Мы плыли на юго-запад, время от времени бросая якорь возле небольших островов, и тогда я посылал по несколько человек на берег, чтобы пополнить запасы продовольствия и как следует подготовиться к предстоящему долгому пути вокруг мыса Доброй Надежды, по пустынному океану, когда некуда будет зайти, чтобы достать пищу и пресную воду для людей и для множества растений, переносящих вместе с нами все тяготы путешествия.

Воду приходилось экономить больше, нежели еду, и пришлось, хочешь — не хочешь, ограничить ее потребление. Для этого я велел убрать все кружки, кроме одной, и эту одну подвесить повыше, на главной мачте. Пользоваться кружкой и набирать в нее воду для питья я разрешил только два раза в день, и ради этого каждый желающий должен был вскарабкаться за ней на мачту, а затем подвесить обратно, туда же. Разумеется, далеко не все были в восторге от моей выдумки, но зато потребление воды значительно уменьшилось. Кроме того, у разленившейся за время пребывания на Таити команды появился лишний повод потренировать ослабевшие мышцы. Любые проявления лени я не выношу, терпеть не могу лентяев! В первые дни после отплытия с Таити многие, в том числе и офицеры, недостаточно хорошо выполняли свои обязанности, и я должен был проявлять настойчивость, а порою и резкость, чтобы привести их всех в надлежащий вид — ведь нам предстояло очень долгое и трудное путешествие к берегам Англии.

27-е апреля. Плавание проходит вполне прилично, погода благоприятная, однако напряжение висит в воздухе. И я его ощущаю. Не то, которое зависит от показаний барометра, нет: оно в нас самих, это напряжение, — в том, как мы себя ведем, как разговариваем, как смотрим друг на друга. Почему? Честно говорю: не знаю. Усталость? Но ведь все неплохо отдохнули. Тяжелая работа на корабле? Но здесь бывалые моряки, они хорошо знают: море не дает никому расслабляться, иначе в полном смысле этого слова пойдешь ко дну. Быть может, я слишком строг и требователен? Но я и раньше был таким, они это тоже знают, и любой на моем месте также сурово спрашивал бы с них и наказывал, если провинятся. Так уж заведено на флоте.

Капитан Блай терпеть не мог лентяев.

Я позволяю себе довольно подробно рассуждать обо всем этом, потому что до сих пор не могу прямо и точно ответить на вопрос: отчего случилось… почему произошло все то страшное, из-за чего я и взялся за не слишком привычное для себя дело — превратить свои краткие записи в судовом журнале в то, что называется книгой… А может, я просто хочу оправдаться? Но в чем? И перед кем?.. Нет, вины за собой я не чувствую. Я был честным офицером британского флота, верным своей присяге, стране и королю.

Некоторое количество кокосов было украдено.

А неприятности продолжались — и на корабле, и на твердой суше: мелкие стычки, непослушание, случаи воровства.

Капитан Блай наорал на Кристиана.

Я упомянул о воровстве. Что ж, расскажу и об этом. Далеко не все запасы продовольствия, которым нас наделили на острове Таити, были куда-то уложены: для некоторых просто не нашлось места. Конечно, для поросят или домашней птицы были сбиты клетки, кое-что поместилось на разные полки и в шкафчики, но, к примеру, кокосовые орехи, которые мы купили или выменяли и которыми можно было, если нужно, утолить и голод, и жажду, валялись в куче прямо на корме. Я отдал распоряжение не трогать их без надобности — пускай будут нашим неприкосновенным запасом на случай крайней необходимости.

Однако я начал замечать, что количество плодов заметно убывает. Меня возмутил и сам факт воровства, и то, что кто-то из команды позволяет себе не выполнять мои приказы. Такого на корабле быть не должно. Я немедленно вызвал помощников, спросил, не они ли повинны в уменьшении запаса кокосов, и велел следить за членами команды. Мои подозрения, должен сказать, они восприняли с некоторой обидой и вообще всем своим видом давали понять, что я говорю чушь и придираюсь неизвестно к чему. Я же усматривал в их настроении признаки разболтанности, которая передается всей команде, что меня все больше беспокоило и возмущало.

И, что греха таить, вскоре я сорвал свое негодование на Кристиане. Это получилось так: я не в первый раз упомянул о краже кокосов и снова упрекнул его в том, что он вообще мало помогает мне поддерживать дисциплину на корабле, на что он чрезвычайно нагло, как мне показалось, ответил:

Кристиан начинает будить членов команды.

— Кокосы! Кокосы! Надеюсь, вы не думаете, что это я краду у вас эти дурацкие орехи?

Тут я не выдержал и, сжав кулаки, заорал:

— Да, ты, бессовестная собака! Я именно так и думаю!

После чего он резко повернулся и ушел с палубы.

Капитан Блай в плену у бунтовщиков.

Пожалуй, этот момент можно считать переломным в нашем путешествии. До этого, так или иначе, но в основном можно было считать, что все у нас идет благополучно. Теперь же наступила явная перемена к худшему. Я сказал «явная», но, скорее, она была тайная, однако я ощущал ее, хотя и подумать не мог, что на корабле назревает настоящий бунт. Ведь за мятеж на судне, особенно на военном, наказывают смертью через повешение. И никакого снисхождения быть не может! Мятежники считаются самыми закоренелыми преступниками…

В такого преступника превращался мой помощник Кристиан. По этому пути его вела ненависть. Ненависть ко мне.

Почему-то мне кажется, что первой его мыслью было уйти с корабля самому Мы находились не очень далеко от острова Тофуа, и доплыть до него на шлюпке, даже на плоту, при хорошей погоде было вполне возможно. Но Кристиан принял другое решение — возможно, именно потому, что погода была прекрасная, ночь светлая и его побег не остался бы незамеченным. Поэтому он предпочел остаться на «Баунти», а на шлюпку или на что угодно пересадить своего командира, то есть меня, и тех, кто захочет ко мне присоединиться. Скажете: дикая, жестокая мысль, и не было никакой серьезной причины приводить ее в исполнение. Я соглашусь с вами, но это ничего не изменило.

Ранним утром 28-го апреля Кристиан был на вахте. Наверное, уже раньше, в предшествующие дни, он переговорил со многими, получил согласие и вот сегодня начал действовать: обходить палубу и будить членов команды… Кто был с ним? Ну, в первую очередь, те — их было немало, — кого я подвергнул наказаниям за различные провинности. Эти парни были рады-радешеньки отомстить мне за кровавые полосы на своих спинах и другие наказания. Что ж, их отчасти тоже можно понять — иногда думаю я…

«Эта шлюпка совсем прогнила!»

Но продолжу… Я еще спал в своей тесной каюте, когда с первыми лучами солнца туда ворвались во главе с Кристианом несколько человек, среди них — главный старшина, а также помощник комендора. Они стащили меня с койки, связали за спиной руки и пригрозили немедленно убить, если я закричу или окажу сопротивление.

«Замолчи, собака, или я убью тебя!»

Я все же стал звать на помощь, но они уже успели запереть всех тех, кто не согласился принять участие в мятеже. Когда меня вывели на палубу, я увидел там еще несколько бунтовщиков — все с оружием: мушкетами, штыками, короткими абордажными саблями. Я стоял перед ними в ночной сорочке, руки были туго стянуты.

Но я не молчал, а потребовал объяснить причину совершенного надо мной насилия. В ответ Кристиан закричал:

— Придержите язык, сэр! Иначе мы убьем вас!

После этого он тут же отдал приказание боцману немедленно спустить на воду шлюпку и, когда тот заколебался, пригрозил и ему смертью. Я знал, что шлюпка давно дала течь, плавание на ней равносильно гибели, и приготовился к самому худшему. Но боцман осмелился возразить Кристиану.

— Вы сами понимаете, — сказал он ему, — плыть в ней нельзя. Она совсем прогнила.

Кристиан продолжал осыпать Блая оскорблениями.

Бунтовщики посовещались немного и решили в конце концов посадить меня и тех, кто решит отправиться со мной, не в гнилую шлюпку, а в сравнительно целый парусный баркас, хотя они не могли не знать, что, если кто-то из нас доберется чудом до Англии, британские власти не успокоятся, пока не разыщут мятежников, где бы те ни находились, и не совершат над ними казнь.

Пока готовили баркас, я продолжал убеждать мятежников одуматься, сложить оружие, и тогда мы все забудем о том, что произошло.

Но Кристиан внезапно отбросил саблю, что была у него в руке, выхватил штык у стоявшего рядом матроса, приставил к моей груди и крикнул:

— Замолчи, наконец, собака, или я убью тебя!

Погрузка еды и прочего на баркас.

Столько злобы написано было на его искаженном лице, столько ожесточения звучало в голосе, что я понял всю бесполезность увещеваний и что смерть моя близка, как никогда раньше. Тем более, что окружавшие нас моряки придвинулись еще ближе, и на их лицах ничего, кроме желания моей смерти, я не мог прочесть. В эти минуты они напоминали мне голодных, жаждущих крови зверей.

Кто-то из них уже начал выкликать имена тех, кого они считали моими сторонниками, им велели подходить к баркасу. Среди них я увидел боцмана, писаря, ботаника Нельсона, повара, комендора, парусного мастера… Еще несколько человек стояли в нерешительности.

И снова я попробовал обратиться к совести и разуму Кристиана.

— Остановись, пока не поздно! — крикнул я ему. — Ты не пират, не преступник, ты офицер британского флота. Даю тебе слово чести, Кристиан, что готов забыть то, что случилось, если ты сейчас остановишься. Подумай о своей семье, о том, какие страдания причинишь ей своим поступком.

На мгновенье мне показалось, что он одумался. Увы, я ошибся. Злобно сверкая глазами, он отвечал:

Писарь пытается спасти записи капитана Блая.

— Это вы подумайте о своих родных, капитан Блай! Если вы действительно думали бы о них, то не вели себя на корабле как последний негодяй! Не издевались над командой, не наказывали за малейшее…

Я пытался возразить, но он не дал мне сделать это.

— Молчите! — заорал он изо всех сил. — Или я вышибу вам мозги!

Боцман тоже попробовал утихомирить его, но из этого мало что вышло.

— Поздно, сэр, — сбавив наконец тон, сказал потом Кристиан. — Все эти проклятые недели и месяцы мы были как в аду, здесь, на корабле, под командованием такого зверя-капитана. Даже меня, своего помощника, он то и дело оскорблял, смешивал с грязью…

Убейте меня, если я понимал, что он хочет сказать, — обстановка на «Баунти» ничем не отличалась от того, что было на любом английском корабле: да, дисциплину я насаждал жесткую; да, пищу экономил, требовал повиновения. Но таковы общие правила службы на флоте.

Кристиан проявляет «милость».

Тем временем моряки, решившие отправиться со мной в почти безнадежное плавание, спорили с остающимися насчет того, что грузить на баркас. В конце концов мы получили канаты, парусину, полотно, двадцать восемь галлонов питьевой воды, полтораста фунтов хлеба, небольшое количество вина и рома, компас… Они отказались снабдить нас картами, астрономическими таблицами и секстаном, а также не отдали мне большую часть моих записей, так что почти все, что вы сейчас читаете, написано позднее, по памяти…

Пока шла погрузка на баркас, пока Кристиан отбирал, кого хочет отправить со мной, а кого оставить на корабле, мои руки оставались по-прежнему крепко связанными и сам я находился в кольце охраны из матросов, которые уже хватили не один глоток рома и были основательно пьяны. Не все матросы хотели остаться с Кристианом, однако он насильно удерживал их, не позволяя приближаться к баркасу, зато отправил туда всех моих офицеров. Писарю, который отплывал со мной, удалось все-таки унести кое-что из моих бумаг, но основную часть ему пришлось оставить на корабле под угрозой смерти… Сколько же злобы на меня накопилось в этих людях!

Под конец спор зашел, отпускать ли с нами корабельного плотника и его помощников: бунтовщики боялись, что мы, если доберемся до берега, сумеем быстро построить подходящее судно и на нем доплыть до Англии. Поэтому Кристиан после раздумья решил: пускай плотник отправляется с нами, а его помощники со всеми своими инструментами останутся на корабле. Потом он все же, в виде особой милости, кинул нам в ящик ручную пилу, топорик и несколько гвоздей. Один из бунтовщиков крикнул Кристиану, чтобы тот отобрал у нас компас, но он не стал этого делать.

Им швырнули несколько ржавых сабель.

— Капитан Блай, — обратился он ко мне, — вы видите, как все получилось. Сожалею, однако ничего изменить не могу. Если будет время и желание, подумайте обо всем — может, отыщете в случившемся немного и своей вины… Ну да ладно… Ваши спутники уже в баркасе, присоединяйтесь к ним.

Остались одни в бескрайнем морском просторе.

По его приказу мне развязали затекшие руки, и под смех и пьяные выкрики оставшихся на корабле я спустился в баркас, где было уже восемнадцать человек и место для меня нашлось с трудом, а само суденышко и так уже сидело слишком глубоко в воде.

— Дайте нам оружие, Кристиан! — крикнул я. — Мы совсем безоружны.

Это вызвало новый взрыв пьяного веселья, и нам швырнули, как подачку, несколько ржавых сабель. Еще некоторое время нас не отцепляли от корабля, но в конце концов негодяям надоело издеваться над нами, канаты были обрублены, корабль уходил, и мы оставались одни в бескрайнем просторе океана.

Положение наше кроме как отчаянным назвать было никак нельзя. Я знал, что на нескольких ближайших островах — если до них доберемся — население отнюдь не дружелюбное: они хорошо примут только тех, кто прибудет с подарками и с оружием более грозным, чем у них. У нас не было ни того, ни другого. Но главное заключалось в том, что наш баркас был очень мал, сильно перегружен и открыт всем ветрам и волнам, а пищи и воды хватало всего на несколько дней. И еще одно: более опытные моряки остались на корабле.

Пищи и воды всего на несколько дней…

Мне было о чем думать в нынешних обстоятельствах, и все же мысли то и дело возвращались к тем, кто уплывал сейчас на моем «Баунти» и откуда какое-то время доносились разрозненные крики, из которых явствовало, что они собираются снова повернуть на Таити… Что ж, может, их и в самом деле так очаровал этот остров, что они надеются тихо и мирно, в полном безделье прожить там остаток дней? Только получится ли это?..

Последнее, что мы видели перед тем, как корабль окончательно исчез с наших глаз, — с его бортов летели в воду сотни приобретенных нами хлебных деревьев.

Бунтовщики выбрасывают хлебные деревья за борт.