – отозвалась Ева. – Я умолкаю.

Она почувствовала, что он расслабился, а через некоторое время протянул левую руку и стал поглаживать ее по голове.

– Не хочу отвлекать водителя.

– И все же отвлекаешь, но ладно уж, я не против.

В руке его чувствовалась сила, и это успокаивало. Накануне ночью ей приснилось, что люди Иньесты явились за ней, когда она пыталась зарядить пистолет и обнаружила, что патроны у нее не те. Утром она то и дело вспоминала об этом, и всякий раз ее пробирала дрожь. Прямо перед ними из-за поворота выскочила машина. Еве пришлось резко затормозить. Брук тотчас убрал с ее головы руку.

– А ты не хочешь мне отомстить? – спросила Ева.

– Каким образом?

– Перечислить мои скверные привычки.

– Ах, это. Да я как-то не замечал, чтобы ты ковыряла в носу или стряхивала пепел в чашку с кофе. Так что ты, наверное, совершенство.

– Да пошел ты! – тихо рассмеялась Ева.

– А ты изменилась, – улыбнулся ей Брук.

– В чем это?

– Не представляю себе, чтобы девушка, с которой я познакомился в Лондоне, так выражалась.

– Я, пожалуй, тоже.

– Мое разлагающее влияние? – поддразнивая, спросил он.

Она покачала головой, а потом, помолчав, добавила, что он тоже изменился.

– Знаю, – сказал он просто и улыбнулся.

– Не бросай на меня таких «многозначительных» взглядов.

– Что за страшное слово… Это так по-американски.

Ева расхохоталась.

– Провинциализм тебе не к лицу, любовь моя.

Он нагнулся и поцеловал ее в шею.

– Обожаю, когда ты попадаешься на удочку. Это отчасти искупает мои промахи, когда я сам на нее попадался.

– Но и рыбак из тебя тоже никудышный.

– Ну, после такого замечания мне остается только обидеться и надуться. – Брук опустил взгляд на карту, лежавшую у него на коленях, затем снова посмотрел на Еву.

– Мы уже почти приехали? – спросила она. Настроение у нее сразу изменилось.

– Километра через два должен быть поворот налево.

По тому, как Брук подался вперед, Ева поняла, что он внимательно изучает местность. В нем снова проснулся профессионал. Ева почувствовала облегчение, правда, теперь их обмен шуточками показался ей ребячеством – и притом неуместным. Ей стало стыдно и за свой смех, и за то, что она была в те минуты счастлива. Словно она предавала тех троих, погибших. И еще ей показалось, что их гибель каким-то образом положительно влияет на нее. Она уже больше не колебалась. А ведь непонятно, почему так, думала Ева: Иньеста же не убивал их и гибель этих троих не может оправдать казнь Иньесты. Это было бы наивно и нечестно; ведь все они знали, на что идут. Но зато желание мстить вытесняло леденящий страх перед тем, что им предстояло свершить, укрепляло ее решимость, хотя Ева и сознавала всю непоследовательность своих рассуждений. Ей вспомнилось: еще Мигель говорил о том, что движет этими людьми.

– Теперь будем поосторожнее. – Брук, не переставая, следил за дорогой. – Там впереди деревня, и в ней могут быть полицейские в штатском.

– Что? Ты думаешь, их уже предупредили? – испуганно спросила Ева.

– Нет, обычная мера предосторожности.

Ева кивнула и крепче сжала руль.

– По крайней мере, наш фургончик не бросается в глаза, как говорил Росси.

– Правильно, но на моей машине мы все равно бы сюда не поехали. В крайнем случае, пришлось бы взять напрокат. А теперь давай потише. Не хватает еще, чтобы нас задержали за превышение скорости.

Ева понятия не имела, с какой скоростью она едет, и стала понемногу сбавлять газ.

– Вилла далеко от деревни?

– Слева в горах. По-моему, километрах в четырех.

Время от времени Ева оглядывала окрестности – сухая, каменистая местность с редкими низкорослыми дубами и средиземноморскими соснами. Проехали мимо разрушенного каменного дома – обнаженные балки его напоминали грудную клетку скелета. На склоне холма, внизу, виднелась дикая оливковая роща. Потом показалась ферма, которую, должно быть, превратили в загородный дом: слишком уж новенькая на вид – свежевыкрашенные ставни, аккуратная терракотовая черепица. Герань в цветочных горшках; увитая виноградом терраса.

– Местечко становится модным, – заметил Брук.

– И воду подвели – для бассейнов, наверное.

Брук, не ответив на замечание Евы, сделал предупреждающий жест, указав на дорожную надпись с названием деревни. По обе стороны пыльной дороги замелькали выгоревшие на солнце приземистые домишки.

– Сейчас должен быть поворот.

Ева кивнула и включила стрелку поворота. Показалось кафе со столиками на улице – за одним из них перед кружкой пива сидел одинокий посетитель.

– Совсем никого, – сказал Брук и тут увидел, как мужчина поднял голову и бросил взгляд на синий «пежо», стоявший в тени. – Не оборачивайся.

– Полиция? – Ева вдруг почувствовала, что у нее пересохло в горле.

– Возможно, – отозвался Брук. – Посмотри в зеркальце.

Она подняла глаза, но сквозь заднее окошко почти ничего не было видно.

Как только серый фургончик исчез из виду, Пьер Анжье встал из-за столика и направился к «пежо». Положив руку на крышу, он наклонился и заглянул в машину. Там сидел парень и делал какие-то пометки в блокноте, рядом с ним на сиденье лежал бинокль.

– Номер записал, конечно? – спросил Анжье.

Помощник утвердительно кивнул.

– Семьдесят пять, парижский. Сейчас проверим. – Он потянулся к микрофону, прикрепленному под приборной панелью.

Анжье был уверен, что все подробности об английской машине, переданные Морганом, никому не нужны. Только сумасшедший станет привлекать к себе таким образом внимание.

– Но в сообщении нет ни слова про девушку, если это, конечно, тот малый, – заметил сидевший за рулем, убирая микрофон.

– Ну и что? – Анжье пожал плечами. Взглянул на часы. Ответят им минут через десять.

– А если это все-таки он? – настаивал тот, что был за рулем. Ему уже наскучило сидеть на одном месте.

– Подождем босса. Все равно не станут же они подходить к вилле днем.

– А может, они не знают о телохранителях?

– Тогда их ждет сюрприз, – бросил Анжье.

Водитель зевнул и опустился поглубже на сиденье, но так, чтобы все-таки следить за дорогой. Его мучила отрыжка, наверное потому, что он без конца жевал резинку.

– Первый раз вижу банду похитителей из двух человек, – сказал он.

– Возможно, остальные где-то поблизости, – раздраженно бросил Анжье и отвернулся. Ему и самому пришло это в голову, когда Морган передавал по телефону указания. И не только одно это казалось необъяснимым, но Анжье знал, что по роду службы сомневаться в приказах ему не положено, если, конечно, он хочет заработать пенсию. И, пнув по дороге камень, Анжье побрел назад к своему столику. Солнце припекало затылок. Анжье снял солнцезащитные очки, в которых походил на преуспевающего мафиозо. Заслышав приближающийся автомобиль, Анжье насторожился, но машина не свернула вслед за серым фургончиком, а поехала дальше. Водитель в «пежо», видно, тоже это отметил, и голова его снова исчезла. Еще немного посидим в этой дыре, подумал Анжье, и совсем озвереем. Он взял со стола марсельскую газету, в который раз тупо уставился на первую страницу и тут же швырнул ее на столик.

Через пять минут из машины раздался призывный свист. Анжье не предполагал, что они управятся так быстро.

– Что они сказали? – Вытряхнув сигарету из полупустой пачки, он привычным жестом сунул ее в рот.

– Послали обработать на ЭВМ.

Анжье кивнул. С помощью правительственной компьютерной службы в Нанте можно было получить все данные о ком угодно – все, начиная с номера на шасси автомобиля и кончая записями о лечении у зубного врача, но службой этой разрешалось пользоваться только под строгим контролем. Правда, когда полиция не могла обойтись своими средствами, кое-что ей милостиво дозволялось.

– Имя владельца машины известно? – Незакуренная сигарета Анжье мелко задрожала.

– Нет пока.

– Так, передай им: как только что-нибудь выяснят, пусть сразу сообщат Моргану.

И Анжье направился в кафе, чтобы заказать еще пива. Дойдя до стойки, он повернулся и прислонился к ней спиной. В кафе было темно и прохладно, а там, снаружи, в лучах солнца золотилась дорога.

– С переменой погоды. – Хозяйка кафе подтолкнула бутылку к Анжье. Хозяйка была женщина крупная, из подмышек у нее торчали пучки черных волос. Анжье потянулся за кружкой.

– А какой прогноз? – спросил он, кивнув на транзистор, стоявший возле раковины и настроенный на Монте-Карло.

– Вечером будет гроза. Потому и духота такая.

Анжье что-то пробормотал, соглашаясь с нею. Небо на юге уже затягивало, воздух тяжелел.

– Вход должен быть слева, – сказал Брук; они ехали вверх, к вершине холма, и мотор натужно ревел. – Не сбавляй скорости.

– Быстрее не получается. – Ева нервно улыбнулась. Внутри у нее была какая-то странная пустота.

Брук вытер лоб тыльной стороной ладони. И вдруг вспомнил сержанта на учениях в Сандхерсте, который язвительно говорил будущим офицерам, что офицеры не потеют – они покрываются испариной. Слабо улыбнувшись при этом воспоминании, Брук снова попытался сосредоточиться на том, что его окружало. Стволы сосен показались ему толще, чем в прошлый его приезд, – он заметил это, пока разглядывал обрыв за домом.

Вилла предстала перед ними, лишь когда они повернули еще раз, и железные ворота оказались слева. За оградой Брук увидел мужчину, который поливал белые олеандры в кадках.

– Ты его знаешь? – спросила Ева.

– Садовника?

– Вполне возможно, что это – один из тяжеловесов.

– Может быть.

С дороги дом не был виден: вдоль всей ограды стояли сосны, почва под ними оползла и обнажила корни.

Ева искоса наблюдала за Бруком.

– Едем дальше?

– Прямо, а там переваливаем через вершину холма, – откликнулся Брук и снова принялся изучать и запоминать все вокруг.

– Ну как идет тактическая подготовка?

– Отлично. А кто теперь пользуется армейским жаргоном? – Они уже были на гребне холма, и Брук велел Еве ехать потише.

– Слева есть дорога, – заметила Ева.

– Слишком близко. Спрячем машину подальше. – Брук заглянул в бензобак, проверяя, хорошо ли его залили на последней стоянке.

Еще полкилометра по пересеченной местности, и они увидели проселок, ответвляющийся вправо, – он шел зигзагами вдоль русла высохшего ручья к разрушенному дому. И хотя сосны здесь были низкорослые, зато все пространство между ними заполнял густой хвойный кустарник. Брук вылез из машины, чтобы показать Еве дорогу. Наконец фургончик удалось поставить, как хотелось Бруку, под прикрытием сосен. Брук срезал ветку побольше и отправился к дороге заметать следы фургончика. Он уже возвращался назад, когда Ева принялась выгружать вещи.

– С чего начнем? – спросила она. – Замаскируем машину?

– Да, я займусь этим, а ты поищи укромное место метрах в двухстах отсюда в сторону виллы. Чтобы мы могли следить оттуда за дорогой.

Срезать с сосен ветки и всадить их в почву, устроив укрытие для машины, оказалось гораздо труднее, чем он думал. Слава богу, у фургончика нет хромированных частей, успокаивал он себя, прикрывая тряпкой ветровое стекло, чтобы оно не отражало солнечных лучей. Через какое-то время он удостоверился, что фургончик почти незаметен ни с дороги, ни с проселка. Брук посмотрел в ту сторону, куда ушла Ева, и увидел, как сорока стремглав полетела вниз, в долину. Над морем у горизонта собирались тучи. Сквозь высокий кустарник, то появляясь, то исчезая, к нему шла Ева.

– Нашла подходящее место? – спросил он: она приближалась к нему, устало свесив руки. Ева кивнула и опустилась на землю. Вокруг усыпляюще стрекотали цикады.

– Дай сигарету.

– Курить теперь надо осторожно.

– Из-за огня?

– Нет, из-за окурков. Не думаю, чтобы здесь продавали такие сигареты.

Ева насмешливо посмотрела на Брука.

– Ну и педант же вы, милый мой профессионал.

– А мы не можем позволить себе быть любителями, когда… Впрочем, неважно, – бросил он, подавляя раздражение.

– Знаю, – сказала Ева, со вздохом поднимаясь с земли. – Непозволительная роскошь. Давай перенесем все туда, и я тихонько выкурю сигаретку.

Брук хотел притянуть Еву к себе. Но вместо этого наклонился и поднял пластмассовую канистру с водой.

– Думаешь, управимся за один раз? – спросила Ева.

– Да.

– А потом, как в добротном боевике, заметем следы?

Брук не ответил, только крякнул, вскидывая на плечо тяжесть. И Еве стало неловко за насмешку. Она знала: он прав, и все же что-то заставляло ее подсмеиваться над его предосторожностями. И тут она поняла: ей не хотелось оказаться у него в подчинении. Но разве можно избежать традиционных женских обязанностей: кормить голодного, ухаживать за раненым. И не так уж она этому противилась – у нее действительно не было военного опыта Брука, но ее возмущало то, что он воспринял ее новую роль, как нечто само собой разумеющееся и не понимал, почему она так себя ведет.

Когда все вещи были вынесены и тщательно спрятаны, Брук и Ева нерешительно взглянули друг на друга. Брук видел, как тяжело она дышит – от жары и от усталости. И тут же отвел взгляд – он понял, что невольно разглядывает под синей трикотажной кофточкой с короткими рукавами очертания ее груди.

– У тебя обгорят руки, – сказал он, боясь выдать себя. – Надень лучше рубашку с длинными рукавами.

– Для маскировки, чтоб не бросалась в глаза белая кожа?

– И для этого тоже.

Ева примостилась в тени, стащила с себя кофточку. Потянулась было за полотняной сумкой и вдруг передумала.

– Немного остыну, – сказала она, мельком взглянув на Брука. – Хочешь пить?

Он кивнул. Ева наклонилась, чтобы открыть бутылку, и Брук увидел, как на спине у нее блеснули капельки пота. Ева пила с жадностью; потом протянула бутылку Бруку и улеглась на землю.

– Ты любишь запах раскаленной земли и нагретых сосен? – примирительно спросила Ева.

– Люблю, – неуверенно, между глотками, ответил Брук.

Вдруг она приподнялась – к спине ее прилипли сосновые иглы.

– Что ты надумала? – спросил он.

– А ты разве не голоден?

Брук взглянул на часы и понял, что пора было уже проголодаться.

– Голоден, – не слишком уверенно произнес он и передал Еве свой охотничий нож, чтобы она нарезала baguette.

Брук был весь во власти напряженного нетерпения – и не из страха. Его мучило желание поскорее покончить со всем этим, чтоб они снова могли стать самими собой. Хотя навряд ли получится, думал он. Разве можно убить человека хладнокровно, да еще ничуть после этого не измениться? Все было бы тогда слишком просто. А то ведь душа жертвы воздействует на тебя как зараза, как вирус. Смерть оставляет свой след в солдатских душах; нередко за их шуточками прячется суеверный страх – крест за спиною дьявола.

Ева догадывалась, чем заняты мысли Брука, но не знала, как утешить его. На ум не приходило ничего, кроме избитых фраз. Передавая ему сделанный второпях бутерброд, она улыбнулась, но даже улыбка, казалось, была какой-то искусственной, и она презирала себя за это. Но чувство вины перед Бруком тут же сменилось обидой на него.

– О чем ты думаешь? – спросила Ева – молчание становилось невыносимым.

– Да так, прикидывал, когда пойти на разведку.

– Прихватишь с собой винтовку?

– Нет, винтовку я возьму только вечером; если нас сейчас обнаружат, а мы будем не вооружены, они ничего не смогут доказать. Винтовку я хочу спрятать где-нибудь поблизости.

Ева с минуту задумчиво смотрела на него, а потом снова легла навзничь на землю.

Брук с горечью подумал, что этот новый акт пьесы опять отдалил их. Оба они сейчас воздвигают преграду, хотя, быть может, и к обоюдной пользе. Ева изображает из себя девицу на пляже, чей дружок намерен покинуть ее ненадолго, чтобы получить деньги по чеку. Еще два дня назад он одобрял это притворство, но теперь уже сомневался, нужно ли оно. И однако же, ему по-прежнему хотелось спрятать под камнем винтовку и уехать куда глаза глядят. Стоит ему дотронуться до Евы, и соблазн станет неодолимым. Возникнет дилемма – оставаться ли в безопасном убежище или обнаружить себя.

Припев той песенки, что он утром слышал в кафе, навязчиво звучал в мозгу, словно заезженная пластинка. Мотив ее, ассонансный и немелодичный, тем не менее переворачивал все внутри. Он рождал надежду и отчаяние, разочарование и злость на обстоятельства, из-за которых приходится подавлять в себе влечение. Брука вдруг охватила лютая ярость – до чего ему опротивели все эти искусственные ограничения и препятствия.

Ему так хотелось помечтать о будущем, однако это было бессмысленно, пока он не убьет Иньесту. Сознание, что иначе не обрести свободы, душило его. Ведь и потом их еще ждут ловушки, полицейские заслоны на дорогах, вертолеты; их будут преследовать, словно диких зверей, растерзавших своего дрессировщика. А звери, точно в кошмарном сне, будут нестись, пытаясь избежать силков, расставленных неумолимой машиной. Брук слишком хорошо знал, как прекрасно она налажена.

– А ты не намерен отдохнуть? – спросила Ева.

Брук посмотрел на нее и улыбнулся. Ева лежала полураздетая на бесцветной высохшей земле и казалась такой беззащитной.

– Ну как, остыла? – поигрывая прутиком, спросил он.

– Более или менее. Почему ты все-таки не последуешь моему примеру?

– Искушение велико, – сказал он, – но, пожалуй, я пойду прямо сейчас.

– Почему?

– Сейчас ведь время сиесты.

Интересно, подумала Ева, неужели он и вправду уходит из-за сиесты – нет, холодный расчет, бесспорно, берет в нем верх. Наверно, его поведение утром объяснялось тем, что ему просто захотелось разрядки. Беспощадная жесткость, видимо, сочетается в нем с сентиментальностью. Ева молча наблюдала, как Брук повесил на шею бинокль и спрятал его под рубашку.

– А мне что делать в твое отсутствие? – ровным тоном спросила она.

Брук взглянул на нее, затем склонился над сумкой и принялся что-то в ней искать.

– Понаблюдай за дорогой и отмечай все, что на ней произойдет.

Ева кивнула, хотя заподозрила, что просит он ее об этом лишь для того, чтоб она не чувствовала себя бесполезной. Брук передал ей подзорную трубу в пластмассовом футляре.

– Тебя интересует что-то конкретное?

– Да, медленно идущие машины с двумя пассажирами. Но будь осторожна и не направляй трубу на солнце, чтобы не было бликов. Прикрывай стекло рукой.

– Хорошо, – нехотя согласилась Ева. – И надолго ты уходишь?

– Часа на два. – Брук сложил крупномасштабную карту. Потом наклонился, поцеловал Еву в лоб и ушел. Это разозлило ее еще больше. Этакий покровительственный жест – не волнуйся, мол, детка. Как только Брук скрылся из виду, Ева в сердцах закурила. Странно, как быстро раздражение почти целиком вытеснило страх. Но Ева тут же поняла, что страх накатывает волнами – совсем как боль, когда отходит наркоз.