Мисс Тилли Мэйард ужасно страдала от холода. Однажды утром она присела на скамью рядом со мной, застывшая и мертвенно-бледная. Ее руки дрожали, а зубы стучали. Я обратилась к трем сестрам, которые сидели в плащах возле стола в центре комнаты.

— Просто жестоко запирать людей и морозить их до смерти, — сказала я. Они ответили, что мисс Мэйард имеет столько же одежды, сколько все остальные, и не получит больше. Тут у мисс Мэйард начался припадок, и все пациентки встревожились. Мисс Невилл подхватила ее под руки и попыталась удержать, а сестры заметили безучастно:

— Пускай она упадет на пол, это будет ей уроком.

Мисс Невилл сказала им, что она думает об их методах. Вскоре мне приказали явиться в кабинет врача.

Стоило мне прийти туда, заведующий Дент открыл дверь, и я рассказала ему, что мы страдаем от холода, и как ухудшилось состояние мисс Мэйард. Несомненно, моя речь была путанной, так как я говорила о качестве еды, обращении медсестер и их отказе дать нам теплую одежду, о состоянии мисс Мэйард и о том, что сестры велели нам не ожидать и капли доброты, потому что приют был бесплатным учреждением. Убедив его, что я не нуждаюсь в медицинской помощи, я попросила его осмотреть мисс Мэйард. Он согласился. От мисс Невилл и других пациенток я узнала, к чему это привело. У мисс Мэйард все еще был припадок, и он грубо прихватил пальцами ее кожу между бровей и щипал, пока ее лицо не стало багровым от притока крови к голове, и она не пришла в чувство. Весь оставшийся день она страдала от жуткой головной боли, и впоследствии ей стало только хуже.

Безумие? Да, это было безумие; и, наблюдая, как сумасшествие медленно захватывает душу, бывшую прежде совершенно здоровой, я втайне проклинала докторов, медсестер и все больницы. Кто-то может сказать, что она была больна и до ее помещения в сумасшедший дом. Даже если и так, разве подходило для едва поправившейся женщины место, где ее заставляли принимать ледяные ванны, лишали нормальной одежды и кормили отвратительной едой?

Тем же утром у меня была долгая беседа с доктором Ингрэмом, ассистентом заведующего приютом. Я выяснила, что он был добр к беспомощным больным, за которых отвечал. Я снова начала жаловаться на холод, и он вызвал в свой кабинет мисс Грэйди и приказал ей дать пациенткам одежду потеплее. Мисс Грэйди затем сказала мне, что если я продолжу жаловаться, это будет иметь серьезные последствия для меня, а пока это только предупреждение.

Немало посетителей, ищущих пропавших девушек, желало видеть меня. Однажды мисс Грэйди крикнула от двери общей комнаты:

— Нелли Браун, тебя вызывают!

Я прошла в комнату ожидания в конце коридора и обнаружила там джентльмена, который достаточно хорошо знал меня не первый год. Я поняла по тому, как резко побелело его лицо, и по его неспособности вымолвить слово, что встреча со мной была для него неожиданна и повергла его в шок. Я немедленно решила, что если он выдаст мое настоящее имя, я заявлю, что никогда не видела его прежде. Как бы то ни было, у меня в рукаве еще была одна карта, и я рискнула. Стоя на расстоянии вытянутой руки от мисс Грэйди, я спешно шепнула ему, не заботясь подбирать слова:

— Не выдавайте меня!

По его взгляду я могла сказать, что он понял, и я обратилась к мисс Грэйди:

— Я не знаю этого человека.

— Вы ее узнаете? — спросила мисс Грэйди.

— Нет, это не та леди, которую я ищу, — ответил он напряженным голосом.

— Если вы ее не знаете, вам нечего здесь оставаться, — заявила она и указала ему на дверь. Внезапно меня пронзил испуг при мысли, что он может решить, будто я была отправлена сюда по ошибке, рассказать моим друзьям и попытаться сделать что-то для моего освобождения. Я подождала, пока мисс Грэйди открывала дверь, зная, что она должна была запереть ее, прежде чем уходить, и для этого требовалось время, так что у меня была возможность сказать пару слов. Я позвала его:

— Одну секунду, сеньор!

Он повернулся ко мне, и я громко спросила:

— Вы говорите по-испански, сеньор? — и затем прошептала: — Все в порядке. Я здесь для статьи. Молчите об этом.

— Нет, — ответил он твердо, и я уверилась в том, что он сохранит мою тайну.

Люди из внешнего мира никогда не смогут представить, как долго тянутся дни в стенах приюта. Они кажутся бесконечными, и мы рады любому событию, которое может дать нам пищу для размышлений или разговоров. Нам нечего читать, и единственная тема бесед, которая никогда не надоедает, это обсуждение изысканных блюд, которые мы будем есть, когда освободимся. Пациентки с тревогой ждали часа, когда приходил паром, чтобы увидеть, не привезли ли новых несчастных, обреченных пополнить наши ряды. Когда их приводили в общую комнату, пациентки выражали свое сочувствие к ним и стремились уделить им хотя бы немного внимания. Отделение номер шесть было приемным, так что мы могли видеть всех вновь поступивших.

Вскоре после моего прибытия привезли особу по имени Юрэна Литтл-Пэйдж. Она была малахольной с рождения и, как и многие чувствительные дамы, остро переживала из-за своего возраста. Она уверяла, что ей восемнадцать, и очень сердилась, если кто-нибудь смел усомниться. Медсестры быстро обнаружили эту ее особенность и стали дразнить ее.

— Юрэна, — говорила мисс Грэйди, — Доктора утверждают, что тебе тридцать три года, а вовсе не восемнадцать. — и другие медсестры смеялись.

Они продолжали это до тех пор, пока простодушная не начала кричать и плакать, приговаривая, что она хочет вернуться домой и что все издеваются над ней. Когда они вдоволь позабавились над ней, а она все рыдала, они начали ругать ее и велели ей притихнуть. Ее истерика усиливалась с каждой секундой, пока они не подошли к ней, не залепили ей пощечину и не шлепнули по затылку. От этого бедняжка стала лишь плакать сильнее, так что одна из медсестер начала душить ее. Да, действительно душить. Потом они потащили ее в уборную, и я слышала, как ее крики ужаса стали приглушенными. После нескольких часов отсутствия она вернулась в общую комнату, и я отчетливо разглядела следы их пальцев на ее горле.

Это наказание, кажется, пробудило в них желание продолжить экзекуцию. Они вернулись в общую комнату и обратили внимание на пожилую седовласую женщину, которую на моей памяти звали и миссис Грэйди, и миссис О'Кифи. Она была не в себе и почти постоянно разговаривала сама с собой или с кем-нибудь из сидящих рядом. Она никогда не говорила слишком громко и в то время, о котором я рассказываю, спокойно сидела и безобидно бормотала что-то себе под нос. Они схватили ее, и мое сердце пронзила боль, когда она вскрикнула:

— Ради бога, леди, не дайте им избить меня!

— Заткнись, баба! — сказала ей мисс Грэйди, взяв ее за седые волосы и утаскивая ее, кричащую и умоляющую, прочь из комнаты. Ее так же увели в уборную, и ее крики становились тише и тише, пока не прекратились совсем.

Медсестры пришли обратно, и мисс Грэйди заметила, что она «утихомирила старую тупицу на время». Я рассказывала об этом случае паре врачей, но они не обратили никакого внимания.

Одной из больных в отделении номер шесть была Матильда, хрупкая немолодая немка, которая, как я поняла, сошла с ума из-за потери состояния. Она была миниатюрной, очень изящно и хрупко сложенной. Она не причиняла никаких неудобств большую часть времени. У нее были периоды, когда она говорила в трубу отопления или вставала на стул и кричала что-то в окно. В своих речах она ругала судебных приставов, которые отняли ее имущество. Медсестрам, кажется, было весьма приятно и забавно дразнить безобидную старушку. Однажды я сидела возле мисс Грэйди и мисс Грюп и слышала, как они велели ей передать мисс МакКартен нечто весьма грубое. Приказав ей повторить эти слова, они отсылали ее к другой медсестре, но Матильда доказала, что она, даже в ее состоянии, была более разумна, чем они.

— Я не могу это сказать. Это личное, — только и говорила она. Я видела, как мисс Грэйди, якобы собравшись что-то прошептать ей, плюнула ей в ухо. Матильда спокойно вытерла его и ничего не ответила.