Если вся Валенсія изнывала въ августѣ отъ жары, то пекари подавно задыхались у печи, гдѣ было жарко, точно на пожарѣ.

Голые, прикрытые лишь ради приличія бѣлымъ передникомъ, они работали при открытыхъ окнахъ; но даже при этихъ условіяхъ ихъ распаленная кожа таяла, казалось, обращаясь въ потъ, который падалъ по каплямъ въ тѣсто, и библейское проклятіе исполнялось на половину, такъ какъ покупатели ѣли хлѣбъ, смоченный, если не своимъ, то чужимъ потомъ.

Когда открывалась желѣзная дверца у печи, пламя окрашивало стѣны въ красный цвѣтъ, a отраженіе его скользило по доскамъ съ тѣстомъ и тоже окрашивало бѣлые передники и запыленныя мукою и блестѣвшія отъ пота атлетическія груди и мускулистыя руки, придававшія пекарямъ что-то женственное.

Лопаты вдвигались и вытаскивались изъ печи, оставляя на раскаленныхъ кирпичахъ куски тѣста или вынимая пропеченные хлѣбы съ румяною коркою, распространявшіе пріятный запахъ жизни. А въ это время пять пекарей, склонившихся надъ большими столами, мѣсили тѣсто, мяли его, какъ отжимаютъ мокрое бѣлье, и разрѣзали на части. Все это они дѣлали, не поднимая головы, разговаривая ослабѣвшимъ отъ усталости голосомъ и напѣвая тихія и заунывныя пѣсни, которыя часто не допѣвались ими до конца.

Вдали слышались голоса sereno, выкрикавшихъ часы, и крики ихъ рѣзко звучали въ духотѣ и тишинѣ лѣтней ночи. Публика, возвращавшаяся изь кафе и изъ театра, останавливалась передъ рѣшетками оконъ пекарни, чтобы поглядѣть на голыхъ пекарей, работающихъ въ душной берлогѣ. Фигуры ихъ были видны только отъ пояса и напоминали, на фонѣ пламени въ печи, души грѣшниковъ на картинѣ, изображающей Чистилище. Но раскаленный воздухъ, сильный запахъ хлѣба и вонючій потъ пекарей живо отгоняли любопытныхъ отъ рѣшетокъ, и въ пекарнѣ возстановлялось прежнее спокойствіе.

Наибольшимъ авторитетомъ пользовался среди пекарей Косоглазый Тоно, здоровенный парень, славившійся своимъ сквернымъ характеромъ и грубымъ нахальствомъ, хотя надо сказать, что люди этой профессіи вообще не отличаются воспитанностью!

Онъ выпивалъ, но ни руки, ни ноги его не дрожали отъ вина; даже наоборотъ вино вызывало въ немъ такую драчливость, точно весь міръ былъ тѣстомъ, какъ то, которое онъ мѣсилъ въ пекарнѣ. Въ трактирахъ, въ окрестностяхъ города, мирные посѣтители дрожали, точно при приближеніи бури, когда вдали появлялся Тоно во главѣ куадрильи пекарей, съ одобреніемъ встрѣчавшихъ всѣ его остроты. Это былъ настоящій мужчина. Онъ ежедневно колотилъ жену и не давалъ ей почти ни гроша изъ заработка, и дѣти его, босыя и голодныя, съ жадностью набрасывались на остатки ужина, который онъ бралъ съ собою въ корзинѣ каждый вечеръ въ пекарню. А если не считать этого, то онъ былъ добрый малый, который прокучивалъ деньги съ товарищами, чтобы имѣть право мучить ихъ своими грубыми шутками.

Хозяинъ пекарни относился къ нему съ нѣкоторымъ уваженіемъ, какъ будто побаивался его, а товарищи по профессіи, бѣдные малые, обремененные семьею, избѣгали всякихъ недоразумѣній съ нимъ и терпѣли его грубости съ покорною улыбкою.

У Тоно была своя жертва въ пекарнѣ — бѣдный Менутъ, молодой, тщедушный работникъ, недавно вышедшій изъ ученія. Товарищи смѣялись надъ нимъ за непомѣрное усердіе въ работѣ, которымъ онъ надѣялся заслужить повышеніе заработной платы, чтобы жениться.

Бѣдный Менутъ! Всѣ товарищи, отличавшіеся инстинктивною льстивостью трусовъ, приходили въ восторгъ отъ остротъ и насмѣшекъ, которыя Тоно позволялъ себѣ по его адресу. Одѣваясь по окончаніи работы, Менутъ находилъ въ карманахъ платья разныя вонючія вещества; часто получалъ онъ отъ Тоно въ лицо комки тѣста, а, когда тотъ проходилъ мимо него, то неизмѣнно хлопалъ его по согнувшемуся спинному хребету своею тяжелою лапою съ такою силою, что зданіе могло бы, кажется, рухнуть отъ сотрясенія.

Менутъ покорно молчалъ. Онъ былъ такъ слабъ передъ кулаками этого животнаго, забавлявшагося имъ.

Однажды въ воскресенье вечеромъ Тоно явился въ пекарню въ очень веселомъ настроеніи. Онъ побывалъ днемъ въ трактирѣ на берегу; глаза его были налиты кровью, а изо рта сильно пахло виномъ.

Онъ принесъ крупную новость. Онъ видѣлъ въ трактирѣ Менута съ невѣстою — рослою дѣвкою. Этотъ чахоточный червякъ сумѣлъ прекрасно выбрать себѣ невѣсту; у него, видно, губа не дура.

И Тоно сталъ описывать бѣдную дѣвушку, среди хохота товарищей, съ такими подробностями, точно онъ раздѣвалъ ее взглядомъ.

Менутъ не поднималъ головы надъ работою, но былъ блѣденъ, какъ будто трактирная закуска лежала въ его желудкѣ тяжелымъ камнемъ. Онъ тоже былъ въ эту ночь не такой, какъ въ другіе дни; отъ него тоже пахло виномъ, и глаза его нѣсколько разъ отрывались отъ тѣста и встрѣчались съ косымъ и хитрымъ взглядомъ тирана. О немъ самомъ Тоно могъ говорить все, что угодно. Онъ привыкъ къ его насмѣшкамъ. Но говорить такъ о его невѣстѣ?.. Боже мой!..

Работа подвигалась въ эту ночь медленно и съ трудомъ. Часы проходили, а отяжелѣвшія и уставшія отъ попойки руки не могли справиться съ тѣстомъ.

Духота усиливалась. Пекарей окутывала атмосфера раздраженія, и Тоно, который былъ бѣшенѣе другихъ, началъ проклинать судьбу. Хоть бы весь этотъ хлѣбъ обратился въ ядъ! Они несли собачій трудъ въ такой часъ, когда всѣ спятъ, чтобы имѣть возможность поѣсть на слѣдующій день нѣсколько кусочковъ этого противнаго тѣста. Ну ужъ и трудъ!

И разозлившись окончательно при видѣ усердно работавшаго Менута, Тоно излилъ свое раздраженіе на него и снова заговорилъ о красотѣ его невѣсты.

Ему слѣдовало жениться поскорѣе. Этимъ онъ оказалъ бы услугу товарищамъ. Самъ-то онъ былъ блаженный человѣкъ, никуда негодный, безъ всякихъ мужскихъ талантовъ, такъ товарищи… гм… здоровые парни, какъ Тоно, помогли бы ему.

И не кончивъ фразы, Тоно выразительно подмигнулъ косыми глазами, вызвавъ грубый хохотъ товарищей. Но веселье продолжалось недолго. Менутъ отпустилъ крупное ругательство, и въто же время что-то огромное и тяжелое пролетѣло со свистомъ, точно пуля, надъ столомъ, залѣпивъ своею бѣлою массою лицо Тоно, который зашатался на мѣстѣ и ухватился за край стола, присѣвъ на одно колѣно.

Менутъ, у котораго судорожно вздымалась впалая грудь, запалилъ въ него дрожащими руками, съ нервною силою, цѣлою кучею тѣста, и Тоно, ошеломленный ударомъ, не зналъ, какъ избавиться отъ этой клейкой и удушливой маски.

Товарищи помогли ему. Ударъ разбилъ ему носъ въ кровь, и тонкая струйка окрашивала бѣлое тѣсто. Но Тоно не обращалъ на это вниманія и вырывался изъ рукъ державшихъ его товарищей, требуя, чтобы его выпустили. Товарищи поняли его. Всѣ видѣли, что этотъ проклятый не собирался набрасываться на Менута, а старался попасть въ тотъ уголъ, гдѣ висѣло его платье, и достать, очевидно, знаменитый ножъ, столь хорошо знакомый посѣтителямъ окрестныхъ трактировъ.

Даже работникъ, присматривавшій за посаженными въ печь хлѣбами, далъ подгорѣть цѣлому ряду хлѣбовъ, оторвавшись, чтобы помочь товарищамъ; но никому не пришло въ голову удерживать оскорбителя, такъ какъ всѣ были увѣрены въ томъ, что несчастный не пойдетъ дальше одной вспышки гнѣва.

Въ пекарню явился и хозяинъ, разбуженный криками и суматохою и прибѣжавшій почти въ одномъ бѣльѣ.

Всѣ снова принялись за работу, и кровь Тоно исчезла въ тѣстѣ, которое скоро стало подниматься.

Тоно говорилъ добродушно, но отъ добродушія его морозъ пробиралъ по кожѣ. Пустяки, ничего не произошло. Просто шутка, какъ всегда. Мужчины не должны обращать вниманія на такую ерунду. Извѣстное дѣлою… мало ли что можетъ произойти между товарищами!

И онъ продолжалъ работать съ большимъ усердіемъ, не поднимая головы и желая кончить работу какъ можно скорѣе.

Менутъ пристально глядѣлъ на всѣхъ и вызывающе пожималъ плечами, какъ-будто, избавившись разъ отъ робости, ему было трудно вернуть ее себѣ.

Тоно одѣлся первый и вышелъ, напутствуемый добрыми совѣтами хозяина, на которые онъ отвѣчалъ, утвердительно кивая головою.

Когда вышелъ черезъ полчаса Менутъ, товарищи проводили его до дому, наперерывъ предлагая ему свои услуги. Они брались заключить между ними миръ къ вечеру, а до тѣхъ поръ онъ долженъ былъ смирно сидѣть дома, во избѣжаніе опасной встрѣчи.

Городъ пробужкался. Крыши заалѣли подъ первыми лучами солкца. Ночная полиція уходила послѣ смѣны, и на улицахъ были видны лишь крестьянки, нагруженныя тяжелыми корзинами съ товаромъ для рынка.

Пекари разстались съ Менутомъ у двери его дома. Онъ посмотрѣлъ имъ вслѣдъ и постоялъ еще неподвижно, сунувъ ключъ въ замокъ, какъ-будто ему доставляло удовольствіе, что онъ — одинъ и долженъ разсчитывать лишь на свои силы. Наконецъ-то выказалъ онъ себя настоящимъ мужчиной. Теперь ужъ его не мучили тяжелыя сомнѣнія, и онъ довольно улыбался, вспоминая, какъ здоровенный Тоно упалъ на колѣни, и изъ носу его полилась кровь. Подлецъ!.. Какъ смѣлъ онъ отзываться о его невѣстѣ такъ нахальноі Нѣтъ, они должны разсчитаться, какъ настоящіе мужчины.

Повернувъ ключъ въ замкѣ, онъ услышалъ, что его окликаетъ ктото.

— Менутъ! Менутъ!

И изъ за ближайшаго угла вышелъ Тоно. Такъ оно и лучше. Тотъ поджидалъ его. И несмотря на невольную дрожь, Менутъ почувствовалъ нѣкоторое удовлетвореніе. Его мучила мысль, что тотъ можетъ простить ему оскорбленіе, какъ-будто онъ былъ слабымъ, безотвѣтнымъ созданіемъ.

Увидя вызывающее отношеніе Тоно, онъ насторожился, точно пѣтухъ, но оба сдержали свои порывы, такъ какъ мимо нихъ проходила съ мѣшками за спиною группа каменьщиковъ, шедшихъ на постройку.

Они обмѣнялись тихимъ голосомъ нѣсколькими словами, точно добрые друзья, но слова ихъ рѣзали, какъ ножъ. Тоно явился, чтобы быстро покончить съ этимъ дѣломъ. Все ограничивалось тѣмъ, чтобы сказать другъ другу два-три слова въ уединенномъ мѣстѣ. И будучи великодушнымъ человѣкомъ, неспособнымъ скрывать цѣли этого свиданія, онъ спросилъ у Менута:

— Есть у тебя оружіе?

У него оружіе? Онъ не принадлежалъ къ числу тѣхъ франтовъ, которые не разстаются съ навахою. Но наверху у него есть ножъ, принадлежавшій прежде его отцу. Онъ сейчасъ сходитъ за нимъ; это дѣло одной минуты. И открывъ дверь, онъ бросился наверхъ по узкой лѣстницѣ и мигомъ исчезъ во второмъ этажѣ.

Онъ вернулся черезъ нѣсколько минутъ блѣдный и взволнованный. Дома его встрѣтила мать, собиравшаяся идти въ церковь и на рынокъ. Бѣдная старушка удивилась его неожиданному выходу, и ему пришлось обмануть ее, наговоривъ всякой ерунды. Но теперь онъ готовъ. Когда Тоно пожелаетъ идти… маршъ въ путь дорогу!

Они никакъ не могли найти пустынной улицы.

Двери домовъ открывались, и на улицы вырывалась вонючая атмосфера ночи. Женщины подметали всюду троттуары, поднимая клубы пыли, танцовавшей въ косыхъ лучахъ краснаго солнца, которое выглядывало въ концѣ улицъ, точно въ брешахъ.

Повсюду была полиція, глядѣвшая на нихъ мутными глазами, какъ-будто она еще не проснулась окончательно. Крестьяне вели за уздечку лошадей, запряженныхъ въ телѣги съ овощами, которыя наполняли улицы благоуханіемъ полей. Старухи въ мантильяхъ торопливо шли, точно ихъ подгонялъ звонъ колоколовъ въ сосѣднихъ церквахъ. Всѣ эти люди, конечно, подняли бы крикъ и поторопились бы растащить ихъ, если бы увидѣли ихъ «за дѣломъ». Какое безобразіе! Неужели два приличныхъ человѣка не могутъ найти во всей Валеисіи мѣста, гдѣ бы спокойно подраться?

Въ окрестностяхъ движеніе было не меньше. Свѣтлое, оживленное утро окружало двухъ полунощниковъ, какъ бы стыдя ихъ за скверное намѣреніе.

Менутъ слегка упалъ духомъ и даже сдѣлалъ попытку помириться. Онъ признавалъ себя виновнымъ въ неосторожности. Это произошло просто отъ непривычки къ вину. Но они должны были поступить, какъ настоящіе мужчины, и поставить на происшедшемъ крестъ. Развѣ Тоно не было жалко жены и дѣтей, которыя могли остаться безъ главы семьи? A у него самого не выходила изъ головы старушка мать, проводившая его изъ дому тревожнымъ взглядомъ. Чѣмъ она будетъ жить, бѣдная, если лишится сына?

Но Тоно не далъ ему докончить. Трусъ! Подлецъ! Это для такихъ-то разговоровъ бродили они по улицамъ? Разобью я тебѣ сейчасъ морду.

Менутъ откинулся назадъ, чтобы избѣжать удара. У него тоже вспыхнуло желаніе тутъ-же накинуться на противника. Но онъ сдержалъ свой порывъ при видѣ медленно приближавшейся и подпрыгивавшей на колеѣ дороги тартаны со спящимъ кучеромъ.

— Эй, кучеръ, остановись!

И шумно открывъ дверцу, Менутъ пригласилъ Тоно войти. Тотъ отступилъ въ изумленіи. У него не было ни гроша денегъ. И ради пущей выразительности, онъ прищелкнулъ пальцемъ.

Но Менуту хотѣлось покончить съ этимъ дѣломъ поскорѣе. — Я уплачу. — И онъ даже помогъ своему врагу войти въ экипажъ, войдя вслѣдъ за нимъ и быстро спустивъ жалюзи у оконъ.

— Ступай въ больницу!

Кучеръ не сразу понялъ, и Менуту пришлося повторить адресъ. Затѣмъ ввиду просьбы Менута не торопиться, экипажъ медленно покатился по улицамъ города.

Кучеръ слышалъ за собою шумъ, сдавленные крики, возню, точно сѣдоки смѣялись и щекотали другъ друга, и проклялъ свою собачью судьбу и скверно начавшійся день. Очевидно, это были пьяные, которые провели ночь за городомъ и желали теперь, въ порывѣ плаксивой нѣжности, навѣстить какого-нибудь больного пріятеля, прежде чѣмъ идти спать. Нетрудно себѣ представить въ какой видъ они приведутъ сидѣнья экипажа!

Тартана подвигалась медленно и лѣниво среди утренняго движенія. Коровы обнюхивали колеса, однообразно позванивая колокольчиками; козы, испугавшіяся лошади, разступались, покачивая полнымъ выменемъ, кумушки съ половыми щетками поглядывали съ любопытствомъ на спущенныя въ тартанѣ жалюзи, и даже городовой насмѣшливо улыбнулся, подмигнувъ прохожимъ. Такъ рано, а уже по городу гуляетъ контрабандная любовь.

Въѣхавъ во дворъ больницы, кучеръ соскочилъ съ козелъ и сталъ поглаживать лошадь, тщетно ожидая, чтобы пьяные вышли изъ экипажа.

Но они не выходили. Тогда онъ подошелъ къ дверцѣ и увидѣлъ, что по желѣзной подножкѣ змѣится струйка крови.

— Помогите, помогите! — закричалъ онъ, распахивая дверцу.

Свѣтъ залилъ внутренность тартаны. Всюду была кровь. Одинъ человѣкъ лежалъ на полу, головою къ самой дверцѣ. Другой валялся на скамейкѣ съ бѣлымъ, какъ бумага, лицомъ; рука его сжимала ножъ.

Больничный персоналъ прибѣжалъ на зовъ кучера и, выпачкавшись въ крови до локтей, вынулъ трупы изъ тартаны, которая покодила на телѣгу, ѣдущую съ бойни и нагруженную окровавленнымъ и изрѣзаннымъ мясомъ.