Морозы и метели в начале марта сменились теплой погодой. Теперь людей в городе можно было встретить гораздо чаще, чем в зимние месяцы. Многие выбрались на улицу просто посидеть, подставляя изможденные лица и руки ласковым лучам солнца.

Но весна безжалостно обнажила последствия блокадной зимы. Улицы и площади оказались под толстым слоем льда и снега. Во дворах лежали громадные кучи мусора и нечистот. Нельзя было допустить, чтобы они, растаяв, превратились в источники зловония и заразы. К тому же талые воды угрожали затопить город. Требовалось поднять население на очистку улиц. Уже 8 марта, в первое погожее воскресенье, городской комитет партии призвал всех, кто способен держать лом и лопату, на субботник.

Первый призыв не дал ощутимых результатов. Слишком истощены были люди. Однако это не остановило ленинградских коммунистов. В домохозяйствах пополнили и обновили кадры политорганизаторов, в некоторых — сменили управляющих. По квартирам пошли партийные работники из райкомов и с предприятий, чтобы рассказать о новой угрозе городу.

В следующий воскресник, 15 марта, на улицу вышло более 120 тысяч жителей. Вместе со всеми работали на Социалистической улице и сменовцы. Рядом с нами трудились сотрудники отделения ТАСС, рабочие и служащие типографии. Многим было трудно управляться с ломом, но никто и не торопил нас. Поработав минут десять, подолгу отдыхали, набирались сил. И, главное, трудились с увлечением, радуясь солнцу, жизни. Сделали, конечно, маловато по сравнению с тем, что еще оставалось, но важно было начать, пробудить веру в собственные силы. Да и труд был нелегкий, лед местами достигал метра и более толщины — за одним слоем следовал другой, третий.

Воскресники были лишь пробой сил, репетицией перед генеральной уборкой. Ее провели с 27 марта по 8 апреля. В каждом районе были намечены первоочередные территории и объекты для очистки. Рабочие и служащие предприятий и учреждений обязывались отработать на уборке ежедневно два часа, недействующих заводов и фабрик — восемь часов, домохозяйки и учащиеся — шесть.

В районах выходили однодневные многотиражки, в домохозяйствах — стенные газеты, «молнии» и листовки. Все это не могло не сказаться на масштабах и темпах работ. В первый день генеральной очистки — 27 марта — трудились 143 тысячи человек, 28 марта — 244 тысячи, 31-го — более 300 тысяч, а 4 апреля — около 320 тысяч человек. Снег, лед и мусор вывозили на санках, в тележках и корзинках, а то и просто оттаскивали на фанерных и железных листах в отведенные для этого места, а оттуда отвозили на грузовых трамваях на Неву, ее рукава и каналы или в пригороды.

К середине апреля было очищено более трех миллионов квадратных метров улиц, площадей и набережных, вывезено около миллиона тонн мусора, льда и снега.

Но это было лишь началом. Предстояло навести чистоту и порядок в квартирах, взяться как следует за личную гигиену. В зимние месяцы бани не работали. Люди месяцами не меняли белье, не вылезали из шуб и валенок.

Борьбе за чистоту и оздоровление быта помогало прежде всего улучшение общей обстановки в городе. Прошедшая зима была столь сурова, а лед на Ладожском озере так крепок, что «дорога жизни», несмотря на раннюю весну, продолжала действовать почти до конца апреля. Можно было подвести итоги зимних перевозок. Всего доставлено по ней более 360 тысяч тонн грузов, в том числе 260 тысяч — продовольствия. В результате создан запас муки на 58 дней, крупы — на 57, жиров — на 123, сахара — на 90 дней и т. д. За это же время вывезли из города более 550 тысяч жителей, преимущественно стариков, женщин и детей, а также рабочих и специалистов, необходимых для дальнейшего развертывания оборонного производства на востоке страны. Едоков стало значительно меньше.

Государственный Комитет Обороны 9 апреля утвердил план перевозки грузов по озеру на летнюю навигацию. В соответствии с ним техническую базу — суда, причалы, подъездные пути, станции, склады и т. д. — решено привести в такое состояние, чтобы доставлять в город продукты, горючее, топливо и боеприпасы во все возрастающих количествах, с таким расчетом, чтобы оградить Ленинград от каких бы то ни было случайностей. Вопросами снабжения его занимались А. Н. Косыгин, Н. А. Вознесенский, А. И. Микоян, зам. наркома обороны и начальник тыла Красной Армии генерал А. В. Хрулев и другие.

Питание жителей улучшалось с каждым днем. И не только за счет объявления все новых и новых выдач продуктов — жиров, сахара, мяса и мясных консервов, но и путем развертывания сети специальных столовых, лечебно-санаторных стационаров, питательных пунктов. Уже в апреле в системе общественного питания столовалось около миллиона человек — подавляющая масса населения. Это был наиболее разумный, эффективный и организованный путь ликвидации тяжелых последствий голодной зимы. Люди заметно воспрянули духом.

Входила постепенно в нормальную колею культурная жизнь. Открылись многие кинотеатры. Еще в середине марта возобновил свои спектакли в помещении театра имени А. С. Пушкина Театр музыкальной комедии. А в воскресенье 5 апреля там же состоялся первый концерт. Через два дня я писал жене:

«У нас весна. Сегодня ночью шел теплый дождь. Грязь на улицах невообразимая. Появились первые трамваи… грузовые. Но и их звук радует. Мы ведь здорово одичали.

В воскресенье был в театре им. Пушкина на концерте. Артисты тощие, изможденные. Пели Андреев, Нечаев, Шестакова, Касторский. Смешил Горин-Горяинов. Это все, что осталось от артистического мира Ленинграда…»

Помнится, в промерзшем насквозь зале было холодно даже в зимней одежде, но никто не ушел, пока не прозвучали заключительные аккорды. Артистам устроили овацию.

Вслед за грузовыми трамваями 15 апреля пошли пассажирские по двум маршрутам. Их веселые звонки казались волшебной музыкой.

К этому времени положение с электроснабжением стало значительно лучше. По ледовой дороге были переброшены несколько десятков тысяч тонн угля и жидкого топлива. Больше продукции стали давать городу торфо- и лесозаготовители. Начиная с марта 5-я ГЭС, котлы которой были переоборудованы для сжигания торфа, стала давать промышленный ток. А вслед за ней заработали 1-я и 2-я городские электростанции.

Во многих домах появился свет, стал действовать водопровод. Одно за другим вступали в строй предприятия, остановленные зимой из-за нехватки электроэнергии. Тысячи людей с величайшей радостью вернулись к производительному труду, вновь стали активно помогать фронту.

Одним из самых памятных, самых волнующих событий городской жизни этого времени был приезд партизанского обоза с продовольствием. Еще осенью 1941 года в глубоком тылу врага — в основном на территории Дедовичского и Белебелковского районов Ленинградской области — образовался партизанский край, под защитой отрядов и соединений партизан. Здесь, в дремучих лесах и непроходимых болотах, в окружении гитлеровцев, власть оставалась в руках Советов, люди жили по советским законам, продолжали работать в колхозах. Тут действовали школы, библиотеки, избы-читальни.

И вот теперь, спустя полгода, в партизанском крае созрело решение направить в Ленинград для голодающего населения крестьянскую подмогу — двести возов продовольствия: мяса, масла, муки. Попутно делегация колхозников везла большую сумму денег, собранную в фонд обороны, и письмо, адресованное правительству, в котором рассказывалось о жизни советского края в тылу врага.

Путь был дальний. Глухими лесными и проселочными дорогами, строго соблюдая секретность, под охраной боевой группы, составленной из самых отважных и умелых разведчиков и бойцов, обоз, растянувшийся на несколько километров, выйдя за пределы партизанской земли, прошел через оккупированную врагом территорию, пересек линию фронта и затем уже через Тихвин и Волхов вышел на Ладожскую ледовую трассу, дорогу жизни. Путь, полный опасностей и смертельного риска, продолжался без малого месяц: выйдя 5 марта из деревни Нивки, конный обоз из 223 подвод 29 марта в полном составе прибыл в Ленинград.

Мы, газетчики, уже давно были осведомлены о приближении партизанского санного поезда. Но писать о нем стали лишь тогда, когда он был вне досягаемости неприятеля. Да и то сообщали о нем с большими предосторожностями. Партизанам предстояло вернуться во вражеский тыл, и нетрудно представить себе, как за каждым из них станут охотиться фашисты.

Пребывание делегации партизан и колхозников в Ленинграде вылилось в яркую политическую демонстрацию. Они побывали на Металлическом, Кировском и многих других заводах. Состоялись митинги, где выступали крестьяне, члены делегации, и рабочие. 4 апреля молодежная часть боевой группы во главе с пулеметчиком Михаилом Харченко встретилась в обкоме ВЛКСМ на улице Куйбышева с комсомольским активом города. В тот же день делегация была принята А. А. Ждановым.

Среди партизан, приехавших в Ленинград, было немало ярких, колоритных фигур: и руководитель делегации А. Г. Пору-ценко, и разведчица Е. И. Сталидзан, и пожилой колхозник с длинной бородой, которого все называли Дедом. В белых полушубках, больших шапках-ушанках, валенках, подшитых кожей или обутых в галоши, обвешанные автоматами, — такими я их увидел при первой встрече и такими они мне запомнились на всю жизнь. И все-таки один особенно выделялся среди них своей богатырской фигурой, открытым добродушным лицом, обаятельной белозубой улыбкой. Это был Михаил Харченко. Уроженец Ленинграда, он до войны занимал самую что ни на есть мирную должность директора Дедовичского дома культуры. В истребительном батальоне, который начал действовать сразу же, как гитлеровцы оккупировали район, он был пулеметчиком. А потом попал к партизанам и здесь прославился своими умелыми геройскими действиями. Когда возник вопрос о том, кому охранять в пути обоз с продовольствием, решили — лучше всего поручить это дело М. С. Харченко. И он возглавил отряд прикрытия.

Наших товарищей, журналистов, естественно, особенно заинтересовал такой человек. Но он оказался очень скупым на рассказы о самом себе. Хотя за словом в карман не лез, отшучиваясь от репортеров. Зато спутники его не скупились, говоря об отваге и мужестве этого человека.

Рассказывали, как за две недели до отъезда в Ленинград, Михаил, участвуя в бою против карателей, пытавшихся проникнуть в тыл к партизанам, один со своим пулеметом задержал около четырехсот гитлеровцев, пока двадцать его товарищей не перебрались на более выгодный оборонительный рубеж. При этом он несколько раз менял позицию, перетаскивая тяжелый пулемет, и этим создал у противника ложное представление, будто в бою участвует целый взвод пулеметчиков.

В другой раз он вдвоем с товарищем совершил нападение на вражескую автомобильную колонну. И опять, искусно маневрируя, они сумели забросать гитлеровцев гранатами, обстреляли их из автоматов так, что те не посмели сунуться в лес, опасаясь, что там засел многочисленный партизанский отряд.

Надо сказать, что у М. Харченко уже был богатый боевой опыт. Во время военного конфликта с Финляндией он действовал подобным же образом в лесах Карельского перешейка и был награжден тогда орденом Ленина. Товарищи по отряду любили его за открытый, простодушный нрав, за беззаветную храбрость и готовы были идти с ним, как говорится, в огонь и в воду. О нем сложили поговорку — «Где Мишка — там немцу крышка!»

К приезду партизанской делегации Военный совет фронта и обком партии приурочили награждение большой группы наиболее отличившихся партизан области орденами и медалями. 10 апреля «Смена», как и другие газеты, опубликовала Указ о присвоении звания Героя Советского Союза ленинградским комсомольцам — инструктору Лужского горкома ВЛКСМ Антонине Петровой, секретарю Гдовского райкома Ивану Никитину и Михаилу Харченко. Первым двум оно было дано посмертно. Об их подвигах мы писали не раз.

Костяком многих партизанских отрядов, а потом и соединений были ленинградцы. Еще задолго до того, как гитлеровцы вторглись в пределы области, в городе начали создаваться истребительные и партизанские отряды. Инициаторами этого стали студенты и преподаватели Института физической культуры имени П. Ф. Лесгафта. Весть о войне настигла их в Кав-голове, где они тренировались к предстоящему параду физкультурников. Помня об успешных действиях в тылу противника на Карельском перешейке зимой 1939/40 года, когда студенты отлично зарекомендовали себя в составе лыжных батальонов, они и теперь решили создать отряды для действий во вражеском тылу. Предложение было одобрено, и уже 28 июня первые отряды по 22–27 человек отбыли на автомашинах и велосипедах под Псков.

Вслед за лесгафтовцами партизанские и истребительные отряды были созданы и в других институтах, на заводах, в городских районах. И пока советские войска бились с неприятелем на дальних и ближних подступах к Ленинграду, во вражеский тыл было заброшено несколько тысяч молодых патриотов, соответствующим образом экипированных и тренированных. Отправляясь в тыл врага, бойцы принимали специальную клятву. Она звучала так:

«…Я клянусь свято хранить в своем сердце революционные и боевые традиции ленинградцев и всегда быть храбрым и дисциплинированным партизаном. Никогда, ни при каких обстоятельствах не выходить из боя без приказа командира. Презирая опасность и смерть, клянусь всеми силами, всем своим умением и помыслами беззаветно и мужественно помогать Красной Армии освободить город Ленина от вражеской блокады, очистить все города и села Ленинградской области от немецких захватчиков… Я клянусь, что умру в жестоком бою с врагом, но не отдам тебя, родной Ленинград, на поругание фашизму».

19 апреля 1942 года в «Смене» был опубликован Указ о награждении института имени П. Ф. Лесгафта боевым орденом Красного Знамени «за образцовое выполнение заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками». В этом же номере мы поместили стихотворение А. Чивилихина с посвящением «Героям Отечественной войны». Оно звучало как гимн в честь отважных студентов-лесгафтовцев, бойцов и командиров партизанских отрядов:

* * *

После довольно продолжительного перерыва городской комитет партии поручил мне выступить с докладом о текущем моменте — на этот раз на заводе «Красногвардеец». Я обрадовался возможности побывать в этом рабочем коллективе. С ним меня связывали давнишние, дорогие для меня воспоминания. Это был тот самый завод, на котором в 1914–1918 годах в перевязочном отделе работала моя мать, он назывался тогда заводом военно-врачебных заготовлений.

Жили мы в то время вдвоем с матерью недалеко от завода, на Песочной улице. К ней нередко заглядывали после работы ее подружки — перевязочницы, как их тогда называли, — молодые, задорные женщины. Став постарше, я с интересом прислушивался к их разговорам: они на чем свет стоит ругали тех, кто затеял войну, разлучил их с мужьями, братьями и отцами. Особенно доставалось царю и его приспешникам. И это было, видимо, не случайно. Перевязочный отдел слыл самым боевым цехом на заводе. Сразу же после Февральской революции несколько десятков его работниц, среди них и моя мать, вступили в большевистскую партию, приняли активное участие вместе со всем рабочим коллективом завода в революционных событиях в Петрограде.

Тогда, ранней весной 1917 года, и мне довелось побывать на одной из общегородских демонстраций вместе с рабочими завода. Матери, видимо, не было на кого меня оставить дома, и она взяла шестилетнего мальчугана с собой. Длинную дорогу через всю Петроградскую сторону я кое-как выдержал, шагая вместе со всеми, но, подходя к Дворцовой площади, устал, и меня, помню, несли на закорках рабочие — мамины товарищи по заводу. Я был один-единственный из ребят, поэтому все ко мне относились внимательно, даже ласково, наперебой заговаривали со мной, и я чувствовал себя в центре внимания. Для меня все тогда было интересно, необычно, выглядело празднично. Демонстрантов было видимо-невидимо: спереди, сзади, рядом с нами двигались нескончаемые шеренги. На пальто у каждого алые банты. Всюду красные знамена. Люди казались мне радостными, веселыми. Я, разумеется, не понимал тогда, что о торжестве народа еще не могло быть и речи, — революция только начиналась. Как мне представляется теперь, это была историческая апрельская демонстрация, когда рабочие и солдаты вышли на улицу, чтобы потребовать от Временного правительства заключения мира и передачи власти Советам. Через несколько дней после нее мать отвезла меня к бабушке, за Тихвин, где на полях еще лежал снег. Там я прожил до конца лета.

В следующем году мне довелось побывать на праздничном вечере заводского коллектива. Это был Первомай. Мать тогда уже не работала — ее пригласили по старой памяти. Она взяла меня с собой. Рабочий праздник также запомнился мне на всю жизнь своей жизнерадостностью, неподдельным весельем. Приемный зал заводоуправления был заполнен до отказа людьми. Сцена и стены украшены красной материей. Звучали речи. Играл духовой оркестр. Выступали артисты-любители — пели, плясали, играли на гармошке. А ведь время тогда было тяжелое — и военная опасность еще не миновала, и с продовольствием было туго.

Здесь связь нашей семьи с заводом прервалась. Но осенью 1924 года я вступил в ряды юных ленинцев и стал вожатым звена в пионерской базе завода «Красногвардеец». В те времена пионерские организации при школах не создавались, а эта база была ближе других к месту моего жительства — на улице Красных Зорь (Каменноостровском проспекте), при рабочем клубе металлистов. В феврале 1925 года совет базы дал мне рекомендацию для вступления в комсомол, и я был принят в заводскую организацию. Так я еще раз приобщился к рабочему коллективу «Красногвардейца», пока не образовалась своя ученическая организация в школе.

Много лет спустя, работая в Петроградском райкоме ВЛКСМ, мне не раз приходилось бывать на заводе, и я знал многих активистов, но сейчас не рассчитывал встретить кого-нибудь из них — все они находились на фронте. И все же одного знакомого человека я встретил. Это была секретарь заводской партийной организации А. А. Огурцова. После выступления перед рабочими в красном уголке Анна Алексеевна провела меня по цехам, рассказала, что пришлось пережить заводскому коллективу в тяжкие месяцы блокадной зимы.

Впрочем, и без слов было ясно, в каком тяжелом состоянии находился завод. Целых четыре месяца производство было парализовано. Последней вышла из строя кузница, выполнявшая особо ответственные заказы фронта. Подача энергии возобновилась совсем недавно, да и то в ограниченном количестве. Многие станки по-прежнему бездействовали. Несколько вражеских снарядов разорвалось на территории завода. Поэтому почти все окна были без стекол. Некоторые из них наполовину забиты фанерой, а многие зияли пустыми глазницами.

В цехах, где еще так недавно шумели десятки станков, было тихо и безлюдно. И удивляться нечему: только с начала года заводской коллектив потерял 236 своих товарищей. Почти все они погибли от голода. Из восьми кузнецов в живых остался лишь один. Умерли опытные инструментальщики и слесари, люди преклонного возраста, — гордость завода. Не выдержал нечеловеческого напряжения и скончался, не выходя с завода, его директор М. В. Снежков, выдвиженец рабочего коллектива.

И все же многим удалось сохранить жизнь с помощью общественности. Хоть завод и не работал, но продолжали действовать партийная, профсоюзная и комсомольская организации. Многие, как и прежде, каждый день являлись на работу, некоторые тут и жили. Единственным блюдом в заводской столовой была похлебка, приготовленная из «хряпы», серых листьев капусты. Чтобы как-то поддержать силы людей, пустили в ход техническое сало, желатин, все, что можно употребить в пищу, из случайных запасов, обнаруженных на заводских складах. А 15 января открыли лечебно-санаторный стационар, куда приводили или приносили наиболее истощенных рабочих и работниц. Тех, что сами уже не в состоянии были передвигаться. Здесь больные находились от 10 до 40 дней. В этом было спасение. Снабжение стационара продуктами из городских фондов с каждой неделей становилось все более полновесным.

— Сейчас завод постепенно восстанавливает свое основное производство — выпускает хирургический инструментарий, — заканчивает свой рассказ Анна Алексеевна. — Изготовляем также детали для пулеметов, солдатские штыки и боевые ножи для партизан. На днях правительство вынесло решение об эвакуации завода на Урал, в Нижний Тагил.

Еще в красном уголке, беседуя с рабочими о положении на фронтах, я обратил внимание, что многие из них не оправились от изнурительной дистрофической болезни, выглядят крайне изможденными, вялыми. В цехах это было еще заметнее: люди работали неторопливо, экономя каждое движение. У многих станков копошились подростки 14–15 лет. Чтобы управлять механизмом, им приходилось становиться на ящик или специальную подставку.

Сердце сжималось от боли, когда я думал о тяжелых жертвах, которые принесла рабочему коллективу фашистская блокада. И в то же время меня переполняло чувство великой гордости за этих несгибаемых людей, героических сынов и дочерей рабочего класса, переживших во имя светлого будущего неимоверные лишения и страдания и теперь самоотверженно отдающих свои последние силы для победы над врагом.

* * *

Однажды погожим весенним днем мы с В. Н. Ивановым, первым секретарем Ленинградского обкома и горкома ВЛКСМ, побывали в 55-й армии. На юго-восточной окраине города, в селе Рыбацком, должен был состояться армейский слет сандружинниц и медсестер. Всеволоду Николаевичу предстояло выступить перед ними, рассказать, как работает в условиях осады ленинградская организация ВЛКСМ. Ведь это были наши комсомолки, записавшиеся летом прошлого года в народное ополчение, — молодые работницы, студентки, вчерашние школьницы.

В штабе армии, в помещении школы, собралось несколько сот девушек. Подтянутые, в чистеньких, ладно сидевших на них гимнастерках, они пришли сюда как на праздник, похожи были скорее на курсанток военно-медицинского училища. А между тем все они прошли суровую боевую школу, проявили беспримерное мужество и бесстрашие, — вынесли с поля боя под огнем противника десятки тяжело раненных солдат и офицеров. На груди у многих — боевые награды, красные и желтые нашивки — свидетельства ранений. Лютая зима, систематическое недоедание и тяжелый ратный труд наложили и на них свой отпечаток. Лица худенькие, бледные, но жизнерадостные, счастливые. Многие из них впервые за несколько месяцев выбрались с передовой, побывали на улицах города, повстречались с подругами, которых давно не видели.

Тут и меня ждала приятная неожиданность. Я встретил Люду Дробинскую, работавшую три года назад секретарем комитета комсомола Медицинского института. С тех пор она успела получить диплом врача и теперь работала в санотделе 55-й армии. Мы с ней тепло приветствовали друг друга.

Комсомольская организация Медицинского института была одной из самых крупных в Петроградском районе, насчитывала несколько тысяч девушек и юношей. Возглавлять такой отряд молодежи было делом нелегким. Люда с ним справлялась отлично. Она пользовалась большим авторитетом. Несмотря на большую учебную и общественную нагрузку в институте, Люда находила время и для того, чтобы принимать деятельное участие в жизни районной организации, была одно время членом бюро райкома.

И здесь она на виду — одна из устроительниц и хозяек слета, — принимает и рассаживает делегаток и гостей, беспокоится, хватит ли стульев в президиуме. Узнаю все ту же неугомонную, порывистую хлопотунью Люду! Между делом Дробинская успела рассказать мне коротко о себе: была врачом-ординатором в стрелковой дивизии, прошла с ней трудный боевой путь, одной из последних уезжала из горевшего Пушкина.

Много интересного рассказала мне Люда и о девушках — участницах слета, их героизме и мужестве, о том, сколько невзгод и страданий пришлось им вынести зимой. Самое ужасное, что у многих в Ленинграде погибли родные и близкие люди. И они никак не могут примириться с этим, винят себя в том, что ничем не сумели помочь им.

Слет завершился, к великому удовольствию девушек, небольшим концертом армейской самодеятельности. Выступал ансамбль танца, составленный из недавних воспитанников балетной студии ленинградского Дворца пионеров.

Этому выступлению предшествовала удивительная история. Работник политотдела армии лейтенант А. Е. Обрант, бывший балетмейстер и педагог Дворца пионеров, получил задание создать агитвзвод для обслуживания фронтовиков. Музыкантов, певцов и рассказчиков он быстро нашел в войсках. А танцоров не оказалось. Тогда он предложил привлечь своих недавних учеников. Получив согласие, стал разыскивать их по старым адресам. Удалось найти только пятерых — двух девочек и трех мальчиков. Остальные либо эвакуировались, либо погибли. Но и те, кого нашли, крайне истощены, едва держались на ногах. Их зачислили на солдатское довольствие, подкормили, и за какой-нибудь месяц они сумели подготовить небольшую программу. На слете было их первое выступление в составе агитвзвода. Решался вопрос — быть будущему ансамблю песни и пляски или нет.

И решен был этот вопрос бесповоротно — быть! Как тепло, с каким энтузиазмом участники слета принимали каждый танец! Сколько задора, изящества, грации было в каждом движении этих 15—16-летних ребят! Они буквально покорили зрителей. Но чувствовалось, что танцорам это выступление дается с превеликим трудом. Глядя на их прозрачные лица, на худенькие тельца, обтянутые трико, многие мои соседки плакали.

После концерта Иванов и я встретились с ребятами и их руководителем, поздравили с успехом, расспросили, как себя чувствуют после выступления. Здесь же меня познакомили с начальником политотдела армии генерал-майором К. П. Куликом. Он принял самое живое участие в судьбе ребят. И сейчас не разрешил повторить ни одного танца, хотя зрители и вызывали юных артистов по нескольку раз, а по окончании концерта долго не отпускали со сцены. Тут же при нас Кирилл Панкратьевич сказал, обращаясь к своим воспитанникам:

— Хорошо танцуете, ребятки, да плохо выглядите. Сейчас, сразу же, поедете в госпиталь. Там вас подлечат, а потом будете танцевать.

Так в этот день, можно считать, родился этот замечательный ансамбль. Со временем он пополнился другими ребятами, в основном также воспитанниками Дворца пионеров, и стал регулярно выступать перед фронтовиками. Слава его вышла за пределы Ленинграда. Уже работая в «Комсомольской правде», я смотрел их выступление у нас на «четверге» в Голубом зале. И, конечно, вспомнил, как они, тогда еще бледненькие и истощенные, танцевали перед сандружинницами.

В середине апреля был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о выпуске Государственного военного займа 1942 года. Некоторые товарищи, приступая к работе по его размещению, откровенно сомневались. Как откликнутся на призыв партии и правительства ленинградцы? Найдутся ли силы у актива провести кампанию по подписке на заем так же организованно, как в мирные годы.

Сомнения оказались напрасными. Ленинградцы, все как один, подписались на военный заем. Больше того, как рассказывали товарищи, непосредственно занимавшиеся этим делом, еще никогда подписка не проходила так дружно, с таким подъемом. Каждый неизменно подчеркивал, что это его личный вклад в грядущую победу над врагом.

В кампании по размещению военного займа, естественно, принимала живейшее участие и ленинградская печать. Мы в «Смене» посвятили ей несколько передовых статей, плакаты, обширную информацию из районов и с предприятий. Стихи были специально заказаны Александру Прокофьеву. Он охотно откликнулся на нашу просьбу. Вряд ли эти стихи вошли в его сборники, тем не менее позволю себе привести отрывок из них, как образец оперативной гражданской поэзии одного из крупнейших советских стихотворцев:

Ленинградцы, естественно, все это время продолжали пристально следить за положением на других фронтах. Теперь уже все без исключения понимали, что дальнейшая судьба Ленинграда, сроки его освобождения от вражеской блокады неразрывно связаны с общей обстановкой на советско-германском фронте.

Все мы с большим удовлетворением читали слова первомайского приказа Народного комиссара обороны И. В. Сталина о том, что в результате побед, одержанных зимой, Советская Армия добилась перелома в ходе войны и перешла от активной обороны к успешному наступлению на вражеские войска; что в ходе единоборства наша страна стала намного сильнее, а гитлеровская Германия слабее; что, наконец, у Советской Армии теперь есть все необходимое, чтобы освободить нашу землю от немецко-фашистских захватчиков.

Нам, конечно, хотелось большего. Мы уже были избалованы сводками об успешных действиях зимой советских войск, особенно ближайших к нам фронтов — Западного, Северо-Западного и Волховского. Мы с нетерпением ожидали, что после весенней паузы не только эти, но и другие фронты перейдут в решающее наступление. Уж очень нам всем этого хотелось!

У нас на Ленинградском фронте давно уже наступило затишье, вызванное равновесием сил. Гитлеровская группа армий «Север» неспособна была предпринять новый штурм. Войска Ленинградского фронта не в состоянии были прорвать наличными силами кольцо блокады и отбросить врага от стен города.

Но это вовсе не значит, что фашисты оставили ленинградцев в покое. Артиллерийские обстрелы велись, как и прежде, почти ежедневно, а воздушные налеты весной возобновились— не столь частые и свирепые, как осенью, тем не менее чувствительные.

Особенно памятен был налет 4 апреля. Быть может, потому, что он был первым после длительного перерыва. Прежде всего гитлеровцы сделали последнюю, отчаянную попытку уничтожить наш Балтийский флот. «Айсштосс» — так закодировали они эту операцию. Это означало «ледовый удар» — налет на корабли, пока они находились в ледяном плену, вмерзли в лед Финского залива и Невы. Около двухсот бомбардировщиков участвовали в налете, восемнадцать из них было сбито. Остальные сбросили бомбы, большинство из которых продырявили лед и разорвались в воде. Повезло крейсеру «Киров» — бомба пробила верхнюю палубу и наружный борт у ватерлинии, но упала под лед.

Часть самолетов повернула на город. Особенно пострадали при этом Васильевский остров и Выборгская сторона. Бомба попала и в наш дом на Лесном проспекте и развалила одно из его крыльев. В нашей квартире и у соседей выбиты все стекла.

Очень много бессмысленных жертв. Никогда не забыть фотографию, которую мне показал в те дни фотокорреспондент Николай Ананьев. Она была сделана в начале мая для Чрезвычайной правительственной комиссии по расследованию преступлений гитлеровцев. Небольшой сквер на Васильевском острове на углу Среднего проспекта. Вся земля усеяна трупами ребятишек трех-пятилетнего возраста. Это воспитанники детского сада табачной фабрики имени Урицкого вышли погулять на солнышке. И вдруг — снаряд разорвался в самой гуще ребят. Фашисты прекрасно знали, что их обстрелы мирного населения не принесут никакого военного эффекта. И все-таки били, изо дня в день, тупо, жестоко, подло!

* * *

Осень и зима 1941/42 года были самым трудным, самым напряженным периодом в борьбе ленинградцев против немецкого фашизма.

Только к январю 1943 года соотношение сил на советско-германском фронте стало таково, что войска Ленинградского и Волховского фронтов, усиленные свежими дивизиями, сумели, наконец, прорвать кольцо вражеской блокады.

Этому предшествовали грандиозные сражения на левом, южном, крыле советско-германского фронта. Вслед за неудавшимся наступлением наших войск под Харьковом развернулись тяжелые оборонительные бои под Воронежем и в Донбассе, в результате которых гитлеровцам удалось выйти к Волге, прорваться в предгорья Кавказа. Сравнительно близко от Ленинграда завязалось сражение за древний русский город Ржев. Здесь наши части оттягивали на себя крупные вражеские силы, перемалывали их, не давая противнику перебросить свежие войска к Сталинграду, где начиналась решающая битва.

Ленинградцы с величайшим вниманием следили за ходом этих событий. В самом городе и по ту сторону блокадного кольца, на единственном, водном пути, соединявшем нас со всей страной, развернулись грандиозные работы, связанные с дальнейшим превращением Ленинграда в неприступную крепость, с обеспечением его всем необходимым — продовольствием, горючим, боеприпасами прежде всего.

Неоценимой по своему значению была помощь, оказанная Ленинграду летом 1942 года всей страной. В результате грузов через озеро было переброшено значительно больше, чем зимой. Дабы обеспечить эти перевозки, нужен был мощный транспортный флот, способный курсировать по капризному озеру в любую погоду. На реке Сясь, впадающей в озеро параллельно с Волховом, была создана специальная судоверфь, которая летом выпустила 31 деревянную баржу, грузоподъемностью почти четыреста тонн каждая. Четырнадцать металлических барж, в полтора раза более вместительных, были изготовлены на ленинградских судостроительных заводах и доставлены на железнодорожных платформах по секциям к ладожскому побережью, где была налажена сборка.

Чтобы обслуживать эту армаду, которая насчитывала теперь 187 судов, загружать и разгружать их без задержки, потребовалось соорудить большое портовое хозяйство. Уже к началу навигации 1942 года были воздвигнуты на западном берегу озера Осиновецкий и Малокаботажный порты, а на восточном — Кобоно-Кареджский порт с одиннадцатью пирсами.

На славу потрудились строительные отряды железнодорожников. Чтобы расширить пропускную способность Ириновской ветки, конечная ее станция — Ладожское Озеро — была превращена в крупный узел со множеством подъездных путей и ответвлений. В нескольких километрах от нее были построены две новые станции, где осуществлялась погрузка и разгрузка вагонов.

Немало драгоценного времени и множества рабочих рук требовали погрузо-разгрузочные работы: из вагонов на баржу, с баржи опять в вагоны — на том берегу. И тут был найден выход. Соорудили паромную переправу: по десятку вагонов сразу вкатывалось на баржи с рельсовыми путями. Для них были построены специальные пирсы.

За короткий срок в непосредственной близости от фронта была создана могучая техническая база. Все это дало возможность не только выполнить, но и превзойти задание ГКО на летнюю навигацию. Было доставлено в город свыше 790 тысяч тонн грузов, перевезено 290 тысяч человек для пополнения рядов его защитников. А в обратном направлении, на Большую землю, эвакуировано почти 450 тысяч жителей.

И в дальнейшем эти связи со страной укреплялись и совершенствовались. В конце 1942 года, когда озеро замерзло, по нему вновь пошли машины — стала действовать ледовая трасса. А когда лед достаточно окреп, железнодорожники проложили по нему два пути — нормальный и узкоколейный. В 1943 году, после прорыва блокады, был сооружен железнодорожный путь через Шлиссельбургскую губу на сваях!

Как вы помните, город сильно пострадал от нехватки электричества и топлива. Важнейшей победой на энергетическом фронте было возобновление работы Волховской ГЭС. Ток ее город стал получать с сентября 1942 года по линии электропередачи, проложенной через Ладожское озеро. Пять параллельных подводных кабелей протянулись по дну. Гидростанция и ее плотина были при этом столь искусно замаскированы, что гитлеровцы даже не подозревали, что она действует, считали, что они ее давно разбомбили.

Серьезным успехом в развитии коммуникаций, связывающих Ленинград с Большой землей, было сооружение бензопровода, соединившего восточный и западный берега озера. В наши дни, когда строители прокладывают гигантские нефте- и газопроводы через пустыни и горы, широчайшие реки и даже моря, такое сооружение длиной в каких-нибудь тридцать километров, через сравнительно неглубокий залив, возможно, покажется и не такой уж сложной задачей. По тем же временам это был очень смелый, даже дерзкий технический проект. Перевозки бензина и керосина по озеру требовали специальных судов и, главное, представляли большую опасность. Фашистские летчики не упустили бы возможность забросать транспорты с горючим зажигательными и фугасными бомбами, превратить их в горящие факелы.

Московские специалисты — военные и гражданские, — опираясь на опыт, накопленный в предвоенные годы, справились с трудностями. Остродефицитные трубы были найдены в Ленинграде, на Ижорском заводе. Уже 16 июня 1942 года по бензопроводу на западном берегу озера было получено первое горючее для Ленинграда.

Поддержка и помощь всей страны дали возможность ленинградцам встретить зиму 1942/43 года во всеоружии, не испытывая трудностей и лишений, пережитых в недалеком прошлом. А в январе было, наконец, прорвано советскими войсками кольцо фашистской блокады.

Этой радостной вести ленинградцы ждали почти полтора года. Ждали страстно, с великой надеждой и верой в силу нашей армии. И вот, наконец, историческое событие свершилось. Морозным утром 12 января 1943 года на позиции противника в районе Синявина и рабочих поселков торфяников обрушился огонь четырех с половиной тысяч орудий и минометов. Артиллерийская подготовка и последовавшая за ней атака велись с двух сторон — по внутреннему обводу вражеского кольца войсками Ленинградского фронта (командующий фронтом Л. А. Говоров), по внешнему — Волховского (командующим фронтом К. А. Мерецков). Ленинградцы действовали с «Невского пятачка», который одно время был отбит противником, а потом вновь отвоеван у него.

Упорные бои продолжались семь дней. Противник яростно сопротивлялся, но устоять был уже не в силах. 18 января в 9 часов 30 минут войска двух фронтов соединились. Побережье Ладожского озера было очищено от гитлеровцев. Это была важная победа. Положение Ленинграда еще более упрочилось. Фашистам теперь рассчитывать было не на что. И тем не менее они еще год держали осаду, продолжая беспорядочно обстреливать городские кварталы, убивая мирных жителей.

В самом Ленинграде о прорыве блокады стало известно вечером того дня, как соединились войска двух фронтов. Первым сообщило об этом радио. Но многие и так догадывались, что происходит нечто значительное. В последние дни чаще, чем обычно, стреляли корабельные орудия. Снаряды, шелестя, проносились над нашими головами.

Начало наступательных действий держалось, разумеется, в строжайшей тайне. И тем не менее я узнал, вернее, догадался о том, что они вот-вот начнутся. В первых числах января мне предстояло по путевке горкома партии выступить с докладом о текущем моменте в одной из частей гвардейской стрелковой дивизии, которой командовал Герой Советского Союза генерал-майор А. А. Краснов (наш автор стал уже генералом). Оказалось, что такую же путевку получил В. Н. Иванов. Решили ехать вместе. В последний момент к нам присоединился секретарь Красногвардейского РК ВКП(б) И. М. Турко, у которого на руках тоже была путевка. * Минут через сорок мы были на месте, среди заснеженных полей, недалеко от невского побережья. Здесь расположился командный пункт командира дивизии. Но ни его самого, ни руководителей штаба и политотдела на месте не оказалось — все были в частях. Нам не сказали прямо, в чем дело, смущенно извинились, но мы поняли, что сейчас не до нас, что положение изменилось — получен боевой приказ и войска уже пришли в движение. Мы знали, — это не было секретом, — что дивизия А. А. Краснова несколько месяцев находится в резерве, готовится к штурмовым действиям, тренируется, осваивая тактику наступательных боев. Сомнения быть не могло — настало время перейти от подготовки к боевым действиям. Так мы и уехали, не сделав своих докладов, но право же не были в претензии за такую «неувязку», А через несколько дней убедились в правильности своей догадки.

Когда по радио объявили о прорыве блокады, я направлялся из горкома в редакцию, шел по Невскому проспекту. У громкоговорителя, близ Садовой, моментально образовалась большая толпа. Диктор прочел официальное сообщение, и тут же раздался взволнованный голос Ольги Берггольц. Ее не надо было представлять, — все успели привыкнуть к ее частым выступлениям у микрофона. Она горячо поздравила защитников и жителей Ленинграда с победой. «Мы давно ждали этого дня, — говорила она. — Мы всегда верили, что он будет!» И я вспомнил ее «Февральский дневник», который писался ровно год тому назад, в самые суровые дни:

И вот пришел, наступил этот светлый и в то же время грозный день, который завоеван героической стойкостью и мужеством ленинградцев.

Вспомнились и другие строки, сочиненные неутомимой журналисткой и поэтессой, нашим задушевным другом — искренние, исполненные большой внутренней силы.

В устах любого другого человека эти слова могли показаться рисовкой, кокетливой фразой. Любого, но не Ольги Федоровны! Для нас, творческих работников Ленинграда, эта русская женщина, на вид такая хрупкая и прозрачная, служила образцом несгибаемой веры в победу, патриотического горения, презрения к трудностям. И величайшей скромности.

Слушая ее взволнованный голос, страстные стихи, только что написанные, люди, стоя у репродуктора на Невском, не скрывали счастливых слез.

Радостная весть о полном освобождении Ленинграда от фашистской блокады застала меня уже в Москве, в редакции «Комсомольской правды».

Теперь приезжая в Ленинград, я выбираю солнечный воскресный день и отправляюсь пешком — обязательно пешком! — по местам, с коими связано особенно много воспоминаний. Иду по широкому простору Невского, смешиваясь с праздничной, оживленной толпой, мимо «Гастронома», где когда-то был раскинут книжный базар. Сворачиваю на Садовую— там людей поменьше, ее каменный коридор выводит меня к Инженерному замку, на простор Марсова поля, где горит Вечный огонь в память жертв революции. Перехожу нескончаемый Кировский мост, любуясь панорамой Петропавловской крепости и Невой, как и тогда, плавно несущей свои могучие воды. Оглядываюсь назад и вижу волшебный ансамбль Дворцовой набережной и ловлю себя на мысли — нет, тут совсем ничего не изменилось со времен моей юности. Все здесь по-прежнему дорого и мило сердцу. Но вот ступаю на асфальт Кировского проспекта, и горькие воспоминания охватывают меня. Иду до самого его конца, вижу нарядных и жизнерадостных людей, слышу задорный смех юношей и девушек, звонкие голоса ребятишек и в то же время явственно представляю себе эту прекрасную улицу моего детства — улицу Красных Зорь — в суровые времена, когда вдоль нее везли саночки с телами, укутанными белым саваном. И думаю: нет, не только ради спасения собственной жизни боролись здесь люди, как это пытаются доказать сегодня недобросовестные писаки на Западе, а ради жизни на Земле. Чтобы вечно прекрасен был мир, окружающий нас. Чтобы всегда весело и беззаботно звучали голоса юности. И раздумывая над тем, что пережили мои сограждане во имя торжества мира на Земле, мысленно восклицаю:

— Здравствуй, Жизнь, — ты прекрасна!