Разжала ночь медлительный кулак, Стал резче контур, твёрже перспектива; И темнота с домов сходила, как Ленивая волна отлива

В холодном небе зрели голоса, Гремел трамвай и каркали вороны. Сквозь темноту, едва продрав глаза, Спешил народ на ранние перроны.

И было грех лежать на простыне Расслабленным, зевающим невеждой, Когда носили утро по стране И мыли лица ледяной надеждой…

Ночные облака Аляповатой формы, Как войско ангелов… Я провалился в сон, Когда в кромешный час Качнулся эшелон И, грохоча, пошли Железные платформы. И кто-то небеса Рванул незримой ниткой, И голубая пыль Зависла у виска, И понеслись во тьму Небесные войска, Но пахло в городе Сиренью и калиткой…

Собака… Соловей… Невольный стон… Сверчок… Листва… Обрывок разговора… В переплетенье звуков погружён Глубокий сон Весеннего простора.

И потому безмолвие легло, Что в темноте, Не следуя примеру, Желают страстно, Говорят легко, Но в меру…

Проснёшься в темноте — Раскаянье и жуть Опять собою заполняют грудь, Ворочается крик, И сердцу тяжело, Как будто над тобой Летает НЛО…

И возгласа падучая звезда Летит во тьму Сырой весенней дачи. Скребётся за стеклом Подобие куста, А изнутри душа Скребётся по-собачьи…

Да, мы не ведали беды, Когда встречались тут. О, Патриаршие пруды, Или, точнее, пруд!

У вечереющей воды, Покуда не темно, Гуляли дети и коты, Стучало домино.

Да, я не ведал маеты, Хотя усвоил свойство Краснеть, когда спешила ты Вдоль польского посольства

Туда, где свиристел сверчок, Где шелестело лето И на меня косил зрачок По-детски, по секрету…

О, привкус яблока во рту, О, солнечная дата!.. Я собирался в Воркуту, Потом ещё куда-то.

Я расставался впопыхах, Я жил легко и честно. А ты осталась на прудах, Растаяла, исчезла…

Я просыпаюсь в поздний час И слушаю, как гулок, Под женским шагом вперетряс Гарцует переулок.

Рукой, протянутой во мрак, Что густ, как кофе крепкий, Мучительно ищу табак На шаткой табуретке.

И высекаю лишь на миг Из темноты кромешной Своё лицо, как бы тайник Души слепой и грешной.

И слышу гневный перестук, Отрывисто-короткий. И женский чувствую испуг За быстротой походки.

Шаги раскачивают ночь, Но места нет надежде, Что это ты спешишь помочь, Как это было прежде…

Мысль о тебе, что голуби в окне, Что в цирке — лошадь или обезьяна, Естественна.                    В сознание ко мне Ты входишь без нажима, без изъяна.

Ты в думах и на кончике пера. В чистилище, где никотина копоть. И без тебя останется дыра, Которую, пожалуй, не заштопать.

А, впрочем, занесённый на листы, Твой облик заслонит собой пустоты. И нежным светом сладко налиты Из рамок жизни вынутые соты.

Когда подступает тоска, Когда я и замкнут, и скован, И, как от забора доска, Оторван от мира людского, Тогда в серебристую рань, Забыв о снегах расставаний, Целую тебя через ткань Годов и больших расстояний. Целую сквозь грустный покой Октябрьской нечаянной сини. Ты — чудо, ты будешь такой Во мне и со мною отныне. У счастья секретов не счесть, И я от судьбы не завишу — Ты кажешься лучше, чем есть, Но разницы я не увижу…

Сентябрь завершается. Лёгкий туман Окутал и море, и пляж. Не ходит вдоль берега катамаран — Окончен его каботаж.

Твой палец с колечком в ладони зажат. Идём, замедляя шаги. Своим деревянным пасьянсом лежат На нашем пути лежаки.

Белёсое море хлопочет у ног, Пустыня воды и песка. И длится томительный диалог, И лестница в город близка.

Куда мы с тобою в обнимку идём С беспечностью напускной, Мы — сбитые наспех случайным гвоздём Осенней любви отпускной?

Совсем не входящей в расчёты твои — Как ты накануне сказала. Тебя провожаю до кемпинга и… До завтрашнего вокзала.

Ленивый прилив замывает следы, Баркасы стоят на приколе. Обрывок газеты ползёт вдоль воды, Как перекати-поле.

Желтеют медленные кроны, Поют валторна и гобой. Как над оркестриком, вороны Кругами ходят над судьбой.

Погода и пейзаж меняются. Тепла, мой друг, уже не жди. Опять московские дожди На улицах переминаются.

Они судачат, сообща Стучат по камню и извёстке. Я вышел в город без плаща И вот стою на перекрёстке.

Такси летят в сырую мглу, Торопятся листва и люди, А встречный ветер на углу Играет на пустой посуде.

И с мешаниною в мозгу, Как на постылую работу, Я еду к женщине в субботу Через огромную Москву…

Как горько сознавать: тебя никто не любит, Как страшно одному — на остром сквозняке…

Солома шебаршит, и хваткий ветер лупит, И бочка — ходуном в пустом товарняке.

Качаются, скрипят продутые вагоны, Колёса в темноте разматывают нить.

Любви, причём большой, желают миллионы, Никто не хочет сам кого-то полюбить…

Я не спешу. Мне некуда спешить. Листвою шелестит ночное лето. Зачем воспоминанья ворошить, К чему всё это?..

Припоминаю дни и города, И письма, что остались без ответа. Прогнувшись, убегают провода, К чему всё это?..

О узкое, о тусклое и столь Бессмысленное преломленье света!.. Зачем на раны посыпаю соль, К чему всё это?..

Исчезло ощущение души, Шипя в канаве, гаснет сигарета. Глухие окна, парки, гаражи, К чему все это?..

Над головой горит ночной неон И Лета протекает через лето, Смывая начертания имён, К чему всё это?..

Под лёгким ветерком уводит в крен Листву, что ждёт июльского рассвета, Но не смолкает горестный рефрен: К чему всё это?..

Не страшно сознаться, что пыл Угас, как светило — в овраге.

Не страшно признаться, что пыль — Сукном на рабочей бумаге.

Не страшно, споткнувшись у скал, Сказать: «Насмотрелся — и баста!..»

Не страшно подумать — устал… И вспомнить про Екклесиаста.

Не страшно, но только один С душой, что знобяще тревожит, Ты будешь дрожать, и ватин Согреться тебе не поможет.

Не страшно, но только урод, Вдев ногу в железное стремя, Летит,          и скрипит поворот Спины, раздвигающей время.

Не страшно, но только в упор Со смертью, уже без обмана, Как раненый тореадор Ты встретишься mano o mano [4] .