Пока экипаж быстро ехал мимо живописных лужаек в сторону приюта, мое чувство радости от того, что я достигла места назначения для своей работы, совсем померкло из-за несчастного вида моих спутниц. Бедные женщины, у них не было надежды на скорое освобождение. Они были помещены в тюрьму, без всякой их вины и, вполне возможно, на всю жизнь. Для сравнения, насколько легче было бы отправиться на виселицу, чем в это вместилище действительных ужасов! Пока экипаж мчался по дороге, я, как и мои товарки, бросала прощальные взгляды на свободное пространство, и вскоре длинные каменные здания показались в поле зрения. Мы проехали мимо одного низкого дома, и запах был так ужасен, что мне пришлось задержать дыхание, и я сделала вывод, что это кухня. Вскоре я выяснила, что вывод мой был верен, и я улыбнулась знаку в дальнем конце дороги: «Посетители не допускаются». Я не думаю, чтобы в этом знаке была необходимость, если посетители хотя бы попытаются приблизиться к нему, особенно в теплый день.

Экипаж остановился, и медсестра и офицер велели нам выйти. Медсестра добавила:

— Слава богу, они были тихими в пути!

Мы подчинились приказу и пошли к узкому каменному крыльцу, которое явно было сделано для людей, любящих перешагивать через три ступеньки. Мне было любопытно, понимают ли мои спутницы, где они, так что я спросила мисс Тилли Мэйард:

— Где мы?

— В сумасшедшем доме на острове Блэквелла, — ответила она печально.

— Разве вы сумасшедшая?

— Нет, — сказала она. — Но, раз уж нас послали сюда, нам нужно вести себя тихо, пока мы не найдем какой-нибудь способ освободиться. Это будет непросто, думаю, если все врачи, как доктор Филд, откажутся выслушать меня и дать мне шанс доказать свою разумность.

Нас провели в узкий вестибюль, и двери закрылись за нашими спинами. Несмотря на уверенность в своем душевном здоровье и в том, что я выйду отсюда через несколько дней, мое сердце заболело в груди. Я признана безумной четырьмя докторами и заперта под множеством безжалостных замков и решеток в сумасшедшем доме! Быть заключенной не в одиночестве, но денно и нощно в компании лишенных разума бормочущих сумасшедших, обреченной спать неподалеку от них, есть с ними за одним столом, считаться одной из них — весьма неуютное положение. Мы покорно прошли за медсестрой по длинному, лишенному ковра коридору в комнату, полную так называемых душевнобольных женщин. Нам велели занять сидения, и некоторые пациентки великодушно уступили нам места. Они смотрели на нас с любопытством, а одна из них подошла ко мне и спросила:

— Кто отправил вас сюда?

— Доктора, — ответила я.

— Почему? — настаивала она.

— Они сказали, что я безумна, — призналась я.

— Безумна! — недоверчиво повторила она. — Этого не скажешь по вашему виду.

Эта женщина слишком проницательна, заключила я, и была рада грубому приказу медсестры проследовать за ней для встречи с доктором. Эта медсестра, мисс Грюп, кстати сказать, была немкой с миловидным лицом, и если бы я не заметила жесткие очертания ее губ, я могла бы ожидать, как и мои подруги по несчастью, что она будет обращаться с нами исключительно хорошо. Она оставила нас в маленькой комнате для ожидания в конце коридора, и прошла в соседнее помещение, бывшее приемной.

— Я люблю ездить в экипаже, — сказала она невидимому для нас собеседнику там. — Поездка помогает развеяться посреди дня.

Ее собеседник ответил, что свежий воздух делает ее симпатичнее, и она снова появилась перед нами, улыбающаяся и довольная.

— Иди сюда, Тилли Мэйард, — сказала она. Мисс Мэйард подчинилась, и, хотя я не видела, что происходит в приемной, я могла слышать, как она кротко, но решительно излагает свою историю. Ее замечания были столь же рациональны, как все, что мне доводилось слышать от здоровых людей, и я была уверена, что ни один хороший врач не остался бы равнодушным к ее случаю. Она рассказала о своей недавней болезни и о том, что она страдает от нервической слабости. Она умоляла их проверить работу ее разума всеми доступными им способами, если у них такие вообще есть, и оценить ее по справедливости. Бедная девушка, мое сердце болело за нее! Я поняла там и тогда, что я всеми силами буду стремиться успешно выполнить свою задачу ради благополучия моих сестер по несчастью; и я покажу всем, что их запирают здесь без достоверных проверок. Без единого слова сочувствия и поддержки ее отправили назад к нам.

Миссис Луиза Шанц была вызвана следующей для встречи с доктором Кинером, приемным врачом.

— Ваше имя? — спросил он громко. Она ответила по-немецки, что совсем не говорит на английском и ни слова не понимает. Когда он прочел «Луиза Шанц», она ответила:

— Ja, ja.

Затем он пытался задавать другие вопросы и, выяснив, что она не может понять ни одного слова, как и сказать, он велел мисс Грюп:

— Ты же немка, поговори с ней за меня.

Мисс Грюп оказалась из тех, кто стесняется своего происхождения, и она отказалась, заявив, что знает лишь несколько слов на своем родном языке.

— Я знаю, что ты говоришь по-немецки. Спроси эту женщину, чем занимается ее муж. — и они оба засмеялись, словно над остроумной шуткой.

— Я знаю лишь немного слов, — воспротивилась она, но в конце концов выяснила род занятий мистера Шанца.

— Ну и зачем нужно было лгать мне? — спросил доктор, скрашивая грубость вопроса усмешкой.

— Я больше ничего не могу сказать, — заявила она и больше не переводила.

Таким образом, миссис Луиза Шанц была оставлена в приюте без возможности объясниться и быть понятой. Может ли что-то оправдать такую небрежность, когда можно без труда найти переводчика? Если бы ее поместили сюда лишь на несколько дней, кто-то мог бы усомниться в необходимости этого. Но эта женщина без ее на то согласия была заперта в сумасшедшем доме вдали от свободного мира, и она не могла убедить никого в том, что здорова; приговорена к нахождению в плену решеток приюта, вполне возможно, до конца дней, и никто даже не объяснил ей на ее языке, почему и как надолго. Сравните это с участью преступника, которому предоставляются все шансы доказать свою невиновность. Кто не предпочел бы быть убийцей с надеждой остаться в живых, чем быть признанным сумасшедшим и лишенным всякой надежды? Миссис Шанц на немецком умоляла объяснить ей, где она, и просила отпустить ее. Ее голос прерывался из-за рыданий, и без малейшей реакции со стороны доктора она была отправлена назад к нам.

Затем миссис Фокс прошла эту слабую неубедительную проверку и вернулась из приемной, будучи признанной больной. Мисс Энн Невилл была следующей в очереди, и я снова осталась напоследок. К тому времени я решила, что буду вести себя так же, как на свободе, с тем отличием, что я не скажу, кто я и где живу.