I

Осторожно открыв дверь хибары Альберта Роуза, Андре Том Макгрегор шагнул во двор. Даже в середине лета ночи на севере Альберты бывают прохладные; фланелевая рубаха в красную клетку, надетая на голое тело, не согревала.

— Ласточка, куда тебя черт понес? — послышался за спиной хриплый со сна голос Доди Роуз. — Говорю же, не явится до утра этот выродок Альберт.

— Здесь я, здесь, куда я денусь!

Андре усмехнулся. Ну и дурища баба.

— Так ты…

— Лежи, лежи. Силы побереги, пригодятся.

Из дома послышалось приглушенное хихиканье.

— Ну и даешь ты нынче! У-у-ух! Здешние мужики все нос дерут, думают, они о-го-го! А куда им против тебя, мальчишки.

— Погоди, то ли еще будет.

Осторожно ступая босыми ногами, Андре двинулся в темноту за угол хибары и там, возле отливавшего серебром в лунном свете газового баллона Альберта Роуза, долго, с желанным облегчением мочился.

Вот счастливый мерзавец этот Роуз. Газ у него. Ишь, в его хибаре, как у Доди за пазухой, тепло и зимой и летом.

Андре покосился через забор на лачужку своего отца, на ободранные листы толя по стенам.

Интересно, что они, власти: собираются соорудить нам нормальное жилье или нет? Еще колодец бы вырыть надо. А свет у нас все горит. Черт, затянулись сегодня их картежные посиделки. Хоть бы старик выиграл. А не то опять в ход пойдет все пособие по безработице, матери не на что станет покупать еду. Не будет чая, не будет сахара. Андре вздохнул. Значит, как принесу завтра получку, так придется не только за себя выложить.

Он застыл в темноте под навесом посреди лунной ночи, его охватила тревога. А тут еще это… Возьмет кто и заложит, ляпнет Альберту Роузу, что, мол, балуюсь с его бабой. Его охватила дрожь. Вон ведь взял тогда да и выпотрошил, мерзавец, кишки Гарольду Кьюсаку у пивной…

Только убедившись, что все в ночи тихо, Андре побежал обратно по обжигающей ноги холодом, мокрой от росы траве.

— Пусти под бочок погреться. Согреешь — не пожалеешь! — гаркнул он с порога, захлопнув за собой дверь.

— Тише! Хочешь, чтоб все узнали?

— Что, дверью сильно хлопнул? Сама ж встаешь среди ночи.

Андре скинул рубашку, отдернул край одеяла, нырнул в постель, притянул Доли к себе.

— Скотина! — завизжала Доди. — Пятки как лед, прямо до мозгов проняло. — Она стукнула Андре кулаком по уху. — Ублюдок чертов! Кыш отсюда. Забыл, кто ты есть?

Она еще раз стукнула его кулаком, Андре отодвинулся на край, потянув на себя одеяло.

— Ну вот! Заледенил всю меня вонючими пятками, а теперь еще и одеяло на себя тащит! Чтоб тебя!

Андре вскочил с постели — голый, обиженный, его трясло от ярости.

— Ублюдок, говоришь? Брезговать стала! Прошлой зимой, чуть Альберт надолго в рейс, к тебе то Джейк Пучеглазый, то Алекс Маллиган бегали, так не брезговала?

Наступила тишина, слышно было, как возбужденно сопит Доди.

— Прости, мой сладкий, — произнесла она наконец. Иди ко мне, я тебя согрею, я тебя…

Пронзительный плач послышался из дальнего угла, где стояла детская кроватка.

— О господи! Ну вот, ребенка разбудили. Лезь в постель, ложись. Может, мы потихоньку…

Андре постоял в нерешительности, потом прилег на самый край и замер, не касаясь Доди. Отчаянный рев ребенка сменился полными страха повизгиваниями и рыданиями.

Вот бедолага! Неужто она так и не подойдет?..

Доди прильнула к Андре, жадно поцеловала в губы.

— Ты про что это говорил, когда вошел, о чем я не пожалею? — промурлыкала она. От нее пахло пивом и табаком.

— Так ребенок ведь…

— Да шут с ним. Зубки режутся. — Она зажала Андре рот поцелуем, рука скользнула вдоль его бедра.

Но желания у Андре как не бывало. Он лежал разбитый, беспомощный и чувствовал себя преотвратно. Плач ребенка выводил его из равновесия. Андре сдавил руку Доди, увернулся от ее губ.

— Прости, я, кажется… — У Андре вырвался легкий смешок, он пару раз кашлянул, прочистил горло. Ребенок зашелся ревом.

— Это я тебя обидела, солнышко, да? Честное слово, не выношу, когда пятки холодные. Пойду успокою парня, тогда, может…

Доди села в кровати, сонно потянулась, как кошка. Кожа у нее поблескивала в лунном свете, четко были видны торчащие темные соски. Доди дернула плечами, вскочила с кровати и направилась в дальний угол комнаты к плачущему малышу.

— Ну, в чем дело? Фу! Нашел время, тоже мне! Лежи спокойно, черт тебя подери. Хочешь всю постель изгадить, что ли? — Она повернулась к Андре. — В шкафу есть пара бутылок пива. Поди достань себе. Я сейчас, только пеленки поменяю этому поросенку.

Пиво? К чертям собачьим… Спать хочу, только ведь, когда успокоит ребенка, она… Ну чего рот разевал, хвалился, когда на двор шел? Вон, приспичило ей. А мне-то уже… Надо что-то придумать, как бы удрать от нее домой, к отцу. Что-нибудь поумнее…

Вопрос решился сам собой: внезапно резкий луч света озарил один за другим три угла комнаты, послышалось урчанье мотора, и тяжелый грузовик, громыхая на ухабах, вкатил во двор.

— О господи! Альберт! — вырвалось у Доди.

Но Андре и так уж все было ясно. Он заметался, хватая в потемках одежду, причитая под нос, как поскуливает собака, предчувствуя побои.

— Не смей одеваться, — прошипела Доди. — Хватай все как есть — и мигом к задней двери. — Она сунулась в окно. — Быстрей! Он идет.

Ботинок куда-то делся!

— Господи, да вон он, на кресле.

Андре схватил ботинок и ринулся к задней двери. Только взялся за ручку, как Доди, словно кошка, набросилась на него.

— Не открывай! С той стороны бельевое корыто. Я забыла воду выплеснуть.

Андре отскочил прочь, чуть не выронив из рук ком одежды, открыл внутреннюю дверь и попытался плечом через загородку сдвинуть корыто с места.

— Не надо! Услышит.

— Пусти!

— Погоди, еще есть минутка. Он остановился поболтать с Джонни Крейном и Уилли Эверилом возле вашего дома. Лезь под кровать. Альберт спит крепко. Как захрапит, так ты и вылезай…

Андре нырнул под кровать и растянулся плашмя, уткнувшись носом в грязный линолеум; сердце стучало, тело били дрожь, он отчаянно надеялся, что в охапке, прижатой к груди, вся его одежда.

— Ведь не пощадит, подлец. Точно не пощадит!

Андре раскрыл рот, чтобы унять шумное дыхание, и изо всех сил зажмурил глаза.

— Кровать, Доди! Прибрать надо. Он поймет.

— Тише! Сейчас, сейчас.

Она стояла рядом, у самой кровати, большим пальцем ноги почти упираясь ему в нос. Андре услышал, как она давится, напрягая горло. И тотчас стало совсем темно: громадная черная тень загородила окно снаружи. Доди поднатужилась, и, судя по звукам, ее стошнило. Андре догадался: она специально засунула пальцы в рот.

Тяжелые сапоги загромыхали на пороге.

— Ну, ребята, как утиная охота пойдет, так свидимся, — послышался голос Альберта, обращенный к кому-то во дворе. — А покуда придется мне за рулем задницу просиживать.

Когда Альберт пинком распахнул дверь, Доди принялась метаться по постели, тяжело дыша, комкая и таща на себя грязные простыни. Щелкнул выключатель, и комната залилась режущим глаза светом. Андре под кроватью со страху прижался к самой стенке и тут же вляпался рукой в еще свежий кошачий помет.

— Что за черт, что здесь происходит? — проревел Альберт.

— Альберт, как хорошо, что ты приехал! Меня весь день выворачивает наизнанку, а ребенок, он…

— Опять пивом накачалась, вонища кругом.

Альберт протопал по комнате к детской кроватке, где ребенок заходился плачем.

— Ну, парень, что, что такое? Не желает тебе мать сменить подгузничек, глянуть, не раскрылся ль, не замерз ли ночью-то?

Альберт вынул ребеночка из кроватки и понес его к креслу-качалке у батареи.

— Только сменила ему пеленки, и тут меня…

— Сменила! Хоть бы покормила дитя…

— А я что, не кормила, да? Думаешь, я…

— Чего тут думать? Тут, черт подери, как ни явишься домой после четырех суток рейса, так парень орет благим матом, а ты пивом накачиваешься — сколько можно? Ну-ка, постель прибери. Я всего пару-тройку часов спал за двое суток, не больше.

Когда в горле Альберта заклокотало и он захрапел, Андре выбрался из-под кровати. Прикрывая за собой дверь, он услышал, как Доди тихонько прыснула. Нащупав в темноте ступеньки, Андре понесся что есть духу к забору, возвышавшемуся посреди зарослей пырея, перепрыгнул — и приземлился голой пяткой прямо на острый осколок пивной бутылки. Ступая на носок и оставляя за собой кровавый след, он добрался до отцовской лачуги.

Освещенный лунным светом, Исаак Макгрегор сидел на стуле с прямой спинкой, положив прямо перед собой на кухонный стол, покрытый старой изношенной клеенкой, руки. Изборожденное складками лицо в полутьме выдавало в нем индейца.

— Застукает тебя Роуз со своей бабой, и будут твои кишки болтаться на елке, — произнес отец на наречии племени кри.

Исаак шумно встал и направился в глубь комнаты к кровати.

Андре сложил одежду на освободившийся стул.

Надо бы зажечь свет, осмотреть чертову рану. Кровищи — как из зарезанной свиньи. Нет, не буду, мать разбужу, та поднимет крик. Отнесу-ка лампу к Синичке, зажгу там. Синичка славная девчонка. Не будет охать и ахать. Фу ты, черт. Совсем позабыл. Синичка-то сегодня спит у Симоны в комнате. А эта стерва, если проснется… А, ладно! Подумаешь, стеклом порезался! Ерунда, главное, Альберт Роуз меня не засек.

Андре снял полотенце с гвоздя, туго перевязал ногу и заковылял к кровати. Потянувшись за будильником, он бросил настороженный взгляд на Рейчел, свою мать, спавшую рядом с отцом. Андре принялся заводить будильник под подушкой, чтоб не слышно было; поднял кнопку звонка, поставил будильник на пол.

Мать терпеть не может этот будильник. Вечно шипит на меня, не нравится ей, как тикает; или начнет пилить, мол, ношусь с этой машинкой как с писаной торбой; не дай бог зазвенит, ее разбудит…

Андре улегся рядом с Джои, шестилетним сынишкой Симоны, осторожно пристроив перевязанную ногу под кучей сбившихся одеял.

 

II

Утром Андре проснулся оттого, что по жестяной крыше дубасил клювом дятел.

Гад! От его долбежки мороз по коже, а матери хоть бы что — спит себе. Вот если б будильник зазвонил…

Андре потянулся вниз, прижал кнопку звонка. Тело так ломило от усталости, будто по нему колесами проехали. Пятку дергало и жгло, но он все-таки спустил ноги с кровати и размотал полотенце. Взглянув на глубокий порез, он стиснул зубы.

Зашивать, видно, придется. А мне весь день стоять, качать бензин да лобовые стекла протирать. К черту! Не пойду.

Андре снова забрался под одеяло и с удовольствием представил себе разговор хозяина мастерской с отцом Пепэном.

«Вы меня, отец, просили, и я взял меньшого Макгрегора, — скажет Билл Мейсон, — хоть он и метис, ублюдок. А вы сами знаете, на метисов разве можно положиться?» — «Он молодец, мистер Мейсон. Я возлагаю на него большие надежды».

Старый хрыч. Да идите вы все! Что я, идиот, чтоб надрываться? С такой-то раной.

А ведь сегодня суббота. Сегодня как пить дать в гараж пожалуют Олсоны. Их Долорес на меня глаз положила. Нет, шут с ней, с раной, надо все же пойти.

Андре поднялся на ноги, захромал к стенке, где на гвозде висело посудное полотенце, оторвал полоску, чтоб перевязать ногу.

Услышав треск материи, Рейчел перевернулась на бок.

— Зачем рвешь?

— Ногу порезал.

— Где ночью был?

Андре повел плечами. Знает ведь где.

Мать тихонько прыснула в кулак.

— Шлюхи этой Роуз, что ли, подарочек?

Андре повернулся к матери спиной, надел поверх замотанной тряпки грязный носок, сунул ногу в ботинок. Поднявшись, он почувствовал, как опять потекла кровь из раны.

— Есть чистые штаны и рубаха?

— А это что? — Мать вопросительно ткнула пальцем в груду одежды на стуле.

Брезгливо морщась, Андре вытянул помятую рубаху с присохшим к рукаву комком кошачьего помета. Взял кухонный нож и принялся с омерзением соскребать помет прямо в остывшую печку, потом надел рубаху.

Воняет, конечно, куда деваться… А, черт с ним!

Андре направился к грубо сколоченным полкам, где Рейчел держала продукты.

— Хлеб есть?

— Что, хлеб? Ишь ты! — Голос матери дрожал от негодования. — Хочешь хлебца — купи сам, беленький-богатенький.

— Я ж тебе деньги даю.

— Деньги, тоже мне! Ты, значит, немного дашь, мы все голодные ходи, а ты при деньгах, да? Кто так делает? Белый-сытый так делает.

— Но я ж откладываю. Отец Пепэн говорит…

— Тебе твой чертов святоша скажет: головой в реку, и ты — бултых!

Андре провел расческой по прямым черным волосам и поспешил за дверь; его встретило ясное, влажное от росы утро.

Думает, игрушки — все лето проторчать в этом поганом гараже. Господи! Хоть бы на озеро взглянуть! Вон там, в Заливе Француза, на скалах уж пеликаны гнездятся. И бакланы. А мне и глянуть-то некогда.

Да что пеликаны! Тут и ребят-то не увидишь. А они небось и рыбу ловят, и за девками носятся, а то возьмут да и просто разлягутся на солнышке — загорают. А я болван — пороху не хватает сказать этому святому отцу, этой вонючке старой, чтоб не совал свой нос в чужие дела. Голова, говорит, у меня светлая. Идиот!

Городок Фиш-Лейк с населением почти в восемь тысяч протянулся на милю вдоль озера. Главную улицу, что идет по берегу озера, ни разу в жизни не мостили. И лишь торговый центр — три магазина, гостиница, пара гаражей да киношка — щеголял тротуарами. От квартала на северной окраине городка, где жили метисы, и до гаража Билла Мейсона было около полумили. Но нынче утром Андре показалось больше, намного больше.

Когда Андре подходил к гаражу, хозяин как раз отпирал двери. Билл Мейсон — долговязый, с виду суровый, голубоглазый, с взъерошенной копной седеющих волос — застыл с ключом в замочной скважине, оглядывая Андре с головы до ног.

— Что это у тебя? — внезапно присев на корточки и нахмурившись, спросил Билл Мейсон. — Гляди-ка! Весь ботинок в крови.

— Так. Порезал.

Мейсон выпрямился и отпер дверь мастерской.

— Давай-ка поглядим.

Андре покорно вошел вслед за ним, снял ботинок и тряпку с ноги.

— Ты что же, с эдакой ногой собираешься работать? — сердито спросил Мейсон. — Давай сейчас же в больницу, пусть швы наложат.

— Да она и так заживет.

— Говорят тебе, к доктору Пешу. Если он скажет, можно сегодня работать, — пожалуйста. А нет… — Мейсон повел носом. — Чем это от тебя несет? Похоже, кошкой! Имей в виду, парень, раз ты здесь у меня работаешь, с бензином возишься и вообще, значит, ты вроде лицо моей мастерской. То есть как бы я сам. А я не являюсь на работу в кошачьем дерьме. Садись в пикап. Езжай в больницу. И пока не приведешь себя в божеский вид, на глаза мне не показывайся.

Вот она, расплата за шашни с Доди Роуз. А эта дурища даже за ребенком ходить не может. Не дай бог у нас в доме пожар, Доди Роуз и бровью бы не повела. У нас бы никогда в жизни ребеночку не дали столько плакать. Да ну ее к дьяволу, эту Доди Роуз. Ни за что к ней больше не сунусь.

Однако Андре знал, что сунется. Рано или поздно.

Он вернулся на бензоколонку после одиннадцати. Ему наложили швы, поверх — чистую повязку, ноги его были обуты в тщательно вымытые, еще чуть влажные ботинки, брюки и рубаха постираны.

Мейсон ухмыльнулся.

— Так-то лучше. Иди работай.

В ту субботу в гараже работы было невпроворот. Мейсону не удавалось выкроить времени для любимого дела — ремонта допотопной «Жестянки Лиззи», машины образца 1917 года, которую он восстанавливал к августовскому автородео. У Мейсона на уме только и было что эта колымага.

— Надеюсь, Оле Олсон все же прикатит сегодня, — с волнением говорил Мейсон Андре. — Вытянуть бы из старикашки эти самые колеса с деревянными спицами, которые он у себя в хозяйстве раскопал. Только к нему за этим ехать нельзя. Сразу поймет, что они мне позарез нужны, еще заломит долларов по шестьдесят за штуку.

Да пошел ты со своими колесами! Вот если б старик прихватил Долорес с собой. Андре затрясло от возбуждения, даже жарко стало. Эх, вот бы оказаться с ней вдвоем!..

В половине пятого старый грузовик Олсона подкатил к бензоколонке. Накачивая Олсону бензин, Андре почувствовал, как сжалось сердце, потому что он заметил Долорес, застывшую в ленивой позе на скамейке в кузове. Он поднял голову, заглянул в ее кошачьи зеленые глаза. Долорес подмигнула ему, вытянула губы трубочкой и тихонько присвистнула.

Кровь бросилась Андре в лицо. Он кинул взгляд в сторону кабины. Оле следил за стрелкой на бензоколонке, а миссис Олсон, бесцветное существо с впалыми щеками, разглядывала трещинки с въевшейся в них грязью на своих натруженных ладонях. И только Астрид, девочка-дебил, застыв на сиденье между родителями, не сводила с Андре невидящих, бессмысленных глаз.

Долорес, заметив, как Андре оглядывает ее семейство, еле слышно прыснула в кулак. Но лишь только Оле двинулся навстречу Билли Мейсону, с ее лица мигом исчезло прежнее лукавство, будто его смахнула невидимая рука, и оно изобразило равнодушие и скуку.

— Долорес!

— Что, папочка? — немедленно отозвалась она с готовностью примерной девочки.

— Отрули грузовик с дороги, когда парень закончит протирать лобовое стекло. Мне надо с Биллом потолковать.

— Да, папочка. Хорошо, — тоненьким голоском пропела Долорес.

Стоило Оле отвернуться, как она, прищурившись, тут же высунула вслед его удаляющейся спине язык. Потом встала и, легко пружиня коленями, спрыгнула из кузова на землю прямо перед Андре. Подняла голову, посмотрела ему в глаза. Андре не выдержал, отвел взгляд, и Долорес расхохоталась.

В последующие полчаса она медленно прохаживалась по площадке перед гаражом, то и дело неуклюже застывая в рассчитанных на Андре вызывающих позах. Миссис Олсон дремала, девочка-дебил перекатывала в пухлых пальцах клубочек красной шерсти.

Наконец из гаража показались Билл с Оле.

— Долорес, в понедельник надо съездить в Сент-Пол, — приказал Оле.

— Эй, Андре, сможешь снять двигатель со старого «понтиака» у моего брата, если он тебе домкрат даст? — спросил Мейсон.

— Конечно, смогу!

— Ну вот так. Поедешь, значит, туда с Долорес. — Мейсон повернулся к Оле, затряс ему руку. — Хоть ты, старый хрыч, с меня шкуру спустил, все же, клянусь богом, я отделаю свою «Жестянку Лиззи» и поеду на ней на автородео.

Сердце у Андре бешено заколотилось. Перед ним мелькнул аккуратный кругленький зад Долорес — она залезала в кузов. Грузовик тронулся, Долорес не спускала с Андре зеленых глаз.

— Ну и Долорес эта…

— Выбрось из головы, — оборвал его Мейсон. — Оле, он только с виду тихий, а так крутой, черт. Запросто пришьет на месте, если сунешься к его дочке.

— А чего? Я ничего.

К концу работы нога у Андре разболелась нестерпимо. Он отдраил лобовое стекло последнего грузовика, кинул сдачу в мозолистую ладонь водителя. Билл Мейсон снова отпер уже было закрытую дверь мастерской и, вынув из ящичка кассы деньги, отсчитал Андре получку.

— Валяй домой, — сказал Мейсон.

— Надо подождать отца Пепэна.

— Ах да. Я все забываю, что он твою зарплату тебе откладывает. — Мейсон с любопытством посмотрел на Андре. — Ты что ж, правда осенью собираешься в Эдмонтон, поступать в университет или в техническое училище?

— Тьфу ты! Это все отец Пепэн бубнит, а я — не знаю я…

Мейсон оперся локтем на ящичек и поглядел в окно.

— Вон мать твоя, поджидает. Если вцепится в тебя раньше Пепэна, плакали твои сбережения за неделю.

По противоположному тротуару бочком кралась Рейчел. Несмотря на жару, на ней была наглухо застегнутая на молнию куртка; грязный платок в красную клетку повязан вокруг головы, поверх мокасин — старые галоши. Засунув руки в карманы куртки, Рейчел прошаркала по улице шагов с полсотни вперед, оглянулась на гараж, повернулась и зашаркала обратно.

— Хочешь, выпущу через задний ход?

— Не-а. Отец Пепэн идет.

Андре кивнул на прощанье Биллу Мейсону и вышел навстречу священнику, семенившему через площадку станции обслуживания; пыльная ряса развевалась вокруг ног, а седые кончики усов подрагивали на ходу. Отец Пепэн откинул голову назад, вглядываясь в Андре сквозь толстые, сильно увеличивающие стекла очков.

— Здравствуй, Андре. Здравствуй. Завтра первое августа у нас, — ворковал отец Пепэн.

— Ну и что?

— Результаты экзаменов. Какие у тебя оценки. Пришлют почтой — на днях. Ты решил, какой наукой будешь заниматься?

— Тьфу ты, святой отец! Если, ну, даже если я решу… в общем, будь я проклят, кто мне позволит такое! Я же метис. Это вот белым парням, дьявол их возьми, — пожалуйста, а мне…

— Учиться хочешь? — прервал его отец Пепэн.

Совсем спятил! Чтобы мне целых два, а то и три года учиться на деньги, которые я заработал летом подсобником на бензоколонке! Андре старательно изобразил на лице почтение и пожал плечами.

— Программы достал для тебя. Технологического института Северной Альберты, университета. А ну пойдем ко мне в приход и…

Не успел Андре обдумать очередной отпор, как на них налетела Рейчел:

— Зачем берешь деньги моего мальчика, святой отец? На что еду купить?

— Я беру? — с возмущением воскликнул священник. — Я коплю ему деньги! — Он нахмурился и посмотрел на Рейчел. — Тебе пособие меньше дали?

Женщина поскребла носком галоши по пыли и угрюмо проговорила:

— Исаак в пивную ходит.

— Так и ты ходишь!

— Я ж не играю в карты. Джонни Крейн с Уилли Эверилом его обчистили. До цента.

Священник поджал губы, воздух со свистом вырвался у него из ноздрей.

— Пособие получаешь — сразу в магазин, поняла? И купи продуктов на месяц.

Рейчел бросила на Андре колючий, злобный взгляд.

— Ему — так деньги! А остальным есть нечего.

— Он даст свою долю.

— Долю! Как же…

Отец Пепэн властно подставил ладонь под нос Андре. Тот вытащил из кармана недельную получку и опустил скомканные бумажки в руку старика.

Насупив брови, отец Пепэн расправлял и складывал бумажки, шевеля при этом губами — считая про себя.

— Восемь долларов где?

— Утром сегодня не работал.

— Не работал? Когда я тебя устраивал сюда, что я говорил?

— Помню, что сказали.

Глазки отца Пепэна сузились.

— За эту неделю ты не заслужил на личные расходы.

Старый хрыч. Твои, что ль, деньги… Ну и дьявол! Еще и возмущается.

Дрожа от обиды, Андре смотрел, как отец Пепэн отсчитывал сорок долларов в руку Рейчел — на его, Андре, содержание, — остальные деньги свернул и засунул в допотопный кожаный кошелек с щелкающим замочком.

Для меня копит! А вдруг возьмет да и скажет, что никаких я ему денег не давал? Нет, глупости! Знаю, что не скажет, и все-таки…

Рейчел зажала деньги в кулак, бросила на Андре презрительный взгляд и зашаркала, покачиваясь бесформенным телом, на тонких, как палки, ногах к магазину. Внезапно из-за деревьев в конце улицы выскочил Джои и припустил следом за бабкой.

Священник проводил их неодобрительным взглядом, потом повернулся к Андре.

— Пойдем ко мне. Программы дам…

Опять чертовы программы! Андре замотал головой.

— Как ты не понимаешь! Очень важно, чтоб ты попал…

— Ну как я туда попаду, скажите, как?

Пепэн лукаво улыбнулся, шутливо ткнул Андре локтем в бок.

— У англичан есть поговорка: «Было бы желание, а возможность найдется».

О господи! Чтоб тебя…

— Святой отец, я, пожалуй, пойду. Нездоровится как-то.

— Поговорим завтра, после мессы! — Слова прозвучали как приказ. Священник отошел, сел в автомобиль и исчез, оставив за собой облачко пыли.

Хоть бы раз предложил подвезти до дому!

Охая на каждом шагу от боли, Андре побрел к окраине, где, обращенные к озеру, стояли домишки метисов.

 

III

Когда Андре приковылял к дому, Доди Роуз в плотно облегающих штанах и прозрачной блузке на голое тело делала вид, что пропалывает в огороде худосочные грядки с овощами. Ступая вдоль изгороди, она выдирала сорную траву и чертополох. Андре молча махнул ей рукой и, не останавливаясь, двинулся было в дом, тогда она окликнула его:

— Эй, Андре!

Он нехотя заковылял к ней.

— Что это у тебя с ногой?

— Порезался о разбитую бутылку, когда ночью прыгал через забор.

Доди громко расхохоталась.

— Надо же! Нет, самое смешное — как ты, тряся голым задом, кинулся к двери, только Альберт захрапел. Вот умора!

Андре усмехнулся:

— Ты бы хоть после вчерашнего корыто опорожнила.

— Слушай, он опять уехал. Явится только во вторник ночью. — Доди покачала бедрами. — Я бы тебе яичницу с салом сделала, а?

Андре сорвал длинную травинку, принялся жевать, отрывая зубами и выплевывая по кусочку от стебля.

— Не сегодня. Устал очень.

Уголком глаза он увидел, как к дому подходит Рейчел с набитой продуктами сумкой. Мать вошла в дом, не глядя на Андре с Доди, и с силой захлопнула дверь.

Андре отошел от забора.

— Приходи, Андре, а?

— Не… Выдохся. А завтра рано вставать, к обедне идти.

— К обедне? Это еще зачем? — С лица Доди сошла улыбка, в глазах сверкнула подозрительность. — Исповедоваться идешь? Растрезвонишь всем, мерзавец, про меня, дойдет до Альберта, уж он…

— Отец Пепэн небось не протреплется, — бросил о усмешкой Андре через плечо, ковыляя к дому.

Поднявшись на полусгнившее крыльцо, он заметил рядом с уборной старенький «форд» Обри Слэддена. Андре скривил лицо и не успел распахнуть дверь, как услышал возмущенный голос Обри:

— Нет, пять долларов тебе, Исаак, и пять Симоне. Да послушай же ты, черт тебя дери…

— Семь старику и семь мне, — не уступала Симона. Она бухнулась Слэддену на колени и пощекотала ему ухо кончиками пальцев. Слэдден спихнул ее, закинул ногу на ногу, смущенно фыркнул.

Симона хихикнула, зажав рот ладошкой.

— Если так баба нужна, накинь пару долларов.

Андре незаметно скользнул в комнату и, усевшись на край кровати, снял ботинок с зудящей болью ноги.

— По рукам, Слэдден? — приставала к гостю Симона.

Рейчел, мрачно насупившись, стояла у печки, скребла кастрюльки в тазу, полном жирной воды. Она повернулась к Симоне, подбородок у матери трясся:

— Скоро Джои придет. Что про мать думать будет? — Рейчел ткнула в сторону Исаака мокрой кастрюлькой: — Сводник! Бесстыжий!

— Заткнись! Я тебе что, миллионер? Работу она бросила? Бросила! Заявила, чтоб пособие дали? Нет! Нету пособия. Мы кормить будем? Я без работы.

— Звал тебя Джонни Эванс с бойни…

— Молчи, зараза! — Исаак замахнулся.

Рейчел попятилась к двери.

— Мерзавец! — Она плюнула в сторону Исаака. — Ты, Симона, стыда нет, с этой падалью идешь. — Она ткнула кастрюлькой в Слэддена.

— Подумаешь! Ты ж ходила с Джейком Рыбий Глаз? И еще с тем, Джимми, пока не разжирела и не состарилась…

Рейчел запустила в Симону кастрюлькой. Симона увернулась, и кастрюлька брякнулась об печку.

— Бесстыжая! — гаркнула Рейчел. Она кинулась вон, с силой хлопнув дверью так, что Андре вздрогнул.

Симона сидела, болтая ногами, на краешке стола, от «кинувшись назад и опершись на руки, выставляя грудь вперед, напоказ.

— Ну как, Слэдден, идет?

Слэдден провел языком по пересохшим губам.

— Шесть тебе, шесть Исааку.

Исаак хитро посмотрел на него.

— Симона сказала — семь.

Симона соскочила со стола и метнулась к старому мутному зеркалу над умывальником. Принялась мазать губы помадой. Обри, вытянув шею, следил за ее движениями.

— Пойдем, малышка, а? У меня бутылка припасена. Прокатимся к Заливу Француза…

Симона хохотнула, схватила грязную, наполовину, беззубую расческу, вонзила ее в заросли жалких, завитых на скорую руку кудряшек.

— Семь долларов, — неумолимо отрезала она. — И сигарету дай.

Слэдден вздохнул, достал из нагрудного кармана пачку сигарет и кинул на стол. Симона вынула одну, прикурила от спички и швырнула распечатанную пачку Исааку. Тот, не спросив, взял сигарету.

Симона подошла к Слэддену, прильнула, потрепала ему волосы на макушке.

— Я такая заводная, — промурлыкала она.

Слэдден шумно засопел, лицо у него побагровело, он встал.

— Ладно, черт с вами, семь тебе и…

— …десять мне, — вставил Исаак.

— Как! Ты же сказал…

— Десять. Кушать надо.

— Слушай, Исаак, старая каналья…

— Десять.

Слэдден запустил в карман руку, при этом его разбухший от пива живот перевалился через ремень, и вытянул пачку денег. Чертыхаясь, он послюнил большой палец, отсчитал деньги и швырнул на стол. Не успел Исаак протянуть руку, как Симона выхватила из пачки семь долларов и засунула себе за пазуху. Затем повернулась к Слэддену, обняла его за шею, выронив сигарету изо рта, и прижалась к нему всем телом.

— Ну что, пойдем?

Слэдден затопал к двери, таща Симону за руку. Через мгновение раздался рев мотора.

Исаак сунул деньги в карман. Опершись ладонями о стол, он поднялся и побрел в угол комнаты. В груде наваленной на полу одежды отыскал свою засаленную куртку, натянул. Прикрывая за собой дверь, он повернулся лицом к Андре, и тому показалось, что отец улыбается.

В пивную небось. Мать следом потащится, будет с ним ругаться, а потом надерется пивом еще похлеще отца. Поесть бы. С утра ничего во рту, кроме пакетика сухой картошки да трех бутылок шипучки.

Андре принялся шарить по полкам.

Банка питьевой соды, полпакета муки, кулинарный жир в миске, чай и сахар в сумке, что мать приволокла из магазина. Можно бы лепешку испечь, только придется печку растапливать.

Дверь отворилась, и из темноты возник Джои. Застыл на пороге — руки в сильно оттопыренных карманах штанов, — молниеносно обшарил черными бусинками глаз комнату. Потом улыбнулся Андре. Из одного кармана извлек пакетик земляных орешков, из другого — пакетик леденцов.

— Хочешь, Андре?

— Мать купила?

— Не-е.

— Ох, смотри, накроет тебя старый Фэрфекс, полицию вызовет.

— А я его не боюсь.

— Ну и зря.

Джои повел плечами.

— Мать сама стянула бутылку кока-колы.

Он взялся зубами за кончик пластикового пакетика, оторвал уголок, сплюнул кусочек пластика на пол, на» сыпал орешков на ладонь, засунул пригоршню в рот и, жуя, проговорил:

— Сам не воровал, что ли, когда как я был?

Появление Синички, шумно ворвавшейся в дом, спасло Андре от ответа. Сестренка тащила три довольно большие, насаженные на проволоку рыбины. Если б не тугие черные косички, отброшенные назад, к плечам, на сразу догадаешься, мальчик Синичка или девочка.

— Гляди какие! — радостно затараторила она. — Щучка и два щуренка. — И шлепнула свой улов прямо на стол. — У-ух! Ну и денек. Мы с Максом подались на ту сторону озера. Он форель поймал. Большущую, килограммов на десять. Он ее битых полчаса вытягивал. Это там — слыхал про Гранатовый берег? Где, говорят, песок розовый. Правда-правда, розовый!

Синичка подбежала к Андре и, запустив руку в свой карман, вытащила целую пригоршню песка.

— Вот. Прихватила для твоей коллекции. Полный карман набила.

С минуту Андре молча смотрел на песок, и сердце у него забилось от радости.

— Ишь ты. Надо же!

— Там за уборной валяется жестянка с крышкой, из-под табака. Пока ты свою коллекцию камней не разложишь, держи песок в жестянке. Джои, поди принеси, ладно?

— Не-а! — запротестовал Джои. — Темно уже. Я чертяки боюсь.

— Какой еще чертяки? — фыркнул Андре. — Кто это тебе всякой дремучей дурью башку забивает?

Глаза Синички испуганно заблестели.

— Почему дурью? Мать говорит, что она ее видела, и бабушка еще рассказывала…

— Прекрати, Чик-Чирик! Хорошо хоть, тебя не слышит сестра Бригитта…

— Пожалуйста! Не боишься — сам иди.

— Очумели совсем, — пробормотал Андре, однако, оказавшись в темноте, с трудом заставлял себя не смотреть по сторонам. Жестянка из-под табака заблестела у него перед глазами, отражая свет лампы, лившийся из распахнутой двери; только Андре нагнулся за банкой, как тотчас над головой взмыла дикая утка; от внезапного свиста крыльев волосы у Андре встали дыбом на затылке.

Тьфу ты! Камни коллекционирую, отец ругается, что очень образованный, а вот поди ж ты, под стать бабке трясусь как овечий хвост, привидений дурацких боюсь.

Андре схватил банку и поспешно, как мог, заковылял в дом. Сердце у него стучало.

Идиот, больше никто! Знаю же: нет никакой старухи-чертяки, никто меня не съест, а все же…

— Вы что, ребята, не ужинали еще? — спросила Синичка, высыпав весь песок из кармана в жестянку. — Ах, чтоб вас… Джои, ну-ка растопи печку!

Синичка взяла большой кухонный нож и принялась чистить и потрошить рыбу. Пес Вонючка с виноватым видом вылез из-под кровати и подошел к столу, подняв вверх голодные глаза.

Синичка разрезала очищенный кусок рыбы пополам и шмякнула половинку на пол. Тощий щенок схватил рыбу в зубы и поспешил назад, под Исаакову кровать, словно опасаясь, что кто-нибудь отнимет его добычу. Синичка собрала внутренности, вывалила их в помойное ведро и сполоснула скользкие от рыбы руки в миске с холодной водой.

— Вон я сальца принесла. А готовить вам, ребята.

— Нет, Синичка, давай лучше ты!

— Никаких разговоров!

Андре вздохнул, снял черную, закопченную сковородку с гвоздя, положил на нее кусок жиру, поставил на печку. Пока он обваливал рыбу в муке, Синичка, встав на цыпочки, застыла у зеркала.

Когда она повернулась, комически застыв в обольстительной позе, губы у нее были намазаны помадой, а веки подведены тенями Симоны.

— Ну как?

— Сейчас же вытри рот и смой с глаз эту пакость. Старик увидит — и в следующий раз Слэдден знаешь к кому придет?

— А Симона говорит, что это обалденно здорово.

— Дура твоя Симона. Шлюха поганая! «Обалденно здорово», кто бы говорил! Она же ляжет с кем угодно, хоть со зверем паршивым, лишь бы денежки у него водились.

— Ладно-ладно. Как там отец говорит; не худо бы пожрать!

 

IV

Утром в понедельник парило, как перед грозой. Когда Андре подошел к гаражу, хозяину уже было явно не до него, на измазанном маслом лице Мейсона застыла улыбка. Все его внимание было приковано к желанному сокровищу: к груде останков старой колымаги с открытым верхом, принадлежавшей некогда Оле Олсону.

— Погляди, какие колеса! — бормотал Мейсон.

А спицы — ей-богу! — деревянные. Где теперь такие сыщешь! И лобовое стекло в порядке, и радиатор с виду ничего. Из своего барахла кое-что отберу, отсюда возьму что получше — и будет она у меня как новенькая, прямо картинка!

Он отступил на шаг, любуясь машиной, и, не отводя от нее глаз, вынул из кармана двадцатидолларовую бумажку.

— Долорес к нам выехала. Оле звонил. Сказал, она тебе поможет двигатель снять, а то мой брат чинит тут комбайн одному. Инструмент там, в мешке. Бери деньги, вы там поешьте как следует…

— А помельче нет?

— Да ладно! Сдачу привезешь. — Мейсон посмотрел на Андре и хитро улыбнулся. — Небось трудновато придется с эдакой помощницей — какая уж тут работа, а? — И, внезапно посерьезнев, сказал: — Вообще-то жаль девчонку. Оле никуда ее не пускает, забыл, что не дитя уж. А в ней кровь играет. Видно, мучается девка, дело молодое; только ты голову-то не теряй — для своей же пользы — и руки не вздумай распускать.

Снаружи засигналил грузовик. Андре взвалил мешок с инструментом на плечо и пошел к машине, где ждала Долорес. После той сцены в субботу у гаража он и не знал, чего от нее теперь ждать; сейчас Долорес робко поглядывала на него, и на губах ее то и дело возникала, подрагивая, полуулыбка.

— Не знаю, что у меня получится с той машиной, — сказала Долорес. — Вообще-то я помогаю отцу чинить косилки и всякое такое.

Андре метнул взгляд на ее руки, сжимавшие руль. Руки у Долорес были грубые, с изгрызенными ногтями, натруженные, как у каменотеса.

— Ничего, разберемся.

Водит неплохо, отметил про себя Андре, после того как они проехали несколько миль по шоссе. И язык за зубами держать умеет. А то боялся, что она всю дорогу будет тарахтеть без умолку.

Андре успокоился и принялся следить за ястребами, парившими с подветренной стороны дороги, выглядывая мышей и крыс, что забились от шума проезжающих машин глубоко в норы. Листья тополей подрагивали, серебрясь на ветру, даль колебалась, утопая в зное.

Ехали долго, наконец Долорес заговорила:

— Ты учишься?

— Кончил в июне.

— Двенадцать классов?

— Ага.

— Надо же! — с завистью протянула она. — А меня отец заставил из седьмого уйти. По правде говоря, с учебой у меня не ладилось.

— На ферме лучше, да?

— Лучше! Хоть бы она пропала. Господи! Вот Торвальд, он везучий. Ему небось корова на ноги не гадит…

— Торвальд — это кто?

— Брат. Он уж три года в Эдмонте учительствует, — Долорес заерзала, пристраивая худенькое тельце поудобней на сиденье, и умолкла, в раздумье покусывая губы. Грузовик взобрался на гору, и внезапно перед ними в голубоватой загадочной дали распахнулась ширь лесов и лугов.

— Гляди! — воскликнула Долорес. — Ну и лето нынче. Чувствуешь, лесом пахнет? — И она принялась насвистывать какой-то мотив, простой и приятный, как птичье щебетанье.

В половине одиннадцатого Долорес подрулила к небольшому гаражу в поселке Сент-Пол.

— Сегодня жара, в помещении сдохнуть можно. Хотя, если дело пойдет, можем к трем закончить. — Долорес соскочила с подножки, достала из кабины тяжелый мешок с инструментом и направилась к гаражу.

Андре, чувствуя себя несколько задетым и даже одураченным, поплелся вслед за ней.

Думал, девка — огонь, ишь, как тогда задом виляла передо мной у Мейсона, а она…

Когда Андре вошел в гараж, Долорес уже разговаривала с хозяином. Машина, с которой им предстояло возиться, стояла под лебедкой.

— Послушай, ты не левша? — спросила Долорес.

— Нет.

— А я левша. Ты работай с этой стороны, а я буду с той.

Не успел Андре двинуться с места, как Долорес открыла крышку капота и разложила инструмент. Брат Мейсона наблюдал за ними, ехидно улыбаясь. Направившись к машине, Андре споткнулся о гаечный ключ, лежавший на цементном полу, и еще пуще смутился.

Чертова кукла! Выставляется, будто заправский мастер, а сама небось ни черта в технике не смыслит.

Однако не прошло и получаса, как Андре пришлось признать, что смыслит, и нисколько не меньше его.

Тьфу ты! Глядеть противно. По локоть в масле, чумазая, как поросенок. Ну нет, на что мне такая сдалась…

Когда в полдень с пожарной вышки прозвучала сирена, Долорес оторвалась от работы, тыльной стороной ладони утерла пот со лба.

— Уф! Порядок. Через пару часов все будет в полном ажуре. Есть хочешь?

— Билл сказал, чтоб мы как следует пообедали, — ответил Андре, доставая из переднего кармашка джинсов двадцатидолларовую бумажку.

— Зачем? Мама надавала мне с собой всего, тут поблизости рощица славная есть, помнишь, проезжали?

Андре пожал плечами, свернул деньги и запихнул поглубже в брючный кармашек. Долорес равнодушно следила за ним, машинально потирая черным, замасленным пальцем маленький прыщик под носом.

В рощице, в пятнистой от листвы тени, чуть продувал приятный ветерок. Они съели приправленные горчицей пухлые бутерброды с жареным мясом, а вслед за ними — пирожки с крыжовником. Потом, отдыхая в тени, Андре от нечего делать принялся приманивать бурундука хлебными крошками.

— Эх, до чего не хочется опять переться в этот гараж, — проговорил он. — В эту духотищу. Хоть бы дождь, что ли, пошел.

— Деваться некуда. Идем. — Долорес метнула на него взгляд из-под ресниц. — Помнишь, по дороге озеро проезжали? Классно бы искупаться после этой душегубки, а? — Она со смешком ткнула его легонько кулаком в бок.

Мгновенно — Андре даже сам испугался — его словно током ударило.

— Точно! Искупаться — это дело.

Окончив работу, они покатили по шоссе на север. Было пасмурно, нещадно парило. Ни ветерка. Под коленками у Андре холодило от капелек пота, стекавших с распаренного тела, рубашка прилипала к спинке сиденья. Он глядел, как с запада надвигается грозовая туча.

— Скорей бы прорвало, в самый бы раз!

— Да уж! Люблю, когда молния полыхает. Мама обычно хватает Астрид в охапку — и в чулан, а по мне — хоть бы что, хоть бы всю ночь громыхало. Чтоб и сарай наш спалило, и дом, и… — Долорес рассмеялась, — да хоть бы и меня вместе с ними!

Неожиданно впереди проглянуло озеро, тусклым зеркалом утопавшее в зное; по берегам в камышах сонно застыли кулики. Долорес притормозила, свернула на песчаную обочину, потом направила грузовик прямо к густой заросли ивняка, которая сразу отгородила их от дороги. Долорес выключила двигатель и потянулась сладко — руки вверх, кулаки сжаты. Андре почувствовал, как напряжение ее натянутых мускулов, словно ток, через сиденье передалось ему. Долорес обернулась, усмехнулась и выпрыгнула из кабины.

— Кто остался, тот попался! — выкрикнула она, хлоп дверцей и помчалась к воде, сбрасывая на бегу одежду. Не успел Андре вылезти из грузовика, как она уже с радостным визгом шлепнулась в воду.

Ишь психованная!

Приятно разгоряченным, вспотевшим телом погрузиться в прохладную воду. Андре, мощно загребая, быстро поплыл к середине озера, то и дело переворачиваясь и кувыркаясь в воде. Он ушел под воду, вынырнул с победным видом, зажав в кулаке камушек со дна, и вдруг понял, что плывет один. Андре развернулся, загребая руками в воде, посмотрел в сторону берега. Долорес стояла по пояс в воде и смотрела на него.

— Я думал, ты плаваешь.

Издалека, с того берега, долетел ее голос — тоненько, прерывисто:

— Я не уме-ею!

А я, как видишь, умею и за все лето первый раз до воды добрался.

Через четверть часа, вволю наплававшись, Андре повернул к берегу, ожидая услышать заискивающую похвалу Долорес, и с удивлением обнаружил, что она, уже одетая, стоит на берегу.

— Эй! Ты чего не позагораешь?..

— Давай скорее. Надо отсюда мотать.

— Мотать?

— Тут какие-то ребята по кустам шныряют.

— Ну и что?

— Если отцу скажут, что я купалась с парнем, он меня убьет.

— А ты что, знаешь этих ребят?

— Я их не особенно разглядела, но лучше нам поскорей отсюда двигать. Давай одевайся.

Андре прямо перекосило от ярости. Не успели приехать! Этой бы только, чтоб никто — ни-ни! Я там плаваю, а она тут трясется. Откуда здесь ребята? Да нет, просто ей… Тьфу ты! Какой же я идиот!

Домой Долорес гнала машину на полной скорости. Андре смотрел, как разрастается грозовая туча, у него не было желания говорить с Долорес. К гаражу Мейсона, где она высадила Андре, подкатили к концу рабочего дня. Перед тем как тронуться, Долорес кинула на Андре настороженный взгляд, прежнего кокетства как не бывало.

Все, хватит, завязал, сердито решил про себя Андре.

Когда он вошел в мастерскую, Мейсон подсчитывал дневную выручку.

— А, Андре… давай-ка сдачу…

— А я их и не тратил. — Андре запустил пальцы в передний кармашек джинсов. — Что за черт! Где ж они? Тьфу ты! Я ведь днем проверял…

Мейсон сурово посмотрел на него.

— Как это — потерять деньги из переднего кармана штанов?

— А я и не терял…

Долорес! Она их вытянула, пока я плавал. Ах, стерва! Ребят каких-то приплела…

— В других карманах ищи, — сказал Мейсон.

Андре перерыл все карманы, после чего мрачно опустил голову, в недоумении пожимая плечами.

— Ну что ж… можете, если надо, удержать из моей получки…

— Уж я удержу, будь спокоен! Черт побери! Деньги на земле небось не валяются.

Андре медленно вышел из гаража. В этот самый миг на город обрушился первый поток ураганного ветра, предвестника грозы. Вспыхнула зеленая молния, и тут же раздался такой оглушительный треск грома, что у Андре душа ушла в пятки. Он побежал. Дождь хлестал его по голове, по плечам. До дома оставалось совсем немного, как вдруг с ветром в потоке дождя накатил град; пришлось, окунаясь в потоп, перебраться через улицу и искать защиты в заброшенном курятнике. В носу противно щекотало от запаха куриного помета; Андре, весь дрожа, съежился у дверной притолоки и глядел на дождь.

Не часто в этих местах так яростно полыхало небо. Молния с шипением и треском возникала то тут, то там. Земля содрогалась от грома.

Ишь, молнии ей захотелось. Чтоб тебе весь зад спалило!

Внезапно Андре расхохотался.

Получилось, что он двадцать долларов выложил за науку! Не бросай штаны где попало, чтоб любая девка могла карманы обшарить!

А может, не она? Может, и впрямь ребята какие прятались в кустах?

А, ладно! К черту все. К Доди заглянуть, что ли?

 

V

Последующие дня три отношения Андре с Биллом Мейсоном были подчеркнуто прохладные, а вот погода оставалась прежней. Жарило нестерпимо. Как-то посреди дня, в самое пекло, Мейсон, держа в руках толстенный, в оранжевом переплете технический справочник, озадаченно насупившись, грузно опустился на низенькую скамеечку позади «ситроена» доктора Пеша.

— Ах ты черт! Течет, — произнес он — и потом еще раза четыре: помолчит — повторит то же самое. Тыльной стороной ладони Мейсон утер струившийся со лба пот; от него пахло мазутом. Мейсон держал справочник в вытянутой перед собой руке и глядел в него, прищурив глаза. — Ох уж эти иностранные модели, будь они неладны, — внезапно взорвался он. — Да еще в этих очках ничего не вижу… — Мейсон протянул справочник Андре. — На, прочти-ка, что там пишут насчет гидравлики, если эта посудина течет?

Андре пробежал глазами нужный раздел, потом медленно прочел вслух, время от времени тыча пальцем в тот или иной узел машины. Мейсон насупился, взявшись пальцами за подбородок, потом просветлел и расплылся в улыбке.

— Ишь ты, разобрался! Подумать только — разобрался! — Он с уважением посмотрел на Андре. — Не хочешь механиком стать?

— Не. — Андре перебирал в пальцах камешки, что подобрал утром по дороге на работу.

— Вечно у тебя полны карманы камней!

Андре пожал плечами, вышел из гаража, вывалил камешки в ивовые заросли на пустом участке по соседству.

Это точно, засели у меня камни в башке! На чердаке вон их сколько ящиков, и я про каждый камень все могу рассказать. Нравится мне это, интересно.

Прислонясь к дверной притолоке, Андре стоял снаружи. Жарко, ни ветерка. К руке присосался маленький комар — к концу лета они прямо озверели. Андре смотрел, как комар наливался кровью и вот взлетел, отяжелев настолько, что еле шевелил крыльями.

К бензоколонке подкатил допотопный «фольксваген», весь залепленный переводными картинками-цветочками. Из окошка высунулась рыжая голова Дейва Крамли.

— Как успехи, мыслитель? — крикнул он.

Какой я ему мыслитель? Дурак! Еще Мейсон услышит…

— Какие успехи?

— Ты что, не знаешь? Прислали аттестаты за двенадцатый класс.

В животе у Андре тревожно заныло. Ему не хотелось говорить про экзамены.

— Слушай, а чего ты сейчас делаешь?

— Я-то? В университет готовлюсь, — Крамли включил двигатель. — Интересно, какие у нас с тобой отметки по математике и химии…

— Может, подкинешь до почты? Я отпрошусь у Мейсона минут на десять.

Крамли залился краской.

— Знаешь… по правде говоря, я спешу, но если встречу отца Пепэна, то я ему…

Брезгуешь, сукин сын! Эта старая калоша и так сюда припожалует на мою голову.

— Говорят, ты вроде собираешься в техническое училище? — спросил Крамли.

— Мало чего говорят.

— А что думаешь делать?

— Не знаю. Захочу — ничего не буду.

Крамли осклабился, отпустил педаль сцепления и тронулся с места.

Окажется — отметки плохие, чтоб им пусто было, тогда уж точно бездельничать придется, мрачно подумал Андре.

Весь день он слонялся по гаражу без дела. Работы оказалось мало. Клиентов почти не было. В конце дня Андре набил кузов пустыми канистрами из-под масла и поехал на свалку. Посреди дневного пекла от свалки тянуло зловонием. Чайки бились между собой за куски заплесневелого черствого хлеба, зеленые мухи неистово жужжали над каким-то мертвым животным. Выгрузив канистры из кузова, Андре с облегчением забрался в кабину. Не успел повернуть ключ зажигания, как в окно всунулись две смуглые улыбающиеся физиономии.

— А, Альфонс, Уилли… привет! Сто лет не виделись…

— Когда тут видеться: по уши в дерьме, один зад кверху торчит, — смеясь, сказал Альфонс.

— Вот именно, гад буду! — вставил Уилли. — Как мусор выгребать — так нам, ублюдкам, значит, а как наваливать — так им. — Он облокотился обеими руками о стекло дверцы и, увидев, что Андре усмехнулся на его слова, расплылся довольной улыбкой.

— Слушай, подбрось до Лун-Пойнта! — попросил Альфонс. — У нас там сети расставлены…

— Притом нас там поджидают Энджи Снегирек и Бесси Желтоножка, — добавил Уилли. — Пива им страсть как хочется.

— Пиво везем, — подхватил Альфонс. — А «форд» у нас отказал. Сначала было нормально; потом пошли в кустики по нужде, приходим, а он не заводится. — Альфонс открыл дверцу кабины и, не дожидаясь приглашения, взгромоздился на сиденье рядом с Андре, Уилли последовал задним.

— До Лун-Пойнта! Туда часа два ходу. Нет, не поеду, Мейсон искать будет, еще полицию вызовет.

— Ерунда! Дадим пару бутылок.

— Тьфу ты, братцы, не пойдет. Придется вам своей старой посудиной воспользоваться. Посмотрим, может, и раскочегарим вашего старикашку. Видать, ему прочихаться надо.

Альфонс и Уилли сразу притихли с унылым и поникшим видом. Понуро сидя, руки в карманах, съежившись, как побитые курицы, под козырьками кепок, клювами торчавшими над лбами, они молча смотрели, как Андре заливал в радиатор «форда» воду из котлована. Потом Андре попробовал включить двигатель; машина затарахтела.

— Что, белым заделался, не желаешь с вонючими выродками пиво пить? — на ходу бросил Альфонс через плечо, когда они с Уилли тронулись в своем «форде».

— Совсем спятили, идиоты! — прошипел Андре сквозь зубы, с силой пнув ногой глыбу мусора на краю свалки. Потом машинально нагнулся, подобрал несколько упавших камешков, поглядел на них, положил в карман.

У гаража под навесом его поджидал отец Пепэн.

— Андре! Скорей, почта закроется. Мистер Мейсон позволил.

О господи! Опять…

Через полчаса Андре сидел напротив отца Пепэна за письменным столом в его аскетически строгой комнате. Старик замер, вытянув шею, глядя перед собой и смахивая на только что вылупившегося из яйца цыпленка; черные глазки буравили аттестационный лист с отметками Андре.

— По точным наукам отметки лучше. Мог бы хорошо успеть и еще по… да, еще по четырем предметам. — Отец Пепэн бросил лист на стол, откинулся на спинку стула. — Я ждал двух моментов. Первый — этот. — Пепэн указал на аттестационный лист. — Хотя, конечно, знал, что так и будет… Второй, и самый, я думаю, важный, — чтобы ты не бросил работу. Многие метисы бросают, не хотят. Мейсон говорит, ты работник надежный. Так вот… — Отец Пепэн сделал многозначительную паузу. Андре почувствовал, как ладони у него стали влажными. — Так вот… скажи, чему хотел бы учиться?

— Я, видно, тупой какой-то, только никак до меня не дойдет, как можно на мои-то деньги…

— О! Я еще с девятого класса отметил твои успехи. Буду платить за твою учебу. Решай, куда пойдешь.

Кровь застучала у Андре в висках, ногам вдруг стало тесно в ботинках. Он не смел поднять глаз на отца Пепэна.

— Ну, говори же!

Андре молча замотал головой, взгляд его почему-то все время притягивало стеклянное пресс-папье на столе. А напряжение внутри все никак не отпускало.

— Знаешь, сколько я прожил среди индейцев? Сорок два года. И за это время только ты один у меня окончил школу. Ты один! Коллеги не верили, говорили: не может быть. Как не может, ты же окончил!

— Да, святой отец, я окончил. Так что ж теперь делать? Ведь такой, как я, только и годится, что подносить в лаборатории пробирки какому-нибудь сынку богача-адвоката, но к себе в машину он меня не посадит — вдруг мать увидит да спросит: чего это он со всякими ублюдками раскатывает, — а у меня даже пороху не хватило послать к чертям Мейсона с его гаражом, взять да и укатить днем с Уилли и Альфонсом. Альфонс мне так и сказал: «Что, белым заделался, не желаешь с вонючими ублюдками пиво пить?» Куда же мне податься? Куда ни глянешь, всюду плохо.

— Послушай, Андре… этот поселок, эта глушь — какая здесь жизнь? — заговорил священник мягко, вкрадчиво. — Придет время, и ты, если захочешь, займешь свое место рядом с самыми образованными белыми в Канаде…

— Белым стать? Чего хорошего! Чтоб вы потом сказали своим приятелям: «Глядите! Я из этого тупого болвана белого сделал!»? Нет уж, мне никогда белым не быть. Вот в школе. Камнями в меня, правда, не пуляли, но никогда не говорили: «Эй, Андре! Заходи к нам!» Да меня в школе вообще не замечали. Вспоминали, только когда надо было, к примеру, правильно решить задачку по математике. А вы хотите меня еще в одну такую же тюрьму упрятать, и там мне опять голову позабивают всякой ученой мурой, только посолидней, но я-то… я ведь ничто!

Священник поднялся, упершись морщинистыми кулаками дубовый стол.

— Ты сказал — тюрьма? Сказал — не замечали? Я всю жизнь один. Ради тебя, таких, как ты. Я положил все к твоим ногам, а ты — плюнул! — Пепэн вышел из-за стола, подошел к Андре, встал перед ним. — Не говори глупостей — «не замечали»! Ты мой должник. Терпи свое одиночество ради будущего. Я не позволю тебе отступить. Столько лет молил бога за тебя, столько в тебя вложил.

Пепэн отошел, выдвинул верхний ящик стола, вытащил оттуда пару буклетиков и швырнул их на стол перед Андре.

— Прочти. Образумишься — приходи, поговорим.

Долго сидел Андре посреди овсяного поля Сая Гроссмена, раскачиваясь в раздумье или разражаясь вслух бранью.

Старый хрыч, ни в жизнь не отвяжется. Вон они, справочники для поступающих в университет Альберты и Технологический институт Северной Альберты.

Внезапно Андре разобрал смех, да такой неудержимый, что слезы из глаз потекли.

Господи, да что я!.. Должен ему что, в самом деле? Ору, как дурак, что никому не нужен. Один я, что ли, такой? И чего бояться ехать в Эдмонтон? Город большой. Другие-то устраиваются, живут.

Андре подобрал с земли оба справочника и медленно побрел через поле по пояс в высоком овсе. Выйдя к глухому, частому ельнику, он присел под сенью большой елки, слушая тишину леса. Остро и сладко пахло разогретой солнцем смолой. Из тишины встрепенулся посвист синички-белогрудки. На кусте черемухи у края опушки перед самым полем зрели, наливаясь, ягоды, а за спиной, в лесной чаще, чуть шелестя, подрагивали в знойном безветрии листья осины.

Лес. Ей-богу, не знаю, смогу ли я прожить без леса.

Когда Андре возвратился домой, в лачуге никого не оказалось. Дверь была распахнута настежь. Андре вспомнил: Рейчел говорила, что они все пойдут в лес по голубику.

Андре рухнул ничком на кровать. Вздохнув, открыл справочник для поступающих в Технологический институт Северной Альберты. Полистал, уже в который раз отыскал раздел «Геологический факультет», перечитал.

Два года, ну и дела! Ну допустим, ну и что?.. Окончу, наймусь работать в какую-нибудь фирму по горному делу. Или пойду в такую же вот сейсмическую партию, как работает у нас, — может, не так уж плохо. По крайности не торчать все время взаперти в какой-нибудь конторе. Да нет же, никогда мне не окончить его, этот факультет…

Камешки в кармане впились в бедро, лежать стало неудобно. Андре вынул камешки, разложил перед собой поверх справочника.

Ничего особенного — кристаллический сланец. Должно быть, там, откуда Синичка приволокла песок, полно таких. Иногда в них вкраплены зерна граната. А эти так, ерунда. Кусочки обычного сланца.

Андре с размаху стукнул камешком по раме железной кровати. От камня откололся кусок; на поверхности скола оказалось окаменелое насекомое.

— Ишь ты! — Андре привстал с кровати, любуясь своей находкой.

— Эй, Андре, чего делаешь? — В дверях стояла Доди Роуз.

— Посмотри! Кембрийский трелобит! Он жил здесь миллионов пять лет тому назад, когда повсюду тут был океан.

— Господи, еще чего не хватало! Океан!

— Да ты посмотри, посмотри!

— Чушь какая. Козявка она и есть козявка. Чего так рано дома?

На Доди был яркий оранжево-голубой цветастый купальник-бикини. Взглянув на нее, Андре почувствовал, как его с ног до головы обдало жаром. Он притянул Доди к себе.

— Иди ко мне…

Доди увернулась.

— Ишь! Только о том и думаешь. Жара — нет сил, даже в купальнике у плиты вся запарилась, а он…

— Будто ты не для меня вырядилась!

Доди мотнула головой, как отряхивается от воды кошка, откинула назад длинные светлые волосы и шлепнула ладонью по бедру, прихлопнув комара.

— Комары проклятые! Проклятая жара! Ребенок орет весь день, минут десять только, как успокоился, играет.

Доди прошлась по комнате, с брезгливостью косясь на стол, заваленный грязными тарелками, и повторила:

— У плиты вся запарилась, а тут еще комары проклятие. — Она хлопнула себя по шее.

— Чего это все белые звереют от мух и от комаров? Или от погоды — с погодой-то ничего не поделаешь: какая есть, такая есть.

— Хоть бы сетки повесили от комаров. У нас Альберт кругом понавесил. Может, зайдешь ко мне, пивом угощу?

Доди заметила на кровати справочники, взяла в руки, принялась разглядывать.

— Это еще что такое?

— Может, пойду учиться на геологический.

— Врешь! — В голосе Доди слились изумление и недоверие.

Задетый, Андре вынул конверт с аттестационным листом, метнул ей. Доди смерила Андре косым взглядом, подняла упавшую на пол бумагу и, молча, шевеля губами, прочла. На лице Доди заиграла вдруг хитрая и несколько злорадная усмешка.

— Слушай… Знаешь что? — Она прыснула. — А я ведь не доучилась.

— Не доучилась?

— Ага. Учительница засекла меня на автостоянке с одним парнем… Мы с ним в машине на заднем сиденье развлекались.

— Да уж, с сестрой Бригиттой от такого сразу может удар приключиться!

Оба покатились со смеху.

Доди утерла глаза тыльной стороной ладони и с ненавистью произнесла:

— Черт бы побрал эту школу! Ну ладно, пошли. А то комары меня сожрут совсем.

На крыльце Доди остановилась, обернулась к Андре.

— Ты что, серьезно насчет этого… как его там, технического училища, что ли?

— Не знаю. Отец Пепэн говорит…

— Опять отец Пепэн! — фыркнула Доди. — Вот уж барахло старое! Ну куда тебя несет? Работа есть, и я покуда под боком. Тут Альберт какой-то договор подписал. Надолго, до января. Южнее Эдмонтона дорогу строят. Вряд ли он часто будет по триста миль по субботам до дома отмахивать ради одной ночи.

 

VI

Прошло две недели, и все это время Андре жил как в лихорадке: его кидало от радости к отчаянию. Работал каждый день, каждую ночь ходил к Доди, подолгу листал справочники, раздумывая, как же быть. И никак не мог решиться пойти к священнику, не знал, что сказать.

Как-то воскресным утром Андре осторожно, боясь разбудить Доди, скользнул с кровати. Узнав, что он собирается к обедне, Доди подняла его на смех. Только Андре потянулся за брюками, как ее рука с силой обвила ему шею, острые зубы вонзились в спину.

— Вот так-то лучше, — сказала Доди, притянув его обратно. — Интересно, куда это ты вздумал бежать?

— Пусти, Доди. Мне надо…

— Надо? Что значит «надо»?

— Пусти, говорю.

— Ну уж нет! Никуда я тебя не пущу. Надо ему! Есть кое-что и поважнее.

— Все, хватит! — отрезал Андре, отрывая руку Доди от шеи.

— Выходит, поутру уж и мочи нет? — со смешком процедила Доди.

В Андре вскипела ярость.

— Тьфу ты! Сказал же, конец!

Доди расхохоталась.

— Ах ты боже мой! Устал? Бедный пупсик… — пропела она с издевкой.

— Да заткнись ты, к чертям собачьим! Надоели твои шуточки…

— Ах так, надоели? — Доди рывком села в постели. — Сам убирайся к чертям собачьим. Это мне надоело кормить тебя, спать с тобой, да еще выслушивать всякие бредни про геологию, биологию и пес его знает про что еще!

— Что? «Геологию, биологию и пес знает что еще»? Да куда тебе до этих наук! Даже в уме не можешь сосчитать, сколько кассирше платить.

Доди спрыгнула с кровати, схватила со стола справочники и запустила ими в Андре.

— Забирай этот мусор и проваливай! — злобно крикнула она, указав ему на дверь. — Ублюдок метисский! Все вы такие — пыжитесь, из кожи вон лезете, а потом все равно тебе ведь на пособии куковать, клозетной бумаги и той не купишь, картинки из журнальчиков все повыдергаешь!

Андре схватил куртку, сгреб справочники и, хлопнув дверью, ринулся вон из хибары. Захотелось перебежать прямо через дорогу — и в лес, но утро было хмурое, промозглое. Ночью прошел дождь, с деревьев капало. В воздухе пахло осенью. О том, чтоб пойти сейчас домой, не могло быть и речи, к обедне — тем более. Андре побрел к центру поселка. Может, гостиничное кафе уже открыто.

В кафе было тепло, пахло крепким, только что заваренным кофе, тостами, поджаренной свиной грудинкой. Дочь хозяина Дюпэ, Женевьева, хлопотала за стойкой. Андре знал ее с первого класса, вместе учились. Женевьева подняла глаза и, увидев Андре, заулыбалась и сказала запросто, по-приятельски:

— Привет, Андре! Что, к обедне не идешь?

— Нет, не иду.

— И я. Сегодня с утра работаю. Чего тебе дать?

— Дай кофе. Еще тостик и джему, пожалуй.

— Сейчас их обслужу и подойду. — Женевьева взяла с подноса кофеварки чашечку кофе, поставила перед Андре. — Минутка есть?

— Найдется. Спасибо. — Андре опустил в чашечку три полные ложки сахару, налил сливок, потом сидел и смотрел, как сливки кружатся по поверхности кофе. Ярость все еще кипела в нем.

Дура Доди, дура, дрянь паршивая! Ублюдком сколько раз обзывала, а я все терплю! Только и знает измываться… будто я против нее идиот плюгавый… мол, куда мне до нее… хоть и балуюсь с ней, а ведь не дай бог Альберт меня с ней застукает… Чтоб ей пусто было! А вдруг захочет мне отомстить? Андре отхлебнул кофе. Огненный глоток жаром ожег все внутри. Замер в желудке — вот бы такое тепло да навсегда!

Женевьева подавала грудинку и пирожные сейсмологам, постояльцам гостиницы. Сейсмологи переговаривались, заигрывали с Женевьевой, время от времени взрываясь громоподобным добродушным гоготом.

От запаха жареной грудинки у Андре слюнки потекли.

Надо же, счастливые! Сыты, обуты-одеты, при машинах роскошных. Уж конечно, бабы у них обалденные, это точно. Красотки. Как… ну хоть как Женевьева.

А ведь она ко мне всегда по-доброму. И в церкви, и в школе тоже. Интересно, ну а если бы… Ишь, дубина, размечтался! Разве старина Дюпэ со своей старушенцией позволили б дочке якшаться со всякими ублюдками?

Хотя я внешне в общем ничего. Андре рассматривал себя в зеркале над стойкой. Говорят, вполне бы мог за белого сойти, за смуглого только. Зубы у меня ровные. Ладно, хватит дурака валять! Подумаешь, зубы ровные! Ну и что из этого?

Андре вынул из кармана куртки оба справочника, разложил перед собой на стойке и вновь принялся перелистывать.

Эх, разузнать бы поподробней, как там у них на самом деле, — да когда, уже вот говорить надо, что решил. А то папаша Пепэн такой цирк мне завтра устроит…

Андре настолько ушел в свои мысли, что, когда Женевьева принесла ему тостик, даже вздрогнул от неожиданности.

— У тебя университетский справочник? Надо же! Отец Пепэн мне рассказывал про твои успехи.

— Ну а твои как дела?

— Ничего. Приняли на курсы медсестер при центральной университетской больнице Альберты.

Эта — в медсестры, Крамли — в доктора. А я, у кого башка варит, прямо скажем, получше, почесываю себе за ухом да ублажаю Доли Роуз. Нет, если сейчас же не приму решения, так и будет, как насулила Доди, — придется куковать на пособии, на клозетную бумагу и ту не хватит…

— Послушай, Андре, а ты куда будешь поступать?

— На геологический. Полезные ископаемые изучать. В Технологический институт Северной Альберты — слыхала про такой?

Неужто это я говорю? Быть не может. Вот это да.

— Ну и молодец. — Женевьева задумчиво слегка взбила на одну сторону свои темные волосы. — А помнишь, в девятом классе ты делал доклад, про камни и минералы рассказывал? Так интересно было. — Она рассмеялась. — Скажи, ты до сих пор камнями карманы набиваешь?

Андре рассмеялся. Неожиданно ему стало легко, свободно, он полез в карман за своей последней находкой, показать Женевьеве.

— Гляди, что у меня есть. — Он протянул ей камешек. — Как, ничего не замечаешь?

Женевьева озадаченно вертела камешек в руках.

— Ну, круглый такой…

Андре протянул ей другой, похожий, для сравнения. Женевьева взвесила оба в ладонях.

— Ой! Первый тяжелее.

— Ну да, и он еще ржаво-коричневый. Значит, в нем полно железной руды.

— Потрясающе! А по мне — камень как камень.

Женевьева взяла оба камешка, понесла к столу, где сидели и пили кофе сейсмологи, протянула камешки худощавому, лет тридцати с виду парню.

Тот внимательно оглядел камни.

— Ты где это взяла?

Женевьева указала на Андре.

— Вон он нашел. Эй, Андре, подойди-ка, я тебя познакомлю. Это Боб Томпсон. Боб, Андре тоже хочет заниматься геологией.

— Ну да? — Томпсон улыбнулся Андре и указал на стул рядом. — Кофе хочешь?

Сейсмологи поднялись и ушли, а Андре с Томпсоном все разговаривали.

— Ну спасибо, вы мне здорово все рассказали, — произнес Андре после третьей чашки кофе. — Теперь вроде не так уж страшно.

— Надо ведь знать, что тебя ждет.

— Я-то… я еще нигде в жизни не был.

— Ну и что! До университета я тоже с фермы у нас в Саскачеване почти никуда носа не высовывал.

Андре поблагодарил Томпсона за кофе и вышел из кафе. Уверенным шагом он направился в гору к приходу священника. Внезапно серые облака прорезал яркий солнечный луч.

Пойду, так и скажу отцу Пепэну.

Но вдруг Андре замедлил шаг, остановился.

Хорошо тому говорить — «ну и что»! А я уж, дурак, уши развесил. Совсем из головы вон: он-то небось белый. А я — индейский ублюдок.

Андре резко свернул в сторону, пересек дорогу, вышел к маленькому причалу, откуда открывался вид на озеро. В то воскресное утро рыбаки уже вышли на лов, причал был пуст — только чайки да пара сгнивших лодок на песке. Андре опустился на мостки, сел, свесил ноги вниз и, сощурившись от ярких бликов, мерцавших на воде, стал глядеть на озеро. Так он сидел долго, уставившись вниз с мостков на темную воду.

— Нет, черт подери, делать нечего, — со вздохом наконец произнес он. — Через все это придется пройти.

Неделя выдалась невообразимо тяжелая. Андре все время казалось, что у него за спиной стоит отец Пепэн и протягивает ему то какие-то бумаги, чтоб подписал, то счета за телефонные переговоры с Эдмонтоном, которые старик вел с дирекцией института.

— Тебе удача, — сообщил священник. — Сначала на геологический мест не было, но трое студентов отсеялись. Тебя взяли потому, что я долго уговаривал, и потому, что хорошие отметки. — Пепэн с удовлетворением потирал ладошки. — Дело сделано. Я нашел, где тебе жить в городе. Лучше не придумать. Хозяйка — из метисов. Хоть не католики, но, я знаю, очень славные люди. Еще целая неделя до сентября. Потом я сам отвезу тебя до Эдмонтона, чтоб устроить там. — Отец Пепэн хлопнул Андре по плечу. — Ну что, обрадовал тебя?

— Не знаю, отец Пепэн, — неуверенно произнес Андре. — Боязно как-то.

— Не надо бояться! Перед тобой такая прекрасная жизнь.

Дай-то бог, если старик соображает, что говорит, думал Андре, бредя вечером к дому. Только мне теперь кажется, будто у меня тормоза отказали и я лечу с крутого берега прямо в воду.

Подходя к лачуге Исаака, Андре заметил Доди Роуз: она стояла у самого забора в зарослях пырея и развешивала узорчатые полотенца на обвислой бельевой веревке. В его сторону даже не глянула. Если б не едва заметное напряжение в ней, можно было бы подумать, что Доди попросту не заметила Андре.

Разговаривать не хочет. Ну и слава богу. Сейчас мне и без нее мороки хватает, одна мать со своими разговорами чего стоит!

— Придется тебе еще неделю походить в том, что носишь, — выпалила Синичка, едва он переступил порог. — Мы с матерью все белье тебе приготовили, вон, в ящике. Все выстиранное. Я тебе даже носки заштопала.

— Мало в семье двух идиотов, вот еще один — нате, пожалуйста! — ворчала Рейчел. Она примостилась, поджав ноги, на кухонном стуле с отломанной спинкой, зажав в коленях пачку табака «Макдональд», и скручивала сигарету. — Куда тебя несет; метису что в город, что к чертовой матери! Вон они подались туда — Гэри Последнее Одеяло, Лора Пикар, Симона наша… — Рейчел повернулась к Исааку, который точил карманный нож, поплевывая на точильный камень, зажатый в руке. — Парень из дома ради камней каких-то бежит, а этот молчит как пень.

Исаак смерил Андре долгим угрюмым взглядом, попел плечами, сплюнул на камень и возобновил свое занятие.

— Я же знаю, мне все объяснили: как кончу учебу, буду работать в какой-нибудь нефтяной компании или на горных разработках, — пробормотал Андре.

— Как же! Если только сортиры им чистить!

Исаак кончил точить нож. И теперь сидел, замерев и напрягшись, склонив голову набок — казалось, к чему-то прислушивался.

— Снег будет, — пробормотал он. — Дней через семь. Может, восемь…

— Через неделю, значит? — подхватил Андре, обрадовавшись, что можно переменить тему. — Как раз к празднику. Ох, Мейсон же с ума сойдет, если не сможет выехать тогда на своей «Жестянке Лиззи».

— Снег будет, — повторил Исаак и попробовал острие ножа о край пластиковой клеенки на столе.

Рейчел поднялась и направилась к печке. Она открыла духовку, сунула туда руку — проверить, жарко ли, — подбросила пару поленьев в огонь, потом запихнула в духовку четыре домашних каравая.

— Ишь ты, камни. Тьфу! — Рейчел повернулась к Андре. — Камни изучать вздумал, да? На двор поди. Вон их там сколько, на всю жизнь хватит.

 

VII

Настал день ежегодной ярмарки и родео, последний день августа, последний день работы Андре в гараже. В это теплое солнечное утро он спешил на работу по дороге вдоль озера, любуясь листьями тополя, причудливо усеянными желтыми пятнышками осени.

Старик все про снег талдычит. Андре усмехнулся. Видать, заклинило папашу.

Мейсон поджидал Андре у ворот гаража. Он вырядился под шофера в начале века: напялил перчатки с крагами, большие защитные очки.

— Беру себе на полдня выходной, — заявил Мейсон. — А ты без меня заливай бензин да покрышки меняй, больше ничего не делай. Ну, еще, может, ремни вентилятора сменишь, всякую такую мелочь. Не обижу, плачу в полуторном размере.

Мейсон кинулся в гараж заводить «Жестянку Лиззи». И с ребячьей радостью в глазах укатил, тарахтя, чтобы поскорей занять свое место на автородео.

Андре стоял в дверях гаража и смотрел, как двое ковбоев посреди Главной улицы упражнялись, раскручивая свои лассо. В конце улицы, не обращая внимания на Андре, маячили Альфонс и Уилли с какими-то девицами. Стайки перекрикивающихся ребятишек шныряли туда-сюда. Лениво прошла Симона, ведя за руку Джои. Мальчик, по-видимому, был сильно простужен. Он кашлял, то и дело вытирая нос рукавом.

Чертова работа! — думал Андре. Интересно, что бы стало с Мейсоном, если б я дверь на замок — и айда на родео? Эх! Неплохо бы смотаться, только вот… Андре вздохнул.

Дел с утра навалилось по горло. Машины подъезжали одна за одной, иногда выстраиваясь у бензоколонки по четыре сразу, и Андре приходилось носиться со всех ног туда-сюда. Риз посреди такого наплыва в одной из машин, что стояли, ожидая очереди, девичья рука опустила стекло, и внезапный пронзительный свист заставил Андре вздрогнуть. Долорес Олсон, сверкая зелеными глазами, смеясь, пялилась на него, высунувшись над опущенным стеклом кабины.

— Привет, Андре! — крикнула Долорес. — Ну как там у тебя с двигателями?

Тот, кто сидел за рулем, должно быть брат Долорес, учитель, обернулся и резко ей что-то сказал. Женщина, сидевшая с ним рядом, прикрываясь рукой от солнца, дернула сердито подбородком, лицо ее пылало от возмущения. Долорес откинулась на спинку сиденья, но, когда машина подъехала к бензоколонке, снова метнула на Андре острый взгляд и вызывающе улыбнулась, не переставая при этом жевать резинку.

Умылась, платье надела. Интересно, куда это они ее везут?

Брат Долорес вышел из машины посмотреть, как льется в бак бензин. Его жена, скользнув на водительское место, крикнула:

— Эй, Торвальд! Не забудь про дворники.

— Ладно! — отозвался Торвальд и сказал Андре: — Сегодня во второй половине дня обещали дождь со снегом, а у меня на дворниках резина стерлась. Найдется что-нибудь для замены?

— Для вашей модели нету. Но поискать можно, если подождете, пока все машины обслужу.

— Подожду. Все равно собирался глянуть, какую такую старую колымагу Мейсон себе отделал. Отец рассказывал.

— Мейсон минут десять как подъезжал на ней к дому, отсюда видно было.

— А! Это недалеко. Что, Сандра, пройдемся?

— Нет, милый, я не любительница старых машин, — нарочито равнодушно сказала женщина. — Мы с Долорес тут подождем. Только недолго. Нам надо в четыре быть в Эдмонтоне в парикмахерской, нужно же Долорес прическу сделать.

Торвальд двинулся по улице, а жена умело отрулила задним ходом к гаражу, освободив место перед бензоколонкой.

Покончив с заправкой, Андре принялся колдовать над дворниками.

— Чего это вы с Торвальдом так на меня окрысились? — услышал он голос Долорес.

— Знаешь, Долорес, приличные девушки не свистят и не кричат парням. Ты готовишься в секретарши. А это не только печатать на машинке и стенографировать. На хорошее место берут только тех, кто умеет себя прилично вести. А ты жуешь резинку! Из-за одной только этой дурной привычки можешь лишиться работы.

— Подумаешь! — с обидой отозвалась Долорес.

— Ты учти, мы с Торвальдом берем тебя к себе в дом, мы платим за твое обучение. Уж хотя бы…

Такая баба зевать не станет, если Долорес вздумает вытащить у нее из кармана деньги… Хотя… Да что я, в самом деле! Откуда я знаю, что это она украла тогда у меня двадцать долларов?

Когда Торвальд вернулся и машина тронулась, Долорес оглянулась на Андре. Еле заметно шевельнула пальцами на прощанье… Андре усмехнулся и тоже махнул ей.

Вот смеху будет, если столкнусь с ней в Эдмонтоне нос к носу! Да нет, вряд ли.

Появился Мейсон в комбинезоне. От него разило пивом, но он был в порядке, только очень радостный и слишком разговорчивый.

— Эх, черт, жаль, тебя там не было, — сказал Мейсон Андре. — Ты тут небось в заправского мастера превратился. Гляжу, у тебя в руках все так и горит. Тебе б не в геологию, а по машинам учиться — тут бы и работа готовая нашлась.

— Не люблю, когда бензином воняет, хотя… все равно, спасибо, я… в общем, спасибо вам!

К середине дня погода резко испортилась. Откуда-то, наверно прямо с Северного полюса, перемахнув через Впадину Маккензи, налетел ветер и ударил по поселку порывами ледяного дождя. Праздник мигом расстроился. Легковушки и грузовики с дрожащими от холода родителями и детьми в легких рубашках и летних платьях засновали по улицам. Перед непогодой работы было хоть отбавляй, теперь же ее стало невпроворот. Андре с утра был в рубашке с закатанными рукавами, сейчас он, щурясь и поворачиваясь спиной к ветру, застегнул ее на все пуговицы.

— Снег будет, как пить дать, — предсказывал Мейсон, включая газовое отопление в мастерской при гараже.

Громыхая ящиками в кузове, к стоянке подкатил тяжелый грузовик. Сражаясь с порывами ветра, Андре добрался до бензоколонки, подошел к кабине.

Альберт Роуз! Сердце у Андре учащенно забилось. Но даже если Роуз и признал Андре, он виду не подал.

— Заправь-ка, — рявкнул Роуз.

Щурясь от ветра, он вылез из кабины проверить покрышки и уровень масла. Андре, как завороженный, не мог отвести взгляда от могучих плеч и мощных рук Альберта Роуза.

Почувствовав на себе взгляд, Роуз, присевший на корточки у заднего колеса, обернулся с сердитым видом.

— Чего стоишь! Стекло лобовое протри, внутри и снаружи.

Зажав влажную замшу в руке, Андре влез в кабину. Она пропахла йогом и табаком. Протирая изнутри запотевшее стекло, Андре посматривал в зеркало бокового вида. Сзади вытянулась вереница машин, водители нетерпеливо ждали своей очереди на заправку. Роуз сам убрал шланг, залез в кабину, хлопнув дверцей. Андре бочком соскользнул с сиденья, схватился за ручку, дернул. Она не поворачивалась. Попался! Сердце забилось, в груди, стало больно.

— Сиди спокойно, — рыкнул Роуз. — Ручка сломана. Погоди-ка, отъеду с дороги, чтоб тем, кто сзади, заправиться… — С третьего раза мотор, прочихавшись, затарахтел. Роуз не отрывал взгляда от стрелки.

— Проклятый аккумулятор! Ни черта не заряжается.

Роуз наконец тронулся, отъехал от бензоколонки.

Ох беда, и впрямь попался! Он все знает! Хочет, видно, чтоб я сам раскололся…

Роуз выехал с площадки станции обслуживания и остановился у обочины размытой дождем дороги. Повернулся к Андре, спросил:

— Что, Мейсон сегодня здорово занят?

— А? — испуганно отозвался Андре.

— Да что с тобой, черт подери! Я спрашиваю: Мейсон сегодня здорово занят?

— Мейсон? Ах Мейсон! Нет. Ремонта нет. Заправка только.

— Значит, мной займется, хочет он того иль нет, и я с него, старой канальи, глаз не спущу. Деньги загребает, а сам даром задницу просиживает.

Роуз открыл дверцу кабины, спрыгнул вниз. В каждом его движении, в каждом рывке чувствовалась мощная сила.

Андре скользнул через сиденье, обогнул руль, метнулся мимо Роуза. Спрыгнув на землю, почувствовал, как трясутся коленки. Со всех ног кинулся к гаражу.

Уж думал, пропал. Поймал меня, собака. О господи! А что, если… Да нет, кому болтать? Мать не скажет, а отцу зачем? Да и Доди. Если скажет, он же ее прибьет. Ничего, еще неделя, и меня уж и след простынет.

Перед концом работы Мейсон, застрявший у верстака под злобным оком Роуза в трудах над нудной зарядкой аккумулятора, поднял глаза и произнес:

— Знаешь что, Андре, возьми-ка сам все, что тебе причитается, в кассе. Ну и… встретимся, наверно, до твоего отъезда в Эдмонтон?

Эх, не надо бы так много денег с собой брать, а тут еще и отец Пепэн далеко, уехал на похороны в Гран-Прери. Может, Биллу сказать, пусть пока полежат в кассе? Да ну, бред! Что я, маленький, что ли?

Как только Андре взял деньги и задвинул ящик кассы, Роуз шагнул к нему и наказал:

— Скажешь Доди, что вернусь после восьми. Пусть приготовит мяса на ужин, и побольше.

Черт тебя дери. Еще не хватало, к Доди… А сказать «не пойду!» нельзя, глупо как-то.

— Ладно, передам, — буркнул на ходу Андре и нырнул в темноту.

Он согнулся, спрятав лицо от мокрого ветра со снегом, и быстрыми шагами двинулся к дому.

Доди, держа в руке сигарету, открыла дверь на его стук.

— Чего надо?

Андре передал распоряжение Роуза.

— Мяса? Ах, сукин сын! Мяса он захотел! Что ж мне ему, корову, что ль, зарезать? Сам оставляет денег с гулькин нос. Фэрфекс уже жмется, в долг не отпускает.

Врешь, стерва! Сам видал, как в новом пальто задом виляла, да еще и костюм моднющий с брюками себе отхватила. А пиво? Это тебе что?

— Ну ладно. Все. — Андре двинулся вниз с крыльца. — Пошел я.

— Погоди-ка минутку. — Доди потянула его за рукав промокшей рубахи. Андре, не сопротивляясь, позволил втащить себя в дом. Доди, борясь с ветром, захлопнула дверь и стали, привалившись к ней, заложив руки за спину, словно отрезав Андре путь к отступлению.

— Деньги получил?

— Получил.

— Слушай, дай мне деньжат, а? Положение у меня — хуже некуда. Сам знаешь, что будет, если Альберт узнает, что у меня в доме пусто.

С проснувшимся где-то глубоко внутри тайным злорадством Андре вынул пачку долларов из кармана, вытащил десятидолларовую бумажку, протянул Доди.

— Что, всего десять долларов? Что на них купишь! Мне хотя бы полсотни.

— Полсотни? Сдурела, что ли?

Доди протянула руку.

— Давай, давай!

— Да ты что?

— Ну гляди, пеняй на себя! — В голосе ее послышалась ярость. — Ты у меня небось за лето пил и жрал на эти самые пятьдесят долларов. Ты мне должен!

— Должен? Неизвестно, кто кому! Ишь ты, должен! — Внезапно Андре затрясло от злости. — Может, это ты должна мне приплачивать.

Андре не успел заслониться. Доди как молния налетела на него, вцепилась накрашенными ногтями в лицо. Андре схватил ее за руки, отбросил к двери. Увернулся от колена, нацеленного в живот. Оттащил Доди от двери и с силой швырнул через комнату прямо на кровать, после чего кинулся из дома, не позаботившись закрыть за собой дверь.

— Ну погоди, стервец! Ну погоди! — слышал он за собой среди тьмы пронзительный вопль Доди.

Андре с шумом ворвался в темную лачугу.

Никого.

— Андре, это ты?

— Джои? Ты что тут делаешь один в темноте?

— Болею. Мне холодно… очень.

Андре долго шарил по полкам, наконец наткнулся на коробок спичек. Зажег дрожащей рукой керосиновую лампу. В лачуге было холодно; плита, должно быть, давно прогорела.

Джои свернулся крохотным комочком под грудой грязных одеял, поверх были накинуты еще две старые куртки. Лицо у ребенка было землисто-желтого цвета, черные бусинки глаз утратили прежний блеск, помутнели.

— А мать где?

Молчание.

— Эй, Джои!

Мальчик шевельнулся, пробормотал что-то, Андре не разобрал — что.

О господи! Где мать-то? Ах да, сегодня ж воскресенье. Ясно где. И Симона там же. А Чик-Чирик после праздника отправилась с Максом и его матерью в Бонивилл.

— Холодно. — Джои весь дрожал.

Андре открыл заслонку у печки. Порыв ветра, проникший через трубу, разметал остывшие серые угольки. Дров в ящике не было, нигде ни одной даже щепки для растопки.

Андре вышел во двор под неунимавшийся ветер, взял валявшийся у колоды топор. Ледяную крупу сменил поваливший тяжелыми хлопьями мокрый снег. Андре выбрал большое сосновое полено, сухое и ровное, понес его в одной руке, топор — в другой в дом и там расколол полено на щепы. Потом принес со двора еще несколько охапок дров.

Дрова промокли. Черт знает сколько времени промаешься, пока разгорятся.

Волоча в дом четвертую охапку, Андре покосился на газовый баллон у хибары Альберта Роуза.

Жаль, что этой стерве не приходится колоть дрова. А то занялась бы делом — глядишь, злобы и поубавилось бы.

Тут Андре налетел на Джои, который стоял босиком на запорошенном снегом крыльце.

— Чертяка! Чертяка!

— Немедленно в постель, Джон! Нет тут никого, никто тебя не съест.

Но ребенок, не слушая, покачиваясь на слабых ножках, двинулся во тьму. Андре бросил свою ношу у печки, выбежал вслед за Джои, подхватил на руки, понес его в дом, уложил в постель, укрыл всем, что было под рукой.

— Вот, лежи не двигайся!

Малыш в горячке, думал Андре, поднося спичку к груде щепок. Господи, что же делать? Ведь мне же надо поскорее выметаться отсюда, пока Роуз не вернулся. Черт бы побрал эту Доди! Ведь ляпнет небось, что я к ней приставал. И этот мерзавец явится, чтоб выбить из меня потроха. Как же мальчишку-то бросить? А кругом — ни души, везде темно, гнету нет нигде. Все на празднике, танцуют. Хоть бы Чик-Чирик появилась, я б ее за матерью послал. Должна бы скоро уж приехать.

В печке загудело: жар пошел по трубе, в лачуге стало теплее, и надежда с новой силой всколыхнулась в душе Андре. Но время шло, вот уж скоро семь, и Андре снова впал в отчаяние. За окном совсем стемнело, и началась метель. Джои ворочался, метался по постели, бормотал что-то. Пару раз он порывался встать, крича в бреду от страха. Андре прикоснулся к нему рукой; мальчик был в жару, но дрожал как осиновый лист, когда Андре хватал его, выскакивающего из постели, на руки и нес обратно.

Нет, нельзя его оставлять. Тьфу ты! Хоть бы пришел кто… Никто не идет. Единственное, что остается, — забаррикадировать дверь и вот то окошко, через которое можно влезть в дом. Лампу потушу. Как будто дома нет никого.

Он зажал дверь ножами, вбив их покрепче в притолоку, подпер дверь стулом, всунутым ножкой в дверную ручку. Потом повалил набок кровать Исаака и Рейчел, снял пружинный матрас. Подтащил к самому большому окошку, загородив его и прижав матрас с боков скамейками. Задул керосиновую лампу.

Джои вскрикнул в бреду.

— Тише, парнишка! Тише! — зашипел Андре.

Мальчик застонал. Андре присел рядом с ним на кропать, то и дело шикал, чтоб больной стонал потише.

Между тем ветер, разошедшись до шквального, прорывался в дом сквозь щели в листах толя. По крыше грохнула ветка; шурша и скрежеща, покатилась вниз. Пару раз Андре чудились какие-то голоса снаружи. Тяжелые удары сердца отдавались где-то в горле.

Когда же фары грузовика Альберта Роуза осветили загороженное матрасом окошко, у Андре вырвался стон.

Эх, топор бы… Дурак, идиот! Оставил во дворе. Кухонный нож! Хоть бы найти его. На пол уронил, когда… где же он?

Андре ползал в темноте, хлопая по полу ладонями.

Вот ложка… вилка… столовый нож… тарелка… Надо найти этот нож, надо найти! Пусть даже лампу для этого зажечь придется.

Когда он накрывал стеклом дрожащий язычок пламени, снаружи, заглушая рев ветра, грянул голос, от которого у Андре душа ушла в пятки:

— Эй ты, выродок сопливый, Макгрегор, открывай! Я тебе покажу…

Тяжелое плечо навалилось на дверь. Раз. Другой. От страха Андре заметался по комнате, как койот в клетке. С третьим ударом дверь рухнула. Сорвавшись с отлетевшей дверной ручки, стул грохнул об пол, спинка отскочила. Когда Роуз вваливался в дверь, Андре хотел было проскочить мимо, скрыться в темноте. Но споткнулся о сломанный стул. Роуз с ревом кинулся к нему.

Остальное произошло молниеносно. Напоследок с силой пнув Андре под ребра огромным, подбитым железом сапогом, Роуз проревел:

— Теперь заруби себе на носу, чертов ублюдок: чтоб к утру духу твоего здесь не было. Увижу еще раз, клянусь господом богом, убью на месте.

Роуз повернулся, с размаху пнул сапогом по матрасу, заслонявшему окно, скамейки отъехали, матрас рухнул на пол.

Где-то далеко-далеко Андре услышал плач Джои. Очень далеко. Перед глазами плыли, разбегаясь, черные круги, исчезали, снова плыли. Потом он почувствовал, что его тошнит. И он не может остановиться. Его не переставая выворачивало наизнанку. Из носа шла кровь, каждый вздох отдавался смертельной болью внутри.

На холод! На снег… на воздух! Сказал… сказал… что убьет. Надо встать… кровь… нос в крови… Надо, надо встать… Как стекло битое… все кости ноют.

Андре поднялся на четвереньки, голова то и дело бессильно клонилась вниз. Соленая пена, смешиваясь с капающей из носа кровью, текла изо рта. Опять эти страшные черные круги.

— Нет, нельзя… Убьет меня. Надо… пойду.

Сколько прошло времени — год, десять лет, вечность? — прежде чем он сумел подобрать с пола куртку, надеть на себя.

— Нет сил… Надо идти! Он убьет меня. Убьет…

Андре не помнил, как выбрался из лачуги. Когда сознание вернулось к нему, он увидел, что бредет вперед, ветер пробирает его до костей, раскисшая земля облепила подошвы, мокрый снег бьет в лицо. Он держит что-то в руке, что — не видно, но почему-то он упорно тащит это с собой. Вдруг под ногами он чувствует что-то твердое, и, словно от какого сигнала, Андре тотчас и окончательно приходит в себя.

Шоссе. Все тело ноет. Нос разбит. Ребра… Надо укрыться… Был бы Джонни Крейн, он бы… Что это у меня в руке? Синичкин шарф… Надо повязать голову…

Внезапно его осветило двумя световыми конусами фар несущегося прямо на него автомобиля. Спотыкаясь, Андре метнулся к обочине. Обдав его фонтаном брызг, машина проехала мимо.

Зажглись тормозные огни, машина медленно задним ходом шла на него.

— Эй, парень, ну и ночку ты выбрал для путешествий! А ну открывай заднюю дверцу, прыгай сюда.

 

VIII

Без колебаний Андре рванул дверцу и втиснулся в машину.

— Гляди-ка, шарфом голову обвязал, — заметил тот, что сидел за рулем. — Неплохая мысль, по такой-то непогоде. Куда направляешься?

— В Сент-Пол. — Это первое, что пришло Андре в голову.

— Должно быть, очень приспичило тебе туда, раз в такую метель из дома на дорогу голосовать понесло.

Женщина, сидевшая рядом с водителем, не обернулась к Андре, когда тот садился в машину. Она не оглянулась и теперь. Подавшись вперед, сделала громче радио.

В ушах внезапно зазвучали скрипки симфонического оркестра.

— Ради бога, Джин! — взмолился мужчина.

— Джордж, я же слушаю!

— Ну ладно, ладно. — Он обиженно засопел. Машина катила по заснеженному шоссе.

Женщина прикрутила звук и, закрыв глаза, откинулась на спинку сиденья.

Андре сидел сцепив зубы, едва справляясь с дыханием от жестокой боли в ребрах. Он нашел для себя более или менее удобное положение и старался сидеть не двигаясь.

Сент-Пол? Тьфу ты! Но надо же убраться отсюда поскорей куда-нибудь. Не то этот гад меня прибьет… Мутит! И в кости как будто битого стекла насовали. Сейчас вырвет… Задержу дыхание — может, обойдется… Слава богу, что эти двое ни разу не обернулись. Весь, как черт, в крови. Ладно, ладно. Может, все-таки обойдется…

Позывы к рвоте мало-помалу утихли. От музыки и мерного стрекотания мотора укачивало. Временами Андре казалось, что он вот-вот погрузится в сон. Вдруг он почувствовал, что машина сворачивает с шоссе. Они затряслись по гравию, подруливая к ночному кафе. От тряски у Андре нестерпимо заныли ребра, а от бьющей в глаза красно-зеленой светящейся рекламы перед ним заплясали дьявольские огоньки.

— Разбудим его? — спросила женщина.

— Сент-Пол. Он сказал, что ему туда. Может, угостим его кофе?

В машине внезапно вспыхнул свет. Андре не успел обмотаться шарфом, чтоб прикрыть разбитое в кровь лицо. Женщина уставилась на него. Наступило небольшое неловкое замешательство. Наконец женщина испуганно выдохнула:

— Джордж! О боже, взгляни.

— Господи! Что с тобой такое?

— Да вот, смазали по лицу кулаком. Пару фонарей навесили, да? — Андре потянулся к дверце, взялся за ручку. Глаза так заплыли, что он с трудом бы различил куда идти.

Пара на переднем сиденье переглянулась.

— Сиди, — приказал Джордж. — Сейчас в больницу тебя отвезем.

— Что вы! Зачем?

Джордж оставил реплику Андре без ответа. Завел мотор, и они покатили по темным улицам спящего городка. Машина остановилась перед больницей, и Джордж сказал:

— Схожу за санитаром. А ты, Джейн, позвони-ка в полицию.

Что? Как он сказал? Ах, сукин сын, я…

Не успели хозяева машины скрыться за дверьми больницы, как Андре поспешил выбраться наружу. Видел он плохо, дышать мог только через нос, боль в ребрах была адская, и все-таки Андре заставил себя припустить трусцой. Он обежал больницу, двинулся по глухим переулкам, потом пересек дорогу, пролез под каким-то забором из колючей проволоки и устремился и чащу леса. И там, среди зарослей, остановился, тяжело дыша, его била дрожь: снег, тая, стекал по щекам.

Холодно здесь… не выдержу. Надо где-нибудь укрыться. Надо искать…

Огни города призрачным отблеском подсвечивали нависшее над фермерскими полями завьюженное небо. Посреди жнивья Андре заметил собранную недавно в копну солому. Направился к ней, едва держась на ногах, ступни коченели от холода. Зарылся в солому с головой, снял промокшие насквозь ботинки и носки. Он весь дрожал, как бездомная собака.

Вдруг вспомнилось: Джои! Господи боже… Ведь он мог отправиться из дому в такую метель! Сам не помню, как это я ушел… Может, вернуться?.. Ах, черт, теперь-то уж поздно! Что я теперь могу сделать?

Всю ночь он провел в соломе, забываясь иногда беспокойным сном, ворочаясь, ища места поудобней для избитого тела. Проснулся он внезапно. Стояла холодная, ясная и звездная ночь. По положению на небе Большой Медведицы Андре понял, что скоро рассвет. Выбрался из своего приюта, стряхнул солому с одежды, подумал: что же, теперь делать? Есть хотелось до смерти. В кармане шестьдесят долларов. Но вид у меня такой — если кто заметит, тотчас побежит в полицию звонить. А на кой черт мне с полицией связываться?

Снегом все запорошило, а то бы ручей сразу углядел. Кровь бы смыл с одежды, умылся.

Андре пошарил в соломе, отыскал ботинки. Но натянуть их и завязать шнурки оказалось очень больно.

Ребра ломило нестерпимо. Ладно, нечего тут сидеть, от холода дрожать. Днем, наверно, потеплеет. Хоть бы вон до того огорода добрести, пока хозяин еще спит.

Господи! Как там Джои-то? — думал Андре, тащась по жнивью к ферме. Слава богу, собака не залаяла, пока он ходил вокруг дома, силясь рассмотреть в предрассветной мгле огородные грядки. Ухватившись за припорошенную снегом ботву, он вытащил несколько морковок и, стряхнув землю, тут же их съел.

Посреди огороженного загона, равнодушно уставившись на Андре, стояли три коровы.

Молоко! Вот бы банку консервную… или хоть пивную бутылку.

Андре прокрался за угол сарая. Там, припертый к ограде заднего двора, стоял газовый баллон.

Так, помойка. Значит, есть консервные банки.

Осторожно, боясь задеть колючую проволоку, Андре перелез через ограду, отыскал среди мусора банку из-под супа «Кэмпбелл» и благополучно, без шума, вернулся к загону.

Самая смирная с виду корова подпустила его к себе со второго захода. Андре осушил три полные банки парного молока и отправился на прежнее место, к соломе. Когда он подошел к убежищу и зарылся в солому, начало светать.

Снег растаял, к середине дня стало по-летнему тепло. Андре поднялся, побрел через поле, дальше по проселку и вышел на выгон, через который протекал маленький грязный ручей. Андре двинулся вдоль ручья, пока не набрел на освещенный солнцем пологий спуск к берегу. Там и расположился, чтоб привести себя в порядок.

Тьфу ты! Как ребра-то ломит, подумал он, склоняясь над ручьем и плеская воду пригоршнями себе на лицо. Хоть видеть получше стал, и нос вроде уже ничего. По крайней мере не болит, если не дотрагиваться.

Снимая с черемухового куста рубаху, высохшую на солнце после стирки, Андре почувствовал, как в животе урчит от голода.

Вот доберусь до какого-нибудь злачного заведения, возьму штуки четыре бифштекса и жареной картошки тонну, не меньше. Так, куда теперь?

Андре застегнул рубашку, заправил в штаны.

Куда? А куда хочу! Вон какая ширь. Леса, луга кругом. И в кармане шестьдесят долларов. Конечно, неплохо б к этому добавить четыре сотни с гаком — те самые, на которых отец Пепэн задницей сидит, — но мне теперь домой пути нет. Либо отец Пепэн заграбастает, чтоб в институт упрятать, либо Роуз нагрянет, и тогда…

Андре перелез через изгородь и пошел по проселку, что выводил к шоссе. Солнце пригревало, деревья золотились и багровели на солнце, опушенные снизу алым кустарником.

Теперь я свободная птица. Что хочу, то и делаю, думал Андре, стоя у обочины шоссе и выставив руку с вытянутым книзу большим пальцем навстречу проносящимся с визгом мимо и обдающим его на лету ветром машинам. Наконец большой красный «бьюик» съехал на обочину, поджидая. Андре пошел к нему.

Впереди сидели двое. Водитель обернулся, взглянул на Андре.

— Мать честная, что это с тобой?

Андре замер у открытой дверцы.

— Так… ничего.

— Ничего, говоришь!

— Угу.

— Тебе куда?

— Мне?..

— Мы в Эдмонтон.

— В Эдмонтон? Идет.

Какого черта я это сказал? Сроду не бывал в больших городах. Кто его знает, как там…

— Ну что, садишься?

— Я? Да, сажусь.

В последующие часа два Андре то и дело косился на спидометр. Всю дорогу стрелка колебалась около отметины восемьдесят пять миль в час. Мимо пролетали фермы, поселки, мохнатые лесополосы. Двое на переднем сиденье молчали. Потому-то Андре вздрогнул, когда водитель вдруг произнес, обращаясь к соседу:

— Ну вот, Тони, и Эдмонтон. Как раз к ужину домой поспеешь.

Как — Эдмонтон? Эти три высокие башни и есть Эдмонтон? Дым какой-то — туман, что ли?

Андре одновременно и обрадовался и огорчился. Но машина постепенно все замедляла и замедляла ход. По обеим сторонам улицы потянулись неровными рядами низенькие магазинчики и конторы. Вот слева открылось огромное приземистое серое здание. Вокруг на специально выделенной стоянке — машины, столько машин сразу Андре в жизни не видал. ТОРГОВЫЙ ЦЕНТР СЕВЕРНОЙ ОКРАИНЫ.

Обалдеть!

Оторвав взгляд от этой диковины, Андре посмотрел по сторонам и с бьющимся сердцем убедился, что попал в большой город.

Сколько машин! Откуда столько? А вот городской автобус. Отец Пепэн говорил, проехать стоит два цента… Дома какие!.. Да тут и заблудиться недолго.

Внезапно Андре охватила паника.

Господи, здания-то какие высокие! Прямо под облака.

Он отсчитал двадцать три этажа башни «Кэнэдиен ньюс», и в это время водитель спросил, где Андре собирается выходить.

— Все равно! — вырвалось у Андре.

Машина нырнула в туннель и вынырнула прямо посреди уличного рева в самом центре города.

Водитель подрулил к краю тротуара у магазина фирмы «Итон».

— Ближе к центру, пожалуй, не подъехать, — сказал он.

Андре выбрался из машины и захлопнул за собой дверцу.

 

IX

Было пять часов вечера. Никогда еще Андре не видал разом столько людей и столько машин. Гвалт стоял несусветный. Прямо на Андре налетел патлатый, босоногий хиппи в голубых джинсах — обернувшись, он выкрикивал на ходу что-то через плечо своей подружке. Налетев на Андре, хиппи тотчас же поднял, вытянув, указательный и средний пальцы и произнес:

— Привет, мужик! Мир!

Шарахнувшись от хиппи, Андре угодил прямо на старуху, нагруженную сумками.

— Осторожней! — рявкнула она.

Андре попятился к огромной застекленной витрине магазина, втиснувшись между двумя простенькими, но нарядно одетыми девушками. Одна посмотрела на Андре, тут же обменялась взглядом с подругой, та скорчила гримасу. Они отступили, отошли подальше от Андре. Первая сказала что-то другой, обе смерили его недобрыми взглядами, после чего повернулись к нему спинами.

От усталости у Андре тряслись колени, есть хотелось так, что в ушах звенело.

Какого дьявола меня сюда понесло? Куда теперь идти? Кого спрашивать? Не знаю даже, как улицу перейти, чтоб под машину не угодить. Ну хорошо, скажем, перейду я улицу, а дальше куда?

Бочком, мимо витрины, он пробрался до угла магазина и остановился, внимательно изучая светофоры.

Так: машины едут на зеленый свет, а останавливаются на красный. Положим, это каждый дурак разберет, а вот зачем надо ждать, пока тот, в белом, махнет рукой, и почему все останавливаются, когда он поднимает руку в красной перчатке? Почему у машин красные огни зажигаются? Ничего не понимаю. Но не торчать же здесь до бесконечности! Вот они, деньги, в кармане; пойду-ка — может, найду где поесть.

Андре слился с толпой, переходившей через Сто вторую улицу, и благополучно перебрался на противоположную сторону. Двинулся по западной стороне Сто первой улицы, то и дело задирая голову кверху и пялясь на непонятные гроздья реклам, пока не углядел надпись: «Король Эдуард. Бар. Гриль».

Гриль? Значит, можно поесть.

Он ступил на прорезиненный коврик у входа и протянул было вперед руку толкнуть дверь, но та сама скользнула внутрь, не дожидаясь его прикосновения.

— Что за черт!

— Вы идете? — Двое мужчин делового вида, оба в костюмах с иголочки, чуть не наскочив сзади, окинули его взглядом, нетерпеливо топчась на месте.

Андре прошел вперед, уступив дорогу шедшим сзади, и очутился в вестибюле гостиницы, застеленном красными коврами и отделанном ореховыми панелями. Андре впервые оказался среди такой роскоши. Где-то в глубинах мягкого, неяркого света щебетала канарейка. Голоса возникали приглушенно, а бешеный шум машин словно канул куда-то под землю. Один из мужчин, шедших следом, с удивлением уставился на растерявшегося Андре, затем двинулся дальше.

На кушетке у стены сидел какой-то старик, опустив руки на набалдашник палки, зажатой между колен, рядом с кушеткой стояла пальма в кадке; такие пальмы Андре видел только в кино.

— Я думал, здесь поесть можно, — пробормотал Андре, подходя к старику. — Там написано…

— Ну да, здесь есть кафе, но… — Старик протянул руку, взял из пепельницы окурок сигары, поднес спичку и затянулся, разглядывая Андре сквозь дым. — Что, сынок, первый раз в большом городе? Понятно. Значит, так… Я бы на твоем месте вышел бы, прошел три-четыре квартала вон в ту сторону, — старик ткнул пальцем в сторону окна, — там есть кафе. Дешевле, чем здесь, да и место тебе попривычней покажется.

— Правда? — Андре огляделся еще раз. — Ах да, спасибо вам.

Он повернулся и направился к той самой двери, через которую вошел; как раз в это время две дамы, треща как сороки, подошли со стороны улицы и ступили на прорезиненный коврик у входа. Дверь распахнулась, чуть не ударив Андре по носу.

— Читать не умеешь? — бросила одна из дам. — Это вход.

Стушевавшись, Андре выскользнул через другую дверь.

Тьфу ты! Что такое: машины все куда-то делись. Можно и без светофора улицу перейти.

У входа в гостиницу стоял полицейский, холодный взгляд голубых глаз остановился на Андре, приготовившемся у края тротуара перебежать улицу.

— Ты куда это собрался?

— На ту сторону…

— Здесь нельзя. Вон у того угла переход, а то штраф придется платить.

Ну и местечко! И чего меня сюда понесло? Единственный тут человек — тот старик с сигарой.

Обогнув угол Девяносто седьмой улицы, Андре увидел двух молодых индианок, толкующих о чем-то с белым мужчиной.

— Пятнадцать, — отрезал белый. Он откашлялся и сплюнул.

Самая смазливая произнесла со смешком!

— Двадцать.

— Ну и катись! — Мужчина махнул рукой и шаркающей походкой направился прочь по улице.

Андре подошел к индианкам.

— Есть тут поблизости кафе?

Вторая, не такая смазливая, окинула его с головы до ног равнодушным взглядом.

— Вон, через улицу. — И она улыбнулась, обнажив гнилые зубы. — Может, пойдем порезвимся? За десять долларов.

Андре мотнул головой. Он еле доплелся до кафе. Войдя, сел на высокий табурет у стойки. Подошел китаец-официант и грубо спросил:

— Чего надо?

— Два бифштекса, картошки побольше и кофе.

Принеся заказ, китаец остановился с тарелками в руках на приличном расстоянии от стойки, где сидел Андре.

— Сейчас плати.

— Так я ж еще не поел! — возмутился Андре, едва сдерживая слюнки.

Китаец был неумолим.

— Сейчас.

Андре вынул пачку денег из кармана, бросил на стойку пятидолларовую бумажку. Китаец поставил перед ним тарелки и взял деньги. Постоял в нерешительности, склонился к Андре и, понизив голос, спросил:

— В городе не бывал раньше?

Андре замотал головой.

Китаец засмеялся тихоньким, словно извиняющимся, смехом и ткнул пальцем в руку Андре, все еще сжимавшую деньги.

— Зачем всем показываешь деньги?

Тьфу ты! Какой же я идиот! Как поем — сразу в уборную, засуну деньги в ботинок.

Андре кончал расправляться с третьим бифштексом, как вдруг на него упала чья-то тень. Андре обернулся — знакомая физиономия расплывалась улыбкой.

— Гэри! Гэри Последнее Одеяло! Не узнаешь?.. Я…

— Вижу, Исаака Макгрегора сынок. Андре зовут, так, что ли?

Вообще-то Гэри Последнее Одеяло был темной личностью. Даже Исаак его недолюбливал, но в тот момент Андре кинулся к Гэри, как к самому близкому другу.

— Чего делаешь в городе? — полюбопытствовал Гэри, критически разглядывая лицо Андре. — Кто тебе нос расквасил? Неплохо отделали.

— Да так. Только что приехал. Хочу работать устроиться.

— Ишь чего захотел! Кто тебе тут работу даст?

— Тот же, кто и тебе.

Гэри зашелся смехом так, что весь затрясся.

— Устрой меня…

Но Последнее Одеяло не слушал, он уже не смотрел на Андре. В кафе вошла молодая метиска. Крупная, высокая, веки вымазаны тем же едким зеленым цветом, что у Синички в тот вечер, когда она притащила Андре гранатовый песок с озера. На метиске было короткое ярко-красное платье с таким глубоким вырезом, что груди оказывались почти все наружу. Свисавший на цепочке тяжелый серебряный крест утопал между ними. Эта метиска чем-то напоминала Андре Симону.

Гэри с видом хозяина подозвал девицу, мотнув подбородком, присел на высокий табурет, положил на стойку руку ладонью вверх и, сощурившись, уставился на подходившую девицу.

— Выкладывай, — резко сказал он, протягивая к ней пятерню и растопыривая пальцы, но не снимая руки со стойки.

Девица засунула руку в вырез платья, достала из-за пазухи несколько банкнотов и положила в ладонь Гэри Последнее Одеяло. Пока тот пересчитывал деньги под стойкой, метиска тихонько поскуливала:

— Есть хочется…

— Я тебе скажу, когда есть. — Гэри бросил взгляд на белого в угловой кабинке, следившего, сдвинув брови, за Гэри и девицей. — Вон, видишь, человек сидит. Тебя поджидает.

Девица взглянула туда, куда показывал Гэри, и тут же забормотала умоляюще, но в то же время с отчаянием:

— Ой, нет, только не этот потаскун. Он мерзавец, Гэри.

— Заткнись! Даст тебе двадцать, если не будешь кочевряжиться. Пошла!

— Гэри…

— Ты что, оглохла?

Девица закусила губу, попятилась. Обернулась, еще раз взглянула на человека в углу, потом покорно, — ссутулившись, повернулась и, изобразив на лице скорее гримасу, чем улыбку, мотнула головой в сторону двери и вышла из кафе.

Белый тотчас поднялся, швырнул на стойку два доллара и двинулся вслед за ней.

Последнее Одеяло повернулся к Андре, осклабился, легонько ткнул локтем в бок.

— Вот на кого я работаю. У меня три девочки. Пикнуть не смеют, не то я им покажу.

— Так она говорит, тот мерзавец.

— Подумаешь! Ничего он ей не сделает. Сейчас Ребекка придет, со своим разделается. Хочешь попробовать? Двадцать пять стоит. А Ребекка знаешь какая, о ней не соскучишься!

— Нет, не хочу.

— Денег нету?

— Есть…

— Тогда чего ж не порезвиться? Зачем тогда в город ехать? А Ребекка…

— Нет. Скажи-ка, где тут можно заночевать?

— Заночевать? Зачем тебе спать? Пойдем погуляем, пива выпьем. Можем к Джози заглянуть…

— Мне еще нет восемнадцати. Пива не отпустят…

— Во дает! Будто только из яйца вылупился… — Гэри зашелся глухим смехом астматика. — В этом городе тебя никто и не спросит, сколько тебе лет. Деньги есть, и все.

— Нет. Спать хочу. Присоветуй какое местечко. Чтоб подешевле.

— Местечко? Подешевле? Сейчас. — Гэри на мгновение умолк, задумался и вдруг хлопнул Андре по плечу. — Иди вон туда, квартала два-три пройдешь. И напротив вывеска будет; «Отель Макдональд». Хорошее местечко.

Андре с радостью расстался с Гэри Последнее Одеяло, которого всегда недолюбливал. И хоть понимал, что Гэри готовит ему какую-то пакость, все же так измучился, что у него не было сил ломать над этим голову. Сейчас его занимало только одно — поскорей бы прилечь, куда угодно, на что угодно.

Андре шел по Джаспер-авеню, которая в ослепляющем свете закатного солнца казалась золотисто-красным туннелем. Не пройдя и двух кварталов, Андре увидел красную неоновую рекламу: «Отель Макдональд». Массивное каменное старое здание с медными башенками на крыше выглядело вызывающе неприступным.

Мне — туда? Понятно теперь, почему этот гад скалился.

Андре повернул и вновь пошел в сторону Девяносто седьмой улицы, остановился на углу, постоял, наконец решился, спросил у проходящего мимо парня, по одежде — рабочего, где можно снять комнату.

— Да тут везде можно. В окнах объявления: «Сдается комната». Возьми да постучись.

Андре прошел квартала четыре, прежде чем увидел в нижнем окне большого старого дома с покосившимся деревянным крыльцом размытое дождем объявление. Когда шел по дорожке к крыльцу, засохшие ветки кустарника, росшего по обеим сторонам, цеплялись за рукава. Андре постучал, дверь открыла женщина со злобным лицом и копной рыжих крашеных волос.

— Сдаете комнату? Я по объявлению.

Женщина разглядывала его, поджав губы.

— Ну, сдаю, да только не таким, как ты… Драк в доме не терплю.

Андре не знал, что сказать. Хозяйка отступила на шаг; стягивая одной рукой у горла синий выцветший халат, махнула другой — входи! Провела через кухню, всю пропахшую жареным луком, потом по ветхим ступенькам спустилась вниз, прошла через захламленную бельевую и ввела Андре в мрачную подвальную комнатушку, где в углу стояла кровать с продавленным матрасом. Кроме кровати, в комнате оказались еще зеленого цвета кухонный стол у стенки и старый ореховый комод, а над ним — мутное кривое зеркало.

— Двадцать долларов за неделю вперед и десять в счет будущего ущерба.

— Какого такого ущерба?

— Если в доме ничего не изгадишь, деньги верну, как будешь уходить.

Чтоб тебя! Это ж половина всех моих денег!

— Мне просто комнату на ночь, и все!

— На ночь не сдаю. И плата вперед.

Поискать бы, конечно, чего получше, но, ей-богу, сил никаких нет, и в ребрах ломит, чтоб им пусто было.

Андре помялся, вытащил тридцать долларов, протянул хозяйке.

— Там в коридорчике за углом — ванная. Чтоб девок не водить и в комнате не пьянствовать.

Хозяйка затопала вверх по ступенькам, а Андре присел на кровать. Сейчас бы лечь, растянуться; но вместо этого Андре поднялся и на цыпочках вышел в бельевую, огляделся, наконец заметил дверь, которая, по-видимому, вела в ванную.

Ему приходилось видеть раковины и унитазы в кафе и на заправочных станциях, но никогда еще он не был в настоящей ванной комнате. Андре прикрыл за собою дверь. Стоя над туалетом, он разглядывал все вокруг.

Эх! Помыться бы… А что, если эта старая калоша сунется?.. Ничего! На двери защелка. Господи, как помыться хочется!

Андре стянул грязную одежду, так и оставил грудой на полу, забрался в ванну, наполнил ее водой доверху. Намылил тело, помыл голову и растянулся в ванне, озабоченно разглядывая многоцветные синяки на теле и осторожно ощупывая больные места.

Интересно, что у меня с физиономией?

Вытираясь полотенцем, он взглянул в зеркало и замер, пораженный.

О господи! Перебил-таки нос, мерзавец! Понятно, почему все на меня так косятся.

Андре подошел к груде одежды на полу. Стирка в ручье мало что дала. От одежды пахло грязью и потом, и еще оставалось полно кровавых пятен.

Надо бы простирнуть. Развешу в комнате. К утру высохнет.

Андре сгреб все и кинул в ванну. Выжав выстиранную одежду и убедившись, что путь свободен, он кинулся через бельевую к себе в комнату, разложил мокрую, каплями капающую на пол одежду на стуле и на комоде. Ему и в голову не пришло выпустить воду из ванны, развесить мокрые полотенца и вытереть грязные подтеки на полу.

Кровать так себе, отметил он, ложась. Но все-таки кровать.

Комната выходила на юго-запад. Андре проснулся только после полудня, — когда солнечные лучи проникли в комнату. Одежда высохла и, поскольку он расправил ее, разложив, выглядела не сильно жеваной.

Порядок, удовлетворенно отметил он про себя, одевшись. Не забыть бы купить расческу и зубную щетку. Сестра Бригитта говорит, если каждый день чистить зубы, они не будут…

Громкий, назойливый стук в дверь прервал его мысли. Дверь распахнулась, на пороге стояла рыжая хозяйка.

— Это что тебе, хлев, что ли… — Уставившись на комод, на полированной поверхности которого белели подтеки от мокрого белья, хозяйка осеклась. — Мой комод! Что ты с ним сделал?.. В ванной будто стадо свиней плескалось, войти невозможно… Комод мне изгадил! Ну вот что. Сию же минуту выметайся.

— Я не знал, что мокрое нельзя… — беспомощно развел руками Андре, глядя на комод. — Я вымою пол, я… Тьфу ты! Совсем позабыл в ванной убрать.

— Небось сроду не мылся! — Хозяйка отступила, освободив Андре путь, взметнула рукой в сторону выхода. — Живо. Выметайся.

— Я же за неделю вперед заплатил.

— Ну, поразговаривай у меня! Оставишь такого на неделю, все стенки мне пробьет или крышу проломит.

— Но я же заплатил!

— А ты докажи! Пошел вон, не то полицию позову.

Огорошенный, раздавленный этим вероломством, Андре поплелся мимо хозяйки, вверх по ступенькам и очутился на улице.

Тридцать долларов коту под хвост! У самого меньше осталось, а спать так и негде. Надо б на работу устроиться, да где тут ее сыщешь?..

Внезапно его охватила тоска по дому.

Хоть бы лесок тут какой! Под кустом бы прилечь… У входа в то самое кафе, где обедал накануне, он столкнулся с полицейским, волокущим за руку угрюмую индианку.

— Скажите… где тут можно работу найти? — робко спросил Андре.

Полицейский подозрительно покосился на него.

— Ты на полном серьезе?

— Чего? Ну да, на полном!

— На биржу иди. — Полицейский быстро затараторил подряд какие-то цифры, Андре ничего не понял, но решил, что это адрес.

Тут, улучив момент, индианка вырвалась и припустила через улицу. Чуть не сбив ее, завизжала тормозами машина, другая, шедшая следом, со скрежетом врезалась в переднюю. Полицейский чертыхнулся и, игнорируя столкновение, бросился вдогонку за убегавшей индианкой.

Андре так и не понял, что ему надо делать. Только китаец из кафе объяснил ему наконец, куда нужно идти.

Чиновник на бирже труда, с добрым усталым, испещренным глубокими морщинами лицом и с залысинами надо лбом, покачал головой, поглаживая подбородок.

— Я тебе честно скажу. Сейчас и не думай, чтоб найти работу в Эдмонтоне. Тут даже опытные и с квалификацией в безработных ходят.

— Я могу работать заправщиком на бензоколонке.

— Заправщиком! Кому теперь нужны заправщики? — Клерк, нахмурившись, щелкнул кнопкой шариковой ручки. — Ты ведь метис, верно? Конечно, это несправедливо, я никогда этого не понимал, но вашего брата тут пристроить почти невозможно. Я бы, сынок, на твоем месте возвратился бы туда, откуда приехал. — Он повел плечами. — У нас в городе просто так болтаться нельзя, тотчас в беду какую-нибудь влипнешь. Такая у нас жизнь… Но я тебе этого не говорил, понял? Проболтаешься про меня кому, скажу, что ты врешь. — Клерк принялся изучать анкету, заполненную Андре. — Двенадцать классов кончил? — недоверчиво спросил он. — В институт зачислили? — Клерк помолчал. Оттопырив губу, он смотрел куда-то вдаль, обдумывал что-то.

Сейчас начнет… Ступай, мол, себе в университет, то да се…

— Знаете… а может, на стройке спросить, вдруг там нужно?..

Чиновник скривил рот в улыбке.

— Спросить-то, конечно, можно, почему не спросить?

— А где тут у вас стройка?

— Да повсюду. Как пойдешь, сразу увидишь.

Чего на ночь глядя стройку искать, подумал Андре, выходя с биржи. Только время зря терять.

Он решил было обосноваться на ночь в вестибюле дешевой гостиницы на Девяносто седьмой улице, но, едва закрыли пивной бар, портье тут же выставил его за двери. Андре долго бродил по центру города, пока не наткнется на автобусную станцию. Войдя, он увидел, как дежурный выпроваживал из вестибюля молодого индейца в женой.

— Нечего вам тут ошиваться, — говорил дежурный. — Никуда не едете, никого не ждете, уходите отсюда.

Женщина, боязливо косясь на дежурного, взялась за потрепанную бумажную хозяйственную сумку. Судя по вздувшемуся животу, она была беременна. Муж скрутил сигарету, закурил и, не глядя на жену, пошел к двери. Женщина глухо закашлялась и побрела вслед за ним.

Дежурный придирчиво оглядел Андре.

Чтоб убить время, тот принялся внимательно изучать огромное, во всю стенку, автобусное расписание. Немедленно в голове родился план.

Куплю-ка билет на какой-нибудь ночной рейс, тогда меня отсюда не вытурят.

Андре выбрал маршрут до Спрус-Гроув, деревушки неподалеку от Эдмонтона, автобус отправлялся в шесть тридцать утра. Вооружившись автобусным билетом, Андре отыскал свободное место в зале, постарался принять вид отъезжающего и благополучно проспал до утра. Перекусив в кафе при автобусной станции, отправился бродить по улицам в поисках стройки.

К пяти вечера итог был таков: ни на одной из четырнадцати строек работы ему не нашлось, зато в результате хождения по стройкам дешевые ботинки измочалились в пух и прах. Подошва у одного вообще оторвалась, приходилось ступать — шаг с прихлопом, — слегка волоча ногу. Приметив еще раньше убогий магазинчик на Уайт-авеню, походивший на привычную Андре сельскую лавку, он завернул туда перед самым закрытием.

Продавец был в целом обходителен, однако все же настоял, чтоб Андре, прежде чем мерить ботинки, купил себе пару носков. Андре вышел из магазина с четырнадцатью долларами и двадцатью центами в кармане. К семи часам вечера он снова явился на Девяносто седьмую улицу. И тут же наскочил на Гэри Последнее Одеяло: тот не спеша прогуливался там.

— Привет, Андре! Как тебе «Макдональд»?

— Да катись ты!

Гэри заржал.

— Шутка-малютка! Не злись. Куда делся? Весь день тебя ищу.

— Где тут у вас работу найти?

— Работу? Рассмешил. Откуда здесь работа?

— Мне очень надо. Всего четырнадцать долларов в кармане.

— Четырнадцать долларов? Черт возьми, да ты миллионер!

— Меня с квартиры вытурили, спал на автобусной станции. Весь день промотался по городу, работу искал. По уши в цементе…

— Я тебе сдам комнату. Хорошую комнату. Недорого.

— Почем?

— Два доллара.

— А девицы твои где?

— Разобрали всех на ночь. А то вот бы тебе сейчас парочку девочек, а? — Хитро подмигнув, Гэри заржал. — Ты на меня смотри, по мне небось не скажешь, что со стройки, по уши в цементе!

 

X

Неужто спать в вонючей постели Гэри Последнее Одеяло? А сколько можно слоняться день-деньской по городу, покупать билеты неизвестно куда, лишь бы не выперли ночью с автобусной станции?

— Так, говоришь, два доллара?

— Третий добавишь — ящик пива купим. — Гэри фамильярно хлопнул Андре по плечу. — Устроим выпивон на двоих. А может, в картишки сыграем?

У Андре не было сил препираться. Он протянул три доллара и поплелся за Гэри сначала покупать пиво, потом вдоль по улице, дальше — по бесконечным ступенькам деревянной лестницы, в грязную трехкомнатную квартирку над каким-то дешевым магазином.

— Где лечь можно?

— Лечь? Еще чего! После смерти належишься. Нет, мы с тобой выпивончик устроим. — Гэри вспорол крышку ящика, открыл, вынул две бутылки, откупорил их прямо об угол кухонного стола. Одну протянул Андре, залпом опустошил половину своей. Отнял бутылку от губ и смачно рыгнул.

— Уф! Ничего пивцо, а?

Андре с полной бутылкой пива в руке уставился на дешевый настенный календарь с изображением голой девицы в завлекающей позе.

Гэри ухмыльнулся.

— Сладкая бабеночка! Жаль, пощупать нельзя. А ты Ребекку пощупай. Тебе за десять уступлю. Для друга чего не сделаешь!

Четвертое сентября. Занятия эти самые, по земным ресурсам, уже завтра начинаются. А я вот без работы, будто подонок какой, сижу тут с Гэри Последнее Одеяло, пиво распиваю.

В памяти возникли злобные слова Доди Роуз: «Все вы такие — пыжитесь, из кожи вон лезете, а потом все равно ведь на пособии куковать, клозетной бумаги и той не купишь, картинки из журнальчиков повыдергаешь!»

Да ну ее, мало ли что она ляпнет! Вот найду работу и расплююсь с Последним Одеялом. Эх, деньжат бы… Ах, черт! Отец Пепэн небось зажал мои пять сотен. Если б перед Альбертом Роузом поджилки не тряслись…

Последнее Одеяло вышел в другую комнату и вернулся с колодой карт. Он сдвинул грязные кружки на край стола и бросил колоду прямо под нос Андре.

— Сыграем?

Сколько себя помнил Андре, вокруг него все играли в карты. Сам он в детстве играл на камешки и на спички, потом, когда завелись мелкие монеты, на них. Андре считал, что играет неплохо. Гэри предложил поставить пятицентовики. Андре тут же согласился, не сомневаясь в успехе. Первые полчаса он выигрывал. Потом Последнее Одеяло сказал, что на пятицентовиках ему не везет, и предложил сыграть на десятицентовиках. И тут Андре стал проигрывать. Мало-помалу до него дошло, что Последнее Одеяло шельмует. Но хотя Андре и следил за ним изо всех сил, даже глаза начало резать, уличить Гэри никак не мог.

Нет уж, ни за что не брошу! Вот выслежу, тогда…

Андре опустошил четыре бутылки пива и проигрался в пух и прах, у него осталось всего пятнадцать центов.

— Все, шабаш! Ты меня обчистил… — выдавил из себя Андре, силясь скрыть обиду и гнев. — На чем у тебя лечь можно? Спать хочу. Утром обратно в поселок подамся.

— В поселок? Чего ты там забыл?

— У отца Пепэна мои пять сотен хранятся. Заберу, а потом… — Андре пожал плечами. — Потом и не знаю чего.

— Пять сотен твои, у отца Пепэна? Врешь!

— Ничего не вру!

Последнее Одеяло исподлобья уставился на Андре. Глаза Гэри хитро сощурились.

— У тебя есть пять сотен?

— Угу.

По ступенькам застучали чьи-то шаги.

— Пусти, пусти, мерзавец! — взвизгнул женский голос.

Послышался шум драки, раздались звуки тяжелых ударов кулаком. Потом, судя по всему, кто-то упал, покатившись по ступенькам.

Не успел Андре вскочить на ноги, как Последнее Одеяло уже вылетел за дверь и бежал по ступенькам вниз. Через минуту он вернулся, толкая перед собой Клару, ту самую девицу, которую Андре видел в кафе. Она прикрывала рукой разбитый в кровь рот.

— Ишь, сукин сын, не понравилось ему! Он… он… Увязался за мной, гад! И по лицу меня — хрясь!..

— Деньги давай! — приказал Последнее Одеяло.

— Он ничего не дал. Он…

Гэри схватил девицу за плечи, тряхнул, а потом, развернувшись, что есть силы смазал ей по щеке, да так, что от удара голова у девицы запрокинулась назад. Из разбитой губы на стол брызнула кровь. Капелька попала Андре на губу. Девица, одной рукой прикрывая рот, другой заслонялась от очередного удара.

— Не надо, Гэри! Не надо… — скулила она.

Гэри отпихнул ее к стулу. Ударившись о стул, девица упала на пол рядом с батареей. Когда Гэри бросился к ней, Андре показалось, что он сейчас ее убьет, но Последнее Одеяло, остановившись над девицей, проревел:

— Ты, шлюха, деньги должна приносить, или я выброшу тебя за дверь. Иди приведи в порядок свою вонючую пасть — и в постель. Я потом тобой займусь.

Подойдя к Андре, сидевшему за столом, Последнее Одеяло произнес вкрадчиво, заискивающе:

— Пять сотен, говоришь? Тогда, может, и я с тобой завтра поеду. Мы с тобой добавим в дело еще пару-тройку девиц. Квартирку приличную подыщем, не такую дыру, как эта. Разбогатеем, черт побери, как белые будем жить! Ничего не делать, только пиво пить да в картишки перекидываться. У тебя же сестренок двое, верно? Одна Симона — я ее здесь, в городе, видел. А вторая маленькая. Неплохо для начала, да еще трех моих шлюх. — Он подмигнул. — Это тебе не на грязной стройке возиться!

Клара с трудом поднялась и поплелась через кухню в ванную. Послышался шум пущенной воды.

Последнее Одеяло направился в дальнюю комнату, где не горел свет. Проходя мимо ванной, он дернул головой в ту сторону, откуда слышался плеск воды.

— Ну что, может, займешься этой после меня?

Андре покачал головой.

— Так где мне лечь?

— Вон кушетка.

Это была вся замызганная, ветхая, допотопная кушетка, из рваных подлокотников торчала вата, спирали пружин пробивались через подушки. Устраиваясь поудобнее, Андре растянулся на кушетке прямо в одежде, скинув только ботинки.

Вот чертовщина! Поскорей бы отсюда убраться. Хоть псу под хвост пущу свои пять сотен, только б не связываться с Гэри Последнее Одеяло и его шлюхами. Еще хочет, чтоб я Синичку ему отдал! Падаль эдакая!

Если повезет, к ужину завтра дома буду. Сначала надо изловчиться незаметно пробраться к отцу Пепэну. Он скажет, дома Альберт Роуз или нет. А, черт! Устроит, конечно, мне дым коромыслом по поводу геологии, только учиться все равно не поеду. Ну ее к дьяволу, эту учебу!

Пружина врезалась ему под ребро. Андре заерзал, устраиваясь поудобнее. Уже засыпая, он увидел, как Клара выползла из ванной и скользнула в комнату, где исчез Последнее Одеяло.

И правда на Симону похожа. Если ту избить до полусмерти.

Дверей в комнатах не было. Андре изо всех сил зажимал уши, чтоб не слышать, что происходит в дальней комнате.

Сукин сын! Скотина! До чего противно, сил нет. Ведь это ж зверюга, а не человек!

Долго Андре лежал без сна, уставившись в темноту. Уже проваливаясь в сон, он услышал, что Клара плачет.

Андре проснулся на рассвете от воя промчавшейся по улице пожарной машины. Попытался заснуть опять, как вдруг уловил в комнате необычный запах, чуть сладковатый, резкий и тошнотворный. Запах был знакомый, но Андре никак не мог понять, чем пахнет. Пружины, всю ночь терзавшие его тело, вынудили повернуться на бок. Андре открыл глаза. В нескольких шагах от кушетки на полу, разметавшись, лежала Клара. Остекленевшие глаза, казалось, смотрели прямо на Андре. Он поднялся и сел. Ноги оказались в луже застывшей крови. Андре увидел нож, перерезанное до кости запястье. На одном из пальцев Клары было дешевое колечко. Граненый голубой камешек блестел в лучах пробившегося сюда солнца.

Андре чуть не задохнулся от собственного крика:

— Гэри! Гэри, скорей, ради бога…

В кухне появился Последнее Одеяло в грязной дешевой нижней рубашке и без кальсон. Лицо опухшее, заспанное. Гэри уставился, моргая, на тело Клары.

— Вот чертова кукла! Что делать будем?

— Будем? Я-то здесь при чем…

— Давай-ка полицию вызови.

— Да пошел ты!

Пока Последнее Одеяло пялился на мертвое тело, Андре натянул носки и ботинки на вымазанные в крови ноги, бросился вниз по лестнице, выскочил на улицу. Единственным, с кем он столкнулся в тот ранний час, оказался пожилой китаец, семенивший по улице со свертком в газетной бумаге под мышкой.

Андре побежал из города прямо на север. Промчавшись квартала два, он перешел на шаг, потом вновь побежал — и так бежал до тех пор, пока в груди не сдавило до боли. Только тогда он опять перешел на шаг. На окраине города у бензоколонки Андре заметил тяжелый грузовик-транспортировщик.

 

XI

Поселок Фиш-Лейк тянулся вереницей беспорядочно разбросанных домишек и лачуг примерно милю вдоль озера. На одном конце поселка, на высоком холме, откуда открывался прекрасный вид на озеро и его живописные мысы, стояла маленькая католическая церковь и рядом с ней дом священника. На другом конце ютились лачуги метисов, среди которых была и хибарка Исаака, а также построенные на скорую руку полуразвалюхи белых бедняков и таких, как Альберт Роуз, наемных рабочих, кого судьба забросила в эту глушь.

Андре попросил водителя грузовика ссадить его за милю до поселка, у огромного густого леса. В этом лесу Андре были знакомы, как морщины на лице Рейчел, все тропинки. Если на кого здесь и наткнешься, то уж не на Альберта Роуза, это точно; и из тех, кто может повстречаться в лесу, никто Роузу доносить не побежит, что, мол, видел Андре. В этот дремучий, местами заболоченный лес мало кто ходил. Узкая полоска леса уводила от массива и тянулась почти до самой церквушки на холме.

Андре соскочил в кювет, в несколько прыжков обогнул застоявшееся болотце, вскарабкался на противоположный край кювета и скрылся в чаще. Солнце вот-вот зайдет. Воздух предвещал мороз, пахло прелой клюквой, ноздри щекотало вяжущим запахом чистого, только что упавшего тополиного листа. Андре пробирался сквозь заросли шиповника, ивовую поросль и бурелом и вышел наконец на знакомую тропинку.

Как там дома? Андре следил за полетом падающего листа, слушал, как стучит дятел, смотрел, как тянутся к югу стаей ласточки, на лету хватая мошкару. Метрах в ста от него, посреди лесного болотца, послышался всплеск и затем шорох; видно, водяная крыса полезла утеплять травой свою нору. Андре задрал голову вверх, к пламенеющим верхушкам деревьев, к безоблачному небу.

Лес… Эх! Да как же я его брошу? Нет, ни за что!

Андре повернулся, посмотрел в ту сторону, где за лесом находился приход отца Пепэна.

Надо бы пойти, хоть просто поговорить… Ох, до чего ж не хочется! Устал, мочи нет, сейчас бы сгреб листья в кучу да и свернулся под деревом. Нет, не пойду сегодня. Не хочу его рожу видеть. Домой пойду.

Пятница, вечер. Роуз, видать, залег с ружьем где-нибудь в траве у отцовской лачуги, меня поджидает. А, ладно, попытка не пытка!

Андре не трогался из леса до тех пор, пока перед ним не мелькнул в сгущавшихся сумерках силуэт совы, вылетевшей на охоту, и пока его дыхание облачком пара не затрепетало в надвигавшейся с легким морозцем ночи. Примерно через час, проделав окружной путь через лес, через поля, снова через лес, Андре застыл в глубоком сумраке под елками, росшими через дорогу от хижины Исаака.

Ущербная, сплюснутая с одного боку, луна выплыла из-за озера, заиграли искрящиеся лучики на водной глади. Холодным, печальным лунным светом высветило хижину и одновременно домик Роуза.

Но что это?.. У нас лампа горит, а в том логове темно.

Андре напряженно прислушался и уловил металлический скрежет ложки по стенке кастрюли.

Мать ужин готовит. У Андре потекли слюнки. Какая-то машина перед домом торчит. «Импала», что ли? Чья?.. А-а, это же отец Пепэн! Какого дьявола ему тут надо? Меня ищет? А может, что другое?

От недобрых предчувствий Андре бросило в дрожь.

Вокруг дома Роуза никого. Это точно. И все-таки лучше красться незаметно, прижимаясь к поленнице, и надо спешить, пока луна не поднялась.

Подкрадываясь к своей лачуге с противоположной от дома Альберта Роуза стороны, Андре метнулся к поленнице, слился с нею в темноте. С бьющимся сердцем он присел на корточки, приоткрыв рот, чтоб не так шумно дышать. Поднялся ветерок. До Андре донеслось тихое, жалобное поскрипывание двери. Он прокрался до края поленницы, осторожно подался вперед, взглянул через забор на домик Роуза.

Дверь настежь! Ходуном ходит на ветру. Грузовика не видно!

Андре выпрямился, мотая шеей туда-сюда, вглядываясь в темноту.

Окна выбиты. Видно, этот гад сгреб Доди с мальцом и драпанул… У Андре вырвался тихий, облегченный смешок. А ребятишки Джейка Эверила уж и окна повыбили.

Глаза защипало, навернулись слезы. Андре почувствовал, что у него нет сил двигаться. Заплетающимся шагом он обогнул лачугу и взобрался по перекошенным ступенькам.

Не успел за дверную ручку взяться, как дверь сама распахнулась ему навстречу. Андре и отец Пепэн молча стояли, уставившись друг на друга.

Наконец между ними возникла Рейчел; бесцеремонно отпихнув отца Пепэна, она потянула Андре в дом. В ее воспаленных глазах стояли слезы, пальцы бережно ощупывали разбитое лицо Андре.

— Уж думала, прибил тебя. Болит? Сильно болит?

— Сейчас что! Три дня назад бы посмотрела.

Андре поплелся к кровати, туда, где они спали вместе с Джои, и дрожащие колени у него подкосились. Перед ним возникли Синичка и Исаак, только как-то совсем далеко.

Отец Пепэн медленно произнес, глядя на Андре;

— Не позвать ли доктора Пеша, Рейчел?

— Не надо! — Рейчел яростно замотала головой и резко провела ребром ладони под подбородком. — Хватит с меня. Хватит!

Но отец Пепэн все-таки медлил, стоял в нерешительности, хмуря брови.

— Андре, ты ничего такого не натворил?

Андре заворочался в постели и вздохнул так тяжело, что отдалось в его избитой груди.

— Да как сказать, отец Пепэн… Просто сейчас… пошло оно все к чертям!

Уже проваливаясь в глубокий, без сновидений сон, он вдруг сквозь наплывающую дремоту понял: Джои нет в постели рядом. Спрашивать было ни к чему. Нет Джои.

Когда Синичка растолкала его поутру, в комнате было солнечно, входная дверь распахнута. Андре открыл глаза и увидел, что рядом стоит Рейчел, держа в одной руке миску с дымящейся тушенкой, в другой — ложку.

— Давай-ка поешь. А то священник вот-вот явится.

Андре спустил ноги, сел на постели, упершись локтями в колени, подперев кулаками щеки.

— Тогда, в тот вечер… ведь Джои… не помню, как все случилось…

— Что теперь вспоминать, — устало произнесла Рейчел. — Нету больше Джои. Ну что, будешь есть?

Андре одним махом проглотил тушенку, даже не почувствовав вкуса.

Откуда-то с озера донесся крик гагары. Отозвалась другая.

— Улетать собираются, — сказала Синичка. — Ты тоже скоро уедешь.

— Кто — я?

— А то кто же? Про тебя говорят — голова светлая.

— Как же! Светлая! — Андре смотрел в окошко на домик Роуза.

Отец Пепэн никогда не снимал сутаны, только если уезжал куда из поселка; вот и сейчас он вошел в лачугу в своем неизменном черном одеянии.

— Ну, Андре, что ты такого натворил?.. Я хотел бы знать, пока тебя не забрала полиция. Рассказывай!

Запинаясь, Андре рассказал про все, что с ним было. Рассказывая, он поглядывал на священника, надеясь хоть что-то прочесть в его глазах, однако глаза Пепэна оставались бесстрастными. Андре до боли хотелось освободиться от внутренней тяжести, но признаться в этом он не мог. Андре рассказывал и презирал себя за сбивчивую речь, за свой смущенный, оправдывающийся тон.

— Ты правду рассказал?

— Да, отец Пепэн. Я не вру.

Священник пожевал губами в раздумье.

— Что ж, ты получил тяжкий урок — этот Роуз здорово тебя избил… да вот еще и Джои… Тяжкий урок, очень. Но ушибы, ссадины заживут… Я попрошу доктора Пеша, чтоб посмотрел тебя до того, как…

До чего, старый хрыч? Если ты рассчитываешь, что упечешь меня в…

— Ну а тот ужасный дом в Эдмонтоне… Ты проснулся, девушка мертвая. Нельзя было уходить. Ты ушел.

Холодный пот ручьями потек по телу Андре.

— Ты уже пропустил один день занятий в институте. Больше никто не позволит. — Отец Пепэн повернулся к Рейчел. — Ты приготовила ему одежду и вещи?

— Но, отец Пепэн, не хочу я… — начал было Андре.

— Слушай и запомни. Если полиция захочет привлечь тебя к тому делу с Последним Одеялом и девушкой, придется подчиниться. Не лучше ль уйти до этого? — Внезапно старик осклабился. — Сколько раз в эту неделю я думал: все, что сделал для тебя, вся моя надежда, — он развел руками, — все прахом пошло. Нет, не пошло!

Боженька милостивый! Да что ж это такое! Никакого спасения. Что ж теперь делать-то, ведь никуда не деться от этой старой калоши.

Едва машина тронулась, Синичка побежала рядом, заглядывая в спущенное стекло кабины.

— Писать мне будешь, будешь писать?

Проезжая мимо того самого леса, где только вчера клялся ни за что не покидать этих мест, Андре заметил лосиху с двумя лосятами, забредших по брюхо в болото и погрузивших морды в воду посреди камышовых зарослей. Андре обернулся и, вытянув шею, долго глядел на животных. Они так и не подняли голов, и изгиб дороги скрыл их из виду.

 

XII

Андре сидел, съежившись, не поднимая глаз, на переднем сиденье рядом с отцом Пепэном. Старик правил молча. Стиснув руль так, что костяшки побелели, он не мигая глядел вперед на шоссе. Стрелка спидометра колебалась у отметки «35». Позади на добрую милю растянулась вереница нетерпеливых легковых автомобилей, автобусов, перевозящих скот автофургонов, то и дело угрожавших нагнать, обойти.

— Права для водителя имеешь?

— Есть. Я у Мейсона на грузовике ездил.

Отец Пепэн подрулил к обочине, они поменялись местами, и священник тут же заклевал носом.

Андре ездил еще как-то и на легковушке, это был видавший виды старый «форд», которым Исаак разжился в ту пору, когда работал на лесопилке. В сравнении с той развалиной «импала» священника была роскошным лимузином. Андре вскоре освоил управление и, пока старый священник похрапывал рядом, выжимал шестьдесят миль в час. Тоска постепенно отступала.

Ух ты! Ну и машина, хороша. Поддашь газку, так и летит. Эх, полжизни бы за такую отдал…

— Что, нравится автомобиль? — приоткрыв один глаз, другим отец Пепэн жмурился на Андре. — Ничего, когда-нибудь и себе купишь… Когда будешь устроен хорошо… — Отец Пепэн вздохнул и снова откинулся на спинку сиденья. — Разбуди меня до Эдмонтона. В городе тебе будет трудно, большое движение.

Часам к трем дня, когда все в барашках-облаках небо посылало на землю рассеянные солнечные лучи, отец Пепэн въехал на автостоянку перед центральным входом в Технологический институт Северной Альберты.

Андре прошел вслед за священником через застекленный вход по выложенному зеленоватыми плитами коридору прямо в помещение дирекции. Мимо сновали студенты с книгами под мышкой. Спешили куда-то девушки в белых лабораторных халатах, щебеча на ходу. Четверо мужчин постарше, с виду преподаватели, вышагивали в ряд, трое внимательно слушали четвертого, который, что-то рассказывая, размахивал руками. Сквозь стеклянные стены Андре увидел, что там, позади дворика, поросшего ярко-красной травой, тоже высятся стеклянные стены и тоже коридоры, коридоры.

Ах ты, черт, тут и заблудиться недолго!

В ближайшие полчаса пришлось неловко топтаться в дирекции, выслушивать скороговорку — какие предметы, какие нужны учебники, где какие аудитории находятся. Молодая женщина с картой-схемой института в руке облокотилась о конторку, подняла глаза на Андре, улыбнулась.

— Что, растерялся?

— Тьфу ты! Растеряешься тут.

— Ничего, скоро пройдет. Если что нужно, обращайся ко мне. И немедленно на занятия. Ты и так опоздал. Тут три дня пропустить — как целый месяц в школе. Есть где жить?

— Есть, есть, — вставил отец Пепэн. — Прямо сейчас я его провожу туда.

Андре показалось, будто им пришлось исколесить бог знает сколько миль по городу, прежде чем отец Пепэн остановил автомобиль у грязноватого, обшитого фанерой двухэтажного домика. Не успели они дойти по цементной дорожке до крыльца, как дверь распахнулась. Им навстречу выкатился круглый как шарик мальчишка лет двенадцати, а вслед за ним с лаем выскочил смахивающий на половую щетку лохматый пес. Мальчик, придирчиво глянув на Андре и отца Пепэна, сорвался с места и припустил вприпрыжку домой с криком:

— Мам! Священник с тем парнем приехали.

В дверях, вытирая руки о красно-белый льняной фартук, показалась смуглая женщина.

— Заходите! — приветливо сказала она.

Рядом с ней возникло трое подростков. Высокий парень, примерно ровесник Андре, глядел на него и ухмылялся, сестрица помоложе разглядывала Андре из-под заслонявших лицо распущенных светлых волос. А самая младшая, высунувшись из-за притолоки, насмешливо выкрикнула:

— У-у! Смотрите, как выпендрился!

— Донна! — смеясь, укоризненно произнесла мать, и покачала головой. — Ну и девчонка! Пойдемте, комнату покажу…

Женщина поднялась по ступенькам и рукой поманила за собой Андре и отца Пепэна. Все трое вошли в небольшую комнатку с кроватью.

— Мы берем шестьдесят долларов в месяц. — Хозяйка улыбнулась Андре. — Будем жить одной семьей.

От отчаяния у него запершило в горле, он закашлялся. А что, если я опять впросак попаду, как у той рыжей хозяйки?

— Знаете, миссис Бейрок, по правде говоря, я никогда не жил в этом… в…

— В современном городском доме? — подхватили хозяйка. — Ну и что, и я когда-то впервые в город приехала. Я ведь тоже из метисов. Отец Пепэн не говорил?

— Мам, сколько можно, сейчас опять заведешь про предков, мол, жили здесь испокон веку и все такое, — недовольно пробурчала светловолосая девочка.

— Ну и что такого, Барбара? Тут стыдиться нечего. — Миссис Бейрок повернулась к Андре. — Ну как, нравится комната?

Лицо Андре выражало полную растерянность при виде такого неожиданного великолепия.

— Может, ознакомите с домашними правилами, миссис Бейрок? — вмешался отец Пепэн.

Она улыбнулась.

— А у нас без правил.

Брови отца Пепэна взметнулись вверх, он напрягся, будто хотел что-то сказать. Потом, вероятно раздумав, пожал плечами, повернулся и вышел из комнаты и, сходя по ступенькам, бросил через плечо:

— Андре, надо поговорить.

Выйдя из дома, старик подошел к машине, влез в нее, поманил за собой Андре. Затем достал из чемодана плотный конверт.

— Твоя летняя получка. Скажи миссис Бейрок, пусть поможет открыть счет в банке. Потом чтоб написал мне номер счета. Последний день каждого месяца буду перечислять девять долларов на твой счет. Если ты не подведешь, если будешь хорошо учиться. — Отец Пепэн буравил Андре взглядом. — Смотри. Не позволю, чтоб за мои деньги ты обманул или надул меня.

Андре отвернулся, чтобы священник не заметил, как он покраснел, услышав слова:

— Буду платить за обучение. Ты будешь покупать одежду, книги, оплачивать проезд. Понял? — Отец Пепэн беспокойно заерзал на месте. — Ну, а теперь мне пора обратно, ехать далеко.

Священник укатил, а Андре остался стоять посреди коротко подстриженного газона, скудные пожитки лежали у ног прямо на земле.

Старший из ребят, Дик, ленивой походкой вышел из дома с охапкой старых дешевых книжек, но, проходя мимо Андре, нагнулся, заглянул в ярко-оранжевый решетчатый ящик, набитый камнями. Заморгал глазами от удивления. Одна бровь озадаченно изогнулась, Дик дернул плечом, взял один из ящиков с камнями и понес в дом.

Андре, зажав в зубах конверт, взял под мышку ящик, в другую руку — чемодан с одеждой и пошел вслед за Диком.

— Чего у тебя в конверте? — с любопытством спросил Дик, ставя ящик к Андре на кровать.

— Получка за лето. Почти пять сотен…

— Ух ты!

Вошла миссис Бейрок со стопкой чистых полотенец.

— Давай-ка деньги, пусть пока у меня полежат, потом в банк положишь.

Донна, младшая, увидала камни и удивленно хихикнула.

— Эй, девчонки, а ну вон отсюда! — решительно приказала миссис Бейрок. — Знаете ведь, нечего вам здесь делать. Барбара, помоги-ка мне с ужином. А ты, Донна, до сих пор свою комнату не прибрала. — Она повернулась к младшему мальчишке. — Ронни, всю морковку в погреб уложил?

— Морковку? Так ведь…

— Немедленно ступай и уложи!

Ронни скривил недовольную рожицу и поплелся вон из комнаты к лестнице.

— Дик тебе поможет устроиться, — сказала миссис Бейрок Андре. — Придется тебе порядком поучиться… Тут-для тебя столько нового будет. Ничего, не тушуйся. Лучше спроси. Мы подскажем. — Откуда-то снизу послышался плач младенца. — Ой-ой! Есть просит. — И миссис Бейрок бросилась из комнаты, уже снизу донесся до Андре ее голос: — Ужинать через полчаса.

В комнате воцарилось неловкое молчание.

— Можем вместе в институт ездить, — робко начал Дик. — Я учусь там же, только на архитектурном.

— Правда?

Опять молчание.

— Автобус дотуда через весь город идет, плетется еле-еле… — сказал Дик.

И снова они не знали, что говорить друг другу. Чтоб скрыть смущение, Андре вытянул пачку табаку, решил свернуть сигарету.

— Эй, парень! — остановил его Дик. — Ты это лучше брось. По крайней мере в доме не кури. Папа терпеть не может. — Дик поднялся. — Если правда курить хочется, давай выйдем.

Пока они слонялись по садику, Дик наскоро обучал Андре всяким новым премудростям. Например, как пользоваться проездным билетом. Где купить одежду подешевле. Как подлизаться к Белолапке, тому самому маленькому черному псу. Когда Андре докурил сигарету, Дик сказал:

— Ах да, еще стиральная машина… Сейчас покажу, как ею пользоваться!

Не успели войти в дом, Дик снова напустился на Андре:

— Погоди-погоди! Ботинки снять надо. Мама не выносит, когда следят на полу.

Тьфу ты! Говорят, в доме правил никаких, а тут — того нельзя, другого нельзя, подумал Андре, возясь с узлом на шнурке.

Спустились вниз. Дик обучил его пользоваться стиральной машиной. И еще рассказал, что их отец работает техником на нефтеочистительном заводе.

— Работа неплохая, — говорил Дик, — только в разную смену. Если приходит после ночной, мы все по дому на цыпочках ходим, пока спит. Только в такие дни на мать и напускается, зачем, мол, с младенцами брошенными нянчится, это когда они ему спать не дают.

— С брошенными младенцами?

— Ну да. Она за ними ходит, пока их не разберут…

Про такое Андре никогда не слыхал. Еще не успел как следует разобраться — что да как, миссис Бейрок позвала ужинать. В столовой в уютном кресле сидел плотный светловолосый мужчина в комбинезоне. Он пристально оглядел Андре с головы до ног, отложил в сторонку «Эдмонтон джорнэл», широко улыбнулся и, протянув руку, дружелюбно спросил:

— Как, осваиваешься? Ну, привет, меня зовут Сэм Бейрок.

Ну и дела, озадаченно подумал Андре, только с работы, а пива не пьет! Чудной какой-то.

Миссис Бейрок заняла свое место у обеденного стола.

— За стол, — пригласила она. — Ты, Андре, садись вот сюда.

— Мам, а мам! А ты скажешь, что ему по дому делать? — спросил Ронни, скользнув на стул рядом в Андре.

— Ладно, ладно, — со смехом ответила мать. — Дай человеку хоть поесть спокойно.

Андре между тем помирал с голоду. Он крепился изо всех сил, еле сдерживал слюнки, но за столом никто не притрагивался к еде. Миссис Бейрок принесла и поставила на стол керамический чайник и кивнула Донне.

Девчонка, уткнувшись подбородком в грудь, скороговоркой пробубнила молитву.

Черт! Если сейчас взять и начать уписывать эту еду, ведь засмеют, не иначе. А жратва-то какая! Ростбиф. Сок так и течет. Горох этот и картошку терпеть не могу, но раз у них положено, съем…

— Мам, а на сладкое что? — спросил Дик.

— Яблочный пирог с мороженым.

После этого всего еще и сладкое? Что они, каждый день так едят?

— Ронни, не держи вилку лопатой. Вот так. Понял? — И миссис Бейрок показала, как надо правильно держать вилку. — А ложечку из чашки вынуть надо.

Фу-ты ну-ты! Выходит, и мне так? И как это — пить чай, чтоб ложку в чашку не опускать!

Покончили с пирогом, и тут Ронни опять вылез со своим, насчет домашних обязанностей.

— Ну что ж, давай, Сэм, прикинем, — сказала миссис Бейрок.

— Значит, так, — сказал Бейрок, взглянув на Андре. — Ты уж знаешь, что берем мы шестьдесят долларов в месяц. У нас в городе обычно берут от семидесяти пяти до девяноста. Бывает, даже за жалкие каморки дерут. С тебя, видишь, дешевле, потому что у нас придется кое-чем по дому помогать. Ну-ну, спокойно! Никто тебя от занятий отрывать не будет. Просто поучишься малость по хозяйству. Всего понемногу — комнату прибрать, постирать себе… Снег раскидать с дорожек. Всякие такие дела.

— Это поначалу страшно, когда первый раз в город попадешь, — сказала миссис Бейрок. — Уж я-то знаю. В той семье, куда меня взяли, когда учиться приехала… — она рассмеялась. — В общем, железное терпение надо было той хозяйке иметь… Ведь я тогда даже часы в глаза не видывала. Сколько она со мной билась, пока я в доме не освоилась, не стала ей помощницей. Все-таки выучила меня. Если б не она, — миссис Бейрок повела плечами, — околачиваться бы мне на Девяносто седьмой улице.

Андре попытался представить себе миссис Бейрок в компании Гэри Последнее Одеяло. Никак не получалось.

— Тебе, между прочим, нечего туда таскаться, — сурово произнес Бейрок. — А то жила у нас тут девчонка одна, пару лет назад. Все шло ничего, пока не стала шляться туда, по барам шататься.

Андре возмущенно вскинулся:

— Вы что, решили меня в белого перекрасить?

— Да нет же, нет. Мы хотим, чтоб ты, метис, научился жить среди белых. Это совсем другое, — спокойно произнесла миссис Бейрок. — И нечего в бутылку лезть! Ты что ж, не понимаешь? Чтоб выжить, нам надо научиться жить среди белых. Прошли нынче времена прерий с бизонами да Габриэля Дюмона.

Андре, недоуменно моргая, уставился на нее.

— Неужели не слыхал про такого?

— Не слыхал.

Хозяйка поднялась, подошла к буфету, вынула из ящика книгу, раскрыла, подала Андре.

Со страницы на него глядел великан-индеец в украшенной бахромой одежде из оленьей кожи, под левым локтем зажато несоразмерно крошечное ружьецо. Острый и свирепый, ястребиный взгляд, как живой, пронзал Андре насквозь.

— Ну как же! Он же был генералом у Луи Риля, — сказала миссис Бейрок. — Вот это был человек! Если б оружия ему побольше да если б все индейцы за ним пошли, этот бы белых отогнал за озеро Виннипег… если б сам Риль меньше совался, дал бы Габриэлю волю… если б… если б… — Миссис Бейрок невесело рассмеялась. — А в общем слава богу, что бедняге Габриэлю это все не удалось. Потому что, если б удалось, тогда бы белые, когда назад вернулись — а они вернулись, куда они денутся! — ни одного бы метиса не пощадили.

— Мам, так что он по дому делать будет? — снова встрял Ронни.

— Вот привязался! Тебе небось лишнюю тарелку трудно помыть.

— Я помогу, хочешь? — предложил Андре.

— Ишь вымогатель! — добродушно рассмеялся Дик.

Сэм Бейрок тоже осклабился.

— У тебя, молодой человек, дело есть, вот и делай себе. Ну а ты, Дик, давай-ка за учебники, как со стола уберут.

— А можно мне книжку почитать про этого самого Дюмона? — спросил Андре, собирая грязные тарелки со стола. Он подошел к раковине и сложил туда тарелки прямо с остатками пищи.

— Эй! — взвился Ронни. — С тарелок надо все счистить. И потом, сначала моют стекло, дальше вилки-ножи, а там уж и…

— Вот сам и покажи, Ронни. А то раскомандовался, — сказала миссис Бейрок. И добавила, обратившись к Андре: — Вот видишь, сколькому надо учиться, чтоб жить среди белых. Даже посуду мыть и то следует по-особому.

— Нелли, нам через полчаса в церкви надо быть, — прервал ее Бейрок. — Я не люблю опаздывать.

— Сейчас, только причешусь и передник сниму. Донна, сегодня твоя очередь за малышами приглядывать, — крикнула миссис Бейрок в глубь дома. — Пеленки я им поменяла, покормила, хлопот с ними немного. К десяти мы будем дома. Да, Андре, если хочешь, пожалуйста, бери книгу, читай.

Едва родители ушли, Дик вытер стол и сел заниматься, разложив перед собой учебники. По его виду было ясно: он занят, к нему лучше не приставать.

Появилась Донна, подошла к холодильнику, открыла, заглянула внутрь. Потом кинула робкий взгляд на Андре, который в это время вытирал тарелки, и спросила:

— А зачем у тебя ящик с камнями?

— Это коллекция, только надо ее где-нибудь разложить. Есть очень редкие камни.

— Редкие? — В ее голосе прозвучало недоверие.

— Ну да. Пойдем, покажу. — Андре пошел по лестнице наверх, Донна за ним.

— Донна! — раздался окрик Дика. — Слыхала, что отец сказал?

— Ну пожалуйста! — заканючила Донна. — Мы только камешки посмотрим.

— Хотите смотреть — сюда несите. Не забудь, тебе еще по хозяйству надо управиться. — И Дик снова принялся за учебники с достоинством старшего, чьи указания должны беспрекословно исполняться.

С минуту Донна молча глядела на него, потом повернула обратно, села с книжкой в гостиной.

Ошарашенный и обиженный, Андре, прихватив с собой книгу, которую дала ему миссис Бейрок, поплелся к себе наверх. Сел за письменный стол, принялся листать новые учебники, но в голову ничего не шло. Такой уж насыщенный выдался сегодня день.

Андре оглядел комнату, все, что в ней было, попробовал, удобна ли кровать, выдвинул и осмотрел один за другим все ящики письменного стола, недоумевая, откуда набрать столько барахла, чтоб их все забить. В доме было тихо, и все-таки дом был наполнен каким-то особым дыханием, неведомым Андре до сих пор. Ему стало как-то не по себе. Позевывая от возбуждения, он скинул ботинки.

Тьфу ты, устал как черт. От ног воняет. А простынки-то у них какие!.. Надо же, никогда таких белоснежных не видел. Надо бы помыться. Спросить разрешения или нет? Все-таки я же теперь знаю, что полотенца после купания надо выжать и повесить, а пол за собой вытереть.

Через полчаса Андре вышел из ванной чистый и довольный собой. Дойдя до лестницы, он остановился в нерешительности.

Интересно, что там ребята поделывают? Вниз бы спуститься, посмотреть. Нет, не пойду! Почитаю лучше ту книжку про Габриэля.

Книжка оказалась обыкновенной дешевой рекламной брошюрой. Андре почитал ее с полчаса, потом полистал, нашел опять портрет индейца и долгое время его рассматривал.

Как его, Габриэль Дюмон? Ишь ты! Вот он какой.

Андре услышал, как вернулись Бейроки. Раздались голоса, началась суета. Через несколько минут миссис Бейрок постучала к нему.

— Послушай, Андре, там под умывальником в шкафчике есть банка с пастой и губка. Мой каждый раз после себя ванну, ладно?

— Ладно! — выдохнул Андре.

Вот остолоп! И когда только я всему научусь?

Андре разделся, побросав одежду грудой на пол, и юркнул в постель. Заснуть не мог долго, прислушиваясь к тому, как щелчком включается и отключается отопление в доме, как стрекочет холодильник, как время от времени бьют большие часы. Его окружал новый, полный незнакомых звуков мир. От тоски по дому даже голова разболелась.

Еще ни разу не приходилось спать одному в закрытой комнате, кроме как в том чертовом подвале у рыжей хозяйки. Дверь закрыта, а я будто голый напоказ лежу. Словно кто-то меня всего взглядом щупает. Дьявол! Все бы отдал, лишь бы обратно вернуться. В лес бы, тьма сгущается, снег идет. Нет, назад уж не вернешься, а раз так, надо приникать.

 

XIII

Наутро Андре вскочил с постели как ошпаренный, разбуженный резким стуком в дверь мощного кулака Сэма Бейрока.

— Вставай-ка, парень. Через час твой автобус.

Так вот и начался для Андре этот кошмарный месяц.

Не успел доесть завтрак, как его затормошил Дик:

— Пошевеливайся, Андре. Не забудь с собой поесть прихватить.

От новой институтской жизни голова шла кругом. Андре плутал в бесконечных коридорах. Долго не мог научиться присматривать за своим имуществом. Без конца терял учебники, тетради, папки; приходилось покупать новые. За одну неделю он умудрился посеять пять шариковых ручек и две пары защитных очков. Андре трепетал при виде сложнейшего лабораторного оборудования, с которым приходилось работать.

Все время он был среди людей, но никто ни разу с ним не, заговорил. По ночам в кошмарных снах ему являлся Альберт Роуз. Андре то и дело просыпался среди ночи — ему казалось, что рядом стонет Джои. Тоска по дому изводила Андре. Записочку от Синички он носил с собой в кармане, без конца перечитывая ее, пока листок не превратился в грязную, замусоленную бумажку.

В его жизни все теперь было рассчитано по секундам. Бейроки постоянно опекали его, оставляя в покое только на время учебы или сна. В институте Дик даже в обеденное время заглядывал к Андре. По воскресеньям приходилось вместе со всем семейством идти в какую-то чужую церковь Армии спасения.

Андре подумывал сбежать, но возможность все никак не представлялась; и еще — ему все-таки приятна была забота Бейроков, идущая, несомненно, от чистого сердца.

С особым нетерпением Андре всегда ждал заветного часа перед ужином. Семейство гудело как улей, обменивались друг с другом новостями, тискали младенцев, смотрели телевизор. Бывало, они втроем, Ронни, Дик и Андре, устраивали посреди столовой на ковре дружескую потасовку. Если борьба принимала угрожающие формы, Нелли прекращала схватку, сунув на руки тому, кто оказывался поближе, младенца.

Как-то вечером Андре сидел в кухне и пичкал чем-то одного из младенцев с ложечки, а Нелли Бейрок готовила ужин.

— Отец Пепэн звонил, — сказала Нелли. — Спрашивал, как у тебя дела.

— Отец Пепэн? — Андре фыркнул. — Ну и что вы ему сказали?

— А ты как думаешь?

— Откуда я знаю!

— Ну уж, прямо совсем доконали тебя твои занятия!

— Еще бы! Как мухи старую корову…

— А ведь только конец октября. Живешь ты по-прежнему у нас, являешься домой вовремя и уже обходишься почти без всяких напоминаний. Комнату свою прибираешь, за одеждой следишь, по дому помогаешь… — Заваривая мукой соус в жаровне, миссис Бейрок улыбнулась Андре. — Выражаться стал поменьше, есть за столом научился. По-моему, ты молодец!

Гордый собой, Андре смущенно потупился.

— Только не разговаривает со мной никто, — вырвалось у него. — Почти никто, кроме как у вас.

— И не будут, не жди. Тебе самому надо научиться с ними общаться.

Хорошо ей говорить! Ей-то что, может с кошкой своей разговаривать, если нет никого рядом.

— Да, вот еще что. — Нелли нахмурилась. — Отец Пепэн спрашивает, ходишь ли ты к обедне.

— К обедне? Вот еще!

Нелли задумчиво посмотрела на Андре.

— Тебе в последнее время пришлось нелегко, но, честное слово, самое трудное позади. Я ведь знаю, о чем ты думаешь. Хочешь сбежать при первой же возможности. — И она расхохоталась, увидев, как смутился Андре. — Что я, не знаю, что ли? Я ведь тоже когда-то впервые в город попала… И все-таки, — тут голос Нелли зазвучал тверже, — приходит день, когда опека кончается. Мне кажется, такое время для тебя пришло. Слушай, хочешь, оставайся по воскресеньям один дома, пока мы в церковь ходим? За малышами присмотришь, то да се…

Подумать только, целых два часа один!.. Никто не командует… Никто не учит…

Конечно, хочу!

Что за чудесные это были утренние воскресные часы, когда Андре оставался один в пустом доме.

Никто меня не видит. Никто. Ни один сукин сын во всем мире. И никто не слышит. Сам не знаю… но когда на меня все смотрят… прямо мурашки по телу.

Жить, как белые живут, говорите? Ну ладно, учиться в их заведении я могу. Еще могу им краны чинить, чтоб не гудели, но все равно, кто я им — козявка незаметная! Они про меня даже и не думают. Они меня не замечают. Будто я мразь какая. Да нет, что там! Будто и нет меня вовсе.

Нелли говорит, сначала трудно. Господи! Ну а было бы легко — все равно: зачем все это! Ох, голова непутевая, может, мне просто бабу надо? Нет уж, только не здесь, это точно. Роуз избил меня до полусмерти за шашни с Доди, а этот Сэм Бейрок небось и вовсе меня прикончит за одно то, что на дочку его пялюсь.

Правда, в институте — там девчонки всякие вертятся… Вон Саймонс как-то в аудитории про одну рассказывал Долли, или как там ее… Она, говорит, такая… Да что это я, обалдел совсем? Как это я здесь девчонку себе найду? Хожу вечно носом в землю, будто потерял что.

На следующей неделе Дик и миссис Бейрок оба сильно загрипповали. Дик не ходил в институт, а Нелли слегла, предоставив семейству самому заботиться о себе. Как-то после утренних занятий Андре обнаружил, что забыл захватить себе из дома завтрак; кроме него самого, теперь приготовить завтрак было некому. Есть очень хотелось. И Андре решил рискнуть, пообедать в институтском кафетерии.

Он взял себе несколько бутербродов и большую чашку кофе, отнес к столику в углу, сел. За соседним столом он увидел сокурсников с факультета. Хотел было подсесть, но ни один не глядел в его сторону, а у самого Андре не хватило духу встать и подойти запросто, без приглашения. Все, вытянув шеи, слушали Саймонса. По выражению лиц было ясно, что Саймонс травит какую-то похабщину. В момент кульминации парни, содрогаясь от хохота, откинулись на спинки стульев.

Худенькая девушка продвигалась между столиками, собирая грязную посуду и складывая ее в тележку. Андре не обратил на девушку особого внимания, пока Саймонс не окликнул ее:

— Эй, Долли! Поди-ка!

Девушка подошла, и Саймонс, притянув ее к себе, зашептал ей что-то на ухо. Та зашлась от смеха, но высвободилась из объятий Саймонса.

— Да ну тебя, Билл, слушать противно! — сказала она, отходя к тележке.

Долорес! Не может быть. Долорес Олсон! Черт побери. Что же случилось, почему она не на курсах? Должно быть, с Торвальдовой женой сцепились.

Парни многозначительно улыбались, перемигиваясь.

Один повернулся, увидел Андре.

— Привет, Макгрегор! Как жизнь? — крикнул парень, поднимаясь со стула и махнув на ходу рукой, когда компания потянулась из кафетерия.

Долорес обернулась посмотреть, кому махнул парень. Увидела Андре, побледнела. Пепельница упала у нее из рук. Покатилась, гремя, по полу. Долорес нагнулась, подняла пепельницу, потом, оставив тележку посреди зала, подошла к Андре. Попеременно то заливаясь краской, то бледнея, она спросила:

— Ты чего тут делаешь?

— Я тут учусь. Думал, и ты учишься в этом… как его…

Долорес скорчила гримасу.

— Ты дома… давно был?

— Давно. Теперь, может, на рождество поеду.

Долорес закусила губу, кинула на Андре косой взгляд.

— Слушай-ка, я тебя очень прошу… Не говори там никому, что меня здесь видел, хорошо? Отец узнает, что я тут работаю… А я ни за что на его ферму не вернусь, ни за что! Честное слово, лучше повешусь!

— Ладно, я тебя не видел.

— Обещаешь? — не отставала она.

— Подумаешь, дело какое! Кому я когда…

— Нет, скажи, обещаешь?

— Тьфу! Да отвяжись ты! Никому я не скажу.

Чего это ее заклинило? Как Саймонс ее назвал — Долли? Верно, Долли. Ба, так ведь он о ней самой тогда рассказывал. Треплется, будто она прямо бесплатно, за так…

Весь ноябрь ему было не только ни до Долорес — вообще ни до кого. Страх перед надвигающимися экзаменами за первый семестр изматывал его изо дня в день, заставляя просиживать за учебниками далеко за полночь.

Но вот экзамены позади; на следующее утро в коридоре Андре неожиданно остановил один из преподавателей.

— Макгрегор! Могу тебя обрадовать, экзамены за первый семестр, а он у нас тяжелый, сдал молодцом, не завалил.

— Еще бы, вкалывал как лошадь!

Преподаватель рассмеялся.

— Знаешь, ты даже обскакал многих ребят, что с Севера приехали. В чем секрет?

— Почем я знаю!

— У кого ты живешь?

— Да тут в одной симпатичной семье. Хозяйка — метиска. А хозяин белый — может, знаете?

— Симпатичные, говоришь, люди? Вот бы тем ребятам таких же хозяев подыскать! Может, тогда б они не так тосковали по дому, не порывались то и дело бежать! — сказал преподаватель и с добродушным смехом добавил: — Ну а тебе — удачи и чтоб ладил со своими хозяевами!

 

XIV

Контроль за Андре в семействе Бейроков ослабевал, это было заметно. Не то чтобы сразу прекратился, и все, — нет, он убывал постепенно, день ото дня. Сам город уже не казался Андре таким зловещим. Ему перестало чудиться, что за ним постоянно следят. Теперь, бывало, сокурсники приглашали Андре с собой выпить кофе в кафетерии. Во время лабораторных занятий он чувствовал себя уверенней. Случалось, в доме Бейроков по нескольку дней кряду обходилось без наставлений и замечаний.

Время летело быстро, близилось рождество. Нелли то бегала по магазинам, то занималась домом — скребла и натирала полы, пекла всякие восхитительные вещи. А Сэм после работы торчал в подвале, в своей мастерской, реставрируя старый кофейный столик из орехового дерева, что купил в какой-то дешевой лавке. Это был его подарок Нелли к рождеству. Когда Сэм приволок покупку домой, Андре помог оттащить столик вниз, в мастерскую. Про себя, однако, думая, что такую рухлядь даже Исаак побрезговал бы подобрать на барахолке.

Как-то вечером Андре спустился в мастерскую за клещами — вытащить гвоздь из подошвы. Сэм поднял глаза, он заправлял в это время наждачную бумагу в шлифовальный станок.

— Ну что, как столик?

— Ух ты, черт! Как это вам удалось?

— Пришлось попотеть, хорошее дерево стоит того.

— Гладко-то как!

— Это что, поглядишь, когда я его лачком покрою. Как зеркало заблестит.

Дня за три до рождественских каникул Андре занимался в своей комнате. Он услышал, как внизу зазвонил телефон. Сэм с кем-то разговаривал. После телефонного звонка Сэм с Нелли некоторое время о чем-то совещались.

— Эй, Андре! Домой на рождество поедешь? — крикнул снизу Сэм.

— Угу! Отец Пепэн прислал билет на автобус.

— К Новому году вернешься?

— Обязательно. У меня занятия…

Дверь в комнату распахнулась. На пороге стояли Сэм с Нелли.

— Слушай-ка, если мы уедем дня на три, ты присмотришь за домом? — спросил Сэм. — Старики зовут нас к себе в Калгари на Новый год.

— Конечно, присмотрю. Не беспокойтесь.

— Малышей к рождеству разберут, — пообещала Нелли. — Еды я тебе много оставлю, надо будет только за Белолапкой и кошкой приглядеть.

В последний день перед каникулами преподаватель математики запаздывал. У Джимми Бейли, соседа Андре, не ладилось домашнее задание.

— Слушай, Андре, как тут дальше, у меня чего-то не сходится…

Андре плюхнул перед ним на стол свою тетрадь.

— Фу ты, черт! — произнес Джимми, сверяя свои записи с решением Андре. — Вот где, значит, я сбился. А ты молодец, классно соображаешь! — Джимми откинулся на стуле, потянулся так, что затрещало в суставах. — О господи, хоть бы пару деньков от всего этого передохнуть, надоело все, даже если б тут новогодний выпивон устроили, сюда бы не пошел, дома остался. Ты как Новый год встречаешь?

— С собакой да с кошкой.

— Домой поедешь?

— Нет, у людей, где живу. Они сами в Калгари уезжают.

— Значит, ты совсем один в доме остаешься?

— Ну да…

Джимми замер, вытянувшись в струнку на стуле, уставившись на Андре блестящими карими глазками.

— Не может быть, в самом деле один?

— В самый бы раз девочку… — неуклюже сострил Андре.

— Девочку? Будет тебе девочка, старик! Закатимся все к тебе, выпивончик устроим и…

Тревога охватила Андре.

— Хозяева мне ни за что не разрешат…

— Да пошли они! Откуда они узнают?

Не успел Андре и слова вымолвить, как Джимми вскочил и заорал на всю аудиторию:

— Эй! Назначается новогодняя пьянка, у Андре! — Он взглянул на обложку учебника Андре, где значился адрес Бейроков, написал адрес на доске.

О господи! Что же теперь делать? Скажи я им: нет, ничего не получится, — подумают, я прохиндей какой-нибудь, а ведь ко мне здесь только-только стали относиться по-человечески. У Сэма спрашивать разрешения смешно. Он не позволит устраивать пьянку в доме. Как бы это ребятам все объяснить…

Но Андре не мог подняться. Ноги словно онемели.

В тот же день вечером, мчась домой в автобусе через заснеженные леса, Андре терзался непоправимостью происшедшего.

Все этот Джимми, мерзавец! Да нет, он-то тут при чем? Сам я и виноват, идиот безмозглый. А вдруг они чего разобьют, сломают?.. Ладно, просто надо стараться вести себя в доме поаккуратнее. Вот и все.

Начало светать, когда автобус остановился перед гостиницей Дюпэ. Валил снег. Пока остальные трое пассажиров выбирались из автобуса, Андре смотрел в окошко на замерзшее озеро: поросшие ельником мысы таяли в вихре снежных хлопьев. Андре почувствовал, как к горлу подступил комок.

Дом. Наш лес. Господи! Как давно я здесь не был…

Андре не спал целые сутки. Он еще не отошел от шума и ритма бесконечной езды. Подойдя к дверям автобуса, он увидел Рейчел, Синичку и Исаака: они прижались к гостиничной стене, съежившись, засунув руки в карманы курток. Нетвердым шагом Андре сошел по ступенькам. Он глядел на своих, а те глядели на него, и никто не решался сделать шаг навстречу по грязному снегу. Никто не произнес ни слова. Наконец Синичка вытащила из кармана маленький квадратный пакетик, протянула навстречу Андре, улыбнулась.

Шутиха! Андре рассмеялся.

— Там у нас дома лосятина, — пробормотала Рейчел. — И хлеб прямо из печки.

Только прошли квартал, где жили белые, Синичка запустила веселую, шумно хлопающую шутиху. Из лачуг метисов высыпали ребятишки, вслед за ними показались заспанные родители. Громко здоровались, отпуская по поводу Андре незлобные шуточки. В этот миг и семейство Бейроков, и Технологический институт Северной Альберты, и предстоящая новогодняя пьянка — все показалось чем-то далеким, совсем из другой жизни.

— Чему тебя в этой самой школе для белых учат? — спросил Исаак, как только все сели за стол.

— Да так, ерунде всякой.

Исаак захихикал.

— Ерунде, говоришь? Что, больше, значит, не поедешь туда?

Андре едва не подавился куском свежего хлеба, он никак не мог его проглотить в замешательстве.

— Что же ты там делаешь? — строго спросила Рейчел.

Андре отчаянно искал слова, чтобы мать поняла.

— Ну, например, мы изучаем, через что свет быстрее проходит — через стекло, воздух или воду.

— Свет ходит? Спятил, что ли? Свет не ходит, свет светит.

— Понимаешь, мама, свет… — Тут Андре увидел, с каким недоумением, с какой настороженностью все трое уставились на него.

— Свет ходит? — переспросил Исаак. И рассмеялся тихим слабым смешком. — Свет, говорит, ходит! Правду сказал, ерунде учат.

— Ты там Гэри Последнее Одеяло не встречал? — полюбопытствовала Рейчел.

— В тот квартал, где он, лучше не соваться.

— Не соваться? Кто так сказал? Кто ты такой, щенок, чтоб так говорить?

Андре сидел потупясь, уставившись в тарелку.

— Негодяй он, этот ваш Последнее Одеяло. Не хочу с ним дела иметь.

Воцарилось долгое молчание.

— Значит, метис теперь тебе неподходящая компания, — припечатал Исаак.

— Не потому, что метис… Сам вспомни, как тебе этот Последнее Одеяло всучил краденую винтовку за лосиную тушу; что, приятно тебе было из-за него три месяца торчать в тюрьме в Форте Саскачеван, а?

Этого-то как раз и не следовало говорить, понял Андре раньше, чем произнес все до конца.

Стало как-то неприятно тихо. Потом Исаак поднялся и оттащил за собой стул к окну. Уселся, куря, уставившись в окно на падавший снег. Рейчел, нарочито громко кастрюльками и ножами, принялась убирать со стола. Она проделывала все это, обиженно надув губы.

Ох, тупица, идиот, распустил поганый язык! Не успел домой войти — на тебе…

Пытаясь скрыть неловкость, Андре попытался было выманить Вонючку из-под кровати. Однако пес забился в угол, поблескивая на Андре зеленым недобрым глазом, и предупреждающе рычал.

— Что это он, не узнает меня?

Молчание.

Синичка расположилась у умывальника и принялась красить грязные ногти, макая кисточку в бутылку с алым лаком.

— А Симона где? — еще раз попытался нарушить молчание Андре.

— С Джонни Крейном ушла, — проворчала в ответ Рейчел.

И снова между ними повисло зловещее молчание, затаив в себе столько невысказанного, и снова Андре сделал попытку нарушить молчание:

— Чик-Чирик, как там у тебя дела в школе, ладишь с сестрой Бригиттой? Ты ведь в этом году в восьмой пошла?

— Больно надо учиться! Думаешь, я, как ты, малахольная? Меня теперь в эту школу и пряниками не заманишь.

Окрысились. Все до единого… Сам, дурак, виноват.

А ведь как у меня захолонуло-то внутри от тоски по дому. Пойду-ка выйду…

Андре принялся натягивать куртку, но никто даже не взглянул в его сторону…

Поднимался ветер. Подмораживало. Андре вспомнил, что оставил перчатки в автобусе. Не прошел и сотни шагов по обледенелым колеям проселка в глубь еловой чащи, как почувствовал, что идти дальше трудно. Приходилось балансировать руками, чтоб не оступиться, но по такому холоду руки из карманов не больно-то вынешь.

Дурак, идиот!

Андре постоял немного, уставившись на верхушки высоких елей, раскачиваемых налетавшим ветром. Холодно. Холод вокруг. Андре съежился от стужи.

Нет, так долго не выдержать. К Альфонсу, что ли, зайти?

У матери Альфонса, Эрнестины, был гость. Белый, из тех, кто с деньгами. Эрнестина в дом Андре не пустила.

— Ты к Альфонсу? Слыхал новости? Жюстэн Лакарьер помер. Мари одна осталась… Домик у ней как картинка, власти им выделили… с ванной. Колодец. Воды много. Коровы есть, как картинки… Все есть. Альфонс, уж он так за дело взялся. Стену в коровнике пробил, воду коровам провел, ванну поставил, чтоб пили. Так у них все как картинка стало. — Эрнестина в восхищении затрясла головой. — Так ты все в Эдмонтоне живешь? Видал там небось бабу этого Роуза? Говорят, она тоже там теперь.

Андре вынул руку из кармана куртки, осторожно провел пальцами по искривленному носу.

— На что мне она?

Эрнестина захихикала.

— В другой раз, если Роуз тебе в нос заедет, так, верно, выправит.

— Эрнестина, что ты, в самом деле, хватит болтать, дверь закрой! — раздался раздраженный мужской голос откуда-то из темноты в глубине лачуги.

Эрнестина ухмыльнулась и захлопнула дверь прямо у Андре перед носом.

Куда ж теперь? Может, к отцу Пепэну? Пусть уж все одним разом! Все равно ведь надо наведаться к старому хрычу перед отъездом.

Когда Андре выходил от священника, над поселком уже сгущались ранние зимние сумерки. Всю дорогу, пока Андре спускался вниз по холму и пока шел затем вдоль озера, в его ушах непрерывно зудели вопросы и наставления Пепэна.

Когда Андре вошел в лачугу, она оказалась пуста. Огонь в печке прогорел уже давно, в доме было почти так же холодно, как посреди зимней тьмы за дверью, Андре зажег керосиновую лампу и развел в печке огонь. Доедая остатки разогретой лосиной тушенки, Андре главами Нелли Бейрок оглядывал свой дом.

Все в грязи. Все в запустении. На окнах ни одной занавески. Ни семейного уюта, ни попыток создать его. Ветхая обстановка, собранная из имущества пяти различных семей, повсюду толстый слой грязи, накопившейся за много лет от прикосновения немытых рук.

Андре знал, что Исаак и Рейчел сейчас в пивной, но идти искать их уже не было сил. Он поддерживал огонь в надежде, что вот-вот появится Синичка. Глаза слипались от усталости. Андре уж чуть было не задремал, но вздрогнул, проснулся, отогнал сон.

Под конец он все-таки забрался в постель, туда, где когда-то с ним рядом спал Джои. Закрыл глаза, и лицо малыша, озаренное доверчивой улыбкой, то вставало, то исчезало перед ним. Одеяла были грязные, от них пахло сыростью. В ляжку впился клоп. Андре почесал зудящее место.

Беспокойно заворочался, теперь сон не шел.

Черт побери, где же Синичка? В пивную ее не пустят, а ведь уже поздно. И вдруг Андре пронзило — Синичка сейчас с Обри Слэдденом или с другим таким же подонком!

Спустя три дня, морозным и ясным зимним утром, Андре сел в автобус до Эдмонтона. Проводить его явился один отец Пепэн.

В институте сокурсники дружески хлопали его по спине. В ушах гудели разговоры о предстоящей встрече Нового года.

— Ну, старик, в загул так в загул, — бубнил Джимми Бейли. — Погоди, старик, увидишь, какую я тебе красотку приглядел.

Андре натянуто улыбался. Он никак не мог отрешиться от предчувствия чего-то ужасного.

Когда к вечеру он вернулся домой после занятий, Бейроки уже уехали. Андре повернул ключ в замочной скважине, вошел в темный дом, где его встретили только собака и кошка. Он принялся ходить из комнаты в комнату.

Тьфу ты! Надо мне было разевать свой поганый рот при Бейли и всей этой компании. Может, встретить их у дверей, когда вечером заявятся, да и сказать, чтоб проваливали? Нельзя! Разобидятся на меня как черти. Дьявол! Конечно, это не то чтоб Джонни Крейн пожаловал или там Гэри Последнее Одеяло, но все-таки…

Девять часов вечера, пока никого.

Не едут. Может, вовсе не приедут?

В этот самый момент зеленый «понтиак» Билла Саймонса подрулил к дому. Из машины показались Билл с парой сокурсников и с ними четыре девицы. Громыхая ящиками с пивом и зажав в руках бутылки вина, компания шумно потянулась по дорожке к дому. Саймонс вышагивал, распевая:

Подкатила вторая машина. Из нее вывалилось еще три пары. Подхватили песню.

Идиоты проклятые! Как койоты, воем воют!

Пока компания просачивалась в дом мимо Андре, стоявшего у дверей, он видел, как в домах на противоположной стороне улицы пялятся в окна соседи.

Все разболтают! Ах ты, черт! Ну что я скажу Сэму Бейроку?

Саймонс двинулся на кухню, распахнул холодильник, вынул оттуда все, что Нелли Бейрок наготовила Андре на три дня каникул, уложил кое-как в раковину.

— Надо пиво остудить. Давайте, ребята, суйте его сюда.

Андре был настолько поглощен действиями Саймонса, что на остальных гостей он едва взглянул.

— Эй, Андре! — крикнул Джимми Бейли. — Вот тебе пара — ну что, хороша куколка? Знакомься, ее Долли зовут.

И Джимми, отступив на шаг, многозначительно подмигнул Андре. Долорес с Андре в удивлении уставились друг на друга.

И как это их угораздило притащить ее сюда? Ничего себе вечерок выдался!

— В чем дело? — спросил Саймонс, заметив огорошенный вид Андре. — Сегодня надо веселиться. Будь погалантней. Хлебни-ка пива.

Андре с бутылкой пива в руке прислонился спиной к дверной притолоке у входа в кухню. Долорес застыла, не глядя на Андре, в неловкой, неуклюжей позе у притолоки напротив.

Кто-то запустил магнитофон-стерео на полную мощность. Две пары двинулись танцевать. Остальные, сидя на стульях, покачивали головами в такт. Подрулило еще несколько машин, пары с шумом заполняли дом.

После долгого молчания Долорес, искоса взглянув на Андре, еле слышно произнесла:

— Ты что, домой ездил?

— Да, только оттуда.

— Небось порассказал там всем, что видел, как я работаю официанткой в институтском кафетерии?

— Только и дел мне, что про тебя рассказывать, я уж и думать забыл! Брось. Выпей-ка лучше пива.

Долорес с жадностью отхлебнула из бутылки, стоя по-прежнему у притолоки. Мимо них то и дело сновали гости за новыми бутылками. Андре и Долорес наблюдали за остальными, не глядя друг на друга.

— Еще хочешь? — спросил Андре, заметив, что у Долорес бутылка пуста.

— Да, хочу, конечно.

А что, если взять и обнять? Ишь, юбка-то выше колен, едва задницу прикрывает. А ножки ничего…

Почти опустошив вторую бутылку, Долорес спросила!

— Это ты здесь живешь? А симпатично тут.

Андре неопределенно хмыкнул.

— Выходит, они разрешают тебе гостей приводить, когда сами в отъезде? — расспрашивала Долорес. — Надо же! Я вот тоже комнаты снимаю, только моя хозяйка скорее меня убьет, чем…

Господи, хоть бы помолчала!..

Наконец Андре собрался с духом, обхватил Долорес за талию, оторвал от притолоки. Никакого сопротивления. Поджав под себя ноги, Долорес прильнула к Андре на тахте в гостиной, держа бутылку пива в руке.

Веселье было в полном разгаре. Не поделив что-то между собой, Билл Саймонс с каким-то малым громко переругивались. Музыка гремела. Пол сотрясался от топота танцующих. Джимми Бейли сгреб в охапку какую-то девицу и, поднявшись наверх, исчез с ней в спальне Бейроков.

Одна из танцевавших, блондинка в какой-то длинной хламиде, наступила себе на подол, зашаталась и повалилась на Долорес. Та завизжала, отпихнула от себя блондинку и взгромоздилась на колени к Андре.

— Спаси меня от нее, — произнесла она жеманно, картавя, как маленькая девочка.

Андре, запрокинув ей голову, жадно поцеловал. Она не сопротивлялась, ответила. Дрожащими пальцами он коснулся ее груди. Долорес провела рукой по его щеке, пощекотала мочку уха. Андре всего трясло от возбуждения.

— Пойдем куда-нибудь, а?

— М-м-м… Пошли. — Она потянула его за руки.

Внезапно до Андре дошло, что кто-то распахнул входную дверь. В дом ворвался поток свежего морозного воздуха. Танцоры застыли на месте, хотя музыка продолжалась. Мимо Андре пробежало несколько ребят, на подмогу тем, кто уже стоял у двери.

— Убирайся отсюда, О’Хейген! — орал Билли Саймонс. — Все веселье испохабил.

— А ну тронь, попробуй!

Андре с колотившимся сердцем, чувствуя, что голова вот-вот лопнет от возмущения, бросив Долорес, протискивался сквозь толпу. На ступеньках у входа стояли три незнакомых парня-здоровяка.

— Валите к чертям собачьим! Валите отсюдова!

— Ах «отсюдова»? — передразнил один из троицы.

Андре рассвирепел. И так пихнул малого, что тот, зашатавшись, упал и покатился по ступенькам крыльца.

Другой из троицы пихнул Андре. Он оступился, попятился задом и столкнулся с Биллом Саймонсом, потерял равновесие и упал спиной на выдвижной столик под телевизором. Доска обломилась, пивные бутылки покатились по полу. Кто-то из девиц завизжал. Не укрощенная никем музыка гремела вовсю.

Пока Андре оправлялся от удара, О’Хейген пробился вперед, на середину столовой. В это время несколько ребят с геологического блокировали вход, не пуская в дом приятелей О’Хейгена, другие обрушились на него самого, оказавшегося в ловушке.

О’Хейген поднял с пола бутылку, и с этого момента всем стало ясно, что уже не до шуток. Однако четверо ребят успели повиснуть на нем, прежде чем тот смог пустить в ход бутылку. Все пятеро повалились прямо на кофейный столик клубком перевитых рук и ног. Сквозь громкие крики, ругательства и звуки ударов Андре различил вдруг сухой треск деревянных ножек, подломившихся под тяжестью тел.

Ребята с геологического мигом скрутили О’Хейгену руки. Потом его оттащили к дверям и выбросили прямо в сугроб.

Все трое, выкрикивая угрозы и оскорбления, забрались в машину и унеслись прочь.

Андре почти не слышал общего гвалта вокруг. Он не отрываясь глядел на кофейный столик, привалившийся, словно пьяница, к тахте: две ножки были сломаны, а глянцевая ореховая поверхность до такой степени изуродована, что Сэму Бейроку не восстановить теперь ее во веки веков.

Тяжело дыша после драки, Джимми похлопал Андре по плечу.

— Вот, понимаешь, как получилось… Честное слово, мы не хотели.

— Да чего там! Не крышу же, в конце концов, проломили, — сказал Билл. — За столик заплатим.

У Андре внезапно помутнело перед глазами.

— Ребята, знаете что… может, лучше того… я думаю, давайте-ка лучше по домам, а?

— По домам? Мы, что ли, виноваты? Ты же сам первый в драку полез. И потом, мы О’Хейгена не звали.

— Ладно, ладно, ребята, потопали, — проворчал Джейк Куилли. — Скинемся в счет ремонта — и айда, мотель поищем. Еще не вечер.

Через несколько минут компания оставила дом, прихватив с собой привезенные бутылки. Андре пересчитал деньги, кинутые на кушетку.

Почти восемнадцать долларов. Он облегченно вздохнул. Сэм, конечно, разъярится, но все-таки есть чем возместить урон.

Магнитофон-стерео все еще вопил «Я знаю, кто…». Андре выключил его. Дом погрузился в зловещую тишину.

Что-то зашевелилось за спиной, Андре обернулся. На верхней ступеньке лестницы стояла с белым от страха лицом Долорес и глядела на него сверху вниз испуганными глазами.

— Какого рожна ты там делаешь?

— Я в ванной спряталась, когда драться начали. — Долорес пригнулась к перилам, оглядела комнату под лестницей. — Господи! Ну и содом. Надо все прибрать.

Когда они убрали все пивные бутылки, вытрясли все пепельницы и пропылесосили ковер, Долорес плюхнулась на стул, раскинув в разные стороны — как огородное пугало — долговязые ноги и неуклюжие руки.

— Господи, как же я испугалась!..

— Ладно, пойди приляг где-нибудь. Надо свет потушить. А то вдруг этот О’Хейген с парнями надерутся и обратно пожалуют…

— Ой! — Долорес вскочила и принялась гасить везде свет. — Если ты думаешь, что они могут вернуться, так лучше, наверное, не ложиться?

Андре фыркнул.

— Ну что ж, там ребята вроде пару бутылок оставили…

Они тихо сидели в темном доме. Не успел Андре допить пиво, как услышал посапывание: Долорес спала. Он снял с кушетки вязаное покрывало, накинул на нее. Казалось, до утра еще целая вечность.

Андре разбудил Долорес в половине седьмого, услышав за углом рычание первого автобуса.

— Этот автобус сделает круг и через десять минут вернется обратно.

У самой двери Долорес обернулась и сунула в руку Андре какой-то клочок.

— Вот, это номер моего телефона, если надумаешь позвонить, — Долорес распахнула дверь и скрылась в темноте.

 

XV

Было темно как ночью. Долорес брела, осторожно ступая по заснеженному накату посреди улицы. Ноги, обутые в дешевые пластиковые лодочки, замерзли. Поджидая автобус, Долорес примостилась у запорошенной снегом скамейки на остановке, став спиной к ветру, разминая закоченевшие пальцы ног. К тротуару подкатил автобус. Облаком выхлопных газов обдало с головы до ног. Шофер с ехидным любопытством разглядывал Долорес, пока та шарила по карманам, ища проездной.

Ну была на вечеринке, ну всю ночь гуляла, тебе-то что? Плевать я на тебя хотела!

Долорес съежилась на сиденье, поставив замерзшие ноги на панель обогревателя. Кроме нее — никого, пусто. Автобус завернул за угол и двинулся навстречу ветру — на север, по Сто девятой улице. Промелькнуло несколько кварталов, Долорес приподнялась на сиденье, прильнув щекой к оконной рейке. Впереди показалась крыша ладного беленького коттеджа.

Может, сойти, заглянуть к Торвальду с Сандрой позавтракать? Долорес усмехнулась. Вот уж невестка осатанеет!

«Сколько для нее сделали, а она!..»

У, гадина!

Через полчаса, после двух автобусных пересадок, Долорес засеменила по мрачной улочке бедного квартала, завернула в проулок к заднему крыльцу ветхого оштукатуренного коттеджика. — Фонарь у входа не горел, и Долорес долго возилась с ключом, силясь попасть в замочную скважину, но стоило ей отворить дверь, как тотчас в доме вспыхнул свет. Запахивая на груди поношенный купальный халат, хозяйка стояла на лестнице, подозрительно уставившись вниз. Где-то за ней, из глубины комнат, доносился разноголосый щебет волнистых попугайчиков.

— С Новым годом, миссис Сэвчек!

Может, если с ней поласковей, старуха не станет…

— Где была?

— У брата ночевала.

— Гляди! Часто что-то у брата ночевать стала. — Хозяйка повернулась и направилась к себе, бросив через плечо: — Сегодня чтоб заплатила.

Как только дверь за ней захлопнулась, Долорес скорчила рожу и спустилась к себе в унылый полуподвал. Сбросила с ног промокшие лодочки, скинула измятое выходное платье, швырнула на стул. Услышав над головой тяжелые шаги хозяйки, Долорес театральным жестом указала на платье и, обратившись к потолку, прошипела:

— Вот они, красотка, денежки твои! Все сорок пять долларов. Может, тебе дать примерить платьице, а?

Долорес распахнула холодильник, заглянула внутрь.

Ничего, кроме кулинарного жира, придется им мазать хлеб. Даже кофе нет. Бр-р-р. Спать лягу. Может, согреюсь, перестану дрожать.

Долорес свернулась клубочком на узкой кушетке, завернулась в одеяло, плотно подоткнув его под себя. Но ей не спалось. Никак не согревались ноги. Долорес перевернулась на спину, скрестив ноги и подогнув коленки, но так лежать было неудобно. Она повернулась, легла на бок, уткнулась подбородком в колени, свела ступни вместе.

Старуха отопление выключила. Деньги экономит. В желудке у Долорес урчало. Ну что ты будешь делать! На той паршивой вечеринке даже и поесть-то было нечего. Ой! Пиво, гадость какая, сейчас стошнит!

Долорес выбралась из-под одеяла, кинулась в крохотную ванную, где ее стошнило.

Дай бог, чтоб с пива! Долорес протерла глаза, уставилась на календарь, висевший на стенке. Прикинула дни. Пока вроде нечего опасаться. Надо с силами собраться, к врачу пойти. Эсси, правда, говорит, если пьешь таблетки, бояться нечего. Может, ее попросить со мной к врачу сходить, согласится?

Долорес нагнулась над умывальником, пустила холодную воду, принялась пить, подставив губы под кран.

Громкий птичий щебет наполнил дом, это хозяйка вошла в превращенную в птичью вольеру комнату прямо над головой Долорес.

Долорес передернуло. Господи! Неужто опять заведет свое?

— Бобби красавчик! — прогремел сверху бас хозяйки. С секунду было тихо, хозяйка ждала, повторит ли птица, потом раздалось снова: — Бобби красавчик!

Боже ты мой! Хоть бы сегодня заткнулась… Долорес возвратилась в комнату, легла, накрыла голову подушкой. Но сверху донеслось еще раз сто, а может, двести:

— Бобби красавчик! Бобби красавчик!

Не хватало, чтоб все ее пятьдесят попугайчиков заверещали разом да еще с иностранным акцентом! Долорес хихикнула.

Засыпая, она продолжала слышать над собой неунимавшийся голос хозяйки.

Проснулась часа в три дня с острым чувством голода. Лучик солнечного света светло-лимонной каплей подрагивал на цветочном узоре обоев. Долорес встала, стараясь не шуметь.

Если услышит, что я проснулась, тотчас спустится вниз и станет требовать денег. А что я ей скажу? В прошлом месяце всего неделю просрочила, и то какой крик подняла. А сейчас она вообще может взять и вышвырнуть меня ко всем чертям. Надо бы повидаться с Эсси. Завтра все магазины работают, а у нас с ней выходной.

Умывшись, натянув старенький свитер и джинсы, Долорес заметалась от одного к другому окошку под потолком, пытаясь разобрать, что там на улице. Но, даже поднявшись на цыпочки, ей не удалось увидать ничего, кроме грязных сугробов, до половины загородивших окна.

Долорес пошарила по карманам, заглянула в дешевенькую пластиковую сумку.

Пятьдесят семь центов и проездной… если дотяну до вечера, может, Эсси пригласит с ними поужинать? Мать ее, правда, ко мне не очень-то… ну да что там…

Долорес прошла в ванную, подкрасилась, отступила на шаг перед зеркалом, рассматривая свое отражение.

Вот Эсси — это мастерица! Если она за меня берется, я у нее каждый раз по-новому смотрюсь. А я вот так не умею…

Долорес натянула куртку, сапоги, с досадой отметив, что каблуки сбиты. Ей страшно не хотелось выходить на мороз, страшно не хотелось видеть натянутой физиономии матери Эсси. Долорес ходила взад-вперед по комнате, не отрывая взгляда от часов, дожидаясь, пока стрелки покажут половину шестого.

Мороз был лютый, северо-западный ветер сыпал в лицо пригоршнями сухой, как песок, снег. Долорес проехала в автобусе несколько остановок дальше на север, вышла. Было уже совсем темно, когда она шла по заснеженной пустынной улице к дому Эсси. Свет не горит, шторы опущены, но Долорес все же поднялась по ступенькам и несколько раз позвонила в дверь. В доме было тихо, только собака отозвалась злобным лаем. Долорес постояла еще, потом повернулась и пошла обратно на автобус по той же улице, рукой в перчатке прикрывая от ветра замерзшие щеку и нос.

Новый год празднуют. А я одна. И с голоду помираю.

Слезы навернулись ей на глаза.

Возвратившись в свой район, Долорес зашла в какое-то захудалое, замызганное кафе. Было пусто, только трое старшеклассников бросали монеты в проигрыватель-автомат да молодой китаец с кислой миной, который с ходу спросил, едва Долорес успела войти и оглядеться:

— Чего кушать будешь?

Долорес быстро взглянула на цены в залитом томатным соусом меню, заказала сосиску с булочкой и кофе. Вышла из кафе с тремя центами в кармане.

Придя домой, Долорес прокралась к себе вниз, в холодный, неуютный полуподвал.

Нельзя прибраться даже, хозяйка услышит. Черт бы побрал эту квартплату! Ох, ну что я за рохля такая!.. Ведь было же сто двадцать долларов, из тех, что мы с Эсси в прошлом месяце добыли, да еще моя получка… Куда все подевалось?

Эсси говорит, что я с парнями не умею, как надо; уж она-то своего не упустит: «Десять долларов, и точка, и не морочь мне голову!» Нет, так у меня язык не повернется. В конце-то концов, мне же это тоже нужно! Может, даже больше, чем им.

Долорес взяла потрепанный журнал с новостями из жизни кинозвезд, полистала. Наткнулась на заголовок, рекламирующий какую-то ссору между двумя известными киноактрисами. Попыталась читать, медленно шевеля губами. Не дочитав страницы, потеряла нить. Вздохнула, отложила журнал, забралась под одеяло. Лежала тихо-тихо, вслушиваясь в звуки наверху — там у миссис Сэвчек по телевизору показывали что-то смешное.

Эх, мне бы телевизор! Долорес даже заерзала от возбуждения. Кто его знает… кто его знает, если нам с Эсси в этот месяц повезет…

Проснувшись, она позавтракала тремя сухариками, намазав их кулинарным жиром. Хотела было незаметно выйти из дома, но хозяйка остановила ее.

— Где деньги?

— Вот банк откроется, и я…

— Банк? Гм! До вечера не заплатишь, кыш отсюда!

И хозяйка, хлопнув дверью, удалилась в свои апартаменты.

Долорес, глотая слезы, бежала по улице к автобусной остановке. Когда позвонила в дверь к Эсси, открыла толстуха мать в бигуди и с чашкой кофе в руке.

— А, это ты… Эсси еще спит.

— Мне… мне очень нужно… это очень важно…

Толстуха фыркнула и, бормоча под нос: «Господи, ведь это надо!», подошла к лесенке, ведущей вниз, и заорала:

— Эсси! Тут к тебе Долорес.

— Угу-у, — промычала Эсси откуда-то снизу. — Ладно. Пусть спускается.

Когда Долорес вошла, Эсси, лежа в постели, повернула к ней заспанную, всю в прыщах физиономию, не изобразив ни малейшей радости от встречи. Мигая спросонья, она уставилась на Долорес.

— Чего пришла?

— Сегодня магазины открыты.

Эсси потянулась за пачкой сигарет, шмыгнула носом.

— Что, опять на мели?

— В общем — да…

Эсси вздохнула, затем многозначительно произнесла:

— Да, сегодня в самый раз, это точно. Суета, до сих пор рождественские подарки покупают, а продавцы еще не отошли после новогодней пьянки. В самый раз.

— Чего же мы ждем?

Эсси насмешливо взглянула на Долорес.

— Мы ждем своего часа — пока в магазины не набьется народу побольше. — Она села в постели, прикурила от дорогой зажигалки и промычала: — У-у-у, кофейку бы! — Помолчала, спросила: — Завтракала?

— Н-нет…

— То-то мать обрадуется. Вчера весь день меня терзала: на что, мол, тряпки дорогие покупаю, где шляюсь в новогоднюю ночь, почему домой являюсь в шесть утра? Ох, взорвать бы к черту это логово!

Они выждали до середины дня. Потом Эсси с решительной и деловой хваткой, которую Долорес одновременно и обожала в ней, и ненавидела, стала готовиться в поход.

— Сегодня нельзя бросаться в глаза. Убери всю мазню с лица, заплети две косички потуже, а я тебе передние зубы замажу, чтоб казалось, будто наполовину выбиты.

— Но Эсси!

— Спокойно! Имей в виду: как сделаешь дело, немедленно соскреби ногтем краску с зубов и расплети косички.

— Мне переодеться?

— Останься как есть.

Сама Эсси надела гладкие темно-синие лыжные брюки и куртку из тех, что носят обычно в Эдмонтоне женщины из бедных рабочих кварталов.

— Расклад такой: сегодня твоя младшая сестрица украла у тебя из кошелька все деньги, и ты кричишь: как приду домой, так убью ее, и все, поняла? — инструктировала Эсси Долорес. — И сразу в автобус. В три часа встречаемся в магазине дамского платья в Саутгейт-Вудварде.

Эсси осмотрела готовую выйти Долорес с ног до головы.

— Обалдела! Немедленно сними красные перчатки и значок «Желаю удачи!». Ничего такого, что бросается в глаза.

Эсси отколола значок от пальто Долорес, порылась в ящике комода, вынула пару черных перчаток.

— Давай, иди! Я — следующим автобусом.

— Ты мне денег не одолжишь? Надо же что-нибудь в магазине купить для отвода глаз? А то у меня…

Эсси нахмурилась, потом достала из сумочки пять однодолларовых бумажек.

— Потом из своей доли отдашь.

— Ты мне в прошлый раз всего тридцать дала!

Эсси нагло усмехнулась.

— Ты что же, половину захотела? Я-то ведь больше рискую!

— Нет, ну все-таки…

— Хватит тебе, Долорес!

Долорес блуждала по универмагу, толкаясь в толпе покупательниц, ощущая сладкий прилив возбуждения и вместе с тем страха. Мимо нее прошмыгнула Эсси, ничем не выказав, что заметила Долорес.

Долорес взяла с полки пару трусиков и направилась к кассе, держа в одной руке покупку, в другой — две долларовые бумажки. Она протолкалась к кассе слева, пропустила вперед Эсси, которая остановилась справа у кассы, притворившись, будто рассматривает висевшие на кронштейне пальто.

Едва сдерживая дыхание, с бьющимся до боли в ребрах сердцем, Долорес подошла к кассирше. Протянула одновременно покупку и два доллара.

Кассирша, не взглянув на деньги, протянутые Долорес, выбила стоимость покупки, ящичек с разменными деньгами кассы открылся.

— С тебя, милая, два доллара сорок девять центов. — Кассирша указала на ценник.

— Ах, еще сорок девять? Сейчас! — Долорес открыла сумочку и заглянула внутрь. — Нету кошелька!

Кассирша озадаченно уставилась на нее.

— Может быть, ты его просто не положила в сумку.

— Нет, положила! Прямо сюда! — Долорес трясла открытой сумкой под носом у кассирши. — Сюда. Вот! — Точно по сценарию из сумки вылетели несколько монеток, упали на прилавок, покатились, подскакивая, под ноги кассирше.

Повернувшись спиной к раскрытому ящичку, кассирша наклонилась поднять монетки. Эсси невозмутимо протянула руку и выгребла все двадцатидолларовые бумажки из ячейки, пока Долорес в возбуждении била кулаками по прилавку, истошно крича:

— Это все сестра! Воровка такая… Ну, я до нее доберусь! Отдайте мои два доллара. Мне нечем вам заплатить…

Она с плачем кинулась бежать из отдела, кассирша ошалело глядела ей вслед. Пригибаясь в толпе покупателей, Долорес незаметно распустила косички, сдернув тугие резинки, и стерла черную эмалевую краску с передних зубов. Выбежав на улицу, она запетляла между машинами на автостоянке и подскочила к остановке автобуса на Сто одиннадцатой улице как раз вовремя.

Отпирая ключом свою комнату, где должна была поджидать Эсси, Долорес все еще дрожала от возбуждения. Ей хотелось вновь и вновь прокручивать в памяти каждое мгновение дневной операции.

Появилась Эсси, неприступно деловая.

— Вот твоя доля, — сказала она, выложив на облезлый, из древесной стружки столик четыре двадцатидолларовые бумажки, — минус твой долг, пять долларов.

— А сколько ты всего взяла?

— Неважно.

Желание обсудить происшедшее оказалось сильнее, чем недовольство.

— Слушай! Какая у кассирши-то была физиономия!..

— Угу. Извини, мне некогда, — равнодушно произнесла Эсси, направляясь к дверям.

— Когда еще пойдем?

— Не знаю. Может, никогда.

— Как? Ведь это так просто! И мне телевизор хочется. Тут за неделю можно озвереть от скуки. На неделе ни с кем не погуляешь, парни только по субботам да воскресеньям объявляются…

Эсси кинула на Долорес ястребиный взгляд, желчно рассмеялась.

— Не погуляешь? Это у тебя так называется?

Долорес почувствовала, что заливается краской.

— Ну и что, почем ты знаешь… Кто-нибудь возьмет и женится… — Голос у нее дрожал от обиды.

— Ну-ну, девочка, успокойся! Просто я никогда бы за так с ними не стала. Пусть сначала платят.

— Но Эсси…

— Господи, нельзя же быть такой дурой!

Вот гадина! Глаза бы мои не глядели… Но одной в этой каморке торчать сил больше нет…

— Хочешь, Эсси, я сейчас поесть приготовлю? Сейчас сбегаю в магазин…

— Не надо. Тут у меня с одним малым в восемь свидание.

— Так когда же мы опять в универмаг?

— Я думаю, хватит.

— Мне бы телевизор…

Эсси задумалась, рассеянно тыча большим пальцем в зубы.

— Ладно, мне бы тоже нужно кое-что подкупить. В ближайшие пару недель стоит наведаться. И хватит, девочка. Не то спугнем везуху. Да, и вот что, больше ко мне не ходи, не надо.

«Больше ко мне не ходи, не надо!» — еле слышно повторила Долорес, когда дверь за Эсси закрылась. Подумаешь, какая птица!

Долорес с вызовом двинулась к двери, когда постучала хозяйка.

К шести вечера Долорес уже успела купить поесть, поужинать, помыть пару грязных дешевых тарелок и поставить их в буфет. Больше выходить на мороз не хотелось. Ее ждал бесконечный и нудный, ничем не заполненный вечер.

Хоть бы позвонил кто! Любой. Даже этот Андре. Все лучше, чем одной сидеть.

Долорес прилегла на кушетку, лениво вытянулась. Интересно, на что он сгодится? Вот если б под Новый год не затеяли эту дурацкую драку… Долорес усмехнулась. Да уж, наверно, не хуже того труса, Джейка Куилли. Вечно трясется, будто его мать вот-вот нагрянет…

Ладно, ладно! Погодите, возьму вот и выйду замуж. Захочу и выйду! Эсси болтает, будто на мне никто не женится… Ничего, я ей покажу. За первого выйду замуж, кто предложит. Ух, прямо так бы и повертела у ней под носом обручальным кольцом!

Сверху доносилась тяжелая поступь хозяйки. Наконец та вышла из дома, громко хлопнув за собой дверью.

Пошла в бинго играть. Видно, мои денежки ей руки жгут!

 

XVI

В то первое утро нового года, как только Долорес ушла, Андре улегся спать. В середине дня его разбудил Белолапка, скуля, просясь погулять. Накормив кошку и выпустив пса, Андре пошел взглянуть на столовую после новогодней ночи.

Так посмотришь, вроде ничего. Если б не этот проклятый столик! Интересно, сколько он стоит? Скажем, сниму со счета пятнадцать да плюс то, что ребята оставили… Ну сколько же такой вот столик может стоить?. Кто его знает! Долларов двадцать пять, наверное.

Сегодня как следует приберу. Завтра откроются магазины. К приезду Бейроков все будет в полном ажуре.

Весь первый новогодний день Андре пылесосил, мыл и натирал полы. Собрал все бутылки из-под вина и пива, сложил в зеленые пластиковые сумки, выставил на улицу к мусорным контейнерам, тщательно размел от снега дорожки и подъезд к дому. На следующее утро к самому открытию магазинов поспешил в центр.

Домой вернулся к вечеру — в смятении, встревоженный не на шутку. Весь Эдмонтон из конца в конец изъездил. Какое там, купить столик за тридцать долларов! За один похожий с виду просили пятьдесят семь, так тот даже не целиком из дерева. Господи, что же делать!

А эти мерзавцы, институтские приятели, — кинули каких-то жалких восемнадцать долларов! Ведь знают же… Конечно, знают! Держат меня за раззяву, ну и правильно, раззява и есть. Вот Сэм Бейрок увидит, что он скажет?

Снаружи хлопнула автомобильная дверца, шумные, веселые Бейроки всей семьей поднимались по ступенькам.

— С Новым годом, Андре! — крикнула Нелли, открывая дверь. Но, заметив выражение его лица, настороженно осеклась. — Что такое?

Андре сглотнул, пытаясь произнести что-нибудь, но язык словно прилип к гортани, отказывался повиноваться.

В дом ворвался Сэм.

— В чем дело?

Андре указал на столик.

— Тут ребята были, вот…

Сэм в три прыжка перемахнул через ковер. Остановился, уставился на столик.

— Ну, выкладывай, что еще?

Голос у Сэма был тихий, леденящий, под стать морозному вечеру за окном.

— В-все.

— Что тут происходило?

— Просто мы с ребятами с нашего курса… Так все неожиданно вышло…

— Значит, только мы за порог, сразу гостей назвал?

— Нет, ребята в общем сами как-то… — Андре боязливо повел плечами. — Сначала все ничего, потом вот О’Хейген…

— О’Хейген? — воскликнул Дик. — Ох и оторва! Этот вечно…

— А ты помолчи! — оборвал его Сэм. Он опять повернулся к Андре. — Ну и…

— Значит, О’Хейген… в общем, он сюда к нам ворвался, понимаете… Ну, ребята на него и… вот, на столик этот…

Господи! Как у старика, голое дрожит…

— Я заплачу… сразу, как…

— Стало быть, нельзя тебе доверять? Четыре месяца с тобой носились, как с младенцем, и все впустую!

— Не надо так, Сэм, — вмешалась Нелли. — Вспомни, как я девчонкой работала у Грейспирсов… Судья разрешил мне водить старенький «форд» — детишек развозить, по магазинам за покупками и вообще… А как устроили пикник, я дала Джонсону за руль сесть, помнишь? Знала ведь, что не умеет, а дала… Так как-то вышло, все вместе сидели…

— Вот-вот, рассказывай ему, пусть думает, что так и надо, пусть выставляет себя чтим лоботрясам на посмешище! Пусть разрешает крушить мебель в нашем доме!

— Так ведь он заплатит! Я же заплатила за машину судьи. Сам поймет, как исправлять…

— Да хватит тебе!.. — Сэм подхватил чемодан и двинулся по лестнице наверх.

Только тогда Андре смог перевести дух. Он был благодарен Нелли за передышку. И тут внезапно ударило в голову: в ту самую ночь Джимми Бейли с подружкой побывали в спальне у Бейроков. Только сейчас вспомнил про это.

Как ошпаренный Сэм вылетел из спальни.

— Вон до чего дошло! В нашей спальне гнездышко устроили! Прямо в нашей постели!

Сэм с грохотом устремился вниз по ступенькам, кинулся к Андре, и тот инстинктивно заслонился рукой в ожидании удара.

— Что он такого натворил? — выдохнула Донна.

— Не твое дело. Дети — в машину! — взревел Сэм.

Дик, Ронни и девочки в момент испарились. Внезапно, побелев как полотно, Нелли попятилась к дверям.

Сэм наступал на Андре. Глаза его угрожающе сощурились.

— Ну вот что! Твои ящики там, в гараже. Собирай барахло, вызывай такси. Сейчас мы с детьми ужинать поедем. Чтоб к нашему возвращению духу твоего здесь не было!

— Боже мой, Сэм, только не сейчас, — взмолилась Нелли. — Где ж ему ночевать?

— А мне плевать! Верни ему, что он внес, и пусть живет как знает.

Через полчаса Андре стоял у окна, поджидая такси. На крыльце, упакованные в ящики, были сложены все его пожитки. Когда, такси, развернувшись, подъехало к дому, Андре облегченно вздохнул. Помог шоферу запихнуть ящики в багажник, постоял немного на дорожке, оглянувшись на дом.

— Куда ехать?

Андре влез на переднее сиденье рядом с шофером. Он садился в такси впервые в жизни.

— Не знаю.

— Давай думай скорей. Деньги идут. — Шофер включил счетчик. — Есть чем платить-то?

— Есть.

— Ну так куда?

— Можно на автостанцию.

Точно! На автостанцию. Ну конечно же! Поеду к себе домой в Фиш-Лейк. Буду там у Мейсона работать. Или капканы ставить, охотиться… А на пособие — так на пособие! Кому какое дело? Отцу Пепэну скажу, чтоб заткнулся. На кой черт мне ради него надрываться…

Приехав на автостанцию, Андре узнал от кассира, что по всей Северной Альберте метет жестокий буран. Автобусы стали.

Ну и дела, вот чертовщина, что ж делать-то? Вещи тут не оставишь. Украдут. И с собой не потащишь!

Андре бочком пробрался к креслу, поставил у ног свои ящики, сел.

Подошел дежурный.

— Куда? Фиш-Лейк? Туда только дня через два, не раньше, дорогу расчистят.

— Ну а как же вещи?

— Можно оплатить багаж, сдать. Или самому в ящик запереть… Вон они по стенке, ящики, стоят. — С этими словами дежурный отошел.

Сдать? Это как? Ну а ящики эти — курам на смех; говорят, любым ключом можно отпереть. Тьфу ты! Знать бы телефон хоть одного из институтских ребят!

Прошло еще с четверть часа. Дежурный исподлобья поглядывал на него.

— Эй, парень, чтоб я больше не повторял — здесь не положено без дела околачиваться!

Тебе, сукин сын, хорошо! А мне-то что делать?

Вспомнил! Долорес — она же мне телефон свой оставила!

Андре лихорадочно зашарил по карманам и наконец отыскал тот самый клочок бумаги.

По телефону голос у Долорес казался тоненьким, по-детски писклявым.

— Ко мне?

Долгая пауза.

— Деньги-то у меня есть. Я могу…

Его прервал смех Долорес.

— На кушетке как-нибудь устроюсь. Где скажешь…

— У меня только стол и пара кухонных стульев. Ну и моя постель.

— Ладно. Я могу и на полу. Ты не думай. Всего на пару дней…

Опять долгая пауза. Наконец Долорес произнесла со смешком в голосе:

— Моей хозяйки, миссис Сэвчек, сейчас дома нету, в бинго пошла играть. Давай-ка по-быстрому!

Долорес встретила Андре у входа.

— Скорее! Сноси-ка свое барахло вниз, кто его знает, может, старухе сегодня в игре не пофартит, раньше домой явится.

Андре засуетился; снуя взад-вперед, перетащил ящики вниз, сложил их штабелем на маленькой кухне. Потом, расплатившись с шофером, спустился вниз, захлопнул за собой дверь и огляделся.

Надо же! У Бейроков по сравнению с этой конурой прямо дворец. Тут и повернуться-то негде…

Наверху хлопнула дверь.

— Вот она, — зашептала Долорес. — Вовремя успели. Ну, если пронюхает, что у меня парень…

— Как же я тогда, если надо будет выйти?..

— Что-нибудь придумаем. Ты ел?

Наверху рекламной программой взревел телевизор.

— Нет, я…

— Только что свежее ореховое масло купила. Там а ящике хлеб. Сейчас кофе поставлю.

Андре ел, а Долорес, сидя за столом напротив него, прихлебывала кофе и расспрашивала о том, что было после новогодней вечеринки.

— Сказать по правде, — заключил Андре, — сам же я во всем и виноват. Выставил себя круглым идиотом.

— Я тебя понимаю. У меня ведь тоже тогда у Сандры с Торвальдом… — Она запнулась, в голосе послышались слезы.

— Ну да, ты ведь собиралась на эти… на курсы секретарш, что ли?

— Вот именно, только Сандра… — Долорес помрачнела.

— Что она, выгнала тебя?

— Да вроде того.

Оба умолкли. Каждый про себя сочувствовал другому.

— И никто не знает, где я, — с вызовом сказала Долорес. — Даже отец. Ничего, сама справилась. А на ферму ни за что не вернусь. Никогда!

Во дает! Молодчина. Эх! А я-то тряпка. Чуть что не так — сразу домой. Хорошо хоть, не успел ей ляпнуть…

Долорес исследовала дорожку спущенных петель на чулке.

— А вот ты свой геологический факультет закончишь, после куда?

— После? Ну, это когда еще будет!

— Что значит «когда еще будет»? Джейк Куилли сказал, вам еще учиться полтора года. Притом самое трудное уже позади.

— В общем-то — да…

Черт! Ну как ей скажешь, что бросить решил?

— Так где же тебе потом работать? — не унималась Долорес.

Андре повел плечами.

— Ну, например, можно в сейсморазведку наняться… можно колодцы бурить. А можно на горных работах, скажем в верховьях Атабаски, в горах, там нефть добывают.

— Здорово! Это, наверно, очень интересно.

Андре вместо ответа смущенно улыбнулся.

— Счастливый ты!

— Ну мало чего там болтают, самому хорошо бы увидеть.

— Ты и увидишь! — сказала Долорес, и чертики заплясали у нее в глазах. — А когда себе машину купишь, прокатишь меня?

— Чего там! Я тебе и за руль сесть дам.

Дубина, идиот! Теперь, конечно, в самый раз сказать ей, что хочу мотать домой.

Помолчали, потом Долорес спросила:

— Послушай, Андре, а ты кто?

— Как — кто?

— Ну… из англичан там, из ирландцев, из норвежцев?..

Андре с удивлением уставился на Долорес.

— Черт, ты же прекрасно знаешь, что я метис.

— Ты — метис? — Изумление Долорес было явно искренним. — Надо же, я и не знала. Ты совсем не похож…

— Ну уж мать-то и старика моих небось видала?

— Может, и видала. Только не знала, что твои. Отец нас никогда одних в поселок не пускал, не разрешал ни к кому заходить. Только к родственникам, — со злобной усмешкой сказала Долорес. — Ведь это надо! Всю жизнь прожила в Фиш-Лейк, а никогошеньки не знаю. В школе меня все звали: чудна я Олсонова дочка. — Она вдруг зарделась, закусив губу. — Тебя-то впервые увидала у вас в гараже только прошлым летом. Честное слово, я не знала, что ты метис. — Долорес сдвинула брови, соображая что-то. — Значит, ты в другую школу ходил, для метисов?

— Ну да.

— Надо же! А отец говорит, что никто из метисов больше восьми лет не учится, если только…

— Это все отец Пепэн меня подстегивал и платил за меня.

— Да что ты? Правда?

Именно, платил! Кто его знает, как он теперь заговорит, если узнает, что Бейроки меня выперли. А, ладно, чего раньше времени переживать! Сейчас бы… Эх! Взять бы ее в охапку да…

В половине одиннадцатого хозяйка выключила телевизор. Долорес с Андре, примолкнув, — не сводили друг с друга глаз, пока у них над головами она топала из комнаты в комнату. Отворила дверь к птицам. Послышался щелчок — вероятно, она зажгла свет, в ту же минуту комната наверху наполнилась оглушительным птичьим щебетом, клекотом, хлопаньем крыльев.

— Это еще что такое?..

— Попугаи. Ура, вот и выход!

— Ты о чем?

— Пока они у нее орут, ты можешь входить и выходить. Старуха без ума от этих дурацких птиц. Скажем, утром я к ней зайду, попрошу булавку или еще там чего, отвлеку, пока ты выйдешь из дому, ну а днем зайду скажу, что хочу купить попугайчика. Только не знаю, какого выбрать. Понял?

— Обалдеть! Здорово соображаешь.

Зеленые глаза Долорес искрились смехом.

— А ты думал!

Мурлыча себе что-то под нос, Долорес прошла в ванную. Послышался шум душа. Вскоре она появилась в дверях ванной в длинном розовом пеньюаре с соблазнительно-откровенным прозрачно-кружевным передом. Подойдя к Андре, Долорес принялась игриво теребить ему волосы за ухом, и он уловил запах духов. В голове у него помутилось, он подхватил Долорес на руки и понес в спальню.

— Уф! — вырвалось у Андре, когда он в изнеможении откинулся на спину рядом с Долорес на узкой кровати. — Мочи нет рукой-ногой пошевелить.

Долорес похлопала его по животу ладошкой.

— Неплохо, а?

— Неплохо! Еще бы.

Куда там Доди Роуз против нее, жалкая приготовишка!

Долорес прижалась к Андре, засмеялась тихонько.

— Представляю, если б отец меня сейчас с тобой увидел. Он метисов не выносит. Завелся бы с полоборота, не дай бог…

— Завелся б? Честно говоря, не хотел бы я попасть ему под руку.

— А мне, милый, думаешь, хочется? Ничего, пусть найдет, попробует.

На следующий день Долорес на работу не вышла, а Андре и думать забыл про автобус. За окнами, завывая, мела по улицам метель, а Андре с Долорес наслаждались друг другом, потом вскакивали, принимались доедать, что осталось, и снова занимались любовью.

— Уф! Как будто… — Долорес повернулась на спину, сладко потянулась. — Прямо как медовый месяц у нас.

— Так бы лежать и не ходить вовсе в этот занудный институт. Ничего больше не надо.

— Нет уж, придется идти. Завтра пойдешь. А я на работу выйду.

— К дьяволу, завтра не пойду. Послезавтра.

— Нет, завтра! Помнится, Джейк с Биллом говорили, что больше дня у вас пропускать нельзя…

— Да ну их к богу!..

— Мальчик мой. — Долорес склонилась над Андре, поцеловала. — Ты им всем должен показать. Мы им должны показать. — Она снова легла на спину рядом с Андре, вытянулась, устремила взгляд куда-то в темноту. — Вот придет время, получишь хорошую работу…

Андре рассмеялся.

— Ну а если отец Пепэн разозлится и перестанет платить? Придется мне тогда, самое лучшее, пойти в шоферы на грузовик…

— Ну и шут с ним, пусть перестанет. Сами заработаем. Я, например, могу… — Долорес осеклась. Под рукой у Андре еле заметно поднималась и опускалась ее грудь. Долорес повернулась к нему. — Ничего, мой сладкий, справимся! Найдем выход. — Она прижалась к Андре, положила ему на плечо подбородок. — Ой! Глаза слипаются. Я уже совсем… — И Долорес сморил сон на полуслове.

А Андре так и лежал не смыкая глаз, пока ранний рассвет не просочился в комнатку. На плече у него покоилась голова Долорес, рука затекла, но Андре не смел шелохнуться. По всему телу словно разлилась волна нежности. Он зарылся лицом в роскошные светлые волосы Долорес, любуясь, как блестит нежная кожа у нее на плече.

Моя Долли. Втрескался по уши. До обалдения. Так бы всю и съел. Подумать только, у меня — белая девушка. Боже ты мой! Ну нет, мои дела не так уж плохи.

 

XVII

Наследующее утро, когда Андре спешил по коридору в аудиторию, его окликнул Дик Бейрок.

Андре нехотя остановился.

Тьфу ты! О чем с ним говорить? Он, конечно, ни при чем, но все-таки…

— Вот, слава богу, что тебя поймал, — задыхаясь от бега, проговорил Дик. — Тебя вчера не было на занятиях, мы все испугались, что ты… Отец с мамой по барам рыскали на Девяносто седьмой, тебя искали…

— Искали? Что ты несешь? Меня ж отец твой выгнал.

— Фу-ты ну-ты! Пора бы уж отца раскусить. Разойдется дальше некуда, а потом сам жалеет. Послушай, я сейчас убегаю, а ты… В общем, мама просила передать, захочешь вернуться, я после занятий пригоню грузовик, перевезем твое имущество.

— Вернуться? Мне? Черт… Значит… как это… В общем, я уже устроился и…

— Ах так! Ну что ж… — произнес Дик, отходя. — Словом, вот что, захочешь, приезжай в любое время.

Ах ты, чертова петрушка! Ну что за люди, кто их разберет!

Андре едва не налетел на Джимми Бейли в дверях аудитории.

— А! Привет, Андре! Э-э… как там у тебя с хозяевами, обошлось?

— Выставили меня.

— Да ты что!

Андре протиснулся мимо Джимми, отыскал свободное место, швырнул книги на стол. Джимми не отставал. Он стал рядом, потирая большим пальцем ноздрю.

— Слушай… может, нам с ребятами еще деньжат наскрести? Если, конечно, это самое…

Тут возникли Билл Саймонс и Джейк Куилли. Заметив Андре, тоже подошли.

— Его хозяева выгнали, — сообщил Джимми.

— Ух ты! — произнес Куилли. — Где ж ты теперь живешь?

— Вообще-то могу и к Бейрокам вернуться. Хозяин вроде поостыл, только… — Андре пожал плечами, — тут у меня девушка появилась.

— Кстати о девушках, мы сейчас из кафетерия, — вставил Саймонс, — там Долли нас заарканила и сказала, что забыла тебе вот это передать. — Он кинул Андре на стол ключ. — И еще просила напомнить, чтоб ты подождал, пока свет в комнате, где старуха птичек держит, зажегся, — хоть я и не понял, в чем дело.

— Так, значит, вот кто у тебя — Долли? — воскликнул Джимми Бейли.

— Ну да.

Трое парней переглянулись.

— Для того чтоб разок переспать, Долли в самый раз, — произнес Джейк Куилли с нервным смешком. — Но вообще…

— Что «вообще»? — взорвался Андре. — Между прочим, когда я, как собака, дрожал на морозе, она единственная меня приютила…

— Да такой прямая дорожка в бордель! — фыркнул Билл.

— Заткни пасть! Она одна из всех вас ко мне хорошо относится.

— Да ради бога! Нравится тебе — пожалуйста…

В этот самый момент в аудитории появился преподаватель, и все трое разошлись по своим местам.

В последующие две недели Андре пребывал в состоянии счастливого опьянения. Утром ходил на занятия, усердно корпел над книгами весь день, а по вечерам тайком проскальзывал в подвал к Долорес. Она все твердила, чтоб он занимался, но едва он заканчивал, они вдвоем наслаждались любовью, пока не засыпали в объятиях друг у друга. Заботы о деньгах, мысли о прошлой жизни, планы на будущее — все меркло перед неизбывной сиюминутной радостью.

Андре было наплевать, что сокурсники стали на него коситься. Ему даже ни разу не пришло в голову сообщить в канцелярию, что у него изменился адрес. Он начисто позабыл и про отца Пепэна, и про очередную месячную плату за учебу. Кроме Долорес, не существовало ничего. Днем, когда ее не было рядом, Андре то и дело думал о ней, чувствуя, как при этом сладко сжимается и ноет сердце.

Но вот однажды во время лабораторной Андре внезапно вызвали в канцелярию, и это сразу как-то отрезвило его.

— В соответствии с правилами каждый студент обязан сообщить свой адрес и номер телефона, — сухо сказала женщина из канцелярии. — Если вы переезжаете, должны заявить об этом, а вы ведь как будто переехали? — Она помолчала, выжидательно нацелив карандаш на соответствующую графу в карточке.

— Куда переехал? — Андре похолодел, сообразив, что не может сообщить свой адрес. — Я… я не знаю. Я могу показать, где…

Женщина презрительно фыркнула.

— Вы хотите сказать, что не знаете, где живете? Ну что ж, узнайте, пожалуйста, а заодно и номер телефона. И сообщите мне не позже завтрашнего утра — перед занятиями. Кстати, вас ожидают в кафетерии, что в северном крыле. Католический священник.

— Отец Пепэн?

Но женщина уже отвернулась и принялась молча просматривать картотечные ящики.

Андре попятился из канцелярии, от стыда у него даже мурашки по спине пошли. Пробираясь через плотную толпу студентов, он двинулся в кафетерий. У входа в коридоре сидел отец Пепэн. Глаза его метали молнии.

— Ты что наделал! — рявкнул отец Пепэн, увидев Андре.

— А что такое, святой отец?

— Хозяин тебя прогнал из дома! Мебель поломал! Позволил себя облапошить! А когда тебя позвали обратно, посмел отказаться!

Привлеченные криком, проходившие мимо студентки повернули головы, уставились на Андре и священника. В глазах у девушек так и плясали смешинки; пройдя по коридору, они не удержались, прыснули, прикрывшись книжками.

У Андре запылали уши.

— Отец… вы бы выслушали сначала…

— Выслушал? Ну говори, где сейчас живешь?

— Я… какая разница где! В одном месте.

— В каком еще месте? Что за семья? Есть условия заниматься?

— А? Да… есть условия, есть.

— Поедем туда. Мне самому надо посмотреть.

— Н-нет, отец… Туда нельзя.

— Нельзя? — Брови священника взметнулись, переносицу перерезала глубокая складка, кончики усов задрожали от негодования. — Раз я плачу, я должен посмотреть.

Андре и не заметил, как сзади подошла Долорес, пока ее рука властно не сжала ему локоть.

— В чем дело, солнышко? — осведомилась Долорес и, взглянув на священника, спросила: — Кто это такой?

Андре поспешил освободиться от ее руки под угрожающее восклицание отца Пепэна!

— Кто она такая?

— Долорес, — робко начал Андре. — Ты бы лучше отошла, нам с отцом Пепэном нужно поговорить…

— Кто она такая? — настойчиво повторил отец Пепэн.

— Я его невеста, — нагло заявила Долорес. — Вопросы будут?

Наступила долгая пауза. Священник, вытягивая тощую шейку, переводил взгляд с Долорес на Андре и обратно.

— У вас с ней связь?

— Я, отец Пепэн… мы…

— Ты с ней имеешь греховную связь?

— Греховную? — возмущенно вскинулась Долорес. — Сам бы хоть разок попробовал. Тогда б, может, иначе заговорил…

— Долли!.. — беспомощно залепетал Андре.

Отец Пепэн не удостоил вниманием ни Долорес, ни ее слова. Негодующе поджав губы, он сердито уставился на Андре.

— Ты… ты пойдешь со мной! Тебе не место с этой… с этой… Ты должен жить в приличном доме. Запрещаю тебе с ней встречаться.

— Нет, отец, я не могу. Долорес и я… мы… нет, я не могу.

— Не могу? Ты хочешь сказать, что любишь ее?

— Я не могу бросить ее, отец. Она… мне… я не могу, отец.

Старик еле сдерживался, наливаясь краской от досады.

— Тогда женись. Что можно поделать…

— Мы сами сообразим, жениться нам или нет, — вставила Долорес. — Нечего нас учить. Меня вон всю жизнь пытались учить, тебя еще в учителя не хватало.

Отец Пепэн сделал отчаянное усилие над собой, чтоб сдержаться.

— Андре, наверное, сказал вам, что я плачу за еда учебу?

— Ну говорил, а при чем здесь это?

— Я не буду тратить на него деньги, если он не живет как праведник.

— Деньги? Да при чем тут деньги? Он в своем институте — молодцом, а что у нас с ним… так это никого не касается!

Отец Пепэн побагровел. На лбу налилась, задергалась жилка.

— Андре, как ты позволяешь этой девице так разговаривать со мной, твоим духовным отцом? Пойдем! Мне надо поговорить с тобой наедине.

— Ему от меня скрывать нечего, — отрезала Долорес.

У Андре задрожали колени. Он беспомощно переводил взгляд с Долорес на священника.

— Пойдем! — скомандовал священник.

Долорес схватила Андре за руку.

— Никуда он без меня не пойдет!

— Отец! — умоляюще протянул Андре.

Краска сошла с лица священника. Вне себя от гнева и отчаяния, Пепэн махнул рукой.

— Ты глупец! Ты хуже, чем глупец. Но теперь ни единого цента от меня не получишь. Хватит! — Он повернулся и зашагал прочь.

— Иди, иди! Кому ты нужен! — презрительно крикнула ему вслед Долорес. — Ничего, мальчик, я буду платить за твою учебу. Не тушуйся.

И она при всех открыто поцеловала Андре прямо в губы.

Потом, слегка отстранившись, Долорес порылась в кармашке и вынула пару тоненьких металлических, под золото, обручальных колечек.

— Гляди-ка, что я купила. Как сможем, так сразу всем и объявим. Нам уже по восемнадцати, и притом мне надоело каждый раз прятаться и жаться в своем подвале, а так мы утрем нос старухе Сэвчек!

Долорес взяла Андре за руку и с трудом надела одно из колечек ему на палец.

— Вот! А теперь, мальчик мой, подожди минутку. Мне нужно Эсси позвонить, прежде чем пойдем домой.

 

XVIII

Хотя Андре и не показал этого Долорес, на самом деле разрыв с отцом Пепэном потряс его.

Какой же я идиот! Правда, всегда терпеть не мог, если старый хрыч принимался совать свой нос повсюду и то и дело поучать меня, и все же… Тьфу ты! Как же мне теперь быть?.. Долли насела основательно, твердит, чтоб я не бросал учиться. Ладно, раз ей так хочется… Интересно, сколько им там платят, в этом кафетерии? Не думаю, чтоб много. Но, судя по всему, деньжата у нее есть.

Начиналась метель, с каждым порывом ветра ввинчиваясь в институтские закоулки потоками мелкого снега. Поджидая Долорес, Андре смотрел сквозь вьюгу на блестящее мозаичное панно на противоположной стене здания. Стоило ярким соцветиям слегка расплыться в снежной мгле перед глазами, как тотчас увиденное напомнило ему бисерный узор расшитых бабушкой оленьих мокасин, что она готовила на продажу. Бабушка уже давно умерла, но каждый раз Андре вспоминал о ней о тоской и щемящей болью.

Она вот знала свое место. Была метиской, и все. Никем другим быть не хотела. И никто ее ничему не учил. Так что же… Что же мне-то?.. — мучительно думал Андре.

Вприпрыжку выбежала Долорес, долговязая, как мальчишка. Лицо горело от возбуждения, зеленые глаза сияли.

— Скорей домой, пока метель не разошлась. Надо в магазин зайти, поесть купить. Ух ты! Не терпится поскорей поглядеть, как вытянется у старухи рожа, когда она узнает. — Долорес распирало от радости. — Вот войдем в дом, вниз спустимся и нарочно будем громко разговаривать. Она услышит мужской голос, тут же заявится с криком — а мы ей обручальные кольца под нос: нате, пожалуйста!

— Долли! Тьфу ты… зачем все это!

— Как зачем? Вот уж смеху-то будет!

— Тоже мне, смех. Давай пошли-ка скорей, ладно? У меня дел полно…

Вечер выдался ненастный, порывистый северо-западный ветер набрасывался снежными вихрями. Перчаток не было, и Андре, тащась рядом с Долорес по заснеженным улицам, втянул руки поглубже в рукава, перекладывая то и дело на ходу книжки из замерзшей руки в другую.

У черного хода они столкнулись с хозяйкой, старуха выносила мусор в пластиковом пакете. Пока Долорес знакомила с ней Андре, та, поджав губы, пытливо рассматривала его, потом повела плечами, криво усмехнулась:

— Муж твой? Что ж, будет вам и подарок свадебный. Только мусор вынесу. — И она прошла мимо них, двинувшись навстречу метели.

Долорес с Андре стояли в заднем тамбуре, ожидая хозяйку. Андре было не по себе. Он не поднимал глаз на Долорес.

— Заходите, — пригласила хозяйка, протискиваясь мимо них в узком проходе, поднялась по ступенькам, скинула с ног мужские сапоги.

Андре с Долорес прошли за ней в дом, в ту самую маленькую комнату, что располагалась над жилищем Долорес. Миссис Сэвчек зажгла свет. Попугайчики в клетках, висевших по стенам, тут же захлопали крыльями, заклекотали, принялись кричать на разные голоса.

— Вот этот — вам, — сказала старуха, подходя к клетке с бирюзовой птицей. — Один для своей жены купил, а она птиц не уважает. Прямо с клеткой берите, еще корму дам ему на неделю. Ты ж, Долорес, говорила все, что птицу хочешь, — на, бери, красавчика! В самом соку, а я ему крылышки подсекла, не скоро отрастут. А пока отрастут, можно его быстрее приручить. Только не пугать и не обижать. У них память крепкая. Под шейкой почешите, он привыкнет, только хвост не трогайте. Не любят.

До сих пор Андре видел попугайчика всего один раз, и то мельком, проходя мимо зоологического отдела универмага «Итон». Когда он сидел за учебниками в подвале, а наверху поднимался птичий гам, это его раздражало, он никак не мог сосредоточиться. Сейчас же Андре глядел на маленькое существо в клетке, которую держала хозяйка, со смешанным чувством неприязни, жалости и восхищения. Птица уцепилась за прутик клетки, испуганные, круглые, черные, беспомощные, как у младенца, глазки не отрываясь глядели на Андре.

— Будет в папашу, бирюзовенький, с отливом. — И хозяйка указала на роскошного попугая в большой клетке.

— Надо же! Как вы добры, миссис Сэвчек, — произнесла Долорес, оставшаяся в дверях. — Прямо не знаю… Такого подарка мы не ожидали…

— Берем, мне он нравится, — сказал Андре, забирая клетку у старухи. — Ой, надо же, спасибо большое! Его что, так в клетке и держать?

— Зачем? Вы его почаще выпускайте. Вот, смотрите… — Она распахнула дверцу большой клетки, и тот самый восхитительный бирюзовый попугай выпорхнул, сев хозяйке прямо на руку, прошелся до плеча, приласкался к шее и вдруг отчетливо, так что Андре от неожиданности рот разинул, произнес:

— Сержи красавчик. Серж любит Ольгу.

— Ух ты! Он… это он…

— И ваш заговорит, если у вас терпения хватит. Так с любым зверем. Верный путь к душе — через желудок. Дайте ему… ну, хоть груши, банана или яблока, хоть еще чего, каждый раз, как из клетки выпускаете, и так недели две, тогда будет ручной, как Серж.

— И говорить будет так же?

— Ну, говорить… Для этого много времени надо.

Андре попятился к двери, держа клетку с птицей в одной руке, мешочек с кормом — в другой. Ему не терпелось поскорей спуститься вниз и выпустить попугайчика из клетки.

Долорес с недовольным видом шла за ним.

— На что тебе эта дурацкая тварь? — холодно спросила она, лишь только они закрыли за собой дверь. — И так сверху их трескотни хватает.

— Никогда не думал, что они такие умные. — Андре поставил клетку на стол и, улыбаясь, смотрел на птицу.

— Ты не забыл? В магазин надо сходить.

— Ах да! Слушай, сходи ты, ладно? Я хочу его выпустить полетать. Кстати, не забудь купить ему груш, яблок, всякого такого.

Долорес раздраженно фыркнула и вышла, хлопнув дверью.

Примерно через час, вернувшись, она застала такую картину: Андре сидел, выставив указательный палец, а на кончике пристроился попугайчик, вертя головкой от наслаждения, поскольку пальцами другой руки Андре почесывал ему шейку.

— Ты посмотри, какой шельмец! — давился от смеха Андре.

— Ах боже мой, радость какая! Хоть бы кофе поставил.

— Я назову его Габриэлем.

— Как?

— В честь Габриэля Дюмона.

— Это еще кто?

— Самый выдающийся метис во все времена, правда, Габи? — Андре нежно потянулся носом к клювику птицы, попугайчик сначала отпрянул, но потом сам потянулся навстречу и осторожно, едва-едва, коснулся клювом ноздри Андре.

— Гляди-ка! Надо же. Признал меня.

— Послушай, ненаглядный! Оставь ты свою птицу, давай лучше поужинаем.

Андре подчинился без разговоров. Он принялся накрывать на стол, в то время как Долорес резала лук на сковородку, где жарились бифштексы.

— Гляди-ка, — усмехнувшись, произнесла она, — как твой старикашка Пепэн рассердился, когда я его сегодня отшила!

Внезапно Андре охватила злость.

— Нехорошо как-то все вышло. Ясно, конечно, ему прихвастнуть охота, дескать, вот, метиса школу кончить заставил, всякая такая дребедень, только… — Андре умолк, перебирая в руках разрозненные ножи и вилки. — Только все-таки, наверно, он делал это искренне. И потом, если тебе так хочется, чтоб мы поженились, зачем же, черт возьми, дразнить старика?

— Подумаешь, дело какое! — Долорес резко повернулась к Андре, негодующе блеснув глазами. — И ты — кретин, если позволяешь какому-то старикашке в рясе вертеть тобой, как ему вздумается.

Когда она злилась, Андре терялся.

— Долли! Ну, черт… ну не сердись, пожалуйста… Я просто хотел сказать… — начал он, запинаясь.

Но Долорес отвернулась к плите. Накрывая на стол, Андре бросал в ее сторону виноватые взгляды, однако Долорес не произнесла ни слова, пока не пришло время раскладывать бифштексы по тарелкам.

— Сольешь картошку. Мне некогда. Я к Эсси бегу.

— К Эсси? Это еще зачем? Ты ведь только что с ней…

— Мне надо к Эсси, понятно?

— Зачем?

— Ну, прическу помочь сделать, — раздраженно огрызнулась Долорес.

Она молниеносно поужинала, не удостоив больше Андре ни словом. На ходу допив кофе, Долорес выбежала из комнаты, оставив Андре одного посреди вороха грязной посуды.

Он убрал, вытер со стола, разложил учебники.

Вот черт! Противно как-то. Вроде причин особых нет, а вот поди ж ты…

Когда к одиннадцати вечера Долорес вернулась, Андре все еще сидел за учебниками, а малыш попугайчик уютно примостился у него на плече.

Лицо у Долорес побелело от мороза, но вид был торжествующий, глаза возбужденно сияли. Андре потянулся помочь ей снять пальто, и она тут же чмокнула его в щеку. От нее пахло какими-то незнакомыми духами.

— Ну что, мальчик, в постельку? На сегодня занятий хватит!

Тут Долорес заметила попугайчика у Андре на плече и отпрянула.

— Мерзкая птица! Немедленно запихни ее в клетку!

 

XIX

В последующую неделю события развивались стремительно. Днем в понедельник Долорес потащила Андре в центр в поликлинику для иногородних, где им сделали анализ крови. В пятницу Андре не пошел на занятия. В сопровождении Эсси и какой-то девицы, ее имени он так и не разобрал, они с Долорес отправились на автобусе в магистрат зарегистрировать свой брак.

Та, неизвестно кто, была сильно простужена и во время краткой официальной церемонии беспрерывно сморкалась.

Перед тем как поставить свою подпись в графе «свидетель», Эсси перевела взгляд с Долорес на Андре, покачала головой:

— Кошмар! Вы оба просто спятили.

— Никогда еще с таким удовольствием не отдавала четырнадцать долларов, — тарахтела Долорес. — Это надо отметить. Угощаю всех бифштексами по-гамбургски.

Та, неизвестно кто, еще громче шмыгнула носом.

— Без меня. Пойду домой, лягу.

— И я не могу, — отозвалась Эсси. — Мне надо туфли купить.

— Завидует, — самоуверенно заявила Долорес, когда они с Андре смотрели вслед удалявшимся девицам.

— Да шут с ней. Пойдем пива выпьем.

— Пива? Что ты, родной, нам надо экономить! Притом к завтрашнему дню я приготовила тебе сюрприз. Ну а сейчас… — Долорес тихонько рассмеялась. — Будто нам дома заняться нечем!

Примерно в половине девятого вечера они решили, что хватит любовных утех, пора бы поесть.

— Насчет пойти домой это ты хорошо придумала, — сказал Андре, хлопнув ее по заду, когда она нагнулась за шлепанцами. — Куда лучше, чем пиво пить, это точно.

Поужинали, и Андре решил выпустить Габи из клетки. Птица взлетела ему на плечо и принялась деловито исследовать клювом ухо.

— Погляди-ка, Долли! Решил уши мне почистить, — проговорил Андре, радостно хохоча.

— Смейся, смейся, сейчас он тебя укусит.

— Еще ни разу не куснул.

— Зато меня кусал.

— Чует небось, что ты его не любишь.

Долорес фыркнула.

— Тебе что, еще заниматься?

— Сегодня-то? Да нет, шабаш, хватит!

— Завтра днем нам домой нельзя. До ужина надо потерпеть.

— Это еще почему?

— Сюрприз. Поэтому сегодня сделаешь задание на послезавтра.

— Да ты что? Спятила?

— Сегодня, мальчик, посидишь.

Вот, докатился! Занимайся теперь, когда она скажет!

— Мы им покажем. И Торвальду, и отцу… и Эсси… и твоим институтским приятелям. Мы с тобой им покажем. — Долорес уселась к нему на колени. — Ты у меня молодец.

— Да уж наверное, — пробурчал Андре, остывая, позволяя ей ласкать себя. — Вроде и лабораторные теперь стали получаться. Да и вообще теперь легче запоминается…

Долорес рассмеялась, обвила ему шею руками. Но тотчас, вскрикнув, вскочила, озабоченно уставившись на крохотную треугольную ранку на руке.

— Чертова птица, опять укусила!

— Тьфу ты, Долорес! Ты ж его напугала.

— Будет меня кусать, я ему еще не то устрою.

Андре вздохнул и взялся за учебники. К понедельнику надо было писать сочинение. Язык у Андре шел туговато.

Пока он мучился над сочинением, Долорес уселась за стол напротив него и уставилась на Андре, грызя ногти. Негромкий треск обкусываемых ногтей отдавался посреди тишины дробной канонадой в ушах Андре. Время от времени Долорес принималась заговаривать с ним. Когда же она в третий раз какой-то пустой фразой перебила ему ход мыслей и он не мог вспомнить предложение, что только сложилось у него в уме, Андре, пряча досаду, с усмешкой проговорил:

— Хоть бы учебник геологии взяла полистала. Там и картинки есть.

— Ах так! Уж и поговорить с тобой нельзя? Ну и скучища! Ты, значит, работаешь, а я — на тебя смотри?

— Сама твердишь, чтоб я учился. А я не могу заниматься и болтать одновременно.

— Ну и пожалуйста! — обиженно вспыхнула Долорес и двинулась в спальню.

Но уже назавтра, когда они оба сходили днем с автобуса на Джэспер-авеню, Долорес пребывала в благодушном настроении. Они бродили по залитым зимним солнцем улицам, толкаясь в толпе прохожих и пялясь на витрины больших магазинов. Стоял один из таких дней позднего января, когда свежесть воздуха уже сулит приход еще неблизкой весны и глаза слезятся от ярко сияющего на солнце снега.

— Может, в кино сходим? — предложила Долорес.

— Ну уж нет. В такой день надо на природу, в лес.

— Смеешься?

— Слушай, есть же тут хоть где-нибудь место, чтоб деревья росли и машины воздух не портили?

— Ну есть, парк например. Прямо у здания парламента, — нехотя отозвалась Долорес.

— Парк, говоришь? Ну так пошли в парк.

Они повернули к югу, направились к реке, что текла через город, зашагали по старым, обсаженным деревьями улочкам и вышли к той части города, где находились правительственные учреждения. Обошли здание парламента с южной стороны, где солнце, посылавшее лучи на особняк из известняка, казалось особенно жарким. Однако само здание не понравилось Андре.

— Пойдем-ка лучше к реке спустимся!

— Там снег, я не пройду.

— Да вон же спуск, и расчищено вроде.

По бетонным ступенькам они спустились к дороге, пошли по ней, прижавшись друг к другу.

— Красиво, правда? — сказала Долорес.

Красиво? Господи, что ж это они с бедными деревьями-то сделали! Как это можно так елки обрезать? А тополя!.. Тьфу ты! Будто человеку взяли да и отрезали, руки, и у него тогда в рост другие части пошли, только что с ними делать — он не знает.

И когда Долорес предложила вернуться в центр поглазеть на витрины, пока, как она выразилась, не «приспеет» пора идти домой, Андре с облегчением согласился.

У дома миссис Сэвчек, засовывая ключ в замочную скважину, Долорес вся пылала от возбуждения.

Андре переступил порог их жилья. И сразу же заметил — у стенки, явно не на своем месте, стоял телевизор.

— Что за черт!

— Это пока дешевый, черно-белый. Зато теперь, когда ты занимаешься, я перестану сидеть как квашня, умирая от скуки.

Долорес присела на корточки, щелкнула тумблером и, пока не появилось изображение, обернулась к Андре.

— Ты рад?

— Еще бы. Только как мне теперь тут заниматься?

— Привыкнешь.

Внезапно Андре охватила тревога.

— Послушай, Долли… эта штука ведь черт знает сколько стоит. Откуда у тебя…

— Милый! Ведь ты же, как въехал, дал мне почти полторы сотни.

Долорес вскочила, кинулась к Андре, принялась его щекотать.

По телу Андре пробежала волна неприятной судороги. Он скорчился, повалился на пол.

— Прекрати! Прекрати! — молил он, хватая Долорес то за одну, то за другую руку.

— Откуда, говоришь, мой сладкий? Какая тебе разница — откуда? Есть у нас телевизор, и все. Успокойся, садись и смотри, а я пока соберу поужинать.

 

XX

Резко похолодало, и мороз не ослабевал, однако первая половина февраля прошла для Долорес безмятежно. Облачившись в теплые свитера, куртки, боты, теплые перчатки, обвязавшись шарфами так, что только нос торчал на морозе, они с Андре сновали туда-сюда — от дома до института и обратно. С детства привыкшая к суровой жизни, Долорес легко переносила холода.

Тревожило ее совсем другое.

Надо пойти к врачу, чтоб таблетки выписал. Противно, конечно, но ничего не поделаешь. Сами себе яму-то роем — вдруг что, придется с работы уйти, а он еще учиться не закончит. Ой, не знаю, не знаю!.. Хотя вон у нас, в Фиш-Лейк, Мэри Беттери, сроду никогда никаких таблеток. И только через восемь лет забеременела. Нет, все-таки не должно, не может быть…

Надо бы Андре перчатки купить. Вторую пару посеял. Как бы его приучить за вещами смотреть? Еще свитер бы ему, логарифмическую линейку… все деньги, деньги. На еду сколько уходит — таскаю, таскаю сумками домой, а в холодильнике все пусто.

Хватит причитать! Целый день только и знаю, голову ломаю, где деньги взять. Сегодня, кстати, все магазины открыты. Эсси, правда, носа не кажет, с тех пор как я замуж вышла… Сама небось без денег сидит. Всю неделю на работу не показывалась. Не думаю, чтоб у нее что серьезное. Позвонить бы. Нет! Мать может к телефону подойти. Возьму-ка прямо и зайду. Ах, черт, нового проездного не купила, неужели пятьдесят центов выбрасывать? Пешком пойду. Авось не замерзну. Что мне мороз, подумаешь!

Открыв ей дверь, мать Эсси даже не пригласила Долорес войти.

— Эсси в Ванкувер уехала. Понятия не имею, куда, к кому. Не пишет. — И она сердито захлопнула дверь перед самым носом Долорес, дрожавшей от холода на покрытом инеем крыльце.

Долорес, едва сдерживаясь, чтоб не расплакаться, закусила губу. Она шла по улице, и ее душили слезы.

Уехала! Хоть бы слово сказала… Как я теперь одна в магазине управлюсь? Ах ты, черт! Хоть бы Андре ел поменьше…

Ее затрясло, мышцы свело от холода.

Бр-р-р! Холодина. И ветер еще прямо в лицо. Надо бы заслониться, не то лицо отморозить недолго. А тут — еще нога левая, чтоб ее… Пальцы закоченели. Попробую шагать побыстрей.

Спустились сумерки, в воздухе летали, кружась, редкие обледенелые снежинки. Над городом повисла зеленоватая мгла. У фонарей подрагивали облачка света, а сугробы между столбами утопали во мраке. Тихонько постанывая от холода, Долорес брела по улице: темнота, свет, снова темнота.

Когда она ввалилась в комнату, Андре сидел у телевизора, глядя веселую детскую передачу, и грыз шоколад, делясь крошками с Габи.

— Где ты была? О господи, Долли! У тебя лицо отморожено.

— Нога тоже. Помоги снять сапоги.

Когда Андре снял сапог у нее с левой ноги, оказалось, что нога побелела, пальцы начали синеть.

— Снегом потри, — попросила Долорес.

— Не поможет. Лучше всего в ванну, не очень горячую.

Погрузившись в ванну, Долорес взвыла от боли. Андре обтер ее полотенцем, отыскал в шкафу старую фланелевую пижаму. Укутавшись двумя одеялами, Долорес пристроилась у батареи, дрожа от пробиравшего ее озноба. Нога, щеки и нос покрылись блестящими, водянистыми волдыриками, просвечивавшая под ними покрасневшая, тусклая кожа казалась неживой.

Подавая Долорес тарелку с горячим супом, Андре спросил:

— Все-таки, где ты была?

— У Эсси.

— Прямо жить без нее не можешь. Надо было в такую холодрыгу переться.

Долорес молча поплелась в спальню.

На следующее утро она не смогла подняться и на работу не пошла. Так и проспала до середины дня, но мысль о том, что в доме нечего есть, заставила ее подняться. Долорес встала и с радостью отметила, что сильно обледеневшее за месяц стужи окно начало понемногу оттаивать.

Слава богу, потеплело! Оденусь-ка. Интересно, сапоги-то можно еще носить? Надо в магазин, на три доллара накуплю несколько пачек «обедов-полуфабрикатов», пачку овсянки и сухого молока. Пока хватит. Может, завтра на работу пойду.

Но не успела она добраться с сумками до дому, как ей стало ясно: на работу она не только завтра, а еще несколько дней ходить не сможет. Распухшей, обмороженной ступне было до боли тесно в сапогах. В последующие трое суток Долорес не выходила из дома. Она сидела, положив ногу на кухонный стул, уставившись в экран телевизора, и все ломала голову: где бы достать денег. Опасалась, что Андре вот-вот начнет роптать от однообразия пищи, но он этого словно не замечал.

В пятницу, после занятий Андре с шумом ворвался в комнату.

— Красота! Благодать на улице. Видать, скоро…

— Где твои боты?

— Не знаю, прихожу в раздевалку, а их там нет…

— Ты что же, не запер их в свой ящик?

— Я…

— Так, боты, учебники, логарифмические линейки… Что дальше?

— Слушай, черт подери! Что я, без бот не обойдусь?

— Ну а если опять мороз?

Андре, виновато моргая, потупился, уставился на лужицы, стекавшие с ботинок, и молчал.

— Ладно, куда деваться, — Долорес вздохнула. — Ни за чем до понедельника выходить не будем, в понедельник — получка. Как раз на работу выйду, а во вторник выходной. Может, повезет, продержится теплая погода. Расплачусь со старухой Сэвчек, продуктов накуплю, потом в центр смотаю, присмотрю тебе боты. У тебя какой размер, десятый?

Хозяйка повысила квартплату на десять долларов. Цены на продукты подскочили, а это значило, что при всем желании денег у Долорес останется разве что на галоши.

Это что же, совсем без гроша до очередной получки? Черт бы побрал эту Эсси! Ладно, отправлюсь в центр, похожу, посмотрю. Может, обломится что.

И обломилось. Долорес поняла, что ей крупно повезло.

Дело шло к вечеру. Весь день Долорес прослонялась по трем крупнейшим в городе универмагам. Она устала от постоянного высматривания, сильно проголодалась.

К дьяволу, хватит! Спущусь в подвал, где у них уцененные товары, куплю Андре галоши, и все…

Проходя через секцию меховых шуб в универмаге «Хадсонз-Бей», она углядела прилично одетую матрону, беседовавшую с другой, помоложе, видно дочерью; та слушала мать рассеянно, то и дело поглядывая на своего двухлетнего малыша, он устал и все время хныкал.

Матрона открыла сумочку из дорогой кожи, вынула пачку сигарет и зажигалку, как раз в этот момент показалась продавщица с роскошным манто из голубой норки.

— Вы такого тона хотели, миссис Соддерстром? — спросила продавщица, выкладывая манто на прилавок. — Вот, пожалуйста, — она подула на мех.

Матрона кинула сигареты в сумочку, поднялась и подошла к прилавку. Раскрытая сумочка осталась на стуле.

— Ну что, нравится тебе, Берта? — спросила матрона дочь.

Та, повернувшись спиной к малышу, подошла вслед за матерью к прилавку посмотреть манто.

Долорес подвинула кронштейн с меховыми пальто, чтоб загородиться от дам, воровато огляделась, затем, сдвинув брови и сделав страшное лицо, двинулась на малыша. Тот, раскрыв рот, взвизгнул от страха и кинулся к матери, зарылся лицом ей в юбку.

Воспользовавшись тем, что внимание женщин было отвлечено ребенком, Долорес с невозмутимым спокойствием — эх, жаль, не было рядом Эсси! — взяла из открытой сумочки бумажник и направилась в дамский туалет. Она вошла в кабинку, закрыв за собой дверь, и дрожащими руками развернула бумажник. Вытащила деньги, сунула в карман, запихнула бумажник поглубже в корзинку для мусора, потом поспешила вон из универмага.

Придя домой и закрыв за собой дверь, Долорес пересчитала деньги.

Боже! Почти шестьсот долларов! Спасены. Ах, если б можно было Андре рассказать… С эдакими деньгами до лета дотянем. Ну а летом, может, подыщет денежную работу…

Если б только не это… У-ух! Увидала того чертенка в магазине, сразу в голову ударило… Глупости, чего зря себя травить. Завтра непременно к врачу запишусь.

Голос регистраторши в трубке звучал холодно, устало:

— Я вас слушаю, миссис Макгрегор… Так… так… Когда у вас в последний раз были месячные?

— Когда?.. Я… я посмотрю…

— Будьте добры. Я подожду.

Долорес вновь взяла трубку, проговорила, натянуто смеясь, скрывая смятение:

— Надо же! У меня почти неделю задержка. Нет, это ничего не значит… У меня… у меня… раньше тоже так было.

Но сама она понимала, что это значит. Поделиться с Андре своими опасениями Долорес не решалась. Ей предстояло провести целую неделю в напряженном, беспокойном ожидании приема. За это время они несколько раз схватывались с Андре по пустякам.

На прием к врачу Долорес явилась на час раньше назначенного. Она была так напугана, что ее больше не смущала даже процедура осмотра.

Когда все кончилось, врач взял Долорес за обе руки и произнес:

— Таблетки, дорогая, вам больше ни к чему. По крайней мере сейчас. Вы беременны, срок — шесть-семь недель.

Долорес мигом поднялась, села:

— Я? Да вы что? Этого не может быть!

— Что ж, мы, конечно, проверим по анализам, но у меня нет ни малейшего сомнения.

 

XXI

Андре вышел из института и направился домой. Лучи вечернего солнца ласково грели щеки. Потоки талой воды неслись вдоль обочин, стремительно стекая в водосток. Весна, подумал Андре, ей-богу, весна! Он вдохнул полной грудью, расстегнул куртку. И все-таки не настоящая. Городская. К чертям бы собачьим эти дома-коробки, все эти по линейке расчерченные дворы и площадки. Деревьев бы побольше. Да тут ничего и не растет, ни травинки под ногами.

А скоро ведь верба сережки развесит… Боже ты мой! Бывает, так в лес потянет, даже на губах лесной привкус. Интересно, как там сейчас мои старики? И от Синички давно нет вестей.

Надо бы Долли со стариками познакомить… только когда вот, не знаю. А вдруг… Да нет, глупости! Ведь знает же, что я метис. Подумаешь, отец ее, чем он лучше? Да и мать, если на то пошло?

С Торвальдом, с тем вообще не видимся. Долли к нему будто и не тянет. Кто их там, этих белых, разберет! Вот Симона, может, она где-нибудь тут в городе пристроилась?.. Пусть я к ней и не очень-то… все же повидаться б неплохо. Чудно , Долли про Торвальда будто и думать забыла.

Андре переложил тяжелые книги из руки в руку. Чертовы учебники! Как откроешь, так воротит… И будильник проклятый, не дает поспать вволю. Вставай, мол, на занятия пора! Прямо по нему и спать ложись и за стол садись! Слава богу, хоть с Долли без его указки обхожусь.

Андре вздохнул. Эх, если б не Габи… Во дает! Ох и смышленый, мерзавец! «Андре, — говорит, — сукин сын, давай поцелуемся!»

А Долли его терпеть не может. Ну уж нет!.. Без Габи прямо не знаю, что б я делал…

Андре отворил калитку во дворик миссис Сэвчек и двинулся по нерасчищенному снегу прямо к черному ходу. Над головой, хрипло о чем-то судача, пролетели две вороны.

Вон и вороны! Надо же! Весна пришла. Надо Долли вытащить. Пойдем гулять… куда глаза глядят. В парк, к реке… все равно куда.

Андре сбежал по ступенькам вниз, ворвался в комнату.

— Долли! А ну-ка…

Дверь спальни закрыта. Из-за двери доносились приглушенные рыдания. Андре открыл дверь, заглянул:

— Эй, Долли! Что такое?

Она не отвечала. Глаза после яркого солнечного света еще не освоились с полумраком, он с трудом различал силуэт Долорес: она лежала в позе отчаяния, уткнувшись лицом в подушку.

— Да что с тобой, Долли? — Андре присел на кровать, уставился на Долорес.

В чем дело, что с ней такое? Вот черт! Воет, как пес Вонючка, угодив хвостом в капкан. Не хватало, чтоб она, как мать или Симона, принялась кастрюльками бросаться, орать… Они-то хоть таких концертов не закатывают.

Он все еще был под впечатлением от недавней прогулки под весенним солнцем и, застав дома такую картину, едва сдерживал раздражение:

— Ну, Долли же! В чем дело…

Захлебываясь от рыданий, она бросилась к нему на шею, уткнулась носом в плечо.

— Андре, я… я беременна.

Андре замер — не ослышался ли?

— Ты… ты… у нас будет ребенок?

Он с силой оторвал Долорес от себя, заглянул ей в лицо. Не открывая глаз, она кивнула. Руки у Андре опустились, Долорес, плача, снова уткнулась ему в плечо.

— Это точно?

— Доктор сказал.

Возбуждение охватило Андре, отпустило, снова накатило. То ли в шутку, то ли всерьез он затряс Долорес за плечи.

— Нет, правда? Фу ты, ну ты! Радость-то какая!

Андре разжал руки, Долорес упала на подушку, а он принялся расхаживать по комнате, возбужденно тыча кулаком в ладонь.

— Ничего себе! Папашей буду!

Долорес ошарашенно уставилась на него красными от слез глазами.

— Ты что, сдурел? А как же учеба? Я же работать не смогу…

— Учеба? Да ну ее к шутам! Я и так мечтаю поскорей уйти оттуда, хлопнуть за собой их стеклянной дверью.

— А дальше?

— Дьявол его знает. Какая разница?

Долорес вывалилась из постели, запутавшись в куче одеял, освободилась, поднялась на ноги, гневно взглянула на Андре.

— Не смей! Не смей!

— Это еще почему?

— А потому! Я хочу, чтоб ты стал человеком.

— Человеком? Бедным, забитым идиотом, живущим по будильнику, вот кем ты хочешь, чтоб я стал!

— Но Андре, нам же ничего не стоит дотянуть. Ничего! Если бы не это… — Долорес, опустив глаза, с отвращением посмотрела на свой еще плоский живот. — А может, все не так? Может, доктор ошибся? Может… — Внезапно она замерла, прижав ладони к животу. Медленно подняла голову, тяжело дыша открытым ртом, не мигая, взглянула на Андре.

— Я знаю, что делать! Помнишь ту Бесси Корни, из вашего института? Худенькая такая, в очках? Прошлой осенью она аборт сделала. Я спрошу у нее, как…

— Аборт? Это, чтоб они тебе?.. — Андре схватил Долорес за плечи, сжал ее худенькое, костлявое тело. — Прекрати, чтоб я этого больше не слышал, да я тебе за такие слова голову оторву!

— Пусти! Больно! — она отпрянула, поглаживая руками плечи. — Он мне голову оторвет! Прямо как отец Пепэн стал. — Долорес ткнула пальцами себе в живот. — Этот-то тебе на что?

— Он мне нужен. И молчи, когда я говорю.

— Ты спятил. Ты совершенно спятил! В этом году у тебя в институте все гладко. Еще осталось пару месяцев всего учиться до каникул! Надо только непременно хорошую работу на лето подыскать… Ведь если рожу, я работать не смогу.

— А тебе и не требуется. Уйду к чертям из института.

— Не смей так говорить!

— Долли!..

— Ну уж нет! — На ее лице появилось злое, жесткое выражение. Взгляд остановился, глаза сузились. — Значит, ребеночка хочешь?

— Да, черт побери, я хочу, чтобы у нас был ребенок!

— Будь по-твоему. Но только учебу ты закончишь. А не то… И нечего болтать, голову он мне оторвет!

Андре, сжимая кулаки, беспомощно уставился на нее.

Они не разговаривали четыре дня. В пятницу после лабораторных работ Андре пошел с однокурсниками в бар гостиницы «Кромдейл» выпить пива. Он смутно припоминал, будто подрался с Билли Саймонсом. Но не помнил, как добрался до дому. Проснулся на следующий день поздно с разбитой губой и жестокой головной болью. Из кухни доносился плач Долорес. Андре накрыл голову подушкой, снова заснул.

Проснулся только к вечеру. Услышал шипение душа: Долорес в ванной. Андре перевернулся на спину, заложил руки за голову. Все тело ломило, рта нельзя открыть, расквашенная губа давала о себе знать.

Ну что за кретин! Нажрался пива за чужой счет да еще и с кулаками на Саймонса полез. Опять коситься на меня будут. Чего хорошего? Мне ж с ними работать. Надо бы в понедельник самому поставить им пива. Возьму-ка у Долли десятку. Как выйдет из ванной, так скажу. Где у нее деньги-то лежат? Вроде она их в сумочку совала, где у нее помада, тушь и все такое.

Андре, пошатываясь, подошел к комоду, выдвинул ящик, вынул сумочку-косметичку.

Всего одна двадцатидолларовая бумажка? Столько брать нельзя, много. Возьму, все в баре спущу.

Андре открыл сумку Долорес, висевшую у зеркала.

Два доллара и мелочь. Если с этим пойти — мало, неудобно как-то. Попрошу, чтоб разменяла двадцатидолларовую бумажку.

Андре положил деньги обратно в сумочку-косметичку и сунул ее в комод, где она лежала, рядом со стопкой белья Долорес. И тут вдруг заметил, что из-под бумаги, проложенной по дну ящика, выглядывает помятый бумажный конверт. Андре поднял брови, вытащил конверт.

Чего, чего? Больше пятисот долларов?.. Боже милосердый! Откуда у нее столько?.. Андре снова пересчитал деньги, затем аккуратно сунул конверт туда, где тот лежал. Его охватила тренога. Он снова прилег на постель и уставился в пустоту, быстро соображая про себя.

Говорит, что получает два доллара в час… Даже если те деньги прибавить, что я ей дал, когда въехал… и квартплата, и еда, и телевизор, учебники, шмотки… Тьфу ты! Никак не может быть!

Язык прилип к небу, ладони покрылись по том.

В дверях появилась Долорес. Вид у нее был удрученный, нездоровый и крайне несчастный.

— Милый, — жалобно протянула она. — Я не могу, когда ты на меня злишься.

— Прекрати ныть! — раздраженно отозвался Андре.

— Ну вот, ты опять злишься… Ладно, злись, только учись, пожалуйста… Я знаю, ты можешь. Я знаю.

— Ах, знаешь? Ну ладно, пойду помоюсь.

Он долго не выходил из ванной. Разные мысли, противоречивые, путаные, роились в голове.

Наконец решил: нечего ходить вокруг да около. Надо все выяснить до конца.

Он оделся, причесался, и тут Долорес позвала его ужинать. В обычные дни бифштекс на столе считался королевским блюдом. Теперь же Андре ел, не чувствуя вкуса. Он даже не обращал внимания на кокетливые заигрывания Габи.

Андре размешивал ложечкой сахар в кофе. Ну так, сейчас…

— Долли, в понедельник я пою ребят пивом.

— Пивом?.. Но у нас же нет денег…

— Неохота в другой раз битым быть. Хватит и десяти долларов. Ребята злятся, а мне с ними работать.

— Послушай… но ведь у нас до получки совсем чуть-чуть осталось.

— Скажи-ка, Долли. — Андре набрал в легкие побольше воздуха, внутри у него все напряглось. — Откуда у тебя та куча денег, что ты прячешь в ящике?

Глаза у Долорес расширились.

— Как? Ты нашел…

— Откуда они?

— Мама дала.

— Мама? Ты же говорила, что мать и понятия не имеет, где ты живешь.

— Понимаешь, я тут написала Мэри Беттери. Соседке нашей, помнишь? И вот…

— Долли, ты врешь!

Она залилась краской до кончиков волос. Беззвучно шевелила губами.

— Откуда у тебя эти деньги?

— Хорошо, я скажу. В универмаге «Хадсонз-Бей» одна старая богачка выпялилась на норковое манто, ну я и вытянула бумажник у нее из сумки. Что ей эти деньги, подумаешь…

— Сколько там было?

— Я только боты тебе из них купила, ну, может, еще долларов тридцать потратила…

— А на что телевизор покупала?

— На то, что заработала…

— Долли, не морочь мне голову! Я не такой идиот. Даже если мы каких-нибудь пять центов будем в месяц откладывать, нам хватит твоей зарплаты только, чтоб платить за квартиру и на еду. Ну а телевизор? Даже самый паршивый? Говори, черт побери!

Долорес расплакалась, закрыв лицо руками.

— Я же все для тебя делала!

Андре вскочил из-за стола, бросился в спальню, хлопнув за собой дверью. Долго сидел там на краешке постели, у него дрожали руки. Долорес плакала в кухне.

Когда она отворила дверь в спальню, прислонясь к дверному косяку, словно ее не держат ноги, вид у нее был довольно жалкий.

— Что ты, Андре?

— Дьявол, не знаю, что и делать! Да прекрати ты к чертям свои причитания! Сдохнуть от этого можно!

— Я же все для тебя делала…

Не отдавая себе отчета в том, что творит, Андре принялся собирать в охапку разбросанную по комнате одежду.

— Андре, что ты? Не уходи, не надо! Честное слово, я не вынесу. Я не могу одна.

Он обернулся, посмотрел на нее, зажав в руке грязные носки.

— Думаешь про себя — ишь, ловкая какая, да? Просто тебе повезло покамест, и все. Повезло тебе, черт побери! Погоди, схватят тебя за руку… — и он внезапно о яростью швырнул носки поверх скомканной в кучу одежды.

— Андре, я больше никогда не буду! Честное слово, Андре, никогда!

— Попробуй только еще, и клянусь господом богом… Хватит с меня матери и отца с их делишками. Полицейским-то не зря деньги платят…

— Андре, ну не надо… Обещаю тебе… Я никогда больше…

Но Андре перестал теперь верить Долорес. Если не знал, где она, немедленно вспыхивали подозрения. Презирая себя, он стал отныне считать, сколько она тратит, сверял цены по чекам, сопоставляя с суммой в конверте.

Вроде поганого тюремщика стал. А сам-то… сколько сам на ветер швыряю. Теряю каждую неделю по учебнику. Слава богу, хоть аппетит не потерял, этот на месте.

Недовольство их жизнью возрастало в нем по мере наступления весны, которая, несмотря на незначительные атаки холода, нагрянула внезапно и неотвратимо. Только что Андре ходил в институт в ботах и куртке, и вот уж пора надевать легкие ботинки и рубашку с коротким рукавом. Как-то вечером по дороге к дому Андре загляделся на стаю гусей, пролетавших высоко над городом, спеша все дальше на север. Полет диких гусей наполнил его гнетущей тоской.

Сережки на ольхе, пушистые барашки на вербе. Лягушачье кваканье всю ночь напролет. На болотах дикие утки. Лосята выходят, оленята… Я ж индеец, я не могу без звуков, без запахов весны. Как там мои? Мать, старик… Сколько уж я их не видел. Интересно, что Долли скажет, когда их… Говорит, что для нее все метисы на одно лицо. Дьявол! А вдруг ребенок родится темнокожим уродцем в моего отца? Во мне-то много от белого. Но он не обязательно в меня пойдет. Каково тогда Долорес будет?

Бедная, бедная Долли! Да уж, туго ей приходится. Какой я ей сейчас помощник? И все-таки… с того дня, как у нее деньги нашел… Прямо прикасаться к ней противно.

А как свирепеет, когда я с Габи играю! Возмущается, что глупая птица ее в грош не ставит. Черт! Вот умора, когда Габи ее передразнивает! Я ей втолковываю, мол, птица не соображает, что лопочет. Просто повторяет звуки, и все, а она не верит. Иногда кажется, вот возьмет и свернет Габи шею.

Как-то поутру Андре вызвали с занятий, велели зайти в канцелярию.

Хоть бы Долли не стало хуже, думал он, мчась по залитому солнцем коридору. Ей с утра, видно, нездоровилось, осталась дома, на работу не пошла.

Войдя в канцелярию, Андре увидел Исаака и Рейчел, те ждали его, неуклюже развалясь на стульях у стенки, у обоих к нижней губе прилипла сигарета-самокрутка. Комната пропахла родным, знакомым запахом новых мокасин из дубленой лосиной кожи.

 

XXII

Долорес открыла глаза, остановила взгляд на циферблате будильника, снова закрыла глаза.

Почти полдень — надо бы встать. В комнате все разбросано, но вставать… О господи! Если в таком кошмаре до родов жить, то хватит, пусть другие рожают! Даже запаха газет не переношу. А кофе… или табачный дым… так уж и подавно. Стоило ей вспомнить об этом, как уже внутри все зашлось. Долорес вздохнула, сделала над собой усилие, села в постели. Больше нельзя лежать. Надо одежду в чистку отнести, и еще…

— Не смей кусаться! — нахально произнес Габи из клетки.

— Заткнись ты, зверюга! — Долорес схватила большой теплый свитер и накинула на клетку. — Хоть немного отдохнуть от твоего скрипа.

Напялив старый ночной халат, который уже еле сходился на животе, Долорес бродила по комнатам.

Есть хочу. Умираю. А поем, тут же стошнит. Уф-ф. Пойду опять лягу.

Ребенок шевельнулся внутри. Долорес никак не удавалось удобно улечься. Хватит вертеться, сама знаю, что ты тут. Невелико счастье, конечно, что и говорить… еще месяцев пять терпеть. Доктор сказал, примерно двадцать восьмого сентября… страшно подумать! Сколько мама ужасов рассказывала про то, какие дети, бывает, рождаются… Астрид, например! А вдруг и у меня такое будет?.. Я не вынесу! Сама не знаю, что сделаю.

Ее охватил ужас. А вдруг… О господи, нет!.. Долорес уткнулась в подушку и заплакала навзрыд.

— Мама! Мамочка!

Стукнула дверь. Долорес сглотнула слезы, утерла нос.

— Это ты, Андре?

— Ты что, все еще в постели? К нам гости.

— Какие еще гости?

Долорес приподнялась на локте, заглянула в кухню.

За спиной Андре топтались двое, хорошо знакомые ей по Фиш-Лейк. Она не знала, как их зовут, но для нее они всегда были «грязные индейцы». Долорес вспомнила, как женщина, тыча палкой, рылась в вонючем мусоре на свалке. А мужчину она видела как-то на задворках, гостиницы, пьяный до омерзения, он едва держался на ногах. И вот сейчас эти оба вперились в нее мутными черными глазами, застывшими на широкоскулых, тупых лицах. У Долорес снова волна тошноты подступила к горлу, едва она уловила запах дубленой кожи мокасин. Она потянула одеяло к подбородку, хотелось укрыться, спрятаться от них.

— Кто… кто это?

— Мои старики.

— Твои?

— Ну да, мать и отец.

— Это… твои старики?

— Да. Может, встанешь, сваришь кофе, а?

— Кофе? Знаешь ведь, что меня от запаха воротит. Дверь закрой.

— Дверь? Ах, ну да. Конечно.

Долорес села в постели, не сводя глаз с закрытой двери.

Его родичи? Эти вот? О господи, если б я раньше знала… Нет, я просто безумная…

— Долли! — крикнул Андре через закрытую дверь. — У нас чай кончился. Да и родители наверняка пива хотят. Мы со стариком пойдем купим.

Долорес молчала. Она притаилась, прерывисто дышала, полуоткрыв рот.

— Ты б встала, с матерью поговорила.

— А?.. Да, сейчас, — с трудом выдавила из себя Долорес.

Она встала, шатаясь, принялась искать, что бы такое надеть на себя. Все теперь стало ей тесно. Наконец отыскала платье, в котором работала вчера целый день. От него пахло потом, перед точно в крови — забрызган томатным соком. Долорес натянула платье, застегнула молнию, взялась за дверную ручку, помедлила.

Поговорить? С кем… с этой?

Рейчел сидела, широко расставив ноги и упершись жирными локтями в жирные колени, разминала в пальцах сигарету из потрепанной пачки «Макдональд». Если б не один-единственный, как бы случайно скользнувший по Долорес взгляд, никак не скажешь, что Рейчел заметила ее появление.

О чем с ней говорить? Что ей сказать?

Тишина в комнате нарастала.

Рейчел зажгла сигарету, глубоко затянулась.

О господи! Хоть бы окно открывалось. Три дня уж Андре прошу…

— Как вы… как вы до города добрались? — еле слышно пролепетала Долорес.

— Как… Джон Мартино, — усмехнулась Рейчел.

— А-а…

Кто такой Джон Мартино? И чему она смеется? Что тут такого смешного?

Снова повисла мучительная тишина.

— Хорошо, что весна, правда? У вас там, наверно, красиво сейчас?

— Угу.

Молчание.

Прекрасно! Не хочешь разговаривать — не надо, тупая старая коровища!

Время тянулось в молчании.

Ох! Хоть бы Андре поскорей приходил! Окно бы открыл. Я больше не могу.

Долорес подтащила к окну кухонный стул, встала на него и принялась колотить ладонью по оконной раме, Рейчел с полным безразличием взирала на нее, продолжая пыхтеть сигаретой. Внезапно рама подалась, и фрамуга подскочила кверху, прищемив Долорес пальцы.

— Ой! Черт!..

Рейчел загасила сигарету об яичную скорлупку посреди немытой с завтрака тарелки и принялась за очередную.

— Как… как, по-вашему, Андре выглядит? — в отчаянии произнесла Долорес.

— Хорошо.

Протаскивая мимо Рейчел стул, чтоб задвинуть его под стол, Долорес бросила взгляд ей на голову.

Вшивая! Старая, грязная скотина…

Вошел Андре, волоча ящик пива, за ним топал Исаак с другим ящиком. Исаак водрузил свой ящик на кухонный столик, рванул на себя крышку, вынул четыре бутылки, одну за другой вскрыл их зубами. Мерзкие зубы, прямо клыки звериные, подумала Долорес.

Исаак отпил из одной бутылки и, скривившись, протянул ее Долорес.

— Чертовы зубы… уже не те стали. Пора открывалку покупать.

Долорес, едва подавив тошноту, уставилась на горлышко протянутой бутылки.

Мне пить… после него?..

— Давай-ка, Долли, телевизор матери включим, — сказал Андре, наклоняясь, чтоб повернуть тумблер.

Едва на экране появилось изображение, Исаак вытащил из-за стола свободный стул, подтащил поближе, плюхнулся на него, вытянув ноги и приподняв кепку со лба за козырек. Не отрываясь от экрана, смачно отхлебнул из бутылки, затем звучно рыгнул. Ни Андре, ни Рейчел при этом и бровью не повели.

Андре сел на пол.

А мне куда садиться? Тоже на пол, что ли, эти два чучела ведь стулья заняли… Черт побери, взял бы Андре да и выставил их отсюда! Вшивые дряни! Как он смеет меня с ними равнять!..

Долорес демонстративно вылила пиво из бутылки в раковину. Подавшись к Андре, она потянула его за рукав, мотнула головой в сторону двери.

— Ты что, знал, что они приедут? — шепотом спросила она, когда дверь за ними закрылась.

— Нет, откуда?..

— Ну и как, не думаешь ли ты их выставить? Я тебе не…

— Выставить? Это ж мои старики. Может, они у нас погостить захотят.

— Чего, чего? — тонко взвизгнула Долорес. — Чтоб они тут спали? Интересно, где ты их уложишь!

— Вы с матерью на кровати. А мы с отцом на полу.

— Чтоб я… с ней?.. У нее вши, может, она еще и клопов привезла!

Андре усмехнулся.

— Подумаешь, дело какое! Дегтярным мылом помоешься.

— Что?!

Он повел плечами, опять усмехнулся, открыл дверь, шагнул в комнату. Остановился посредине, кинул через плечо:

— В магазин бы лучше сходила. Чесночная колбаса очень к пиву годится, а мои сегодня не обедали.

Тут он заметил, что на клетку Габи накинут свитер.

— Ах ты, господи, Габи! Зачем она тебя так? — проговорил Андре, открывая дверцу клетки.

Попугай что-то залопотал, выпрыгнул из клетки и принялся радостно летать по комнате, потом наконец опустился к Андре на плечо и провозгласил:

— Бросай, Андре, все к чертям, давай поцелуемся!

Гости позабыли про телевизор. Рейчел с Исааком корчились от смеха. Исаак указал пальцем на птицу и произнес что-то на языке кри. Рейчел подхватила. Андре ответил им тоже на кри.

Ишь, по-индейски начали. Этого еще не хватало!

Все трое обменялись несколькими фразами на непонятном языке. После того Андре взглянул на Долорес, застывшую в дверях.

— Ну что, пойдешь за колбасой, Долли? Нам есть охота.

— Ах, колбасу тебе? Сам покупай. Я ухожу…

Долорес выхватила жакет из стенного шкафа в передней и выбежала на улицу.

Она брела наугад под теплым солнцем позднего апреля. Горки крупнозернистого песка, которым зимой посыпали обледеневшие тротуары, так и застыли, нетронутые, вдоль улиц. Несколько песчинок попало ей в туфли, они перекатывались при ходьбе, впиваясь в пятки. Долорес было все равно.

— О господи, — то и дело бормотала она про себя. — Господи, если бы я знала…

Долорес пересекла Кингсуэй, двинулась прямо по буйной траве к высокой ограде Промышленного аэропорта, вцепилась обеими руками в проволочную сетку. Перед глазами садились и взлетали самолеты, большие и маленькие, Долорес едва замечала их.

Маме бы сейчас все рассказать… Или даже Торвальду. А чем они помогут? Ничем. А отец?.. Ее передернуло. Ведь метисы же! Если он узнает…

Думала, вот как я все ловко устроила. Вот, мол, какая умница. Мало ли что Андре метис — был метисом… Окончил бы институт, получил бы работу, мы бы с ним… Пусть бы для этого пришлось воровать, ну так что же… А он только и знает, вопит, как ему надоело учиться. Вон он, сейчас, прямо расплылся весь, пиво хлещет с этими старыми, этими вшивыми… Именно, вшивыми… «Подумаешь, дегтярным мылом помоешься!» — передразнила она.

Шевельнулся ребенок.

Ну почему я, дубина такая, не догадалась вовремя от него избавиться?

Погруженная в мысли, Долорес бродила взад-вперед по заросшей сорняками полоске вдоль изгороди, не замечая, что солнце садится и становится прохладней; надвигалась первая весенняя гроза.

Внезапно порыв ветра пронизал Долорес холодом до костей, легкая не по погоде одежда облепила тело. Прогремел гром, принесенный ветром леденящий дождь окатил ее с ног до головы. Сцепив зубы, дрожа, прикрываясь от ветра рукой, Долорес, перебежав главную улицу, кинулась вперед, укрываясь под разметавшими кроны на ветру деревьями.

Когда она вошла в комнату, с одежды текло, а волосы висели мокрыми прядями. В ноздри ударил табачный дым, и снова откуда-то изнутри к горлу подступила волна тошноты.

Андре, едва оторвавшись от телевизора, бросил:

— Дождик на улице, что ли?

Долорес кинулась в ванную, еще не соображая, что лучше — нагнуться над умывальником, чтоб стошнило, а потом содрать мокрую одежду, или наоборот. Оказалось, выбора не было: ее стошнило.

Все еще тяжело дыша, вытирая влажные глаза, Долорес кинула мокрую одежду в ванну и надела старый махровый халат. Пальцы окоченели, и ей никак не удавалось завязать пояс. Босиком она прошла через кухню. Рейчел, слегка раскачиваясь на стуле, равнодушным взглядом проводила Долорес. В спальне на кровати, растянувшись во весь рост, храпел Исаак. Дорожка слюны пролегла от уголка рта к подушке. Ноги в черных калошах покоились прямо на белоснежном пушистом покрывале.

Долорес кинулась к нему, сжимая кулаки:

— Тварь поганая! Вон с моей кровати! Вон! Вон! Вон!

Смущенно хрюкнув спросонок, Исаак вскочил, заслоняясь от Долорес рукой.

Андре схватил Долорес, оттащил ее от отца.

— Что за черт! Ты сдурела?

Рейчел разинула рот, окурок упал на пол рядом с другими, веером усеявшими пол вокруг стула.

— Ты посмотри на нее! Посмотри на них обоих! — не унималась Долорес. — Свиньи! — Она яростно пнула наполовину опорожненную бутылку пива на полу. Бутылка покатилась, пиво полилось на окурки.

— Вонючая белая потаскуха, — пробормотала Рейчел, направляясь к двери. Исаак, беспомощно моргая, неверным шагом потянулся за ней к лестнице.

— Ма, погоди минутку… послушай! — умоляюще крикнул Андре.

Исаак и Рейчел, не оборачиваясь, вышли из дома под проливной дождь.

— Мама, мама, послушай!..

В ответ обитая жестью дверь клацнула, притянутая пружиной, и закрылась.

Андре метнул на Долорес полный лютой ярости и отчаяния взгляд, схватил пиджак и кинулся по лестнице вверх.

— Давай, давай! Беги! Беги, никчемный ублюдок, черт бы тебя побрал. Прав был отец, тысячу раз прав. Где мои глаза были!.. — кричала Долорес вслед Андре.

Напуганный скандалом, Габи как безумный метался по комнате. Долорес погналась за ним, попыталась сбить, еще, еще раз. Задохнувшись от погони, измученный, удивленный попугайчик сел наконец на рукав ее махрового халата. Долорес схватила его. Габи успел больно клюнуть ее до того, как она свернула ему шейку. Долорес кинула мертвого попугая в лужу пива, к окуркам.

Через полчаса она выбиралась из такси перед зданием клиники. Регистраторша застегивала пальто, собираясь домой.

— Миссис Макгрегор, кажется? Что с вами… что-нибудь стряслось?

— Мне надо к доктору. Сейчас же.

Женщина медлила.

— Знаете что, пройдите-ка прямо в приемную, к его кабинету. Я… я скажу ему.

Регистраторша указала Долорес на открытую дверь. Долорес вошла и тяжело опустилась в кресло.

Потом, вся в слезах, в истерике она объясняла что-то, а доктор молча, с печальным видом, слушал, потупившись. Когда Долорес пришла в себя, доктор задумчиво потер ладонью щеку, потом почесал в затылке.

— Видите ли, милая, вы, конечно, знаете, что при таком сроке аборт исключается. Если вы действительно не хотите ребенка, можете отказаться от него, когда он родится. Сейчас же вы взвинчены, чтобы принять трезвое решение. Время есть, у вас впереди еще месяцев пять. А пока, — врач, сжав губы, слегка приподняв брови, взглянул на Долорес, потом потянулся к телефонной трубке, — пока я бы положил вас на пару дней в больницу. Вам необходимо успокоиться, привести в порядок мысли.

 

XXIII

Андре стоял в грязной луже рядом с Исааком и Рейчел в самом конце выводящего на север из города Двадцать восьмого шоссе. Дождь бил ему в спину, а старикам прямо в лицо. Они застыли у обочины, пытаясь остановить попутную машину. На Андре не глядели, с ним не разговаривали. Вода — ручьями текла у них с одежды, дождевые капли, как слезы, бежали по коричневым щекам.

Допотопный «олдсмобиль», битком набитый индейцами, съехал на обочину и остановился. Исаак я Рейчел втиснулись туда. Машина с ревом унеслась по дороге, оставив Андре одного под проливным дождем.

Застыв от холода, он оцепенело повернулся и пошел в сторону города. Часа через полтора Андре стоял, прячась от дождя под крышей гаража на заднем дворе миссис Сэвчек.

Неужели опять в этот чертов подвал? А как же Долли? Черт возьми! Ведь я…

Он стоял, его сотрясала дрожь, и никак не мог решиться войти в дом. Решившись и сойдя вниз по ступенькам, он увидел, что дверь распахнута настежь. В комнатах темно. Андре щелкнул выключателем. Грязная посуда, окурки, пивные бутылки… Что-то пушистое, голубое с отливом лежало на полу в луже пива.

— Габи? Ах, черт возьми… Габи! Скотина. Мерзкая скотина!

Андре сгреб в ладонь маленькое влажное тельце птицы. Потом бережно положил его на задачник дифференциальных уравнений на столе.

Стены комнаты давили со всех сторон. Он заметался — в спальню, потом в ванную, к ведущей наверх лестнице.

Бежать отсюда! Сейчас же! Пока она не появилась…

Он скинул с себя промокшую одежду, пуговицы то и дело выскальзывали из-под дрожавших пальцев; торопливо, машинально переоделся во все сухое. Смахнул в ладонь горстку монет с комода, сунул в карман. Мгновение колебался, потом рванул на себя ящик, вынул из запрятанного Долорес конверта двадцатидолларовую бумажку. Закрыл глаза, выставил вперед руки — только бы не видеть, не ощущать этих давящих стен.

Нагло затренькал будильник. Андре схватил его и, выходя из кухни, с размаху грохнул им о дверцу холодильника. В дверях чуть не сбил с ног хозяйку, которая только что вернулась домой из Вегервилля, где пару, дней гостила у сестры. Старуха подозрительно уставилась на Андре. Он метнулся мимо, прямо в сгущавшуюся темноту, под холодный, косой дождь.

Он брел куда глаза глядят, лишь бы подальше от Долорес, подальше от этих стен, от самого себя. Пока доплелся до центра, опять промок до костей. На душе было гнусно, голова кружилась.

Здесь и приткнуться-то некуда, господи, что же делать?

Андре попятился, укрылся от дождя под навесом у входа в магазин и стоял там, дрожа от холода. Случайный прохожий пробежал трусцой мимо, отвернув лицо от косого дождя. Залитый дождевой водой асфальт блестел, и в нем сверкающими бликами плыли отражения автомобильных огней… Андре заметил на углу освещенную телефонную будку. Долго стоял, не отрывая от нее взгляда, прежде чем решился подойти позвонить. Руки его окоченели, и он едва смог сунуть монетку в щель.

Может, Бейроки приютят на пару дней. Может, если я честно все расскажу, они…

Он трижды набирал номер. К телефону никто не подходил.

Уехали, верно, куда-нибудь. Попробую чуть погодя еще разок… Дьявол. Согреться бы где. Всего пару кварталов до Девяносто седьмой. Зайду там в гостиничный бар, пересижу дождь. Пива выпью…

В баре было людно, сильно накурено и пахло влажной шерстяной одеждой. Андре проскользнул в угол, сел, прислонившись спиной к стенке. Заказал пару пива, клянясь себе, что, как допьет, тут же попытается снова позвонить Бейрокам. Голова кружилась. Он почти ничего не ел за день, если не считать пары кусочков сухого хлеба с яйцом на завтрак да нескольких ломтиков чесночной колбасы, которой закусывал пиво.

Может, зайти в кафе поесть, или… Нет! Только отогреваться начал. Пиво допью, тогда…

Андре поставил на стол второй опустошенный стакан, красномордый парень за соседним столиком шумно потребовал добавить пива своей компании. Затуманенный взгляд остановился на Андре, и красномордый заорал:

— Эй, малец! Чего сидишь, как в воду опущенный? — Он подцепил носком сапога свободный стул, подтащил к себе. — Давай-ка, двигай сюда! — повелительно выкрикнул он и бросил бармену: — Еще парочку — вон, для моего приятеля.

— Спасибо, но…

— Чего кочевряжишься? Говорю, садись!

Еще врежет! Ладно, выпью с ним стаканчик, а после смоюсь.

Но стоило Андре опустошить еще один стакан пива, он и думать забыл, что собирался уйти. Принялся сам угощать пивом своих новых приятелей. В мозгу пронеслось было — что же такое я собирался сделать? Но он так и не вспомнил. Вокруг в тумане плыли чьи-то лица, гремел утробный хохот, сопровождая байки, смысл которых до Андре не доходил. На мгновение подумалось: хорошо бы сейчас прилечь на стол, он опустил голову на руки, забылся…

Очнувшись, Андре обнаружил, что трясется в кузове грузовика в компании каких-то людей. Голова то и дело беспомощно валилась на грудь. Шея ныла так, будто ее переломили, он был зажат с обеих сторон двумя недавними собутыльниками, которые затеяли спор по машинной части. Тот, кто пригласил Андре выпить, сидел за рулем, вел грузовик по ухабистому проселку.

— Плохо мне, — выдохнул Андре.

Грузовик остановился. Андре полез через своих соседей, распахнул дверцу, высунулся наружу, его вырвало. Дождь продолжал лить.

Пива перебрал! Господи, сколько же в меня вошло! Понятно теперь, где ж ему там уместиться…

Облегчившись, он снова полез в глубь кузова. Водитель грузовика даже не оглянулся. Завел мотор, и машина поползла по размытой дождем дороге.

Наконец выкатили на какое-то поле, посреди которого стояли жилые автоприцепы, обшитые жестью, несколько экскаваторов мокло под дождем.

Водитель выбрался из кабины со словами:

— Давай, ребята! Кончен бал. Пора баиньки.

Его спутники высыпали из кузова. Протрезвев, стряхнув сон, Андре пошел следом за ними в автоприцеп, стал в дверях, дрожа от холода, глядя, как остальные ныряли в койки.

Красномордый, моргая, застыл со спущенными штанами на краю своей койки, уставившись на Андре, словно видел его впервые в жизни.

— А ты, черт побери, как сюда попал?

— Не знаю. Не помню…

Человек обмяк, опустив руки, вид у него был такой, — будто на нем целый день воду возили.

— Ну ладно, шут с тобой, — выдохнул он и ткнул пальцем в пустую койку. — Скотти у нас где-то откололся. Полезай в его спальный мешок, утром разберемся.

Андре, как мог, развесил мокрую одежду, потом плюхнулся в чужую постель, от которой пахло патом и лосьоном для бритья.

Проснулся он от шарканья ног, табачного дыма я приглушенных голосов. Открыл глаза. Четверо сидели за столом, резались в карты. За окном потоками лил дождь. Андре потянулся, сел. Один из картежников поднял на него глаза.

— Привет! Как здоровьице?

— Голова трещит.

— Еще бы не трещать, сколько пива вчера принял. — Парень добродушно осклабился. — Сходи до ветра, а потом дуй на кухню. Мы Саре велели, чтоб поесть тебе оставила.

Андре выбрался из койки, принялся натягивать одежду.

— А где… Как мне до города добраться?

— Повезло тебе, — сказал Красномордый. — Дождь хлещет, значит, работы нет. Поешь, я тебя отвезу.

Выйдя во двор, Андре огляделся. Под дождем мокли пара бульдозеров, уложенные штабелями секции канализационных труб, кругом навалены груды досок, горы желто-серой земли.

Направившись к кабинке-уборной, Андре вспомнил про деньги, что взял вчера вечером из ящика комода, однако, пошарив по карманам, ничего кроме свалявшихся обрывков нитки там не обнаружил. Вынул, уныло уставился на них. К автоприцепу, где, как сказали Андре, находилась кухня, двинулся неуверенно, однако голод взял свое. Войдя, Андре увидел женщину средних лет с выпирающим из-под грязного фартука животом, она мыла за столом в миске посуду.

— Возьми себе там в печке и по-быстрому, понял? — пробурчала она. — Уж обед скоро.

Блины ссохлись и стали как подметка, колбаса подгорела, но Андре подобрал все до последней крошки. Встал, отнес Саре грязную посуду. Та, не глядя на него, уставилась в окно, вытянув шею.

— Старик явился.

— Какой старик?

— Старый Сэндон. Хозяин здешний, — она рассмеялась. — Ишь, ругается на чем свет стоит. Дождь хлещет, а эти расселись по углам, никто носа не кажет.

Андре подошел, стал у нее за спиной, посмотрел, куда глядела Сара. Посреди двора стоял высокий старик в замызганном костюмишке. Весь какой-то серый: серый костюмчик, землисто-серое лицо, сизо-серая щетина на подбородке. Губы на желчном лице беспрестанно шевелились.

— Точно, ругается. Ты погляди! — восторгалась Сара.

Сэндон двинулся в сторону кухни.

— Ой! Идет кофе пить, сейчас меня так расчехвостит… — Она отпрянула от окна, обернулась к Андре, выпучив глаза от страха. — Господи! Куда ж мне тебя девать?

— Зачем девать?

— Сэндон велит гнать всяких проходимцев. Если узнает, что Красномордый тебя привез, мигом его турнет. — Сара вырвала тарелку и нож с вилкой из рук Андре, кинула в миску с водой. — Садись. Ты, значит, зашел минут пять назад, понял? — Она зачерпнула чашкой кофе из кастрюльки на плите и поставила перед Андре, выговаривая певуче:

— Пожалте, мистер Сэндон! Кофе с пылу с жару.

Сэндон вошел в кухню, остановился, держась одной рукой за дверь, другой в это время красноречиво размахивая в такт своим словам:

— Нет, ты посмотри, как хлещет, а? Прямо жуть! Льет так, словно с весны и до холодов будет шпарить не переставая. Ну как теперь, в эдакую погоду? Ей-богу, не знаю! Вот, помнится, в двадцать седьмом… — он запнулся, заметив Андре.

— Тут паренек работу ищет, — вставила Сара. — Я знаю, что вот-вот вы должны подойти, решила, дам ему кофе, пусть подождет.

Какую еще работу? Кто ее, черт побери, просил?.. Хотя… почему бы нет? Вот именно! К дьяволу Долли, к дьяволу институт.

— Работу, говоришь? — Сэндон, сжав губы и прищурившись, оглядел Андре с головы до ног. — У нас работы нет, правда… изгородь проволочную ты тянул когда?

— Было дело, парню одному помогал, дня два тянули.

— Я тут от города к западу участочек прикупил. Хочу для внуков парой лошадок обзавестись. Дейва от работы освобожу, поедешь с ним, участок огородите. Если тебе и впрямь работа нужна.

Колючая проволока… вот еще не хватало! Но денег, ни шиша, куда деваться…

— Жить-то у вас тут можно?

— Живи. За постой вычту из получки. Утром свезу вас двоих на участок, к вечеру обратно.

Сэндон ушел, и только тогда Андре стукнуло в голову, что позабыл спросить, сколько тот заплатит.

Назавтра к середине дня, после бесконечного бурения ям для столбов и вытаскивания оттуда тяжеленного, облепленного землей бура, натруженные спину и плечи сводило. Напарник Андре, Дейв, молодой, сильный, неразговорчивый парень, сам, как тот столб, что один за одним вгонял в землю, длинный и крепкий, работал, не давая продыху ни себе, ни Андре. Когда наконец в полдень Дейв провозгласил перекур, Андре плюхнулся наземь в тени под елкой, озабоченно осматривая мозоли на ладонях.

— Ух, чтоб тебя, выдохся! Уж не помню, когда так вкалывал… — Он поднял глаза на Дейва. Тот ухмылялся.

Да никогда я так сроду не вкалывал! Руками по крайней мере. Ишь, сукин сын, думает, я слабак. Попробовал бы, как я, в институте над задачками попотеть. Тогда б небось иначе заговорил… Черт, что же я наделал-то? Дурак паршивый! Может, взять да сказать старику Сэндону, чтоб отпустил, и — в Эдмонтон. Улажу с Долли, на занятия завтра пойду.

Сказать или не сказать? Опять ведь придется жить, как в застенке… при Долли… при ее поганом телевизоре… Нет уж, пусть лучше все руки в кровь собью.

Андре умял солидный ростбиф с хлебом, запил кофе из термоса, потом вытянулся на солнышке, стремясь расслабить напряженные мышцы. В болотце по соседству раскатисто заливались лягушки. Солнце приятно грело, ветерок нежно обвевал лицо… Андре проснулся от того, что Дейв довольно бесцеремонно тыкал его носком сапога.

— Эй, как тебя, Теку мсе, вставать пора!

— Меня Андре зовут.

— Да ну? А я гляжу — захромал с непривычки, ну, думаю, из вождей небось.

Сукин сын! Ничего, я тебе покажу; а на мозоли плевать!

К шести вечера Андре едва держался на ногах от усталости. Ладони саднили и кровоточили, спину ломило так, что не было мочи тянуть бур из ямы.

— Ну что, сейчас мотать будешь или все же сначала отужинаешь с ребятами? — спросил Дейв, собирая инструмент, пока они оба поджидали Сэндона.

— Да катись ты, пошел к черту!

— Если остаться надумаешь, поройся-ка в мусоре, откопай жестянку покрупней, вместо ночного горшка, — сказал Дейв уже гораздо добродушнее. — После… туда руки прямо и сунь, загрубеют. Ей-богу! Самый быстрый способ, мозоли мигом затягивает.

— Иди ты… — смешком отозвался Андре. — Ну, если, говоришь, мигом…

Первый день возни с проволочной изгородью оказался мукой, второй — того хуже. Однако к третьему дню ладони Андре начали грубеть. В тот же день вечером, поужинав, он взял большую жестянку, пошел поглубже в лес, с глаз долой, сел, прислонившись спиной к стволу тополя. Пара голубых птиц перелетала взад-вперед через небольшую полянку.

Как Габи, такого же цвета. Эх, смышленый попугайчик был! А Долли, вот мерзавка… Если… если Габи вот так шейку свернула, что ж она… с ребеночком-то может сотворить?

Изгородь была поставлена, вечером приехал Сэндон, принял работу и сказал:

— Слушай, Андре, тут от меня парень сегодня ушел. Говорит, у него от лопаты в руках чесотка. Не хочешь попробовать?

— Ну что ж. Это можно.

Работа была такая: в ров, метра два с лишком глубиной, опускать на тросе, одну за другой, секции канализационной трубы, а внизу трубоукладчик принимал и монтировал секции вместе. После мытарства с колючей проволокой эта работа показалась Андре сплошным отдыхом.

К вечеру зарядил дождь. Красномордый, который был у них десятником, объявил конец работы. Андре потянулся было за остальными, двинувшимися толпой к автоприцепу, как вдруг Красномордый отозвал Андре сгрести в кучу разбросанные по земле трубы, чтоб завтра бульдозеру было где разворачиваться, когда станет засыпать рвы. Пока Андре сгребал трубы в одно место, Красномордый подошел к самому краю рва и уставился вниз.

— Что-то мне земля тут не нравится, — проворчал он себе под нос. — Если ночью дождь сильней припустит… — Красномордый повернулся к Андре. — Подсоби-ка. Надо б подпорку отсюда выбить и вбить вон туда, поближе к бульдозеру. — Шагнул на распорку между досками, спустился в ров. Взглянул снизу на Андре, скомандовал: — Подними вон ту доску, выбей распорку и дай мне.

Андре сделал, как ему велели. Красномордый передвинул верхний конец доски, потянулся поднять нижний, и в этот момент с того боку, где только что была прилажена доска, обрушилась земля, засыпав Красномордого по колено. Он не мог пошевельнуться. Глядел снизу вверх на Андре, его обычно красное лицо вмиг побелело ка «полотно.

— Помоги, ради бога!

Кинув тяжелую распорку, Андре спустился по стенке в ров. Работая лопатой, отбрасывая землю от засыпанных ног Красномордого, он почти не думал об опасности.

Потом обхватил Красномордого рукой, с силой выдернул из земли.

— Давай туда, между распорками! Скорей! — выдохнул Красномордый.

— Андре рванулся кверху, за ним Красномордый. И тотчас с глухим гулом земля с обеих сторон обрушилась в ров. Туда, где они только что стояли оба, рухнула почти трехметровая лавина смешанной с песком земли.

Подбежали рабочие, выпучив от страха глаза, выкрикивая что-то бессвязное. До самой ночи Красномордый без устали делился с каждым, кто проявлял интерес, как Андре спас ему жизнь. Всякий раз Андре протестовал» говорил, что и понятия не имел о том, какая опасность им грозит, но его никто не слушал.

В команде у Сэндона и вкалывали — дай бог, и пили — дай бог. С понедельника до субботы яростно ворочали трубы, доски, рыли землю, с субботы до понедельника яростно кидались в загул, пили, тискали девочек, потом так же яростно боролись с похмельем. Андре приняли как родного. Он стал своим в команде. О Долорес и думать забыл, разве что когда внезапно просыпался посреди ночи, увидя ее во сне.

Как-то раз в конце августа, в воскресенье, Андре с Дейвом решили съездить купить себе новые спецовки. Чтобы побыстрее отовариться и поспеть к вечерней попойке, заглянули в универсальный магазин для военнослужащих. Выгребая мелочь из кармана, Андре с огорчением отметил про себя, что от летнего заработка не так уж много осталось. И тут впереди, через пару проходов, он увидел Долорес, сильно раздавшуюся в талии. Сердце у Андре екнуло. Лицо бледное, ни кровинки, длинные волосы слиплись, висят, как веревки, будто она их бог знает сколько не мыла. Приоткрыв рот, Долорес равнодушно слушала Эсси, которая, напряженно сдвинув брови на прыщеватом, со шрамами лице, втолковывала ей что-то.

Долли! С этой паскудиной! Мать честная! Какой живот-то у нее. Ведь август уже на исходе. Меньше чем через месяц ребеночек должен… Ах ты, господи!

У Андре перехватило дыхание, затряслись руки. Он кинулся к выходу, где его уже ожидал Дейв.

— Что случилось?

— Ничего… я… Слушай, Дейв, может, забросишь мое барахло в грузовик, отвезешь? Ты уж извини. Я обратно на попутках доберусь.

Всю следующую неделю Андре мучился, его изводили противоречивые мысли, и все же он неизменно приходил к одному и тому же: на Долли эту — глаза б мои не глядели, но ведь там у нее мой ребеночек…

Андре перестал играть со всеми в карты после ужина, бродил по строительной площадке, то и дело останавливаясь, впиваясь взглядом в маячащие вдалеке в сизой дымке высокие здания Эдмонтона.

Интересно, живет ли Долли еще в тех комнатах? Что, если переехала, как я ее разыщу, как узнаю про… Тьфу ты! С Эсси, чертовкой этой, шляется. Она, она во всем виновата, а Долли просто… Может, она без денег сидит? Может, ей опять придется воровать, чтобы…

Через час он уже был во дворе миссис Сэвчек, лежал прямо на земле у полуподвального окошка, силясь разглядеть в щель между занавесками, что происходит внутри. Он с облегчением вздохнул, увидев, как Долорес тяжело опустилась в кресло, уставилась, грызя ногти, в телевизор. Андре прокрался к почтовому ящику и опустил конверт, адресованный Долорес. В конверте было почти двести долларов.

«Ну и что, ну опустил я этот конверт в ящик?» — думал Андре, возвращаясь на стройку. Скажем, хватит ей этого продержаться до того, как ребенок родится, а дальше что? Не желаю, чтоб она опять меня к рукам прибрала. Не желаю. А как же ребенок? Бедный малыш! Как вспомню Доди Роуз с ее парнишкой, так сразу и кольнет: а что, если и Долли так же со своим станет? О господи! Что будет… что же будет-то? Вот заплачет он, возьмет его тогда Долли на руки или нет, хватит у нее мозгов?

Андре стал избегать остальных, шарахался от всех, замкнулся в себе. Последний месяц много раз по ночам он мотался в город посмотреть, как там Долорес. В столовой то и дело отпускались шуточки насчет того, как он стонет во сне. Андре и работал словно во сне. Однажды он, оставив грузовик на нейтралке, выскочил из кабины, чтоб убрать пару досок с дороги. Грузовик поехал, врезался в сложенные штабелем трубы, и они покатились прямо в незасыпанный ров.

Красномордый выдал ему за это по первое число. Назавтра десятник послал Андре на грузовике привезти кое-что со склада, в том числе тачки для перевозки цемента. Про тачки Андре забыл. Тогда Красномордый устроил ему выволочку публично, сам прыгнул в грузовик и поехал за тачками.

— Подумаешь! Что я, нарочно?

— Слушай, что у тебя стряслось? — участливо спросил Дейв. — Ты прямо сам не свой.

— Не твое собачье дело!

Дейв пожал плечами и процедил:

— Ну тогда и катись, дубина, ко всем чертям! — С этими словами он двинулся к ребятам, расположившимся на перекур.

Ну вот. Сам против себя ребят настроил. Вот дурак. И никак не могу решить, черт бы меня побрал, что делать. Ведь уж сентябрь на исходе. Я завтра к Долли — а ее увезли… О господи! Не узнаю даже, как там с малышом.

Во вторник вечером Красномордый велел Андре заткнуть деревянной затычкой уложенную в ров трубу. Андре не заткнул, позабыл. Ночью шел дождь, и наутро в трубе оказалось полным-полно мокрой земли. Красномордый рассчитал Андре.

 

XXIV

Андре шагал по грязной дороге к Эдмонтону. На рабочие башмаки налипали сухие листья и комья влажной земли. Была пятница. Пятница — день невезучий, сказала как-то со смехом сестра Бригитта. Андре понимал, что она говорила не всерьез, и все-таки пятницы он не любил. День выдался холодный, хмурый. Вода в придорожных кюветах подернулась льдом, тополя почти облетели, только на самых верхушках шелестела редкая листва. Андре нес мешок из-под муки, который одолжила ему Сара, на мешке был изображен Робин Гуд, в мешке — вся одежда Андре.

Дождь тщательно промыл дорожную гальку, местами камешки блестели, как отполированные. По привычке Андре нагнулся, подобрал несколько любопытных камешков. В одном были вкраплены золотистые зерна. Рассматривая камешек, Андре переворачивал его в натруженных, с мозолями руках.

Камни! Идиот, чокнутый. Права мать: в башке ничего, кроме этих камней.

Андре со всей силы запустил камнем, смотрел, как тот летел, задев еловые ветки далеко за деревьями у края поля.

Ясно одно: надо искать работу. Как приду в город — сразу на биржу. Вчера за ужином ребята поговаривали, что с работой теперь вроде снова туго. Может, повезет?..

На окраине города Андре приметил автобусную остановку. Стал в ожидании автобуса, глядя, как с неба на землю слетают, кружась, причудливые снежинки. Завидя приближающийся автобус, принялся шарить по карманам в поисках мелочи.

— Мелочи нету, — смущенно улыбаясь, признался он водителю.

— Ну конечно, у всех у вас мелочи нету!

Двери захлопнулись прямо перед носом у Андре, автобус укатил.

— Вот собака! У самого небось в кармане шаром покати.

Андре шагнул с тротуара, попытался остановить машину. Но они проезжали мимо.

Остановятся, как же! По мне сразу скажешь, что я безработный. Ладно, пойду пешком. Хорошо бы жилье какое подыскать. Помыться, постирать.

Он двинулся с самой окраины к центру, на биржу труда, по пути обнаружил, что находится неподалеку от дома миссис Сэвчек. Сначала было решил не заходить, но потом, движимый каким-то смутным предчувствием, Андре все-таки свернул в переулок, ведущий к черному крыльцу дома, надеясь хоть по каким-нибудь, признакам определить, что Долорес еще там. Но все обернулось совсем иначе. На веревке перед домом висели два хлопчатобумажных коврика, что некогда лежали на полу у них в комнате, и занавески, которые Андре сам столько раз раздвигал и задвигал на окне.

Старуха уборкой занялась… Долли увезли! Ах ты, господи!.. Надо б зайти и… спросить, что ли…

Андре стоял, никак не решаясь войти, не отрывая глаз от дома. Но вот толкнул калитку, метнулся во двор, к гаражу, стал там, укрывшись в тени яблони-дички, на ветках которой еще висели тронутые морозом яблоки. Смелости войти в дом не хватало. По счастью, на крыльце с ведром в руке показалась сама хозяйка, на ее дородной, красной физиономии застыло свирепое выражение. Тяжело спустившись по ступенькам во двор, она выплеснула воду как раз под ту яблоню, где стоял Андре, едва не облив ему ноги.

— Ты?

— Где… Долорес у вас?

— Больше ее на порог не пущу. У тебя самого как духа хватило явиться?

— Вы… вы не знаете, где она?

— Только и видела, что ту прыщавую вертихвостку, с какой та все крутится… Эсси, как ее? Она и явилась за вещами Долорес. Ну что ты скажешь! Мне спасибо, значит! Как ты сбежал, так мне Долорес жалко стало. Ходила за нею, как за родной дочкой, а она меня так отблагодарила. Из больницы выходит, присылает ту Эсси — вещи давайте! А в комнатах — как хлев, вон, гляди, как хлев…

— Она в больнице?.. И… и… ребенок родился?

— Ребенок! Ишь вспомнил! Ты ж от него сбежал, еще не родился он. А та от него отказалась совсем, как от выродка. Ну вы и пара! Боже ж мой! Попугая и того не сберегли.

— Отказалась? Где она?.. Кто у нее?..

— Да Эсси сказала, что его, может, кто усыновит.

— Где это? Скажите, где?

Хозяйка перевернула ведро, вытрясла последние капли грязной воды.

— Иди, иди, других спрашивай! Может, в больнице «Ройал Элекс» или еще где. И кыш отсюда! Еще раз увижу, что ты тут рыщешь, полицию позову.

Андре кинулся прочь, промчался квартала два по улице, прежде чем сообразил, что понятия не имеет, где находится больница. Увидел какого-то старика, копавшего грядку под цветы, подбежал, спросил. Старик попятился поближе к восточно-европейской овчарке, привязанной посреди лужайки, только потом ответил. До следующего квартала Андре все еще слышал позади лай собаки.

Запыхавшись, вспотев от бега, он остановился у мрачно-желтых кирпичных корпусов больницы, глазея на указатели.

«Женское отделение» — вот где Долли, наверное. Если она еще там. Дьявол его знает, что ей скажу, когда увижу. Вот если б просто — шмыг туда, схватить ребеночка, и дёру… Схватить! Господи, совсем обалдел. Да стоит мне только, пусть к своему, прикоснуться, так они тут всю полицию на ноги поднимут. И потом: куда я, с ребеночком-то? Нет, так не пойдет! Надо зайти, просто узнать. Ах ты, черт, боязно… Все равно, надо.

Долгое время он так стоял, споря сам с собой, у клумбы поникшей от мороза красной герани. Весь дрожа, поминутно тяжело вздыхая. Потом медленно направился вперед по пандусу, где увидел табличку «К входу».

Мимо проехало такси, подрулило к главному входу, остановилось. Стеклянные двери больницы распахнулись. До Андре донесся знакомый смешок. У него перехватило дыхание. В нескольких шагах от него прошла Долли в сопровождении Эсси, они садились в такси.

— Как ты сказала, сдали медикам спеленутое имущество? — прыснула Долорес. — Ну, Эсси, ты даешь! Уф! Слава богу, отделалась.

Эсси протянула шоферу чемодан, чтоб положил в багажник.

— Еще бы! Короче, дело сделано. Видишь, как все устроилось, теперь, Долли, девочка моя, никто не будет у тебя под боком пищать.

Андре не успел и глазом моргнуть, как такси уже отъехало от больницы, двинувшись в сторону Кингстон-авеню.

Тьфу ты! Надо было б задержать ее… нет, зачем? Все равно бы ребеночка не взяла. А он где-то там. В больнице где-то…

Андре вошел и остановился, никак не решаясь обратиться к молоденькой регистраторше, заполнявшей на машинке какие-то бланки.

Она подняла на него глаза, улыбнулась.

— Я вас слушаю.

— Нет… мне ничего. Я просто… — Андре попятился, чтобы скрыться с глаз, завернул за угол, беспомощно огляделся.

Ординатор в белом халате и с марлевой маской, болтавшейся на шее, быстрым шагом шел по коридору. Бросил колючий взгляд на Андре. Двери лифта раздвинулись, оттуда вышли люди. Андре скользнул в кабину. Посмотрел на кнопки, задумчиво насупился, повел плечами, нажал кнопку второго этажа. Выйдя из лифта, он боязливо двинулся по коридору, придумывая на ходу, что бы такое сказать дежурной сестре, как вдруг очутился перед дверью с окошком. Там за окошком в металлической, отделанной пластиком кроватке спал уютно спеленутый младенец. Андре застыл на месте, уставившись на славную мордашку с закрытым ротиком и глазками. В той же самой комнате, только подальше — не так хорошо видно, лежали в таких же точно кроватках еще пятеро младенцев.

Сестра, дежурившая там, заметила Андре, улыбнулась, подошла к двери с окошком и спросила:

— Кого вам показать?

Сердце у Андре забилось еще сильнее.

— Мне Макгрегора… покажите…

Была не была, а вдруг?..

Сестра пытливо оглядела его с ног до головы.

— Макгрегора? — Она помолчала. — Ребенка только что забрали в ясли.

— Как в ясли? — выдохнул Андре.

— Видите ли, детей, от которых отказываются матери, берут на попечение благотворительные организации.

— Благотворительные? Куда же мне…

— А кто вы такой?

— Отец ребеночка, вот кто. Куда мне обратиться, чтоб его увидеть?

— Я скажу, вас проводят вниз в отдел патронажа, мистер… мистер Макгрегор. Там вам все расскажут.

Андре ввели в небольшую приемную у кабинета. Он съежился в кресле, отчаянно жалея, что у него нет под рукой сигарет. Из-за двери доносились голоса: убеждающий — женский и тоненький, дрожащий от слез, — девичий. Время от времени в паузах отрывисто стрекотала пишущая машинка. По коридору прошел санитар, толкая перед собой каталку. Вытянув шею, Андре увидел спящее лицо пациентки после наркоза.

На ладонях у Андре выступил пот, он мгновенно отвел взгляд. Санитар с каталкой прошел мимо. Снова коридор пуст.

Что же я здесь делаю? Эх, не будь дураком — ноги в руки, и по коридору, скорее вон отсюда, не то… Может, для моего малыша это самое лучшее. Ну что я ему могу дать?

И что я скажу, когда дверь откроется и меня позовут? Скажу, дескать, мой ребенок, и все, и не ваше, мол, собачье дело, захочу — в карман засуну, захочу — подвешу на суку, а сам буду свои канализационные трубы прокладывать, так, что ли? Андре возмущенно фыркнул. Хорош папаша, нечего сказать! Фу ты, черт, ну а если… если… к матери его отвезти, а? Ну нет, он покачал головой. Не пойдет. На черта его туда, что ему там, лучше, чем у Долли, будет?

Нелли! Внезапно осенило его, и лицо просияло улыбкой. Он потер потные ладони о бока.

— Нелли Бейрок… Ну да, это точно! Только вот согласится ли…

 

XXV

Декабрь выдался суровый даже для видавшего виды Эдмонтона. В канун рождества Андре стоял, прижатый к поручню, в переполненном автобусе, трясущемся по Сто девятой улице. От одежды Андре исходило зловоние. Он старался избегать взглядов, пассажиры посматривали на него с отвращением, сторонились. Автобус завернул за угол, и Андре потянул шнурок звонка, пробился к задней двери, выскочил на утоптанный снег. От холода заслезились глаза. Пригнувшись под порывами свирепого ветра, налетавшего с юго-запада, Андре переложил сверток, который он нес с собой, из одной руки в другую.

Проклятье, снова нос себе отморожу. Уж в пятый раз за этот месяц. Что поделаешь, такая работа. Раз платят, надо работать.

Примерно за квартал от дома Бейроков Андре услышал, как Ронни упражняется на трубе. Усмехнулся. Ишь, наяривает! Будем надеяться, Нелли запретит ему эти упражнения в рождественские праздники.

Андре обошел вокруг дома, отпер дверь черного хода, сбежал по ступенькам вниз и сунулся в маленькую ванную, где снял с себя грязную одежду и пустил душ. Вымывшись, вытершись насухо полотенцем и надев чистые джинсы и старый свитер, он побросал грязную одежду в стиральную машину, щелкнул тумблером. Затем, дрожа от нетерпения, подхватил сверток и направился вверх по лестнице.

Сэм, сидевший в столовой за чтением газет, уставился на Андре поверх очков.

— Ну как там у вас нынче на городской свалке?

— Сурово. На будущей неделе будут елки выбрасывать, так и похлеще станет.

— У нас малый один собирается уходить с завода. Погоди, может, пристрою тебя на его место к концу января.

— Ну да? Вот бы здорово! Хотя ладно, поживем-увидим! С мусором что хорошо, его всегда навалом, работы хватает.

Нелли высунулась из кухни навстречу Андре.

— Если ты не выберешь время, чтоб подлечить обмороженный нос, и не будешь носить шерстяной шлем, что я тебе связала, так и знай, станешь у нас в Эдмонтоне безносым мусорщиком!

— Эти, из социального обеспечения, говорят, что мне без работы нельзя.

— Правильно, но кому ты нужен с обмороженным носом?

— Ладно, с будущей недели возьмусь. Пусть уж нос подживет маленько.

— А к нам сегодня приходили, — сказала Нелли, накрывая на стол. — Один, из социального обеспечения, справлялся о тебе с Габи.

— Ну и что? — Андре с замиранием сердца ждал ответа.

— Ничего, доволен остался. Говорит, если у тебя все так пойдет, непременно в этом году дадут разрешение на усыновление.

— Что творится! — пробурчал Андре. — Родного сына усыновлять надо…

Он подошел к кроватке, улыбнулся младенцу, тот радостно потянулся к нему.

— Привет, маленький разбойник, как у нас сегодня дела? — Андре нагнулся, легонько подул малышу прямо в голенький коричневый животик. Габи залился радостным смехом.

— Смеешься? Ну и молодец! За это тебе полагается медвежонок на целых два дня раньше срока. — И Андре принялся разворачивать сверток. В это время в комнате возник Дик с тетрадью в руках.

— Слушай, Андре, не поможешь разобраться? У меня никак не получается, не пойму, где наврал…

Андре отложил игрушечного мишку, взял Габи на руки. Усадив ребенка на колени, заглянул через плечо в тетрадь Дика.

— Вот тут, кажется, сбился, — он ткнул пальцем в тетрадь. — Поди, сам посмотри, найдешь ошибку…

Дик хлопнул себя по лбу.

— Вот идиот! — Он посерьезнел, взглянул на Андре: — Послушай, ну что тебе стоит собраться и вернуться в институт?

— Пока не проработаю трех лет, мне пособия не будут выплачивать. И потом… — Андре усмехнулся. — Может, какую женщину хорошую найду, мы с ней еще парочку огольцов, вроде Габи, народим.

— Ведь это надо, до сих пор с Долорес не столкнулся! — вставила Нелли.

— Ну как же, видел ее! Бежал со всех ног, только б не заметила.

— Да что ты? Где?

— А в центре, в одной грязной забегаловке.

Шла, задом виляя, за одним из провинции, небось деньгами перед носом у нее помахал. Эх, бедная Долли! Что теперь из нее получится? Сначала появится какой-нибудь белый, вроде Гэри Последнее Одеяло, а дальше… Андре мысленно прикинул, пожал плечами: ну что — Клара получится, не иначе.

— Я, наверное, безнадежная дурочка, — сказала Нелли, — только вот никак не могу взять в толк, как это можно — отдать Габи, даже ни разу на него не взглянув?

— Слава богу, что отдала, — буркнул Андре. — Не то б она ему шею свернула. Он же как две капли воды — мой старик. Надо б тебя не Габриэль Джозеф, а Исаак назвать, верно, малыш? Никто сроду не скажет, что ты не индеец, а смугловатый белый.

— Не смей его обижать, — сухо проговорила Нелли. Она оглядела стол. — Ну, все готово. Идите ужинать. Садимся. Андре, может, лучше Габи в кроватку отнести?

Габи пискнул, пока Андре его укладывал, потом схватил обеими ручонками себя за дрыгающуюся пятку. Понравилось. Он моргнул, схватил еще раз.

— Глядите-ка, — воскликнул Андре. — Габи ножку свою нашел!

— Ну и молодец! — Нелли выплыла из кухни, держа в руках дымящуюся миску с тушеной морковью, поставила, подошла к Андре и вместе с ним, улыбаясь, любовалась ребенком. — Нам бы всем так!

— Ты про кого это?

— Да про нас, метисов… Так до сих пор и не знаем, есть у нас ноги, нет ли. Пока не знаем. Ничего, будет срок. Ведь если задуматься, этот мальчишка всего какое-нибудь шестое, ну, может, седьмое поколение метисов.

— Может, Габи сам разберется?

— Может быть. Не он, так внуки его. Станут сами на ногах держаться, может, даже бегом побегут. Только сперва бы надо сбросить резиновую галошу с одной ноги, мокасин с другой.