В калошах на босу ногу, В засаленном картузе́ Отец торопился к Богу На встречу былых друзей. И чтобы найти дорожку В неведомых небесах, – С собой прихватил он кошку, Окликнул в дороге пса… А кошка была худою, Едва волочился пес, И грязною бородою Отец утирал свой нос. Робел он, робел немало, И слезы тайком лились, – Напутственными громами Его провожала высь… Процессия никудышных Застыла у божьих врат… И глянул тогда Всевышний, И вещий потупил взгляд. – Михоэл, – сказал он тихо, – Ко мне ты пришел не зря… Ты столько изведал лиха, Что светишься, как заря. Ты столько изведал бедствий, Тщедушный мой богатырь… Позволь же и мне согреться В лучах твоей доброты. Позволь же и мне с сумою Брести за тобой, как слепцу, А ты называйся Мною – Величье тебе к лицу… БЛАЖЕННЫЙ Как мужик с топором, побреду я по божьему небу. А зачем мне топор? А затем, чтобы бес не упер Благодати моей – сатане-куманьку на потребу… Вот зачем, мужику, вот зачем, старику, мне топор! Проберется бочком да состроит умильную рожу: Я-де тоже святой, я-де тоже добра захотел… Вот тогда-то его я топориком и огорошу – По мужицкой своей, по святейшей своей простоте. Не добра ты хотел, а вселенского скотского блуда, Чтоб смердел сатана, чтобы имя святилось его, Чтоб казался Христом казначей сатанинский – Иуда, Чтобы рыжих иуд разнеслась сатанинская вонь… А еще ты хотел, чтобы кланялись все понемногу Незаметно, тишком – куманьку твоему сатане, И уж так получалось, что молишься Господу-Богу, А на деле – псалом запеваешь распутной жене… Сокрушу тебя враз, изрублю топором, укокошу, Чтобы в ад ты исчез и в аду по старинке издох, Чтобы дух-искуситель Христовых небес не тревожил, Коли бес, так уж бес, коли Бог – так воистину Бог…