Автор — читателю

Занимаясь с 1910 года, иначе говоря — на протяжении восемнадцати лет, загадочной фигурой Колумба, я могу утверждать, что прочитал все написанное о нем хронистами той эпохи и авторами наиболее значительных сочинений последующих веков. Как явствует из текста романа, напечатанное в кавычках — отрывки из писаний самого Колумба или людей его времени, и в моем следующем романе «Рождение Америки», описывая последние годы знаменитого адмирала, я буду придерживаться того же метода.

О Колумбе как лице историческом можно говорить лишь начиная с 1486 года, то есть с момента, когда он появился в Испании. О годах, проведенных им в Португалии, известно крайне немного, да и то не вполне достоверно. Что касается его жизни до прибытия в Португалию, то о ней мы знаем лишь то, что пожелал рассказать о себе сам Колумб или что невольно прорвалось, у него и письмах и разговорах. И все это настолько полно всяких противоречий, настолько смутно, что вызывает сомнения в правдивости адмирала даже у тех, кто готов восхищаться им как личностью сверхчеловеческой.

Среди исторических персонажей можно назвать лишь очень немногих, чья судьба была сходна с судьбой Колумба, окутанного как при жизни, пока он не достиг зрелого возраста, так и после смерти непроницаемой тайной. Да и сейчас никто не в состоянии установить с неопровержимою достоверностью, где именно он родился и, что случается значительно реже, какая из его могил подлинная.

И раньше бывали великие люди, которым приписывали несколько родин, и спор о том, которая же из них настоящая, в некоторых случаях продолжается и поныне. Но Колумб, помимо многократного своего появления на свет божий, отличается еще одной поразительною особенностью: скончавшись, он оказался наделенным двумя телами, как если бы он был погребен в двух могилах, чего, полагаю, не случалось ни с одной исторической личностью.

В одной лишь Италии притязают быть родиною Колумба Генуя, Саона, Куккаро, Нерви, Пруделло, Онелья, Финале, Квинто, Палестрелла, Альбисоли и Кочерия.

Город Кальви на острове Корсика также считает его своим сыном, и доводы корсиканских историков в пользу этого многочисленны.

Кроме того, немало испанских авторов предполагают, что он был испанцем. Одни настаивают на том, что он уроженец Эстремадуры и потомок знаменитого раввина из Картахены дона Пабло де Санта Мария, перешедшего впоследствии в католичество, друга папы Луны — героя моей повести «Морской папа» — и, под конец жизни, бургосского архиепископа, причем и его сыновья были епископами в разных местностях Испании. Другие, и таких большинство, называют его уроженцем Галисии, точнее — провинции Понтеведра, добавляя, что мать адмирала была еврейкой.

Достойно упоминания, что считающие Колумба испанцем все как один наделяют его еврейским происхождением, чем и объясняют стремление дона Кристобаля окружать себя тайной: таким образом он надеялся избежать преследований и неприязни, сопровождавших в те времена всякого, в ком текла еврейская кровь.

Итак, мы насчитываем одиннадцать итальянских родин Колумба, одну корсиканскую и две испанских — всего четырнадцать.

Он умер в Италии, но тело его спустя многие годы было перевезено в Новый Свет, на остров, прозывавшийся в те времена Эспаньолой (Гаити или Сан Доминго), и предано погребению в кафедральном соборе города Сан Доминго.

В 1795 году, после уступки французской республике, в соответствии с базельским договором, испанской части этого острова, или, иначе говоря, территории нынешней республики Сан Доминго, было решено увезти отсюда Колумба и после тщательных разысканий, многочисленных нотариальных актов и церемоний оно было торжественно водворено в кафедральном соборе Гаваны. В конце XIX столетия, после того как Испанией была признана независимость Кубы, тело Колона было снова вынуто из могилы и похоронено в кафедральном соборе Севильи, где покоится и поныне.

Это — тело Колумба номер первый. В 1877 году, приблизительно через столетие после вывоза останков Колумба из кафедрального собора Сан Доминго, епископ этого города Конья и каноник Беллини, — оба, судя по их именам, итальянцы, — видимо, чтобы утешиться в столь великой потере, отыскали еще одно тело Колумба, утверждая при этом, что испанские должностные лица в XVIII веке ошиблись и вместо останков знаменитого адмирала вывезли тело его сына или племянника, ибо все трое были погребены у одного алтаря.

И чтоб ни в ком не зародилось и тени сомнения в подлинности сделанного ими открытия, они обнаружили с внутренней стороны гроба надпись, в которой говорилось о том, что покойником была открыта Америка, хотя тему свету известно, что слово «Америка» приобрело широкое распространение лишь по прошествии более чем дпухсот лет после смерти Колумба, когда Соединенные Штаты начали свою борьбу за независимость. Вплоть до половины XVIII столетия нынешняя Америка неизменно носила у испанцев название Западных Индий. Больше того — открыватели второго тела Колумба из-за плохого знания староиспанского языка неверно истолковали одну из фраз знаменитого мореплавателя. Описывая свои бедствия во время ужасной бури, адмирал, пользуясь образным выражением, говорит в фигуральном смысле: «У меня вскрылась язва». И вот, быть может, по этой причине в гробу адмирала отыскалась и пуля, или «железный шарик», чье появление объясняли раной, которой в действительности у Колумба никогда не было, ибо он ни разу не обмолвился о ней ни единым словом.

Но оставим в стороне эти мелкие подробности; для меня не так уж важно, покоятся ли останки Колумба в Севилье или в Сан Доминго. Я готов признать, что существуют две могилы Колумба, и нахожу вполне естественным, что республика Сан Доминго рассматривает принадлежащую ей могилу как подлинную, что многие люди, рожденные в Новом Свете и побуждаемые местным патриотизмом, склоняются к мнению, будто второе тело Колумба, найденное в 1877 году, является в самом деле единственно подлинным телом знаменитого адмирала, раз оно-то и осталось в Америке.

Столь же незначительный интерес вызывает во мне и спор относительно родины дона Кристобаля. То же самое относится и к вопросу о том, итальянец ли он, корсиканец или испанец.

Почувствовав приближение старости и затеяв с испанской короной тяжбу о признании за ним прав на владение всем Новым Светом, Колумб вспомнил о том, что он генуэзец. В юности и в зрелые годы он был, как говорит Перейра, новейший и весьма трезвый в своих суждениях историк Америки, типичным «авантюристом, человеком, не знающим другой родины, кроме той, которая ему выгоднее».

И действительно, он любил только себя и питал некоторый интерес исключительно к своим родственникам, носившим то же имя, что и он. Что касается подвига его жизни, то, откуда бы он ни был родом, он смог совершить этот подвиг лишь благодаря поддержке испанцев.

Из европейских государств того времени только Испания и Португалия могли оказать Колумбу помощь. Он прибыл туда в самое время, чтобы использовать в своих целях горячку открытий, которая постепенно овладевала этими народами на протяжении XV столетия. Без Колумба открытие Америки запоздало бы всего лишь на несколько лет.

Португальские и испанские моряки постоянно обсуждали возможность достичь Индии, плывя в западном направлении. Плавания к мысу Доброй Надежды рано или поздно привели бы к случайному открытию Нового Света. Через шесть лет после первого путешествия адмирала португалец Кабраль, плывший в Азию и отброшенный бурями, открыл, сам не зная того, побережье Бразилии.

Повторяю, что для меня не так уж существенно, уроженцем какого из многочисленных названных выше мест был на самом деле Колумб. Все, что он совершил, было сделано им при поддержке Испании, давшей ему денег, суда и людей.

Большинство авторов считают его итальянцем, потому что в том завещании, которое было составлено им, он заявляет об этом; то же говорил он и окружающим, Между тем в Испании, после своего появления в этой стране, он повсюду фигурирует первоначально как чужестранец, без всякого уточнения национальности.

В биографии этого знаменитого человека очень мало такого, что было бы вполне ясно и не вызывало сомнений. Его незаконный сын дон Фернандо, сопутствовавший ему в последнем его путешествии, располагал семейным архивом и, кроме того, несомненно о многом слышал от своего дяди Бартоломе Колумба, но при всем том в составленном им жизнеописании своего прославленного отца он еще больше углубил его тайну, воздержавшись от указания, где и когда Колумб родился.

Знаменитый адмирал особенно пекся скрыть под покровом тайны место своего рождения, и его современники, в том числе и падре Лас Касас, имевший в руках все документы Колумба, не внесли в этот вопрос большей ясности.

Путаница начинается уже с имени. Кристобаль Колон — так и только так он всегда назывался. Никогда он не был Кристофоро Коломбо, как именуют его итальянцы, или Колумбус, как принято называть его в странах английского языка. Нет ни одного прижизненного документа или, по крайней мере, ни одного документа, относящегося ко времени появления Колона в Испании, подготовки и осуществления им его первого путешествия и триумфального возвращения из заморского лавания, который не был бы скреплен его подписью по-испански: Кристобаль Колон.

Он, несомненно, знал несколько языков, но крайне поверхностно, как это часто случается с моряками. По-кастильски он говорил лучше всего, да и писал он на этом языке превосходно, с выразительностью и свежестью, свойственным прирожденным поэтам. Я восхищаюсь им как одним из самых ярких писателей той эпохи. Быть может, некоторые возразят мне на это, что дошедшие до нас письма к друзьям, а также доклады испанским монархам редактировал кто-нибудь из его приближенных-испанцев. Это маловероятно: ведь не мог же он постоянно иметь при себе такого стилиста-руководителя, особенно в своих путешествиях, когда вписывал в навигационный дневник драматические события плаваний.

К тому же, от этого «итальянца» сохранилась всего единственная записка по-итальянски, причем в этой записке что ни строка, то грамматические ошибки и различные несообразности, совершенно непостижимые в писаниях человека, который, будучи, по его словам, генуэзцем, должен был бы с раннего детства знать этот язык.

Он неизменно употреблял испанский язык, даже тогда, когда обращался к генуэзскому послу при испанском дворе или к другим иностранцам. Лишь в одном-единственном случае дон Кристобаль написал что-то по-итальянски, да и то в высшей степени неуклюже и малопонятно, хотя общеизвестно, что первый, воспринятый еще в детские годы язык никогда не изглаживается из памяти.

В последнем вышедшем из-под его пера документе он вспоминает о Генуе и заявляет, что она — его родина. Подлинность этого документа не вызывает, никаких сомнений. Версия о Генуе как родине адмирала поддерживается сверх того и вновь найденными нотариальными актами, в которых говорится о некоем Доменико Коломбо, трактирщике и чесальщике шерсти, человеке весьма небогатом и к тому же, видимо, расточительном, наделавшем большие долги и впавшем в нужду. Доменико Коломбо появляется в упомянутых актах вместе с тремя сыновьями: Кристофоро, Бартоломе и Диэго. И это те самые имена, которые носили братья Колоны.

Сторонники итальянского происхождения дона Кристобаля утверждают, что в действительности он назывался Кристофоро Коломбо и, лишь переселившись в Испанию, переделал на испанский лад свое имя, превратившись в Колона. Но весьма странно, что он ни разу не называет Коломбами своих оставшихся в Генуе родственников. В завещании, упоминая свою родню в Генуе, он зовет их просто «Колонами», хотя было бы в порядке вещей добавить где-нибудь на полях пояснение в таком роде: «Колоны, которых там именуют Коломбами», и это тем более что Испания изобиловала семьями, которые именовались Колонами, и, значит, было бы естественным и логичным отделить испанских Колонов от генуэзских.

Но перейдем наконец к более существенным сторонам темной и загадочной биографии этого Кркстофоро Коломбо, генуэзского уроженца, сына трактирщика и чесальщика шерсти, в свою очередь, такого же скромного, как отец, виноторговца и шерстяника.

Эти разысканные в Генуе нотариальные акты не вызывают, на мой взгляд, ни малейших сомнений. Я считаю их подлинными, доверяя добросовестности итальянских историков. Нахожу нужным, однако, добавить, что мое заявление о доверии отнюдь не излишне, ибо в Генуе было изготовлено немало фальшивых исторических документов, которые предназначались для доказательства генуэзского происхождения дона Кристобаля. Наиболее скандальной подделкой этого рода было так называемое «Военное завещание», которое приписывали Колону. Оно было создано лишь для того, чтобы вложить в уста адмирала следующие слова: «Генуя, дорогая моя родина». Это — одна из наиболее грубых и наглых, какие только известны, фальсификаций, и сейчас она полностью позабыта даже в той стране, где была сфабрикована.

Все нотариальные акты, относящиеся к трактирщику Доменико Коломбо и его сыновьям, безупречны, но они напоминают те удостоверения личности, которые по требованию агентов полиции предъявляются иногда никому не ведомыми бродягами. Документы в полном порядке, ни один из них не подделан, но приложенная к ним фотография не похожа на владельца подобного документа. Кристофоро Коломбо, уроженец Генуи, фигурирует в нотариальных актах как трактирщик и шерстяник двадцати с чем-то лет отроду. Между тем Кристобаль Колон, тот самый, который позднее открыл Америку, в этом возрасте уже несколько лет плавал по морям. Этот же испанский Колон заявил в письме к королевской чете, что он поступил на морскую службу еще «до того, как ему исполнилось четырнадцать лет», и что с этого момента он непрерывно плавал. Когда же мог сделаться моряком юный Кристофоро из Генуи, если в возрасте свыше двадцати лет он все еще оставался трактирщиком и шерстяником? Когда мог он командовать кораблем во флоте Рене Анжуйского, если ему было десять или двенадцать лет в те самые годы, когда Колон, по его словам, был капитаном этого корабля? Когда мог он воевать под предводительством пиратских адмиралов Кулонов, превращенных людской молвой в Колонов? И каким образом бедный генуэзский ремесленник получил возможность изучить космографию и мореплавание?

Колон не был всесторонне образованным человеком, каким он представляется людям невежественным или поклоняющимся ему, как кумиру. Он знал значительно меньше, чем многие из его современников. Впрочем, как бы там ни было, он все же прочел наиболее распространенные в ту эпоху научные книги, умел чертить карты, был осведомлен в астрономии, говорил и писал по-латыни, правда, не без ошибок. Каким образом мог бы получить это научное и морское образование сын трактирщика Доменико Коломбо, фигурирующий в нотариальных актах рядом с отцом еще в 1471 году, иначе говоря — в том самом году, когда тот, кто всегда носил имя Кристобаль Колон, был уже капитаном или штурманом корабля?

Некоторые, стремясь сгладить эти противоречия, выдвигают предположение, что Кристофоро Коломбо, трактирщик, мог в раннем возрасте проделать несколько плаваний и затем списаться на берег, чтобы помогать отцу в его скромной торговле вином и шерстью. Но кто хоть немного знаком с морским бытом эпохи, отвергнет это предположение как совершенно нелепое. В те времена мореходных школ еще не было. Чтобы стать моряком, нужно было посвятить морской службе всю свою жизнь. На корабль приходили мальчиком-юнгою, воспринимали изустно наставления опытных матросов и овладевали тайнами моря и атмосферы на протяжении долгих годов ученья.

Подлинный Кристобаль Колон, появившийся в Португалии и развернувшийся по-настоящему только в Испании, предпринимая свое первое путешествие с целью открытия новых земель, был уже мореплавателем с большим опытом за плечами; это был моряк, уступавший, правда, Пинсонам, но все же достойный товарищ этих старых морских волков. Где же мог приобрести такой опыт генуэзский юнец Кристофоро Коломбо, плававший только урывками, когда отец не нуждался в нем для обслуживания трактира?

Кроме того, если в 1473 году этому мальчишке трактирщику исполнилось двадцать лет, то выходит, что Кристобаль Колон моряк был значительно старше его, ибо, исходя из показаний биографов адмирала, встречавшихся и лично знакомых с ним, ему в том же году было более тридцати, причем свыше шестнадцати лет он провел на море.

Как же совместить в одном и том же лице Кристофоро Коломбо, трактирщика и невежду, который упоминается в нотариальных актах города Генуи, и Кристобаля Колона, моряка с четырнадцатилетнего возраста? Загадка.

Существует еще одна психологическая подробность, которая опровергает все эти факты со всеми их нотариальными подтверждениями и которая куда убедительнее, чем данные биографического порядка. Лишь в одном из названных актов Кристофоро Коломбо упоминается в качестве трактирщика и шерстяника рядом со своим отцом Доменико Коломбо. Во всех прочих актах его профессия не указывается; он фигурирует среди скромных ремесленников и, между прочим, портных — занятие, которое, как я укажу несколько ниже, считалось одним из самых презренных, особенно в глазах моряка Колона.

И никогда в этих актах мы не встречаем Кристофоро Коломбо как маэстре или, что то же, шкипера, штурмана или лаже простого матроса; а между тем хорошо известно, что люди, вступающие в единоборство с яростью моря, кичатся своею рискованною профессией и пользуются любым случаем, чтобы отмежеваться от обычных людей, мирно живущих на суше. Поэтому было бы совершенно естественно, если бы сын трактирщика Доменико, живя среди чесальщиков шерсти, каменщиков, портных и тому подобных отцовских приятелей, гордился тем, что он не такой, как они, а моряк. Почему же он ни разу не назвал себя моряком? Загадка.

А между тем Кристобаль Колон, который открыл Америку, личность в высшей степени сложная, изобилующая как гениальными дарованиями, так и вопиющими недостатками, был очень тщеславен: это был первый и самый пламенный почитатель собственного величия. Он обожал почести, как никто, торговался с испанскими государями насчет своих титулов и доходов: первое, чего он потребовал, — это было право ставить перед именем Кристобаль почетное титулование «дон». Если бы дон Кристобаль и в самом деле был сыном генуэзского трактирщика Доменико, плававшим по морю с четырнадцатилетнего возраста, то как же могло случиться, что, побывав несколько раз у нотариус сов города Генуи в окружении целой толпы бедняков, он не потребовал, чтобы к его имени приписали слова «корабельный маэстре» или, на худой конец, просто «матрос»? Как мог он позволить, чтобы его оставили без этого почетного значения, рядом с трактирщиками и, что еще хуже, портными, если впоследствии, жалуясь католическим королям на обилие людей, устремлявшихся по его следу в заморские авания, он презрительно бросил: «Даже портные, и те пускаются ныне на поиски новых земель!»

И если Кристофоро Коломбо, который жил в Генуе, мог быть назван в 1473 году, имея отроду свыше двадцати лет, лишь трактирщиком и шерстяникомг если он никогда не всходил на борт корабля и не учился ничему из того, в чем впоследствии Кристобаль Колон выказал себя достаточно сведущим, то каким чертом ему удалось превратиться в бывалого моряка и стать образованным человеком за тот предельно короткий срок, который отделяет его от вызова к генуэзским нотариусам до появления при португальском дворе опытного мореплавателя Колона?

Пройдут, быть может, века и века, а вопрос о родине и национальной принадлежности адмирала так и не получит бесспорного и окончательного решения.

Колон, несомненно, хотел скрыть свое истинное происхождение, и перед смертью у него было достаточно оснований считать свою цель достигнутой — такая путаница царит во всем относящемся к его биографии. Его сын дон Фернандо, имевший возможность внести в нее ясность, напустил еще больше туману и усугубил тайну первого периода жизни своего отца.

Поскольку каждый шаг человека обусловлен либо его желанием, либо необходимостью, были предложены три гипотезы, продиктованные стремлением объяснить, чем, собственно, руководствовался Колон, стараясь изо всех сил скрыть свое прошлое и окутав его непроницаемым мраком, что и стало причиною бесконечных споров и вечных сомнений.

Одни полагают, что это было сделано им из тщеславия или, если употребить модный неологизм — из своего рода снобизма. Поскольку испанские государи осыпали его величайшими почестями, обеспечившими ему положение второго лица в государстве, а его первенцу — женитьбу на дочери герцога Альбы, он стыдился своего скромного происхождения и под конец жизни лгал самым бессовестным образом. Другие объясняют этот туман в его биографии тем, что в молодости он был пиратом и работорговцем. Что он и впрямь был пиратом, это не вызывает сомнений. Да и сам он, чтобы сблизить свое темное имя с именем мнимых Колонов или Кулонов, дал как-то понять, что в юные дни плавал под началом этих морских разбойников, творивших неслыханные жестокости на северо-западном побережье Испании. У одного из хронистов эпохи можно отыскать место, где говорится, что одно имя этих пиратов, называвшихся в народе Колонами, «заставляло плакать галисийских детей в их колыбельках». Судя по всему, Колон, сверх того, плавал в юности и на тунисских пиратских галерах, грабивших испанское побережье Леванта. Таким образом, нетрудно попять, что, оказавшись в Испании и не желая возбуждать подозрений относительно «подвигов» юных лет, он принял меры к сокрытию своего истинного происхождении. Колон плавал и на португальских судах, направлявшихся к берегам Гвинеи, а цель таких плаваний в ту эпоху отлично известна. Товары упомянутых стран — золотой песок и драгоценные пряности — занимали немного места, тогда как основные помещения корабля забивались живым «черным деревом», иначе говоря — неграми, которых сбывали затем в Лиссабоне.

Третье объяснение тайны Колона — его якобы еврейская кровь. Многие усматривали в этом провидце черты пророков и воинов древнего народа Израиля. Помимо этого, в своих дружеских связях он оказывал явное предпочтение новообращенным испанским евреям, которые, в свою очередь, всячески покровительствовали ему. А в его время, которое было временем реорганизации инквизиции и изгнания евреев из Испании, — людей, скрывавших свое истинное происхождение и менявших имя, было великое множество.

Оценка его исторической роли не менее разноречива, чем гипотезы о его таинственном происхождении.

Для многих Кристобаль Колон — истинный святой, которому надлежало бы иметь свои алтари в церквах католического исповедания.

Подобные бредни можно найти, например, в сочинениях некоего французского автора — графа Розелли де Лорга, который описывает Колона как личность, свалившуюся прямо с неба, чтобы открыть Америку в том виде, какова она сейчас; называет он его при этом «посланником божьим».

Но поскольку названный граф плохо знал испанский язык и еще хуже — ту разновидность его, на которой говорили в XV веке, он основывал свои наиболее нелепые положения на грубейших ошибках, допущенных им в переводах. Розелли де Лорг дошел до таких чудовищных несообразностей, что знаменитый испанский писатель Менендес-и-Пелайо, один из столпов просвещенного католицизма, несмотря на то, что упомянутый граф разделял религиозные взгляды, близкие к его собственным, возмущенно назвал его «фанатиком-шарлатаном».

Нет, неверный возлюбленный Беатрисы Энрикес, тот, кто присвоил себе награду, обещанную первому возгласившему сушу, кто дурно отзывался рбо всех, решительно обо всех участниках своих путешествий, кто не помнил о тех немногих, которые, невзирая на его явную неблагодарность и грубость, оставались ему верны, — нет, такой человек не мог быть святым! Считать его «посланником божьим», как того хотел бы граф Розелли, равнозначно признанию, что бог этого «шарлатана-фанатика» был осведомлен значительно хуже любого современного школьника, ибо Колон, «посланник его», жил и умер в полном неведении относительно существования еще одного континента — Америки, оставаясь уверенным в том, что он побывал где-то невдалеке от Восточной Азии; больше того — даже через шесть лет после его кончины брат адмирала Бартоломе и его приближенные заявляли во всеуслышание, что вновь найденный Новый Свет — оконечность азиатского материка.

Некоторые представляют себе Колона человеком, стоявшим гораздо выше своей эпохи, как ученого необъятных знаний, как светлого предтечу грядущего, которого не могли понять погрязшие в невежестве современники, вследствие чего он и подвергался преследованиям.

Заблуждение, будто Колон был ученым, столь же ошибочно, как заблуждение, будто он был святым. Что касается его знаний, то он знал не больше того, что в его эпоху было достоянием всего мира. Свои теории он строил на основе вычитанного им из общедоступных сочинений энциклопедического характера и романов о путешествиях. В числе тех, кому королевской четой было поручено ознакомиться с его планами, многие были образованнее его.

Его сын дон Фернандо, человек действительно сведущий в науках, составляя биографию отца спустя много лет после его кончины, устыдился невежества дона Кристобаля н, чтобы как-нибудь сгладить его, приписал членам комиссии, обсуждавшей проект Колона, некоторые нелепости из его химерической географии. Невероятно, чтобы слушавшие Колона в Кордове верили, будто судам приходится плыть «вверх» или «вниз», «в гору» или «под гору» из-за круглой формы земли.

К этому времени португальцы уже не раз пересекали экватор. Забираясь в глубь южного полушария, они возвращались в порты отправления, не испытывая всех этих мнимых помех в виде плавания «в гору» или «под гору». А вот с Колоном дело действительно обстояло иначе: ведь по прошествии многих лет, в последние годы жизни, он по-прежнемv продолжал утверждать, что земля вовсе не круглая, но «грушевидная» или, скорее, похожа на женскую грудь, на самом соске которой, то есть в верхней точке ее, находится «Земной рай». И, поскольку земля грушевидна, корабли, по Колону, чтобы достигнуть ее верхних частей, на самом деле «плывут в гору». Кроме того, в 1501 году Колон сделал открытие, согласно которому нашей планете осталось существовать сто пятьдесят пять лет, и ни годом больше, так что конец мира должен был наступить в точности в 1656 году.

Колон не был ни Коперником, ни Галилеем. Названные ученые дошли до своих открытий с помощью логических построений ума, без всякой поддержки судьбы. Колона так же мало преследовали невежество и фанатизм, как этих бесспорных ученых — рационалисты и вольнодумцы. Научная идея Колона — ну что ж, назовем ее так — состояла исключительно в том, чтобы приплыть в Азию, двигаясь прямо на запад. Это предприятие казалось ему вовсе не трудным, так как он находил для себя опору в словах библейских пророков, что «из семи частей света шесть — твердь земная и лишь седьмая заполнена морем».

У него ни разу не возникло ни малейшего подозрения в существовании Нового Света, не упомянутого в священном писании. И все рассказы о знаменитых ученых собраниях в Саламанке, собраниях, происходивших в присутствии невежественных епископов и монахов, подвергавших Колона гонениям, все это от начала до конца — басни, эффектная сцена из оперы или картина на сюжет отечественной истории, герой которых — ученый Колон, преследуемый фанатиками за утверждение, что земля кругла, — мысль, кстати сказать, высказанная за много веков до него, — и за намерение добраться до Индии, плывя все время на запад, что казалось многим из них чрезмерно длинной дорогой.

Колон не был ни святым, ни ученым. Он был просто выдающимся человеком, наделенным пламенным воображением и поразительной силой воли, душою поэта и алчностью торгаша, порой безудержно смелым, порой до крайности осторожным, вплоть до того, что он оставил незавершенными большинство своих начинаний; гениальным во многих своих суждениях и, вместе с тем, непостижимо слепым и упрямым в других. Подведем итог: это был человек, совмещавший в себе огромные дарования и такие же недостатки, на редкость поощряемый судьбой в первом своем путешествии и преследуемый ею же во всех остальных, обнаруживший Новый Свет, но никогда так и не узнавший об этом, — ошибка, доставившая ему величайшую славу и чреватая величайшими последствиями для истории человечества. Окутывающая его происхождение тайна, быть может, когда-нибудь разъяснится, а быть может, останется навсегда неразгаданной.

Возможно, пройдут века и века, а люди так и не смогут договориться о том, кем же был в действительности этот выдающийся человек, у которого насчитывается четырнадцать родин и две могилы.