Всегда был наперсником смерти, Всегда был ее оруженосцем, Но старательно обходил муравья, Не трогал букашки, Бранил кошку – Не за пристрастье к птичьим руладам, А за острые когти. Смертью называл все, что попадалось на глаза, Отмахивался от жизни ( – жужжит, как муха! – ), Смерть внушает больше доверия. Мертвая женщина благосклонней к навязчивым поцелуям, Чем госпожа N или гражданка NN с курносым носом. (Курносый нос – а может быть, ноктюрн женской взбалмошности?..) Я часто забываю, кто я, ребенок или старик, – Но ведь дети не кряхтят в отхожем месте, А старики не рисуют цветными карандашами. Как много вещей хотел бы я нарисовать – И маму, розовощекую, как кукла, И куклу, печальную, как мама. И еще мне кажется, что кто-то рисует меня, Но рисунок получился неудачным, Вот отчего лицо мое заштриховано морщинами. Но я мечтаю распустить их (морщины) как старую фуфайку, – Какой славный моток оказался в руках у дедушки, А дедушке восемь лет, А котенок и вовсе не имеет возраста, Он так же вечен, как детство и старческая улыбка, – Ну так чего же ты ждешь, Отдай моток пестрому котенку, Уж он-то знает, как им распорядиться, А позже ты будешь искать и шарить по всем углам – Где мои нитки, где мое детство,                                                                     где мой котенок?..