ГЛАВА ТРЕТЬЯ
С какого-то времени история Мосада начинает неразрывно переплетаться с историей палестинского терроризма. Постепенно борьба с террором и террористами становится одной из главных задач израильской разведки. Эта эпопея знала свои взлеты и падения. Мюнхенская трагедия была одной из ее кульминаций. Она возвращает нас к началу нашего рассказа.
Прежде, однако, чем последовать за его драматическими поворотами, сделаем историческое отступление. Расскажем о противнике. Расскажем о том, как возникла надуманная «палестинская проблема» и как возник реальный и кровавый палестинский террор. Эту главу нашего повествования было бы, наверно, лучше всего назвать «Ясер Арафат и другие».
Миф и реальность густо перемешаны в истории ООП. Ее реальность и есть, в сущности, миф, постепенно укоренившийся в пустоте национального сознания. Все сомнительно здесь — даты, события, герои, вожди. Но вот уже многие годы вымышленное прошлое последовательно подменяет подлинную историю и формирует реальное будущее. И это, быть может, — самый бесспорный факт во всей легендарной истории «палестинского движения».
Зыбкий туман окутывает уже первые шаги ООП. В октябре 1985 года американская газета «Нью-Йорк таймс» упомянула о «40-летней борьбе ООП за освобождение родины». Откуда взялась эта дата? Сами активисты движения праздновали в том же году, в январе, его 20-летие. Но и над этой датой повисает жирный вопросительный знак. Официально ООП была учреждена не в январе 1965 года, а в мае 1964-го — на первой сессии Палестинского национального совета, состоявшейся в оккупированной тогда Иорданией восточной части Иерусалима. Председательствовал на сессии Ахмед Шукейри. Он же и возглавлял ООП, созданную решением Арабской лиги.
Где сегодня Шукейри? С 1969 года ООП возглавляет Арафат, а главную роль в ней играет его организация Фатх. Но дата возникновения Фатха тоже сомнительна. Одни его основатели называют 1962 год, другие — 1959-й. Достоверно известно лишь, что он возник в Кувейте (почему в Кувейте?) и что название его есть перевертыш от Хатаф, «Хаакарат Тахрир Фаластын» („Движение за освобождение Палестины“). Хатаф по-арабски — „мгновенная смерть“, тогда как перевертыш „Фатах“ звучит куда более возвышенно: завоевание, покорение, победа.
Вернемся однако к ООП. Может быть, причина, почему ее 20-летие отмечалось в январе 1985 года, состоит в том, что за 20 лет до того, 1 января 1965-го, Фатх опубликовал свой первый „победоносный“ бюллетень? В том бюллетене он извещал мир, что „бойцы первого подразделения третьей бригады“ этой организации совершили накануне успешную диверсию против „сионистских гидротехнических сооружений“, отводивших воду Иордана в пустыню Негев. Этот бюллетень был опубликован сначала в газетах Бейрута, а затем перепечатан всей арабской и частью западной прессы.
Но дело в том, что 1 января 1965 года никакие израильские гидротехнические сооружения подорваны не были. Как не были они подорваны и при повторной попытке диверсии, 2 января. Далее — известно, что в этих попытках (равно, как и в последующих, более удачных, 14 января и 28 февраля) участвовали не „бойцы Фатха“, а навербованные сирийской контрразведкой контрабандисты из ливанских лагерей беженцев. И еще известно — из рассказов самих основателей Фатха, — что в то время вся организация насчитывала не более двух десятков человек, так что не могло быть речи не только о „третьей бригаде“, но, пожалуй, даже о „первом подразделении“.
Покров реальности сползает с этих событий при первом же прикосновении, как истлевшая одежда с трупа. Остается вымысел, густо замешанный на политике. Именно этому вымыслу суждено было в последующем овладеть национальным сознанием палестинских арабов и стать их „героическим“ прошлым. Они в этом не одиноки…
История ООП — это история того, как делается порой современная (впрочем — и любая) политическая история. Поэтому рассказ об ООП можно начать с любого места — например, с признания Арафата журналисту Томасу Кирнану: „Я был в Иерусалиме, когда сионисты провозгласили свое государство… Я сражался рядом с отцом и братьями, но сила и оружие сионистов превосходили наши… Сионисты убивали всех арабов без разбора и взрывали их дома целыми кварталами. Мы узнали, что наш дом тоже должен быть взорван, и бежали из города. Мы брели через пустыню… По пути мы побывали в Дир-Ясине, где сионисты учинили кровавое побоище. Наконец, мы прибыли в Газу, где у отца был клочок земли. Там я дал себе клятву посвятить жизнь отвоеванию родины“.
У Арафата и его семьи никогда не было дома в Иерусалиме. Ни его отец, ни братья не были там в дни провозглашения еврейского государства. Сам Арафат находился в Иерусалиме лишь до февраля 1948 года, а в марте по весьма трагикомичной причине, о которой ниже, вернулся в Газу, где у его отца был не „клочок земли“, а богатая торговая фирма. Не было героических боев, взорванных кварталов, скитаний в пустыне и посещения Дир-Ясина. Задолго до конца войны 1948-49 г.г. отец Арафата вывез всю семью в Каир, где у него был собственный дом и второе отделение фирмы.
Жорж Хабаш рассказывает о себе удивительно похоже: „У меня не было иной причины участвовать в политической борьбе, чем та, которая воодушевляет любого палестинца. Накануне 1948 года я был школьником в моем родном городе Лидда (Луд). Я своими глазами видел, как израильская армия вступила в город и начала уничтожать его жителей. Я не преувеличиваю: они убивали всех подряд и изгоняли нас из наших домов. По пути из Лидды в Рамаллу я видел умирающих детей, подростков и стариков. Что остается делать, повидав такое? Только стать революционером и бороться за свое дело. Свое и своего народа“.
Жорж Хабаш был сыном богатого оптового торговца из Луда. Он окончил школу в родном городе в 1947 году и в момент „вступления израильской армии“ в Луд находился далеко от родных мест, в Бейруте, где учился в тамошнем Американском университете. Он оставался в Бейруте все последующие годы, вопреки его рассказам о „подпольной деятельности“ в Иудее и Самарии, которую он якобы тогда организовал и возглавил.
Одинаковость лжи выдает общность скрытых мотивов. Мотивы эти — создать и упрочить в национальном сознании некий единый миф. То, что попутно оба „вождя“ палестинской „революции“ работают и на свою собственную легенду, пожалуй, даже не столь существенно. Существенней, что они строят в палестинском сознании новую картину минувших событий, удовлетворяющую национальной потребности в героической истории. Так в основу этой истории закладывается миф, освобождающий сознание от травмы унижения и бессилия.
Организацию Освобождения Палестины можно было бы назвать коллективным мифотворцем. Коллективный миф, который она создает, поддерживает и воспроизводит, — это миф о палестинской нации. За 20 истекших лет этот миф стал политической и, что еще важнее, психологической реальностью, как бы к ней ни относиться.
Голда Меир как-то обронила: „Нет такой нации — палестинцы. Палестинка — это я“.
Она была права по отношению к своему прошлому. В ее времена в Палестине жили евреи, которые вполне могли именовать себя „палестинцами“, настолько они отличались от всех прочих евреев, — и арабы, которые ничем не отличались от всех прочих арабов Ближнего Востока. Сегодня тоже продолжают говорить о становлении „израильской нации“. Но куда громче говорят о возникновении особой „арабской палестинской нации“ — и сегодня Голда Меир была бы уже не права.
Палестинская история развивалась со сдвигом относительно общеарабской. „Собственно палестинский“ арабский национализм („панпалестинизм“) появился после краха панарабистских иллюзий и как следствие этого краха. Когда после Синайской кампании 1956 года над арабским миром взошла звезда Насера, то была уже ущербная звезда, взлет которой был заранее чреват падением. Воинственная арабская риторика тех лет, как теперь очевидно, скрывала за собой медленное осознание того факта, что Израиль невозможно стереть с карты Ближнего Востока военным путем. Кончалась эпоха межарабских объединений-разъединений (которую историк Малькольм Керр удачно назвал эпохой арабской холодной войны). Начиналась эпоха становления арабских „национальных государств“ и их жестокой беспощадно-циничной борьбы за „свои“ интересы. Последний смертельный удар панарабизму, как политической идеологии (а не национальным сантиментам) нанесла Шестидневная война. Она открыла этап „каждый сам за себя в арабском мире“, в котором мы живем по сей день. И как следствие этого, она покончила с иллюзиями, будто для арабских лидеров „палестинский вопрос“ нечто большее, чем объект политической демагогии и орудие политической игры на мировой арене. Именно в этот момент, когда арабы выходили на мировую арену как отдельная сила, палестинские арабы появились на арене региональной, заявив претензии быть отдельной силой там. В начале 60-х гг. послышались, а после Шестидневной войны все громче зазвучали лозунги „освобождения Палестины палестинскими руками“. На этой-то идее „самоосвобождения“ (которая была прелюдией к идее „самоопределения“) и взошла звезда Фатха и его лидера — Ясера Арафата.
Две детали своей биографии Арафат скрывает особенно тщательно: место и время рождения и родственные отношения с бывшим главным палестинским муфтием Хадж Амином аль-Хуссейни.
В арабском мире распространена легенда, будто Арафат родился в 1930 году в Иерусалиме. Сам он любите иронической гордостью упоминать, что его дом находился в нескольких шагах от Стены Плача. „Конечно, — добавляет он, — теперь его там нет: его взорвали сионисты“.
В семье Арафата существуют две версии его рождения: одна относит это событие к 1929 году и к Каиру, другая говорит о 1930 годе и Газе. Ни ту, ни другую невозможно проверить: в 1966 году Арафат и его ближайшие соратники получили доступ к египетским официальным архивам и тщательно уничтожили все, что касалось их биографий. Теперь все они без исключения утверждают, что родились и выросли в Палестине.
Определенная связь с Иерусалимом у Арафата однако имеется. Его мать, низенькая, полноватая женщина по имени Хамида, была дочерью иерусалимского торговца Махмуда аль-Хуссейни, двоюродного брата иерусалимского муфтия. Род аль-Хуссейни возводит свою генеалогию к сыну Фатимы, дочери Магомета. Древность рода, восходящего к самому пророку — немаловажная честь в арабском мире.
Отец Арафата не удостоился такой чести — его род помнит лишь несколько предыдущих поколений, и все они связаны с Газой, где дед Арафата Рахман аль-Кудва владел торговой фирмой, которую оставил в наследство сыну Абдулу. К моменту женитьбы на Хамиде аль-Хуссейни Абдул уже имел два отделения фирмы — в Каире и в Яффо, где продавал религиозные изделия тамошним евреям, поддерживая с ними весьма тесные, если не приятельские отношения. Видимо, именно эти отношения стали причиной семейной беды: газанские сторонники муфтия посоветовали Абдулу „не иметь дела с сионистами“; когда он не внял предостережению, они сожгли его лавку в Яффо. Забрав семью, Абдул бежал в Каир, где вдобавок к магазину у него был собственный дом, и здесь, видимо, все-таки в 1929 году, и родился четвертый сын Хамиды и Абдула, которого нарекли Рахманом Рауфом Арафатом аль-Кудва аль-Хуссейни. Слово „Арафат“ вошло в это длинное имя по названию священного холма вблизи Мекки, где, по преданию, Магомет преобразился в пророка.
Первые годы жизни Арафат провел в Каире, меж тем как его отец постоянно курсировал по торговым делам между Каиром, Газой и Иерусалимом и постепенно все ближе сходился с Хадж Амином. Поначалу это был чистый расчет: сближение с муфтием позволяло Абдулу восстановить свое положение в Газе. Но в 1933 году, во время одной из поездок в Иерусалим, Абдул сам оказался участником столкновения с евреями и вернулся в Каир, пылая ненавистью к „сионистам и британцам“. С тех пор антисионизм пустил глубокие корни в доме аль-Кудва.
После арабских погромов 1929 года приток евреев в Палестину стал возрастать. Они создали здесь процветающие поселения. Быстро возникало общество европейского образца. Арабский средний и высший класс немало наживался на торговле с „сионистами“ и продаже им земель. Богатеющие арабские семьи посылали своих детей учиться в Европу, откуда те возвращались с идеями национализма. Пропаганда националистов находила отклик среди бедных слоев палестинских арабов, которые завидовали евреям и которых нетрудно было убедить, что „сионистское вторжение“ угрожает их благополучию. Муфтий, возглавивший фанатичных националистов, сумел запугать умеренных арабских лидеров, и в 1936 году создал Высший арабский комитет для координации всех действий против евреев. Комитет призвал к всеобщей забастовке. Навербованные им отряды мелких лавочников, безработных и феллахов (науськанных лендлордами) обрушились на еврейские поселения. Британские власти распорядились арестовать Хадж Амина. Муфтий бежал из Палестины в Ирак, откуда, после неудачной попытки пронацистского путча, перебрался в гитлеровский Берлин; оставленные им сторонники продолжали борьбу с евреями и англичанами еще почти 2 года. Таков был фон, на котором протекало детство Арафата.
Рахман аль-Кудва рос замкнутым, вялым и странным ребенком. Главным его увлечением была религия, кумиром — дядя матери Юсуф, который рассказывал ему о славном роде аль-Хуссейни, происходящем от самого пророка. Желая привлечь Рахмана на свою сторону, Юсуф исподволь убеждал его, что род аль-Кудва нажился на грабежах, а сам Абдул — тайный агент евреев и сионистов.
Если Абдул и был чьим-то тайным агентом, то уж, конечно, не евреев. В Каире он сблизился с учителем Хасанном Банной и его организацией „Мусульманские братья“ („Ихван“), увлекся идеями Ихвана и стал сколачивать ихванскую ячейку в своей Газе. До поры до времени он не обращал внимания на отчуждение младшего сына. Затем произошел открытый разрыв: Рахман, потрясенный „разоблачениями“ Юсуфа, обвинил отца в сотрудничестве с „сионистами“. Абдул избил сына и созвал семейный совет; затем он обратился за помощью к знакомым из Ихвана.
На следующий день Юсуфа нашли повешенным на дверях его собственного дома. Он был задушен на ихванский манер — тонким шнурком, затянутым вокруг шеи. Полиция начала расследование. Следы привели в дом Абдула. Зная о связях его с Ихваном, полицейский предложил замять дело, если Абдул согласится быть осведомителем. В ту же ночь, по совету Банны, Абдул с семьей бежали в Газу. Наутро незадачливый полицейский был найден повешенным на дверях дома. Вокруг его шеи тоже был затянут тонкий шнурок.
В Газе новым воспитателем Рахмана стал молодой учитель Маджид Халаби. Уроженец Тира, Халаби получил образование в Париже, где стал яростным арабским националистом. Поселившись в Хайфе, он создал там антиеврейскую террористическую группу, а после ее разгрома вступил в отряд некоего Ясера аль-Бира, который именовал себя и своих людей „федаинами“. Слово „федаин“ по-арабски означает человека, готового пожертвовать собой для убийства врага, и ведет начало от исмаилитской секты наемных убийц XII века (известных в Европе под названием „ассасины“). 45-летний аль-Бира назначил Халаби своим „политическим советником“. В отряде практиковался распространенный в арабском мире гомосексуализм, и Халаби, чтобы доказать свою верность, стал любовником командира. Мистически настроенный „политрук“ полагал, что мужество и бесстрашие главаря передаются ему в сексуальном общении.
В декабре 1939 года отряд аль-Бира был выслежен и уничтожен. Халаби уцелел. Он бежал в Иерусалим, где вошел в контакт с племянником муфтия Абделькабиром, которого муфтий накануне бегства в Берлин назначил „командиром всех арабских отрядов Палестины“. Абделькабир решил, что Халаби следует на время скрыться. Местом для этого была избрана Газа, куда англичане редко заглядывали, а формой маскировки — преподавание в школе.
Именно Халаби дал Арафату новое имя: по сходству с погибшим аль-Бира он прозвал его Ясером; прозвище пристало, позднее Арафат и сам стал так называть себя. Еще более липким оказалось воспитание: Халаби рассказывал ученикам о „подвигах“ аль-Бира и Абделькабира и их федаинов. Исподволь он внушал им антисионистскую идеологию муфтия. Сложность, однако, состояла в том, что в домах учеников, включая Арафата, утвердилась религиозно-фундаменталистская идеология Ихвана. Дело дошло до „серьезного разговора“ между Абдулом и Халаби. Неизвестно, чем угрожал Абдул, но своего он добился: Халаби перешел на сторону Ихвана.
Вообще говоря, приверженность той или иной идеологии в арабском мире играет не столь уж существенную роль. Куда важнее — преданность клану и „вождю“. В те годы — как, впрочем, и сейчас — в этом, во многом полуфеодальном мире каждая „партия“ или „идеология“ представляли собой, как правило, не столько привычные европейскому взгляду добровольные объединения единомышленников, сколько военизированные, подпольные или легальные, милиции, объединенные верностью тому или иному лидеру. Люди муфтия непримиримо враждовали с людьми умеренного клана Нашишиби; и те, и другие вместе считали своими врагами „людей Ихвана“ и так далее. Поэтому сменив лояльность, Халаби, по арабским понятиям, совершил измену — он предал Абделькабира. Чтобы уйти от мести, Халаби скрылся в „подполье“ — бросил школу, поселился в заброшенном доме и стал готовить группу молодых „Мусульманских братьев“ из своих учеников. Их осталось с ним человек 6–7, ушедших из родительских домов и поселившихся с учителем. Подобно аль-Бира, Халаби мнил себя непризнанным „вождем“. Подобно своему кумиру, он завел в крохотном отряде манеру крепить „братские узы“ гомосексуальными связями. „Так продолжалось около года, — вспоминает один из членов отряда Набулси. — Ничего, кроме ежедневных встреч в доме Халаби, которые кончались курением гашиша и ласканием друг друга. Это и была его организация „федаинов“…“
А затем Халаби сделал величайшую глупость своей жизни. Он согласился на приглашение Абделькабира прибыть в Иерусалим со своим „отрядом“ — для выяснения отношений. Когда газанцы появились в штаб-квартире Абделькабира в одно мартовское утро 1944 года, „вождь“ предложил Халаби встретиться с глазу на глаз. Уходя, Халаби помахал рукой своим ученикам. Больше они его не видели.
Убийство газанского „изменника“ было для отца Арафата последним предостережением, и Абдул ему внял. Он распустил свою ихванскую ячейку и перешел на сторону Абделькабира. В знак признания „вождь“ во время одного из своих тайных визитов в Газу заглянул в дом Абдула. Он вызвал к себе Арафата и со скорбным лицом объявил ему, что Халаби пал смертью героя в борьбе с „сионистами“, „Ты должен продолжить его дело“, — сказал Абделькабир. Соученики вспоминают, что с тех пор Ясер переменился. Угрюмость и скованность уступили место возбуждению и самоуверенности. Он буквально навязывал себя в лидеры и вскоре стал вожаком молодежной подпольной группы „имени мученика арабской революции Абу-Халида“ (так именовал себя Халаби перед учениками). Как вспоминает Хафез Айби, „Арафат держал всех в повиновении своими речами. Когда же риторика не помогала, он прибегал к силе: у него было 6–8 приближенных, которые избивали непослушных или сомневающихся“.
Шел 1947 год. Англичане, отчаявшиеся решить проблему Палестины, передали ее в ООН. Эта организация предложила план раздела страны. Арабы отвергли его, и Абделькабир создал всепалестинскую организацию для борьбы с евреями — „Футувва“. В мае 1947 года она напала на еврейский конвой в Хевроне. В ответ Хагана и Эцель открыли боевые действия против арабских террористов. Абделькабир стал собирать силы. Среди других был призван под ружье и отряд Арафата. В ноябре 1947 года отряд прибыл в штаб-квартиру Абделькабира, находившуюся тогда по дороге в Йерихо. Первые дни они разносили по цепочке приказы „вождя“. 12 декабря, когда Абделькабир был ранен в стычке с Хаганой, Арафат и его „бойцы“ потребовали направить их в бой — „отомстить за командира“. Их вооружили и дали приказ взорвать еврейский магазин вблизи Яффских ворот. В этой акции с Арафатом произошел конфуз. Вытаскивая в возбуждении из заднего кармана револьвер, он спустил предохранитель и прострелил себе ягодицу.
Его перевязали и доставили к Абделькабиру. Тот долго хохотал, но затем принял серьезный вид и приказал Арафату отныне на боевые операции не ходить, а обслуживать штаб в качестве помощника повара. Но эти новые обязанности Арафат выполнял недолго. По воспоминаниям Салаха Халда, „он стал вести себя странно. Когда поступали вести об операциях Футуввы в Г азе, он начал приписывать их отряду, который организовал там в память о Халаби“.
Похвальба Арафата так утомила соратников Абделькабира, что один из них, издеваясь над хвастуном, рассказал, что Халаби погиб вовсе не смертью мученика, а был убит по приказу Абделькабира как „изменник“. Для Арафата это было потрясением. Он бросился к Абделькабиру. Тот, занятый более важными делами, небрежно подтвердил историю. Арафат метнулся на него с кулаками. Он был тут же избит до полусмерти и вышвырнут из штаба с приказанием отправиться в Газу.
В Газе Арафат вначале вступил в организацию муфтия, но вскоре рассорился там с инструкторами, которые были недовольны его неумением обращаться с оружием (Арафат оказался более способным обращаться со взрывчаткой). Уйдя от муфтия, Арафат стал сколачивать собственную группу. Отец поручил ему выслеживать и устрашать „умеренных“. Во время одной из таких „операций устрашения“ Арафат убил первого в своей жизни человека — члена своего же отряда, которого заподозрил в измене. Другой член отряда вспоминает: „Арафат подошел к Хамиду, который упорно твердил, что он не виноват, и выстрелил ему в голову. Потом повернулся к нам со странной улыбкой и сказал что-то вроде: „Так будет с каждым, кто предаст священные заветы Ихвана“…». Позднее выяснилось, что о готовящейся «операции» донес не Хамид, а кто-то иной.
Убийство Хамида навлекло на Арафата ненависть семьи убитого. В дело вмешался муфтий, перебравшийся к тому времени в Каир. Арафат воспринял вмешательство весьма критично. Когда муфтий начал собирать в Палестине все свои силы, Арафат отказался подчинить ему свой отряд. Это привело к бурному столкновению с отцом. В результате решено было отправить Арафата в Каир, в университет, подальше от Газы. Уже по пути в Каир Арафата настигло известие, что люди муфтия убили иорданского короля Абдулу на пороге мечети аль-Акса. В арабском мире это было воспринято как кощунство. Газеты Ихвана вышли под заголовками: «Пора убрать всех аль-Хуссейни!» Для Арафата это было последней каплей, побудившей его порвать все связи с муфтием, даже по имени.
В университет он записался как Ясер Мухамед Арафат.
Он поступил на инженерный факультет. В то время инженеров наперебой приглашали в богатые нефтью арабские страны. Это была выгодная профессия. Но с первых же шагов он оказался втянутым в политику.
Это было время политического брожения в Египте. В борьбе за независимость все более активными становились Ихван и Вафд, а также социалистические и коммунистические группы. Ихван развернул агитацию среди палестинских студентов. Его листовки говорили, что освобождение Египта — первый шаг на пути к освобождению Палестины. Арафат поддался этой агитации. Вскоре он так увлекся египетскими делами, что почти забыл о палестинских. Некоторые его знакомые утверждают, что он даже хотел получить египетское гражданство. По другому свидетельству, одной из причин тому было увлечение Арафата девушкой по имени Джанин аль-Ораби — простенькой, толстой, даже жирноватой девицей, которая почему-то пришлась ему по вкусу. По словам Риада, девушка отвечала Арафату взаимностью, но отец заявил, что не отдаст дочь в Газу и потребовал, чтобы Ясер стал египтянином.
История, которую рассказь/вает сама Джанин, заслуживает большего внимания. «Арафат ухаживал за/мной почти полгода, но ни разу за это время не пытался меня обнять. Он все время говорил о политике. Потом произошел ужасный случай. У нас были соседи-евреи, которые собирались в Израиль, и их дочери были моими подругами. Однажды я рассказала о них Арафату. Он сразу напрягся и стал задавать мне вопросы. Два дня спустя отца этих девушек убили. Когда мы снова встретились с Ясером, я рассказала ему об этом и стала жалеть своих подруг. Он пришел в ярость, ударил меня и крикнул, чтобы я не смела оплакивать евреев. Когда я стала возражать, он набросился на меня, стал избивать, потом сорвал платье, повалил меня на пол и пытался мной овладеть. Но он не сумел этого сделать, потому что у него никак не увеличивался член. Тогда он принялся заставлять меня делать всякие отвратительные вещи, чтобы ему помочь, совал мне член в рот и всякое такое. Когда и это не помогло, он вскочил, крикнул, что это он сообщил Ихвану про еврея., собирающегося в Израиль, и убежал. После этого я встретила Арафата только один раз, случайно. Он даже не посмотрел в мою сторону…»
В январе 1952 года Арафат принял участие в начавшихся в Каире студенческих волнениях. Во главе одной из групп он пытался проникнуть во дворец короля Фарука. Хотя эта попытка провалилась, позже в речах Арафата она приобрела характер почти осуществленной. Арафат стал героем среди палестинских студентов. Летом произошел переворот молодых офицеров. Арафат горячо поддерживал новых лидеров, рассчитывая на их скорый союз с Ихваном. В декабре, воодушевленный событиями, он потребовал переизбрания руководства Федерации палестинских студентов и сам стал во главе ее. Он быстро насадил в руководящие органы своих друзей из Газы. Он ощутил вкус власти, стал еще более нетерпимым и беспощадным. Валид Джирийс рассказывает, что среди членов Федерации оказался юноша, чьи родители, по случайностям войны, остались в Израиле. Когда Арафат узнал об этом, он приказал своему приближенному, извращенному садисту по кличке «Резник», кастрировать юношу в присутствии других студентов. На следующий день юноша повесился.
Жестокость и высокомерие Арафата вызвали недовольство — на выборах правления Федерации в 1953 году его провалили. Тогда он развернул бешеную деятельность по расколу Федерации и созданию собственной группы — Союза палестинских студентов. В этом его поддержали не только люди Ихвана, но и новые друзья — студенты из Алжира, члены алжирского Национально-освободительного фронта, с которыми Арафат тогда сошелся. От них он усвоил националистическую идеологию. В его речах, — а он оказался искусным, хотя и на арабский лад, оратором, — все чаще стали слышаться слова «национальная борьба», «освобождение родины». Это привлекало к нему студентов. Популярность Арафата снова стала возрастать. Но тут в Египте произошли новые драматические события. Был отстранен от власти генерал Нагиб и единоличным диктатором стал Насер. Новый правитель, лелеявший амбициозные планы, стал создавать под Газой регулярные отряды федаинов для борьбы с еврейским государством. В октябре 1955 года, узнав, что в одном из федаинеких рейдов убит его брат Бадир, Арафат записался на курсы федаинов и был направлен в лагерь аль-Мансур в дельте Нила. Здесь в его судьбе произошел важный поворот.
Начальник лагеря быстро выделил Арафата из общей массы новичков. Мало того, что тот искусно обращался со взрывчаткой, — он был уже признанным вожаком палестинских студентов, пылким сторонником Насера и столь же пылким оратором. О многообещающем газанце было доложено по начальству, и вскоре после возвращения в Каир Арафата пригласил сотрудник египетской контрразведки Мохар Так кеди н. Он предложил Арафату помощь в сколачивании нового объединения, которое охватило бы всех палестинских студентов в Каире и служило бы средой для вербовки будущих федаинов. Арафат немедленно согласился.
Он сделал правильный — для себя — выбор. В последующей борьбе с Федерацией он оказался вне конкуренции: его финансовые источники были неисчерпаемы, его соперников устраняли люди Таккедина. В марте 1956 года он стал главой нового Всеобщего союза палестинских студентов.
В июле того же года Насер национализировал Суэцкий канал. Великобритания и Франция ответили войной, в которой принял участие и Израиль. В октябре израильские войска прошли весь Синай, гоня перед собой деморализованную египетскую армию, и вышли к каналу. И хотя им вскоре пришлось отойти, и Насер объявил о своей «моральной победе», арабские лидеры поняли, что отвоевать Палестину им будет нелегко. Первым следствием новой ситуации оказалось уменьшение помощи палестинским федаинам.
Арафат в дни войны был направлен в Суэц — «защищать» его от сионистов. Единственным его «подвигом» был подрыв египетских складов, когда казалось, что захват города неминуем. Этот подвиг стоил Египту нескольких миллионов долларов, потому что израильтяне в Суэц не вошли.
В Каир Арафат вернулся разочарованный и потрясенный. Он так и не дождался «сионистского врага» лицом к лицу. Сразу же по возвращении он был демобилизован — Таккедин имел для него новое поручение. Во главе делегации палестинцев Арафату предстояло направиться на всемирный студенческий конгресс в Праге.
Для придания Арафату большего веса плакаты с его портретом вскоре появились на стенах университета и в палестинских кварталах. На них Арафат был изображен обнимающимся с Насером (который тогда еще и не слышал имени Арафата). Текст гласил, что Арафат героически проявил себя в Суэце. Один из плакатов попался на глаза друзьям Арафата по федаинскому лагерю, аль-Вазиру и Халафу, и те бросились его разыскивать. Они рассказали Арафату, как бежали из Газы вместе с египетской армией, как обманул их надежды Насер. Именно во время этой встречи, вспоминал Вазир, впервые родилось название для прежнего поколения палестинских и вообще арабских лидеров — «поколение катастрофы». И второе название, для молодых арафатовских сверстников — «поколение возмездия». Именно тогда были высказаны мысли, которые спустя несколько лет привели к возникновению Фатха.
Прямым результатом встречи было то, что Арафат попросил Таккедина сделать для Вазира и Халафа фальшивые студенческие документы и включить их в делегацию. Таккедин согласился, потому что имел на Арафата серьезные виды. Свои планы он открыл ему перед самым отлетом. Он признался, что давно принадлежит к «Мусульманским братьям», недоволен секулярно-социалистическим курсом Насера и разделяет гнев и возмущение Синайским поражением. Ихван готовится к свержению Насера и для этого установил связи с иностранной разведкой. Задача Арафата — встретиться в Праге с представителями этой разведки, которые передадут ему дальнейшие распоряжения.
Арафат напрасно ждал обещанных агентов. Они не вышли на связь. Планы, о которых рассказывал Таккедин, рухнули. На митинге в Каире люди Ихвана совершили покушение на Насера, и тот обрушил на Ихван жестокие репрессии. «Мусульманские братья» были объявлены вне закона. По всему Египту шли аресты, и представителям египетского посольства в Праге было дано указание задержать Арафата и его друзей. Обманув преследователей, Арафат, Халаф и Вазир покинули Прагу. Меняя поезда, они пробрались в Штутгарт, где у Халафа были друзья среди тамошних палестинских студентов.
В Штутгарте они пробыли всего три месяца. Здешние палестинцы были настроены, в основном, панарабистски и социалистически, призывы Арафата их не увлекли. Выручило объявление в газете. В Кувейте требовались инженеры-строители. У Арафата был диплом, наскоро изготовленный в отделе Таккедина перед отлетом в Прагу. Он представил его в кувейтское консульство и вскоре оказался в самолете, который следовал рейсом на Персидский залив.
Кувейт в те годы переживал строительную лихорадку. Арафат получил назначение в министерство общественных работ, где в его обязанности входило проверять проекты, предложенные заграничными компаниями, и решать, кому из них предоставлять лицензии. Он быстро сообразил, как можно на этом заработать. На свои небольшие средства он арендовал небольшой грузовик, написал на его бортах «Строительная компания свободной Палестины, владелец Я. Арафат» и от имени министерства сам себе выдал лицензию на все работы по строительству водопровода для домов палестинских рабочих на берегу залива. Деньги, выделенные под лицензию, он использовал для найма рабочих. Прежде всего были наняты Вазир и Халаф, все еще находившиеся в Штутгарте. Затем в компании появился молодой палестинец из Назарета Фарук Кадуми, бывший участник организованных сирийцами антиизральских диверсий. В начале 1959 года к маленькой группе присоединился бывший руководитель штутгартских палестинцев аль-Хассан, и еще несколько беженцев, живших в Кувейте. Вазир и Халаф были вызваны из Штутгарта. Они привезли с собой новые идеи. Палестина, утверждали qhh, должна быть освобождена революционными методами партизанской борьбы, подобной той, которую ведут революционеры в Алжире, Китае и Вьетнаме. Штутгартцы успели установить тесные связи с алжирским Фронтом национального освобождения, который обещал палестинцам свою поддержку. После недолгих возражений Арафат присоединился к рассуждениям штутгартцев. Группа — в ней состояло тогда около 20 человек — решила создать боевую организацию наподобие алжирской. Долго спорили о названии, наконец остановились на «Движении за освобождение Палестины». Получившийся акроним «Хатаф» перевернули в «Фатах», Фатх. Название понравилось. Оно было принято. На первом же заседании — оно состоялось в середине лета 1959 года — решили отправить Халафа и Хассана обратно в Германию — налаживать связи со студентами и алжирцами.
Новорожденный Фатх мало чем отличался от десятков других молодежных групп, в то время возникавших и исчезавших в палестинской диаспоре. Он тоже был бы обречен на исчезновение, если бы не те новые идеи, которые провозгласил с первых же шагов. Идеи эти состояли в том, что до сих пор палестинцы слишком полагались на помощь арабских лидеров. Пришло время осознать, что освободить родину могут лишь сами палестинцы и прежде всего — палестинская молодежь.
В те годы термины «национальное освобождение» и «национальное самоопределение» были на устах у всех. Они пришлись по вкусу и палестинской молодежи, которая не имела никакой своей идеологии. Особенно увлеклись ими палестинские студенты в Европе, уже знакомые с риторикой других национальных движений. Халаф и Хассан успешно вербовали все новых и новых членов в европейские ячейки Фатха.
С самого начала политического пути несколько особенностей отличали Арафата. Первой из них было искусное использование лжи, обмана и демагогии. Урок этот был преподан ему в детстве — дядей Юсуфом, отцом, учителем, Абделькабиром и другими. Кое-кто, столкнувшись с ложью в детстве, становится нетерпимым к ней на всю жизнь. Другие смиряются с ней, как с житейской неизбежностью. Третьи осознают, что она является одним из лучших орудий манипулирования людьми и массами. Арафат принадлежал к этим последним.
Второй урок преподала ему история Насера: идея, овладевшая массами, действительно становится материальной — во всяком случае, в политике — силой. Победа Насера над всеми его соперниками убедила Арафата, как и многих других в арабском мире, что национализм более подходит в качестве такой «идеи» арабским массам, чем религиозная или социалистическая идеология. Не случайно во все последующие годы Арафат отказывался от всякой четкой идеологии, ни разу не соблазнившись — в отличие от других палестинских лидеров — ни религиозным, ни марксистским путем. Он сделал ставку на палестинский национализм и преуспел больше, чем все остальные. В тот момент, когда он сделал эту ставку, он сделал второй важный шаг своей политической карьеры.
До третьего ему оставалось еще несколько лет.
Арафат любит приписывать выработку «новой палестинской идеологии» себе. В действительности поначалу это было делом Халафа и Хассана. Арафат в те времена был прежде всего добытчиком денег для организации. «В этом, — вспоминает Омар аль-Хатаб, — он оказался истинным гением. Вскоре всем компаниям в Кувейте стало известно, что для того, чтобы получить лицензию на строительство, нужно отчислить определенный процент в пользу Фатха. Кроме того, Арафат привлек в организацию новых, очень полезных членов, среди которых были сотрудники кувейтского министерства финансов и родственники самого эмира. В этот первый год Арафат собрал около 20 тысяч фунтов, а эмир согласился выделить ему деньги для издания собственной газеты».
Эта газета под названием «Наша Палестина» начала выходить в конце 1959 года, и Арафат был ее главным автором и составителем. Он публиковал в ней «рассказы очевидцев» о «зверствах» израильтян и передовицы, пропагандировавшие идею палестинского самоопределения. Первоначально газета предназначалась только для палестинцев, живших в Кувейте, но успех ее оказался столь велик, что вскоре Арафат начал распространять ее во всех лагерях палестинских беженцев на Ближнем Востоке. Так на палестинской политической сцене появилось новое имя.
Когда Арафат говорил, что палестинцы «должны сами освободить себя», он, конечно, понимал, что силы палестинцев для этого недостаточны. В действительности он имел в виду, что действия палестинцев должны подтолкнуть арабские страны от слов перейти к делу. Повод для этого возник в конце 1963 года, когда в арабскую печать проникли слухи об израильском плане отвода вод Иордана в пустыню Негев. Арабы заявили протест, и Израиль передал проблему в ООН, комиссия которой, после расследования на месте, пришла к выводу, что израильский проект не ущемляет арабские права. Тем не менее арабские лидеры объявили проект «сионистской агрессией» и заявили о своей решимости принять против него «крайние меры». Одной из таких мер, по предложению Насера, был созыв в январе 1964 года всеарабского совещания в верхах для выработки общей антиизраильской стратегии.
Выработка общей арабской стратегии всегда была крайне сложным делом. В особенности, когда речь шла о Палестине. На январской встрече очень быстро выяснилось, что единственным общим для всех участников является нежелание идти на войну из-за вод Иордана. Однако необходимо было сделать какой-нибудь демонстративный шаг. Тогда решено было подтвердить каким-либо актом всеарабскую приверженность палестинскому делу.
Ирак уже давно предлагал для этого провозгласить «палестинское государство» в Иудее и Самарии. Но Иордания, аннексировавшая эти земли в 1948 году, естественно была против и взамен предложила создать палестинские объединения во всех арабских странах. Арабские страны однако и без того относились настороженно к радикально настроенным палестинцам. Поэтому все с облегчением встретили компромиссное предложение Насера создать единую организацию, которая «представляла» бы всех палестинцев. Насер руководствовался стремлением избежать ситуации, когда безответственные группы, вроде Фатха, могли бы втянуть арабов в опасную войну против Израиля. Поэтому он дополнил свое предложение требованием, чтобы штаб-квартира новой организации находилась в Египте и контролировалась Лигой арабских стран. Главой ООП Насер предложил назначить Ахмеда Шукейри, бывшего саудовского представителя в ООН. 22 мая 1964 года в восточном Иерусалиме было провозглашено создание ООП.
Арафат в своей газете обрушился на каирское решение, назвав его «изменой палестинскому делу». Он высмеивал Шукейри как представителя «поколения катастрофы» и резко нападал на Насера, называя его отношение к палестинской проблеме циничным. Но риторика Арафата не могла исправить положения. В распоряжении Шукейри была поддержка всех арабских стран. Или, точнее, почти всех. Исключением была Сирия.
Незадолго перед тем, в 1961 году, новое сирийское руководство разорвало недолгую унию с Египтом. С приходом к власти в Дамаске арабской социалистической партии Баас, которая была идеологической соперницей насеризма, отношения между обеими странами еще более обострились. Каждая претендовала на лидерство в арабском мире. И поскольку Насер явно выигрывал в этом соперничестве, Сирия искала любого случая ослабить египетские позиции.
После создания ООП Насер наложил запрет на любые, не разрешенные этой организацией (а фактически — Каиром) партизанские действия против Израиля. Это подало сирийским руководителям мысль, которая могла бы выдвинуть Сирию на роль главного защитника палестинских интересов среди арабов. Для реализации этой мысли следовало только найти подходящих палестинцев, недовольных ООП. Тогда-то взоры сирийской контрразведки обратились к Фатху, который в своей газете все время призывал к вооруженной борьбе против «израильской водной агрессии».
Фатх в то время переживал трудные дни. В сентябре 1964 года его лидеры собрались в Бейруте, чтобы выслушать малоприятные новости. Алжир, прежде — основной покровитель Фатха, резко уменьшил помощь организации, ссылаясь на решения встречи в Каире и необходимость поддерживать ООП. Вдобавок алжирские лидеры довольно неприятно намекали, что разочарованы риторикой Арафата, который вот уже пять лет призывает к вооруженной борьбе, но не способен ее начать. В Европе палестинские студенты все более поворачивались к ООП. В лагерях беженцев пламенные речи Арафата уже мало кого привлекали.
Спасение пришло в лице некоего аль-Халиди, иорданца, воевавшего в британской армии и знавшего военное дело. Приглашенный на встречу, он выслушал бредовые, по его мнению, планы Арафата немедленно начать революцию в Иудее и Самарии, вежливо отклонил тут же сделанное ему предложение возглавить «вооруженные силы палестинской революции», попытался объяснить пылкому лидеру Фатха, что партизанская борьба с Израилем может потребовать многих лет и даже десятилетий, а когда увидел, что его благоразумные речи не производят никакого впечатления, предпочел удалиться. Но напоследок он дал лидерам Фатха бесценный совет. «Обратитесь к сирийцам, — сказал он. — Это единственные, кто может вами заинтересоваться».
После его ухода началась перебранка. Все обвиняли друг друга в том, что не подумали о «сирийском варианте». Кадуми заявил, что он об этом уже думал, но не сказал, потому что решено было не вступать в союз с арабскими странами. Арафат обозвал его «идиотом». «Революционеры должны быть гибкими! — крикнул он. И добавил: — Как змея».
Через родственников Кадуми, проживавших в Дамаске, было отправлено сообщение, что Фатх заинтересован в сирийской помощи. Еще через месяц в Бейрут прибыл полковник сирийской контрразведки Хафез, которому было поручено установить связь с лидерами Фатха. Некогда Хафез воевал во Вьетнаме в составе французского Иностранного легиона и считался ведущим сирийским экспертом по партизанской борьбе.
Встреча лидеров Фатха с Хафезом состоялась 30 декабря 1964 года в Сайде. К тому времени Хафез уже навербовал в лагерях беженцев с дюжину контрабандистов, обещав им щедрую оплату, если они согласятся выполнить его задание в Израиле. Первая группа наскоро обученных диверсантов должна была отправиться на следующее утро, и Хафез приказал Арафату и его соратникам срочно составить «Бюллетень Фатха» об успешной операции против израильского водовода. В ту же ночь они рассовали экземпляры этого бюллетеня по почтовым ящикам бейрутских газет.
Бюллетень, в котором Фатх провозглашал своих «бойцов» исполнителями антиизраильской диверсии, был опубликован 1 января. Но за истекшую ночь произошли новые события. Один из «диверсантов», испугавшись опасности, донес в ливанскую полицию.
Вся его группа была арестована. Диверсия не состоялась. Арафат и его соратники тоже были арестованы.
Впрочем, у Хафеза была наготове вторая группа, тренировавшаяся в лагере Ирбид, в Иордании. 2 января он послал ей приказ двинуться к водоводу.
На сей раз люди Хафеза сумели проникнуть к водоводу и бросить в него взрывчатку. Но диверсия опять сорвалась: пакеты со взрывчаткой заметил израильский дежурный, и вскоре они были обезврежены. Тем не менее и этот рейд был тут же широко разрекламирован как «победа» Фатха. Заголовки газет кричали: «Первый выстрел палестинской революции». Арабские органы массовой информации восхваляли Фатх. За несколько дней никому доселе неизвестная организация приобрела всеарабскую славу «застрельщика палестинской вооруженной борьбы».
В тюрьме лидеры Фатха провели около месяца. Именно тогда, чтобы затруднить последующую слежку, все они приняли новые имена: Арафат стал Абу-Аммаром (еще одна кличка, некогда данная ему учителем Халаби), Вазир — Абу — Джихадом, Халаф — Абу-Ийадом, Хассан — Абу-Саидом, Фарук Кадуми — Абу-Лутуфом. Все это время Хафез продолжал свою деятельность, вербуя все новые группы полууголовных элементов и засылая их в Израиль. Его настойчивость принесла плоды: в рейдах 14 января и 28 февраля диверсанты добились первых успехов, повредив водовод и взорвав водонапорную башню в Кфар Гесс. Ободренный этим, Хафез добился разрешения Дамаска организовать новую серию рейдов. И хотя в большинстве случаев его «диверсанты» оставляли свою взрывчатку в пещерах на восточном берегу Иордана, не желая рисковать жизнью в столкновениях с израильскими патрулями, Хафез аккуратно оповещал о каждой очередной «победе Фатха» арабскую прессу. К апрелю, когда группа Арафата вышла на свободу и была направлена сирийцами рекрутировать новых партизан в лагерях беженцев, там уже ширилась молва о «подвигах» Фатха, располагающего, судя по газетам, огромной армией. Даже израильская печать приписывала Фатху преувеличенное значение.
Первая серьезная попытка лидеров Фатха выйти за пределы узкого круга «руководства» и создать реальные партизанские силы кончилась неудачей. Не помогла даже газетная шумиха. Желающих воевать оказалось мало. В Дамаске были раздосадованы. До сих пор игра с Фатхом приносила Сирии ощутимые плоды. Израильские ответные рейды против тренировочных лагерей Хафеза в Иордании вызвали замешательство короля Хуссейна. Попытки короля и Насера приостановить сирийские диверсии позволили Сирии обрушиться на них как на «изменников» палестинскому делу и выставить себя в выгодном свете. Поэтому в Дамаске хотели продолжать игру. Арафат и его команда были вызваны «на ковер» к сирийскому руководству. «Это было унизительно, — вспоминает один из участников встречи. — Полковник обозвал нас „идиотами“, которые не умеют вербовать сторонников. Арафат жаловался, что старейшины в лагерях запрещают молодым вступать в отряды Фатха. В ответ ему заявили, что у сирийцев есть человек, который научит вас, как делать дела».
Этим человеком, которого сирийцы поставили над Арафатом и Фатхом, был некий Мухамед Арака, яростный антисионист и хладнокровный убийца. Вместе с лидерами Фатха он снова отправился летом 1965 года в иорданские лагеря беженцев. В первом же лагере он самолично застрелил двух старейшин, выступивших против вербовки, и дело пошло, как по маслу. Те же методы «убеждения» были применены затем в других лагерях. К осени лидеры Фатха уже могли доложить сирийским покровителям, что располагают серьезными силами, которые насчитывали около 500 человек. Двухлетняя сирийская интрига близилась к успеху. Сирийская печать уже говорила о новой, «тотальной» войне против Израиля, в которой «на острие борьбы» будет находиться «славный Фатх и его героическая партизанская армия». За Арафатом стали охотиться арабские и западные репортеры. Он с удовольствием давал им уклончивые, полные цветистой риторики и недосказанностей интервью. «Я обручен с Фатхом, — восклицал он, прохаживаясь перед журналистами в своем пыльном хаки и неизменной куфие. — Фатх — это моя жена, моя семья, моя жизнь».
Между тем и сам Арафат, и его организация по-прежнему оставались политическими марионетками Сирии в ее сложной межарабской игре. И, возможно, остались бы ими и разделили бы судьбу других малозаметных палестинских групп, если бы не политическое чутье Арафата. В какой-то момент он понял, что может потерять поддержку палестинских масс, если не продемонстрирует — в духе своего лозунга «самоосвобождения» — определенную независимость от арабских стран и их лидеров. Когда новое, более экстремистское сирийское руководство, пришедшее к власти в феврале 1966 года, потребовало от Арафата поставить всех его людей под абсолютный сирийский контроль, он отказался. Конечно, он рисковал. И действительно, сирийцы бросили Арафата и его соратников в тюрьму, объявили Фатх распущенным и стали сколачивать вместо него «собственный Фатх», по-прежнему приписывая ему все «успехи» своих диверсантов и террористов в Израиле.
Но в конечном счете оказалось, что Арафат выиграл. Мало того, что сирийцы сами невольно еще более раздули популярность Фатха среди палестинцев (кто там разбирался, «чей» Фатх в действительности «одерживал победы» — Арафата или сирийский?), — они создали лидеру Фатха репутацию «мученика» и «героя», последовательного борца за независимость «палестинской борьбы» от межарабских интриг и расчетов, маневров и предательств. Когда несколькими месяцами спустя лидеры Фатха сумели выбраться из дамасской тюрьмы и один за другим просочиться в Ливан, в тамошних лагерях беженцев уже ширилась слава Арафата, как признанного вождя палестинского дела.
Проба сил в Дамаске была третьим важным шагом в политической карьере Арафата. С этого момента он стал делать ставку не просто на палестинский национализм иди «самоосвобождение», но на независимую, «самостоятельную» палестинскую политику внутри политики арабской. И орудием этой политики сделал свой Фатх (позднее — ООП). Теперь его цель состояла в том, чтобы использовать межарабские противоречия в интересах максимальной свободы собственного политического маневра. Не переставая быть марионеткой, которой играли другие, он одновременно пытался играть своими хозяевами, сталкивая их друг с другом, эксплуатируя провозглашенные ими лозунги, заявленные ими обязательства перед палестинцами, выданные ими посулы. Конечно, это был рискованный путь, и хотя Арафат оказался мастером политической интриги, его ожидало на этом пути немало падений. Но тактика быстрой, беспринципной смены «хозяев», блокирования с новыми арабскими союзниками против прежних позволяла ему всякий раз быстро подняться на ноги и продолжать эту безумную, безоглядную игру на выживание. Ему понадобилось восемь лет, чтобы достичь цели. Восемь лет и два арабских поражения в войнах против Израиля. Первым было поражение в Шестидневной войне, после которого Арафат едва ли не первым выдвинул лозунг «отвоевания Иудеи и Самарии». Вторым было поражение арабов в войне Йом-Кипур, после которого Арафату, наконец, удалось добиться от арабских держав признания своей ООП «единственным и законным представителем» палестинских интересов. Этим решением, принятым в 1974 году в Рабате, арабские державы на десять с лишним лет связали себе руки.
Шестидневная война радикально изменила ситуацию на западном берегу Иордана. И это сказалось не только в арабском мире, но и в израильском обществе. Постепенно стало казаться, что в основе арабо-израильского конфликта лежит именно судьба «территорий», то есть Иудеи и Самарии. Этому немало способствовала тактика Арафата, заговорившего о необходимости отвоевания, в первую очередь, именно этих территорий для создания на них «палестинского государства». Постепенно эта риторика заслонила тот простой и очевидный факт, что Фатх был создан в те времена, когда Иудея и Самария находились еще в арабских руках и создать там «палестинское государство» не представляло никакого труда. Что вся «деятельность» Фатха, искусно разыгранная сирийцами, направлена была отнюдь не на «освобождение» Иудеи и Самарии (разве что от иорданского короля), а попросту на уничтожение Израиля. Что в основе конфликта лежит именно это стремление, позже прикрытое разговорами об Иудее и Самарии, и что никакое «отвоевание территорий» не исчерпывает цели, ради которой был создан Фатх, а поздее ООП. Как не исчерпывают ее никакие «территориальные уступки», на которые был бы согласен Израиль.
Вся история Арафата напоминает об этом. Ибо она есть история непримиримой и давней, еще с 30-х годов, борьбы арабов (начиная с муфтия и Абдель к абира и кончая государственными военными машинами) во имя уничтожения еврейского присутствия в арабском мире. Борьбы, отразившейся в судьбе одного человека.
Поражение 1967 года заставило арабов пересмотреть прежнюю стратегию. Арабская печать широко открыла страницы всем, кто имел что сказать. Лозунги возмездия и реванша, выдвинутые Арафатом, совпали с настроениями момента, и вскоре он стал одним из самых популярных авторов в арабском мире. Отношение к нему в арабских столицах изменилось. В сентябре 1968 года он был приглашен на конференцию партии Баас в Дамаск, где его очистили от всех прежних обвинений. Результатом его воинственного выступления на конференции было согласие сирийцев восстановить Фатх под единоличным командованием Арафата с предоставлением ему всей необходимой помощи. Насер, опасаясь «отстать», со своей стороны разрешил Шукейри активизировать партизанские действия ООП против Израиля и вступить для этого в союз с Фатхом. И хотя союз оказался недолговечным, он позволил Арафату войти в руководство ООП, поднявшись тем самым на очередную ступеньку официального всепалестинского лидерства. В ООП Арафат пришел со своей идеей «независимой палестинской политики», которая после поражения арабских держав приобретала все больше сторонников среди лидеров организации. Идея эта подразумевала, что прежде чем освобождаться от «сионистской оккупации», палестинцы должны освободить себя от арабского диктата. Поэтому широко разрекламированная (в основном — для Запада) «вооруженная борьба за освобождение родины» была в действительности отодвинута на второй план. Ее подменил обыкновенный террор.
С самого начала своей политической карьеры Арафат был достаточным реалистом, чтобы понимать, что лозунг «палестинского самоосвобождения» утопичен. На самом деле он всегда означал иное: действия палестинцев должны создать ситуацию, в которой арабские державы вынуждены будут действовать в палестинских интересах. Когда-то думалось, что действия ООП должны подтолкнуть арабские державы к войне; сегодня в расчеты Арафата входят также политические шаги арабского мира в пользу палестинского дела; но стратегия осталась неизменной: формула ООП по-прежнему начинается со слов «действия палестинцев», а эти действия всегда — и можно сказать, по необходимости — означают террор.
Что порождает эту кровавую неизбежность? Во-первых, реальная разница военных сил; во-вторых, тот очевидный факт, что самым уязвимым местом любой цивилизованной современной демократической страны, включая Израиль, является ее мирное население. В-третьих, идеология и психология современных «национально-освободительных» движений, от Северной Ирландии до Южной Африки.
Не нужно думать, будто Арафат и его соратники первыми выдумали или легитимизировали террор. Уже в первое послевоенное десятилетие эстремист-теоретик Франц Фанон провозгласил, что самым эффективным оружием «обездоленных» является массовый террор (он называл его «революционным насилием»), направленный против мирного населения («грабителей» в его терминологии). Лидеры ООП учились у «революционеров» алжирского Фронта национального освобождения, которые, в свою очередь, учились у Фанона; от ООП эта эстафета перешла к Че-Геваре, Баадеру и Майнхоф, итальянским «Красным бригадам»; террор превратился в одну из опаснейших болезней нашего времени, и сегодня кажется, что человечество уже налаживает с ней некий — во всяком случае, психологический — симбиоз.
«Открыв» для себя методы террора против мирного населения, лидеры Фатха быстро продвигались по этому пути к самым низменным методам, и 8 марта 1968 года их отряды произвели первую кровавую атаку на детей: был взорван автобус с израильскими школьниками. В ответ на это 21 марта израильский танковый десант нанес сокрушительный удар по главной базе Фатха в деревне Караме на восточном берегу Иордана к северу от Мертвого моря. Израильтяне уничтожили около 200 террористов, но затем вынуждены были вступить в бой с иорданскими танковыми частями, которые король Хуссейн, чтобы не «потерять лицо» в арабском мире, в свою очередь, вынужден был послать на помощь палестинцам. К этому времени, впрочем, палестинцев в лагере почти не оставалось: сам Арафат бежал на мотоцикле в соседний город Салт, бросив своих бойцов. Однако иорданцы сумели организовать контратаку, в которой израильтяне понесли значительные потери.
Арафат сумел воспользоваться «подарком» судьбы. Он немедленно приписал «победу при Караме» своему Фатху. Иорданцы не имели особого желания расписывать свое вынужденное участие в бою, а сирийцы с готовностью поддержали версию Арафата. Арабская печать снова запестрела восторженными похвалами Фатху и его лидеру. Миф о «победе при Караме» быстро стал неотъемлемой частью новой «героической» палестинской истории, которую последовательно создавал Фатх с помощью сирийцев. Но на сей раз ложь нашла и новую почву. Появившиеся к тому времени на Западе левые антивоенные и антиимпериалистические движения расценивали атаку на Караме как свидетельство «непримиримости» и «жестокости» Израиля, который из Давида превратился в их глазах в злобного Голиафа. Освободившуюся роль Давида немедленно занял Арафат со своим Фатхом, лидеры которого в последующие месяцы буквально обрушили на западного читателя лавину статей и выступлений, в которых провозглашалась «справедливость» палестинского дела и «неотъемлемые права» палестинского народа. В отряды Фатха хлынули сотни новых добровольцев, Сирия и Египет соревновались в оказании Арафату щедрой помощи, и в ООП открыто заговорили о том, что во главе организации должен стать «вождь победоносного Фатха».
Но в этот момент на пути Арафата возник грозный соперник.
22 июля 1968 года группа вооруженных террористов совершила захват израильского пассажирского самолета, вылетевшего из Рима в Тель-Авив. Полгода спустя другая группа атаковала израильский самолет, стоявший в аэропорту Афин. Израиль ответил атакой своих коммандос на арабские самолеты в бейрутском аэропорту. Об этой операции Мосада мы еще будем говорить. Но уже в августе следующего года террористы ответили на нее нападением на самолет авиакомпании «Тивиэй», направлявшийся в Тель-Авив, а в феврале 1970 года взорвали в воздухе швейцарский самолет, следовавший курсом в Израиль. И наконец, 6 сентября того же года они захватили и заставили сесть в иорданской пустыне сразу четыре иностранных самолета, добиваясь — и добившись — обмена пассажиров на своих, арестованных ранее сообщников. Мы еще расскажем и об этом, когда вернемся к истории Мосада. Сейчас скажем о другом, что имеет отношение не к истории Мосада, а к истории ООП. Ибо самое прямое отношение к ней имеет тот факт, что виновником всех этих нападений и похищений был не Фатх. Им была другая организация, бросившая Фатху вызов в борьбе за лидерство в палестинском движении — Народный фронт борьбы за освобождение Палестины под руководством Жоржа Хабаша и примыкавшие к нему (точнее было бы сказать — отколовшиеся от него) группы Наефа Хаватме и Ахмеда Джабриля.
Механизм выбора, совершаемого толпой, загадочен. И почти всегда безошибочен. Толпа делает кумиром не всякого из подходящих претендентов. Героем становится не любой. Арафат, несомненно, выдающийся мастер политической интриги: вся его жизнь свидетельствует об этом. Он изворотлив, лжив, оппортунистичен, гибок, амбициозен, загадочен, цепок и хитер. В двусмысленных водоворотах политики — начиная с политики внутри узкого круга соратников и единомышленников и кончая сложными сплетениями политики общеарабской — он чувствует себя, как рыба в воде. Но это лишь необходимое, но еще недостаточное условие успеха. Без популярности в массах он не стал бы тем, чем стал. К толпе он обращен другим лицом. Здесь он живая легенда: именно с его личностью постепенно связываются все памятные — пусть и легендарные, пусть и вымышленные — события короткой национальной истории. На площадях он увлекает толпу цветистой риторикой, в тренировочных лагерях похлопывает по плечу, обнимает и целует ветеранов, урок Караме не прошел для него даром: в Бейруте и Триполи он остается со своими бойцами в самые трудные дни, его образ жизни нарочито прост и расчетливо скромен, грубо говоря — он «свой в доску».
Но кажется, что и этого недостаточно. Мало ли «своих в доску» среди его соратников? Почему не Абу-Джихад, не Абу Ийад, не Фарук Кадуми? Здесь, по-видимому, вступают в силу пропорции, в которых совмещаются в человеке качества площадного трибуна и политического гения; понимание толпы и ощущение истории. Поэтому все теоретические «предвычисления»: кто годится в «герои»? — напоминают кулинарный рецепт, который в одних руках превращается в волшебное блюдо, а в других — в безвкусную жвачку. Неуловимые пропорции — времени, места, обстоятельств и характера — решают дело. Отбор происходит на каждом крутом — или незаметном — повороте и после каждого остается все меньше уцелевших в памяти.
Быть может, безумная, почти животная способность к выживанию — любой ценой: предательства, лжи, измены, радикальной смены лозунгов и союзников — один из главных «секретов» успеха людей, подобных Арафату? Сама эта способность как бы свидетельствует, что в них «что-то есть». Политикам того же склада (прежде всего, арабского и Третьего мира, живущим в атмосфере непрестанных заговоров и переворотов) такие люди внушают определенное уважение; толпа же на площади смутно угадывает в них своего любимого сказочного героя — бессмертного «Иванушку», который и от кощеевых слуг увернется, и царя вокруг пальца обведет…
Жорж Хабаш вылеплен из другого теста. Это кабинетный теоретик и профессиональный политический эмигрант, идеолог революции и стратег террора. Он не способен возбуждать толпу, плести интриги, добывать деньги, метаться по миру, выступать на площадях. Ему чужды театральная поза и эффектный драматический жест. Но у него в запасе есть иные качества — безудержное честолюбие и беспощадная последовательность. В других обстоятельствах он мог бы стать чем-то вроде маленького Троцкого. В тех ближневосточных обстоятельствах, в которых ему суждено было действовать, он остался просто террористом.
И взлет, и падение Хабаша отразили изменения социальной и политической ситуации на Ближнем Востоке в первые послевоенные десятилетия. Был момент, когда созданная им организация являлась третьей по значению идеологической и политической силой в арабском мире. Кое-где она была близка к захвату власти, в других странах ее члены входили в правительства; в Южном Йемене она возглавила успешный переворот. То были времена панарабизма, и лозунги Хабаша, созвучные своей эпохе, поистине овладевали массами.
Но времена изменились, наступила эпоха «каждый сам за себя» и начался крутой спад. Стали «сами за себя» и национальные ячейки движения, созданные Хабашем в различных арабских странах, единство организации рухнуло, идеология поползла в разные стороны, влияние исчезло. Короткая история арабской «новой левой» завершилась, ничего — или почти ничего — не оставив после себя. Разве что воспоминания о том, как она «чуть-чуть не…» Но «чуть-чуть» в истории не считается.
«Новая левая» Жоржа Хабаша и Наефа Хаватме родилась в благоприятный момент: арабские страны потерпели позорное поражение в войне 1948— 49 годов, их режимы и партии были дискредитированы, их ставка на Запад провалилась, государство Израиль не удалось стереть с лица земли. Движение Хабаша — Хаватме было, в сущности, порождением этого момента: арабская молодежь искала новых путей, и арабская «новая левая» предложила ей один из них — путь революционного панарабского национализма.
Вскоре после окончания второй мировой войны группа палестинских студентов поступила в Американский университет в Бейруте. Среди них сразу выделились двое — Жорж Хабаш из Лидды и Вади Хаддад из Галилеи. Оба происходили из богатых купеческих семей, и родители обоих вполне могли оплатить их образование. К моменту окончания университета — в 1951 и 1952 годах, соответственно — оба лишились дома: он оказался на территории Израиля, а их семьи перебрались в Амман. Оба студента были страстно вовлечены в палестинские дела. Это, собственно, и толкнуло их в политику. Хабаш, чрезвычайно энергичный и способный от рождения (он получил диплом врача с отличием), уже на первом курсе стал членом студенческой организации «аль-Урва», которая выступала под знаменем борьбы за палестинское дело. В 1949 году он и другой его приятель аль-Хиджи, сын сирийского полковника, стали членами редакционной коллегии газеты «аль-Урва». А в 1950 году Хабаш был уже избран президентом организации. Вицепрезидентом при нем стал четвертый член группы, студент-медик из Кувейта аль-Хатиб. Вместе они начали превращать «аль-Урва» в настоящую политическую организацию.
Поначалу их идеология была чистым панарабизмом. Но это был панарабизм особого толка. Они резко критиковали «одряхлевшие» арабские режимы и партии, справедливо подозревая их в своекорыстии и равнодушии к общеарабским и палестинским проблемам. Они были яростными врагами Израиля и одновременно столь же яростными антизападниками, считая сионизм орудием «международного империализма», а сам этот империализм — главным врагом «арабской нации». Враждебность к Западу и его идеям обусловила их первоначальное неприятие социализма и особенно коммунизма. Арабы, по их мнению, должны были пойти «своим путем» — политического объединения и освобождения от сионистско-империалистической «угрозы», затем — социальных реформ и наконец — экономического подъема. Эта концепция получила название «теории трех стадий» развития («освобождения») арабской нации; она широко пропагандировалась во всех изданиях группы и за несколько лет получила широкое хождение среди молодой арабской интеллигенции.
От других националистических групп организацию Хабаша отличал честолюбивый размах. Она видела в себе «авангард» арабской нации, призванной возглавить и повести ее к объединению в условиях, когда все остальные силы и партии дискредитировали себя. Поэтому первый период существования организации был периодом систематического и целенаправленного ее расширения. Назвав себя «Арабским национальным движением» (АНД), организация стала создавать свои ячейки и ответвления во всех доступных арабских странах, направляя туда своих активистов, затевая там газеты и еженедельники, ведя агитацию в студенческих, а позднее — и в офицерских кругах (не пренебрегая, впрочем, и трудовым людом, и лагерями беженцев) и используя все мыслимые методы, от демонстраций и забастовок до подпольной деятельности, чтобы расширить свое влияние.
Первой из арабских стран, куда Хабаш перенес свою деятельность из Ливана, была Иордания. В 1952 году он вместе с Хаддадом открыл в Аммане лечебницу для бедных и под ее прикрытием начал сколачивать ячейку АНД. Вскоре к ним присоединился молодой иорданец Наеф Хаватме, сын бедного крестьянина, с трудом получивший образование (позднее он окончил Бейрутский университет на стипендию АНД и получил первую степень по философии). Втроем они начали издавать еженедельник «аль-Рай» («Мнение»), называвший себя «голосом арабской националистической молодежи». Газета яростно нападала на прозападную политику тогдашней Иордании и вскоре была закрыта. Хабаш ушел в подполье, занялся агитацией в массах против иорданского режима, а затем — и организацией вооруженных выступлений. Он был арестован, выпущен на поруки и бежал в Дамаск. Пять последующих лет он провел в Сирии, направляя оттуда всю деятельность АНД. «Боевое прошлое» и незаурядные способности идеолога-теоретика позволили ему сохранять доминирующее место в организации, несмотря на то, что все эти годы он находился далеко от мест ее практической деятельности. К тому же он обладал способностью вызывать уважение окружающих. Его соратники вспоминают, что на встречах руководства организации он обычно скромно сидел в углу, ожидая, пока выскажутся другие, потом поднимался, засучивал рукава и с неизменной сигаретой во рту начинал говорить — сжато, логично и убедительно. Он обращался к остальным, называя их «братья», и призывал к самоотверженности и самопожертвованию. Они чувствовали его право говорить об этом: он пожертвовал карьерой преуспевающего врача и вел жизнь профессионального подпольщика; его уже искали агенты нескольких арабских полиций, а в Иордании он был заочно приговорен к 45 годам тюрьмы.
Ситуация отдаленно напоминала весьма нам знакомую: Хабаш находился в эмиграции в Дамаске, возглавляя издание перенесенного туда еженедельника, меж тем как другие «на местах» сколачивали ячейки АНД. В 1953 году аль-Хатибу удалось создать первую такую ячейку в Кувейте. В отличие от Ливана, молодые националисты здесь сразу же активно занялись местными делами, сблизившись с растущими средними слоями, и быстро приобрели в них заметную репутацию. Это позволило им перенести свою деятельность и на соседние страны — Саудовскую Аравию, Бахрейн и Южный Йемен. В Ирак Хабаш направил Салама Ахмада, на помощь которому вскоре прибыл Наеф Хаватме. Они создали здесь газету «Единство», которая быстро стала ведущим националистическим органом в стране и приобрела особую популярность среди студентов и молодых офицеров. В Сирии созданием ячеек АНД руководил сам Хабаш. В Египте АНД особенно успешно действовало среди университетской молодежи: именно из каирской ячейки движения вышли Катан аль-Шааби и его кузен Фейсал, которые в 1963 году возглавили успешное восстание против британцев в Адене и Южном Йемене; из Каирского же университета вышли лидеры ячейки АНД в Газе. Объединение палестинских студентов после бегства Арафата тоже подпало под влияние АНД.
В конце 50-х годов ячейки АНД существовали уже почти во всех арабских странах. Всюду их деятельность направлялась строго централизованным руководством, которое, в свою очередь, возглавлялось исполнительным комитетом движения. Под началом Исполкома находились десятки ячеек на местах с сотнями активных членов, которые в каждой стране объединялись своим «Региональным командованием», контролировавшим всю работу по агитации, вербовке и тренировке новых добровольцев. Эта налаженная, частью — идеологическая, частью — политическая, частью — военизированная машина уже недвусмысленно заявляла о своем присутствии на общеарабской сцене. Географический размах и идеологические претензии выдвинули ее на третье место среди политико-идеологических организаций тогдашнего арабского мира — после насеровской в Египте и сирийско-иракской Баас. И не случайно, что все последующие годы история АНД была тесно переплетена с историей именно этих двух движений. В сущности, это была история того, как АНД пыталось стать «третьей силой» между двумя главными действующими лицами арабской политики конца 50-х — начала 60-х годов.
Эти попытки оказались, в основном, безуспешны. Впрочем, временами казалось, что АНД близко к серьезной победе. В Сирии движение было главным глашатаем объединения с Египтом, и когда к власти пришла партия Баас, настроенная на объединение, движение Хабаша даже получило два места в правительстве. Но затем уния Сирии с Египтом распалась из-за непримиримой борьбы за лидерство между Баас и Насером (свою роль сыграли также социально-экономические противоречия), и АНД, однозначно вставшее на сторону насеризма, подверглось преследованиям новых властей и ушло в подполье. В Ираке после падения монархии (1958 год) и прихода к власти Касема, поддерживаемого коммунистами, АНД увидело благоприятный шанс и не замедлило им воспользоваться: оно предложило Касему свои услуги. Предложение, однако, не было принято, поскольку коммунисты видели в АНД своего идеологического соперника. Затем последовал баасистский переворот и АНД вынуждено было уйти в подполье. Там Хаватме и Ахмад развернули бешеную деятельность по подготовке собственного переворота. Возможно, им даже удалось бы захватить власть (они располагали заметным влиянием в офицерской и студенческой среде), если бы их заговор не был преждевременно раскрыт. Часть лидеров была арестована, другим, включая Хаватме, удалось бежать.
Наибольшего успеха АНД добилось в Южном Йемене, где аль-Шааби возглавил Национальный фронт, начавший в 1963 году антибританское восстание и добившийся в 1967 году (не без щедрой египетской помощи) ухода англичан. Затем, однако, в рядах Фронта наступил раскол: значительная его часть пошла за лозунгами специально прибывшего в Аден Хаватме и встала на радикально-марксистские позиции; более умеренная группа во главе с аль-Шааби была, в конце концов, отстранена от руководства. Но это было уже в тот период, когда существование АНД как единой централизованной организации подходило к концу. А первые признаки ее распада обнаружились в самом начале 60-х годов.
Активность АНД в арабских странах привела его лидеров на местах в соприкосновение с «широкими массами». С другой стороны, провал попыток АНД блокироваться с Насером или Баас (или организовать собственные политические перевороты) породил у ряда активистов движения разочарование в прежней идеологии с ее «теорией стадий» и упором на общеарабское объединение. Послышались утверждения, что нельзя откладывать социальные и экономические реформы на «последующую стадию развития»; что основная сила — это массы, а основная задача АНД — дать этим массам социальную идеологию. В поисках такой идеологии взоры некоторых лидеров обратились к СССР и Китаю. И уже в мае 1960 года Мухсейн Ибрагим опубликовал в газете АНД «аль Хуррия» статью, которая фактически подвергала пересмотру всю прежнюю стратегию организации. Вскоре к позиции Ибрагима присоединились Дарваза и Хаватме. Нетерпимый и честолюбивый Хаватме открыто заговорил о необходимости перевести движение на марксистско-ленинские рельсы и устранить прежнее руководство (имелся в виду прежде всего Хабаш, оставшийся на «умеренных» идеологических позициях). На конференции движения в Бейруте в 1963 году наметились первые признаки раскола. Ибрагим потребовал, чтобы движение поставило своей задачей создать общеарабскую социалистическую, марксистско-ленинскую партию, блокируясь для этого с левым крылом насеризма и толкая в ту же сторону самого Насера; Хабаш назвал эти претензии «левым ребячеством»; идеологические противоречия быстро переросли в личную вражду. На следующей конференции, в 1965 году, Хаватме и его единомышленники добились предоставления большей независимости «Региональным командованиям», и это уже было началом эпохи «каждый сам за себя». Палестинские лидеры и активисты сплотились вокруг Хабаша; иракские, сирийские и ливанские поддержали Хаватме и Ибрагима; йеменцы во главе с аль-Шааби интересовались только тем, кто даст им деньги и оружие для продолжения их восстания; кувейтцы требовали права блокироваться со своей национальной буржуазией для проведения «демократических преобразований»; все понимали, что дни АНД как единой организации уже сочтены.
В этот момент Хабаш сделал искусный стратегический ход. Он объявил о создании «военизированных отрядов» АНД — «Национального фронта освобождения Палестины». По существу, это была его собственная фракция внутри АНД, куда он собрал всех своих сторонников. Остальная часть движения осталась в руках Хаватме и его единомышленников, которые быстро превратили ее в арабскую «новую левую», по-прежнему делавшую ставку на Насера. Впрочем, не отказывался от насеровской помощи и союза с ним и Хабаш. Его «Национальный фронт», в отличие от тогда же вышедшего на сцену Фатха, говорил не о «самоосвобождении», а о необходимости «стимулировать официальное арабское вмешательство для отвоевания Палестины».
Арабское поражение в Шестидневной войне было катастрофой и для АНД. Хабаш понял, что его ставка на «официальное арабское вмешательство» была несостоятельной. Со своей стороны, Хаватме заявил, что разочаровался в насеризме: это вовсе не социалистическое движение. И хотя идеологические разногласия между главными лидерами АНД сохранились, общее разочарование на время сблизило их. И Хабаш, и Хаватме поняли, что наступает время, когда удержаться на гребне политических событий они могут, лишь играя «палестинской картой», — времена панарабизма миновали, времена «арабского социализма» еще не наступили. А чтобы играть «палестинской картой», следовало перехватить у Фатха его идею «палестинского освобождения» и «вооруженной борьбы», то есть террора. В декабре 1967 года Хабаш провозгласил создание «Народного фронта освобождения Палестины», в который, кроме его прежнего «Национального фронта» вошли также крохотная группа «Герои революции», возникшая в 1966 году, и существовавший с 1959 года «Фронт палестинского освобождения». Руководил этим последним палестинец Ахмед Джабриль, бывший офицер сирийской армии, человек, далекий от всякой идеологии, в свое время пытавшийся уже блокироваться с кем угодно, включая Фатх. В начале следующего, 1968 года, Хаватме тоже вошел в руководство нового фронта, и это было сигналом к очередному раунду внутренних разногласий, которые вылились в новый открытый раскол на последней конференции АНД в середине года. Вскоре после этой конференции Хаватме и его сторонники вышли из фронта Хабаша и создали свой собственный, «Демократический» фронт освобождения Палестины. Пресытившись идеологическими спорами, провозгласил свою самостоятельность и Ахмед Джабриль. Тем не менее все три организации остались в тесном организационном контакте, а две из них — группы Хабаша и Хаватме — одинаково заявляли верность решениям конференции 1968 года.
Эти, последние «решения» АНД провозглашали, что поражение палестинцев в 1948 году было следствием «предательства» феодалов и буржуазии, а арабское поражение 1967 года — результатом «измены» мелкобуржуазных слоев. Единственный верный путь «освобождения арабской нации» лежит ныне через борьбу с сионизмом и западным империализмом за «палестинское дело», каковая борьба должна «революционизировать» широкие арабские массы. На этом пути единственно верным компасом является «идеология арабского пролетариата», а задачей — «пробуждение политического сознания» арабских трудящихся масс.
23 июля 1968 года захватом израильского пассажирского самолета альянс Хабаша — Хаватме — Джабри л я открыл эпоху «политического пробуждения масс». Не взирая на последующий раскол, они продолжали это «пробуждение террором», которое с самого начала не имело ничего общего ни с идеологией, ни с интересами «масс». То была попросту жестокая борьба с Арафатом и другими конкурентами за власть и влияние в «палестинском деле», которое постепенно сделалось одним из выгоднейших финансово-политических бизнесов нашего века. И хотя поначалу в этой борьбе победил Арафат (в 1969 году он стал главой обновленной ООП), „заслуги“ недавних „левых“ в деле террора вскоре стали так велики, что ему пришлось поделиться с ними властью. На заседании Исполкома ООП в 1971 году он ввел Хабаша и Хаватме в общепалестинское руководство.
В сегодняшнем Арафате трудно признать мятежного подростка из Газы, напористого вожака палестинских студентов в Каире, владельца автофургона в Кувейте. Постаревший, погрузневший, совершенно лысый, он мечется по арабским столицам, обнимает королей и президентов, ведет политическую игру на международном уровне и хранит свои миллионы в швейцарском банке. Ему под шестьдесят, а до цели так же далеко, как четверть века назад, когда создавался Фатх. Возможно, ему уже и не нужна эта цель. Вряд ли он согласится теперь на роль главы крохотного, искусственно выкроенного палестинского государства, даже если оно возникнет — он, вкусивший от большой политики и больших денег.
Его соратники по-прежнему рядом с ним — никто не погиб в бою, никто не принес свою жизнь „на алтарь отечества“ (если не считать Абу Джихада, загадочно убитого в Алжире — как утверждает западная и арабская пресса, сотрудниками Мосада). Всех их можно было увидеть на недавней сессии Палестинского национального совета, провозгласившей „создание палестинского государства“. Все они продолжают свою „освободительную“ работу: Вазир (Абу Ийад) все так же разрабатывает стратегию, Фарук Кадуми ворочает внешнеполитическими делами, Хасан (Абу Саид) был душой недавнего (уже успевшего развалиться) сговора ООП с иорданским королем Хуссейном. Все они, подобно Арафату, стали профессионалами политических интриг и кровавого терроризма. Что им снится по ночам? Уж, конечно, не должность мэра в Газе, Хевроне или другом городке так шумно провозглашенного им государства.
Живы и другие герои драмы. Жорж Хабаш, Наеф Хаватме и Ахмед Джабриль снова, как и 15 лет назад, нашли пристанище в Сирии и снова, как тогда, составили лагерь „идейных“ противников Арафата (о своей „марксистско-ленинской идеологии арабского пролетариата“ они говорят теперь только в крохотном кругу пылких молодых интеллектуалов, да и то — в перерывах между очередными террористическими операциями). К ним присоединился Абу Муса, бывший командир отрядов Фатх в Южном Ливане, оскорбленный небрежным отношением к нему Арафата. Все они выступают против „нового“ курса главы ООП и, конечно же, покровительствует им в этом все та же Сирия, по-прежнему плетущая свои антииорданские и антиегипетские интриги.
Кажется, что ничего не изменилось в арабском мире и что его история по-прежнему движется по кругу, как слепой вол, тяжело ворочающий спицы водяного колеса. И вот уже третье поколение палестинской молодежи, зачарованное демагогической риторикой постаревших лидеров, приносит жизнь и кровь — свою и чужую — на алтарь „освободительной“ борьбы, то бишь терроризма. И эта кровь цементирует миф палестинской „национальной истории“. Вплоть до наших дней, когда в ходе многомесячных волнений на Западном берегу, так называемой — и так широко разрекламированной — „интифады“, она щедрой рекой льется на улицах и дорогах Иудеи, Самарии и Газы.
Эта кровь реальна. Но реальна и кровь мирных израильских граждан, стариков, женщин, детей, погибших в эти же годы. Взорванных террористами в самолетах, застреленных возле своих школ, сожженных в своих автомашинах, зарубленных топором на арабских базарах или зарезанных на улицах восточного Иерусалима. Окруженный врагами, стремящимися его деморализовать, запугать и в конце концов уничтожить, Израиль не может не обороняться. И в этой обороне, длящейся уже сорок с лишним лет, на передовой линии всегда был и остается — Мосад. Вернемся же к истории этой героической и справедливой обороны. Предоставим непостижимому будущему поставить точку в биографии Ясера Арафата и других. А сами займемся более скромным делом — нашим прерванным рассказом об израильской разведке.
