Ни онъ, ни она не могли отдать себѣ отчета, какъ послѣ нѣсколькихъ обычныхъ встрѣчъ родилась между ними довѣрчивая дружба и какое слово впервые изобличило тайну ихъ мыслей.
Они видѣлись по утрамъ, когда Агирре показывался въ окнѣ своей комнаты. Кончился праздникъ Кущей, хижина, служившая для религіознаго обряда, была сломана, но Луна подъ различными предлогами продолжала всходить на балконъ, чтобы обмѣняться съ испанцемъ взглядомъ, улыбкой, привѣтомъ.
Они не разговаривали на этой высотѣ, изъ боязни передъ сосѣдями. Встрѣчаясь потомъ на улицѣ, Луисъ почтительно кланялся и присоединялся къ дѣвушкѣ. Они шли рядомъ, какъ два товарища, подобно другимъ парочкамъ, которыя имъ встрѣчались на пути.
Въ этомъ городѣ всѣ знали другъ друга и только благодаря этому и могли различать супруговъ отъ простыхъ друзей.
Луна входила въ магазины, чтобы исполнять порученія Абоабовъ, какъ добрая еврейка, интересующаяся дѣлами семьи. Иногда же она гуляла безцѣльно по Королевской улицѣ или пробиралась до аллеи Аламеда рядомъ съ Агирре, которому объясняла городскія дѣла. Во время этихъ прогулокъ они останавливались въ конторѣ банкира-мѣнялы, чтобы поздороваться съ патріархомъ, глядѣвшимъ съ дѣтской улыбкой на молодую красивую парочку.
– Сеньоръ консулъ! Сеньоръ консулъ! – говорилъ Самуилъ. – Я принесъ изъ дома семейныя бумаги, чтобы вы ихъ почитали. He всѣ. Ихъ много, много! Мы Абоабы старый родъ. Я хочу, чтобы сеньоръ консулъ видѣлъ, что мы испанскіе жиды и все еще сохраняемъ память о красивой странѣ.
И онъ вытащилъ изъ подъ прилавка нѣсколько пергаментныхъ свертковъ, исписанныхъ еврейскими буквами. To были брачныя свидѣтельства, акты о бракахъ Абоабовъ съ видными семьями еврейской общины. Наверху на каждомъ документѣ виднѣлись съ одной стороны англійскій, съ другой – испанскій гербы, въ яркихъ краскахъ и съ золотыми линіями.
– Мы англичане! – говорилъ старикъ. Да ниспошлетъ Господь многія лѣта и счастье нашему королю! Но въ силу всей нашей исторіи мы испанцы, кастильцы, да – кастильцы.
Онъ выбралъ между пергаментами одинъ болѣе свѣжій и бѣлый и склонилъ надъ нимъ свою сѣдую волнистую бороду и свои слезящіеся глаза.
– Это свидѣтельство о бракѣ Бенамора съ моей бѣдной дочерью, родителей Луниты. Вы не поймете, оно написано еврейскими буквами, но на кастильскомъ языкѣ, на древнемъ кастильскомъ нарѣчіи, на которомъ говорили наши предки.
И дѣтскимъ голосомъ, медленно, словно восхищенный архаичностью словъ, онъ прочелъ содержаніе контракта, соединившаго брачущихся «по обычаю древней Кастиліи». Потомъ перечислялъ условія брака и штрафы, ожидавшіе каждую сторону, если бы по ея винѣ расторгся союзъ.
– «Долженъ заплатить – неясно бормоталъ старикъ – долженъ заплатить столько то песо…» Скажите, развѣ теперь еще существуютъ эти старыя песо въ Испаніи, господинъ консулъ?
Въ бесѣдахъ съ Агирре Луна обнаруживала такой же, какъ и ея дѣдъ, интересъ къ красивой странѣ, далекой и таинственной, хотя она и начиналась всего въ нѣсколькихъ шагахъ, у самыхъ гибралтарскихъ воротъ. Она знала только одну рыбацкую деревушку, за Ла Линеа, гдѣ провела лѣто съ семьей.
– Кадисъ! Севилья! Какъ они должны быть красивы! Я представляю ихъ себѣ. Я видѣла ихъ часто во снѣ и думаю, что если я когда-нибудь увижу ихъ на яву, они не удивятъ меня. Севилья! Скажите, донъ Луисъ, правда, что женихъ и невѣста разговариваютъ тамъ сквозь рѣшетку окна? Правда, что дѣвушкамъ устраиваютъ серенады съ гитарой и бросаютъ къ ихъ ногамъ плащъ, чтобы онѣ наступили на него! Правда, что мужчины изъ-за нихъ убиваютъ другъ друга? Какая прелесть! He возражайте. Это ужасно красиво!
Потомъ она сообщала всѣ свои воспоминанія о странѣ чудесъ, о странѣ легендарной, гдѣ жили ея предки. Когда она была ребенкомъ, бабушка, жена Самуила Абоабъ, укачивала ее no ночамъ, таинственнымъ голосомъ разсказывая чудесныя дѣянія, происходившія всегда въ благородной Кастильѣ и всегда начинавшіяся одинаково: – «Говорятъ и разсказываютъ, что король Толедскій влюбился въ прекрасную еврейку по имени Ракель…» Толедо!
Произнося это имя, Луна полуоткрывала глаза, точно въ полуснѣ. Столица испанскихъ евреевъ! Второй Іерусалимъ! Тамъ жили ея благородные предки, казначей короля и врачъ всѣхъ грандовъ.
– Вы видѣли Толедо, донъ Луисъ! Бывали въ немъ! Какъ я вамъ завидую! Красивый городъ, не правда ли? Большой! Огромный! Какъ Лондонъ? Какъ Парижъ? Ну, конечно, нѣтъ… Но, несомнѣнно, гораздо больше Мадрида!
И увлеченная своими восторженными грезами, она забывала всякую сдержанность и разспрашивала Луиса о его прошломъ.
Онъ, несомнѣнно, благороднаго происхожденія. Это видно по его внѣшности. Съ перваго дня, какъ она его увидѣла, узнавъ его имя и національность, она угадала, что онъ высокаго происхожденія. Онъ – идальго, какимъ она представляла себѣ всѣхъ испанцевъ, немного напоминающій лицомъ и глазами еврея, но болѣе гордый, болѣе высокомѣрный, неспособный снести униженія и рабства. Быть можетъ, для большихъ праздниковъ у него есть мундиръ, красивый костюмъ, расшитый золотомъ… и шпага, да шпага!
Глаза ея блестѣли восторгомъ передъ идальго рыцарской страны, одѣтымъ самымъ обыкновеннымъ образомъ, какъ любой хозяинъ магазина въ Гибралтарѣ, но каждую минуту онъ могъ превратиться въ блестящее насѣкомое, съ сверкающей окраской, вооруженное смертоноснымъ жаломъ!
И Агирре поддерживалъ ея иллюзіи, съ простотой героя подтверждая всѣ ея предположенія.
Да! У него есть расшитый золотомъ костюмъ, консульскій, и шпага отъ мундира, которую онъ еще ни разу не вынулъ изъ ноженъ.
Однажды въ солнечное утро оба, сами того не замѣчая, пошли по направленію къ Аламедѣ. Она жадно съ откровеннымъ любопытствомъ разспрашивала его о его прошломъ, какъ это обыкновенно бываетъ, когда два человѣка чувствуютъ, какъ въ нихъ зарождается взаимное влеченіе. Гдѣ онъ родился? Какъ провелъ дѣтство? Многихъ ли женщинъ онъ любилъ?
Они проходили подъ аркой старыхъ воротъ испанскихъ временъ, накоторыхъ еще уцѣлѣли орелъ и гербъ австрійской династіи. Въ старомъ крѣпостномъ рву, превращенномъ въ садъ, поднималась группа могилъ. Здѣсь покоились англійскіе моряки, павшіе въ битвѣ при Трафальгарѣ.
Они пошли по бульвару, гдѣ деревья чередовались съ пирамидами изъ старыхъ бомбъ и коническихъ ядеръ, покраснѣвшихъ отъ ржавчины. Ниже огромныя пушки простирали свои жерла по направленію къ сѣрымъ броненосцамъ, стоявшимъ въ военномъ портѣ, и къ просторной бухтѣ, по голубой, переливавшейся золотомъ, равнинѣ которой скользили бѣлыя пятна парусныхъ лодокъ.
На большой эспланадѣ Аламеды, у подножья покрытой соснами и домами горы, группы мальчиковъ съ голыми ногами бѣгали вокругъ подпрыгивавшаго мячика. Въ этотъ часъ, какъ, впрочемъ, впродолженіи цѣлаго дня, огромный мячъ – любимая національная игра – прыгалъ по дорожкамъ, площадкамъ и дворамъ казармъ. Шумъ криковъ и топотъ ногъ какъ военныхъ, такъ и штатскихъ, поднимался къ небу во славу сильной, любящей гигіену Англіи.
Они поднялись по большой лѣстницѣ вверхъ и сѣли на тѣнистой площадкѣ, у памятника британскаго героя, защитника Гибралтара, окруженнаго мортирами и пушками. Взоры Луны блуждали по голубому небу, виднѣвшемуся сквозь колоннаду деревьевъ, и она заговорила, наконецъ, о своемъ прошломъ.
Она прожила печальное дѣтство.
Родившись въ Рабатѣ, гдѣ еврей Бенаморъ занимался вывозомъ мароккскихъ ковровъ, она жила однообразной жизнью, не зная другихъ волненій, кромѣ страха передъ опасностью. Европейцы, жившіе въ этомъ африкайскомъ городѣ были люди грубые, пріѣхавшіе съ одной только цѣлью, сколотить состояніе. Мавры ненавидѣли евреевъ. Богатыя еврейскія семейства должны были жить обособленно, среди своихъ, не выходя за предѣлы своей среды, въ постоянномъ оборонительномъ положеніи, въ странѣ, лишенной всякихъ законовъ.
Молодыя еврейки получали прекрасное воспитаніе, облегчавшееся свойственной этой расѣ приспособляемостью къ прогрессу. Онѣ поражали вновь прибывшихъ въ Рабатъ путешественниковъ своими шляпами и костюмами, походившями на парижскія и лондонскія. Онѣ играли на роялѣ, говорили на разныхъ языкахъ. И, однако, бывали ночи, когда отъ страха никто не спалъ, когда родители одѣвали ихъ въ вонючія лохмоіья, и маскировали ихъ, разрисовывая имъ лицо и руки разведенной въ водѣ сажей и золой, силясь придать имъ безобразный и отталкивающій видъ, чтобы онѣ казались не ихъ дочерьми, a paбынями.
To были ночи, когда боялись возстанія мавровъ, вторженія сосѣднихъ кабиловь, фанатически наэлектризованныхъ проникновеніемъ въ страну европейцевъ. Мавры сжигали дома евреевъ, похищали ихъ богатства, бросались, какъ бѣшеные звѣри, на бѣлыхъ женщинъ-иновѣрокъ, подвергали ихъ ужаснымъ насиліямъ и затѣмъ сносили имъ головы съ адскимъ садизмомъ.
О! Эти ночи дѣтства, когда она спала стоя, одѣтая какъ нищенка, и когда даже ея невинный возрастъ не могъ ей служитъ эащитой. Быть можетъ, вслѣдствіе этихъ ужасовъ она эаболѣла, была при смерти, и этому обстоятельству она была обязана своимъ именемъ Луна.
– Когда я родилась, меня назвали Орабуэной, а одна изъ младшихъ сестеръ получила имя Асибуэна. Послѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ тревоги, эавершившейся вторженіемъ маврвовъ, во время котораго сожгли нашъ домъ и мы уже думали, что обречены на смерть, моя сестра и я заболѣли нервной лихорадкой. Асибуана умерла, я уцѣлѣла.
И она описывала Луису, который сь ужасомъ внималъ ей, событія этой экзотической необычной жизни, тоску и скорбь, выстраданныя ея матерью въ бѣдномъ домѣ, гдѣ они нашли убѣжище. Дочь Абоаба кричала отъ горя и рвала свои пышные черные волосы передъ постелью, на которой дѣвочка лежало въ лихорадочномъ бреду. Бѣдная ея Орабуэна умирала.
– О! дочь мояі Моя красавица Орабуэна, алмазъ мой ясный, дитя утѣшенія! Уже не будешь ты ѣсть вкусную курицу! Уже не одѣнешь ты по субботамъ красивые башмачки и мать твоя не будетъ смѣяться отъ гордости, когда раввинъ найдетъ тебя такой милой и хорошенькой!
Бѣдная женщина металась по комнатѣ при свѣтѣ гаснувшей лампы. Въ темнотѣ она угадывала присутствіе незримаго врага, ненавистнаго Уэрко, этого демона съ кастильскимъ именемъ, являющагося въ назначенный часъ, чтобы отвести человѣческія существа въ мрачное царство смерти. Приходилось биться съ злодѣемъ, обманывать жестокаго и безобразнаго Уэрко, какъ его обманывали такъ часто ея бабки и прабабки.
Удерживая вздохи и слезы, мать старалась успокоиться и, распростершись на полу, говорила спокойно, сладенькимъ голоскомъ, словно принимала важнаго гостя:
– Уэрко! Зачѣмъ ты пришелъ? Ты ищешь Орабуэну? Здѣсь нѣтъ ея. Она ушла навсегда! Здѣсь лежитъ – Луна, красавица Лунита, милая Лунита. Иди, Уэрко, иди! Здѣсь нѣтъ той, которую ты ищешь.
На нѣкоторое время она успокаивалась, но потомъ страхъ снова заставлялъ ее говорить съ незримымъ, зловѣщимъ гостемъ. Онъ опять былъ здѣсь. Она чуяла его присутствіе.
– Уэрко, ты ошибаешься! Орабуэна ушла! Ищи ее въ другомъ мѣстѣ. Здѣсь есть только Луна, красавица Лунита, золотая Лунита!
И такъ велика была ея настойчивость, что ей въ концѣ концовъ удалось своимъ умоляющимъ, кроткимъ голосомъ обмануть Уэрко. Чтобы освятить этотъ обманъ, на слѣдующій день, во время праздника въ синагогѣ, имя Орабуэна было замѣнено именемъ Луны.
Агирре слушалъ этотъ разсказъ съ такимъ же интересомъ, какъ будто читалъ романъ изъ жизни отдаленной, экзотической страны, которую никогда не увидитъ.
Въ это утро консулъ сдѣлалъ ей предложеніе, которое уже нѣсколько дней носилось въ его головѣ и котораго онъ все не осмѣлился высказать. Почему имъ не полюбить другъ друга? Почему не стать женихомъ и невѣстой? Въ ихъ встрѣчѣ было что-то провиденціальное. He даромъ случай ихъ свелъ. Они познакомились несмотря на то, что происходили изъ разныхъ странъ и принадлежали къ различнымъ расамъ.
Луна протестовала, но съ улыбкой. Что за безуміе! Быть женихомъ и невѣстой, зачѣмъ? Вѣдь они не могутъ обвѣнчаться. У нихъ разная вѣра. Къ тому же онъ долженъ уѣхать.
Агирре рѣшительно возражалъ.
– He разсуждайте, закройте глаза. Когда любишь, нечего размышлять. Здравый смыслъ и условности существуютъ для тѣхъ, кто не любитъ. Скажите «да», а время и добрая судьба все устроятъ.
Луна смѣялась, ей нравились серьезное лицо Агирре и страстность его словъ.
– Женихъ и невѣста на испанскій ладъ? Думаете, что меня это прельщаетъ? Вы уѣдете и забудете меня, какъ, несомнѣнно, забыли другихъ. А я останусь и буду помнить васъ. Хорошо! Мы будемъ каждый день видаться и говорить о нашихъ дѣлахъ. Здѣсь невозможны серенады и если вы бросите къ ногамъ моимъ плащъ, васъ сочтутъ безумцемъ. Но неважно! Будемъ женихомъ и невѣстой. Пусть будетъ такъ.
И говоря это, она смѣялась, полузакрывъ глаза, какъ дѣвочка, которой предлагаютъ забавную игру. Потомъ вдругъ широко раскрыла глаза, словно въ ней пробуждается забытое воспоминаніе и давитъ ей грудь.
Она поблѣднѣла. Агирре угадалъ, что она хочетъ сказать.
Она хотѣла говорить о своей прежней помолвкѣ, о женихѣ-евреѣ, который находился въ Америкѣ и могъ вернуться. Послѣ непродолжительнаго колебанія, она, не прерывая молчанія, вернулась къ своей прежней рѣшимости. Луисъ былъ ей благодаренъ. Она хотѣла скрыть свое прошлое, какъ поступаютъ всѣ женщины въ первомъ порывѣ любви.
– Хорошо! Мы будемъ женихомъ и невѣстой. Итакъ, консулъ, скажите мнѣ что – нибудь красивое, что говорятъ испанцы, когда подходятъ къ рѣшеткѣ окна.
Въ это утро Луна вернулась домой съ опозданіемъ, кь лёнчу. Семья ожидала ее съ нетернѣніемъ. Забулонъ сурово взглянулъ на племянницу. Кузины Соль и Эстрелья шутливо намекнули на испанца. Глаза патріарха стали влажными, когда онъ заговорилъ о Кастильѣ и консулѣ.
Между тѣмъ послѣдній остановился передъ дверью индусской лавки, чтобы поболтать съ Кхіамулломъ. Онъ чувствовалъ потребность подѣлиться съ кѣмъ-нибудь своей чрезмѣрной радостью.
Цвѣтъ лица индуса былъ зеленѣе обыкновеннаго. Онъ часто кашлялъ и его улыбка бронзоваго бэбэ походила на скорбную гримасу.
– Кхіамуллъ! Да здравствуетъ любовь! Повѣрь мнѣ, я хорошо знаю жизнь! Ты вотъ все болѣешь и умрешь, не повидавъ священной рѣки твоей родины. Чего тебѣ недостаетъ, – это подруги, дѣвушки изъ Гибралтара или лучше изъ Ла Линеа, полуцыганки, въ платкѣ, съ гвоздикой въ копнѣ волосъ и легкой походкой! Вѣрно говорю, Кхіамуллъ?
Индусъ улыбнулся, не безъ оттѣнка презрѣнія, и покачалъ головой.
Нѣтъ! Пусть каждый остается среди своихъ. Онъ сынъ своего народа и живетъ въ добровольномъ одиночествѣ среди бѣлыхъ. Противъ симпатій и антипатій, коренящихся въ крови, ничего не подѣлаешь. Брахма, это воплощеніе божественной мудрости, раздѣлилъ людей на касты.
– Но, Бога ради, другъ мой Кхіамуллъ! Мнѣ кажется, дѣвушка въ родѣ той, на которую я тебѣ указываю, вовсе не достойна презрѣнія…
Индусъ снова разсмѣялся надъ его невѣжествомъ. Каждый народъ имѣетъ свои вкусы и свое обоняніе. Такъ какъ онъ считаетъ Агирре хорошимъ человѣкомъ, то онъ позволитъ себѣ открыть ему страшную тайну.
Пусть онъ посмотритъ на бѣлыхъ, на европейцевъ, гордящихся своей чистотой и своими банями? Всѣ они нечистые, и имъ присущъ запахъ, котораго они никогда ничѣмъ не уничтожатъ. Онъ, сынъ страны лотосовъ и священнаго ила, долженъ дѣлать надъ собой усилія, чтобы выносить ихъ прикосновеніе.
Отъ нихъ отъ всѣхъ пахнетъ – сырымъ мясомъ.