Гутторм и Карен Сульбаккен уже пообедали, когда в комнату вошла Сюннёве, красная и запыхавшаяся.

— Дитя мое, где ты была? — спросила ее мать.

— Я немного задержалась с Ингрид, — ответила Сюннёве, снимая с головы платок.

Отец в это время рылся в книжном шкафу.

— О чем же-это вы так долго разговаривали?

— Да так, ни о чем.

— Ну, а если ни о чем, то лучше бы ты шла вместе со всеми, дитя мое!

Карен встала и принесла Сюннёве поесть. Когда Сюннёве села за стол, мать села напротив и снова спросила:

— Может быть, ты еще с кем-нибудь говорила?

— Да, я со многими говорила, — ответила Сюннёве.

— Надо же девочке в кои веки поговорить с людьми, — вмешался Гутторм.

— Я не спорю, что надо, — сказала Карен уже мягче, — но она не должна чуть что убегать от родителей.

Сюннёве промолчала.

— Как хорошо было сегодня в церкви, — сказала Карен. — И как приятно смотреть на юношей и девушек, когда они дают в церкви святой обет.

— Да, вспоминаешь, как твои дети тоже стояли перед алтарем, — сказал Гутторм.

— Ты прав, — подтвердила Карен, вздыхая. — Ведь никогда не знаешь, какими станут твои дети.

Гутторм долго сидел молча.

— Мы должны благодарить бога, — сказал он наконец, — что он сохранил нам наше дитя.

Карен водила пальцем по столу, не глядя на мужа.

— В ней вся наша радость, — сказала она тихо. — Хорошая она у нас девушка, — добавила она еще тише.

Наступило долгое молчание.

— Да, она дела нам много радости, — сказал Гутторм и добавил немного погодя: — Дай ей бог счастья.

— Почему ты не ешь? — спросил Гутторм, поднимая голову.

— Спасибо, я сыта. — ответила Сюннёве.

— Но ты еще ничего не ела, — возразила Карен. — И много ходила.

— Мне что-то не хочется, — сказала Сюннёве, приподнимая конец платка на груди.

— Ешь, дитя мое! — сказал Гутторм.

— Я не могу.

И Сюннёве разразилась рыданьями.

— Что с тобой, почему ты плачешь?

— Не знаю, — ответила Сюннёве, всхлипывая.

— У нашей Сюннёве глаза на мокром месте, — мягко сказала Карен.

Гутторм встал и подошел к окну.

— К нам кто-то идет, их двое, — сказал он.

— Неужели, так поздно? — спросила Карен и тоже подошла к окну. Они долго смотрели вниз.

— Дорогой мой, кто бы это мог быть? — спросила наконец Карен, но в ее голосе не было слышно вопроса.

— Я не знаю, — ответил Гутторм.

Некоторое время они молча смотрели на дорогу.

— Никак не могу понять, кто бы это мог быть, — сказала Карен.

— И я, — сказал Гутторм.

Между тем оба незнакомца подошли ближе.

— Очевидно, это все-таки они, — сказала наконец Карен.

— Да, это они, — согласился Гутторм.

А нежданные гости подходили все ближе и ближе к Сульбаккену. Вот старший из них остановился, оглянувшись назад, младший тоже остановился, потом они пошли дальше.

— Ты не знаешь, чего они хотят? — спросила Карен таким же тоном, каким был задан первый вопрос.

— Не знаю, — ответил Гутторм.

Карен отвернулась от него, подошла к столу, убрала посуду и навела порядок.

— Тебе придется снова надеть платок, — сказала она Сюннёве, — а то сюда идут чужие.

Едва она это сказала, как Семунд открыл дверь и вошел в комнату. За ним вошел Торбьорн.

— Мир дому сему! — сказал Семунд, останавливаясь на пороге; потом он медленно подошел к хозяину, к хозяйке и, наконец, к Сюннёве, которая все еще стояла в углу с платком в руках, словно не зная, одевать его или не одевать; вероятнее всего, она просто забыла о том, что у нее в руках платок. Следом за Семундом шел Торбьорн.

— Садитесь, пожалуйста, — сказала хозяйка.

— Спасибо, мы не устали, — ответил Семунд, однако сел. Торбьорн сел рядом с ним.

— А мы потеряли вас возле церкви, — сказала Карен.

— Да, я вас тоже искал и не нашел, — ответил Семунд.

— Больно много было народу, — сказал Гутторм.

— Очень много, — повторил Семунд. — И как хорошо было сегодня в церкви.

— Да, мы как раз говорили об этом, — сказала Карен.

— Когда присутствуешь при конфирмации, испытываешь такое странное чувство, особенно если у тебя самого есть дети, — прибавил Гутторм. Карен беспокойно заерзала на скамейке.

— Да, вот тогда-то и начинаешь всерьез задумываться об их судьбе, — сказал Семунд. — Поговорить с вами об этом я и пришел сегодня, — прибавил он. Потом он спокойно посмотрел вокруг, взял новую порцию жевательного табаку, а старую жвачку осторожно положил в медную коробку.

Гутторм, Карен и Торбьорн старались не смотреть друг на друга.

— Я решил, что мне надо прийти сюда вместе с Торбьорном, — медленно начал Семунд. — Неизвестно, когда бы он еще надумал поговорить с вами, а к тому же один он мог бы испортить все дело, вот чего я боялся больше всего. — Он искоса посмотрел на Сюннёве, и она почувствовала его взгляд. — Дело вот в чем: получилось так, что парень наш с самого детства, едва он стал чуточку соображать, любит вашу Сюннёве, и, думаю, не ошибусь, если скажу, что она тоже любит его. И еще думаю, что самое лучшее — это им пожениться… Я сам был против этого брака, когда видел, что Торбьорн не умеет держать себя в руках, чтобы не сказать больше… Теперь я могу поручиться за него, а не я, так она может, потому что ее власть над ним безгранична. Так вот, что вы скажете насчет того, чтобы их соединить? Торопиться тут незачем, но и откладывать это дело до бесконечности тоже не имеет смысла. У тебя, Гутторм, большой хутор, у меня поменьше, да и делить его нужно между многими, но все же мне кажется, что мы можем поладить. Прежде всего мне хотелось бы знать, что вы думаете по этому поводу; ее я спрошу последней, потому что я, кажется, знаю, чего хочет она.

Семунд замолчал. Гутторм сидел, облокотившись о стол, и нервно потирал руки. Он несколько раз пытался встать, употребляя немалые усилия, но выпрямиться_ему удалось лишь с четвертой или пятой попытки. Он провел руками по коленям и искоса взглянул на жену, потом на дочь. Сюннёве сидела неподвижно, не меняя позы, лица ее не было видно. Карен по-прежнему водила пальцем по клеенке.

— Что ж это очень лестное для нас предложение, — сказала она.

— Да, и я думаю, мы должны поблагодарить вас за оказанную нам честь, — сказал Гутторм неожиданно громким голосом, словно у него вдруг гора с плеч свалилась. Он переводил взгляд с Карен на Семунда, который _сидел, прислонившись к стене и скрестив руки на груди.

— У нас она одна, и нам надо сначала как следует подумать, — сказала Карен.

— Это, конечно, ваше право, — сказал Семунд, — но Я, ей-богу, не знаю, что вам мешает ответить сразу, как сказал медведь, попросив крестьянина отдать ему корову.

— Ну конечно, мы можем ответить сразу, — сказал Гутторм и, посмотрел на жену.

— Дело в том, что иногда Торбьорн вел себя очень уж необузданно, — сказала Карен, не глядя на мужа.

— Да ведь теперь он исправился, — возразил ей Гутторм. — Ты только сегодня об этом говорила.

Супруги молча обменивались взглядами; так прошла целая минута.

— Ах, если бы на него можно было положиться! — сказала Карен.

— Можно! — снова заговорил Семунд. — И я повторяю вам то, о чем уже говорил сегодня. За поклажу можно не беспокоиться, если вожжи будут в руках у Сюннёве. Большую власть она имеет над ним, очень большую. Я убедился в этом, еще когда Торбьорн лежал покалеченный дома и не знал, что с ним будет, выздоровеет он или нет.

— Не надо противиться этому, — сказал Гутторм. — Ты же знаешь, чего она сама хочет, а ведь мы живем только для нее.

И первый раз за все время разговора Сюннёве подняла голову и благодарно посмотрела на отца.

— Да, — конечно, — сказала Карен, немного помолчав, а палец ее быстрее заходил по столу. — Если я и была против все это время, то ведь у меня были веские основания… Сердце у меня не такое уж жестокое, как мои слова. — Она подняла голову и улыбнулась, хотя из глаз ее текли слезы.

Тут Гутторм встал.

— Итак, волею божьею свершилось то, чего я желал больше всего на свете, — сказал он и подошел к Сюннёве.

— А я в этом никогда и не сомневался, — подхватил Семунд. Он тоже поднялся со своего места и добавил — А уж кому с кем суждено идти под венец, так тому и быть. — Он тоже подошел к Сюннёве.

— Ну, а ты что скажешь, дитя мое? — спросила Карен, приближаясь к дочери.

Сюннёве все еще сидела, а вокруг нее стояли все присутствующие, за исключением Торбьорна, который словно прирос к своему месту.

— Встань, дитя мое, — шепнула ей мать.

Сюннёве встала, улыбнулась, потом отвернулась и заплакала.

— Да благословит тебя господь, доченька! — сказала Карен. Она обняла дочь, и они заплакали вместе. Мужчины отошли в сторону.

— Подойди к нему, — сказала Карен, все еще плача. Она выпустила дочь из своих объятий и стала мягко подталкивать ее к Торбьорну.

Сюннёве сделала шаг и тут же остановилась — она не могла идти дальше. Тут Торбьорн вскочил, быстро подошел к ней и взял за руку; он стоял некоторое время, не зная, что делать дальше, пока наконец Сюннёве осторожно не отняла у него руку. Так они и стояли друг возле друга, не говоря ни слова.

Вдруг дверь неслышно отворилась, и в комнату просунулась чья-то белокурая готова.

— Сюннёве здесь? — тихо спросил кто-то; это была Ингрид Гранлиен.

— Да, да, она здесь, иди сюда! — отозвался Семунд.

Тогда Ингрид, словно обдумывая что-то вслух, сказала:

— Гм, иди сюда! Ну, значит все в порядке! — прибавила она.

Теперь все смотрели на нее. Вид у нее был такой, словно она что-то хотела сказать, но не решалась.

— Я пришла не одна, — наконец сказала она.

— Кто же с тобой? — спросил Гутторм.

— Мама, — сказал ана тихо.

— Так пусть же войдет, — сказали, в один голос сразу четверо.

Хозяйка Сульбаккена пошла навстречу новой гостье.

— Иди же, мама, иди! — торопила ее Ингрид.

И в комнату вошла Ингеборг Гранлиен в светлом праздничном платке.

— Я сразу все поняла, — сказала она, — хоть Семунд и ничего мне не сказал. Вот мы с Ингрид не выдержали и пришли к вам.

— И хорошо сделали. Все идет, как ты хотела, — сказал Семунд, отступая немного назад, чтобы Ингеборг могла подойти к ним.

— Да благословит тебя бог, что ты такая хорошая и он полюбил тебя так сильно, — сказала Ингеборг, обнимая Сюннёве. — Ты крепко стояла на своем, дитя мое, и видишь, все вышло по-твоему.

Она гладила ее по щеке, по волосам, а слезы так, и текли у нее из глаз, на она их не замечала и нежно вытирала слезы, которые катились из глаз Сюннёве.

— Он хороший парень, — сказала она немного погодя. — И я теперь могу за него не беспокоиться, — прибавила она тихо и еще раз крепко обняла Сюннёве.

— Ай да мать, — сказал Семунд, — даром что сидит на кухне, а ведь знает все лучше нас.

Мало-помалу все успокоились, хозяйка стала подумывать об ужине и попросила Ингрид помочь ей, "потому что на Сюннёве сегодня надежда плоха". Они тотчас же принялись за приготовление овсяной каши со сливками. Мужчины заговорили о видах на урожай и о будущих ценах на рынке. Торбьорн сидел немного поодаль у окна; Сюннёве тихо подошла и положила ему-руку на плечо.

— Куда ты смотришь? — прошептала она.

Он повернулся к ней, долго и нежно смотрел на нее, потом опять поглядел в окно.

— Я смотрю на Гранлиен, — сказал он. — Как странно смотреть на него отсюда.