Октябрь был удачным во всех отношениях. У «Хаус энд Хоум» отбоя не было от заказчиков, работы хватало для того, чтобы загрузить всю бригаду, и не случилось ни единого сбоя. Но то, что происходило на работе, мало волновало Эндрю.

Для него имела значение лишь его личная жизнь. К концу месяца в ней наблюдался ощутимый подъем. Алексу исполнилось три месяца, и он чудесным образом превратился в другого ребенка. Начал спать по ночам, а днем вел себя идеально — лежал, спокойный и довольный, и улыбался всему и всем.

Порядок восстановился и в квартире Мей. Не прежний, холодный, строгий и чрезмерный, а довольно мягкая его разновидность, позволявшая пристроить ноги куда угодно, и бросить пиджак как попало.

В последнем-то и заключалась проблема. Эндрю все больше и больше привыкал к новому образу жизни. И это ужасно угнетало его. Чувствовать себя как дома там, где настоящего дома и не было. Ощущать себя членом семьи, которой на самом деле нет. Это сводило его с ума, но он не знал, как изменить ситуацию, не раскачав лодку. Если быть честным, то он не до конца доверял мисс Мей Поллард. Если она ушла от него однажды, то может сделать это снова. Чтобы окончательно не свихнуться, он заставлял себя не думать об этом.

Эндрю всегда старался вернуться домой к обеду. Если у Алекса и случались периоды капризов, то именно в это время он давал Мей передышку. К тому же Эндрю с удовольствием проводил время с сыном.

Но этим вечером, когда он вошел в квартиру, малыша слышно не было, зато повсюду разливался соблазнительный запах готовящейся еды. Эндрю снял рабочие ботинки и поставил их в шкаф, затем, на ходу снимая рубашку, прошел в кухню. День выдался тяжелый, он был разгорячен, потен и устал. В довершение всех бед, по дороге домой Эндрю попал в пробку, и это окончательно вывело его из себя.

Но напряжение спало, едва он увидел Мей. Она сидела у кухонного стола в ярко-желтом платье, обхватив длинными ногами ножки стула, и читала газету. Заметив его, она выпрямилась, ее глаза вспыхнули.

— Привет. Я не слышала, как ты вошел.

Эндрю не ответил. У него стало так тесно в груди, что он просто не мог говорить. Вместо этого он подошел к Мей, наклонился и поцеловал. Ее рот приоткрылся навстречу, она обхватила руками его шею. Вполне удовлетворенный этим поцелуем, Эндрю попытался отстраниться.

— Я испачкаю твое красивое платье.

Еще крепче обняв Эндрю за шею, она скользнула губами по его губам.

— Неважно.

Губы Мей были так мягки и медлительны, что для Эндрю вдруг все тоже стало неважным. Издав низкое рычание, он обхватил ее бедра руками и, прижав к себе, приподнял. Мей обвила его ногами, продолжая дразнить ленивыми движениями губ, и Эндрю, охваченный внезапной слабостью, опустился вместе с ней на стул. Он едва сдержал стон, когда ее тяжесть прижала пульсирующую выпуклость под молнией его джинсов.

С бешено бьющимся сердцем и срывающимся дыханием Эндрю, наконец, заставил себя немного отстраниться, и приник лицом к изгибу ее шеи. Она словно слилась с ним, словно проникла в него, и Эндрю закрыл глаза. Боже, она делает с ним что хочет!

— Ох, милая, — хрипло прошептал Эндрю. — Ты такая чудесная! Но я грязный, мне нужно в душ… Не стоило вообще прикасаться к тебе.

Вместо ответа Мей припала к его губам в изощренном поцелуе, и по телу Эндрю прокатилась волна нестерпимого желания. Медленно, очень медленно она переместилась на его коленях, и Эндрю резко втянул в себя воздух, не в силах удержаться от того, чтобы не отреагировать на ее движение.

Подол платья задрался, и, страстно стремясь прикоснуться к ее обнаженной коже, Эндрю провел рукой по внешней стороне бедра Мей. Сердце на мгновение остановилось, когда он понял, что под платьем ничего нет. Лаская языком внутреннюю поверхность его губ, она повела бедрами самым провокационным образом.

— Я ждала тебя, — прерывисто выдохнула она.

Эндрю едва не потерял голову, однако сумел отклониться и стиснул зубы, на его лбу выступил пот. Но Мей все было нипочем. Она снова нашла губы Эндрю и, опустив ноги на пол, приподнялась и стала расстегивать молнию его джинсов.

Тяжело и шумно дыша, он сказал:

— Я хотя бы возьму…

— Нет, — пробормотала она прямо в его губы, — сегодня это ни к чему.

Положив руки на талию, он все-таки попытался снять Мей со своих колен. Но тут ее пальцы коснулись его напряженной плоти, и после этого ни что уже было не в силах заставить Эндрю уйти. Он замер в пароксизме удовольствия, когда Мей медленно, очень медленно опустилась на него, ощущая лишь влажную упругость, окружившую его плоть.

Потом Эндрю очень удивлялся, как им удалось не сломать этот проклятый стул. Ему хотелось смеяться от счастья, прижимая к себе ее щедрое тело. Он крепче обнял Мей, чувствуя себя чертовски хорошо.

— Боже, неудивительно, если мне понравится приходить домой! — воскликнул Эндрю.

Она рассмеялась в ответ.

— Я делаю все, чтобы порадовать тебя.

Нет, не все, посерьезнев, подумал он. Ты до сих пор не пропускаешь меня за последнюю линию обороны. Чувствуя себя предателем, он постарался выбросить из головы подобные мысли и поцеловал Мей в плечо. Тот, кто сказал «живи одним днем», наверное, был знаком с женщиной, вроде мисс Поллард.

— Что еще запланировано у тебя на сегодняшний вечер?

Она усмехнулась и легонько куснула его за ухо.

— Это тебе не парк аттракционов, Макги.

— Проклятье!

Она отстранилась и посмотрела на Эндрю такими сияющими глазами, что у того сжалось сердце. Она была веселой, полной жизни. И такой прекрасной! Он растрепал ее безукоризненную прическу, и пряди волос упали на лицо. С бесконечной нежностью он осторожно погладил белокурые волосы. Боже, он не хочет потерять эту женщину! Эндрю снова усадил ее к себе на колени и еще раз поцеловал, попытавшись без слов передать, как она нужна ему…

У них получился настоящий традиционный обед, с ножами, лезвия которых были повернуты в нужную сторону, и с десертной ложкой, положенной точно по центру блюда. Мей приготовила бефстроганов, которые были вершиной того, что приходилось пробовать Эндрю, — он ей так и сказал. Она отмахнулась от похвалы, но у нее был такой довольный вид, когда он в третий раз попросил добавки.

С проснувшимся малышом они вышли на балкон и сидели на ласковом осеннем солнышке, пока Мей кормила его, со смехом вспоминая иные времена. Он искупал Алекса, пока она принимала ванну, а затем, положив сына на бабули-но одеяло, расстеленное на полу, уселся рядом с Мей перед телевизором. Они не делали ничего особенного — просто были семьей, и Эндрю наслаждался каждым мгновением.

Передача закончилась в девять, и в конце концов они оказались вдвоем в кухне. Эндрю приканчивал то, что осталось от десерта, а Мей готовила себе травяной чай, который, насколько было ему известно, ненавидела. Он, забавляясь, наблюдал за тем, как с отвращением она наливала вскипевшую воду в чашку с положенным туда пакетиком. Крест, который приходится нести кормящим матерям!

Зазвонил телефон, стоявший на стойке рядом с ней, и, с ненавистью посмотрев на чашку, Мей подняла трубку.

— Алло. — На ее лице мелькнуло странное выражение, а голос прозвучал неожиданно холодно: — Минутку. — Она подала Эндрю трубку. — Это тебя.

Он вопросительно нахмурился, а затем поднес трубку к уху. Это была Джина Лаццари, специалист по драпировкам. Она была замужем, кажется, за кузеном Витторио — в общем, его фамилия тоже оканчивалась на гласную. Эндрю был знаком с ней лет сто.

— Привет, Джина. Что стряслось?

— Ничего, если не считать подскочившего давления. Боже, иногда мне хочется собрать всех поставщиков в большую бочку и утопить их в заливе.

Откачнувшись назад вместе со стулом, Эндрю усмехнулся.

— Какая ты кровожадная!

Пока Джина объясняла, какая проблема возникла у нее с поставщиками тканей, он время от времени посматривал на Мей, которая допила травяной чай. Такого выражения на ее лице он еще не видел. С задранным подбородком она прошествовала мимо него в коридор, и Эндрю качнулся на стуле вперед. Что, черт возьми, происходит? Странное ощущение возникло у него под ложечкой, и он тряхнул головой. Нет, это невозможно! Но затем его губы медленно расплылись в улыбке. А вдруг, может? Это следовало выяснить.

Закончив разговор с Джиной, он положил трубку и устремился в коридор. Алекс спал в своей кроватке. Было очевидно, что Мей только что сменила ему подгузник и ползунки. Прислонившись плечом к дверному косяку и засунув большие пальцы в карманы джинсов, Эндрю наблюдал за ней. Он старался погасить робкий огонек надежды, затеплившийся в его душе, но безуспешно.

Эндрю не сомневался, что Мей заметила его присутствие. И, судя по ее профилю, настроена была весьма недружественно. Он дал ей немного повариться в собственном соку, затем спросил:

— Не хочешь узнать, с кем я говорил?

Мей со стуком закрыла решетку кроватки.

— Нет!

Огонек надежды разгорелся сильнее, и пульс Эндрю участился.

— Ты ревнуешь, Мей?

Она бросила на него уничтожающий взгляд.

— Конечно, нет.

Сердце Эндрю пропустило один удар. Лжет. Мей Поллард лжет! Ему захотелось подхватить ее и закружить, но Эндрю продолжал подпирать косяк.

— Ну что ж, я просто хочу, чтобы ты знала: у тебя нет для этого никаких оснований. Это Джина Лаццари, тебе, наверное, встречалось ее имя в счетах.

Мей не смотрела на него. Но ее плечи немного расслабились и движения были уже не столь порывистыми, когда она очень тщательно складывала ползунки, которые только что сняла с Алекса.

Эндрю наблюдал за ней, гадая: пора или не пора? Он знал, что объяснений не избежать. Но думал, что предусмотрел все варианты. Наводил мосты постепенно. Возможно, в этом и есть его ошибка: он слишком затянул процесс. Может, уже пришло время. Кроме того, Мей только что побывала в когтях зеленоглазого чудовища по имени ревность, и это рождало некоторый оптимизм, которого раньше Эндрю не испытывал.

Очертя голову он ринулся в бездну и высказал то, что не давало ему покоя последние недели:

— Я знаю, у тебя есть причины не доверять никому, но мне кажется, пора бы тебе хоть немного поверить мне. — Понимая, что сейчас совершит нечто необратимое, Эндрю собрался с силами. — Ты должна знать, что я люблю тебя, Мей. И хочу, чтобы мы поженились, чтобы у Алекса появился настоящий дом и чтобы у нас были и другие дети. Я хочу всего этого.

Каждое его слово повисло в воцарившемся тягостном молчании. Она не смотрела на него, а только складывала и разворачивала ползунки. Эндрю ждал. Напряжение сковало его тело. Сердце как будто клокотало прямо в горле. Он глубоко вдохнул и снова ринулся в бой:

— Я кое-что обнаружил в последние три месяца: мне нравится делить с тобой кров, нравится семейная жизнь, но больше всего мне нравится чувствовать, что мы с тобой словно женаты.

Мей наконец повернулась и уставилась на него так, будто была потрясена до глубины души. Эндрю и сам испытывал не меньшее потрясение. Ведь он, собственно, сжигал за собой все мосты. Пристально глядя на Мей, он опять заговорил:

— Ты с самого начала избегала говорить на эти темы. Но я уверен, что мы сможем построить совместную жизнь. — Его взгляд стал очень серьезен. — Выходи за меня замуж, Мей.

И это случилось. Он увидел, как она снова замкнулась в себе, и Эндрю охватил леденящий ужас.

С трудом оторвав от него взгляд, Мей повернулась к пеленальному столику и принялась складывать подгузник. Эндрю не верил собственным глазам. Он только что сделал ей предложение, а она складывает подгузник? Впервые за эти месяцы ему захотелось схватить ее и хорошенько встряхнуть.

С ничего не выражающим лицом, она водрузила сложенный подгузник на стопку других. Затем, точно таким же тоном, каким говорила о дебете и кредите, ответила:

— Но ведь у Алекса уже есть дом. Почему бы нам не оставить все как есть?

Былая злость ожила в нем с новой силой. Негодуя на Мей за возвращение к прежним оборонительным повадкам, Эндрю отвернулся, испытывая огромное желание треснуть кулаком по стене. Стараясь справиться с охватившей его горечью, он заставил себя сосчитать до десяти, затем снова повернулся к ней.

— Нет, Мей. Я не хочу оставлять все как есть. Не хочу жить в этой тягостной неопределенности. Я думаю, пора нам, наконец, связать себя обязательствами. Разве я многого прошу?

Явно расстроенная, она начала снова складывать только что сложенный подгузник.

— Ты делаешь из мухи слона, Эндрю.

Она словно отчитывала его, и Эндрю взвился.

— Хорошо, Поллард! — выпалил он. — С твоей точки зрения, какова моя роль здесь? Постоянный любовник или сговорчивая нянька? Кем ты меня считаешь?

Она повернулась к нему с высоко поднятой головой и посеревшим лицом.

— С какой стати ты решил, что обязан жениться на мне? И говори, пожалуйста, тише, иначе разбудишь ребенка.

Эндрю уставился на нее. Разбудит ребенка? Ребенка, который в данный момент наблюдал, как под легким ветерком кружится над ним любимая игрушка? Взбешенный высокомерным бухгалтерским тоном, и в еще большей степени наказывая ее за толстокожесть, он выдал ей полной мерой:

— Мне плевать — пусть я разбужу хоть весь этот поганый город! Мы должны решить это раз и навсегда. Я хочу жениться на тебе, потому что люблю тебя! Я хочу, чтобы мы провели остаток жизни вместе, потому что не могу без тебя, а не потому, что чувствую себя обязанным сделать из тебя честную женщину!

Напрасно он это сказал. Мей вздернула подбородок и воинственно сложила руки на груди. Никогда ее глаза не были такими ледяными, как сейчас.

— Нет, это просто потрясающе, Макги! Мне не нужен ни ты, ни кто-либо другой, для того чтобы сделать из меня честную женщину. Я сама прекрасно с этим справляюсь, спасибо большое!

Эндрю до боли стиснул зубы, чтобы не сказать что-нибудь еще более ужасное. Жалкие остатки логики твердили ему, что она намеренно перевела разговор на него, но он проигнорировал предупреждение. Злость достигла точки кипения, и он выплеснул ее на Мей:

— Меня тошнит от бесконечного пережевывания этого вопроса. Я люблю тебя, черт возьми, и если ты не веришь этому, мне нет больше смысла оставаться здесь и тянуть время в надежде, что когда-нибудь ты снизойдешь до меня. Проклятье, я хочу жить!

Лицо Мей исказил страх, глаза расширились в тревоге. Она словно поняла, что зашла слишком далеко, и испугалась. Подойдя к Эндрю, она положила руку на его плечо, и он почувствовал, что ее трясет.

— Разве обязательно принимать решение прямо сейчас? — Она с мольбой взглянула на него.

Но Эндрю горько усмехнулся, не поддавшись на уловки Мей.

— Время ничего не решает. Если ты до сих пор не поняла, что я хочу прочных отношений, то и никогда не поймешь.

Его ярость превратилась во что-то осязаемое — тяжелое, леденящее. Все, чего удалось достичь за последние три месяца, перечеркнуто, он опять остался ни с чем!

— Раз ты не можешь поверить в мои чувства, мне нет смысла здесь оставаться. Так что тебе решать. Свой выбор я уже сделал: все или ничего!

И, не глядя на Мей, он вышел из комнаты. Она снова сделала это с ним, и он ей позволил! Но на сей раз уйдет он. Потому что существуют барьеры, которые можно преодолеть, и существует нечто незыблемое, что разрушить нельзя. Мей возвела вокруг себя такие высокие стены, что если сама не откроет ворота крепости, то попасть в нее будет невозможно.

Эндрю знал одно: ему нужно убраться подальше от нее, подальше от этой проклятой квартиры! Не имея представления, куда направиться, он сел в машину, завел мотор и поехал.

Он кружил и кружил по городу, его злость, словно паровой двигатель, толкала его вперед. Эндрю понятия не имел, сколько миль проехал, но каким колесил дорогам, но только уже далеко за полночь обнаружил, что стоит на пороге собственного дома, даже не пытаясь туда войти. Он словно включил автопилот, позволив злости управлять собой.

Это была плохая ночь. Первую ее половину он провел, негодуя на Мей, вторая и вовсе превратилась в сплошную муку. Потому что именно тогда он осознал свою потерю — потерю совместной жизни, потерю Мей и ежедневного общения с сыном. В какой-то момент, находясь на гребне ярости, он решил было наказать Мей, добившись опеки над сыном. Но как бы ни злился на Мей за ее неверие в возможность жить вместе, он бы никогда не смог причинить ей боль. Это убило бы ее. Да и Эндрю не хотел опускаться до подобной низости. Она подарила ему сына без всяких условий, точно так же он вернет его ей.

Невыносимее всего была мысль, что сын больше не будет частью его каждодневного существования. Не будет бутылочек по утрам и купаний перед сном, и он не сможет следить за такими маленькими вехами его развития, как, например, самый первый раз, когда Алекс самостоятельно вытащил соску изо рта.

Опершись рукой о перила, Эндрю стоял на веранде и слепо смотрел в ночь. Грудь так сжимало от боли, что невозможно было дышать. Боже, он потеряет Алекса — и он потеряет Мей! Но пути назад не было. Потому что, вернувшись, он в конце концов возненавидит и себя, и ее. Только задним числом он понял, что у него изначально было слишком мало шансов. Не следовало начинать этот разговор, нельзя было будить спящую собаку. Он вел себя как слон в посудной лавке и разбил все вдребезги! И теперь, когда все вышло наружу, они уже не могут собрать осколки и склеить прежнюю жизнь. Им не удастся притвориться, что ничего не произошло. Слишком заметными будут трещины.

А может, все и к лучшему — к лучшему для Алекса. Парень пока слишком мал, чтобы понять произошедшее. Он вырастет, воспринимая существующее положение как должное, думая, что он один из тех детей, которые видят отцов иногда, по вечерам и уик-эндам.

Боль в груди Эндрю стала невыносимой, он зажмурил глаза, и ночь сомкнулась вокруг него. Его словно похоронили заживо в глубокой, черной яме.

К утру оцепенение достигло предела, и Эндрю уже ничего не чувствовал. Он не сомкнул глаз и был так изможден, словно обежал вокруг земного шара. Около пяти утра пошел дождь, который и в девять не думал кончаться. С чашкой кофе в руке Эндрю стоял в проеме задней двери, опершись плечом о косяк. Низкие свинцовые тучи были такими плотными, что, казалось, поглощали все звуки, и тишину утра нарушало только стрекотание капель по опавшим сухим листьям. Стволы деревьев потемнели. Увядающие цветы поникли под тяжестью капель.

Эндрю отпил кофе. Глаза саднило, словно в них набился песок, душа онемела. Ему бы хотелось, чтобы оцепенение не проходило как можно дольше, так как он пришел к мрачному выводу: решения их проблемы не существовало. Он убедил себя, что если поймет Мей, если узнает ее подноготную, то сможет изменить положение вещей. Но есть вещи, которые изменить нельзя. Да, конечно, им придется общаться — из-за Алекса. И ему придется разговаривать с ней, если возникнет такая необходимость. Но не более того. Даже ему хватило ума понять: он не проломит лбом стену, а только разобьет голову.

В половине десятого Мей должна была пойти с Алексом на осмотр к врачу. И Эндрю не сомневался, что, будучи примерной матерью, она поступит именно так. Он хотел воспользоваться ее отсутствием, чтобы забрать свои вещи. Нужно быть последовательным и идти до конца. Допив кофе, Эндрю вернулся в дом. На лице его была написана горькая решимость…

Как же тяжело ему было находиться в квартире Мей. Невыносимо тяжело! Каждый раз, когда он входил в детскую или видел что-то, связанное с сыном, Эндрю едва не плакал. Наконец, чтобы завершить поставленную перед собой задачу, ему пришлось прибегнуть к проверенному приему: распалив злобу, использовать ее как щит. Если она не хочет жить с ним, — ради бога! — он не оставит ни малейшего следа своего пребывания здесь. Он очистил квартиру от всех своих вещей, вплоть до пакета любимого кофе, стоявшего в шкафчике. Но тяжелее всего оказалось в последний раз закрыть дверь этой квартиры, понимая, что за ней он оставляет самое дорогое…

Эндрю выгрузил вещи в гараже. Затем отправился в офис и, отключив телефон, зарылся с головой в накопившуюся бумажную работу. Расчеты расходования материалов, договоры на поставки, требования заказчиков… Для всего этого требовалась предельная внимательность, а это позволяло не думать о другом.

Эндрю работал до темноты, и по дороге домой на него накатила вся накопившаяся усталость и бессонная ночь в придачу. Он чувствовал себя абсолютно разбитым.

Поднимаясь по ступенькам веранды, Эндрю услышал, как звонит телефон, но даже не прибавил шагу. Он не хотел ни с кем говорить.

К тому времени, когда он открыл дверь, звонки прекратились, и его вдруг кольнуло сожаление. Даже не пытаясь разобраться в такой реакции, Эндрю вошел в темный дом, и от приступа головной боли перед глазами заплясали серебристые искорки. Включив старинный круглый светильник в холле, Эндрю повесил пиджак на решетчатую загородку, разделявшую коридор и гостиную, затем вытащил полы рубашки из-под ремня джинсов. Он собирался принять душ, выпить что-нибудь от этой проклятой головной боли и лечь спать.

Эндрю долго стоял под душем. Горячая вода, казалось, испарила последние остатки сил. Обмотав вокруг бедер полотенце, он пошел в спальню и, вытряхивая содержимое из карманов джинсов, услышал, как снова зазвонил телефон. Он догадывался кто это, так как днем заскочивший в офис Витторио сказал, что на объект неоднократно звонила Мей. С окаменевшим лицом он закончил свое дело и протяжно вздохнул. Рано или поздно ему все равно придется иметь с ней дело, и лучше уж раньше, чем позже. Эндрю потянулся к телефону, стоявшему на полу у кровати, и с мрачным лицом снял трубку. Намеренно по-деловому произнес:

— Эндрю Макги.

Последовало напряженное молчание. Затем Мей заговорила, и, судя по голосу, ей тоже в последнее время пришлось нелегко.

— Это Мей… Я весь день пыталась дозвониться тебе.

Эндрю поставил телефон на столик, упер руку в бедро и уставился в пространство. Боль переместилась куда-то в область глаз. Он знал, что Мей будет расстроена его переездом, но ее реакция несколько запоздала.

— Да, знаю, — бросил он.

Послышался приглушенный всхлип, затем она торопливо проговорила:

— Я не ожидала, что ты вот так уйдешь.

— Не понимаю, чего ты ожидала от меня, Мей, — бесцветным от боли голосом ответил он. — Ты не оставила мне выбора. Ясно дала понять, что я тебе не нужен. И недвусмысленно объяснила, что постоянные отношения тебя не устраивают.

Когда Мей наконец заговорила, голос ее звучал хрипловато и неуверенно:

— Я никогда не относилась к тебе как к няне или временному любовнику, Эндрю. — Она откашлялась. — Я даже представить не могла, что ты можешь так подумать.

Первоначальная вспышка, злобы поутихла, Эндрю вздохнул и потер глаза.

— Это был дешевый выпад с моей стороны. Прости.

— Ты не вернешься?

Чувствуя пустоту, образовавшуюся в груди, он ответил:

— Нет.

Эндрю услышал, как она судорожно вдохнула, словно при плаче, и стиснул кулаки, жалея о том, что без этого не обойтись. Спустя несколько мгновений она снова заговорила:

— Как ты думаешь поступить с Алексом?

Он безжизненным тоном произнес:

— Я не буду пытаться отобрать его у тебя, если ты это имеешь в виду.

— Нет! — срывающимся голосом воскликнула Мей. — Нет! Я говорю совсем не об этом. Я имею ввиду… только то, что я… я не хочу, чтобы случившееся между нами… — Последовала еще одна длинная пауза, затем она продолжила: — Я не хочу, чтобы из-за меня ты перестал видеться с ним. — Ее интонация изменилась, стала более настойчивой, отчаянной. — Ты нужен ему, Эндрю!

Эндрю почувствовал себя так, словно гигантская рука сдавила ему грудь. Значит, все сводится к одному — к сиротству — и, скорее всего, к ее собственному. Почувствовав вдруг смертельную усталость, он глухо ответил:

— Я не собираюсь бросать своего сына, Мей. Я люблю его, чертовски за него волнуюсь и намерен видеться с ним так часто, как только возможно. Я и за тебя волнуюсь. Но это, кажется, не принимается в расчет. — Эндрю помедлил, затем решил сказать все до конца, так как знал: придет день, и он пожалеет о том, что не воспользовался этой возможностью. — Несмотря ни на что, я хочу, чтобы ты знала: лучшее, что случилось в моей жизни, — это ты. — Затем, не дав ей ответить, бросил трубку, чувствуя зияющую дыру в том месте, где когда-то у него было сердце.