В XV—XIII вв. ахейское общество достигло наивысшего расцвета. Это было время самого полного использования производительных сил благодаря усовершенствованию бронзовых орудий и повышению уровня знаний работников в каждой отрасли хозяйственной жизни страны. Памятники материальной культуры отражают большие изменения во всех отраслях общественного производства. Характерны преобразования внешнего облика всей страны: взамен более или менее единообразных сельских поселений III тысячелетия Греция этого времени была покрыта густой сетью деревень, городов, городов-столиц.

Широкое строительство, развернувшееся в деревнях, городах и на акрополях, привело к созданию многообразных и сложных памятников. Изучение их чрезвычайно обогащает представления о характере всей ахейской культуры и позволяет полнее понять коренные изменения социальной структуры ахейского общества.

 

Деревня

В XV—XIII вв. главной фигурой в общественном производстве ахейской Греции продолжает оставаться земледелец. Однако по мере развития классовых отношений социальное положение ахейского земледельца заметно менялось. В селах и деревнях Греции происходило формирование различных слоев сельского населения, сопровождавшееся исчезновением старых и появлением новых социально-правовых норм и законов. О всех этих процессах приходится судить лишь на основании археологических памятников, так как, насколько нам сейчас известно, ахейская деревня письменностью не пользовалась.

Исследуя материальную культуру деревни, мы видим, что и там произошли коренные изменения.

Еще в начале II тысячелетия во всех областях, исключая некоторые прибрежные пункты, наблюдается большее или меньшее единообразие, особенно ярко сказывающееся в погребальных обрядах. Каждый ахеянин того времени получал одинаковое жилище для своей загробной жизни — могилу, в нижней части которой сооружали ящик из плоских каменных плит, его земляное дно было усыпано мелкими камушками. Скорченные остовы, которые находят в этих ящиках, ничем не отличаются один от другого по инвентарю, что дает основания предполагать такое же равенство ахеян и в их повседневной жизни. Свидетельства могильных древностей ахеян находят подтверждение и в однородности жилищ большинства членов общины, которое демонстрирует мессенское городище Дорион-IV (первые века II тысячелетия).

В XVII—XVI вв. в ахейском обществе произошли крупные социальные сдвиги, особенно ярко сказавшиеся в характере царских захоронений. В последующие три столетия социальная дифференциация была особенно заметна, о чем можно судить по дворцовым древностям из многих областей страны.

В массе сельского населения происходили тогда не менее важные изменения. К тому времени среди земледельцев Греции уже начинают появляться различные имущественные группы. Деление на богатых и бедных ставило общественные преграды между членами одного и того же рода. Внутри общины оформилась новая хозяйственная единица — семья, рост экономического значения которой ясно заметен благодаря инвентарю ахейских склепов. Этот вид усыпальниц, служивших одной семье в течение трех, а иногда и четырех столетий, с XVI—XV вв. вытеснял прежние одиночные погребения.

Превращение родовой общины в сельскую шло в ахейском обществе так же медленно, как и у других народов. И если пережитки родовых обычаев и установлений сохраняли какую-то силу в общественной жизни Эллады эпохи наивысшего расцвета рабовладельческих отношений (пусть преимущественно в сфере религиозных представлений), то в начальный период роста классового общества институты родового строя должны были еще долго сохранять не только формальную, но и какую-то реальную силу.

Отсутствие достаточного числа источников затрудняет последовательное изучение всех ступеней, которые проходила ахейская община на шути от родовой к сельской, заметны только некоторые наиболее яркие явления этого процесса.

Прежде всего следует отметить численный рост деревенских поселений в XV—XIII вв. Многие поселения возникают впервые, а жизнь в уже существовавших становится более интенсивной. Этот количественный сдвиг следует объяснить, по-видимому, главным образом новыми установлениями сельской общины. Теперь, когда родовые связи стали играть второстепенную роль, ничто не могло препятствовать выделению из перенаселенных деревень части жителей, основывавших новые поселки, вероятно, вблизи от старых. Поэтому Греция XV—XIII вв. представляет собой страну, покрытую густой сетью деревень и сел. Каждая долина со сколько-нибудь пригодной для обработки землей была освоена, и на вершине одного из ограничивавших ее холмов обязательно находилась деревня.

Рост числа селений был вызван также и демографическими явлениями, т. е. удлинением жизни каждого поколения, что в свою очередь приводило к быстрому увеличению населения. В условиях тогдашней техники это неизбежно требовало расширения используемой земли.

Наиболее полные представления об ахейском селе XV—XIII вв. дали раскопки одного из многочисленных пунктов того времени, расположенного на южном побережье Коринфского залива, в километре к востоку от Лехея, гавани древнего Коринфа. На месте последнего также существовало поселение в XIII в., а может быть и много раньше. Присутствие ярких следов жизни ахеян в самом Коринфе позволяет предполагать, что главным центром всей этой области и во второй половине III тысячелетия был Коринф, а окружающие населенные пункты имели характер простых деревенских поселений.

Деревня, о которой идет речь, расположена на высоком плоском холме на мысе, возвышающемся на 35 м над уровнем моря. Место ахейского поселка теперь называется Кораку, и под этим наименованием он вошел в современную литературу. Исследовавший Кораку в 1915—1916 гг. Блеген высказал предположение, что здесь находилась гомеровская Эфира. Но предполагаемое отожествление вызывает возражения, так как в эпосе Эфира названа городом, которым правил получивший от Зевса власть Пройт. Поселение Кораку не обладает чертами, присущими ахейскому городу, к тому же размеры поселка (площадь его — не более 115*260 м или около 3 га) таковы, что в нем нет места для строения, напоминающего сколько-нибудь пространный царский дворец. Поэтому следует воздержаться от предложенного отождествления Кораку и Эфиры.

Отложения XIV—XIII вв. раскрыты Блегеном в центральной части холма Кораку. Здесь обнажена густая сеть фундаментов, возведенных из грубо обработанных камней на глине, в общей массе которых выделяются контуры пяти хорошо сохранившихся домов. Эти здания имеют приближающиеся к прямоугольным очертания с прямыми внешними и внутренними стенами из сырца. Все открытые здания отличаются размерами и деталями планировки, хотя в основе их лежит мегаронный тип жилья.

Три дома, с внутренней площадью от 50 до 80 кв. м, состоят из мегарона и одного-двух примыкающих помещений (дома L, M, H), тогда как дом P превосходит их и площадью (около 114 кв. м в свету, без восточной пристройки) и числом комнат. Возможно, что ранее упомянутые дома были жилищами сравнительно небольших семей. Напротив, в доме Р, где очаги стояли не только в мегароне, но и в двух внутренних комнатах, помещалась большая семья, возможно объединявшая одно-два поколения. В крестьянской семье число работников всегда влияет на благосостояние этого дома. Поэтому без колебаний владельцев дома P можно отнести к числу зажиточных земледельцев, превосходивших богатством своих средних соседей из домов H, L и М.

Возможно, что в ахейской деревне имущественное неравенство жителей сказывалось на группировке их домов, так же как это иногда заметно в деревнях более поздних времен. Три менее зажиточных дома тесно примыкают один к другому (М и H — вплотную, между M и L идет проход шириной 2-2,75 м), западнее расположились жилища деревенских богачей. В этом квартале Блеген раскрыл остатки многократно перестраивавшегося здания К, мегарон которого обладал цементированным гладким полом. Далее расположено строение О, которое Блеген считает частью какого-то большого дома, его мегарон был украшен стенной росписью. Не менее значительное сооружение находилось к северу от дома P — от него сохранилось два элемента. Первый — массивная плита из конгломерата (0,87*1,74 м), в которой вырезан порожный проем длиной 1,48 м. Столь монументальная деталь могла принадлежать лишь весьма большому строению. Видимо, порог находился при входе в мегарон, перед которым был небольшой двор длиной 6,50 м. На продольной оси двора находится второй элемент дома «алтарь» из грубых камней диаметром 0,95 м, покрытый толстым слоем золы, в которой найдены обломки костей животных и керамики. По аналогии с внутренним двором тиринфского дворца Блеген называет упомянутое возвышение «алтарем», однако в Кораку это был и алтарь и очаг для приготовления пищи.

Описанные выше строения обнаружены на сравнительно небольшой площади: длина главного большого раскопа — около 80 м, ширина — не больше 25 м, так что можно с уверенностью говорить о тесной застройке деревни в XV—XIII вв. Отсутствие улиц или переулков наводит на мысль о небольших перевозках, которые производились в раскопанном конце деревни. Этот факт следует сопоставить с другим: в известных нам домах найдены только посуда и орудия домашних ремесел (ткачества, мукомольного дела) и совсем нет сельскохозяйственных орудий. Видимо, объяснение следует искать в сохранении общинных порядков, при которых часть сельскохозяйственных орудий, так же как часть запасов, хранилась в общественных амбарах, сосредоточенных в другой части деревни, к которой вели удобные дороги и подъезды. Возможно, что хранившиеся в домах ценности были унесены жителями, обратившимися в бегство перед дорянами.

Но все же в жилищах обособленных крестьян-домохозяев должны были бы сохраниться какие-то следы земледельческого производства в виде обломков орудий, остатков зерен или навоза. Таких находок в Кораку не оказалось, даже сами дома по своей планировке не приспособлены к хранению собранного с полей урожая или к содержанию скота, так как в них недостает клетей и хотя бы маленького дворика для животных. Развитие экономической жизни страны в рассматриваемое время заставляет предполагать, что какая-то часть сельскохозяйственных орудий, скота и продуктов находилась в руках каждого земледельца. Не имея веских доказательств, можно все же предположить, что ахейский земледелец держал свой скот в огороженных местах возле пастбища, а в садах и на пашнях возводились небольшие постройки, в которых хранили орудия и семена. В эпосе при описании крупного земледельческого хозяйства говорится, что стада басилея пасутся в разных местах, иногда довольно далеких, причем в некоторых угодьях были даже выстроены жилые дома для пастухов, как, например, для свинопаса Евмея у Одиссея. Хотя богатство Одиссея превышало достояние 20 ахеян, все же его хозяйство было в основном однотипным с хозяйством богатого ахейского крестьянина.

Конечно, такое истолкование годится лишь для хозяйств владельцев больших домов, например дома P или почти совсем исчезнувшего «Дома большого порога». Что касается небогатого хозяина дома Н, то в нем можно видеть члена общины или с очень небольшим земельным наделом, или даже совсем лишенного своего участка и работающего за плату натурой у богатых односельчан.

Наличие различных группировок внутри ахейской деревни подтверждается не только раскопками Кораку, но и других пунктов. К сожалению, деревенские поселения исследованы еще недостаточно.

Пожалуй, наиболее яркие сведения можно почерпнуть в Зигуриесе, небольшом земледельческом поселении, раскинувшемся на низком холме посредине плодородной равнины, тянущейся от Микен к Коринфу. Поселок занимал не только вершину возвышенности, но распространялся и у ее подножия.

В изучаемое время поселение на холме Зигуриес переживало второй период подъема — после длительного застоя в XIX—XVI вв. Особенно интересные данные доставили раскопки большого здания В на восточном склоне холма, относимого исследовавшим его Блегеном к позднеэлладскому III периоду, причем скорее к его началу.

Это солидное сооружение стояло на склоне холма, который был подвергнут специальной подрезке, вынутый грунт был использован для подсыпки склона, так что восточная часть здания была возведена на искусственно созданной террасе. С течением времени терраса осыпалась но склону, и вместе с ней исчезла восточная часть дома В, тогда как западная сохранилась сравнительно хорошо под складкой склона. Раскрытые стены сооружения образуют прямоугольник площадью около 11,5*15 м. Толщина внутренних стен достигает 0,80 м, внешние были, по-видимому, еще толще. Дом В в Зигуриесе обнаруживает характерные черты ахейской архитектуры: сложенный из мелкого необработанного камня, он представляет в плане прямоугольное строение с прямыми линиями стен и тщательно выведенными углами.

От здания сохранилось только пять комнат, выходящих в коридор, тянущийся с юго-запада на северо-восток.

Лучше всего сохранилась комната 13 в северном углу здания, где стены высятся на 1,40 м. Продолговатая в плане комната (2,55*4,90 м) имеет только один вход в юго-восточной стене. Стены комнаты 13 были покрыты тонким слоем грубой штукатурки, без каких-либо следов росписи. На глинобитном полу помещения стояли непотревоженными большие сосуды и более мелкие, сложенные в стопы. Всего здесь было найдено более 500 простых глубоких горшков, около 75 мелких блюдец, 20 небольших кувшинов с тремя ручками, 3 больших псевдостомных сосуда и 10 той же формы, только более мелких, кувшины, миски, чаши и т. д.

Комната 12, примыкавшая к комнате 13, также служила кладовой для керамики. Здесь найдены целыми и фрагментированными около 70 расписных киликов на высокой ножке и около 300 киликов той же формы, но без росписи. В западном углу комнаты стояли опрокинутыми вверх дном в два ряда пять больших кратеров.

Выход из комнаты 12 на юго-запад вел в новое помещение, совершенно несохранившееся, но из которого можно было попасть в комнату 30 площадью около 6,5 кв. м. От предыдущих она отличается тем, что в ней не было склада посуды и отсутствовала керамика. Самая интересная находка в этом помещении — глиняный треножник, на который, возможно, ставили горшки над огнем.

Рядом расположенная комната 33 (около 12 кв. м) имеет вход из комнаты 32, не сохранившейся, но, видимо, симметричной комнате 31.

Стены довольно просторной комнаты 33 были покрыты толстым слоем грубой штукатурки, тогда как пол обмазан светлой глиной. Вдоль южной стены этого помещения двумя рядами стояли опрокинутые вверх дном большие кратеры, большей частью разбитые. Всех сосудов было около двух десятков. Над этими сосудами найдена более мелкая разбитая посуда — кухонные горшки, миски, кувшины и т. д.

Следующее крайнее юго-западное помещение — комната 34 площадью 1,75*5 м — было все завалено большими камнями. Здесь лежала плита из известняка, которую Блеген считает остатком лестницы, ведущей на второй этаж.

Блеген, исходя из того, что все помещения дома В в Зигуриесе являются кладовыми, да еще и несколько углубленными в землю, полагает, что главные помещения дома находились на втором этаже. О наличии его свидетельствует огромная масса обожженных строительных остатков (сырца и камня), заполнявшая все нижние комнаты. Видимо, дом погиб от пожара, при котором верхний этаж обрушился. Большое количество сырцового кирпича (размером 0,35*0,22*0,085 м) показывает, что из камня были сооружены только нижние части стен, вся остальная часть была из сырца. Блегену удалось выделить в Зигуриесе росписи двух видов. Одна фреска имеет светлое, почти белое с желтоватым оттенком поле, по которому яркими красками нанесен небесно-голубой, красный и желтый орнамент. Общая гамма этого типа фресок чрезвычайно жизнерадостная и светлая. Иное впечатление производят росписи второго рода. Здесь фон серого цвета, по которому выведен довольно сложным орнамент: вертикальные спирали, окаймленные поясом из поперечных горизонтальных линий (белый, черный и красный цвета), или красные зигзаги. Блеген допускает, что верхний этаж дома, где находились помещения с фресками, тянулся в западном направлении почти до вершины холма, выступая далеко за пределы первого этажа.

Помещения дома В содержали более тысячи целых или разбитых сосудов, большая часть которых простая (кухонная посуда), меньшая — расписная керамика. Блеген неоднократно отмечает, что посуда, найденная в доме В, не была в употреблении и некоторые предметы после мытья имели вид только сделанных. Посуда была сгруппирована по форме в различных кладовых. Это позволило исследователю Зигуриеса предположить, что раскопанное им сооружение представляло часть мастерской гончара, где хранились готовые изделия, тогда как помещения с гончарной печью оказались обрушившимися по склону холма и потому не сохранились. На этом основании Блеген назвал дом В «Мастерской гончара», и это определение прочно укоренилось во всей последующей литературе.

Однако данная характеристика, хотя она и была предложена столь авторитетным ученым, как Блеген, не лишена спорных сторон. Прежде всего следует заметить, что включение гончарной печи в рассматриваемый строительный комплекс представляется малоправдоподобным. Гончарные печи ахеян находились или на окраине нижнего города (Микены), или в самой низкой части акрополя, где был легкий доступ к воде (Бербати). Для мастерской гончара требовались хорошие коммуникации, по которым можно было бы подвозить глину и дрова и вывозить отходы производства. В Зигуриесе нет и намека на такие дороги. Кроме того, судя по конструкции гончарной мастерской в Бербати, перед печью для обжига должен был находиться открытый двор, а рядом — место для хранения запасов глины. Этих элементов в Зигуриесе не видно, напротив, дом В окружен близко подступающими строениями. По соседству с домом В не найдено ни обломков керамического брака, ни скоплений выброшенной золы, которые в таком изобилии обнаружены в Бербати.

И весь общий характер двухэтажного расписанного фресками дома В не свидетельствует о ремесленных занятиях его жителей.

Вероятно, придется отказаться от характеристики дома В в Зигуриесе как гончарного склада. Скорее всего это был дом богатого землевладельца, представителя поместной ахейской знати, которая уже выделилась в особую прослойку в деревенском населении XIV—XIII вв.

Дом В в Зигуриесе достаточно красноречиво рисует большие материальные возможности сельского богатея. Еще более подробно говорят об этом могильные древности ахейской сельской знати. Последняя не входила в высший круг аристократии и, по-видимому, не имела права сооружать себе купольные гробницы. Однако, возводя для своей семьи простые по форме склепы, они наполняли их ценностями.

Пожалуй, особого внимания из числа таких богатых сельских склепов заслуживает усыпальница в Спате, которая была открыта весной 1877 г., т. е. почти одновременно со столь нашумевшими находками Шлимана в Микенах. Для нас Спата — яркое свидетельство единства ахейской культуры в городе и в деревне и тесного общения между всеми областями ахеян.

Спата расположена во внутренней части Аттики, между северо-восточным краем Гиметта и морем, в 15 км к востоку от Афин. Ахейский некрополь открыт на западном склоне холма, где находились три расположенных рядом склепа.

Самый большой склеп в Спате имеет дромос длиной около 20 м, шириной до 2.50 м. Он вел в большое помещение (площадью около 24 кв. м), от которого отходили две изолированные боковые камеры. Все помещения гробницы вырублены в материковой скале.

Склепы Спаты были разграблены еще в древности, и археологам удалось обнаружить только мелкие поделки или обломки крупных вещей. Примечательны материалы вещей, положенных некогда в погребения этой семьи: бронза, стеклянная паста, золото, слоновая кость, камень и глина.

Самыми многочисленными были изделия из стеклянной пасты. Сходные украшения в виде подвесок, пластинок, пронизей, бус и т. д. найдены и в склепах микенских горожан и в могилах микенского круглого погоста А, и в могилах династов других центров, например в склепе № 2 в Дендре. Но в Спате эти украшения особенно многочисленны: Куманудису и Касторхису в сильно опустошенной гробнице удалось собрать около 1300 штук.

Изобилие и разнообразие пастовых украшений, которые довольно часто были покрыты золотой фольгой, говорят о том, что знатная семья в этом небольшом ахейском поселении стремилась блистать драгоценностями, хотя бы и поддельными. Появление поддельных золотых украшений свидетельствует о росте потребности в подобных безделушках и о том, что не имевшие достаточных средств довольствовались подделками. Все же и эти мишурные драгоценности представляли немалую ценность и имели хождение даже в царской семье Микен, о чем свидетельствуют находки в фолосе Гениев.

Зажиточность местной аттической знати в XIV — начале XIII в. ярко выступает при рассмотрении второй по численности группы могильных древностей усыпальницы Спаты, где было обнаружено около 730 изделий из слоновой кости. Костяные изделия из Спаты многочисленны и разнообразны, довольно часто это непревзойденные предметы искусства, стоящие в первом ряду ахейских памятников. Все костяные поделки, за исключением одного гребня, принадлежат к числу облицовочных пластинок, служивших или вставками, или накладками.

Следует заметить, что гребни из слоновой кости не относились к разряду очень редких вещей в ахейском обществе. Их неоднократно находят в склепах зажиточного населения и в Афинах, и в Микенах, и в других местах. Наличие их в склепе Спаты лишний раз говорит о развитости ахейского костерезного дела, свободно обрабатывавшего массу привозного сырья, каким была слоновая кость.

По сравнению с числом поделок из стекла и слоновой кости гробница в Спате бедна остатками металлических изделий. Золотые предметы малохарактерны, чаще всего это листики, покрывавшие изделия из других материалов. Некоторые золотые подвески полностью повторяют форму подвесок из стеклянной пасты (бусины, черепашки, волюты). Бронзовые предметы представлены наконечниками стрел, обломками сосудов и щипчиками. В склепе обнаружено большое число наконечников стрел из обсидиана. Их найдено свыше 500. Здесь же обнаружены остатки шлема — около 50 клыков кабана с отверстиями для нашивки на кожаную основу. Керамические находки в склепе Спаты содержали как расписную посуду, так и простые кухонные горшки.

Датировка склепа в Спате является очень важным вопросом истории Аттики. Некоторые предметы из сохранившегося инвентаря продолжают традиции микенского погребального круга А, относящегося к 1600—1500 гг. до н. э., тогда как самые поздние находки относятся уже к позднеэлладскому III периоду, т. е. ко второй половине XIII в. Принимая во внимание и то, что усыпальница в Спате дважды расширялась (путем прибавления второй и третьей камер), можно предположить, что изучаемый склеп находился в употреблении около 200—250 лет, вероятно с конца XV по XIII в.

Инвентарь и архитектура склепа в Спате доставляют важные сведения по истории ахейской сельской знати.

Остатки богатого вооружения говорят о том, что некоторые члены этой семьи принадлежали к военной знати (lavos), занимавшей второе место после басилеев в ахейском войске.

Семья, хоронившая своих покойников в склепе в Спате, принадлежала к самым зажиточным кругам сельского населения.

Рассмотренные археологические источники из Зигуриеса и Спаты показывают, что в XIV—XIII вв. до н. э. сельская знать составляла преуспевающий слой ахейского общества.

Если обратиться к погребениям широких слоев деревенского населения, то можно заметить, что могильная архитектура здесь та же, что и у зажиточных слоев. Это склеп с дромосом, выбитый в материковом камне. Но характер погребальных даров здесь иной.

Содержимое зигуриесских склепов XXXIII и XXXV помогает определить материальный уровень крестьянской семьи. Инвентарь обоих зигуриесских склепов оставляет впечатление обыденности и заурядности по сравнению с вещами из богатых сельских усыпальниц. Видимо, земледелец-общинник имел достаточно устойчивое хозяйство, которое позволяло ему не только прокормить себя и семью, но обзаводиться также добротными необходимыми предметами, однако не больше. Остальные результаты его труда шли на содержание местных правителей и «рожденных Зевсом» царей.

Несомненно, в ахейской деревне был и еще слой населения — наиболее бедные общинники, имевшие очень мало земли или совсем не имевшие и добывавшие средства к существованию тем, что нанимались на работу к богатым землевладельцам. Этот разряд, представители которого в эпосе именуются фетами (получали плату натурой: хлебом, одеждой, посудой и т. д.), оставил о себе очень скромные свидетельства. Можно думать, что простые неглубокие могилы, иногда с каменным ящиком, иногда без него, и были последними жилищами представителей этой низшей категории свободного ахейского населения. Отсутствие сколько-нибудь ценных предметов в этих могилах достаточно красноречиво рассказывает о бедности их владельцев.

Изложенные выше материалы показывают, что в ахейской деревне XV—XIII вв. разрыв между различными группами населения в социальном отношении был уже достаточно велик. И хотя в деревне внешние формы этого процесса не достигали такого яркого выражения, как в городе, значение его для истории всей страны было огромным.

Инвентарь погребений знати и простого народа говорит о том, что деревенское население широко пользовалось покупными изделиями, в том числе и привозными. В те времена внутренняя торговля в сельских местностях была сравнительно широко развита.

К сожалению, облик ахейского земледельца известен еще не полностью. Изображения на некоторых произведениях искусства (например, на амиклейском кубке II) позволяют сделать вывод, что сельский юноша знатного рода мало чем отличался от богатого горожанина. Он обладал такой же стройной, мускулистой фигурой, как и воины-охотники, изображенные на микенских клинках. Видимо, в представлениях ахейских художников большой разницы между сельской и городской знатью не было.

Имущественное расслоение и развитие торговли свидетельствуют о том, что населявшая ахейскую деревню сельская (территориальная) община прошла уже довольно большой путь развития. К этому времени основной проблемой в жизни деревни становится вопрос о собственности на землю. Согласно пилосским документам, верховным собственником земли был народ, т. е. в изучаемое время господствовала общинная собственность на землю с разделением земли между земледельцами. В гомеровском эпосе встречается обозначение земельного участка термином κλήρος, указывающим на практику жеребьевки при разделе пахотных земель, причем богатые люди упоминаются как «многонадельные».

Территория, принадлежавшая сельской общине, находилась обычно под контролем старейшин деревни. В ахейской Греции общинные старейшины происходили из среды родовой аристократии. Возможно, что во вновь основанных деревнях пост старейшины мог перейти и к человеку из чужого племени, но выделявшемуся своим богатством и деловитостью. Люди, занимавшие общинные должности, имели наиболее благоприятные условия для увеличения своих стад и расширения своих наделов.

Что касается рядовых крестьян-земледельцев, то их положение все еще неясно. В эпосе простой земледелец-общинник занимал почетное место не только за ратные подвиги, но и за умение хорошо пахать и обращаться с животными.

К сожалению, система земельных отношений в деревне не получила сколько-нибудь ясного отражения и в ахейских документах. Судя по некоторым, наиболее точно истолкованным документам, в ахейской Мессении существовало крупное частное землепользование, развивавшееся на землях, пожалованных царем. Обладатели этих земель — tereta — уже не были связаны с местной сельской общиной, они занимали иное положение. Определить, каковы были взаимоотношения общины и крупных держателей типа tereta, в настоящее время еще трудно. Даже относительно краткий обзор данных об ахейской деревне показывает, что от былого единства сельского населения в XIX—XV вв. до н. э. осталось очень мало.

 

Город

Материалы по истории ахейского города еще очень немногочисленны, однако даже то, что имеется, позволяет сделать вывод о большой роли города в экономической и социальной жизни Греции XVII—XIII вв.

Нам представляется, что в настоящее время уже нельзя сомневаться в существовании городов в ахейской Греции.

Зарождение элементов городской жизни в Греции относится еще к последней трети III тысячелетия. Одновременное появление таких центров, как Лерна и Рафина, показывает, что предпосылки особого выделения некоторых древних родоплеменных центров получили наибольшее развитие в приморских областях страны. После гибели этих центров в XXI—XX вв. до н. э. наступает перерыв, который, возможно, будет заполнен в ходе дальнейших открытий.

Однако уже в XIX—XVIII вв., в среднеэлладский период, внутри страны мы вновь встречаем у ахеян поселение, представляющее собой самый ранний тип города, где жила община во главе с вождем. Здесь же находился и центр ремесленного производства. Такое поселение обнаружено в местности Дорион в северной части Мессении, находившейся на расстоянии 20 км от берега моря, окруженной плодородной равниной.

Интересующее нас среднеэлладское поселение — Дорион-IV (схема 2 [Ошибка: источник перекрёстной ссылки не найден]) — окружено мощной оборонительной стеной толщиной от 1,60 до 3,55 м, длина кольца стен достигает 420 м. Сохранившиеся части стены показывают, что она была сложена из камня. Доступ в укрепление шел через пять ворот или просто проходов.

Общий облик укреплений Дориона-IV создает впечатление, что строители понимали необходимость эффективной обороны для своего жилища. Внутри городище имеет наибольшую длину 138,8 м, ширину — 82,4 м. Здесь было расположено не менее 250 различных помещений, сооруженных одновременно с возведением оборонительных стен. Конечно, между датой возведения отдельных зданий могли быть промежутки в 20-30 лет, однако весь массив поселения относится к одной эпохе, о чем неоспоримо свидетельствует единство плана его застройки. Внутренняя оборонительно-подпорная стена с пятью входами выделяет верхнюю центральную террасу, на которой расположены постройки A1-А60. На нижней террасе акрополя находились постройки, примыкавшие непосредственно к внутренней стороне укреплений, и три довольно просторные свободные площади, служившие, вероятно, местом сборищ жителей, военных упражнений и т. д. Характер планировки построек Дориона-IV отличается некоторой суровостью и единообразием. Техника кладки почти всех помещений идентична, и даже самое крупное здание, которое Валмин склонен назвать дворцом, мало отличается от прочих сооружений. Значительная часть помещений имела хозяйственное назначение. Так, пристенные постройки на западе служили амбарами. Здесь открыто до 20 одинаковых комнат, стены которых сложены из хорошо подобранных или аккуратно выломанных камней. Внутри каждой кладовой находилось по нескольку пифосов, накрытых каменными крышками. В других местах к стене примыкают даже не комнаты, а простые навесы — возможно, помещения для скота. Некоторая часть пристенных сооружений служила жилыми апартаментами.

На верхней террасе городища в ее северной части сосредоточены небольшие жилые и рабочие помещения. Там было найдено много зернотерок, пряслиц, каменных и бронзовых орудий (топоры, тесла и т. д.), позволяющих сделать вывод о том, что в этой части городища был расположен ремесленный квартал, где ремесленники не только работали, но и жили.

Выделяется среди других сооружений крупнейшее жилое здание (Большой дом — дом вождя) на акрополе, состоящее из пяти комнат; его общая площадь в свету не превышает 130 кв. м. В плане этого определенно прямоугольного дома можно заметить основной принцип планировки ахейских дворцов XIV—XIII вв. до н. э.: большая комната A1 с монументальным очагом окружена более мелкими помещениями, иногда имевшими изолированный вход. При сооружении Большого дома зодчие Дориона-IV проявили несколько больше старания и мастерства, чем при возведении остальных домов, находящихся в укреплении. План Большого дома обнаруживает значительный размах, стены его сложены тщательно и основательно. Валмин и Доу рассматривают Большой дом как дворец, тогда как Богаевский сомневается в этом, считая, что Дорион-IV — «единое общинное поселение» эпохи родового строя.

Обе эти точки зрения не отражают истинного положения вещей. Единство планировки и техники постройки поселения Дорион-IV объясняется не тем, что оно было продиктовано волей единоличного правителя, а сильной общинной традицией, издавна созданной ахейским обществом. Еще в эпоху первобытнообщинного строя родовые поселки хранили свои запасы и всякое имущество в одном укрепленном месте, что получило дальнейшее развитие в раннеклассовом обществе. Нельзя согласиться и с мнением Богаевского, так как появление Большого дома, где жил вождь, так же как и большое количество амбаров и кладовых, указывает, что городище Дорион-IV принадлежало не родовой общине. Это был центр небольшого племени, в котором находились и общественные запасы и ремесленные мастерские, удовлетворявшие потребности жителей городища и группировавшихся вокруг него деревень.

В этом племенном центре, который можно назвать протогородом или поселением городского типа, находилась административная власть, осуществлявшая контроль над общественными богатствами и над ремесленниками, демиургами, обслуживавшими свое племя.

Каков был характер власти правителя, обитавшего в Большом доме, точно сказать трудно. Предметы, найденные в жилище вождя, почти не отличаются от вещей из домов рядового жителя, можно отметить лишь несколько большее количество находок. Но общий уровень производства, в котором уже произошел отрыв ремесла от земледелия, дает возможность предполагать, что населявшие городище ахеяне уже вступали в классовое общество. Формы первобытнообщинной жизни еще сохранялись в полной мере, но содержание их было уже иным. Весь механизм общественного хозяйства, созданный родовым строем, действовал, но теперь он становился орудием в руках членов племенной верхушки, постепенно присваивавшей себе продукты труда общинников. Постройка комплекса Дорион-IV представляет яркий пример усилий многих и многих общин, находившихся под властью владельца Большого дома на акрополе. Дорион-IV — памятник, отражающий переход ахеян из родового общества в общество классовое. Спустя 100-120 лет басилеи Микен предстали в истинно царском обличье.

Появление городского поселения типа Дорион-IV свидетельствует, что около XIX—XVIII вв. до н. э. ахеяне уже находились в условиях полугородской жизни — этот термин А. Я. Брюсова удачно определяет переходное время, когда общество не довольствовалось более изолированными поселениями общин, перераставших из родовых в сельские, а нуждалось в крупных поселениях с развитыми ремеслами, т. е. в городах.

Наибольший подъем Дориона приходится на среднеэлладский II период. Однако город существовал и в последующие столетия, причем в конце ахейской эпохи на акрополе были обнаружены кузнечные мастерские. К XIV—XIII вв. до н. э. он утерял свое административное значение и оставался чисто ремесленным центром.

Развитие городской жизни в XVII—XV вв. до н. э. остается неясным, но в XIV в. до н. э. ахейский город предстает уже как сформировавшееся явление. Это позволяет думать, что процесс роста городов не прекращался. Если вспомнить, как сильно шагнули вперед ремесла и торговля ахеян в эти столетия, то не удивителен и рост ахейских городов.

В XIV—XIII вв. до н. э. можно отметить два типа ахейского города. Первый — крупный город, центр политической власти и одновременно место значительного и разнообразного ремесленного производства. Таковы Микены, Тиринф, Пилос и, вероятно, многие другие, еще неизвестные нам города. Другой тип — небольшой городок или городское поселение с сильно развитой ремесленной жизнью (Бербати, Дорион-V). Многочисленность больших и мелких городов в ахейской Элладе изучаемого времени отражена в «Каталоге кораблей». Правда, называемые там городами пункты были неодинаковы по своему значению. Однако значительная часть резиденций эпических басилеев — действительно крупные центры XV—XIII вв.

Наиболее полное представление о структуре ахейского города XIV—XIII вв. дают Микены, где раскопаны и дома и сотни погребений изучаемого времени. Разнообразные типы жилищ отражают различное имущественное положение и занятия отдельных групп населения. На акрополе в пределах крепостных стен по соседству с дворцом частные дома могли принадлежать только представителям высших кругов микенской аристократии или приближенным басилея. Упомянем «Дом с колоннами», раскопанный Цунтой и Уэйсом на восточной окраине акрополя, несколько ниже царского дворца, который вполне отвечает требованиям богатого аристократа. Его общая площадь — 966 кв. м. Парадные и жилые комнаты с большим количеством кладовых и чуланов вмещали обширную семью владельца и многочисленных слуг. В «Доме с колоннами» нельзя найти следов торговых или ремесленных занятий его обитателей. Кладовые по своим размерам были предназначены хранить припасы лишь для личного потребления. Недаром Уэйс, сопоставив «Дом с колоннами» с описанием дворца Лаэртида, пришел к убедительному выводу об их полном сходстве.

Часть зданий на акрополе была предназначена для складов. Таково, например, на нижней террасе «зернохранилище», имевшее не менее двух этажей, в котором стояли пифосы с ячменем, пшеницей и викой. Это здание интересно тем, что оно несколько напоминает амбары Дориона-IV, однако теперь это хранилище принадлежит только царю.

Жилые дома, расположенные здесь же, на самой нижней террасе крепости, имели более скромный характер. Около середины XIV в., после реконструкции западного склона и укрепления его киклопической стеной (названа так по характеру кладки. — Т. Б.), возник небольшой квартал, густо застроенный сравнительно небольшими домами. Владельцы этих жилищ были тесно связаны с дворцом и, вероятно, принадлежали к числу менее знатных приближенных или родственников царя. Перепланировка этого участка города указывает на большой сдвиг в развитии городской жизни Микен в конце XV — начале XIV в.

На склонах холмов вокруг акрополя Микен в XIV—XIII вв. до н. э. находился густонаселенный нижний город.

В 1950-х годах в Микенах были раскрыты Уэйсом и продолжавшими его работы греческими археологами три дома («Дом щитов», «Дом маслоторговца» и «Дом сфинксов»). Эти находки говорят о расположении торгово-ремесленного квартала у самых стен микенского акрополя в течение всего XIII века до н. э. Несколько загадочен «Дом щитов», состоящий из трех больших помещений, в которых были найдены многочисленные и разнообразные поделки из слоновой кости, в том числе изображения типичных ранних ахейских щитов в виде цифры восемь. План строения вызвал у его исследователя сомнения, можно ли назвать это здание частным домом. Богатый и разнообразный ассортимент изделий из слоновой кости, которые здесь найдены, позволяет предположить, что «Дом щитов» был рабочим помещением искусного мастера, работавшего по дереву и слоновой кости. Только так можно объяснить наличие стольких ценных вещей в доме, не обнаруживающем никаких других признаков богатства его владельца.

К югу от «Дома щитов», отделенное лишь узким переулком, находилось другое здание — «Дом маслоторговца», имевший большую площадь и по меньшей мере два этажа. В сохранившемся нижнем этаже обнаружена кладовая с 11 пифосами, a в коридоре — 30 больших псевдостомных кувшинов. Ясно, что эти кувшины были предназначены для продажи, причем печати гарантировали качество товара.

Третий, «Дом сфинксов», доставивший совершенно непревзойденную коллекцию поделок из слоновой кости, также характерен тем, что одно из помещений его нижнего этажа содержало какие-то ящики или лари, опечатывавшиеся специальной печатью. Характер занятий владельца «Дома сфинксов» не может быть установлен точно, но наиболее вероятно предположение, что и он принадлежал к торгово-ремесленной прослойке. Подтверждением может служить не только его соседство с двумя упомянутыми выше домами, но и большое количество поделок из слоновой кости, найденных в доме. Вероятно, в ахейском городе, так же как и в городах более позднего классического времени, ремесленники одной и той же профессии селились поблизости, образуя кварталы гончаров, оружейников, костерезов и т. д.

Важным доводом, свидетельствующим о ремесленном характере раскопанного квартала, является то, что и в «Доме маслоторговца» и в «Доме сфинксов» найдены таблички с надписями слоговым письмом В, которым пользовались при деловой переписке. В первом доме, в комнате 1, служившей хранилищем пифосов с маслом, была найдена одна табличка, в соседней — целых 37, причем большинство их относится к счетным документам. В «Доме сфинксов» найдена только одна исписанная табличка, но вместе с нею обнаружено семь оттисков печатей, на обратной стороне которых было написано несколько знаков слогового письма В. Это говорит о том, что владельцы этих домов вели обширную деловую учетность, столь необходимую при значительных количествах ценных вещей, проходивших через их руки. Возможно, что не все таблички относятся к деловым записям, но ведение таких расчетов говорит о принадлежности жителей этих домов к торгово-ремесленным кругам.

В некотором отдалении от описанной группы домов были обнаружены другие строения, которые тоже могут быть охарактеризованы как жилища торгово-ремесленного населения города. Примечателен здесь «Дом Петсаса», доследованный в 1950 г., имевший в нижнем этаже кладовые, в одной из которых хранилось около 600 тщательно упакованных, совершенно новых глиняных сосудов. Вероятно, этот дом принадлежал крупному торговцу глиняной посудой. Поблизости раскрыты остатки еще одного дома со складом готовых гончарных изделий. Несколько поодаль находятся стены третьего строения XIV—XIII вв. — «Дома виноторговца», получившего свое название от большого количества хранившихся в нем пифосов и псевдостомных амфор, вероятно наполненных некогда вином. Характерно, что в обоих домах отсутствовали предметы, которые могли бы свидетельствовать о постоянном в них жилье. Это позволяет заключить, что открытый квартал города имел преимущественно коммерческий характер.

Все эти строения свидетельствуют о том, что городской район у входа на акрополь через Львиные ворота был густо заселен богатыми ремесленниками и торговцами. Некоторые ремесленники, работавшие на очень дорогом импортном сырье (слоновая кость), являлись, вероятно, сразу и мастерами и купцами.

Еще один городской квартал открыт в районе Большого фолоса в 1962—1963 гг., где Милонас раскопал три дома «микенского» времени.

О населении других городских кварталов можно судить пока лишь по обширным некрополям, находящимся около Микен. Исследовавшие их Цунта, Уэйс и др. отмечают преобладание здесь зажиточного населения, строившего основательные фамильные склепы и снабжавшего своих умерших родственников ценными погребальными дарами. Значительная часть этого населения не имела никакого отношения к военной деятельности, так как оружие было найдено в немногих склепах. Следовательно, можно полагать, что эти зажиточные горожане Микен относились к торгово-ремесленной группе или к земледельческой. На основе данных о составе жителей эллинских городов I тысячелетия до н. э. можно допустить, что в ахейском городе также проживала какая-то часть земледельческого населения.

В настоящее время ничего не известно о беднейших слоях обитателей Микен, так как лопата археолога еще не добралась до их жилищ. Однако находки печей и гончарных кругов свидетельствуют, что и в крупных городах типа Микен и Тиринфа были ремесленные кварталы, причем имущественное положение мастеров, изготавливавших массовую продукцию, было гораздо скромнее положения ремесленников типа владельца «Дома щитов».

Микены, представлявшие весьма пространный город (только на юг он тянется на 400-500 м) и в полной мере заслуживавшие эпитета ευκτίμενος «хорошо застроенный», являются типичным крупным городом с великолепным дворцовым комплексом и большими ремесленными кварталами. Обилие импортных вещей в обиходе жителей дворца и нижнего города указывает на значительное развитие торговли, что сопровождалось появлением денег. В Микенах найдены медные слитки в виде шкуры быка.

Иной тип ахейских городов XIV—XIII вв. представляют небольшие ремесленные центры. Некоторые, например, Дорион-V, не играли никакой административной роли и были средоточием локального ремесленного производства, возможно обслуживавшего ближайшую округу.

Другая категория представлена небольшим городом, находившимся к востоку от Микен, — Бербати. Из столицы в Бербати вела мощеная дорога. Видимо, правители Микен понимали необходимость хорошей дороги при перевозке керамических изделий.

Бербати исследован лишь частично, но и открытые остатки имеют очень большое значение. Обнаруженный там комплекс домов, окружающих большой двор, на который выходит гончарная печь, представляет собой ярко выраженный ремесленный гончарный квартал. Характерен большой двор перед печью и многочисленные обломки керамического брака и готовой посуды, которые неоспоримо свидетельствуют об огромных размерах производства. Бербати был центром гончарного дела, и даже своих покойников его население хоронило в могилах, выложенных глиняными черепицами. Видимо, ремесленники этого города специализировались на керамических изделиях.

Недалеко от столицы Пилоса находился город средних размеров на месте современной Иклайны, окруженный в XIV—XIII вв. мощной стеной киклопической кладки, достигавшей в ширину 10 м.

Некоторые центры, находившиеся в запустении в первой половине II тысячелетия, в XV—XIII вв. вновь обрели значение. Упомянем город Лерну, улицы и дома которого в XIII в. ничем не отличались от облика других ахейских городов того времени.

Нет сомнений, что перечисленные выше центры не исчерпывают все разнообразие типов ахейских городов.

Известно о некоторых новых ахейских городищах, характер которых еще не поддается определению. Так, в Трифилии, на месте античного Птелеона открыт город с массивными оборонительными стенами, с лестницами, с домами горожан и дворцом на акрополе.

Рассмотренные выше данные о развитии городской жизни в ахейском обществе показывают, что потребность в ремесленных поселениях городского типа возникла в ахейском обществе очень давно. Первые следы таких поселений относятся еще к XXIII—XXII вв. В первой трети II тысячелетия ахеяне уже строили хорошо укрепленные городские поселения, носившие еще яркий отпечаток первобытнообщинного строя. Но в этих центрах шла полугородская жизнь общества, вступившего на путь образования классов. Позднее в ахейской Греции возникли многочисленные и разнохарактерные города, ставшие центрами разнообразных ремесел, торговли и административного управления.

 

Пилосский дворец

Далеко зашедший процесс консолидации и укрепления верховной власти в ахейских царствах XV—XIII вв. получил отражение в величественном и монументальном облике жилищ царей. Расположенные на акрополях и высоко вознесшиеся над домами знати и простого народа, царские резиденции того времени представляли обширные и благоустроенные комплексы, объединявшие многочисленные парадные, жилые и хозяйственные помещения. Дворцы Пелопоннеса (Микены, Тиринф, Пилос), Средней Греции (Афины, Фивы, Гла), Северной Греции (Иолк) и на островах (Кеос) позволяют представить все великолепие царского быта. Несомненно, что в дальнейшем перечень дворцов будет расширен — ведь еще неизвестны хоромы владык, погребенных в фолосах Каковатоса, Перистерии, Амикл, Орхомена и других мест.

Ахейские дворцы XIII в. поражают не только своими размерами пли мастерством решения сложных архитектурных задач. Примечательно то единство архитектурной традиции, которое заметно в дворцовых ансамблях Фессалии, Беотия, Арголиды или Мессении. Оно говорит о том, что практика строительства дворцов прошла в Греции достаточно долгий путь развития. Вместе с тем это единство указывает на непрерывную общность строительных приемов в самых различных областях Греции.

Характер резиденций ахейских царей в 1300—1200 гг. лучше всего можно представить по остаткам дворца в мессенском Пилосе, где раскопки акрополя были произведены очень тщательно. Результаты этих работ позволили понять многие неясные факты в истории других ахейских городищ.

Впервые археологические изыскания в районе Пилоса производил греческий ученый К. Куруниотис, который в 1912 г. на западном берегу Мессении к северу от Наваринской бухты обследовал два фолоса. В 1938 г. для изучения Западной Мессении была организована совместная греко-американская экспедиция, во главе которой стояли К. Куруниотис (Греция) и К. Блеген (США). Разведывательные работы этой экспедиции показали, что из всех городищ II тысячелетия наиболее крупное в данном районе расположено на холме Эпано-Энглианос. Раскопки, начатые 4 апреля 1939 г., уже в первую кампанию привели к открытию развалин обширного дворца и многочисленных мелких предметов, среди которых особенно важной была находка более чем 600 глиняных табличек, написанных слоговым письмом В. Прерванные началом второй мировой войны работы в Пилосе возобновлены в 1952 г. и ведутся до настоящего времени.

Урочище Эпано-Энглианос расположено посредине между нынешними поселениями Хора и Корифасий, в 17 км к северу от современного города Пилос. Холм, на котором лежал дворец, представляет собой плоское плато, наибольшая длина которого 170 м, наибольшая ширина — менее 90 м. Оно тянется с северо-востока на юго-запад, края его круто возвышаются над окружающей местностью на высоту от 4 до 7 м и только у восточного края понижаются.

Весь дворцовый комплекс погиб во время пожара в конце XIII в. В дальнейшем жизнь здесь не возобновлялась, и последующие поколения ничего не знали об этом акрополе. Поэтому уже во времена Страбона вопрос о местонахождении Пилоса, которым некогда правил мудрый Нестор, вызывал разногласия.

Сведения о заселении плато Эпано-Энглианос в древнейшие времена очень ограниченны, так как ранние напластования были покрыты культурным слоем XIII в. или срыты при строительстве после 1300 г. Несомненно, что уже на рубеже III и II тысячелетий здесь существовало поселение.

Возведенный в начале XVI в. ранний пилосский фолос подтверждает, что уже тогда здесь находилась резиденция местных правителей. Несколько позднее, во второй половине XVI в., пилосские династы обнесли акрополь оборонительной стеной, от которой сохранились небольшие участки и ворота в северо-восточном конце плато. Плохое состояние этих сооружений не позволяет сказать о них много. Ворота были фланкированы двумя башнями, ширина прохода между ними превышала 3,50 м. Судя по тому, что вход в ворота шел по ступенькам, они были рассчитаны лишь на пешеходов. И ворота и стены сложены из грубо обработанных камней средних размеров. Толщина оборонительной стены не была определена, так как сохранилась лишь ее часть, достигающая ширины 1,50 м. Подавляющее большинство фрагментов керамики, относящейся к пилосским укреплениям, датируется позднеэлладским I периодом (1550—1500 гг.), некоторые обломки могут принадлежать позднеэлладскому II периоду, охватывающему уже XV в.

Монументальность оборонительной линии свидетельствует о могуществе Пилоса. Очевидно, это был большой и густонаселенный центр, У главного дворцового корпуса были найдены обломки высококачественной керамики, в том числе и расписных сосудов позднеэлладского I периода, причем многие фрагменты указывают на контакты с критским керамическим производством того времени. Уже тогда акрополь не мог вместить всех обитателей Пилоса: на южных склонах холма были обнаружены стены домов с сопровождающей их керамикой от позднего СЭ до ПЭ I и II периодов, что подтверждает существование здесь жилищ в XVI—XV вв.

Несколько позднее, в XV—XIV вв., в северо-восточной части акрополя была проведена улица. Остатки строительства обнаружены и в других местах плато, правда очень невыразительные. Наличие верхних и нижних кварталов уже в XVI в. позволяет предполагать, что тогда на акрополе жила наиболее богатая и знатная часть пилосского населения. Жилые кварталы на акрополе говорят о том, что приблизительно до конца XIV в. владыки Пилоса жили рядом со своими подданными, пусть даже самыми знатными. Затем приблизительно на рубеже XIII в. на пилосском вышгороде произошли большие изменения. Были снесены частные дома, и здесь стали возводить лишь постройки, принадлежавшие царскому жилищу. Видимо, это отражает какие-то сдвиги в идеологической и политической жизни общества; теперь царское достоинство требовало предоставления правителю всего акрополя. Право исключительного обитания на акрополе, присвоенное отныне пилосскими владыками, свидетельствует о значительном росте монархических идей в ахейском обществе, о том, что представления о превосходстве царя над остальным населением получили новую силу.

Между 1300—1200 гг. на пилосском акрополе было возведено несколько корпусов (схема 5) дворцового ансамбля, погибших одновременно при пожаре около 1200 г. Каждый из корпусов имел специальное назначение, являясь в то же время органической частью всего дворцового ансамбля. Столь совершенное сочетание могло быть достигнуто лишь при условии сооружения главных корпусов по единому плану. Единовременная перепланировка акрополя и постройка нового дворцового комплекса могли быть осуществлены лишь при накоплении больших материальных средств. Это еще раз заставляет обратить внимание на огромный экономический потенциал пилосской династии в конце XIV в.

Не только архитектурный замысел, но и метод его претворения в жизнь свидетельствуют о высоком мастерстве пилосских зодчих начала XIII в. Так, сооружение дворцовых корпусов было начато с крайнего юго-западного здания. По наблюдениям Блегена, это самый древний элемент комплекса на акрополе, что обеспечивало наиболее рациональные условия работы не только при сооружении юго-западного здания, но и при возведении главного корпуса.

Первоочередность постройки юго-западного корпуса определила его весьма своеобразную планировку: это достаточно обширное двухэтажное здание, включавшее не только жилые и хозяйственные помещения, но и парадные залы с мегароном. Очевидно, здание должно было служить жилищем царю на то время, пока шло строительство главного дворцового корпуса. Архитектор, проектировавший юго-западный («старший») корпус, не забывал о том, что основное назначение здания — быть вспомогательным корпусом при большом дворце. Поэтому расположение комнат нижнего этажа, в том числе и мегарона, носит ярко выраженный характер зависимости от планировки будущего «главного» корпуса. Поскольку юго-западный корпус возведен несколько раньше «главного», то целесообразно рассмотреть его в первую очередь. В этом здании воплощены идеи, появившиеся еще в конце XIV в.

Прежде всего бросается в глаза изобилие помещений, хотя южная часть дома и очень сильно разрушена при хищнической выборке камня в новое время. Однако и сейчас можно насчитать не менее 20 комнат в нижнем этаже, а вместе с помещениями второго этажа общее число их могло достигать 35-40. Вход, по-видимому, был только один — из обширного цементированного двора 63 в проходной зал 64. Обрамленный антами дверной проем был украшен двумя деревянными колоннами, стоявшими на каменных базах. Поверхность каждой колонны покрывали 64 желобка. Внутреннее убранство зала 64 отличалось пышностью. Пол этого обширного (7*10 м) помещения был покрыт прочным цементным раствором, стены оштукатурены. По тонкозернистой штукатурке шла роспись: внизу полоса под мрамор, выше тянулся фриз из фигур собак в натуральную величину; а еще выше была изображена батальная сцена: воин в шлеме из кабаньих клыков стоит среди изогнутых тел мертвых воинов. Почти в центре зала 64 на каменном основании стояла колонна, поддерживавшая потолок. Из этого помещения дверной проем шириной около 2 м вел в больший по размерам зал 65. В нем справа от входа сохранилось слегка приподнятое, покрытое штукатуркой возвышение — место для слуги или стража. Здесь же находится на своем месте каменная база одной из четырех колонн, поддерживавших потолок зала. Посредине этих колонн, по мнению Блегена, должен был находиться центральный очаг. Стены зала 65 были также украшены расписной штукатуркой.

Помещения 64 и 65, имевшие явно парадное назначение, бесспорно могут быть названы приемным и тронным залами в этой ранней резиденции царя. Сравнивая особенности их планировки с очертаниями аналогичных помещений в других ахейских дворцах XIII в., Блеген отметил гораздо большие размеры, чем обычно, у переднего зала 64 и поворот налево при проходе из приемного зала в тронный зал 65. Обе черты Блеген склонен объяснять как проявление строительной традиции, предшествующей каноническим очертаниям ахейского дворца XIII в.

В вопросе о соотношении размеров переднего зала и тронного зала Блеген, очевидно, прав, поскольку именно в XIII в. могли усилиться тенденции к расширению тронного зала в ущерб проходному помещению. Что касается принципа поворота, то этот прием, встречающийся в дворцовых ансамблях Микен и Тиринфа, мог быть применен в юго-западном корпусе из-за необходимости увязать направление входа в этот корпус с входом в главный дворец.

Южное крыло юго-западного корпуса сохранилось так плохо, что ни количество, ни характер находившихся там помещений не поддаются определению. Гораздо лучше удалось исследовать северную часть здания. Здесь открыто около 15 комнат, имевших жилое или хозяйственное назначение. Доступ в них шел только через один вход — дверной проем шириной немногим более метра, расположенный в северо-западной стене зала 64, прямо против его входа с двумя колоннами. Переступив порог, вошедший оказывался в коридорчике 66, из которого налево, по лестнице 69, можно было пройти на второй этаж, а прямо и направо шел ряд больших или маленьких комнат, соединенных небольшими переходами (№ 68-81). Каково было их первоначальное назначение — решить трудно. Так как в комнате 78, имевшей цементный пол, в северо-западной стене была проведена каменная труба для стока воды, то можно с уверенностью говорить о том, что часть этих помещений первоначально была жилыми апартаментами, возле которых находилась и ванная. О характере помещений второго этажа вообще ничего не известно. Вероятно все же, что там располагались и жилые и хозяйственные комнаты.

Заканчивая описание юго-западного корпуса, следует отметить высокое качество его постройки. Ровные линии массивных стен поражают своей прямизной. Сложенные из рваного камня и оштукатуренные изнутри, стены с внешней стороны облицованы тесаными каменными плитами. Особенно интересен прием строителей, возведших наружные стены здания гораздо более толстыми, чем внутренние. Благодаря этому выходящие к обрыву западные стены имеют массивные очертания, а северо-западный и юго-западный углы здания напоминают башни.

Общий облик изучаемого флигеля таков, что он вполне мог бы быть самостоятельным дворцовым зданием, если бы не был оттеснен к краю возвышенности. Последнее обстоятельство заставляет сопоставить его с Г-образным зданием на акрополе Гла, также отодвинутым к обрыву. Видимо, подобное расположение одного из подсобных корпусов в ахейских дворцовых ансамблях считалось целесообразным.

В последние годы своего существования «старший» корпус был превращен в подсобный флигель, где работали дворцовые слуги и хранились предметы домашнего обихода. Ко времени катастрофической гибели пилосского дворца ряд комнат юго-западного корпуса использовался для хозяйственных целей. Так, маленькая комната 68 служила кладовой, в которой находилось около 300 предметов простой керамической посуды, Здесь были сосуды на трех ножках, жаровни, двуручные кувшины, а также другие горшки. Следует особо упомянуть две неглубокие круглые миски или тазы. Все сосуды были аккуратно расставлены по группам в зависимости от формы. Большие экземпляры стояли на полу, вверх дном, параллельными рядами. В комнате 72 также хранились какие-то материальные ценности: на каменном пороге здесь нашли фрагменты пяти исписанных глиняных табличек, очень сильно пострадавших от огня. В просторной комнате 71 с хорошим цементным полом найден толстый диск из необожженной глины диаметром около 0,41 м, служивший, вероятно, крышкой большому сосуду типа пифоса. Большой сосуд обнаружен и в комнате 73, также имевшей цементный пол. Из других находок в юго-западном флигеле следует отметить несколько глиняных ткацких грузил, стеатитовое пряслице, довольно много кусков бронзы, бронзовые иглы и долотообразное орудие, а также обломок терракотовой фигурки псиобразной формы. Отсутствие дорогих изделий в обиходе последних жителей юго-западного флигеля говорит о том, что проживавшие здесь царские домочадцы принадлежали к наименее привилегированному разряду обитателей пилосского акрополя. Занятие прядением и ткачеством было, конечно, уделом невольниц, которыми руководили женщины из царской семьи. Возможно, что лучшие комнаты юго-западного корпуса были заняты родственниками царя, а в худших помещениях содержали рабов и рабынь.

Итак, в XIII в. юго-западный флигель играл второстепенную роль, жилище царя находилось тогда в Главном корпусе, занимавшем центральное место во всем пилосском ансамбле. Именно это здание отвечало всем требованиям, которые предъявлял к своему дому владыка Пилоса, правивший во второй половине XIII в.

Главный корпус имеет длину свыше 50 м, ширину — около 32 м. Основное ядро здания составляет типичный «мегарон классического материкового типа», как определил его Блеген. Пилосский мегарон сходен с тиринфским и — менее — с микенским тронными залами. Элементы сходства дворцовых зданий Микен, Тиринфа и Пилоса можно заметить и во второстепенных узлах этих комплексов.

Вход в Главный корпус был расположен с юго-востока, где перед зданием находился открытый цементированный двор. Доступ во дворец шел через крытые пропилеи, состоявшие из двух боковых стенок с одной колонной по каждому фасаду. Колонны были из дерева, ствол каждой покрывали 64 вертикальных желобка. На каменных базах колонн сохранились декоративные обводные валики из алебастровой штукатурки, украшавшие низ колонн. Эти обводные муфты были окрашены в красный цвет, причем красную краску возобновляли пять раз, когда наносили новый слой штукатурки. Наличие только одной колонны отличает фасад пилосских пропилеи от дистильных фасадов аналогичных сооружений в Микенах и Тиринфе. Эта особенность, по мнению Блегена, обязана личной выдумке архитектора, строившего дворец в Пилосе.

Пропилеи разделены поперечной стеной с дверным проемом шириной около 1,40 м на помещения 1 и 2, стены которых были покрыты цветной штукатуркой. Во внешнем помещении 1, слева от двери внутрь дворца, находилось место привратника, отмеченное прямоугольным углублением длиной 0,90 м. Видимо, тут стояла каменная скамья для стража, который охранял одновременно и вход, ведущий налево в две боковые комнаты 7 и 8. Эти небольшие помещения (площадь в свету — около 3*6 и 4*4 м), изолированные от всего массива Главного здания, имели особое назначение: в них хранились хозяйственные записи и, вероятно, здесь работали царские писцы и руководивший ими эконом. Блеген считает, что комнаты 7 и 8 были отведены сборщику налогов (tax collector), однако такое объяснение кажется нам маловероятным. Сложный характер царского хозяйства в XIII в. заставляет думать, что документацию во дворцах вели должностные лица, функции которых ограничивались царским домохозяйством. Небольшая рабочая площадь наводит на мысль, что здесь могло работать не более шести-семи человек единовременно (такой штат экономов был, видимо, достаточен). На простом глиняном полу комнат 7 и 8 сохранились интересные остатки. В первом помещении обнаружены: огромный раздавленный пифос, обуглившиеся кости животных и более дюжины мелких двуручных киликов. Блеген считает, что эти сосудики имели вотивное назначение. Деловой характер помещения наталкивает на иное объяснение: эти мелкие вместилища могли содержать воду, необходимую при письме по сырой глине, или какой-либо вид чернил. На полу же кучами лежало более 300 исписанных табличек. Комнатка 8, получившая наименование Архивной, содержала еще большее число документов. Свыше 600 табличек было обнаружено здесь не только на полу, но и на монолитной глиняной лавке (высота — 0,40 м, ширина — 0,60 м), которая тянется вдоль трех стен комнаты. Прочие находки немногочисленны. Это несколько небольших бронзовых петель, возможно от деревянных ящиков, в которых хранились таблички, затем глиняные оттиски печатей. Изображения на некоторых оттисках удалось разобрать: два крылатых грифа в геральдической позе, над ними третий маленький гриф; два оттиска, возможно, одной печати, представляют мужчину с поднятыми руками, стоящего перед бегущим животным (лошадью или быком); на одном отпечатке изображена собака, бегущая рядом с лошадью (через весь рисунок процарапана одна большая буква; на обороте этой бирки написаны четыре знака). Других находок в Архивной комнате не было, что говорит об ее исключительно служебном характере. Оба рассмотренных помещения несколько выделены от многочисленных кладовых и других нежилых комнат Главного и юго-западного корпусов. Видимо, являясь местом, где велись основные записи внутридворцового хозяйства, эти комнаты служили также и местом встреч экономов дворца с населением для разрешения хозяйственных вопросов. Расположение комнат, где велись хозяйственные записи, возле самого входа во дворец указывает на частые связи пилосских экономов с внешним миром. Вместе с тем их деятельность протекала как бы на периферии дворца, не затрагивая ежечасно жизнь обитателей парадных покоев.

Вход внутрь Главного корпуса шел через упомянутые выше пропилеи, пол которых был покрыт ровным слоем строительного раствора. Пропилеи являются обычным сооружением для оформления входа в ахейских дворцах. Особенностью пилосской архитектуры является то, что здесь этот узел составлял гораздо менее значительную часть дома, чем, например, во дворцах Микен и Тиринфа. Внутреннее помещение имело стены с разнообразным декором. Обломки различной штукатурки показывают, что здесь тянулись по меньшей мере три орнаментальных пояса, разделенных голубыми и оранжевыми линиями. На одной полосе были представлены наутилусы, на других — лошади, несущаяся лань, фасад небольшого святилища с одной колонной в антах и сидящие женские фигуры.

При расчистке пропилеи исследователи нашли много обломков серебряного сосуда, украшенного фризом из инкрустированных золотом и чернью мужских голов. По мнению Блегена, этот сосуд аналогичен серебряной чаше, найденной Цунтой в одном из склепов Микен. Минуя пропилеи, входивший попадал во внутренний двор 3 — открытое помещение с цементированным полом, являвшееся важным узлом в дворцовой планировке. Отсюда в трех направлениях можно было пройти в различные части здания. Внутренний двор, авла, играл большую роль в жизни ахейских династов, и эпос сохранил об этом очень точные сведения. В нем приносили в жертву и сжигали куски жертвенных животных: γέρων δ’ ίππηλάτα Πελευς πίονα μηρι εκαιε βόος Διί τερπικεραυνω αυλης εν χόρτω ...а Пелей престарелый тучные бедра вола сожигал молнелюбцу Крониду, стоя в ограде двора...

Двор, по-видимому, был совершенно необходим в обиходе басилеев, поэтому даже в ставке Ахилла под Троей мирмидоняне возвели своему басилею двор, хорошо огражденный и хорошо запираемый: αμφι δεοι μεγάλην αυλην ποίησαν σταυροισιν ανακτιπυκινοτσι’ θυρην δ’εχε μουνος επιβλης ειλάτίνος... Около кущи устроили двор властелину широкий, весь оградя частоколом; ворота его запирались толстым засовом...

Рассказ Фойника, сына Аминтора Орменидова, о том, как он бежал из отчего дома, позволяет сделать вывод, что дворы были хорошо ограждены во всех резиденциях ахейских басилеев. Эти и другие гомеровские описания дворцовых дворов столь точно отвечают ахейским авлам, что достоверность эпоса в данном вопросе не вызывает сомнений. Примечательно и то, что внутренний дворик принадлежит к числу тех элементов ахейской архитектуры, которые получили дальнейшее применение в греческой архитектуре классического времени.

Как и в Тиринфе, ось двора в Пилосе совпадает с осью всего комплекса мегарона. Из авлы доступ в мегарон вел через небольшой дистильный портик 4, имевший глубину около 4 м при ширине 11,20 м, — это ширина и самого мегарона. Колонны портика имели диаметр 0,52 м, поверхность их гладкая. Массивные каменные базы колонн находятся на 0,15 м ниже уровня пола; многократное возобновление цементного покрытия сильно подняло пол помещения. Стены портика внизу были облицованы хорошо отесанными каменными блоками. Справа от двери в следующее помещение открыта немного приподнятая над полом портика прямоугольная площадка — место для стража.

За портиком тянулся проходной зал 5 или сени (продом) πρόδομος площадью около 4,60*11,20 м. Стены продома, так же как и его пол, расчерченный на квадраты, были покрыты росписью, почти полностью уничтоженной огнем. Судя по мелким обломкам, на стенах была представлена процессия — возможно, какое-то торжественное шествие. Справа от двери из продома в мегарон 6 расположено прямоугольное оштукатуренное возвышение (1,00*1,25 м), обнесенное по краям невысоким валиком. Видимо, это также место для слуги, стоявшего у двери. Увеличение числа мест привратников в парадных комнатах Главного дворца по сравнению с одним аналогичным возвышением в юго-западном корпусе может служить свидетельством той быстроты, с какой шел процесс усложнения дворцового этикета в Пилосе на протяжении одного века.

Внутри продома найдено несколько кусочков золота, много обломков бронзы, два фрагмента исписанных табличек и золотая брошь тонкой работы со следами инкрустации голубой пастой.

Из сеней, через дверной проем шириной 3,58 м, вход вел в мегарон 6. Размеры зала 12,90*11,20 м; они весьма близки к размерам микенского мегарона, имеющего площадь в свету 12,92*11,50 м. В центре мегарона находился большой круглый очаг (диаметр его равен 4,02 м, в Микенах — 3,70 м), возвышавшийся над полом на 0,20 м. Поверхность очага покрыта твердой известковой штукатуркой, трижды возобновлявшейся. Каждый слой обмазки был расписан, причем последняя роспись сохранилась довольно хорошо. На боковой поверхности изображен ряд следующих один за другим языков пламени, нанесенных черной краской с красной обводкой. По краю очага тянется пояс с темными треугольниками. На валике, ограничивающем огнище, идет изящный спиральный орнамент, состоящий, судя по фотографии, из шести полос. По расчетам Блегена, по всей окружности было нарисовано 40 спиралей. Весьма интересна яркая палитра этой росписи: контуры спиралей нанесены черным цветом, середина заполнена желтым с большими белыми глазками и красными треугольниками между спиралями. Монументальный облик очага не оставляет сомнений, что он играл важную роль в культовых церемониях, выполнявшихся пилосскими династами. Ритуальное значение спирального орнамента делало этот мотив особенно уместным в росписях священного очага.

Вокруг очага на каменных базах стояли четыре деревянные колонны, поддерживавшие потолок и балки, на которых покоился фонарь верхнего света. Через него же по трубам из простой глины выходил дым из очага. Примечательно, что, несмотря на наличие дымохода, пилосский архитектор устроил только один дверной проем в мегароне, так как боковые двери могли породить сквозняк, при котором дым мог бы испортить украшения зала. Этот же принцип соблюдали зодчие и в Микенах и в Тиринфе. Однако, судя по свидетельству Одиссеи, дым и копоть в мегаронах некоторых дворцов были весьма обычный явлением, так что изложенного правила придерживались не всегда. Действительно, в дома Одиссея в мегароне имелся узкий дополнительный выход.

Против очага пилосского мегарона, почти в центре правой стены (как и в Тиринфе), стоял трон, от которого сохранился прямоугольный след в полу. Справа от трона находится круглое углубление, соединенное узким каналом длиной около 2 м с более глубоким подобным же углублением. Это устройство, по мнению Блегена, позволяло царю совершать возлияния в честь богов, не покидая трона. Круглый жертвенный стол (из глины, покрытой алебастровой штукатуркой), стоявший у западной колонны, также служил ритуальным целям.

Стены и пол мегарона покрывала яркая разнообразная роспись. На стене за царским троном изображены два грифа в геральдической схеме, сопровождаемые львами; у восточного угла зала представлен сидящий на скале мужчина с пятиструнной лирой, перед которым летит большая птица. Другие мотивы стенной росписи, сильно пострадавшей от пожара, остаются пока еще не выясненными.

Пол тронного зала, покрытый твердой известковой штукатуркой, был расчерчен двойными врезными линиями на четырехугольники. Сетка нанесена не всегда правильно, так что часть фигур составляет квадраты со сторонами около 1,08 м, часть же является трапециями. В длину было начерчено 12, в ширину — 10 четырехугольников, общее число их достигает 107. Каждый четырехугольник заполнен многоцветным линейным орнаментом, причем роспись нигде точно не повторяется. Исполненные красной, желтой, голубой, белой и черной красками орнаментальные мотивы аналогичны орнаменту ахейской керамики XIV—XIII вв. Только во втором от трона к очагу четырехугольнике вписано изображение осьминога, выдержанное в стиле керамических росписей XIII в. Последний мотив встречен в орнаменте пола мегарона в Тиринфе, где чередовались четырехугольники с изображением осьминогов и рыб.

Внутри мегарона не обнаружено интересных находок, однако найденные здесь мелкие кусочки золота, серебра, бронзы и обломки керамики позволяют сделать вывод о богатом убранстве тронного зала. Мегарон с предшествующими ему портиком и продомом составлял в «главном» корпусе пилосского дворца центральное ядро, имевшее ярко выраженный самостоятельный характер. Этим он принципиально отличается от аналогичных помещений юго-западного корпуса, где мегарон отнюдь не играет такой первостепенной роли в планировке всего здания.

Столь подчеркнутое главенство мегарона роднит планировку пилосского дворца с архитектурным замыслом строителей тиринфского акрополя. В Микенах же мегарон занимает южный край дворцового комплекса: вероятно, микенская династия не спешила так решительно отказываться от старых традиций планировки акрополя.

Помещения, окружавшие со всех сторон пилосский мегарон, имели разнообразное назначение.

С левой стороны тянулись комнаты почти исключительно служебного характера. Доступ в них шел из коридора, позднее разделенного поперечными стенками на небольшие комнатки (13, 16, 18, 22). Первыми в этом крыле дворца следует назвать горницы 10 и 9, в которые входили из авлы через небольшой коридорчик 11. Комната 10 примечательна тем, что вдоль ее северо-западной и юго-западной стен тянется низкая скамья, сооруженная из сырцового кирпича на глине (высота — 0,325 м, ширина — 0,40 м), покрытая сверху штукатуркой, на которой остались следы росписи. В южном углу помещения обнаружена подобная же скамья, в толщу которой были вставлены два пифоса. Через дверь с добротным каменным порогом из этой горницы входили в комнату 9, на оштукатуренном полу которой обнаружили несколько сот киликов, упавших во время пожара с деревянных полок. Связь обоих смежных помещений с авлой и весьма ясное назначение хранившейся в них посуды позволили Блегену определить комнату 10 как приемную, где ожидали допуска к царю, а комнату 9 — как кладовую, в которой уставших путников угощали вином или водой. Соглашаясь с мнением исследователя относительно характера комнаты 9, мы думаем все же, что нельзя считать горницу 10 приемной: ахеяне очень четко разграничивали помещения и, судя по изолированному характеру комнат 9 и 10, обе они были кладовыми, где стояли питье и посуда.

Для приема гостей служила, вероятно, комната 12, расположенная по соседству с горницами 9 и 10. Довольно просторная (площадь в свету — около 20 кв. м), она имела хороший пол из алебастровой штукатурки и стены, расписанные фресками. Сохранились изображения мужчины с копьем, собак в ошейниках и на своре, а также еще непонятые мотивы. Возможно, что в этой затейливо расписанной комнате помещали гостей, прибывших издалека. В остальное время ее использовали в качестве помещения для хранения посуды: на полу было найдено несколько стопок вложенных один в другой сосудов. Примыкающий к описанной горнице коридор 13 открывался на лестницу 14-15, ведущую на второй этаж и в небольшой коридор 16. Последний первоначально составлял часть длинного коридора, но когда-то был выделен глухой стеной. Благодаря этой перестройке помещения 16 и 17 приобрели весьма изолированный характер. Комната 17 была также расписана фресками, от которых сохранились изображения оленя и папируса. Вероятно, эти комнаты в последний период жизни дворца использовались в качестве жилья для младших членов семьи басилея. Вещей, в частности, посуды, здесь было найдено очень мало.

Отгороженный глухой стеной комплекс помещений в западном крыле Главного корпуса имел чисто хозяйственное назначение. Попасть в эти кладовые можно было лишь из внутреннего двора 88. Весьма интересна строгая логичность в организации хранилищ пилосского дворца. Расположенные здесь горницы 18, 19, 20, 21 и 22 были отведены под хранение кухонной и столовой посуды. В них найдено в общей сложности более 6 тыс. сосудов, имевших не менее 23 различных форм.

Узкое помещение 18 (длина — около 9,5 м, ширина — 1 м) содержало около 286 сосудов, начиная от больших горшков, мисок, кувшинов, кубков и кончая миниатюрными киликами с высокоподнятыми ручками. Здесь же найдена часть стола для жертвоприношений. Комнатка 18 имела первоначально цементный пол, так же как и соседние помещения 19 и 20. Но в дальнейшем здесь был устроен земляной пол, более удобный для размещения легко бьющегося инвентаря. В хороших цементных полах горниц 19 и 20 были выбиты круглые ямки, симметрично расположенные у стен. Видимо, это следы оснований деревянных стоек, поддерживавших полки, на которых стояли вазы. Примечательно, что различных форм сосуды были поставлены отдельно. Так, в комнате 19 хранилось, судя по числу ножек, 2853 мелких простых (без росписи) килика на высокой ножке и с двумя ручками. В комнате 20 обнаружены фрагменты 521 сосуда разных форм — куски, чаши, килики, кратеры, кувшины, кружки, кувшин с крышкой и большая миска, а также одна табличка с надписью о сосудах разных форм. Все эти керамические изделия не имеют росписи, за исключением небольших кувшинов, изредка украшенных одной-двумя полосками по тулову.

В угловой комнате 21, имевшей вход со двора 88, обнаружены остатки не менее 2147 сосудов, среди которых исследователями выделены 1099 мелких кубиков, 1024 чашки, дюжина киликов, большая миска, два небольших пифоса и несколько других сосудов.

При расчистке смежной и тоже проходной комнаты 22 (площадью около 5,5 кв. м) найдены фрагментированными свыше 600 сосудов: простые, без орнамента чашки, глубокие чаши или ковши (имевшие одну высокую лентообразную ручку) и мелкие чаши типа соусников с горизонтально поставленными ручками. Примечательно, что мелкие чаши были сложены одна в другую, чаще всего по десять в стопке.

Одновременное хранение более 6 тыс. сосудов в пяти кладовых побуждает задуматься о назначении столь больших запасов. В комнатах 21 и 22, которые были связаны с центральными парадными помещениями корпуса, логично было хранить посуду, употреблявшуюся при больших пиршествах. Следовательно, приблизительно 2750 сосудов из 6 тыс. могли иметь бытовое назначение, но в изолированном блоке из трех кладовых 18, 19 и 20 стояло еще около 3250 предметов, видимо не предназначенных для ближайшего использования. Находка здесь таблички с записью, относящейся к посуде, позволяет рассматривать эти кладовки как хранилища запасов керамических изделий. Очевидно, эта керамика составляла один из видов богатств царя, исчислявшихся, как и у гомеровских басилеев, слитками меди, колесницами, оружием и — среди прочих предметов — глиняными сосудами. Последняя категория почти не упоминается в гомеровском своде, но в повседневной жизни ахейского общества эта форма богатства пользовалась, несомненно, лишь несколько меньшим уважением, чем богатство, исчислявшееся медью и скотом.

Вопрос о том, из каких источников происходили собранные в дворцовых хранилищах сосуды, не может быть разрешен в настоящее время. Но, вероятно, значительная часть этих довольно простых изделий, средних по качеству исполнения и в большинстве случаев лишенных росписи, поступила в царские хранилища в качестве натуральной подати от деревенских гончаров, обычно изготовлявших недорогую посуду. Интересно отметить, что даже эти простые сосуды были строго учтены в пилосском дворце. Правивший в эпоху перед катастрофой царь был, видимо, очень экономен, хорошо знал цену даже дешевым изделиям.

Минуя керамические склады, житель дворца попадал в группу кладовых, предназначенных для хранения оливкового масла. Это помещения 23, 24, 27 и 32, гораздо более просторные и в силу этого более удобные для хранения припасов, требующих особого места для разлива и перелива. Кладовые 23 и 24, почти одинаковые по площади (около 23 кв. м), были так распланированы, что посредине оставался свободный проход для идущих из правого крыла в левую часть корпуса, или наоборот. Удобство идущих и сохранность размещенных в этих кладовых запасов достигались специальным устройством для установки пифосов с маслом. Эти приспособления заключались в том, что вокруг стен комнат 23 и 24 была устроена стойка — завалинка из глины высотой около 0,40 м, шириной 0,70-0,80 м, покрытая белой гипсовой обмазкой. Туда были вставлены пифосы, причем только их шейки возвышались над стойкой, а тулова уходили глубоко вниз ниже уровня пола кладовых. Один из пифосов был вытащен, он имел около 1,2 м высоты. При расчистке комнат найдено несколько крышек пифосов, что говорит о тщательном закупоривании сосудов. В кладовой 23 стояло 17 пифосов, в кладовой 24 — 16. В западном углу кладовой 23 устроена (из камней и глины, покрыта хорошей штукатуркой) овальная ступенька такой же высоты, что и стойка пифосов; возможно, это была подсобная скамеечка. В этой же комнате, в восточном углу, рядом со стойкой стояли на полу два больших пифосообразных кувшина и глубокий кубок — кратер. На юго-восточной стойке найдены два небольших сосуда, служивших, видимо, ковшами или чумичками. В этой комнате было найдено 33 целые или фрагментированные таблички, в соседней кладовой 24 — только одна. В записях идет речь о различных сортах масла, причем термин elawon встречается здесь неоднократно. В угловой комнате 27, образующей северный выступ дворца, 16 пифосов очень большого размера были поставлены прямо в углубления, сделанные в земляном полу. Эта комната 27 площадью 6*7 м имела в середине четыре стойки или колонны, поставленные на кварцитовые плиты.

Еще один способ укрепления пифосов отмечен в комнате 32, где дюжина сосудов средних размеров была установлена вдоль стен комнаты, причем вокруг доньев были забиты большие плоские сырцовые кирпичи, державшие таким образом пифосы. Кроме глиняных бочек в этой кладовой нашли много мелкой посуды — горшков, кувшинов и псевдостомных сосудов, частью простых, частью расписных. В организации хранилищ оливкового масла ясно выступает тот же рациональный принцип, что и в устройстве керамических складов. Здесь есть кладовые для более длительного хранения, частью даже сильно изолированные (комната 27), и выделено специальное помещение 32, которое служило местом разлива масла из пифосов по более мелким, легко переносимым вместилищам. Нарядные расписные амфоры-триовисы, амфоры-псевдостомии и кувшины-псевдостомии, видимо, содержали масло для ежедневного потребления самого анакта и его семьи, тогда как обслуживающему персоналу масло отпускалось в простых сосудах. Наличие простой керамики среди находок из комнаты 32 позволяет несколько дополнить определение Блегена, считавшего, что в этой кладовой хранилось масло только самого высшего качества.

Независимо от того, на чей стол шло масло из комнаты 32, учет расхода продукта велся и здесь, как свидетельствуют найденные тут два обломка табличек и бирка с надписью.

Кладовая 32 входит в группу сравнительно изолированных помещений, соединенных с большим коридором маленькой прихожей 29. Остальные комнаты — 30, 31, 33 и 34 — не сохранили никаких предметов, которые могли бы пролить свет на назначение этих помещений. Блеген предполагает, что здесь в дни перед катастрофой или ничего не хранилось, или были сложены материалы, полностью погибшие в огне. Возможно, что обычно в этих комнатах хранились съестные припасы, предназначенные для прокормления жителей дворца. Первоначально между комнатами 31 и 33 существовала внутренняя дверь, которая была позднее заделана; видимо, появилась необходимость в большей изоляции обоих помещений.

Перечисленные выше кладовые, начиная от комнаты 27, занимают северо-восточную часть Главного корпуса. Здесь длинный коридор, отделявший тронный зал от прочих помещений, был сохранен неделимым вплоть до катастрофы. Он тянется в длину на 29 м, начинаясь от правого анта (выступа) портика мегарона. Ширина его — 1,60 м — вполне достаточна для того, чтобы служить соединительной артерией многочисленных помещений обоих этажей дворца. Небольшие поперечные стенки членят весь коридор на три секции 25, 28 и 35; возможно, так боролись с холодными течениями сырого воздуха в дождливые зимние месяцы.

Здесь, так же как в противоположном крыле Главного корпуса, лестничная клетка 36 отделяла серию описанных выше кладовых от помещений в южной части дворца. Но если группа юго-западных апартаментов носила преимущественно служебный характер, то юго-восточные помещения являлись внутренними покоями, в которых, видимо, протекала жизнь царской семьи. По своему убранству эти комнаты могут быть поставлены на второе место после большого мегарона. Следует отметить также и то, что, распланировав юго-восточную площадь дома на много мелких комнат, архитектор создал уютные и достаточно изолированные комнаты, сгруппированные по две-три вместе. Такое расположение обеспечивало большие удобства для их обитателей. Доступ во внутренние покои вел из авлы мегарона через небольшую двухколонную стою 44, отделенную от правой стороны главного двора двумя деревянными колоннами. Последние стояли на каменных основаниях и имели каждая штукатурную муфту, прямоугольную в сечении и покрашенную сверху в красный цвет, отпечаток внутри одной муфты показывает, что колонна была покрыта 60 тонкими вертикальными желобками. Эти две колонны поддерживали стропила деревянного балкона, выходившего на двор мегарона. Блеген основывается на том, что на штукатурном полу стой ясно прослежены следы обгорелых бревен, часть которых лежала под прямым углом к остальным, что свидетельствует о массивных деревянных конструкциях, стоявших над стоей.

Двухколонная стоя 44 служила соединительным узлом для помещений юго-восточного квартала дворца. В правом ее углу рядом расположены два входа, ведущие на юго-восток. Первая дверь открывается на каменную лестницу 54, за которой находится небольшая площадка. С лестничной площадки открывался вход в комнату с глиняным полом 55, которая вместе с помещениями 56 и 57 составляла, по-видимому, часть привратного укрепления Главного корпуса. Выборка камня в повое время сильно повредила этот участок здания. Однако солидные основания стен делают весьма правдоподобным предположение, что здесь находилась правая башня.

Второй вход в юго-восточном углу стой 44 ведет в коридор 45 шириной около 1,40 м, длиной 12 м. Первая дверь налево по этому коридору открывается в квадратную комнату 46 площадью около 40 кв. м. Она особенно сильно пострадала от огня, даже ее пол, покрытый известковой штукатуркой, полностью обгорел.

В центре комнаты 46 расположен круглый очаг, сделанный так же, как и очаг в большом мегароне, из глины и обмазанный штукатуркой. Диаметр этого очага равен лишь 1,88 м, высота над уровнем пола — 0,10 м. Боковая поверхность очага профилирована промежуточным выступом. Штукатурное покрытие очага обнаруживает не менее четырех слоев, каждый из них был расписан, причем мотивы росписи одни и те же: на боковой поверхности — языки пламени, на выступе — ряд треугольников, на валике, окружающем топочное место на верхней поверхности, лента спиралей. Таким образом, орнаментация обоих очагов в главных помещениях пилосского дворца совершенно однотипна.

Стены покоя 46, который К. Блеген называет мегароном царицы, были богато орнаментированы фресками, но почти вся штукатурка обвалилась на пол, лишь внизу юго-западной стены сохранился на месте участок с росписью. К концу 1957 г. часть обломков фресок подверглась расчистке, и работавшей над ними М. Лэнг удалось восстановить голову грифа, голову пантеры (?) и несколько кусков различных композиций, в которых представлены грифы, львы и другие животные. Сопоставляя росписи обоих пилосских дворцов, Блеген утверждает, что львы и грифы, особенно последние, играли большую символическую роль в качестве покровителей семьи пилосских басилеев. Он отмечает также, что на многих оттисках печатей, найденных в северо-восточном крыле дворца, встречены изображения грифов.

В комнате 46 среди обломков посуды были найдены разбитыми два куска дымоходных труб из обожженной глины. Первый кусок имеет высоту 0,78 м, нижний диаметр — 0,507 м, верхний — 0,48 м; другой кусок, высотой 0,713 м, имеет нижний диаметр 0,57 м. Коническая форма указывает на то, что эти колена вставлялись, вероятно, одно в другое. Блеген отмечает, что куски этого дымохода весьма сходны с кусками дымохода, найденными в большом тронном зале. В малом мегароне обнаружено немного керамики, в том числе один кратеровидный кубок с росписью в стиле Granary Class.

В восточном углу комнаты 46 дверь вела в небольшой внутренний двор 47, обнесенный со всех сторон стенами и покрытый известковой штукатуркой. Площадь его — около 62 кв. м. Вероятно, вход в этот дворик был пробит уже после постройки всего дворца. На полу дворика у входной двери лежало много битой посуды, удалось выделить свыше 30 расписных псевдостомных сосудов и большую двуручную чашу. В полу дворика 47 было выбито два-три ряда небольших ямок: вероятно, для установки каких-то легких деревянных конструкций.

В юго-восточной стене мегарона 46 находится еще одна дверь, которая выходит в небольшой коридор 48 (1,60*6,50 м). Проход 48 имеет в середине дверной проем, за которым тянется узкий проход 49 шириной в метр и длиной около 2,60 м. Хорошо сохранившийся штукатурный пол коридорчика 49 орнаментирован так же роскошно, как и полы больших зал: он расчерчен двойными линиями на три ряда прямоугольников размером по 0,31*0,35 м. Клетки двух внешних рядов были расписаны темным по светлому линейным орнаментом: круги, дуги в виде волнистой линии, рыбьей чешуи и т. д.; в среднем ряду сохранилась роспись только одного прямоугольника — удлиненный осьминог, исполненный красной краской.

Дверь в конце прохода 49 приводила в квадратную комнату 50 площадью около 7 кв. м. Богатая роспись стен и пола говорит о ее особом назначении. Возможно, это были личные покои царицы. Разделенный двойными линиями на семь рядов по семь квадратов (сторона равна 0,35 м), пол комнатки расписан очень затейливо. Квадраты вдоль стен заполнены линейными мотивами — двойные круги, рыбья чешуя, тройные дуговые линии, волнистые линии, морские звезды, — причем эти узоры иногда полностью совпадают с росписью внешних квадратов на полу соседнего коридора 49. Клетки внутри были заполнены фигурами двух-трех рыб или одним осьминогом.

К описанному комплексу помещений 45-50 относится и комната 53 площадью около 8 м, вход в которую шел из коридора 51-52. Роспись в горнице 53 почти не сохранилась. Находки в комнате 53 очень красноречивы: у юго-восточной стены ее обнаружена на уровне пола туфовая плита со сквозным отверстием, ведущим в подземный сток, уходящий в юго-восточном направлении, а на полу комнаты лежали разбитыми 17 больших и мелких псевдостомных сосудов. По-видимому, это помещение служило умывальной при апартаментах 45-50. Возможно также, что здесь хранились и запасы питьевой воды.

Заканчивая описание юго-восточного угла Главного корпуса, отметим еще раз ту полную изолированность остальных дворцовых апартаментов, которой могли в полной мере пользоваться обитатели описанных горниц. Они были хорошо отгорожены даже от помещений 37-43. Примечательно, что входы из стои 44 в эти два соседних комплекса были максимально удалены один от другого. Группа покоев 37-43 состояла из небольших комнат.

Блеген видит в этих помещениях личные апартаменты царя, который находил здесь отдых от парадной торжественности большого мегарона. Данное предположение звучит довольно убедительно.

Пройдя из стои 44 через коридор 37, вошедший попадал в довольно-просторные сени 38, в которые выходили разнохарактерные помещения. Налево шел вход в смежные комнаты 39 и 40, в которых не сохранилось почти ничего, за исключением нескольких сосудов. Эта пустота позволяет думать, что здесь находились вещи, исчезнувшие бесследно в огне. Ими могли быть деревянные ложа, стулья и прочие бытовые предметы из дерева, материи или кожи. Обитатели этих комнат через сени 38 могли пройти в ванную комнату 43, очень хорошо сохранившуюся. Площадь ванной — около 15 кв. м, у ее юго-восточной стены стояло основание бассейна — глубокое глиняное корыто (0,75*1,78 м), хорошо оштукатуренное снаружи, в которое была вставлена изящная терракотовая ванна. Края ванны в середине несколько понижались. Обращенный к стене край ванны имеет отогнутый бордюр толщиной около 0,05 м. Со стороны комнаты край ванны образует широкую, мягко изогнутую полосу, удобную для входа и выхода из ванной. Этой же цели служила небольшая ступенька из глины (0,60*0,40*0,146 м), сооруженная перед глиняным футляром.

Терракотовая ванна, по-видимому, вынималась и ставилась обратно, так как она снабжена ручками. Внутренняя ее поверхность расписана белесыми спиралями по темному фону, неясные следы росписи видны, и на внешней стороне. Внутри ванны найден небольшой килик.

В стороне от ванной в углу устроена оштукатуренная стойка из глины, нечто вроде высокого ящика с внутренней перегородкой. В каждом его отделении стояло по большому сосуду типа кратера, высотой 1,20 м. Видимо, в них приносили извне теплую воду и уже отсюда ее брали во время купания и смешивали с холодной. В каждом из этих сосудов на дне нашли целые простые одноручные килики (в одном — 7, в другом — 9) и несколько других мелких сосудиков, служивших черпаками. Небольшой канал под северо-восточной стеной отводил использованную воду в подземный водосток.

Рациональное и весьма комфортабельное устройство ванной вновь свидетельствует о той рафинированной архитектурной традиции, которой обладали ахейские архитекторы в XIII в. Конструкция помещения 43 отвечала высоким санитарным нормам, выработанным в быту ахеян. Ведь не только знать, но и средние слои населения считали необходимым иметь ванную в своем доме. Данные эпоса вполне гармонируют с архитектурными памятниками: мытье в ваннах гостей, прибывавших во дворец, было столь же обязательным, как и угощение пищей. Творцы и исполнители ахейских былин считали омовение именитого гостя в дворцовой ванной непременным условием радушного приема. Обычай омовения гостя соблюдался героями эпоса даже по отношению к пришельцам, занимавшим очень невысокое место на общественной лестнице. Пенелопа отдает рабыням распоряжение, чтобы они утром омыли нищего Одиссея, но предварительно поручает старой Евриклее вымыть ему ноги. «Разумная» Евриклея берет медный таз, употребляемый ею для мытья собственных ног, и выполняет распоряжение царицы. Даже волшебница Кирка устраивает в своем доме купанье товарищам Одиссея.

К комнатам 38-40 относился внутренний дворик 42, в который попадали из сеней 38 через одноколонный портик 41. Двор 42 имел хорошо цементированный пол. В него была подведена вода, как показывают остатки водопроводной трубы. Этот внутренний двор был устроен лишь в самый последний период эксплуатации Главного корпуса — очевидно, династ, правивший в конце XIII в., стремился к большим удобствам.

Обзор помещений первого этажа Главного корпуса указывает на сложное хозяйство жившей здесь семьи басилея. Из почти 30 комнат лишь одна треть (включая мегароны, ванную и кладовую с водой 53) служила непосредственно для жилья. Остальные помещения имели служебное назначение — главным образом это были кладовые. Такое распределение площади в нижнем этаже могло быть продиктовано прежде всего соображениями удобства транспортировки припасов. Примечательно, однако, что эти склады находились возле главного мегарона,— вероятно, хранившиеся в них продукты шли прежде всего на потребление в большой зал. А такие ценные припасы, как оливковое масло, стоявшее и на втором этаже, специально хранилось вблизи от царских покоев, чтобы облегчить контроль за хранением и расходом этого дорогого продукта. Владыки Пилоса понимали разницу в значении материальных ценностей, сосредоточенных в их кладовых.

Немногочисленные остатки второго этажа Главного корпуса показывают, что и там находилось много помещений. Данные пилосского дворца в полной мере подтвердили многочисленные свидетельства эпоса об апартаментах и кладовых второго этажа во дворцах басилеев, а также и наблюдения Уэйса над архитектурой микенского дворца. Правда, остается неясным вопрос, находился ли второй этаж над центральным мегароном, который, по мнению Блегена, должен был иметь большую высоту, чем примыкающие к нему помещения.

Симметричное устройство двух лестничных клеток по обе стороны большого мегарона с входами прямо из продома 5 свидетельствует о сообщении между центральными апартаментами и горницами второго этажа. Конструкция лестниц предусматривала достаточно удобное передвижение. Правая лестница 36, от которой сохранилось на месте восемь каменных ступеней, имеет ширину около 1,5 м. Сохранившаяся ее нижняя часть и сейчас производит впечатление прочного сооружения. Лестница 36 состояла, по-видимому, из 21 ступени, образовывавших один пролет. Более сложна конструкция лестницы 14-15, от которой сохранились лишь две ступени из таких же каменных, хорошо отесанных плит и той же высоты, что и ступени первой лестницы. Лестница 14-15 состояла из трех частей, нижний пролет имел девять ступеней, затем поворот направо по трем ступеням и опять направо вели девять ступеней. Эта неэкономная конструкция была обусловлена тем, что лестницу 14-15 возводили уже после завершения строительных работ в левом крыле Главного корпуса: ее нижние ступени были уложены прямо на оштукатуренном полу помещения. Видимо, первоначально предполагали обойтись одной лестницей на второй этаж или же второй подъем планировали соорудить где-то в другом месте.

На основании размеров лестниц Блеген установил, что высота первого этажа достигала 3,25 м. Можно полагать, что светлицы второго этажа имели столь же высокие потолки. О назначении верхних комнат приходится судить по их обгоревшим остаткам. Так, над комнатой 31 была расположена комната, обитательницы которой применяли в своем обиходе гребни из слоновой кости и туалетные шкатулки с накладками тоже из слоновой кости — остатки этих вещей были найдены при раскопках. Над проходом 38 в пифосах средних размеров и в больших расписных триовисах стояли запасы оливкового масла, которым также вели строгий учет: найденные в обвале со второго этажа 19 табличек содержали документы о разных сортах оливкового масла. К этой кладовой наверху примыкали, видимо, жилые покои — остатки росписей их стен найдены в засыпи ванной комнаты 43. Лэнг удалось выявить три сюжета этих фресок. Один изображает в миниатюрном стиле два ряда мужчин с копьями, движущихся в противоположные стороны и сопровождаемых собаками,— они преследуют каких-то копытных животных. Другая фреска представляет большого размера львов и собак. На третьей улавливаются очертания грифов.

Также жилыми были, по-видимому, покои над кладовыми 18-21. Среди обломков второго этажа, обрушившихся в эти помещения, было найдено много фрагментов стенных росписей. Расчищавшая эти куски Лэнг отметила, что здесь изображены фриз с морскими корабликами, архитектурный фасад, много лошадей, вепри. Эти сюжеты аналогичны темам росписей в пропилеях, но стиль фресок в верхних горницах иной.

Расчеты Блегена о потолках первого этажа позволяют думать, что все здание Главного корпуса имело не менее 7 м высоты. Возможно, что эту цифру следует увеличить за счет междуэтажных перекрытий, так что общая высота дворца была значительной. Напомним, что в гомеровском эпосе о жилище басилея часто говорится как о υψηρεφής, причем падение с крыши дворца оканчивалось иногда смертью.

Конструкция крыши Главного корпуса остается неясной. В эпосе упоминаются и плоские и двухскатные крыши, поэтому допускалось применение и двухскатного покрытия, которое должно было придать основному корпусу более монументальный вид.

С восточной стороны к Главному корпусу примыкало несколько вспомогательных построек, очевидно возведенных после сооружения центрального здания.

В северо-восточном углу был построен одноэтажный флигель с той же ориентацией, что и Главный корпус. Доступ в него шел возвышающимся по склону холма пандусом 91, имевшим ширину 3,40 м и покрытым добротным цементным полом.

Южный угол северо-восточного флигеля занят открытым двором с оштукатуренным полом, уровень которого резко поднимается к северо-востоку. Во дворе обнаружен стоящий на месте большой прямоугольный блок 92 из известняка (около 0,67*1,26 м), покрытый со всех сторон расписной штукатуркой; по светлому фону здесь изображены тройной линией волны. Блеген считает его алтарем. Против алтаря 92 расположено открытое в его сторону помещение 93, площадью около 10 кв. м. Вход в эту комнату обрамлен выступами (антами), пол ее намного выше уровня всего двора. По мнению Блегена, здесь находилось святилище.

К северо-востоку от алтаря 92 сохранились каменные базы — видимо, здесь был двухколонный портик 94, откуда по коридору 95 можно было пройти в следующие помещения. В самом проходе 95 обнаружено немного находок: сосуд типа пифоса, стеатитовая печать чечевицеобразной формы, оттиск печати на глине, обломки обгоревшей слоновой кости, наконечник стрелы, кусочек серебряной проволоки. Еще меньше находок было в комнатах 96 и 97. Отметим, что у дверей горницы 96 обнаружена грубая терракотовая фигурка животного. В комнате 97, так же как и в коридоре 95, пол был покрыт не штукатуркой, но утрамбованной глиной. На полу лежало много остатков обугленного дерева и еще каких-то сгоревших веществ. Над спекшимися остатками находился толстый слой красноватой глины — остатки сырца, из которого в основном были сложены стены изучаемого здания, каменными были лишь их цоколи.

В угловой комнате 98 площадью около 44 кв. м найдены раздавленными два больших сосуда и много мелких, а также 21 глиняный оттиск, сделанный печатями или перстнями-печатями.

Самым большим помещением в изучаемом флигеле является средняя комната 99, имеющая площадь около 100 кв. м. На ее глиняном полу несимметрично располагались каменные основания для стоек или подпорок. Уже Блеген в своем отчете отметил, что ширина комнаты 99 такова, что перекрытия ее не нуждались в промежуточных подпорах. Вдоль боковых стен исследователи обнаружили много мелких плоских камней, которые могли служить основанием для вертикальных стоек деревянных скамей или полок. Наличие полок по бокам помещения позволило исследователям предположить, что утопленные в земляной пол большие плоские камни служили основаниями для вертикальных столбов, между которыми были развешаны хранившиеся в этом помещении вещи. Блеген отмечает, что на полу помещения 99 помимо приблизительно дюжины разбитых сосудов были найдены два кремневых наконечника стрел и несколько мелких наконечников из бронзы. Это подтверждает его предположение, что изучаемое помещение служило хранилищем военного снаряжения и что в ней, как в доме Одиссея, были устроены деревянные полки, на которых хранились доспехи. Позднее Блеген почему-то не повторял этого предположения, Нам кажется, однако, что изучаемое помещение могло служить мастерской, в которой среди прочих предметов чинили и приводили в порядок доспехи самого анакта и близких ему воинов. Интересно то, что среди 56 документов, встреченных в помещении 99, имеются записи, относящиеся к колесницам, сбруе, запасам кожи и бронзы. Все эти предметы имеют прямое отношение к военному снаряжению ахеян.

Следующая, почти квадратная комната 100 площадью 44,8 кв. м интересна тем, что в ней обнаружены скопления миниатюрных бронзовых наконечников стрел и много обломков из слоновой кости. Эти находки позволили Блегену предположить, что весь северо-восточный флигель мог служить арсеналом, — гипотеза убедительная, так как хранение оружия и уход за ним должны были занимать большое место в жизни мужского населения дворца. Расположение оружейной кладовой прямо у входа в Главный корпус представляло наибольшие удобства для анакта и его приближенных, жизнь которых обычно протекала, судя по гомеровским поэмам, в авле и большом мегароне. Осуществленная здесь планировка подсобного рабочего корпуса указывает на то, как тщательно пилосский архитектор продумывал все условия быта и труда в дворцовом хозяйстве, как рационально стремился он устроить рабочее место для оружейников.

Из прочих строений справа от Главного корпуса надлежит описать еще и винный склад 105. Переднюю часть здания, имевшего длину 18,40 м, ширину 8,50 м, занимала проходная комната 104, в которой найдено 14 оттисков печатей. Сам винный склад длиной около 12,4 м являет пример рационального решения вопроса хранения жидких припасов. Вдоль стен помещения в один ряд, а в центре комнаты в два ряда стояли большие пифосы. Большинство сосудов было опущено в углубления в глинобитном полу. Незаглубленные пифосы по правой стороне хранилища были укреплены обкладкой из камней, скрепленных глиной. Судя по найденным обломкам, каждая бочка была закрыта глиняной крышкой.

К сожалению, исследователям не удалось восстановить полностью те 35 пифосов, которые стояли на складе в момент гибели дворца, и поэтому нет возможности вычислить хотя бы приблизительно общее количество хранившегося там вина.

Среди пифосов были найдены довольно многочисленные сосуды, часть которых предназначена для питья. Особенно интересна находка свыше 60 оттисков печатей. На оборотной стороне четырех из них нанесена идеограмма, которую Сундвалл, а за ним Вентрис и Чадвик истолковали как знак для обозначения вина. Оттиски были поставлены на кусках глины, покрывавших веревки: видимо, ими завязывали крышки сосудов с доставленным на склад вином.

Здание винного склада имело второй этаж, комнаты которого были расписаны фресками. Сохранились куски миниатюрной фрески с изображением по голубому полю мужчин с красным телом в белых туниках, белых лошадей и головы вепря. Блеген полагает, что в этих горницах мог жить кто-либо из главных дворцовых слуг, ведавших хранением и разливом вина во дворце. Однако сюжеты росписей позволяют думать о более привилегированном статуте обитателей этих покоев.

Остается упомянуть более мелкие постройки, замыкавшие дворцовый ансамбль с других сторон.

Между Главным и юго-западным корпусами на южной окраине плато стоял флигель с помещениями 60 и 62. Первая комната площадью около 21 кв. м служила складом керамики. Здесь найдено около 850 сосудов различных типов, начиная от мелких блюдец и чашек, киликов, кратеров, глубоких кувшинов, псевдостомных сосудов и кончая простыми кухонными горшками, кувшинами и ковшами. Здесь же были найдены и небольшие курильницы. Примечательно, что сосуды стояли в комнате 60 по группам, возможно на особых деревянных полках, поэтому во время пожара каждая группа падала особняком. Посуда в основном без орнамента, хотя многие псевдостомии и кувшины имеют несложную роспись красно-коричневой краской. Блеген высказывает предположение, что посуда из кладовой 60 могла использоваться для гостеприимной встречи прибывающих во дворец, ссылаясь на описание приема, устроенного Нестором Телемаху. Однако посуда для гостей должна была бы быть изящной, расписной и предназначенной для питья. В кладовой 60 хранилась не только столовая, но и кухонная посуда: вероятно, здесь находился запас обиходной керамики попроще, которой ведали дворцовые слуги. Возможно, что те стопки простой посуды, которые были найдены на оштукатуренном полу соседнего прохода 61, были вынесены из кладовой 60 служанками, охваченными паникой во время пожара. Иначе трудно объяснить появление стопок посуды в бесспорно часто посещаемом коридоре, где был найден выточенный из камня большой открытый светильник, украшенный орнаментом из спиралей улиток и стоявший на пьедестале. Переход 61 соединял ряд служб на южном конце акрополя, но характер этих строений остается неясным из-за разрушения их стен при выборке камня в новое время. Из них помещение 62 также служило окладом посуды. Оно интересно тем, что под полом его обнаружена засыпь из строительных обломков, в числе которых куски стенных росписей (фриз из спиралей с розеттами, исполненный белой, голубой, черной красками), принадлежавших зданию предшествующего периода.

Из коридора 61 несколько ступеней вверх вели к дверям в большой внутренний двор 63. На нем находок оказалось очень мало: несколько обломков исписанных табличек, фрагменты посуды и одна терракота пси-образного типа. Двор 63 ограничен с севера помещениями 89-90, за которыми тянется двор 88. В глубине последнего располагались помещения 82-87. Назначение этих служб еще не совсем ясно. По-видимому, обширная комната 82 служила складом для вина: в ее полу были установлены большие пифосы. Блеген полагает, что это мог быть винный погреб для юго-западного корпуса. Может быть, в дальнейшем здесь хранилось самое простое вино для слуг и менее значимых членов царской семьи, обитавших в прилежащем второстепенном корпусе.

К группе служебных помещений 83-85 примыкает круглое сооружение 87, имеющее диаметр около 3 м. Сложенный из необработанных камней (сохранилось лишь два ряда), этот круг не имел фундамента и, видимо, был частью какой-то легкой хозяйственной постройки. Описанные выше корпуса и флигели дворцового ансамбля соединялись дворами и переходами. Следует отметить, что, как и в других известных ахейских дворцах того времени, пилосские дворы были покрыты слоем прочного цемента, обеспечивавшего чистоту во время длительных зимних дождей.

Коснемся теперь вкратце системы водоснабжения. Согласно предположению Блегена, водопровод был проложен от источника Рувелли, находящегося в километре к северо-востоку от Пилоса. На акрополе прослежено ложе канала, вырубленного в материке и обложенного камнями. От главного канала отходило несколько боковых, подававших воду в разные места дворцового комплекса. Так, круглая терракотовая труба подавала воду во дворик 42, к которому с внешней стороны примыкал резервуар 102. Местами водопроводные терракотовые трубы имели пи-образное сечение. В отдельных пунктах дворцового ансамбля стояли небольшие терракотовые резервуары для воды, по форме напоминавшие ванну, — пока обнаружено четыре таких бассейна. Не менее сложной и разветвленной была сеть водосточных каналов, проходивших и под зданиями и под дворами. Дренажная система обнаруживает такое же высокое строительное качество, что и весь дворцовый комплекс. Одна и та же конструкция освобождала дворы от дождевых вод — в каждом дворе в одном месте уровень пола понижался, и здесь была положена каменная плита с просверленными в ней отверстиями, через которые вода поступала в проходящий внизу водосток. Сложенные из камня каналы выводили сточные воды в главный дренажный канал, имевший солидную конструкцию: его стенки были выложены из камня, пол устлан плоскими плитами, большие плоские плиты накрывали верх желоба. Этот сточный канал выходил на крутой юго-западный склон акрополя, где в нижнем конце ширина его несколько уменьшалась, достигая лишь 0,40 м.

Многочисленные корпуса дворцового ансамбля были возведены из разных материалов, в зависимости от назначения каждого здания. Главный и юго-западный корпуса имели стены в первом этаже каменные, во втором — сырцовые. У одноэтажных служб сырцовые стены стояли на добротных каменных основаниях. В толщу каменных и сырцовых стен были введены деревянные брусья и столбы — как горизонтальные, так и вертикальные. Эти прокладки должны были усилить антисейсмичность строений. Они же, как справедливо отметил Блеген, вместе с деревянными частями (колоннами, рамами, решетками, стропилами и т. д.) и послужили благодарным материалом для огня во время последнего пожара.

Следует отметить ясно выраженное стремление экономного расходования строительных материалов и труда: наружная кладка внешних стен зданий состояла из горизонтальных рядов хорошо отесанных прямоугольных плит известняка, тогда как внутренние части этих стен были сложены из рваного камня. Все внутренние стены были возведены из рваного камня, скрепленного глиной, причем в эти кладки вводили довольно много прямоугольных блоков и больших камней — видимо, для усиления прочности. Внутри помещений стены были оштукатурены.

Все отмеченные особенности строительной техники дворца в Эпано-Энглианосе указывают на полное единство строительных приемов зодчих Пилоса и Микен, отражающее монолитность ахейской культуры во второй половине II тысячелетия.

Пилосский дворцовый ансамбль занимал немногим меньше половины всего плато. Остальная часть акрополя в XIII в. была расчищена от построек предшествующих времен и оставалась свободной. Назначение довольно большой площади возле дворца остается пока неизвестным. Может быть, ее нужно сопоставить с пространным двором тиринфского дворца. Наличие таких больших свободных территорий позволяет поставить вопрос: не происходили ли здесь религиозные или политические собрания граждан столицы?

Как и в остальных резиденциях ахейских царей, в непосредственной близости от пилосского акрополя располагались царские усыпальницы. Ближайший фолос лежал в 80 м к северо-востоку от холма Эпано-Энглианос, на расстоянии 135 м к югу находился другой фолос, раскопанный в 1957 г. Последний фолос интересен тем, что его использовали в течение длительного периода — от ПЭ II до ПЭ ΠΙΑ, приблизительно от середины XV в. до 1300 г., причем в нем встречены четыре захоронения в больших сосудах. К западу от дворца на расстоянии около 500 м обнаружено кладбище с захоронениями в склепах. Видимо, как и в Микенах, некрополь зажиточного населения Пилоса располагался вблизи царских усыпальниц.

Изложенное выше описание пилосского дворцового ансамбля не претендует на исчерпывающую полноту. Так, прекрасная сохранность кладовых, складов и других хозяйственных помещений в пилосском дворце позволяет понять назначение множества помещений в других, хуже сохранившихся, ахейских дворцах. Рациональная организация хранилищ освещает малоизвестную ныне экономическую деятельность ахейских царей. В жилищах анактов в XIV—XIII вв. копили тысячи гончарных изделий, сотни литров зерна, вина и масла. Доставляемые во дворцы продукты были, по-видимому, податями, вносившимися натурой царю от каждого подвластного ему города или селения. Недаром в «Каталоге кораблей» тщательно перечислены города, доходы от которых наполняли царские закрома и кладовые. Концентрация такого количества материальных ценностей и распоряжение ими делали ахейского басилея крупной фигурой в экономической жизни общества.

Перейдем к эпиграфическим данным об экономической деятельности последнего пилосского царя. Записи на глиняных табличках и бирках и тексты на печатях сохранились не только в архивной комнате 8 и примыкающих помещениях 7 и 2, но и во многие местах дворцового комплекса (в мегароне 6, в помещениях 5, 20, 23, 24, 32, 38,41, 43, 45, 55, 63, 71, 98, 99, в винном складе 105 найдены только оттиски печатей). К 1961 г. было известно 1180 документов, с тех пор было найдено еще несколько десятков. Называя эту цифру, следует помнить, что большое число надписей дошло в обломках (рис. 103), следовательно, целых текстов гораздо меньше.

По внешнему виду документов можно заметить, что тщательно велась хозяйственная отчетность в Пилосе. Однако сложность знаков и необходимость быстрого написания по сырой глине приводили к нередким ошибкам. Возникновению последних, по мнению П. Илиевского, способствовало и то, что пилосские документы начертаны не только профессиональными писцами, но и грамотными подручными людьми, писавшими таблички по мере надобности. Выявленные ошибки чаще всего являлись результатом рассеянности писавших — это описки, пропуски или повторения знаков.

При написании чисел соблюдалась особая точность. Как известно, система счета ахеян была десятиричной, так что каждое десятикратное число выражалось особым знаком: например, единица — |; десять — —; сто — О. Комбинации основных знаков для выражения чисел были строго регламентированы, например, 5 обозначали только ; 9 — ; 20 — = ; 60 — ≡ ≡; 70 — ≡ ≡. В случае исправления цифры писец полностью уничтожал неверное число, стараясь избегать помарок.

Разнохарактерность пилосских хозяйственных документов весьма усложняет их изучение. Первый исследователь этих текстов Е. Беннетт удачно классифицировал таблички в зависимости от упоминаемых в них одушевленных и неодушевленных предметов. Как известно, в ахейской слоговой письменности существовало правило писать перед цифрой идеограмму учитываемого объекта. Основываясь на идеограммах, Беннетт разбил документы из Пилоса и других центров ахейской Греции на большие классы, обозначив их прописными буквами латинского алфавита. Согласно этой системе А объединяет документы с перечислением людей; класс В — документы с идеограммой сидящего человека; классы С и D — записи домашних и диких животных; классы E, F, G, J, K, L, M — инвентарные записи различных предметов обихода; классы Ν, Ο, Ρ — документы с непонятными еще идеограммами; класс R заключает таблички с перечислением оружия; в класс S входят инвентарные записи боевых колесниц и их частей; в класс Т включены надписи с «посвящениями» богам; класс U объединяет таблички со смешанными идеограммами; класс V состоит из записей с одними числами без идеограмм; класс W объединяет бирки и оттиски печатей; в класс X отнесены обломки надписей, не поддающиеся определению, тогда как класс Z включает надписи, нанесенные краской на сосуды (рис. 117 ).

Каждый из перечисленных классов надписей подразделяется на группы, обозначаемые латинскими минускулами. Например, в классе А группы текстов Аа и Аb содержат записи женщин и детей обоего пола, в группе An упомянуты мужчины, в группу Cn отнесены таблички с перечислением овец и коз и т. д.

Изложенная система классификации помогает представить все многообразие одушевленных и неодушевленных предметов, подлежавших учету в Пилосе.

Более подробные данные можно получить при рассмотрении идеограмм, употреблявшихся в пилосских документах. Количество этих знаков в ахейской письменности ныне достигает цифры 153 и почти все они уже известны в пилосских текстах. До сих пор не все идеограммы расшифрованы и, следовательно, еще неизвестен полный перечень всех понятий, которые ахеяне передавали этими знаками. Но и прочитанные идеограммы достаточно характеризуют обилие материальных ценностей, обращавшихся в ахейской экономике. Например, три различные идеограммы означали лошадь, четыре идеограммы — овец, свыше полутора десятка идеограмм — керамические изделия. Для меди и золота были введены специальные знаки.

Многочисленность идеограмм для разных видов одного и того же продукта или скота говорит о том, что в каждом случае подразумевались особые категории, твердо установленные в ахейских деловых кругах.

Последнее обстоятельство убедительно свидетельствует о существовании сложной экономической терминологии в ахейском языке XIII в., что было вызвано потребностями широкого производства и обмена. Появление этих терминов, видимо, можно отнести еще к первой половине II тысячелетия, когда обитатели Греции пользовались пиктографическим письмом. Созданные тогда знаки-рисунки настолько прочно вошли в употребление грамотных людей, что удержались и в период замены пиктографического письма слоговыми знаками, силлабограммами. Правда, теперь начертание идеограмм становилось все более и более схематичным, некоторые из них были усложнены добавлением слоговых знаков (например, идеограммы 120, 125, 130).

Судя по следующим за идеограммами цифрам, экономы пилосского царя тщательно регистрировали движение любых количеств материальных ценностей.

Но каковы были социальные и экономические установления, породившие необходимость составления изучаемых записей, можно узнать из той части ахейских документов, которая написана силлабограммами. Чтение 70 из 90 силлабических знаков ахейской письменности теперь уже установлено достаточно точно, однако значительная доля недешифрированных знаков тормозит изучение ахейской лексики. Это, в свою очередь, задерживает окончательную интерпретацию наиболее сложных ахейских документов.