Меня допустили в квартиру Ленина в Кремле. Там он прожил пять лет. На календаре, в его кабинете, открыта дата — 22 января 1924 года, следующий день после его смерти. На столе разрезной нож (он любил сам вскрывать почту), десятисвечовая лампа (в то время были трудности с электроэнергией) и железнодорожное расписание. Он работал, сидя в плетеном кресле; по его словам, это помогало сосредоточиться, ведь порой он не выходил из кабинета восемнадцать часов в сутки.

Из окна видны серебристые ели и дубы.

Еще на столе стоит нахмуренная бронзовая обезьяна устрашающего вида, с черепом в лапах. Это подарок американского промышленника Хаммера, первого «капиталиста», который уже в 1921 году заключил соглашение с советской Россией и получил в концессию карандашную фабрику имени Сакко и Ванцетти — она существует до сих пор. Среди прочих подарков — статуэтка, отлитая из первого советского чугуна. В большом зале рядом с кабинетом до 1958 года проводились заседания Президиума и политбюро Центрального Комитета партии.

У входа на вешалке висит трость Ильича и зонтик его младшей сестры Марии.

Говорят, он как-то сказал Надежде Константиновне Крупской: «Мы — типичная мелкобуржуазная семья». И действительно, вождь был домоседом, играл с кошкой, помогал теще мыть посуду, частенько дарил ей цветы. К тому же не пил и не курил.

На тумбочке у постели Крупской — маленькая фотография — он в последние годы: лицо усталое, голова клонится набок. Трудно поверить, что этот человек, по определению Пьера Паскаля, «выдумал тоталитарный режим», человек, для которого «отдельные люди не имеют ценности — они лишь винтики государственной машины».

Как ни парадоксально, именно Владимир Ульянов, вошедший в историю под именем Ленина, дал первый толчок блистательному возвышению капиталиста Арманда Хаммера. В двадцать один год, только что получив диплом врача, Хаммер отправляется в Россию с грузом продовольствия и медикаментов для голодающих и умирающих от тифа. Дело в том, что его еврейские предки были оттуда родом. Дед Яков строил корабли на Днепре, вложил уйму денег в соляные разработки, однако всю намытую соль смело ураганом. Тогда он с семьей эмигрировал в Америку, и его сын Юлий, чтоб заработать на жизнь, устроился в итальянскую бакалейную лавку, причем за две недели научился говорить по-итальянски. Когда у Юлия родился сын, его назвали Арманд, в честь красавца Дюваля из «Дамы с камелиями». Отношения отца с сыном были довольно прохладными.

— Мы никогда не доходили до открытой ненависти, но взаимопонимания так и не добились, — объясняет Арманд. — Главным образом потому, что отец был неисправимый идеалист. Сперва он примкнул к социалистам, затем стал одним из основателей американской коммунистической партии. Несмотря на идеализм, он, несомненно, был человек с сильным характером. Получил диплом врача, за аборт попал в тюрьму, где, кажется, лишился большей части своих иллюзий.

В тайны коммерции юного Хаммера, считающего себя потомком легендарных Маккавеев, но упорно не желающего посещать синагогу, посвятил один фермер, бравший мальчишку с собой на рынок.

Первым заработком будущего магната стали жалкие центы рассыльного из кондитерской. Но уже в 1919 году, когда средняя заработная плата американца составляла 625 долларов в месяц, он клал в карман миллион чистыми.

Кто-то ему посоветовал купить акции компании, производящей спиртные напитки, «Америкэн дистиллинг», по 90 долларов за каждую. Перед тем как отправиться в свадебное путешествие, Хаммер дал указание своему агенту купить 5500 акций, а когда вернулся, они шли уже по 150 долларов. Может быть, из-за этих акций и возникла легенда о том, что Хаммер сколотил себе состояние на контрабанде алкоголем. Но это вранье: он производил лекарства на спирту, и не его вина, если пьяницы принимали их не в лечебных целях. Однако к концу первой мировой войны он расширил производство, став обладателем девяти фабрик по производству виски и заняв второе место в Штатах после компании «Сигрэм».

Но вернемся к его путешествию. В 1921 году он привез в Москву оборудование для полевого госпиталя и машину «скорой помощи». «Ни у одного из встреченных мною людей я не видел на лице улыбки», — пишет он в своих воспоминаниях.

По улицам бродили рахитичные дети — живые скелеты. В гостинице, где он остановился, массовый характер приобрела охота на блох.

Хаммер решает учить русский язык (в школе им преподавали немецкий и французский), ставит себе за правило каждый день запоминать по сто русских слов. Впоследствии это ему очень пригодится.

Вскоре он едет на Урал, в Екатеринбург, знаменитый тем, что здесь была расстреляна царская семья. Здесь, как встарь, процветает пушной промысел. Правда, полуголодной России не до норок, соболей, и потому все это богатство сваливается в кучу и гниет. Хаммер уже научился с ходу видеть свою выгоду и предлагает советским властям обменивать ценные меха на зерно.

А еще на Урале богатейшие залежи платины, изумрудов, меди, асбеста — почему бы и этим не воспользоваться?

Он с привычной хваткой берется за дело, и в один прекрасный день его предприимчивость обращает на себя внимание вождя мирового пролетариата. В своем описании Ленина Хаммер отнюдь не склонен к мифотворчеству. «Ростом ниже, чем я предполагал, — примерно метр шестьдесят, большая голова, рыжеватая бородка. Он встретил меня в темно-сером костюме, белой сорочке и черном галстуке. Разговаривал очень любезно и только по существу».

Ленин изложил ему свой взгляд на развитие отношений между Советским Союзом и Америкой — двумя великими державами, а затем сделал заманчивое предложение: взять в концессию разработки асбеста.

Так первый капиталист Запада ступил на землю большевиков. Хаммер на своей шкуре испытал, что значит советская бюрократия, «одно из наших проклятий», как выразился Ленин. Познакомился он и с Троцким (тот поделился своей уверенностью, что революция в недалеком будущем достигнет статуи Свободы), и с Дзержинским, главой Чека, который без колебаний расстреливал воров и волокитчиков.

При всем том американскому бизнесмену удалось не запутаться в тенетах государственных учреждений; через короткое время он представляет в Стране Советов ни много ни мало тридцать семь американских фирм, начиная с «Форда», поставляющего в Союз трактора и автомобили, и кончая фирмой «Ундервуд» (пишущие машинки). А оплата за поставки — все те же меха, полезные ископаемые, произведения искусства. Однажды Хаммер принял в оплату тонну черной икры.

В другой раз он подметил, что в писчебумажных магазинах нет даже простых карандашей. Энергии его нет пределов: он создает в Москве карандашную фабрику, и много лет спустя Никита Хрущев ему расскажет о том, как учился писать «хаммеровским» карандашом.

Арманд Хаммер не боится предоставлять Советскому Союзу займы и кредиты. Он делится опытом сотрудничества с большевиками: по его отзывам, они хитры и несговорчивы, но данное слово держат. Один из них — армянин по фамилии Микоян — прожженный хитрец.

При Сталине сотрудничать стало невозможно, и Хаммер свернул всю свою деятельность, зато с Хрущевым он достиг полного взаимопонимания. Никита Сергеевич в знак признания его заслуг перед Советской страной подарил ему золотую ручку с вмонтированной рубиновой звездочкой. А Хаммер взамен пожаловал премьеру быка Ангуса, зная, что американские бифштексы Хрущеву очень по вкусу. Следующий советский глава, Брежнев, также удостоил бизнесмена высокой награды (к слову сказать, ордена и медали — слабость Хаммера).

А еще он любит состязания. Так, с маниакальным упорством гонялся он за одним быком, которого у него увели из-под носа на аукционе, и в конце концов добился своего, заплатив бешеные деньги — сто тысяч долларов. Причем через три года этот великолепный производитель принес ему доход в два миллиона долларов. Нечто подобное произошло и с «Оксидентал петролеум», нефтяной компанией, которую он приобрел, когда она была в состоянии финансового краха. При первом же бурении были открыты громадные залежи черного золота; сегодня компания занимает восьмое место в мире по добыче нефти.

И так ему везло во всем. Он вложил 750 тысяч в разорившуюся вещательную компанию Эм-би-си, а потом перепродал ее за миллион тридцать тысяч; он проник в Ливию еще при короле Идрисе и не потерял своих позиций при Каддафи; он отлично ладит с Израилем и даже с колумбийскими террористами: кое-какие поставки на льготных условиях — и те в благодарность не трогают его буровых вышек.

— Деньги никому с неба не падают, — заявляет Хаммер. — А бизнес тем и привлекателен для меня, что за успех надо бороться. Надеюсь, на этом основании никто не объявит меня стяжателем, ведь я без счета жертвовал на благотворительные цели. За мою жизнь меня столько раз припирали к стенке, что наверняка не одна кирпичная кладка хранит отпечатки моего спинного хребта. Сам я в драку не лезу, но коль скоро мне ее навязывают, то уж бьюсь до победного.

Щедрость Хаммера и впрямь вошла в легенду. Он финансировал конференции по правам человека, онкологические исследования, различные гуманитарные инициативы… А его изумительная коллекция картин… К ней не только американцам открыт доступ — она исколесила весь мир.

Как-то раз Фурцева, советский министр культуры, посетовала, что в Союзе нет ни одного полотна Гойи.

— Представьте, — улыбнулся Хаммер, — у меня их целых два. Одно я с радостью подарю русскому народу. — И сдержал обещание.

По завещанию, все его коллекции, в том числе «Кодекс Леонардо» (так окрестил итальянский ученый Карло Педретти эскизы и записки великого да Винчи, где содержатся бесценные рассуждения о явлениях природы, о свойствах воды, цвете неба, приливах и отливах, лунном свете) будут переданы в музей.

В его жизни женщинам отводится не последнее место. Он помнит их всех. Начиная от Бенни, красивой сестры милосердия, истовой пуританки, которая наставила ему рога с близким другом, кончая стройной белокурой Дороти Кинг, потом ставшей женой бывшего сенатора, а ныне его личного адвоката.

Первая жена Хаммера была исполнительницей цыганских романсов; звали ее Ольга Валдина. Когда он в Крыму, в Ялте, услышал, как она поет, у него, словно от удара молнии, перехватило дыхание.

— Какое тело, — вспоминает Хаммер на девятом десятке, — какие волосы — чистый мед!.. А ее огневая улыбка, а глубокий, чувственный голос — нет, их невозможно забыть!

Ольга была благородного происхождения — дочь барона, генерала. Училась в Смольном институте (среди воспитанниц этого заведения была и Элена дель Монтенегро, будущая королева Италии), вышла замуж за своего антрепренера и, не задумываясь, бросила его, отправившись с Хаммером в Париж.

Новобрачные были на седьмом небе от счастья, особенно Ольга. Еще бы — вилла в Гарше, мебель в стиле Людовика XVI, рождение сына… Впрочем, и Арманд пишет в своих мемуарах, что не помнит, когда еще был так счастлив.

Правда, идиллия длилась недолго. Супруги переехали в Америку, и Ольга, «ветреная, как многие русские женщины», вдруг охладела к нему. Они расстались без обид и упреков.

Короткая передышка, затем столь же короткий роман со знаменитой театральной актрисой Элен Хэйес. Она была женой драматурга Чарлза Макартура, написавшего в соавторстве с Беном Хехтом несколько прогремевших пьес и киносценариев. В разгаре связи с Армандом Элен потеряла девятнадцатилетнюю дочь, заболевшую полиомиелитом, и ей стало не до любви.

Большую роль в его судьбе сыграла Фрэнсис Толмэн, красивая жена престарелого богача, владевшего огромным поместьем и злоупотреблявшего виски.

Арманд влюбился в нее с первого взгляда, но Фрэнсис не решалась на разрыв с мужем. Они с Хаммером писали друг другу длинные, полные страданий письма.

Но однажды Фрэнсис заявила ему:

— Мой муж не может спокойно пройти мимо бара, чтобы не угоститься виски, а ты — мимо телефонной будки, чтобы не позвонить мне. Уж не знаю, какой из этих двух пороков мне тяжелее переносить.

Второй свой брак Хаммер заключил с некой Анджелой Зевели. Очаровательная, остроумная, на редкость общительная, с чудным голосом (хотя от рождения глуховата), она была женой коннозаводчика, а изменяла ему с одним издателем. В общем, Хаммер опять заслушался песен, всегда оказывавших на него магическое воздействие.

Анджела получила развод. Они поженились, и в первую брачную ночь она ему объявила, что ни за что не хочет детей. Хаммера это повергло в уныние.

Ждал его и другой сюрприз: жена оказалась алкоголичкой и прятала от мужа бутылки, подвешивая их к окну на веревке.

Арманд в полном отчаянии, а тут еще здоровье пошатнулось. Камни в почках, паралич правой ноги, нервное переутомление, да еще единственный сын Джулиан, заброшенный ребенок, попал в беду: его обвиняют в убийстве. Хаммер ищет утешения у древних, у Марка Аврелия, учится у него мудрости и добродетели.

Анджела, напиваясь, устраивает дикие сцены: обзывает Арманда «грязным евреем», проклинает всю его родню. Терпеть все это — выше его сил, и он уходит из дома.

Развод в Америке — процедура дорогостоящая во всех смыслах. Хаммер повторяет остроту знаменитого актера Джона Бэрримора: «Платишь дудочнику, а кажется, что содержишь целый оркестр».

В новых испытаниях (развод и спасение сына) его поддерживает — кто бы вы думали? — Фрэнсис Толмэн. Она теперь свободна: пьяница муж преставился. Влюбленные воссоединились и, как в сказке, зажили в любви и согласии.

Я встретился с Хаммером в Лос-Анджелесе, в офисе «Окси», как американцы называют «Оксидентал петролеум». Невысокий, благородная седина, круглые очки, непринужденные манеры. Глуховат. В его кабинете шесть часов отмечают время в шести столицах мира. Над столом женский портрет кисти Рубенса; на стене медная табличка с выгравированным афоризмом, принадлежащим, думаю, хозяину: «Жестокие времена уходят, жестокие люди остаются».

У Хаммера три дома — в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке и Москве. Он путешествует на личном «Боинге-747», вмещающем 132 человека; на борту имеются спальня, кабинет, спутниковый телекс, телефон, гостиная, телевизор. Примерно тысячу часов в году Хаммер проводит в воздухе, а счет за телефонные переговоры составляет в среднем 500 тысяч долларов. Хаммер, пожалуй, единственный, кто совершает такие дальние рейсы на своем самолете. Обычно он делает посадку в Лондоне, где его уже поджидает русский экипаж. У него три автомобиля — два «роллс-ройса» и «кадиллак».

Он очень приятный собеседник, с ним можно говорить на все темы без исключения.

— Доктор Хаммер, если не ошибаюсь, вы любите повторять фразу из одного американского фильма: «Кто не рискует, тот ничего не добьется». А разве не для того мы живем на этой земле, чтобы чего-то добиться?

— Да, это Джимми Стюарт сказал в одном из своих фильмов.

— Отчего вам запомнилась именно эта фраза?

— По-моему, каждый должен руководствоваться этим девизом, ведь, не рискуя, не проживешь. Только я признаю оправданный риск и заранее просчитываю последствия. Иначе ничего путного не выйдет.

— Как отразилось на вашем характере русско-еврейское происхождение?

— К России меня всегда тянуло, я люблю эту землю и этих людей. А теперь, когда к руководству пришел Горбачев, думаю, Россия вступила в новую эру, где для бизнеса, в частности американского, открываются огромные перспективы.

— Хорошо, а что насчет еврейских корней?

— Они тоже сказываются. Так, я много помогаю еврейским эмигрантам и тем, кого называют «отказники», то есть советским евреям, которым отказывают в выездной визе. К примеру, я добился разрешения для господина Гольдфарба. Он потерял на войне ногу и страдал диабетом. Его сын-врач уже эмигрировал, а отца не выпускали, хотя он написал в заявлении, что только в Америке ему смогут спасти вторую ногу. Одним словом, я обратился к русским властям, и Гольдфарбу с женой пошли навстречу.

Недавно мне удалось так же вытащить одну женщину. Она семь лет безуспешно пыталась выехать из Советского Союза и в конце концов вывесила у себя на балконе плакат: «КГБ, позволь мне уехать в Израиль!» Ее посадили за хулиганство, затем сослали в Сибирь. А я все-таки добился для нее визы. В Израиле ее как героиню встретили. И это не единичный случай моего участия в судьбах евреев.

— Вы религиозны?

— Нет. Я верю в Бога, но в церковь не хожу.

— Каким вам запомнился Ленин?

— Умный, но тогда он был уже очень болен. А кроме того, не чужд сострадания к людям. Я рассказал ему, как голодают люди на Урале, как дети выпрашивают у прохожих кусочек хлеба, и знаете, он слушал со слезами на глазах.

Помню, он мне сказал: «Мы благодарны вам за помощь, но сейчас нам в первую очередь нужны не врачи, а деловые люди».

Я к тому времени уже заключил соглашение о поставках зерна на миллион долларов, и это было существенной помощью голодающей России.

А к бизнесу я проявлял склонность еще в студенческие годы. У отца при аптеке была небольшая лаборатория, но дела там шли из рук вон плохо по вине компаньона-мошенника. Отец поручил мне навести порядок, и я днем работал, а ночами корпел над учебниками.

Когда я получил диплом, то уже был миллионером, но мне не хотелось совсем забрасывать свою профессию ради бизнеса. И я предложил служащим выкупить у меня фирму на паях, а сам отправился в Россию, где люди нуждались в медицинской помощи, где свирепствовали голод и тиф. Однако, поняв, что главное бедствие — это нехватка продовольствия, я заключил договор о поставках зерна, чем, видимо, и обратил на себя внимание Ленина.

Он сказал мне: «Военный коммунизм изжил себя, надо в корне менять экономическую политику. Мы разрешим частную торговлю и будем вести переговоры об иностранных инвестициях. Хотите стать нашим первым партнером?»

И я принял предложение не только из-за того, что попал под обаяние его личности, но и потому, что увидел в этом выгоду для себя. Первым моим шагом стала добыча асбеста на Урале, потом я получил лицензию на импорт-экспорт. В Детройте увиделся с Фордом, договорился о представительстве его машин и тракторов в Советском Союзе, ну и так далее.

Дела шли успешно в течение девяти лет, но при Сталине мне пришлось свернуть всю деятельность и вернуться в Штаты. Преемник Ленина не пошел его путем, полагая, что Россия сможет всего добиться своими силами.

Я вновь приехал в Москву только в 1961 году. Президент Кеннеди собирался встретиться с Хрущевым и просил меня помочь в организации этой встречи. У меня уже намечалась крупная торговая сделка с Россией, но тут Хрущева сместили. Следующее мое путешествие в Советский Союз состоялось в 1972 году, когда президент Никсон подписал первый договор с Брежневым.

Больше перерывов в нашем сотрудничестве не было. Я имею контракт на поставку удобрений сроком на двадцать лет, из которых прошло уже десять. Горбачев всячески поощряет иностранные инвестиции. Вот недавно мы заключили четырехстороннее соглашение: кроме «Оксидентал» партнерами русских будут итальянцы и японцы. Сумма вклада — несколько миллиардов долларов, пятьдесят процентов из которых принадлежат русским, а другая половина — нам поровну. Они будут поставлять нам газ для производства пластмассы. Недавно на берегу Каспийского моря, в местечке Тангаз, найдено новое месторождение нефти. Мы построим там нефтеперерабатывающий завод и будем импортировать половину его продукции. Надеюсь, сделка будет взаимовыгодной.

— На столе в кабинете Ленина я видел обезьянку, подаренную вами. Как он воспринял это?

— Обезьяна сидит на томе Дарвина, держит в лапах человеческий череп и пристально его разглядывает. Ленин, когда увидел ее, сказал: «Если не прекратятся войны и будет производиться все больше совершенных орудий разрушения, то на земле скоро останутся одни обезьяны. И вот однажды обезьяна найдет человеческий череп и спросит себя: «А это откуда?»».

Разумеется, тогда еще не было атомного оружия, но слова Ленина показывают, насколько прозорлив он был. Как раз такая страшная катастрофа и может теперь произойти, если нам не удастся достичь прочного мира с Советским Союзом. Мне думается, соглашение, подписанное Рейганом и Горбачевым об уничтожении ракет средней дальности, — это лишь начало новых отношений между Востоком и Западом. Я уверен, что будущие президенты пойдут дальше по этому пути. И мир избавится от атомной угрозы.

— А каким вам запомнился Троцкий?

— Он был совсем не похож на Ленина. Все твердил о неизбежности мировой пролетарской революции, о конечной победе коммунизма. «Когда в Америке будет революция, — сказал он мне, — вы окажетесь в привилегированном положении, поскольку то, чем вы владеете в России, останется нетронутым». Я тогда подумал, что в отличие от Ленина ему недостает практицизма.

— А Хрущев?

— Очень способный и энергичный, но, к сожалению, малообразованный. Его даже из школы исключили, однако в здравом смысле ему не откажешь. Он был приятный человек и немало сделал для народа. Знаете, что он однажды мне сказал? «Мы не в состоянии обеспечить людям такой уровень жизни, как у вас. Коммунизму это не под силу».

Мне кажется, Горбачев придерживается той же точки зрения. Он не пытается экспортировать идеологию в другие страны. Наоборот, он хочет процветания своей страны, надеется приблизить уровень благосостояния к западному.

— Что вы думаете о Брежневе?

— При нем Россия стала великой державой. Правда, у него была одна слабость — пристрастие к спиртному. Как-то в Ялте он решил напоить меня допьяна — видно, ему хотелось полюбоваться, как я свалюсь под стол. Но я незаметно выливал наполненные водкой рюмки, и в конце концов он сам сошел с дистанции. Вообще-то он был незлой человек, но после смерти оставил страну разоренной.

— Давайте еще немного поговорим о Горбачеве.

— Я глубоко его уважаю. По-моему, он открыл окно Западу. Он — реалист и ясно понимает, что капитализм никуда не денется, а значит, надо с ним сотрудничать. Это единственный путь заставить социализм работать.

— Хорошо, теперь о ваших правителях. Как вы относитесь к Рузвельту?

— Одна из самых значительных личностей среди американских президентов. Если б не Рузвельт, мы все попали бы под иго нацизма. Он был смел, дальновиден и морально силен, несмотря на физическую немощь. Рузвельта любила вся Америка. Если б он не умер, его бы бесконечно переизбирали.

— А Трумэн?

— Недалекий, но решительный. Конечно, его приказ сбросить атомную бомбу на Японию был жестоким, но ведь именно это положило конец войне. Иначе она неизвестно сколько бы еще продолжалась.

— Джон Кеннеди?

— Тоже выдающийся президент. Он недолго был у власти, но оставил свой след в истории. Взять хотя бы улучшение отношений с Россией.

— Никсон?

— Это крупный политик, уверен, он еще появится на арене. Думаю, самого Никсона вряд ли можно обвинить в присвоении государственных средств. Его подвели помощники, стремившиеся нечестным путем выиграть избирательную кампанию. Кстати, Рейган во многом следовал его советам.

— А что еще вы скажете о Рейгане?

— Мне он нравится. Душевный, одаренный и в то же время твердо стоящий на земле. Американцы его недолюбливают, но, по-моему, он гораздо умнее, чем принято считать. Кое-какие его шаги войдут в историю, вот увидите.

— А кого из итальянских руководителей вы бы выделили?

— Пожалуй, Пертини. Он наградил меня орденом. У нас вообще были очень теплые отношения. Думаю, все его по заслугам уважают.

— Доктор Хаммер, говорят, ваш отец выучил итальянский за две недели. Вы какими языками владеете?

— Я почти за такой же короткий срок научился объясняться по-русски. Когда приехал в Советский Союз, не знал ни одного слова. Но поставил себе целью выучивать сто слов в день и к концу второй недели уже мог гулять один по улицам, общаться с прохожими, и меня понимали.

Еще я немного знаю немецкий: учил в школе, а потом жил в Берлине, перед тем как завязать контакты с Россией. Одно время читал и говорил по-французски, но теперь почти все забыл.

— Кто вам особенно помог в жизни?

— Прежде всего отец. Он был очень добрый человек, хотя и несколько своеобразный. Вы ведь знаете, что он — один из основателей коммунистической партии в Америке. Я никогда не разделял его убеждений и даже пытался ему доказать, что Америку нельзя равнять с Россией. В Соединенных Штатах, если у человека есть способности и упорство, он непременно пробьет себе дорогу. Это вам не Старый Свет.

Впоследствии отец и сам разочаровался в коммунизме, особенно когда узнал, как Сталин расстреливал своих ни в чем не повинных соратников.

А на второе место по влиянию на мою жизнь я бы поставил Франклина Делано Рузвельта. Я искреннее им восхищаюсь. Помню, еще до нашего официального вступления в войну с Германией он обратился ко мне с просьбой оказать финансовую поддержку Англии, когда нацисты сильно потрепали британский флот. И я, конечно, сделал все, что мог, потому что слово Рузвельта было для меня законом.

Следом за Рузвельтом идут Джон Кеннеди и Михаил Горбачев.

— А вы не помните некоего фермера Корнблатта, которому в детстве помогали торговать на рынке и который посвятил вас в тайны коммерции?

— Ну, это только отчасти. Торговую сметку я унаследовал от прадеда, российского купца.

— А как вы определяете — выгодная сделка или нет?

— Инстинкт. Он всегда подсказывает мне, как поступить. Я обдумываю представляющуюся возможность, взвешиваю степень риска, потом действую. Я привык быстро принимать решения и, как правило, назад не отступаю.

— Что в вашем понимании богатый человек?

— Богатый человек — не тот, кто обеими руками держится за накопленное добро, а тот, кто стремится употребить то, что имеет, на пользу людям. Я девяносто процентов моих прибылей отдаю на благотворительные цели, сейчас это главным образом онкологические исследования. У меня в жизни есть две сверхзадачи. Первая — способствовать развитию отношений между Востоком и Западом, думаю, в это дело я внес свой немалый вклад, помогая организовать встречи между Рейганом и Горбачевым. И вторая моя мечта — найти средство против злокачественных опухолей. Сейчас нам уже удалось разработать методы иммунологической защиты от этого тяжелейшего заболевания, и я уверен, что в один прекрасный день мы сможем победить его, как болезни, считавшиеся прежде неизлечимыми: полиомиелит, скарлатина, дифтерит, туберкулез. Но задача эта нелегкая, нужны все новые средства и усилия ученых-исследователей. Я возглавляю консультативный комитет при институте, созданном по инициативе президента Рейгана. В мои обязанности входит следить за ходом работ, обеспечивать научные опыты, курировать лечение и профилактику заболеваний. Надеюсь, лет через десять мы сумеем полностью предотвращать злокачественные образования.

— Какую роль в вашей жизни играли женщины?

— Моя первая жена была русской баронессой. Мы поженились по любви, и вскоре у нас родился сын. Теперь у меня два внука и один правнук. Ольга была певицей и мечтала о карьере в Голливуде… Наше счастье оказалось недолговечным: мы разошлись. Сейчас ее уже нет в живых.

Моя вторая жена была алкоголичкой. Вначале я этого не знал. Потом чего только не делал, чтобы избавить ее от этого порока, но ничто не помогало. Наш союз распался, а теперь и Анджела умерла.

В третий раз я женился тридцать один год тому назад. Она — удивительная женщина, художница, с ней я по-настоящему счастлив. Мы много путешествуем вместе, она делает копии с картин из моей коллекции. Ей восемьдесят лет, а мне скоро стукнет девяносто. Но мы и сейчас влюблены друг в друга.

— А вы не забыли вашу первую любовь — Дороти Кинг?

— Ну что вы, я вспоминаю о ней с нежностью, мы до сих пор переписываемся. Дороти действительно была моя первая настоящая любовь.

— А Бенни, сестра милосердия?

— А Бенни — первое разочарование в любви. Я собирался на ней жениться и очень переживал, когда узнал, что она изменяет мне с моим другом, с которым мы жили в одной комнате. После этого я много лет и не помышлял о женитьбе.

— Разрыв с Элен Хэйес тоже был для вас мучительным?

— Нет, наша связь длилась совсем недолго.

— Я слышал, что у вас дома долгое время стояло ложе для гостей в стиле «Плейбой». С чего вдруг?

— Еще студентом я на первые заработанные деньги купил домик в Гринвич-Виллидж, Латинском квартале Нью-Йорка. Там я принимал друзей, зачастую из актерской среды. Гостиная была с высокими потолками, а в центре возвышалось, как трон, огромное ложе, и мои гости любили на нем поваляться смеху ради. Когда я женился на Фрэнсис, она выставила вон этот диван — сочла, что он выглядит неприлично.

— Какие моменты вашей жизни вы вспоминаете как самые тяжелые?

— Тяжело было, когда отца осудили за нелегальный аборт. Он не был гинекологом, но ему пришлось вмешаться, потому что та женщина сама пыталась прервать беременность и ей нужна была срочная чистка, иначе возникала угроза для жизни. Отцу удалось остановить кровотечение, но пациентка все-таки умерла: по его мнению, от инфлюэнцы, свирепствовавшей тогда в Нью-Йорке. Однако отец был коммунистом, сами понимаете. Политические противники привлекли его к суду и добились самого строгого приговора.

Но отец и в тюрьме не пал духом. Он помогал заключенным, лечил их. Потом его дело затребовал на доследование губернатор Нью-Йорка, и отца признали невиновным, он смог вновь вернуться к врачебной практике. Трудно передать, как много это для него значило.

— Расскажите, как вы обычно проводите день?

— Утром около получаса плаваю в закрытом бассейне, который соединен с моей спальней. Иногда со мной плавает жена. Мы называем бассейн «техасской ванной», потому что, кроме нас, там никто не купается. Во время плавания мы слушаем музыку, последние известия, потом идем завтракать. Просматриваем все утренние газеты. Часов в одиннадцать я еду в офис и там тружусь до восьми вечера, затем возвращаюсь домой. Обычно мой рабочий день длится двенадцать часов, даже в субботу и в воскресенье. Отдыха я не признаю.

— В котором часу вы встаете?

— В шесть утра.

— В чем ваш секрет делания денег?

— Ну, к этому должна быть природная склонность.

— Когда родилась ваша страсть к искусству?

— В России, когда я взял в концессию залежи асбеста, власти предоставили мне квартиру, большую, хорошую, но совершенно пустую. Мой брат Виктор изучал историю искусств в Принстоне, и я попросил его помочь мне обставить мое жилище.

Виктор сразу по приезде убедился, что в России картины и старинную мебель можно скупать по дешевке, ведь в то время почти ни у кого не было денег на произведения искусства. Постепенно моя квартира превратилась в настоящий музей. Так я начал всерьез интересоваться живописью.

Когда я уезжал из России, мне разрешили все купленные вещи и картины взять с собой. Я приобретал все это в целях вложения капитала. Поскольку государство расплачивалось со мною рублями, я боялся, что в случае девальвации мне будет трудно обменять их на валюту.

Собранные ценности послужили основой для открытия в Нью-Йорке картинной галереи, которой занимается Виктор. Еще мы купили другую галерею, самую старую в Америке. Обе галереи открыты для посетителей, я — президент общества, управляющего ими, но у меня есть и своя частная коллекция.

Первоначально коллекций было три. Одну — полотна голландских мастеров — я передал университету в Южной Калифорнии. Вторая — картины Домье, которого называли «французским Микеланджело». И третью составляет «Кодекс Леонардо да Винчи». Вначале это были разрозненные листы, потом их собрали в книгу, которую выставляли напоказ один раз в сто лет. Я приобрел эту книгу на лондонском аукционе за пять миллионов долларов. Я бы, наверно, не пожалел и больше: уж очень мне хотелось ее иметь. С помощью доктора Карло Педретти я перенумеровал страницы в хронологическом порядке, и недавно он перевел «Кодекс» на английский язык. Теперь его копии есть во всех библиотеках мира.

Здесь, в Лос-Анджелесе, мы открыли второй в мире Центр Леонардо. Делами там ведает доктор Педретти. Я пожертвовал центру миллион долларов, а городские власти субсидируют наиболее перспективные научные исследования. Скоро при Центре будет издаваться журнал.

Еще одну коллекцию картин и рисунков я подарил Национальной галерее. Она одна из ценнейших в мире: там есть картины и рисунки Микеланджело, Леонардо, Рафаэля, французских импрессионистов. Ее прозвали «Хаммеровская картинная галерея в Национальной галерее». Это и впрямь нечто самостоятельное, особое.

Сейчас я оборудую музей, где будут выставлены главные произведения из моих коллекций, созданные за пять веков живописи такими великими мастерами, как Рембрандт, Рубенс, Тинторетто, Тициан, Ватто, Мане и Моне, Ван Гог. У меня есть три его картины, относящиеся к разным периодам творчества. Одно из последних полотен, написанное в сумасшедшем доме, по-моему, лучшее.

Вы спросите, зачем я вожу свои картины по всему миру? Затем, что картины необходимо выставлять, произведениями искусства имеют право любоваться все, а не только тот, у кого достало денег их купить. Это общее достояние. И когда мы закончим, откроем музей. Я надеюсь, он будет одним из самых прекрасных на земле.

— Последний вопрос. Каким бы вы хотели, чтобы вас запомнили люди?

— Хочу, чтобы меня вспоминали как человека, который стремился творить добро в этом мире.