Призывы «по-новому» прочитать историю фашизма появились уже в конце 40-х годов. Истоки этих тенденций следует искать в политическом контексте тех лет: в ставшей печально знаменитой речи Черчилля в Фултоне в марте 1946 года, в первых схватках «холодной войны», в доктрине Трумэна и плане Маршалла, отражавших идеи создания послевоенного мира, где будет безраздельно господствовать империализм США. Наконец, отдельные «амнистионные» аспекты Нюрнбергского процесса (необоснованно мягкие приговоры в отношении нескольких подсудимых, отказ признать преступными организациями правительство, генштаб и верховное военное командование фашистского «рейха») уже тогда, хотя ещё глухо, отражали стремление «по-новому» прочитать историю кровавого фашизма.

Но время для этого ещё не пришло. Европа лежала в руинах. Память о 55 миллионах погибших в результате развязанной гитлеровцами войны требовала возмездия, ужасы и преступления фашизма были свежи в памяти людей. И даже адвокаты главных военных преступников на процессе в Нюрнберге, изощряясь в поисках смягчающих вину обстоятельств для своих подзащитных, не решались в открытую оправдывать нацистский режим и его преступления: они просили трибунал лишь о снисхождении и милосердии.

«В беспримерном замешательстве и растерянности стоят сегодня немцы перед лицом своего прошлого», – писал патриарх западногерманской буржуазной исторической науки Г. Риттер. Но замешательство постепенно проходило, а растерянность сменялась поисками оправдания преступного нацистского режима.

Шло время, менялся политический климат. «Холодная война» подстёгивала антикоммунистов и антисоветчиков, подвизавшихся на разных направлениях, в том числе и в области истории. Всё чаще слышались призывы «спокойно осмыслить» прошлое, «утихомирить страсти» и изолировать историю от политики.

Начались, сначала робкие, а затем всё более активные, поиски «концепций», «доктрин» и «теорий», которые должны были объяснить «феномен» фашизма в Германии.

Но кто может возражать против попыток объяснить? Ведь объяснить – это значит не только понять, но и извлечь необходимые уроки на будущее. Объяснение, анализ, внимательное рассмотрение можно было бы только приветствовать. Если бы… Если бы их целью было действительно объяснение. Увы! В этом случае буржуазные исследователи «феномена» фашизма в Германии действовали скорее согласно французской поговорке: «Понять – значит простить». И поиски объяснения «феномена» фашизма в недалёкой, а также отдалённой истории тесно переплетались с реабилитационными тенденциями.

Постепенно «фашизмоведение» на Западе – а в его первых рядах находились буржуазные историки и социологи ФРГ вместе со своими американскими коллегами – образовало широкий диапазон школ, мнений, направлений и даже оттенков. Фашизм в целом, германский в особенности, стал одним из самых привлекательных сюжетов историографии новейшего времени, современной истории, политологии.

Буржуазные учёные были единодушны в одном: они полностью отвергали определение фашизма как кровавой диктатуры наиболее реакционных кругов финансового капитала; социальная природа фашизма как инструмента политики реакционной буржуазии, милитаристов, аграриев тоже отрицалась. Все стремления западного «фашизмоведения» в наиболее общем виде были направлены на то, чтобы «десоциологизировать» фашизм, придать ему черты внесоциального непознаваемого феномена, корни которого следует искать то ли в глубокой древности и зародившихся там традициях, то ли в области психологии, в «массовой душе» народа, то ли в тёмных и загадочных глубинах человеческого подсознания.

Авторы различных концепций буржуазного «фашизмоведения» вовсе не были всегда приверженцами гитлеровского нацизма. Более того, среди тех, кто искал причины появления и развития фашизма в сфере психологии или даже психопатологии, в традициях средневекового бюргерства или в особых чертах «немецкого характера», было немало жертв гитлеровского террора, вынужденных эмигрировать из нацистского «рейха», а иногда даже прошедших через ад гитлеровских концлагерей. Они открыто осуждали нацизм и его зверства. Слабость выдвигаемых ими концепций состояла, однако, в том, что они не в состоянии были охватить всё явление в целом, его многочисленные взаимосвязи, а, как правило, выделяли лишь один из наиболее характерных признаков политики фашизма, оставляя без внимания остальные. Буржуазная историография в лице даже её выдающихся учёных оказывалась неспособной постигнуть ход истории. Используемый ею метод давал осечку.

Цинично и кощунственно выглядит «основной» аргумент империалистической социологии, суть которого сводится к отождествлению реального социализма с фашизмом.

Всему миру известно, кто явился главной и решающей силой, разгромившей германский фашизм, чьими величайшими усилиями и жертвами была спасена цивилизация от фашистского варварства и мракобесия. Но это не смущает тех, кто стремится возложить ответственность за все бедствия, перенесённые человечеством в нашем столетии, в том числе за фашизм и его преступления, на революционный рабочий класс и его авангард, на первую в истории страну победившего социализма, на коммунистические партии.

Яростным атакам реакционных социологов подвергается революционный рабочий класс – главная движущая сила социального прогресса. Ему приписывается вина за развитие и укрепление фашизма в Германии; он, мол, своими действиями, направленными против демократии, вызвал противодействие «справа», проложил путь фашизму и способствовал его активизации. Он, германский рабочий класс, как клеветнически утверждают социологи-антикоммунисты, даже якобы сотрудничал с нацистами (!), расшатывая с двух сторон буржуазно-демократические институты страны в 20-х – начале 30-х годов. Да и сам фашизм под пером таких авторов, игнорирующих классовую сущность фашизма как одного из инструментов политического господства империалистической буржуазии, предстаёт как носитель и выразитель «радикальных» и даже «революционных» и «социалистических» тенденций.

В соответствии с этой концепцией и захват власти гитлеровцами изображается как «национальная революция», а гитлеровцы и их партия – как «праворадикальные революционеры», которые якобы отражали интересы широких слоёв общества – мелкой буржуазии, крестьянства и значительной части рабочего класса.

Цель подобных «концепций» не вызывает сомнений: ведь фашизм полностью скомпрометировал себя в глазах человечества, он стал синонимом варварства, бесправия, агрессивных войн, нужды и бедствий. Носителем этих же явлений буржуазная социология тщится представить революцию и социализм в целом.

В буржуазной историографии отчётливо прослеживается тенденция изобразить фашистское движение начала 20-х годов как весьма пёстрое по своей социальной сущности явление, включавшее в себя «революционное» и «леворадикальное» течения. Поэтому-де нацизм 20-х годов резко отличается от периода после 1933 года своим «радикализмом» и «романтизмом».

Аргументами, «доказывающими» «радикализм» гитлеровцев, служат, как правило, ссылки на их многочисленные демагогические заявления, рассчитанные на привлечение в ряды фашистского движения средних слоёв населения и определённой части трудящихся. Буржуазные историки, ссылающиеся на эти документы и лозунги гитлеровцев, нередко пытаются выдать их за чистую монету.

Разоблачая эту специфику программы нацистов, Г. М. Димитров на VII конгрессе Коминтерна говорил:

«Почему германские фашисты, эти лакеи крупной буржуазии и смертельные враги социализма, выдают себя массам за „социалистов“ и свой приход к власти изображают как „революцию“? Потому, что они стремятся эксплуатировать веру в революцию, тягу к социализму, которые живут в сердцах широких трудящихся масс в Германии… Фашизм… обставляет свой приход к власти как „революционное“ движение против буржуазии от имени „всей нации“…» [32]

Концентрированным выражением, синтезом всех антикоммунистических концепций, своеобразным «аргументом номер один» является пресловутая «доктрина тоталитаризма», которая вначале в традиционном, а теперь уже в несколько подновлённом, «модернизированном» виде фигурирует в работах большинства буржуазных социологов, политологов и историков. В период «холодной войны» она получила развитие в работах главным образом американских социологов – X. Арендт, К. Фридриха, З. Бжезинского и др. Классической моделью тоталитаризма объявлялась нацистская диктатура в Германии; даже итальянский и испанский фашизм признавались не тоталитарными, а лишь «жёсткоавторитарными». Аналогом же тоталитаризма признаётся только реальный социализм. Иногда между ними прямо ставится знак тождества, иногда же возникновение фашизма причинно обусловливается существованием и развитием реального социализма.

Реакционные социологи изощряются в поисках различных «определений» фашизма, которые бы фиксировали его «связь» с социализмом и коммунизмом, намеренно затушёвывают их коренную и непримиримую противоположность и враждебность как систем политической власти и мировоззрений антагонистических социальных сил – монополистической буржуазии и рабочего класса. Цель этих «определений» ясна: оклеветать реальный социализм, представить фашизм как некое инородное тело в капиталистической системе, монополии изобразить в качестве «жертвы» нацизма, а империализм освободить от какой-либо ответственности за совершённые им преступления.

Модернизируя в соответствии с новыми условиями догмы «доктрины тоталитаризма», западногерманские, американские и другие политологи используют её в качестве аргумента против разрядки международной напряжённости, пытаются посеять недоверие к советской внешней политике, её целям, пропагандируют миф о «советской угрозе», в ложном свете представляют внутреннюю политику Советского Союза.

Большое распространение в 50–60-х годах получило на Западе «психолого-историческое», неофрейдистское в своей основе истолкование причин возникновения фашизма. Основываясь на идеях столпов западногерманской исторической науки Фридриха Майнеке и особенно Герхарда Риттера, современные «психоисторики» создали миф об особом складе «немецкой души», которая якобы особенно восприимчива к нацизму и его идеологии. «Изолированность монастырской кельи», «сугубо личные конфликты человеческой души, одиноко борющейся со своим богом», явились, по Риттеру, основными факторами, сформировавшими «немецкий характер», всегда проявлявший полную готовность упорно трудиться, голодать и повиноваться.

С лёгкой руки Г. Риттера старые традиции немецкого историзма дали импульс развитию ультрасовременной «психоисторической» школы, представителями которой являются В. Рейх и Э. Фромм, «феноменологической» концепции Э. Нольте, а также концепции, согласно которой нацизм представлял собой специфическое порождение немецких национальных особенностей (К. Д. Брахер, Г. Лукач).

Возьмём, к примеру, выдвинутые В. Рейхом объяснения причин развития нацизма в Германии, которые основаны на анализе структуры типично немецкой семьи. Он утверждает, что непререкаемый авторитет отца в семье, его ничем не ограниченная власть делает каждого немца с малых лет особенно восприимчивым к авторитарной, диктаторской власти. Отсюда, как полагает В. Рейх, вырастает и культ фюрера в обществе, в котором диктатор представляется отцом всего народа.Итак, семья – это первичная ячейка, зародыш тоталитарной диктатуры, некая мини-модель общества – такова одна из первопричин «склонности» немцев к нацистскому режиму.

Чудовищные злодеяния гитлеровского режима и его преступный характер В. Рейх также объясняет особенностями жизни немецкой семьи, которой присущ жёсткий пуританизм, крайняя строгость нравов, подавляющая естественно возникающие сексуальные потребности и стремления. Но последние не исчезают, а лишь уходят с поверхности в глубины подсознания, с тем чтобы впоследствии вылиться в преступления, в жестокость и зверства, широкое поле для проявления которых предоставляет нацистский режим.

Исследуя «феномен» фашизма средствами психоанализа, В. Рейх попытался обосновать приход германского фашизма к власти специфическими особенностями немецкой нации, её структуры, вытекающей из «социального подавления природной сексуальности». Выделяя некие «специфические качества» «авторитарной немецкой семьи», он указывал, что именно она будто бы создала в младшем поколении структуру, характеризуемую некоей добровольно-принудительной обязанностью, самоотречением и абсолютной покорностью власти, а Гитлер в свою очередь «знал, как можно её великолепно эксплуатировать». В. Рейх и пытался доказать, будто фашистская пропаганда всецело рассчитана на дуализм психики «среднего немца», ограниченной рамками авторитарного государства.

Психологизация фашизма и его исторического развития стала особенно модной в буржуазной литературе США в 70-х годах. Ряд американских буржуазных политологов развивают мысль о неизбежности слепого подчинения масс так называемой сильной личности в условиях авторитарной власти и утверждают, будто стремление к свободе самоподавляется уже «внутри» психики человека. Американский «психоисторик» Н. Пиокль утверждает, например, что немецкий народ обладает особой структурой душевного склада, для которой характерны неуравновешенность, неумеренность и сильно развитое чувство неполноценности. В стремлении к психологическому реваншу у немцев якобы развились и утвердились особая тяга к регламентации, порядку и дисциплине, страх перед анархией, перед оппозицией, преклонение перед сильным, презрение к слабому, садистские и мазохистские черты, страсть к патологическому болезненному подавлению слабых, зависимых, нижестоящих и стремление к самоуничижению, самобичеванию, лакейской учтивости перед стоящими выше.

Нередки утверждения, будто «средний нацист» является продуктом авторитарной власти. «Психоисторики» пытаются подменить социальный анализ структуры массовой базы нацизма, формировавшейся на фоне обострения экономического и политического кризиса, путём демагогии, обмана и террора, надуманной типологией, рассматривая социальные силы, породившие и поддерживающие фашизм, не по классовым признакам, а по роду политической деятельности, роду занятия и т. д. Попытка разделить нацистов на несколько типов по принципу «хронологии» (довоенной, военной и послевоенной формации) усложняет, запутывает и маскирует классовую природу фашизма.

Авторы психоисторических исследований, утверждая, будто «авторитарная личность» и «авторитарный характер» помимо своей воли неизбежно стремятся к власти, а жажда власти в свою очередь представляет собой самое характерное проявление садизма (а последний является одним из распространённых способов самовыражения личности), формулируют основанную на неофрейдизме концепцию «психологии преследования и концентрационных лагерей». Она якобы изначально присуща немцам. Таким путём по существу оправдываются фашистские преступления, ибо выходит, что не гитлеровские палачи виновны в чудовищных преступлениях, совершённых ими против мира и человечества, а фатальная извечность глубинных инстинктов человека, проявление неосмысленной жестокости, жажда самоутверждения через разрушение и смерть и т. п.

Чётко просматривается и стремление многих буржуазных историков и социологов подменить вопрос о связи фашизма с монополиями рассуждениями психоаналитического характера. Справедливо отмечая важную роль, которую играл в политике гитлеровцев их «антисемитский комплекс», они объясняют все злодеяния гитлеровцев «шизофренией» верхнего эшелона нацизма и т. п. Пытаясь опровергнуть марксистскую точку зрения, которую разделяют сегодня и многие либеральные историки Запада, американский автор Н. Рич утверждает, например, будто Гитлер отнюдь не являлся ставленником германских монополий и совершенно не зависел от них. Он якобы добился верховной власти только тем, что вселил в своих последователей фанатическую веру и беспрекословное подчинение, а они верили в этого человека и его миссию. Явно противоречит истине утверждение автора, будто нацизм полностью отказался от поддержки монополий и «строил свою политику исключительно на расовом примате». Идея расы, заявляет автор, «была той самой скалой, на которой нацисты воздвигли собственную церковь». Другие факторы, способствовавшие укреплению нацистов и приведшие их к власти, Рич игнорирует.

Ряд работ посвятил истокам нацизма Э. Фромм. Справедливо отмечая, что капитализм порождает волчьи законы в отношениях между людьми, ненависть ко всем и в особенности крайнюю неуверенность человека в своём положении в обществе, чувство собственной незначительности и бессилия перед лицом всемогущего капитала, маститый социолог приходит к выводу, что индивидуум ищет спасения от этого в «объединении» с себе подобными. Но для чего и как объединяются «маленькие люди» в современном обществе? Может быть, для того, чтобы сломать, уничтожить сами условия, систему, порождающие такое угнетённое положение? Нет. Фромм утверждает, что «объединяются» они с целью некоего коллективного психологического реванша, который они не в силах взять каждый в одиночку. Но всякое объединение требует главы. Кем он будет: богом, главой государства, вождём? Всё равно. Важно, чтобы кто-то возглавил миллионы одинаково чувствующих и одинаково стремящихся обрести «свободу» (от неуверенности, от чувства неполноценности. – А. Б.).

Не лишены интереса и последующие выводы Фромма. Идя за вождём, миллионы людей, утверждает он, реализуют садистско-мазохистский комплекс. Садистский – ибо фашизм даёт им широкую возможность угнетать, унижать, наконец, уничтожать других (неполноценные расы, врагов «рейха» и т. д.), мазохистский – так как нацизм требует самого полного «растворения» личности в идущей за вождём «монолитной массе».

Люди, реализующие таким образом свой садистско-мазохистский комплекс, стремятся подчиниться и подчинить себе, повиноваться и распоряжаться другими, быть угнетёнными и иметь возможность угнетать. Они охотно признают неотвратимость «судьбы». Война для них – веление судьбы, бедствия и страдания – то же самое. Ссылки на судьбу, на авторитет вождя освобождают отдельного человека от ответственности за совершённые, пусть и преступные дела. (Кто не помнит примитивную формулу, которую применяли для оправдания своих злодеяний гитлеровцы: «Приказ есть приказ», «Я солдат и повинуюсь приказу» и т. п.).

Э. Фромм считает «авторитарный характер» наиболее типичным для мелкобуржуазных слоёв в Германии и других европейских странах. В этом несомненно имеется большая доля истины, и вообще рассуждения В. Рейха и Э. Фромма содержат немало любопытных наблюдений и заключений. При всём этом они не дают ключа к пониманию генетической природы фашизма; ибо в стороне остаётся вопрос о том, кем и как порождаются фашистские движения и режимы, кому в конечном счёте они служат.

В общем это уязвимое место своей концепции признаёт и сам Фромм. Он пишет:

«Эти психологические условия не были „причинами“ нацизма. Они создавали ему человеческий базис, без них его развитие было бы невозможным» [46] .

Фромм справедливо отмечает, что при всём значении, которое имеют социально-психологические предпосылки, решающую роль в утверждении нацистского господства сыграли «представители тяжёлой промышленности и наполовину обанкротившиеся юнкеры. Без их поддержки Гитлер никогда бы не выиграл».

Против этого, конечно, нельзя возразить. И тем не менее в построениях Э. Фромма и особенно В. Рейха есть важный нюанс. Нацизм не только получил поддержку крупного капитала, как они утверждают, он – и именно это упускается из виду названными авторами – явился порождением реакционных монополий, продуктом развития империализма.

Достаточно близко к психоаналитическим и социально-психологическим интерпретациям фашизма стоит и «феноменологическая» концепция, автором которой является западногерманский историк Э. Нольте. В 60-х годах он предпринял попытку создать некий противовес марксистской теории происхождения и социальной сущности фашизма. В своей докторской диссертации «Фашизм в своей эпохе» и в подробном введении к книге «Теории о фашизме», которая является сборником статей различных авторов, писавших о фашизме в период между 1921 и 1961 годами, т. е. за сорок лет, Нольте формулирует свои взгляды на фашизм. Суть их сводится к следующему: Нольте не признаёт за социально-политической наукой способности и возможности вскрыть природу фашизма. По-научному решить вопрос о происхождении, корнях и методах фашизма можно будет лишь тогда, когда исчезнут (умрут) противостоящие ему силы и течения. «Лишь тогда, когда рамки жизни исчерпают себя, пробьёт час науки»,– замечает Нольте.

Таким образом, Нольте в принципе отрицает возможность научного анализа таких общественных явлений, которые имели место при жизни нынешнего поколения. В общем это не новая для историографии концепция. Уже многие десятилетия в немарксистской социологии бытует мнение о том, что для точного анализа общественного явления следует «отойти» от него на более или менее значительную по времени дистанцию. Иначе якобы нет возможности спокойно, беспристрастно и объективно рассмотреть явление.

Известно, что в странах Запада историки современности нередко именуют себя политологами, а свою науку – политологией. Разумеется, какая-то доля истины в этих рассуждениях имеется: историк, изучающий проблемы современности или недалёкого прошлого, обязан быть особенно «иммунизированным» в отношении сиюминутных, чисто конъюнктурных факторов, тщательно учитывать все и всяческие взаимосвязи и взаимозависимость происходящих явлений, прочно оставаться на позициях историзма. Но это отнюдь не значит, что современное или близко отстоящее от нас по времени явление нельзя «анатомировать» с научных позиций. Да и сам Нольте, провозгласивший в полном согласии с неокантианской школой историографии непознаваемость фашизма как явления в условиях сегодняшнего дня, в конечном счёте довольно чётко формулирует основы своей концепции.

Историческим феноменом, согласно Нольте, являются нацистская идеология и мировоззрение, «идеи» фашистского вождя: в Германии – Гитлера, в Италии – Муссолини. Возникнув «феноменально» (а по Нольте, это значит, не будучи обусловленным видимыми факторами), идеология и личности вождей и формируют явление, называемое фашизмом в Италии, национал-социализмом в Германии. Нольте и его школа фашизмоведов не признают определения фашизма ни как «определённой фазы секуляризации», т. е. освобождения общества от власти и влияния религии, как это нередко утверждают христианско-либеральные историки, ни как «традиционно враждебной обществу власти масс», как характеризуют его представители консервативного направления, ни как «разновидности тоталитаризма», как оценивают фашизм либеральные социологи.

Нечего и говорить, что Нольте категорически отрицает определение фашизма как инструмента наиболее экстремистских кругов монополий и военщины. Он даёт свою интерпретацию фашизма как «выражения своеобразного и наднационального характера эпохи». Нольте даже называет хронологические рамки этой эпохи: это время между 1914 и особенно 1918 и 1945 годами. С 1945 года фашизм, заявляет Нольте, хотя и может проявляться в тех или иных формах, однако как «всемирно-историческая тенденция он мёртв».

Мы намеренно оставляем в стороне пространные рассуждения Нольте относительно тех сил, которые образуют так называемую «либеральную систему», и тех, которые её разрушают (здесь Нольте отдаёт дань пресловутой «доктрине тоталитаризма», нередко объединяя в понятии «тоталитарные силы» нацистов и коммунистов, марксизм и фашизм, экстремистов справа и слева). Да и само понятие «либеральная система» в устах Нольте противоречиво и расплывчато.

Отметим только, что начало эпохи фашизма Нольте датирует 1918 годом, потому что, дескать, появление фашизма было спровоцировано… большевистской угрозой – так именует Нольте Октябрьскую революцию в России и подъём революционного движения на Западе. Итак, как это ни парадоксально, но вина за возникновение фашизма возлагается – хочет этого Нольте или не хочет – на рабочий класс, революционное рабочее движение! Сформулированные Нольте шесть характерных черт фашизма несут на себе печать случайности. Чего стоит, например, утверждение: «характерный признак» фашизма – это то, что большинство его главарей прежде действовали в рамках организованного рабочего движения и поэтому (!) имеют богатый опыт общения с массами. Заметим, что это вообще не соответствует действительности: в нацистских организациях Германии не было ренегатов рабочего движения, которые заняли бы высокие посты при гитлеровцах. В Италии же можно говорить только о Муссолини, перебежавшем от социалистов к фашистам.

Пытается Нольте дать ответ и на вопрос, который издавна занимает многих исследователей: почему фашистам удалось прийти к власти в Италии и Германии и не удалось во Франции, Бельгии, Англии и Скандинавских странах? Он утверждает, что в Италии важнейшей предпосылкой успеха фашистов была неспособность многочисленной социалистической партии к революции и отсутствие готовности к управлению парламентскими методами. Иное дело, например, в Скандинавских странах – Швеции и Дании, где социал-демократы имели стабильные позиции и многолетний опыт парламентской деятельности.

С известными оговорками с этим можно было бы и согласиться. Но вот вопрос: а как же быть с Германией? Ведь здесь была сильная и многочисленная социал-демократическая партия, имевшая прочные и многолетние традиции парламентской борьбы? Почему же здесь нацистам удалось прийти к власти? Нольте отвечает на это примерно так: нацисты были хитры и искушённы, применяли гибкую тактику, кроме того, у немцев «авторитарный склад ума» (Рейх?), поэтому гитлеровцам удалось подорвать позиции СДПГ и захватить власть.

Разумеется, подобные объяснения упрощают важные социальные процессы и уже поэтому не могут удовлетворительно объяснить столь сложное явление, как фашизм. Заметим, что Нольте отнюдь не сторонник фашизма. Более того, в его работах есть интересные наблюдения – рациональное зерно содержит и его концепция об «эпохе фашизма»; автор, не будучи марксистом, интуитивно «нащупал» политические проявления первого этапа общего кризиса капитализма, не сумев, однако, подвергнуть его всестороннему анализу. Немало новых фактов-сопоставлений итальянского, германского, французского фашизма, их общее и различное сумел увидеть Э. Нольте.

Однако «феноменологическая» теория объективно наносит вред антифашистской борьбе. Во-первых, она демобилизует антифашистские силы на современном этапе, утверждая, что «эпоха фашизма», а стало быть, и его опасность отошли в прошлое ещё в 1945 году. Борьбе против неонацизма и неофашизма в современных условиях такое утверждение безусловно мешает. Во-вторых, Нольте изолирует фашизм от породивших его реакционных монополий, превращает его в некий автономный в социальном отношении «феномен». В-третьих, прямая корреляция между возникновением фашизма и социалистической революцией в России, а также подъёмом рабочего движения на Западе приводит к глубоко ошибочному выводу, будто успехи социализма в международном масштабе или развитие рабочего движения в той или иной стране непременно влекут за собой подъём и успехи фашизма. Между тем это, как показывает конкретная реальность наших дней, не соответствует истине.

Наконец, в-четвёртых, тот факт, что Нольте сводит историю фашизма к истории преимущественно идей и личностей, появляющихся помимо какой бы то ни было социальной причинной обусловленности («феноменологически»), обезоруживает демократические силы в борьбе против фашистской опасности. Единственная социально-историческая обусловленность, признаваемая Нольте, – большевизм, революция, социализм порождают фашизм – искажает подлинную историческую картину и имеет чёткую антикоммунистическую направленность. В общем можно с полным основанием сказать, что Нольте навязывает читателю вывод: не было бы социализма – не было бы рабочего движения, не было бы революции в России – не было бы и фашизма. Вот к чему приводит в конечном счёте «феноменологическая» теория Эрнста Нольте, считающегося на Западе одним из наиболее серьёзных исследователей фашизма. Вот почему эта теория – хочет этого автор или нет – объективно создаёт основу для возникновения призраков прошлого на европейском горизонте, мрачных призраков, гальванизируемых теми общественными силами, которых пугает укрепление позиций социализма, демократии, революционного движения.

Широко распространена сегодня на Западе и другая «концепция», согласно которой фашизм предстаёт как явление, сопутствующее экономическому росту и индустриальному развитию государства. Безоговорочно «модернизаторской силой» провозглашают фашизм, например, Б. Моор, Р. Дарендорф, Д. Шенбаум, А. Грегор, А. Касселз и др. Они утверждают, будто в развивающихся странах фашизм может сыграть роль «агента модернизации» и даже «лидера революции». Указываются и пути свершения подобной «революции» – вернуться к доисторическому опыту «расовой чистоты», хотя и несколько другими средствами, нежели гитлеровский фашизм, но взять за основу его идеологию и политическую практику.

Политический смысл «теории модернизации», подвергнутой аргументированной критике марксистскими авторами, заключается в том, чтобы подменить открытую марксизмом закономерность общественного развития, т. е. замену капитализма передовым социально-экономическим строем – социализмом, рассуждениями о том, будто экономическому развитию отсталых народов и стран закономерно может сопутствовать фашизм. С другой стороны, авторы этой теории пытаются доказать, будто корни фашизма и питательная среда полностью отсутствуют в наши дни в развитых промышленных капиталистических странах – США, Англии, Франции, ФРГ.

«Теория модернизации» направлена против марксистской концепции фашизма как порождения общего кризиса капитализма и орудия наиболее реакционных кругов монополистического капитала. Американская историография в 60–70-х годах выдвигает и развивает близкую к упомянутой точку зрения, согласно которой фашизм представляет собой продукт определённого этапа развития «индустриального общества». Здесь важно обратить внимание на следующие моменты: фашизм интерпретируется, во-первых, как неизбежный спутник прогресса человеческого общества на определённом этапе (независимо от социальной системы), во-вторых, как политическое явление уже исключительно прошедшего времени (а «индустриальное общество», как убеждают читателя подобные интерпретаторы, – это уже пройденный этап. – А. Б.). Таким образом, вопрос, например, о возрождении фашизма и опасности неонацизма объявляется неактуальным.

На вопрос о генезисе фашизма пытаются ответить и другие историки – К. Д. Брахер, Г. Лукач, Г. Плесснер, В. Гельпах, которые абсолютизируют национальные особенности немцев, явившиеся якобы первопричиной возникновения и развития нацизма в Германии. К. Д. Брахер прямо утверждает, что национал-социализм является не только специфической формой фашизма, но и результатом, типичным феноменом германской истории.

Особенно активно занимались поисками специфических черт немецкого национального характера, которые способствовали укреплению нацизма, американские авторы. Один из них, например, утверждает, что ещё с конца XIX века немецкая интеллигенция широко распространила теории о «немецкой сущности», обладающей особыми качествами. Гейдельбергский психолог В. Гельпах такие качества, как «стремление к созиданию», «основательность», «любовь к порядку» (Ordnungsliebe), «упрямство», «пристрастие к радости», определяет как способствовавшие укреплению нацизма.

Имеется и такая форма реабилитации и даже популяризации фашизма, как оккультная. Ей присуща ностальгия по нацистской псевдоромантике – рыцарскому кодексу чести, боевому братству, взаимовыручке и благородству целей. Такой ностальгической тоской окрашена, например, модная сейчас на Западе книга Жана-Мишеля Анжебера «Оккультизм в третьем рейхе».

В последние годы под влиянием марксистской социологии некоторые западные авторы приблизились к пониманию марксистской концепции фашизма, заняли антимонополистические, демократические и антифашистские позиции. Это относится к западногерманским учёным В. Абендроту, В. Кюнлю и другим представителям «марбургской школы», к французским авторам П. Розеншток-Франку, Г. Сальвемини, к американцу Г. Хальгартену. Однако не они определяют сегодня лицо сторонников «нового прочтения» истории фашизма.

Нет, разумеется, необходимости всерьёз опровергать эти рассуждения о нацизме как порождении немецкого национального характера или психопатологии. Ведь широко известно, что ещё в XIX веке, а затем и в нашем столетии именно немецкий рабочий класс, демократические силы немецкого народа показали образцы революционной организованности и энергии. И такие качества, отмеченные Гельпахом, как «стремление к созиданию», «любовь к порядку» и романтическое «пристрастие к радости», служили интересам рабочего движения, уровень которого сделал в середине прошлого столетия именно Германию центром революционного движения в Европе.

Другое дело – немецкая буржуазия, чиновничество, военщина, большая часть интеллигенции, крестьянство. Исторические условия формирования каждой из этих социальных категорий были такими, что действительно создавали предпосылки для того, чтобы фашизм в Германии появился в особой, наиболее злокачественной форме. И в этом плане ряд интересных наблюдений можно обнаружить и у историков-немарксистов.

С различными изложенными выше концепциями, пытающимися объяснить возникновение фашизма «жёстким креплением», связана и «персоналистская», или «мессианская», теория, наиболее активными сторонниками которой являются И. Фест, Ф. В. Фабри, Г. Телленбах, Голо Манн, А. Буллок, В. Мазер, решительно отстаивает её и известный публицист Себастьян Хафнер. Если предельно кратко охарактеризовать смысл их взглядов, то он состоит в том, что нацизм явился созданием Гитлера (иногда говорится также и о его приближённых) и воплотил в себе черты и особенности, взгляды и поведение, характерные для личности фюрера. «Гитлер доказал силу индивидуума в историческом процессе», – заявляет западногерманский историк Валентин. «Магнетизмом», присущим Гитлеру и вызвавшим «распад политического здравомыслия», объясняет возникновение нацизма социолог отнюдь не фашистских взглядов Манфред Функе – редактор «Аус дер политик унд цайтгешихте»– приложения к боннскому официозу «Дас парламент». Голо Манн (заметим попутно, что почти никто из сторонников «мессианской» теории не придерживается пронацистских взглядов, а многие настроены либерально или даже антифашистски) называет Гитлера «монстром», «чудовищным человеческим феноменом нашего… столетия», который стал диктатором потому, что «он этого захотел». Телленбах говорит о Гитлере как о «демонической личности», Хафнер – как о «демоническом демагоге». Маститый консервативный историк Ф. Майнеке утверждал, что в личности Гитлера, в его существе и действиях было нечто уникальное, чуждое (всем остальным людям. – А. Б.), трудно воспринимаемое. Ещё категоричнее выражается Э. Дойерляйн, который пишет, что политика «национал-социализма исторически была определена единственным человеком». Аналогичную точку зрения отстаивает и А. Кюн, когда он заявляет, что «в центре специальных исследований по истории национал-социализма сегодня должна ещё постоянно стоять личность фюрера».

Персоналии, посвящённые фашистскому фюреру, стали появляться уже в конце 50-х – начале 60-х годов. Но они были, так сказать, «моноаспектными», т. е. рассматривалась какая-либо одна из сторон истории фашистской диктатуры (например, внешняя политика – «деятельность» Риббентропа или «решение рабочего вопроса» – «труды Лея» и т. п.). Постепенно складывалась концепция: нацизм – порождение и «творчество» Гитлера.

Как уже отмечалось, для марксистской историографии нет запретных сюжетов или неприкасаемых тем. Вопрос лишь в том, с каких позиций освещается жизнь и деятельность того или иного лица, какую цель преследует автор персоналии. Следует признать, что все без исключения биографии Гитлера, вышедшие за последнее десятилетие на Западе, служат вполне очевидно неблаговидным целям: они «отчуждают» его от породившей нацизм и его главарей социальной системы, привлекают пристальное внимание к сугубо интимным сторонам жизни фюрера, призывают посмотреть на него с чисто «человеческой» точки зрения (людям свойственны и достоинства, и недостатки), не судить строго за слабости, которые присущи всякой исторической личности. Главное же в том, что подобный подход, который авторы биографий Гитлера называют «спокойным» и «объективным», влечёт за собой и другое: деяния фюрера подразделяются на полезные и вредные, положительные и отрицательные, направленные на благо народа и во вред ему. При этом большинство биографов, даже будучи вынужденными констатировать крах планов Гитлера, вред, нанесённый немецкому народу попыткой их осуществления (например, проигранную войну), не отказывают ему в субъективно благих намерениях.

Призывы вникнуть в психологию больших и малых фюреров, проникнуться сочувствием к ним, простить им их вполне человеческие слабости, проявить гуманность к осуждённым и неосуждённым фашистским преступникам и пожалеть их, разобраться в их делах спокойно, без излишней горячности пронизывают новейшую литературу о фашизме, появившуюся за последние годы, а также многочисленные телевизионные сериалы и кинофильмы.

Сенсацией последних лет стала фундаментальная биография Гитлера, написанная Иоахимом Фестом. Её первое издание вышло в свет в конце 1973 года. С того времени только в ФРГ выпущены ещё пять изданий этой книги общим тиражом более миллиона экземпляров. К. Д. Брахер, например, назвал эту работу «значительным вкладом… в историю нашего столетия и в вопрос о роли великих личностей». Т. Шидер, В. Гёрлиц и ряд других специалистов по истории нацизма также дали восторженные оценки сочинения И. Феста, назвав его выдающимся открытием. В конце 70-х годов оно было несколько оттеснено новой книгой на ту же тему, принадлежащей перу американского журналиста Дж. Толанда.

Фест неоднократно замечает, что нацизм представлял собой социальную революцию, которая вела к своеобразному обновлению общества, что Гитлера следует рассматривать как личность, наиболее полно выразившую интересы, взгляды, предрассудки, мироощущение немецко-австрийской мелкобуржуазной среды. Он утверждает, что Гитлер был

«в беспримерно высокой степени всем для всех и всем в одном лице: учитель самого себя, организатор партии и создатель её идеологии, тактик и вождь, государственный деятель и на протяжении целого десятилетия движущийся центр мира» [70] .

Нацистская диктатура была, согласно Фесту, от первого до последнего пункта последовательным воплощением чудовищной по масштабу воли Гитлера к власти и действию.

«В его лице,  – замечает Фест, – продемонстрирована поразительная сила влияния личности на исторический прогресс» [71] .

Подобные оценки сущности нацизма не новы – они уже высказывались в работах многих западных авторов. Фест в свою очередь до предела персонифицировал нацистское движение и гитлеровскую диктатуру, которые, по его мнению, вообще смогли возникнуть, развиться и утвердиться только вследствие того, что нашлись люди (Гитлер и его клика), отразившие (как пишет Фест, талантливо и даже гениально) интересы и чаяния широких слоёв населения.

Так главарь германского нацизма под пером И. Феста превращается в выразителя народных интересов (хотя, как признаёт Фест, и не всего народа), в государственного деятеля (хотя и принёсшего наряду с добром (?!) и немало зла).

И вот здесь как раз и кроется сущность позиции Феста. Учитывая, что реабилитация фюрера, как говорится, «в лоб» не вызовет одобрения у многих читателей, он пускается в туманные рассуждения на тему о «человеческих слабостях», которые, дескать, присущи всем людям. На потребу падкой до сенсации публики автор приводит всякого рода подробности из личной жизни диктатора. Претензия на объективность требует кое-каких признаний, и Фест отмечает агрессивный характер нацистской политики, стремление фашизма к войне.

Манера, в которой написана книга Феста, точно рассчитана на читателя из определённой социальной среды. Мелкая буржуазия, не нашедшая себе места в жизни молодёжь, старые нацисты, бывшие офицеры вермахта – такова читательская аудитория, обеспечивающая книге коммерческий успех.

Однако – и это главное – Фест «объясняет» человеконенавистнические акции фюрера его фанатизмом, нестандартностью мировосприятия, нерушимой верностью идее и цели, многие же «слабости» (одни с чисто фрейдистских позиций – проекциями сексуальных переживаний детства, другие – с позиций бихевиоризма) – болезнями, которыми страдал Гитлер.

В книге Феста заданный результат достигается не путём прямого и грубого искажения фактов – факты, даже весьма неприглядные, фиксируются и признаются. К выводам и оценкам читатель подводится путём соответствующей расстановки акцентов и тщательного взвешивания и дозировки излагаемых фактов и событий. Именно таким образом, на первый взгляд ненавязчиво, Фест оценивает нацистского фюрера как «подлинную фигуру германской социальной революции», которому удалось покончить в Германии с XIX веком и двинуть страну по пути «модернизации».

Нет в книге Феста и прямого осуждения преступлений Гитлера: развязанной им войны, удушения демократии в Германии, истребительной оккупационной политики. Исключение составляют политика геноцида в отношении евреев и вообще антисемитская политика Гитлера. К ней автор относится критически.

Изложена в книге и история Германии в годы второй мировой войны, события и ход последней. Но опять-таки акценты делают своё дело: о Сталинградской битве Фест, например, не может умолчать, но её решающего значения для хода второй мировой войны не признаёт. Вообще, согласно точке зрения Феста, не Советский Союз, не державы антигитлеровской коалиции выиграли войну, разгромив германский фашизм, а последний вследствие ошибок и просчётов проиграл её. И фашизм, по Фесту, не отвратительное порождение общего кризиса капитализма и законорождённое дитя реакционных монополий и военщины, а результат причудливых хитросплетений судеб отдельных личностей. Заметим, что связи Гитлера и его партии с монополистическим капиталом отнюдь не отрицаются (в книге приведены факты о таких контактах), отрицается лишь социальная природа фашизма, намеренно «десоциологизируется» и персонифицируется его генезис, который представлен как итог игры иррациональных сил.

Так реакционным монополиям выдаётся своеобразная индульгенция, нацизм предстаёт как явление неповторимо-своеобразное, загадочный феномен нашей эпохи.

В 1977 году на западногерманском кинофестивале получил высокую оценку («особенно ценный») и премию в 250 тыс. марок кинофильм «Гитлер. История карьеры», поставленный по мотивам книги И. Феста. Хотя в фильме, как и в книге, есть известная критика фашизма, но отсутствуют широко известные факты о связях Гитлера и нацизма с германскими промышленно-финансовыми монополиями, взрастившими нацизм и поставившими его у власти. Более того, в титрах фильма категорически утверждается, что Гитлер не был выдвинут крупным капиталом и не был его союзником. Гитлер наделяется чертами некоего полубога-полубезумца, обладавшего магической властью над людьми и сумевшего повести за собой весь охваченный энтузиазмом немецкий народ. Шпрингеровская «Вельт» с восторгом приводила слова Феста о том, что

«Гитлер представлял Германию и эпоху… он победил безработицу и дал возможность немцам забыть внешнеполитические унижения Версальского договора… Гитлера не надо рассматривать односторонне».

После книги И. Феста на рынке политической литературы стран Запада появилась написанная в аналогичном ключе, хотя и с некоторыми различиями непринципиального характера, книга американского политолога Джона Толанда «Адольф Гитлер». Она от начала до конца выдержана в духе антикоммунизма, антисоветизма и по существу, хочет этого автор или нет, реабилитирует главаря германского фашизма, а стало быть, и его преступный, кровавый режим.

«Если бы Гитлер… умер в 1937 году,  – пишет Толанд, – он был бы одним из самых великих немцев в истории» [73] .

Это утверждение является главным тезисом книги. Из этого с очевидностью следует, что ни внутренняя политика фашистской диктатуры, ни преступная идеология, созданная нацистами, ни методы их господства, ни, наконец, неслыханный по масштабам кровавый террор, направленный против всех немцев-демократов, и прежде всего против коммунистов и социал-демократов, не встречают осуждения у автора.

Ошибкой, а вернее, трагическими и роковыми просчётами признаётся лишь захват нацистской Германией Чехословакии и Австрии, а затем развязанная ею вторая мировая война. Но, даже говоря о нападении фашистской Германии на Советский Союз, которое автор в целом оценивает как авантюру (?!), он не может удержаться от упрёка: если бы Гитлер не рассматривал всех русских, украинцев и белорусов как коммунистов и обращался бы с ними «мягче», он мог бы избежать поражения в войне.

Другой упрёк адресует Толанд Гитлеру за его антисемитскую политику. Бели бы не эти «просчёты» – такова мысль автора, – нацистская Германия выиграла бы войну и установила мировое господство.

Толанд отрицает социальную сущность фашизма как порождения реакционных кругов монополистического капитала и лишь скороговоркой признаёт некоторые факты финансирования монополистами нацистского движения и поддержку ими гитлеровцев в борьбе за власть. Утверждая без каких-либо на то оснований, что только в 1938 году начался период личной диктатуры Гитлера, Толанд решительно отвергает какую бы то ни было вину Геббельса, Геринга, Гиммлера, Гесса, Шпеера, высокопоставленных эсэсовцев и других нацистских бюрократов, военачальников за преступления фашистского режима. Тезис о «единоличной вине» Гитлера (при этом и «вина» признаётся с оговорками) красной нитью проходит через всю книгу.

Хотя Джон Толанд по своим взглядам не фашист, многие его утверждения играют на руку неонацистской пропаганде. Чего стоит, например, заявление Толанда о том, что

«Гитлер стремился объединить представителей всех социальных слоёв (разумеется, за исключением евреев) на основе своеобразного социализма (?! – А. Б.), который не исключал бы ни богатых, ни среднезажиточных людей» [74] .

Толанд охотно повторяет утверждения неонацистской пропаганды о том, что Гитлер будто бы был «вождём», которого «любил весь народ», а во всём мире не было руководства, которое пользовалось бы такой широкой поддержкой, как нацистское. Автор с одобрением цитирует статью Р. Хелмса, в 30-е годы американского журналиста, а впоследствии шефа ЦРУ, о Нюрнбергском партайтаге НСДАП 1936 года и о Гитлере как разумном человеке, отстаивавшем вполне разумную программу (напомним, что на этом съезде нацистской партии была подтверждена и конкретизирована программа фашистской агрессии в Европе).

Толанд с похвалой отзывается об «успехах» Гитлера на пути «искоренения» марксизма в сознании людей, в особенности рабочих. При этом он, конечно же, умалчивает о сотнях тысяч коммунистов, оставшихся верными своим убеждениям и подвергавшихся невиданным по масштабу террору и репрессиям, о социал-демократах, беспартийных антифашистах, которые участвовали в подпольном движении Сопротивления. Антигитлеровские силы, действовавшие в Германии, по Толанду, – это лишь небольшая группа генералов и офицеров, дипломатов и промышленников – участников заговора 20 июля 1944 года. Говоря о них, Толанд игнорирует демократическую, подлинно антинацистскую часть буржуазно-генеральской оппозиции.

Дж. Толанд не скрывает своих антисоветских взглядов. Пользуясь неосведомлённостью читателя на Западе (книга его выдержала ряд изданий в США, ФРГ, Англии, Франции, Японии), он не брезгует и прямыми фальшивками. Он умалчивает, например, о разгроме фашистских войск под Москвой и Сталинградом, о героической борьбе осаждённого Ленинграда. Лишь в одном случае Толанд упоминает битву под Курском, при этом изображая её как несчастливое для Гитлера «стечение обстоятельств» – ошибку в расчётах танковых сил обеих сторон, приведшую к «неудаче» вермахта.

Хотя книга Толанда отражает различные имеющие хождение на Западе концепции буржуазной историографии фашизма, доминирует в ней несомненно модный «психолого-исторический» и бихевиористский подход к оценке личностей и событий.

Книга изобилует длинными экскурсами в детские годы Гитлера. Автор, согласно рецептам неофрейдизма, пытается объяснить «переживаниями» детства и юности нацистского фюрера буквально все черты политики и идеологии германского фашизма: антикоммунизм, антисоветизм, агрессивность и расизм, бредовые планы достижения мирового господства и многое другое. Нет недостатка и в таких ретроспекциях в биографии Гитлера, которые призваны убедить в его демонической, магической силе, непреодолимом влиянии, особенно на женщин, молодёжь и т. п. По-видимому, целям реабилитации Гитлера-палача должны служить многочисленные и подробные рассуждения о болезнях, которыми он в разное время болел, о его любви к музыке Вагнера, фобиях, вегетарианстве и т. п.

Биографии Гитлера и других нацистских главарей, написанные с показным беспристрастием и в «спокойных» тонах, являются сейчас самым распространённым жанром историко-социологической литературы о фашизме. Её больше всего читают, о ней ведутся дискуссии; книги, подобные книгам Феста и Толанда, экранизируются, по ним ставятся телевизионные сериалы. Поэтому сила воздействия этого жанра литературы, наукообразно рисующей фашизм с «человеческим обликом», на сознание читателей весьма велика. Между тем в конечном счёте эта литература не обнаруживает ничего нового, налицо лишь один из многочисленных методов создания алиби кровавому фашизму в глазах новых поколений людей.

«Персоналистская», или «мессианская», концепция не выдерживает, конечно, серьёзной критики. Если объяснять возникновение и развитие фашизма только личными качествами фюрера, то становится необъяснимым происхождение фашизма в Италии, Испании, Португалии, Чили. Невозможно объяснить причины живучести фашистского вируса в наши дни.

Наконец, авторы этой концепции характеризуют Гитлера как личность, наиболее полно выразившую доминирующие тенденции и господствующие настроения своего времени, охватившие громадное большинство населения после поражения 1918 года, – сомнения, пессимизм, чувство горечи, разочарования и цинизма. Он сумел «выплеснуть» все страхи, чувства протеста и надежды своего времени, коротко говоря, воплотить «дух и тенденции эпохи».

Трудно не заметить, что настроения, чувства, надежды и другие качества, присущие немецкой буржуазии, преимущественно мелкой, так называемым средним слоям, Фест приписывает всему немецкому народу или даже всей эпохе в целом. Получается, что выразителями господствующих тенденций своего времени являются не рабочий класс, не демократическая интеллигенция, а взбесившийся от ужасов нестабильности мелкий буржуа, потерявшая социальную опору военщина, милитаристские круги крупной буржуазии.

Разумеется, между социальными слоями нет непреодолимых перегородок; если в сфере материальной их положение различается достаточно чётко, то в сфере сознания грани условны и подвижны. Происходящая в обществе (особенно в периоды больших общественных событий и потрясений, нестабильности и неустойчивости) социальная диффузия способствует взаимопроникновению в сферу сознания различных слоёв стереотипов, настроений и установок из различных общественных групп. Наиболее «плодовитыми» оказываются средние слои: их промежуточное положение и многочисленность в современном буржуазном обществе высокоразвитой капиталистической страны приводят к тому, что они являются главными источниками различного рода настроений.

В самом деле, из средних слоёв люди «спускаются» в пролетарские массы, сохраняя при этом прежние взгляды и прежнее мироощущение. Но они заражают своими настроениями массы пролетариев и полупролетариев, среди которых они теперь постоянно живут и подвизаются. Из средних слоёв, что бывает значительно реже, люди «поднимаются» в верхи современного общества, неся и туда свои настроения и взгляды. Из них же, средних слоёв, рекрутируются чиновничество, офицерский корпус, священнослужители, врачи и инженеры.

Можно без преувеличения утверждать, что взгляды, настроения, стремления, симпатии и антипатии средних слоёв оказывали в Германии 20–30-х годов решающее воздействие на большинство населения страны. И именно здесь следует искать причины «феномена» Гитлера: будучи плоть от плоти немецкого мещанства, кляйнбюргерства, хорошо зная и понимая психологию Михеля – немецкого обывателя, Гитлер сумел наиболее точно выразить его сиюминутные социальные и национальные стремления, надежды и чаяния. Это принесло успех и подняло Гитлера и возглавляемое им нацистское движение на политическую вершину.

Но, отразив или воплотив настроения этой большой, если не самой многочисленной части нации, Гитлер и нацизм в целом ни в малейшей степени не отражали коренные её интересы. Ведь интересы этих слоёв требовали прежде всего мира, который обеспечивал им жизнь, в то время как нацизм с первого же дня взял курс на экспансию и агрессивную войну. Чем это кончилось для нации, известно. Так называемые средние слои заплатили нацизму кровавую дань ничуть не в меньшем масштабе, чем другие социальные группы, исключая лишь крупную буржуазию.

Нельзя отрицать, что без Гитлера нацизм в Германии был бы в каких-то своих проявлениях другим, т. е. что личность фашистского фюрера наложила отпечаток, может быть и весьма значительный, на политику, идеологию и методы германского фашизма. Для подтверждения жёсткой корреляции характера и взглядов Гитлера, с одной стороны, и политики нацизма – с другой, обычно приводят уровень накала антисемитизма. Рассуждают примерно так. Фашизм был в Италии и Испании, Португалии, режим фашистского типа существует в Чили и ЮАР, но, хотя и там, как при любой реакционной власти, существует антисемитизм, он, однако, не принял таких крайних форм, не развился в геноцид, в поголовное истребление евреев. И. Фест, Дж. Толанд и другие западные биографы Гитлера утверждают, что это – следствие личной психологической настроенности нацистского фюрера, у которого антисемитизм был поведенческой доминантой. Можно допустить, что это действительно так. Но и современный неонацизм, у которого нет своего фюрера, исповедует (к счастью, пока лишь на словах) антисемитизм в самой крайней, человеконенавистнической форме. Таким образом, дело в конечном счёте не в личных симпатиях и антипатиях главаря – они могут лишь усугубить те или иные формы проявления политического курса – дело в сущности явления, в данном случае фашизма, который доводит до предела свойства империализма – «реакцию по всей линии».

Инициаторам «нового прочтения» истории фашизма нередко нельзя отказать в субъективно благих намерениях: некоторые из них добросовестно пытаются понять и осмыслить причины постигшей немцев национальной катастрофы. Однако в целом буржуазное «фашизмоведение» – вольно или невольно – создаёт «научно обоснованную» почву для различного рода мифов и легенд о гитлеровском рейхе, о нацизме и его фюрерах. Периодически эти призраки прошлого всплывают на политическом горизонте ФРГ и других стран Западной Европы. Они отравляют международный климат, служат неблаговидным целям разжигания реакционного национализма, реваншизма, милитаризма, поддерживают ностальгию по нацистским временам, сеют недоверие к Советскому Союзу и его политике.