Как мы имели возможность убедиться, до крестовых походов основу географии в христианских странах составляли главным образом заимствованные представления. С IX в. до эпохи средневекового и христианского Возрождения, т. е. до XI, XII и XIII вв., — признанными наследниками греческой науки являлись арабы; идеи Птолемея или Страбона, известные франкам или латинянам, были почерпнуты (и исправлены) в университетах Кордовы и Багдада.
Однако, когда скандинавы и священная война с мусульманскими странами пробудили практическую энергию христианского мира, стали расти не только его владения, но и духовные богатства, и в эпоху принца Генриха, в XV в., португальцы могли заявить о себе: «Открытия побережий и островов были совершены не волею случая, ибо наши мореходы вышли в плавание, будучи хорошо обучены, оснащены приборами, правилами астрологии и геометрии, всем, что должно знать любому мореплавателю и составителю карт». Компас, астролябия, хронометр и карты — все это было известно на Средиземноморье около 1400 г., этими приборами владели и арабские торговцы в Индийском океане.
В этом разделе мы ограничимся беглым обзором христианской науки, независимость которой росла с тех пор, как она перестала слепо следовать мусульманским образцам и стала опираться на собственные силы. В одной из предыдущих глав мы имели возможность убедиться, сколь продолжительное и глубокое влияние греческая, мусульманская и индуистская традиция оказывала на западную науку, которая одержала победу, опередив всех своих соперников. Не следует забывать, что для объяснения самой деятельности принца Генриха и его роли в истории, которая была в гораздо большей мере ролью исследователя, чем государственного деятеля, требуется рассмотреть не только практические исследования, но ив не меньшей степени географическую теорию. И в конечном счете изобретение приборов, создание карт и глобусов, вычисление расстояний являются деятельностью не менее практической, чем самые дерзновенные и успешные путешествия. Первыми и главными условиями мореплавания были безопасность, точное представление о том, где ты находишься и куда плыть, которое давал мореходам магнит.
«Prima dedit nautis usum magnetis Amalphis» — говорит Бекаделли Палермский, однако первое на Западе упоминание о «страшном черном камне» принадлежит англичанину. Александр Некам, монах из монастыря Святого Олбана, в своем трактате «О природе вещей», написанном около 1180 г., сообщает, что моряки всегда пользуются компасом как вещью обыденной, «не являющейся тайной, в которую посвящены избранные». «Когда они не могут ясно видеть солнце в облачные дни или в ночи и не способны определить, в какую сторону направлен нос их корабля, они ставят на магнит иглу, которая вращается, пока острие ее не устремится к северу и не остановится». Также и сатирик Гюйо де Прован в своей «Библии», относящейся приблизительно к 1210 г., выражает пожелание, чтобы папа был в вере такой же путеводной звездой, как в плавании «Полярная звезда, которую мореходы могут всегда иметь перед собой, не видя ее, единственно посредством указующей иглы, плавающей на соломинке в воде, к которой прикоснулись магнитом».
Это заставляет предположить, что магнитный компас знали не только в конце XII в., но и что немногим ученым он был известен задолго до того. Однако, когда наставнику Данте Брунетто Латини, посетившему около 1258 г. Роджера Бэкона в Оксфорде, показывают черный камень, он говорит о нем как о чем-то невиданном и чудесном, но несомненно вызывающем подозрения в волшебстве. Камень этот способен притягивать к себе железо, и, если иглу потрут о него и прикрепят к соломинке, опускаемой затем в воду, игла мгновенно обратиться в сторону Полярной звезды. Но никакой капитан не дерзнет воспользоваться этим, и моряки не осмелятся выйти в плавание под командой такого капитана, который возьмет в море столь «адский» прибор.
Возможно, вклад Амальфи был сделан уже после этого. Возможно, Флавио Гиоджа или другие граждане первой торговой республики средних веков перекинули мост между двумя великими эпохами прогресса, вложив магнит в коробку и соединив его с компасной катушкой, благодаря чему компас стал всеобщим достоянием. Это, несомненно, случилось прежде первых путешествий принца Генриха, с самого начала которых он говорит о компасе как о вещи обиходной даже для промышлявших каботажной торговлей купцов: «Цепляясь за побережье, они знать не желают о карте или игле». Во всяком случае, к началу XIV в. или в последние годы XIII в. это суеверие было преодолено и мореходный компас завоевал расположение по крайней мере итальянских моряков и их испанских учеников. Когда Дориа в 1291 г. отправился в океанское плавание к Индии, а лиссабонский флот в 1341 г. отплыл на поиски западных островов, и те и другие мореплаватели помимо рассказов путешественников и собственного воображения располагали неким «устройством», направлявшим их в пути. Примерно в то же время (около 1350 г.) в Португалии начались занятия математикой и астрономией, и двое братьев Генриха, король Эдуард и великий регент Педро приобрели известность благодаря своим научным исследованиям. Например, Педро в своих путешествиях по христианским странам собрал бесценные материалы, сослужившие пользу для дальнейших открытий. Особую ценность представляли оригиналы сочинений Марко Поло и врученная ему в Венеции карта, «которая содержала описание всех частей света, что весьма подвинуло принца Генриха в его трудах».
Хорошие карты представляли для него такую же ценность, как и хорошие приборы, ибо они были отчетливыми вехами географической науки. Существует по крайней мере семь знаменитых карт (дошедших до нас или описанных) XIV и XV столетий, которые дают нам довольно ясное представление о том, каким современники Генриха и его отец видели мир и что знали о нем. Мы полагаем, что некоторыми из этих карт воспользовался принц Генрих и что каждая из них отражает прогресс исследований.
Прежде всего рассмотрим Венецианскую карту, составленную Марино Сануто около 1306 г., и нашедшие в ней воплощение идеи, которые вдохновили итальянцев на первые путешествия по Атлантическому океану. На этой карте юг Африки, как и полагал Вивальди, окружен морем, однако о центральной части Африки повторяются уже знакомые нам слова: «Необитаема из-за жары»; это способствовало сохранению старых представлений о тропических морях, «вечно кипящих на солнце», представлений, так долго владевших умами. Карта Сануто не содержит никаких свидетельств того, что кто-либо действительно совершал плавание вдоль берегов Африки. Никто не предвосхищал путешествий принца Генриха, и вряд ли этот воображаемый скачок во тьму неизведанного оказал ему большую помощь.
Однако флорентийская карта, относящаяся к 1351 г. и именуемая «Laurentian Portolano», судя по всему, отражает подлинные открытия, совершенные в 1341 и 1346 гг., и представляет собой удивительный триумф воображения, если не что-либо большее. Ибо Африка представлена в виде острова, очертания побережий в основном переданы верно. В западной части континента на карту нанесены мысы, заливы и реки до самого мыса Бохадор; впервые на ней появляются все три группы островов в Атлантическом океане: Азорские, Канарские, а также Мадейра. Дальше названий почти нет, а в области Гвинейского залива, размеры которого чудовищно преувеличены, не показано ничего, что свидетельствовало бы о каких бы то ни было предшествовавших открытиях. Это позволяет предположить, что карта была составлена с двоякой целью: во-первых, чтобы отразить результаты недавних путешествий, а во-вторых, и это главное, — чтобы продвинуть вперед географические теории, основанные на традиции и предположениях, трактующие о том, что думали предки и что могут вообразить современники.
Долго еще после того, как итальянцы уступили свое первенство в географических исследованиях, итальянская наука продолжала сохранять господствующее положение в географической теории. Венецианские карты братьев Пицциджани, увидевшие свет в 1367 г., карты Камальдолезского монастыря в Мурано, появившиеся в 1380 и 1459 гг., карты Андреа Бьянко, относящиеся к 1436 и 1448 гг., являются наиболее важными из средневековых карт после Лаурентийского портолано; наряду с ними следует назвать упомянутую выше карту, которая была вручена брату Генриха дону Педро во время его пребывания в Венеции в 1425–1428 гг. Это сокровище исчезло, но современники Генриха, так же как и их потомки, которым довелось видеть эту карту в Алькобасском монастыре, утверждали, что на ней изображено то, что было открыто в давние времена, и больше того, чем известно теперь». Если в их утверждениях есть хотя бы доля истины, то это само по себе является достаточным доказательством превосходства и даже монополии итальянцев в географической теории.
Начиная с 1375 г., отмеченного появлением Каталонской карты, которая имеет непосредственное отношение к Каталонскому путешествию 1346 г. и может рассматриваться как один из его результатов, в географии стала заявлять о себе Испания. Но вплоть до смерти Генриха в 1460 г. итальянские картографы были хозяевами положения, и относящаяся к 1459 г. большая карта Фра-Мауро, в значительной мере свидетельство и результат трудов Генриха Мороплавателя, могла быть составлена венецианцами для людей, чьи открытия отражала эта карта.
Уместно, однако, вспомнить еще одну особенность итальянской картографии. В то время, когда большинство описаний мира изобиловало рассказами о чудовищах и фантастическими легендами, когда картография была наполовину мифом и наполовину результатом ошибок в расчетах, портоланы — карты мореходов, совершавших каботажные плавания в Средиземном море, — являли иную картину. Почему это произошло? Не могло ли это получиться, так сказать, случайно? «Они никогда не ставили себе целью, — говорит шведский исследователь и картограф барон Норденскьольд, — иллюстрировать идеи какого-то классического автора или ученого прелата, легенды и фантазии о подвигах рыцарей при дворе более или менее образованного феодального владыки». Они просто-напросто указывали путь мореходам и купцам из средиземноморских портовых городов; эти карты редко составляли образованные люди, и потому в XV–XVI вв. ученые-географы, теоретики, мало интересовались ими.
Однако эти планы, начертанные мореходами-практиками с почти современной точностью, являют разительный контраст с результатами свободного теоретизирования Птолемея и арабских географов, а также с вымыслами, которыми полна Герефордская Маппа Мунди (Карта мира), хорошо известная в Англии. Карты-схемы такого рода, насколько можно судить, были неизвестны грекам и римлянам. Древние «периплеи» представляли собой письменные наставления для мореплавателей, а единственная известная нам арабская карта побережий была скопирована с итальянской. Однако с начала XII в., если не раньше, Западное Средиземноморье стало известно христианским мореплавателям, по крайней мере тем из них, кто поддерживал торговые и иные связи со странами этого крупнейшего внутреннего моря. Таким связям и способствовали практические карты-схемы.
С середины XIII в., когда на побережьях Южной Европы вошел в употребление компас, портоланы стали составляться с его помощью, и к концу того же века, т. е. ко времени появления хорошо известной англичанам Герефордской карты (ок. 1300 г.), эти карты-схемы достигли той точности, которая восхищает в образцах, дошедших до нас. Из числа сократившихся 498 карт такого рода самая ранняя датирована 1311 г. И все самые известные и совершенные из этих 498 карт являются итальянскими. Очертания самой ранней карты — карты Весконте (1311 г) — в точности воспроизведены, например, в известной голландской карте Баренцзунои (ок. 1594 г.), и в дальнейшем все карты XV–XVI вв. неизменно повторяют контуры, очерченные в картах XIV в. Залогом неизменности этих контуров была их достоверность: даже с точки зрения сегодняшних знаний все районы Средиземноморья изображены без существенных ошибок и диспропорций. В то же время полнота и обстоятельность карт давала все необходимое мореходам-практикам. Разумеется, эта обстоятельность распространялась только на линии побережий, устья рек и мысы; суша была важна картографам лишь постольку, поскольку она соприкасалась с морем. Ибо портоланы предназначались только для мореходов и попытки заполнить участки суши, обычно оставляемые пустыми, оказались несостоятельны. Тут нам следует обратиться к картам более высокого класса — средневековым теоретическим картам, основанным также на портоланах, но наряду с морем и линиями побережий рассматривавшим и сушу. Именно таковы были известные образцы, о которых упоминалось выше.