Отец умирал медленно.

Всю жизнь он был здоров как бык, но, едва ему перевалило за шестьдесят, заболел редким неврологическим расстройством, которое постепенно его убило. Сначала у него отнялись ноги. Вскоре он уже не мог самостоятельно одеваться и принимать пищу, а затем и вовсе оказался прикован к постели и вынужден лежать в подгузниках для взрослых. Их несколько раз в день меняла сиделка, без лишних церемоний умело переворачивая больного с одного бока на другой.

Глаза отца оставались умными и проницательными. Мы прекрасно знали, что разум не покинул его. Лишь тело понемногу выходило из строя, словно электроприбор, у которого садились батарейки. У отца будто бы кончался завод, и все жизненные процессы медленно останавливались, по мере того как он терял способность двигаться и контролировать себя.

В конце концов он утратил и дар речи.

На несколько месяцев его голос превратился в хриплый шепот. Любое слово давалось с огромным трудом. Даже простые слова вроде «да» стоили ему пяти минут времени и множества драгоценных сил, которых у отца и без того оставалось мало.

Я навещал его куда реже, чем следовало бы. Жил я в четырех часах пути, в маленьком студенческом городке посреди Кентукки, и вел в местном университете курс американской литературы для ленивых и безразличных ко всему подростков из среднего класса. В целом работа мне нравилась, и я постоянно использовал свою занятость как оправдание, чтобы лишний раз не ездить к отцу и не видеть, как он умирает на больничной койке. По правде же, я просто не знал, чем ему помочь. Даже когда отец был здоров и разговаривал нормально, мы не часто общались. Наши политические взгляды расходились; он узнавал последние новости по «Фокс ньюс», а я – по «Эм-эс-эн-би-си». Он всю жизнь был деловым человеком и торговал автомобильными запчастями по всему Ржавому поясу, я же всегда хотел жить в башне из слоновой кости, то есть проза бытия меня мало волновала.

Наши литературные предпочтения также не совпадали. Темой моей диссертации был Фицджеральд, в частности «Великий Гэтсби». Вкусы отца были куда более заурядными. Он штудировал все, что попадало в списки бестселлеров. Когда я был ребенком, он читал Алистера Маклина и Джека Хиггинса. Затем перешел на Тома Клэнси и Джеймса Паттерсона. Книги с большими яйцами, как говорила моя бывшая жена – преподаватель английского языка. Книги с большими яйцами.

Самым любимым жанром «книг с большими яйцами» у отца был вестерн. Он обожал ковбойские романы, саги о жизни на Диком Западе – словом, главное, чтобы много стреляли. Он читал Макса Брэнда, Уилла Генри и Люка Шота. Любимцем отца был Луис Ламур. Отец прочитал все его произведения, когда-либо издававшиеся. Он регулярно их перечитывал и приобретал по нескольку экземпляров одной и той же книги. Зачитав том до дыр, он брал такой же и читал снова и снова. Для человека, выросшего в Вермонте, прожившего почти всю жизнь в Огайо и ни разу не выезжавшего западнее Миссисипи, такое поведение было необычным.

Поэтому книги мы тоже не обсуждали.

Но я слышал его самые последние слова.

Это случилось примерно за три недели до его смерти. Я пожаловал к нему с редким визитом. В университете начались осенние каникулы, и мать постоянно названивала мне, намекая, что старику недолго осталось. Она использовала для этого выражения вроде «Что ж, твой отец уже не так бодр, как прежде» или «Ну, теперь нам остается только ждать». Я все понял. Мама хотела, чтобы я попрощался с ним.

Я приехал. Вошел в родительскую спальню, где был зачат и где теперь стояла широкая больничная койка. Под одеялом отец казался маленьким и напоминал больного ребенка. Он потерял добрых шестьдесят фунтов и выглядел бледной тенью самого себя в прошлом – силуэтом без объема и массы.

Присев рядом, я взял его за руку. Ощущение было неприятное. У отца была привычка регулярно теребить руками подгузники и даже стаскивать их. Не знаю, делал ли он это потому, что ему было неудобно, или просто не мог смириться с тем, что ему приходилось их надевать. Как бы то ни было, его руки постоянно елозили под одеялом. Я никогда не видел на них ничего ужасного, но все равно думал – не вляпаюсь ли я в фекалии или что похуже? Поэтому после каждого визита к отцу я тщательно мыл руки.

Старик посмотрел на меня. Его глаза, как и мои, были голубыми. Чуть водянистыми, но ясными и умными. Не было никаких сомнений, что на меня смотрит мой отец – Джозеф Генри Кертвуд. Он был в здравом уме, это я знал наверняка.

– Папа, как самочувствие? – спросил я.

Он не ответил. Я сказал, что ему не обязательно отвечать и тратить на это лишние силы, если он устал. Не знаю, впрочем, на что еще ему могли понадобиться силы, – и думаю, отец тоже не знал. Мои слова были формальностью, желанием нарушить царившее в доме молчание – тишину, в какую обычно погружается дом, где находится умирающий.

Мама встала у меня за спиной.

– Дон, сынок, расскажи отцу об университетских выборах, – как всегда жизнерадостно сказала она. – Джо, наш Дон теперь штатный преподаватель!

– Я думал, ты хотела, чтобы я сам ему это сообщил, – проворчал я.

– Не дуйся, – сказала мама. – Расскажи ему.

– Ладно, – ответил я. – Хуже не будет.

Я повернулся к отцу. Действительно, от моего рассказа хуже не будет. Вот только мои успехи отца ничуть не волновали, да и меня самого тоже. Невеликое достижение – получить постоянную должность в общественном учебном заведении средней руки. Всего-то нужно было опубликовать несколько статей, выступить на паре конференций, не опаздывать на встречи и не упиться вдрызг на вечеринке для преподавательского состава кафедры. Мою кандидатуру одобрили единогласно, не принимая в расчет наш развод с Ребеккой. Да что там – Ребекка сама за меня проголосовала.

Что ж, такой повод для разговора – лучше, чем ничего. Я чувствовал себя как ребенок, принесший родителям аттестат, в котором четверок больше, чем троек.

– Папа, меня приняли в штат, – сказал я. – Я теперь доцент.

Отец пожал мне руку.

Я решил, что так он поздравляет меня, и произнес:

– Спасибо.

Он пожал руку снова, сильнее и настойчивее.

– Ну, – добавил я, – меня выбрали единогласно…

На этот раз он не столько сжал, сколько потянул руку, едва не стащив меня со стула. Я удивился, что у старика осталось столько сил.

– Папа, в чем дело?

Теперь он не стал ни сжимать, ни тянуть. Его лицо напряглось и побледнело, плечи еще плотнее вжались в матрас, и казалось, что отец стал еще меньше.

Губы его пошевелились, но он не произнес ни звука.

– Папа, в чем дело? – повторил я.

– Может, он пить хочет? – предположила мама. – От таблеток его всегда мучит жажда.

– Хочешь пить? – спросил я, прекрасно понимая, что дело не в этом.

Голова отца едва заметно, буквально на четверть дюйма, сдвинулась.

– А чего хочешь? – Я привстал со стула.

Губы отца вновь пошевелились.

– Он пытается что-то сказать? – спросила мама.

– Не знаю, из-за твоей болтовни ничего не слышно.

– Хватит дерзить маме!

– Тсс.

Я склонился над койкой и почти прижался ухом к губам отца, чувствуя кожей его горячее, влажное дыхание. Дыхание умирающего. Ему оставались считаные недели.

Казалось, что момент упущен и отец уже ничего не скажет, сколько бы я ни старался.

Но тут он произнес одно слово. По крайней мере, мне так показалось.

– Удивил.

Через три недели отца не стало.

Пока он умирал, у нас было время подготовиться. В день его смерти я спросил маму по телефону, нужна ли ей помощь, и она ответила, что нет.

– Я уже обо всем договорилась, – сказала она. – Просто приезжай на похороны.

В трубке послышалось шуршание, а затем – треск, будто что-то порвалось.

– Мама, как ты? – спросил я.

– Я?

Она не ожидала от меня такого вопроса. Подозреваю, что она слышала его от многих людей за эти несколько лет, прошедшие с того времени, как заболел отец, – и особенно перед его неминуемой смертью.

– Кто же еще? Мама, как ты? Держишься?

– Все хорошо, – ответила она, и я снова услышал, как что-то рвется. – Разбираю вещи твоего отца. Начала… заранее. Несколько коробок уже вынесла, но никак не могу отделаться от мысли, что это неправильно. Складывать его вещи, пока он еще… был здесь. Но работы непочатый край.

Может показаться, что моя мать была чересчур практичной или даже бесчувственной, но это не так. Да, она даже в самые трудные минуты сохраняла спокойствие, но это не мешало ей быть заботливой. Когда я был маленьким, она постоянно читала мне книги и всячески поддерживала мое желание учиться и учить. Она была и по-прежнему остается прекрасной матерью. Что же касается их отношений с отцом… Скажем так, они не любили друг друга по-настоящему. Они были друзьями, сожителями, партнерами в прямом смысле слова. Они вместе воспитали сына и плыли по течению в одном направлении. Но любви между ними не было. Думаю, что мама воспринимала уход папы как завершение одного периода жизни и начало другого. Когда она позвонила, чтобы известить меня о его смерти, то просто сказала: «Он ушел».

– Тебе там не слишком одиноко? – спросил я.

– Одиноко ли мне? – удивилась мама. – Дон, мне стало одиноко с тех пор, как ты уехал. Мы с отцом оба были одиноки. Ничего страшного. – Что-то снова порвалось. – У твоего отца целая уйма книг. Даже не сосчитать.

Тут я догадался, откуда этот звук. Скотч. Мама заклеивала коробки с отцовскими книгами, чтобы отправить на библиотечную ярмарку, в которой участвовала дважды в год. В этом была ее отдушина.

Множество вопросов вертелось у меня на языке. Я хотел спросить, почему она вышла замуж за отца. Почему они не развелись. И что могло значить последнее папино слово: «Удивил».

И конечно, я хотел задать ей самый главный вопрос: знала ли она отца? Знал ли его на самом деле хоть кто-нибудь?

Но мама прервала ход моих мыслей.

– Ну что, – сказала она, отрывая очередной кусок скотча. – Во вторник, договорились? Не опаздывай!

В похоронном зале, где проходило прощание, я стоял в уголке. Гроб был открыт, и несмотря на то что я виделся с отцом за три недели до смерти и знал, как он исхудал, я никак не находил в себе сил подойти к телу. По словам мамы, в похоронном бюро его «прихорошили», и он, должно быть, выглядел умиротворенно, или как там еще принято говорить в подобных случаях. Я был уверен, что отец бы этого не оценил. Все мероприятие казалось досадной ошибкой. Подумать только, мой старик в гробу, наряженный в костюм с галстуком, которых ни разу в жизни не надевал. Он был все равно что голым, беззащитным.

И мертвым. Вне всякого сомнения, мертвым.

Как бы я ни пытался укрыться в углу, меня все равно находили родственники – двоюродные братья и сестры, тетушки, дядюшки, – а также знакомые матери. Они пожимали мне руку, чмокали в щеки, обнимали и всячески со мной сюсюкались. Еще бы – я был единственным ребенком в семье и потерял отца. Мама стояла у гроба и принимала соболезнования, изредка улыбаясь.

Все закончилось.

Когда ко мне подошел этот человек, я сперва принял его за очередного маминого приятеля – кого-то из прихода или местной школы. Вот только он не был похож на других маминых знакомцев. Маленький, кругленький, едва ли больше пяти футов ростом и примерно столько же в ширину. На нем был коричневый пиджак с потертыми рукавами и воротником, а некогда белая рубашка выглядела тускло-серой.

– Вы, должно быть, сын покойного, – обратился он ко мне и протянул руку. – Сожалею о вашей утрате.

Говорил он с едва заметным акцентом, присущим жителям восточного побережья.

– Он самый, – ответил я и, как и в предыдущих случаях, притворился, что узнал его. – Спасибо, что пришли.

Человечек улыбнулся.

– Гадаете, кто я такой? – спросил он.

– Нет, то есть… по правде говоря, здесь столько родственников, что всех и не упомнишь.

– Я вам не родственник, – сказал он, – и даже не друг.

– Что значит «не друг»?

Незнакомец продолжал улыбаться.

– Пока мы с вами не подружились, но надеюсь, вскоре подружимся.

Он оглянулся по сторонам, будто опасаясь, что нас могут подслушивать. Похоронный зал понемногу пустел. Лишь несколько человек задержались, чтобы поговорить с мамой. Отец, разумеется, тоже никуда не делся.

Пошарив в кармане, человечек выудил слегка помятую визитку и протянул мне. Я ее не принял.

– Вы юрист? – спросил я. – Мама уже обо всем договорилась.

– Просто взгляните на карточку. – Он приблизился и буквально сунул визитку мне в руку.

Я взял ее и прочитал: «Лу Каледония, торговец редкими книгами».

Адрес был мне знаком. Я помнил этот маленький, тесный магазинчик и однажды, много лет назад, даже заходил внутрь из любопытства. Там продавалась популярная литература – криминальные романы, детективы, мужские журналы. Я такого не читал, поэтому больше туда не возвращался.

– Вы знали отца? – спросил я.

– Хотел свести знакомство, – ответил Лу Каледония, – однако это желание не было взаимным.

Тут до меня дошло.

– Собираетесь предложить сделку? Весьма бестактно с вашей стороны. Ведь это церемония прощания с отцом. Если желаете купить его книги, позвоните через неделю.

Лу Каледония обиделся. Улыбка сошла с его лица, и казалось, он был готов расплакаться.

– Умоляю, – произнес он. – Вы неверно меня поняли. Я не из таких. Простите, если чем-то оскорбил вас или вашу семью. Позвольте откланяться.

Выставив ладони в жесте извинения, он попятился.

Что-то заставило меня остановить его. Быть может, то, что он поспешил ретироваться, и при этом вид у него был как у побитого пса. А может, мне просто стало любопытно, чего же хотел этот человек от моего отца.

– Постойте, – сказал я. – Я на вас не сержусь.

Лу остановился и просиял.

– Вижу, вы джентльмен. – И он снова подошел ко мне. – Вы правы, я не должен использовать столь печальный повод в деловых целях, но поймите, для меня это чрезвычайно важно. Я неоднократно обращался к вашему отцу, прежде чем… в общем, раньше, но он всегда отвечал категорическим отказом.

– Почему?

– Вы не можете сейчас оставить мать и родных, я и не прошу вас об этом, – заявил Лу Каледония, указывая на свою карточку, – но окажите мне любезность и загляните на минутку в мой магазин, когда закончатся траурные мероприятия. Поговорим там. Хорошо?

Я вновь бросил взгляд на визитку. Магазин был как раз по пути из города.

– Ладно, – согласился я. – Похороны завтра, а послезавтра я уезжаю. Заеду к вам по дороге.

Лу тут же зажмурился и замотал головой, да так, что даже складки на шее заколыхались. С закрытыми глазами он был похож на буддийского монаха.

– Сегодня, – произнес он. – Приходите сегодня.

– Сегодня не получится. Не могу оставить маму. Вся родня ночует у нас. Да и время уже позднее, восемь вечера.

– Я всю ночь буду в магазине, – настойчиво сказал Лу. – Умоляю, приходите. – И побрел к выходу.

– Да в чем вообще дело?

Ничего не ответив, книготорговец вышел, и последним, что я увидел, был его мелькнувший в дверях зад в потертых и выцветших вельветовых брюках.

– Ты когда-нибудь встречала того мужчину, с которым я говорил в похоронном бюро? – спросил я маму.

Мы ужинали на кухне. Был десятый час вечера, и мы успели порядком проголодаться. Кто-то любезно оставил нам целый противень лазаньи, и мама разогрела ее в духовке. Мы оба любили хорошенько поесть, и я приступил к вопросам только после того, как одолел первую порцию и принялся за вторую.

– Какого мужчину? Там было полно народу. Куда больше, чем я ожидала.

– Его зовут Лу Каледония, – ответил я. – Он пришел под конец.

– Лу Каледония? – нараспев произнесла мама и покачала головой. – Никогда о нем не слышала. Уж такое имя я бы запомнила. Откуда он знал твоего отца?

– Не уверен, что они были знакомы.

– Как так?

– Лу – хозяин книжного магазина в даунтауне. Торгует подержанными книгами.

Мама прекратила жевать и вытерла губы салфеткой.

– Тогда понятно. Дело в книгах. Ох уж эти книги. Знаешь, сколько коробок я собрала, пока твой отец болел? Заметив это, он впал в настоящую ярость.

– В ярость? Он же был прикован к постели.

– Узнав, чем я занимаюсь, он столкнул со столика стакан с водой и произнес: «Прекрати». Только одно слово, но я поняла, о чем он. Хотел, чтобы я не трогала его книги, хотя там еще было навалом. В этом вы с ним похожи. Оба одержимы книгами.

– Ну, сравнила, – обиделся я.

– А что, – возмутилась мама, – разве я не права? У вас обоих нездоровый интерес к литературе. Отец весь дом завалил книгами, да и ты скоро его догонишь – я же была у тебя в Кентукки!

– Я преподаю литературу, – взвился я. – Посвятил этому всю свою жизнь. А отец читал всякий ширпотреб. В отличие от него, я… – И чуть было не сказал «ученый».

Кого я хотел обмануть? Моя степень и мои статьи о литературе не делали меня ученым. По правде говоря, мой вклад в образование и культуру был ничтожным.

– Кто? – спросила мама.

– Забудь.

Мама отставила тарелку и взяла меня за руку. Ее кожа была мягкой и гладкой, но я заметил на ней несколько возрастных бляшек. Обручальное кольцо мама не сняла.

– Как жизнь в Кентукки? – спросила она.

– Работаю не покладая рук.

– Ты с кем-нибудь встречался после Ребекки?

– Нет, – ответил я.

– А я как-то раз тебе звонила, в субботу утром, и мне ответила девушка.

– Мама, не начинай.

– Судя по голосу – молоденькая. Если не ошибаюсь, сказала, что ты в ду́ше.

– Мама, прекрати.

– Я волнуюсь. Ты ведь мой единственный ребенок. Не хочу, чтобы ты был одинок. Тебе уже сорок. Пора бы и детьми обзавестись… Не каждая женщина захочет жить в доме, доверху заваленном книгами. Что ты оставишь после себя, если у тебя не будет семьи? Вот у нас с отцом был ты.

– Мама, у меня есть работа. И она приносит плоды.

Она кивнула:

– Понимаю. Статьи, лекции.

– Я учу студентов, – упирался я. – Оставляю в их жизни след.

Мама улыбнулась. По лукавому выражению ее лица я понял, что она собирается меня подколоть, и не ошибся.

– Бьюсь об заклад, ты неплохо наследил в жизни той девушки, что ответила на мой звонок.

– Мама, как тебе не стыдно?!

Она расхохоталась, да и сам я не смог удержаться от смеха.

– Я выйду ненадолго, – сказал я.

Мама взглянула на часы.

– Хочешь повидать старых друзей?

– Нет, заглянуть в магазин Лу Каледонии.

– Это еще зачем? – Она поднялась, чтобы помыть посуду.

– Мистер Каледония хотел со мной поговорить, – ответил я. – Кажется, он знает что-то интересное об отце.

– Сынок, что он может знать, кроме того, что твой отец любил сидеть в кресле и читать куда больше, чем работать? Какие у него могли быть секреты? Уже десятый час, нам завтра рано вставать. Вдруг этот Лу – псих? Или маньяк-убийца?

– Маньяк-убийца? – удивился я. – Он больше похож на хоббита.

– На кого?

– Не важно. – Я поставил тарелку в раковину. – Он простой торговец подержанными книгами. Ничего не случится, если я с ним поговорю.

Я подъехал к магазину Лу Каледонии без пятнадцати десять. На улице было тихо и безлюдно. Ни одной машины. Фонари уныло мигали желтым светом. В помещении стоял сумрак. Я сверился с визиткой – названия магазина на ней не было. Над стеклянными витринами мерцала выложенная золотыми буквами вывеска: «Книги» – и больше ничего. Она словно перенеслась в наши дни из далекого прошлого.

Я вышел из машины и направился к двери. Ни звонка, ни домофона. Тогда я прижался лицом к стеклу и в полумраке различил хлипкие на вид шкафы и полки с бесконечными рядами корешков. На полу в проходах и у стен стояли стопки томиков в мягкой обложке и доверху набитые книгами картонные коробки. Подобная литература вряд ли могла меня заинтересовать, однако при виде такого изобилия я был не в силах сдержать волнения. Этот магазин, казалось, воплощал собой всю суть чтения – обычную книгу. Когда я последний раз брал книгу с полки и читал ее просто так, в свое удовольствие? Когда я последний раз читал книгу, не вооружившись предварительно пером критика и не надев маску человека, заинтересованного лишь в том, чтобы по прочтении написать малопонятную научную статью?

Не зная, как еще поступить, я постучал. Прождал несколько минут. Поднялся ветер. Ночь была прохладной, по-настоящему осенней, с ясным чернильным небом. Я огляделся – по-прежнему никого. Редко кто заглядывал теперь в даунтаун. Люди предпочитали сидеть по домам, смотреть телевизор или часами переписываться по телефону. Когда я был маленьким, мы постоянно приезжали сюда – в кино, в театр или просто поужинать в ресторане. Большинство этих заведений давным-давно закрылось.

Постучав еще раз и не получив ответа, я подергал дверь. Та оказалась не заперта.

Я снова огляделся – не знаю зачем. Вряд ли из ниоткуда могла появиться полиция и арестовать меня за незаконное проникновение в незапертый и всеми забытый книжный магазин на пустой улице. Поэтому я толкнул дверь и шагнул внутрь.

– Мистер Каледония? – окликнул я. – Лу?

Он говорил, что можно приходить в любое время, но, вероятно, было уже слишком поздно. Я решил уйти. В конце концов я всегда мог заехать сюда по дороге из города, как собирался изначально. Или не заезжать. Что такого мог рассказать этот человек, чего не знал я? И тут меня будто ударило: ведь я вообще ничего не знаю об отце.

Я уже направился к выходу, как вдруг услышал в глубине зала шорох, заставивший меня замереть.

– Мистер Каледония?

Шорох раздался снова. За ним последовал знакомый звук падающей стопки книг. Внутри определенно кто-то был.

Осторожно переступая через книги, я пробрался по центральному проходу. В нос ударил запах плесени и старых, отсыревших страниц и обложек. Мне этот запах нравился. Я чувствовал себя уютно и даже пожелал, чтобы в моем доме пахло так же.

– Лу? Это Дон Кертвуд. Помните? Мы сегодня встречались на похоронах.

В конце прохода я заметил дверь, ведущую, по всей вероятности, в кабинет мистера Каледонии. Она была приоткрыта на пару дюймов, и из щелки лился тусклый свет настольной лампы.

– Лу?

Я нарочито медленно шагнул к порогу, далеко вытянув носок ботинка, и в этот момент обнаружил виновника шума. Мне наперерез выскочил толстый серый кот и задел мою ногу. От неожиданности я опустил ее и покачнулся, развалив книжную пирамиду. Чтобы не упасть, мне пришлось схватиться за полку.

– О господи, – только и выдохнул я.

Я не отпускал полку, пока сердце не перестало бешено колотиться. Наконец я взглянул себе под ноги. Кот не сводил с меня глаз, горевших в полумраке желтыми огоньками. Он был взбудоражен и явно чего-то боялся: его шерсть стояла дыбом.

– Ох и напугал же ты меня, котик, – сказал я.

Мяукнув, он скользнул в щель и скрылся в кабинете. Звучит глупо, но я подумал, что он хочет, чтобы я шел за ним.

Пусть это покажется безумием, но я направился за своим серым поводырем. Два шага до двери – и я распахнул ее. Свет лампы падал на пол, где лежал Лу Каледония.

Он был мертв – тонкая струйка крови из пулевого отверстия в виске не оставляла в этом никаких сомнений. Мертвее не бывает.

Я вызвал полицию по мобильному и рассказал о своей находке. Голос диспетчера звучал спокойно и хладнокровно. Она спросила, в безопасности ли я. Мне казалось, что да, но полной уверенности не было. Я по-прежнему находился в кабинете Лу, рядом с его трупом, – как тут почувствуешь себя в безопасности?

Диспетчер поинтересовалась, трогал ли я тело или еще что-нибудь, и я ответил, что нет.

– Хорошо, – сказала она. – Постарайтесь покинуть место преступления и дождитесь полицию на улице.

Поступить так было бы разумно. Я не часто смотрел телевизор, но видел достаточно популярных передач, чтобы без советов диспетчера понимать, что к потенциальным уликам лучше не прикасаться.

– Машина уже в пути, – добавила диспетчер. – Хотите оставаться на связи до прибытия инспекторов?

– В этом нет необходимости, – ответил я.

Закончив разговор, я направился к выходу. Я действительно собирался уйти – зачем мне оставаться в тесном кабинете с трупом почти незнакомого человека, которого убили лишь пару часов назад?

Тут меня осенило. Как теперь я узнаю, чего хотел от меня Лу Каледония? Как выясню, что за дело у него было к отцу и зачем он пришел на его похороны?

Ближайший полицейский участок находился примерно в десяти кварталах отсюда. В моем распоряжении оставалось минут десять – при условии, что патрульная машина выехала из участка, а не была где-то поблизости. Тогда полиция могла прибыть за считаные секунды.

Впрочем, чтобы осмотреться, большего и не требовалось. Я прошел в кабинет и осторожно приблизился к трупу Лу, так, чтобы не задеть его. Мне хотелось увидеть, что у него на столе. Бумаги, ручки и книги валялись в полнейшем беспорядке. Большинство документов являлось договорами купли-продажи книг. На глаза попалась пара рекламных брошюр. Справа на краю стола лежал толстый потертый «Справочник коллекционера редких книг» 1979 года выпуска.

Я огляделся вокруг. Полки над столом и сбоку от него также ломились от книг и бумаг – разумеется, все вперемешку. Распростертое на полу тело окружали набитые книгами коробки и кипы толстенных папок-гармошек.

С улицы донесся шум.

– Эй! Есть кто внутри? Это полиция!

– Черт, – выругался я.

На стол прыгнул кот и уставился на меня. Он сверлил меня взглядом и колотил хвостом по разбросанным по столу бумагам. Я присмотрелся внимательнее и заметил под кошачьей лапой вырезку из местной газеты. Крупные буквы заголовка гласили: «Кертвуд». Я дотянулся до листка и взял его. Это оказался некролог об отце. Поверх него кто-то – видимо, Лу Каледония – написал: «Одиночка. Неужели?»

Я успел сунуть клочок бумаги в карман брюк за мгновение до того, как за моей спиной появился молодой полицейский и скомандовал:

– Сэр, прошу вас выйти на улицу!

Я ожидал, что разговор с полицией по поводу убийства займет куда больше времени, но в итоге офицеры опрашивали меня всего лишь пять минут. Пока я трясся от холода, они взяли мои личные данные и проверили водительские права. Следом появился детектив – мужчина средних лет в рубашке с галстуком, но без пиджака. Его густые седые волосы развевались на ветру, но он даже не пытался их пригладить.

– Фил Хайленд, – представился он, пожимая мне руку так, что кости хрустнули. – Расскажите, что тут произошло.

Я охотно и без утайки поведал свою историю. Детектив Хайленд ничего не записывал, просто внимательно слушал. Я сообщил, что встретился с Лу Каледонией на похоронах отца, и тот настойчиво просил меня как можно скорее прийти в его магазин.

– Дверь была не заперта, и я нашел его в кабинете мертвым, – сказал я.

– Говорите, ваш отец недавно умер?

– Несколько дней назад.

– При каких обстоятельствах? – поинтересовался Хайленд.

– От естественных причин, – ответил я. – У него было неврологическое заболевание.

– Печально слышать, – вздохнул детектив. – Значит, вы не были знакомы с этим Каледонией?

– До сегодняшнего дня – нет.

– А что ему было нужно от вашего отца? – спросил он.

– Не знаю. Должно быть, это связано с книгами. У отца была огромная библиотека. Однако мистер Каледония чрезвычайно обиделся, когда я предположил, что он желает у нас что-то приобрести. – Я попытался вспомнить его точные слова. – Он сказал, что на все предложения о встрече отец отвечал ему категорическим отказом. Да, так и сказал: «Категорическим отказом». Я согласился поговорить с ним из любопытства – вдруг он знал что-то интересное об отце?

– Отношения отцов и детей – штука сложная, – согласился Хайленд. – Я своего плохо знал.

– И я. Думаю, вряд ли найдется человек, который по-настоящему хорошо знает своего отца.

Я было решил, что мне удалось установить доверительные отношения с Хайлендом, но это чувство быстро улетучилось.

Он спросил:

– Офицеры уже получили ваши данные?

– Да.

– Тогда вы свободны. Я свяжусь с вами, если потребуются дополнительные сведения, – сказал он. – Вероятно, мы имеем дело с ограблением. В этом районе теперь небезопасно. – Хайленд направился было ко входу в магазин Лу Каледонии, но внезапно обернулся. – Мистер Кертвуд, вы точно ничего не утаиваете? Может, вы еще что-то видели?

Я почувствовал, как клочок газеты в кармане брюк щекочет и царапает бедро. По-хорошему, стоило отдать его. Но… я не хотел. Это было глупо, но я считал эту газетную вырезку частью отцовского наследия.

– Нет, ничего, – солгал я.

Хайленд вошел внутрь, а я вернулся домой к маме.

В утренних газетах не было ни слова о смерти Лу Каледонии. Либо номера ушли в печать прежде, чем появилась эта новость, либо событие было столь незначительным, что не заслуживало упоминания. Утром мама даже не спросила меня о вечернем походе в книжный магазин. То ли похороны занимали все ее мысли, то ли она попросту забыла. Сам я не собирался заводить об этом разговор. Маме и так было тяжело, и я не хотел лишний раз ее волновать.

Во время службы мы не давали воли эмоциям. Нас обоих раздражали излишние причитания, а устоявшиеся каноны католических церемоний практически не позволяли искренне выражать свои чувства. Я сидел на передней скамье рядом с мамой и монотонно повторял строки молитв и гимнов наизусть, несмотря на то что не ходил в церковь вот уже лет пятнадцать.

Я старался не думать о плохом. Вспоминал детство и время, проведенное с отцом. Он часто водил меня в библиотеку и позволял брать любые книги, какие я только пожелаю. Так я прочитал «В дороге», «Повелителя мух» и «Великого Гэтсби». Сам папа выбирал что-нибудь из списка бестселлеров и никак не высказывался о том, что читал я. За исключением одного случая. Незадолго до своего четырнадцатилетия я взял почитать «Преступление и наказание», и он мимоходом бросил:

– Вот это я когда-то читал.

– Ты читал эту книгу? – удивился я. – Для учебы?

– Нет. Мне просто захотелось. – Отец взглянул на меня поверх очков. – А ты уже все знаменитые книги прочел?

Я давно не вспоминал об этом случае, но здесь, в церкви, вновь осознал, что мой старик был вполне способен меня удивить. Сказать, что я хорошо понимал его, да и других людей, было бы ошибочно. Многое в нем оставалось для меня загадкой, да и для мамы, думаю, тоже. Но какое отношение к этому имел убитый книготорговец? Я подозревал, что уже никогда этого не узнаю.

Наша скорбная процессия переместилась к могиле. Похолодало, поднялся сильный ветер, принесший с запада серые тучи. Священник торопливо произносил молитвы и проводил ритуалы. Я отвлекся на мысли о еде, ожидавшей нас в цоколе церкви. Теплый куриный салат, кофе, персиковый пирог… За весь день я съел лишь склизкую облатку.

Когда служба наконец завершилась и мы отправились на стоянку, я увидел поодаль женщину. На ней были ветровка, рабочие сапоги и, несмотря на пасмурную погоду, огромные солнцезащитные очки. С расстояния было сложно определить ее возраст, но двигалась она весьма живо. Развернувшись, женщина залезла в кабину пикапа и уехала, прежде чем мы добрались до места.

– Кто это был? – спросил я маму.

Та была занята разговором с одной из моих тетушек и пропустила вопрос мимо ушей. Пикап скрылся до того, как мне удалось привлечь внимание мамы.

– Сынок, ты что-то сказал?

– Увидел незнакомую женщину и подумал, что ты можешь ее знать.

– Я так устала, – проронила мама, – что и себя-то с трудом узнаю. Хорошо, когда вокруг семья и родные, но они меня уже утомили.

Я и сам плохо выспался, поэтому ответил кратко:

– Понимаю.

– Если хочешь, можешь потом помочь мне разобрать отцовские вещи. На чердаке остались большие коробки, которые мне не вытащить. Разбирать их необязательно, просто достань и спусти вниз.

– Мама, это вполне может подождать, – поморщился я.

– Знаю, – вздохнула она, – но мне так легче. Помнишь бабушку Нэнси, мою маму? Когда она умерла, я тоже первым делом разобрала ее одежду и фотографии. Это помогло мне пережить потерю.

– Мама, – неожиданно сказал я, – ты помнишь, что я вчера ходил в книжный магазин?

– Помню. Я, наверное, крепко спала и не слышала, как ты вернулся. Удалось тебе поговорить с тем человеком? Чего он хотел?

– Долго рассказывать. У него на столе была газетная вырезка с папиным некрологом. – Я ненадолго замолчал. – Я ее взял.

– Зачем?

– На память, – пояснил я. – Знаю, глупо. Хозяин магазина подписал некролог: «Одиночка». Это тебе о чем-нибудь говорит?

– Говорит ли мне это о чем-нибудь? – переспросила мама. – Это полностью характеризует твоего отца. Ты знаешь, что мы встречались целых два года, прежде чем я узнала его второе имя? Два года, подумать только. Я ведь сначала полагала, что у него нет второго имени – он везде ставил лишь инициал Г. А потом случайно увидела свидетельство о рождении, где было написано, что его второе имя – Генри. Вот почему он мне об этом не сказал?

– А ты спрашивала?

– Зачем мне спрашивать? – Мама всхлипнула. – Мужья не должны скрывать такое от своих жен. Но только не твой отец… Наверное, он хотел, чтобы наш брак был более загадочным.

– Как знать.

– Говоря начистоту, – сказала мама, – я очень его любила. Очень. Но я совсем его не знала, и теперь уже не узнаю.

После обеда я спустил с чердака шесть картонных коробок. Они были тяжелыми, будто набитыми железным ломом, и, закончив работу, я едва добрался до кресла в гостиной. Спину ломило. Отец оказался прав насчет меня – я слишком увлекался книгами и вовсе не занимался спортом. Решив, что в сорок лет начинать уже поздно, я попросил у мамы обезболивающее.

На ужин снова была еда, приготовленная соседкой, – куриное жаркое, а на десерт – пирог с арахисовой пастой. Как бы я не презирал сам факт человеческой смертности и не сожалел о том, что дорогие мне люди, такие как отец, столь несправедливо покидают этот мир, трапеза доставила мне сущее наслаждение. Я в самом прямом смысле слова заедал стресс.

За столом мама выглядела задумчивой, и я спросил, что ее тревожит.

– Грустишь по папе?

– Да нет, – ответила она. – Просто подумала, что ты скоро уедешь и вернешься к привычной жизни. Я только рада за тебя, но одной мне будет одиноко.

– Понимаю, – сказал я. – Но у тебя много друзей и подруг, и ты всегда находила чем заняться.

– Что верно, то верно. – Мама натянуто улыбнулась. – Я подумываю продать дом.

– Не торопись. Что, по-твоему, в этих коробках? – Я кивнул в сторону гостиной.

– Наверняка опять книги – чего еще ждать от твоего отца? Черт его знает. Может, там любовные письма от старых подружек.

– У отца прежде были подружки?

Мама лишь отмахнулась:

– Может, когда-нибудь я опубликую их от своего имени. Это будет мой ответ на «Пятьдесят оттенков серого». Вот только, учитывая мой возраст, называться книга будет «Пятьдесят оттенков седины».

Как большинство детей, я не особенно задумывался об интимной жизни родителей и уж тем более не размышлял о том, спали ли они с кем-нибудь еще, прежде чем вступить в законный брак. Наверняка спали. Родители поженились, когда им было уже около тридцати, а я родился приблизительно через год после свадьбы. Их познакомили общие друзья. Мама работала секретарем в юридической фирме, а отец был приятелем одного из адвокатов и изредка играл с ним в гольф. Наверняка и папа, и мама встречались с кем-то, когда учились в старшей школе, в колледже, да и в первое время после выпуска.

Внезапно я вспомнил незнакомку с кладбища. С чего я вообще взял, что она приходила на похороны отца? У людей может быть масса причин, чтобы пойти на кладбище, и вполне вероятно, что моего отца и эту женщину никогда ничего не связывало.

– Давай распакуем коробку и взглянем, – предложил я.

– Без меня. Ты наследник этого богатства, вот сам и разбирайся.

Мама принялась мыть посуду, а я отправился в гостиную. Достал ключ, чтобы разрезать клейкую ленту, но не успел – в дверь позвонили.

– Если это миссис Химмел, соседка, скажи, что я легла вздремнуть, – сказала мама.

Я подошел к окну и выглянул из-за занавески.

– Это не она.

– А кто?

Я открыл дверь и впустил на порог детектива Хайленда.

– Сынок, кто там? – спросила мама, входя в гостиную. – Ой, добрый вечер.

– Мама, это детектив Хайленд из полиции. Долго объяснять.

Мне все равно пришлось рассказать ей о том, что произошло вчера вечером, и о смерти Лу Каледонии. Мама выслушала меня спокойно, не особенно удивляясь или пугаясь. Когда я закончил, она взглянула на меня так, как могла взглянуть только она, и произнесла:

– А что же ты вчера ничего не сказал?

– Не хотел тебя будить и беспокоить понапрасну, – ответил я.

– Детектив, присядьте, – предложила мама Хайленду. – Чем мы можем вам помочь?

Хайленд шагнул в гостиную. Его внимание тут же привлекли коробки посреди комнаты, но он аккуратно обошел их, ничего не сказав. Сегодня на нем были свежая рубашка и другой галстук, а вот пиджак он по-прежнему не надел. Волосы выглядели чуть менее растрепанными. Он уселся на диван и закинул ногу на ногу.

– Простите, что беспокою вас в трудную минуту, – начал он.

В его голосе, впрочем, не чувствовалось ни капли сожаления по этому поводу, и, судя по тому, что он расположился на нашем диване как дома, Хайленд явно собирался у нас задержаться.

Мы с мамой поняли, что разговор предстоит долгий, и поэтому уселись в парные кресла по обе стороны от кофейного столика. Коробки стояли между нами и детективом.

– Вчера вечером вы сказали, что не были знакомы с мистером Каледонией, – продолжил Хайленд.

– Верно.

– И не знали, что за дела у Лу Каледонии были с вашим отцом?

– Это я и хотел выяснить, отправляясь к нему в магазин, – ответил я. – Лу сказал, что они не были друзьями. Он хотел познакомиться с папой, но тот был против.

– Твой отец всегда был не слишком общительным, – вставила мама.

– Мистер Каледония написал несколько писем вашему отцу. Как минимум десять. Мы нашли их в его кабинете. Все они вернулись непрочитанными.

– Последние полгода мой муж был прикован к постели, – заметила мама. – Он не смог бы открыть конверт, даже если бы захотел.

– Тогда они попали бы к вам, – возразил Хайленд. – Вы их не читали?

– Не видела никаких писем.

Хайленд прищурился. Я подумал, что он будет давить на маму, но он не стал.

– Прошло пять лет с тех пор, как было написано первое письмо, – объяснил Хайленд. – Последнее отправлено около года назад. Не знаю, почему Лу Каледония больше не писал. Должно быть, отчаялся.

– Что было в письмах? – спросил я. – Чего он добивался, раз обращался к отцу столько лет, не получая ответа?

Хайленд выдержал паузу, оценивающе глядя на меня. Вырезка со стола Лу Каледонии лежала на прикроватном столике в моей спальне наверху. Мое сердце заколотилось. Если детектив решит обыскать дом, то обязательно ее найдет и поймет, что я солгал ему вчера на месте преступления.

А может, он и так обо всем догадался и теперь испытывал меня на прочность.

Наконец он произнес:

– Судя по всему, Лу Каледония очень хотел заполучить одну книгу вашего отца.

– Какую? – удивился я. – Если бы он попросил, я бы принес ее ему.

– А если бы он обратился ко мне, – добавила мама, – то я бы ему вообще все книги отдала.

Хайленд покачал головой.

– Кажется, вы меня неверно поняли, – сказал он мне. – Каледонии не были нужны книги, которыми владел ваш отец. Ему нужна была книга, которую ваш отец написал.

Мама рассмеялась. Я бы тоже рассмеялся, если бы не потерял дар речи при одной мысли о том, что мой отец мог написать книгу.

– Что вы, этого не может быть, – проговорила мама и снова засмеялась. – Мой муж не писал книг. Он список покупок-то с трудом мог составить. Он даже записок не оставлял, когда уезжал порыбачить на выходные. Нет, он не мог написать книгу.

– Отец много читал. Но он был простым торговцем, а не писателем, – подтвердил я.

Поерзав на диване, Хайленд достал из заднего кармана брюк блокнотик и перелистал его, пока не дошел до нужной страницы.

– Что ж, – сказал он, – вы могли об этом и не знать, а вот Лу Каледония знал наверняка.

– Правда? – спросил я. – Потому он и пришел?

– Вполне вероятно, – кивнул Хайленд.

– И что это за книга? – поинтересовался я. – Роман или что-то другое?

– Донни, да не было никакой книги, – по-прежнему возражала мама.

Хайленд не стал ей отвечать.

– Роман, – сказал он. – Согласно письмам и документам, найденным в кабинете мистера Каледонии, ваш отец написал роман «Путь одиночки» под псевдонимом Герберт Генри.

– Генри – второе имя отца, – подтвердил я.

Хайленд продолжил:

– Поверьте, Лу Каледония прекрасно это знал. – Детектив сверился с блокнотом. – Роман опубликован в семьдесят втором году издательством «Вудворт букс» в серии «Монарх». По мнению мистера Каледонии, написал его ваш отец. – Хайленд обвел нас взглядом. – В серии «Монарх» выходили романы о жизни на американском Западе. Всего двадцать книг. «Путь одиночки» был девятнадцатой.

«Путь одиночки»? Я вспомнил подпись на газетной вырезке: «Одиночка».

Хайленд опять уставился в блокнот.

– Книги этой серии печатались массовым тиражом и продавались в супермаркетах, аптеках, аэропортах, но с девятнадцатой возникли проблемы. Печатники устроили забастовку, и первый тираж печатали наемные работники – штрейкбрехеры, назовем их так. – Хайленд снова взглянул на нас.

– Ясно, – кивнул я.

– Печать, мягко говоря, не удалась. Обложка оказалась размыта, страницы криво обрезаны – одним словом, настоящая катастрофа. Издательству пришлось уничтожить весь тираж – никто бы не стал такое покупать. Через пару недель забастовка прекратилась, персонал типографии вернулся на рабочие места. Напечатали около сотни экземпляров, чтобы проверить на брак. Все было отлично. Но сроки поджимали, и издательство решило сперва выпустить двадцатую книгу, а затем перепечатать полный тираж девятнадцатой. Догадываетесь, чем это в итоге закончилось?

– И чем же? – спросила мама.

– Ничем, – ответил Хайленд. – Издав двадцатую книгу, издательство «Вудворт букс» обанкротилось и склеило ласты. Девятнадцатый выпуск так и не вышел в свет.

– Сколько экземпляров сохранилось? – поинтересовался я.

– По подсчетам Лу Каледонии, не больше пятидесяти. Пятьдесят дешевых книжек в мягкой обложке, напечатанных почти сорок лет назад. По понятным причинам до наших дней и из этих пятидесяти дотянули единицы. Некоторые были разосланы по библиотекам и зачитаны до дыр, несколько экземпляров было продано на аукционе, но бо́льшая часть безвозвратно утеряна. Сама по себе книга вашего отца не имеет большой ценности. А вот коллекция из всех двадцати экземпляров «Монарха» – безусловно. Комплектом из девятнадцати книг могут похвастаться многие, но собрать все двадцать мало кому удалось. За такой комплект коллекционеры готовы заплатить тысячи долларов.

– Да не писал мой муж эту книгу, – настаивала мама.

– Цена комплекта настолько высока? – удивился я. – Кому нужны эти старые вестерны, да еще в мягкой обложке? Их же пруд пруди!

Хайленд закрыл блокнот.

– Понимаю ваше недоумение. Но «Монарх» – особый случай. Под номером восемь в серии был выпущен роман «Полночные выстрелы» за авторством некоего Ти Джей Такера.

Хайленд посмотрел на нас так, будто мы должны были знать это имя. Он ошибался.

– Чем знаменит этот Ти Джей Такер? – спросил я.

– Не «знаменит», а «знаменита», – пояснил Хайленд. – Это псевдоним женщины. Видимо, в издательстве считали, что целевая аудитория вестернов – мужчины, а мужчины не станут покупать вестерн, написанный женщиной. Это была ее первая книга, и больше она вестернов не писала. Настоящее имя автора – Тоня Джейн Худ. Уж ее-то вы должны знать.

– Где-то слышал, – сказал я, но мама меня перебила.

– Вы серьезно?! – воскликнула она.

– Серьезнее некуда, – кивнул Хайленд.

Я взглянул на маму и спросил:

– Кто это такая?

– Тоня Джейн Худ – автор серии «Кипящая кровь», – объяснила мама. – По ее книгам сняли несколько фильмов и сериал под тем же названием. Я все ее книги прочла.

– Все верно, – подтвердил Хайленд. – Роман Худ весьма ценится коллекционерами, но он вышел тиражом под сотню тысяч экземпляров, и потому достать его проще. Благодаря популярности Худ и редкости Генри вся серия приобретает дополнительную ценность. Не удивлюсь, если ради полной коллекции некоторые готовы пойти и на убийство.

– Ерунда какая-то, – недоумевала мама. – Мой муж умер. Сегодня мы его похоронили. Я и слышать не хочу всю эту чепуху о книгах, которые он якобы написал. Нас это не касается.

Я протянул руку, желая успокоить маму. Во многом я был с ней согласен.

– Детектив, – обратился я к Хайленду, – Лу Каледония показался мне странным типом. Предположим, он считал, что мой отец написал редкую книгу. Какие у книготорговца были доказательства? Вся история кажется мне притянутой за уши.

– Все может быть, – развел руками Хайленд. – Каледонию могли убить совершенно случайно во время ограбления. А возможно, он просто принял желаемое за действительное. Но факт остается фактом: фамилия автора книги совпадает со вторым именем вашего отца, а в аннотации указано, что автор проживает в Цинциннати, штат Огайо.

– Куча людей в Цинциннати носят фамилию Генри. Город-то большой, – заметил я.

– Тут с вами не поспоришь, – признал Хайленд.

Повисла тишина. Все молчали. Хайленд выглядел задумчивым – должно быть, решал, стоит ли добавлять еще что-нибудь или нет. Наконец он поднялся с дивана.

– Возможно, я просто ищу черную кошку там, где ее нет, – сказал он.

Мы с мамой тоже встали. Хайленд кивнул и пожал мне руку.

– Примите мои соболезнования. Если вспомните что-нибудь – позвоните. – И вышел.

Распрощавшись с Хайлендом, мама начала прибираться на кухне. Протерла столешницу, поставила грязные тарелки в посудомоечную машину. Я наблюдал за мамой, стоя в дверях. Она наверняка знала, что я рядом, но не отвлеклась от дел ни на секунду.

– Мама? – окликнул я.

– Что?

– Как тебе эта история?

Я ожидал, что она не станет отвечать. Мама продолжила уборку, но вскоре прервалась и сказала:

– Не верится мне в это.

– Отец ни разу не обмолвился тебе, что хотел написать книгу? – спросил я.

– Ему много чего хотелось, – вздохнула мама. – Твой отец был мечтателем. Хотел иметь собственную фирму, отправиться путешествовать всей семьей по Европе, а на пенсии перебраться во Флориду. Вот только мечтам его так и не суждено было сбыться. Мечтал он много, а делал – не слишком. Вот и вся разница.

– Грустно это слышать.

– Радуйся, что пошел не в него, – сказала мама. – У тебя есть ученая степень и блестящая карьера.

– У отца тоже была карьера, – возразил я.

– У него была работа, а это совсем другое. К тому же он терпеть ее не мог и постоянно грустил.

– Так, может, он на самом деле хотел быть писателем? Попробовал разок… – Тут меня осенила догадка, и я замолчал.

Мама будто не заметила. Вытерев руки красным кухонным полотенцем, она выключила свет над раковиной и, обернувшись, спросила:

– Что с тобой?

– В каком году вышла книга? – пробормотал я. – Та, которую, по мнению Лу Каледонии, написал отец? Помнишь, что сказал Хайленд?

Мама задумчиво наморщила лоб, но я знал, что она запомнила.

– В каком году? – повторил я.

– В семьдесят втором, – ответила мама.

– Тысяча девятьсот семьдесят второй. Год моего рождения. Отец бросил писать, потому что родился я.

Когда мама ушла спать, я принялся разбирать содержимое отцовских коробок. Я не знал, что конкретно искать, но надеялся обнаружить хоть что-нибудь, имеющее отношение к истории детектива Хайленда и Лу Каледонии. Что понадобилось книготорговцу от отца? Неужели мой старик правда написал роман, да еще и редкий? И действительно ли за эту книгу могли убить?

Следом возник другой вопрос: интересовала ли меня сама книга или нечто иное? Ответ был прост: заполучив книгу, я, возможно, узнал бы что-то новое об отце. До сего дня я знал немногое. Почему он женился на маме? Почему выбрал такой жизненный путь, а не другой?

После его смерти и убийства Лу Каледонии загадок стало еще больше. Мог ли отец написать роман? А если написал, то почему остановился на одном? Посчитал, что писательством не прокормит жену и ребенка, и выбрал иную, более стабильную работу?

В коробках не нашлось ничего интересного. Я рассчитывал отыскать рукописи или уведомления об отказе их принять, договоры или письма от издателей и агентов, но – увы… Напротив, глядя на содержимое коробок, можно было подумать, что у отца вовсе отсутствовала тяга к литературе. Там не было ничего, связанного с книгами или писательством. Ничего подобного.

Зато я обнаружил великое множество фотографий, сделанных до моего рождения и, должно быть, еще до знакомства моих родителей. Напрашивался вывод, что у отца действительно была бурная молодость. К моменту, когда я родился, у него осталось мало друзей, а к пенсии он и о тех позабыл. Вот у мамы всегда была куча подруг. Отец же проводил время за книгами и просмотром спортивных трансляций по телевизору.

На снимках отец представал совсем другим человеком. Он был окружен толпой приятелей и приятельниц. Он ходил на вечеринки, в бары и ночные клубы. Он гулял по пляжу и в городском центре. Пил пиво и шампанское, носил костюмы и пляжные шорты. Я и вообразить не мог, что когда-то он вел такую жизнь. Мне до него было далеко.

Чаще других на фотографиях мелькала красивая девушка. Очень красивая. Стройная блондинка со светлой улыбкой. На многих карточках она была рядом с отцом – смеясь, склоняла голову ему на плечо. Папа тоже улыбался. Он выглядел счастливым и очень юным.

На обороте одного фото я прочитал: «Мэри Энн». На другом снимке этой же девушки была приписка: «Малышка». Мэри Энн? Малышка? Похоже, до знакомства с мамой у отца были серьезные отношения. Он был влюблен – или как минимум неравнодушен к этой девушке.

Да уж, и тут мой старик меня обскакал!

Я задремал в кресле. Меня разбудил телефонный звонок. Открыв глаза, я увидел, что буквально завален отцовскими фотографиями. Когда я потянулся за трубкой, снимки посыпались на пол, а некоторые застряли в щели между сиденьем и спинкой кресла.

Я взглянул на время: двадцать три часа тридцать пять минут. Номер был незнакомым, но местным, и я снял трубку.

– Мистер Кертвуд?

– Я слушаю.

– Это детектив Хайленд. Простите за очередное беспокойство.

– Ничего страшного. Я просто…

– Мне хотелось бы встретиться с вами завтра, прежде чем вы уедете, и обсудить еще кое-какие детали дела. Я не хотел сообщать их в присутствии вашей матери. Не уверен, что ей сто́ит это знать – по крайней мере, пока.

– Это связано с той книгой? – спросил я.

– В том числе.

– Я буду у вас в девять.

– Отлично, – сказал Хайленд. – До встречи.

Перед сном я сложил фотографии обратно и закрыл коробки. Спустившись утром на кухню, я застал маму за решением кроссворда. На столешнице пыхтела кофеварка. Мама взглянула на меня и спросила:

– Уже собрался?

– Я решил ненадолго задержаться.

– Вот как?

– Завтра у меня всего одна лекция, можно ее и пропустить. Лучше проведу еще денек в родительском доме.

– Что ж, не стану возражать, – сказала мама. – Тебя и так всегда приходится упрашивать приехать в гости. Буду только рада, если ты останешься. Посмотрел, что в коробках?

– Ну… заглянул одним глазом, – соврал я.

– И как, раскрыл какую-нибудь страшную тайну? – Мама посмотрела на меня поверх очков. – Может, твой отец был не только писателем, а еще и шпионом? Или открыл лекарство от рака? А может, на Луну летал?

Я задумался, не зная, что ответить. Мне хотелось сказать правду о том, что у папы прежде была девушка, но мама и так могла о ней знать. А если знала, то зачем лишний раз ворошить прошлое, тем более спустя всего несколько дней после папиной смерти? Я даже не был уверен, что нужно разыскивать книгу, якобы написанную отцом. Возможно, лучше было бы вернуться домой и спокойно жить дальше. Если бы не детектив Хайленд, я бы, скорее всего, так и поступил.

– Ничего интересного не заметил, – буркнул я. – Какое-то старье.

– Так я и думала.

– Только ничего не выбрасывай.

Мама насторожилась.

– Почему? Зачем хранить всякий хлам?

– Просто так, – сказал я. – Быть может, я чересчур сентиментален, но мне хочется забрать эти коробки на память.

– Поступай как знаешь. – И мама уткнулась в кроссворд.

– Кстати, – вспомнил я, – куда ты дела книги?

– Какие книги?

– Те, что ты собрала еще до папиной смерти.

– А зачем они тебе? – Мамин голос прозвучал монотонно, как у робота.

– Куда ты их отнесла? – настаивал я. – На библиотечную ярмарку?

– В «Гудвилл», – ответила мама. – Такие только в «Гудвилле» можно продать.

Я кивнул.

«Гудвилл». Это слово почему-то показалось мне знакомым.

Я предполагал, что детективу Хайленду не терпится со мной поговорить, учитывая, что он сам меня пригласил, но в полицейском участке меня заставили ждать. Чтобы скоротать время, я зашел в Интернет с телефона и решил поискать информацию о книге «Путь одиночки» Герберта Генри. Несколько штук были выставлены на продажу, каждая не дешевле тысячи долларов. Тысяча долларов за дешевый вестерн в мягкой обложке, изданный сорок лет назад! Книга нередко фигурировала в списках желаемого у пользователей букинистических форумов, а кто-то даже назвал ее белым китом любого коллекционера антикварных изданий.

Что подумал бы отец, если бы об этом узнал – и если он действительно был автором романа? Я задумался о судьбе книг, которые мама отвезла в «Гудвилл». Вдруг среди них был экземпляр «Пути одиночки», и именно поэтому отец пытался ее остановить? Поэтому хотел мне что-то сказать перед смертью?

«Удивил». Чем я мог удивить его или маму? Может, на самом деле он сказал «Гудвилл»?

Детектив Хайленд объявился спустя час. На нем была та же одежда, что и вчерашним вечером. Галстук почти развязался и был изрядно помят.

– Простите, что заставил ждать, мистер Кертвуд, – извинился он. – В деле Лу Каледонии появилась зацепка, и мне пришлось работать до самого утра.

– Понимаю, – ответил я, поднимаясь. – Мне зайти в другой раз?

– Нет, что вы, – возразил он. – Пройдемте ко мне в кабинет. Думаю, вам будет интересно узнать, что мы выяснили.

По пути в его тесную каморку я спросил детектива, связаны ли их новые находки с тем, что он собирался мне рассказать.

– По правде говоря, да, – ответил Хайленд.

Мы уселись за аккуратно прибранный стол. На нем не было ничего, кроме компьютера, подписанного бейсбольного мяча в стеклянном футляре и постоянно вибрирующего мобильного телефона. Никаких папок, никаких бумаг.

– Как я уже сказал, мне не хотелось обсуждать это в присутствии вашей матери. Тема весьма деликатная.

– Думаю, после новости о том, что ее муж втайне написал роман, маму сложно было бы чем-то удивить.

– Не уверен, – сказал Хайленд. – Дело в том, что в поисках информации, способной помочь следствию, я связался с одним книготорговцем, продававшим экземпляр книги вашего отца… «Пути одиночки».

– Продолжайте.

– Выяснилось, что у книги есть посвящение.

– Вот как? – Я был заинтригован.

– Да. Книга посвящена М. Э. Точнее, «М. Э., с любовью». Что бы это могло значить?

– Мою мать зовут Элейн. Бабушку по материнской линии звали Нэнси. Сестер у отца не было.

– Раз написано «с любовью», то речь должна идти о женщине. Мужчины обычно не признаются в любви другим мужчинам, даже своим родителям.

Мне пришлось согласиться. Я впервые сказал отцу, что люблю его, когда он умирал. А мне он говорил это только в далеком детстве. Я даже не задумывался об этом. Должно быть, мужчины так устроены.

– Кажется, мы немного отвлеклись. В общем, мои ребята обыскали кабинет Лу Каледонии. Проверили его календарь, адресную книгу, компьютер. Было непросто – мистер Каледония, как и большинство тех, кто коллекционирует всяческие тайны, был барахольщиком, притом довольно рассеянным. Но нам удалось найти переписку с некой Мэри Энн Комптон. Слышали когда-нибудь это имя?

– Нет.

– Взгляните-ка на инициалы, – попросил Хайленд. Он явно был весьма доволен собой.

– Вижу. М. Э. Мэри Энн.

– Но вы с ней не знакомы? – допытывался детектив.

– Не припомню. Она как-то связана с отцом или с книгой?

– Вот об этом-то я и не хотел рассказывать при вашей матери, – проговорил Хайленд. – Понимаете, к вам вся эта история с Лу Каледонией отношения не имеет. По крайней мере, прямого. Ваш отец скончался от естественных причин. С его судьбой убийство Лу Каледонии связано лишь косвенно – если предполагать, что ваш отец и правда был писателем.

– Это весьма важное «если».

– Думаю, теперь у нас есть все основания полагать, что именно он написал «Путь одиночки». Веские основания.

– Вы уверены?

– Он посвятил книгу Мэри Энн Комптон. Они встречались, когда ваш отец писал этот роман, но тогда ее звали Мэри Энн Гейтс. С тех самых пор она стремилась раздобыть экземпляр и хотела, чтобы мистер Каледония помог ей разыскать вашего отца. Мистер Каледония категорически отказался, и тогда она убила его.

– Убила? – вздрогнул я. – Из-за какой-то книги?

– Не из-за какой-то книги, – ответил Хайленд, – а из-за единственной опубликованной книги вашего отца. Да еще и посвященной ей.

– Почему вы так уверены? – спросил я.

Хайленд торжествующе улыбнулся:

– Потому что вчера вечером мы задержали Мэри Энн Комптон, и она созналась в убийстве Лу Каледонии.

Провожая меня в крошечную комнату для допросов, детектив Хайленд не менее пяти раз напомнил, что нарушает протокол. Ему грозят серьезные неприятности, если кто-нибудь узнает, бормотал он, но все же признал, что от моей встречи с Мэри Энн Комптон вреда никому не будет.

– Она во всем созналась, – повторил он, открывая дверь. – К тому же меня эта история задела за живое – а точнее, ваше в ней участие.

– Почему? – удивился я.

– Мой старик любил читать Микки Спиллейна, Дональда Гамильтона, Ричарда Пратера. Возможно, эти книги вдохновили меня пойти работать в полицию.

– Как знать, – ответил я.

– Я и сам подумываю когда-нибудь написать книгу, – разоткровенничался Хайленд. – Рассказать об интересных делах, над которыми работал, об удивительных случаях и людях, которых довелось повстречать. Я уже пару раз пытался, но писать книгу сложнее, чем кажется.

– Верно.

– Подождите немного, я приведу миссис Комптон. – Он придержал дверь. – У вас будет несколько минут, так что поторопитесь.

– Спасибо, – поблагодарил я.

В комнате помещались лишь деревянный столик и несколько стульев. Стол выглядел так, будто прошел войну. Пол был грязным, в пятнах от кофе и фантиках от конфет.

Я сел на шаткий скрипучий стул и подумал о женщине, которую мне предстояло увидеть. В прошлом она была возлюбленной отца. Впрочем, все это пустяки. Не только мой отец встречался с кем-то еще до свадьбы. Но эта женщина так много для него значила, что он посвятил ей книгу, опубликованную в год моего рождения. Он ведь тогда уже был знаком с мамой – да что там, они были помолвлены!

В задумчивости я принялся ковырять трещину в столешнице. Может, автор книги все же не папа? Вдруг это недоразумение? Никто ведь не представил неопровержимых доказательств, что мой старик ее написал. На него указывали лишь странный книготорговец да брошенная подруга, в то время как мы с мамой – те, кто жил с ним и знал его лучше других, – в это не верили.

Кому лучше знать?

Дверь открылась, и моим глазам предстала Мэри Энн Комптон. Детектив Хайленд пропустил ее внутрь. На ней не было ни тюремной робы, ни наручников. Несмотря на усталый вид, Мэри Энн выглядела привлекательно даже на седьмом десятке. Она сохранила стройную фигуру. В рыжеватых волосах поблескивало несколько седых прядей. На загорелом, обветренном волевом лице не было ни следа макияжа. Должно быть, миссис Комптон много времени проводила на свежем воздухе.

– У вас пять минут, – предупредил Хайленд и вышел.

Я поднялся. Женщина оглядела меня с головы до пят.

Я протянул ей руку:

– Меня зо…

– Я знаю, кто вы, – перебила Мэри Энн. – Вы очень похожи на своего отца.

Говорила она спокойно и сдержанно. Едва заметно улыбнувшись, она села за стол. Я уселся напротив, облокотившись на столешницу.

– Времени у нас мало, так что спрашивайте, что хотели. Уверена, вопросов у вас достаточно.

– Верно.

– Тогда поспешите, – сказала Мэри Энн. – Сомневаюсь, что мы когда-нибудь еще увидимся.

– Это ведь не первая наша встреча? Я видел вас на кладбище.

– Да, это была я. – Мэри Энн склонила голову и принялась ковырять заусенец. – Подойти ближе я не осмелилась.

– Так вы с папой… моим отцом… встречались?

– Мы были созданы друг для друга, – ответила она. – Идеальная пара – это про нас. Я любила его всю свою жизнь.

Ее слова меня поразили. Никто не высказывался так об отце. Даже мама – в этом я был уверен. Я и представить не мог, что кто-то питал к нему такие чувства, но этой женщине я верил. Она была со мной искренна.

Время уходило, и я решил не терять его даром.

– Если вы так любили друг друга, то почему расстались? – спросил я.

– Полагаю, ответ вам известен. – Она многозначительно взглянула на меня.

Я вспомнил о дате выхода книги и посвящении на ней.

– Как это случилось? Как мама могла забеременеть, если вы с отцом были вместе?

– Тогда мы ненадолго разошлись, – пояснила Мэри Энн. – Мы то сходились, то расходились, и в момент очередной разлуки он встретил вашу мать. А вскоре два события в корне изменили его жизнь. Во-первых, он узнал, что его роман приняли к публикации. А во-вторых – что станет отцом. И то и другое много значило для него, но отцовство он поставил выше творчества.

– Как вы это поняли?

– Мне досталось посвящение в книге, – вздохнула Мэри Энн, – а вам с матерью достался он. Я его не виню. Что может быть важнее детей? Он не хотел, чтобы его ребенок рос без отца, и я его прекрасно понимаю. Но…

– Но он мог заниматься литературой и после моего рождения, – сказал я. – У многих писателей есть семьи и постоянная работа, но они находят время для творчества. Почему же он перестал писать?

Мэри Энн ответила не сразу.

– Уже после нашего расставания издательство разорилось. Вы ведь в курсе?

Я кивнул.

– Изредка мы встречались, чтобы поболтать. Тогда он был опустошен. Он не хотел это обсуждать, но я и так видела. Думаю, он посчитал случившееся знаком свыше, призывающим его порвать с прошлым, забыть о тех усилиях, которые он потратил на книгу… и обо мне.

– Боже, – я откинулся на спинку стула, – папа наверняка был убит горем. Вложить в книгу столько труда лишь для того, чтобы она просто исчезла и даже не попала к нему в руки.

– Почему же? Попала, – возразила Мэри Энн.

– Правда? – удивился я.

– Ваш отец получил все причитающиеся ему авторские экземпляры, – сказала она. – Целую коробку. Штук двадцать или тридцать. На них и хотел наложить лапу Лу Каледония. Вы знаете, к чему это привело.

– К смерти Лу Каледонии? – уточнил я.

Мэри Энн кивнула:

– Он разведал, что книгу написал ваш отец. Многие годы автор был никому не известен. Коллекционеры были наслышаны об этой редкой книге, но никто понятия не имел, что случилось с автором. Одни предполагали, что под псевдонимом скрывался известный писатель, другие – что вестерн написал редактор серии.

– Кто все эти люди?

– Посетители букинистических форумов, книготорговцы и коллекционеры.

– И вы в их числе?

– Нет. Я просто следила за обсуждениями. Я-то знала, кто написал книгу, и мне любопытно было выяснить, догадается ли об этом кто-нибудь еще.

– Лу Каледония догадался.

– Да. Сначала он оставлял на форумах намеки. Писал, будто узнал что-то о Герберте Генри и о том, что скоро всех ждет сенсационное открытие. Лучше бы он помалкивал, но кто бы на его месте удержался от хвастовства? Ведь не зря эту книгу называют…

– …белым китом любого коллекционера антикварных изданий, – закончил я.

– Так вы в курсе? Как бы то ни было, Лу Каледония разыскал бывшего сотрудника издательства, работавшего над серией «Монарх», и выведал у него кое-что об авторе книги. Как, должно быть, удивился Каледония, узнав, что человек, написавший «Путь одиночки», живет с ним в одном городе! Толстяк наверняка решил, что судьба благоволит ему. А мне нужен был лишь один экземпляр книги. Всего один.

– Вам удалось его достать?

– Нет. Как я уже говорила, к моменту выхода книги мы с вашим отцом окончательно расстались. Пожалуй, я могла бы написать или позвонить ему – мы ведь по-прежнему жили в одном городе. Но я не захотела вторгаться в его жизнь – ту жизнь, которую он для себя выбрал. У него были жена и сын. В конце концов я тоже вышла замуж, у меня появились другие заботы. Я решила вычеркнуть все из памяти, но так и не смогла сделать этого.

– Почему? – спросил я.

Мэри Энн тяжело вздохнула. В этот момент морщины на ее лице обозначились резче, и она стала выглядеть на свои шестьдесят с хвостиком. Выдохнув, она взяла себя в руки и сказала:

– Я случайно встретила общего знакомого и узнала, что ваш отец умирает. Джон Колфакс – помните такого?

Мне доводилось слышать о нем в детстве, но я ни разу не видел этого человека.

– Не уверен, – ответил я.

– Не важно, – проронила Мэри Энн. – Он изредка созванивался с вашим отцом и узнал о его болезни. Когда Колфакс рассказал об этом мне, мы не дали волю эмоциям, обменявшись лишь банальными фразами вроде «такой молодой», «как печально», «я буду за него молиться» и все такое прочее. На этом мы распрощались, но я была потрясена. Новость никак не выходила у меня из головы. Пусть я давно похоронила чувства, что питала к вашему отцу, никто не мешал мне их оживить. – Мэри Энн пожала плечами. – Я отправила ему открытку, но ответа не получила. Тогда я позвонила. Я знала, где вы живете, и найти номер в телефонной книге не составило труда. На звонок ответила ваша мать.

– Что было дальше?

– Она почти сразу же повесила трубку, – хмыкнула Мэри Энн. – Сказала, что ваш отец слишком болен и не может подойти к телефону. Попросила, чтобы я больше не звонила и оставила их в покое. Отшила, одним словом.

– Мама знала, кто вы такая? – спросил я. – Знала, как близки вы когда-то были с отцом?

– Наверняка знала, – кивнула Мэри Энн.

– Мама утверждает, что никогда не слышала о книге.

– Вполне вероятно. Подозреваю, что ваш отец мог скрыть это, когда решил перестать писать.

– Я так и не возьму в толк, зачем вам было убивать мистера Каледонию. Детектив сказал, что вы признались в убийстве.

В ту же секунду легкий на помине Хайленд просунул голову в комнату и объявил:

– Время истекло.

– Подождите, – остановил я его. – Еще пару минут.

– Да, если не трудно, – поддержала меня Мэри Энн.

Окинув нас взглядом, Хайленд постучал по циферблату часов.

– Две минуты, и ни секундой больше, – произнес он и захлопнул дверь.

– Я хотела раздобыть книгу прежде, чем ваш отец… умрет. Я отправилась к Лу Каледонии, чтобы узнать, удалось ли ему заполучить у вашего отца хотя бы один экземпляр. – Мэри Энн покачала головой. – Сперва он попытался меня использовать. Попросил сходить к вашим родителям и попросить книгу. Предлагал разделить книги на двоих, утверждая, что ему полагается часть за установление личности автора.

– Вы все знали и без него.

– Да, но, как видно, я не искала легких путей. Я сказала, что мне хватит одной книги, а остальные он может забирать. Это было правдой – мне не нужно было больше. Только та, единственная книга, которую я так и не получила в молодости.

– И вы пошли в наш дом, – предположил я.

– Да. Ваша мама прогнала меня, на сей раз не стесняясь в выражениях. Я сообщила об этом Лу, а через неделю ваш отец умер. Я встретилась с Лу еще раз, чтобы узнать, не собирается ли он купить что-нибудь из имущества вашего отца в случае, если оно будет выставлено на продажу, но он все отнекивался и тоже отшил меня. Мне нетрудно было догадаться, что у него на уме, особенно когда я увидела на его столе некролог из газеты. Лу собирался прийти на похороны и договориться с кем-нибудь из родни – например, с вами – о покупке книг. Я ушла от него, убеждая себя, что все кончено. Ваш отец умер, наши с ним отношения остались в далеком прошлом, и мне не стоило о них вспоминать. Так я говорила себе.

– Но?..

– Но мне было больно сидеть дома, пока шла церемония прощания. Я хотела последний раз увидеть вашего отца, убеждала себя, что надо пойти, однако так и не решилась. Вместо этого отправилась к Лу в магазин. Взяла пистолет, который оставил мне бывший муж. Я хотела лишь напугать этого гадкого гоблина. Хотела, чтобы он понял, зачем мне эта книга. Мне ведь нужен был всего один экземпляр! – Мэри Энн повысила голос. – Один! Неужели я многого просила? Ведь эта книга была посвящена мне! – Отдышавшись и успокоившись, она продолжила обычным тоном: – Каледония дал мне от ворот поворот. Сказал, что обо всем договорился, и начал хвастать, что на вырученные с продажи книг деньги купит себе дом во Флориде и будет коротать там старость. Не знаю, что на меня нашло. Все меня отталкивали… ваша мать… Лу…

– И отец?

Мэри Энн кивнула.

– Я застрелила этого хорька. На следующий день я пришла на кладбище, зная, что должна сдаться полиции и признать вину. Я увидела гроб. Гроб вашего отца. Подойти ближе я не смогла.

– Простите, – сказал я. – Если бы я только знал…

– Не вините себя, – проговорила Мэри Энн. – Я совершила преступление из-за любви… пусть эта любовь и была сорок лет назад, а убитый мной человек вообще не имел к той истории никакого отношения. Всю свою жизнь я наступала на одни и те же грабли.

Магазины «Гудвилл» пахнут совсем не так, как книжные. В букинистических лавках вроде той, которой владел Лу Каледония, витает аромат страниц, суперобложек и форзацев. Этот свежий запах питает твои надежды, несмотря на возраст книг. В «Гудвилле» же пахло безнадегой. Здесь отголоски тысяч чужих друг другу душ будто бы собирались воедино, признавая свое поражение. Выбрасывали белый флаг. «Гудвилл» был приютом для вещей, которые нигде больше не были нужны. Здесь можно было найти все, что не принимали в комиссионных и антикварных магазинах. Последний раз я переступал порог этого кладбища надежд, когда учился в старшей школе.

Ближайший «Гудвилл» находился примерно в миле от дома родителей, в квартале, который в прошлые времена выглядел куда приятнее. Из детства я помнил дома среднего класса и аккуратные, чистые дворики. Теперь от этого не осталось и следа. Запущенные дома с блеклыми стенами, разбросанные во дворах игрушки, пожухлая, неухоженная трава… Почему-то все это показалось мне вполне естественным.

Я вошел в магазин и поспешил пройти мимо стеллажей со старой вонючей одеждой и скопища дешевой мебели. Книжный отдел располагался в самом торце и представлял собой два высоких шкафа. На верхних полках стояли книги в твердом переплете – в основном клубные издания с утраченными или пришедшими в полную негодность суперобложками. Я нашел ряд томиков в мягкой обложке и быстро пробежал глазами по корешкам. Сплошь Джеймс Паттерсон, Николас Спаркс и Мэри Хиггинс Кларк. Большинство корешков были измяты. Я перебрал их, как карточки в картотеке, отодвигая один за другим влево и тут же переходя к следующему. Детективы, романтика, изредка – фантастика или фэнтези. Вестерны почти не попадались, лишь несколько книг Луиса Ламура и пара экземпляров Макса Брэнда. Никакого Герберта Генри и в помине не было.

Я осмотрел шкафы повторно, на случай, если что-то пропустил. Безрезультатно.

А кто говорил, что будет легко?

Я отправился на поиски продавца и наткнулся на тощего волосатого парня в униформе. Объяснив ему ситуацию, я дождался, пока он приведет администратора. Администратором оказалась женщина средних лет с выкрашенными в медовый цвет волосами. Бейдж сообщал, что ее зовут Пэтти, и на ней тоже была униформа. Другим знаком власти являлась связка ключей, прицепленная к люминесцентному резиновому браслету. Я решил, что мы с Пэтти найдем общий язык, и заготовил весьма правдивую, пусть и с некоторыми пробелами историю, которой женщина должна была проникнуться.

– Чем могу помочь? – спросила она.

Я рассказал о смерти отца и о том, что мама отдала его библиотеку в «Гудвилл». Пояснил, что среди прочих должна быть коробка с книгами, написанными отцом, но не упомянул об их редкости и вероятной ценности. Не стал я говорить ни об убийстве Лу Каледонии, ни о признании Мэри Энн Комптон. Пэтти незачем было это знать.

Она слушала меня с каменным лицом, и я чувствовал, что мои слова не достигают цели, отскакивают, будто стрелы от кирпичной стены, не оставляя ни царапины. Но я продолжал рассказ в надежде, что чем больше она узнает, тем скорее поймет меня.

Когда я закончил, Пэтти ненадолго задумалась, после чего ответила:

– По правде говоря, мы не разрешаем просматривать пожертвованные книги, пока не отсортируем их. Это обычно занимает несколько дней, и всегда находятся желающие взглянуть на книги прежде, чем они окажутся на полке.

– Ясно, – сказал я.

На самом деле я с трудом это понимал. Неужели есть люди, которым столь не терпится заполучить товары из «Гудвилла»?

– Нередко случается, – продолжала Пэтти, – что семья отдает нам ненужные вещи, а потом какой-нибудь родственник является, желая получить их обратно. Раз в неделю как минимум.

– Понимаю, но…

Я не знал, что еще сказать. Я изложил свои доводы, и теперь все зависело от Пэтти. Похоже было, что она собиралась отправить меня восвояси.

– Говорите, ваш отец написал вестерн? – внезапно спросила она.

– Да.

– Гм, – хмыкнула Пэтти. – Мой дед обожал вестерны. Даже когда я приезжала в гости, он постоянно сидел в кресле и читал Луиса Ламура или Зейна Грея. И еще кого-то. Такого, популярного.

– Макса Брэнда? – предположил я.

– Точно. – Пэтти на секунду задумалась, и я решил, что это хороший знак.

Быть может, она вспомнила, как в детстве играла в куклы или рисовала в доме бабушки с дедушкой, пока бабушка готовила на кухне, а дед сидел в кресле, увлеченный лихим повествованием о перегоне скота, перестрелке или потасовке в салуне.

– Ну так что, – наконец спросил я, – можно мне взглянуть?

Пэтти пришла в себя.

– Валяйте, – сказала она. – Только никому не говорите, что я вам разрешила.

Подсобка «Гудвилла» была огромной, с высоким потолком и голыми металлическими балками. Запах, который я почувствовал в магазине, здесь бил в нос – судя по всему, состояние многих хранившихся тут вещей оставляло желать лучшего и их нельзя было выставить на продажу. Мне даже думать не хотелось о том, что это могли быть за вещи.

Пэтти провела меня мимо стеллажей с одеждой, шкафов с игрушками и настоящей свалки барахла, некогда принадлежавшего легиону владельцев.

– Когда привезли ваши вещи? – спросила она.

– Думаю, пару недель назад.

– Вам нужны только книги?

– Да.

– Хорошо. Несортированные книги обычно хранятся здесь.

Мы добрались до дальнего угла хранилища, и моим глазам предстали коробки, громоздившиеся штабелями, а поверх лежали книги, не поместившиеся в них. В твердых и мягких обложках, детские и взрослые.

– Ничего себе, – только и смог вымолвить я.

– Не торопитесь, – ответила Пэтти. – Мы открыты до девяти.

Я нашел пластмассовый табурет и присел рядом с коробками. Энтузиазма у меня заметно поубавилось.

Может, оставить эту затею?

Я заново все обдумал. Двое человек – один из которых впоследствии убил другого – считали, что мой отец написал и опубликовал книгу, ставшую одной из редчайших в стране.

Чепуха какая-то.

Мне и так пришлось потерять целый день. Дома меня ждала работа. Я уже пропустил одно занятие в университете, теперь придется наверстывать. Зачем я торчу здесь и занимаюсь каким-то мартышкиным трудом?

Но останавливаться было поздно. Глядя на все эти сокровища и понимая, что среди них может оказаться творение моего отца, я уже не мог отступиться.

Я вскрывал коробки и перебирал книги, пока не заболела спина. Пришлось встать и размяться. В процессе я выяснил, что значительная часть читателей избавлялась от сокращенных изданий «Ридерз дайджест». Многие не видели необходимости хранить руководства по приучению детей к горшку. А самыми популярными жанрами были детективы и любовные романы. Их было столько, что не перечесть.

Пэтти заглянула проведать меня. Я признался, что не знаю, сколько еще времени потрачу на поиски, но она не возражала.

– Я бы прислала кого-нибудь из сотрудников вам помочь, но у нас и так рук не хватает.

– Ничего страшного.

– В стране экономический кризис, и мы теперь процветаем. Все больше людей покупают у нас одежду и мебель.

– Надеюсь, книги тоже, – предположил я.

– Книги, сиди-диски, дивиди. Торгуем буквально всем. В тяжелые времена людям подавай зрелищ.

– Как обычно, – согласился я.

– Ладно, – сказала Пэтти, – не буду больше отвлекать.

Я принялся за дело и примерно через час откопал первую коробку, подписанную маминой рукой. Я едва не пропустил ее. Надпись, сделанная жирным черным маркером, гласила: «Старые книги». Мамину «с» ни с чем нельзя было спутать – она всегда добавляла к букве завиток, этакую вариацию на тему шрифтов с засечками.

Придвинув коробку поближе, я открыл ее. Внутри лежали отцовские книги. «Книги с яйцами», в основном шпионские романы. Роберт Ладлэм, Кен Фоллетт, Фредерик Форсайт, Эрик Эмблер. Я перешел к следующей подписанной мамой коробке. То же самое. Папина коллекция, но ни следа его книги. В двух других коробках – также ничего. Мне захотелось забрать все это с собой. Сказать Пэтти, что книги мои, и унести их, пусть она только попробует возразить. Я понятия не имел, что с ними делать. Читать их я не собирался. Я лишь хотел обладать ими. Хотел, чтобы они были у меня, а не у чужих людей.

Наконец я наткнулся на небольшую коробку, также подписанную мамой.

Коробка была заклеена несколькими слоями упаковочной ленты и выглядела старой, потертой и местами помятой, будто ее неоднократно перевозили не вскрывая. Голыми руками ленту было не содрать, и мне пришлось использовать ключ, чтобы ее разрезать. Это стоило большого труда. Я пыхтел, кромсал, тянул, пока крышка не открылась.

Сверху оказалась пузырчатая пленка, под которой была картонка. Недолго думая, я выбросил и то и другое.

И увидел ее. На обложке красовался бывалый ковбой на коне. Он смотрел с утеса на маленький городок Дикого Запада. На бедре висел револьвер, а из притороченного к седлу чехла торчало дуло ружья. Ковбой, щурясь, всматривался в даль. Крепкий, сильный и загорелый. Умудренный опытом – и одинокий.

Заголовок был набран крупным, типичным для вестернов шрифтом: «„Путь одиночки“, роман Герберта Генри». Я достал верхние книги, под которыми оказалось еще несколько. И еще. Судя по всему, в коробке находилось около двадцати экземпляров – все в отличном состоянии. Несмотря на возраст, они идеально сохранились. Если верить коллекционерам и детективу Хайленду, сейчас в моих руках было не меньше двадцати тысяч долларов.

Я нашел то, что искал.

Осторожно, словно боясь, что книга может рассыпаться в моих руках, я взял одну из них и перелистал страницы, пока не дошел до биографии автора. Там было всего две строчки: «Герберт Генри живет на Среднем Западе. Это его дебютный роман».

Я открыл первую страницу и увидел пресловутое посвящение – точно такое, как говорил Хайленд. «М. Э., с любовью».

Больше ничего. Ни фотографии автора, ни благодарностей. Только та коротенькая биография, которая могла принадлежать кому угодно.

Никаких свидетельств того, что книгу действительно написал мой папа.

Я перевернул ее и прочел аннотацию.

«Брик Логан путешествует один. На Великом западном пути его сопровождают лишь конь и верный кольт. Брик бежит от прошлого и стремится забыть потерю возлюбленной.

По дороге ему попадается городок – не более чем временное пристанище, где Брик встречает прекрасную вдову Честити Хэйнс и ее маленького сына. Брик помогает защитить город от жестокого и влиятельного скотовода, но что ждет ковбоя, когда осядет пыль битвы? Сойдет ли Брик со своего пути, предпочтет ли семейный уют жизни вечного бродяги или навсегда останется одиноким странником?»

– Боже, – вырвалось у меня. – Папа.

– Нашли, что искали?

Я едва не подпрыгнул. Рядом со мной стояла Пэтти и воодушевленно улыбалась.

– Похоже на то, – ответил я, аккуратно укладывая экземпляр «Пути одиночки» обратно в коробку, и тут же спохватился: – Я заберу все.

Я указал на принадлежавшие отцу коробки и достал кошелек. Вытащив всю наличность – почти семьдесят семь долларов, – я протянул деньги Пэтти.

– Вот, возьмите.

– Мы бы выставили их по доллару за штуку. Те, что в мягкой обложке, – по пятьдесят центов.

– Это все, что у меня есть, – сказал я. – За ваши труды и терпение.

– Помочь вам донести коробки до машины? – спросила Пэтти.

– Было бы неплохо, – ответил я, но коробку с «Путем одиночки» понес сам.

Перед тем как поставить ее в машину, я взял один экземпляр и отдал Пэтти.

– Возьмите. Эту книгу написал мой отец.

– Правда? Рада, что вы ее нашли.

– Окажите любезность, – сказал я. – Не выставляйте ее на продажу. Возьмите себе и при возможности прочитайте о ней в Интернете.

– Зачем? – удивилась Пэтти.

– Считайте это пожертвованием от моей семьи.

Пэтти выглядела совершенно сбитой с толку.

– Ладно, – пробормотала она. – Если бы мой дедушка был жив, я бы подарила книгу ему. Думаю, ему бы понравилось.

– Не сомневаюсь, – кивнул я.

Я подогнал машину прямо к дверям магазина. Бородатый парень – тот самый, что направил меня к Пэтти, – погрузил в багажник пять коробок с книгами, принадлежавшими отцу, а теперь моими. Маленькую, самую ценную коробку я поставил на пассажирское кресло, чтобы не спускать с нее глаз.

Продавец решил воспользоваться возможностью и устроить перекур. Пока я укладывал свое наследство, он прислонился к стене здания и зажег сигарету. По дороге я собирался сделать одну остановку – заглянуть в полицейский участок и передать экземпляр книги Мэри Энн Комптон. Я не был уверен, разрешено ли это, но рассчитывал, что Хайленд меня просветит. Если в полиции не примут книгу или не гарантируют, что она окажется у адресата, я передам ее через адвоката Мэри Энн. Эта женщина должна была наконец получить ее.

– Вы местный? – спросил меня продавец.

– Родом отсюда, – ответил я. – Теперь здесь живут только мои родители… то есть мама.

Я никак не мог свыкнуться с мыслью, что теперь мне придется говорить «мамин дом» или «здесь живет моя мама».

– В последнее время район сильно изменился, – произнес продавец.

– Я заметил, – ответил я, закрывая багажник.

– Дома приходят в запустение. Людям на все наплевать.

– Да уж. Спасибо за помощь.

– Когда я был маленьким, мои родители все покупали здесь.

– В «Гудвилле»? – Я удивленно взглянул на продавца.

– Нет, – сказал он. – Вы же говорили, что родом отсюда. Помните старый магазин Союза независимых бакалейщиков – тот, что был тут раньше?

Я присмотрелся к зданию и начал смутно припоминать. Верно, давным-давно здесь находился продовольственный магазин, где мы изредка делали покупки. Точнее сказать, мы с отцом. Маме здесь не нравилось. Она говорила, что тут тесно и выбор небольшой. Возможно, многие разделяли это мнение, что и привело к закрытию магазина и появлению на его месте «Гудвилла». А вот папа любил здесь бывать. Когда мама посылала его купить молока или хлеба, или когда ему самому нужна была пена для бритья или газета, или…

Да, когда мы приходили сюда, папа всегда шел в книжный отдел. Недалеко от входа стоял длинный стеллаж с книгами в мягкой обложке и газетами. Перед уходом мы всегда задерживались там, и папа обязательно покупал новую книгу. Шпионский роман, детектив или вестерн – что же еще? Вспоминал ли он в те минуты о своей собственной книге? Думал ли о том, какая карьера могла его ждать, не брось он все ради нас с мамой? Он никогда не давал воли чувствам и всегда выглядел довольным жизнью, но кто знает, что творилось у него внутри, когда он видел все эти книги?

– С противоположной стороны ведь была автостоянка? – спросил я.

– Точно.

– А рядом с ней, за оградой из проволочной сетки, – другой дом? Сквозь сетку весь двор был виден как на ладони.

Продавец кивнул:

– Точно.

– Я, как и вы, в детстве приходил сюда с отцом. Он показывал мне лошадей. Помните?

– Каких лошадей?

– Тот дом по соседству уже тогда стоял заброшенным. Видимо, район не всегда был благополучным. Так вот, во дворе этого дома кто-то держал пару лошадей. Они разгуливали там и щипали травку. Не помните?

Парень затушил сигарету и покачал головой:

– Нет, не помню никаких лошадей.

– Точно говорю, они там были, – настаивал я.

– Все возможно, – ответил продавец и вернулся в магазин.

Но я-то помнил наверняка. Мы ходили сюда за покупками, и по пути к машине папа обязательно говорил: «Хочешь проведать лошадок?»

Я всегда соглашался. Я думал, мой папа – волшебник, иначе откуда ему было знать, что там живут лошади? И как он мог догадаться, что мне хотелось их увидеть?

Быть может, глядя на этих одиноких и всеми брошенных коняг, так не к месту оказавшихся в этом районе, папа размышлял, какие еще вестерны мог написать – и обязательно написал бы?

Я сел в машину и отъехал за магазин. Стоянка пришла в запустение, асфальт давно потрескался и зарос сорняками. Я припарковался у насквозь проржавевшей, но оставшейся на месте ограды. Выходя из машины, я бросил взгляд на коробку с книгами. Наследие моего отца. Если не считать меня, самый яркий след, оставленный им в этом мире.

Я подошел к ограде и прикоснулся к проволочной сетке. Ржавчина крошилась и осыпалась под пальцами. Я присмотрелся.

Фундамент дома просел; от здания остались лишь полуразрушенная печная труба да несколько гнилых досок. И как бы долго и пристально я ни вглядывался, лошадей там давно уже не было.