Никто не зналъ, какъ произошла встрѣча. Но это должно было неизбѣжно случиться и случилось. Димони и Пьяница соединились и слились во едино.

Продолжая свой путь по небу пьянства, они столкнулись и стали съ тѣхъ поръ неразлучны — рыжее свѣтило цвѣта вина и блуждающая звѣзда, блѣдная, какъ свѣтъ алкоголя.

Братская дружба пьяницъ перешла въ любовь, и они удалились въ свои Беникофарскія владѣнія, чтобы скрыть свое счастье въ старомъ домишкѣ. По ночамъ растянувшись на полу въ той самой комнатѣ, гдѣ родился Димони, они видѣли звѣзды, насмѣшливо мигавшія сквозь большія трещины въ крышѣ, скрашиваемыя большими верхушками колыхающихся растеній. Этотъ домъ былъ старою рухлядью, разваливавшеюся на куски. Въ бурныя ночи имъ приходилось бѣжать, точно они были въ открытомъ полѣ; и они ходили, преслѣдуемые дождемъ, изъ дома въ домъ, пока не находили наконецъ въ какой нибудь заброшенной конюшнѣ уголокъ, гдѣ расцвѣтала среди пыли и паутинъ оригинальная весна ихъ любви.

Вѣнчаться?.. Къ чему? He все ли имъ было равно, что скажутъ люди? Для нихъ не существовало законовъ или общественныхъ условностей. Съ нихъ достаточно было крѣпко любить другъ друга, имѣть кусокъ хлѣба въ полдень, a главное кредитъ въ трактирѣ.

Димони погрузился съ головою въ новое счастье, какъ будто передъ его глазами открылась какаято незнакомая дверь, показавъ ему столь же безграничное, сколь невѣдомое счастье. Вино и гобой задушили въ немъ съ дѣтства всѣ остальныя страсти. А теперь, въ двадцать восемь лѣтъ онъ потерялъ стыдливость безчувственнаго пьяницы и подобно свѣчкамъ изъ тонкаго воска, горящимъ во время процессій, онъ таялъ въ объятіяхъ Пьяницы, блѣдной, безобразной, жалкой бабы, почернѣвшей отъ огня алкоголя, который пылалъ внутри ея, и до того страстной, что она вся трепетала, какъ струна. Но въ глазахъ Димони она была образцомъ красоты.

Ихъ счастье было такъ велико, что вырывалось даже за предѣлы домишки. Они обнимались посреди улицъ, съ невиннымъ безстыдствомъ двухъ собакъ; много разъ, отправляясь въ деревню на какое-нибудь торжество, они забѣгали въ поле, и ихъ застигали въ высшемъ порывѣ страсти крики проѣзжихъ, отмѣчавшихъ это открытіе громкими насмѣшками. Димони располнѣлъ отъ вина и любви; у него выросъ животъ, и одѣтъ онъ былъ такъ тщательно, какъ никогда. Онъ чувствовалъ себя спокойнымъ и довольнымъ въ обществѣ Пьяницы, а эта женщина все худѣла и чернѣла, и сосредоточивъ всѣ свои заботы исключительно на немъ, не занималась починкою грязныхъ юбокъ, окутывавшихъ ея впавшія бедра.

Она не покидала его. Простодушный парень, какъ онъ, былъ подверженъ всевозможному риску. И не довольствуясь сопровожденіемъ его въ артистическихъ турнэ, она шествовала рядомъ съ нимъ во главѣ процессіи, не боясь насмѣшекъ и поглядывая на всѣхъ женщинъ съ нѣкоторою враждебнстью.

Когда Пьяница забеременѣла, народъ сталъ чуть не помирать отъ смѣха, потому что она компрометировала торжественность процессій.

Посрединѣ шелъ онъ съ торжествующимъ выраженіемъ лица и поднятымъ кверху гобоемъ, напоминающимъ огромный носъ, направленный въ небо. По одну сторону отъ него шелъ парень, игравшій на барабанѣ, по другую сторону Пьяница, выставлявшая съ наслажденіемъ на показъ, точно второй барабанъ, свой вздутый животъ, похожій на шаръ, готовый лопнуть. Этотъ животъ заставлялъ ее идти медленною и неувѣренною походкою и скандально поднималъ дерзкою округлостью передъ юбки, обнажая распухшія ступни, хлябавшія въ старыхъ башмакахъ, и черныя, сухія и грязныя ноги, похожія на палочки барабанщика.

Это было настоящимъ позоромъ, надруганіемъ надъ святынею, и деревенскіе священники читали наставленія гобоисту:

— Но чортъ тебя побери! Женись ты по крайней мѣрѣ, разъ уже эта погибшая душа не желаетъ разставаться съ тобою даже въ процессіи. Я беру на себя хлопогы относительно вашихъ бумагъ.

Но несмотря на высказываемое всѣми согласіе, Димони и не думалъ слушаться этихъ совѣтовъ. Вѣнчаться! Конечно… а какъ посмѣялись бы люди! Лучше пусть все останется попрежнему.

И, ввиду упорнаго нежеланія Димони, его, хотя и продолжали приглашать на праздники, такъ какъ онъ былъ дешевле и лучше всѣхъ остальныхъ гобоистовъ, но лишили всѣхъ присущихъ его должности почестей. Его перестали допускать къ почетному столу, перестали давать ему освященный хлѣбъ и зарретили имъ обоимъ доступъ въ церковь въ дни праздниковъ, точно они были еретики.