Мирко Благо вич

«Белила»…

Книга первая:

Начало истории

От автора

…И коль уж был так скор несчастный человек в хмельном разврате, так быстр, жесток и глуп в падении своём, так значит нужно всё сноровисто исправить. Исправить и убрать! Убрать подальше с глаз людских долой, как не было того и вовсе. Но не посметь забыть картин ужасных тех, чтобы потомкам рассказать свой опыт. И не посметь забыть о множестве грехов своих, чтобы, обжегшись в страшные эпохи многократно, предостеречь, спасти детишек наших, коль сами не успели в рай попасть. Краснея и жалея искренне о серости прожитых бренных дней, судьбы жестокие уроки нам забывать негоже.А гоже сделать выводы, детишек воспитать. Их научить, как Человеком быть, но не живущим в смраде организмом.

Никто не говорит, легко что будет. Но стоит постараться. Собрав последние все силы, стиснув зубы, Системы атакующий порыв, зловещий, тёмный, нам надобно отбить. И выстоять. И мир весь разбудить, чтобы конец счастливый, светлый, сей драме несусветной положить. Иль может это будет не конец, но лишь начало только? Начало нового, земного Бытия, наполненного радостью людской и пасторальной музыкой Любви? Всем нам решать, читатель дорогой. Всем вместе…

ЧАСТЬ 1

Предисловие

…Здравствуйте, мои любименькие сыночек Мишутка и дочурка Оленька. Если вы читаете этот дневничок, значит нам пора попрощаться. Всё когда-нибудь заканчивается. Претворяясь – преображается, перерождается, трансформируется, меняется. Уходит в Вечность. И вновь возвращается. Яркий, стремительный рассвет сменяется алым, благородным закатом. Навстречу луне спешит, улыбаясь, солнышко. Знойное лето, переливаясь сочными оттенками радуги, однажды принимает в гости багряную благодатную осень. День, как память об ушедших минутах жизни. А век сменяет новая эпоха. И вновь, торопится, бежит, очередной эпохи светлой первая минутка. Исход великого Начала – не в этом ли всей мудрости вселенской, бесконечной, скрытый смысл? Где Альфы звонкое рожденье, там и закат Божественной Омеги стынет в мудрой тишине. Так было всегда. Так будет всегда.

Моя жизнь подошла к закату. Как быстро она пролетела… С удивлением оглядываюсь назад и понимаю, что вроде бы совсем недавно я выглядывал в окошко своей квартиры – улыбчивый круглолицый пацанчик с румяными щёчками, весёлым свистом созывал закадычных друзей и, собравшись в дружную весёлую стайку, мы убегали играть в казаков-разбойников. Ещё, казалось бы, одно мгновение, моргнуть не успеешь – и вырос я, совсем уж взрослый парень. В судьбе открылась новая страничка. Школьные олимпиады, игры в КВН, интересные девчонки, лиловые вечера в уютных аллеях молчаливого тёмного сквера, душевные дворовые песни под старенькую шестиструнную гитару. Первая любовь. Первое разочарование. Ещё одно мгновение – студенческая пора, бесшабашная и яркая. Сопромат, мировая экономика, теоретическая механика, основы делопроизводства и документооборота. Сухое вино в залихватских общагах, стихи под луной. Преданные друзья и отчаянные потасовки с оторвами из соседнего факультета. Зимняя и летняя сессии. Новая любовь. Новая разлука. Первый опыт, первые волнующие победы, первые болезненные неудачи. Греющее осознание, что жизнь прекрасна. Будоражащие мысли о том, что всё в ней только начинается: и любовь, и дружба, и воплощение тайных планов, мечтаний. Уверенность, что самое интересное впереди. Уверенность, что всё сложится как надо. И так было чудно на душе.

Потом работа. Карьера. Бизнес. Профессиональный рост. Профессиональный, с этим-то я согласен. Но вот рост ли? Обманутый реальностью, я мчался по жизни, решительно убеждённый в том, что справлюсь с любыми вызовами, решу любые проблемы. Многого добьюсь. Заработаю кучу денег. Успею сполна посвятить себя милой жёнушке и вам, моим любимым лапочкам. Смогу без остатка отдать себя семье. И я почти успевал. И даже достигал самых недосягаемых вершин. Транжирил жизнь на бизнес-проекты, разменивался на очередные задачи. Мчался, сломя голову, сквозь года и расстояния, сквозь дожди и зной, сквозь правду и недомолвки. Совершал много ошибок. Обижал окружающих меня людей. Сильно обижал! Словом или делом, отношением или бездействием, вынужденно или специально – не суть важно. Главное, что бывал неправ. И при этом, порой, допускал трагически неверные шаги. И так бы мне хотелось, чтобы вы, мои дети, мои кровиночки, самое дорогое, что у меня есть, прожили долгую-долгую, непременно счастливую и достойную жизнь. Не повторили моих ошибок. Не распылили свою жизнь на сокровища, душа которых – грязная придорожная пыль. Присмотришься поближе, а это и не сокровища вовсе, так, сплошные слёзы, разочарование и потерянные дни.

Мы с мамочкой очень сильно вас любим. Я хочу, чтобы вы знали об этом. Я хочу, чтобы вы всегда помнили об этом. Да вы это знаете. Конечно, знаете! Не хочу, чтобы от нашего расставания у вас в душе поселилась боль. Не хочу, чтобы в ваших глазках стояли горькие слёзы. Теперь я убеждён твёрдо: люди не умирают, они просто ненадолго покидают своих близких. Поднимаясь ввысь, в далёкие светлые миры, они устремляются туда, где сияет одна лишь любовь, где нет жестокости и зла, жадности и лицемерия. Чистыми невесомыми душами они воспаряют к облакам. Поближе к прекрасным звёздам. Уютненько располагаются вместе с Боженькой на тучках и наблюдают за живущими на Земле. За радостями и горестями людскими. За суетой мирской. За громкими достижениями и досадными неудачами городов. Наблюдают. И размышляют: поражение ли то, что люди называют поражением? Достижение ли то, что люди считают своей главной победой в жизни?..

Ваш самый лучший друг,

папа.

Детство

1981 год. Советский Союз.

«…Завожу тайный дневничок. Определённо! Раньше в этом не было необходимости, но сейчас в моей жизни происходят такие события, из-за которых очень стала нуждаться в близком добром собеседнике – тайном друге, который всегда был бы рядом, которому можно было бы доверить сокровенные мысли, излить наболевшее, быть искренней, не рискуя оказаться высмеянной…»

Много лет назад такими вот взрослыми словами открывалась первая страничка дневника моей любимой сестрички Ярославушки. Подобные дневнички, зачастую – весёлые, разбитные, реже – тайные, глубокомысленные, печальные, престижно было заводить каждому советскому школьнику того времени. Помните? Иногда подружки в них ещё записывали любовные стихотворения и пожелания, а друзья рисовали прикольные картинки и калякали смешные карикатуры? Появился однажды такой дневник – голубенькая толстая тетрадка в клеточку – и у моей сестрички. Появился он в то счастливое время, когда нежданно-негаданно в детском сердечке просыпается первая школьная любовь. Запали они мне, пятилетнему карапету, эти случайно прочитанные строки, на всю жизнь. Почему? Ответ на этот вопрос я смог дать себе лишь спустя долгие три десятка лет.

Был это далёкий 1981 год. Мне исполнилось пять годочков, а моей сестричке – девять. Где-то в незнакомом огромном мире бурлили нешуточные страсти и передряги, праздновались торжества и оплакивались трагедии, гремели триумфы и катастрофы. Народ государства со странным названием Чили вынужденно избирал себе «конституционного президента» – кровавого диктатора Аугусто Пиночета. В Лос-Анджелесе были установлены первые случаи «странной пневмонии», впоследствии оказавшейся неизлечимым заболеванием СПИД. Грозный госсекретарь США Алекс Хейг, при молчаливом одобрении новоизбранного президента США Рональда Рейгана, голосил о возмутительной причастности СССР к международному терроризму. А пока голосил, сборная СССР по хоккею с шайбой уверенно разрывала всех подряд на шведском Чемпионате мира и в финале заняла первое место. В ГДР праздновали 20-летнюю годовщину возведения Берлинской стены. Сколько важных событий, сенсаций, больших достижений и громких заявлений случилось в этом году! Для нас же, малой ребятни, это был обычный тихий год счастливой советской жизни.

«Я рождён в Советском Союзе, сделан я – в СССР» – слово в слово про нашу семейку. Папка работал инженером в одном из конструкторских бюро города, был замом начальника КБ машиностроительного завода. Мама – учительница украинского языка и литературы, воевала с детишками в местной школе. Позже, за усердие и кропотливый труд, мамочку отметили солидным служебным повышением до начальника районного отдела народного образования (РайОНО). В нагрузку к должности ей спустили обязанности заведующей отдела пропаганды и агитации при местном райкоме коммунистической партии. В общем, жила себе в областном центре крепкая советская семейка.

Жили мы небогато, но сытно и счастливо. Почему считаю, что небогато? Видимо, такое мнение у меня сложилось из-за случайно подслушанного однажды родительского разговора. По обрывистым фразам из беседы родителей (большинство пап и мам почему-то считают, что маленькие детишки ни бельмеса не смыслят во взрослых беседах) я пронырливо прознал, что мы задолжали целую тысячу рублей за капитальный ремонт квартиры, которые никак не можем вернуть какой-то строгой и ворчливой тётеньке-заёмщику. А сытно и счастливо – потому что невзирая на отнявший отцовы сбережения бессовестный ремонт, наш семейный стол всегда душисто дымился свежим завтраком, плотным обедом и смачным ужином.

Как и всем маленьким детишкам, по возрасту мне полагался детский сад. Про это учреждение ничего хорошего или плохого сказать не могу. Хотя бы потому, что я его практически не посещал. Я и расположенный у нашей пятиэтажки детский сад «Журавушка» были такими же несовместимыми вещами, как и изнеженный в сметанке украинский вареничек со шкварками и гурман-якудза. Много лет спустя, когда я и сам уже стал папашей, был интересный случай. Мой Миха в детстве жуть как боялся инъекций – всяких там обязательных прививок, которыми родители частенько припугивают своих непослушных чад. И когда в школе всем первоклашкам раздали личные медицинские карточки, то Мишка, проявив инициативу, в графе «несовместимые факторы» выразил крик души так: «…все уколы, Манту, неизвестные горькие таблетки, математика, уборка в письменном столе». Мы с жёнушкой чуть животы не сорвали со смеху, когда наш ребёнок притащил домой карточку с обозначенными корявеньким детским почерком «факторами».

Так вот. Если бы мне в детстве выдали такую карту, в графе «несовместимые факторы» я бы не раздумывая написал: детский садик «Журавушка». Уж так я его, казённого, не любил! Хотите верьте, хотите – нет, но уже в свои четыре годика я вполне спокойно мог находиться дома сам. Видимо, у папы и мамы, как это зачастую случается, просто не оказалось другого выхода. Перспектива посещения ненавистного детского учреждения №1309 порождала во мне настоящую истерику. Скандалы протекали по полной программе детского протестного жанра: с диким воем, трясущимися ручонками, ручьём слёз и скороговорными причитаниями в адрес детсадовского рабства. С другого боку родителей подпирала служба. Если вы, дорогие друзья, уже перешли в почётную и ответственную категорию «родители», прекрасно поймёте, о чём я говорю. Каково оно клубиться в Системе. Детишки скучают, днями горюют за папами и мамами, но увы, у родителей – работа, работа и ещё раз работа. Без вариантов.

В общем, на семейном совете решили, что вместо садика я буду сидеть дома. Но чтобы безо всяких шалостей.

Ох уж эта самостоятельность! Качество оно, конечно, неплохое. Но для пятилетнего ребёнка оно несёт определённые риски и загадки. Особенно, когда пытливый детский ум жаждет всё познать, выяснить и во всём разобраться. «Во всём, – спросите вы, – это в чём?» Ну, например, в том, какова глубина таинственных чёрных дырочек в розетке. Что, не интересно, скажете? Ещё как интересно! Главное, чтобы родители не узнали. Да они до сих пор и не догадываются! Не поленился я тогда порыться в отцовом ящике с инструментами. На глаза попались две длинные проволочки. Классно! Спицы – это именно то, что мне нужно для познания окружающего мира. Дай, думаю, в отверстия розетки засуну, а потом на спицах пальцами уровень зафиксирую. Интересно, глубокие дырочки, или нет?

Оказались неглубокие. Отлетел я от розетки после тех замеров метра на два. Фаза по пальцам полоснула так, что искры из глаз. И дух почти вон. Лежу на полу, ловлю впечатления. Такое ощущение, будто кровь в венах закипела. Голова гудит, словно церковный колокол. Пальцы пекут, прямо нестерпимо. Распластался я, значит, на ковре. Затих. И ногой пошевелить боюсь. Да и вообще, на месте нога-то? Набрался смелости, пошевелил. На месте. Благо, размолвка между мной и розеткой произошла утром – времени отлежаться было достаточно. Повалялся я на полу с полчасика. Пошевелил ногой, рукой. Руки-ноги, вроде бы, на месте. Бровью изумлённой поводил. Глазом поскрипел. Покрутил носом. Показал подлой розетке язык. Всё в порядке. Поднялся. Вроде бы, пронесло. И до вечера, к приходу родителей, я снова был как свеженький пятилетний огурчик.

К обеду, эдак в половину второго дня, возвращалась домой моя любимая сестричка Славунька. Она старше меня на четыре года. И слава Богу! Исторически почему-то сложилось так, что за всяческие шалости большая часть родительских подзатыльников и нареканий достаётся именно старшему отпрыску. Тут мои тылы были прикрыты полностью. Видимо, поэтому я и успел наделать так много гадостей и материального урона в квартире.

Самой первой, значит, приходила домой сестричка с учёбы. Где-то после часу дня, не раньше. Школьный портфель, советский, пузатый такой – швырь в сторону! Руки мыть, и быстрее чего-нибудь слопать. Не кормят их в школе, что ли? Точно. Не кормят. Вижу, только руки помыла, и бегом на кухню. Поднимает Славуня крышку на кастрюле, а там… мамочка родная! Какая гадость там лежит! Я уже видел. Шарил с утра по кастрюлям, в поисках чего-нибудь особенно вкусненького – котле-е-еток или тушёной капусточки в томате, и наткнулся. Холодная манная каша! Фу, страхи детские. А Славуне всё нипочём. Крикнув на ходу: «как дела, Витуська?!», схватила самую большую алюминиевую ложку и в манку её – тык! Ложку в рот – раз! Студёнистую щербатую горку поминай как звали. И с собаками не сыщешь. Потом ещё одну. Потом ещё. Как так можно? Да ещё и без варенья. Моего любимого. Абрикосового. Совсем детей не кормят в этой чёрствой школе!

Это потом уже, через пару лет, когда я сам пойду в школу, то узнаю, куда идут родительские однорублёвки и трояки, выделенные на школьные завтраки. Бегает голодная детвора, тощая, как советские велосипеды «Спутник». Зато у каждого по две рогатки или модная шариковая ручка. Или, страшно даже сказать, линейка с переливающимися мультипликационными картинками. Какие там булочки с компотом! Какая там каша и сосиски! В моём школьном арсенале таились модный карандаш с пластмассовым наконечником-утёнком и полтора метра резинки «венгерки» для самострела. И конечно же, с булочкой и компотом тоже полный пролёт.

В пять вечера с работы возвращался папа. Он у нас, как я уже говорил, инженер-конструктор. Не знаю, право, чего они там в своём КБ конструировали, но в моём понимании папина работа ассоциировалась с кучей графических схем, набором чертёжных инструментов и большим пластиковым дипломатом. В дипломате отца, как и у любого советского конструктора, всегда шелестели профильные чертежи-миллиметровки, тарахтели толстые конструкторские и копировочные готовальни, а между ними шуршали пахнущие вкусной «Любительской» колбасой (два девяносто за кило) помятые газетки из-под бутербродов. Я был настоящим сынишкой инженера! Такие названия, как криволинейный рейсфедер, эксцентрическая линейка или кронциркуль хотя и напоминали мне знаменитое «крекс-фекс-пекс» из «Приключений Буратино», но я чётко знал, что это нечто такое, что помогает рисовать всякие странные каракульки на ватмане, которые как-то связаны с папиной работой.

Отец, вернувшись со службы, звонил в дверь своим фирменным «дзинь, дзинь, дзинь-дзинь-дзинь». Мы со Славуней бросались к входной двери, не забыв ответственно спросить: «кто там?» Щёлкали замком, цеплялись папке на шею, целовали его. И он нас. С неизменным «привет, лапу́льки», папка ставил в коридоре дипломат, раздевался, проходил в ванную, тщательно мыл руки и долго-долго выстирывал над раковиной свои длинные чёрные носки. В это время я, полностью отлыгавший от поражения током, и Славуня, у которой манка провалилась давным-давно и незнамо куда, сидели в своей детской комнате, поскрипывали голодными потрошками и размышляли о временных тяготах Мироздания. И ещё о том, что было бы недурно, если бы наша любимая мамулечка вернулась домой пораньше. Вскоре к нашему ожиданию присоединялся и папа. А ждать-то ещё целый час. А кушать-то хочется! Отец, побыв с нами минут двадцать, расспросив что да как (кто же признается?), направлялся на кухню, нарезал к ужину какой-нибудь овощной салат и хлеб. Мамочка возвращалась домой самая последняя. Она у нас очень занятая инспектор РайОНО! И к тому же, целый начальник районного отдела пропаганды и агитации. О чём эти профессии, я тоже не очень-то понимал, но догадывался, что мамина работа – какое-то важное и значимое занятие.

Вечера у нас на хуторе случались дивные. Толкаясь, мы рассаживались за небольшим белым столом в крохотной пятиметровой кухоньке. Вкушали наваристый душистый борщик, салат с помидорами и огурцами или пшеничную кашу с жареными кабачками и куриными котлетками. Мы с сестричкой, довольные, что наконец-то можно подкрепиться, уплетали за обе щеки! Улучив момент, можно было и под столом ногами попинаться. Так, чтобы родители не заметили. Не переставая, конечно, жевать.

У родителей к ужину – важные беседы о прошедшем дне. То какой-то дядька Егорычев чего-то кому-то поведал, а с отцом так и не поделился, то другой дядька Пронин кому-то напакостил. Даже криминал присутствовал. У мамы на работе, из шкафа, видите ли, шарики воздушные кто-то стырил. Целых пять упаковок, по сто шариков в каждой. Чем теперь прикажете наряжать картонный стенд к празднованию шестьдесят четвёртой годовщины Октябрьской революции? И вот так, каждый ужин: то Пронин, то Егорычев, то Иванов с Петровым, то начальство ругает, то коллеги балбесы. Нам, детворе, было ясно одно: нужно побыстрее доесть ужин, сказать «спасибо», чмокнуть в щёчку папу и маму, убрать в раковину грязные тарелки и поскорее спасаться бегством. А то затянешь с едой, не успеешь покушать сноровисто, тогда жди беды. Пронина и Егорычева обсудили. Иванова с Петровым на место поставили. Отец не спеша доел последний, самый смачный кусочек. Новостей больше нет. Сыто кашлянув и оглядев нас со Славуней, папка поведёт бровью и протянет важно так:

‒ Де-е-етки, что-о-о, ещё не дое-е-ели? Не успе-е-ели? Вкусно же! Ну-у-у-у… Даёте! Бес-с-о-о-вестные! А знаете известную морскую поговорку?

Конечно же, мы её знали. Не первый раз поди такое случается.

– Кто доедает, тот и убирает…

Эх, несправедливо как-то на флоте дела обстоят. А мы, дети сухопутные, тут причём? Всё бы ничего, да только прославленный морской распорядок частенько оборачивался для нас долгим мытьём жирной посуды. Про моющие средства тогда и слыхом не слыхивали. Соль, сода. Вот, в общем-то, и весь выбор. Кушал медленно, неохотно – значит, за тряпку и вперёд! А если выпадет пакеты из-под мясного фарша, полиэтиленовые, жирные, стирать? Или из-под минтая растаявшего? Вот где триллер! Поэтому если к ужину подавали какое-нибудь наше нелюбимое блюдо (например, молочный суп с вермишелью), мы со Славуней всё равно старались кушать расторопно. Вот пусть папа с мамой между собой и разбираются потом, кто доедает, а кто убирает.

После ужина наступало законное время отдыха. Родители шли к телевизору, а мы с сестричкой направлялись в детскую, играть в принца и королеву. Частенько хитрая королева нещадно угнетала малолетнего простоватого принца, чему подтверждением были мои обиженные вопли. Но недовольные замечания средневековых судей-сенаторов: «Дети, имейте совесть! Дайте спокойно новости посмотреть!» охлаждали наши былинные баталии.

***

Жили мы дружно. Как и все советские семьи внатяжку собирали деньги на зимнюю одежду, новый телевизор, тайно смели мечтать об автомобиле, откладывали каждый месяц по 25 рублей на модную польскую мебельную стенку. И, скажу я вам, дело потихоньку двигалось. Одевались мы неплохо. В Советском Союзе с одеждой никто не заморачивался. Не было плохой одежды или одежды стильной. Была удобная одежда под названием «как у всех». Или ещё проще: одежда была. Одинаковые белые футболки с чёрными полосками на плечах, голубые шерстяные спортивные костюмы с белой пластмассовой молнией на мастерке – те самые, в которых штанины и рукава на сгибах образовывали гламурные «пузыри». (В силу дефицита, эти костюмы можно было покупать на пару размеров меньше – растягиваясь, они замечательно подходили даже самому плотному хозяину и в них было весьма комфортно). Утеплённые болоньевые куртки, шапочки-петушки с надписью «Спорт», лёгкие куртки-ветровки защитного цвета, ну и так далее. Вы меня понимаете. Особенно, старшее поколение.

Покупка нового ширпотребовского костюма, юбки или свитера считалась в СССР событием вполне заурядным. Что касается бытовой техники или мебели, тут покупка превращалась в целое торжественное мероприятие! Помню, как мы купили свой первый цветной телевизор – обалденный «Электрон Ц 380/Д» с восьмью кнопочными каналами и четырьмя ручками-регуляторами. Мечта советского человека. После нашего лампового телевизорчика-трудяги на тощеньких ножках-подставках трудно было не впасть в восторг от более технологичной модели «ящика». Хотелось смотреть и смотреть на важного дядьку-диктора в огромных толстых очках (это был легендарный диктор Игорь Кириллов), слушать и слушать его речи об успешном выполнении и перевыполнении заданий текущей пятилетки, поставленных ЦК КПСС перед трудовым народом. Бред, конечно, вещает Политбюро, зато какой вид, какой звук, какая цветовая гамма! Сказка. Ну да ладно, с телевизором этим. Посмотрели недельку-другую, поохали всласть, да и привыкли. Как будто он всю жизнь у нас в углу на столике стоял. Расскажу лучше про нашу мебельную стенку.

Её приобретение я помню до сих пор. Это было грандиозное событие года! Ссуду на покупку мебели родители оформили в Сбербанке СССР. Других банков тогда просто не было. (Между прочим, при наличии ходатайства от профсоюза и справки с места работы, заём оформлялся под 2% годовых. Если заёмщик в силу разных причин не справлялся с выплатами, ему предоставлялись кредитные каникулы сроком до одного года). Долгие мытарства отца по мебельным базам, бесконечные мелкие взятки и презенты – бутылки «Советского» шампанского, коробки конфет «Птичье молоко», «Стрела», «Курочка Ряба», голубенькие банки с ароматной сливочной сгущёнкой, звонки немногочисленным знакомым, способным хоть как-то помочь в решении вопроса – в ход шли все приёмы борьбы с дефицитом. И вот, наконец, свершилось! Наступил день, когда к нашему подъезду прибыл заветный мебельный контейнер. Тащили мы эту стенку к себе на этажи всем подъездом. Мы со Славуней волокли пакеты с болтами и саморезами, мама с соседями грузила упаковочные листы картона. Отец, изрядно вспотевший и уставший, но жутко довольный, помогал нанятым за два червонца (каждому!) грузчикам поднимать основную конструкцию.

Широко расположившись в зале, заграничная мебельная стенка сияла добротностью и шиком: два книжных шкафа, один бельевой отдел, встроенный бар с подсветкой (с ума сойти, фирма́!), мощный верхний ряд антресолей. Люкс! Стенка дышала роскошью неведомой заграничной жизни. Для нас же со Славуней праздник оказался двойным. Новая мебель, это, конечно, здорово. Но пусть ей в полной мере взрослые порадуются. А нам, детворе, помимо мебели, досталась ещё и картонная тарная упаковка. Вот где чудо! Три огромных короба, с десяток мелких коробочек, листы картона размером два на два метра, упаковочная плёнка, пенопластовые полуметровые брусочки – было из чего возводить сказочные замки, таинственное поместье или усадьбу. А ещё в этих огромных коробках можно было прятаться и играть «в домики». Чем мы и кинулись заниматься с великой детской радостью.

Новый картонный «конструктор» настолько пришёлся нам со Славуней по душе, что отец с мамой, обычно строгие к нашим звонким шалостям, на целую неделю отдали нам в откуп гостиную, чтобы мы вдоволь смогли повозиться внутри этого макулатурного рая. Благо, у сестрички наступили школьные каникулы, и мы сутками напролёт копошились среди бесчисленных кубиков из гофрированного картона и пенопласта.

Но счастье не бывает вечным. Прошла неделя, и даже половинка второй прошла. Родительское терпение лопнуло, и наши нелепые сказочные домики, полностью оккупировавшие гостиную и детскую, строгой папиной рукой превратились в аккуратные стопки картона. Пыхтя и отдуваясь, мы со Славуней отнесли их в близлежащий пункт приёма макулатуры и обменяли на пахнущую типографской краской новенькую подписку Джека Лондона.

***

Праздник закончился, выходные прошли, неумолимо надвигались серые будни. Родителям – на работу, сестричке с утра – в школу. Ну а мне – домоседствовать. Бдеть за хозяйством. Ну, я и бдел. Ох, как же я бдел! Все бы так бдели. И цветы поливал, и подметал на кухне, и чашки после молока и чая вымывал, и своё блюдце после бутерброда тоже драил. (Лишь бы только в детсад не замели). Даже иногда спал в обед, как мама приказывала. Но гулять в свободное от домашних дел время тоже не забывал.

Так-с, чем же сегодня, помимо бдения, таким интересным заняться, а? Квартира исследована, поди не один месяц домохозяйственного стажа, машинки на ковре в детской расставлены, подъёмный кран из кубиков собран, мозаика – тоже. После демонтажа картонных замков, на первый план моего домоседного внимания выходила новенькая мебельная стенка. Благоухая заводским лаком и сияя полировкой, бередила она душу мою неотступно. Ну подскажите, вот что с ней делать, а? Колёс у неё нет, на бечёвочке за собой не потягаешь. Спрятаться в ней тоже не получается – ящики слишком малы. Чему папка с мамулей так радовались? Каков прок от столь дорогой обузы? Непонятно. Разве что собирать и разбирать её, ну, вроде бы как конструктор? Хм… конструктор? Хм… интересная мысль. Интереснейшая!

Сузив круги, я засуетился вокруг шкафа, словно прожорливый полосатый кот у блюдца с деревенской сметанкой. И так примерюсь, и сяк пристроюсь. И боком подойду, и табуретку подставлю, залезу, в антресоли любопытный нос засуну. И хочется, и колется. Громадный полированный конструктор, конечно же, прельщал. Инструмент отцовский известно где лежит. В металлическом ящике, в прихожей. Отвёртки там всякие, ключи, рулетки. Болтики торчат внутри мебели, гаечки – все видны. Как их крутить, я тоже знаю. Не двухлетний юнец всё-таки. Пять с гаком. Да только вот проблема: где затаился отцовский ремень, широкий такой, солдатский, рыжий, с увесистой жёлтой бляхой, я тоже знал. Страшно.

Страх страхом, но детское любопытство победило. Какой нормальный ковбой удержится от сборки такого грандиозного конструктора? И дело пошло. Перетащив из металлического ящика в зал отцовский инструмент, я принялся за работу. Справедливо рассудив, что откручивать гайки в основании шкафа слишком опасно, решил заняться антресолями. Взял табурет повыше, забрался на него, открыл дверцы шкафчиков. По-хозяйски засучил рукава ситцевой рубахи и приступил. Первые две гайки открутились от шпилек довольно-таки быстро. Скрипнув, одна стенка антресоли подозрительно перекосилась. Но меня это не остановило. Усердно, как будто за это обещано было приличное вознаграждение, я продолжал крутить гайки. Антресоль заскрипела раненым зверем. И тут, о ужас! Освобождённая от гаек, полка сорвалась со шпилек и со свистом рванула мимо меня в сторону телевизора. Гу-гух под столик! Хорошо, в телик не попала. По принципу домино, за ней последовала и вторая полка. Эта меня не пощадила – прямо в пятак – бац! Я с табуретки на пол – бабах! Ой!

Воплей не было, испугаться тоже не успел. Медленно и тяжело поднялся с пола, опасливо отряхнулся. Помацал нос. Больно, но крови нет. Отдышался. Вроде бы, цел. Нужно обратно всё собирать. А как? Снова залез на табурет, еле-еле поднял полку. Тяжёлая, заразища! Давай вставлять её обратно, а она, пакость, ни в какую! Не вставляется в шпильки, хоть убей. Её бы придавить дюжее, да силёнок маловато. Тужился, тужился. Всё! Не могу. Антресоль, словно издеваясь, перекосилась ещё больше. Что же предпринять? Может быть, раскрутить все антресоли, чтобы одна не выделялась? В принципе… а что, хороший план! Хотя нет, не буду. Родители сразу заметят. Тогда уж точно без суда и следствия в детский сад отправят. Передохнув, я ещё раз попробовал вставить полку в шпильки. Беда. Не получается. Ну да ладно. До вечера время ещё есть, чего-нибудь придумаю.

Ага! А это что за беленькие штучки такие интересные? Я снова взобрался на табурет, присмотрелся. Замки антресолей белели пластмассовыми коробочками-фиксаторами со встроенными прямоугольными магнитиками. Слушайте, ребята, какие прикольные магнитики! На дверцах шкафчиков прикручены пластинки железные, вот они к этим магнитикам и прилипают, дверцы закрытыми удерживают. Вот бы достать хоть один магнит! Ни у кого во дворе такого крутого магнита нет. А у меня будет!

Шмыгнув носом и подтянув сползающие колготки, я направился за отвёрткой. Вернулся. Крутил саморезы, крутил. Так и не смог открутить фиксатор. Кряхтел-пыхтел, снова ничего. Тогда я взял, вставил отвёртку между магнитом и корпусом фиксатора и, словно рычагом, раз! Тонкий пластмасс хрустнул как семечковая шелуха. На пол выпало не один, а целых четыре магнита. Ура! Вот это да! Четыре! Удача. Что ни говори, а можно-таки добиваться поставленных целей. А то родители всё пилят нас со Славуней: нужно быть целеустремлёнными, трудолюбивыми, усидчивыми, настырными. В жизни, мол, пригодится. Вот! Мы уже именно такие и подросли!

Подняв с пола четыре чёрных брусочка, я погрузился в высшую математику. Прикинул в уме: четыре магнитика – это с одного фиксатора, а фиксаторов у шкафчика два, а отделений внутри антресоли целых шесть… Сколько это будет? Попытался подсчитать. Четыре, пять… что там после пяти? Шесть, семь, восемь, тринадцать, девять… А после десяти? Девятнадцать? Четыре плюс четыре, это восемь. А шесть раз по восемь? Тыща? В общем, много. Целое богатство. И, не долго думая… я выковырял магнитики из всех шкафчиков. Сложил магниты в стопочку, а они такие изумительные! Новенькие, пахучие, липучие. Я быстро переоделся, натянул кеды, прихлопнул макушку кепкой и помчался на улицу.

Притормозив торжествующий галоп, выплываю, значит, во двор, словно царь на именинах. Вижу, ребятня по детской площадке распласталась, кто где: Сашка Бубнов, бросив мяч, задумался около песочницы. Андрюха – рядом с ним плюхнулся, лопаткой в песке лениво ковыряется. Жека какого-то паучка на ладошке дрессирует. Я проследовал к друзьям важной походкой индийского павлина-самца:

– Паца, а глянь-ка чо у меня!

– Ну и чо? – пацанва, явно заинтересованная, оживлённо засуетилась.

Я разжал запотевшую ладошку, а там… сокровище! Новые магнитики. Сашка смекнул сразу:

– Меняемся, Витаха! Дашь на дашь. Ты мне один магнитик, а я тебе из дома машинку свою притащу. Помнишь, как она тебе понравилась? Она но-о-вая!

Хе-хе, дурака нашли! Такие машинки пластмассовые, по восемнадцать копеек, у каждого есть. А вот магнитов – тю-тю. Ни у кого! Андрюха оказался более прагматичным. Может быть потому, что был на год старше нас с Сашкой. Следующей осенью ему в первый класс идти. Вот потому и хитрый такой. Шмыгнув грязным носом, он обогнул Жеку, подошёл ко мне и как можно душевнее, вкрадчиво так поинтересовался:

– Витаха, мы ведь дружим?

– Дружим! – гордо заверил я.

– Крепко?

– Ха, а то-о-о!

– Мне мамка двадцать копеек дала, хлеба наказала купить. Продай мне один магнит! Мы же друзья!

И суёт мне беленькую монетку.

Прикинув в уме, что двадцать копеек по нынешним временам – совсем неплохой капитал (да и другу как откажешь?), я кивнул. Потом ещё одному пацану кивнул. Потом ещё. И торговля пошла, родная! Новость, что к нашей песочнице поступили в продажу таинственные чёрные магниты, вихрем облетела близлежащие дворы. Вскоре, расторговавшись и отбившись от дворовой мелюзги, Жека, Андрюха, Сашка и я развалились на лавочке у подъезда. Много мам и бабушек в это утро так и не дождались ни хлеба, ни молока, ни соли.

– Ребза, – просиял я, воодушевлённый богатым торгом, – чо дальше делаем?

– Кане-е-е-шна! Ты теперь богатенький Буратино, – тыкая пальцем в мой вздувшийся карман, протянул Андрюха. – Чо хошь мона купить.

– А чо? – заинтересовался я, ощупывая в кармане жменю тусклой мелочи.

Андрюха наклонился, воровато огляделся и, будто выдавая какой-то ужасно важный детский секрет, шмыгая разгильдяйским носом, прошептал на ухо:

– У нас за углом, ну, в игрушечном, знаешь какие вертолётики клёвые продаются? Красные, с жёлтыми такими пропеллерами и белой кабиной. Сами летать могут. Погнали, купим хотя бы один, запустим!

Идея всем понравилась.

– Погнали скорее! – загорелся я. – Бегом, айда!

Прибежали в игрушечный магазин, нашли вертолётики. Действительно, клёвые. А хитрец Андрюха, тем временем, продолжал нашёптывать пропозицию:

– Виталька, только в вертолётики гоже играть компанией. Толку-то, если сам. Будешь ходить один-одинёшенек, губами дырынчать. Купи и нам! Вместе, оно ведь интереснее, а?

Парень я был не скупой. К тому же, многочисленная эскадрилья обещала более завлекательные воздушные бои. Словом, скупил я этих вертолётиков на всю имеющуюся у меня наличность. Целых восемь штук. И Жеке, и Сане, и Андрюхе, и себе. По два вертолётика на брата. Ещё и на бутылку ситро, и на булочку сдобную за девять копеек осталось.

***

Возвращается, значит, вечером отец с работы. Зашёл во двор, а на детской площадке – сплошной драйв. Бегает по площадке детвора, а в её гуще – я, главный пилот. У кого в руках один вертолётик, у кого – два, всем весело.

– Др-р-р! Шестой борт, атакуй пятого срочно! Шестой, слышишь? Четвёртый, четвёртый! Я на связи.

– Ы-рын-дын-дын! Ру-ру-ру-ру-ру!

– Шестой ответил!

– Четвёртый на связи, слышу хорошо.

– Обгоняю, захожу на залп!

Хмыкнув нечто неопределённое, поведя бровью и на миг о чем-то задумавшись, отец помахал мне рукой, зашёл в подъезд и поднялся по лестнице. Открыл ключом дверь (Славуня занималась в тот день на продлёнке). Зашёл в квартиру, поставил на пол дипломат. Заглянул в зал. А там – картина маслом. Стоит наша новая мебель, одна антресоль совсем перекосилась, остальные – с открытыми наполовину дверками расчерепились. На полу какие-то пластмассовые штучки переломанные валяются. Отец попытался закрыть дверки, а они ни в какую. Прикрыл одни дверки, открылась другая пара. Ещё раз попробовал – то же самое. Заглянул внутрь шкафа, а там… мать честна́я! Фиксаторы выломаны с корнем, одни шурупы торчат.

Вертолётная эскадрилья, покорив воздушное пространство двора и выполнив поставленные боевые задачи, улетела поближе к поросёнку Хрюше, пёсику Филе, вороне Каркуше и зайцу Степашке – смотреть «Спокойной ночи, малыши». Неотвратимо наступал вечер, и я, испуганно зажав в руке одинокий вертолётик, оставался один на один со своими неприятностями…

***

Выть и взывать о пощаде было бесполезно. Ремешок грозно свистел у меня за спиной и смачно плямкал по попке. Ай-ай! Ой! Ёй! А ремешок – плям, плям! Терпел я стойко. Потому что виноват. Действительно, как я мог такое учудить? Сам не пойму. Распотрошить такую великолепную мебельную стенку. Выломать отвёрткой пластмассовые фиксаторы. Это же надо было до такого додуматься! Но от осознания вины легче не становилось.

Стою в углу, всхлипывая, шмыгаю носом. Больно. Отшлёпанная задница стонет и печёт. Стою. Мотаю срок. На зарёванном лице – полное раскаяние и сожаление. И всё же… эх, какие магнитики были прикольные!

Сова Манька

Однажды у нас в квартире поселилась сова. Искусственная. Такой себе полутораметровый символ мудрости и знаний, сплетённый из верёвок и соломы. Въехал, значит, этот символ к нам домой, да и разместился у нас на стене в детской, как родной. Отец закрепил сову на стене тремя гвоздиками. Для надёжности. Со Славуниной лёгкой руки сову назвали Манькой.

Где родители взяли это умопомрачительное макраме, ума не приложу. Но появилось оно у нас явно не случайно. В то время я уже служил школьником и, видимо, эта внушительная Манька призвана была вдохновлять меня и Славуню на усердную учёбу, с которой у нас были давние счёты. Представьте себе: раскинулось по стене, над письменным столом, огромное задумчивое чучело. Размашистые верёвочные крылья, хищный острый клюв, большие бездонные глаза и мохнатые мудрые брови. Сидишь за учебником, мучаешь математику (а она – тебя), нет-нет, да и бросишь быстрый взгляд на Маньку. А там такие мудрые брови! Ну как тут предметами прилежно не заниматься? Вот мы со Славуней, вынужденно, и занимались.

Но в один прекрасный день случилась катастрофа. А с чего всё пошло. Выучив уроки, собрав учебники и захлопнув портфель, мне отчего-то показалось, что у нашей птицы совсем худо с бровями стало. Отросли, что ли? Или не расчёсаны? Ну слишком уж мохнатые и мудрые! Под влиянием такого просвещённого образа и до занудного отличника недалеко. Прямо беда, с бровями-то такими. Дай, думаю, подровняю их немного. Глядишь, и Манька посвежеет, спасибо мне скажет.

Сказано – сделано. Я по-быстрому сгонял на кухню за ножницами, вернулся и приступил к операции. Кромсал совиные брови, кромсал, пыхтел, старался – дуля с маслом! Не получается. Верёвки в плетении слишком толстыми оказались, никак не подрезать. Да и солома в ножницы забивается, мешает. И тут меня посетила удачная мысль. Идея! Притащил спички. Зачем, думаю, постригать, если брови у Маньки можно легко и просто припалить? Вот уж балбесище, как я сразу не догадался?!

***

Соломенное чучело вспыхнуло за полсекунды. Верёвки, переплетённые сухой соломой, вмиг превратились в огромный горящий факел. Недавний капитальный ремонт детской, за который ещё не рассчитались со строгой и ворчливой тётенькой-заёмщиком, от вида пылающей Маньки грохнулся в обморок.

Загорелись новые обои. Испуганной куницей я заметался по квартире. А-а-а! На помощь!!! Что же делать? Бегом на кухню. В панике схватил литровую эмалированную кружку, сунул её под кран, наполнил водой. Пять секунд. Какие дорогие пять секунд! Бегом обратно. А в детской уже полный порядочек. Комната вся в дыму, чад – не продохнуть. Какая-то сажа мохнатыми чёрными хлопьями летает. Бывшие брови птицы, наверное. На почерневшей выгоревшей стене вместо Маньки – два грустных стеклянных глаза и обгоревшая головешка на крючке. И по её контуру уже обои горят. Те, которые свежепоклеенные. Новые. Были. Несколько минут назад. Облив этот натюрморт водой, я сбегал ещё. Потом ещё ливанул из кружки.

Фу-у-ухх, потушил. Пожарный. Или пожарник? Что-то взгрустнулось. Да-а-а… Скоро родители с работы вернутся. Они-то и установят мой статус. Точнее, буду получать по этому самому статусу. Широким отцовским ремнём. Рыжим, солдатским. С угрожающей жёлтой бляхой который. Может быть, соврать, что Манька сама загорелась? Не-е-е, не поверят. Ещё и за враньё отсыпят.

А вечером началось. Разгневанно потрясая ремнём, отец зигзагообразно петлял из одного угла зала в другой и бушевал на всю квартиру:

– Ну, сорванец, ну, пакость такая, держись!

Опасливо наблюдая за свистящим ремешком, я забился в угол, в старое глубокое кресло.

– Это же надо?! – взволнованно выкрикивал отец. – Эт-т-то же надо! Божже-ж-ж мой! А если бы сам задохнулся? Что нам тогда делать? Как жить?! А если бы всю квартиру…

– Коля! Я прошу тебя… Ну, хватит! – вовсю защищала меня мама.

– …всю квартиру бы спалил!

– Коля!

– …спалил бы, негодяй!

– Коля!

– …спалил бы! И себя, и квартиру! Что «Коля»? – О-о-от, охламон! Бестолочь! Не дитя, а какой-то сплошной вредитель! То мебель расковыряет, то забег тараканов на кухне устроит – все полы зубной пастой разрисует, то сапоги свои, гэдээровские, новые, в проруби утопит. По блату доставали… а он… гэдээровские! О-о-оттт…

– Коленька! Пожалуйста…

– …гэ-дэ-эровские!

– Коля!

– Раисе Фёдоровне долг за ремонт отдали? Ничегошеньки ведь не отдали!

– Да ладно с ним, с ремонтом этим!

– О-о-оттт, негодяй, а-а-ахх!

– Коля! Не жили богато…

– Не жили-и-и-и? Эх, Валя! Сына родили! Бес-со-вест-но-го! Тоже мне, друг, называется! А я с ним в домино, в морской бой, в Чапаева, а он… у-у-у, хулиганище подрастает! – потрясая кулаком, не мог успокоится отец.

Схватил меня за шиворот, выдернул из кресла – и ремешком, и ремешком! С потягом! Да прямо по попке! Ай-яй-яй!

…Стою в углу, шмыгаю носом. Больно. Отшлёпанная ремнём задница стонет и печёт. Застыл. Мотаю срок. На зарёванном лице – полное раскаяние и сожаление. И всё же… кто из детворы похвастаться может, что сову постригал или костёр дома жёг?..

Школа

Детские воспоминания всегда очень теплы и трогательны. По-другому, уверен, и быть не должно. В детстве мы окутаны любовью и вниманием родителей, у нас лучшие в мире друзья и подружки. Наша детская комнатка – светлый и чистый мирок, в котором живут добрые мягкие игрушки, смешные поделки, живые цветы в глиняных горшочках и красочные аппликации. В этой волшебной пещерке нам всегда интересно, уютно, безопасно и беззаботно. Если бы ещё не эта гадская школа! Тогда вообще случился бы детский рай на земле.

Ну да ладно. Ложка дёгтя, она ведь, подлая, и в Африке ложка дёгтя. Я это отлично понимал. Поэтому особо и не переживал по поводу тягот учебного процесса. К тому же, добрыми волшебниками придуманы школьные каникулы. Рано или поздно, они обязательно наступают. Особенно, если летние. Ради такого заманчивого бонуса можно было и попотеть, и постараться, и с неизбежностью занятий смириться.

Помнится, берёшь с утра краснобокое яблочко или пару очищенных морковок, заворачиваешь их в полиэтиленовый пакетик, узелок трамбуешь в школьный ранец и – шагом марш, грызть утренний гранит науки. А он, скажу я вам, крепкий парень. Его за просто так не одолеешь. В школе, как в школе. На войне, как на войне. Впрочем, многое зависело от преподавателя. Если везло с учителем, уроки пролетали в одно захватывающее мгновенье. Если же наставник сорок пять минут назидания превращал в откровенную отбываловку, то и для нас, учеников, этот неполный час растягивался в скучную блеклую бесконечность.

Как правило, к таким равнодушным и нудным преподавателям быстро лепились самые нелицеприятные клички. Лось, Парабола, Муха, Робот. Сколько было таких учителей! И уж совсем единичны были Валентины Фёдоровны, Татьяны Николаевны или Александры Павловичи. Среди школоты упоминание преподавателя по имени-отчеству означало его крайнюю степень авторитетности. «Задрыгала Муха, никак не отцепится со своими кислотами!» – хмурилась пацанва на перемене после химии. Или, наоборот, оживлённо обсуждала после географии загадки Кордильер и удовлетворённо кивала: «Сан Палыч? Нашенский препод!» На уроках у «нашенских» даже самые отчаянные сорвиголовы были нежны и податливы, как взошедшее на печи дрожжевое тесто, прилежны и терпеливы, как знаменитый Пифагор на сдаче экзаменов в Александрийский университет. Школьная гармония на занятиях у «нашенских» проявлялась как никогда. Ученики огромными порциями усваивали аппетитно поданный материал. Усердие же преподавателей сполна вознаграждалось вниманием тихих благодарных слушателей. Но, повторюсь, такой консенсус случался довольно-таки редко.

Зато очень часто на уроках чувствовалась чёрствость и безразличность бронированной махины государственного образования, её поверхностность, шаблонность, безальтернативность. Задания такие-то, параграфы такие-то, истины такие-то – трам-бам-бам! Отключай мозг, жуй материал молча. Сказал такой-то, тогда-то, вот это – трам-бам! То, что было сказано тогда-то – ложь, а вот тогда-то – правда. Трам-бам. Почему? Потому что! Зачем это нужно? Затем! Пригодится. Или вы в каменном веке жить надумали? В неолит захотелось? За дикими кабанами с копьём поохотиться? То-то же. Где в жизни вам понадобятся иксы и игреки? Где надо! И вообще, ученик, вы срываете мне урок. Ваше мнение? А кто вы такой? Ваше дело маленькое – слушать, зубрить, отвечать. Думать за вас другие будут. Не согласны? Родителей в школу!

Странное дело, но в таком положении вещей обвинить кого-либо было сложно. Даже если преподаватель и проявлял достаточное стремление, чтобы донести до школьников программу текущего урока – беседовал с аудиторией, размышлял над сказанным, подкидывал шутки и весёлые истории, вместе с детишками разбирал по буковкам чью-то книжную правду, всё равно его роль в примитивном учебном процессе казалась несущественной, второстепенной. Он ведь исполнитель. Чему его научила Система, то он и репостит. Даже гроза разгильдяев и гарант порядка – школьный директор, и тот был как бы ни при чём. И он исполнитель! И он репостит чьи-то чужие истины и правила. Я и вовсе молчу о толстом, упитанном дядьке с мясистым носом, в дорогом костюме и очках в позолоченной оправе – министре образования. Этот образ вообще был для нас, учеников, словно обезьянки Дрилы: многие знают или хотя бы слышали краем уха, что они существуют, Дрилы эти, только никто их не видел. Точно так и министр этот. Кстати, он тоже исполнитель чужих установок!

Получается, что? Преподаватель ни при чём, директор школы – ни при чём, министр образования – тоже ни при чём. А механизм ущербной и неинтересной передачи шаблонных знаний от старшего поколения младшему – вот он. Кто же «при чём»? Если задуматься об этом на взрослую голову, вполне обоснованно возникает подозрение, что причина неповоротливости, примитивности и однобокости школьного образования, призванного не развивать, а отуплять и упрощать сознание школьника, кроется совершенно в иной от устоявшегося понимания плоскости.

Ну да ладно. Философия философией, а мы с друзьями тосковали на уроках у «не нашенских» вполне себе неутешно, не по-философски. Вот и сегодня школьная рутина какой-то особенно скучной оказалась. Монотонный ботаник, тыкая указкой в плакат и вяло выкручивая фразы, два урока подряд внушал ботаническую нелепицу про пестики и тычинки. На фига нам в мегаполисе эти пестики? Вон, в школьном окне, поглядите, чудеса-то какие творятся! А мы просиживаем тут за ботаникой, точно в тюрьме пыльной.

А за стеклом, заигрывая искорками прозрачного воздуха, снежится зимушка-зима. Погода изумительная, ясная. Свежий морозный денёк. Воробьи-непоседы, согреваясь, наперегонки охотятся за хлебными крошками и пахучими семечками, разбросанными заботливой детворой у школьного крыльца. Туда – сюда, туда – сюда. Чвирк-чвирк-чвирк! Клюв-клюв-клюв! Увесистая сытая ворона, чёрная, с отливом, грузно прилетела по своим вороньим делам в школьный двор. Присела на ветку и, раскачиваясь, словно на качелях, важно так осматривает родные владения. Несуетливый густой снежок, размеренно ниспадая из-под облаков, окутывает заиндевелую озябшую землю. Скажите, пожалуйста, друзья, но только откровенно: любуясь такой картиной, полезут ли вам в голову всякие там пестики, тычинки, химические реакции или учения о дробных числах? Когда в такую-то сказочную погоду дома вас поджидают санки, лыжи или квадратный лист фанеры, на которых со свистом и смехом, радуясь солнышку и зимнему ветерку, можно скользить с верхушки ледяной горы, в окружении таких же счастливых и жизнерадостных ребятишек? Полезут, а? Ни хрена не полезут. Точно вам говорю.

Или, бывало, просиживаешь жизнь в душном классе, а за окошком распускается весна. Постепенно оживает Природа. Солнышко ласкает сочные почки деревьев, только-только проклюнувшиеся на свет Божий. Звенят ручьи. Вокруг расплёскивается уже нехолодный дождик. А воздух после дождя – не надышаться, словно терпкий пьянящий эфир. Живительную водицу жадно впитывает матушка-земля. Солнечные лучики старательно съедают талые озёрца в низинах и оврагах. Отчаянно сопротивляясь, тают последние островки снега. Сейчас бы в какую-нибудь рощицу, на солнечную живую полянку. Понаблюдать за трудолюбивыми муравьишками. Полюбоваться великим Возрождением. Нежными руками погладить благоухающую невиданными запахами землю. Послушать ликующих птиц, по-весеннему радостно и резво порхающих в бескрайней синеве. Так нет же. Какой-нибудь там физик или математик в это время на ухо: «Бу-бу-бу! Бу-бу-бу-бу! Бу-бу. Бу. Ну что, дети, усвоили принципы построения координатного луча? Вопросы есть?»

Какие там вопросы! Четвёртая учебная четверть началась, ё-моё! Сидит себе каждый за своей партой, мучается. Один по-умному округлил глаза и нацепил маску заинтересованности (ничего себе, системы координат изучаем, блин!) Другой просто застыл, тупо смотрит в одну точку. Третий указательным пальцем в носу ковыряется. Погибшие лейкоциты извлекает. Чем не интеллектуальный труд? Но всех нас на уроке объединяет одно: то я, то мой лучший друг Саня, то Машка с третьей парты, нет-нет, да и бросим быстрый взгляд на круглые школьные часы, висящие над входом в класс. Что, только четыре минуты прошло? Не может быть! Опять сидим, терпим. Как же долго тянется время! «Бу-бу-бу. Бу-бу. Главное, дети, не забываем: луч по иксу, как и по игреку, разбивается равными отрезками. Координата точки «А» в прямоугольной системе координат определяется значениями абсциссы по иксу и ординаты по игреку…»

Капец какой-то. В тубзик, что ли, отпроситься? Побегать по пустынным коридорам, погигикать, поулюлюкать безнаказанно? Глядишь, ещё минуток пять-десять проскочит. Не-а. Не получится. В прошлый раз уже отпрашивался. Попытка использована. Так что сиди, Витаха, терпи. Боженька терпел, и нам всем велел. Что ж. Сижу. Терплю. Скукотища-то какая! И все сидят. Ёрзают. Терпят. И кидают взгляды на школьные круглые часы над дверью. И удивляются, как за такую вечность минутная стрелка-лентяйка ухитрилась всего три круга пройти.

«…таким образом, зная, что в сумме нескольких чисел слагаемые можно менять местами и заключать их в скобки любым способом, определим математическую последовательность решения…», – продолжает бубнить на ухо математик.

Не на шутку клонит ко сну. Вздремнуть, что ли? Когда же звонок? От неподвижного сидения на деревянной лавке зад немеет и начинает грустить. Ещё немного, и он настоятельно потребует разминки. Побегать, попрыгать, повеселиться. Мы ведь – дети, в конце концов, а не ветхозаветные истуканы каменные! Резвиться и прыгать нам по природе организма детского положено. Отпустите нас! На волю хотим! На ледяную горку, на весеннюю лужайку, куда-нибудь!

«…и напоследок, уважаемые дети, закрепим пройденный материал. Параграф номер двадцать три, двадцать четыре. Выучить правила, отмеченные жирным шрифтом. По системе координат спрошу каждого!» Робот сегодня явно в математическом ударе. Неугомонный.

Ну, наконец-то. Дребезжащая трель звонка хлёстко разрывает сонную тишину школьных застенков. Ура! Перемена! Свобода! Кто учился в школе, тот помнит, как после звонка неудержимая ребятня вываливается из классов в коридоры. Двери классов – хлоп, хлоп, хлоп! И уже мчится на выход гигикающе-клубящаяся ватага школяров. Смех, визг, подзатыльники, кружащие над головой портфели, сумки, пакеты с обувью, радость, счастье! У всех, без исключения. Даже если урок проводили не Лось, Парабола, Муха или Робот, а Валентина Фёдоровна, Татьяна Николаевна или Александр Павлович.

Изгой

Вот так однажды и не выдержала моя детская непоседливая душа истязаний школьными занятиями и деревянными партами. А может быть за такими громкими словами просто лень, скрываясь, прячется? Иль жажда волюшки вольной, ветреной, разгульной, беззаботной? Или протест? Не знаю. За давностью лет и сам-то на эти вопросы вряд ли отвечу. Сколько воды утекло. Но факт оставался фактом. Решился я однажды на тяжкое школьное преступление – прогул. Да тут ещё, как на грех, Жюль Верн со своими книжками под руку подвернулся. А читать я любил, страх! Захватывающие экспедиции на Северный полюс, тайны подводного и подземного мира, яростные погони, жестокие схватки между джентльменами и подлецами высшей пробы – читал всё подряд.

Что ж. Десять лет спустя родители создадут небольшой семейный бизнес и выкупят старую государственную столовую. Мы откроем в ней кафе, реконструируем его в ночной клуб, попутно запустим работу продуктового магазина. Вот там нас и будут поджидать и экспедиции, и тайны неизведанных миров, и погони, и схватки, и подлецы. И люди двуличные тоже повстречаются. Но это, друзья, далее прочитаете. Пока же я всего этого не предполагал и ни о чём подобном даже и не догадывался. Детским умом иначе думается, к иному устремляется. Да и окружающий мир в детстве совершенно по-другому воспринимается. Всё в розовых тонах, всё у всех хорошо. Глазами ребёночка жизнь всегда проста, понятна и чиста. И сердечки детские, до поры до времени не испохабленные Системой, по-ангельски добрые, нежные и такие наивные!

***

Жюль Габриель Верн зацепил меня всерьёз, скажу я вам. «Вокруг света за восемьдесят дней», «Двадцать тысяч лье под водой», «Пять недель на воздушном шаре», «Дети капитана Гранта». Отчаянные мореплаватели, кровожадные индейцы, подлые бандиты, смертельные ловушки! Интересище – дивное! Настолько я проникся баталиями эсквайра Филеаса Фогга, профессора Аронакса и доктора Самуэля Фергюсона, что совсем ум за разум зашёл. И так хотелось поскорее узнать, что дальше с героями книг случится, прямо сил не было никаких!

И вот, дабы вдоволь начитаться, в один из дней я решился на самое страшное школьное преступление – прогул.

С утра проснулся пораньше, с умным видом собрал портфель, кинул в него два аппетитных яблока (в деле пригодятся) и в школу… не пошёл. Отец выдвигался на работу в двадцать минут восьмого, мама – без пятнадцати восемь утра. Поэтому тактическая задача по проведению школьного псевдовыхода для меня упрощалась. Оставалось лишь выпроводить на учёбу Славуньку, а важную встречу с гранитной скалой науки незаметно перенести на завтра. Что я и сделал.

Засунув книгу Жюля Верна в портфель, одевшись и тихонечко закрыв квартиру, я прокрался на улицу. А там… какая там сказка! На дворе апрель месяц, совсем теплынь. Шальная молодая весна закружила смрадный город ароматом обильных дождиков и сочных берёзовых листиков. Абрикос и акация скоро запахнут. В школе гремят уроки. В классах вовсю грохочут математические равенства, глаголы и ускорения твёрдых тел. Друзья мои там, на передовой, мучаются. А я, счастливчик, вот он! Размахивая ранцем, на весенних улицах свободой наслаждаюсь.

Мысль о том, что нарезать окрестные маршруты во время занятий – дело весьма щекотливое и даже опасное, явилась ко мне достаточно быстро. Как же я об этом не подумал! А ещё и хотел на лавочке посидеть, про капитана Немо почитать. Вот тупица! В таком деле вездесущие дворовые бабульки или просто случайные знакомые запросто могли оказаться где-нибудь поблизости. Запеленгуют мою праздную особу, маякнут родителям на службу. А далее всё просто – вечер, нравоучительная беседа, отцовский ремешок.

Ситуация обострялась буквально на глазах. От таких крамольных предположений и меня, и моё место для наказаний сразу бросило в жар. Опасливо озираясь, я скоренько завернул на территорию соседнего детского садика и заторопился к игровой площадке, обустроенной в тени раскидистых деревьев. А вот он и наш дуб-дубовичок! Этот древний статный великан был любимцем всей нашей хулиганистой поселковой пацанвы. Дворовая мелюзга порхала вокруг величественного гиганта в салочки. Местные двенадцатилетние середнячки, возомнив себя мужественными скалолазами, покоряли его могучие раскидистые ветви. Ребята постарше прятались под кроной дуба и пробовали свои первые в жизни папиросы. Дубовичок был сердцем нашего двора. А теперь он станет и местом моей временной дислокации.

Поплевав на ладошки, потерев их и зажав в зубах невкусную дерматиновую ручку портфеля, я полез на дерево. Неудобно-то как! Ползу, пыхчу. Опять ползу. Портфель, зажатый между стволом и головой, то и дело тычет в лицо холодной железной пряжкой. Тык-тык-тык! Упругие ветки стегают по глазам. Ползу. Три метра позади. Пять метров позади. Семь. Наверное, целых десять. Ох, хватит! Ничего себе, вскарабкался! Теперь точно никто из прохожих не заметит. Удобно расположившись на толстой рогатой ветке и достав любимую книгу, я аппетитно хрустнул припасённым сочным яблочком и погрузился в волшебный мир путешествий.

Четыре часа пролетели как одно мгновение. Уже и второе яблоко съедено. И ветка дерева не такая гостеприимная, все деликатные места надавила. Пора спускаться вниз. Тем более, уроки в школе подходят к концу и я на полных правах могу появиться у себя во дворе. Так я и поступил.

***

Сижу вечером дома, учу уроки. Скверноватое настроение. Самое неприятное в авантюре было то, что пришлось обманывать родителей. Но иного выхода я не видел. Кому захочется, чтобы по заднице отсыпали?! Никому. А в нудной школе кому охота дни свои просиживать? Да ещё и просыпаться ради этого ни свет ни заря? Тоже никому. Вот и пришлось обманывать.

Вообще, вспоминая детское враньё и выдумки, складывается понимание, что детишки идут на обман не из-за хитрости или плохого воспитания. Не в этом дело. Зачастую, детишки обманывают родителей из-за элементарного страха. Да-да, друзья – именно страха! Абсолютного, всепоглощающего, удушающего страха маргинала перед общепринятыми стандартами и требованиями окружающего социума.

С момента рождения детей и до полного их взросления, Система, руками родителей, затискивает мелюзгу в невидимые, но вполне ощутимые рамки. Дрессировка начинается с первых дней жизни. Вначале роль рамок исполняют тесные пелёнки, полиэтиленовые подгузники, утверждённый режим сна, бодрствования и приёма пищи. Пришло время завтракать – ешь и не трепыхайся. Зальют противную пищевую смесь, воткнут в рот дурно пахнущую резиновую или пластиковую соску. Готово! Управились! Коль пришло время кушать, значит кушать нужно. Естественно, тут же приходится спасать своего малыша от бесконечных запоров и резей в животике. К воспалённому кишечнику ребёночка поспешат болючие клизмы, пипетки для отвода газиков, жмени горьких лекарств. После процедур малючку вновь нацепят химические панталоны, замотают в пелёнки, туго стянут руки-ноги и прикажут спать. Ребёночку придётся подчиниться. По другому никак.

Через год-два наступит детский сад. И тут рамки! Чужое пространство, визжащие в слезах детишки-бедолаги. Казённый гречневый суп. Часто – невнимательные и нетерпеливые воспитатели, нерадивые нянечки. Ребёнок разрывается? Мамочку зовёт? «Да не переживайте вы, мамаша, – отмахнётся равнодушная воспитательница. – Не один ваш такой. Все через это прошли. Оно покричит, да и перестанет». Да, действительно, долго-долго будет звать брошенный в детсад ребёнок своих родителей. Да, действительно, потом перестанет. Привыкнет. Его снова заставят смириться. Система заставит. Как и прочих «коллег» по цеху из ясельной, младшей, средней и старшей групп.

И снова обед по расписанию. Потом дневной сон. «Как же, ведь это режим дня, это жутко полезно!» – воскликнут многие. Да, отчасти это верно. Как и то, что дневной режим для каждого маленького человечка – понятие сугубо индивидуальное. Вот и нужно укладываться спать, потому что так надо (хотя и спать-то совсем не хочется), а ровно через полтора часа срочно просыпаться. Снова «так надо»! Видите ли, пятнадцать тридцать на часах. Дежурный полдничный компот с галетным печеньем подали. А кому-то доспать охота, хотя бы ещё минуточек двадцать. Подъём. Прогулка. А там, глядишь, и родители с работы вернутся, из клетки вызволят, домой заберут.

Так пройдёт ещё три-четыре года. Потом школа. Очередной конвейерный этап Системы. Подъём в семь ноль-ноль. Бутерброд с сыром – в зубы, фрукты и бутылочку с питьевой водой – в ранец, ранец на плечо, ноги в руки, и помчался! Следующие десять лет жизни подрастающий ребёнок проведёт за унылой партой, внимая сорокапятиминутным речам по-своему несчастных педагогов. Его научат определять тригонометрическую зависимость косинуса от котангенса, составлять траектории перемещения электростатических зарядов, выделять газолиновые фракции бензина. Девяноста процентам школьников эти знания в жизни так и не пригодятся. Зато из них слепят нечто сущее, весьма отдалённое от идеалов божественного Мироздания, но вполне устраивающее технократическую Систему. Это нечто сущее будет прекрасно разбираться в электронных форматах файлов, не менее прекрасно ориентироваться во вспомогательных алгоритмах и символьных типах данных, но не сможет вырастить даже простой морковки для пропитания.

Без шуток, спросите у городской молодёжи, откуда берётся морковь или свекла, если внутри этих овощей нет ни семечек, ни косточек. Спросите. Послушайте, что вам ответят. Это не смешно, это страшно. Я как-то поинтересовался у одного знакомого молодого человека, программиста по образованию. Пацану двадцать два года. Двадцать два! Считай, здоровый умный мужик. Вначале он смеялся, за смехом пытался скрыть своё невежество. Потом, так же смеясь, он ответил, что морковь и свекла растут в гипермаркете. А после этого, когда я настоял на ответе, совершенно серьёзно понёс ахинею о том, что эти овощи вырастают из крошечных морковок и свеколок, которые весной в свою очередь вылазят из зелёных почек прошлогодней моркови и свеклы.

После школы наступит черёд специальных учебных заведений – всевозможных лицеев, колледжей, техникумов, институтов и университетов. И там воспитание винтиков будет происходить по накатанному сценарию. Хоть умри, но грызи примитивные знания. Хоть загнись, но превращай себя в убогую пружинку Системы. Ломай, круши, изводи в себе Человека, переделывай сознание в гаечку для чужих разводных ключей-требований! Через «не могу». Через «не хочу». Через «не идёт»…

Жуткая боязнь за невыполненную контрольную или курсовую работу будет учащимся великолепной мотивацией. Несданный экзамен повиснет над головой, словно Дамоклов меч. Перспектива проваленного зачёта стеганёт по воле, как бич римского вилика-надсмотрщика. Следом зашевелится страх перед родительскими нареканиями. К нему прилипнут ещё несколько боязней. Боязнь огорчить папу и маму. Боязнь быть позорным двоечником. Боязнь быть тем, кем не принято быть. Боязнь стать тем, кем быть нельзя. Нельзя по установленным, опять же, неизвестно кем, правилам. Боязнь быть не таким успешным, как другие.

Понимаете, что происходит, друзья? Какое насилие-то творится, понимаете? Изощряется бедная детвора, лебезит, старается понравиться Системе, быть ей удобоваримой, не слишком выделяющейся. А при этом пытается ухватить и свои радости – вволю побегать, попрыгать, порезвиться, пообщаться с друзьями и подружками, посмеяться, познать новые грани мира – по чистому зову души познать, а не так, как принято кем-то, когда-то, в рамках сорока пяти учебных минут.

Знания необходимо получать? Очень необходимо! Не вопрос. Никто и не призывает к безграмотности. Давайте получать. Только надобно обустроить учёбу так, чтобы она проходила для ребёнка интересно, доступно, безо всяческого давления над личностью. Без вбивания знаний чугунным молотом системы образования. Без уродования сознания школьника общепринятыми догматами и родительскими нареканиями.

Да, над качеством и содержанием преподаваемой информации тоже неплохо было бы поработать…

***

Вечер подходил к концу. На вопросы родителей: «Сыночек, как дела? Что в школе? Что новенького?», я ответил невыразительным мычанием. Совесть прилично давит. Но отвечать что-то было нужно. Вот я и мыкнул что-то вроде «почти всё хорошо». Так стыдно было в эту минуту, кошмар! Никогда ещё не проникала в нашу семью такая грандиозная брехня. И я брехун! А что мне было делать, кто скажет? Тут либо Жюль Верн, яблочки не по расписанию, вольница от пыльных классов и свежий воздух, либо обман.

«Ну, ничего, – утешаясь, думал я про себя тихонечко. – Один раз обману чуть-чуть… нет, даже не обману, а введу родителей, так скать, в малюю-ю-юсенькое такое заблуждение, один разик – и всё! Опять буду прилежным и рабски покорным химии и геометрии». Так я решил, и на следующее утро с чистым сердцем в школу… опять не пошёл! Доктор Фергюсон с верным Диком и преданным слугой Джо только-только озеро Чад миновали, чуть не погибли, понимаешь, а до Сенегала им ещё топать и топать. Полтораста страниц. Какая там школа!

Снова вышел на улицу, залез на свой любимый дуб, книжку – в руки, дочитываю невероятные приключения неустрашимых британцев. Грызу морковку. Вку-у-усная! А сочная какая, сахарная! Солнышко греет, листики, обласканные весенним ветерком, шуршат. Толстая муха, забавная такая, глупая, тяжёлая, рядом с ухом прожужжала. В солнечных лучиках золотятся тоненькие нити паутинок. Кроха-паучок в своём хозяйстве копошится, старается. Я на свободе, с любимой книгой! Над душой не висят ни спряжения глаголов, ни законы Ньютона, ни злющая историчка Сусанна Анатольевна со своей «Всемирной историей». («Историю» эту несчастную за последние двести лет раз пять переписывали, износилась вся, бедная). Какая лепота!

Вечером пришлось притвориться, что приболел. (Опять «ввёл в заблуждение»). Наверное, весенний ветерок, обманчивый, тёплый, «просквозил». Родители, наблюдая подавленно-угрюмое состояние своего дитяти, заподозрили было неладное. Но проверив дневник и не обнаружив там предполагаемых двоек и строгих замечаний, успокоились. На третий день я не пошёл на учёбу, потому что испугался. Как я буду объяснять в школе двухдневный прогул? Медицинской справки нет. Записки от родителей тоже нет. Что делать? Оставалось приняться за новую книгу. И на четвёртый день я не пошёл в школу. И на пятый тоже. Спустя три недели прогулов вся подписка Жюля Верна была прочитана от корки до корки. Хотел было взяться за Роберта Стивенсона и Джека Лондона, руки не дошли. Медленно меня начал заполнять липкий леденящий страх. Страх перед наказанием. Страх за то, что я очень подвёл папу и маму. Что обманывал их три недели подряд. Страх за то, что я какой-то больной псих! Как я мог такое учудить? Это, поди, не сова Манька, пылающая на новых обоях. И не вертолётики. И даже не гэдээровские фирменные сапоги, обречённым «Титаником» ушедшие на дно грязного городского ставка, когда я пытался побултыхать ногами в свежей проруби. Какой же я болван!..

Ну что ж. Сам начудил, самому и расхлёбывать кашку. Чего бы придумать? Следующим утром на дуб решил не лезть, остался на свой страх и риск дома. Ходил из угла в угол, ходил. И так прикидывал, и сяк – ничего в голову не идёт. Нужно ведь сразу двух зайчиков поймать – и проблему решить, и изловчиться, чтобы родители не узнали про моё преступление. Конечно, идеальным вариантом было бы найти медицинскую справку. Достать бы эту заветную бумажку, а потом в учёбе я бы, у-ух, поднажал! Догнал бы и перегнал всех. Зубрил бы до полного онемения задней части организма. Да только где же её, родимую, взять-то? Ходил, бродил, страдал, думал. Полез в шкаф. Вытащил домашнюю папку с документами. Порылся. Может, повезёт? Вынул из бокового карманчика несколько старых бумаг. Так, что тут у нас? Квитанция об оплате за электроэнергию (четыре копейки за один киловатт!), приглашение пункта приёма макулатуры на получение книг. Талон на бензин АИ-93 (тридцать шесть копеек за литр!) А это… а это… а это что такое?! Мамма мия! Не может быть. Я не поверил своим глазам. Справка!

Ничего не понимаю. Откуда? Как? Где? Серая, потёртенькая, слегка мятая. Но всё же справка. И тут я вспомнил, как было дело. С год назад я заболел острой респираторкой и провалялся дома дней, наверное, десять. После выздоровления участковый врач, как полагается, выписал мне справку. Но каким-то непостижимым образом в школу она тогда не попала. То ли упала за холодильник или за стол, то ли завалялась среди газет. В общем, родители повторно в больницу ходили, новую справку выписывали. Это же надо, такое везение!

Присмотрелся. Дата, естественно, другая, годичной давности. Но разве у меня есть выбор? Буду рисковать. Авось не станут в школе присматриваться. Самое главное, на справке стояла кругленькая печать поликлиники. И размашистая, мало разборчивая роспись терапевта тоже имелась. Диагноз написан. Дополню только его немножечко, подправлю лезвием дату, и готово! Но для начала, прикинул я хитро, следует придать заветной бумажке презентабельный вид.

По-заговорщицки шурша домашними тапками, я направился на кухню. Нагрел на газовой конфорке чугунный утюг (для веса), положил справку на лист «Известий», тщательно разгладил. Сверху другим газетным листом накрыл. Старался ох как усердно! Даже запотел слегка. Наконец, схема была готова. Я снял раскалённого соучастника преступления с конфорки и поставил на подставку у стола. Везёт же ему, чугунному утюгу! Он ни в чём не виноват. А я вот кручусь, верчусь, переживаю. Натворил бед, теперь изворачиваюсь, словно скользкий речной линь.

Прогладил справку для верности раза четыре. Убрал верхний лист газеты, а там – блеск! Справочка гладенькая, ровненькая, без сучка и задоринки. Правда, слегка затёртая, пыльная, да на сгибе немного грязная. Ну да ладно. Это не беда. Зажав в запотевшей ладошке свой пропуск счастья, я галопом поскакал в детскую комнату. Положил справку на письменный стол, включил настольную лампу. Тщательно подобрал шариковую ручку, чтобы цвет пасты совпадал. Предстояла вторая, не менее ответственная часть дела – дополнить диагноз нужным комментарием. Простудой ведь три с половиной недели не болеют! Сижу, думу думаю. Почесал затылок, сморщил лоб. Ну что ты скажешь, не идёт мысля! Опять почухал затылок. Чего бы такого придумать? Так-с, используем дедуктивный метод Шерлока Холмса. Как он там говорил? Любое звено частного заключения выводится из общей цепи событий. Получается, что? Нужна болезнь, при которой я бы в принципе не имел возможности посещать школу. А если я не могу попасть в школу, следовательно, я не могу до неё дойти. А если не могу дойти, значит у меня что? Правильно! Пе-ре-лом. Лучше, если перелом ноги. Или сразу двух. Чтобы наверняка. Хотя нет, сразу две ноги «переломать» как-то стрёмно. Не поверят. Одну – самое то. На костылях-то в школу даже с одной переломанной ногой не пускают. Ура! Гениально! Сейчас только потренируюсь, чтобы почерк похожий был. Благо, у всех педиатров и травматологов почерк – ну вылитый мой. Ни фига не прочтёшь и не поймёшь. Как ни старайся.

Потренировавшись минут десять в черновике, я почувствовал, что к решению наболевшего вопроса готов. Оставалось лишь поставить жирную точку. Набрав в лёгкие побольше воздуха, затаив дыхание и отчаянно выпучив глаза, более-менее похожим (детским!) почерком я присовокупил к сухому медицинскому официозу своё дополнение. Чуть-чуть подчистил лезвием дату. Кстати, хорошо вышло. И вот, финал. Исходный документ, слегка видоизменённый и дополненный моей находчивой рукой, принял следующие очертания:

«СПРАВКА. Выдана ХХХ Виталию Николаевичу, 29 февраля 1976 года рождения, в том, что он действительно болел ОРВИ. Обозначены следующие наблюдения и выводы:

Перенёс острую респираторную вирусную инфекцию. Жалобы на повышение температуры. Ухудшение в ночное время. Инфекция мочевыводящих путей. Слабость. Снижение аппетита. Нёбные миндалины – гипертрофия 1–2 степени. Костно-мышечная система без патологии. Хрипы сухие, свистящие, жужжащие, гудящие отсутствуют. Одышка отсутствует. Тоны сердца громкие. Дыхание через нос затруднено, отделяемое из носа – слизистое. При аускультации дыхание жёсткое. Мочеиспускание не нарушено. Лечение назначено. И ещё сломал левую ногу».

На следующее утро, повыше подняв честные глаза и нагло прихрамывая через два шага на третий, я отправился в школу навёрстывать учебный пробел.

***

Выжили ли от смеха преподаватели, когда я страдальчески преподнёс им свой больничный аусвайс, уже и не помню. Наверняка выжили! Потому что в тот же день к нам домой примчалась наша учительница Нина Семёновна и родители узнали горькую правду. (Стационарные телефоны тогда были редкостью и даже роскошью, про мобильную связь и слыхом не слыхивали).

На сей раз меня никто не наказывал. Даже знаменитый солдатский ремешок не был вынут из широких отцовских брюк. В семье сложилась такая атмосфера, будто бы кто-то из наших соседей или друзей засобирался в мир иной. Тишина, скорбь, шёпот голосов. Я забился в детскую. Лёг на кровать, с головой спрятался под одеяло. Внахлёст сложил руки на груди (для большего трагизма образа). Типа, собрался помирать. Славуня – рядом за столом сидит, пытается сделать вид, что занята уроками. Тоже молчит. Родители за стеной шушукаются. Ох, что же меня ждёт-то?!

Пролежал под одеялом минут сорок. Нет, такое ожидание просто невыносимо! Нужно срочно прояснить ситуацию и приготовиться к самому худшему. Я тихонечко вылез из-под одеяла и прокрался на кухню, якобы попить водички. А сам тайком зыркнул в коридор. Вижу, отец расхаживает из спальной комнаты в зал, из зала в спальную. Туда-сюда, туда-сюда. Молчаливый, подавленный, расстроенный жутко. Нервно приглаживает волосы. Задумчиво трёт виски. Мама, заметил, сидит в кресле. Плачет. Ну как любимое всеми дитя, растущее в порядочной и благополучной семье, такое смогло начудить? Мебель, утопленные сапоги, забег тараканов, Манька, теперь вот школьные прогулы на полчетверти. А дальше чего ожидать? Славуня, та вообще до конца не врубится, как себя вести: то ли, глядя на меня, покрутить пальцем у виска, то ли меня поддержать – скорчить смешливую гримасу со страшными глазами.

Одно стало ясно – сегодня меня наказывать не будут…

***

Сижу на кровати под одеялом, пыхчу, остервенело съедаю себя. Я – негодяй! Я – чёрствая скотина! Лживый подлец. И нет прощения мне в веках! (Самобичевательные речи лились фразами из романов Жюля Верна). Как же я подвёл родителей! Отец разочарован и подавлен, мама плачет. Это невыносимо. Лучше бы уже заругали по теме «бессовестного негодяя», а затем и ременюки как следует выписали. Полегче бы стало, верное слово. Я изгой. Меня никто не любит. Да я и не заслуживаю этого! Я никому не нужен. Я поступил не как все. Как двоечник. Я самый настоящий преступник, рецидивист со склонностью к прогулам уроков, разламыванию мебели и сжиганию соломенных чучел. Жизнь кончена… Всё пропало…

Но в чём, собственно, я виноват? Почему родители, наверняка презирая меня, никак не поймут, что и мне оправдание есть? Пусть малюсенькое, незначительное, но всё же? Не приемлет душа насилия над собой. Не приемлет! Не могу сидеть месяцами в сером пыльном классе и слушать монотонное бурчание равнодушных Мух, Лосей, Парабол и Роботов. Не хочу внимать очередным придурковатым нормам существования. Ненавижу нудные неинтересные уроки! Не хочу изо дня в день бояться и дрожать, что не выучил тот или иной предмет. А учить их я тоже не хочу! Неинтересно. Не потому, что тупой, а потому что ко всем нам, школьным разгильдяям и отличникам, применяются тупые, кем-то регламентированные подходы и установки. И даже не тупые! Они ни хорошие и не плохие. Они никакие. Чужие! Понять мы этого не можем, мы ещё дети. И сформулировать не можем. А вот почувствовать – запросто. Чтобы распознать чужака, сердечку детскому не нужны знания дифференциальных уравнений. Потому все школьники и пинают свои портфели и ранцы. Потому и поджидают каникулы, как самое счастливое избавление от рабства.

Такое детское поведение вполне объяснимо. Большой и дружной толпой мы втиснуты в одни и те же рамки Системы, комфортно воспринимать которые мы не способны ни на физиологическом, ни на ментальном уровне. Но Система давит, она мощнее, её усилия узаконены, и нужно подчиняться. Подчинился – послушный винтик, никто тебя не тронет. Не подчинился – изгой. На изгоев обрушивается вся карательная мощь Системы, начиная от родительских слёз, нареканий родственников и заканчивая административно-правовыми мерами принуждения – общественным порицанием, презрением и отказом в переводе на следующую ступень образования. Страшно быть изгоем. Дети подчиняются. После детского сада они ломаются ещё раз.

Педагоги учат нас по правилам и нормам, установленным неизвестно кем. Мы якобы внимаем школьной науке, насколько хватает детского терпения. Ведём себя не как чувства подсказывают, а как принято. Опять же, неизвестно кем. Якобы соглашаемся с чужой правдой, с чужими ценностями, с чужими мыслями – только лишь потому, что они прописаны в солидных школьных учебниках, умных газетах и взрослых энциклопедиях. Совершаем общепринятые поступки, выводим общепринятые умозаключения, общепринято реагируем на влияние внешнего мира. Поведенческие шаблоны подаются под строгим прямоугольным штампом: «Так принято». Какая странная и лукавая закавыка! Целый мир живёт по правилам и установкам, принятым неизвестно кем. Никто не понимает природы Системы, зато все твёрдо уверены: это правильно. Это нужно. Так заведено. Не дёргайся…

***

Я точно изгой. Нужен огромный мешок. Вёдер на шесть-семь. В деревне у бабули в такие мешки с полей и огородов картошку собирают. И название у него есть – чувал. Так вот. Мне нужен вместительный чувал. Для пятёрок. Буду носить их из школы. Втиснусь в рамки. Стисну зубы. Буду учиться до полного онемения пятой точки. Буду сидеть, зубрить и сдавать предметы. Я очень сильно люблю папулечку и мамулечку. Славуньку, сестричку, тоже люблю. И девушка у меня любимая уже есть. Наташка-гимнастка, в нашем классе, в правом от меня ряду, за второй партой детство своё просиживает. Мы с ней совсем не дети. Взрослые! От провожаний домой и транспортировки портфеля давно уже к поцелуям в щёчку перешли. Я хочу оправдаться перед всеми. Я стану послушным, умным и безропотным отличником. Докажу, что могу! Ведь мне так хочется, чтобы меня снова полюбили и зауважали!

И никакие переломанные ноги и ОРВИ теперь меня не остановят!..

Система

Что такое система? Обратимся за помощью к энциклопедическому словарю русского языка. Система или сочетание – это множество взаимосвязанных элементов, выделенное и обособленное от среды и взаимодействующее с ней (системой) как единое целое.

Сразу отметим, что система – это весьма многогранная сущность. Она способна выражаться в чём угодно и выглядеть как угодно. Система может иметь малые формы, скромный размер и простенькое содержание либо огромную, Вселенского масштаба, структуру. По большому счёту, куда ни глянь – всюду система. Она может представлять собой сочетание механических деталей – допустим, платформу зубчатых передач в двухступенчатом цилиндрическом редукторе. В игрушечной гоночной машинке тоже есть своя система – конструкция инерционного моторчика. В компьютере, планшете и мобильном телефоне работает операционная система. Системой может быть специальный диетический комплекс, разработанный для похудения индивидуумов, обожествляющих плюшки, пирожные и тортики. В любом административном, производственном или жилом здании функционирует система вентиляции. В банковском секторе то и дело разоблачают системы обмана доверчивых вкладчиков – финансовые пирамиды. Да мало ли какие ещё бывают системы. Бесчисленное количество вариантов.

Нам, безусловно, интересно, каким образом крутятся колёсики в механизме игрушечного автомобильчика, как устанавливать компьютерные кодеки и драйверы, и что нужно кушать, чтобы похудеть на десять килограмм за полтора дня. Это всё любопытно. Но это всего лишь детали. Обособленные штришки огромного мира, бурлящего за нашими с вами окнами. Сегодня мы будем говорить о более глобальном – о мировой Системе в целом. Рассматривая эту колоссальную конструкцию, нам важно насладиться не малюсеньким изображением крохотного пазла, а всей художественной иллюстрацией. Целиком. Важно взглянуть на действительность взглядом не рядового обывателя, но мудрого и неравнодушного человека, решающего судьбу нынешнего временного отрезка. Важно осознать величие и упадок эпох, почувствовать, а точнее – прочувствовать их древний безостановочный ход, вековую мудрость и незыблемость. Важно приостановить свой суетный мирской бег и спокойно, без лишних эмоций, ответственно и справедливо оценить окружающее нас бытие. Потому как сейчас, на мой взгляд, самый удобный момент. Другого не будет. Не дадут…

***

Начнём сразу с главного. Человеческое сообщество живёт в Системе, в которой подвергается влиянию множества подсистем (минисистем). Диеты, хобби, межличностные отношения, автомобили, редукторы, мобильные телефоны, операционные программы и прочие крохотные штришки мира (минисистемы) – это типичные материальные и нематериальные следствия устремлений и поступков, которые мы, человечество, совершили вчера, на прошлой неделе, в том году, в позапрошлом веке или до рождества Христова. Они есть неотделимые, но не первостатейные элементы бытия. Следствиями всегда управляют основания, предлоги и мотивы – то есть первопричины. Именно первопричины определяют качество, наполненность и направленность следствий, которые влияют на наши действия, поведение, образ мышления, которые в итоге составляют нашу судьбу. Первопричины решают за нас, как нам жить и жить ли нам вообще.

Современный мир-Система – это семь миллиардов дремлющих потребителей, живущих следствиями и не понимающих первопричин. Нынешнее сообщество, со всей его циничной политикой, убогой экономикой, атеистической культурой и прогнившими социальными отношениями, в своей потребительской полудрёме опустилось ниже уровня привокзального клозета. Люди увлеклись крошечными пазлами-следствиями настолько, что потеряли из виду цельный живописный холст духовности, объясняющий смысл существования всего Мироздания. Виной тому – духовная блокада мирового сообщества, планомерное и целенаправленное упрощение Человека в рамках жёстко регламентированного нового миропорядка. Всё реже люди любуются прекрасными звёздами, ещё реже – вспоминают об Отце-Творце. Всё чаще восхищаются высокотехнологичными безделушками – OLED-телевизорами, умными холодильниками, планшетными компьютерами, смартфонами и прочей технократической чепуховиной. Всё шире практикуется такой себе изощрённый софизм – заведомо ложные и лицемерные утверждения, принимаемые оглуплённой массой за истинные и бесспорные. «У нас всё классно!», «Научный прорыв!», «Мощь прогресса!», «Умная цивилизация!», «Вот уже и до коллайдера, и до истребителей шестого поколения доросли!», «Всё будет хорошо!» и прочие нелепицы сквозят из каждого телевизора, орут из каждой радиоточки, пачками попадают в посты и репосты сотен социальных интернет-сообществ. Учитывая тот факт, что на сегодняшний день человечество находится в полном духовном упадке и самой плотной со времён Нового Завета изоляции от общечеловеческих ценностей, громогласное декларирование в духе «всё хорошо, всё классно!» представляется не иначе как циничной ложью и лицемерием.

Но подобной оптимистической браваде дано звучать до поры – до той минуты, пока каждому человеку, как говорят, петух жареный в одно место не клюнет. Миллиардам жителей нашей планеты пока ещё не клюнул. Они беззаботны, счастливы и свято верят в исключительную силу доллара. Миллионы начинают подозревать неладное и задумываются, в какой среде будут жить их дети. Сотни тысяч уже догадались, что происходящие с «умной цивилизацией» процессы на самом деле напоминают детские картинки ада, со всеми его рогатыми чёртиками и круглыми раскалёнными сковородками, наполненными перепуганными грешниками. Тысячи людей обернулись к Природе и Богу, отстранившись от вожделенных технократических «благ», «перспектив» и «свобод». Поскольку Системе всё тяжелее выдавать адское пламя за радиатор отопления, к счастью, эти тысячи множатся. Всему своё время.

Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне и время миру. (Еккл. 3: 1–8)

Система, которую мы будем разбирать по косточкам – это глобальная конструкция человеческого сообщества, определяющая порядок взаимодействия и взаимоотношений отдельно взятых его подразделений и структур. Вплоть до единичных участников – людей. Нас с вами. Таким образом, друзья, в дальнейшем определимся рассматривать мировую Систему как взаимосвязь моделей человеческого поведения, социально-экономических отношений и морально-этических норм, действующих внутри основных социальных институтов – семьи, общества, государственной власти и Церкви. Под обществом будем подразумевать также более мелкие подинституты – учебное образование, поддержку законов и установленных юридических правил, обеспечение средств существования (рабочая и бытовая занятость, карьера, служба).

Чтобы понять сущность мировой Системы и предугадать её дальнейшие действия, нужно обладать хотя бы поверхностными знаниями о возникновении и становлении этого гигантского механизма. Поэтому давайте совершим получасовой экскурс в глубокое прошлое Системы. К истокам бытия. Предельно кратко, в нескольких предложениях, нащупывая исторические параллели и сопоставляя объективные выводы, вспомним наших далёких предков и освежим в памяти ряд ветхозаветных библейских событий. Это поможет нам проследить развитие процессов, упрощающих и развращающих любимое творение Бога – Человека, разобраться в текущем положении вещей и определиться, куда идти дальше…

***

Итак. Согласно преданиям ветхозаветных пророков и посланиям святых апостолов Нового Завета, Система издревле овладела человечеством. Порождая бардак и неразбериху прежде всего в душах и мыслях человеческих, Система сеяла хаос и на материальном плане бытия. На разных этапах истории пророки боролись с духовным бедламом как могли. Они устанавливали табуирующие заветы, слагали притчи, легенды, поверья, передавали последователям святые заповеди. Наставляли на путь истинный заплутавший люд. Их успех был относителен. Из века в век падение человека то ускорялось, то притормаживалось. Но никак не прекращалось.

Первый грех, первая кровь – братоубийство. Землепашец Каин восстаёт на родного брата – пастыря Авеля.

И сказал Каин Авелю, брату своему: пойдем в поле. И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его. И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему? И сказал Господь: что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли; И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей. (Быт. 4: 8–11)

Казалось бы, первой на планете трагедией, нелепой и бессмысленной, всё плохое для земного рая должно было и закончиться. Но события развиваются сорвавшимся с горы снежным комом – ещё быстрее, ещё глобальнее и, увы, ещё страшнее.

Люди умножаются, рождают сыновей и дочерей. Осваивают щедрые земли, разбивают и обживают уютные шатры, взращивают хлеба́. Отверженный Каин вынужден «пойти от лица Господня» в землю Нод, к востоку от Эдема. Адам вновь познаёт Еву и она рождает Сифа, который «вместо Авеля, убитого Каином». От Сифа прорастает родовая ветвь: Сиф – Енос – Каинан – Малелеил – Иаред – Енох – Мафусал – Ламех. Ламех – отец Ноя. Праведный Ной, потомок Сифа в восьмом поколении, построивший для всякой живой твари спасительный ковчег, становится как бы вторым Адамом, от которого идёт повторный виток расселения людского сообщества. Но даже после Всемирного потопа Завет Бога с человечеством не обновляется и грехопадение продолжается.

Человек трудится, отдыхает, радуется жизни и красотам Бытия. Познаёт тайны и законы Природы. Развлекается, ищет для себя новые диковинные «увлечения» и «забавы». Среди них – изготовление и употребление вина.

Ной начал возделывать землю и насадил виноградник; И выпил он вина, и опьянел, и лежал обнаженным в шатре своем. И увидел Хам, отец Ханаана, наготу отца своего, и выйдя рассказал двум братьям своим. Сим же и Иафет взяли одежду и, положив ее на плечи свои, пошли задом и покрыли наготу отца своего; лица их были обращены назад, и они не видали наготы отца своего. (Быт. 9: 20–23)

Именно от Ноя и его сыновей – Сима, Хама и Иафета, народы обретают своё продолжение и расселяются по земле после всемирного наводнения. Естественно, они представляют собой уже несколько иное поколение – расу более заблудших, познавших плотские утехи, укоряющих и осуждающих людей.

Следующий шаг истории – египетские скитания потомка Ноя Авраама (патриарха и родоначальника еврейского народа) и его жены Сары.

И Я произведу от тебя (от Авраама – сына Фарры, ветвь Авраам – Исаак – Иаков (Израиль), прим. автора) великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твоё, и будешь ты в благословение. (Быт. 12: 2)

Спасаясь от нужды и проделав долгий путь от Сихема – земли Ханаанской к югу, волею судьбы Авраам и Сара попадают в Египет, в объятия могущественного фараона. Опасаясь расправы (Сара отличалась особой женской красотой), Авраам предлагает супруге назваться его сестрой. Разумеется, красавицу Сару определяют в дом фараона (с условием исполнения некоторых обязанностей, о которых Завет тактично умалчивает), Авраам через «сестру» обретает полный респект и значимость. Будущему иудейскому патриарху преподносятся всевозможные дары и предоставляются условия жизни, присущие людям знатного сословия. Авраам облачается в золотые одежды, принимает прекрасных наложниц, получает в подарок от фараона сотню голов крупного и мелкого скота – лошаков, ослов, верблюдов, коз. Его положению в египетском обществе-Системе завидуют многие египтяне. В доме Авраама прислуживают четыре слуги-раба.

Однако, день ото дня всё тяжелее на душе Авраама. Он подавлен, уныл, опечален. Не тешат его ни знатное общество, ни роскошные одеяния, ни миловидные служанки, готовые исполнять любые прихоти своего господина. Понимаем. Чему радоваться, когда законная жена неизвестно где, неизвестно с кем и неизвестно чем занимается? Авраам печален, но пока ещё крепится. Боязнь за свою жизнь и жизнь Сары сильнее ревности. Спасение приходит свыше. Богнаказывает (превратный смысловой оборот Библии запомним) фараона за распутство с чужими жёнами, а Сара и Авраам покидают благополучный Египет. Вместе с Авраамом искать лучшую жизнь уходит и его племянник Лот с двумя дочерьми (сын рано умершего брата Авраама – Арана).

В пути они разделяются. Авраам обживается в Ханаанских землях, Лот с дочерьми ищет покоя в окрестностях Содома.

На этом этапе наблюдаем очередной сбой в программе человеческой морали. Лот, гонимый из окрестностей Содома людьми злыми и грешными, чудом спасается от грядущего уничтожения Богом этого падшего, погрязшего в блуде и сексуальных извращениях города. По настоянию трёх ангелов, Лот и две его дочери поселяются в пещере рядом с Сигором.

И вышел Лот из Сигора и стал жить в горе, и с ним две дочери его, ибо он боялся жить в Сигоре. И жил в пещере, и с ним две дочери его. И сказала старшая младшей: отец наш стар, и нет человека на земле, который вошел бы к нам по обычаю всей земли; итак напоим отца нашего вином, и переспим с ним, и восставим от отца нашего племя. И напоили отца своего вином в ту ночь; и вошла старшая и спала с отцом своим [в ту ночь]; а он не знал, когда она легла и когда встала. На другой день старшая сказала младшей: вот, я спала вчера с отцом моим; напоим его вином и в эту ночь; и ты войди, спи с ним, и восставим от отца нашего племя. И напоили отца своего вином и в эту ночь; и вошла младшая и спала с ним; и он не знал, когда она легла и когда встала. И сделались обе дочери Лотовы беременными от отца своего, и родила старшая сына, и нарекла ему имя: Моав [говоря: он от отца моего]. Он отец Моавитян доныне. И младшая также родила сына, и нарекла ему имя: Бен-Амми [говоря: он сын рода моего]. Он отец Аммонитян доныне. (Быт. 19: 30–38)

Констатируем факт. Всего лишь через два десятка поколений от сотворения Богом совершенного Адама грехопадение человека достигает дна беззакония – пьяный отец вступает в интимную связь со своими родными дочерьми. Но по сравнению с девиантным поведением жителей Содомского пятиградия – Содома, Гоморры, Сигора, Севоима и Адмы Лот всё равно предстаёт образцом добродетельного родового предка целых народов.

Человечество развивается. Еврейский народ попадает в зависимость к египтянам и влачит жалкое существование. По сути, евреи превращаются в подхалимствующих лакеев, робкий обслуживающий персонал при фараонах Египта. Разобщённые и растерянные, они вынуждены угождать любым причудам и капризам суровых хозяев. Сами же евреи живут в условиях сплошных запретов. В первую очередь, они распространяются на рождение еврейских детей (в частности, мальчиков). Обеспокоенный ростом численности еврейского народа, фараон издаёт жестокий указ об уничтожении еврейских новорожденных мальчиков. Тем самым, мощь египетского сообщества (воинства) усиливается, а еврейской общины – ослабляется.

На горизонте истории появляется легендарный Моисей. Три месяца прятали новорожденного Моисея отец и мать, но под страхом смертной казни вынуждены были оставить его в речных зарослях.

Некто из племени Левиина пошёл и взял себе жену из того же племени. Жена зачала и родила сына и, видя, что он очень красив, скрывала его три месяца. Но не могши долее скрывать его, взяла корзину из тростника и осмолила её асфальтом и смолою и, положив в неё младенца, поставила в тростнике у берега реки. А сестра её стала вдали наблюдать, что с ним будет. (Исх. 2: 1–4)

Мерно плывущую по реке корзинку с младенцем выловила царская дочь Ферьмуфь. Это и был Моисей («из воды спасённый») – тот самый ребёночек, который в будущем возглавит эпохальный исход многочисленного еврейского народа из Египта. Под предлогом поиска лучших земель для богоизбранного народа (Земли Обетованной), Моисей будет водить соотечественников по пустыне Син сорок лет. А точнее, ровно столько будет водить, сколько понадобилось бы для выкорчёвывания из сознания евреев корней рабского мировоззрения. (Тут мы впервые затрагиваем тему внешнего воздействия на сознание человека и приближаемся к более чёткому пониманию зависимости следствий от первопричин). Расчёт Моисея был гениален и одновременно прост: воспитанные в условиях беспрекословного подчинения рабы постепенно вымрут, а новорожденные евреи, не знающие поклонения и не вкусившие египетского бича, обретут не только физическую свободу, но прежде всего свободу сознания и устремлений.

Таким образом, сознание сотен тысяч людей, рождённых в условиях контролируемой социокультурной среды, оказалось подчинённым воле Моисея. Это как пустая папка-файл в компьютере программиста – что в неё запишешь, то и будет. Моисей своей цели достиг.

Итак, Израиль, слушай постановления и законы, которые я (Моисей, прим. автора) научаю вас исполнять, дабы вы были живы и пошли и наследовали ту землю, которую Господь, Бог отцов ваших, даёт вам; Не прибавляйте к тому, что я заповедую вам, и не убавляйте от того; соблюдайте заповеди Господа, Бога вашего, которые я вам заповедую. (Втор. 4: 1–2)

«В третий месяц по исходе сынов Израиля из земли Египетской» Моисей выводит еврейский народ из Рефидима и после разговора с Богом на высокой горе Синай (гора Моисея, гора Хорив) являет обществу новые Законы – своеобразные столпы еврейской морали. Не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не лжесвидетельствуй против ближнего своего, не желай имущества и жены ближнего своего, почитай отца и мать, не сотворяй себе кумира, не произноси имени Бога своего напрасно, помни и чти день субботний – благословенный Господом и освященный Им, да не будет других богов пред лицом Божьим – всего десять базовых заповедей, регулирующих религиозную и гражданскую жизнь евреев. Их Моисей исправно заносит в скрижали Закона, а сами скрижали помещает в Ковчег Завета. Поскольку Моисей при всей своей просветлённости и мудрости был человек весьма косноязычный, в проповедях ему помогает родной старший брат – блестящий оратор Аарон. Сквозь толщину веков и бремя эпох заповеди Божьи от пророка Моисея дойдут до новозаветных времён и будут дополнены Иисусом Христом заповедями блаженства.

Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас. (Матф. 5: 3–12)

Моисей прожил сто двадцать лет, но до самой смерти «зрение его не притупилось и крепость в нём не истощилась». Власть Моисееву принимает ближайший ученик и преемник жреца – Иисус, сын Навин, исполненный премудрости «от возложения на чело рук пророка». Еврейский народ принимает молодого предводителя с глубокой верой и надеждой.

 

Иисус Навин повелевает евреям запастись пищей и водой для перехода через реку Иордан, дабы, в конце концов, достичь Земли Обетованной. Переход удаётся, народы аморрейские и ханаанские в смятении от многочисленности и решительности еврейского воинства. Пал укреплённый город-крепость Иерихон. Стены города разрушены до основания, сам Иерихон разграблен и сожжён. Серебро, золото, сосуды медные и железные (особая ценность того времени) сноровисто экспроприированы в пользу новой власти. Банальный разбой прикрывается необходимостью «поступления даров земных для пополнения святыни и сокровищницы истинногоГоспода».

Окрылённые успехом, израильтяне мобилизуют всех, кто способен держать оружие и завоёвывают Гай, царя Гайского и народ его. Все жители Гая – мужчины, женщины, старики, дети, в общей сложности двенадцать тысяч человек, исколоты копьями и вырезаны беспощадно. Словно бурая короста, поле боя у Гая дышит кровью. Стиснутый вселенским плачем, погружённый в чужое горе, слёзы и кровь, богоизбранный народ лихо расширяет обетованные угодья.

Вседозволенность обостряет еврейский аппетит и доводит его до ненасытности. Вслед за Гаем покорён более многочисленный и богатый город Гаваон. Разгромлены пять аморрейских царей: Иерусалимский, Хевронский, Иармуфский, Лахисский, Еглонский. Вместе со своим ополчением они безжалостно вырезаны свирепой толпой «свободных богоизбранных сынов». Та же участь постигает города Макед, Ливна, Лахис. Поиски обетованного края оборачиваются для евреев невиданными победами и несметными богатствами. Под контроль Иисуса Навина попадает вся Южная и Северная Палестина. Оккупация проводится под громким девизом «грабить, убивать, покорять, быть твёрдыми и мужественными во всяческом истреблении врагов во славу истинного Господа». Совсем недавно, уже в новейшей истории, подобная жуть повторялась, не так ли? Исключительность одной земной нации над другими народами, стойкий нордический характер, голубые глаза, правильной формы череп, уничтожение видимых и невидимых врагов Империи, господство истинных людей над полулюдьми и людьми-животными… Печально знакомые тезисы.

Успех захвата – ошеломляющий, масштаб вторжения – огромен, богатства – неисчислимы. Далее, как водится, происходит делёж награбленного, передел сфер влияния и расчленение захваченных земель.

Раздели землю сию в удел девяти коленам и половине колена Манассиина. (Нав. 13: 7)

Впереди много кровавой работы – предстоит завоевать земли филистимские, гессурские, обширную равнину Гевлу. А за ними – и до Ливана рукою подать.

Проходят годы, проходят десятилетия. Иисус Навин отживает свой век и, предчувствуя близкую кончину, заключает с народом новый завет в Сихеме. Наставление гласит отвергнуть всех богов, которым служили предкив Египте и призывает поклониться истинному Господу. Народ принимает завет и обещает служитьГосподу Истинному (запомним и этот превратный оборот). Впрочем, в последующих веках евреи неоднократно будут нарушать данное обещание, потом горько каяться, снова обещать и снова нарушать обет.

Сто десять лет исполнилось Иисусу Навину, когда он покинул мир земной. После него в Библии идут ничем не примечательные Иуда с сыновьями, Гофониил, Аод, сын Геры. Их пропустим.

Следуем далее. Человек из племени Данова, Маной, вместе со своей женой, до поры страдающей бесплодием, рожают богатыря Самсона – человека, известного за силу чудовищную и необузданную.

Пришёл однажды Самсон в Газу и, увидев там блудницу, вошёл к ней. Жителям Газы сказали: Самсон пришёл сюда. И ходили они кругом, и подстерегали его всю ночь в воротах города, и таились всю ночь, говоря: до света утреннего подождём, и убьём его. А Самсон спал до полуночи; в полночь же, встав, схватил двери городских ворот с обоими косяками (!), поднял их вместе с запором, положил на плечи свои и отнёс их на вершину горы, которая на пути к Хеврону. (Суд. 16: 1–3)

По возмужанию, Самсон становится назореем Божиим, то есть человеком, давшим особый обет Богу и по статусу равным первосвященнику или кохену (священнослужителю-жрецу из сословия Аарона).

Самсон встречает красавицу Далиду, живущую в долине Сорек, и без памяти влюбляется в неё. Как показывают события, любовь его безответна и даже трагична.

После того полюбил он одну женщину, жившую на долине Сорек; имя ей Далида. К ней пришли владельцы Филистимские и говорят ей: уговори его, и выведай, в чём великая сила его и как нам одолеть его, чтобы связать его и усмирить его; а мы дадим тебе за то каждый тысячу сто сиклей серебра. (Суд. 16: 4–5)

Следует отметить, филистимляне не поскупились. По современным меркам тысяча сто серебряных сиклей приравнивается приблизительно к двенадцати килограммам драгоценного металла. Какой влюблённый мужик способен противостоять чарам избранницы, коварно использующей его в корыстных целях? Против злодея, с которым делишь ложе, защиты не было, нет и не будет. Далида предаёт нелюбимого, Самсона ловят, выкалывают глаза и отправляют в рабство. Проданный за серебро, покинутый предательницей Далидой, Самсон взывает к Богу о мести (!) и просит Его помочьотомстить (!) за свое зрение обидчикам. От безысходности Самсон решается на крайние меры.

И воззвал Самсон к Господу и сказал: Господи Боже! вспомни меня и укрепи меня только теперь, О Боже! чтобы мне в один раз отомстить Филистимлянам за два глаза мои. И сдвинул Самсон с места два средних столба, на которых утверждён был дом, упершись в них, в один правою рукою своею, а в другой левою. И сказал Самсон: умри, душа моя, с Филистимлянами! И упёрся всею силою, и обрушился дом на владельцев и на весь народ, бывший в нём. И было умерших, которых умертвил Самсон при смерти своей, более, нежели сколько умертвил он в жизни своей (несколько тысяч человек, прим. автора). (Суд. 16: 28–30)

Погибший Самсон похоронен своими братьями «во гробе Маноя, отца его».

***

По пути от Адама до Иисуса Христа движемся далее – к царю Саулу, его сыну Ионафану и, конечно же, великому правителю Давиду – отцу мудрейшего царя Соломона.

Человек из Рамафаим-Цофима по имени Елкана познаёт любимую жену свою Анну. Анна рожает сына, которого называют Самуилом. Пребывая в делах молитвенных денно и нощно, очень долго просила Анна у Бога этого ребёночка («от Бога я испросила его») и длительное время «роптала, что Господь заключил чрево её». В благодарность за чудо, Анна и Елкана решают, что Самуил должен посвятить себя служению Богу и людям.

Когда же вскормила его, пошла с ним в Силом, взяв три тельца и одну ефу муки (около 40 кг, прим. автора) и мех вина, и пришла в дом Господа в Силом; отрок же был ещё дитя. И закололи тельца; и привела отрока к Илию, и сказала: о, господин мой! да живёт душа твоя, господин мой! я – та самая женщина, которая здесь при тебе стояла и молилась Господу; о сём дитяти молилась я, и исполнил мне Господь прошение моё, чего я просила у Него; и я отдаю его Господу на все дни жизни его, служить Господу. И поклонилась там Господу. (1 Цар. 1: 24–28)

Отрок Самуил прислуживает в храме, Анна и Елкана ежегодно приходят в Силом, проведывают сына. Приносят гостинцы, одежду, радуются нечастым встречам. Самуил подрастает и с каждым днём «получает всё большее благоволение Бога». Во всенощных молитвах и постах он достигает глубокой мудрости и просветлённости. В одну из ночей Самуилу является Божие видение, потом следующее, потом ещё несколько. Самуил преображается в пророка.

И возрос Самуил, и Господь был с ним; и не осталось ни одного из слов его неисполнившимся. И узнал весь Израиль от Дана до Вирсавии, что Самуил удостоен быть пророком Господним. (1 Цар. 3: 19–20)

Самуил становится судьёю Израиля, судит справедливо. Возводит жертвенники и Дома Бога. Разрешает людские споры, мудростью мирит даже самых заклятых врагов. Подарки не принимает («принявши подарки, становишься виноватым…»), смиряет в евреях гордыню и корыстолюбие.

По старости Самуила, в истории еврейского народа случается значимое событие (и тут не обошлось без закулисы). К Самуилу в Раму приходят старейшины Израиля, кланяются и просят поставить над израильским народом царя.

И собрались все старейшины Израиля, и пришли к Самуилу в Раму, и сказали ему: вот, ты состарился, а сыновья твои не ходят путями твоими; итак, поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов. И не понравилось слово сие Самуилу, когда они сказали: дай нам царя, чтобы он судил нас. И молился Самуил Господу. (1 Цар. 8: 4–6)

Великий мудрец и мыслитель Самуил прекрасно осознаёт суть возникшей проблемы. Поставить царя – это не просто назначить вместо себя начальника. Для будущих поколений «дать царя» означает усиление Системы с жёсткой вертикалью власти, втискивание народа в рамки, ограничивающие не только физическую, но и духовную свободу – свободу сознания, мыслей, устремлений, выбора. Зачем тогда было совершать исход из Египта, если потомки из одного рабства попадали в другое, более завуалированное? И, что не менее важно, каковы гарантии преданности будущего царя людям? Кто поручится, что царь будет действовать во благо народа и не поставит личные интересы выше интересов общественных?

И сказал (Самуил, прим. автора): вот какие будут права царя, который будет царствовать над вами: сыновей ваших он возьмёт, и приставит к колесницам своим, и сделает всадниками своими, и будут они бегать пред колесницами его; И поставит их у себя тысяченачальниками и пятидесятниками, и чтобы они возделывали поля его, и жали хлеб его, и делали ему воинское оружие и колесничный прибор его; И дочерей ваших возьмёт, чтоб они составляли масти, варили кушанье и пекли хлебы; И поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмёт, и отдаст слугам своим; И от посевов ваших и из виноградных садов ваших возьмёт десятую часть и отдаст евнухам своим и слугам своим; И рабов ваших и рабынь ваших, и юношей ваших лучших, и ослов ваших возьмёт и употребит на свои дела. (1 Цар. 8: 11–16)

Народ не внимает отчаянному гласу Самуила и требует царя, который бы правил над евреями. Ну, чтобы как у всех.

У некоего Киса, сына Авиила, сына Церона, сына Бехорафа, сына Афия, сына некоего Вениамитянина, человека знатного, был сын Саул. Высокий рослый красавец, крепкий и видный парень. Послушный сын уважаемого отца. Именно Саул возникает в видениях Самуила-пророка в образе помазанника на царствование.

После обряда помазания Саул получает абсолютную власть над Израилем.

И сказал Самуил всему народу: видите ли, кого избрал Господь? подобного ему нет во всём народе. Тогда весь народ воскликнул и сказал: да живёт царь! И изложил Самуил народу права царства, и написал в книгу, и положил пред Господом. И отпустил весь народ, каждого в дом свой. Так же и Саул пошёл в дом свой, в Гиву, и пошли с ним храбрые, которых сердца коснулся Бог. А негодные люди говорили: ему ли спасать нас? И презрели его и не поднесли ему даров; но он как бы не замечал того. (1 Цар. 10: 24–27)

Как и всегда, находятся и недовольные царём. А у недовольных, знамо, свой взгляд на власть. Им подавай другого, более лояльного и мудрого правителя! Не важно какого, но другого! Лишь бы не этого! Очередной вывод: проявляются задатки веяний, в современной трактовке более известные как политическая оппозиция. Они пока ещё слабы, не классифицированы и не организованны, но прецедент уже есть. Разрушительный инструмент «оппозиция» никогда ещё не приносил народу больше серебряных сиклей, жирнее елея или тучнее овечьих отар. Но история цивилизации только-только развивается, и ветхозаветные люди об этом пока ещё не знают. И ропщут.

Как и Иисус Навин, Саул продолжает завоевательные войны. Побеждены аммонитяне, завязана новая война с филистимлянами. Очередная битва с филистимлянами символична. Чтобы продемонстрировать силу и несокрушимость своей армии, филистимлянские военачальники направляют в бой гиганта Голиафа из Гефа. Огромный единоборец, двух с половиною метров роста, закованный в тяжеловесную медную броню, повергает израильтян в панику. Против Голиафа выступает доброволец – молодой пастырь, один из восьми сыновей ефрафянина Иессея из Вифлеема, Давид. В истории это сражение прославится как «Битва Давида и Голиафа».

Саул не верит в силу Давида. Уж больно молод и нежен пастырь. Но страх есть страх, куда денешь его? Тем более, других желающих защитить славу воинства Божьего в бою против Голиафа нет.

И сказал Давид Саулу: пусть никто не падает духом из-за него; раб твой пойдёт и сразится с этим Филистимлянином. И сказал Саул Давиду: не можешь ты идти против этого Филистимлянина, чтобы сразиться с ним, ибо ты ещё юноша, а он воин от юности своей. И сказал Давид Саулу: раб твой пас овец у отца своего, и когда, бывало, приходил лев или медведь и уносил овцу из стада, то я гнался за ним и нападал на него и отнимал из пасти его; а если он бросался на меня, то я брал его за космы и поражал его и умерщвлял его. (1 Цар. 17: 32–35)

Саул соглашается, и Давид выступает на решающее сражение. Гигант выражает презрение своему противнику. Уж больно хрупок и невоинственен юноша. Какой будет лёгкой победа! Соперники приближаются друг к другу. Соотношение сил – практически такое же, как между современным танком, оснащённым лазерным дальномером, тепловизором, бортовой информационной системой и опасливым степным тушканчиком. И вот Голиафом уже занесёно копьё и вынут острый меч из ножен. Его звериный оскал страшен, рука тверда и беспощадна. Бронированная громада воина наваливается на юного парня. Неужто конец? И тут, словно гром средь ясного неба! Давид выхватывает из пастушьей сумы пращу и проворно заряжает её острым речным камнем. Выстрел! Камень вонзается в лоб гиганту и тот замертво падает оземь. Смекалка и хитрость стройного юноши побеждают силу и необузданную мощь опытного воина. Мужи израильские ликуют, филистимляне пребывают в полном смятении.

Поверженный Голиаф – в первую очередь, психологическая победа. Боевой дух врага сломлен, уже не помощники ему ни копья, ни мечи, ни пращи. Израильтяне грабят стан филистимлян, в пух и прах разносят неприятельские войска. Саул, поражённый храбростью и находчивостью юноши, назначает его своим военачальником.

Добрая молва идёт в народе о Давиде. Его прославляют, им гордятся. Про молодого воина слагают легенды и небылицы, ещё более преумножающие славу и популярность смельчака-пастыря. О нём мечтают красивые девушки. Теперь Давид вхож в царские ложи, к нему прислушиваются, с ним считаются. Давид быстро становится живым символом израильского могущества, образом храброго защитника и заботливого радетеля простых израильтян. Вполне закономерно, Давид стягивает к себе власть и ослабляет влияние легитимного правителя Саула.

Власть – это любовь и доверие народа сильному и храброму лидеру. Благодаря победе над Голиафом, Давид сполна обретает и любовь, и поддержку, и доверие народа. И, конечно же, власть…

***

Исторически, незримая квинтэссенция власти насыщалась и подпитывалась двумя факторами: либо доверием, либо страхом. Одним из мастеров созидания, развития и укрепления культа Страха, как вы уже знаете, друзья, был Иосиф Виссарионович Сталин. Бывший семинарист Сосо Джугашвили на пять с плюсом усвоил чудовищные уроки ленинских университетов, оказавшись самым прилежным учеником Вождя мирового пролетариата В.И. Ленина. Кровавый террор, устроенный подконтрольным Кобе ГПУ (реформированной в 1922 году Чрезвычайной Комиссией), прочно сковал сознание диссидентов и подчинил себе каждого советского человека – начиная от военных Красной Армии, гражданских чиновников, партийных функционеров и заканчивая рядовыми домохозяйками. С полуночи и до четырёх утра по безмолвным улицам сновали зловещие чёрные «воронки́», жадно выискивая в онемевших парадных очередных жертв Лубянки. Стиснутые паническим ночным ужасом, люди буквально сходили с ума, и огромная великая страна, томясь в жутком ожидании посланцев Политуправления, каждую ночь бессонно бодрствовала. Чудовищное постановление ЦИКи СНКСССРот 7 апреля 1935 года «О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних граждан» довело страх народа до животного. Горячие обезбашенные головы орали «довольно миндальничать!» и сатанински радовались новому постановлению, поскольку оно легализировало казни маленьких детишек – потомков «врагов» народа и Партии. Пункт №1постановлениягласил: «К числу мер уголовного наказания, предусмотренных статьёй №1указанногопостановления, относится также и высшаямерауголовногонаказания – расстрел». Теперь страна стыла в ужасе не только за себя, но и за своих малышей.

Страхом поддерживал свой авторитет и Адольф Гитлер. В 1933 году по назначению рейхспрезидента Пауля фон Гинденбурга Гитлер становится рейхсканцлером Германии. Но что такое рейхсканцлер? Всего лишь глава кабинета министров, рабочая лошадка Империи. Амбиции диктатора никак не вмещались в тесную должность премьер-министра. Устранив путающихся под ногами опекунов из консервативных немецких партий, Гитлер вскоре вырезал и оппозицию – военизированную гвардию НСДАП (штурмовые подразделения СА). Для этого соратники Гитлера устроили страшную «ночь длинных ножей» – кровавую расправу над лидером гвардии Эрнстом Рёмом, поддерживающими его функционерами и рядовыми штурмовиками. В пирамиде Страха, возведённой Гитлером, не хватало закладки последнего кирпичика – тотального запугивания сподвижников. Для решения этой задачи фюрер выбрал весьма простой и радикальный способ: лично возглавил физическое истребление однопартийцев, чьими руками был вознесён на политический Олимп.

Страхом добивался покорности граждан и властвующей знати кровавый император Нерон – убийца родни и безжалостный гонитель христиан. В восемнадцать лет он отравил своего сводного брата Британика (Британника) – сына императора Клавдия и дочери римского консула Валерии Мессалины. В двадцать два года Нерон замарал руки уже кровью своей матери Агриппины. Позже, вознамерившись жениться на красивой, умной, но чрезвычайно корыстной и властолюбивой представительнице римского нобилитета Поппее Сабине, он казнил свою бывшую жену Клавдию Октавию.

Усмотрев в лице растущей христианской общины угрозу для римского принципата, Нерон объявил христианство вне закона. А затем и свалил на христиан вину за пожар в Риме. Десятки тысяч преданных последователей учения Христова – молодых мужчин, женщин, стариков, маленьких детишек были казнены самыми изощрёнными и чудовищными способами. Их распинали на крестах, бросали в клетки с дикими голодными животными, сжигали на кострах и резали пехотинскими мечами-гладиусами. Вместе с ними были приговорены к крестной казни и первоверховные апостолы Пётр и Павел.

На доверии простых людей держался авторитет (и, разумеется, власть) светлейшего князя Григория Потёмкина-Таврического. Мог Григорий Александрович толстую палку о пузатого генерала-скрягу с размаху обломать, но простого русского солдата никогда и пальцем не трогал. При общении с вельможами светлейший был высокомерен, чёрств и надменен, но всегда снимал шапку при разговоре с простолюдином. За свои деньги (хотя сам Гришка частенько бывал в долгах) поил солдат водкой, чтобы зимой в окопных шанцах не коченели. Осенью 1791 года при переезде из Ясс в Николаев князь Потёмкин преставился. Упав с коня, он умер прямо на степном шляху под ясным небом. И тогда в бесконечных степях за Балтой образовалась обветшалая лачужка с тремя одинокими жителями-солдатами.

В одну из вьюжных ночей на лачугу случайно наткнулись сани сбившегося с пути казанского чиновника Текутьева. Дверь отворил бородатый отшельник. Поздоровались, познакомились. Когда чиновник обогрелся и поинтересовался, как долго обитает в этой забытой Богом лачуге отшельник, то с изумлением услышал, что старый вояка живёт в ней последние 38 лет. Но когда Текутьев узнал мотив отшельничества, испытал форменный шок. Оказалось, старый солдат все эти годы жил в глухой степи только потому, что охранял… место, на котором упал с коня и умер светлейший князь. «Из Петербурга обещались прислать умельцев, чтобы прощупать почву, выполнить замеры, рисунки, а вскорости по ним поставить и памятник светлейшему. Да всё, видать, некогда матушке-императрице Катерине, – жаловался Текутьеву старик. – Уж поди 40 вёсен пролетело, а столичных посланцев всё нету и нету». Двоих товарищей похоронил верный страж, а сам продолжал стеречь место. Он 40 лет охранял место, чтобы сохранить память о славном Потёмкине. Место охранял, понимаете? Вот он, настоящий показатель доверия и легитимности.

Нынешние канцлеры, премьер-министры, генеральные секретари, президенты, императоры, короли и султаны сколь угодно могут наращивать военную мощь своих танковых, ракетных и мотострелковых бригад, тренировать спецназ и усиливать службы внутренней безопасности. Все эти шаги ни на йоту не укрепят власть правителей. Ни на грамм не прибавят им легитимности. Потому как оружие в руках держит простой солдат их народа. А народ поступит так, как подсказывает ему сознание, воля и собственная оценка политической ситуации. Много ли власти было у слабоумного и невежественного Петра III Фёдоровича? И вовсе не было. Император, верховный главнокомандующий русских войск – самой сильной армии XVIII века, законный престолонаследник – коту под хвост. А вот у самозванки Екатерины II и Григория Потёмкина, искренне любивших Россию и простой русский народ, душою болеющих за святые русские земли, власть была…

***

…Давид одерживает феерическую победу, обретает всенародную любовь и стягивает власть в свои руки.

Когда они шли, при возвращении Давида с победы над Филистимлянином (Голиафом, прим. автора), то женщины из всех городов Израильских выходили навстречу Саулу царю с пением и плясками, с торжественными тимпанами и с кимвалами (бубны и медные музыкальные тарелки, прим. автора). И восклицали игравшие женщины, говоря: Саул победил тысячи, а Давид – десятки тысяч! И Саул сильно огорчился, и неприятно было ему это слово, и он сказал: Давиду дали десятки тысяч, а мне тысячи; ему недостаёт только царства. И с того дня и потом подозрительно смотрел Саул на Давида. (1 Цар. 18: 6–9)

Давид берёт в жёны Мелхолу, младшую дочь Саула, но это не спасает его от Сауловых нападок. Царь ищет любой благовидный предлог, чтобы устранить конкурента на престол. Начинаются вначале тайные, а затем и неприкрытые гонения на популярного военачальника. Спешно покинув владения Саула, долгое время Давид вынужден скрываться в Раме, Номве, землях Гефских.

Умирает Самуил, помазавший Саула на власть. В ожесточённой битве против филистимлян на горе Гелвуе, израненные зазубренными стрелами, погибают Саул и его сыновья: Аминадав, Малхисуа и лучший друг Давида – Ионафан.

Давид закономерно становится царём Израиля. Отметим, на верховную власть также претендовал Иевосфей, младший сын Саулов. Казалось бы, логичное и обоснованное первенство. После славной гибели царя власть должна перейти к одному из его сыновей. Но не тут-то было. Происходит то, о чём мы и говорим. Есть доверие, есть любовь народа, есть авторитет – получи престол. Нет доверия и уважения – нет и власти. Покинутый главным военачальником Авениром (принявшим сторону харизматичного победителя Давида), Иевосфей лишается политической поддержки.

И сказал Авенир Давиду: я встану и пойду и соберу к господину моему царю весь народ Израильский, и они вступят в завет с тобою, и будешь царствовать над всеми, как желает душа твоя. И отпустил Давид Авенира, и он ушёл с миром. (2 Цар. 3: 21)

Вскоре, поражённый кинжальными ударами предводителей своего войска Рихава и Баана, Иевосфей погибает.

Давид уверенно берётся за бразды правления. Он реформирует религиозный устав – отменяет человеческие жертвоприношения, подвергает гонению идолопоклонничество, ослабляет древние языческие традиции, подчиняет священников и первосвященников светской власти, санкционирует перепись населения, по примеру египетского административного механизма выстраивает работу общевойсковой, податной и надзорной систем. Давиду принадлежит разработка проекта великого Иерусалимского Храма, который будет реализован его сыном – царём Соломоном. Царствуя над Израилем, Давид поддерживает свой авторитет доблестными победами над филистимлянами, моавитянами, сирийцами (арамеями) и аммонитянами. Не прикармливанием придворной камарильи и не раздачей преференций укрепляет Давид свою власть. Победами укрепляет. Доблестью укрепляет! И при этом заключает кабальные для врагов мирные договорённости, чем многократно преумножает военную мощь и достаток израильтян.

При Давиде израильское государство ощутимо расширилось и окрепло. Теперь смело можно было говорить о том, что евреи таки обрели свою Землю Обетованную, на которой достигли военного и экономического могущества.

Вирсавия, жена Давида, рожает ему сына.

И утешил Давид Вирсавию, жену свою, и вошёл к ней и спал с нею; и она родила сына, и нарекла ему имя: Соломон. И Господь возлюбил его. И послал пророка Нафана, и он нарёк ему имя: Иедидиа (возлюбленный Богом, прим. автора) по слову Господа. (2 Цар. 12: 24–25)

Ответственно и твёрдо правил Давид Израилем сорок долгих лет. Однако, приблизилось и ему время покинуть мир.

И почил Давид с отцами своими и погребён был в городе Давидовом. Времени царствования Давида над Израилем было сорок лет: в Хевроне царствовал он семь лет и тридцать три года царствовал в Иерусалиме. И сел Соломон на престоле Давида, отца своего, и царствование его было очень твердо. (3 Цар. 2: 10–12)

Царь Соломон (это имя составляют корни слов «шломо», «шалом», «шалем» – в переводе с иврита «мир», «совершенный», «цельный») – третий еврейский царь единого Израильского царства, мудрейший правитель и провидец. О мудрости и проницательности Соломона до сих пор ходят легенды. До наших дней дошёл древний фразеологизм «соломоново решение», говорящий о мудрости и взвешенности поступков и устремлений.

И дал Бог Соломону мудрость и весьма великий разум, и обширный ум, как песок на берегу моря. И была мудрость Соломона выше мудрости всех сынов востока и всей мудрости Египтян. Он был мудрее всех людей, мудрее и Ефана Езрахитянина, и Емана, и Халкола, и Дарды, сыновей Махола, и имя его было в славе у всех окрестных народов. И изрёк он три тысячи притчей, и песней его было тысяча и пять; И говорил он о деревах, от кедра, что в Ливане, до иссопа, вырастающего из стены; говорил и о животных, и о птицах, и о пресмыкающихся, и о рыбах. И приходили от всех народов послушать мудрости Соломона, от всех царей земных, которые слышали о мудрости его. (3 Цар. 4: 29–34)

Хорошо жилось израильскому народу при Соломоне. Даже лучше, чем при Давиде. Покорённые народы исправно передавали израильтянам дары – золото, серебро, медную посуду, инвентарь, оливковое масло, фрукты, вино. Заложенные Давидом государственные основы давали свои медовые политические и экономические плоды. При Соломоне даже у самой простенькой еврейской семьи всегда были на столе хлебные лепёшки, ароматное вино, пахучий елей, виноград и оливки. На обширных сказочных пастбищах тучнели отары овец, резвились табуны отборных скакунов, выпасались стада могучих волов. Правление Соломона отличалось верховенством справедливых законов и крепких государственных устоев, что обеспечивало достаток и государству, и народу, и самому царю.

Князь Скорбной Памяти спросил Ю Жо:

– Как быть? Нынешний год неурожайный, и на покрытие расходов не хватает средств.

Ю Жо ответил:

– А почему бы не взимать налог в размере лишь одной десятой части.

– Я сейчас взимаю две десятых, и мне их не хватает. Как же я обойдусь одной десятой? – возразил князь.

– Как может Вам недоставать, когда будет хватать народу? Как может Вам хватать, когда народу не хватает? (конфуцианская притча, сборник Четверокнижия «Лунь Юй»)

Соломон одновременно затевает два грандиозных проекта – возведение Царского дворца и великого Дома Господнего (Иерусалимского Храма по плану царя Давида). Средства для этого есть – за годы правления их накопил дальновидный и хозяйственный царь Давид. В качестве основного стройматериала используется целебный кедр, доставленный из Ливана. Рубят ливанский кедр специально обученные люди. Царь прекрасно знал о лечебных свойствах кедра, поэтому даже доски для дворцового пола приказывал вырезать из этого чудо-дерева. С чернорабочими, плотниками и зодчими Соломону помогает Хирам – дружественный израильтянам царь Тирский.

Для возведения храма и дворца привлекаются десятки тысяч рабочих. Тридцать тысяч человек работают с кедром, семьдесят тысяч носильщиков транспортируют и укладывают тяжёлые элементы конструкций, восемьдесят тысяч каменотёсов обрабатывают блоки из кварцита, бетона, базальта и гранита. Работу армии мастеровых координируют более трёх тысяч распорядителей.

Масштабы сооружения Храмового комплекса невероятны. На период строительства распорядители разработали особый режим рабочего дня и отдыха, организовали и обустроили производственные, жилые и спальные зоны, предусмотрели специальную схему доставки продуктов и приготовления еды, отвели отдельное место для одновременного кормления десятков тысяч инженеров и рабочих.

Строительство комплекса продолжалось 16 лет. На художественное оформление сооружений понадобилось ещё четыре года. Помимо кедра, гранита и базальта, на отделку дворца и храма ушло огромное количество меди, серебра и золота. Вес использованных драгоценных металлов «по причине чрезвычайного их множества» до сих пор не определён. На окончательное возведение храмового комплекса Соломону понадобилось около 20 лет.

Слава о мудрости и несметных богатствах израильского царя разлетелась далеко за пределы иудейских владений.

Царица Савская, услышав о славе Соломона во имя Господа, пришла испытать его загадками. И пришла она в Иерусалим с весьма большим богатством: верблюды навьючены были благовониями и великим множеством золота и драгоценными камнями; и пришла к Соломону и беседовала с ним обо всём, что было у неё на сердце. И объяснил ей Соломон все слова её, и не было ничего незнакомого царю, чего бы он не изъяснил ей. И увидела царица Савская всю мудрость Соломона и дом, который он построил, и пищу за столом его, и жилище рабов его, и стройность слуг его, и одежду их, и виночерпиев его, и всесожжения его, которые он приносил в храме Господнем. И не могла она более удержаться. И сказала царю: верно то, что я слышала в земле своей о делах твоих и о мудрости твоей; но я не верила словам, доколе не пришла, и не увидели глаза мои: и вот, мне и вполовину не сказано; мудрости и богатства у тебя больше, нежели как я слышала. (3 Цар. 10: 1–7)

Сорок лет властвовал царь Соломон над Израилем. Во многом преуспел. Прославился, ещё при жизни стал легендой. За век свой два века прожил. Тем не менее, последние годы жизни Соломона сложились не слишком ярко. К старости в моральных редутах царя произошёл разлом. На смену соломоновой мудрости и прозорливости пришли старческий разврат и похоть. Мало было мудрецу своих израильтянок, полюбил Соломон чужестранных женщин. Одна из них стала любимой женой и склонила царя к обрядовым языческим традициям своего народа. Так и перевернули чужестранки сердце Соломоново к иным богам, иным устремлениям, иным ценностям. А тривиальный царский блуд обернулся для израильтян распадом единого государства Израильского на Иудейское и Северное Израильское царства.

И было у него семьсот жён и триста наложниц; и развратили жёны его сердце его. (3 Цар. 11: 3)

Человечество не дурное, но механизм тёмных сил, затмевающий духовность, вызывающий низменную плотскую похоть, – это очень сильный механизм. Он приносит много бед и страданий людям. (В.Н. Мегре, «Анастасия»)

После сорока лет правления сынами Израилевыми «почил Соломон с отцами своими, и погребён был в городе Давида»…

Что было, то и теперь есть

На этом, друзья, приостановим нашу краткую, но весьма любопытную экскурсию. В следующих моих книгах продолжим её в рамках Нового Завета. Конечно, известны и другие пророки, провидцы, великие мудрецы и славные цари, коих мы не коснулись своим поверхностным вниманием. Это и Иеремия, и Осия, блистательный прозорливец Захария, Иезекииль, Исайя, Амос. Много интересного рассказывает о них Ветхий Завет. Много познавательного вещают они. Но дело в том, что если мы будем разбирать Библию по строчкам, понадобится отдельная толстая книга. Возможно даже и не одна. Сегодня же цель у нас несколько иная.

Добавим только, что от Авраама – сына Фарры – потомка Сима – сына Ноева до царя Давида происходит четырнадцать родов. От царя Давида – отца Соломона, до насильственного переселения израильтян в Вавилон – тоже четырнадцать родов. И от вавилонского переселения израильтян до рождения во плоти Иисуса Христа снова четырнадцать. А там, как известно всем, всего лишь небольшой отрезок в две с малюсеньким хвостиком тысячи лет – вот они и мы с вами.

Такую вот неоднозначную Систему увидели мы в нашем небольшом историческом исследовании. Какие моменты отметили для себя? Не напоминают ли события шести-, пяти-, четырёхтысячелетней давности наши дни? Не узнаём ли мы в образах ветхозаветных людей кого-нибудь из наших современников? Или себя в ком-то рассмотрели? Напоминает, согласен. Увидели. Рассмотрели. Узнали. Очень много знакомых сюжетов и личностей. Здесь и войны, и захваты заложников, и коррупция, и блуд, и мужеложство, и инцест, коварные интриги власть имущих и мечтающая о властных табуретках оппозиция. Государственные перевороты. Довлеющая налоговая политика и стратегические стройки. Пьянство и чревоугодничество. Сребролюбие и предательство.

Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было, – и Бог воззовёт прошедшее. (Еккл. 3: 15)

Что было раньше, сегодня не только повторяется, но ещё и усугубляется. Очередная кровавая война сменяет войну предыдущую. Революции озаряют различные уголки планеты и порождают иные, более жестокие государственные перевороты и бунты. Политические режимы предков – как предтеча более лицемерным, жестоким и умным диктаторам.

Галльская война – 50-е годы до н. э., война Римской республики против галльских племён. Гай Юлий Цезарь покоряет аквитанские, галльские, некоторые германские племена и расширяет владения Римской Республики. Война Алой и Белой розы – династические баталии конца XV века между знатью двух ответвлений династии Плантагенетов – Ланкастеров и Йорков. Война завершается победой Ланкастеров, правивших Англией последующие 117 лет. Семилетняя война XVIII века (третья Силезская война) – противостояние между Пруссией и Австрией из-за Силезских земель, столкновение колониальных интересов Испании, Великобритании и Франции. Сколько было этих войн в истории человеческой? Десятки? Сотни? Тысячи? Апогей кровавых военных конфликтов, он же великий символ веры, воли и стойкости советского народа – Великая Отечественная война – важнейшая составляющая Второй мировой резни. Самая кровавая война в истории человеческой цивилизации. В развязке этой чудовищной драмы человечество познало разрушительную мощь ядерного оружия. Вторая мировая война – противостояние двух крупнейших мировых коалиций, в которые вошли 62 государства. Шестьдесят пять миллионов погибших. Двадцать семь миллионов – граждане СССР.

А революций сколько? Буржуазная Нидерландская революция XVI века – борьба за независимость от Испанской Империи. Английская революция XVII века – крушение феодализма, ограничение власти короля свободными парламентариями и утверждение капиталистического строя. Великая французская революция – взятие Бастилии и уничтожение Старого порядка во Франции. Великая Октябрьская социалистическая революция 1917 года – большевистский переворот, свержение Временного правительства, казнь царской семьи Романовых. Кубинское восстание, свержение военно-диктаторского проамериканского режима Фульхенсио Батисты и приход к власти Фиделя Кастро. Это только несколько революций из десятка самых крупных. А всего их сколько было? Не счесть.

Перечислять же диктаторов и грозных правителей мировой Системы – вообще со счёта сбиться можно. Спустя полтора тысячелетия, «подвиги» жестокого и коварного императора Нерона затмевает правитель румынского княжества Валахия – Влад Цепеш (Влад III Басараб, прообраз графа Дракулы). Лучше всего о нём расскажет его хобби. Этот садист любил составлять геометрические фигуры из длинных колов, на которые нанизывались полуживые стонущие жертвы. При этом Влад III ставил среди умирающих людей стол, стул и распоряжался подавать богатый завтрак. Затем Цепеш усаживался за столом, спокойно вязал к шее салфетку и с аппетитом вкушал изысканные блюда.

На смену Сталину идёт молодое поколение «красных кхмеров» в лице Салота Сара (Пола Пота). Салот Сар – камбоджийский коммунистический лидер, премьер-министр Камбоджи (коммунистической Кампучии). В результате устроенного этим «милым» человеком кровавого геноцида, с 1975 года по 1979 год погибло около трёх миллионов камбоджийцев. И хотя по сравнению со Сталиным Пол Пот выглядит просто душкой (количество жертв сталинских репрессий – около пятидесяти миллионов человек), жертвы Камбоджи составили 25% от всего народонаселения загнанной в ярмо страны.

Пол Пот определил простых камбоджийцев в коммуны, в которых нельзя было иметь даже собственной расчёски. Вилки, ложки, чашки, штаны, рубахи – всё имущество считалось общим. Используя тотальную слежку, Пол Пот запрещал своим гражданам (в прямом смысле) смеяться, плакать, грустить, веселиться, унывать, радоваться, мечтать. У кого из жителей находили очки – убивали сразу же. Если прячет очки – значит плохое зрение, значит много читает. Значит, может начитаться невесть чего, заразиться чужыми идеями и распространить запрещённую литературу. По словам Салота Сара, для построения светлого камбоджийского будущего требовалось около одного миллиона «преданных и страстных коммунистов». Логичным будет предположить, что не преданные и не страстные должны были исчезнуть.

Работали люди без выходных. Лучшим отдыхом Пол Пот считал каторжную работу мотыгой в поле, истинным счастьем – рабскую трудовую повинность триста шестьдесят пять дней в году. Больных, слабых, немощных, и оттого плохо работающих, уничтожали на месте. Любимым девизом Пола Пота был девиз: «Милосердие – это преступление».

***

Всё это уже было, и всё, к сожалению, продолжается. Один лишь стоит зафиксировать момент: по сравнению с ветхозаветным периодом современная мировая Система мутировала до неузнаваемости. Очерствела. Обезумела. Озверела. Сегодня нет званых и избранных, плохих и хороших, раскаявшихся и горделивых, добрых и злых. Есть только угодные и не угодные Системе. Угодные продают и покупают, забирают, но взамен ничего не отдают, потребляют, но не производят, принимают на веру законы Матрицы и не думают о грядущем веке. Мыслящим и недостаточно влюблённым в Золотого тельца предначертано исчезнуть, как исчезали недостаточно преданные и страстные кампучийцы Салота Сара.

Система, тысячи лет развращающая и упрощающая человечество, лишающая его права на самоопределение и личное мнение, вынырнула на поверхности сегодняшнего дня, как выныривает из глубин морских ветхозаветное чудовище Левиафан. Она мощна, беспощадна и практически неуязвима. Она идеальна в своём тёмном величии. Древние предки мирового сообщества, прикрываясь Божьим промыслом и святым именем Отца, порабощали и убивали, блудили и лукавили, устраивали революции и государственные перевороты. Подкреплённый бурным техническим прогрессом, весь этот срамный перечень сегодня дополнен героином и ЛСД, метамфетамином и диметилтриптамином, ураном-238 и введением в привычный обиход таких понятий, как «разобрать человека на органы». (А самого несчастного – живого, свободного человека, чьего-то отца, мужа, брата, сына буднично прозовут «конструктором»). Новорожденных малышей выбрасывают на мусорные свалки, словно старую ненужную мебель. Так называемая мать через интернет продаёт состоятельным педофилам свою родную девятилетнюю дочь. Беспринципная директриса детского дома (причём, сама мать двоих детей), по подложным документам на усыновление (удочерение) сдаёт шестилетних детдомовских детишек в страшные порнопритоны Таиланда и Алжира. Скотоложество. Работорговля. Операции по перемене пола. Это всё для нас давно уж детский лепет! Привыкли мы такое слышать и видеть. Средства массовой информации с завидной исправностью жужжат о подобной гнуси. Пройдёт немного времени, и к другому, ещё более страшному заинтересованные силы человечество приучат.

И коль уж был так скор несчастный человек в хмельном разврате, так быстр, жесток и глуп в падении своём, так значит нужно всё сноровисто исправить. Исправить и убрать! Убрать подальше с глаз людских долой, как не было того и вовсе. Но не посметь забыть картин ужасных тех, чтобы потомкам рассказать свой опыт. И не посметь забыть о множестве грехов своих, чтобы, обжегшись в страшные эпохи многократно, предостеречь, спасти детишек наших, коль сами не успели в рай попасть. Краснея и жалея искренне о серости прожитых бренных дней, судьбы жестокие уроки нам забывать негоже. А гоже сделать выводы, детишек воспитать. Их научить, как Человеком быть, но не живущим в смраде организмом.

Никто не говорит, легко что будет. Но стоит постараться. Собрав последние все силы, стиснув зубы, Системы атакующий порыв, зловещий, тёмный, нам надобно отбить. И выстоять. И мир весь разбудить, чтобы конец счастливый, светлый, сей драме несусветной положить. Иль может это будет не конец, но лишь начало только? Начало нового, земного Бытия, наполненного радостью людской и пасторальной музыкой Любви? Всем нам решать, читатель дорогой. Всем вместе…

***

Век за веком стремится человек к чему-то непонятному, странному, зачастую, кем-то навязанному. Век за веком спасается он от нищеты, от людского злого слова, от болезней и голода. Убегает от жестокости правителей, от воли властных лиц, от глупости и самолюбия ограниченных царственных особ. Авраам ищет кусок хлеба в далёких землях, и в итоге вынужден спасаться от фараонов. Давид скрываться обречён, гонимый волей злой Саула. Волхвы прячут маленького Иисуса от «избиения младенцев», санкционированного жестоким и подозрительным Иродом Первым Великим. Иосиф с любимой Марией и сыном Иисусом, представляющие для властного и злого Ирода абсолютную политическую опасность, бегут в земли Египетские. И обречены до самой смерти царя пребывать на чужбине.

Век за веком довлеет что-то над сыновьями и дочерьми Божьими. Иудейский режим, камбоджийский, немецко-фашистский, пакистанский, китайский или древнеримский – это как смена вывесок на одном и том же фасаде здания. Суть же мировой Системы остаётся неизменной. Если последние пять-семь тысяч лет рабство и угнетение представляли собой лишение физиологической свободы человека, то сегодня эти определения заключают в себе более сложный и страшный смысл. Человека не просто превратили в раба Системы. Случилось то, чего более всего опасался пророк Моисей. Человек стал рабом в своём сознании. Рабом привычек пагубных, разврата, зависти, потребительства, жадности, глупости, лицемерия. А когда сознание в изоляции, так и бежать, по сути, некуда. Куда убежишь с подводной лодки? Куда спасаться, когда сознание в стальном изоляторе грязных догм? От кого или от чего сегодня, спасаясь, убежать стремишься ты, дорогой читатель?

***

Система всегда была с нами. Да и сейчас мы внутри её. Несколько тысячелетий назад этот механизм сеял раздор, болезни, войны и смятения в границах одного лишь Ближнего Востока. Сегодня Система крутит свои шестерёнки в глобальном масштабе. Планета сгорает в региональных конфликтах, в межрасовой, межнациональной и религиозной вражде, в лицемерии, сребролюбии, потребительстве и похоти. Выдержит ли она ещё несколько поколений такого кроваво-сумасшедшего цивилизационного темпа, неизвестно. Поэтому именно нам, современному поколению отцов и матерей, выпала великая честь осмыслить суть своего существования и положить конец разнузданному духовному бардаку, настоящему вертепу, вызывающе именуемому «современное мироустройство». Именно нам предстоит преобразиться в славных потомков, вернувших себя и своих детишек к истокам счастливого бытия. Кроме нас за этот плуг взяться некому.

Немало времени понадобится для выполнения такой задачи. Жизни точно не хватит. Но хотя бы создать импульс, всколыхнуть, взволновать Пространство, вспомнить про добро, любовь, сострадание и неравнодушие дней наших хватит с избытком. Должно хватить. Должны успеть. Должны действовать! Слишком всё запущено в тусклом и бездуховном технократическом мире, чтобы позволять себе преступное бездействие. Будущие поколения не простят. Наблюдать мракобесие и ничего не предпринимать – удобная позиция равнодушного обывателя. Таковыми быть мы не желаем. Не для этого родились. Не для этого любящим Отцом сотворены.

***

Ветхозаветные филистимляне, аммонитяне, моавитяне и ханаане сражались друг с другом за территории, ресурсы и богатые дары материального мира. Древние поля сражений хоронили тысячи убитых врагов и соплеменников. И эти тысячи считались на тот момент невероятным кровопролитием! В эпоху правления Римской империи многочисленные вооружённые противостояния сдвинули математическую разрядность потерь к десяткам тысяч убитых и раненых. В Бородинском сражении, определённом историками как самом кровопролитном сражении XIX века, армии М.И. Кутузова и Наполеона I Бонапарта понесли потери от 30 до 50 тысяч человек с каждой стороны. Во Второй мировой полегло 65 миллионов.

Современная Негласная война Системы против человечества – тотальное оглупление, развращение и упрощение человека, страшнее и кровопролитнее всех предыдущих войн, революций и обезумевших диктаторов вместе взятых. Телекоммуникационный монстр Системы вышел на проектную мощность и вовсю перепрограммирует сознание цивилизации. Такие понятия, как добро, честь, совесть, стыд замещаются новыми «ценностями» – жестокостью, беспринципностью, наглостью, жадностью, лицемерием и распущенностью. Модули подвижной и фиксированной орбитальной связи, комплексы выведенных на космическую орбиту спутниковых ретрансляторов, телерадиостанции, студии, вышки, коммуникационные трассы – всё это технократическое барахло, унижая Вселенную и Мироздание, круглосуточно обеспечивает наземную работу растлевающего души телевидения, развращённого радио, глобальной сети интернет. Словно познавшие грех ветхозаветные сыны Израилевы, современные люди легко отрекаются от любви, стыда и сострадания. От души отрекаются. Одурманенные информационными атаками Системы, люди инертны и безразличны, скупы на эмоции и фактически мертвы.

Времени раскачиваться у нас нет.

Лимит прочности планеты исчерпан.

Счёт жертв пошёл на миллиарды…

Деревенское счастье

Великая Отечественная война близилась к завершению. За плечами советского народа остались разгром фашистов под Сталинградом и на Курской дуге, освобождение Ярославля, Смоленска, Харькова и Ленинграда. Свободно вздохнули Белоруссия и Украина, Прибалтика и Кавказ. Пышными букетами цветов встретили советских воинов Молдавия, Румыния, Венгрия, Польша. У Вислы и Одера, Кёнигсберга и Дрездена немецко-фашистские полчища сопротивлялись смело, отчаянно, бешено, безнадёжно. Они прекрасно понимали, что это последний рубеж не только войны, но и их судьбы. Неудержимая Красная Армия сломила и это сопротивление. 1 мая 1945 года величавое алое знамя воспарило над руинами Рейхстага. Самая страшная война истории человеческой была окончена.

С 1946 года началась интенсивная демилитаризация экономики СССР, что не могло не отразиться на уровне жизни простых советских рабочих и колхозников. По сравнению с довоенной промышленностью, к 1950 году промышленное производство в СССР увеличилось на 60%. Хотя сельское хозяйство развивалось медленнее промышленного сектора, было заметно, что деревня тоже укрепляется и потихонечку становится зажиточной. К 1948 году удалось стабилизировать ситуацию с продовольствием, в связи с чем были отменены продуктовые карточки. Своевременное проведение в 1947 году второй денежной реформы упрочнило финансовые позиции послевоенной экономики. К 1960 году страна окончательно воспрянула от послевоенного ужаса и разрухи.

Миллионы судеб сожрала Великая Отечественная. Миллионы жизней сгубила. Залила чернилами горя и тоски миллионы душ. Не по сроку состарила миллионы матерей. Пресытившись огнём и кровью, с тем и успокоилась, уступая место новому времени. С фронтов и дальних эвакуаций торопились домой эшелоны фронтовиков, беженцев, работников тыла. Славные советские воины возвращались в отчие дома, обнимали выживших в аду войны родных и близких, оплакивали погибших друзей и родственников, открывали в своей судьбе чистые новые страницы. Вытерев рукавом слёзы горя и радости, они начинали жизнь заново. На ровном месте. Среди выжженного фугасами поля…

***

У крепких хозяев дворы воскресали в считанные месяцы. На месте обугленных скелетов деревенских и хуторских улочек поднимались добротные избы и светлые уютные хаты, ладились кряжистые просторные дома с расписными ставнями, блестели жирным чернозёмом распаханные наделы. На подворьях, в дальнем углу плана возводились сухие коренастые гу́мна – вместительные сараи с высокими потолками для сушки и хранения сена. За ними вырастали клуни – небольшие сенники для обмолота пшеницы. У хат обустраивались тёплые кладовые под запасы пшеницы, ячменя, овса, гороха. Тут же и подвал. Чуть прогуляйся по выложенной из камушков, поросшей сочной травкой дорожке, и упираешься в красивый дубовый колодезный сруб. А под ним – семиметровой глубины колодец с прозрачной и вкусной ключевой водицей. На первых порах водичку из колодца доставали железными вёдрами и деревянными ушатами. К ведру крепилась металлическая цепь или верёвка, которые вручную накручивались на дубовый барабан. Чуть позже, когда разжились и задобрели, многие хозяева пристраивали у колодезного сруба размашистые и пёстрые колодезные журавли. В тёплых выбеленных хлевах дружно жили коровки и телятки, в свинарнике – поросята, отдельно от них, в птичниках – уточки, гусаки, куры. В статных сараях, справленных под хозяйственный инвентарь, устало дремали острые сохи, трудолюбивые бороны, широкие грабли и работящие лопаты.

В крепком хозяйстве любой уважающий себя хозяин содержал коровушку, которая жила на подворье полноправным членом семьи – в тепле, сытости и особом почёте. Любушка-коровка, она ведь не только подружка, но и добытчица. Если в хозяйстве главной работницей числилась выносливая тяговитая лошадка, то коровка считалась главной кормилицей. Была корова – значит было и молоко. Было молоко, значит были и масло, и сметана, и творог, и сыр с простоквашей.

***

…Помнится, годков семь мне исполнилось. Студёный январь. Раннее-раннее утро. За окошком хаты потрескивает жгучий морозец, пушистыми хлопьями вьюжится зимушка-зимка. На небе блаженно досыпают звёздочки. Ласково помигивая волшебными огоньками, зирочки досматривают цветные сны. Четыре утра, не больше. Лежу себе на топчане, по самый нос завёрнутый в толстенное одеяло. Сверху одеяло, а снизу – тёплый уютный матрас, набитый мелкой соломой, греет. Сплю. Где-то далеко, в полудрёме, слышится, как по-боевому голосисто пропели в сарае третьи петухи. Слышу, проснулась бабулечка. Закряхтев, скрипнул досками топчана и дедуля. Взрослым пора вставать. Рано-ранёшенько просыпается работящая крестьянская деревня. Да оно и правильно. На то и придуманы Боженькой свет и тьма, чтобы ночью спать, а с рассветом радоваться новому дню и вершить свои великие дела.

Накинув лохматую шерстяную телогрейку, дедушка направлялся в сени за водой, а бабуля бралась за кочергу, чистить зольник. И уже через каких-то десять минут украинская мазанная печурка, проглотив небольшую вязанку дровишек и тихо загудев пламенем, заботливо принималась овевать хатку теплом, смешанным с изумительным ароматом древесины и тёплой глины. Сколько лет прошло, но эти блаженные деревенские рассветы я помню до сих пор. Завернувшись в старенькое одеяльце, так сладостно было согреваться в душистой соломе матраса, вдыхать запахи горячих смолистых поленьев и полудрёмно прислушиваться к душевному потрескиванию головешек в печи! Продерёшь правый глазик, полюбуешься в предрассветной мгле на гаснущие звёзды за окошком, повернёшься на другой бочок, зевнёшь, и вновь тихо засопишь в своей берложке. А глухо гудящая печурка – щёлк!, щёлк!, щёлк! – и далее будет убаюкивать своим уютным потрескиванием.

Растопив печку, бабуля направлялась в хлев на утренний удой. Подоит коровку – и обратно в хату. А в руке у неё – эмалированная циберка (ведро) парного пенного молочка. Коровка за ночь нам, внучатам, постаралась, собрала. Свежее, густое, сливочное, пенное, оно благоухало. Парные ароматы дополняли пленительную гамму запахов и звуков нового селянского ранка.

Чего только на деревне не готовили из домашнего молока! Молочные продукты выходили, пальчики оближешь. Смакота! Это не наши городские химические реактивы, которые Система называет элитными кефирами, сметаной, маслом, творогом и с рекламным боем втыкает нам в рот. Это что-то божественно вкусное, сытное. Совершенно иное.

Часть молока сливалась в большие пузатые банки. Чтобы продукт быстрее сквашивался, банки с молоком помещались в широкий жестяной таз, наполненный горячей водой. Под действием тепла молоко быстро превращалось в простоквашу. На деревенском суржике свежую простоквашу называли «ловкый смачный кысляк». Чтобы получить творог и сыворотку, бабушка добавляла в «ловкый кысляк» закваску из пшеничной муки или просто окунала в банку небольшую корочку домашнего хлеба. Сыворотку сливали, творог отдельно отбрасывали на влажное полотенце. Тоже, такая вкуснятина получалась!

Для приготовления домашней сметаны брали парное молочко вечернего удоя. В циберку с молоком добавляли хлебные сухари, прикрывали сверху крышкой и оставляли на ночь у печи. Проснувшись утром, в циберке можно было обнаружить толстый, плотный, иногда до десяти сантиметров (!) слой жирной молодой сметанки. Её аккуратно сгребали деревянной ложкой, перекладывали в объёмную деревянную миску, формировали и отправляли в прохладный погреб. И несколько дней подряд, а иногда и целую неделю на столе у семьи белела и пахла в плошках отличная деревенская сметана. Для более аппетитного поедания сметаны семейка вооружалась хрустящими краюхами ароматных украинских паляниц.

Чтобы получить маслице, нужно было потрудиться целый час, а то и полтора. Но оно того стоило. Делали вот как. Жирное молоко переливали в специальную прочную банку или небольшой бидон с резьбовой крышкой. Туда же помещалась коротенькая деревянная колотушка. Банка герметично закрывалась. Затем красна девица присаживалась на лавку, поближе к окошку, стелила на колени вышитый рукобитный рушник – расписное цветастое полотенце. Выкатывая банку на коленях и напевая милую сердцу песню, молодая хозяйка добивалась образования на колотушке прекрасного ароматного масла, которое к тому же насыщалось доброй энергией напева. Выкатывать бидончик нужно было не менее часа. Затем банка раскручивалась и маслице сгребалось с колотушки на деревянную тарелку – пахучее, ярко-жёлтое, сливочное. Хозяйка формировала из масла круглые жирные лепёшки и отправляла их на хранение в погреб.

Погребов в деревне обычно обустраивалось два. Один погреб по осени загружался гладкобокой картопелькой, золотистым шуршащим луком, отборными яблоками, крепкими грушами, медовыми сливами и важным буряком. Второй погреб по сравнению с первым был настоящим аристократом! В него помещались двухсотлитровые (!) бочки с кругленькими тугонькими помидорчиками и хрустящими в пупырышках огурчиками. Помидоры и огурцы в бочках приправлялись ароматным укропом, чесночком, хмелем, смородиной, прочими травками и пряностями. Рядом на деревянных полках возвышались запечатанные липовые бочонки с медами, вареньем, маринованными грибочками, мочёными яблоками и арбузами. Поодаль от них выставляли кувшины с целебным вином-морсом, хлебным и свекольным квасом. Домашние яйца в плетёных ивовых коробах, кадушки со сметаной, сливочное и подсолнечное маслице, грушёвое, сливовое и яблочное повидло – вся эта вкуснятина помещалась именно во «второй».

Погреба прикрывались обычными деревянными крышками, безо всяких замков. Вообще, в то время на деревне замки были не в ходу. Искренность и простота деревенских отношений напрочь исключали воровство. О том, что кто-то чужой мог бы прокрасться на подворье, открыть крышку погреба и присвоить себе богатую снедь, никто даже и не задумывался. И представить себе подобной подлости не могли селяне. Честность, искренность, доверие издавна царили в поселениях славянских.

Честность же и товарищество среди них таковы,что они (славяне XI–XII в.в., прим. автора),совершенно не зная ни кражи, ни обмана, не запирают своих сундуков и ящиков. Мы там не видели ни замков,ни ключей, а сами жители были очень удивлены, заметив, что вьючные ящики и сундуки епископа запирались на замок. Платья свои,деньги и разные драгоценности они содержат в покрытых чанах ибочках, не боясь никакого обмана, потому что никогда его не испытывали. (Апостол Померании, христианский миссионер, епископ Оттон Бамбергский)

Несколько слов скажу и о деревенском хлебушке. Выпеканию хлебов наша бабулечка посвящала целый день. Чаще всего это был четверг или суббота. Муку для хлеба перемалывали из отменной золотистой пшеницы на млинах (мельницах). Дрожжи для теста хозяйки готовили на основе хмеля и овса. Очень ароматной получалась такая закваска. Мировой Рынок к тому времени ещё не успел изгадить продукты питания и принципы приготовления пищи. Поэтому о всевозможных разрыхлителях муки, смягчителях и стабилизаторах теста и речи не шло. Даже понятий таких не существовало! Разговор о подобной гадости вызвал бы в то время немалое удивление. Наверное, деревенский житель просто бы открыл от изумления рот и так ничего бы и не понял. Зачем разрыхлять муку, если она по природе своей рыхлая, ароматная и готовая к употреблению? Зачем улучшать и стабилизировать тесто, если оно замешено из крепкой, тучной, Божьего промысла, пшенички? К чему совать прелюбопытный нос в то, что изначально Божественной природы?

В тёплое тесто добавляли хмелевые дрожжи, перемешивали массу и формировали солидные ковриги диаметром эдак в полметра и высотой в две взрослые ладошки. Выпекались ковриги в печи отдельно по одной штуке. Пропечённые до оранжево-золотистого цвета, пышные, душистые караваи пахли на всю округу. Бывало, бежишь, сверкая грязными пяточками, по делам своим неотложным, детским, и уже дворов за пять чувствуется аромат испечённого бабулей свежего хрустящего хлебушка.

Огромных ковриг, по обыкновению, выпекали шесть-семь штук. На неделю вперёд. С таким расчётом, чтобы большой дружной семье по одному караваю в день на благо укрепления организма прибирать. Эти хрустящие «солнца», раскалённые, парующие, источающие живительный мучной аромат, из печи помещались на широкий стол. Там они, важно подбоченившись, и остывали. После этого хозяйка аккуратно, одна за другой, брала остывшие буханки со стола и перекладывала их в хлебную скрыню – пузатенький деревянный сундук с крышкой. Целую неделю могли храниться ковриги в скрыне, и ни капельки не зачерстветь. Хочешь, на второе воскресенье полезь в сундук за ароматной краюхой хлеба, и она будет преданно ждать тебя там, пахнущая Божьей пшеничкой, такая же мягонькая, хрустящая и упоительно вкусная…

***

Бедные наши детишки! В питании и досуге Системой для них уготован горький удел – химические йогурты, пенопластовый гипермаркетовский хлеб, приторная цветная крем-паста с гидрогенизированными жирами, экраны телевизоров и мониторы компьютеров с туповатыми мультяшными трансформерами и рестлингистами. Подобные «продукты», потребляемые вперемешку с жестокими телевизионными «развлечениями», сызмальства калечат и душу, и мысли, и здоровье ребёночка, во много крат усложняя ему задачу вырасти крепким, счастливым и адекватным молодым человеком.

А всего лишь тридцать ‒ сорок лет назад, мы – беззаботная загоревшая детвора тех счастливых «застойных» лет, гоняли себе по деревенским садам и лугам, голопузые и сияющие! Кто на велике мчит, кто с ружбайкой от индейцев отбивается, кто суперсекретную халабуду или землянку в посадке роет. Кто-то обустраивает у колхозных конюшен удобный окоп и запасает «гранаты» – кукурузные початки. А вдруг фашисты снова попрут? Кому, как не нам, родненькое село оборонять?!

Частенько любили мы бегать и на колхозный пруд. Купались, ныряли, загорали, прыгали с канатной тарзанки на спор, кто дальше улетит. Залезешь, бывало, в воду, и полдня из пруда не вылазишь. Губы синие, волосы в тине, под носом – усы из грязной муляки. Радостные! Помню, накачаем насосом огромную резиновую шину от «Кировца», бросим в воду, облепим её человек по шесть, и давай с неё сигать прямо на глубину! Визжим, хохочем. Счастливая ребятня.

Если не на пруд, то можно было податься в лесопосадку, в Робин Гуда играть. Солнышко светит, бабочки летают, воробушки чвиркают, листва в деревьях шелестит, щебечет. Радуга в небе раскинулась, и мы под нею – орава довольных чумазых Робин Гудов. И у каждого в руке – по хлебной краюхе из скрыни, размером эдак с крестьянский лапоть. Жизнь удалась! Кто краюху маслом подсолнечным намастит, кто – вареньем из медовых слив или абрикос. Помнится, я предпочитал хлебную краюху со свежедавленным подсолнечным маслицем. А если ещё и вприкуску с помидоркой, тогда вообще слов нет. Прямо слюнки текут. Завернёшь с краюхой на грядку, присмотришь себе помидорчик послаще, сорвёшь его, понюхаешь, а он душистый такой, терпкий, пахнет солнышком, росой и зелёным помидорным кустом. Благодать! Кому-то из ребятни удавалось исхитриться и по-шпионски в домашний погреб пронырнуть, краюху сметаной или мёдом намазать. Да пощедрее. Так, чтобы пальца на два толщиной. Пока бабуля не заругала. И не было для нас ничего вкуснее на свете! И животики детские никогда не болели…

***

Крепко работали семьи в деревне. Но и жили дружно, весело жили. Рожали детишек, чтили устои рода. Смеялись счастливо. Радовались солнышку и дождику. По утрам собирали с травки у крыльца свежую прозрачную росу, полные ладошки росы! Ею же и умывались. Вдыхали ароматы раскидистой благоухающей сирени, цветущей под окнами хаты. Никуда не спешили, не пробегали мимо самого главного. В радостных минутах святых церковных праздников, венчаний, народных гуляний – все вместе, всем селом. Как и в горе – словно один твёрдый кулак. Когда в деревне намечалась свадебка и молодым требовалось справить жилище, община всем гуртом спешила на помощь. Сообща заготавливали лес, пилили доски, замешивали саман для глиняных блоков или ставили сруб, забивали под новый забор столбы. Высаживали молоденькие саженцы яблонь, груш, слив, поодаль от них сажали смородиновые кусты, крыжовник, малину, голубику. Выкапывали два погреба, рыли колодец. Мазали глину, выкладывали печь, размешивали известь. И уже через несколько дней новое жильё для молодой семьи было готово.

Если кто-то из односельчан хворал или не справлялся с полевыми работами, соседи тут же подставляли плечо – помогали распахивать землю, сеяли или жали хлеба, собирали урожай фруктов в саду. И тогда, в конце рабочего дня, добрый хозяин от чистого сердца накрывал щедрый стол и потчевал милых соседей чем Боженька послал. Тяжёлым, но благословенным трудом, жил деревенский человек. Каждый в народе знал прописную, впитанную с молоком матери истину: «Труд благословен Богом».

Это не то что сейчас в городе… Сгорит жильё, обкрадут домушники,иль иная беда вдруг случится… Сосед по многоэтажкескорчитгорестнуюлицемернуюминуипожалеет, как будтоискренне: «бедный ты, соседушка, бедный!» А следомотвернётся ирадостноручки потрёт.Как же! А у меня всё хорошо! Теперь я круче соседа! У меняиквартиркацелая, и холодильничеквсякойвсячинойвкусненькой набит, и свёрточек валютный в туалетном бачке припасён.Ах, как же иногда хороши пожары и домушники! А если у какого-нибудь предпринимателя налоговая инспекция бизнесразорит, такэтодляокружающихвообщебудетпервый в годупраздник.Ухмыляясь, чужомунесчастью радуются, словно щедрому подарку, невесть откуда свалившемуся…

Очерствели людив Системе. Так, не люди, а одно слово – наждачная бумага. Никтонынче не пожалеет и рукупомощи в беденепротянет. Каждый сам за себя. Извини, брат! Ничего личного.Рассчитывай на свои силы! Не смог деньжат на чёрный день поднакопить, значит, ты лох. Что с тебя взять?Уйди в небытие. Системойденежныйноминалнедаром возводится вранг императорский. Вотименяетчеловек свои дни, усилия и устремления на звонкую жлобскую монету. Вначале под размен бросают дни и непринципиальные убеждения, а в итоге размениваются жизнь,любовь,дружба,честь, совесть, стыд, преданность,главные жизненные принципы. А про взаимопомощь или дружбу и заикаться не моги. Что вообще сегодня такое – взаимопомощь да дружба эта? Кто помнит? В реалиях Матрицы люди интересны друг другу ровно настолько, насколько могут быть друг другу полезны. И ничего личного! Такова она, нынешняя городская жизнь. Не продашь себя Системе – Система продаст тебя…

Крепко работали семьи в деревне. Но и жили дружно, весело жили. Уважали традиции предков. Неукоснительно соблюдали посты и святые заповеди. Молились искренне, с любовью молились. Больше отдавали, чем получали. Любили Боженьку и ближнего не на словах, а на светлых делах. Жили с пользой, мудро воспитывали молодое поколение. Своё будущее воспитывали. И питались при этом с умом. В отличие от современного человека, что ни попадя в рот не совали.

Уважали храм своего тела…

***

Советский Союз. 1965–1970 годы. Коммунистическая индустриализация VIII советской пятилетки гремела и разрасталась. В почёт решительным шагом входили инженеры комбинатов, заводские наладчики, слесари, штамповщики, токари, фрезеровщики, электрики, фабричные конструкторы и технологи. Простые же колхозники – скромные трудяги садов, полей, ферм, тракторных и рыболовецких бригад оказались вдруг не в цене. Не покладая рук, они продолжали кормить прожорливый и ненасытный город. Но бронированная махина индустриализации теперь равнодушно взирала на усилия деревни и с каждым днём всё сильнее задвигала её на обочину цивилизации. Но покушать при этом требовала каждый день. Через тридцать лет после окончания Великой Отечественной войны начался обратный процесс – упразднение сельских идеалов и восхваление лицемерных городских пейзажей.

В крепких хозяйствах, где не про самогон, а про детей своих думали, жизненные планы выстраивались с оглядкой на величие индустриальных пятилеток. Наклон шёл в сторону интеллигенции, к весьма отдалённым от огорода мудрым прищепкам очков, справкам, накладным, журналам и прочей бумажной работе. «Ну яка така, кажы, романтика и почёт у агронома? – сетовали отец и мать, думу думая о судьбе внезапно повзрослевших детей. – Поблыжче бы к интульгенции, к бумагам бы поблыжче! От, якбы ж на ликаря вывчытыся! Або на вчытельку».

Честно говоря, что касается «ликаря» или «вчытельки», доля истины в таких размышлениях имелась. Это сегодня новое поколение медработников – хоть расстреляй их на месте – ни в зуб ногой в своём необычайно нужном ремесле. Приловчились банки кофе да коньяк с населения собирать, а толку никакого. Сидят мёртвым грузом на муниципальном бюджете, да пакеты с шампанским, шоколадом и фруктами трамбуют. И нынешние учителя со своими высшими ценностями Системе и на фиг не нужны. Одна нынче ценность – бледно-зелёные бумажки с портретами хмурых мужиков. Раньше по-другому всё было. Преподавателя или фельдшера исключительно по имени-отчеству величали, ценили, благодарили, за помощь и образование детей челом отбивали. Перед ними даже сам голова общины шапку торопливо ломал.

С моими родителями так и получилось. Неоспоримые доводы бабушек и дедушек о том, что «гарнише статы якымось милицьёнером-гаишныком, ликарем або вчителькою у миський школи, ниж збыраты усе жыття бурякы у совхози та дряпаты колгоспных коров за цыцькы на обсчий ферми», оказались в судьбе и отца, и мамы решающими. Подстёгиваемые отчими наставлениями о престижной городской жизни, папа и мама собрали вещи в нехитрый дорожный узелок, влюблённо взялись за руки, шагнули за порог и отправились покорять неизведанные урбанистические вершины. С жалкими крохами денег в кармане и аттестатами о неполном среднем образовании, они отважно бросили вызов городской системе.

Закончив с отличием вечернюю школу и высшие учебные заведения (отец – политехнический институт по специальности инженер-механик, мама – университет по курсу филологии), родители поселились в арендованном однокомнатном флигельке и устроились на работу. Отец – в токарный цех, мама – в местную школу, той самой «вчытелькой», поближе к бумагам и тетрадкам.

Так началась их взрослая городская жизнь. А там, с разрывом в четыре годика, запланированные и долгожданные, подоспели и мы со Славуней. На дворе звенела душистая, пахнущая акацией и свежим ветерком весна 1976 года…

ЧАСТЬ 2

Новая жизнь

Обязанности в нашей дружной семейке были негласно регламентированы. По предпочтениям. И по талантам. Две трети семейных забот, как водится, взваливал на плечи отец. Прогулки во дворе, домашки по алгебре и физике, спортивные тренировки, художественные кружки, поездки на приусадебный участок ‒ культурно-хозяйственное «министерство» полностью возглавлял папа. Потчевание семейки душистыми борщиками и пышными пирогами, стирка белья в чреве ревущего на всю прихожую чудища – советской стиральной машине «Волга-8» (пятница – замачивание белья, суббота – вываривание его в огромных жестяных корытах и воскресенье – собственно, сама стирка), заманивание запуганных прививками дитятей в безжалостную поликлинику, профсоюзные путёвки в оздоровительные санатории – этот участок работы возлагался на маму. Нам со Славуней предписывалось каждую пятницу убирать квартиру (мне – родительскую спальную и зал, Славуне – кухню, детскую, прихожую) и тягать из школы богатые уловы пятёрок.

В отличие от уборки, со школой было не всё так просто. Коварные домашние задания были настолько неинтересны и скучны, что привлекательность школьных занятий не в силах были повысить даже знаменитые кнут и пряник – лишение просмотра телевизора, покупка новой настольной игры и билеты в цирк. Отдалённая перспектива «получить ремня», и та еле-еле справлялась с нашей искренней неприязнью к транспортиру, таблице Менделеева и закону Бойля-Мариотта. В общем, отрезок фронта под названием «школа» с завидным постоянством оставался наиболее напряжённым и непредсказуемым. Наверное поэтому, потерпев в общеобразовательных баталиях ряд сокрушительных поражений, мы с сестричкой и стремились проявить себя на стезях музыкальной, спортивной и садово-огородной.

На музыкальной ниве почему-то сразу не заладилось. Освоив три блатных аккорда, целых полгода Славуня храбро бренчала на семнадцатирублёвой шестиструнке «Цыганочку» и «…я всё чаще замечаю, что меня как будто кто-то подменил». Те же полгода, устроившись в соседней комнате за нотным листом и отчаянно надув щёки, я старательно выдувал из бешено дорогого кларнета занудного, неизвестно где лазившего, паразита, «Чижика-пыжика». В стремлении порадовать родителей, мы бы, наверное, и далее терзали ми-бемоль мажоры, малые нонаккорды и минорные септаккорды, если бы однажды между мной и Славуней не возгорелся ожесточённый спор: способна ли моя рогатка пробить фанерную броню пузатой гитары? Авторитетно доказывая, что для моей артиллерии преград никаких нет и быть не может, я мигом нарыл в кармане свою грозную гаубицу и кинулся примеряться к цели. А Славуня как назло – не пробьёт, и всё тут!

Что ж, попробовали. Рогатка угрожающе оскалилась на гитару, щёлкнула резинка. Металлический шарик, тонко просвистев через весь зал, гулко пронзил гитарный бочок. Да так пронзил, что выломал в месте попадания добрый кусок фанеры. Спор, конечно, я выиграл, по поводу чего и отпустил Славуне призовой щелбан. Однако родители, несмотря на удачно проведённые стрельбы, почему-то за наши испытания не порадовались. Поверженную гитару засунули подальше на антресоли, а мой кларнет вообще отобрали от греха подальше и определили на ответственное хранение в шкаф, поскольку стоил он раз в двадцать дороже простенькой гитарки. На том наша детская музыкальная школа и закончилась.

В этот раз наша провинность была отмечена долгой лекцией о несносных детях («…да когда же это прекратится, в конце-то концов!», «…для кларнетистов сам Моцарт составлял партитуры!» и «…вначале заработайте, потом ломайте!»), двумя звонкими подзатыльниками, получасовой ссылкой в угол и перебиранием двух кило гречневой крупы. Очистка от мусора магазинной гречки или риса было одним из самых неприятных родительских наказаний. Помнится, рассыпаешь по всему кухонному столу крупу и вечер кряду вылавливаешь из неё мелкие камушки, кусочки проволоки, сухие стебельки, а то и магазинный мышиный помёт. Указательным пальцем – тык-мык, тык-мык, тык-мык. Тык – вверх пальцем поволок камушек, мык – вниз стебелёк потащил. Право, такая тоска! В машинки бы поиграть, в лото или в домино, так не же, сидишь и ковыряешься в этой бесконечной гречке! Какая неведомая сила насыпала в неё столько камней и хвостиков?!

Ввиду тяжести домашнего преступления, на следующий день родители закрепили наказание секретно-трудовым заданием. На маминой работе прошмыгнул слушок, что на бахче, в десяти километрах от города, объявились правильные сторожа. Ну, в смысле, склонные к потере бдительности от созерцания тормозка с водкой и закуской. Поллитрушка водки и две банки томатной кильки выключали чуткость сторожей где-то на тридцать-сорок минут. Два пузыря и хорошая закуска оглушали бахчевников уже на три-четыре часа. Фиолетовый двадцатипятирублёвый четвертак вообще творил чудеса. В советское время это были огромные деньги. На них можно было купить два мешка первосортной муки, сто литров молока, два килограмма чёрной икры, десять килограмм варёной колбасы, десять-пятнадцать килограмм свиной вырезки, два железнодорожных билета на поезд «Ленинград – Москва» или оплатить обеды в заводской столовке на месяц вперёд. Такая банкнота притупляла зоркость и слух неусыпных полевых стражей до самого утра.

Извечный советский «дифцит» промедлений не терпел и не прощал. Отец живенько договорился со своим кумом дядей Толей, прихватил в дорогу меня со Славуней, и на стареньком УАЗике дяди Толи, ближе к вечерней темноте, наша компания прибыла на место наживы. Подмаслив сторожей двумя бутылками казёнки, банкой кабачковой икры, буханкой хлеба и завёрнутой в грубую бумагу полупалкой «Докторской», мы принялись тягать с бахчи блестящие тёплые арбузики и грузить их в салон микроавтобуса. Загрузились, отвезли домой, скинули. Вернулись. Загрузились, отвезли, скинули. До ночи три ходки успели сгонять. Ох, ну и разжились мы тогда витаминами! Ну и наработались горе-музыканты!

Помню, эти халявные арбузы заполонили нашу квартиру по колено. Арбузные сухие хвостики и зелёные макушки виднелись буквально повсюду – под кроватями, в коридоре, на балконе, под кухонной раковиной и даже в платяном шкафу. В квартире воцарился восхитительный аромат астраханской бахчи, а сочная ягода прочно вошла в наш дневной рацион. Салаты из арбузной мякоти, мяты и сыра, арбузно-молочные коктейли, замороженное арбузное эскимо, фруктовое желе, варенье из арбузных корок, и даже арбузный компот на целый месяц вытеснили из нашего холодильника традиционную и привычную еду и напитки. Тем не менее, как мы ни налегали на арбузное меню, за месяц поедания сладких бахчевых культур стало понятно, что минимум половина урожая всё равно прикажет долго жить. Недолго думая, родители обзвонили ближайших знакомых, рассовали кавуны по авоськам и мешкам и отправили меня со Славуней в добрый путь – разносить сочный товар по многочисленным квартирам и подъездам. Бросовые десять копеек за кило против розничных пятнадцати сделали своё дело – арбузики брали с удовольствием.

Неожиданно, торг пошёл. В результате наших многочасовых усилий, из арбузного плена удалось вызволить коридор и платяной шкаф. Оккупированные балкон и пространство под кроватями тоже вскоре освободили – заквасили вознамерившихся гнить оккупантов в тридцатилитровые кадушки, которые стояли у нас в гараже. Наторговали мы с сестричкой целых семнадцать рублей – деньги, по тем временам, немалые! Родители обменяли мелочь на бумажные купюры, пятёрочку забрали себе, уже и не помню на что, а двенадцать рубликов торжественно презентовали нам со Славуней. За труды наши тяжкие. Мол, честно заработали. И долго ещё дворовая ребятня завистливо вздыхала оттого, что у нас с сестричкой имелось по два зелёных хрустящих троячка. Впрочем, продержались они недолго…

***

Это оказался наш первый предпринимательский опыт. И он удался! Можно было бы, конечно, поразмышлять о таланте, предрасположенности к коммерции, торгашеской искорке и детском задоре. Но они тут точно ни при чём. Новичкам повезло по дешёвке скинуть излишки ягод, вот и всё. Не считая бабушки Марии, когда-то работавшей продавцом в небольшой деревенской лавчонке, в нашем роду торгашей, как ни копайся, не сыщешь. Казаки – эти да, были. Унтер-офицеры Русской императорской армии были. Колхозники были. Работники железнодорожного хозяйства тоже имелись. А вот негоциантов и лавочников, виртуозов гирь, весов и деревянных счётных костяшек не наблюдалось. То, что через десять – пятнадцать лет мы станем прожжёнными торгашами, заработаем свои первые миллионы и столкнёмся с тем, чего и в кошмарном сне не привидится, иначе как причудливым капризом тёмных сил не назовёшь.

Да и вообще, каких-то полвека назад иные дали манили человека. Не к прибыли стремились люди, не к деньгам. Кто там зацикливался на этих грязных вонючих бумажках! Своя крыша над головой, вкусный ужин, финская обувь, раз в год – Сочи, Туапсе или Ялта. Ну, может быть, ещё мотоцикл и японский магнитофон. На этом мечтания скромного советского человека заканчивались. Это сегодня, увы, за сотню долларов друг друга сдадут за милую душу. А за айфон – так и родную мать туда же. Нынче модно и даже статусно торговать земельными наделами, депутатскими мандатами, оружием, психостимуляторами, секретной информацией, совестью, честью, принципами, своим телом, человеческими органами, маленькими детишками. Торгуй чем хошь, никто и слова не скажет. Все уже привыкли. Точнее, Система уже всех приучила. В советское же время идеалы и устремления вообще были иными, куда более возвышенными и бескорыстными. Люди стремились не бизнес организовать, а создать крепкую дружную семью. Девчонкам мечталось не собачку завести или шиншиллу, а родить пару-тройку малышей. Парни хватались с утра за гантели, а не за стакан с пивом. Молодёжь читала Булгакова, Гюго, Достоевского, Пикуля, Драйзера, Лондона, а не дебильные сквернословные посты с порнокартинками в убогих социальных пабликах…

***

Что касается работы, среди основных сфер самореализации в Советском Союзе доминировали промышленность и производство. «Держись, сынку, за заводскую трубу! – говаривали отцы и деды юному поколению. – Людям полезным будешь. Родине подсобишь. Хлеба кусок заработаешь. В почёт выйдёшь. Старость обеспечишь. Детей на ноги поставишь». Несколько коротких предложений – и все в цель. Советская промышленность гарантировала перспективное будущее всем старательным парням и девчонкам. Учись, не ленись, вникай, и всё у тебя будет – и признание, и работа, и зарплата, и бесплатное жильё, и профсоюзные путёвки в санатории, и стаж, и пенсия. Потому молодёжь и валила миллионными толпами в растущие до небес города.

Не менее авторитетной считалась работа в партийно-номенклатурной среде, куда не так-то легко было и попасть. Всевидящее и недремлющее око ленинского партаппарата зорко высматривало себе лояльных и преданных исполнителей. Алые глянцевые «корочки» с преждевременно полысевшим царственным Ильичом на обложке требовали от кандидатов полного соответствия законам марксизма-ленинизма, искреннего поклонения коммунистической доктрине и библейской преданности идее мировой революции. Двумя словами, чтобы попасть в номенклатурную касту, на основной службе нужно было проявлять инициативу, трудолюбие, скромность и ответственность. В те годы получить партбилет было не только престижно, но и крайне выгодно, поскольку обладатель заветной книжечки мог открывать двери, которые для обычных людей были закрыты тремя амбарными замками. А уж если говорить о попранных правах человека, правде и справедливости, от одного вида алой корочки они восстанавливались прямо-таки мгновенно.

Короче говоря, североамериканским и европейским буржуинам от меня горячий привет. В СССР жилось не так плохо, как врут сегодня прикормленные прозападные скептики. В интернете встречается огромное количество комментариев, в которых старшее поколение пишет: «а я бы пожил в так называемом гнилом застое ещё годков пятьдесят!»

В Советском Союзе было хорошо и спокойно…

***

Наряду с воспоминаниями из своего счастливого детства, порой я задумываюсь и о непредсказуемости рока. Вертолётики, занятия в музыкальной школе, арбузная бахча. Советская индустриализация, марксизм-ленинизм, партбилеты. Стремительно растущий мегаполис. А где-то там, за горизонтом, и моя тихая добрая деревенька с родной хаткой у края густой лесопосадки. Красивая нарядная икона Богородицы Девы Марии, пристроенная дедулей в углу комнаты, повыше, над кроватью. Стеклянная лампадка с таинственно горящим по ночам маслицем и тихий-тихий шёпот (чтобы не разбудить засыпающих внучков) любимой бабулечки, читающей на ночь молитву «О всемилостивая Дево Богородице, Мати щедрот и человеколюбия, прелюбезная надеждо иупование…» Это всё было так понятно, так крепко, надёжно и привычно, что казалось, так будет всегда. Мы подрастали, учились в школе, распевали пионерские задорные песни, играли за домом в футбол. Летом пасли теляток на деревенском отводе, ловили рыбу в колхозном пруду, копали у бабушки на огороде картошку. Зимой заливали из водопроводного шланга школьную площадку и гоняли в хоккей. Родители старались на службе, зарабатывали трудовой стаж, нас воспитывали. Бесплатное образование, бесплатные квартиры, бесплатная медицина, копеечные цены на продукты. Пенсионеры не думали, где назавтра достать денег на оплату коммунальных услуг. Платили шесть-семь рублей из ежемесячной сторублёвой пенсии и спали спокойно.

И вдруг то, что казалось незыблемым, добротным и вечным, неожиданно дрогнуло, покачнулось, а затем, стремительно разваливаясь, рухнуло и обратилось в прах. Это было невероятно. Не то что рядовые обыватели, но даже многие политические и экономические эксперты до сих пор не могут объяснить, как это произошло и кто виноват. Но это случилось. Такой удобный, тёплый, понятный и безопасный советский мирок был разрушен в одночасье и на его место пришли совершенно иные будни – капиталистические, прагматичные, расчётливые и бездушные. Конечно же, это были они – лихие 90-е…

***

Год 1990-й. Крушение одной из самых мощных империй, которые знало человечество после Римской республики. Некогда единое советское государство на глазах превращалось в экономические развалины, кое-как подпираемые ослабленными союзными республиками. Банкротство ведущих промышленных предприятий, массовые сокращения, нищенские зарплаты и пенсии, разгул преступности – это было уже не остановить. Следом за экономическими руинами появились и руины вполне себе реальные – разрушенные артобстрелами жилые дома в Степанакерте, Гушчуларе, Карадаглы и Малибейли. Межобщинный конфликт между азербайджанцами и армянами в Нагорном Карабахе, кровавые события в Степанакерте, армянский погром в Баку, Сумгаите и азербайджанский – в Ереване стали символом распада Советского Союза. Навязывание Западом ложного мнения о неотвратимости в СССР глобального структурного кризиса и необходимости радикального реформирования социалистической системы служило базовой составляющей невооружённого развала ненавистной «империи зла». Стареющие партийные бонзы более думали о своём будущем, нежели о судьбе родного народа и поэтому легко поддались внешнему давлению. Молодая номенклатура рвалась проявить себя, побольше урвать и поменьше заплатить. М.С. Горбачёв объявил Перестройку, Гласность и Ускорение. По словам первого и единственного президента СССР, они должны были вывести советскую экономику из глубокого пике.

На деле получилось с точностью до наоборот. Вместо укрепления и обновления советской системы, широко разрекламированные реформы лишь приблизили так называемый Парад суверенитетов – массовое оспаривание приоритета общесоюзных законов над законами отдельных советских государств. Как горох из рваного мешка посыпались Декларации о независимости бывших союзных республик. Механизм развала был запущен и результаты грандиозной аферы Запада не заставили себя долго ждать. По мнению многих российских политологов, распад Советского Союза оказался генеральной репетицией США и Запада будущей «Арабской весны» – серии государственных переворотов и цветных революций в Египте, Йемене, Тунисе, Ираке, Сирии, Ливии, а также военного «евромайданного» путча в Украине.

***

На первых порах советский народ с отменным аппетитом слопал и перестройку, и гласность, и ускорение. Эти слова звучали! От них веяло граничащим со вседозволенностью заманчивым ветром свободы и сказочного достатка, до которых так и не добрались за семь десятков послереволюционных лет. Мало кто в конце прошлого века понимал глубинные деструктивные процессы, инициированные заинтересованными силами капиталистического лагеря. Это потом уже спохватились и осознали, что перестройка – это необдуманный слом плановой экономики, целенаправленное и необратимое уничтожение народного хозяйства СССР. (Тем более, взамен старой, как её нарекали – загнивающей экономики, новой так и не подготовили). Это обвал работы Центрального Банка СССР, острый массовый дефицит, инфляция, банкротство, голод. Ещё меньше людей понимало, что гласность – это вовсе не умножение прав и свобод простого человека, а всего лишь зарождение поганой демократии, уничтожение препятствующих всемирной капиталистической экспансии советской морали и нравственности, глумление над традиционными человеческими ценностями. Оболванив народ по самую макушку «перестройками», «гласностями» и «ускорениями», прозападные силы закрепили успех – принялись вводить в русский лексикон специально подготовленные абсурдные понятия, определения, поговорки и девизы. «Перестроился сам – помоги товарищу!», «Прожектор перестройки во тьме застоя», «На переправе гласности уступим коней перестройки молодому поколению!» и т. д. Сейчас это звучит смешно и дико, но тогда подобные призывы представлялись верхом прогрессивности и дальновидности.

Параллельно, подобно тёмным оккупационным легионам, развивалась пропагандистская наступательная операция. Информационный удар был мощен, прекрасно рассчитан и филигранно выверен. Били по ключевым узлам советской государственной конструкции – семье и сознанию человека. Информационная атака Запада, возглавляемая страной «великих возможностей» (до донышка пропитанной гнилостным духом либеральной свободы), ставила целью насильственное изменение мировоззрения советских людей. Спланированная перманентная пропаганда подталкивала советского человека к переосмыслению «неправильного», «неудобного» и «неэффективного» советского бытия.

Либеральные прозападные силы в методах не стеснялись и упирали на самое низменное – чревоугодие, жадность, похоть, гордыню, жестокость. В нужный момент в Союз хлынул реквизит мировоззренческой атаки. Заморский баббл гам атаковал вкусную апельсиновую пятнадцатикопеечную жвачку. Чтобы единение с буржуазными ценностями происходило живее, на этом направлении его культивировали всем известным образом-фразеологизмом «Мир, дружба, жвачка!» Горячая псина хот-дог снисходительно посмеивалась над аппетитным бутербродиком из «Любительской» колбаски и сыра. Едкий химикат «Кока-кола», прекрасно очищающий от ржавчины механические узлы и детали, потеснил изумительно вкусный и душистый «Русский квас», а денежные знаки дядюшки Вашингтона – казначейские билеты Сбербанка СССР. Разнузданный стиль одежды теперь диктовали американские рваные джинсы и фирменные кроссовки с огромными, выпяченными наружу язычками. Голливудская киноиндустрия вопила о непобедимой армии Большого брата и самых стройных в мире женских американских ножках. Для этого пошлый американский кинематограф использовал заваленные стреляными гильзами и презервативами кинобоевики и порнофильмы. Советские бухгалтерии, отделы и бюро быстренько переродились в офисы, а должность генерального секретаря ЦК КПСС видоизменилась до Президента.

Вслед за экономикой и локальными межэтническими конфликтами задымились руины нравственные и идеологические. В тренд входили наглое свинское поведение, красные пиджаки, знаменитая новорусская распальцовка и опасное «нынче можно всё, только башляй». Как-то изменить ситуацию, возможно, могла бы политическая элита, но на неё надежды оказалось мало. Вместо сопротивления и принятия первоочередных мер по защите государственных интересов, придворная орава ринулась в торговлю. Продавали не консервы и колбасу, а предприятия военно-промышленного комплекса, металлургии, добывающей, телекоммуникационной и обрабатывающей отраслей. Те представители элит, которые наивно полагали, что превратят свою жизнь в рай путём продажи больших и малых кусочков Родины, глубоко заблуждались. Поскольку они сами оказались не продавцами, а товаром. Продавали не они, продавали их. Оптом! Ситуация усугублялась кризисом власти.

Шло повальное разворовывание народного хозяйства. Сотнями останавливались фабрики, заводы, угольные шахты, комбинаты. Миллионы безработных и нищих граждан уже непонятно какой страны обречённо толкались по улицам в поисках заработка. Курильщики рыскали по базарам и покупали сигаретные окурки («бычки») на развес (!) Дабы при курении не подцепить чью-то воздушно-капельную заразу, приобретённые «бычки» дезинфицировали – обсмаливали пожёванные чужими зубами фильтры над горящей спичкой или свечой. На лицах отчаявшихся патриотов, неспособных накормить своих детей, читались растерянность, агрессивность и озлоблённость. Магазины зияли пустыми прилавками, а тотальный дефицит объявлял перестройке неутешительный вердикт.

Приусадебные участки и крохотные огородики, после просмотра «Рабыни Изауры» ласково прозванные фазендами, спасали от голодной участи, словно тройная пайка хлеба в блокадном Ленинграде. В буквальном смысле. Счастливцы, обладающие небольшим кусочком земли, могли обеспечить себя и свою семью основными группами овощей и фруктов. Многие из дачников, помимо картофеля, лука, свеклы, моркови и капусты, выращивали подсолнечник, били семечку и сдавали её в обмен на растительное масло. Вкушая отварную картопельку с лучком, квашеную капусту, солёные помидорчики и огурчики, щёлкая вкусные жареные семечки, они относительно спокойно взирали на всесокрушающую волну экономического кризиса.

А пугаться было от чего. На пустых магазинных полках если что и можно было найти, так только жестяные банки с консервированной, жутко невкусной, тягуче-сопливой морской капустой. А полукопчёная колбаса сомнительного качества стоимостью тридцать тысяч рублей за один килограмм при средней зарплате в сто двадцать тысяч могла напугать самого невозмутимого и самоуверенного флегматика. Через полвека после Великой Отечественной в нашу многострадальную страну вернулась схема нормированного обеспечения – талоны на сахар, соль, крупы, спички, мыло, стиральный порошок, прочие ходовые пром– и продтовары. Эти талоны люди вырезали из разноцветных талонных листов и при наличных расчётах прилагали к обесценившимся деньгам.

И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достаётся успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных – богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их. Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них. (Еккл. 9: 11–12)

В обществе правили хаос, неопределённость и нужда. На этом печальном фоне проводился явный, неприкрытый грабёж народа – «прозрачная» приватизация государственных объектов, которую народ по-русски метко назовёт впоследствии «прихватизацией». Кучка наглых жуликов и пройдох бесстыдно разворовывала природные ресурсы, дерибанила промышленные предприятия и фонды. Целые заводы и фабрики пускались под газовый резак. Ценное промышленное оборудование вывозили на металлоприёмки и сдавали по цене лома чёрного металла. Новыми хозяевами страны оказалась горстка невесть откуда взявшихся двадцати тысяч миллионеров. Они вкушали лангустов в соусе тартар, пили французское «Дом Периньон» по 1400 долларов за бутылку, смаковали тосты с паюсной икоркой и страстно желали превратиться из миллионеров в миллиардеров. Их окружали триста миллионов сирых и убогих сограждан…

***

Как и множество избитых злой неокапиталистической реакцией советских семей, в этом бардаке очутилась вдруг и наша полуозябшая семейка. Теперь чтобы отработать свою мизерную, пятикилограммово-колбасную денежную ставку, отец и мать вынуждены были пропадать на службе от зари и до зари. Дипломы, квалификация, опыт работы родителей в новой системе обесценились многократно, и родительской зарплаты не хватало даже на еду. Очень выручали продуктовые посылки из деревни, которые пересылала нам бабуля три-четыре раза в год. Считая каждую медную копеечку, помню, родители завели небольшой красный блокнотик, расчертили листы на графы «приход»-«расход» и скрупулёзно записывали туда свои ежедневные траты. В «приход» вносились тощенькие зарплаты, премии и прочие мелкие заработки. В «расход» помещались длиннющие столбики гадкой, обирающей семейный бюджет, расходной части. Зубастый «расход», загоняя в Систему и пожирая робкие циферки беззащитной зарплаты, однако, не в силах был одолеть душу, справиться с привычной отзывчивостью и скромностью моих любимых старичков – и в этом заключалась суть деревенских морально-нравственных устоев, напрочь отвергающих расчёт, лицемерие и тягу к наживе. Так мы и выживали – потихонечку, по-экономному, от копеечки к копеечке, от семидневной рабочей недели к очередному неиспользованному отпуску, от преодолённых препятствий к очередным вызовам времени и судьбы…

***

Пережив грандиозный крах своей великой страны, постсоветское народонаселение ринулось на переквалификацию в челноков, кооператоров, фирмачей и прочих мелких торгашей. Дело в том, что других вариантов спасения просто не было. Промышленность простаивала. Армия доедала последние заначки и отправляла офицеров в далёкий запас. Бюджетники продавали на рынках советские вымпелы, марки, значки и похвальные грамоты. Перспективные спортсмены гоняли из Германии бэушные автомобили и перепродавали их на авторынках Питера и Москвы. Словом, держались на плаву кто как мог.

Овеянная духом нового бытия, подхваченная, словно утлое судёнышко бурными советско-капиталистическими реалиями (вот уж ирония!), наша семейка приняла удар Системы, дрогнула, покачнулась, но выстояла. Отвечая на вызов смутного времени, мы устремились к скорейшему развитию и стабильности…

Начало истории

Украина. Ноябрь 1995 года. Родители учреждают малое частное предприятие с минимальным уставным капиталом, эквивалентным 100 долларам США. Хождение по мукам, в смысле, по исполкомовским, налоговым, милицейским, казначейским, банковским, коммунальным и нотариальным кабинетам заняло где-то около месяца. Благо, отец нашёл какого-то знакомого юрисконсульта, который по-приятельски подсказал план действий и последовательно направлял родителей в нужные службы. Без него, думаю, мы бы ещё год открывали наше дело. После месяца болтаний по лестницам многочисленных учреждений, организаций и отделов, документы были зарегистрированы, копии заверены, разрешения получены, банковский счёт открыт, договор на обслуживание расчётного счёта тоже подписан.

На момент основания фирмы в нашем распоряжении не было ни офиса, ни рабочего коллектива, ни производственных мощностей, ни сколь-нибудь серьёзного стартового капитала. Ничего не было. Более того, учредив и запустив бизнес «на бумаге», мы ещё и сами не знали толком, чем будем заниматься. Вместе с тем, позволить себе затягивать с решением мы тоже не могли – с первого дня регистрации нам начислялись налоги. Посовещавшись на вечернем семейном совете, остановились на том, что откроем магазин канцелярских товаров, чебуречную, пельменный цех или коммерческий ларёк – пивную разливайку. Разумеется, из направлений бизнеса мы выбирали те, которые требуют наименьших вложений.

Чтобы не прогадать с оформлением основного профиля деятельности, мы попросили государственного регистратора внести в перечень устава все возможные направления работы. (Из семейного бюджета – дзинь!, минус две бутылки дорогого коньяка). Регистратор коньячок жаловал, поэтому постарался на совесть, и по сути в учредительные документы нашей конторки попали все предполагаемые виды коммерческой деятельности, которые существовали на то время (кроме торговли природными ресурсами и продукцией ВПК). Спустя несколько лет, подвернулся мне как-то под руку наш устав, и я его пролистал более внимательно. Смеялся от души!

Вы бы только видели тот перечень, который составил в уставных документах регистратор! Точно, после двух пузырей документы оформлял. Оказывается, наше предприятие предположительно могло заниматься оптовой и розничной торговлей, общепитом, реализацией металлопрокатной продукции и горюче-смазочных материалов, охранной, адвокатской, производственной, инвестиционно-банковской и консалтинговой деятельностью, страхованием частных и государственных объектов собственности. Но это ещё ничего. Мы официально могли разводить птицу, болотных бобров, кроликов, креветок, раков, выращивать крупный и мелкий рогатый скот, производить из навоза органические пеллеты-удобрения, проводить тиражи беспроигрышной лотереи, участвовать в подготовке международных соревнований по футболу, хоккею, баскетболу, волейболу, дартсу, боулингу, и даже кёрлингу, организовывать театральные и цирковые представления. Точно что, цирк, да и только!

Однажды во втором классе на уроке изобразительного искусства мы рисовали лошадь. Я тоже нарисовал лошадку, старался как мог. Рисунок сдал учителю на проверку. Конечно, четвёрку мне поставили. С большим минусом. Наверное, учитель просто не захотел двойкой травмировать хрупкую детскую психику. Когда я принёс этот рисунок домой, моим родителям, чтобы успокоиться, понадобилось полфлакона валерьяновой настойки. Это был не смех, а получасовая истерика. С альбомного листа на мир смотрела длинная тощая кляча на тоненьких ножках, с огромными гирями-копытами, лупатыми глазами, круглыми ушами, пастью в пятьдесят зубов и волосатым хвостом-кисточкой. Успокоившись, мама аккуратно положила рисунок в картонную папку на сохранение. Сказала, что эта лошадка будет помогать ей переживать самые сложные жизненные моменты. Нет настроения, дух уныния атакует, ссора с коллегами, зарплату на работе задержали, проверка из главка – достал рисунок, взглянул на лошадку, и жизнь заиграла новыми красками!

Наш устав – из той же серии.

***

В первые дни существования коллектив нашей фирмочки насчитывал аж два человека – директора и главного бухгалтера. Разумеется, ими были папа и мама. Налоги на деятельность предприятия первое время выплачивались из родительских зарплат. (Чтобы погасить ежемесячные налоговые обязательства перед бюджетом, в аккурат хватало маминой зарплаты). В уставных документах, в графе «адрес офиса», мы записали адрес нашей трёхкомнатной хрущёвки. Да и по факту так называемый офис расположился прямо у нас в квартире – в детской комнате, на письменном столе. Школьные учебники и тетрадки потеснились, уступая место массивному советскому калькулятору на батарейках, пухлым папкам со служебной документацией, периодическим журналам по бухгалтерии и налоговому законодательству. Особое почётное место на столе занял угрюмый толстенный фолиант «Уголовный кодекс Украины». Глядя на него, почему-то становилось неуютно.

В это же время, по судьбоносному стечению обстоятельств, городская администрация затеяла крупную публичную распродажу убыточных объектов государственной собственности. Аукцион назревал давно, и в условиях повсеместной разрухи его проведение было вполне закономерно. По убитым дорогам нищих неубранных улиц, вдоль пустых магазинных витрин, загаженных автобусных остановок и разорившихся фабрик важно разъезжали дорогущие чёрные «Мерседесы» и джипы, которыми рулила блатная братва в малиновых пиджаках, с тяжёлыми «голдами» на шеях и тугими бумажниками, набитыми долларами. Городскому же бюджету кровь из носу нужны были деньги для поддержания муниципального хозяйства. Ремонта и реставрации требовали десятки километров автомобильных дорог и тротуаров, сотни остановок общественного транспорта, тысячи метров износившихся участков газо– и водомагистральных линий. Задолженность по бюджетным зарплатам и пенсиям давно уже перевалила за полтора года, нарушая все допустимые пределы и сроки. Бюджет горел синим пламенем! «Малиновым пиджакам» не менее срочно жаждалось инвестировать украденные и отжатые мешки с деньгами в рентабельные гособъекты. Словом, и городские власти, и предполагаемые инвесторы были заинтересованы обоюдно. С аукционом горисполком долго не затягивал.

Город выставил на торги самые разнообразные лоты – швейную фабрику, обувный цех, с десяток затасканных гастрономчиков, три центральных универмага, автостанцию ВАЗа, кузню, литейное производство, птицефабрику, животноводческий комплекс, парочку ателье по ремонту бытовой техники, областную часовую мастерскую. В перечне лотов имелся даже Дворец пионеров, выставленный на продажу вместе со статуей Ильича у центрального входа. Вождь возвышался в скверике и нелепо грозил вытянутым кулаком поглотившему Советы капитализму.

Подбирая для нашего бизнеса род деятельности, долго мы не думали – выбрали общепит. Решающим фактором выбора выступили финансовые возможности нашей семейки, которые, сами понимаете, и возможностями-то трудно было назвать. При жутком дефиците семейных средств общепит показался нам наиболее доходным и не сложным делом. Он не требовал каких-то особых товарных вложений, оплаты дорогостоящих лицензий, согласования хитрых государственных актов и протоколов. Оставалось лишь решить одну «небольшую» проблемку – для питания городской общественности требовалось подыскать какой-нибудь опрятный сарайчик, где бы мы могли развернуть приготовление фирменных борщей, котлет и компотов. Не кормить же прохожих у себя дома, на кухне? Для нашей транснациональной корпорации с месячным оборотом в двадцать долларов срочно требовалась закусочная или столовая.

Родители поспешили к организаторам аукциона.

Чтобы хотя бы теоретически потянуть стоимость покупки, отец с мамой подали заявку на самый дешёвый лот – убыточную столовую автотранспортного предприятия. Объект недвижимости, внушительный, как Мавзолей, и потрёпанный, как послевоенный Рейхстаг, вряд ли можно было назвать мечтой коммерсанта. Массивный, старый, какой-то серый, непривлекательный, с протекающей кровлей, отрезанной за неуплату газомагистралью, с голо оскаленными в оконных проёмах ржавыми синими решётками, этот муниципальный хлам так бы и отправился на снос, если бы не аукцион. Универмаги, гастрономы, птицефабрику, свиноферму и автостанцию обеспеченные люди расхватали сразу же, не торгуясь. Желающих же выкупить общепитовскую развалюху, кроме нас, было немного – целый один человек. Видимо, такой же, как и мы, скромный инженер, преподаватель или рядовой номенклатурщик. Несмотря на полуаварийное обветшалое состояние объекта, стоимость лота оказалась фантастической – почти двадцать тысяч американских долларов. Для нашего семейного кошелька ошеломляющая сумма.

Исторический факт, что в девяностых годах прошлого века в бывшем Союзе бушевала гиперинфляция. Вспоминаю, как в те времена прыгали цены – это была какая-то жесть! Сегодня если годовой уровень инфляции приближается к 7–8%, тут же слышится недовольное обывательское бурчание, подхлёстываемое подленьким шушуканьем либерально-демократической оппозиции. Представьте себе положение структурно разбалансированной экономики Украины, когда в 1992–1995 годах инфляция составила… более 11000% годовых! За период с 1990 по 1995 год цены на основные группы промышленных и продовольственных товаров выросли в 37 тысяч раз! Бывало, с утра люди шли на работу, и покупали буханку хлеба за четыреста купонов, а вечером эта же самая буханка стоила уже почти две тысячи. Стоимость крупных приобретений исчислялась в 90-х годах не миллионами, не пачками стотысячных купоно-карбованцев и даже не сумками и чемоданами с наличкой, а десятками… грубых холщовых мешков! Наша столовая, при валютном курсе 176 000 купоно-карбованцев за один американский доллар, затянула аж на три миллиарда пятьсот миллионов купонов. Или четыре мешка казначейских фантиков среднего номинала.

Невзирая на ежедневное обесценивание национальной валюты, сумма в три с половиной миллиарда навевала немалую тревогу и даже страх. Это при таком-то гулко тарахтящем семейном бюджете! А на улице что творится?! А что дальше в жизни будет? Поразмыслить было над чем. Но в такой трудноразрешимой ситуации имелся и положительный момент – наш искренний и жгучий предпринимательский порыв! Если мы рискнули замахнуться на три с половиной ярда, значит психологически уже готовы были перевоплотиться в храбрых и отчаянных бизнесменов!

Деньги на столовку родители собирали всем миром. Влезали в неподъёмные долги и занимали где только можно: у многочисленных друзей, проверенных знакомых, проверенных знакомых знакомых, проверенных знакомых знакомых знакомых, у состоятельных сослуживцев. Кто мог занять, у того и одалживали. К счастью, «не имей сто рублей, а имей сто друзей» никто ещё не отменял. Необходимую сумму таки наскребли! Деньги родители позаимствовали на беспроцентной основе, с учётом инфляционных показателей, при условии гарантированного возврата через оговорённое количество времени. Сделка состоялась!

***

Старое здание советской столовой. Тридцатилетняя история жующих, пьющих, рыгающих и матерящихся клиентов. Жирная эпопея казённых супов, борщей и общепитовских компотов из сухофруктов. Галдящая общепитовская новелла. Эта аура чувствовалась в каждом уголочке здания.

Если заглянуть внутрь помещения, можно было увидеть, как вдоль обеденного зала вытянулась длинная нержавеющая раздача – стационарный металлический прилавок, на который выставлялись готовые блюда. На верхней полке скользкой раздачи обычно красовались белые фарфоровые тарелки с винегретом и салатом «Здоровье» – свежей белокочанной капустой с морковкой и уксусом. На нижней платформе имелось отверстие диаметром сантиметров шестьдесят. Туда помещалась двадцатилитровая алюминиевая кастрюля с борщом, из-под крышки которой торчал символ советского общепита – длиннющий погнутый половник. Справа от кастрюли с борщом располагалась плита для подогрева вторых блюд – пюрешки, каши, биточков, котлет и рыбы. Рядом устраивались залипшие сковородки с печенью по-строгановски и говяжьим гуляшом в томате. Изжога от мясных блюд была довольно-таки качественной.

 

У торца раздачи возвышалась касса – массивная фанерная тумба с расшатанным стулом, деревянными счётами и громоздким кассовым аппаратом. Если не ошибаюсь, он назывался «Ока». Огромный такой серый аппаратище, с приделанной сбоку, словно у шарманки, ручкой-рычагом. Этой ручкой выкручивались кассовые чеки, если в электросети пропадало напряжение.

На расхлябанном стуле с десяти утра и до полудня, помню, восседала вечно чем-то недовольная, весьма плотная женщина – главный и единственный повар Галина Павловна. Приходила она на работу чуть ли не с рассветом – часам к четырём-пяти утра. С пяти и до десяти утра Павловна муштровала простенькое, состоящее из пяти-шести наименований, меню. После этого она живенько мчалась в подсобку, меняла заляпанный клеёнчатый китель на свежий белый халатик и бежала обратно – за раздачу, нахваливать и продавать проголодавшимся клиентам парующие супы и котлеты.

По правую сторону от раздачи простиралась широкая комната с огромными окнами, завешенными недорогим белым тюлем. Это был обеденный зал. В зале по-барски стояли восемь полутораметровых дубовых столов, по шесть массивных стульев за каждым. В проходах между столами то и дело курсировала тётя Тамара – пожилая женщина, прибирающая грязную порционную посуду. Кухонных работников время от времени увольняли за пьянки, прогулы, склоки с посетителями и мелкое воровство. Следом за ними вакантную должность занимали новые претенденты. Однако, фактура постсоветской посудомойки оставалась неизменной. Обычно, это была грузная женщина, лет пятидесяти пяти – шестидесяти, с растрёпанными волосами, в съехавшей набок марлевой косынке, с отёкшим лицом и предательским фиолетовым фингалом под глазом. Лицо, то ли от бесконечных возлияний, то ли на погоду, то ли просто так отекло – тут можно было только догадываться. А с фингалом попроще. Ветка случайно в глаз попала. Чего ж тут непонятного? Образ дополняли засаленный фартук-клеёнка, не первой свежести серые рабочие брюки и батник, из которого торчали опухшие от горячей воды розовые ручищи с прилипшими пёрышками лука и свежей капусты. Таков был дресс-код рядового общепитовца…

И вот, друзья, представляем картину. В тот час, когда полный зал людей вовсю сёрбал солянку, наматывал вермишель и лопал котлеты, подпитая тётя Тамара шустро бралась за грязную посуду. Изливая очаровательную ненормативщину и удивляя своей филологией видавших виды матерщинников, она резво носилась между столами и хаотично сгребала на поднос грязные вилки, тарелки, стаканы, использованные салфетки и зубочистки. При этом, прилипшие к её рукам кубики лука и морковки феерично разлетались в разные стороны. Иногда эти обрезки попадали на одежду посетителей. Иногда в закуску. Или в компот из сухофруктов за шесть копеек. Но тётя Тамара напрочь игнорировала сей прискорбный нюанс и продолжала натирать вонючей марлей клеёнчатые узоры столов. Летящие от тряпки хлебные крошки и яичная скорлупа устремлялись вслед за морковкой и луком – на соседние столы, в гуляши, борщи и компоты. То, что её появление в зале никому не прибавляло аппетита, было совершенно очевидно.

Незамысловатый интерьер зала дополнял висящий на стене метровый лист ватмана с голубоватым, обгаженным мухами, корявеньким лозунгом: «Когда я ем – я глух и нем!» В конце зала висел ещё один, поменьше: «У нас порядок такой: поел – убери за собой!» Кстати, такие призывы ешё ничего. В столовых подобного ранга иногда можно было встретить и более животрепещущие плакаты. В одной из студенческих закусочных я лично видел объявление: «В солонки с солью пальцы и яйца не совать!» Причём, написано было совершенно серьёзно, назидательно, без юмора.

Не хочу очернять липкими столовскими пейзажами советский общепит. Ни в коем случае! На деревянных счётах держалась вся послевоенная экономика нашей Родины, а калькуляционных сбоев было на порядок меньше, чем в сегодняшний век продвинутых технологий. И люди, вытаскивающие страну из великой разрухи, питались в подобных столовых, а то и в ещё более посредственных. И, снова-таки, недовольных не было. Причём, случаи кишечного отравления в то время считались исключительными. Просто нужно отметить, что на фоне разрастающегося капитализма наша столовая выглядела бедненько и неопрятно.

Но, как говорится, имели то, что имели. Что осилили, то нашим и стало…

***

Слишком уж обветшалым наше приобретение тоже не назовёшь. Побитое жизнью, поношенное, со стенами из старого облупившегося кирпича, но довольно-таки крепкое, размером двадцать пять на тридцать метров, оно выглядело вполне фундаментально. Что ни говори, а советская власть в своём необъятном многонациональном доме справлялась по-совести. Колкое мнение о том, что за годы правления коммунисты научились строить только лишь тюрьмы, в корне несправедливое. С тюрьмами, да, постарались. Но возводились также и порты, и вокзалы, и стадионы, и Дома культуры, и кинотеатры, и хоккейные арены. Целинные земли Урала, Поволжья, Сибири и Северо-Восточного Казахстана покоряли сотни колхозов-миллионеров. В безлюдных степях вырастали тысячи заводов и фабрик (причём, не только в СССР, но и в странах социалистического лагеря). Прокладывались судоходные и оросительные каналы, железнодорожные и автомобильные магистрали. Много чего делалось с толком. Не менее душевно советская власть возводила и объекты общепита. Они обустраивались скромно, но добротно. На века. В этом я убедился воочию.

Фундаментальный объект требовал и фундаментальных вложений. Толстые полуметровые кирпичные стены, железобетонные балки перекрытия и цементная канализация держались молодцом. А вот ржавые оконные решётки, дырявая кровля, электрокоммуникация, оборудование и обширная прилегающая территория настоятельно требовали немалых денег, которых у нас, естественно, не было. На саму покупку еле-еле в долг наскребли. После аукциона в кармане – вошь на аркане, да блоха на цепи. Какие там капиталы! Тем не менее, одна зацепка для раскрутки бизнеса у нас имелась. Рядом с обеденным залом, огороженным тонкой фанерной стенкой, располагалось уютное помещеньице небольшого кафетерия. Вот оно-то и навевало вдохновенные мысли о развитии и скором обогащении нашего Коза Ностра.

***

Что ни говори, но по сравнению со столовой, в кафе царила решительно иная атмосфера. Обеденный зал кафетерия – пятьдесят квадратов клубного интерьера – был таинственен и роскошен. В зале красовались дорогие полированные столы, фигурная барная стойка, сияющие никелем стулья-банкетки, несколько стареньких, уютных кресел для особо дорогих гостей. Шикарные вишнёвые гардины надёжно укрывали зал от посторонних трезвых глаз (разврат и пьянство по протоколу требовали интимности). Да и аура здесь чувствовалась совершенно отличная от пресных столовских борщей. Из кафешки ароматно веяло украинскими горшочками с тушеной картошкой, толстыми шкварчащими отбивными, густым сливочным мороженым и баснословно дорогим шампанским. Столы были тщательно натёрты, а стойка отполирована до зеркального блеска. Эх! Чего там говорить! Кафе и столовая – как небо и земля под одной крышей.

Стойка бара отсекала четвёртую часть помещения. Ещё четверть занимали кабинки для посетителей. Остальное пространство отводилось под танцевальную площадку или, как сейчас модно говорить, данспол. Кабинки считались особым шиком нашего кафетерия. Они представляли собой пять резных столиков, огороженных панельными листами фанеры, обитой кожзаменителем. В каждом таком импровизированном кабинетике на стенах висели светильники с жёлтыми пластмассовыми абажурами и красочные глянцевые календари с непобедимыми Терминатором, Джоном Рембо, Чаком Норрисом и Ван Даммом. Ну не роскошь ли!

За барной стойкой располагалась нарядная квадратная витрина, подсвечиваемая двумя врезными лампочками. В витрине бармены расставляли бутылки с пивом, водкой, ликёрами и шампанским. Кричащие этикетки импортного алкоголя разительно отличались от простеньких советских этикеток, используемых в отечественном винно-водочном производстве. Оно и понятно. Капитализм! В один момент, резко, вдруг, без оглядки, хвалёная демократия сдёрнула политические и экономические занавесы, открыла границы, захлестнула Русский мир грязным потоком чужих принципов, чужих ценностей, чужой идеологии, чужой жрачки и выпивки. Свобода ведь! Ускорение! Новая жизнь! Казалось бы, совсем недавно газеты, журналы, телепрограммы и радиопередачи большим дружным хором клеймили проклятых западных империалистов, эксплуатирующих обездоленных рабочих. Романы, баллады и очерки сокрушались по поводу угнетённых Соединёнными Штатами негров. (Пардон, афроамериканцев). Фельетоны высмеивали частную собственность, а плановая экономика считалась суперэффективной. Телеграфное агентство Советского Союза (ТАСС) распевало дифирамбы строгой, но справедливой коммунистической системе (естественно, в пропагандистских рамках пролетарской идеологии). А тут, вдруг – на тебе! Оказывается, всё не так! Наоборот. Берите свободы сколько хотите! Пожалуйста, обогащайтесь! Торгуйте себе чем хочешь, почём хочешь. Ввозите в страну что угодно и как угодно. Не забывайте разве что таможенников умасливать, чтобы подмазанные колёса бизнеса как нужно и куда нужно покатились.

Несмотря на стремление либерализировать свой рынок, постсоветская экономическая система оказалась абсолютно не готовой к кардинальным изменениям. Зато западный плутоватый мирок в лице Германии, Голландии, Польши и Бельгии сориентировался очень даже быстро, оборотисто напихав в бывший Союз всяческого суррогата. Причём, вонючая буженина, мерзкая пятидолларовая выпивка, одноразовые зонтики, виниловые чемоданы и клеёнчатые плащи экспортировались капстранами исключительно под маркой «элит» и задвигались нашим людям за бешеные деньги. Многие, думаю, помнят хиты продаж 90-х годов прошлого века – забугорные паштеты из поросячьих хвостов, порошковые напитки «Юпи», маргарин «Раму» и спирт «Рояль» в литровой круглой бутылке. Когда в расцвете девяностых страждущий мужичок, взалкав, приглашал своего приятеля «ударить по клавишам», дружбан прекрасно понимал, о чём идёт речь. В хмельную обнимку они направлялись в ларёк, покупали «Рояль», банку кабачковой икры, два плавленых сырка и удалялись музицировать – глушить из литрового фугаса голландскую спиртяру. Иногда некоторые ценители бадяжили «Рояль» с тем же «Юпи». Получался удвоенный химический ужас. Помнится, полнации глушило этот «Рояль», вперемешку с «Юпи», «Зуко» или «Инвайтом», и он считался достаточно респектабельным напитком.

Это потом уже, спустя несколько лет, потихонечку начала всплывать пикантная правда о буржуйской выпивке и закуске. Помню, мама моего университетского приятеля, Лёхи, как-то вечером смотрела телик. Сериал закончился, и началась авторская телепрограмма «Записки путешественника», в которой приводили забавные факты из заграничного уклада жизни. В этих «Записках» Лёхина мама впервые и услышала кое-что про «Рояль». А точнее – увидела на экране знакомую бутылку, которая красовалась на прилавке… промтоварной лавки! Оказывается, жители Амстердама, Гааги и Эйндховена использовали горючий «Рояль» для разжигания дров и угля в каминах и мангалах. Ну и хохотала же Лёхина мама! У нас, видите ли, он в продуктовых ларьках и в комка́х (комиссионных магазинах) выставлен, а там… ох!

Заметим, в отличие от мамы, Лёхе было совсем не смешно. Как не смешно было и всем нам – его друзьям, когда он поведал эту отвратительную подробность. У нас вообще весь курс в универе, включая доцентов, профессоров и заведующих кафедрами, на этом «Рояле» сидел. По клавишам бил. Ввиду его исключительной дешевизны. Такая вот у нас светилась барная витрина…

***

Столовая и кафе не пустовали. В расположенном невдалеке автобусном парке работали до полутора тысяч сотрудников – водителей, слесарей, кондукторов, инженеров, конторских работников. Война войной, а обед по расписанию. Собравшись в компании по три – пять человек, рабочие автобазы были нашими постоянными клиентами. Кафе вообще оказалось чуть ли не единственным заведением, куда могла податься молодёжь близлежащего посёлка, подрыгать ногами и попить пивка с солёными орешками.

Потихонечку выбираясь из экономического кризиса, автопарк делал свои первые самостоятельные шаги. Бухгалтерия восстанавливала отчётность и порядок выплат. Отдел кадров ответственно подбирал специалистов. Плановая служба определяла первостепенные задачи и цели. Отдел эксплуатации щадяще использовал рабочую силу и транспорт. Слесари в ремзоне оперативно и основательно ремонтировали вышедшую со строя автотехнику. Руководили автопарком толковые хозяйственники, обладающие стальной административной закалкой. Парк возрождался, незаметно перестраивался на капиталистические рельсы, а вместе с ним мужала и наша столовая.

С такими соседями жилось нам совсем неплохо. В обед мы кормили рабочих парка, а вечером к нам наведывались посетители рангом повыше – начальники автоколонн, руководители отделов, бухгалтерия либо заезжие посетители – бизнесмены средней руки, рыночные торгаши, местные бандиты. Бывало, займут они шумной компанией отдельную кабинку или даже две, а тут и девчонки с микрорайона подтянутся – потанцевать, посплетничать, с симпатичными пацанами пококетничать. Глядишь – и познакомились! Посетителям хорошо, нам тоже ничего. Выручка. А тут ещё и шампанское, пенно играя, пробочкой бабахнет! Не успеют разлить игристое по бокалам, в кафетерии запахнут глиняные горшочки с картошкой, курятиной, сыром и грибами. Покупайте, недорого ведь, вкусно! А если ещё у нас гуляли щедрые водители-дальнобойщики, или, как мы их называли – «икарусники», тогда вообще реки спиртного выходили из шоколадно-конфетных берегов!

Это была категория водителей, особо приближенных к нашему бару. Белые брючки, свежие кремовые рубашки, чёрные остроносые туфли, дорогие наручные часы, тугой бумажник, зеркальные капли солнцезащитных очков – таков крутой образ «икарусника» бурных постсоветских 90-х. «Икарусники» не тратили своих сил на пыльные городские маршруты. Работы много, головной боли тоже с горкой, отдачи мало. Оседлав новенькие венгерские лайнеры с бордовыми занавесками и телевизорами внутри, подмазав начальников автоколонн и отдел эксплуатации, «икарусники» выезжали на богатый дальнобойный промысел. Львов, Киев, Москва, Таганрог, Ростов-на-Дону, Чернигов, Тула, Тамбов. Дальнобой ведь, сами понимаете, это неучтённые пассажиры и билеты не по пять копеек. На фига им все эти заморочки «уважаемые пассажиры, компостируем проездные талоны, следующая остановка площадь Ленина»?!

«Икарусники» считались элитой водительской автопарковской братии. Таких водителей мы знали не только в лицо, но и по фамилии, имени-отчеству, и даже по прозвищу. Знали мы о них всё, вплоть до интимных подробностей – кто как живёт, с кем спит, что ест и какой водке предпочтение выражает. Что делать! Капитализм входил в страну твёрдой размашистой поступью и резиново-елейное «чего желаити-и-и?» становилось всё более актуальным. Искренние улыбки, подобострастные комплименты, восклицания «о-о-о, какие люди!» теперь были частью нашей работы, инструментом, вынужденным соблюдением некоего протокола Системы, но никак не лицемерием. Хотя… а что тогда называется лицемерием?

***

Будучи салагой-студентом, в нашей столовой я числился вольнонаёмной рабочей полуединицей. Выходил помощником бармена (должность «принеси, подай, быра сдёрнул, не мешай!»), помогал по снабжению, грузил ящики с пивом и соками, тягал мешки с картошкой и мукой. Внеурочная подработка приносила хотя и небольшие деньги, но мне их вполне хватало на мелкие расходы и студенческие посиделки со своими лепшими друзьяками. Даже на ухаживания за девчонками иногда оставалось.

Как типичный представитель студенческой шатии-братии, я был весел и жизнерадостен, полон сил, энергии, дерзких коммерческих проектов и задумок. Как и у всякого энтузиаста, душа моя требовала романтики, динамики и карьерного роста. Драйва, в общем. А какой драйв, скажите, в закупке куриных лапок и мешков сахара на оптовых точках? Какая романтика в разгрузке машины с пивом? Грузчик – дело нужное, никто не спорит. И кому, как не студенту, тягать громоздкие тарахтящие ящики с лимонадом и «Пепси-колой». Тоже согласен. Но, поведаю вам на ушко, друзья, по маленькому секрету, помимо заработка хотелось чуточку важности и лоска. Чтобы как у водителей-икарусников! Ведь для знакомства с девчонками мои грязные руки с чёрными копытами и пыльные усы под носом явно не годились. Шансы на амурный успех катастрофически убывали. Поэтому, как бы хорошо ни оплачивалась подработка грузчиком или снабженцем, но тянуло меня, прежде всего, к нему, родимому. К нашему барчику! Тусоваться там я не слишком любил, а вот усиливать собой барменский фронт во благо предприятия, щедрых чаевых и личного статуса, никогда не отказывался.

Малый я был, в принципе, среднестатистический. Как все. В работе не тупил, но и ничем особенным не выделялся. Я понимал, коль хочется подрасти до главного бармена, нужно меньше мечтать и больше стараться. Очень скоро я вызубрил цены на водку, коньяк, шампанское, кофе, сигареты, мороженое. Освоил порядок выписки накладных, расходных отписок, схему оформления калькуляционных отчётов. Уяснил, где «правильная» мензурка для разлива спиртного, а где гостированная («правильная» отличается от ГОСТа на десять грамм в меньшую сторону). Выучил наизусть наиболее ходовые рецепты коктейлей. Набил руку в запуске бокалов по стойке (используется широкий бокал с толстым донышком и тонкими стенками, заполняется напитком не более чем на три четверти). Научился распознавать, кто из клиентов – «стояк», а кто – «семечник» (или «лушпаечник»). Сейчас и вам расскажу.

Стояк – это щедрый денежный завсегдатай, от которого заведению и самому бармену – сплошная польза и материальные блага. Такой посетитель всегда курит дорогие сигареты (или даже сигары), любит выдержанный армянский коньяк, ценит хорошую компанию и умный разговор. Стояк никогда не торгуется и выбирает в баре самые вкусные блюда и напитки. Ещё больше он любит познакомиться с красивыми девчонками и оставить на глазах у всех чаевые величиной в треть счёта. Стояки – самые лучшие и уважаемые люди для барменского брата!

Семечники или лушпаечники – это антиподы стояков. Полная противоположность щедрым посетителям. Эти вечно шляются по развлекательным заведениям с карманами, полными ветра. Наведавшись в какую-нибудь закусочную или кафе, семечник пафосно покупает самую дешёвую пачку сигарет (блин, старик, бумажник дома забыл, дай чего подешевле, уши пухнут) и просит у бармена пепельницу, коробку спичек и стакан бесплатного кипятка (горло першит, не в службу, а в дружбу, брат). Затем лушпаечник присаживается за дальний столик и, потягивая кипяток, начинает мелко пакостить. Он обкуривает помещение едким дешёвым табаком, втихаря плюёт на пол тягучие сморчки, втыкает в пепельницу (а иногда и в скатерть) скрюченные вонючие бычки и с азартом щёлкает семечки. После визита лушпаечника пол под столом на сантиметр покрывается шуршащей шелухой. Если лушпаечнику повезёт, в кафе зайдёт кто-нибудь из знакомых, авось и угостит рюмочкой совсем не чая. Если не повезёт – добьёт свои семечки, додавит кипяток, докурит дешёвое курево и побредёт домой.

Выявив лушпаечника, следующий раз мы его уже не обслуживали. Никаких сигарет и кипятка. Но дело в том, что по плотности посетителей, на одного нашего районного стояка приходился где-то с десяток лушпаечников. Выявить всех семечников и выпроводить их из бара было просто невозможно. К чему веду. Веник и лопатку бармены всегда держали под рукой и умели обращаться с ними прямо-таки виртуозно. Я тоже выучил эту немудрую науку. Ведь когда-нибудь и мне повезёт выйти за стойку главным барменом!

На смене такое умение будет совсем не лишним.

Прибитые к полу ботинки

После аукциона прошло чуть более года. Наша семейная лавочка постепенно оживала, наращивала обороты, увеличивала товарные остатки, копила на банковском счёте деньги, рассчитывалась с кредиторами. Да тут ещё и денежная реформа 1996 года помогла укрепиться. Народ поменял свои купоно-карбованцевые заначки на более твёрдые гривны по курсу 1:100 000 фантикам, слегка задобрел. Спад украинской промышленности и производства приостановился, у людей появились кое-какие зарплаты. Слегка задобрели и мы тоже.

Конечно, столовка, это не скважина с нефтью и не золотой прииск. Борщи и капустные салаты тут выше 30 копеек за порцию не продашь. Но есть один секрет. По калькуляционной карте себестоимость таких блюд – всего 5–6 копеек. То есть, при разумном подходе, столовая способна показывать прибыль 400–500% с каждой вложенной копеечки. В баре ещё круче. Наценка – те же 400%, но из-за более высоких цен на блюда прибыль получается гораздо выше. Закладка картофеля, лука, куриного филе и сыра в глиняный горшочек обходится в 1 гривну 17 копеек. А со стойки ароматные горшки отлетают по десять штук кряду, по 5 гривен за один горшок. Четыре рублика навара с одного горшочка, полтинник – с подноса из дюжины порций. С фруктовыми и овощными соками – такая же польза. В Советском Союзе отродясь не водилось турецких томатов, польских яблок, марокканских мандарин, испанских персиков или египетского картофеля. Даже смешно было в те времена о таком подумать. Овощи и фрукты выращивались свои, родные, экологически чистые. Всего было навалом. Поэтому свежевыжатые соки без консервантов и красителей стоили копейки. (После развала СССР не пройдёт и года, как эти соки начнут бадяжить водой, пичкать химически активным сахарозаменителем аспартамом E-951, разливать в красочные тетрапаки и продавать по десятикратной цене). Трёхлитровую бутыль томатного сока мы покупали на оптовой базе за 1 гривну 60 копеек, а на разлив он продавался у нас в баре по 75 копеек за 200-граммовый стаканчик. В бутыли 15 стаканов, с одной бутыли почти десятка прибыли.

Как же хорошо, что мы выбрали общепит!

***

За год подработки я попробовал себя везде – в грузчиках, снабженцах, калькуляторах пищевых карт, в кухонных работниках – помогал на кухне чистить картошку и лук, перемалывал фарш. В свободные минуты толкался у кладовщиков в подсобке, почитывал приходные накладные и сертификаты качества. В общем, за стойку бара я вышел вполне себе подкованный. К тому времени я осилил курс специальной подготовки, разобрался с барным инвентарём, постиг секреты миксологии и декора коктейлей, вызубрил кассовую дисциплину, познакомился с постоянными клиентами бара (и они со мной тоже), пообтёрся и набил руку. Меня уже не пугали неразборчивые накладные, акцизные марки и непредсказуемый кассовый аппарат. Прогнав меня по всем пунктам теории и практики, наконец-то наш главный бармен Юрий Константиныч – стреляный воробей кафешных сражений, вскинул руки и воскликнул заветное: «Готов, студент!»

– Неужто готов, Константиныч? – ощущая под горлом приятный холодок волнения, переспрашивал я у Юрика.

– Ну!

– Смогу ли? – всё ещё не верилось мне. А у самого в мыслях уже складывалась картинка, что и как я буду делать за стойкой.

– Точняк, Вита́с, гото-о-ов! – лыбился Юра. – Кудыть ты денешься, сможешь!

И вот, в ближайшую субботу, в свободную от учёбы смену, я впервые пошёл за стойку один! Без учителя-дублёра! Сам!

Бежевая сорочка. Тёмные наутюженные брюки. Стрелки на брюках – того и гляди, чтобы не порезаться. Белые носочки и чёрные напомаженные туфли. Узенький фирменный галстук. На матовом бейджике строчным узором красовалась броская надпись «бармен Виталий». Блин, как же это было для меня круто! Всё складывалось, как в настоящей, пока ещё неизведанной и неисследованной мною взрослой жизни. Официальное оформление, трудовая книжка, приходные и расходные документы, заработная плата, коллектив, служебная ответственность, работа с посетителями. Даже дух захватывало!

Всякое бывало на смене. Встречались щедрые клиенты, а иногда и очень даже жадные. Бывали и семечники, и стояки. Когда густо, когда пусто. Бывали и спокойные вечера. Бывали и скандалы в зале, бывали и драки. Чаще всего подвыпившие задиры опасались лезть в рукопашную, и тогда закручивались долгие словесные народно-уличные баталии:

– А ты кого знаешь?

– А чо такое?

– Ну, так, если борзый такой, назовись…

– Ну и назовусь…

– Вот и назовись!

– А чо, думаешь, типа, трухнул?

– Да по-любасу!

– Да вот хрендель ты угадал!

– Ну?

– Кабана знаю! А ты?

– Хм, Кабана?.. Ну, ничо так…

– А ты?

– А я с Гвоздём давеча тусил!

– Хм… с Гвоздём? Гвоздь – это нехило. Но и Кабан ведь тоже нехило, да?

– Гэх! В натуре, Кабан тоже нехило.

– Ну так и чо?

– Ну так и ничо!..

Подобные расклады могли продолжаться и полчаса, и час, и даже целый вечер. В конце концов, противоборствующие стороны бодаться уставали, спор терял градус, переходил в разговор по душам, следом шло признание каких-то своих нечаянных косяков и распитие «мировой» чекушки…

С посетителями и посетительницами бара перезнакомился я довольно-таки скоро. Сарафанное радио сработало, как всегда, исправно и молниеносно. «На смене новый пацан! Простенький, мутноватый, зато вменяемый, – шептались шустрые девчонки во дворах. – Даже если денег нет, в долг записывает!» «Новый чел за стойкой, – басило пузатое начальство автопарка, неоднократно замеченное в разнузданных пьянках и потере административного имиджа. – Ничего так, шефу про нас вроде бы не сеет. Свой пацан будет!» «Наметили вначале пробить типка́, чёй-то он лажевый какой-то, – хмуро размышляла поселковая блатота, – а опосля он как-то отговорил нас от палёнки, предложил другой фунфырик опрокинуть, покрепше, почище. Вроде, халдей своячный оказался, покатит!» О том, что я был сыном хозяев, я скромно помалкивал. Так было спокойнее.

Очень быстро стало заметно, как моя выручка от продажи коктейлей, коньяка и хорошей водки бьёт самые дерзкие рекорды бывалого Константиныча. План по коктейлям выполняло и перевыполняло женское народонаселение планеты. Коньяк предпочитали «икарусники» и начальство автопарка. Под коктейли и коньяк улетали шоколадные плитки, фрукты, конфеты. Водку последовательно и в огромных количествах уничтожала блатота. А много водки – это плюс пару подносов украинских горшочков в кассу. В общении с автопарковскими мужиками и поселковыми пацанами смена моя протекала просто, без напряга. Общались, смеялись, рассказывали друг другу анекдоты, я подливал в рюмки заказанное спиртное, подавал нарезанный лимончик, щёлкал зажигалкой, разливал по бокалам пиво и напитки. Если что-то не получалось, подкреплял свои неумелые действия взрослым крепким матючком (для солидности). Перед девчонками, опытными и настырными завсегдатайками, я по-честному краснел, робел и заикался. Что поделать – студентик! Молодо-зелено…

Летели дни, недели, месяцы. В работе, в спортивных тренировках, в больших и малых студенческих хлопотах, проносились они перед глазами одной сплошной лентой. Чаще – в учёбе, в книжках, чертежах и методичках, реже – в выходных, с друзьями в спортзале или в компании с хорошей книгой. Кафе и столовая работали, приносили прибыль. Мужики, крякая, поглощали спиртное, закусывали его бутербродами с ветчиной и сыром, угощались горшочками с картошкой и мясом, полней зачёрпывали вилками оливье. Девчонки смаковали шампанское, заедали его шоколадной «Алёнкой», лакомились сливочным мороженым в креманках, пили сок, танцевали. Парни цедили вечернюю выпивку, хвастались в компаниях огромными, размером с кирпич, первыми своими мобильными телефонами. Недели бежали вслед за неделями. Ничего нового, одно и то же…

Вплоть до того дня, как…

***

В этот рабочий вечер моя жизнь разделилась на две части: до и после. Знаете, такие моменты очень напоминают прыжок с крутого обрыва в бездну, когда со свистом летишь навстречу глубине, а всё что было до этого стремительно удаляется, становится прошлым и совсем неважным…

Помнится, однажды отправились мы с приятелями на Крымское побережье, в Феодосию. Так, сгоняли на несколько денёчков дикарями, отпраздновать начало каникул. Летнюю сессию сдали, учебники отволокли в библиотеку, деканат утвердил в зачётке баллы. Гуляй, душа студенческая, беззаботная, веселись, ликуй! Выклянчили у родителей на поездку по сто долларов. Отдохнули в Крыму просто отлично, нигде ещё так не отдыхали! Черноморская волна, разноцветная прибрежная галька, сказочные песчаные пляжи, скалы, лесочки, речушки. И вся эта красота в одном месте. Загорали на пляже, плескались в набегающих волнах, играли в волейбол. Развалившись на подстилках, зарывали ступни в золотистый южный песок. Обжигая под палящим солнцем плечи и носы, резались в карточного дурака и в покер, жарили на углях сосиски и картошку (на шашлыки денег не хватало). А когда волейбол, купание и карты нам надоели, подыскали небольшой утёс и, как в детстве, устроили «нырялки» в ледяную черноморскую воду. Ныряли на спор, кто красивее зайдёт в волну и дольше всех просидит на глубине без воздуха.

И вот, созерцая крутой обрыв, робко подходишь к самому краю пропасти… Где-то под тобой, далеко внизу, сизой рябью подрагивают волны… И уже как-то опасливо, что ли, прыгать… Переминаешься, нерешительно потираешь плечи… Для понятия боевого духа хлопаешь себя по бокам, погромче шмыгаешь носом… Но прыгать нужно… Не трус ведь?.. Не трус!.. Друзья засмеют!.. Пора… Секунда… вдох… толчок… прыжок! Отрешённость от происходящего… Свист в ушах. Мелькание в глазах, какие-то обрывки реальности. И ничего не различимо. Резкое погружение в воду! Обжигающий холод и выдох облегчения. Глубина сковывает тело, замедляет мысли. А ещё как-то так хорошо становится на душе, умиротворённо, тихо…

***

В этот вечер я испытал совершенно похожие ощущения. Нечаянный момент, распахнутая дверь кафе, случайный взгляд, прекрасный образ… и больше ничего не помню, ничего не мыслю! И так приятно бьётся сердце!

В зал вошла девушка. Её невозможно было не заметить. Она рассеянно поискала кого-то глазами и, видимо, намереваясь о чём-то спросить, направилась в мою сторону, к стойке. А мне хватило всего лишь одного взгляда. Такой взгляд называют роковым. Страсть, переживание, ревность, по венам вместо крови – колючий электрический ток, в груди – вакуум, шальные мысли на грани фола… Закружив, они швырнули меня в доселе неведомый океан чувств. Ребята, девчонки, верьте! Есть Любовь с первого взгляда. Есть!

Если вы ещё не встретили свою вторую половинку – ничего страшного. Будущее впереди, вы только верьте! Заела рутина, и в жизни всё как-то не так, как вам хотелось бы – верьте! Друзья, подруги, карьера, успех, благополучие, но сыро на душе, зябко от одиночества – нисколечко не сомневайтесь, обязательно верьте! Сильнее огня воспылает однажды и ваше счастливое мгновение! Ослеплённые трепетным порывом, каждой клеточкой лаская вспыхнувшее Божественное чувство, однажды и вы прикоснётесь к великой, всепоглощающей и обжигающей энергии Любви! А добрый и безопасный мир нежно обнимет вас двоих. И утонув в мечтах своих блаженных, вы броситесь навстречу этому волшебному, неистовому пламени и сгорите в нём без остатка, до последней искринки, до самой малой частички.

И чтобы никого не видеть. Никого не слышать. Никого не замечать. Только вы и ваша Любовь. Верьте, будет так!..

***

Моя Олюшка. Она была прекраснее всех девушек этого удивительного мира. Ещё не моя, но уже только моя! Красивая, добрая, искренняя, яркая. Белокурая голубоглазая незнакомка, возникшая из ниоткуда и затмившая собой и стойку бара, и столовку, и тёмные городские проспекты, и всю планету. Природное явление, обратившее меня в онемевшего истукана с дурацкими глазами и разинутым ртом.

К слову вспомнить, друзья, именно такая мина была у нашего деревенского соседа, деда Игната, когда в один из майских праздников, подобревший от нескольких стакашек «Портвейна», он засобирался по-маленькому на двор и угодил в коварную ловушку. А за полчаса до этого мы с Тёмычем – мужем Славуни, нарыли в сарае у бабули стомиллиметровые шиферные гвозди, увесистый молоток и провели диверсию. Улучив подходящий момент, мы просочились к соседскому дому и прибили резиновые калоши соседа к порогу веранды. Приехали, как говорят, на деревню к деду, вот и развлекались на каждом шагу, в меру своих студенческих сил и возможностей.

И вот, ситуация: выходит пьяненький дед Игнат в сени, ступает на порог, ныряет толстыми ногами в калоши. Шаг… ещё попытка… рывок… не получается! Снова рывок… а ноги-то не идут! Тщетно дрыгаясь, дед Игнат всё же попытался преодолеть взбунтовавшуюся силу притяжения. Безрезультатно. Дюжее дёрнул ляжками. Не идут! Пьяненько потеряв равновесие, дед взмахнул руками. Устоял. Снова дёрнул пузом. Калоши как приклеенные!

Сосед неловко ухватился за стену. Упёрся. С оштукатуренных саманных стен щедро посыпалась побелка и солома – прямиком на голову захмелевшему деду. Но присыпанному известью и соломой, белёсому, похожему на сибирский пельмешек деду Игнату было совсем не до побелки! Снова дёрнул ногами. Не идут! Беззлобно рыкнув, дед попытался подпрыгнуть на месте. Не может подпрыгнуть! Ещё попытка. Опять неудача.

Покатываясь в кустах со смеху, мы с Тёмой увидели, как пришибленный «Портвейном» дед Игнат замер в дверном проёме, задумался и, покачиваясь, попытался рассудить удивительное волшебство калош. Было заметно, что он по-честному старался разобраться в непонятной проблеме. Однако, чудодейственная сила стакана так и не дала ему найти объяснения происходящему. Может быть, пришла горячая пора подвязывать с «Портвейном»? Что, в конце концов, творится?

Так и стовбычил дед Игнат в волшебных калошах, раз за разом пытаясь пойти уже куда-нибудь, лишь бы только ноги переставить. Но вы же сами понимаете, что такое стомиллиметровые гвозди. Вросли калоши на добрую ладонь в пол веранды. Как заговорённые…

Да уж, прибила меня Олюшка к полу! И ботинком не двинешь, и ногою не пошевелишь. Попытался утихомирить сбивчивое дыхание. Без толку! Онемел. Молчу. Ноги налились невидимой свинчаткой. Руки подрагивают мелкой предательской дрожью. А Олюшка всё ближе ко мне, и ближе, и ближе. Подходит к стойке. Что-то спрашивает, улыбается. А у меня язык, словно незрелой хурмы натрескался. Пытаюсь что-то дурацкое слепить, но на ответ оно совсем не похоже. Э-э-э, бэ, пэ, мэ… такой идиот!

Чувствую, кровь закипела в жилах, взбурлила, заклокотала! А следом вдруг застыла, словно прозрачный арктический лёд. А после, растопленная неимоверно жарким, неизведанным доселе порывом, взбурлила ещё сильнее, ещё отчаяннее! Непонятное, но такое блаженное и ласковое чувство заполонило душу, опьянило голову, сжало сердце так, что не было сил дышать. Пытаюсь совладать с собой и… не могу. Гляжу на Олюшку, и не могу! Она улыбается, что-то переспрашивает. А я опять – бэ, пэ, мэ… И вновь упиваюсь парящим неземным образом! Красивая такая, ладная, хорошенькая. Белое воздушное платье. Голубые ленты в волосах. Пшеничные косички. Неудержимо захотелось выскочить из-за стойки, подбежать к ней, обнять и защитить… Нет, снова дурак! Как-то слишком пошло пожелал, невозвышенно. Вот как нужно: медленно подойти, движением покорённого тамплиера встать на левое колено, по-рыцарски взять эту неземную красоту за кисть и припасть к ней губами. Если позволит, конечно.

***

А ещё она была той девушкой, которая по прошествии нескольких лет подарит мне сыночка Мишутку, а чуть позже – дочурку Оленьку-младшую. И рядышком, безропотно и смело, пройдет со мною сквозь жизненные испытания и неурядицы. Весь путь пройдёт. До конца. Из рядового бармена я вырасту в солидного директора большого торгового комплекса. В колючем терновнике бизнеса по левую руку от меня встанет Ярославушка, по правую – Олюшка. В прочном тылу – родители. Моя суперкоманда. Мой любимый и надёжный спецназ. Преодолев невероятные препятствия и покорив самые заоблачные вершины, мы сказочно разбогатеем. И наш торговый комплекс по сравнению с обретёнными активами окажется игрушечным домиком. А после этого случится… даже не знаю, какими словами такое описать. Но это будет потом…

А пока, не торопя событий, местами разбавляя нашу интересную историю отвлечёнными философскими рассуждениями, поведаю вам всё по порядку…

Рождество

Светлое Рождество Христово – величайший христианский праздник, самое крупное после Пасхи событие в православном литургическом календаре. Празднование Рождества установлено Церковью во славу рождения Сына Божьего Иисуса Христа от Пречистой Девы Марии. Грандиозное событие это произошло более двух тысяч лет назад в одной из Вифлеемских пещер – Святом Вертепе (Гроте Рождества), и до сих пор, как и Светлое Воскресение Христово, оно будоражит умы миллионов священнослужителей и мирян. Православные автокефальные Церкви (Русская, Иерусалимская, Сербская, Грузинская, монастыри Афона) празднуют Рождество по юлианскому календарю с 6 на 7 января. Протестанты и католики чествуют Рождество согласно григорианской системе летоисчисления – 25 декабря.

Почему Рождество празднуется именно 7 января (25 декабря), об этом историки и религиоведы спорят доныне. Существует две основные версии. По одной из них, устанавливая дату Рождества, древние христиане отталкивались от даты Благовещения. О предстоящем явлении в мир Иисуса Христа Деве Марии поведал снизошедший с небес архангел Гавриил. Благую весть Гавриил принёс Марии 25 марта. Древние христиане прибавили к дате Благовещения девять месяцев беременности Пречистой, вот и получилось 25 декабря по старому исчислению. По другой версии, праздник Рождества христианская Церковь намеренно установила 25 декабря, чтобы упразднить древнеримский языческий ритуал Непобедимого Солнца. Время проведения этого культа приходилось как раз на период зимнего солнцестояния – 21–25 декабря.

Помимо этих версий, существует ещё, по крайней мере, десяток других, более смелых разночтений, но они признаны специалистами не слишком убедительными, а порой и фантастическими.

По православным канонам, празднованию прихода в мир человека, обладающего единосущной с Богом природой, предшествует 40-дневный духовный Пост – строгая самоподготовка мирян к Первому появлению Спасителя. Она представляет собой не только добровольное воздержание от спиртного, табака и продуктов животного происхождения, но и осознанное преодоление злых мыслей, устремлений, решений, прочих «наркотиков души и сердца». У католиков и некоторых протестантских независимых деноминаций Рождественский пост называется Адвент – День радостного ожидания Мессии. Вне зависимости от названия предрождественского периода, суть покаянного поста во всех христианских конфессиях одинакова и неизменна – усиленная молитвенная практика, воздержание от животной пищи и злых помыслов.

В отличие от Великого и Петрова постов, Рождественский пост из года в год начинается в один и тот же день – 28 ноября по новому стилю. По старому стилю (до 1 февраля 1918 года) заговенье на Рождественский пост приходилось на день памяти святого апостола Филиппа – 14 ноября, поэтому Рождественский пост на Руси повелось называть ещё Филипповым или Филипповками. И это тоже правильно.

Рождественский пост – финальная духовно-аскетическая практика в календарном году. Он хранит воспоминания о благих деяниях допотопных патриархов и ветхозаветных святых (неделя праотцев), почитает родителей и прародителей Иисуса (неделя святых отец), благодарит Создателя за терпение к людским прегрешениям и слабостям. Поклонно признателен он и матушке Природе за щедрый осенний урожай. Но первоочерёдно Рождественский пост служит сорокадневным духовным приготовлением к великому Рождеству Спасителя.

Любой пост, начиная с молитв, исключения из рациона определённых продуктов, «обуздания лживого и злого языка», и заканчивая абсолютно строгим его проведением – молитвами и сухим голоданием (полным воздержанием от пищи и воды), являет собой людской подвиг, победу сынов и дочерей Господних над страстями и слабостями. Поскольку любое мало мальское постничество – вещь весьма серьёзная, волевая и суровая, светлый день Рождества Спасителя постящиеся сподвижники ждут с великой радостью, трепетом и любовью. Сорок дней Человек побеждал свою плоть, гордыню, похоть и лицемерие. Сорок дней в тяжком бою с нечистью Человек преумножал Божественную славу. И Человек победил! Выстоял пред тёмными искушениями. Да здравствует Человек! Славься, Рождество Сына Божьего!

***

К празднованию Рождества Христова верующий деревенский люд готовился ответственно и очень торжественно. Играя в сумерках Сочельника цветными витражами, статные величественные храмы распахивали для мирян свои объятия. В вечерние часы начиналась рождественская служба. Народу – не протолкнуться. Но не чужая, безликая и пьяненькая по паперти текла толпа, коей славятся в дни праздников великих приходы мегаполисов смердящих, а сплошь знакомые всё лица. Вот дедушка Омелька к алтарю спешит. Хоть и с клюкой старик, всё одно пришкандыбал в храм, радость православную излить. А вот и Алёнка Гузенчиха, свежа, красна молодушечка с румяными щёчками-яблочками. Нарядно, но строго её одеяние. Блаженно и чуть-чуть задумчиво лицо. Рядом с Алёнкой – бабуля Параска, славная на всю округу травница, с подругой Хиврей знаменный крест перстами налагает. И тётка Дарья тут. И Федька, с мельницы силач. А вот Парасюки́ – тётушка Ганна и дядько Микола, за руки взялись, готовятся к службе.

А народ прибывает. Кто-то задерживается у крыльца и мирно беседует с соседом или кумом. Иной прихожанин, размашисто перекрестившись, проходит внутрь службы. Старики, молодёжь, зрелые женщины, подростки, пузатые бородачи, плечисты молодцы – людей в храме не счесть. Хрустят тулупчики и расписные зипуны, шуршат пальто и кафтаны. Мужики торопливо сминают ушанки, комкают треухи. Женщины вяжут батистовые платки. Скрипят валенки и сапоги. Равнодушных или скучающих глаз не увидишь.

Ма́лую детвору взрослые обычно оставляли дома, караулить ранние ночные светила. Вспыхнувшая в ночном небе первая красавица-звёздочка напоминала о своей древней прародительнице, Вифлеемской звезде, возвестившей миру о рождении Спасителя.

Они (волхвы, прим. автора), выслушав царя, пошли. И се, звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними, как наконец пришла и остановилась над местом, где был Младенец. Увидев же звезду, они возрадовались радостью весьма великою, и, войдя в дом, увидели Младенца с Мариею, Матерью Его, и, пав поклонились Ему; и, открыв сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну. (Мф. 2: 9–11)

Разномастен люд в храме, праздничен, смире́н, почётен. Светлы и несуетливы лица, чисты души, воздержанны помыслы. Покаянный сорокадневный пост позади. Прихожане готовы благоговейно встречать пришествие в мир сына Божьего Иисуса Христа.

Торжественное всенощное бдение начиналось…

***

Селяне, отслужившие утреннюю рождественскую литургию, в Сочельник оставались дома. Каждый из семьи наряжался в праздничные одеяния, примеряя самое лучшее, что имелось в гардеробе. Стол покрывался толстой белоснежной скатертью, сервировался расписной деревянной посудой и приборами. Блюд старались готовить не менее двенадцати, а то и тринадцати – в память о первых апостолах и Учителе. Иногда на столе раскладывали небольшие пучки сена. Зачем? Это было символичным действом. Новорожденный Иисус возлежал в яслях, которые покоились в небольшом стожке сена.

Семья погружалась в домашнюю приятную суету. Взрослые накрывали праздничный стол, разливали в пиалы и мисочки рождественское кушанье – кутью, ставили её в красный (красивый, праздничный) угол под образа. Детвора нетерпеливыми воробушками тёрлась у темнеющих окон. Уж очень им хотелось первыми встретить древнюю Вифлеемскую звезду. Для детишек увидеть в Рождество первую звёздочку было особым удовольствием и радостью.

Толкутся детишки по лавкам, любопытные носики расплющив об оконное стекло. Идёт негласный спор: кто же первым обнаружит сокровенную звёздочку, ту самую, которая Вифлеемская? Заметно, как от святого детского дыхания на стекло ложатся смешные запотевшие пятнышки. Вот! Теперь на них можно ещё и рожицы кругленькие, дурашливые, пальцем накалякать.

Веселится вовсю детвора, щебечет, балуется! Покуда кто-то один, самый пронырливый и шустрый, не завопит радостно: «Таточко! Маманя! Вон же она, звезда взошла! Я первый увидел её, заветную мою! Ура! Христос народился!»

Коль взошла Вифлеемская звёздочка – пора трапезничать. Семья без толкотни, с достоинством, с честью, рассаживалась по лавкам за богатый стол. Блюда все были постными, их разнообразие и аппетитный вид радовали взор. Обязательно к столу подавался рождественский каравай. Ах, какой он был душистый и вкусный! Свежий парной хлебушек источал аромат изюма, свежемолотого зерна, молока и тмина. Казалось, он один способен был заменить самые изысканные яства, присутствующие на трапезе. А рядом с караваем – царём стола, ему под стать, как королевская прислуга пред королём, лежали на подносах сладкие маковники, ватрушки с мёдом, пирожки с грибами, капустой, картофелем. Отдельно выставлялись подносы с яблоками, грушами, черносливом. Помимо овощей, фруктов и мучных блюд, хозяйка ставила посреди стола пузатый каганец (чугунок) с грибным супом или наваристым постным борщом. Святое дело!

Вечернее кушанье начиналось с благодарственной молитвы. Взрослые молились долго, степенно и чинно. У детворы молитвенный обряд проходил гораздо быстрее. Неумело и забавно перекрестившись, малышня шептала Боженьке, как другу лучшему, что-то своё, сокровенное, детское, тайное. И, управившись в делах молитвенных живее взрослых всех, нетерпеливо косилась на кутью и пирожки с грибами.

Помолившись, глава семейства брал пышный каравай и щедрою рукою отрывал добрый кусок хлеба. Первый хлебный ломоть хозяин дома преподносил милой жёнушке. Следующий ломоть – старшему сыну. После этого кусочек каравая передавался среднему сыну, а затем и младшему. После младшего сына очередной ломоть отправлялся старшей дочери, потом средней и, наконец, самой младшей малявке. При этом все желали друг другу счастливого Рождества, плодородного будущего года, с теплотой благодарили Божий год ушедший, даровавший им такой вкусный и щедрый стол.

Следом за караваем шла кутья. Семья бралась за липовые ложки и аккуратно зачерпывала кутью из общей миски, вразнобой нахваливая кулинарный талант хозяюшки дома. После кутьи вкушающие обязательно должны были попробовать от всех яств, представленных на трапезе. И в этом тоже жил великий смысл. За столом не принято было: пирожок не хочу, съем-ка лучше маковник и сахарную баранку. Или: кашу не буду, грибы не люблю, дайте мёда. Трапеза представляла собой мудрый воспитательный момент, прививающий молодому поколению терпимость и обуздание личных предпочтений.

За столом велись спокойные тихие беседы о Боженьке, о славных предках, о добрых и нужных делах, коими порадовала семья Пространство в минувшем году. Если детишки хотели в чём-то повиниться, они делали это смиренно и твёрдо. А затем, потупив глазёнки, обещались исправиться. С великой радостью семья принимала такое рождественское очищение. Этот ритуал весьма походил на преддверие Пасхального поста – Прощёное Воскресение, когда друзья и близкие просят друг у друга прощения. Семейка объединялась и прощала друг другу вспыхнувшие в злой час обиды и ссоры.

Рождество – исконно семейный праздник. Тем не менее, хозяева часто приглашали к столу соседей добрых и друзей. Праздновали широко, сытно, но и в то же время неброско, тихо, без буйных возлияний и горланящей возни. Традиции рождественского застолья исключали употребление алкогольных напитков. Коль проходил в святой и тёплый вечер странник мимо, убогий иль богатый – совсем неважно, его с радостью приглашали на трапезу. По древним обычаям, для случайных гостей при столе держали одно-два незанятых места. Существовало стародавнее поверье, что в Рождество Боженька перевоплощается в нищего и обездоленным прохожим наведывается на вечерю в добрые дружные семьи. Кому не хотелось принять такого Гостя?!

Отведав вкуснейших яств, семья не забывала и о своих домашних животных. Сыто покряхтев, глава семейства одевал толстенный тулуп и направлялся в конюшню, проведать верную лошадку. По пути заглядывал он и к коровке-кормилице Зорьке. Лошадка получала двойную меру отборного овса, а коровке полагалась душистая охапка сена. Послаще, разнотравнее, посытнее собирал хозяин в стогу эту охапочку! Праздник ведь!

Детишки, ненадолго отпросившись от стола, натягивали смешные зипунчики и бежали в сарай к своей подружке – козочке Машке. Про верного своего четвероногого друга – пса Лапчика, тоже не забывали. И собачке с козочкой полагалась вкусная рождественская вечеря!

Кота Котофеича искать было не нужно. Этот вечно ленивый, толстый и сыто урчащий укротитель печных лежанок, будь то праздник иль обыденная трапеза, неизменно находился на своём боевом дежурстве – караулил под столом, в ногах у детей.

***

После ужина начиналась вечерняя развлекательная программа – вручение подарков. Детишки ждали этой минуты с радостным нетерпением. Под довольное похохатывание родителей улюлюкающая мелюзга бросалась носить из сеней небольшие охапки сухой травы. Наносив крутой стожок, детишки тащили его под кровать, сооружали там миниатюрное уютное гнёздышко, зарывались в сено и, смешно бурча какие-то сказочные заклинания, загадывали исполнения самых сокровенных желаний. Так наивен и трогателен был этот детский обряд, что сердца взрослых переполнялись нежностью и любовью.

Сидит себе ребятня в гнёздышке под кроватью, только сопение носиков и невнятный шёпот молитвы слышатся оттуда. Да глазки детские, святые пятачки, так ласково в гнезде блестят, счастливо!

Для укрепления заклинания детишкам надобно было прочитать следующий заговор: «Коляда, Коляда! Иисус пришёл, счастье в мир принёс! Славься, имя Божие, всем на радость! Как Христос даровал нам свет, так пускай этот год дарует нам много-много урожая!» По преданиям, такой заговор способствовал летнему созреванию пшеницы, ржи, овса, а также увеличивал выводок цыпляток и утят по весне.

Пока детишки читали заговор, взрослые не мешкали и живенько доставали заранее припасённые подарки и угощения. Расторопно, крадучись, на цыпочках, они раскладывали гостинцы под ветвями сосен и ёлочек, которыми украшались стены жилища.

Совершив таинство, ребятня, вся в стерне и сухих стебельках, порядком запревшая, но при этом и жутко счастливая, показывалась из гнезда на свет Божий. А тут их уже ждали подарки! И желание каждого малыша, каким-то немыслимым для него образом, обязательно свершалось в этот светлый, наполненный любовью и счастьем, свят вечер.

***

Отдельно в детских игрищах стоял поход с песнями и колядками по соседям. Для детишек этот поход был не обязанностью, а особенным развлечением. Тут нужно приостановиться и подробнее описать происходящее. Было всё так.

Глубже к ночи, где-то, может быть, часикам к семи-восьми вечера, детвора, собравшись в компании по пять – десять человек, отправлялась колядовать. Колядование – это праздничный обход соседей с чтением обрядовых стишат и постановками сюжетов о Рождестве Спасителя. Для колядования нужно было запастись двумя важными вещами: стихом-колядкой и кутьёй. Кутья, о которой я уже упоминал выше – это главное рождественское блюдо. Без этого угощения не обходится ни один Сочельник, ни одно Рождество. В давние времена у православных христиан был обычай: в ночь перед Рождеством они замачивали в ключевой воде сушёные хлебные зёрна, а когда ядрышки разбухали, их приправляли мёдом, цветочной пыльцой и подавали к праздничному столу. Пищу эту прозвали сочивом, ну а вечер, соответственно, Сочельником. Именно сочиво стало прообразом кутьи.

Кутья – рождественское блюдо из замоченных пшеничных зёрен (или отваренного риса), мёда и фруктов. Насыщенность кутьи зависела от благосостояния семьи. Зажиточные хозяева готовили шикарную кутью из отборной пшеницы, в которую добавляли мёд, грецкие орехи, лещину (фундук), маковые семена, чернослив, грушу, изюм и яблоки. Кашу заливали ягодным компотом. Менее обеспеченные хозяева готовили проще: отваренный рис заливался теплой медовой водичкой или компотом, а затем заправлялся маковыми семенами и орешками. Так тоже было вкусно.

К условленному времени детишки собирались в каком-нибудь проулке. У каждого в руках – плотный узелок с кутьёй. Сборы длились минут двадцать. Кто-то толкался между товарищей, гыгыкал, баловался, бросался снежками, стукал друзей по шапкам. Иной, более ответственный хлопец, про себя повторял стихи волшебной колядки, чтобы не сбиться в самый ответственный момент. Кто-то ещё не подошёл – хата окраинная, дверь снегом замело, никак не выйти. Еле-еле откопавшись и торопливо поскрипывая валеночками, хлопцы с конца деревни припаздывали на сборы. Наконец, все собирались. Замолкали. И вокруг вдруг замирала тишина.

Господи, как же прекрасна рождественская зимняя ночь! Прекрасна, от земли до неба! Развернув бескрайние полы небесного плаща, над деревенькой парит синевато-хрустальная мгла. Серебряным бисером рассыпаны по небу звёзды. Каких только нет! Тут тебе и огромные, манящие, молочно-белые, яркие. Алые, сияющие, совсем с малюсенькую козявочку. И фиолетовые, и рубиново-красные, и изумрудно-зелёные точечки светятся. Мороз крепчает, и уже за минус двадцать идёт дело. А ты стоишь, очарованный сказочным небосводом, от изумления не можешь и глаз отвесть. Светила настолько призывны и соблазнительны, а тёмная бездна так нежна и заманчива, что, кажется, привстань на носочки, оттолкнись немножко от земли, и взмоешь ввысь к прекрасным звёздам!

А небо, почуяв тотчас светлые порывы детских душ, старается вовсю и угодить желает. И вот уж звёзды затевают дружный хоровод. Мигают снизу, сверху, по горизонту россыпью, и снова сверху! Их лёгкий грациозный танец вдруг озарить стремится заблудший путник-метеор. Нещадно тьму звенящую, морозную, собою прорезая, он звёздочек прелестных ясный лик свечением Творца в излёте освещает. Довольны звёздочки, игривы, милы. Бурлить всей гаммой световой прекрасное ночное небо начинает! А ты застыл, безмолвный, онемевший, красоты Мироздания созерцая. И, кажется, песчинка маленькая ты в таком Вселенском хороводе. Иль не песчинка, а наоборот, хозяин и воитель всех галактик! И так прекрасно на душе.

Сизые размывы небосвода разрезает сталь полнолуния. Безмолвная бледнолицая луна, царица бездонной высоты, властно овладевает небом. Её холодный равнодушный свет ложится на пушистые сугробы. И белый бархат вдруг вспыхивает синевато-серебристыми искорками! Ну, точно волшебство!

Путаясь в дальних огнях, рассыпаясь мириадами прозрачных снежинок, в звенящей морозной мгле гудит батюшка зимний ветер. То всемогущий он, то еле уловимый. То с ног сбивающий, всю ярость бурь собою поднимая, то нежный, ласковый, морозный, томный. И сеет батюшка кругом снежинки, сеет, сеет, как сеятель от всех щедрот душевных парные земли крепким хлебом засевает…

Господи, как же прекрасна рождественская зимняя ночь! Прекрасна, от земли до неба!

***

Топает детвора гуськом сквозь толщу снега, по деревенским улицам тихим, праздничным. Корявые сугробы-великаны выше головы тянутся, нависают, стремятся шантрапу поймать, запутать, со стежки сбить. Но гигикающая, восторженно повизгивающая ребятня, как взвод бойцов отчаянных и смелых, не отступает и дружно продирается к месту своего назначения.

Православная стужа давит не на шутку. Всё норовит под тулупчики детские забраться, дыханием морозным пощекотать. Но нет, не получается. Закутанная в тулупчики заботливыми руками мамочек, детвора отважно и весело противостоит Зиме. Вот и ворчит недовольно стужа, пыхтит, ругается. И покусывает за носики детские, да за щёчки румяные.

Где-то во мгле соседней улицы звонко щебечут девчата. Слышно – засмеялись. Эхом им откликнулся собачий лай. И снова прыскает девичий смех в ответ! Понятно. На колядки выдвинулась компания из девчонок постарше.

Шустрая ватага малышни покоряет очередной заснеженный поворот. Санька да Мишка, Прохор, Виталька, Егор. Над всеми верховодит Петька Рябой. Он самый старший, самый серьёзный. Ему достанется чуть больше наколядованных богатств. За ответственность.

Вот он на пути и первый двор, тётушки Марьи и дядька Василя Охри́пенков! Закутавшись в сумерки рождественской стужи, их заснеженная хатка сладко подрёмывает в сугробах. Из печной трубы витиевато завинчивается во мглу терпкий сизый дымок. Покрывая сугробы золотистым переливом жаркой обители, под окнами разливается мягкий свет, согревающий взор заблудшего вночи путника. Теперь понятно, что хозяева дома и с нетерпением поджидают пана Коляду и его последователей.

Торопливо втянувшись в глубину двора, толкаясь и хихикая, детвора толпится у крыльца. Затихает. Навостряет ушки. Прислушивается. За дверью льётся нежная, в несколько голосов песня. Пора!

Продравшись сквозь компанию и оббив с валеночек снег, Петька Рябой тянет рот до ушей и гулко стучит в дверь. Малышня как по команде грудится за его спиной.

– Кто тама? – откликнулся на стук весёлый хозяйский голос. И задорно добавил:

– Кому в такую сказочную ночь дома не сидится?

– Добрые хозяева, – живо ответил Петька, – отворяйте! Коляда пришёл, шутки-смех принёс! Кому пряника в лукошко, кому дулю в нос!

– Охо-хо, – притворно-торопливо заохали за дверью, – идём-идём, пан Коляда!

За дверью загремело и затарахтело. Что-то тяжёлое, улучив тёмный момент, ухнуло хозяину под ноги. Тишина. Беззлобно ругнулось. Ещё мгновение тишины. Бухнув, гулко зарокотало пустое ведро. Наконец, взвизгнула щеколда, дверь сеней распахнулась и в проёме явилось довольное лицо дядька Василя.

– А кто тута к нам пожаловал? – расплылся в улыбке хозяин. – Залетай-ка, ребятня, до дому, до хаты! Маруся, ну-ка встречай гостей!

Суетясь и толкаясь, детишки по одному прошмыгнули в тёплую, пахнущую овчинной шерстью, широкую залу. Первым по рангу затевал почин Петька. Потерев замёрзшей варежкой красный конопатый носик, он браво вытянулся и засеменил стихотворным речитативом:

– Щедрик-ведрик, добра вам, славные хозяева дома! Рождественский мороз, дай вареников поднос! Ну а к ним – кольцо ковбаски, шобы было всё, как в сказке! Взрослым селянам – святаго кагору, хлеба впору, счастья кучу, мало вздору. Шоб хозяйство рвалось в гору!

Тётушка Марья и дядько Василь, слушая задорные детские стишки и подперев руками бока, пританцовывали в такт колядки. К Петьке уже спешил Прохор свет Быков:

– Добры хозяева! – весело и немного смущённо бубнил он. – Дай Бог тому, кто в этом дому! Ему рожь густа, православна, пшеница свежа, крепка, колосиста, высока! Ему с колосу осьмина, а из зерна ему коврига, из двух зёрен – маковый пирог. Надели вас Господь и житием, и бытием, и достатком!

Закончив стих, Прохор взмахнул рукой, низко поклонился хозяевам в пояс и вернулся в полукруг из детишек, уступив место следующему рассказчику.

– Веселы колядки, добры! – смеялась тётка Марья. – Ай, молодцы, ребятушки! Мы таким гостям рады-радёшеньки, колядки в ладу слушать хоть до утра Божьего!

В обряд уже вступал Егорка. Протягивая хозяевам свой узелок с кутьёй, он трепетал, восторженно завывая в щербатый роток:

– Коляда, коляда! Христос родился, я веселюся! Киньте яблочко в лукошко – я поклонюся!

И тут же из полукруга его поддерживал Мишка:

– Да вы, добры селяне, и сами знайте! По гривенному славным хлопцам на пряники дайте! Да лещины жменьку добавьте нам в кишеньку!

Санька-малой, скрестив на груди ручонки и притопывая круглым валеночком, замечал в такт:

– Вы, люди, чуйте, да коляду готуйте! Яблочки, изюм, пряники, орешки – вот наши святы и веселы потешки!

И, наконец, самый маленький из всех, Виталька, картавя беззубым ротиком, будто подводя итог сказанному, выводил стишок по-детски старательно и неумело:

– Ведь бы-ва-ет Коляда накануне Лож-дес-тва! Коляда в гости плишла, доблым людям свет Иисуса пли-нес-ла-а-а!

И тоже протягивал свою кутью.

Закончив выступление, детвора в один голос восклицала:

– Добрые хозяева этой хаты! В Божий вечер тато и маманя наказали отнести вам кутью. Испробуйте, будь ласка, от чистого сердца состряпано!

И каждый из ребятишек протягивал хозяевам свой узелок с нехитрой снедью, разворачивал платочек и предлагал попробовать ароматное сочиво. Вооружившись деревянными ложками, Тётушка Марья и дядько Василь принимались за дегустацию древнего рецепта.

Как уже говорилось, неважно было, густая кутья у кого из ребятни имелась, наваристая, богатая иль редкая – так себе, рис с мёдом и водичкой. Хозяева по очереди пробовали кушанье из каждого узелка и наперебой восторгались медовыми яствами.

– Ах, какая вкусная кутья у вас, детишки! – подняв в изумлении чёрны брови, цокала тётушка Марья. – Давно я такой вкусной кутьи не едала.

– Эгеж! – покряхтывая, довольно басил дядько Василь. – Ловка кутья, навариста!

И в подтверждение они ещё полней черпали липовыми ложками вкусную кутью.

Закончив пробовать, хозяева тепло благодарили сияющих детишек:

– Спасибо, Санька! Петька, ну герой! Виталька, Миша, Прошка! Да и Егор, удалец! Вот удивили кутьёй, ей-Богу удивили! Ей-ей! Очень, очень вкусно, – нахваливали угощение тётушка Марья и дядько Василь. – А ну-ка, детвора, готовьте свои мешки, колядники святы! Наш черёд вас потчевать-благодарить.

Довольно засопев, детишки доставали из-за пазухи заранее припасённые холщовые мешочки. Раскрывали их пошире, а хлебосольные хозяева клали туда свои дары. Кому кольцо домашней колбасы жаловали, а кому – щедрую жменю конфет, печенья, орехов или сушёных фруктов. Сверх того, каждому пацаняке к дарам в холщовый мешочек прилагалась двугривенная монетка или, жутко даже молвить, цельный рупь.

Одаривая детские мешочки, хозяева приговаривали:

– Спасибо, детишки! За Коляду, за слова добрые спасибо! Ждём ещё в гости, приходите обязательно! А сейчас не задерживаем, бегите дальше! Несите, робятки, в хаты добрых людей песни, радость и веселье!

Подвязав мешочки со своими сокровищами и немного отогревшись в хозяйской хате, весёлая стайка направлялась к следующему двору. За вечер могли они обойти и пять дворов, и десять, а то и все пятнадцать. Колядование затягивалось иногда до полуночи. И так светло было на сердце у ребятни, что нет слов описать это трепетное сияние.

Если колядующие детки и задерживались в рождественском походе, взрослые всё равно ни капельки не переживали. В деревне жили добрые мирные люди и ничего плохого с детишками случиться не могло. Поэтому никто и не беспокоился. Даже и мысли не возникало о том, что в морозной ночи детишки могут угодить в какую-нибудь беду.

Возвращалась поздно домой пацанва, замёрзшая, но счастливая, страшно! И было ей радостных впечатлений на целый год. А сладких лакомств с орехами и фруктами хватало на несколько дней. Это если папка с мамкой на хранение не отберут. Наколядованные же деньги прагматично откладывались подальше на заначку, для покупки новых санок или деревянных коньков. Смотря к чему душа детская более лежала…

***

Современные серые дни скупы на традиции. Старославянские устои усилиями тёмных сил давно закатаны под асфальт, задавлены чадящим транспортом, залиты алкоголем, завалены наркотиками и заглушены телевидением. Не помнит человек себя. Забыл. А может быть, не забыл, а изначально не ведал предназначения светлого души своей заблудшей? Замылен похотью слащавой взор, сознание догмами чужими, меркантильными, залипло, словно жир в трубе канализаций. Несчастен современный человек. И выхода не видит.

Но стоит встрепенуться ему раз всего, лишь только раз один прислушаться к великому дыханию Природы, вдохнуть всей полной грудью ветерок Господний, да шелестом листвы блаженно насладиться, как чудо вдруг свершится! И в тот же миг, как в сказке доброй, как по волшебству, в душе забитого Системой человека, мир, засияв Божественной палитрой красок, вновь первозданным и красивым возродится! И вспомнит человек своих счастливых предков, славные заветы отцов. Себя вспомнит! Обязательно вспомнит! Сквозь твердь веков ясным солнышком сияют старославянские предания. И слабо будь-кому погрузить их во мрак забвения.

Но пока ещё человек спит. Нет у него ни звёздного неба, ни весёлых колядок, ни сказочных заснеженных тропинок во мгле рождественской стужи. Ничего нет. Мёртвые улицы дурно пахнущих городов загромождены бетоном жилых многоэтажек, неоновыми громадинами торговых центров, безликими постройками коммунального хозяйства. Ежеминутную опасность несут они беззащитной детворе. Не успеешь сориентироваться, Система – хлоп, и сожрала в один момент! О том, чтобы на ночь отпустить своё чадо колядовать, теперь и речи нет. А если по дороге какой-нибудь педофил попадётся или безумный маньяк? Или просто подвыпивший негодяй с ножом и палкой? А скольких детишек похитили подонки «на конструктор»? А скольких сутенёрские твари продали в азиатские притоны?

Вот и сидит современный человек запертым в своём каменном многоэтажном курятнике. Каждый на своём этаже. Взрослые хлещут горькую за рождественским праздничным столом. Детишки через стенку тупеют за компьютерными играми, наминают химические торты из гипермаркета, запивают их ядовитыми газированными напитками. Дежурно ликующая семья дежурно тянет резиновые улыбки, дежурно произносит тосты во славу Божию, дежурно распевает дифирамбы приходу очередного щедрика-ведрика. Дежурно. Фальшиво. Лицемерно. Заключённо.

Рождество Христово нынешняя человеческая цивилизация проводит совсем по-другому…

Кафе «Ночной клуб»

2000 год. Украина. Зима. Рождество Христово.

Сегодня у нас в кафе была особенная смена – пятничная. День людный, насыщенный, бедовый, непредсказуемый. У розничников конец недели всегда ознаменован бойкой торговлей, а в этом году неизменно поддатая пятница ещё и с Рождеством Христовым умудрилась совпасть. Столики забронированы, заказы по кухне исполнены, посетителей сегодня будет, ой-ой-ой! Все придут. Даже мой тестюшка, Александр Глебыч, и тот в гости к нам пожаловал. Глебыч, как и большинство новоиспечённых пенсионеров, первейший противник стариковских подъездных посиделок, горластых доминошных состязаний и тупого скисания у телевизора. Вот и заглянул к нам на дискотеку. Пообщаться. Да и возлияниям предаться тоже не грех. Рождественский пост минул, в законные права вступил зимний мясоед. Его приход нужно срочно отметить. Чем не повод погреться чашей терпкого рубинового вина?

Для предприятий торговли и общепита пятница – всегда день особенный. Вернее – особенно кассовый. Это вполне объяснимо. Трудовая неделя, задрипанная и утомлённая, плетётся к финишу, близятся долгожданные выходные. Народ, побитый и затасканный рабскими буднями Системы, устремляется подлечиться во всевозможные увеселительные заведения. А прыткие и оборотистые торгаши – вот они, тут как тут, растянули свои предпринимательские сети, ждут. Ладошки потирают. Сегодня ещё круче – пятница, и к тому же Рождество! Возможно ль такое упустить?! Денежек в кассе будет, ого-го!

Ах, эти именитые пятницы! Всенародные пятницы-проказницы. Полны столы закуски, смех, танцы, музыка. Новые знакомые, хмельная компания, друзья, подружки! Если шампанское – то ящиками, если пиво – то канистрами! Если шашлыки – то целыми подносами! А наутро – ещё и нерабочая похмельная суббота. А потом и отсыпное воскресенье. Как тут народу не веселиться? Вот и оттягиваются, кто как может. До полнейшего алкогольного угара и потери пульса. Или до окончательного разорения бумажника.

В такие разгульные дни недовольные тоже найдутся. Вот, к примеру, наши доблестные секьюрити. Кому-кому, а охране сегодня точно придётся попотеть. Шумные праздничные вечеринки имеют одну отвратительнейшую особенность: частенько они превращаются в места бурных споров и горячих разборок. Происходит это приблизительно так. Часикам к восьми-девяти вечера заведение наполняется галдящими, разномодными, разнохарактерными и разновоспитанными гостями. Посетители приходят всякие-разные – молодёжь, студенты, торгаши, бизнесмены средней руки, преподаватели младших классов, воспитатели детских садов, менты, врачи, бандиты в кожаных куртках и широких спортивных штанах с жирными лампасами, водительский и слесарный рабочий люд. Шумными компаниями они рассаживаются за столики, оглашают официантам заказ. Пять – десять минут, а вот уже и официант с полным подносом подоспел. Литровый графин беленькой на стол – бэмс!, рюмочки – цок, цок, цок!, тарелки с закуской – дрымсь!, салфеточки – шорх, шорх!, вилки на салфетки – дзинь, дзинь!

Вздрогнет народ по первой стопочке – со свиданьицем! Послушает музыку, перекинется парой-тройкой фраз. Между первой и второй, любому дураку известно, перерывчик небольшой. Скоренько нальют по второй, ещё треснут. За друзей. Закусят грибком малосольным. Снова сообразят, по третьей. За любовь, за присутствующих дам или за тех, кто в море. Взвизгнут огурчиком, хрустнут колечком репчатого лука. Кинут по четвёртой рюмахе. Ну, четвёртый тост тоже все знают. Во все года, во все века четвёртый тост – за мужика! После четвёртой народ приостановится. Выдохнет. Оприходует нарезочку мясную. В общем, классический вечер по Салтыкову-Щедрину. Точь-в-точь «Пошехонская старина»: первая рюмочка – колом продирается, вторая – соколом быстрым скользит, а третья – маленькими пташками, за галстучек – бульк, бульк! Да-да, для сварения-с желудка-с!

Публика подобреет и наконец-то расслабится.

А спустя часика эдак полтора-два, когда маленькими пташками улетит граммов по пятьсот – семьсот на душу населения, притопнет народ каблучком – хоп! Поведёт плечиками – оп-па! Раскинет пошире локти, заломит ручки за голову – эх-ма! И как развернётся сущность русская, святая, бесшабашная – только держись, братцы! Визги, гомон, крепкие забористые ругательства – голосистый пятничный шалман сорвётся в пляс и вмиг утонет в киловаттах убойной музыки. А после, как водится, встрепенутся гуляки, да и проснётся вдруг удаль молодецкая. Распрямятся плечи богатырские, вырастут за спиной крылья необъятные. Ну как тут без потасовки? И началось в колхозе утро! «…А ты кто такой? …а ты кто? …я-то? …ты-то! …а чё такое? …да ничё, зыришь скользко! …я, типа, зырю? …ты, мля, а кто ещё? …да ты сам мою бабу маслишь бэнями своими похотливыми! …да больно надо маслить! …ага-ага, я вижу!» Ну, и всякое такое, подобное. Охрана при этом должна быть настороже.

Кому-то придётся разжёвывать, что уж настолько вызывающе вести себя и вовсе негоже. Кого-то нужно будет оттаскивать от такой же косой жертвы. Кого-то – выпроваживать на улицу, освежиться. Словом, для охранников с пятницы по воскресенье разливалось море кропотливой и нервной работы. И, что самое печальное, зарплата-то у ребят к выходным нисколечко не прибавится. Ставка! Оттого и пригорюнились гвардейцы по своим постам: около входной двери, возле гардероба, у стойки бара. Лица суровые, непроницаемые, озадаченные. Пацаны готовятся к служебным испытаниям. И дискомфорт на душе. Зарплата ведь по пятницам – та же самая! Эх!

***

Зато бармены с официантами светятся, словно новые копейки. Повелитель барной стойки, Юрий Константиныч, весь солидный такой, надушенный пахучим одеколоном, довольно шевелит пышными кавалерийскими усами и важно натирает тонкие стеклянные бокалы. Ловкие девчонки-официанты шуршат по залу фирменными юбками, поправляют скатерти, сноровисто расставляют по столам увесистые хрустальные пепельницы, круглые баночки с острыми специями и блестящие салфетницы. Диджей Колян упал в глубокое клубное кресло, придвинул к себе огромный микшерный пульт, не торопясь раскладывает компакт-диски, синхронизирует электронные плееры, нарезает с ноутбука на флешку подборку танцевальных треков. Вижу, что-то старательно записывает на клочке бумаги, пыхтит, отмечает какие-то циферки.

По дансполу мягко струится ямайское регги – Колян проводит музыкальную разминку. Часы показывают девятнадцать ноль-ноль. В зале пока никого. Но для пятницы это вопрос десяти минут, сколько раз проверено. А вот как только появятся первые клиенты, самое время диджею «мутить клёвый движ» – врубать погромче музыку, тушить освещение, запускать светоаппаратуру. Но если вдруг на дансполе во время «движухи» случится какая-нибудь стычка или драка, то «клёвый движ» переименуется молодёжью в «голимый движ». Наш коллектив двумя руками за «клёвый движ»!

Для администрации, как и для охраны, сегодня отнюдь не праздник. Рабочие кассовые будни. Увы. И я при деле. Раздаю последние директорские указания.

– Юрик, – тыкая пальцем в сторону пёстрой витрины, торопливо рассыпался я в распоряжениях, – самое главное, не забудь приготовить… ну, наверное, десятка три высоких бокалов. Под коктейли. Да, штук тридцать вполне должно хватить. Соло-о-оминки, там, зо-о-онтики, фруктики, прибамбасики, ну, в общем, ты меня понял. Бухгалтерия прокалькулировала свежие позиции слабоалкоголки, внесла их в барную карту. Народ сказал, будет пробовать. Да и посуды сегодня побьют, блин! А что делать? Пятница! Нужно быть во всеоружии. Мелкие купюры приготовил для сдачи? Терминал проверил? Бейджик? А-а-а, вижу, вижу, прицепил. Кофе получил на складе? Не на разлив, а на продажу?

– Николаич, под разлив-то я получил, а штучно у меня его никто не берёт. Дороговато! – смешно шевеля густыми усами, отбивался от моих распоряжений Юра.

– А сигареты? – вился я назойливой мухой. – Будешь потом выслушивать, как толпа тарабанит по стойке, матюкается и выясняет, где, мол, её поганое курево запропастилось…

– Да не переживай ты так, Николаич! – отмахнулся Юрик. – Всё будет путём! Первый раз, чё ли?

Мимо промчалась официант Светлана.

– Светочка, – отстав от бармена, одёрнул я прыткую девушку. – Что там у нас на кухне? Порядок?

Вопрос вышел немного нервным, натянутым. Время идёт. И вот-вот повалят люди. Начнётся «клёвый движ».

– Готовность сто процентов, Виталий Николаевич! – шутливо отрапортовала шустрая Светлана. – Зарывшись в тарелки, кокотницы и разделочные доски, ждут заказы на еду. Обнажили кухонные ножи, сказали, пускай дрожат фруктовые и мясные нарезки!

Улыбается, хитрая. Понимает переживания админов. А если шутит, значит кухня в норме. Замечательно. Позже зайду в цех, проверю.

В зале, помимо официантов, работают Славуня и Олюшка. Закалённые в передрягах с пьяной взрослой публикой и хамоватой молодёжью, сегодня они не бухгалтерия, а главные администраторы данспола. Причём, профессионалы! Мои девчонки точно справятся. Не впервой. Для нас этот рождественский «движ» ‒ уже пятый по счёту. А возникнут проблемы – охрану подтянем. Во-во, заодно и ставку свою пускай отмахивают.

Подразделения проверены, обязанности согласованы и распределены, можно и перевести дух. Устроившись у стойки на банкетном стульчике, я заказал Константинычу апельсиновый сок. Отпив из бокала пару глотков, я заметил, как в полумрак зала нырнули первые посетители. Торопятся занять лучшие места – те, которые в стороне от акустики, поближе к кухне, копчёной буженине и барному разливу. Вижу, ещё подтянулись люди, потом ещё. Занимают заказанные столики. А вот пожаловала большая компания гостей. Ничего себе! Двенадцать человек. Чувствую, сегодня будет плотненько. Точно, пора начинать вечер!

Грамотно смикшированный медлячок уступил место более ритмичной тру-ля-ляйке. Коляныч, молодчина, начеку. Разогревает ухватисто. Запоздавшие посетители, толкаясь, усаживаются за столики, закуривают, с интересом листают планшеты меню. В зале из пятнадцати столов скучающими остаются лишь два. Да и эти попросят с минуты на минуту. Можно крутить на полную.

– Коляныч, подгрузи-ка малость, у нас аншлаг! – со знанием дела попросил я диджея, проведав его в «контрол-рум» – аппаратной кабине.

– Чё, только полвосьмого, а уже аншлаг? – искренне удивился Колян, мельком взглянув на часы.

– Ну так а что ты хочешь? Рождество! Толпа гуляет. Вон, посмотри в зал.

– П-о-о-о-нял, шеф! Не вопрос, чичас подкинем саунда! – Колян зыркнул в смотровое окошко кабины и живо крутанул какой-то чёрный тумблерок.

Будто важный дирижёр симфонического оркестра, Колян выдал повелительный дирижёрский ауфтакт и навис над контроллером. И началось! Вкрадчиво пыхая, зашипела дым-машина. Бесплотные щупальца белого сладковатого дыма, мистически извиваясь и закручиваясь, опутали посетителей причудливыми хитросплетениями. По углам данспола засуетились мощные светоустановки «Туннель» и «Турбо». Жарко вспыхнув ультрафиолетовым пламенем, они подстегнули хрипящую бумкающую акустику. В зеркальный шар вонзилась спот-лампа – прожекторная галогеновая установка. Мягко оттолкнувшись от хрустального шара, сотни лазерных лучиков завораживающе разбрелись по залу. Переливаясь холодными оттенками, длинные спицы лучей заскользили по стенам, столам, барной стойке, бутылкам, бокалам, лоснящимся потным лицам. Клубы табачного дыма вырезали в толпе острые грани лазерных бликов.

Мгновение… и акустика взорвалась вдруг агрессивным беснующимся визгом! Шоу началось. И будет продолжаться!

***

Часом позже я вновь наведался в зал и занял свою банкетку. Вижу, вечер развернулся на полную катушку. Музыка рычит, прожекторы блымкают, множество ног выпечатывает по полу сумасшедшие взбрыки. Заполонившие зал ароматы духов забивает резковатый смешанный запах мужского пота и разгорячённых женских тел. На дансполе – лес мерно качающихся голов и поднятых кверху рук. «Что-то быстренько сегодня «движ» управился! – удивился я про себя. – И часа не прошло, а в зале уже порядочек, ни одного трезвого лица. Хоть бы чего не случилось. Вон, толпища какая! Завяжутся, ни одна охрана не справится».

Блеснул «Туннель». Два световых конуса, полоснув по пьяненькой толпе, метнулись в зал. Ещё внахлёст! Вжи-и-ик! Влево! Вжи-и-ик! Вправо! Влево! Вправо! И ещё! Блым-блым! Бамс-бамс-бамс! Мощные низкочастотные динамики, словно средневековые мортиры, натужно долбили окосевшую, зомбированную толпу. Гух, гух, гух, гух! Болтая отяжелевшими головами и размахивая руками, данспол покорно, и даже восторженно принимал эти удары.

Необузданный злой ритм, словно дерзкий мистический фатум, неумолимо ускорял в полумраке данспола скачущие тени. Отгремев незатейливым хитом «…а мне всё пофиг, пошли все в жопу», отечественная попса переросла в свирепую зарубежную кислоту. Продираясь сквозь паутину лазерных лучей, по залу прокатился грохот диких электронных завываний.

– Ду хаст! Ду хаст! Дэ-эвил! Д-э-эвил! – задыхаясь в плотном табачном дыму, адски орала мощная акустическая система.

– Вива хелл! Вива хелл! Вива Инферно, Инферно, Инферно! – истерически верещала и бумкала следующая композиция.

Злобные визги, хриплые рычания, утробный рёв, разноголосое ржание – голосившая словно откуда-то из преисподней, многотональная попса в куски разрывала затуманенную алкоголем раскачивающуюся толпу. А в это же время к диджейскому пульту уже вытягивалась очередь клиентов – заказчиков поздравлений и музыкальных композиций. Это невероятно! Словно на конвейере, гуляки друг за дружкой (добровольно!) оплачивали Коляну повторы модного импортного ржания, тут же за барной стойкой заказывали Константинычу пятьдесят водки, кидали в себя очередную рюмаху, запивали соком и снова бросались в бесноватую музыкальную стихию. Им всем было очень весело.

Кошмар был слишком очевиден. С другой стороны, сколько мы провели таких пятниц, суббот и воскресений?! Не счесть. Но почему-то я заметил этот конвейер именно сегодня, именно в Рождество. Интересно, почему? В какой-то миг мне стало неуютно на своём стульчике.

«Это что, я организовал такой вечер?»

Стало ещё неуютнее. Допив сок, я поднялся и направился в цех, чтобы проверить работу поваров…

«Это под мою дудку выплясывает толпа!»

…девкам из горячего цеха нужно напомнить, чтобы не забыли составить заявку на будущий закуп…

«Ты травишь людей, выносишь им мозг и греешься на этом!»

…туда-сюда, глядишь и понедельник. Понадобится товар для новой смены…

«Это ты устроил такие «хеллы» и «инферны» в Рождество! Твоё решение!»

…а не напомнишь про мясо, никто и не вспомнит, прошляпят закуп!

«Давай, колись, тебе тоже весело от такой дискотечки?..»

«Ну да ладно, хватит, – отбиваясь от неудобных мыслей, предприимчиво осадил я себя. – Если людям нравится, будем крутить и отрыжки, и ржания, и «хеллы», и «…мне всё пофиг!» Клиент платит. Деньга в кассу капает. Не я, так кто-то другой весёлую движуху замутит. В конце концов, Колян и сам знает, что у молодняка сегодня в ходу. Рычание – значит, рычание. Заказывали бы шестую симфонию Баха, крутили бы Баха. Кстати, под такой накал можно было бы и стробоскоп врубить».

Как будто читая мои мысли, Колян тут же врубил строб. Когда включается наш стробоскоп, разом слепнет весь данспол. Мощность этого светового монстра – полтора киловатта, флеш-такт – двенадцать вспышек в секунду. Представьте себе, поверх хмельного шабаша, взвинчиваемого ревущей музыкой из пекла, ещё и одновременное моргание десятков фотовспышек. По осени как-то залетела к нам в зал козявочка-мушка, от нашей аппаратуры чуть с катушек не съехала и на все свои пять глаз не ослепла, бедная.

Подогретая алкоголем и подорванная флеш-тактами стробика, заведённая толпа вскинула кверху руки и восторженно завизжала:

– У-а-у-о! Бы-рым-бым-бым! Г-ы-ын! Пы-ы-ым! Бы-ы-ым! Трын-дым-пым!

– А-а-а-а-а! – отравленное синтезированным звуком, рычало в поддержку данспола пьяное сонмище у стойки бара.

Бамс-бамс-бамс-бамс… Угхм! Угхм! Угхм! Угхм! Гух! Гух! Гух! Гух! «Айн-цвай полицай, драй фир, бригадир!» – ревело со всех углов данспола. Дыг! Дыг! Дыг! Дыг! Рваный музыкальный ритм, казалось, пронизывал насквозь. Гневные световые установки, ослепляя захмелевшее пляшущее сборище, забористо пособничали едкой танцевальной музыке. Бесцеремонное, демоническое, какое-то даже оккультное, апокалиптическое, всё вокруг шипело, играло, завывало, мигало, и даже не думало ослаблять своего напора. Закрадывалось ощущение, будто Колян, околдованный в своей диджейской какими-то злыми жрецами, потерял чувство реальности, слился с безумствующей толпой и, подобно сумасшедшему пианисту, музицируя, безостановочно лупил скрюченными пальцами по клавишам пушек, спотов, плееров и дым-машин…

***

Понаблюдав за «клёвым движем», я проследовал через танцевальный зал к гардеробу. Прошло два часа, и по распорядку я обязан был проверить посты охраны. Заодно и на улицу выйду, подышу свежим воздухом. В зале накурено, просто кошмар! Ни одна вентиляционная система не справится с подпитою толпою курильщиков. Любую мощность выжимай из вытяжек, всё равно не избежишь «эффекта прокуренных трусов».

«Эффект прокуренных трусов» – это, знаете ли, такое клубное научное определение. Для полноты понимания ночных клубных «дви́жей», опишу это явление подробнее.

Чтобы спрогнозировать, чем закончится для наших посетителей этот рождественский бедлам, никакого дара пророчества не требуется. Закончится он полным упоем и потерей ориентации в пространстве. Часикам к трём-четырём утра, натрамбовавшись мясных стейков, напившись водки, накурившись психоактивного «плана» и вволю надрыгавшись, адепты клубной субкультуры, придерживаясь руками за стену, проследуют к гардеробу, кое-как оденутся, напялят шапки и направятся по домам.

Добравшись-таки домой (а доберутся не все, кто-то по пути обязательно потеряется), адепт вяло разденется – скинет пуховик, стянет свитер, а затем и рубаху. Отчаянно дрыгая ногой, попытается избавиться от упёртых джинсов, гнусно зацепившихся за подлый сиреневый носок. (Не справившись с брюками, так, на полпути, их и бросит!) После бурных возлияний и сумасшедшего музыкального драйва в голове – зверский хмельной тарарам. Сил хватит ровно на то, чтобы бланшированным кальмарчиком увалиться на диван и погрузиться в глубокий сон (с напяленными по колена джинсами).

Проснувшись где-то к обеду, молодёжь продерёт правый глаз. Осмотрится. Затем и левый тоже продерёт. Осмотрится и левым. Тихонечко пошевелится. Болезненно скривится. Утреннее самочувствие после дискотеки обычно называется «не полностью». Не полностью чувствует себя человек, понимаете? Гудящая голова на месте, а остального будто бы и нет вовсе – сплошные деревянные отростки. Мигрень. Тошнота. В мозгу, булькая ядовитыми продуктами распада, докипают остатки алкоголя. Во рту саднит мерзкий химический вкус забугорной слабоалкоголки. Внизу живота размахивает транспарантами мятежное проносное расстройство. Крадётся колбасёр в туалет. Затем в ванную. Недовольно крутанув носом, в какой-то момент он вдруг почувствует невыносимый смрад табачного дыма. Кто накурил? Как накурил? Когда? Он сам мало курит, да и в квартире у себя никому этого тоже не позволяет. Откуда тогда этот отвратительный запах табака? Пульсирующие в дымке мозги не в силах подобрать ответ. С некоторых печальных пор без пузыря на Руси никак не разобраться.

Бредёт бедолага на кухню, открывает холодильник. Ура! Вот оно, вроде бы, счастье. Бутылочка пивка. В нужном месте и в нужное время оказалась! Ульк-ульк-ульк… Уф-ф-ф-ф! Класс! Искусно обманутые пивасом, мозги принимаются ворочать хмельные извилины. И тут врывается изумительное осознание… никто в квартире-то и не курил! Зловонную табачную гарь источают… роскошные, в красную гвоздику, семейники! Про верхнюю одежду и речи нет – провонялась насквозь. Вот оно, оказывается, что – проявился «эффект прокуренных трусов»!

***

Рождество разгоралось. Занырнув с морозного воздуха в помещение, я прошёл в танцевальный зал. Бамс-бамс-бамс-бамс… Мощный звук и ослепительные лазерные лучи плющили данспол прямо-таки безжалостно. Бамс-бамс-бамс-бамс. Гух! Гух! Гух! Гух! Колян разошёлся не на шутку и снова переключился на отечественные тупняки. Вместо дебильного «…а мне всё пофиг!» из колонок теперь орало нечто не менее интеллектуальное: «…я тебе не дам, как меня ты ни проси!» Судя по подборке пошлых композиций, Колян, видно, уже успел разговеться. Точно вам говорю, ребята, пока мы отвлекались на рабочие моменты, к Колянчику в гости мельком просочилась шипящая «отвёрточка». Или даже две. А то и три.

Не знаю, как в других заведениях, у нас отвёрткой назывался коктейль, смешанный из одной части дешёвой водяры и двух частей апельсинового сока, плюс несколько кубиков льда. Зачастую, чтобы вывинтило как следует, вместо апельсинового сока посетители просили бармена смешать водку с «Кока-колой». Получалась штука ядерная, потрясающе отвратительная и недорогая. Соответственно, доступная, и вечно бедствующей молодёжью весьма востребованная…

В принципе, сегодня пятница, да ещё и праздник. Ладно уж. Диджею чуть-чуть можно. Официантам или барменам за такие дела грозил бы знатный нагоняй. Они работают с наличными и голова должна быть свежей. А диджей – особый случай, заводной. Современный скоморох – практически то же самое, что и тамада, только в музыке. А где тамада – там и разогретая стихотворными безделицами публика, и поздравления, и пожелания, и балагурный юморок. На хмельной глаз такая работа лучше идёт. В общем, по выходным людным дням Колёк цедил «отвёртки», и делал это как можно тайнее. Мы же, по умолчанию, как будто не замечали его мелких слабоалкогольных вольностей.

***

Близилась полночь. Плохо пахнущая вечеринка гудела и бумкала через край. Толпа отжигала вовсю. Кто на что горазд! Продвинутые тусовщики, знающие в танцах толк, исполняли движения красиво, грациозно, где-то даже профессионально. Стараясь не отставать в эпатаже, дрыгаясь и выворачиваясь, танцующие неумехи тихонько косились на опытных тусеров и пытались скопировать непростые танцевальные па. Но от этого прыжки и повороты неумеек-портачей выходили ещё более топорными и комичными. Кстати, над ними никто не смеялся. После полуночи в ночном клубе всем уже пофигу, где и как танцевать, кто ты и что ты. Вон дядька бородатый, смотрю, разошёлся, прямо вдрызг: лапками семенит, притопывает, щёчки трусятся, руки «барыню» выводят. Шёлковый галстук на пузике – вверх-вниз, вверх-вниз! На рубахе, между лопаток – тонкая полоска пота. Пыхтит дядька, потеет отчаянно, но скачет, не тормозит! Довольный, как слон после клизмы. А почему бы и нет? Отдыхает человек, никого не трогает. Мужику лет под пятьдесят. Весел и бесшабашен, подвижен и щедр, душою молод, да на девчонок глазаст. Такой не станет суетливо шарить по карманам, пересчитывать перед официантом копейки и испуганно нашёптывать: «Что делать-то, родненькие, а? Надо же так, а? Что ж так… э-эххх! Не хватает! Не рассчитал!» Наши официанты этим клиентом останутся довольны. Их личного барменского опыта говорю.

А вот кривляется другая компашка. Эти клиенты, как подсказывает практика, к ночи ещё покажут себя. Нужно присмотреть. Чтобы клёвый движ в голимый не превратился…

Компания из пяти дёрганных парней, щетинистая и помятенькая, вела себя нагло и напористо. Я придвинулся поближе. Небритый парень, лет двадцати, вовсю распинался соседу:

 

– Прикинь, Алежа! Вован сёдня зарисовался, ну, тот, с Вертикальной, который бабосов нам немерено за травку заторчал… ай, таски! Яд-рё-ны чибрики! Как зарисовался, так и слындил по-бырому на хауз. Прикинь, подруливает к нам на цырлах и заряжает, кобелина тоскливая: «Пацаны! В натуре, Христос сёдня народился! Гадом буду, на х…! Не бейте только, чуваки, праздник ведь. А я всё лавэ, шо заторчал, в натуре, на х…, отдам через неделю!»

– И чо? – громче всех ржал вожак Алежа.

– А то, на х…! Братва наша, короче, на тявканье обернулась. Чо за фуфлогон? И давай, короче, ему ответку лепить: «Ты, червь! Лошара мускусная! Ты кому приколы загоняешь, фуфел? Баклан ты недоделанный! Какой «кристос»? Какие роды? Ты ща сам тут, в натуре, рожать намылишься! На х… нам через неделю? Сзади себе эту неделю затусуй! Чичас давай! Бабло де?..»

– Ну?! Лавандос, по ходу, отдал? Там же за два коробка травы уже с процентами набежало, – напрягся Алежа.

– Х… там, а не лавандос! Нема бабла! В обсчем, пацики разозлились, хватают биту, и лошаре, да с размаху, да по зубам его тявкальным – оппа ча-а-а!

–А-а-ай, мля! – слюняво осклабившись, одобрительно застонал Алежа.

– Атож! – важно распинался оппонент. – Клёво тварь приложили! Фуфел согнулся, кровянку сплюнул, чё-т там стонет, фонит… Ему исчо раз битой, уже по горбу его позорному – оппа ча-а-а! Потом третий, конкретно, заход – оппа ча-а-а! Короче, зачётно сгноили чёрта! Дали ему три дня на сбор бабосов…

Отшатнувшись от откровений подонков, я отошёл в другой конец стойки. Капец. Кто там обслуживает эту неряшливую пятёрку? Пойду, скажу официантам, чтобы притормозили выдачу. Пускай вначале расплатятся, а потом дальше гуляют. Так вернее будет. Биты, зубы, кровь, фуфлогоны… ну и темы в Рождество!

«Это ты прикармливаешь у себя в гостях Алежей! Это они гробят людей в темноте переулков, отнимают у них деньги и делают тебе выручку в обмен на спиртное!»

Хотел было протиснуться к бару, но дорогу преградила танцующая дамочка. Причёска, как у медузы Горгоны. Пуда на полтора кричащий макияж. На глазах – жирные чёрные стрелки, криво нанесённые тушью. Краснючие вурдалаковские губищи. Взбитые кверху, налакированные непричёсанные лохмы. Развязно подмахивая тощим тазом воображаемому партнёру, она не замечала никого вокруг и что-то мурлыкала под нос. Вижу, приостановила танец, залезла рукой под юбку, поправила сползающие чулки. Снова затанцевала и замурлыкала.

Я обошёл женщину и рассеянно поискал глазами свободных официантов. Обзор заслонила теперь уже другая девица, с кругленьким пузиком, чья-то будущая мама. Лет восемнадцать ей, наверное. Месяце на шестом беременности. Болтая косичками и хаотично размахивая руками, жадно затягиваясь дымом из тонкой ментоловой сигареты и задрав к потолку голову, будущая мама истерично голосила:

– Тёлы, гуд-и-и-иммм! Тёлы-ы-ы! Без базара! Стадионы в шоке! А-а-а!!! Ду-ду! Ду-рун-дун-ду! А-а-а!!!

«Ну что, чувак, рад? Капает деньга в кассу? Превратили кафе-мороженое в распущенный гадюшник! Иди, порадуй Олюшку и Славуню».

Блин! Всяко бывало. Ещё когда барменом стажировался, иной раз, такого насмотришься. Помню, прожжённый Константиныч сразу предостерёг меня от излишних иллюзий и растолковал, что дискотечный общепит – это место, весьма удалённое от храмов и мечетей, и что вряд ли оно когда-нибудь к ним приблизится. Оно, понятно, что удалённое. Но всё равно, такого мрака, как сегодня, я что-то не припоминаю. Давненько такого не было! Даже для кафе слишком. Какой-то особенный шалман случился! Именно в Рождество! Даже и заработка уже не хотелось…

***

В конце зала замаячила фигурка официанта Людмилы. Добрая, светлая девчонка. Среди табачного дыма, разнузданной пьянки и похабных кривляний, в аккуратной блузке и юбке, она смотрелась как-то неуместно и робко. Старательная, скромная, доверчивая. Тяжко ей работать в ночной дискотеке. Тут нужно понапористее, понаглее. Раскованнее. Вон какими историями приятели Алежи восхищаются. А у неё к подпитым посетителям подход, как у учительницы младших классов к наивным первоклашкам – «здравствуйте, спасибо, извините, пожалуйста, будьте добры, аккуратнее – тут на столе грязно, давайте уберу». В клубной тусовке будь ты сто крат добрым и открытым, никто этого не оценит. Блудливая среда любит жёсткость, вульгарность, цинизм. Только тогда запишет в свои.

Туговато нашим девчонкам в смену, а что делать? Система жмёт, в любое ярмо влезешь. У одной муж загулял, у другой – запил, у третьей – больные родители. У четвёртой дочка подрастает и очень нужны деньги. Вот и стараются, и терпят, и тянут. Впрочем, и все мы стараемся в Системе, и терпим, и тянем, и подстраиваемся, и лебезим, и ходим на носочках, и делаем то, чего чаще всего не очень-то и хочется делать. Взять ту же Людмилку. Не конфликтная, тихая. А проходимцам это только на руку. Они мгновенно секут, над кем можно поиздеваться, а кого стоит остерегаться. Где сядешь, там и слезешь – точно не про нашу Люсю. Потому на смене она частенько и страдает.

Вот и сейчас, ищу кого-нибудь из официантов, предупредить о возможных трудностях с компанией Алежи, а навстречу – Люда быстрым шажочком семенит. Расстроенная – жутко! Ну, что я вам говорил? Опять кто-то на шею взгромоздился.

Девушка подошла ко мне, того и гляди заплачет. Вот те раз!

– Виталий Николаевич, я третий стол обслуживаю…

– Погоди, Люд, со своим третьим столом, – заботливо придержал я девушку за локоть. – Что стряслось?

– Понимаете, Виталий Николаевич, ситуация такая. Малолетки заказали пиво, орешки, пачку сигарет…

– Это, случайно, не те замусоленные молодцы, – перебив Люду, кивнул я в сторону бравого Алежи.

– Нет, не они. С теми я сегодня тоже уже познакомилась… гады! Клёвая кобылка, ходи сюдай, шуры-муры, хоп-п-па ча! – отчаянно и смешно копировала отморозков Люда. – Другая компания. Вон они, за третьим столиком зависают.

– Ну и?

– Ну, я им, значит, всё как полагается: чистую пепельницу, салфетки. С Рождеством поздравила, удачного вечера пожелала. А они… Прошло минут пять. А они… Подзывают меня за свой столик и давай матюком гнуть, мол, у нас не ночной клуб, а шарашкина контора! Пиво им плохое!

– И чем же им пиво плохое, когда всей стране – хорошее? – удивлённо заметил я.

При возможной разборке с посетителями, нам, администрации, важно было знать все детали конфликта.

– А они говорят, что у них в пивном бокале, Виталий Николаевич, волосы брасом плавают. Но я ведь чистые бокалы подавала, натёртые до блеска. Я уверена, чистые! Сама проверяла. А пиво Константиныч при них наливал. Я видела. Врут они про волосы…

– Погоди, Люд, не расстраивайся! – улыбнувшись, поддержал я девушку. – Что ты, в самом-то деле… Мало примеров было, что ли? Попили нехорошие люди пивка, съели закуску, а следом – пару волосин в стакан – и готово! Либо муху принесли с собой дохлую, подбросили в блюдо. Или толстого хрустящего таракана. Все претензии принимай при подаче заказа. А если поели, попили, тогда уж будьте добры – расчёт! В таком случае за волосы в бокале, за мух дохлых и за тараканов смело требуй доплаты. Как за фирменный наполнитель. А честно заработанный левак заберёшь себе, в счёт возмещения морального ущерба.

– Ну вот, Виталий Николаевич, и вы надо мною издеваетесь! – девчонка всерьёз готова была расплакаться.

– Да успокойся ты, Люд! Ну, шучу я. Шучу! И совсем даже не издеваюсь, – заторопился я. – Просто хотел тебя поддержать. Ну что ты, прямо, как в первый раз замужем… Я так и не понял, в чём проблема-то?

– Дело в том, что они не отказываются от заказа и готовы оплатить его, они просто гыгыкают, почему в бокале плавает волос.

– А ты?

– А я им и говорю, что так, мол, и так, может быть, это ваш, посетительский, волос плавает!

– А они?

– А они говорят… говорят мне… (шмыг-шмыг носом) они говорят, что этот волос… как бы вам это сказать… ну… это… интимный! И смеются, мол, как он туда попал.

– Чего-чего? – не веря своим ушам, вытаращил я глаза.

– Да что там «чего»! – горестно всплеснула руками Людмила. – Они говорят, откуда у нас в бокале такой коротенький кривой волос плавает? Они говорят…, мол, он что… с интимных мест рождественских богов? Прикалываются, заразы!

Пытаясь сохранить невозмутимость, я снова тронул девушку за локоть:

– Да ладно тебе, Люся! Парни тупые, шутки плоские. Такие приколы у нас в деревне сравнивали с клювиками уточек. Мы в детстве с пацанами так смеялись!

– Как это? – заинтересовавшись забавным сравнением, отвлеклась девушка.

– Ну, знаешь, есть такие скороговорки, которыми капризных малышей отвлекают и успокаивают. Ну, чтобы они не плакали. Одна мне запомнилась. Деревенская. Как там она… ага… вот: курочка черна-пестра, а уточка с носка плоска! – попытался рассмешить я Людмилу. – А после этой скороговорки у нас во дворе все тупняки́ повелось называть уточками.

– Ага, вам легко говорить, – задыхаясь от смеха и негодования, шмыгая носом, трепетала Людмила, – а они мне… а я им… А они… Какие там птички-уточки!..

– В общем так, Людмилка, – улыбнулся я, – ты давай… успокойся, возьми себя в руки. Рабочая смена в самом разгаре. Было бы отчего расстраиваться! А если они снова начнут своими дебильными остротами блистать, тогда я сам к ним подойду, пообщаюсь. Подсоблю, если что. Договорились?

– Договорились, Виталий Николаевич, – кротко вздохнув, наконец успокоилась девушка.

Проводив Люду обратно в зал, я направился к Славуне и Олюшке, поделиться новой историей. Честное слово, хоть смейся, хоть плачь, а такого ещё не было!

Хмельной рождественский вечер лихо набирал обороты. Пока что культмассовая пьянка проходила плавно. Но это пока. Чем должен был закончиться этот вечер, так подобного я даже и представить себе не мог.

Драка

Гремя акустикой и матюками, дребезжа стопками и бокалами, звякая вилками и тарелками, чавкая жирной свининой и телячьими отбивными, воняя перегаром, табаком, приторными духами и чьей-то кислой тошнотой, рождественский праздник разгорался.

Ближе к полуночи на дискотеку подтянулись двое поздних посетителей – грузные и неопрятные тусовщики Сергей и Валера, среди уличной братвы более известные как Серый и Вареник. Судя по шумному бесцеремонному вторжению, Серый и Вареник уже где-то успели попраздновать. Основательно подзаправившись водкой и почувствовав морскую волну не выше колена, вели они себя показательно грубо, нагло, вызывающе. Это было очень заметно.

На районе о них ходила недобрая слава. Это были развязные и непредсказуемые амбалы, закадычные друзья-товарищи, неразлучные и в горе, и в радости. В радости – это когда в карманах заводились быстрые деньжата, которые можно было раскидывать на легкомысленных девчонок, спиртное и наркотики. Но следом за радостью неизменно наступало и горе – наличные заканчивались, настроение пропадало и требовалось срочно на ком-нибудь отыграться. Тогда Серый и Вареник выходили на тёмные улицы, подыскивали переулочек позлачнее, придирались к какому-нибудь слабенькому случайному прохожему, наваливались на него скопом и избивали до полусмерти. Так, разрядки ради. Для поднятия общего тонуса. Ну и, конечно же, для пополнения своего бюджета.

По-лихому прожигая жизнь за чекушкой беленькой, крепко зажав в зубах папиросы со шмалью, не заморачиваясь на сложные вопросы, брели Серый и Вареник из одного своего неряшливого дня в другой. По третьему десятку так и разменяли.

У нас отношения с ними были нейтральные. Знали, как друг друга зовут, ничего более. Несмотря на то, что спальные городские микрорайоны, это как одна большая деревня – все обо всех всё знают, встречаются, ссорятся, дружат, рассказывают свежие новости, запускают сплетни и небылицы, в повседневной жизни, так уж вышло, мы с Серым и Вареником ни разу не пересекались.

Не пересекались, да и не пересекались, не пересекались, да и не пересекались… До сегодняшнего Рождества. Пришлось поближе познакомиться. Обстоятельства заставили. Думаю, это внезапное столкновение, рано или поздно, всё равно случилось бы. Назревало ведь давно. Поэтому чего переживать-то?! Случилось и случилось. С другой стороны, это сейчас легко так размышлять. А тогда ситуация балансировала на грани жизни и смерти. В прямом смысле.

Главную скрипку в конфликте сыграла банальная зависть. Тихо затаившись, подло ждала она случая проявить себя, исподтишка нанести удар. И нанесла…

***

Когда четыре года назад мы влезли в долги, выкупили полуразрушенную столовую и только-только пробовали вести бизнес, наша скромная неприметная семья никому не мешала и глаз не резала. Бывало, посетители, попросив у бармена телефон, звонили друзьям, и прямо в нашем присутствии, сидя за стойкой и попыхивая сигареткой, кричали в трубку: «Да что значит «где я?» На рыгальню заехал! Да, местную. Да, у нас на районе. Какую-какую! Такую! Столовка бывшая, с баром внутри, чё ты там не врубаешь! Подтягивайся давай сюда!» Рыгальней рулить, чему тут завидовать? И вот, спустя четыре года, откуда ни возьмись: оживлённое кафе, дискотека, бильярдный стол. Копошились рядышком серенькие людишки – инженерьишко среднего звена, незнакомая училка, отпрыски-лохмандеи, торговали пирожками, ничем особым не выделялись. И вдруг, ни с того ни с сего – реконструированное кафе. Да не абы какое, а одно из лучших на районе.

Потихоньку, отношение к нам со стороны посетителей начало меняться. Старые кафешные завсегдатаи, в большинстве своём, разделились на четыре лагеря, образовав обособленные группки завистников, лицемеров, грубиянов и упомянутых ранее семечников. Первые тупо принялись нам завидовать. Белой завистью. Какой же ещё. Той самой, которая, по идее, безвредная. Со временем, под влиянием такой безвредности, кто-то из посетителей перестал с нами здороваться, и даже разговаривать. Лицемерные, те широко улыбались, нахваливали наш уютный бар, вкусную кухню, отличную музыку, великолепный бильярдный стол, а за глаза ехидничали, кривлялись и высмеивали наши рабочие недочёты. Самые прямолинейные – грубияны, эти материли и матерились. Как же! Теперь, чтобы попасть к нам на праздничную вечеринку, нужно было оплатить пусть даже и недорогой входной билет. (Капиталисты проклятые! А раньше бесплатно было!) То что входные деньги шли на оплату шоу-программы и услуг охранного агентства, никого не волновало. (Буржуины! Мы бы и без концерта сто пятьдесят накатили бы!) Для семечников вход оказался и вовсе закрытым. Отныне, занимая место за столом, обязательно нужно было что-нибудь заказать. (Олигархи драные! А если у человека денег нет, он что, не может просто так посидеть в зале, погреться, семечек пощёлкать?) За порядком у нас следили несколько человек из частной охранной фирмы. Да и в самом зале посетителей встречали не обветренный салатик «Здоровье» и жирная нержавеющая раздача, а клубный блеск, мягкая удобная мебель и вежливое обслуживание.

Как это ни удивительно, но то что должно было обеспечивать людям интересный и безопасный досуг, их только раздражало…

***

На стыке тысячелетий новое время настойчиво стало намекать нам, что советский бар с фанерными кабинками и выгоревшими бра становится, по меньшей мере, неактуальным и неконкурентоспособным. Пришлось принимать решение о реконструкции. И мы решились! Вложили в ремонт свои небольшие сбережения, оформили ссуду, кумовья тоже помогли. Организовали концертные программы, стриптиз-шоу, конкурсы и клубную дискотеку, чтобы как в лучших заведениях города. По хорошему дисконту закупили светомузыкальную аппаратуру: микшерный пульт, стробоконтроллеры, сканеры, световые прожекторы. Вместо фанерных кабинок возвели четыре уютных кабинетика из кирпича. Довольные перевоплощением бизнеса и подстёгиваемые личными амбициями, тогда мы впервые и шагнули в своё завуалированное рабство. Именно тогда на какую-то малюсенькую толику мы перестали принадлежать самим себе. Потом ещё на одну. А потом и вовсе потерялись в круговороте текущих проблем и заданий.

«Поднялись, гнойники!» – всё чаще и чаще отзывались о нас завсегдатаи, провожая злыми взглядами меня, Олюшку и Славуню.

Наверное, нечто подобное однажды зацепило и Серого с Вареником. В то время как мы боролись с бесконечными выплатами – еле-еле наскребали денег на погашение долга за покупку здания, из кожи вон лезли, чтобы вовремя расплатиться с местными фондами (робкие сны – и те снились о своевременных расчётах с госказначейством), у Серого и Вареника жизнь цвела и пахла – травка, водка, танцы, девчонки лёгкого поведения, спокойный здоровый сон. Оплачивали такую сладкую жизнь скрытые от бдительного правоохранительного ока мелкие грабежи, разбой и воровство.

И кому там интересно было знать про наши бессонные ночи, переживания, постоянные передряги с ментовскими и бандитскими крышами, нескончаемые бои с районной и городской администрацией, споры с коммунальными предприятиями за вывоз мусора и уборку прилегающей территории. Немалый пласт проблем и задач, которые мы, закусив удила, решали всем смертям назло, никто в упор не видел. А вот результат, напротив, оказался замечен и оценён всеми.

Значит, всё-таки гнойники поднялись!

***

Мало-помалу, со стороны посёлка к нам стали возникать претензии. И чем живее шла у нас торговля, тем и претензий появлялось больше. То местные нажаловались, видите ли, денег за вход с них сняли, а они что, уже не свои в доску? (Зажрались, козлы! Вы чо, забыли, как борщами торговали? Так мы вас опустим на место! Обратно, к борщам!) То шоу-балет хреновый. Опять же, за что, мол, отдали кровно заработанные? То музыка слишком громкая. То музыка слишком тихая. То салаты в меню слишком дорогие. То салаты в меню какие-то дешёвые (хм, подозрительно, какой-то ботвой, твари, кормят). А ещё мы на окружающих стали как-то «не так» смотреть. Как «не так»? По-буржуйски! Вот как!

Петля конфликта затягивалась туже и туже. Мы это отлично понимали. Конечно, в меру своих дипломатических способностей, мы пытались разрядить обстановку. Не получалось. Окружающая нас бритоголовая кафешная братия – все те, кто вчера запросто хамили персоналу и всячески беспредельничали, сегодня при грозном виде охраны вынуждены были вести себя кротко и вежливо. Это заводило их ещё сильнее. Злобно сузив глаза, они масляно улыбались и подобострастно блеяли: «Славуня! Олька! Умницы, девки! Отвечаю, красапеты! Николаич, братан! Уважуха! Круто шалман обставили. На реальном уровне! На районе у вас самый крутяк!» А потом эти искренние добрые люди проходили в танцевальный зал, располагались за темно-синими новенькими столами и, тихонечко выцарапывая гвоздём на столешнице синонимы детородных органов и гендерных определений, перешёптывались: «Поднялись, гнойники! Ишь ты, важные какие. Вот ублюдки! Кто бы их в стойло вернул? Тому бы руку пожал!»

В подобной ситуации нам нужно было либо лебезить и терять лицо (чего мы, разумеется, делать не собирались), либо выбирать нейтральную позицию и дожидаться развязки. Мы и старались относиться к шипению поспокойнее, справедливо рассудив, что шушукаются, гадят и пакостят лишь ограниченные люди, а значит и не стоит тратить на них свои нервы. Однако, очаг раздора, если его не разряжать, рано или поздно достигает критической массы и взрывается. Так оно и вышло. Элементарная физика!

***

В свободное от дел время я крутился либо в аппаратной у Коляныча, либо в бильярдной у маркёра дяди Толи. Прикольный дедушка у нас работает – дядя Толя! Ко всем заботливый, участливый, подвижный, всегда оптимист. Посетители в нём души не чают. И мы тоже. Всегда поможет, подскажет, направит, шепнёт дельный совет. И так это у него ненавязчиво получается, диву даёшься! Мы ему и бейджик соответствующий сделали: «Дядя Толя». А не какой-нибудь там «Анатолий Иванович». Кстати, отчество его в нашем коллективе мало кто знал. Дядя Толя – и всё тут!

Сегодня Коляныча отвлекать нельзя. Рождество! Люди со входа прут и прут, и им всем срочно хочется водки, музыки и танцев. Кулинарный цех справляется. За стойкой у Константиныча тоже порядок. Пойду, навещу дядю Толю. И на бильярде заодно постукаю. Потренируюсь. А дедушка пускай отдохнёт, в баре кофейку вкусит. Разок-другой разгоню пирамиду, глядишь, и смена быстрее пролетит. А там и посетители разойдутся. Можно будет потихоньку глушить музыку и переводить безумный шабаш в более спокойную атмосферу.

Я направился в бильярдную. Зашёл в зал, а там как раз компания студентов окончила партию и заторопилась в бар. Стол освободился. Отпустив дядю Толю почаёвничать, я подошёл к столу, взял кий в правую руку, бильярдную перчатку нацепил на левую, голубенький мелок – на борт, шары – в пирамиду. К разбиву готов!

Первый щелчок – и шары звонко рассыпались по игровому полю. Я катнул ближайший к лузе шар. Забил. Второй тоже хлопнул. Так, сейчас ещё и вот этого своячка в угол положу! Я как раз примерялся к третьему шару, как вдруг приоткрылась входная дверь, быстро пропустила кого-то внутрь и хлопнув, зловеще закрылась. Волна ревущей музыки, на мгновение ворвавшись в бильярдный зал, отрезанная дверью, так же мгновенно и исчезла. Не обращая внимания на дверь, я продолжал прицеливаться в шар. Тут получится великолепный свояк на дальнюю правую! Серые безмолвные тени проплыли совсем рядом, но мне как-то неудобно было оборачиваться – рука уже пошла на удар. Есть! Щёлкнув, своячок зашёл в правую лузу, даже не коснувшись её боковинок. Отличный шар!

– Ба-а-а, какие, мля, люди! Да ещё и без охраны! – прохрипел вдруг рядом развязный бас.

Поднял глаза. Серый и Вареник. Собственными персонами. Вот кто, оказывается, зашёл в бильярдную.

– Приветик, пацаны, – обронил я. – Бильярдный стол уступить или как?

– Или как! – Вареник небрежно сплюнул, густо отрыгнул непереварившейся котлетой и грозно осмотрелся.

«Тьфу ты, ну ты, напряги ходячие!» Почувствовал, как в груди горячей юлой крутнулось раздражение. Но внешне этого никак не показал.

– Понятно, – обыденно, как ни в чём не бывало, протянул я. – Компания надоела, так вы сюда прятаться…

О том, что в заведении отдыхают трудные клиенты, меня уже предупредили. Инструкция по смене была такова: как только в зале появлялись потенциальные дебоширы, официанты сразу же предупреждали администрацию и охрану. Получасом ранее ко мне подошла официант Ирина:

– Виталий Николаевич, в зале заняла столик компания одна. Сергей, Валера, ну, вы их знаете. Серый с Вареником. С ними ещё какой-то неприятно пахнущий огрызок – пьянющий в усмерть, и две проститутки к ним подсели. Матерятся, бузят, в зал окурки пуляют. В общем, как обычно.

– Спасибо, Ира, – отмахнулся я. – Охрану предупредила? Олюшка и Славуня в курсе?

– Да, конечно, всех предупредила.

И добавила:

– Охране сказала, что им сегодня точно придётся поработать.

– Правильно, Иринка! – рассмеялся я. – В десятку. Действительно, пора гвардейцам подразмяться. Совсем уж замлели от безделья.

Назревал инцидент. Впрочем, ничего из ряда вон выходящего пока не случилось. Обычная работа в людный пьяный вечер.

Немного потусовавшись у бильярдного стола, сладкая парочка перекинулась несколькими шипящими фразами и придвинулась ближе. В этот момент я колдовал над очередным шаром, но их приближение боковым зрением всё-таки заметил.

– Слышь ты… типа, директор! Ну чо, в натуре – овцы в шкуре, сбацаем партейку? – похабно протянул Вареник.

Всё бы ничего, друзья, но такое вот «слышь, ты»… треснуть бы этому Варенику по маковке, чтобы не слышкал в следующий раз. Одно дело, когда тебе грузчик с тачкой на рынке крикнет: «слышь, ты, отойди с дороги!», и совсем другое, когда так обращаются, чтобы намеренно унизить. Ладненько. Тебя, Вареник, услышал. Слова твои проглочу. Надо сдерживать себя. Рождество ведь! Сойдёмся на том, что мы, ныне живущие на Земле, все очень хорошие люди, просто частенько об этом забываем. Будем считать, что Серый и Вареник сегодня забыли.

– Слышь, Валера, ну, давай… сбацаем! – улыбнулся я.

«Интересно, на каких условиях Вареник желает партию разыграть? – размышлял я про себя. – Если предложит сыграть на время, то есть, кто проиграл – тот и оплачивает игру на бильярде, значит, водка в голове у пацанчиков играет, на бахвальство потянуло. Если предложит сыграть на ставку, значит пришли они сюда не просто в бильярд поиграть, а ещё и меня наказать. Ну что же, посмотрим, посмотрим».

Вареник игрок гораздо опытнее меня. Недавно, месяца два назад, схлестнулся я с ним на бильярде, свободную пирамиду раскатывали. Партия получилась быстрой, но жёсткой. Обыграл я его тогда, случайно, на одном дыхании. Как говорят, со спортивного перепуга. Сказались уроки дяди Толи! Не ожидал Вареник такого позорного финала. Он-то в тот день пришёл не проигрывать, а поиграть на халяву. Улыбался, фальшивенько так, кривенько, когда расплачивался за проигранное время.

– Знаешь, Николаич, что я тебе скажу, – наклонившись ко мне, пробурчал тогда дядя Толя. – Натура у этих типчиков – гнилющая до последней жилки. Ввек они тебе этой партии не забудут! – И добавил: – Поверь мне, сынок!

И мудрый дядя Толя не ошибся. Видимо, сегодня Вареник запланировал не только отыграться за прошлый провал, но ещё и денег срубить на застолье.

– По чирику баксов за партию, чо, слабо? – продолжал нагнетать Вареник.

В этот момент в бильярдную заглянул один из охранников, Алексей (очень кстати). По его словам, в охранном деле пускай он и новичок, но в рукопашке, как минимум – Майк Тайсон или Фёдор Емельяненко. Короче говоря, квалификацию на мастера ещё в двухлетнем возрасте оформил. А что, глядишь, и не врёт. При таком раскладе можно было бы сразу накидать лещей Варенику и Серому, совсем уже достали. Но где гарантия, что в наши окна ночью не полетят кирпичи? А у таких отморозков, как Серый и Вареник, где кирпичи – там и горящие бутылки с бензином. Поэтому приходилось вести себя поделикатнее. Похитрее.

– Да мне-то не слабо, – улыбался я потихонечку, – а ты как себя чувствуешь? В игре что покажешь? Или как в прошлый раз?..

Ненавязчивая шпилька прошла. Вареник налился краской. Занервничал. Да и у Серого тоже щека дёрнулась. Как же, они ведь дружки неразлучные, и в горе, и в радости. Плохо только, что сегодня они явно в горе. С тощим бумажником в кармане. Нужно быть начеку.

– А ну-ка, давай, мля, расставляй, ща буду тебя учить, чо, куда и как! – градус дебатов поднялся ещё на одну чёрточку.

– Так не по десять, а по двадцать давай! Как, тянешь? – рискуя, продолжал я раскачивать оппонента. Заодно и деньги у него быстрее закончатся. Или у меня. Но есть и свой плюс. Если выиграет Вареник, они тотчас умчатся в бар, праздновать победу. Бильярдная освободится для более спокойных игроков.

– Расставляй! Не, ну ты севоня точняк в пролёте! Реально втираю – попандос тебе светит! – кипел вовсю чемпион. – Встрял, однозначно!

Не обращая внимания на угрозы, я молча собрал шары в треугольник, не торопясь выровнял пирамиду и спокойно уточнил: – Готов? Время засекаем?

Скрипнув зубами, Вареник рывком схватил кий. Стоящий неподалёку Серый тоже взял тонкую лакированную палочку. Зачем? Уже и на бильярде в паре играют? «Нет, неспроста начинается эта партия, – думал я про себя. – И зашли они сюда неспроста, и перепалку эту затеяли, и игру! Ладно, посмотрим, как будет дальше. Если что, плавненько закончу партию, мол, дела, то да сё. Специально проиграю, наконец. Всё равно выигрыш у нас в баре пробухают. Если всё будет спокойно, попробую обыграть Вареника ещё разочек. Чтобы неповадно было! Может быть, после этого дорогу к нам забудут!»

Загадали орла-решку. Подкинули монетку. Жребий разбивать пирамиду выпал мне. Визуально наметив точку над центром битка, я тщательно прицелился и повёл кием. Резкий удар – и пирамида шаров со звонким щелчком расползлась по столу. Один шарик лениво закатился в дальнюю правую лузу. Чтобы обыгрывать более сильных соперников, дядя Толя и научил меня такому хитрому разбиву – свояком от крайнего правого шара. Обрадовавшись удачному началу, я снова прицелился, взмахнул кием и нанёс удар. Свояк провалился в среднюю левую лузу, а чужачок, шурша, накатом прошёл на дальнюю левую и остановился под прямую атаку. Ещё один взмах. Коротенький прямой. Отработал. Три – ноль. Ещё пять шаров, и всё, Вареник, суши вёсла!

Я не спеша прошёлся вокруг стола. Выбрал удобную позицию. Прицел, аккуратный удар, но луза шар не приняла. Отскок. Гадство! Черёд Вареника. Взмах, удар, щелчок. Красиво! Сложный шар в лузе. Три – один. Правда, развития серии не будет. Циркулируя в полушариях Вареника, спиртное откровенно мешало ему просчитывать следующие бильярдные ходы. А без розыгрыша серий бильярд превращается в рулетку. Повезёт – не повезёт. Так и есть. Поторопился Вареник, не просчитал следующий удар. Атаковать на столе было нечего. Насупленный Вареник нервно кружил вокруг стола и пыхтел, словно вулкан ледника Эйяфьядлайёкюдль перед выбросом лавы. А он и был сейчас вулканом. Только не оттого что прославленный и неотвратимый, а оттого, что такой же взрывоопасный и непредсказуемый.

– Ай, мля, сука, была не была! Понеслась ялда по кочкам! – психанул Вареник и со всей хмельной дури врезал битком в кучу шаров. Шары разлетелись по столу. Два из них застыли у луз, подписав Варенику проигрыш партии.

Мой черёд атаковать. И я уверен. С азартом четвёртого в лузу – щёлк! Пятый – прыг! Выхожу на шестой шар. Левый винт, удар… семь – один! И это очень плохо запахло для разрекламированной Вареником виктории.

На столе остались только сложные шары. А мне-то и нужно всего один забить. Бью «стрелу» – длинный удар через всё поле. Тяжёлая позиция. Битком нужно попадать по чужому шару предельно точно. Удар, щелчок, отскок. Промазал. Вот уже, неуч! Шар, откатившись к противоположному борту, вдруг завис над ближней лузой и… легонько провалился в неё! В снукере такие случайные попадания называют «флюками», в русском бильярде – «дураками». Тем не менее, «дураки» – это полноправные зачётные шары. Счёт стал восемь – один, конец партии. И снова, как и в прошлый раз, на игру ушло не более пяти минут.

Вареника перекосило от злости.

– Ты смотри, чо творит, козлятина, – вполголоса, но так, чтобы я услышал, пробурчал бильярдный чемпион. Верный друг Серый, постукивая кием по ладошке, ухмылялся рядом. Повернувшись ко мне, Вареник вдруг сорвался и заорал во всю глотку: – Слышь, ты, тварь… ты чо, мля, на х…, хрен моржовый!

Ну вот. Партия закончилась так же неожиданно, как и началась. Предстояла совсем другая игра. Жаль. «Так вот в чём дело, вот зачем они пришли, – промелькнуло в голове. – Спокойствие, только спокойствие. Нужно как-то предотвратить потасовку. Рождество!»

Какой там предотвратить! Вареник вопил так, словно у него отбирали последний глоток воздуха. Кошмар, какой громкий! Что они употребляли-то?

– Слышь, те я грю! Тварь конченная! Отвечай, в натуре, за разводняк! – разгораясь и хватая меня за рукава пайты, орал отморозок. – Чо пасть завалил, а? Заткнулся чо, а? Чо творишь, ублюдок? Разводишь? Меня?! Ты, мля, гнойник вонючий! Чума поганая! Тля древесная!

Совершенно спокойный, я положил кий на стол. Ну что ж, прогибам – предел. Наверное, никудышный я дипломат! Как и психолог никудышный. Сгладить разборку не получилось. Но совесть моя чиста. Не я первый начал. Теперь можно и по-другому. Крепясь, я приготовился к жестокой драке.

– Что ты там прошамкал? – тихо повернулся я к прыгающему и орущему перекошенному образу.

– А-а-х ты!.. Ну-у-у ты-ы-ы и мразь! Капец тебе! Вот, мля, говорю! Капец! Гнойник ты распухший! – пьяно завизжал Вареник и с поднятым кулаком дёрнулся ко мне.

Да только каким-то слабеньким оказался прыжок, вялым, без огонька. Грязная ругань не в силах была скрыть фальшивый напор здоровяка. Не знаю, что представлял из себя Вареник в драке, но слышал как-то от ребят, что несмотря на видимую мощь, биться один на один он обычно трусил. Вареник больше добивать любил. Поэтому, кстати, и предпочитал обуваться в массивные армейские ботинки. При его трусости мои шансы на победу увеличивались.

– Погоди-ка, кореш. Ну-ка, отойди, – надвигаясь, проворковал Варенику громила Серый. – Достал меня энтот крендель, сил нема. Ну чо, пассажир, кирдык? Эге-ге, Вася, разминай чердак!

Под два метра ростом и весом килограмм под сто двадцать, Серый, конечно, амбал был более внушительный. Не то что трусливый Вареник. Уж я немаленький какой, а этот на голову выше, да и в плечах на четверть метра пошире. Наверное, в деревне дольше меня жил, сливки с молока собирал, огурцы под сало и хлебную краюху хрумкал. В деревне все как на дрожжах растут, здоровенные, крепкие. Да только зря он так. Очень зря!

Нередко битый и мятый в детстве местной босотой, как часто вспоминал я своих родителей, которые в шею гоняли нас со Славуней по спортивным секциям (после провала на музыкальном поприще). Её – на волейбол, меня – на вольную борьбу и боевые искусства. Как часто вспоминал я своего сенсея по Шотокан-карате, Геннадия Петровича! Насколько его изнуряющие тренировки оказывались в жизни полезны!

– Ы-ы-ы-хххх! – выдохнул Серый.

Тяжёлый розовый кулачище свистел мне прямо в лицо. Один раз припечатает такая кувалда – больше не понадобится. Резкий уход в сторону, подшажка, блок. Простейшая домашняя заготовка. Кулак скользнул в сторону, противник по инерции провалился на меня и раскрылся. Но на близкой дистанции он мне совсем не нужен. Он крупнее и наверняка сильнее. Полезет бороться, тогда конец. Заломают, изобьют ногами. Такие истории я слышал про Серого и Вареника не раз. И по этому поводу излишних иллюзий не питал. Сблокировав удар, я как можно резче оттолкнул Серого от себя. Тот отшатнулся на метр назад и оступился – как раз то, что мне было нужно. Ну а дальше, как учил сенсей, таблица умножения: хук справа, прямой протыкающий майя-гери в корпус, маваш-дзьодан – хлопок ногой в голову. Поставленные на тренировках удары – все в цель. Спасибо вам, Геннадий Петрович!

Удивлённо охнув, Серый отлетел к стене, что называется, с копыт. «Где же охрана? – молнией мелькнуло в голове. – И где дружбан Вареник? Неужто и не поблагодарят за бесплатную партию?»

Потрусив головой, амбалистый Серёга тяжело поднялся на ноги. Здоровый бугай. Оклемался сразу же. Но зачем же так спешить? Боксёрской грушей решил поработать, что ли? Лежал бы, отходил, я бы не трогал. Легонько переминаясь в боевой стойке, я внимательно наблюдал за противником, готовился к серьёзной драке и побоям. Ведь в потасовке не только кулаками размахиваешь, но и сам крепко получаешь по бокам. Так что всё по-справедливости.

– Что, дружище, вижу, вечер не задался? Выглядишь как-то стрёмненько! – пританцовывая на месте, я продолжал присматривать за Серым.

– Будь спок, ща и тебе бубен подрихтуем! – прорычал неуверенно Серый.

Однако, было видно, что в этот раз он не слишком-то и торопился в драку. Кому же охота по голове отхватывать? Интереснее ведь какого-нибудь сопливого слабачка заломать, ногами запинать. Деньги и мобильный телефон отобрать. Кровь пустить.

А я, наоборот, вошёл в кураж и рвался наказать отморозков.

– Да ладно тебе воздух сотрясать! Иди сюда, любезный. Покажи, чего умеешь, – призывно помахивал я руками.

– Да капец тебе! При любых раскладах, ты – труп! – зло проварнякал Серый. – Гы-гы, точняк! Труп. Непогребённый!

И опять на меня – прыг!

Заболтавшись, я пропустил мощный удар. Ревущая туша, оттолкнувшись от пола, выпрыгнула мне навстречу, и огромным кулаком – прямо в левый глаз! Бамс! С рассечённой брови брызнула кровь. Хорошо хоть, вскользь попал. Иначе, не знаю даже. Зашиб бы. Опять толчок. Отпихиваю Серого от себя. Снова маваш, дистанция до противника маленькая, в цель не попадаю, удар уходит глубоко в сторону. Не прошёл приём? Не беда! Резко приседаю на корточки, хлёсткая круговая подсечка – хлоп, и вот уже Серый опять заскучал на полу. Пытается встать – и не может. Распластался у стола, руками-ногами шевелит, словно выброшенный на берег огромный краб, а подняться не получается. Подсечки ориентацию сбивают знатно. Да где же охрана? Им бы самое время вмешаться. Иначе плохо будет. Побью отморозков – они захотят отыграться на Олюшке, Славуне, родителях. Ночью, где-нибудь в переулке, с дрыном будут караулить. Знаем мы эту подлючью породу! Не побью – придётся всей нашей семье лебезить перед злодеями, а мне принимать позор здесь и сейчас. Дилемма!

***

Вареник никуда не пропадал. Понаблюдав, как амбалистый Серый отгребает заслуженное возмездие, Вареник не растерялся. Смекнув, что стандартными методами драки не выиграть, а влазить в потасовку – чревато, он взялся за экспромт. Вареник тихонечко прокрался к столу, зачерпнул с поля бильярдный шар и, зажав его в правой руке, осторожно стал подкрадываться ко мне со спины.

…Серый поднимался с пола уже третий раз. Что же делать? Не могу же я его вечно ронять? Тем более, нужно ведь ещё как-то поаккуратнее, не в полную силу. Это только на тренировке – сбил противника, подскочил, резко наметил добивающий удар в переносицу – всё, схватка выиграна. Тут так нельзя. Нужно отрабатывать по полной. А во всю силу тоже нельзя – покалечишь, отвечай потом за этих придурков! Ну да ладно. Аккуратно, неаккуратно – как получится! Какая сейчас, нафиг, лирика?! Где же охрана?

За спиной раздался шорох. Наконец-то, секьюрити доблестные! Завтра обязательно шефу в охрану позвоню, наябедничаю. Пускай мозги своим бойцам пропесочит. Зажирели! Размахиваюсь тут вместо них. Я обернулся на странный шорох и… всё случилось слишком быстро. Полсекунды – исковерканное лицо Вареника, ещё мгновение – его неумелый взмах каким-то неестественно большим белым кулаком. Защищаясь, я резко вскинул руки к голове, хотя прекрасно понимал, что уже не успеваю. Не успеваю!

Бабах!!!

…Темнота… Дикая боль разорвала висок на миллионы частичек… Ощущение такое, будто по голове проехался многотонный грузовик. Балансируя на грани нокаута, я интуитивно приподнял руки и прикрыл ими голову. «Потасовщик недоделанный! – упрекнул меня живой краешек сознания. – Пропустил такую примитивную атаку!»

Удар полиэстеровым костяным шаром в висок, это, скажу я вам, братцы, весьма неприятно. Кровь в глазах, и ничего не видно… Попытался удержать себя в стойке… схватил вязкий эфир ускользающей реальности… Но просочившись сквозь пальцы, она рванула куда-то в сторону, потом в обратную сторону, и вниз… Расплывчатые силуэты людей… острый пинок в живот. Постарался поймать удар на выдохе, так надёжней. Удар, ещё удар! Ничего не вижу. Картинка в мутном красном тумане. Что-то (или кто-то?) отпихнуло меня к стене. Спотыкаюсь, падаю… ничего не вижу… Пытаюсь подняться. Цепляюсь за стену. Кровь заливает глаза. Ничего не видно! Сбивают с ног, снова падаю, сгибаюсь, закрываю голову руками. Кто-то схватил меня за шкирку и дёрнул кверху…

Ураган свирепых ударов закружил меня по бильярдной. Всё перемешалось: коричневые стены, ковролин на полу, светлый потолок, зелёное сукно стола, разбросанные по полу шары, кии, углы, стулья, светильники… стены, стены, стены… стулья, углы, потолок, снова яркий свет ламп… Удар, удар, ещё удар, два удара по голове, ногами в лицо, в грудь, в лицо, в грудь, отборный мат… ничего не слышу… не слышу… удар, удар, удар… очень больно. А может уже и не очень. Тело ватное стало, непослушное… и мысли об охране уже не беспокоят. Да и вопрос, отчего так происходит, как-то не тревожит…

– Отойди, Серёга, дай-ка я его отоварю на посошок! – кряхтело что-то над ухом. Это значило одно – я был ещё в сознании. Вот теперь это точно плохо! Лучше бы вырубиться. Хотел закрыть лицо, не получилось – отбитые руки висели вялыми плетьми. Какая там блокировка! Это только в глупых боевиках главного персонажа мутузят полчаса, а он – как живчик, подскочил, знамя развернул, вынул шашку, ура – и снова в бой. В уличной драке всё намного быстрее… и проще.

Зажав бильярдный шар, Вареник вкрадчиво приблизился. Деловито примерялся. Глазик прищурил, даже кончик языка высунул от усердия. Дело-то сурьёзное намечалось. Широкий размах, мощный удар шаром в переносицу. Хрясь!

Тонкий свист в воздухе. Я попытался приподнять голову… Бабах!!! И разом померк мир… Темнота… Тишина… Пустота… Мрак… Чёрная темень Вселенной… Звёзды… Яркие такие звёздочки, как в детстве. Ласковый тихий Сочельник… Колядки… Петька Рябой, Егорка, волшебная бездна Млечного Пути… заблудший путник-метеор. Это конец!.. Всему конец!.. Мне пора. Звёздочки, милые, я уже иду…

– Мысли, как вода, – нашёптывал мантры медитации далёкий голос Геннадия Петровича, – разум, как луна… Мысли, как вода… разум, как луна… Мысли спокойные, равновесные, прозрачные… разум светлый, неземной, холодный, мудрый… мысли, как вода… разум, как луна… наконец-то! Провал и мрак…

***

Сколько валялся в отключке, не знаю. Наверное, недолго. Очнулся на полу. Живой, надо же! Голову раскалывала безумная пекущая боль. Её острое лезвие проникало прямо в мозг. «Аспиринчику бы!» Только-только хотел улыбнуться, и тут же вскрикнул от боли – лицо отекло в сплошной синяк, и растягивать его улыбкой оказалось ошибкой. Напряг слух. Слышу, рядом какие-то вскрики, топот ног, где-то далеко кто-то кого-то грубо одёрнул: «…хватит, пошли!» Потом возня… вроде бы голос Глебовича. Спасайся, Глебыч! И тут же, слышу, ещё несколько ударов – бэнц, бэнц, хлоп, хлоп! Кого там ещё избивают? Неужто Глебыча? Твари! Твари! Тишина. Хлопок двери. Тишина…

***

Я потихонечку приходил в себя. Чувствую, руки мокрые, лицо мокрое, пайта мокрая. Не пойму, я что ли, на автопилоте уже умыться сгонял? Из носа, булькая, хлюпали кровавые сгустки. Осторожно разжал веки. В левом глазу – темнота. Желательно, чтобы не навсегда. Правый глаз немного видит – уже неплохо! Хоть что-то. Картинка есть. Сейчас осмотрюсь, что к чему.

Так. Вот пол. Вот на полу, на левом боку, лежу я. Отлично. Мои ботинки. Вроде бы коричневые с утра были. Теперь – красные. Брюки по колено – тоже красные. А были кремовые. Онемевшими ладонями прикоснулся к опухшему лицу (какое-то оно скользкое, липкое, фу!) Ага, вот оно что. Обувь, брюки, пайта, руки, лицо – в крови. Ковролин вокруг меня – тоже в бурых пятнах. Красавец! Особенно фотогенично смотрелась моя разбитая мордень. Я-то протереть глаза пытался, а получалось, что только сильнее размазывал по лицу кровавую юшку.

Сгрести себя с пола стоило немалых усилий. Приподнялся. Присел на корточки. Но тут же завалился вперёд, упал на колени. Тихонечко переполз на валявшийся невдалеке стул. Теперь немножко посижу, соберусь, отойду. Голова печёт, зараза, прямо нестерпимо. Нос, точно у Буратино, онемевший, деревянный. Не чувствую его совсем. Пощупал шнобель – вроде бы, на месте. Так. Теперь попробую подняться на ноги. Осторожно, балансируя разведёнными по сторонам руками, я приподнялся со стула и разогнулся. Получилось! Стою! Пришла нелепая мысль отряхнуться. Ну, это вообще смешно. Ладно, посмеюсь позже. Для начала мне бы до умывальника добраться, привести себя в порядок. Да, и ещё, желательно, чтобы никто из наших не увидел. Испугаются. Запаникуют. А это сейчас было бы некстати.

Умоюсь, минут двадцать отойду. Для поддержания беседы возьму в кабинете спортивные перчатки-биточки (есть и бита, и газовый пистолет, но лучше одену биточки). Вызову из зала Серого с Вареником. Только бы домой не сбежали. Пойдём на улицу, за гаражи, где безлюднее. Будет продолжение мужского разговора. Один на один. С каждым и по очереди. Или с двумя сразу! А вот теперь, козлы, разбегайтесь куда подальше!

Прости меня, пожалуйста, любимое Рождество!

Преумножая зло

Охранник Алексей, мускулистый смазливый парень, в этот вечер чувствовал себя благостно. А почему бы и нет? Деньги за рабочую смену капают. Объект охраны – не последнее в районе заведение. Посетители не самые бедствующие. А следовательно, в меру буйные и более-менее воспитанные. Эх, если бы не рабочие пятницы, жизнь вообще бы получилась! Кто придумал пятницы эти, а?

Двух подозрительных чуваков, хищно вломившихся в бильярдную, он засёк сразу. Да тут ещё и официант Ирина подошла, предупредила:

– Лёша, Николаич указание дал. Если в клубе объявляются неудобные посетители, сразу же нужно предупреждать охрану. Так вот, к нам сейчас пожаловали двое. В зале сидят, квасят. Оч-ч-чень неудобные! Где они, там сразу и разборки, кровь. Грязные парни. Одного Вареником дразнят, другого – Серым. Серый сильнее и опаснее.

– Да я понял, понял, Ириша, – нахмурившись, грозно пробасил Алексей. – Пресечём. Бойцы мы подготовленные, работа знакомая. Наша рота, это тебе не пончики со сгущёнкой.

Охранник Алексей сам по себе мужик очень крутой. Чёрный пояс по карате. Вроде бы, второй дан. С его слов, правда. Отличный рукопашник, психолог. Даже в инструкторы приглашали, телохранителей в спеццентре тренировать. Отказался. Сказал, не его, мол, это дело – дуболомным шкафам преподавать. А однажды бандит выпустил в Алексея две резиновые пули из травмата. А тот предугадал траекторию полёта пуль и уклонился от поражения. Ну неужели и тут не приврал?

За такую квалификацию нашему коллективу и платить не жалко!

– Ирочка, а как ты относишься к тому, чтобы на выходные куда-нибудь прошвырнуться, развеяться, а? – плавно сменил тему Алексей. – В ресторан… ну… там, караоке, а? Или на дискотечку какую? Потанцевать, шампусика забульбенить?

Алексей пребывал в отличном настроении, и ему не хотелось забивать голову всякими пустяками. Тем более, на Ирину он давно уже глаз кинул. Молодая, симпатичная, модная. На фига ему какие-то там Вареники?

– Леш, ты, видимо, слегка забылся. По поводу ресторанов мы с тобой уже выяснили. Я замужем. Ну сколько можно?!

– Ну так и чё?

– Ну так и ничё! Отвали! У меня очень хороший муж. Артём меня любит… И я его. Так что, прости.

Лёша презрительно изогнул уголки губ.

– Муж не стена, можно его в сторонку… ррр-а-з – и отодвинуть… Никто его у тебя не отбирает…

Иринка всплеснула руками:

– Слушай, не наглей, да? Ты лезешь туда, куда тебя не просят. У меня в семье всё хорошо. Это я тебе тоже сто раз повторяла. Отвали, а? Прямо прохода от тебя нет. Вот же липучка!

– Тю-ю-ю! – сложив губы в слюнявую трубочку, протянул Лёха. – Какие тут все пылкие, верные, любящие. Ща всплакну от умиления. Ну, ты, Ирка, это… если чё, обращайся. Я, это, гы-гы, смогу тебя удивить. Везде. Фокус понравится. Отвечаю.

И Лёха, лупнув булькатыми глазками, бесстыже уставился на девчонку.

– Короче, фокусник, – резко осадила вульгарного охранника Ирина. – Распоряжение Николаича я тебе передала. Ты меня услышал. Далее – твоя личная проблема. Но отморозки те, Серый и Вареник, очень непростые. И в тон ему добавила, смешно перекривив ротик: «Отвечаю!»

Резко крутанувшись на каблучках, буркнув под нос «придурок!», Ирина направилась в танцевальный зал.

Лёха вздохнул. Задумался: «Эх, никак не получается Ирку закадрить! Тоже мне, мадам целомудренность! А жаль. Ка-ка-я деваха! Персик. Клевая шмара. Такие бы шуры-муры закрутили, ужас! А там, глядишь, и к её чаевым левакам можно было бы припасть». Лёха даже заволновался при мысли о чужом приработке, в который можно было бы запустить свои загребущие конечности. Смачно цокнув, он продолжал прикидывать шансы: «Зарплата у меня, конечно, ничего. Но много денег ведь не бывает. И чувак я, сам по себе, оч-ч-чень даже. Вот и подоил бы слегка лошицу. А заодно и поразвлёкся бы. Поигрался бы месяцок-другой, отмолотил бы её как следует, гы-гы. А там можно и хорошему мужу Артёмке возвращать, гы-гы, почти в целости и сохранности. Не-а, не отвертится Ирка, рано или поздно по-любому заарканю!»

В общем, хороший был сказочник Лёха. И ни в какой центр никто его не приглашал, и из боевых искусств выперли за неспортивное поведение и систематическое нарушение режима тренировок. Но об этом мы узнали гораздо позже.

Пережёвывая очередную любовную неудачу, Лёха вдруг вспомнил слова Иры про отморозков. И ему сразу стало как-то не по себе. «Эти, как их там Ирка называла, Серый и… Пельмень, что ли? Не, Вареник! Буйные, вроде бы. Да, помню их. На прошлой смене они ещё муру водили, еле-еле утрясли движ. А сегодня они сняли столик в зале, зависли в дискотеке, с девками платными. А после… куда они подевались? Нет их нигде. Но гардеробщица одежду никому не выдавала, я точно знаю. Я рядом с раздевалкой дежурил… Бли-и-ин, точняк! Это же они в бильярдную пошли. Точно, они! Я же их видел. А там Николаич киями с дядей Толей стучит. Не ровен час, накуролесят эти уроды, а потом Николаич будет шефу претензии выставлять. Тогда уж точно мне хана! Премии лишат. И откуда только эта Ирка взялась? Столько времени на неё убил! Зараза, а не баба!»

И Алексей засеменил в бильярдную. Распахнул дверь, а там… он даже глазам своим не поверил. Видит, валяется на полу чьё-то тело, в луже крови, а два мрачных типа добивают его вялыми пинками. А тело лежит и даже не шевелится. Как та колода дубовая, ко всему безразличная. «Ёшкин дрын! Да это же Николаич! – запаниковал Лёха. – Ёлки-моталки, что же делать-то? Убьют ведь. Гля, он уже и копытами не дрыгает. Сунуться в защиту, а вдруг сам получу? Точняк отгребу, к бабке не ходи. Зарихтуют, поломают, и чё потом? А если ваще в инвалиды пропишут, тогда как? Амбалы вон какие здоровые. С другой стороны, ничего не делать, вдруг наши узнают? Точно, выгонят тогда с работы. Спросят, почему стоял, наблюдал. А что я могу? Ничё не могу. Ладно. Промолчу. Типа, не заметил. Авось обойдётся!»

Плутовато оглянувшись по сторонам, Лёха тихонечко прикрыл дверь в бильярдную и затаился в коридорчике.

Тем временем, Серый и Вареник совсем запыхались.

– Хватит! – тяжело дыша, остановил кореша Вареник. – Хватит уроду.

– Погоди-и-и, братэлло, – рычал разбушевавшийся Серый. – Этому гаду я заторчал! В нату-у-уре, должок вернуть надобно! Фигачил меня как щегла. А житуха, какова она? (Ногой ещё два удара – дынс!, дынс!) Житуха, она, сука, ещё та! Теперича и я фигачить буду. Получай обратку, тварь! Ща, ща, ещё разочек отоварю!

И Серый раз за разом подкреплял свои слова тяжёлыми ударами ноги. Вареник нахмурился:

– Слышь, Серый, братан… говорю тебе – харэ! Завалишь ещё это говно. Будем потом на зоне пятнашку отматывать, баланду дегустировать. Хошь такого?

Пример подействовал. Серый в тюрьму никак не хотел. Остановился, отступил. Приятели отряхнулись и, прихрамывая, направились к выходу из бильярдной. Распахнули дверь, а в коридорчике – Лёха-охранник, тут как тут! Замерев от неожиданности, Лёха в ужасе вылупил глаза, как та мышь, которую хитрый кот прихлопнул когтистой лапой. Раскатисто заржав, Вареник схватил безвольного Лёху за куртку и затащил в бильярдную:

– Ха-ха-ха! Серый, смотри! Гвардия за дверью караулит. Ха-ха-ха-ха!

Повернувшись к оторопевшему охраннику, Вареник шикнул:

– Ну шо, гвардия. Шо стесняемся? Ты следующий?

– Пацаны, да вы чё? Не надо, прошу вас! Я за вас, без базара! Пацаны! Мне этот дёррик до фонаря ваще! Паца…

Жёсткий апперкот оборвал его жалкий лепет. Снова бил Серый. Вареник, добивая, пнул охранника тупым ботинком в лоб. Лёха сполз на пол. Закрыл дрожащими руками лицо. Заскулил. И трусливо затих.

***

В эту минуту дверь бильярдной скрипнула и в зал зашёл Глебыч. Как некстати! Мне бы его рассмотреть, узнать, крикнуть, чтобы не лез, чтобы спасался. И пусть наши не дёргаются, я в порядке! Сейчас минуток пять полежу, отойду, и поднимусь. Покажем отморозкам, кто в доме хозяин! Но в этот момент я валялся на полу с залитыми кровью глазами, ничего не видел, слышал тоже слабо, и единственное, что я мог, так это безмолвно шевелить разбитыми в кровь губами.

Глебыч шагнул от порога и остановился. Обвёл глазами зал. Картинка впечатляла. В дальнем тёмном углу с комфортом расположился я. В углу около входа – охранник дрожащий забился.

Бильярдный стол перекосился, две опоры-ножки вырваны с мясом. Кии переломанные валяются. Шары разбросаны. Ковролин в крови. А на фоне этого натюрморта две морды стоят, небритые, пессимистические, хмурые. Нахохлились. Глебыч, не сразу меня узнав, дёрнулся вглубь зала.

– Ребят, что тут происходит?

Вареник, загораживая проход, упёр руки в бока и покосился на Глебыча. Серый хрустнул костяшками пальцев. Уж больно хотелось ломать, рвать и крушить вдребезги что под руку подвернётся. Водка обязывала.

– Деда, а ты, в натуре, кто-о-о? – приблатнённо протянул Вареник.

– Ребят, вы что, не видите, парню нужно помочь. – Глебыч снова дёрнулся ко мне. – Сейчас я… Кто же его так? Охранника… это что… это вы? Это же… на полу… это же… Виталя на полу!

– А ты сам, собственно, кто, чел?

Амбалы шагнули вперёд и заслонили узкий проход коридора. Глебыч метнулся ко мне.

– Виталя – мой зять! Тесть я! А вам, паскуды, это с рук не сойдёт!

И Глебыч бесстрашно, но совершенно неумело, вскинул кверху свои маленькие кулачки. Серый играючись поймал его за лацкан пиджака и дёрнул на себя.

– Те-е-есть? – протянул он вкрадчиво. – Так ты нам, тесть, сегодня тоже нужен. Будем всю вашу породу, буржуйскую, на корню переводить!

– Давай его, Серый! – противно брызжа слюной, возбуждённо завизжал толстый Вареник. – Гаси тварь!

Огромная свая ноги, просвистев в воздухе, обрушилась на Глебыча. Скоты, кого же там бить?! Глебыч – метр шестьдесят в кепке, пятьдесят килограмм в зимних сапогах!

Отлетев в сторону, Глебыч звонко ударился затылком об пол и замолк. Удар оказался настолько сильным, что два часа своей жизни – час до драки и час после неё, Глебыч так никогда и не вспомнит.

Оглядев поле брани, отморозки остались довольными. И что же, разве после этого они заторопились уйти из клуба? Ничего подобного! Уверовав в свою безнаказанность и непобедимость, увальни вернулись в дискотеку, дальше допивать спиртное и хвастаться проституткам о ратных успехах. Благо, те их дожидались. А то куда без женского внимания? И вечер не вечер, и праздник не праздник.

Скрючившись на полу, Лёха проводил амбалов затравленным взглядом. Беспорядочные мысли дрожали и путались: «Что же делать? Тормозить их нужно по-любому! Наши парни не справятся. Они ведь тоже мастера боя, типа меня. Рассказчики хреновы. Эти Серый с Пельменем…, тьфу – Вареником, сейчас ещё по сто пятьдесят примут, сверху прибьют водяру марихуаной, а потом точно заведение по кирпичикам разнесут. Тогда всему нашему подразделению конец! На моём секторе началось. Тут не то что с работы, под статью загреметь можно».

Испуганно постанывая, Лёха вырвал из кармана мобильник и трясущимися руками набрал номер родной охранной фирмы.

***

Серый микроавтобус без регистрационных автономеров вкрадчиво подъехал ко входу нашего кафе. Потухли мощные ксеноновые фары. С шипением отъехала в сторону громоздкая плита двери. Из тёмного чрева микроавтобуса выпрыгнул мужчина. Ещё один. Третий. Пятый. Команда из семи человек. Чёрные замшевые кепки, чёрные куртки-ветровки, чёрные джинсы, черные шнурованные ботинки на толстой подошве. Похожие один на другого, словно братья-близнецы, они торопливо втянулись в грохочущую дискотеку и растворились в танцующей толпе.

А Серый и Вареник оттягивались по полной! От закуски и спиртного ломился стол. Разумеется, за еду и выпивку никто и не думал платить. Серый распинался:

– Короче, хватаю я его клешнями, а он – никакой! Вареник, братан, подсуетился. Шаром буржуя ублюдочного – хоппа-а-а! Потом я левой его, правой, ногами суку – тэнц, тэнц! А он, тварь, шевелится…

– Нужно было, братва, не ждать, пока вас, словно голимых кашалотов утрамбуют, а сразу – по румпелю, с налёту гасить гниду. Гасить наотмашь, гасить жёстко, по беспределу! – проснувшись, пьяно вставил сидящий рядом невзрачный приятель Вареника. И, обессилев от длинной сложной фразы, снова уронил хмельную голову в тарелку с анчоусами.

– … я его ещё разок! Держится, гной, булькает.

Проститутки восхищённо поцокивали язычками и влюблёнными глазками ласкали своих очередных благодетелей и хозяев. Лихо опрокидывались в широкие рты рюмки со спиртным, с чавканьем уплеталась закуска.

Что произошло потом, мало кто заметил. Да в такой толпе оно и немудрено. Музыка визжит, зал полосуют лазерные лучи, стробоскоп мигает. А внутри этой чёрной дыры – разнузданное скопище вопит, руками размахивает. Семеро крепких мужчин осмотрели танцевальный зал и прошли в бильярдную. Пообщавшись с Лёхой, который к тому времени из живого и здорового резко вдруг превратился в покалеченного ветерана Вьетнамской войны, команда разделилась. Один из мужчин вызвал скорую помощь, сбегал за аптечкой, вколол мне и Глебычу дозу обезболивающего. Остальные шестеро вернулись в зал.

А Серый с Вареником праздновали вовсю! Серый продолжал хвастаться:

– Приморился я, короче. Измотал меня дёррик. Смотрю – буржуй разлёгся, как дохлый палтус, и ластой не дрыгнет, гы-гы…

Его браваду внезапно оборвали шестеро незнакомцев в чёрном. Двое схватили за руки Серого, ещё двое – Вареника. Выдернули из-за стола. Ловко заломали мудрёными захватами. Оставшиеся двое резко подскочили к отморозкам, и началось! Удары в солнечное сплетение. В голову. Снова в живот. И снова в голову. На поражение. Прямо в зале. Удары мощные, отработанные. Во всём чувствовалась выучка военного спецназа. Бывшие герои сломались на втором ударе. Их поволокли на улицу, нещадно треская головой о стены зала. Хлюпая, на пол лилась кровь. В её ручейках настороженно искрились лазерные лучи светомузыкальных аппаратов.

Толпа продолжала танцевать как ни в чём не бывало.

Проститутки, сидящие за столом, обомлели. Прямо на глазах, внаглую, незнакомые бойцы отбирали у них заработок и приятный досуг. Захмелевшие девчонки даже и не думали прислушиваться к инстинкту самосохранения. Такого продолжения вечера они никак не могли потерпеть!

Одна из путан схватила за горлышко открытую бутылку с водкой, вторая – бутылку с десертным вином. С криками и оскорблениями, упоминанием сволочей, подлюк и прочих сучков, несуразные, пьянючие, девахи выскочили из-за стола и смело кинулись к выходу. Рев электронной музыки поглотил их вопли. Зажав бутылки в поднятых руках, горлышками вниз, девахи мчались отбивать своих дружков из плена. Извергая боевой клич, потрясая бутылками и жутко матерясь, неосторожные дамы летели прямо на амбразуру. Хлюпая из открытых бутылок, спиртное стекало им по локтям, прямо на расфуфыренные блузки, на лицо, куда-то внутрь, на бюстгальтер. За шиворот текло по спине. (Та, что схватила «Кагор», выглядела гораздо гламурнее своей коллеги). Бригада даже не обернулась. Взмах мощных рук – и девчонки, сбитые хлёсткими оплеухами, улетели куда-то вглубь толпы. Оклемались. Подскочили. И… снова пустились вдогонку за группой! Бегут, одна – с ног до головы в водке, другая – в красном вине. Тушь по лицу течёт, блузки в пятнах, волосы мокрые. Мама дорогая! Как будто их в краске искупали. Девки подскочили к бойцам и давай молотить их кулачками по спинам!

– От-пус-ти-те! От-пус-ти-те, козлы! – выбивали девахи по спецназовским лопаткам барабанную дробь.

Тут же последовали ещё две оплеухи. Группа захвата, видимо, слегка разозлилась, поскольку получив веские подзатыльники, неосторожные девчонки улетели в танцующую толпу и пропали в ней бесследно.

Пьяная масса дрыгающихся и кривляющихся людей поглотила их, словно грязное зелёное болото.

***

Более-менее я пришёл в себя через неделю. Отлежался, подлечился и, от носа до пяток замотанный в лейкопластырь, появился на работе. О продолжении того рождественского кошмара мне поведал диджей Колян. Он-то, вездесущий проныра, не пропустит ни клёвых, ни голимых движей:

– Что я тебе, Николаич, скажу! – округлив глаза, торопливо делился Коляныч. Чувствовалось, что эту историю он пересказывает раз десятый. – Выволокли, значит, злодеев на улицу. И утащили за угол, потемнее который. Часть толпы из зала следом за ними схлынула. Интересно ведь. И я тоже вышёл. Ох! Я никогда ещё не видел, чтобы так били. И лучше бы не смотрел! Злостно били, спору нет. Отработанно. По голове им – чиндык, чиндык, чиндык! Да только жутко мне стало. Будто и не люди это вовсе приехали, а какие-то киборги бездушные. Вначале отлупили отморозей кулаками. Четверо держали, двое били. После кинули их в снег и давай избивать ногами! Зверски избивали. Вареник, хотя и здоровый малый, но не такой упитанный, как друган его. Поплыл сразу. Но Серый быстро присоединился. Такие удары пропускать… мать честная! Они уже и плакали, и стонали, и о прощении завывали – ничего не помогло. Распластались в снегу, смотрю, замолкли, уже и не шевелятся, а их мутузить продолжают. Потом какие-то палки телескопические, железные, эти спецназовцы достали, разложили их, и давай палками по отморозкам – ох, куда попало! По рукам, по ногам, по голове! Раз! Ещё раз! Ещё! Ещё! Наотмашь! Со всей силы! Палки свистят, кровь течёт, что-то чвакает! Ужас! Толпа зависла, заткнулась, отступила. И вдруг как кинутся все обратно в дискотеку! Меня чуть не затоптали. А спецназовцы даже не остановились. Лупят и лупят! Оно, конечно, за дело. Всё правильно. Подонки они, Серый этот, да и Вареник тоже. Но только, не обижайся, Николаич, почему-то жалко мне их стало. Мне даже показалось, что они уже и не жильцы. Улица вокруг в крови – снег в крови, кусты в крови, а эти шестеро, прямо, как те демоны ночные. А в небесах – белый серп луны. Я тоже не выдержал, убежал обратно в зал, за свой пультик родненький. Чую, без отвёрточки брат обморок не за горами. А что ещё мне оставалось делать? А Серого с Вареником, как мне наши рассказали потом, запихнули в микроавтобус, дождались своего седьмого товарища и увезли незнамо куда. Так что, Николаич, за нас отомстили!

Колян не мог знать, что часом позже, избитых Серого и Вареника завезли на тёмный пустырь, вытащили из микроавтобуса, бросили на землю, отлили водой из пластиковых канистр и рывком поставили на колени. Затем каждому из них приставили к голове «Глоки» и перед казнью заставили читать «Отче наш». А как они, полумёртвые, прочитают молитву, если даже не знают толком, что такое Рождество?

Следом их ещё немного покошмарили, объяснили, как нужно жить по понятиям и предупредили, что следующий раз не станут распылять свои драгоценные силы, а сразу бросят под ноги наступательную гранату. Для убедительности, ещё раз прошлись железными палками и, еле живых, выкинули Серого и Вареника в грязную вонючую канаву. Обо всём этом я узнал позже от Олега Анатольевича – начальника охранной фирмы. Позвонили мне. Типа, отчитались.

Я молча слушал Коляныча и не чувствовал ничего. Ничего! Пустота. Безразличие. Вакуум. Мне не жалко было негодяев. Совсем. Меня никто не жалел, и я не взывал о пощаде, когда они развлекались, двое на одного. Да ладно уж меня бы отпинали, молодой, здоровый, переживу. Пожилого и слабенького Глебовича избили!

Не грело меня и то, что Серый и Вареник были наказаны сполна. Как будто они от этого душой чище станут. Или жить по-другому начнут. Нехорошо радоваться, когда кого-то избивают до полусмерти. Пусть даже и заслуженно. Кто любит месть? Вам она нравится? Кому она нравится? Или нужна кому? Месть никогда не меняет основного положения вещей. Месть – сомнительный путь, обретение минутного облегчения. А каждый из нас и без того достаточно слаб, чтобы местью преумножать этот гадкий удел.

Не был я благодарен и охранной фирме. За редким исключением, под вывеской охранных фирм действуют те либо иные криминальные и полукриминальные структуры. Все это прекрасно знают. И когда случилась драка, «спецназ» не престиж нашего коллектива примчался спасать, и не безопасность работников обеспечивать. Свою изрядно потрёпанную репутацию восстановить прикатили. Бригада всего лишь воспользовалась моментом, чтобы продемонстрировать силу и значимость на вверенном им объекте. Бандиты сделали всё для того, чтобы разборка получилась предельно жестокой и кровавой. Они прекрасно понимали, что это побоище непременно породит молву, которая обойдёт все до единого дворы и подъезды: «А вы знаете, оказывается, кафе наше такая-то бригада охраняет! Жёсткие челы! В Рождество там администрацию избили, родственников, охрану, и коллектив чуть не попал под раздачу. Приехала бригада, человек двадцать. Амбалы под три метра ростом. Все мужики одинаково одетые. Чтобы менты описание снять не смогли. Здо-р-о-вые бойцы! Укатали отморозков в пух и прах. Жути было, крови, мозги по снегу, кошмар!»

Нет, не был я благодарен охранной фирме!

В тот вечер я очень беспокоился за Олюшку и Славуню. Как предстал я пред ними со своей пёстрой физиономией, так и оказалось, что не мне, а им помощь оказывать нужно. Переживали, девчонки мои любимые. Ну да ладно, пережили. Проехали…

***

Внутри меня образовалась жуткая апатия. Просто с ума сойти от горечи! Так умудриться провести Рождество! Это же надо. А ещё не давала покоя одна мысль, впервые посетившая меня и за мою карьеру, и за всю мою жизнь: что-то на нашей голубой планете творится не то. И я, с какого-то момента, под давлением «не того», тоже начал делать что-то не так. Не тем занимаюсь, что ли? Не туда иду? Какая польза от того, как я живу? К чему я стремлюсь? Чем промышляю и для чего? Да и сами плоды усилий – тоже сомнительны! Прорвёшься в жизни – тут же людские ухмылки, сплетни, разборки, зависть, ненависть. Не прорвёшься – нищета, лишения, унижения, безысходность. Тогда зачем нужен такой хлеб, такой путь? Зачем тратить на него бесценные дни жизни? Зачем моим детям такое опасное и неблагодарное наследство? Кем они станут, барахтаясь в таком грязном завещании? И какую пользу оно принесёт им в будущем, когда уйдём мы? Или это кровавое Рождество – просто случайность? Или это просто усталость? Подавленность? Хандра? Тупик?

После отца, я старший мужчина в доме. За моими плечами семья, стареющие родители, родственники. Куда я поверну со своей деятельностью, туда и они за мной. Какие ценности буду я исповедовать, такие примут и мои детишки. А это огромная ответственность. Поэтому очень нужно постараться делать в жизни «то» и, выбирая единственно верное направление, шагать туда, куда нужно.

И вот в этом, может быть, впервые за свою предпринимательскую деятельность, я как раз-то и не был уверен…

Конец первой книги.

Продолжение следует…

От издателя

Дорогие друзья!

У Вас в руках не просто удивительная книга. Это – Книга-Откровение. О жизни и о себе, о своих близких и любимых. Это размышления о главном – о мудрости и подлости, о добре и зле. Это подведение итогов на определённом жизненном отрезке. Поэтапно, по ступенькам, от детских лет ко взрослым высотам…

Доступен и ясен экскурс в историю человеческую – предтечу нашего нынешнего бытия. Логично объясняется зарождение мировой Системы. Умело раскрывается квинтэссенция природы Власти мировых сил, зиждущейся всё реже на доверии и всё чаще – на страхе, ненависти и деньгах. И это, увы!, уже реалии нашей жизни…

Окунитесь в этот неоднозначный мир. Лёгкость и чёткость изложения, глубокая философия и простые незамысловатые истории, искренний смех и горькие слёзы. Без сомнения, в этой книге каждый из Вас найдёт для себя то, что близко, понятно и интересно.

Елена Хатунцева,

директор издательства «ЛАНДОН-XXI»,

Валентина Бычкова, писатель, г.Донецк.