Что за страшная ночь: мертвяки да рогатые черти… Зашвырнут на рога да и в ад прямиком понесут… Ох, и прав был монах – приучить себя надобно к смерти… Переполнила скверна земная скудельный сосуд… Третьи сутки во рту ни зерна, ни росинки; однако Был великий соблазн, аж колючий по телу озноб… Предлагал чернослив сатана, искуситель, собака!.. Да еще уверял, что знакомый приходский де поп!.. Я попа-то приходского помню, каков он мужчина, Убелен сединою, неспешен, хотя и нестар… А у этого – вон: загорелась от гнева личина, Изо рта повалил в потолок желтопламенный пар. А потом обернулся в лохматого пса и залаял! Я стоял на коленях, крестился резвей и резвей: – Упаси мя, Господь, от соблазна, раба Николая!.. – Сбереги мою душу, отец мой духовный, Матвей!.. … А когда прохрипели часы окаянные полночь, Накренился вдруг пол и поплыл на манер корабля, Завопила вокруг ненасытная адская сволочь, Стало небо пылать, зашаталась твердыня-земля. Я стоял, как философ Хома: ни живой и ни мертвый… Ну как веки поднимет и взором пронзит меня Вий?.. А потом поглядел в потолок: чьи-то руки простерты, Чьи-то длани сошли, оградили в господней любви… Третьи сутки пощусь… Третьи сутки во рту ни росинки… Почему мне под утро пригрезилась старая мать?.. Помолись обо мне, не жалей материнской слезинки… Сочинял твой сынок, сочинял, да и спятил с ума…