И вот мы добрались до путешествий венецианца Кадамосто, состоявшего на службе принца Генриха. И хотя это были далеко не самые замечательные по результатам экспедиции, все же их считают самыми славными и известными предприятиями этих лет (1415–1460). Правда, Кадамосто благополучно достиг Сьерра-Леоне и, миновав самую дальнюю точку, до которой доходили прежние португальские каравеллы, прошел много миль вдоль великого восточного склона западноафриканского побережья, который мы называем Гвинейским заливом. Но большей частью этой известности он обязан своей славе моряка, положению в Италии и интересу, который он возбудил написанной и напечатанной историей.

«Когда я впервые решился, — начинает он повествование, — проплыть океан между проливом Кадиса и Счастливыми островами, единственным со времен отца нашего Адама человеком, который пытался проникнуть в упомянутый океан, был инфант дон Генрих Португальский, коего прославленные и почти неисчислимые достоинства я здесь опускаю, кроме разве его ревностного служения христианской вере и его свободы от брачных пут. Ибо его отец, король Хуан, прежде чем испустить дух, снабдил своего сына Генриха спасительными наставлениями в том, что он должен с бесстрашным сердцем служить помянутой святой вере и во исполнение своих обетов неустанно побеждать врагов Христовых.

Посему каждогодно дон Генрих, как бы досаждали бросая вызов маврам, настойчиво посылал свои каравеллы к оконечности, называемой мыс Нон (Нет), ибо верили, что за тем мысом уже «нет» возврата. И поскольку долгое время корабли принца не осмеливались пройти эту точку, то Генрих вознамерился свершить сей подвиг и, рассудив, что его каравеллы много превосходят все другие парусные суда, строго предписал своим капитанам не возвращаться, покуда не пройдут упомянутый мыс. Те из них, кто упорно двигался вперед, не теряя из виду берега, действительно прошли около сотни миль после мыса, не обнаружив ничего, кроме пустынной земли.

Тогда принц направил на расстояние ста пятидесяти миль от прежней отметки новый отряд, который тоже не много преуспел и, не найдя следов людей или возделанной земли, возвратился домой. Но дон Генрих, еще более одержимый жаждой открытий и побуждаемый естественным противодействием, снова и снова отправлял туда корабли, пока его моряки не прошли пустынный берег и не достигли земли арабов и новых племен, называемых азанегайскими, людей с темной кожей.

И наконец этим смелым мореходам открылась земля Эфиопская, что лежит на берегу Южного океана, и здесь опять исследователи находили день за днем все новые племена и страны.

И вот я, Луиджи Кадамосто, исходивший под парусами чуть ли не все Средиземноморье, однажды отправился из Венеции в Кельтогаллию, но, будучи застигнут штормом недалеко от мыса Святого Винсента, принужден был искать спасения в городе принца, возле указанного мыса, и там прослышал о славных и безграничных подвигах принца, от них же приобрел он выгоду, подобную которой никакая в мире торговля доставить не может.

Столь великая выгода, — продолжает чистосердечный торговец, — произвела великое смущение в моем сердце, искавшем наживы прежде всего прочего; итак, я почел нужным представиться принцу, с тем чтобы я мог получить дозволение плавать на его службе, ибо коль скоро прибыль, доставляемая походом, подлежит его благоусмотрению, то он должен с немалым усердием печься о своей монополии».

В конце концов Кадамосто договорился с принцем: либо он, мореход, снаряжает корабли на свой счет и берет на себя весь риск, и тогда лишь четвертая часть возможной прибыли отходит к его господину; либо принц несет расходы по снаряжению и тогда получает половину дохода. Но в любом случае торговец оплачивает всю стоимость путешествия, если оно окажется неприбыльно. Принц добавил, что будет сердечно рад любому новому добровольцу из Венеции, а самому Кадамосто повелел немедленно отправляться в путь. «Что же касается до меня, — повторяет моряк, — то мои лета, здоровье, искусство во всяком ремесле, всего же более страстное мое желание увидеть мир и исследовать неведомое побуждали меня к деятельности. И в особенности мысль о том, что ни один из моих соотечественников нс предпринимал ничего подобного, а также уверенность в том, что я добуду в путешествиях высокие почести и прибыли, усугубляли мое рвение. Я задержался лишь для того, чтобы расспросить бывалых португальцев о товарах, более всего ценимых среди абиссинцев и южных народов, после чего отправился на родину, чтобы подыскать лучшее быстроходное судно для океанского путешествия, которое я намеревался предпринять». Тем временем принц велел снарядить для него каравеллу, капитаном которой поставил некоего Винсента, уроженца Лагоса, и, как полагалось, приказал вооружить ее до зубов, и 21 марта 1455 г. Кадамосто направился к Мадейре. 25-го они подошли к Порто-Санто, и венецианец прерывает свой рассказ, чтобы подарить нас описанием острова, который, замечает он мимоходом, был открыт и заселен моряками принца двадцатью семью годами раньше. Усилия были не напрасны. Здесь обильно произрастали всякие злаки и плоды и шла бойкая торговля драконовой кровью — смолою, «каковая добывается из древесных пор».

27 марта Кадамосто покинул Порто-Санто и отправился на Мадейру, отстоявшую отсюда на сорок миль и в облачную погоду легко различимую с первого острова, и тут рассказчик ненадолго отвлекается, чтобы описать виденное и вдоволь поахать. Мадейра была колонизована под руководством и при содействии принца за двадцать четыре года до того и теперь густо населена португальскими колонистами. Едва ли о ее существовании знают за пределами Португалии. Название острова происходит «от его лесов», но первые поселенцы истребили большую их часть, огнем расчищая себе место.

Однажды весь остров был охвачен пожаром, и колонисты спасались, бросаясь в реки, и даже Зарко, главный открыватель, был вынужден со своей женой и детьми два дня и две ночи стоять в воде, прежде чем они снова смогла выйти на сушу.

Остров имеет в окружности сорок миль; подобно Порто-Санто, он лишен гавани, но располагает удобными для судов проходами к стоянкам; почва плодородна, хорошо орошается восемью реками, пересекающими остров. «Отсюда вывозят всякого рода резное дерево, отчего почти вся Португалия ныне красуется столами и прочим убранством из этого дерева».

«Проведав о великом изобилии воды на острове, принц повелел все свободное пространство засеять сахарным тростником и лозами, доставленными с Крита, которые хорошо принимаются в климате, столь подходящем для произрастания винограда; лозы сгибались под тяжестью кистей, и в Европу вывозили вино, как красное, так и белое, но в особенности красное. Виноград каждый год созревает приблизительно к Пасхе», и его урожай во времена Кадамосто, очевидно, представлял главный интерес для островитян, испытывавших удовольствие от эксперимента, «ибо никто прежде не прикладывал рук к этой земле».

От Мадейры каравелла прошла 320 миль до Канарских островов, о которых наш венецианец сообщает, что было их десять — семь освоенных и три все еще пустынных; а из семи четыре населены христианами, три же — даже теперь, спустя пятьдесят лет после покорения их Де Бетанкуром, язычниками. На этой земле не растут ни виноград, ни злак, ни фруктовые деревья, кроме красильных, идущих в Португалии на окраску одежд; можно еще вывозить козлятину и сыр и каким-нибудь образом использовать, фантазирует Кадамосто, диких ослов, которые стадами бродят по островам.

Каждый из этих Канарских островов отстоит от другого примерно на сорок миль; одни островитяне не понимают наречия других, своих соседей. Их поселки открыты и не имеют стен; на высочайших вершинах устроены наблюдательные башни, для того чтобы охранять жителей одной деревни от нападения другой, так как вооруженные наскоки — иногда мародерство, иногда серьезные внутренние распри — дело будничное.

Говоря о трех языческих островах, «которые и заселены более других», Кадамосто несколько задерживается при упоминании Тенериффе, «замечательного между земными островами и в ясный день могущего быть замеченным с расстояния в семьдесят испанских лиг, что равняется двумстам пятидесяти милям. Столь далеко он виден потому, что на нем имеется огромная алмазная скала наподобие пирамиды, камни которой пылают вроде горы Этны, и, по словам туземцев, она возвышается от основания на целых пятнадцать миль».

У туземцев нет железного оружия, но они сражаются камнями и деревянными ножами; они не носят одежд, кроме защитного панциря из козлиной кожи спереди и сзади. Домов у них нет, нет даже самых захудалых хижин, а живут они в горных пещерах, без веры, без бога. Одни поклоняются солнцу и месяцу или звездам; другие почитают каких-нибудь идолов; по общему соглашению, в их брачных обычаях вожди пользуются преимущественным правом; в могилах умерших вождей находится множество предметов религиозного жертвоприношения. Островитяне искушены лишь в метании камней, если не считать их умения лазать по горам и сноровки в беге и всяких телесных упражнениях, которой природа наделила канарцев куда больше, нежели остальных смертных.

Они красят тело соком растений во все цвета и почитают за высшее совершенство, если их кожа разукрашена, точно картина.

От Канар Кадамосто направился к мысу Бланко, в сторону материка, за Бохадор, «в направлении Эфиопии», мимо залива и островов Аргона, где матросы обнаружили такое количество морских птиц, что привезли домой два полных трюма. И здесь следует заметить, говорит повествователь, что, двигаясь от областей Кадиса к Эфиопии, к югу, вы не встретите ничего, кроме пустыни, пока не дойдете до мыса Кантин, от которого рукой подать до мыса Бланко. Эти южные районы тянутся до границ страны негров, и хорошо, если это великое пространство белой и бесплодной земли, покрытой песком, мертвенно-ровной, удается преодолеть за шестьдесят дней. У мыса Бланко над равниной начинают подниматься холмы; мыс этот впервые открыли португальцы, на нем же нет ничего, кроме песка, ни травинки, ни деревца. Он виден издалека благодаря своим резким треугольным очертаниям и трем, можно сказать, пирамидам на гребне, каждая в миле от соседней. Чуть поодаль этой великой пустыни начинается широкое море и удивительное стечение рек, которого одни исследователи и сумели достичь. У мыса Бланко имеются базар арабских торговцев, становище верблюдов и караванов, приходящих из глубины материка и тех, что идут мимо мыса из земли негров в Берберию Северной Африки. Понятно, что на такой тощей, каменистой земле невозможно вырастить ни винограда, ни злаков; у туземцев имеются волы и козы, но очень мало; верблюжье и всякое другое молоко — единственное их питье; что же до религии, то несчастные поклоняются Магомету и отчаянно ненавидят христиан. Еще больше поразило венецианского купца то, что торговцы в этих местах имеют множество верблюдов, навьюченных медью, серебром и даже золотом, доставляемыми от негров к народам европейских областей.

Обитатели мыса Бланко черны, как кроты, носят белые свободные одежды на манер мавританских и тюрбан, уложенный вокруг головы; и, разумеется, множество арабов непрестанно толкутся возле мыса и Аргенской бухты, желая торговать с кораблями инфанта, особенно серебром, зерном и тканями, но прежде всего рабами и золотом. Для того чтобы поощрить эту коммерцию, принц немного раньше (в 1448 г.) построил в бухте форт, и ежегодно заходившие сюда португальские каравеллы пользовались его защитой и обменивали негритянских невольников, пойманных южнее, на арабских лошадей (за одну лошадь десять-пятнадцать рабов) или на шелка и ткани из Марокко и Гранады, из Туниса и из всей Берберии. В свою очередь, арабы продавали рабов, пригоняемых из глубин материка в Арген к португальцам, всего около тысячи в год, так что европейцы, обычно разорявшие все это побережье вплоть до Сенегала, теперь нашли, что торговать выгоднее.

Упоминание о Сенегале переносит Кадамосто к следующему этапу его путешествия, к Великой Реке, «что отделяет азансгайцев, темнокожих мавров, от первого царства негров».

Затем Кадамосто определяет азанегайцев более точно: люди цвета среднего между черным и пепельным, которых португальцы некогда разоряли и порабощали и с которыми теперь они вполне мирно торгуют, ибо принц не велит причинять им зла, желая лишь подчинить их закону Христа. В настоящее же время они находятся в сомнении, «присоединиться ли им к нашей вере или отдать себя Магомету в рабство». Но это отвратительная раса, продолжает путешественник, все они низкие и презренные люди, лжецы и коварные мошенники, нескладные телом, со зловонным дыханием, хотя надо признать, что они, как бы из приличия, прикрывают уста, считая их настоящей клоакой и выгребной ямой нечистот. Они смазывают волосы скверно пахнущим салом и считают это за большую доблесть. Еще причудливее выглядят их грубые, тучные женщины, у которых груди обычно бывают обезображены: для того чтобы они свисали возможно ниже, к семнадцати годам их вытягивают веревкой.

Невежественные и грубые, они не знают иных христианских народов, кроме португальцев, которые вот уже четырнадцать лет порабощают и разоряют их. Достоверно, что, когда они в первый раз увидали проплывающие вдоль берегов корабли дона Генриха, они решили, что это птицы, прилетевшие издалека и рассекающие воздух белыми крыльями. Когда матросы убрали паруса и начали грести к берегу, туземцы изменили свое мнение и решили, что это рыбы; иные из тех, кто впервые увидел корабли ночью, были убеждены, что это призраки. Когда становилось возможно разглядеть людей на борту, бывало много споров о том, могут ли они быть смертными; все толпились на берегу, тупо глазея на новое чудо.

Власть и торговля в этих местах сосредоточены не на побережье, но несколько в глубине материка. На расстоянии шестидневного похода находится место, называемое Тагаза, или «Золотой базар», откуда на верблюдах арабы и азанегайцы вывозят много соли к побережью. Другой торговый путь ведет в глубь негритянского царства Мелли и к граду Тимбукту, где жара такая, что даже скотина не в силах работать и не растет ни травинки в пищу животным, отчего из ста верблюдов, несущих золото и соль (которые хранятся в двух или трех сотнях амбаров), домой в Тагазу возвращается не больше тридцати, ибо путешествие длительно — сорок дней от Тагазы до Тимбукту и еще тридцать от Тимбукту до Мелли.

«И для чего это, — продолжает Кадамосто, — людям сим надобно столько соли?» И в итоге ряда затейливых астрологических рассуждений деловито отвечает: «Чтобы охлаждать кровь свою ввиду чрезмерного солнечного жара»; и так много ее надо, что, когда они развьючивают верблюдов у границы царства Мелли, они кладут соляные тюки на головы и несут их по стране, подобно большой армии пехотинцев. Если одно негритянское племя продает соль другому, то продающие приходят на условленное место и ссыпают соль в кучи, причем каждый замечает свою кучу. Потом, около полудня, они удаляются, и в это время приходят покупатели, весьма заботящиеся о том, чтобы остаться незамеченными, и кладут возле каждой кучи столько золота, сколько считают приличным. Затем они тоже уходят. Вечером продающие возвращаются, каждый навещает свою насыпь, и если, по мнению продавца, золота достаточно, он берет его, оставляет соль и уходит совсем, а если плата мала, он оставляет и золото и соль и уходит лишь затем, чтобы дождаться нового визита покупателей. Опять появляются покупатели, забирают соль там, где золото принято, а если его не взяли и оно все еще лежит, они либо добавляют еще, либо вообще забирают свои деньги, в зависимости от того, какую цену считают достойной.

Однажды король Мелли, послав людей обменять соль на золото, приказал им поймать нескольких негров, которые так старательно прячутся. Они должны были дождаться покупателей, которые придут положить свое золото, после чего им надлежало броситься на них и захватить, сколько будет возможно. Этим способом они взяли одного, и только одного человека, который совершенно отказался от пищи и умер на третий день своего пленения, так и не проговорив ни слова, «почему король Мелли не достиг многого», но после этого меллийцы уверились в том, что люди эти от природы немы. Ловчие описали внешность ускользнувших от них: «Люди знатного сложения и роста, на ладонь выше нашего, нижняя губа у них выпячена и свисает даже до груди, красная, кровоточащая и обнажающая зубы, которые больше обыкновенных; глаза их черны, выпучены, и выражение их свирепо».

Из-за этого вероломства торговля прервалась на целых три года, пока сильная нужда в соли не вынудила оскорбленных негров возобновить обмен, и с тех пор все пошло по-старому.

«Добытое таким образом золото меллийцы приносят в город и там распределяют его на три части: одна караванным путем идет в Сирию, две другие — в Тимбукту, и там золото снова делят: часть отправляют в Тунис, центр Берберии, часть — в марокканские пределы, что против Гранады, за проливом столпов Геркулеса. И в эти места приходят христианские купцы, особенно итальянцы, и покупают золото в обмен на всякие товары, ибо среди негров и азанегайцев не имеют хождения ни золото, ни серебро, ни любые деньги из металла», но все сводится просто к обмену.

От торговли Кадамосто переходит к описанию политики туземцев, их поведения и обычаев. Правление у них по большей части не монархическое, но представляет собой тиранию наиболее богатой и сильной касты. Войны ведутся только наступательным оружием — легкими копьями и мечами; у них нет оборонительного вооружения, но зато имеются лошади, на которых они ездят не хуже мавров. Их обычное платье сшито из хлопка.

Бедствия от страшной засухи в течение всего года, кроме периода с августа по октябрь, усугубляются в иные годы еще более тяжкой напастью — саранчой, «и я сам видел, как она летела стаей над морем и побережьем, подобно армии, но несметной числом». После такого длинного отступления Кадамосто возвращается к Сенегальскому заливу. «Это, — говорит он, — главная река страны негров, отделяющая их от темных мавров». Ширина губы у входа — одна миля, но лежащий посредине протоки остров разделяет реку надвое как раз при ее впадении в море. Хотя центральная протока довольно глубока, вход в реку для непривычных труден из-за отмелей и песчаных берегов по обе стороны; каждые шесть часов вода в реке прибывает и спадает вместе с приливом и отливом океана, а там, где она извергает воды в море, волнение, по словам наблюдавших его португальцев, ощутимо на расстоянии шестидесяти миль.

Сенегал находится приблизительно в четырехстах милях от мыса Бланко; меж ними тянется песчаный берег; ближе к реке можно увидеть с моря лишь бродячих азанегайцев, темнокожих, неказистых и жалких дикарей; за рекою, дальше к югу, живут настоящие черные, «хорошо сложенные, благородного вида»; после такой долгой, бесплодной и каменистой пустыни теперь начинается прекрасная зеленая земля, покрытая плодоносными деревьями, — влияние реки, которая, как говорят, берет начало от Нила, будучи одной из четырех самых славных рек на свете, текущих из эдемского сада и земного рая. Ибо, как Восточный Нил орошает Египет, так и этот орошает Эфиопию.

И вот земли этих негров расположены у границ Эфиопии, откуда до мыса Верде тянется равнина, где сенегальский король, правящий людьми, которые не имеют городов, но лишь разбросанные там и сям хижины, живет дарами, доставляемыми ему подданными. Ему дарят волов, коз и лошадей, которые очень ценятся ввиду их редкости, но здесь не знают ни седла, ни узды, ни сбруи. К этому король прибавляет то, что он может награбить своими силами, особенно рабов, которых черные продают во множестве азанегайцам. Своих лошадей они, кроме того, продают на побережье христианским торговцам. У короля может быть столько жен, сколько он пожелает (обычно значительно больше минимума — тридцати), каждой из которых полагается поместье с рабами и скотом, но доли не равные: одним — больше, другим — меньше. Король по своему желанию обходит эти владения и живет на местном попечении. Всякий день можно видеть, как толпы рабов несут всевозможные плоды королю, проходящему через страну с пестрой свитой, составленной из свободных людей.

Большинство негров этой местности ходят без одежды, но вожди и важные люди носят рубахи из хлопка, который в изобилии произрастает в стране. Кадамосто со всякими подробностями описывает обычаи: «Всегда босоногие и простоволосые, женщины их одеваются в полотно и довольно изящны в этом облачении; отвратительные в быту и еде, вечные тараторки, великие лгуньи, в высшей степени коварные и вероломные. Войны, которые ведут вожди этих варваров друг против друга, кровавы н немилосердны. У них нет ни всадников, ни защитного облачения, но они употребляют дротики и копья, изостренные множеством отравленных зубцов, и несколько видов стрел, как и мы. От сотворения мира они не слыхивали о кораблях, пока не пришли португальцы; они пользуются лишь каноэ или яликами, любой из которых могут нести трое мужчин, с этих лодок они ловят рыбу и на них передвигаются по реке».

Границами Сенегальского королевства служат океан на западе, страна Гамбра на юге, материковая страна черных на востоке и на севере реки Нигер (Сенегал), которая, «как я уже сказал, отделяет азанегайцев от первого царства негров. Река же сия, — заканчивает Кадамосто, — за пять лет до меня была исследована португальцами, которые надеялись открыть в сей местности великую торговлю. Поэтому с той поры каждый год их корабли приходят к здешнему берегу с товарами».

Кадамосто решился пройти по реке дальше, чем это делали до него, и достичь таким образом страны Будомель, «одного из сильных негритянских владетелей и владений, ибо так назывались и место и человек». Добравшись туда, путешественник нашел «правителя столь почтенным человеком, что он мог бы быть поставлен и пример любому христианину»; тот обменял своих лошадей, шкуры и ткани на товары и рабов чужестранца, и «его дела были столь же достойны, как и слова его». Наш смельчак был так очарован «господином Будомель», что с радостью отправился вместе с ним в глубь страны на двести пятьдесят миль вследствие обещания снабдить его неграми-рабами — черными, но миловидными и не старше двенадцати лет от роду.

В этом рискованном путешествии, о котором подробно сообщает Кадамосто, его сопровождал племянник князя, Бисборор, «благодаря которому я увидел многое, достойное внимания». Венецианец не беспокоился о том, что выход в море откладывается, так как наступила бурная погода, настолько бурная, что нельзя было на шлюпке добраться из устья реки к тому месту, где стояли корабли, и капитан вынужден был держать связь со своими людьми при помощи негров-пловцов, которые одолевали любой прибой, «ибо они превосходят всех других людей в воде и под водой, потому что могут погружаться на час не всплывая».

Не имеет смысла воспроизводить весь длинней рассказ Кадамосто о том, что он видел и слышал у негров во время своего путешествия: он пресен и зауряден. Здесь повторяется многое из того, что было уже сказано им об азанегайцах, об их рабском поклонении правителям, «которые для них суть смертные божества», о постоянных перемещениях и походах этих князьков по своим владениям, от хутора к хутору, где они живут на довольствии своих жен; о самих этих краалях Кадамосто говорит, что это не города и не крепости, как могут думать иные, но просто группы из сорока или пятидесяти хижин, окруженные живой оградой спутавшихся деревьев, с царским дворцом посредине.

Князь Будомель имел двести телохранителей, не считая добровольной охраны из его бесчисленных детей, подразделяемых на две группы, из которых одна всегда неотлучна при дворе («и таковые составляют большинство»), другая же расселена по стране как своего рода королевский гарнизон. Несчастные подданные, «по доброй воле терпящие от своего короля более, чем от любого чужеземца по принуждению», наказываются смертью за малейший проступок. Лишь два небольших сословия имеют некоторые привилегии: служители религии, как и знатнейшие вельможи, обладают исключительным правом доступа к персоне «смертного бога».

Кадамосто устроил там торги в попытке извлечь хоть какую-нибудь прибыль из жалкого имущества негров, выменивая изделия из хлопка, сукна, масло, просо, кожи, пальмовые листья, овощи и, конечно же, золото, как бы мало его ни было. «Тем временем негры бестолково толпились вокруг меня, с удивлением рассматривая наши христианские символы, нашу белую кожу, наше платье и телосложение, наши облачения из черного шелка и мантии из синего сукна или крашеной шерсти — все поражало их; некоторые уверяли, что белый цвет чужестранцев не от природы, а наведен»; тут дикари поступили с Кадамосто так же, как с Куком и с множеством других. Поплевав на руки, они попытались стереть белую краску, после чего, убедившись в том, что бела сама кожа, пришли в еще большее изумление.

Стало ясно, что много золота добыть не удастся, и группа исследователей довольно скоро возвратилась на каравеллы и отправилась дальше, на мыс Верде. До самого конца корабли и их оснащение вызывали ужас и восхищение негров и особенно негритянок; видя способность наших военных орудий одним залпом скашивать сотню человек, они говорили, что это дело демонов, а не людей; звук трубы они принимали за вопль свирепого, хищного зверя. Кадамосто дал им трубу, чтобы они могли убедиться в ее рукотворном происхождении; тогда они изменили свое мнение и решили, что вещь эта изготовлена самим богом, более всего восторгаясь разнообразием звуков и громко восклицая, что никогда не видели ничего более удивительного.

Женщины осматривали каждый предмет на корабле: мачты, кормило, якоря, паруса, весла. Их любопытство возбудили глаза, намалеванные на носу судна: раз корабль имеет глаза и может смотреть вперед, то и люди, владеющие им, должны быть чудесными волшебниками вроде демонов. «Особенно их изумляло то, что мы можем отплывать от земли, теряя ее из виду, и все же твердо знать, где мы находимся, что невозможно, говорили они, без черной магии. Не меньшим было их удивление при виде зажженной свечи, ибо они никогда прежде не знали иного света, кроме костра, когда же я показал им, как делать свечи из воска, который они всегда выбрасывали за ненадобностью, они еще больше поразились, говоря, что нет ничего, что нам было бы неведомо».

Теперь Кадамосто готов был выйти в океан и пробираться на юг, к царству Гамбро, согласно повелению принца, говорившего со слов негров в Сагресе, что это царство недалеко от Сенегала. И царство это, говорили они, так богато золотом, что если христиане доберутся до него, то приобретут несметные состояния.

И вот, преследуя две цели: во-первых, достичь золотого края, а во-вторых, открыть неизвестное, венецианец уже собрался было пуститься в путь, когда к нему присоединились еще два португальских корабля. Они решили вместе обогнуть мыс Верде, расположенный всего лишь в сорока милях от Будомеля, и каравеллы подошли к нему на другой же день.

Мыс Верде (Зеленый) назван так за зелень своей травы и деревьев, подобно тому как мыс Бланко — за его белый песок. Оба весьма велики, возвышенны и видны с большого расстояния, вдаваясь далеко в море, но мыс Верде живописнее, с вкраплениями небольших туземных селений по океанским берегам и с тремя пустынными островками невдалеке от материка, где матросы находили тысячи гнезд с яйцами неизвестных в Европе птиц и, главное, огромных черепах, весом в двенадцать фунтов.

Вскоре после мыса Верде берег сильно изгибается к востоку, будучи по-прежнему покрыт вечнозелеными деревьями, которые густыми лесами подступают к самому морю, и оттого издалека кажется, что лес сходит в воду, «как мы подумали вначале, глядя с наших кораблей. Я бывал во многих странах Востока и Запада, но никогда не случалось мне видеть картины более прелестной».

Описание места опять сменяется характеристикой обитателей, и нам снова сообщают с надоевшими подробностями о жителях областей за мысом Верде, которые по большей части напоминают негров Сенегала, но «не подчиняются сему государству и отвращают от себя тиранию негритянских правителей, сами же не имеют ни короля, ни законов, поклоняются идолам, применяют отравленные стрелы, убивающие тотчас, как только выступит хоть капля крови», короче говоря, весьма свирепые люди, но очень хорошего сложения, черные и миловидные. Оказалось, что к побережью на востоке от мыса Верде нельзя подойти иначе, как через несколько узких гаваней, пока «с южным ветром мы не достигли устья реки, называемой Руим, и устье это имело в поперечнике длину полета стрелы. И когда мы заметили сию реку, отстоявшую от мыса Верде на шестьдесят миль, мы на закате бросили якорь на глубину десяти или двенадцати шагов, в четырех или пяти милях от берега, но когда наступил рассвет и дозорный увидел гряду скал, о которые разбивалось море, мы отправились дальше и пришли к устью реки, такой же большой, как Сенегал, а деревья подступали тут к краю воды, предвещая страну весьма изобильную». Кадамосто решил высадить здесь разведчика и бросил жребий между своими рабами-переводчиками. «А из сих рабов, негров, проданных в прошлом туземными царями португальцам и обученных в Европе, я имел с собой многих, предназначенных приготовить страну для нашей торговли и вести переговоры между нами и туземцами. И вот жребий пал на генуэзскую каравеллу (присоединившуюся к исследователям), и ей надлежало идти к берегу и высадить разведчика, чтобы ему испытать добрую волю туземцев прежде, чем отважатся другие». Бедняга, которому велели разузнать о племенах, живущих у реки, и об их обычаях, устройстве страны, имени короля и столице, запасах золота и о прочих коммерческих предметах, не успел выбраться на берег, как был схвачен и растерзан вооруженными дикарями, а корабли поплыли дальше, не пытаясь отомстить за эту жертву, и после красивого побережья, заросшего деревьями, низкого и исключительно пышного, они пришли к привлекательной гавани в устье Гамбры шириной в три или четыре мили, где Кадамосто рассчитывал собрать богатый урожай золота, перца и пряностей.

Каравелла поменьше на другое же после этого открытия утро отправилась вверх по течению, захватив с собой шлюпку на случай, если русло вдруг станет слишком мелко для судна, между тем как матросы должны были все время измерять глубину шестами. Кроме того, каждый зорко высматривал лодки туземцев. Они не заставили себя долго ждать. В двух милях от устья три туземные альмадии неожиданно вышли на них и затем замерли на месте, слишком пораженные зрелищем корабля и белых людей, чтобы что-то предпринять.

Так как туземцы не решились приблизиться, каравелла вернулась к устью, и на следующее утро, около девяти часов, весь флот начал подниматься по реке, чтобы продолжить исследование «с надеждой обнаружить при покровительстве небес более приветливых туземцев». Через четыре мили к ним снова вышли негры, с более крупными силами, «большинство из них цвета черного как сажа, одетые в белый хлопок, а на голове имевшие некое подобие германского шлема с двумя крыльями по сторонам и с пером посредине. На носу каждой альмадии стоял мавр, державший круглый кожаный щит и побуждавший своих людей драться и смело грести к каравеллам. Между тем весла их были больше наших, а число лодок, казалось, невозможно сосчитать».

После короткой передышки, в продолжение которой противники рассматривали друг друга, негры выпустили свои стрелы, а каравеллы ответили орудийными выстрелами, истребив авангард туземцев. Затем дикари гурьбой окружили маленькую каравеллу и атаковали ее; в конце концов от них отбились, и, неся тяжелые потери, они рассеялись; толмачи из рабов кричали вдогонку, что лучше бы неграм войти в сношения с людьми, которые здесь только ради коммерции и которые пришли от края земли затем, чтобы вручить королю Гамбры подарки от его португальского брата, «благодаря чему мы надеялись быть с любовью приняты и обласканы королем Гамбры. Но мы желали знать, кто был их король, и где он, и как называется сия река. Они могут приходить без страха и брать у нас что пожелают, взамен давая нам свое».

В ответ негры кричали, что чужеземцы их обманут: они — христиане. Какие могут быть дела с ними, ведь известно, как они обошлись с королем Сенегала. Ни один добрый человек не станет терпеть христиан, питающихся человеческим мясом. Для чего же еще покупают они рабов-негров? К тому же христиане — хищные разбойники, пришедшие грабить их. Что же до короля, то он живет на расстоянии трехдневного путешествия отсюда по реке, которая называется Гамбра.

Когда Кадамосто попытался подойти ближе, туземцы скрылись, а матросы отказались идти дальше по реке. Поэтому каравеллы развернулись, спустились к устью и двинулись вдоль побережья на запад, к мысу Верде, а оттуда домой, в Португалию. Но прежде чем закончить свой дневник, венецианец сообщает нам, как близко подошли теперь к экватору корабли принца Генриха. «Будучи на реке Гамбра, мы лишь однажды видели Северную звезду, расположенную так низко, что она едва не касалась моря». В возмещение утраты Полярной звезды, опустившейся до «трети длины копья над краем воды», Кадамосто и его люди видели шесть сверкающих звезд «в виде креста», в то время как ночь продолжалась «тринадцать часов, а день — одиннадцать».

Кадамосто вернулся лишь для того, чтобы подготовить вторую экспедицию. Хотя поначалу его смущала «дикость людей Гамбры», о которых он немало разузнал, он все же решил сделать еще одну попытку и в следующем же году отправился в путь через Канары и мыс Бланко, после четырех дней пути обнаружил какие-то острова недалеко от мыса Верде, где прежде никто не бывал. Дозорные заметили два очень больших острова, к большему из которых тотчас же и направились в надежде найти удобную стоянку и дружественных туземцев. Но там не оказалось никого — ни друзей, ни врагов.

И вот на другое утро, говорит Кадамосто, чтобы совершенно удостовериться, я послал десять человек, вооруженных метательными снарядами и самострелами, исследовать местность. Они пересекли холмы, отделявшие побережье от внутренних областей, но не нашли ничего, кроме голубей, настолько домашних, что их можно было ловить руками в любом количестве.

Но зато с противоположной стороны этого первого острова они заметили три других в северном направлении и еще два — в западном, которые нельзя было хорошо рассмотреть по причине большого расстояния. «Но мы не намерены были сего ради уклоняться от нашего пути, чтобы обнаружить, как мы ожидали, такие же пустынные острова, как и первый. Поэтому мы отправились своей дорогой (строго на юг) и, таким образом, прошли еще один остров и, подойдя к устью реки, высадились в поисках пресной воды и обнаружили прекрасную и изобильную страну, покрытую деревьями. Иные из матросов, зашед в глубь острова, нашли у реки соляные слитки, белые и мелкие, и несметное количество больших черепах, панцири коих были такой величины, что из них можно изготовить хорошие щиты для воинов».

Они задержались здесь на несколько дней, исследуя страну и ловя рыбу в реке, столь широкой и глубокой, что в нее мог зайти корабль водоизмещением в сто пятьдесят тонн, а пущенная стрела не могла пересечь ее от одного берега до другого. Затем, назвав первый открытый ими остров Боа Виста, а самый большой остров группы именем святого Иакова, поскольку он был обнаружен в праздник этого апостола, они отправились дальше вдоль побережья материка и дошли до места Двух пальм, между Сенегалом и мысом Верде, «и так как вся эта сторона уже была известна нам, то мы не остановились, а смело обогнули мыс Верде и направились к Гамбре». В нее они тотчас же и вошли.

На этот раз к ним не вышло ни одной лодки и ни единого туземца, не считая нескольких слонявшихся неподалеку и не пожелавших задержаться. Спустя десять миль они обнаружили островок, где один из матросов умер от лихорадки, и назвали новооткрытую землю именем святого Андрея, в память о нем. Туземцы теперь были много сговорчивее, и людям Кадамосто удалось объясниться с самыми храбрыми из них, подошедшими близко к каравелле. Их, так же как — и сенегальцев, больше всего изумляли и смущали две вещи — белые паруса кораблей и белая кожа моряков. После долгих дебатов (крики носились от лодки к лодке) один из негров взошел на борт каравеллы, и его нагрузили подарками, «чтобы сделать более общительным». Уловка удалась. Его язык развязался, и он стал говорить довольно непринужденно. Страна, как и река, называлась Гамбра; ее правитель Фаросангуль жил на расстоянии десятидневного путешествия к югу, но он и сам находится в подчинении властителя Мелли, вождя всех негров.

Нет ли кого-нибудь ближе Фаросангуля? О да, Баттиманса — «король Батти» и множество других царьков, живущих рядом с рекой. Не проведет ли он их к Баттимансе? Да, и совершенно безопасно; его земли всего лишь в сорока милях от устья Гамбры.

«Итак, мы отправились к Баттимансе, туда, где река суживается до одной мили в поперечнике»; Кадамосто предложил королю подарки и произнес большую речь перед негритянскими вельможами, которая в повествовании сокращена, «дабы не превращать оное в пространную Илиаду». Король Батти в ответ одарил португальцев рабами и золотом, но золото это сильно разочаровало европейцев. Это было совсем не то, что они ожидали и о чем говорили сенегальцы: «Будучи сами бедны, они воображали, что их соседи должны быть богаты». С другой стороны, негры Гамбры готовы были платить любую цену за безделки и ничего не стоящие пустяки ради одной их необычности. Португальцы торговали там пятнадцать дней или около того, и за это время у них перебывало множество разнообразнейшего люда. Большинство приходило на корабль просто из любопытства и чтобы поглазеть на чужестранцев, другие продавали хлопчатые ткани, сети, золотые кольца, цибет и меха, бабуинов и сурков, плоды (особенно финики). Каждая новая лодка отличалась от предыдущей и формой и экипажем. Река, заполненная этими суденышками, «напоминала Рону возле Лиона», но туземцы управляли лодками как гондольеры, стоя; один гребет, другой правит веслами, с виду похожими на половину пики, в полтора шага длиною, с привязанной на конце круглой доскою вроде той, на которой режут мясо. «И с помощью этих весел они очень хорошо подвигались, будучи великими прибрежными путешественниками, но не решаясь выходить далеко в море или слишком удаляться от своей территории из опасения быть схваченными и проданными в рабство христианам».

После двухнедельной стоянки в стране Баттимансы матросы начали болеть, и Кадамосто решил снова спуститься по реке к взморью, отмечая, как всегда, обычаи туземцев. Большинство из них идолопоклонники, почти все безусловно верят, в амулеты, некоторые почитают «мерзейшего Махмуда», а иные кочуют, подобно европейским цыганам. Большая часть народа Гамбры живет так же, как люди Сенегала: они одеваются в хлопок и едят такую же пищу, разве что употребляют собачье мясо и все татуированы — и женщины и мужчины.

Мы не станем тут следовать за Кадамосто с его описаниями тамошних огромных деревьев, диких слонов, больших летучих мышей и «рыбоконей». Вождь по имени Гнумиманса, «король Гнуми», живший неподалеку от устья Гамбры, взял его на слоновую охоту, в которой он добыл трофеи — ногу, хобот и кожу, привезенные домой и подаренные принцу Генриху.

Спустившись по течению Гамбры, каравелла пыталась пройти вдоль неисследованного побережья, но бурей была отнесена в Открытое море. Поносившись некоторое время по волнам и едва не наскочив на опасный берег, они пришли наконец к устью большой реки, названной ими Рио Гранде, «ибо она больше напоминает залив или морской рукав, чем реку, и имеет в поперечнике двадцать миль, находится же она в двадцати пяти лигах от Гамбры». Здесь им встретились туземцы в двух каноэ, подававшие миролюбивые знаки, но не понимавшие языка переводчиков. Обнаруженная земля определенно лежала за самыми дальними пределами предшествовавших исследований, и здесь можно было делать новые открытия. Кадамосто не собирался снова рисковать. Его люди хворали и были утомлены, и он повернул к Лиссабону, отметив, прежде чем покинуть Ра или Рио Гранде, так же, как он заметил это в прошлый раз, что Северная звезда почти касается горизонта и что «течения у этого берега весьма причудливы. Вместо прилива и отлива через каждые шесть часов, как это бывает в Венеции, прилив здесь длится четыре часа, а отлив — восемь, волна поднимается такой силы, что три якоря с трудом могут удержать каравеллу».