Универмаг, где Людмила Новожилова работала завсекцией, закрывался в семь вечера, но в ту злосчастную пятницу Людмила Ивановна отпросилась домой пораньше, сказавшись больной. Сердце и вправду кололо, будто вязальной спицей, боль отдавалась в плечо, перехватывало дыхание. К боли физической добавлялось гнетущее предчувствие чего-то неотвратимо-ужасного, уже свершившегося.

Людмила Ивановна — склонная к полноте цветущая блондинка бальзаковского возраста — никогда не переставала волноваться за своего мужа-таксиста: слишком уж опасная, по ее мнению, была у него профессия. Вот и в ту пятницу она весь день безотчетно думала только о нем.

Сергей всегда смеялся над ее страхами, говорил, что давно считает машину частью себя самого, а дорогу не видит, а сердцем чувствует. Людмила часто просила, чтобы муж, проезжая днем мимо ее универмага, сигналил ей, что жив, мол, и здоров, на что Сергей всегда пренебрежительно махал рукой: ни к чему это, со мной ничего плохого случиться не может. И Людмила верила ему, но все равно волновалась.

Сразу после работы Людмила Ивановна отправилась к портнихе. Та обещала закончить к вечеру платье и не обманула. Платье — по выкройке из «Бурды» — вышло шикарное. Будет в чем завтра к дочке сходить, — подумала Людмила Ивановна и улыбнулась своим мыслям.

Дома ее ждала полуоттаявшая курица и отварные щупальца кальмара, которые надо было нашинковать для салата. Но прежде чем Людмила успела повязать фартук, зазвонил телефон.

— Это квартира Новожиловых? — приятным голосом спросил молодой человек.

— Да, а в чем дело?

— Вы жена Сергея Ивановича? — и после секундного молчания. — Я звоню по поручению директора таксопарка.

— Что случилось?

— Нет, ничего страшного. Вы, главное, не волнуйтесь.

— Он попал в аварию? Почему он сам не звонит?

— Сергей Иванович сейчас в больнице, но, я уверяю вас, ничего серьезного.

— Да объясните вы толком, что с ним случилось!

— Видимо, не справился с управлением, допустил столкновение. Извините, но мне ничего конкретного не сказали.

— Он сильно разбился?

— Я же вам говорю: ничего серьезного. Ну, вот дословно… Читаю: серьезных опасений за жизнь нет.

— Опасений за жизнь?! — внезапно севшим голосом переспросила Людмила Ивановна. — А где он, в какой больнице? Туда можно позвонить, узнать?

— В Первой Городской, в реанимации. А насчет позвонить, извините, у меня нет их телефона.

— Так вы не звонили в больницу?!

— Меня просили вам передать… Извините…

Людмила повесила трубку и замерла, прислонившись плечом к стене, прикрыла веки. Голова отяжелела, в висках застучала кровь. Первым желанием было — позвонить дочери, поделиться горем, но Людмила прогнала эту мысль.

«Наташку надо оставить в покое, ей сейчас нельзя волноваться… Сердцем ведь чуяла, что с Сергеем беда! Так и есть — разбился. Но может, все еще обойдется? Не паникуй, дура! Надо позвонить в больницу, там скажут, что и как».

В справочное больницы Людмила дозвонилась не сразу. Неприятный девчоночий голос сообщил ей, что Новожилов Сергей Иванович действительно поступил в хирургическое отделение и сейчас, скорее всего, уже находится на операционном столе. На все дополнительные вопросы Людмила получала бойкий ответ: «Не знаю, звоните в ординаторскую, у них есть городской телефон». Наконец в трубке раздались короткие гудки.

Из ординаторской Людмиле ответил участливый голос операционной сестры:

— Да, вашего мужа сейчас оперируют. Операция только началась, обещает быть сложной и закончится нескоро. Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, все будет хорошо. Позвоните еще утром, а сейчас, извините, я ничего определенного вам сказать не могу.

— Как утром?! — возмутилась Людмила. — Да я до утра с ума сойду!

— С ума сходить не надо, возьмите себя в руки, а лучше примите что-нибудь успокаивающее: вам надо отдохнуть… Если хотите, оставьте мне ваш телефон, и я, как только операция закончится, позвоню вам.

— Хорошо, спасибо, — Людмила продиктовала номер. — Скажите, а как он? В каком состоянии?

— Состояние тяжелое, но операцию проводит опытнейший хирург профессор Яковлев, и я вам обещаю, что он сделает все возможное для спасения вашего супруга. А вы не переживайте и ждите моего звонка.

Операционная сестра бросила трубку на рычаг, тяжело вздохнула и сказала кому-то, находящемуся в соседней комнате:

— Ну, сколько раз я говорила этим из справочного, чтобы не давали никому наш телефон! Опять приходится врать, Иван Алексеевич. Жене ведь не скажешь, что ее мужа дважды доставали с того света, и нет никакой надежды достать его в третий раз!

— Солгать из жалости к человеку я грехом не считаю, — отозвался незримый собеседник. — И не считаю безнадежным нашего пациента. Пока работает сердце, он будет бороться за жизнь, во что бы то ни стало. Настоящий боец! Очень хочется помочь ему вернуться: не каждый день встречаешь такую любовь к жизни… Надеюсь, в третий раз-то мы его вытащим…

…В третьем часу ночи Людмила заснула в кресле, так и не дождавшись звонка из больницы. И приснился ей в эту ночь удивительный сон. Будто перенеслась она в Древний Китай и видит себя со стороны этакой китайской красавицей: лицо как полная луна, щеки — кровь с молоком, глазки — щелочки. Вокруг, насколько хватает глаз, какие-то пагоды, бамбуковые заросли, рисовые поля, но все такое родное и близкое, даже смысл иероглифических надписей понятен без перевода.

Идет Людмила по пыльной проселочной дороге, но, оказывается, не просто так идет, а разыскивает своего мужа. Муж, конечно, тоже китаец, но зовут его почему-то Сергеем. Шагает Людмила босиком под палящим солнцем, прижимая к груди корзину. И постепенно понимает Людмила, что идет по дороге умерших, — но сама живая, — к Желтому подземному источнику, где находится Диюй — судилища ада. Страшно Людмиле, но хочет она спасти мужа, умершего нечаянной смертью. Слышала она от людей, что Яньло-ван — правитель первого судилища — бывает снисходителен к душам людей, погибших в результате несчастного случая, и отпускает бедняг обратно на землю. Надо только упросить владыку, принести щедрый выкуп за умершего.

Людмила сама не заметила, как вошла в просторный зал с низкими сводами, в глубине которого на нефритовом троне восседал гневный старец с лицом цвета прозеленевшей меди. Справа и слева от него размещались «присяжные» — черти и бесы со свиными рылами вместо лиц. Людмиле стало не по себе, она склонилась перед судьей до земли и несмело подвинула вперед корзинку с искупительной жертвой. В ту же секунду Людмила затрепетала, услышав громоподобный голос судьи.

— Удивляюсь, как ты — живая — проникла в Диюй! Я, начальник над судьями Циньгуан-ван, прочел твои мысли и говорю: ты ошиблась, смертная женщина. Судья Яньло-ван отличался мягкосердечием и за это переведен в пятое судилище. Мне же твоя жалкая жертва ни к чему. Возвращайся. Ты проделала этот путь напрасно, ибо твой муж не вернется к тебе.

— О, великий Циньгуан-ван! — взмолилась Людмила. — О средоточие справедливости! Молю тебя об одном: позволь мне пройти по следам мужа, чтобы увидеть, какая уготована ему участь.

— Ну что ж, — с улыбкой, не предвещавшей ничего доброго, сказал главный судья. — Ты можешь пройти отсюда к Зеркалу Зла — Нецзинтай — и далее, в Город Напрасно Умерших — Вансычен, — но помни, что оттуда нет возврата.

Людмила не раздумывала ни секунды. Почтительно поклонившись судье, она вышла из зала на террасу, где стояло огромное овальное зеркало в золотой раме, отражавшее все людские пороки и преступления. Направо с террасы открывался вид на Двор Голода, налево — на Двор Жажды, где толпы грешников, мучимые жаждой и голодом, молили судей о пощаде. Людмила знала, что ее мужа не может быть в этой стонущей и плачущей толпе, и решительно зашагала дальше — к мосту через Реку Нечистот.

Там путь ей преградили огромный лохматый пес и свернувшийся кольцами питон. Людмила остановилась в нерешительности, потому что увидела на мосту трупы загрызенных и задушенных смельчаков, рискнувших пройти по мосту. Большинство же грешников переправлялось на тот берег реки вплавь, словно опарыш копошась в густой зловонной жиже. Людмила вовремя вспомнила о содержимом корзинки. В качестве искупительной жертвы она несла судье жареного цыпленка. Теперь она решила предложить его псу и питону. Людмила разломила аппетитную тушку надвое и бросила по очереди каждому стражу моста. Пес с жадностью набросился на угощение, а питон, не трогаясь с места, прошипел с плотоядной ухмылкой:

— От меня не откупишься, глупая женщина, подойди ближе, чтобы я мог проглотить тебя.

Людмила отпрянула в ужасе, но в это время огромный пес бросился на питона, схватил его зубами за шею позади головы, прижал извивающееся тело к мосту и рявкнул на Людмилу:

— Беги, пока я держу его!

Людмила сама не заметила, как очутилась на другом берегу. Впереди на холме виднелись руины города Вансычен.

Обнесенный некогда неприступной, а теперь местами обвалившейся стеной, заброшенный город стал прибежищем душ самоубийц и умерших внезапной смертью. Повсюду на мостовых валялись окровавленные, обугленные, распухшие от воды, почерневшие от ядов трупы. На стенах домов и на фонарных столбах раскачивались висельники. Все они хрипели, корчились, извивались, издавали нечленораздельные звуки, распространяли зловоние и рассказывали о своей жизни и причинах самоубийства. Срок земного существования этих заблудших еще не закончился, и поэтому они должны были понести наказание за добровольный уход из жизни. Пути к новому рождению в человеческом облике для них уже не было.

Людмила не пугалась живых мертвецов. Она не отскакивала в испуге, когда какой-нибудь полуразложившийся труп протягивал к ней скрюченные пальцы. Ей было жаль этих пропащих, но отвращение было сильнее жалости.

И вдруг она увидела мужа. Бок о бок с каким-то старцем, похожим на мудреца, в сопровождении двух бесов с лошадиными головами, Сергей поднимался по лестнице, ведущей под облака. Ступенями этой лестницы были остро отточенные ножи, висевшие в воздухе без всякой опоры. Людмила окликнула мужа, но он не услышал. Тогда она встала босой ногой на ступеньку. Нож, будто подвешенный на пружинах, подался вниз. Вот и первый порез. Но боли нет, и надо идти. И надо идти скорее, но осторожнее, чтобы не сорваться с головокружительной высоты…

Только на облачной террасе, с которой умерший в последний раз может взглянуть на свой дом, Людмила догнала Сергея, но приблизиться к нему не посмела. Она боялась навредить ему своим непониманием происходящего. Между тем бесы поставили Сергея и старца-мудреца лицом к востоку и показали им родные места.

— Вы можете вернуться туда, — сказали им бесы. — Надо только не ошибиться в выборе пути. Перед вами шесть мостов: золотой, серебряный, нефритовый, каменный и два деревянных. Каждый из них виден вам лишь до середины, и лишь по одному из них можно пройти в мир живых. Угадавшему — жизнь!

— Несомненно одно, — вдруг вымолвил старец. — Мы пойдем по одному из деревянных мостов.

— Верно, — поддержал его Сергей. — И я чувствую, учитель, что идти надо по правому мосту.

— Не торопись. Поспешные суждения часто ошибочны, — предостерег старик.

«Он не видит! — ахнула Людмила. — Он не видит того, что вижу я! Правый мост не достроен и обрывается в бездну. Но как остановить мужа?»

Сергей двинулся к правому мосту, мудрец оставался недвижим, а Людмила кинулась наперерез мужу, раскинув в стороны руки, громко крича и обливаясь слезами. Но Сергей не видел и не слышал ее. Лишь на секунду задержался он на мосту и, полуобернувшись к мудрому спутнику, с улыбкой сказал:

— Учитель, меня как будто что-то удерживает, но я все равно не изменю своего решения. Пусть моя возможная ошибка увеличит ваши шансы на возвращение.

Людмила кричала, пыталась схватить Сергея за руку, за край одежды, но все было тщетно. Сергей прошел сквозь нее, добрался до середины моста и, махнув учителю рукой на прощанье, шагнул в пропасть. Неизмеримо долго звучал в ушах Людмилы отчаянный крик Сергея. Звука падения тела так и не было слышно. Людмила опустилась на колени и зарыдала, спрятав лицо в ладонях. Старик-мудрец покачал головой и двинулся к левому мосту…

Что было дальше, Людмила не видела, да и не могла видеть. На ее глазах муж упал в бездонную пропасть. Он неминуемо должен был разбиться насмерть… Но не разбился.

После долгого падения Сергей с удивлением ощутил себя зависшим в облачной пустоте. Может быть, он никуда и не падал? Оглядевшись по сторонам, Сергей понял, что и в самом деле находится в облаке. Оно было мягкое, нежное и пахло почему-то молоком. А еще Сергей почувствовал, что стал маленьким и беспомощным, как младенец. Какое-то время он лежал в облаке, как в колыбели, привыкая к новым ощущениям, как вдруг увидел над собой ужасное и огромное, закрывшее полнеба, лицо повелителя преисподней Дицзан-вана. Властелин улыбнулся Сергею, как улыбаются детям, ловким движением руки обмакнул кисточку для письма в невидимые чернила и начертал на лбу Сергея иероглиф «цзунь» — «исполнил». После чего вложил ему в ладонь розовую жемчужину, которая сияла так, что облако сделалось золотым. Сергей уже начал догадываться, ЧТО произойдет дальше, но Дицзан-ван пояснил:

— Ты исполнил лишь малую часть предначертанного судьбой. А теперь тебя ждет новое рождение. Поторопись…

…В седьмом часу утра Людмила проснулась в слезах и с бьющимся сердцем. Она сразу поняла, что никакого звонка не было и не будет. Размазывая по щекам слезы, выпила стакан воды и помчалась в больницу. Всю дорогу находилась под впечатлением кошмарного сновидения, гнала прочь мрачные мысли, и до тех пор, пока в белом чистом коридоре профессор Яковлев не сказал ей простое и беспощадное слово «мужайтесь», она продолжала надеяться. Но он, уставший после бессонной ночи, развел руками и произнес:

— Мы сделали все, что могли. В результате аварии ваш муж получил повреждения более чем серьезные. За счет здорового сердца и почек организм долго противостоял смерти. Сергей Иванович скончался в половине четвертого утра, не приходя в сознание… Приношу вам глубокие соболезнования…

Следя за реакцией новоиспеченной вдовы, профессор не стал договаривать. Людмила плакала очень тихо, аккуратно вытирая слезы платочком. Но слезы текли не переставая, и платочек мигом напитался влагой.

«Какие искренние слезы! — с умилением подумал Яковлев. — Хотел бы я, чтобы однажды обо мне так плакали».

— Как это случилось? — спросила Людмила. — Как он разбился?

— Вам ничего не говорили? — встревожился Яковлев.

— Может, вы знаете подробности?

— Вряд ли… Ваш муж — водитель?

Людмила кивнула.

— Он вез двух пассажиров.

— Он не виноват! — торопливо перебила Людмила. — Я уверена.

— Извините, я не об этом. — Яковлев как будто потерял на мгновение нить разговора. — Женщина-пассажирка скончалась на месте, вашего мужа и второго пассажира госпитализировали своевременно, но…

— А второй пассажир жив? — неожиданно спросила Людмила.

— Какое это имеет значение?! Им занимался не я.

— Да нет, я просто подумала: если он жив, каково ему будет узнать, что его жена погибла…

— Жизнь и смерть одинаково несправедливы к людям, — глубокомысленно изрек профессор. — Ваш муж страстно хотел жить, боролся за жизнь, но я не смог ему помочь. А тот пассажир — в соседней операционной — жить не хотел категорически, его буквально за уши вытаскивали с того света, а он еще сопротивлялся. Вот что странно…

— Вытащили? — сквозь слезы улыбнулась Людмила.

Яковлев, с минуты на минуту ожидавший бурной реакции этой странной женщины, на мгновение нахмурился. «Она явно не в себе», — пронеслась мысль.

— Вытащили, — буркнул он и замолчал. После небольшой паузы Людмила спросила:

— А он ничего не говорил перед смертью?

— Он скончался, не приходя в сознание, — повторил профессор заученную фразу.

— Да-да, вы уже говорили, — торопливо закивала Людмила.

Впрочем, врач «скорой помощи» обратил внимание на одно необычное слово, которое ваш муж произнес в бреду по пути в больницу. Оно показалось коллеге странным, поэтому он его запомнил. А потом рассказал об этом мне.

— Что это за слово?

— Хадж. Паломничество, — пояснил Яковлев. — Вам это о чем-нибудь говорит?

— Нет… Не понимаю, ЧТО он хотел этим сказать… Он ведь православный.

— Я думаю, не стоит искать какого-то объяснения сказанному в бреду, — поспешно сказал профессор. Его уже начинал тяготить этот разговор.

— Да, вы правы, не стоит, — пробормотала Людмила в задумчивости. — Но я запомню… ХАДЖ…

Не сказав больше ни слова и уже не обращая внимания на хирурга, Людмила медленно направилась к выходу. Яковлев пожал плечами, провожая взглядом жалкую фигурку женщины, ставшей в одночасье вдовой, и подумал: «Видимо, по-настоящему отплачется только дома. Люди с таким характером, как правило, не любят афишировать свои чувства… Но почему она интересовалась тем пассажиром? Странно…»

И тут его осенило. Яковлев распахнул дверь ординаторской и буквально ворвался в кабинет. Молодой хирург Долгушин, в эту ночь оперировавший Лебедянского, был еще здесь и что-то писал — сдавал ночное дежурство. Он не поднял усталых глаз на вошедшего, а только мельком взглянул из-под очков.

— Паша, — позвал его Яковлев. — У тебя еще много писанины?

— Дописываю.

— Слушай, я тебя оторву на секунду. В котором часу ты прооперировал Лебедянского?

— Иван Алексеич, мы с вами сегодня одновременно закончили. В половине четвертого.

— Одновременно, только с противоположным результатом… Понимаешь, какая мистика получается: мой был неоперабельный, но хотел жить, а твой — наоборот. И вдруг в половине четвертого они резко меняются ролями. Твой идет на поправку, а мой — умирает. Как это объяснить?

— Совпадением, — зевнул Долгушин. — Чем же еще?

— Э, нет, коллега, не надо упрощать.

Долгушин пожал плечами и вернулся к своим бумагам.

— Если мы станем объяснять каждую… — начал было он и снова зевнул.

Яковлев сверкнул глазами и вышел из кабинета, хлопнув дверью. В коридоре он остановился и долго стоял в задумчивости, правой рукой теребя связку ключей в кармане халата.