«Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными», – писал Джефферсон, и его слова стали одним из наиболее цитируемых политических высказываний. На поле боя при Геттисберге в 1863 году Линкольн не преминул вспомнить слова Джефферсона: «Восемьдесят семь лет назад наши отцы сотворили на этом континенте новую нацию, зачатую в свободе и приверженную убеждению, что все люди созданы равными». В нашей гражданской религии это – священный текст.

Барак Обама сослался на него в своей инаугурационной речи: «Пришло время… нести далее этот драгоценный дар, эту благородную идею, что передается из поколения в поколение, представление о том, что перед Богом все равны, все свободны и все заслуживают шанса обрести счастье в полной мере».

Американцев учат, что, в отличие от «почвенных» народов, наша нация – «пропозициональная», «идеологическая», наша общность опирается на идеи. Нас делает исключительными и определяет цель нашего существования как нации тот факт, что Америка с самого рождения привержена утверждению равенства и демократии – для себя и всего человечества. С 1776 года, говорил Линкольн, мы «привержены убеждению, что все люди созданы равными».

Так учат наших детей. Оспаривать утверждение, что Америка всегда была и будет предана равенству, демократии и многообразию, значит выставить себя едва ли не откровенным антиамериканцем. Тем не менее, это миф, по своему влиянию на американскую историю ничуть не уступающий влиянию на историю европейской «Энеиды», где рассказывается, как после падения Трои уцелевшие горожане уплывают в Средиземное море и впоследствии основывают Рим.

Сегодняшнее эгалитаристское стремление сделать всех равными не является исполнением мечты отцов-основателей. В данной главе будет показано, что Америка отправилась в идеологической крестовый поход за утопической целью, что она неизбежно потерпит неудачу и что в ходе этого процесса погибнет сама наша страна.

 

Во что верили отцы

Отцы-основатели не верили в демократию. Не верили в многообразие. И не верили в равенство. Из текста, который Джефферсон составил, а другие подписали, очевидно следует, что единственное равенство в их понимании есть идеал и далекая цель, равенство прав, коими Господь наделил человека. «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью».

Правительства, писал Джефферсон, учреждаются для соблюдения этих прав, а когда они не в состоянии этого сделать, такие правительства оказываются нелегитимными, и люди вправе восставать, свергать такие правительства и учреждать новые, опираясь на общественное согласие:

«Для обеспечения этих прав людьми учреждаются правительства, черпающие свои законные полномочия из согласия управляемых. В случае, если какая-либо форма правительства становится губительной для самих этих целей, народ имеет право изменить или упразднить ее и учредить новое правительство, основанное на таких принципах и формах организации власти, которые, как ему представляется, наилучшим образом обеспечат людям безопасность и счастье».

Вот идея, которая вдохновила человечество.

Вырывать фразу «все люди созданы равными» из контекста, в котором она была высказана, и использовать ее в качестве «фундамента» эгалитарного общества значит искажать слова Джефферсона, поддержанные вторым Континентальным конгрессом. Не стоит забывать, что этот документ провозглашал независимость! А в заключительном абзаце отцы-основатели поведали миру, за что, собственно, сражаются:

«Мы, представители Соединенных Штатов Америки, собравшись на общий конгресс, призывая Всевышнего подтвердить честность наших намерений, от имени и по уполномочию доброго народа этих колоний, торжественно записываем и заявляем, что эти соединенные колонии являются и по праву должны быть свободными и независимыми штатами, что они освобождаются от всякой зависимости по отношению к британской короне и что все политические связи между ними и Британским государством должны быть полностью разорваны».

Этих людей сделала героями не фраза Джефферсона о равенстве прав, но пылкое и страстное обвинение короны в тирании, свойственной Ивану Грозному, и утверждение, что американцы больше не считают себя верными британской короне. Люди «76-го года» посвятили свои жизни, свою судьбу и честь низвержению британского правления. Многие заплатили достатком и жизнью за это предательство.

С самого рождения Америка выступала за свободу. Равенство, egalité, с другой стороны, являлось лозунгом Французской революции. Никакая американская война не велась за равенство, что бы ни плела потом послевоенная пропаганда.

Война 1812 года была войной против «матери всех парламентов», в фактическом альянсе с величайшим деспотом эпохи, Наполеоном Бонапартом. Цели войны сводились к отстаиванию прав наших граждан – и захвату Канады. Техасская война 1835–1836 годов велась за независимость от абсолютистской католической Мексики. Какое там равенство, если республика Одинокой звезды, что возникла в результате этой войны, стала вторым рабовладельческим государством в Северной Америке?

Никто не осмелится сказать, что индейские войны шли за равенство. Нет, это были войны за подчинение и завоевание. Как мы увидим из собственных слов Линкольна, гражданская война велась за восстановление Союза. Испано-американская война ставила целью месть за потопление «Мэна» и изгнание испанцев с Кубы. Она завершилась нашей аннексией Пуэрто-Рико, Гавайев, Гуама и Филиппин. На Филиппинах мы ввязались в наиболее несправедливую войну в американской истории, лишив филиппинцев, которые нам доверяли, права на свободу и независимость.

Первая мировая война велась не за то, чтобы «сделать мир безопасным и демократическим», но чтобы сокрушить кайзеровскую Германию. Мы не объявляли войну до тех пор, пока немецкие субмарины не принялись топить наши торговые суда, доставлявшие военную технику в Великобританию; Америка, сама почти империя, выступала как «ассоциированная держава» совместно с пятью империями – британской, французской, российской, японской и итальянской. В конце войны Германская и Османская империи с миллионами подданных были поделены между победителями – с благословения Вудро Вильсона.

Что касается Второй мировой войны, как мы могли сражаться за демократию, если не участвовали в войне, пока на нас не напала Япония, которую поддержал Гитлер? Нашим союзником, принявшим на себя основной удар и понесшим наибольшие жертвы, был сталинский Советский Союз – соратник Гитлера в развязывании войны, чудовищная тирания, число пострадавших от которой до начала войны превосходило число пострадавших от Гитлера в соотношении тысяча к одному. Гамбург, Дрезден, Хиросима и Нагасаки – это попытки установить демократию в Германии и Японии или уничтожить Третий рейх и японскую империю?

 

Америка и равенство

Конституция и Билль о правах являются основополагающими документами республики и исходными текстами американского союза. Слова «равенство» не найти ни в одном из них. Как и слова «демократия». Могут ли вышеназванные идеалы быть целями, ради которых создавались Соединенные Штаты, если они даже не упоминаются в «учредительных» документах страны?

Чтобы установить, верил ли Джефферсон в равенство, давайте сопоставим его слова с взглядами этого политика и с жизнью, которую он вел. Мог ли этот молодой виргинец по-настоящему верить, что все люди созданы равными, если ему принадлежала рабовладельческая плантация, всех работников которой, за исключением семьи Хемингс, он не позаботился освободить даже на смертном ложе полвека спустя?

В «обвинительном заключении» против Георга III Джефферсон писал: «Он подстрекал нас к внутренним мятежам и пытался натравливать на жителей наших пограничных земель безжалостных дикарей-индейцев, чьи признанные правила ведения войны сводятся к уничтожению людей, независимо от возраста, пола и семейного положения».

Верил ли Джефферсон, что коренные американцы, эти «безжалостные дикари-индейцы», равны своим белым соотечественникам или могут стать таковыми? Лишь после принятия закона о гражданстве (1924) коренные американцы сделались полноправными гражданами США. Лишь когда автор этих строк поступил в колледж, индейцы обрели право голоса во всех штатах.

В том же «обвинительном заключении» Джефферсон упрекал британского монарха в отправке через океан армии для подавления восстания: «Он в настоящий момент посылает к нам большую армию иностранных наемников с тем, чтобы окончательно посеять у нас смерть, разорение и установить тиранию, которые уже нашли свое выражение в фактах жестокости и вероломства, какие едва ли имели место даже в самые варварские времена, и абсолютно недостойны для главы цивилизованной нации». Очевидно, что Джефферсон считал английских солдат превосходящими «иностранных наемников» в нравственном отношении и полагал, что король Англии, «глава цивилизованной нации», не должен уподобляться варварским правителям прошлых эпох.

Среди бед, на которые король обрек Америку, назывались пленение колонистов и отправка захваченных на военную службу, чтобы они воевали против соотечественников-американцев, вынужденных «убивать своих друзей и братьев».

Слово «братья» неоднократно повторяется по тексту декларации Джефферсона. Ведь одним из величайших преступлений короля признается то, что он учинил все это не с чужестранцами и не с «безжалостными дикарями-индейцами», но с людьми той же крови. Снова и снова Джефферсон взывал к узам родства и крови. «…Не оставляли мы без внимания и наших британских братьев… Мы взывали к их прирожденному чувству справедливости и великодушию и заклинали их, ради наших общих кровных уз, осудить эти притеснения…» В итоге, когда выяснилось, что британцы «оставались глухими к голосу… общей крови», пришлось «признать неотвратимость нашего разделения и рассматривать их, как мы рассматриваем и остальную часть человечества, в качестве врагов во время войны, друзей в мирное время».

Джефферсон говорил, что отделение от Англии не будет просто политическим разрывом. Это будет разделение единой нации, разделение народа, издавна жившего вместе, разделение «братьев». По выражению историка Кевина Филлипса, наша революция была «войной кузенов».

В «Заметках о штате Виргиния», текст которых часто цитируется для характеристики его отношения к рабству, Джефферсон писал о мужчинах и женщинах, что трудились на его плантации:

«Когда я сравниваю их память, воображение и умственные способности с памятью, воображением и умом белых, мне кажется, что память у них одинаковая с нами, но умственными способностями они намного уступают белым – так что, я думаю, с трудом можно будет найти негра, способного изучить и понять исследования Евклида. Воображение у них тусклое, безвкусное и аномальное».

Можно ли, ознакомившись с подобным циничным отрывком, по-прежнему утверждать, что Томас Джефферсон искренне верил, будто все люди созданы равными?

В 1813 году Джефферсон писал Джону Адамсу, некогда сопернику, а теперь другу:

«Я согласен с Вами, что среди людей существует естественная аристократия. Ее отличительными признаками являются добродетель и талант… Естественную аристократию я считаю самым ценным даром природы для обучения ее тому, как занимать ответственное положение и управлять обществом. В самом деле, было бы непоследовательно со стороны миропорядка сотворить человека как социальное существо и не наделить его добродетелью и мудростью в степени, достаточной для разрешения забот и тревог общества. Возможно, мы даже вправе сказать, что та форма правления будет наилучшей, каковая обеспечивает во всей полноте чистый отбор этих естественных aristoi для постов в правительстве».

Джефферсон говорит, что согласен с Адамсом – природа вовсе не делает всех людей равными. Наоборот, природа подчеркивает неравенство. Мы должны быть благодарны за «ценный дар» в виде «естественной аристократии» добродетели и таланта, каковым обеспечил нас «миропорядок». Aristoi, лучшие, предназначены природой вести и наставлять людей. Причем к лучшим принадлежат не только отдельные личности, но и целые народы. «Йомены Соединенных Штатов – вовсе не canaille Парижа», – писал Джефферсон в 1815 году Лафайету.

Джефферсон и другие отцы-основатели причисляли себя к аристократической элите, чьему попечению следует поручить республику. Джефферсон никогда не отрекался от этих взглядов. В своей «Автобиографии», написанной спустя сорок пять лет после принятия Декларации независимости, он вновь упомянул об «аристократии добродетели и таланта, которую природа мудро предназначила для руководства интересами общества».

Относительно Джефферсона и равенства Бертран Рассел заметил: «В Америке всякий придерживается мнения, что никто не выше его самого в социальном отношении, поскольку все люди равны, но не признает, что у него нет никаких социально нижестоящих, ибо еще со времен Джефферсона господствует точка зрения, что принцип равенства применим только вверх, но не вниз».

 

Молчание мистера Мэдисона

Примечательно, что в конституции равенство не только не объявляется обязательным условием, но вообще не упоминается. Профессор Йельского университета Уиллмур Кендалл, наставник Уильяма Ф. Бакли-младшего, пишет:

«Отцы-основатели… ни словом не обмолвились по поводу равенства в новом документе для управления государством – даже в преамбуле, где, напомню, перечисляются цели (более совершенный союз, блага свободы, справедливости и т. д.), ради которых «мы, народ», провозгласили и устанавливаем конституцию, и где вполне логично ожидать отсылки ко второму абзацу Декларации [независимости], во имя осуществления которого велась великая война и только что была одержана победа».

В тексте конституции, проект которой Джеймс Мэдисон в основном составил в Филадельфии в 1787 году, нет ни одной отсылки к знаменитым словам Декларации независимости, написанной соседом-виргинцем в Филадельфии в 1776 году. О равенстве также не упоминается нигде в «Федералисте», основным автором которого был Мэдисон. Мы не найдем упоминаний о равенстве ни в Билле о правах, ни в десяти поправках к Конституции, которые Мэдисон представил первому конгрессу, хотя Виргинская декларация о правах – Мэдисон, несомненно, приложил к ней руку – «начинается с этакого придворного реверанса в сторону равенства». Кендалл добавляет: «Публий… располагал способом, если можно так выразиться, изворачиваться всякий раз, когда (а такое случалось) тема равенства оказывалась в поле зрения».

«Публий» – это совместный псевдоним Мэдисона, Гамильтона и Джона Джея в «Федералисте». Как же Америка может быть с рождения привержена равенству всех людей, если в ее «свидетельстве о рождении», конституции, о равенстве не говорится вообще, если пятеро из первых семи президентов, включая Мэдисона, были рабовладельцами, а Верховный суд, через семьдесят лет после принятия конституции, постановил, что рабам запрещено становиться гражданами?

 

«Мы не можем… сделать их равными себе»

Что насчет Линкольна? Верил ли автор Прокламации об освобождении рабов в равенство всех людей?

Линкольна, которого знают американцы, отеческая фигура, исполненная мудрости и остроумия, прибывшая из Иллинойса освободить рабов, наверняка поддержавшая бы Мартина Лютера Кинга, – этого Линкольна совершенно не узнали бы его современники. Да, еще в 1854 году Линкольн осуждал рабство как «чудовищную несправедливость» и смело выступил против рабства в дебатах со Стивеном Дугласом, но вот слова кандидата в Сенат от Республиканской партии, произнесенные в Чарльстоне, штат Иллинойс, 18 сентября 1858 года, после подкинутой «маленьким великаном» наживки относительно социального и политического равенства:

«Я скажу так, что не являюсь, что никогда не был сторонником сколько-нибудь осуществленного на практике социального и политического равенства белой и черной рас. Я никогда не поддерживал предоставление неграм избирательных прав или допуска в суды присяжных, или позволения занимать должности, или вступать в браки с белыми; я скажу, в дополнение к этому, что налицо физическая разница между белой и черной расами, каковая, по моему мнению, и впредь не позволит обеим расам жить вместе на условиях социального и политического равенства. И поскольку они не могут жить вместе указанным образом, то, пока они остаются рядом, следует определить позиции выше– и нижестоящих, и я не менее любого другого выступаю за то, чтобы положение вышестоящих осталось за белой расой».

Сегодня подобное заявление о превосходстве белых означало бы крах политической карьеры. Четырьмя годами ранее, 16 октября 1854 года в Пеории, Линкольн признался, что испытывает двойственные чувства по отношению к тому, как поступать с вольноотпущенниками, если рабство будет отменено:

«Достанься мне вся мирская власть, я бы не знал, что делать при нынешних обстоятельствах. Моим первым побуждением было бы освободить всех рабов и отправить их в Либерию – на родину… [Но] освободить их и сделать политически и социально равными нам? Мои собственные убеждения не допускают этого; и даже если я смирюсь, мы хорошо знаем, что огромная масса белых такого смирения не примет… Общим мнением, будь оно обоснованным или нет, нельзя попросту и без последствий пренебрегать. Мы не можем… сделать их равными себе».

Линкольн пытался сказать, что вера в превосходство белой расы является «общим мнением» «огромной массы белых» в Америке. Сам он разделял это мнение. Он верил в свободу для всех, но не в равенство для всех – разве только в то, что черная и белая расы принадлежат к роду человеческому и имеют равное право на свободу. После слов «Мы не можем… сделать их равными себе» Линкольн продолжал:

«Я никогда не говорил ничего вопреки этому, но я считаю, что, несмотря на сказанное выше, нет никаких причин для негра не обладать всеми правами, перечисленными в Декларации независимости, – правом на жизнь, на свободу и на счастье. Я считаю, что он имеет столько же прав на все это, сколько и белый человек. Я согласен с судьей Дугласом, что негр не равен мне во многих отношениях – конечно, в цвете кожи, может быть, в нравственных и интеллектуальных достижениях. Но в праве есть хлеб, заработанный собственным трудом, без чьего-либо позволения, негр мне равен, как равен он судье Дугласу и вообще всякому живому человеку».

Красноречиво – и, для своего времени, очень смело.

Откликаясь в 1857 году на решение по делу Дреда Скотта, о котором он сожалел, Линкольн объяснил свое восприятие взглядов отцов-основателей, выраженных в знаменитых словах из Филадельфии:

«Думаю, что авторы этого памятного документа имели в виду всех людей, но не намеревались объявлять всех людей равными во всех отношениях. Они не хотели сказать, что все равны цветом кожи, ростом, умственными способностями, нравственным развитием или общественными свершениями. Нет, они определили с наивозможной строгостью, в каких отношениях они считают, будто все люди созданы равными – люди равны в «определенных неотчуждаемых правах, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью». Вот что они говорили и вот что имели в виду».

Линкольн тем самым пояснял: негры имеют такие же, данные Богом права на жизнь, свободу и стремление к счастью, что и белые люди, и декларации 1776 года представляют собой своего рода гарантию того, что они в один прекрасный день обретут эти права. Но пусть все люди равны перед Господом в правах, они не равны в дарованных Богом талантах.

Человека следует оценивать в контексте своей эпохи. «Не судите, да не судимы будете!» – процитировал Евангелие в своей второй инаугурационной речи Линкольн. Его отношение к рабству – это зло, в котором он не желает участвовать, – было отношением принципиального, мужественного политика. Его отношение к равенству соответствовало взглядам современников и соотечественников.

Но пусть Линкольн не шел на войну, чтобы сделать людей равными, разве он не воевал за то, чтобы «сделать людей свободными»? Нет. Линкольн воевал, чтобы восстановить Союз – после спуска флага в форте Самтер. В своей первой инаугурационной речи, 4 марта 1861 года, он предложил семи отделившимся штатам помощь федерального правительства в поимке беглых рабов и одобрил поправку к конституции, закреплявшую существование рабства во всех 15 штатах, где оно практиковалось. Он писал Хорасу Грили 22 августа 1862 года: «Моя первостепенная цель в этой борьбе состоит в спасении Союза, а вовсе не в спасении или уничтожении рабства. Если бы я мог спасти Союз, не освободив ни одного раба, я бы сделал это…»

Тем не менее, 1 января 1863 года в Прокламации об освобождении рабов Линкольн объявил свободными всех рабов на территории мятежников и поддержал поправку к конституции, предусматривавшую освобождение всех рабов в стране. В своей второй инаугурационной речи в апреле 1865 года, за месяц до смерти, Линкольн заявил:

«Мы надеемся и пылко молимся, чтобы это тяжелое наказание войны вскоре прошло. Однако если Богу угодно, чтобы она продолжалась, пока богатство, накопленное невольниками за двести пятьдесят лет неоплаченного труда, не исчезнет и пока каждая капля крови, выбитая кнутом, не будет отплачена другой каплей, вырубленной мечом, – как было сказано три тысячи лет назад, – это все равно должно свидетельствовать, что «суды Господни – истина, все праведны».

Вторая инаугурационная речь Линкольна могла бы быть написана Джоном Брауном. Линкольн говорил, что мы, американцы, наказаны Богом за владение рабами на протяжении двух с половиной столетий, за то, что не сумели жить в соответствии с вероисповеданием. Он утверждал, что шестьсот тысяч мертвых американцев – таково праведное Божье возмездие, обрушившееся на народ.

Но все же вторая инаугурационная речь не упоминает о равенстве всех людей. Она – о равном праве всех людей на свободу, о конце рабства. В течение девяноста лет после Декларации независимости идея равенства не возникала – ее нет ни в конституции, ни в Билле о правах, ни в «Федералисте», ни в государственной политике. Лишь с принятием Четырнадцатой поправки эта идея появилась, ограниченная «равной защитой закона»:

«Ни один штат не должен издавать или применять законы, которые ограничивают привилегии и льготы граждан Соединенных Штатов; равно как ни один штат не может лишить какое-либо лицо жизни, свободы или собственности без надлежащей правовой процедуры либо отказать какому-либо лицу в пределах своей юрисдикции в равной защите закона».

 

Равенство тогда и сейчас

Четырнадцатая поправка не обязывает обеспечивать равенство и не упоминает о социальном, политическом или экономическом равенстве. Конгресс, который одобрил эту поправку в 1866 году, установил сегрегацию в государственных школах Вашингтона, округ Колумбия. Двадцать четыре из тридцати семи тогдашних штатов также сегрегировали свои школы, невзирая на Четырнадцатую поправку. В законе о гражданских правах 1875 года о сегрегации в Вашингтоне и в штатах даже не упоминается. Вердиктом по делу «Плесси против Фергюсона» (1896) Верховный суд оставил сегрегацию в силе как соответствующую Четырнадцатой поправке.

Сегрегация в государственных школах Вашингтона, округ Колумбия, сохранялась до вердикта по делу «Браун против Совета по образованию» (1954), который отменил вердикт по делу Плесси. Но этот вердикт опирался не на конституцию, а на социологию. Заголовок статьи Джеймса Рестона в «Нью-Йорк таймс» 13 мая 1954 года гласит: «Социологическое решение: суд обосновал свое решение по сегрегации сердцами и умами, а не законом».

Лишь в 1960-х годах суды начали использовать Четырнадцатую поправку для навязывания концепции равенства, в которую не верили ни авторы Декларации независимости, ни авторы конституции, Билля о правах, «Федералиста» и геттисбергской речи. До 1960-х годов равенство означало возможность каждого гражданина получить конституционные права и возможность равной защиты в рамках существующего закона. Ни конституция, ни федеральное законодательство не предусматривали социального, расового или гендерного равенства. Нация в 1960-х годах выступала за федеральную ликвидацию сегрегации – там, где та еще бытовала; но все понимали, что неравенство доходов и вознаграждений неизбежно в конкурентоспособном и свободном обществе.

 

1963 год: «Пусть свобода звенит»

В августе 1963-го у мемориала Линкольна, в год столетия Прокламации об освобождении рабов, Мартин Лютер Кинг произнес одну из важнейших речей в американской истории. Темой речи, однако, было вовсе не равенство. Кинг упомянул о равенстве всего дважды, сначала вместе со свободой, а затем – когда цитировал Джефферсона: «У меня есть мечта, что настанет день, когда наша нация воспрянет и доживет до истинного смысла своего девиза: «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными». Цель знаменитого марша на Вашингтон заключалась в лозунге «Работа и свобода», а тема речи Кинга ясна из вступительной фразы: «Я счастлив быть с вами сегодня во время события, которое войдет в историю как самая грандиозная демонстрация за свободу в истории нашей нации». Слово «свобода» звучит в речи Кинга десяток раз и повторяется еще столько же в памятном рефрене: «Пусть свобода звенит!»

Какой свободы требовал Кинг? Свободы от «кандалов сегрегации и оков дискриминации», свободы от «пустынного острова бедности посреди огромного океана материального процветания».

 

1965 год: «Свободы недостаточно!»

В ходе сенатских дебатов по закону о гражданских правах 1964 года Хьюберт Хамфри заверил нацию, что принимаемый закон «не требует от работодателя какого бы то ни было расового баланса в рабочей силе, не дает преференций каким-либо индивидам или группам».

До 1965 года целью движения за гражданские права оставалась ликвидация сегрегации, лишь позднее она трансформировалась в стремление к социальному и экономическому равенству. «Большой скачок» состоялся, когда в 1965 году в приветственном обращении президента к Университету Хауарда свободу, о которой рассуждал Кинг, заменило «равенство как факт и равенство как результат».

Президент Линдон Джонсон начал свое выступление с описания свободы как первого, начального этапа «революции»: «Свобода есть право быть причастным, полностью и в равной степени, американскому обществу – голосовать, иметь работу, посещать общественные места, ходить в школу. Это право на обращение во всех аспектах нашей национальной жизни как с человеком, равным по достоинству и возможностям всем остальным».

«Со свободы все начинается…» – продолжал Джонсон, но «свободы недостаточно… ее просто недостаточно, чтобы распахнуть врата возможностей. Все наши граждане должны иметь возможность пройти через эти врата».

«Такова следующая, более важная стадия битвы за гражданские права. Мы стремимся не только к свободе, но к возможностям. Мы ищем не… равенства в правах и в теории, но равенства как факта и равенства как результата…

Равные возможности необходимы, но недостаточны, да, недостаточны. Мужчины и женщины всех рас рождаются с одинаковым набором способностей. Однако способности не только плод наследства. Способности развиваются или губятся в семье, в которой живет человек, в его окружении, в школе, в которую он ходит, бедностью или богатством его окружения. Это продукт сотни невидимых сил, воздействующих на ребенка, подростка и на взрослого человека».

Профессор права Уильям Куирк писал о «сдвиге цели» по Джонсону, то есть о переходе от отсутствия дискриминации по признаку расы к полному равенству результатов по тому же признаку: «Люди никогда не согласятся на это. Все опросы показывают, что 80 процентов людей не согласны с этим. Конституция ничего об этом не говорит. Законы, принимаемые конгрессом, не содержат ничего подобного». Джонсон представил нации концепцию равенства, которую американский романист Джеймс Фенимор Купер считал невозможной в цивилизованном обществе:

«Равенство в социальном отношении следует разделять на равенство условий и равенство прав. Равенство условий несовместимо с цивилизацией и обнаруживается только в тех обществах, которые недалеко ушли от первобытного состояния. На практике это означает лишь общее прозябание».

Джонсоновское равенство в результате вскоре расширилось за счет распространения этой концепции на мужчин и женщин, на выходцев из Латинской Америки и американцев европейского происхождения. Вердиктом по делу «Члены правления Университета Калифорнии против Бэкки» (1978) Верховный суд постановил, что расовая дискриминация в отношении белых во имя равенства в Америке отныне конституционна и моральна. Судья Гарри Блэкман сказал: «Чтобы преодолеть расизм, мы должны сначала принять во внимание расу. Нет другого пути. А для того, чтобы обращаться с людьми равноправно, мы должны относиться к ним по-разному. Мы не можем – не смеем – допустить, чтобы условие равной защиты увековечивало расовое превосходство».

Блэкман говорил, по сути, что, если свободная и честная конкуренция в нашем обществе неоднократно приводила к неравенству в результатах и выгодах, поскольку одна социальная группа «изувечена» исторически, государству следует вмешаться и обеспечить равенство результатов. Тем не менее, такая концепция равенства не имеет ни малейших оснований в конституции, в формулировках Четырнадцатой поправки или в законах о гражданских правах, которые конгресс и страна утвердили в 1960-х годах. Эта идея равенства коренится в эгалитарной идеологии, представляющей собой антитезу всему, во что верили отцы-основатели и все президенты до Линдона Джонсона – если, конечно, Джонсон искренне верил в то, что он говорил.

Те, кому предстояло изменить наше общество, начали с изменения смысла слов. В Университете Хауарда Линдон Джонсон изменил смысл слова «равенство» с достижимого – отмена сегрегации и законодательное уравнивание афроамериканцев в правах с белыми – до невозможного, до социалистической утопии. Ибо где еще, как не в рамках социалистической идеологии, действует догма: «Мужчины и женщины всех рас рождаются с одинаковым набором способностей»? Более справедливо утверждать, что на свете нет двух мужчин или женщин, рожденных абсолютно равными. Таланты распределяются неравномерно не только в пределах этнических групп, но и внутри семей. Навязывать равенство результатов за неравные достижения значит дезавуировать одно из исходных положений нашей конституции – установление справедливости. Такой подход замещает справедливость несправедливостью.

Единственный путь к достижению равенства, когда свободный рынок, свобода собраний и свободная конкуренция не в состоянии его обеспечить – это использовать государственную власть, чтобы насильно добиться равенства доходов, влияния, наград и богатства. То есть социализм.

В Хауарде Линдон Джонсон заявил, что целей американской революции недостаточно для его собственной революции. Отмечая высокую диспропорцию между уровнями бедности и достатка в Америке, он сказал:

«Эти различия не являются [результатом] расовых различий. Они коренятся, исключительно и сугубо, в древней жестокости, в несправедливости прошлого и в предрассудках настоящего… Для негров это постоянное напоминание о предубежденности. Для белых это постоянное напоминание о виновности. Но их следует принять, изучить и преодолеть, если мы стремимся когда-нибудь оказаться в эпохе, когда единственное различие между неграми и белыми будет заключаться в цвете их кожи».

В самом ли деле Линдон Джонсон считал, что все расовые неравенства сводятся «исключительно и сугубо» к расизму, что если предрассудки белой Америки «преодолеть», то «равенство как факт и равенство как результат» установятся волшебным образом и «единственным различием между неграми и белыми» останется цвет кожи?

Эмпирические доказательства справедливости такого взгляда отсутствуют. Их и не может быть. Это чисто эгалитарная идеология. Как писал Мюррей Ротбард: «Поскольку эгалитаризм исходит из априорной аксиомы, что все люди и, следовательно, все группы людей… равны, то отсюда делается вывод, что любые групповые различия в статусе, престиже или власти в обществе должны быть результатом несправедливого «притеснения» и иррациональной «дискриминации».

Доказательств «априорной аксиомы» Линдона Джонсона не существует. Вообще-то в своей речи Джонсон противоречит сам себе. Он утверждал, что безработица среди афроамериканцев и белых была одинаковой в 1930 году, но теперь безработица среди черных вдвое выше, чем среди белых. Он утверждал, что безработица среди чернокожих подростков в 1948 году была ниже, чем среди белых, но с тех пор выросла втрое, до 23 процентов. Он утверждал, что неравенство доходов в 1950-х годах заметно увеличилось. Короче говоря, за те десятилетия, пока умирала сегрегация, негры все больше отставали. Как позитивные изменения в отношении белых к чернокожим американцам могут быть причиной ухудшения жизненных условий черной Америки?

Аристотель говорил: «…Демократическое устройство возникло на основе того мнения, что равенство в каком-нибудь отношении влечет за собой и равенство вообще». Отцы-основатели и Линкольн не верили этому «мнению» о равенстве. Зато Джонсон его принял. И с тех пор мы пытаемся создать равноправное общество, основанное на ложном понятии. Мы не добьемся успеха. Но республика умрет прежде, чем мы это поймем.

 

«Неравенство является естественным»

Историки Уильям и Ариэль Дюранты, авторы одиннадцатитомного монументального исследования цивилизаций, писавшегося на протяжении четырех десятилетий, пришли к противоположному выводу.

В «Уроках истории» Дюранты отмечают, что «Природа… не слишком внимательно читала американскую Декларацию независимости и французскую Декларацию прав человека».

«[Мы] все рождаемся несвободными и неравными, вследствие нашей физической и психологической наследственности, вследствие обычаев и традиций нашей группы; мы в различной степени наделены здоровьем и силой, умственными способностями и личными качествами. Природа ценит различия как необходимое условие естественного отбора и эволюции; даже однояйцевые близнецы различаются между собой, и две капли воды не похожи друг на друга».

Неравенство «не только является естественным и врожденным, оно нарастает с усложнением цивилизации». Опровергая все сказанное Линдоном Джонсоном в Университете Хауарда, Дюранты заявляли:

«Природа усмехается союзу свободы и равенства в наших утопиях. Ведь свобода и равенство – заклятые, вечные враги, и когда один из них побеждает, второй умирает. Оставьте людей свободными, и их природное неравенство возрастет почти в геометрической прогрессии, примером чему могут служить Англия и Америка девятнадцатого века. Чтобы ограничить неравенство, свободой следует пожертвовать, как произошло в России после 1917 года».

Итак, «чтобы ограничить неравенство, свободой следует пожертвовать».

Вот суть данной главы. Там, где равенство возводят на трон, свобода исчезает. Возвышение эгалитарного общества означает смерть свободного общества. «Свобода по самой своей природе… избегает равенства, – пишет Джуд Догерти, почетный декан Философской школы Католического университета. – Люди различаются силой, интеллектом, амбициями, смелостью, упорством и всем прочим, что необходимо для достижения успеха. Нет способа сделать людей одновременно свободными и равными».

Изучая революции, отстаивавшие равенство – французскую революцию Марата и Робеспьера, русскую революцию Ленина и Троцкого, китайскую революцию Мао, кубинскую революцию Кастро и Че Гевары, – не очевидно ли, что Дюранты правы? И Догерти тоже прав?

Утверждение, что мужчины и женщины равны, представляет собой принцип феминизма, но не принцип человеческой природы. Мужчины крупнее, сильнее, агрессивнее. Вот почему они совершают преступления и попадают в тюрьму в десять раз чаще женщин. Вот почему они воюют, ведут за собой армии и строят империи. Умственные способности мужчин варьируются в диапазоне выше и ниже женских. Мужчины достигают таких высот в области математики, точных наук, философии, каких способны достичь немногие женщины. Мужчины также больше склонны к порочности и развращенности. В спорте, где представлены лучшие физические образцы нации, мужчины и женщины соревнуются отдельно.

Первая статья французской Декларации прав человека перекликается с мыслями Джефферсона и Руссо: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Общественные различия могут основываться лишь на общей пользе». Младенцы и вправду рождаются свободными? И кто решает, какова «общая польза»? Что касается равенства прав – да, это верно, однако дети от рождения обладают разными способностями к обучению. У половины эти способности ниже среднего. Проведя всего два месяца в первом классе, дети уже понимают, что они не равны, – одни талантливы и быстро все схватывают, другие никак не могут усвоить элементарные навыки; одни спортивны, другие нет; некоторые могут петь, у других нет ни голоса, ни слуха. В конце концов, одни девочки красивы, другие ничем не примечательны. «Поэтому чрезвычайно далеко от истины утверждение, будто люди от природы равны; любым двоим людям достаточно провести половину часа вместе, чтобы один ощутил явное превосходство над другим», – писал Сэмюел Джонсон.

Равны ли все люди в Ветхом и Новом Заветах? Евреи – избранный народ, которому Господь обещал ниспослать Мессию. Сын Божий, Его мать и двенадцать апостолов были евреями. Среди Своих учеников Христос выделял Иоанна, возвысил Петра как основание грядущей церкви и отвергал Иуду. В притче о талантах рабов наделяют деньгами неравномерно, и каждый из них поступает по-разному. Если Христос учил, что некоторые люди одарены больше прочих, значит, эгалитаризм, поддержанный президентом в обращении к Университету Хауарда, противоречит нашей христианской вере. Апостол Павел говорил в Послании к римлянам: «…по данной нам благодати, имеем разные дарования».

 

Додо

Наблюдая за судорожными попытками идеологов навязать обществу равенство результатов, поневоле вспоминаешь «бег по кругу» из «Алисы в Стране чудес». Все «побежали, когда захотели. Трудно было понять, как и когда должно кончиться это состязание. Через полчаса, когда все набегались и просохли, Додо вдруг закричал:

– Бег закончен!

Все столпились вокруг него и, тяжело дыша, стали спрашивать:

– Кто же победил?..

Наконец, Додо произнес:

– Победили все! И каждый получит награды!»

Идеология начинается с идеи – все равны и должны иметь равную долю благ в жизни; далее следуют попытки заставить общество соответствовать этому идеалу. «Идеология, – пишет Рассел Кирк, – представляет политику как революционное орудие преобразования общества и даже как инструмент трансформации человеческой природы. В своем марше к утопии идеология беспощадна».

Для идеологии, добавляет профессор Джиллис Харп из колледжа Гроув-Сити, «факты не имеют значения, допустимо убийство всякого, кто мешает». Нынешняя публичная чехарда в информационном пространстве, злоупотребление «ярлыками» наподобие «расист», «сексист» или «гомофоб», свидетельствует о нетерпимости эгалитаризма к тем, кто осмеливается не верить в эту доктрину.

«Утопии равенства биологически обречены», – писали Дюранты. «Вилой природу гони, она все равно возвратится», – заверял римский поэт Гораций. Будь то в спорте, искусстве, музыке, образовании или политике, свободная и честная конкуренция позволяет «естественной аристократии» выделиться и утвердиться. Свобода создает иерархию на основе интеллекта, таланта и настойчивости. Афроамериканский общественный деятель У. Дюбуа писал в 1903 году, что высшим приоритетом его народа должно стать возвышение и воспитание такой «естественной аристократии», «даровитой десятой части» чернокожего населения Америки:

«Негритянская раса, подобно всем прочим расам, сохранится благодаря своим исключительным представителям. Следовательно, проблема образования среди негров подлежит разрешению прежде всего; необходимо выявить лучших из лучших нашей расы, которые поведут массы за собой, прочь от грязи и смерти худших, все равно – нашей собственной или иных рас».

Нация, приверженная убеждению, что все равны и имеют право на равное вознаграждение, в конечном счете будет просто вынуждена постоянно дискриминировать свою «даровитую десятую часть», поскольку это единственный способ, каким свободное общество может гарантировать социальное и экономическое равенство. Во имя равенства творятся несправедливости, тратятся колоссальные средства и урезается свобода.

• Сотни тысяч детей насильственно свозят на автобусах в слабые и зачастую опасные школы, провоцируя расовые конфликты, в результате чего белые уезжают, отказываются от городских школ и рушится сама система образования – гордость американской культуры.

• Право компаний нанимать на работу и стимулировать сотрудников по способностям и эффективности на протяжении десятилетий регулируется десятками тысяч правительственных агентов. Если рабочая сила не соответствует требованиям гендерного или расового равенства, против компании может быть возбуждено уголовное дело.

• Правительства де-факто навязывают расовые и гендерные квоты, существенно увеличивающие издержки бизнеса. Десятки миллиардов долларов «выкачиваются» из компаний благодаря соответствующим судебным искам и обвинениям в дискриминации – это один из наиболее прибыльных видов рэкета в американской истории.

• Верхний 1 процент наемных работников в настоящее время несет 40 процентов всей налоговой нагрузки, тогда как нижние 50 процентов вообще не платят налогов. Разве не «Коммунистический манифест» требовал «высокого прогрессивного налога»?

• В стране, некогда славной свободой слова, распространяется цензура, вводятся всевозможные ограничения, действуют законы о преступлениях на почве ненависти, которые карают словесные «покушения» на догму эгалитаризма о равном уважении всех рас, всех этнических групп и всех сексуальных ориентаций.

• Ради обеспечения равенства всех религий христианство, наша исконная вера, удалено из государственных школ и публичного пространства и трактуется ныне лишь как одна из религий.

• От университетов требуют – в рамках исполнения поправки № 9 – уравнять расходы на мужской и женский спорт, что ведет к ликвидации мужских спортивных команд и созданию женских команд, пусть они не пользуются популярностью.

• Почти все мужские колледжи вынуждены сегодня принимать женщин.

• ВВИ и «Цитадель» теперь принимают курсантов женского пола, хотя выпускники, матери, жены и сестры курсантов и выпускников протестовали против этого одобренного судом нарушения полуторавековой традиции.

• Мужчин дискриминируют столь безжалостно, что работающих женщин в настоящее время больше, чем представителей сильного пола, и мужчины составили от 70 до 80 процентов всех, кто потерял рабочие места вследствие депрессии.

• Южные штаты по-прежнему должны улещивать чиновников министерства юстиции для получения разрешения на внесение даже минимальных изменений в избирательное законодательство.

• «Данбар-Хай», возможно, лучшая элитная черная школа Америки, альма-матер генералов и сенаторов, большинство выпускников которой, в отличие от любых учебных заведений Вашингтона, округ Колумбия, поступали в колледжи, была преобразована во имя равенства в школу по месту жительства и сделалась одной из самых проблемных школ в городе.

• Вердиктом по делу «Бейкер против Карра» (1962) Верховный суд запретил всем штатам формировать законодательные собрания по образцу конгресса и обязал обеспечивать представительство соответственно численности населения. Цель проста: демократия по принципу «один человек – один голос», которую отвергли наши отцы-основатели, предоставив Делавэру и Род-Айленду столько же мест в Сенате, сколько Массачусетсу и Виргинии.

• Во имя равенства Верховный суд признал гомосексуализм конституционным правом.

• Вон Уокер, федеральный судья-гей из Сан-Франциско, постановил, что однополые браки гарантированы Четырнадцатой поправкой. Может кто-нибудь поверить, чтобы столь абсурдное толкование равенства предполагалось конгрессом, который принимал Четырнадцатую поправку?

• Хотя на референдумах против однополых браков высказалось население тридцати одного штата, судьи продолжают заявлять, что подобные союзы являются законными. Идея равенства, отвергнутая демократическими избирателями, навязывается тиранически.

• В декабре 2010 года глубоко либеральный конгресс распространил «ценности Сан-Франциско» на наши вооруженные силы, обязав допускать гомосексуалистов к службе во всех родах войск. Воспитание призывников, солдат и офицеров в духе уважения к гомосексуальному образу жизни обеспечит власть над военными, наиболее уважаемой социальной группой Америки, агентам широко критикуемого и вызывающего всеобщее недовольство «правительства менеджеров».

• Чтобы уравнять процент домовладений среди чернокожих и испаноязычных с процентом среди белых, Джордж У. Буш фактически заставил банки предоставить миллионы субстандартных ипотечных кредитов, дефолт по которым способен погубить нашу систему свободного предпринимательства. Эгалитаризм вполне может оказаться оружием убийства американского капитализма.

• Во имя равенства для всех народов мира закон об иммиграции 1965 года распахнул двери нации, превратив Америку в «многоязычный пансион», цитируя Теодора Рузвельта.

Прикидывая, сколько чиновников в федеральных, местных и муниципальных структурах, в колледжах и корпорациях трудятся, чтобы обеспечить пропорциональное представительство рас, этнических групп и полов, несложно заметить, что равенство и свобода находятся в состоянии войны, и догадаться, почему Америка терпит поражение.

Погоня за расовым, гендерным, этническим и экономическим равенством является утопией. Представьте себе, что правящий режим стремится к абсолютному равенству, конфискуя все имущество и богатство и перераспределяя его в равных долях. Как долго это будет продолжаться, прежде чем наиболее способные и агрессивные граждане присвоят это богатство? Конфискацию и перераспределение придется начинать заново.

«Эгалитарное общество, – пишет Ротбард, – может добиться реализации своих целей тоталитарными методами принуждения; и даже так, мы все верим и надеемся, что дух свободного индивида пресечет любые подобные попытки по созданию мира-муравейника».

Нет двух людей, более различающихся между собой, чем Мюррей Ротбард и Джордж Кеннан. Но здесь они соглашались. «Я ни в коем случае не эгалитарист, – говорил Кеннан Эрику Севарейду. – Я категорически против уравнительных тенденций во всех видах». Биограф Лео Конгдон утверждает, что Кеннан «расценивал стремление к равенству как проявление зависти и обиды».

Тем не менее, даже убежденные консерваторы внемлют сладкоголосым сиренам эгалитаризма. Когда калифорнийцы проголосовали за поправку, постановлявшую считать браком союз мужчины и женщины, бывший генеральный солиситор Тед Олсон заявил, что избиратели нарушили положение конституции о равных правах. «Конституция Томаса Джефферсона, Джеймса Мэдисона и Авраама Линкольна не позволяет» лишать гомосексуалистов права на брак.

Известно ли Олсону, что конституция Джефферсона, Мэдисона и Линкольна не содержит слов «равные» или «равенство» и не включает в себя в изначальном варианте положения о равной защите? Все три президента, им упомянутых, скончались до принятия Четырнадцатой поправки. Известно ли Олсону, что Джефферсон отождествлял гомосексуализм с изнасилованием и считал, что гомосексуалистов следует кастрировать, а лесбиянок наказывать «прорезанием» в носу отверстия диаметром минимум в полдюйма?

Никто не призывает выполнять пожелание Джефферсона, но это еще одно доказательство того, что эгалитарный экстремизм конца двадцатого и начале двадцать первого столетий коренится не в истории нашей республики, но в идеологии современного человека.

 

Равенство в результатах тестов

Нигде эгалитарный импульс не оказался более дорогостоящим для страны или более печальным по своим последствиям, чем в стремлении преодолеть расовый разрыв в результатах учебных тестов. И не стоит говорить, будто нас не предупреждали.

В 1966 году, через год после одобрения Линдоном Джонсоном закона о начальном и среднем образовании, который предусматривал серьезное вмешательство федерального правительства в образовательную политику штатов и муниципалитетов, был опубликован знаменитый доклад Коулмана. Оценивая показатели двух третей из миллиона детей, социолог Чарльз Мюррей, выпускник Гарварда и МТИ, пишет:

«Ко всеобщему потрясению, доклад Коулмана… показал, что качество школ не объясняет почти ничего относительно разницы в успеваемости. Такие факторы, как подготовка учителей, учебная программа, обилие и новизна наглядных материалов, объем средств на одного ученика – словом, все, что считалось важным для образования, – на самом деле не имели значения. Семейный фон – вот главный и важнейший фактор успеваемости учеников».

Природа и воспитание, наследственность и домашняя среда, умственные способности и мотивация – таковы, как продемонстрировало исследование, эти первичные детерминанты образовательного процесса.

В 1971 году журнал «Атлантик мансли» опубликовал статью ученого из Гарварда Ричарда Хернстайна. Профессор утверждал, что даже если мы «уравняем» домашнюю и школьную среды для всех детей, природные способности позволят одним детям превзойти других в успеваемости. Не имеет значения, сколько средств вкладывается в сокращение численности школьного класса и повышение качества педагогической подготовки; «наследственная меритократия» возникает даже в государственной школьной системе, где расходы на учеников равны.

Коулман и Хернстайн обозначили наличие, скажем так, предрасположенности к образованию. Они подразумевали, что усилия правительства, только-только предпринятые, по уравниванию тестовых баллов детей из меньшинств с баллами белых детей представляют собой эксперимент, благородный по цели, но обреченный на провал. Однако пессимизм в отношении возможности федерального правительства преуспеть в реализации своих амбиций был не в моде в ту пору, когда это правительство преподносили как архитектора и строителя «Великого общества».

Америка рванулась вперед. Федеральное правительство, правительства штатов и местные школьные округа начали масштабнейшую в истории программу инвестиций в образование. Расходы на одного учащегося удвоились, если не утроились. «Хэд старт», программа дошкольного воспитания для детей из семей с низким уровнем доходов, учрежденная в 1965 году, получила щедрое дополнительное финансирование. Около 200 миллиардов долларов было выделено на выполнение первого раздела закона о начальном и среднем образовании, который определял, что школы с большим количеством учеников из семей с низким уровнем дохода должны получать государственные субсидии.

Каковы результаты? Мюррей указывает, что «никакие данные по реализации первого раздела закона, с 1970-х годов по настоящее время, не демонстрируют убедительных доказательств значительного позитивного влияния на успеваемость учащихся… Исследование 2001 года, проведенное министерством образования, свидетельствует, что разрыв увеличился, а не уменьшился».

Джордж У. Буш возмущался несоответствием успеваемости между большинством и меньшинством; отсюда программа NCLB, по которой бюджет министерства образования снова увеличили вдвое. Итоги? Судя по результатам тестов, пишет Мюррей, «программа NCLB никоим образом не улучшила навыки чтения, несмотря на грандиозность затраченных усилий».

«Уверенность в том, что мы знаем, как добиться значимых улучшений в [детской] успеваемости по математике и чтению, не имеет под собой фактической основы… Даже лучшие школы в наилучших условиях не в состоянии преодолеть пределы успеваемости, возникающие вследствие различия способностей к обучению».

Хизер Макдональд из Манхэттенского института приводит дополнительные свидетельства. «По результатам теста SAT 2006 года средний балл по базовым навыкам чтения составлял 434 для чернокожих, 527 для белых и 510 для азиатов; по базовым навыкам математики – 429 для чернокожих, 536 для белых и 587 для азиатов».

В рейтинге расходов на одного ученика (2005) для пятидесяти штатов и Вашингтона, округ Колумбия, штат Нью-Йорк занимал первое место, а округ Колумбия – третье. Каковы плоды этих инвестиций средств налогоплательщиков? В некоторых школах округа Колумбия отсеивается половина всех учеников – представителей меньшинств. Из тех, кто все-таки заканчивает школу, половина читает и делает математические вычисления на уровне седьмого-девятого классов. Занимая место близко к вершине по расходам бюджетных средств на одного ученика, Вашингтон, округ Колумбия, пребывает внизу по средней успеваемости.

В 2007 году федеральный коэффициент успеваемости для старшеклассников снизился второй год подряд, до 69 процентов. Сорок шесть процентов чернокожих, 44 процента выходцев из Латинской Америки и 49 процентов американских индейцев оказались не в состоянии получить диплом о среднем образовании на протяжении четырех лет. Если вернуться в 1969 год, 77 процентов старшеклассников успешно получили свои дипломы за четыре года. Америка не топчется на месте. Америка тонет.

В 2009 году появился доклад о ситуации в Нью-Йорке, и выяснилось, что школы округа Колумбия по сравнению с нью-йоркскими – почти Массачусетский технологический институт. Согласно докладу, были изучены результаты около двухсот студентов-первокурсников Городского университета Нью-Йорка по математике. Две трети первокурсников не сумели преобразовать десятичную дробь в простую. Девяносто процентов не смогли провести простейшие алгебраические вычисления.

Чествуя своего советника по школьному образованию Джоэла Клейна, мэр Майкл Блумберг хвастался в 2009 году: «Мы ликвидируем этот постыдный разрыв в достижениях быстрее, чем когда-либо ранее». Но когда стали известны результаты федеральных тестов 2010 года, стало очевидно, что разрыв сохраняется. «Среди городских учащихся с третьего по восьмой класс, – писала «Таймс», – успевают [по английскому языку] 33 процента чернокожих и 34 процента испаноязычных, по сравнению с 64 процентами среди белых и азиатов». Школьные чиновники все чаще рассуждают о «пузыре тестовых баллов».

Когда Клейн ушел в отставку, газета «Дэйли ньюс» подвела итоги его работы: «Результаты тестов стабильно росли вплоть до прошлого года, когда они упали катастрофически вследствие ужесточения требований». Когда Клейн еще готовился к отставке, Совет городских школ представил отчет, содержавший «умопомрачительные», как там было сказано, цифры. Газета «Нью-Йорк таймс» пишет:

«Разрыв в достижениях, разделяющий чернокожих и белых учеников, уже давно документирован; это социальная пропасть, существование которой чрезвычайно досадно для политиков и преодолеть которую призваны бесчисленные школьные реформы.

Но новый доклад, посвященный мальчикам-чернокожим, позволяет предположить, что реальная картина еще мрачнее, чем кажется».

Опираясь на данные такого источника, как Национальная оценка успеваемости в образовании, Совет установил, что белые мальчики из бедных семей, имеющие право на бесплатное питание в школе, успевают в математике и чтении наравне с чернокожими мальчиками из семей среднего класса и богатых кварталов. Рональд Фергюсон, директор Инициативы по изучению разрыва в достижениях в Гарварде, говорит:

«Имеется множество доказательств того, что существуют расовые различия в опыте детей, получаемом до первого дня в детском саду… Дети сталкиваются с изрядным числом социологических и исторических сил. Чтобы выяснить, каких именно, приходится задавать вопросы, на которые люди отвечают не слишком охотно».

Отчет Совета, разумеется, призывал конгресс «выделять больше средств на школы». Но все же встречаются люди, готовые отвечать на «нежелательные» вопросы. Один из таких людей – Роберт Вайсберг, почетный профессор политологии университета штата Иллинойс и автор книги «Плохи ученики, а не школа»; он согласен с Чарльзом Мюрреем в том, что «демократизация» школьного образования – присуждение диплома об окончании школы едва ли не каждому ученику – привела в учебные заведения тех, кто не в состоянии освоить материал. Уверять, будто эти молодые люди могут вырасти специалистами, – романтическая глупость. Реальная школьная реформа заключается не в усиленной «опеке» лентяев и непослушных, но в изгнании таких учеников из классов.

«Если и существует некий «чудодейственный» препарат, способный исцелить образование в Америке, это отчисление из школ нижней четверти учеников после 8-го класса. К сожалению, «демократизация» образования, кажется, неумолима, и школьные реформаторы настаивают на зачислении малограмотных в колледжи, как будто степень бакалавра удостоверяет эффективность обучения».

Вайсберг считает, что мы должны требовать от учащихся максимально проявлять свои способности и даже преодолевать этот максимум; когда же они перестанут учиться, их следует «выпроводить за дверь» и смириться с тем фактом, что люди не равны по своим способностям и отношению к образованию. Прежде такая точка зрения именовалась здравым смыслом.

 

Глобальный разрыв в баллах

«Это показывает, кто будет лидером завтра», – уверен Анхель Гурриа, генеральный секретарь Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), штаб-квартира которой находится в Париже и которая раз в три года проводит собственную оценку навыков чтения, математики и естественно-научной грамотности среди пятнадцатилетних школьников по всему миру. Гурриа ссылался на результаты оценки 2009 года. Были протестированы школьники из шестидесяти пяти стран. Китайские ученики заняли весь пьедестал. Школы Шанхая стали первыми в математике, чтении и по естественно-научной грамотности. Гонконг – третий в математике и по естественно-научным навыкам*. Сингапур, город-государство, где доминируют приезжие китайцы, оказался вторым в математике и четвертым по естественно-научной грамотности.

А что же Соединенные Штаты? Америка заняла семнадцатое место в чтении, двадцать третье по естествознанию и тридцать первое в математике. «Это недвусмысленный сигнал – пора просыпаться, – признает министр образования Арне Дункан. – Мы должны принять жестокую правду. Следует всерьез задуматься об инвестициях в образование».

Тем не менее, пристальный взгляд на баллы PISA позволяет узреть очевидное (но не для всех). Представители Северной Азии неизменно присутствуют в верхней десятке, за ними идут европейцы, канадцы, австралийцы и новозеландцы; но в списке тридцати стран, лидирующих в области образования, нет ни единой латиноамериканской, африканской или мусульманской страны, как нет в этом списке и стран Южной и Юго-Восточной Азии (за исключением Сингапура), а также республик бывшего Советского Союза, за исключением Латвии и Эстонии. Среди тридцати четырех членов ОЭСР, представляющих наиболее развитые государства планеты, Мексика, основной «поставщик» учеников в школы США, заняла твердое последнее место по навыкам чтения.

Стив Сэйлер взял полный список показателей шестидесяти пяти стран, категоризировал американские баллы по этническому признаку и сопоставил баллы американских учеников с баллами тех континентов и стран, откуда прибыли предки этих учеников. Его выводы поистине поразительны. Азиатские американцы превзошли всех азиатских учеников, за исключением ребят из Шанхая. Белые американцы превзошли учеников из всех тридцати семи преимущественно белых стран, кроме Финляндии. Выходцы из Латинской Америки опередили учеников всех восьми стран Латинской Америки, которые участвовали в программе. Афроамериканцы же опередили единственную черную страну-участницу, Тринидад и Тобаго, на 25 баллов.

Школы США стараются как могут. Они успешно обучают иммигрантов и их потомков, позволяя тем превзойти сородичей, которые остались, по разным причинам, в родных местах. Но американские школы терпят неудачу, несмотря на триллионы долларов бюджетных средств, из-за того, что закон о начальном и среднем образовании 1965 года требует преодоления расового разрыва. Мы не знаем, как ликвидировать разницу в баллах по чтению, естествознанию и математике между белыми учащимися нелатиноамериканского происхождения и их азиатскими сверстниками, с одной стороны, и чернокожими учениками и «латино» – с другой. Судя по результатам PISA, этого не знает мир в целом.

Разрыв между результатами восточноазиатских и европейских ребят и учеников из стран Латинской Америки и Африки отражает аналогичный разрыв в Соединенных Штатах.

Как сообщил фонд «Наследие», проанализировав результаты теста PISA по чтению, «если бы белые американские ученики считались отдельной группой, их баллы позволили бы им занять третье место в мире. Тогда как выходцы из Латинской Америки и чернокожие американцы, считая по отдельности, заняли бы соответственно 31-е и 33-е места».

«Образовательные проблемы Америки отражают нашу демографическую комбинацию», – пишет Вайсберг.

«Сегодняшние школы заполнены миллионами молодых людей, многие из которых являются испаноязычными иммигрантами, едва способными говорить по-английски; приплюсуем сюда и миллионы тех, кто наделен посредственными интеллектуальными способностями, а потому брезгует успеваемостью… Это глубоко политически некорректно, однако большинство образовательных проблем Америки исчезнет, если эти равнодушные и доставляющие немало хлопот ученики уйдут, получив тот объем знаний, который устраивает их самих, а вакантные места займут жадные до обучения студенты из Кореи, Японии, Индии, России, Африки и стран Карибского бассейна».

Школьный реформатор Мишель Ли утверждает, что «из исследований совершенно ясно – наиболее важным фактором в определении успехов ребенка в школе является качество учителя, стоящего перед классом».

Так ли уж это «ясно»? Вайсберг напоминает, что, по докладу Коулмана и выводам Чарльза Мюррея, 80 процентов успеха ребенка зависят от его познавательных способностей и отношения к учебе, с которым этот ребенок приходит в класс, а вовсе не от учебников или от «учителя перед классом». Если интеллект и желание учиться отсутствуют, никакие расходы на школы, на зарплаты учителей и консультантов и на новые учебники не оправдаются.

Даже если бы мы могли «уравнять» домашнюю обстановку и школьную среду для всех детей, мы все равно не получили бы одинаковых баллов на тестах. Как пишет научный обозреватель журнала «Дискавер» и блогер Разиб Хан: «Когда удаляешь переменные окружающей среды, остается познавательная вариативность».

 

Сжигая еретиков

Отказ принять то, чему учит человеческий опыт, – характерный признак идеологии. На академическом собрании в январе 2005 года президента Гарвардского университета Ларри Саммерса спросили, почему так мало женщин получают степени по математике и естественным наукам. Саммерс предположил, что это может быть связано с неравными возможностями мужчин и женщин. «В конкретном случае науки и техники нужно вспомнить о врожденном потенциале, в частности, о способностях к адаптации», – уточнил Саммерс, заплывая, так сказать, в коварные воды. В итоге вполне возможны «различные реализации потенциала на самом высоком уровне».

«Я чувствовала себя так, будто заболеваю, – признавалась профессор биологии МТИ Нэнси Хопкинс. – Сердце громко стучало, дышать вдруг стало тяжело… Я просто не могла дышать, такую дурноту вызвал у меня этот ответ». Не выйди она из зала, прибавила Хопкинс, «я бы потеряла сознание или меня вынесли бы на носилках».

Год спустя факультет наук и искусств обвинил Саммерса в «утрате доверия» и провел голосование за отставку президента; Саммерсу пришлось уйти. Эгалитаризм не слишком-то терпим к инакомыслию.

Через год после отставки Саммерса доктор Джеймс Уотсон, лауреат, вместе с доктором Фрэнсисом Криком, Нобелевской премии 1962 года за открытие спиральной структуры ДНК, заявил газете «Санди таймс», что он «мрачно смотрит на перспективы Африки», поскольку «вся наша социальная политика строится на тезисе, что умственные способности африканцев аналогичны нашим, тогда как практика опровергает эту точку зрения».

В автобиографии Уотсона «Избегайте занудства: уроки жизни, прожитой в науке» (2007) обнаруживается такой еретический пассаж:

«Априори у нас нет надежных оснований ожидать, что интеллектуальный потенциал людей, географически разделенных в ходе эволюции, окажется совершенно одинаковым. Нашего желания, чтобы все были наделены одинаковой силой разума как неким всеобщим наследием человечества, будет недостаточно, чтобы это стало правдой».

Выступление Уотсона в лондонском Музее науки немедленно отменили, как и тур с презентацией книги. Также ему пришлось подать в отставку с поста директора лаборатории Колд-Спринг-Харбор, где он проработал сорок лет.

«Я не одобряю того, что вы говорите, но я ценой собственной жизни буду защищать ваше право говорить это», – заявил Вольтер, обращаясь к Руссо. «Ошибочное мнение допустимо, если истине позволяют ему противостоять», – писал Джефферсон. Что говорит о либерализме двадцать первого века, а заодно и об Америке двадцать первого столетия тот факт, что один из ее величайших ученых подвергся порицанию, социальной обструкции и был вынужден отречься от убеждений, которые составил за годы исследований и опыта?

В книге «Человеческие достижения: стремление к совершенству в искусстве и науке, 800 г. до н. э. – 1950 г.» Мюррей описывает величайших деятелей четырех тысяч лет истории человечества и основные достижения в науке, искусстве, музыке, философии и математике. Он приходит к выводу, что 97 процентов этих фигур происходят из Европы и Северной Америки и там же сделаны 97 процентов основных достижений в астрономии, биологии, науках о Земле, физике, математике, медицине и технологиях. Удивительный «рекорд» единственной цивилизации! Женщины имеют ровно 0 процентов достижений в философии, 1,7 процента – в науках, 2,3 процента – в западном искусстве, 4,4 процента – в западной литературе и 0,2 процента – в западной музыке.

Настала пора признать правду. Большинство детей не обладает физическими способностям для спорта высоких достижений, музыкальными способностями для успешного выступления в рок-группе или «лексическими» способностями для победы в школьных дебатах; точно так же далеко не каждый ребенок способен усвоить в полном объеме учебный материал средней школы. Не бывает двух совершенно одинаковых детей, даже однояйцевые близнецы разнятся между собой. Семья – инкубатор неравенства, предусмотренного Господом. При равных возможностях одаренные поднимутся, а менее талантливые – в спорте, художественно или в учебе – неизбежно будут отставать. Тем не менее, вот уже сорок лет, пишет Чарльз Мюррей, «американские лидеры не желают обсуждать те базовые различия в способности к обучению, с которыми дети приходят в школу».

В статье «Табу на неравенство», опубликованной в сентябрьском номере журнала «Комментари» за 2005 год, Мюррей указывает, что в основе программы позитивных действий лежит ошибочное убеждение, будто если ликвидировать все социально обусловленные преграды для равенства, немедленно установится подлинное равенство.

«Позитивные действия… предполагают, что не существует врожденных различий между группами, которым данная программа призвана помочь, и всеми остальными. Допущение отсутствия каких-либо врожденных различий между группами определяет американскую социальную политику. Это предположение в корне ошибочно.

Когда результаты, на которые нацелена вышеупомянутая политика, так и не достигаются, и некая группа явно отстает, вину за подобное несоответствие возлагают на общество. По-прежнему считается, что лучше проработанные программы, лучшие правила или правильные судебные решения помогут ликвидировать различия. Это предположение также ошибочно».

Наблюдая за попытками Америки обеспечить недостижимое равенство – посредством позитивных действий, квот, бенефиций, прогрессивного налога и гигантского социального государства, – поневоле вспоминаешь рассказ Натаниэля Готорна «Родимое пятно». Герой этого рассказа, ученый Эйлмер, страстно влюбленный в свою прекрасную молодую жену Джорджиану, становится одержимым маленьким родимым пятном на ее щеке. Возненавидев это пятно, Эйлмер решается на опасную хирургическую операцию – чтобы удалить родинку и сделать жену совершенством. Родимое пятно исчезает – и жена Эйлмера умирает. Наше стремление к идеальной стране, где все будут равны, убивает нацию.

 

Равенство как политическое оружие

Те революции, которые возводили равенство на трон – французская, русская, китайская и кубинская, – нередко превращали ликвидацию старого режима в беспощадную резню. Представителей классов, имевших привилегии и власть, а также священников и поэтов, отправляли на гильотину, в подвалы Лубянки или на виселицу, расстреливали или обрекали на мучения трудовых лагерей. Когда старый порядок заканчивал свои дни в тюрьмах, ссылке и могилах, революционная элита, более неприглядная и жестокая, чем та, которую она сместила, занимала дворцы, особняки и дачи.

Джордж Оруэлл в своем «Скотном дворе» абсолютно прав. Революция начинается под лозунгом «Все животные равны». Но едва она побеждает, свиньи захватывают власть на ферме, и лозунг теперь звучит так: «Все животные равны. Но некоторые животные равны более, чем другие». Революция за равенство для всех неизменно завершается установлением диктатуры меньшинства.

«Всякая революция должна иметь собственный миф, – пишет Дункан Уильямс, британский профессор литературы, – и самым стойким из этих мифов, тем, который, вопреки всему человеческому опыту, обрел сугубо «романтическую» поддержку в минувшие полтора столетия, является миф о «равенстве людей». Опираясь на свой опыт в антропологии, Маргарет Мид пришла к выводу, что вера в равенство коренится в мифах и мечтаниях: «Допущение, что люди созданы равными, с одинаковыми способностями преодолевать себя и добиваться успеха при жизни, пусть его опровергает каждый день повседневного бытия, упорно сохраняется в нашем фольклоре и мечтах». Уильямс пишет: «В области спорта подобная вера отсутствует, и это кажется любопытным исключением. Ни один человек в здравом уме не рискнет предположить, что он имеет, в силу принципа равенства, неотъемлемое право представлять свою страну на Олимпийских играх; у него на это столько же прав, сколько у обычного школьника на место в составе школьной футбольной команды». Спорт слишком важен, чтобы американцы тешили себя мифом о равенстве всех людей.

За последние полвека мы израсходовали триллионы долларов на программы образования, и большая доля расходов пришлась на усилия по ликвидации расового разрыва. Но ожидаемого «выравнивания» в результатах тестов не произошло и не предвидится. Мы создали монструозное государство всеобщего благосостояния, но процент населения, живущего за чертой бедности, остается тем же, что и четыре десятилетия назад. Мы освободили половину граждан от налогообложения и возложили три четверти налогового бремени на талантливую десятую часть населения. Но равенства доходов нет и в помине – и не будет до тех пор, пока люди остаются свободными. Наоборот, чем прочнее утверждается экономика, основанная на знаниях, вытесняющая ручной труд, тем шире становится неравенство. Ради создания равноправного общества, которое существует только в воображении идеологов, мы убиваем замечательную страну, доставшуюся нам в наследство от величайшего поколения.

Многие десятилетия мы кормим армию бюрократов, чьи зарплаты и льготы намного превышают доходы налогоплательщиков, которые, собственно, обеспечивают существование этой социальной группы. В конце концов понимаешь, что подобный переход богатства и власти от одного класса к другому составляет истинную суть «игры в равенство».

«Доктрина равенства не имеет смысла, потому что никто – кроме, возможно, Пол Пота и Бена Уоттенберга – в нее по-настоящему не верит, и никто, причем меньше всего те, кто громче всех о ней рассуждает, не руководствуется ею в своей деятельности… Истинное значение доктрины равенства в том, что она является политическим оружием».

Так писал эссеист Сэм Френсис. Полутора столетиями ранее Токвиль предвидел эгалитаризм и лежащее в его основе стремление к власти:

«Единственным необходимым условием централизации общественной власти является реальная или воображаемая приверженность людей к равенству. Поэтому искусство деспотизма, некогда столь сложное, сейчас упрощается: можно сказать, что оно свелось к следованию голому принципу».

Бертран де Жувенель, переживший нацистскую оккупацию, вторит Токвилю: «Именно в погоне за утопией приверженцы государственной власти находят себе наиболее могущественного союзника. Лишь чрезвычайно мощный аппарат способен сделать все то, о чем вещают проповедники правительства как панацеи».

Задолго до Жувенеля итальянский философ Вильфредо Парето писал, что равенство «входит в прямые интересы тех индивидов, которые стремятся избежать конкретного неравенства, ущемляющего их пользу, и породить новые неравенства, уже в свою пользу; последнее и есть их главная забота».

Qui bono? Кому выгодно? Этот вопрос всегда актуален. Когда возвышается новый класс, проповедующий «евангелие» равенства, кому достанется власть?