Все изложенное до сих пор, включая историю Мосада до мюнхенской трагедии, было, в сущности, лишь затянувшимся предисловием. События, о которых мы действительно намеревались рассказать, начались через полтора месяца после Мюнхена. Можно даже назвать точную дату — 16 октября 1972 года. В этот день был убит первый человек из намеченных к ликвидации по плану операции „Возмездие“. Его звали Вадал Цвайтер.

Познакомьтесь с убитым. Вот он идет через Пьяцца Аннибалиано, приближаясь к семиэтажному зданию на углу, где расположен бар „Триесте“, — невысокий, худощавый человек тридцати с лишним лет. В одной руке у него бумажный мешок с продуктами и бутылкой вина. Эти продукты и вино он купил в лавочке на углу. Он покупает их там каждый вечер, вот уже несколько лет подряд, это его привычка. Он забыл, что привычки опасны — они помогают выследить человека.

Вот он возвращается к себе домой. Подмышкой у него зажат томик арабского издания „Тысячи и одной ночи“. Он в хорошем настроении. Только что он побывал у старой знакомой, которой читал свой перевод арабских сказок на итальянский язык. Сейчас он еще позвонит из бара «Триесте» по двум-трем номерам (телефон в его квартире испорчен) и отправится домой ужинать. Он неторопливо пересекает площадь, наслаждаясь вечерней тишиной и прохладой. Взгляд рассеянно скользит вокруг, не задерживаясь на привычных деталях. Зеленый «Фиат», стоящий на углу Виале Эритреа, не привлекает его внимания. Человек за рулем «Фиата» читает газету — видимо, кого-то ждет. Рядом с ним дремлет другой. Возле дверей бара «Триесте» стоит коричневая машина спортивного вида. Девушка за рулем о чем-то спорит со своим спутником, парнем в белой рубашке, подчеркивающей смуглое лицо. Наверно, убеждает его заглянуть в бар. Вот она выскакивает из машины, машет кому-то рукой и исчезает в дверях бара. Человек с бумажным мешком входит туда вслед за ней. В ту же минуту водитель зеленого «Фиата» дает резкий гудок — вероятно, ему надоело ждать.

Человек с бумажным мешком выходит из бара и направляется к своему подъезду. Следом за ним бредет какая-то пожилая пара. Подойдя к двери подъезда, пара резко останавливается, шарахается и круто поворачивает назад.

Что их испугало? Сквозь застекленную дверь пробивается тусклый свет. Ему показалось или там действительно движутся какие-то тени? Человек толкает дверь ногой, придерживает ее плечом и входит в вестибюль. Он забыл, что тускло освещенные подъезды опасны — они помогают подстеречь человека.

— Господин Цвайтер?

Человек с бумажным мешком оборачивается. Он хочет сказать: «Да» — но что-то его удерживает. Может быть, эти двое подозрительно одинаково одеты. Может быть, они как-то странно стоят. Может быть, их вопрос кажется ему настораживающим. Как бы то ни было, он хрипло отвечает: «Нет!» — и делает шаг назад, к двери. Но двое у лифта одновременно, как на учении, поворачиваются к нему вполоборота, их ноги раздвигаются в боевой стойке, правые руки исчезают в карманах и появляются оттуда с револьверами, левые поднимаются для упора. В гулкой тишине подъезда даже почти беззвучные выстрелы кажутся оглушительными.

Человек с бумажным мешком опрокидывается спиной на дверь, в его глазах ужас. Он сползает спиной по стеклу. Его глаза уже остекленели. Он лежит в луже крови, как растерзанная ватная игрушка. Один из стрелявших наклоняется к нему, всматривается и удовлетворенно кивает головой. Второй осторожно переступает через тело, открьюает дверь, прислушивается. Потом они оба выходят.

Парень и девушка в коричневой машине увлеченно целуются, не обращая внимания на небольшую толпу зевак, которые окружили влюбленную пару и ожталенно комментируют их поведение. Никто не замечает появившихся из подъезда людей, которые неуклюже прижимают на бегу правые руки к телу, чтобы скрыть оружие. Дверца зеленого «Фиата» открывается, пропуская их на заднее сиденье, «Фиат» резко стартует с места и тут же исчезает за поворотом Виале Эритреа. И почти тотчас коричневая машина с «влюбленными» с ревом устремляется вслед за ним. Зеваки разочарованно расходятся. На площади снова пустынно и тихо. Никто не услышал выстрелов, никто не заметил внешности людей, появившихся из третьего подъезда. Единственный свидетель произошедшего лежит в вестибюле, продырявленный двенадцатью пулями. Бумажный мешок лежит рядом с ним, из разбитой бутылки сочится вино, смешиваясь с ручейком крови, который медленно течет из-под двери на тротуар.

К тому времени, когда итальянская полиция обнаруживает труп, а потом — брошенную зеленую машину и в ней — единственное «вещественное доказательство», стреляную гильзу, выпавшую, очевидно, из кармана стрелявшего, люди, встретившие Вадала Цвайтера в его подъезде, давно уже в воздухе. Они летят рейсом Неаполь — Париж — два смуглых молодых человека в одинаковых костюмах, с одинаковыми деловыми чемоданчиками вместо багажа. Один из них дремлет, полуприкрыв глаза, другой что-то подсчитывает на клочке бумажки. Потом второй отрывается от своих подсчетов и говорит:

— Знаешь, во сколько он нам обошелся?

— Кто? — не открывая глаз, переспрашивает первый.

— Цвайтер. Я подсчитал — ровно триста пятьдесят тысяч долларов. Если так пойдет дальше…

— Дальше пойдет легче, — успокаивает его первый.

Но в его голосе нет особой уверенности.

Меир Амит вышел в отставку в конце 1969 года. Его сменил генерал Цви Замир — высокий, худой человек с продолговатым, узким лицом немецкого офицера. В действительности Замир был родом из Польши, и за его плечами была блестящая карьера в армии обороны Израиля. Это многообещавшая карьера была прервана в 45 лет назначением на пост руководителя Мосада, «мемуне» Многие в Мосаде считали, что «Цвика» никогда не сумеет дотянуть до уровня Меира Амита. Но точно так же говорили об Амите, когда он сменил Исера Харэля. Три года спустя даже самые заядлые скептики признавали, что Цвика ни в чем не уступает легендарным Харэлю и Амиту, а в чем-то, быть может, даже превосходит их. Израильской разведке, как правило, везло на блестящих руководителей. Впрочем, это могло быть не только везение.

Именно Цвике Замиру выпало на долю присутствовать при последних атаках мюнхенской трагедии. Он прибыл в Олимпийскую деревню, когда террористы «Черного сентября» уже вывезли захваченных израильских спортсменов на аэродром. Замир добрался до аэродрома в машине министра иностранных дел Геншера. Там, стоя в диспетчерской башне, он был беспомощным свидетелем гибели заложников. В тот же день он вернулся в Израиль. На следующий день он уже отчитывался перед кабинетом министров. Вместе с ним на заседании присутствовал руководитель военной разведки генерал Аарон Ярив.

Разгневанная Голда Меир обрушилась на руководителей Мосада и Амана, обвиняя их в преступной непредусмотрительности. Она требовала немедленно положить конец палестинскому террору. Ей вторили другие министры. Замир отвечал последний. Он сказал:

— Мы делаем все возможное, чтобы защитить израильские самолеты, их пассажиров и вообще всех израильтян за границей и в пределах страны от нападения террористов. Но полностью исключить эти нападения невозможно. Для этого следовало бы окружить Израиль сплошной стеной и не высовывать из-за нее носа. На это не пойдет ни один уважающий себя народ. Поэтому я вижу единственную альтернативу…

— Какую? — нетерпеливо перебил кто-то из присутствующих.

— Сыграть с террористами на их собственном поле их собственными методами. Выйти им навстречу…

Два дня спустя Голда Меир утвердила план операции «Возмездие», представленный Замиром. В помощь Цвике был назначен генерал Ярив. Вдвоем они должны были подготовить и провести эту самую большую в истории Мосада операцию.

— У него имя на «А», у тебя — на «3ет», — сказала Голда. — Вы вдвоем покрываете весь алфавит, так что у вас есть все необходимое для успеха…

Это была одна из нечастых попыток Голды сострить. Обычно шутки ей не удавались. Эта тоже не была из самых блестящих.

Мне никогда не довелось встречать генерала Замира. Но Аарона Ярива я видел неоднократно. Последний раз это было во время недавней международной конференции по терроризму, которая происходила летом минувшего года в Тель-Авиве. Шло пленарное заседание, посвященное вопросу: как действовать в ситуации захвата террористами заложников? — погрузневший, почти квадратный Меир Амит, сидя в президиуме, рубил воздух ладонью в такт своим отрывистым фразам: «Не уступать… Никаких компромиссов… Использовать переговоры лишь для подготовки операции по освобождению… Использовать прессу для создания „дымовой завесы“ ложных слухов… Атаковать…» Невысокий, сугубо штатского вида Ярив сидел рядом с Амитом и медленно, молча кивал после каждой фразы, словно соглашаясь с коллегой. Потом, в перерыве, его окружили западные эксперты по борьбе с террором, и Ярив, известный своей словоохотливостью, начал с ними оживленно что-то обсуждать. Я не решился подойти поближе. Эти люди были заняты делом — быть может, одним из важнейших в наши дни: попыткой обуздать стоглавую гидру международного терроризма. Тем самым делом, которое Ярив и Замир начали своей операцией «Возмездие» четырнадцать лет назад.

Впрочем, это не вполне верно. Ни одна операция не начинается на пустом месте. У всех у них есть корни, уходящие в прошлое. Вот и в данном случае нити будущей «Великой охоты» вели далеко назад, в ставшие уже баснословными 50-е годы.

В пьесе Нелли Гутиной «Шоу» есть замечательная фраза. Ее герой, Террорист, говорит журналистам: «Вы думаете, в начале было Слово? Черта с два! В начале был Взрыв!»

У истоков нашего мира действительно был взрыв — во всяком случае, так считают физики, предпочитающие Эйнштейна евангелиям. Они даже придумали для этого взрыва свое профессиональное название — в их теориях он именуется «Биг-Банг». Но сейчас речь идет о другом взрыве — о том, который и должен иметь в виду профессиональный Террорист. Потому что в начале нашей истории действительно был взрыв. А точнее — даже два.

Давид Шауль был родом из Ирака и, может быть, поэтому внешне весьма напоминал араба: те же черные усы на смуглом лице и та же маслянистая волоокость в выпуклых глазах. Иошафат Гаркави был иерусалимцем в бессчетном поколении и внешне напоминал еврейского интеллектуала, каким и был в действительности: высокий лоб под полукругом седеющих волос и умные, живые глаза под четко очерченными бровями. Давид Шауль был лейтенантом израильской армии, а генерал Иошафат Гаркави по прозвищу «Толстяк» был руководителем израильской военной разведки Аман, так что единственным сходным у них было, пожалуй, лишь одинаково блестящее знание арабского языка и обычаев. Шауль приобрел это знание за годы жизни в Ираке, а Гаркави — за годы учебы в Еврейском университете и последующей работы, которые принесли ему репутацию одного из лучших арабистов Израиля.

В этот день Гаркави был озабочен. Он только что принял руководство Аманом и перед ним стояла тяжелая задача. В последние месяцы палестинские федаины, базировавшиеся в Газе, резко активизировали свои диверсии на территории Израиля, и Гаркави было поручено отсечь руку, направлявшую действия диверсантов. Беда была в том, что он не знал, чья это рука.

Он пригласил Шауля сесть и начал долго, пристально его рассматривать. Шауль сел и начал пристально рассматривать ленивый дымок своей египетской сигареты.

— Я хочу предложить тебе перейти в Аман, — сказал наконец Гаркави. — Мне нужен свой человек среди федаинов.

— Они недоверчивы, — помолчав, заметил Шауль. — Они хорошо знают друг друга и не доверяют чужим.

— Вот именно, — кивнул Гаркави. — Поэтому нашему человеку придется внедряться постепенно. Очень постепенно. На это могут уйти годы.

— Ну, что ж, — спокойно согласился Шауль, — годы, так годы. У меня как раз сейчас нет никаких срочных дел…

Одиннадцать месяцев спустя, в июле 1956 года, в израильскую полицию в Ашкелоне явился палестинский диверсант. Его звали Тавлука, он только что перешел границу в районе Газы и у него в кармане был шифрованный отчет сержанта египетской армии Ваддада, который Ваддад приказал доставить «Толстяку». Пока Тавлука беседовал с тремя офицерами Амана, отчет Вадцада — Шауля двигался своими путями. Вскоре он уже лег на стол к Иошафату Гаркави.

Шифровка сообщала все, что Гаркави хотел знать о действиях федаинов, и даже немного больше. Кроме фамилий федаинских руководителей — полковника Мустафы Хафеза с египетской стороны и полковника Салеха Мустафы с иорданской, она излагала подробности разработки и организации операций, сведения о главных федаинских группах и даже некоторые полезные детали личного свойства. Шауль докладывал, что полковник Хафез, например, отличается стремлением лично вмешиваться во все детали штабной работы, а полковник Мустафа имеет близких знакомых в штаб-квартире ООН в иорданском Иерусалиме. Шауль сообщал эти детали «на всякий случай» — а вдруг они окажутся полезными. Такими они и оказались.

12 июля того же года Тавлука был послан в обратный путь через границу с пакетом, адресованным (по-арабски, конечно) лейтенанту эль-Ахаби, начальнику египетской комендатуры в Газе, и с устными инструкциями во что бы то ни стало добиваться личного свидания с лейтенантом. Как и ожидалось, полковник Хафез немедленно заинтересовался странным поведением и требованием вернувшегося «с операции» федаина. Он затребовал подозрительный пакет к себе. Он решил лично вскрыть этот пакет.

На следующий день египетские газеты «с прискорбием» сообщили, что «герой борьбы за освобождение Палестины полковник Хафез погиб при выполнении боевого задания, подорвавшись на израильской мине». В его честь улица Французская в Александрии была переименована в улицу Хафеза. В тот же день сержант Ваддад выехал по делам в Иерусалим. Но об этом газеты, конечно не сообщали. Мало ли в египетской армии сержантов и мало ли у них дел в Иерусалиме!

Две недели спустя, ранним утром 25 июля, полковник Мустафа приказал подать к своему дому машину, чтобы отправиться в генеральный штаб. Двигатель уже прогревался, когда полковнику подали в открытое окно машины пакет, только что прибывший от его давнего знакомого из иерусалимской штаб-квартиры ООН и запечатанный всеми положенными ооновскими печатями. Полковник вскрыл печати и развернул бумагу. В пакете оказалась вышедшая недавно по-английски книга бывшего гитлеровского фельдмаршала фон Рунштедта «Полководец и человек». Полковник Мустафа заинтересованно раскрыл книгу. Это было последнее, что он успел сделать в своей сорокалетней жизни. Взрыв поднял его машину в воздух. Гулкое эхо еще долго грохотало в узких переулках Аммана.

Начавшаяся вскоре Синайская кампания вытеснила эти события из памяти современников. Но они до сих пор непременно упоминаются во всех книгах об израильской разведке, как первая попытка Мосада «выйти навстречу» противнику и сыграть с ним «игру» его же методами. Эта попытка имела продолжение, непосредственно связанное с «Великой охотой».

22 июля 1968 года невысокий человек в монашеском одеянии вошел в помещение израильской авиакомпании «Эль-Аль» в Риме. Он предъявил три паспорта — свой, индийский, и двух своих друзей из Ирана — и попросил три билета на рейс Рим — Тель-Авив, отправлявшийся на следующий день.

23 июля, за несколько минут до конца посадки, трое смуглых молодых людей заняли свои места в салоне первого класса. Через двадцать минут после взлета они поднялись и направились в сторону кабины пилотов. Помощник командира корабля, повернувшийся на звук открываемой двери, был убит выстрелом в лицо. Командир, подчиняясь приказу, подкрепленному дулом револьвера, развернул машину в сторону Алжира. Спустя несколько часов самолет совершил вынужденную посадку в алжирском аэропорту. Все пассажиры-израильтяне были увезены с поля в военной машине. Трое террористов, укрывшиеся под покровительством алжирских властей, объявили пассажиров заложниками и потребовали в обмен на их освобождение выпустить арестованных бойцов ООП, содержавшихся в израильских тюрьмах. Израильское правительство вынуждено было уступить. Пятнадцать опасных террористов были доставлены в Алжир. Сорок дней спустя заложники были возвращены в Израиль.

Это была первая из растянувшейся на четыре года серии воздушных террористических операций, запланированных и осуществленных группами Хабаша, Хаватме и Джибриля. Целью этих операций было блокировать Израиль на суше и в воздухе, уничтожать израильтян, где только удастся и как только возможно, и доказать им их уязвимость даже на их собственной территории.

Такое положение было бы нетерпимо для любой страны. Израиль должен был ответить. С этого момента события приняли характер необъявленной войны: палестинский удар — израильский ответ — новый удар — новый ответ. Через пять месяцев после римского похищения двое террористов Хабаша атаковали израильский самолет на летном поле в Афинах: один пассажир был убит, две стюардессы получили легкие ранения. Четыре дня спустя израильские вертолеты высадили группу десантников в бейрутском аэропорту. Пока их командир, полковник Рафаэль Эйтан, проследовал в зал ожидания, где попросил у буфетчицы чашечку кофе, десантники методично и неторопливо уничтожали все арабские самолеты, стоявшие на летном поле. Допив кофе, Эйтан вышел из зала ожидания, осмотрел догорающие фюзеляжи и, удовлетворившись результатами операции, скомандовал возвращение. Вертолеты с десантниками ушли в сторону Израиля. На следующий день арабская печать истерически взвыла, и этот вой продолжался до тех пор, пока не сменился воплями восторга в адрес террористов, которые в начале февраля 1969 года атаковали израильский самолет в Цюрихе. Атакующие были встречены огнем мосадовских агентов, с недавнего времени защищавших все израильские самолеты, и покушение удалось сорвать. Но в августе террористы сумели похитить и посадить в Сирии самолет авиакомпании «Тивиэй», следовавший на Израиль, и с этого момента успех изменил израильтянам. В сентябре были брошены бомбы в израильские посольства в Гааге и Бонне, в ноябре бомба взорвалась в очереди к стойке «Эль-Аль» в Афинах, а в феврале следующего, 1970 года была атакована стойка «Эль-Аль» в Мюнхене. В тот же день был взорван в воздухе — вместе со всеми пассажирами — следовавший в Израиль швейцарский самолет и была предпринята попытка взорвать самолет австрийских авиалиний, следовавший аналогичным рейсом. В мае было захвачено израильское посольство в Бангкоке. На сей раз израильтяне проявили предельную твердость, и террористы сдались, освободив заложников. Но в июле они взяли реванш, похитив самолет авиакомпании «Олимпик», а в сентябре добились самого впечатляющего за три года этой необъявленной войны успеха, похитив и посадив в Иорданской пустыне одновременно три авиалайнера, общее количество пассажиров на которых превышало четыреста человек.

Это переполнило чашу терпения иорданских властей. Террористы распоряжались в Иордании, как у себя дома, и были близки к тому, чтобы свергнуть короля Хуссейна и объявить страну своим владением. Через несколько дней после взрыва захваченных террористами самолетов бедуинская армия Хуссейна, поддерживаемая танками и авиацией, обрушилась на базы террористов и лагеря палестинских беженцев. Десятки тысяч палестинцев, все террористические банды и их главари бежали в Ливан. Это кровавое изгнание 1970 года вошло в историю палестинского движения под названием «Черного сентября».

Год спустя иорданский премьер-министр Таль, прибывший с официальным визитом в Египте, был застрелен неизвестными на ступенях каирской мечети. Ответственность за убийство взяла на себя доселе неизвестная палестинская террористическая группа «Черный сентябрь».

В течение нескольких последующих месяцев «Черный сентябрь» быстро выдвинулся на одно из первых мест в списке самых опасных террористических организаций мира, — наряду с группами Хабаша, Хаватме и Джибриля. Только в феврале 1972 года люди «Черного сентября» взорвали нефтехранилища в Гамбурге и Роттердаме, атаковали западногерманскую фабрику, производившую электромоторы для Израиля, предприняли два похищения самолетов (одно из них удачное, второе нет) и казнили пятерых иорданцев в подвале одного из домов в Бонне, подозревая их (по всей видимости, справедливо) в том, что они являются агентами короля Хуссейна. Для начала «Черный сентябрь» предпочитал «упражняться» в Европе, опасаясь атаковать собственно израильские цели. Но 8 мая 1972 года четверо «сентябристов», двое мужчин и две женщины, захватили самолет авиакомпании «Сабена», следовавший рейсом Вена — Тель-Авив, заставили капитана посадить его в аэропорту Луд и, объявив пассажиров заложниками, потребовали освобождения сотен палестинских террористов, находившихся в израильских тюрьмах.

Израильские коммандос, переодетые авиамеханиками, атаковали самолет. Они убили террористов-мужчин и захватили женщин. К счастью, те не успели взорвать приготовленные заряды. Пассажиры были спасены. «Черный сентябрь» потерпел сокрушительное поражение. Было очевидно, что террористы попытаются взять реванш.

Неделю спустя Ваддад попросил о неотложной встрече. Он сообщил, что Хабаш созвал в лагере беженцев под Триполи конференцию нескольких террористических групп для координации антиизраильских действий. Со стороны группы Хабаша руководство этими действиями поручено члену Центрального командования этой группы Хассану Канафани (западные журналисты в Бейруте знали его как «безобидного» арабского «интеллектуала», выступившего со статьями в защиту «палестинского дела») и его заместителю Басаму Абу Шарифу. Со стороны «Черного сентября», который подчиняется непосредственно соратнику Арафата Абу Ийаду, возглавить разработку совместных операций должны были руководитель группы Мохаммед эль-Наджар, его заместитель Камаль Адван и начальник «оперативного отдела» Али Хасан Саламе.

Спустя несколько лет сведения Ваддада о «Черном сентябре» оказали Мосаду громадную службу. Но в данный момент они не смогли предотвратить удары террористов. У Мосада уже не оставалось времени. 30 мая 1972 года произошло побоище в аэропорту Луд. Три молодых японца, прибывших самолетом «Эр Франс», атаковали пассажиров в зале прибытия, и убили 25 человек, в том числе 16 католиков-пилигримов из Пуэрто-Рико. Еще 78 человек получили серьезные ранения.

Потрясенный мир не мог оправиться от шока. Японцы, убивающие пуэрториканцев в Израиле, — это не укладывалось в сознании. В этом было что-то от безумной бессмыслицы. В действительности, однако, за этим скрывался глубокий смысл. Группа Хабаша и «Черный сентябрь», нанявшие убийц из «Сикегун» (организации, известной также под названием «Японская Красная армия») и наметившие план их действий, прекрасно понимали, чего хотят. Удар, нанесенный в самом Израиле, был эффектным ответом на провал с «Сабеной».

Через два дня последовал ответный израильский удар. В Бейруте, с помощью дистанционно управляемой бомбы, была взорвана машина Хассана Канафани вместе с ее владельцем. Еще через 6 недель пакет, доставленный в бейрутскую виллу его заместителя Абу Шарифа, взорвался, когда хозяин виллы начал его распаковывать. Но у террористов был в запасе очередной ответ: в начале августа они успешно осуществили свою следующую совместную операцию, на этот раз в Риме. Две молодые английские туристки, направлявшиеся в Израиль, получили в подарок от своих «случайных» римских знакомых-арабов небольшой японский магнитофон, в корпусе которого — о чем они, конечно, не догадывались — находились 800 граммов пластиковой взрывчатки и манометрический взрыватель, который должен был сработать по достижении самолетом определенной высоты. К счастью, туристки сдали магнитофон в багаж, а багажные отделения израильских самолетов с недавнего времени стали предусмотрительно обшивать бронированными плитами. Поэтому когда в брюхе лайнера раздался оглушительный взрыв и самолет начал терять высоту, капитан — в прошлом боевой летчик — сумел выиграть несколько драгоценных минут. Он немедленно дал сигнал тревоги в римский аэропорт, и пока там спешно расчищали воздушный коридор для идущей на экстренную посадку машины, пошел в пике, как будто управлял своим прежним истребителем. Через шесть минут изуродованная машина благополучно приземлилась на летном поле в Риме.

А еще через две недели, 5 сентября, разразилась мюнхенская трагедия.

Когда Голда Меир заявила с трибуны кнессета, что Израиль будет со всей решительностью преследовать террористов всюду, где сможет их обнаружить, это было воспринято, скорее, как утешительная декларация. Только посвященные — и прежде всего, Замир и Ярив — знали, что это был в действительности официальный сигнал начала «Великой охоты».

Задача «Охоты» состояла не только в том, чтобы выследить террористов. И даже не просто в том, чтобы их уничтожить. Главное было в том, чтобы разрушить их оперативную сеть, которая позволяла террористам планировать и осуществлять свои кровавые операции. А это требовало ликвидации не второстепенных, не случайных исполнителей, а главных организаторов террора.

Сами лидеры террористических групп были надежно укрыты на территории арабских стран. Они вели себя с крайней предусмотрительностью, были окружены телохранителями, их маршруты держались в глубокой тайне, местонахождение их штаб-квартир было величайшим секретом. Атаковать их «в лоб» означало послать атакующую группу на верное самоубийство. К тому же это не имело особого смысла — кроме, разве что, чисто демонстративного. Главные лидеры терроризма не занимались планированием операций — они делали «большую политику». Разумеется, их неплохо было бы изловить и предать открытому суду, и Мосад в течение ряда лет предпринял несколько попыток перехвата арабских самолетов, на которых, как предполагалось, должны были бы следовать Хабаш, Хаватме и другие главари, — но все эти попытки окончились неудачей: агентурные данные оказывались ошибочными. Любопытно, что Ясер Арафат никогда не был объектом подобных планов, хотя он не раз похвалялся, что находится на первом месте в израильском «списке на уничтожение».

Такой список действительно лежал перед Замиром и Яривом, когда они приступали к планированию операции «Возмездие», но в нем не было не только имени Арафата, но и имен Хабаша, Хаватме, Джибриля и других им подобных. Список включал лишь имена террористов «второго эшелона», — но зато именно тех, кто по израильским данным, с величайшим трудом собранным за истекшие годы, непосредственно отвечал за организацию террористических операций таких групп, как «Народный фронт освобождения Палестины», «Черный сентябрь» и другие.

Открывали список руководители операций «Черного сентября» — Мохаммед Наджар и Кемаль Адван, отвечавший за террористические акции внутри Израиля. За ними следовали Али Хасан Саламе и его помощник Абу Дауд, которые вместе планировали мюнхенскую операцию. Данные о них были получены благодаря Шаулю-Ваддаду и его сети «информаторов» в арабских странах. Далее шли имена людей, роль которых в палестинской террористической сети стала известной Мосаду из других источников. Источники эти были разнообразны. Какие-то крохи информации доставили европейские евреи, добровольно сотрудничавшие с агентами Мосада на местах. Кое-что удалось узнать благодаря сотрудничеству израильской разведки с разведками и полициями других стран. Многое установили агенты Мосада, специально посланные для наблюдения за подозрительными палестинцами, обосновавшимися в Европе. Информация из всех этих источников стекалась в Мосад. Тут она анализировалась, сопоставлялась и уточнялась. Постепенно перед Замиром и Яривом начала вырисовываться картина сложной и разветвленной террористической сети, охватившей почти все главные европейские столицы. В каждой из них находились один или несколько резидентов палестинского террористического движения, в задачу которых входила подготовка порученных им операций, подбор людей, снабжение их оружием, взрывчаткой и фальшивыми документами, организация «выхода» убийц на террористическую акцию и путей отступления. Резиденты имели широкие контакты с европейскими террористическими группами, вроде «Красных бригад», группы Баадер-Майнхоф или ИРА.

Следовало нанести удар по узловым точкам этой сети. Для этого нужно было тщательно продумать список «кандидатов».

Когда в июле 1968 года итальянская полиция занялась делом угнанного в Алжир израильского самолета, она задержала множество обосновавшихся в Риме арабов. Все они были допрошены, проверены и — выпущены на свободу. Против них не оказалось никаких серьезных улик.

Данные этого расследования вскоре стали известны Мосаду. Внимание израильтян привлекла личность одного из задержанных палестинцев. Это был молодой поэт, проживавший в Риме вот уже 12 лет и служивший в последнее время переводчиком в ливийском посольстве. Он был весьма активен в европейских левых и палестинских кругах, а кроме того, как выяснилось на допросе, «имел честь» быть близким родственником «самого» Арафата. В Риме он был чем-то вроде неофициального представителя ООП и с немалым успехом пропагандировал идеи этой организации в итальянских радикальных кругах.

Начиная с 1968 года, Мосад установил негласное наблюдение за этим человеком. На всякий случай. Время от времени людям Мосада, оказавшимся в Риме, давалось задание проследить за маршрутами его перемещений, его связями и знакомствами. Удалось кое-что установить, выяснилось, в частности, что у него есть постоянная любовница. Выяснились и другие любопытные подробности. Но главное приоткрылось лишь много позже, в августе 1972 года, после неудавшейся попытки террористов взорвать израильский самолет над Римом. Было установлено, что в дни, предшествовавшие этой акции, «Объект» вошел в тесный контакт с ее исполнителями — тремя молодыми террористами, позднее скрывшимися в Алжире.

Так, в результате четырех лет терпеливой слежки Мосад вышел, наконец, на наиболее вероятного резидента террористов в Риме, — невысокого, худощавого палестинского поэта тридцати с лишним лет, Вадала Цвайтера.

Данные Ваддада заставили руководителей Мосада обратить более пристальное внимание на Кипр. Ни для кого не было секретом, что палестинские террористы довольно свободно орудуют на острове, пользуясь контактами с греческими кипристами. Новым в сообщении Ваддада было то, что Никозия используется как место контактов. Это предположение надлежало тщательно проверить.

Здесь на помощь Мосаду пришла счастливая случайность. Эту случайность звали Шмидт. История Альберта Шмидта, романтична и загадочна, как на заказ. Утверждают, что он родился в еврейской семье, но в раннем детстве потерял родителей, отправленных в нацистский концлагерь, и был усыновлен семьей немецких христиан. Он вырос, не зная своего происхождения. В студенческие годы он увлекся, как многие, политикой и вскоре оказался в кругах, связанных с группой Баадер-Майнхоф. Затем последовал удар: приемные родители рассказали ему, что он еврей. Утверждают, что именно это было причиной произошедшего в нем душевного перелома. Так или иначе, он отправился в Израиль и здесь предложил свои услуги израильской разведке. Мосад направил Шмидта обратно в Европу — на этот раз уже как своего информатора. Его неутомимая кротовья работа вскоре позволила израильтянам собрать — и передать западногерманским коллегам — обширные сведения о группе Баадер-Майнхоф и, в частности, — о ее широких международных связях. Следуя за этой ариадниной нитью, Мосад в конце концов вышел и на главного палестинского резидента на Кипре. Им оказался Хуссейн Абад аль-Шир, постоянно проживавший в отеле «Олимпик» в Никозии.

Слежка за аль-Широм вскоре подтвердила подозрения Мосада. Она позволила также установить личность помощника аль-Шира, Зайяда Мухейси, часто курсировавшего между Никозией, Бейрутом и Афинами.

Но самая серьезная группа организаторов палестинского террора обосновалась, как выяснилось, в Париже. Выявление и ликвидация этой группы были делом рук одного-единственного человека — Баруха Коэна.

Барух Коэн родился в 1935 году в Хайфе. Он вырос в тесном соседстве с местными арабами и с детства научился понимать и уважать их язык и обычаи. Его старший брат Иуда погиб во время Войны за Независимость. В 17 лет Барух начал свое сотрудничество в Мосаде. К 1970 он уже считался одним из самых блестящих мосадовских агентов. В июле этого года его, вместе с женой и двумя детьми, послали в Брюссель. В штате тамошнего израильского посольства он числился на незначительной дипломатической должности под именем Моше Ишая. Истинной его задачей была координация действий всех мосадовских агентов в Европе, занятых выявлением палестинской террористической сети. Коэн быстро сумел наладить контакты с некоторыми не очень принципиальными арабами, которые — за соответствующую плату, разумеется, — согласились добывать для него нужную информацию.

Говорят, что любая, самая хорошо законспирированная подпольная организация становится уязвимой, когда выходит на операцию. Именно это произошло в марте 1971 года, когда парижское палестинское подполье вышло из укрытия, чтобы провести атаку на израильские объекты. Сведения о готовящейся атаке вскоре поступили к Баруху Коэну через одного из его «информаторов» в Брюсселе. Долгие месяцы, в течение которых он «культивировал» свои арабские контакты, окупились с лихвой. В Иерусалим ушло сообщение, что в ближайшие дни две девушки должны доставить в Израиль взрывчатку на одном из самолетов авиакомпании «Эр Франс». Увы, ни имен, ни внешности «курьеров» Коэн не знал. Две девушки приятной наружности — вот все, что сумел сообщить ему «информатор».

В течение нескольких последующих дней паспортная и таможенная службы в аэропорту Луд дотошно проверяли всех мало-мальски симпатичных женщин, прибывавших в Израиль из Европы. Наконец, И апреля эти усилия принесли плоды. Среди прочих пассажиров, прибывших рейсом «Эр Франс» из Парижа, выделялись две ослепительные красавицы, очень похожие друг на друга и даже одевшиеся как будто в одном магазине. Что особенно насторожило сотрудника Мосада, стоявшего на паспортном контроле, — эта та старательность, с которой они подчеркивали, будто не имеют никакого отношения друг к другу. Быстро перебрав в уме возможные варианты действий, сотрудник остановился на «гамбите» — стандартной процедуре, предусматривающей жертву одной фигуры для атаки на другую. Он пропустил одну из девушек беспрепятственно, но — придравшись к какой-то мелкой формальности — задержал другую. Расчет оправдался: первая красавица вернулась выяснить, что произошло со второй. Тогда была задержана и она.

Согласно паспортам (конечно, фальшивым), они были француженки — Даниэла Риве и Мартина Гарсиа. В их чемоданах были обнаружены сотни фунтов взрывчатки. Пакеты со взрывчаткой были прикреплены пластырем также на их телах, под одеждой.

Они оказались сестрами, Марленой и Надией Барделли, из богатой марокканской семьи. Изобличенные обнаруженной у них взрывчаткой, обе сестры стали давать показания с такой скоростью, что за ними едва поспевал магнитофон. Согласно этим показаниям, они должны были встретить в Тель-Авиве пожилую французскую пару, Пьера и Эдит Бургхалтер, чтобы передать им свой «багаж». В тот же день супруги Бургхалтер были арестованы. С их помощью удалось выйти на руководителя этой странной террористической группы, 26-летнюю Эвелин Бараджи, известную своими связями с группой Баадер-Майнхоф и причастностью к многочисленным террористическим акциям в Европе.

Но главной «добычей» Мосада в истории Барделли было имя человека, который запланировал и организовал эту неудачную операцию. Им оказался известный в парижских артистических кругах алжирский интеллектуал, директор независимого авангардистского театра Мохаммед Будия. Он давно уже был знаком французской полиции, как участник алжирского Фронта Национального Сопротивления в 50-х годах и близкий друг руководителя Фронта Бен-Беллы. В 1959 году он был арестован французами в Алжире, но в 1962 году, когда Алжир получил независимость, вышел из тюрьмы и был немедленно назначен директором алжирского Национального театра. Однако в 1965 году, когда соратник Бен-Беллы Бумедьен совершил в Алжире государственный переворот, Будия вынужден был бежать из страны. Он отправился в Буэнос-Айрес. Будия вернулся в Париж, где быстро обрел репутацию талантливого режиссера-авангардиста и блестящего левого интеллектуала. Свою театральную и «интеллектуальную» деятельность он совмещал с тщательно скрьюаемой работой главного резидента ООП во Франции.

Получив эти сведения, Барух Коэн направил своих людей по следам Будии. Вскоре ему удалось установить имена других членов парижской группы — доктора Махмуда Хамшари, который осуществлял связь между Будней и Бейрутом, и профессора аль-Кубайси из Американского университета в Бейруте, который, под прикрытием своих лекционных поездок в Европу, регулярно доставлял в Париж взрывчатку и другие «высоко интеллектуальные» материалы.

Осенью 1972 года, через пять дней после мюнхенской трагедии и через три дня после разрешения действовать, полученного от Голды Меир, Замир и Ярив окончательно согласовали список «кандидатов». Кандидатов на что? На уничтожение, разумеется. На ликвидацию.

Не было ли это превышением полномочий разведки? Не было ли это преступлением против закона? Имеет ли право правительство суверенной страны санкционировать «охоту за людьми»? Не противоречит ли это нормам государства, объявляющего себя демократическим?

Вопросы эти обсуждались не только в израильском руководстве. Они сотни раз ставились впоследствии в западной печати, поднимались в дискуссиях, снова и снова предъявлялись израильским представителям за рубежом. Левоевропейские радикальные круги отвечали на них однозначно. В лучшем случае они проводили знак равенства между «группами уничтожения» Мосада и террористами: и те, и другие убивают, пользуясь одними и теми же методами.

Методы действительно были сходны. Израильтяне первыми взяли на вооружение изобретенный еще в 1910 году неким шотландским инженером «почтовый пакет со взрывчаткой». С помощью таких пакетов были ликвидированы в 1956 году организаторы федаинских диверсий полковники Хафез и Мустафа. Позднее этот способ использовал Харэль, когда пытался вынудить немецких ученых отказаться от участия в египетской ракетной программе. В конце 60-х годов террористы перехватили этот прием у израильтян, и с тех пор Мосад отказался от «взрывающейся почты». Но палестинцы от него не отказались —19 сентября 1972 года они использовали его для убийства израильского дипломата в Лондоне.

Мосад однако перешел к иной технике, впервые опробованной в Бейруте, против Хассана Канафани, — к дистанционно управляемым бомбам. Разумеется, палестинцы быстро освоили и этот прием. Они стали применять его широко и неразборчиво, в основном — против гражданских целей и мирных людей, выдавая их затем за «военные объекты» и «израильских агентов».

И все время на вооружении обеих сторон оставался старый, испытанный метод уничтожения — выстрел из револьвера.

Да, методы были одинаковые. Разными — принципиально разными — были мотивы. Террористы нападали. Израиль защищался. И все это происходило на глазах равнодушного мира, который полагал, что «его это не касается». А когда «касалось» — как в случае захвата западных авиалайнеров — винил, прежде всего, Израиль. За «неуступчивость». За «излишнюю жестокость». Мало ли в чем можно обвинить евреев. Обвиняли же их позже в нефтяном кризисе.

Конечно, можно сказать, что палестинцы вели «национально-освободительную борьбу». И так говорили. Особенно в арабской и левой европейской прессе. Эта словесная дымовая завеса сбивала многих с толку. Она заслоняла тот простой и очевидный факт, что «борцы за свободу» почему-то упорно избирали своими мишенями мирных людей — женщин, стариков, туристов, просто прохожих. Детей в Маалоте. Паломников в Луде. Здравый смысл не мог найти никаких оправданий этим бессмысленным убийствам. Но газеты продолжали называть обыкновенных убийц «революционными борцами за освобождение Палестины».

В этих «объяснениях» была изрядная доля лицемерия и цинизма. Например, знаменитая британская радиовещательная корпорация Би-Би-Си, всегда и охотно декларировавшая свою «независимость», вменяла в обязанность всем своим новым сотрудникам изучить специальный «Словарь радиожурналиста корпорации», в котором указывалось, что ирландских боевиков, убивающих английских граждан, следует именовать «террористами», а вот палестинских убийц из Маалота — «партизанами». «Герильей». Я видел этот словарь, я сам его читал — он оставался в силе даже в конце 70-х годов.

Мир был равнодушен, — как и в дни еврейской Катастрофы. И опять, как в те дни, евреи чувствовали себя защищающими свою жизнь в одиночку. Их преследовали и убивали на Ближнем Востоке, в Европе и в самом Израиле, с дьявольской изобретательностью и кровавой изощренностью, без разбора и сожаления, с садистским удовольствием и торжествующим злорадством. Казалось, что вернулись времена гетто и погромов.

Могут сказать: «Вы преувеличиваете! С одной стороны, целое государство, как-никак, с армией, полицией, разведкой, а с другой — банда плохо вооруженных террористов…» Но человеческая психология не принимает такие аргументы. Люди воспринимают ситуацию применительно к себе, своим близким, своим детям. Они испытывают унижение, отчаяние, страх, бессилие, и им нет дела до того, что убийцы немногочисленны, а Армия обороны Израиля насчитывает десятки тысяч человек. На счету трех (!) японцев в Луде было 25 убитых и 78 раненых!

Ни один народ не может жить в таком унижении и страхе. Он перестает «звучать гордо». Чтобы не сломаться окончательно, он должен распрямиться. Вернуть себе веру в то, что преступники могут быть найдены, опознаны и наказаны. В те годы западный мир еще не понимал той жгучей жажды возмездия, которая владела тогда буквально всеми израильтянами — от рядовых граждан до премьер-министра. Сегодня, зализывая собственные раны, западный мир это уже, кажется понимает.

Так обстояло дело с моральной стороной вопроса. Практическая же его сторона была куда более очевидна. Государство имеет не только право, но и долг защищаться от банды взбесившихся преступников. Демократическое государство — тем более. Ибо эта банда — сознательно и бессознательно — работала и работает и сейчас на подрыв демократии в мире. Защищая себя, Израиль защищал демократический Запад. Сегодня, оглядываясь назад, можно с уверенностью сказать, что если бы не отчаянная, в одиночку, сцепив зубы, борьба израильтян с международным терроризмом, успехи этого терроризма были бы ныне гораздо серьезнее.

А что касается методов — что ж, они диктуются обстоятельствами. В данном случае их выбрал сам противник. Террористы создали высоко профессиональную, тщательно законспирированную международную сеть убийства и уничтожения, на счету которой к концу 1972 года числилось уже несколько тысяч (!) жертв. Эту сеть необходимо было любой ценой ликвидировать.

Оставались технические детали. Наметить подлежащие ликвидации «узлы», создать «группы уничтожения», разработать план каждой «операции» — и начать «охотничий сезон».

Много лет спустя Авнер, израильский «шпион, который пришел с холода», бывший руководитель одной из таких групп, рассказал об этой «Великой охоте» американскому журналисту Ионасу. Если вы помните, с этого мы начали весь наш рассказ. С этого мы его теперь продолжим.

Человек, в распоряжение которого Замир на следующий день откомандировал Авнера, был высокий, худой, профессорского вида мужчина лет сорока, с ранней сединой в густой шевелюре. Губы его были изломаны трагической гримасой, но в глазах играло насмешливое веселье.

— Ты можешь называть меня Эфраим, — сказал он. — Я буду твоим куратором. У тебя, наверно, сотни вопросов, я даже не знаю, смогу ли на все ответить. Поэтому не начать ли нам с кофе?

Они начали с кофе в небольшом кафе на тель-авивской набережной.

— Поговорим о деле, — сказал Эфраим, откинувшись на стуле. — Мы создаем несколько ударных групп для действий в Европе. Их задача — разрушить террористическую сеть. Идея тут простая. В чем сила террористов? Они не составляют регулярную армию, их невозможно атаковать и разбить в открытом сражении. В чем слабость? В том же самом…

Авнер подумал, что у Эфраима не только вид профессорский. Он подхоДил к делу издалека, основательно, словно читал лекцию студентам.

— Их сеть, — продолжал Эфраим, — держится на нескольких центральных узлах и соединяющих эти узлы линиях связи и доставки. Удали один узел — ты нарушишь всю сеть. Убери одного узлового человека, и ты надолго сорвешь им игру.

— Появится другой… — заметил Авнер.

— Это требует времени. Профессиональный террорист-организатор — это умный и искусный фанатик. Большинство людей не фанатики. И большинство фанатиков не умны и не искусны. Чтобы подготовить профессионального организатора, нужны годы. Вдобавок, если появится новый, ему придется налаживать нарушенную сеть. А для этого ему придется открыться. Тогда мы сможем убрать и его… И вообще, ты не думал о ногтях?

— О каких ногтях? — растерянно переспросил Авнер.

— Ну, ногти ведь тоже отрастают. Но это же не причина, чтобы их не подстригать…

Авнер пожал плечами. Это соображение ему не приходило в голову.

— Теперь — о группе. Вас будет пятеро…

— Специалист по взрывчатке, — задумчиво начал перечислять Авнер, — специалист по документам, один по связи, я и еще один, который будет стрелять… Так?

— Что значит — «который будет стрелять»? — удивился Эфраим. — А ты сам не умеешь стрелять, что ли? Тебя в армии не научили стрелять?

Авнер сконфуженно молчал.

— Мы учим людей стрелять, — безжалостно продолжал Эфраим. — Мы учим их пользоваться автоматом, подкладывать бомбы, орудовать ножом. Но мы никого не учим убивать. У нас нет специалистов по убийству.

Авнер опустил голову. Только теперь он до конца осознал, что ему предстоит.

— Я понимаю, это нелегко, — опять заговорил Эфраим. — Не думай, будто я не понимаю. Но я вот что хотел тебе сказать… Ты помнишь Гутфрейнда, тренера по борьбе, которого они убили в Мюнхене? Здоровый такой мужик… я с ним был знаком. У него были две дочери. В 67-м он спас в Синае дюжину египетских солдат, которые умирали от жажды. В Мюнхене они всадили в него четыре пули. А перед этим связали, понимаешь? Представь себе, что ты нашел человека, который это сделал. Скажем, в Амстердаме. Он сидит в кафе и пьет кофе, а ты стоишь у окна и у тебя в руках револьвер. Понимаешь, я не могу приказать тебе выстрелить. Никто не может, верно? Я не виню тебя. У тебя трясутся руки, ты не в состоянии. Ну, что ж, нет — значит нет. Только не говори мне, что для этого надо быть «специалистом по убийству». Бели ты можешь это сделать, если ты сознаешь, что это нужно сделать, тебе не нужна никакая тренировка.

— Я понял, — сказал Авнер, впервые поднимая голову и глядя ему в лицо. — Я думаю, что я смогу.

— Я знаю, что ты сможешь, — улыбнулся Эфраим. — Я ни минуты в этом не сомневался. Иначе ты бы здесь не сидел…

20 сентября Авнер вылетел в Женеву. Он снял комнату в отеле «Дю Миди», заказал в гараже место для своей будущей машины и открыл в банке два счета. На один он положил чисто номинальную сумму, на другой — израильское банковское распоряжение, открывавшее ему кредит на четверть миллиона долларов. С этого счета он немедленно снял пятьдесят тысяч наличными и закрыл их в заказанном для этого личном сейфе. Первый счет был для его зарплаты и личных расходов, второй — для расходов на операции группы. Никто не мог заранее предсказать, во что выльются оперативные расходы. Сколько стоит убить человека? Кажется, что для этого достаточно девяти граммов свинца. Но иногда к ним нужно добавить десятки тысяч долларов — на информаторов, на разъезды, на машины, на документы, на слежку…

«Меня не устраивает просто убийство, — говорил Эфраим на встрече с группой. — Убийство одного террориста должно запугать других. Если вы просто стреляете в человека, когда он открыт, доступен, не защищен, этого недостаточно. Другие скажут: э, Ахмед был дурак, он был неосторожен, израильтяне его хлопнули, но я — я не такой, я буду осторожен, меня не поймаешь… Но если вы ликвидируете своего человека в таком месте, где он ощущает себя в безопасности, в неожиданном месте, в необычных обстоятельствах — это другое дело. Тогда другие скажут: смотри, у этих евреев длинная рука! Если уж они сумели укокошить Ахмеда в таком месте, таким способом, то они, пожалуй, могут добраться и до меня…»

Кажется, чего проще: идет по улице намеченный человек; подойди к нему сзади и выстрели в него. Выстрели дважды для верности. И все.

А как узнать, что это — именно тот человек. Как подойти к нему незамеченным? Как обойтись без лишних свидетелей? Как покинуть место убийства, не оставив следов? И вообще, начнем с начала — как разыскать нужного человека в огромном городе? Ведь не стоит же он на центральной площади с плакатом: «Я Ахмед. Ты — Авнер?»

Это значит: нужна предварительная слежка. Знакомство с маршрутами. Изучение привычек. Анализ всех возможных ситуаций. Выбор самых оптимальных. Разработка наилучшего варианта. Обеспечение транспорта. Выяснение путей отхода. Расстановка в нужных местах своих людей и запасных машин.

На все это нужно множество людей, времени — и денег. Деньги у Авнера теперь были. Людей он должен был найти сам. Времени у него не было.

И вдобавок, были еще эти бесконечные ограничения, которые Эфраим терпеливо вдалбливал в головы членам авнеровской группы. «Хорошо, допустим, вы все подготовили, все предусмотрели. Вы вышли на цель. И в последнюю минуту рядом с ней оказываются посторонние люди. Вопрос: что делать? Ответ: ничего! Я хочу, чтобы вы меня хорошо поняли. Ответ: ничего. Операция отменяется. Ликвидация не состоится. Запомните: вы не террористы, которые из убийства мирных людей делают театральное представление. Вы даже не пилоты, которые должны отбомбиться — и ничего не поделаешь, если при этом погибнет несколько лишних людей. Ваша операция должна быть чистой. Она должна быть хирургически безупречной: один выстрел — один маньяк, садист или убийца детей. Если при этом погибнут невинные люди, все ваше дело пойдет насмарку. Запомните это. Если вы увидите рядом с ним его девушку — не трогайте его. Если рядом с ним стоит хозяйка лавочки, где он покупает продукты, — не трогайте его. Даже если вы готовились несколько месяцев и сегодня ваш величайший шанс, но рядом с ним оказался случайный прохожий — не трогайте его. Вы найдете его завтра. А если не его, так другого…»

«А что, если этот случайный прохожий вытащит револьвер»? — спросил кто-то из группы.

«Тогда он уже не случайный прохожий, не так ли?» — И Эфраим улыбнулся своей трагической улыбкой. — «Есть еще вопросы?»

У Авнера был вопрос. Последний.

«Вот этот список, который ты нам дал… Мы — единственная группа, которой поручено всех их ликвидировать?»

Эфраим пристально посмотрел на него.

«На этот вопрос я не уполномочен отвечать, — сказал он после небольшой паузы. — Впрочем, я и не знаю ответа на него».

Через три недели после мюнхенской трагедии «группы уничтожения», подготовленные Замиром и Яривом, были готовы к открытию «охотничьего сезона».