Сама по себе жизнь Генриха, быль может, и не представляет большого интереса. Мы видели, какое множество направлений истории и прогресса — христианского мира, Португалии, науки — пересеклось в этой жизни. Греческая и арабская географии — и сумма сведений, и практические исследования — в той же степени служили материалом, который он обнаружил и употребил для своей работы, в какой и записки христианских паломников, торговцев и путешественников предшествующего тысячелетия. Исследовательская и экспансионистская энергия, которую норманны принесли в Европу, вызвав непосредственно движение крестоносцев, производила в Португалии XV в. совершенно такое же действие, что и во Франции, Италии и Англии XII и XIII вв.; после неудачи сирийских крестовых походов испанский их вариант — величайший из общественных и религиозных переворотов средневековья — увенчался таким успехом, что победоносные испанские христиане смогли заняться поисками новых миров, подлежащих завоеванию. И мы видели, что любой аспект жизни и деятельности принца необходимо сообразуется с прогрессом науки XII, XIII и XIV вв., особенно в области эволюции географических карт и планов, с великим распространением путешествий по суше и с новыми начинаниями в океанских плаваниях. Обратимся теперь ненадолго к неисчислимым итогам этой жизни, которой предшествовали столь обширные и продолжительные приготовления.
Ибо, если нам ясно, что труд этот не мог совершаться без многосторонних приготовлений в историческом прошлом, точно так же трудно понять, каким образом великие достижения следующего поколения, поразительного XVI века, который наступил вслед за веком придворных и учеников Генриха, могли бы осуществиться без импульса, который он дал, и без знания, которое он распространил.
Ведь дело не в том только, что его моряки сломали стену суеверного страха и проникли в неведомый юг на расстояние приблизительно в две тысячи миль; не только в том, что между 1442 и 1460 гг. европейцы перешли восточные и южные пределы, столь давно положенные им преданиями; не в том лишь, что самая трудная часть африканского берега, между Бохадором и Гвинейским заливом, была благополучно пройдена и что морской путь в Индию был открыт более чем наполовину. Все это так. Однажды обогнув южный мыс, Васко да Гама очутился вскоре не в неизведанном и нехоженом океане, но в начале одного из великих торговых путей магометанского мира. Большая часть расстояния между отдаленнейшей точкой, достигнутой принцем, и южным мысом Доброй Надежды была пройдена за две экспедиции, в четыре года (1482–1486).
Но были вещи и поважнее. Генрих не просто совершил первые и самые трудные шаги в направлении его великой главной цели — изыскания пути к Индии вокруг Африки; не просто начал обращать туземцев, просвещать прибрежные племена и колонизовать некоторые торговые области; он сверх всего этого основал ту школу мысли и дела, которая совершила все великие открытия, столь безусловно затмившие его собственные.
Из этой школы вышли; Колумб, который обнаружил западный путь к Индии, исходя из сведений, добытых благодаря попыткам Генриха пройти югом и востоком; Бартоломео Диас, который достиг самой южной точки старосветского материка и, обогнув ее, открыл европейским морякам Индийский океан; да Гама, который первым из этих моряков собрал плоды девяностолетних трудов, впервые проплыв от Лиссабона до Калькутты и обратно; Альбукерк, основавший первую колониальную империю современной Европы, первую большую провинцию христианства, торговый доминион португальцев на Востоке; Магеллан, окончательно доказавший то, что все великие открыватели предполагали, — что земля кругла; безымянные смельчаки, которые, по-видимому, добирались до Австралии еще прежде 1530 г.; картографы, оставившие нам первую настоящую карту мира. Поэтому невозможно измерить историческое значение принца одними вещественными достижениями его усилий. Если дела его представляют собой нечто несравненно более значительное, чем просто эпизод португальской истории, то это потому, что его труды были бесконечно перспективны, потому, что он положил верное основание для дальнейшего продвижения Европы и христианства, потому, что он был вождем подлинного Ренессанса и Реформации.
Бывают деятели, представляющие национальный интерес; другие, еще менее того, имеют значение частное или местное; третьи же всегда дороги нам человечески, как люди, испытывавшие обыкновенные желания и страсти и прожившие обыкновенную жизнь, сообщив ей собственную яркость и напряженную силу; бывают и такие, которые выступают в большей или меньшей степени как настоящие преобразователи хода мировой истории, без которых все наше современное общество, вся наша гордая цивилизация были бы совершенно иные.
Потому что в конце концов современному христианскому миру Европы есть чем гордиться, хотя его писатели и посвящают столько времени его осуждению и поношению. Ведь чего-нибудь да стоит то, что наш западный мир одолел и покорил всякую иную цивилизацию на земле; что, за вычетом одного Китая, он освоил все заманчивые пространства Азии; что он открыл, заселил и вызвал к жизни новый континент, чтобы сравнять его со старым; что он добыл не полное, но весьма полезное знание обо всей земной поверхности. Мы говорим, что теперь мир стал нашим домом, и, если бы мы понимали, что это значит, мы вспомнили бы о Европе X или даже XIV столетия, об умозрительных картах средневековья, о баснях и лжеучениях цивилизации, замкнувшейся в себе самой и обреченной так долго бороться в суживающемся кольце против непрестанных атак извне, против варварства, которое благодаря такому положению вещей продолжало жить внутри ее. Быть может, тогда наши выводы достались бы нам не так дешево, и, может быть, мы осознали бы, что этот крупный шаг вперед, это величайшее событие современной истории, как мы ее понимаем, составляющее честь и славу трех последних столетий, бесконечно обязано вдохновению и деятельности Генриха Португальского, какого-то принца XV в.; что этот какой-то принц, вероятно, принадлежит к разряду великих просветителей, людей, умевших в большой мере изменить общество и двинуть его вперед, людей, подобных Александру, Цезарю и основателям великих религий мира.
Было бы уместно привести самые краткие доказательства этого утверждения и посмотреть, какое продолжение имела деятельность принца: сначала по его южным и восточным направлениям, а потом и по другим, ими подсказанным, — на запад и на север.
Король Альфонсо V, племянник Генриха, хотя и был скорее могучим бойцом и королем турниров, чем человеком, способным вполне осуществить планы дяди, все же наследовал довольно от его вдохновения, чтобы верно, хотя и медленно, продолжать движение вокруг Африки. Он уже сделал все что мог для завершения большой карты Фра-Мауро; воплотив все достижения Мореплавателя и явив самый полный и совершенный для того времени образ мира, она появилась в 1459 г., незадолго до смерти Генриха, — последняя дань науки трудам принца.
Теперь же, в 1461 г., вынужденный сам заниматься открытием и завоеванием Гвинеи. Альфонсо отделывает заново форт Генриха в заливе Аргена и посылает некоего Педро де Синтра обследовать побережье за Рио Гранде, самой отдаленной точкой, достигнутой Кадамосто в первом его плавании; Педро углубился в излучину Бенина на шестьсот миль, миновал горную гряду, называемую Сьерра-Леоне — по громовым раскатам на ее вершинах, напоминающим рык льва, и возле места, впоследствии известного как форт Ла Мина, повернул назад (1461 г.). В продолжение следующих пяти лет другой придворный, некий Суэйро да Коста, вслед за Педро де Синтра отправился в Гвинею, но без каких-либо новых достижений; к тому времени, когда Кадамосто покинул Португалию (1 февраля 1463 г.), по его словам, «больше не ходили к новооткрытым областям».
Все силы поглощала теперь, конечно же, работорговля невдалеке от дома, и отношение Альфонсо к африканским экспедициям, по существу, сводилось к его заботам о безопасности этой торговли.
Но в 1471 г. был предпринят еще один шаг в направлении дальнейших открытий. Ибо энергия исследований не угасла и нс иссякла — просто поджидали вождя. Фернандо По доходит до острова (который до сего времени зовется его именем), в отдаленнейшей шхере Гвинейского залива, обнаружив его по пути вдоль того восточного склона Африки, по которому так уверенно продвигались после 1445 г., когда был обойден мыс Верде, и который оканчивался Теперь, круто изгибаясь к югу. Это было великим разочарованием. Но, несмотря на такое препятствие, в то же самое время двое знаменитых португальских кормчих, Мартин Фернандес и Альваро Эстеевес, прошли весь гвинейский берег, заливы Бенина и Биафры и пересекли экватор, очутившись под новыми небесами, на новой земле. Они пересекли экватор, у порога которого давно топтались капитаны португальских каравелл, наблюдая, подобно Кадамосто, неизвестные в Северном полушарии звезды и все более явное исчезновение Северной звезды.
В 1475 г. достигли мыса Святой Екатерины, в двух градусах на юг от линии, а затем, после еще шести лет вялых исследований и цветущей торговли, король Хуан II сменил на троне Альфонсо V и занялся деятельностью в духе принца Генриха Мореплавателя.
В течение шести коротких лет исследования разрешили главную часть, многолетней задачи: южный африканский мыс был обойден и путь в Индию открыт. Ибо пришло время и пришел человек. Хуан прибавил новую главу к открытиям, послав землепроходцев через Черный материк, а моряков отправив к арктическим морям на поиски северо-восточного прохода в Китай.
Он умер, подготавливая экспедицию, которая должна была вступить в обетованную землю, и слава путешествия да Гамы выпала тому, кто не трудился, но унаследовал плоды чужих трудов, — королю-домоседу Эммануэлю Счастливому. Но открытия Диаса, Диего Кана, Ковильяма, обход мыса Бурь, первое путешествие (правда, по суше) от Лиссабона прямо до Малабара, во всяком случае, принадлежат второму вершителю дела португальских и европейских открытий — Хуану Совершенному.
Менее чем через четыре месяца после смерти отца Хуан, получая в качестве бесспорного наследника часть доходов от африканской торговли и рыбного промысла, послал в плавание Диего де Азамбуга с десятью каравеллами, возложив на него три обязанности: во-первых, возведение форта у Святого Георгия Ла Мина для обеспечения торговли вдоль гвинейского берега; во-вторых, перестройку старого форта Генриха в Аргене; в-третьих, исследование еще неизвестных берегов на возможно большем расстоянии. Поэтому моряки везли с собой камень, дерево, цемент и инструменты для строительства, а также резные колонны для установления символов владения во всех новооткрытых землях (взамен деревянных крестов, исполнявших эту роль прежде). Каждая колонна была в четырнадцать ладоней высотой, спереди был вырезан королевский герб, а по бокам — имена короля и открывателя рядом с датой открытия на латыни и по-португальски. Азамбуга вышел в море 11 декабря 1480 г., возле мыса Верде заключил договор с вождем Безегичи и достиг Ла Мина, на южном берегу Гвинеи, 19 января 1482 г., потратив год па постройку форта и совершение договоров с туземцами Северо-Западной Африки. Форт и церковь в Ла Мина были возведены за двадцать дней, и Азамбуга послал свои суда назад, наполнив трюмы рабами и золотом, но без всяких известий о новых открытиях. Хуан не пожелал удовлетвориться этим. В 1484 г. Диего Кан получил приказ идти по возможности дальше на юг и нс «задерживаться нигде ради иных предметов». Он миновал мыс Святой Екатерины, сразу за экватором, с 1475 г. остававшийся пределом известного, и двинулся дальше к югу, достигнув мощной реки Конго, называемой туземцами Заире, известной ныне как вторая река Африки, — настоящего Западного Нила, который обозначался каждым географом, начиная от Птолемея, и за который португальцы всякий раз принимали то Сенегал, то Гамбию, то Нигер.
Кан, договорившись с туземцами, увез с собой четырех заложников, которые служили ему переводчиками. На другой год он вернулся и, миновав Конго, прошел еще двести лиг, до места современной бухты Валфиш (1485 г.).
Здесь берег как будто бесконечно протянулся на юг, хотя на самом деле Кан прошел добрых девять десятых расстояния до южного мыса, и он повернул назад, к Конго. Там он убеждал короля и народ стать христианами и союзниками Португалии. Еще в 1484 г. туземные посланники к королю Хуану сообщили такие сведения об одном местном владетеле, некоем Огане, христианине сердцем, что весь лиссабонский двор вообразил, будто это и есть давно пропавший пресвитер Иоанн, и португальский монарх, горя этой надеждой, без промедления послал своих людей по морю и по земле на розыски этого «великого католического государя».
В августе 1486 г. Бартоломео Диас вышел в море с двумя кораблями, чтобы, во-первых, найти пресвитера и, во-вторых, исследовать столько новых земель и морей, сколько будет возможно. Двух послов, Ковильяма и Пайву, отправили с тем же поручением через Иерусалим, Аравию и Египет; еще одной экспедиции велели пройти Сенегал до его впадения в Нил; четвертая группа направилась на поиски пути в Катхай через северо-восток.
Камоэнс воспел походы Ковильяма, который первым увидел гвоздику и корицу, перец и имбирь и который изнемог от тоски в заточении при абиссинском дворе пресвитера, но экспедиции Диаса, в сущности, не находится места в Лузиадах, и само имя этого открывателя обыкновенно не вспоминают. Просто Васко да Гама слишком удачно обобрал его.
Хуан Диас был вторым капитаном, обогнувшим Бохадор; Динис Диас в 1445 г. открыл Сенегал и мыс Верде; теперь, спустя сорок лет, Бартоломео Диас добился крупнейшего успеха за всю историю открытий до Колумба, ибо обнаружение Америки норманнами было никому не известной и преходящей удачей, тогда как вояж 1486 г. прямо или косвенно воздействовал на науку, торговлю и весь облик мира, изменив их сразу и навсегда.
Плывя на «двух маленьких фриггитах», в пятьдесят тонн водоизмещения каждый, с верой в то, что корабли в упорном стремлении на юг вдоль побережья Гвинеи непременно достигнут оконечности материка, Диас за одно шестнадцатимесячное путешествие решил главную задачу, поставленную Генрихом перед нацией за семьдесят лет до того.
Миновав бухту Валфиш и самую последнюю колонну Диего Кана, он достиг некоего выступа и установил там свою первую новую колонну на месте, доныне известном как Стрелка Диаса. Продолжая двигаться вдоль берега в южном направлении и постоянно лавируя против ветра, он прошел Оранжевую реку, северную границу нынешней Капской колонии. Затем, уйдя далеко в море, Диас тринадцать дней шел с попутным ветром строго на юг в надежде обогнуть по широкой дуге южную оконечность материка, до которой теперь было, видимо, недалеко. Испытав почти арктические холода, изнуренный борьбой с гигантскими морями, он изменил курс на восток, а затем, не обнаружив земли в продолжение пяти дней, повернул на север. Первой увиденной землей оказалась излучина, на которой пасся скот, называемая теперь Говяжьей бухтой — название, данное Диасом, когда он увидел там коров и пастухов. Высадив на берег двух туземцев из числа привезенных в последние годы в Португалию из Гвинеи и Конго и послав их опять в роли разведчиков колоний для европейцев, экспедиция отправилась на восток, тщетно ожидая увидеть конец земли, пока не обнаружилось, что берег постепенно, но определенно уходит на север.
Последнюю свою колонну они установили в бухте Альгоа, на первой земле, на которую ступили христиане за мысом. У Великой рыбьей реки, в шестидесяти милях оттуда и спустя добрых пять сотен миль от места, которого так усердно домогался Диас, команда отказалась идти дальше, и адмирал повернул назад, будучи уверен, что прозевал мыс и что все его труды напрасны. Опустошенный горечью своего разочарования и непрестанными и бесполезными усилиями, он медленно возвращался вдоль берега, когда пелена вдруг спала с его глаз. Ибо показался тот «столь долгие века неведомый выступ», вокруг которого лежал путь в Индию и обнаружить который прежде всего стремились все экспедиции, с тех пор как в первые годы XV столетия заново началось распространение Европы.
В то время как Диаса носили бури возле Великого мыса, Ковяльям со своими друзьями оставил Лиссабон, чтобы проложить путь будущим морским походам своим «обозрением всех берегов Индийского океана», чтобы по возможности исследовать внутренние области Африки, чтобы найти пресвитера Иоанна и чтобы соединить (португальский опыт с любыми могущими обнаружиться христианскими силами в Великой, Средней или Дальней Индии.
Как сенегальские удальцы короля Хуана исследовали Нигер, караванные маршруты Сахары, город Тимбукту и якобы Западный Нил, так и абиссинские путешественники изучали все африканские и малабарские земли, к которым должен был выйти первый флот, обогнувший мыс Бурь. «Держитесь юга, — писал Ковильям домой из Каира после первого посещения Калькутты, с одной стороны, и Мозамбика — с другой, — и, если будете упорны, Африка кончится. И когда корабли выйдут в Восточный океан, пусть ищут Софалу и Лунный остров, и они найдут кормчих, кои проведут их в Малабар».
Еще одну главу исследований открыл катхайский флот короля Хуана. Он не смог добыть новых сведений о Северо-восточном проходе, но за северным берегом Азии был обнаружен мерзлотный остров, название которого — Новая Земля, или Нова Зембла, — до сих пор хранит память о первых португальских шагах по дороге, на которой в последовавшие затем годы погибло столько голландских и английских моряков.
Великий поход Васко да Гамы (1497–1499), империя, основанная Альбукерком (1506–1515) в Индийских морях, явились следующими этапами полного осуществления притязаний принца Генриха.
Когда в начале XVI в. благополучно начались прямые и непрерывные торговые сношения Португалии с Малабаром; когда европейские поселения и форты стали контролировать все восточное и западное побережье Африки, от устья Красного моря до начала Средиземного, а все пять ключевых пунктов индийских морей — Малакка, Гоа, Ормуз, Аден и Цейлон — оказались в руках христиан; когда мусульманская торговля между Восточной Африкой и Западной Индией перешла во владение лиссабонских королей, — тогда дон Генрих, увидев плоды своих тяжких душевных усилий, мог бы быть, вероятно, удовлетворен.
Предположительное открытие Австралии около 1530 г. или несколько ранее и походы Фердинанда Мендеса Пинто в Японию и дальше на восток, начало торговли с Китаем в 1517 г. и полное исследование Альваресом и другими католическими миссионерами Абиссинии, царства Пресвитера, в 1520 г., миллионы обращенных в Малабаре Франциском Ксавье и иезуитскими проповедниками и объединение старой местной христианской церкви Индии с римской (1599 г.) были новыми шагами по той же дороге. Все они, если вернуться по их следу назад, Приведут нас ко двору Сагреса; это справедливо и для испанских, французских, голландских и английских империй юга и востока. Генрих трудился для своей нации, но, когда нация эта стала угасать от потери лучшей своей крови, другие народы овладели плодами его трудов.
Но хотя сам он не дождался исполнения своих планов, тем не менее и принцип юго-восточного маршрута, и заслуги людей, прошедших по нему с полным успехом, были следствием его созидательной деятельности.
Да Гама, Диего Кан, семья Диас и множество великих моряков, пошедших по дороге, проложенной ими, либо «с младых лет воспитывались в доме инфанта», как сообщает нам хроника открытия о каждом новом лице, появляющемся на сцене, либо видели в нем наставника, будучи обязаны своим искусством школе Сагреса, и пускались в настоящее плавание с его разрешения и при его поддержке. Даже направления, по которым осуществлялись национальные исследования и экспансия, настолько строго и неуклонно следовали его проектам, что, когда после его смерти Христофор Колумб предложил другой маршрут в Индию, двор Хуана II не принял этого всерьез. И это заставляет нас обратиться к другой, побочной стороне влияния Генриха.
«Будучи в Португалии, — говорит Фердинанд Колумб в своей «Жизни адмирала», — адмирал пришел к Хшсли, что если возможно столь далеко плыть в южном направлении, то можно плыть и на запад и обнаружить земли в той местности». Так второе великое течение в новых открытиях не менее явно, хотя и не так прямо, как первое, восходит к «щедрому» Генриху «Лузиад» Камоэнса: западный путь был подсказан успехом восточного.
Но успех этот вскружил головы его соотечественникам. Когда Колумб, сын генуэзского чесальщика шерсти, с 1470 г. проживавший в Лиссабоне, незадолго перед 1484 г. поверг на рассмотрение двора Хуана II предложение за несколько недель найти Сипангу Марко Поло, плывя на запад от Азор, к этому отнеслись как к фантазии. Хуан, ученик и последователь Генриха, был, подобно другим его ученикам, ограниченнее своего наставника.
Он был готов к любым тратам и трудностям, но не к новым маршрутам. Он мог идти лишь так, как его учили. Он имел основание для самоуверенности, а его ученый «совет 4-х» (включая Мартина Бехэма из Нюренберга), к которому направили Колумба, был чересчур упоен своими новыми улучшениями астролябии и подтвердившейся теперь уверенностью в том, что южный мыс будет вскоре пройден. Яростный догматизм неизвестного теоретика был непереносим для них.
Но так как он был слишком предан своей идее, чтобы от него можно было легко отделаться, то с ним обошлись низко и бесчестно. По предложению сеутского епископа Колумба заставили ждать ответа и просили его снабдить свои планы подробными картами и пояснениями. Он повиновался, и пока совет делал вид, будто внимательно изучает все это, чтобы принять окончательное решение, к островам мыса Верде была послана каравелла для испытания маршрута, который он предлагал.
Португальцы несколько дней плыли на запад, пока погода не сделалась бурной; и так как у них к этому предприятию не лежало сердце, то они повернули к Европе со свежим запасом легенд, которые так искренне презирал Генрих. Они вошли в непроницаемый туман, остановивший их продвижение; их заставили вернуться привидения; море в тех краях кишит чудовищами; стало невозможно дышать.
Колумб понял, как с ним поступили, а смерть жены усилила его неприязнь к этой стране и к ее людям. В конце 1484 г. он покидает Лиссабон. Три года спустя, когда выжидательная тактика и уловки Испании внушили ему такое же отвращение, он снова предложил свои услуги Португалии. Король Хуан уже раскаялся в своей скаредности; 20 марта 1488 г. он написал в ответ Колумбу, что, со своей стороны, охотно предлагает ему покровительство против любых обвинений, которым он может быть подвергнут в Лиссабоне. Теперь кастильский двор, в свою очередь, стал опасаться совершенно потерять источник, быть может, неисчислимых выгод; Колумб остается на службе Фердинанда и Изабеллы, и, наконец, в августе 1492 г. католические короли послали его из Палоса открывать что угодно и где угодно.
То, что случилось потом, — открытие Америки и все Последовавшие за этим походы Каботов, Америго Веспуччи, Кортеса и Пизарро, Де Сото, Ралея и отцов-пилигримов — часто никак не связывают с медленным и болезненным началом европейской экспансии Португалии XV столетия, но тем не менее эта подлинная и действительная связь существует. Это стремление великого века исследований вперед и вовне было приведено в движение одним человеком. Оно могло бы обойтись и без него, но исторически случилось так, что именно благодаря ему оно принесло плоды. «И пусть тот, кто сделал больше, стоит выше его».