1

В парфюмерном магазине царили полумрак и тишина. Сквозь передние окна внутрь проникал свет уличных фонарей, в глубине салона слабо светилась люстра венецианского стекла. Густые тени заполняли углы и пространства под сияющими стеклами витрин прилавков. Мягкий полумрак скрывал вход в рабочие помещения позади салона. Джолетта Керес не стала включать свет. Она закрыла за собой входную дверь и торопливо повернула старинный латунный ключ в замочной скважине. Вынув ключ, девушка замерла, прислушиваясь.

Снаружи отчетливо были слышны звуки шагов. По мере приближения они замедлились, а потом и вовсе затихли. Джолетта прильнула лицом к старинному волнистому стеклу входной двери рядом с прикрепленным к ней похоронным венком с черной лентой, стараясь разглядеть стоявшего в тени аркады человека, но могла различить лишь очертания высокой мужской фигуры.

Сердце учащенно забилось у нее в груди. Хотя в магазине было темно, ей казалось, что снаружи ее хорошо видно. Девушке захотелось убежать, спрятаться, но ноги как будто приросли к полу. Она так сильно сжала ключ в руке, что его фигурные края глубоко впились в ладонь.

Мужчина снаружи стоял неподвижно. Он не пытался спрятаться и, казалось, намеренно смотрел прямо на Джолетту пристальным взглядом. В развороте его плеч чувствовались сдерживаемая сила и настороженность.

Джолетта не имела представления, как долго он следовал за ней. Она заметила его на последнем перекрестке перед магазином. Но тогда она подумала, что он просто идет с ней в одном направлении. Он не делал попытки сократить расстояние между ними, однако что-то в его размеренном шаге, подлаженном к ее темпу, настораживало. Об опасностях Французского квартала Нового Орлеана в ночное время она слышала много раз, хотя столкнулась с подобной проблемой впервые.

Почувствовав боль в глазах от напряженного всматривания в темноту под аркадой, Джолетта на мгновение сомкнула веки, чтобы снять напряжение. Когда она снова открыла глаза, тротуар был пуст.

Человек исчез.

Прижавшись лбом к стеклу, Джолетта пробормотала про себя проклятие. Она не была уверена, что против нее замышлялось что-то плохое, но все же облегчение было столь велико, что девушка почувствовала слабость в коленях. И в то же время эта недолгая игра в кошки-мышки, которую затеял с ней незнакомец, вызвала у нее негодование.

А может быть, все это лишь плод ее воображения? Ничего удивительного, ведь в последние дни на нее свалилось так много волнений, что она стала неадекватно реагировать на события.

И все же вряд ли.

Джолетта глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. В полумраке комнаты витал знакомый аромат, напоминая о чем-то родном и любимом. Она медленно повернулась, пытаясь унять пронзившую ее боль утраты.

Мими. Это ее запах. Он был неразрывно связан с бабушкой, Анне Перин. Насыщенная гамма ароматов всегда исходила от одежды пожилой женщины, от мягкого белого крепа ее кожи, от серебристых волн ее волос. Этот запах стал такой же неотъемлемой ее частью, как и лучистая улыбка, и имя Мими, которым называла ее Джолетта в детстве. Он заполнял помещения наверху, где прожили свою жизнь четыре поколения женщин семьи Фоссиер, владевших магазином. За долгие годы этот крепкий запах впитался в складки штор и ковры, проник в закрытые ящики и трещины старинной мебели, пропитал даже штукатурку стен и дерево полов. Мими любила постоянное присутствие аромата духов. Ей повезло, говорила бабушка, что она живет среди душ цветов.

На похоронах Мими цветов было тысячи, их принесли ее друзья и партнеры, представители различных гражданских, общественных и благотворительных организаций, которым Мими помогала на протяжении всей своей жизни в Вие-Карре, как называли Французский квартал потомки креолов. Запах цветов, смешавшись с ароматами благовоний во время отпевания усопшей в соборе Святого Людовика, наполнил теплый влажный воздух, шевеливший седой мох на могучих дубах кладбища во время погребения Мими в семейной усыпальнице Фоссиеров. Все знали, как сильно Мими любила цветы; это было традицией женщин их семьи, как и владение парфюмерным магазином.

Джолетта тряхнула головой, желая отогнать видения. Она не будет думать о таких вещах. Выпрямившись, она направилась в глубь магазина.

Джолетта ступала уверенно, этот дом стал частью ее жизни, она с детства знала каждый его уголок и могла бы пройти по нему даже в кромешной темноте. Она помнила, какой оттенок голубого цвета имели стены. Однажды она перевернула вот этот столик на колесиках, на котором стояли украшенные лентами корзиночки с мылом и ароматическими смесями; это случилось в одно дождливое воскресенье во время игры в салки с двоюродным братом Тимоти и сестрой Натали, когда они были еще детьми. В этих старинных шкафах с украшенными кружевами полками, уставленными флаконами духов разных размеров, форм и расцветок, она вытирала пыль, что являлось ее обязанностью с двенадцатилетнего возраста. Первые уроки составления духов были преподаны ей в день ее тринадцатилетия, для чего использовали эссенции из закупоренных флакончиков коричневого стекла, стоявших вот на этой тележке для торговли вразнос. Вот об этот старый потертый ковер она споткнулась и подвернула ногу, когда первый раз надела туфли на высоком каблуке. А на этом старом диване из красного дерева, обтянутом кремовым в темную полоску шелком, она выплакивала свое горе после разрыва помолвки, длившейся четыре года.

Магазин был неотъемлемой частью ее воспоминаний, как хороших, так и плохих; он стал центром жизни с тех пор, как она переехала жить к Мими после гибели родителей: их машина скатилась с шоссе во время сильной грозы и упала в канал. Иногда ей казалось, что именно по этой причине ей так сильно хотелось уйти из этого дома после окончания колледжа. Она устала от постоянного запаха духов, заполняющего каждый момент ее жизни.

Ей хотелось независимости и самостоятельности, она должна была избавиться от заботливой, любящей опеки над каждым ее движением, мыслью, настроением. Она хотела тогда доказать, что не нуждается ни в ком: ни в Мими, ни в других пожилых женщинах, работавших в магазине и заменивших ей родителей, ни тем более в своем бывшем женихе. По этой причине полгода назад она перебралась в квартиру, снятую поближе к научной библиотеке, в которой она работала историком, и подальше от Вие-Карре.

Джолетта дошла до двери в глубине магазина, ведущей в рабочую комнату, где изготовляли духи. Здесь запах духов был еще сильнее; он исходил от сотен стеклянных сосудов, сверкающими рядами выстроившихся на полках вдоль стен. В центре помещения находился рабочий стол с глубокими полками под столешницей, на которых стояли большие старинные тетради в кожаных переплетах, а также новые, покрытые пластиком. Эти тетради содержали сотни формул духов с определенными названиями, предлагаемых потребителям многие-многие годы, но большинство духов изготовлялось соответственно вкусам постоянных клиентов, о чем в тетрадях имелись соответствующие подробные записи. Значительная часть записей была сделана относительно недавно, хотя попадались и такие, которым было сто сорок лет; этот перечень составных частей любимых духов давно умерших женщин навевал меланхолию. Запись формул представляла собой сложную систему цифр и значков, разработанную Вайолетт Фоссиер, прапрапрабабушкой Джолетты, той самой, которая в давние времена создала «Фоссиерс Ройял Парфюмс» сразу после окончания Гражданской войны.

Джолетта осмотрела полки с тетрадями и сердито нахмурилась, отчего между бровями у нее обозначилась едва заметная складочка. Там царил ужасный беспорядок; старые тетради со смятыми и загнутыми страницами кипами громоздились на полках вперемежку с новыми без всякой системы.

Это определенно было делом рук ее тети Эстеллы Клементе, старшей дочери Мими и сестры матери Джолетты. Она уже побывала в магазине вместе с Натали и перерыла полки в поисках ценной формулы духов, известных под названием «Ле жардин де кор», что означает «сад во внутреннем дворе». Эти духи были самым старым продуктом фирмы и приносили ей более половины годового дохода. По семейному преданию, «Ле жардин де кор» под другим названием являлись любимыми духами французской императрицы Евгении в годы Второй республики. Согласно ему Евгения получила духи от бывшей служанки императрицы Жозефины, забравшей их после смерти своей госпожи. Жозефине же, в свою очередь, они достались от самого Наполеона Бонапарта, известного своим пристрастием к благовониям. Предполагалось, что Наполеон обнаружил эти духи во время похода в Египет и они ему очень понравились; ему рассказали, будто это те самые духи, которыми Клеопатра приворожила Марка Антония, те, что были привезены ей из восточных пустынь, где в древние времена ими пользовались жрицы богини Луны.

Эта ценная формула свято хранилась в секрете женщинами семьи Фоссиер; компоненты и их точная пропорция были известны только владелицам магазина в каждом поколении и передавались от матери к дочери. Мими была последней из женщин, получившей по наследству этот секрет, но не передала его никому.

Они все много раз видели, как Мими готовила духи, знали почти все компоненты, входившие в их состав, однако «Ле жардин де кор» представляли собой очень сложную смесь. Чтобы изготовить их, надо было чрезвычайно тщательно отмерить и смешать множество компонентов, на это уходило времени больше часа. Одна незначительная погрешность, одна лишняя капля эссенции какого-нибудь цветка или растения, и приходилось начинать все заново. Испорченная смесь могла быть хорошими духами, вполне пригодными для продажи по более низкой цене, но их уже нельзя было назвать «Ле жардин де кор».

Мими из последних сил старалась сообщить им необходимую информацию, когда лежала в реанимационном отделении в те несколько часов, прошедших после ее падения с лестницы и до остановки сердца, но ничего не получилось. Она перенесла удар, после которого левая сторона ее тела, а также мускулы лица оказались парализованными. Вместо слов у нее получались хрипящие, невнятные звуки, не позволяющие разобрать то, что она хотела сказать. Они все по очереди пытались понять бабушку — Эстелла, Натали, Тимоти и сама Джолетта, но один за другим отказывались от своих попыток, утомленные бесполезными усилиями. Прежде чем бабушка впала в беспамятство, Джолетте удалось расслышать лишь одно слово, состоявшее из двух слогов, выговоренных с большим трудом слабым голосом.

Дневник. Так прозвучало слово, сказанное Мими.

Джолетта объявила всем о том, что она услышала, и добавила, что никогда не видела дневника у бабушки. Тетя Эстелла и Натали в спешке покинули больницу, хотя врачи предупредили их, что Мими долго не протянет.

Тимоти остался в больнице вместе с Джолеттой. Он сидел, зажав ладони между коленями, и болтал всякую всячину, непрестанно смахивая со лба длинную прядь светлых волос. Его раскованная, спортивного сложения фигура выглядела бы привлекательно, обладай он более сильным характером, но он предпочел уступить это качество матери и сестре. Будучи всего на один год младше Джолетты, он выглядел моложе. Его манеры были приятны своей живостью, а большие карие глаза светились озорным блеском. Тимоти попытался: отвлечь Джолетту, но, убедившись в бесполезности своих попыток, покинул палату и отправился на поиски какого-нибудь заведения, намереваясь поужинать.

Джолетта осталась одна с бабушкой, когда ночные тени опустились на больницу и в реанимационном отделении все затихло. Через какое-то время пульс Мими стал слабеть, дыхание замедлилось, затем оно остановилось, снова возобновилось и замерло навсегда в бесконечном молчании смерти. Джолетта еще долго стояла в уединении больничного бокса за задернутыми занавесками, держа в своей руке слабые пальцы бабушки со старческими пятнами на гладкой белой коже и выпуклыми суставами, пальцы, которые лечили ее, ласкали и утешали в ее детских горестях. Она пригладила серебристые пряди волос на висках Мими, волосы еще казались живыми. Жгучие слезы, наполнив глаза девушки, медленно покатились по щекам.

Тетя Эстелла закатила истерику в коридоре больницы, когда, вернувшись, узнала о смерти Мими. Она обвинила Джолетту в том, что та обманом заставила ее отлучиться, желая отделаться от нее и ее детей и самой услышать последние слова Мими.

Джолетта была настолько раздосадована и удручена диким поведением тети, что даже не сумела ничего возразить против ее обвинений. Но она никогда не сможет простить тете этих слов. Даже теперь ей неприятно вспоминать тот момент.

Она отошла от стола и направилась к тяжелой двери с железным засовом в глубине рабочей комнаты. Это был выход во внутренний двор. Задержав руку на засове, Джолетта вспомнила о мужчине, стоявшем перед дверью магазина. Хотя внутренний двор был полностью закрытым со всех сторон, там имелись еще два других входа: запертая дверка в решетке старых ворот для въезда экипажей со стороны улицы и деревянная калитка, ведущая во внутренний двор соседнего дома.

Тряхнув головой, Джолетта отодвинула засов и вышла. Два других входа не использовались годами; Мими предпочитала, чтобы все входили и выходили через магазин, так она могла их видеть. Запоры дверцы и калитки, наверное, уже проржавели насквозь за долгие годы бездействия, но даже если они и открывались, в дом мог проникнуть только тот, кто хорошо знал его устройство.

Джолетта прошла под арками лоджии, примыкавшей к задней части дома, и направилась к лестнице, ведущей на балкон второго этажа. Проведя рукой по потертым перилам, она начала подниматься по ступенькам из красного дерева, затем обернулась и, окинув взглядом сад, подумала о Вайолетт Фоссиер, женщине, бсновавшей парфюмерное производство.

Вайолетт разместила свой магазин на первом этаже городского дома, который получила от своего мужа в качестве свадебного подарка. Дом располагался на одной из центральных улиц Французского квартала и был выстроен по проекту архитектора Джеймса Галлиера, находившегося в зените своей славы среди плантаторов штата Луизиана. Просторные, светлые комнаты украшала тонкая лепнина. Мраморная облицовка каминов, предметы живописи и скульптуры, зеркала и дорогие портьеры с шелковыми кисточками, серебро, хрусталь, изящные фарфоровые безделушки — все это Вайолетт и Гилберт Фоссиер привезли из своего большого свадебного путешествия по Европе. Именно тогда, во время двухлетнего пребывания за границей, Вайолетт приобрела пылкий интерес к духам. Тогда же в ее руки попала формула драгоценной благовонной смеси, которую она назвала «Ле жардин де кор».

Эти духи, как с гордостью рассказывала клиентам Мими, получили свое название от сада во внутреннем дворе их магазина. В отличие от дома, купленного и обставленного ее мужем, внутренний двор полностью был творением Вайолетт. Джолетте он казался самым тихим и уютным местом во всем Новом Орлеане. Высокие стены кремового цвета и римские арки лоджий вдоль первого этажа здания красиво сочетались с геометрической формы клумбами цветов и трав, обсаженными вечнозелеными кустами во французском стиле. От находившейся в центре фонтана и увитой старыми виноградными лозами каменной беседки во все стороны разбегались дорожки. Все это говорило о влиянии того давнего путешествия в Европу. Каждое растение, подобранное для сада самой Вайолетт много-много лет назад, обладало каким-либо запахом — от вьющихся по стенам роз и глициний и больших пышных кустов олив и жасмина в углах до сбившихся в кучки петуний на клумбах, душистого табака и ранних лилий. Их сладкое благоухание вместе с сиянием газовых фонарей, мерцающим в струях фонтана, и укромные темные места в разных уголках сада создавали атмосферу чувственного, пленительного уединения.

Джолетта всегда испытывала любопытство к жизни Вайолетт; ей хотелось знать, как она выглядела, что было у нее на уме, когда она создавала свой сад, что побудило ее открыть магазин с таким благоухающим уютным местечком позади него. Как историка, Джолетту особенно интересовали строгие нравы викторианской эпохи. Поведение Вайолетт выглядело необычным для того времени, особенно среди аристократов-креолов французского и испанского происхождения во Вие-Карре, которые считали торговлю занятием, недостойным даже для мужчины, не говоря уж о женщине. Джолетта несколько раз спрашивала Мими о Вайолетт, и каждый раз бабушка обещала все рассказать, когда придет время. Обстоятельства сложились таким образом, что время так и не пришло, как и не наступил подходящий момент для передачи формулы духов.

В глубине сада двигались неясные тени, слышался плеск и журчание струек воды в фонтане, шорох ветвей, трущихся о старую кирпичную стену под порывами ветра, или шепот призрачных влюбленных в одном из темных уголков. Находиться здесь одной в темноте было жутковато. «Следовало бы подождать до утра», — подумала Джолетта. Но и утром ее вряд ли ждет что-то хорошее, поскольку магазин был закрыт на все время похорон и всю последующую неделю. Не будет ни веселого звона колокольчиков у входной двери, ни попыток приготовления новых духов, ни приветливой улыбки или любовного ворчания Мими, не будет даже запахов лука, сельдерея и чеснока при жарении заправки для соуса в кухне наверху. Непривычно думать, что все это уже никогда не вернется.

Джолетте не хотелось входить в пустые комнаты на втором этаже. Ей это казалось вторжением. С другой стороны, чем может повредить еще одно вторжение? Ведь другие уже побывали там, рылись в книгах Мими и ее бумагах, шарили по шкафам и ящикам. Ее присутствие не принесет вреда более того, который уже совершен. Пройдя по верхней галерее к узкой входной двери, Джолетта отперла ее своим ключом и вошла в дом.

Она включила свет в гостиной, но не стала задерживаться среди изысканной обстановки из красного дерева с позолотой и мрамора с позолоченной бронзой. Обойдя квадратный стол в — центре комнаты под большой хрустальной люстрой, она прошла в прилегавшую спальню.

Эта комната больше напоминала музей: украшенная завитками кровать в стиле Людовика XIV, туалетный столик в том же стиле, старинные шторы из розового атласа поверх пожелтевших кружевных занавесок. Здесь, как: и в гостиной, имелся камин из каррарского мрамора с фигурной чугунной решеткой. У одной из стен стоял высокий комод, украшенный позолоченной резьбой по дереву. Нижняя его часть состояла из выдвижных ящиков различного размера, верхняя представляла собой полочки с маленькими отделениями за двустворчатой дверцей, расписанной в манере Буше пасторальными сценами с влюбленными пастухами и пастушками и парящими над ними херувимами. Мими называла его «мой комод воспоминаний». В нем хранились дорогие ее сердцу предметы: ракушки, которые она собирала в Билокси во время своей первой поездки туда в детстве; подаренные веера и зеркальца в серебряных оправах и другие памятные подарки от поклонников, с которыми она танцевала на балах до замужества; красные стеклянные пуговицы от платья, которое было на ней в тот вечер, когда ее будущий муж сделал ей предложение; засохшая, осыпавшаяся гвоздика из его похоронного венка и многие другие сокровища. Джолетта знала, что где-то среди этих вещей должно находиться то, что ей нужно.

Она нашла дневник в глубине третьего отделения, под детским платьицем для крещения. Он лежал в свертке, перевязанном черной потрепанной лентой, вместе с миниатюрным портретом в тяжелой потемневшей рамке, которая, по-видимому, была сделана из чистого серебра.

То, что Мими называла дневником, представляло собой толстую книгу, похожую на шкатулку, обтянутую темно-бордовым бархатом и окантованную потерявшей блеск медной рамкой с правильными прямыми углами. Настоящий путевой дневник викторианской эпохи, разбухший от листов плотной бумаги, исписанных витиеватым почерком с вставками из набросков изящных цветов и небольших рисунков и пейзажей. Джолетта вспомнила, что видела этот дневник однажды, много лет назад. Теперь она держала его в руках, ощупывая пальцами медные уголки, и рассматривала лежавший на нем миниатюрный портрет.

Маленькая картинка, выполненная масляными красками в приглушенных, нежных тонах, сохранила оттенки цветов. Казалось, молодая женщина на портрете вот-вот улыбнется. Густые длинные ресницы оттеняли ее большие темно-карие глаза, глядевшие из-под изящно изогнутых бровей застенчиво и вопрошающе, настороженно и в то же время печально. Слегка вздернутый нос. Плавные очертания губ цвета коралла. Пушистые каштановые волосы собраны на затылке, оставленные на висках локоны красиво обрамляли лицо. В ушах блестели длинные сережки из гранатов и мелкого жемчуга, такая же брошь скрепляла у шеи простой кружевной воротничок. Она не была красавицей в классическом понимании, но загадочная привлекательность всего ее облика не позволяла отвести взгляд. Художник работал над картиной любовно и тщательно, молодая женщина на портрете выглядела естественной и живой. Казалось, качнув головой, она ответит на вопрос, заданный ей так давно, что даже эхо его перестало звучать много-много лет назад.

Вайолетт Фоссиер.

Джолетта помнила тот день, когда впервые увидела этот портрет и имевший к нему отношение дневник. Мими лежала в постели с бронхитом, а тринадцати-четырнадцатилетняя Джолетта старательно ухаживала за ней. Не выносившая неподвижности, Мими отказывалась дремать или читать. Как-то она попросила Джолетту достать из комода в ее спальне принадлежности для плетения кружев. В поисках бобины Джолетта вытаскивала из комода один за другим разные предметы, а Мими рассказывала ей о каждом из них.

— Подай-ка это мне, chere, — велела она, когда Джолетта извлекла дневник.

Толстая книга с медной окантовкой оказалась очень тяжелой. Пока девушка несла ее, узорчатая застежка с маленьким навесным замочком и висевший на черной ленточке ключик слегка позвякивали. Мими бережно приняла книгу, любовно проведя рукой по потертому бархату. В ответ на просьбу внучки разрешить ей посмотреть, что это такое, она осторожно отперла замочек и открыла книгу, явив глазам девушки пожелтевшие страницы, исписанные красивым почерком и украшенные изящными зарисовками с пятнышками чернильных клякс.

— Этот дневник принадлежал твоей прапрапрабабушке, — пояснила Мими. — Когда-то она держала его в руках, описывала на его страницах события каждого дня на протяжении двух лет, проведенных ею в заграничном путешествии. Она поверяла ему свои мысли и чувства, поэтому, читая его, можно понять, какой она была. Как жаль, что теперь мы не ведем дневников.

Заинтересованная витиеватым почерком и исходившим от страниц книги затхлым запахом, Джолетта вытянула шею, стараясь прочесть первую строчку.

— Нет, нет, та chere, — воскликнула бабушка, захлопывая книгу, — это не для твоих глазок.

— Но почему, Мими?

— Ты еще слишком юна. Может быть, когда-нибудь потом, когда ты повзрослеешь.

— Я уже достаточно взрослая. Я не какой-то там маленький ребенок, — в ее голосе явно звучало возмущение. Мими взглянула на внучку и улыбнулась.

— Согласна. Но есть такие вещи, которых ты еще не знаешь и не должна знать, пока не достигнешь такого возраста, когда сможешь их понять.

Джолетта смотрела на бабушку, недовольно поджав губы.

— И когда же это будет?

Мими вздохнула.

— Кто знает? К некоторым понимание никогда не приходит. А сейчас положи, пожалуйста, книгу на место и присядь рядом со мной, я расскажу тебе кое-что интересное.

Джолетта подчинилась, хотя и с явным неудовольствием. Вскарабкавшись на высокую кровать, она пристроилась около бабушки. Мими протянула старческую руку и дотронулась до лица девушки, погладив пальцами ее четко очерченный подбородок.

— Тебя назвали в честь твоей бабушки Вайолетт, ты знаешь? Джолетта — латинская форма имени Вайолетт. И ты очень похожа на нее. Твои глаза немного светлее, с рыжеватыми искорками, и волосы не такие темные, как у нее, я думаю, от солнца — Вайолетт, наверное, ни разу в жизни не выходила из дома без шляпки и зонтика. Но у тебя такое же строение тела, такие же брови и нос — особенно нос. Le пет, нос парфюмера.

— Правда? В самом деле? — У Джолетты даже дух перехватило от этих слов.

Мими задумчиво кивнула.

— Я заметила это. Когда-нибудь ты будешь выглядеть так же, как она.

— Но она такая красивая.

— Как и ты, chere, разве я не говорила тебе это много раз? — голос Мими звучал немного ворчливо.

— Да, но ты говоришь это как бабушка. — Джолетта сомневалась не в любви Мими, а в себе. Мими погладила ее по волосам.

— Не беспокойся, когда-нибудь ты в этом убедишься. И будешь такой же сильной, я думаю. Ты обычно такая тихоня, но в душе твоей кипят необузданные желания, которые когда-нибудь вырвутся на свободу. Тебя можно уговорить, убедить доводами, но нельзя заставить. Ты будешь уступать и уступать, пока твое терпение не переполнится последней каплей, и тогда ты повернешься и будешь сражаться, сражаться, не считая потерь и, возможно, не зная жалости. Иногда я даже боюсь за тебя, моя крошка. Тебе так много надо для счастья, для того, чтобы твое сердце было удовлетворено, и если ты не будешь осторожной, тебе могут сделать очень больно.

Сейчас, держа миниатюрный портрет в руках и напряженно всматриваясь в черты лица Вайолетт Фоссиер, Джолетта не могла вспомнить всего, что говорила ей бабушка.

Ей неожиданно пришла в голову мысль: не было ли тогда в отказе бабушки разрешить ей почитать дневник какой-либо другой причины, кроме той, которую та высказала? Не содержали ли страницы дневника чего-нибудь постыдного, какой-нибудь семейной тайны, а Мими посчитала внучку слишком наивной, чтобы открыть ей на это глаза. Мими вполне могла так считать. Она училась в монастырской школе, вышла замуж девственницей и полагала, что ее дочери и внучки столь же невинны. Мило с ее стороны, но ее идеалы изжили себя.

Действительно ли она похожа на Вайолетт Фоссиер?

Джолетта подняла подбородок, глядя прямо перед собой. Ей почти столько же лет, сколько Вайолетт на этом портрете. Возможно, и есть некоторое сходство, но разные стили причесок, одежды, выражение лица не позволяют определить, насколько оно велико. Это сходство необъяснимо. Джолетта знала и принимала как неизбежное то, что она никогда не будет такой обворожительной, как женщина на портрете. Она независима, у нее есть любимая работа, своя квартира и ни одного постоянного кавалера на примете. Единственное, что определенно было у них одинаковым, — так это нос.

Джолетта сделала медленный и глубокий вдох, пытаясь определить запахи, наполнившие комнату. Да, у нее есть чувствительный нос. Она всегда ощущала вокруг себя беспредельное разнообразие запахов и думала, что все могут чувствовать их так же легко, как она, уметь различать и классифицировать их, иногда поворачивая голову им вслед. Теперь она знала, что заблуждалась. Многие люди чувствовали запахи, но не все, некоторые улавливали лишь половину из них, другие же различали только приятные и неприятные.

Здесь, в комнате, где находилась Джолетта, пахло пылью, застарелым угольным дымом, средством для полировки мебели, паркетным воском, мощной гаммой звучали сухие и острые запахи старого шелка, кожи, шерсти, хлопка, исходившие из недр «комода воспоминаний». Но все они перекрывались мириадами ароматов, проникавших из магазина на первом этаже, медленно плывших во влажной неподвижности воздуха.

Самым сильным из них был аромат розы, древнейшего парфюмерного компонента и самого популярного в современном мире. Именно этот компонент Джолетте впервые разрешили отмерить много лет назад. Мими помогала ей устойчиво держать бутылочку, а затем, промокнув разбрызганные капельки носовым платком, доложила его в карман внучки.

— На счастье, — пояснила бабушка, подмигнув и поцеловав ее. — И да будет любовь.

Запахи лаванды и корицы исходили от ароматической смеси, которую каждое утро выжимали из лепестков растений. Мать Джолетты пользовалась этой смесью, и ее нежный, слегка старомодный сладковатый запах навевал девушке воспоминания о матери.

Густой запах фиалкового корня ассоциировался с тетей Эстеллой. Пожилая женщина имела склонность без всякого разбора умащивать себя и свою одежду новейшими, широко рекламируемыми духами, и последние дни от нее исходили насыщенные испарения новомодных духов и запах искусственного виноградного напитка.

Смесь апельсинового запаха с запахами других цитрусовых была связана с комнатой Джолетты в общежитии колледжа. С помощью их свежего аромата она старалась заглушить запахи старой краски и спортивных носков. В приятном цитрусовом запахе ощущалось тонкое благоухание свадебного флердоранжа. Она сразу утратила к нему интерес после расторжения помолвки.

Мускус напомнил ей тот зимний день, когда она и ее кузина Натали смахнули с полки на каменный пол рабочей комнаты целую бутылку мускусной эссенции. Натали заявила тогда, что виновата Джолетта. Это действительно сделала Джолетта, но потому, что ее толкнула Натали. Тем не менее ей одной пришлось собирать осколки стекла и вытирать остро пахнувшую жидкость. Тошнотворно-крепкий запах, казалось, въелся в кожу, застрял в носу и преследовал Джолетту много дней. Но самое неприятное было то, что Мими после этого не пускала ее в рабочую комнату несколько месяцев.

Джолетта тогда пыталась объяснить, как все произошло, но голос Натали оказался громче, она плакала и кричала в ответ на обвинения, и в конце концов Джолетта отказалась от попыток быть услышанной. По прошествии многих лет она привыкла к тому, что кузина всегда брала верх. Она все еще восхищалась настырностью Натали, искусной картинностью ее шикарных нарядов и дорогих украшений, ее решимостью все делать по-своему, не заботясь о последствиях. Джолетта считала, что у нее есть свой, выдержанный стиль. Немногочисленные наряды хорошего качества в нейтральных тонах она могла комбинировать в бесконечном разнообразии, дополняя их яркими аксессуарами и старинными украшениями. И все же последнее появление Натали, демонстрировавшей творения известных дизайнеров, заставило ее почувствовать себя немодной и невзрачной по сравнению с кузиной.

Аромат пряной гвоздики напоминал о Тимоти — им был густо насыщен его одеколон.

Кузен отдавал предпочтение сильным запахам, хотя Джолетте казалось, что ему больше подошли бы легкие смеси, предназначенные для уличного пользования. Тимоти — сплошное очарование, его непринужденность отрабатывалась многими летними сезонами, проведенными у бассейнов загородных клубов или во время спортивных занятий, связанных с риском, такими, как дельтапланеризм или спуск на плотах по бурным рекам. Единственный внук Мими, единственный мальчик, рожденный в семье на протяжении жизни двух поколений, он был избалован, но, похоже, перерос это.

Джолетта ощущала и многие другие запахи. Самый значительный из них, соревновавшийся с благоуханием розы, принадлежал ветивере. Ее тонкий аромат древесной зелени, схожий с запахом эвкалипта, присутствовал во многих смесях, изготавливаемых в магазине. Ветивера, родиной которой считалась Индия, появилась в Новом Орлеане, когда он был французской колонией. Ее использовали вместо лаванды в местностях с тропическим климатом, где не приживалось это растение, хорошо цветущее в Англии. В настоящее время лаванду импортировали в достаточном количестве, но новоорлеанцы продолжали отдавать предпочтение тем особым ароматическим смесям, которые можно было создать только с помощью их излюбленного запаха ветиверы.

Да, у нее есть чувствительный нос. Вопрос в том, как он может ей пригодиться.

Джолетта подошла к кровати и аккуратно положила на нее дневник. Развязав Ленточку и отперев замочек, она стала просматривать страницу за страницей, пробегая глазами по выцветшим строчкам и рисункам, внимательно изучив первую и последнюю страницы. Она не обнаружила никаких записей, содержащих цифры или пропорции, ничего похожего на формулу.

Уголки ее губ разочарованно опустились, она глубоко вздохнула. Ей следовало знать, что это не будет так просто.

Она должна внимательно прочитать весь дневник, каждую его ветхую страницу. На это нужно время, а сейчас уже достаточно поздно, чтобы начинать. Ей надо взять дневник домой и, может быть, сделать фотокопию, чтобы не испортить в нем что-нибудь, а потом досконально изучить его содержание. Возможно, она не правильно поняла то, что пыталась сказать ей Мими, неверно истолковала ее слова. Джолетта сунула дневник в сумку и, выключив везде свет, покинула дом бабушки.

Порывы весеннего ветра, налетавшего со стороны озера Понтшартрен, несли с собой запахи дождя и прохлады, сметали с улиц мусор. Джолетта повесила сумку на плечо, сунула руки в карманы куртки и двинулась в направлении автомобильной стоянки, где оставила машину.

В столь поздний час улицы были пустынны. На противоположной стороне она заметила обнимавшуюся парочку. Донесшиеся до нее звуки постукивания копыт свидетельствовали о том, что экипаж с туристами проезжал по перекрестной улице. По пути Джолетте попалась группа подростков, свистящих и вопящих по-кошачьи; опьяненные пивом и свободой, они были слишком юны, чтобы не заявлять об этом. Где-то вдалеке завывала джаз-труба, наполняя ночь горестными стенаниями.

День заканчивался, жизнь в городе затихла. Джолетта пробыла в магазине дольше, чем предполагала. По мере удаления от центральных улиц квартала звуки постепенно затихали. Теперь слышен был только стук ее каблучков по неровному тротуару.

Сначала она подумала, что это эхо, но потом поняла, что шаги, которые она слышит, тяжелее ее собственных. Джолетта надеялась, что тот, кто шел за ней, свернет в боковую улицу, или зайдет в дом, или отстанет, если она прибавит шагу. Но ничего подобного не случилось. Шаги продолжали звучать, размеренно, целенаправленно и настолько связанно с ее собственными, что это могло означать только одно.

Она почти забыла о человеке, который шел за ней до магазина. Он так легко от нее отстал. К тому же Джолетта почти убедила себя в том, что это было случайностью.

Теперь стало ясно — это не так.

В горле у нее пересохло. В боку закололо от быстрой ходьбы. В голове промелькнули разные варианты действий, которые она могла бы предпринять, чтобы избежать такой ситуации, — от звонка в полицию до возвращения в дом Мими. Но теперь все это было бесполезно.

Можно предположить одно из двух: либо этому человеку нужны деньги, либо он извращенец, который получает удовольствие, запугивая женщин. Она может бросить сумку и бежать, надеясь, что он удовлетворится этим. С другой стороны, если сумка останется при ней, она может стать оружием защиты благодаря весу лежавшего в ней дневника.

Продолжая идти быстрым шагом, Джолетта обернулась. Звуки шагов позади замерли. Она заметила темную фигуру, укрывшуюся в тени одного из балконов, во множестве нависавших над тротуаром, но не смогла разглядеть ни лицо человека, ни его одежду. Его рост, кажется, совпадал с ростом типа, который преследовал ее раньше, но она не была в этом уверена.

В отчаянии девушка устремилась вперед. Шаги позади нее возобновились. Они гулко звучали между домами, то затихая, то снова грохоча в каком-то непонятном неровном ритме. Или это кровь бешено стучала у нее в висках?

Ей вспомнилось все, что она когда-либо читала о самообороне для женщин, вспомнились ее благие намерения пройти курс обучения приемам защиты или купить оружие и носить его в сумке. Теперь об этом думать поздно. Она никогда не следовала своим благим намерениям.

До автомобильной стоянки оставалось еще два квартала. Когда она доберется туда, будет совсем темно и сторож будет уже спать или покинет площадку на ночь. Если она доберется.

Джолетта почти бежала, опустив голову и глядя под ноги. Звуки шагов позади нее ускорились.

— Дорогая, наконец-то! — раздался рядом низкий мужской голос.

Джолетта испуганно вскинула голову, успев заметить лишь темные волосы и устремленный на нее пронзительный взгляд. В свежем дуновении ночного ветра чувствовался запах крахмального белья и тонкий аромат сандалового дерева хорошего лосьона. В следующее мгновение мужчина склонился к ней и обнял ее сильными руками.

— За вами гонится какой-то тип, мэм, и похоже, у него в руках нож, — быстро проговорил он тихим, но настойчивым голосом. — Я был бы рад сразиться с ним ради вас, но не уверен, что поблизости нет его дружков. Подыграйте, и, может быть, все обойдется.

Нервы Джолетты были напряжены до предела, она даже толком не понимала, что он ей говорит. Она знала только, что тут что-то не так, и тело ее покрылось покалывающими мурашками. Набрав полную грудь воздуха, Джолетта приготовилась закричать.

В этот момент мужчина еще крепче обнял ее, и его настойчивые губы заглушили готовый сорваться крик.

 

2

Не было никакой возможности уклониться от его страстного, пронзительного поцелуя. Джолетта ощутила, как закипает в ее жилах кровь, словно от выпитого бокала шампанского. Она сделала попытку отстраниться, и тихий звук протеста застрял у нее в горле.

В следующий момент мужчина выпрямился и замер, продолжая удерживать ее в своих объятиях. Встретившись с ним взглядом, Джолетта заметила в его темно-синих в свете уличных фонарей глазах застывшее выражение фатальной неизбежности.

Ее уже давно никто не целовал. Может быть, слишком давно. Дрожь прошла по всему телу, с болью сжалось горло. Сбитая с толку быстрой сменой событий девушка стояла, уперев руки в грудь мужчины, ощущая пальцами его крепкие мускулы под пиджаком.

Незнакомец перевел дух и отпустил ее, резко шагнув назад с явной неохотой. Он окинул взглядом улицу позади нее.

— Простите, мэм, — произнес он с нервным смешком. — Я просто… Я подумал, что мои действия покажутся более убедительными, если я изображу личную заинтересованность. Похоже, моя уловка удалась.

Джолетта оглянулась. Человек, который преследовал ее, бесследно исчез. С трудом подбирая слова, она произнесла:

— Возможно, но у меня такое впечатление, что вы сделали бы это, даже если…

— Да, мэм, но я не вижу благодарности в награду.

Джолетте показалось, что она уловила нотки иронии в голосе незнакомца. Она внимательно посмотрела на него. При слабом освещении его волосы казались темными и отливали коричневым блеском, как полированное ореховое дерево; густые пряди лежали в некотором беспорядке. На правильном, четко очерченном лице выделялся прямой нос и квадратный подбородок с небольшим углублением. Складки по обеим сторонам губ говорили о том, что он часто улыбается, взгляд выдавал живой ум. Под хорошо сшитым пиджаком темно-синего костюма четко обозначились широкие, но не громоздкие плечи. Рост мужчины превышал средний, он держал себя властно, но не подавляюще.

— Награда обязательна? — после некоторой паузы отозвалась Джолетта.

— Галантность — стиль поведения южан не ценится теперь, как в былые времена. Она должна практиковаться безвозмездно, как я полагаю, но я предпочитаю вознаграждение, если есть возможность его получить.

Прислушиваясь к его голосу, девушка, движимая чистым любопытством, поинтересовалась:

— Из какого вы штата?

— Родился в Виргинии. Это имеет значение?

— Нет, — ответила она и склонилась над сумкой в поисках ключей от машины. — Конечно, нет.

Несколько наигранным тоном молодой человек спросил:

— Вы ведь направляетесь куда-то? Возможно, я могу составить вам компанию.

Его предложение обезоруживало своей любезностью, но Джолетте не хотелось обнадеживать его. Она не доверяла большинству мужчин при свете дня и, уж конечно, не доверится незнакомцу, который повстречался ей на темной улице. Достав из сумки связку с позвякивавшими ключами, Джолетта посмотрела на него.

— Большое спасибо за предложение, но галантность не обязана заходить столь далеко.

— Моя старая няня, обучавшая меня манерам, сказала бы обратное.

Непринужденная поза, в которой он стоял перед ней, не изменилась, и он не выказывал намерения удалиться.

— Но ее здесь нет, — терпеливо возразила Джолетта. — И мы с вами незнакомы. Может быть, вы связаны с тем парнем с ножом — откуда мне знать.

— Вы сообразительны, но все же никто к вам пока не пристал, не правда ли? Ну, хорошо, почти не пристал. Но будьте благоразумны. Позвольте мне проводить вас до машины.

— Я благодарна вам за оказанную помощь, но уверяю вас, дальше я могу справиться сама.

Джолетта обошла его и направилась в сторону стоянки.

— Вполне возможно, — согласился молодой человек, разворачиваясь и присоединяясь к ней. — Но зачем вам это брать на себя?

Она окинула его быстрым взглядом:

— Право, нет необходимости утруждать вас.

— Я думаю, что есть.

Автостоянка представляла собой маленькую площадку, окруженную высокими стенами домов, и походила на тускло освещенный колодец. Присутствие сильного мужчины рядом оказалось желательным, и не было оснований делать вид, что это не так. Поскольку отделаться от него все равно не представлялось возможным, Джолетта решила, что ее молчание будет означать вынужденное согласие.

Через некоторое время манеры, воспитанные в ней бабушкой, дали о себе знать. То, что несколько секунд назад казалось ей оборонительным молчанием, теперь стало представляться как нелюбезность. Джолетта взглянула на мужчину, шагавшего рядом с ней, на его темный костюм с соответствующим галстуком в полоску. Он выглядел как официальное лицо, неожиданно оказавшееся свободным после долгого дня напряженных переговоров. Желая смягчить натянутость, она спросила:

— Вы в Новом Орлеане по делу?

— Можно сказать так.

— Вы у нас впервые?

Он покачал головой.

— Нет, я бываю здесь время от времени.

— Какое-нибудь совещание? — Новый Орлеан являлся привлекательным местом для групповых встреч.

— На этот раз нет.

Поскольку он отвечал уклончиво, Джолетта не стала настаивать. Не имело значения, чем он занимался и почему находится в городе, — она никогда не увидит его больше.

Все же она ощутила некоторое разочарование от односложности его ответов, что ее удивило и даже как-то расстроило. Она прекрасно себя чувствовала без этих переживаний, которые испытывала в настоящий момент. Подобное осложнение ей совершенно ни к чему.

— Вам вовсе не обязательно так бежать. Я не собираюсь вас снова пугать.

Джолетта замедлила шаг.

— А я и не бегу.

— Конечно, нет. — На этот раз в его голосе прозвучали насмешливые нотки.

Она резко остановилась и повернулась к нему лицом.

— Достаточно, — сказала она. — Я благодарна вам за то, что вы дошли со мной до этого места. Не знаю, что бы я без вас делала. Я даже не сержусь на вас за поцелуй, но…

— Не сердитесь? — усомнился он.

— Нет. — Ее ответ прозвучал слишком поспешно. — Как бы там ни было, моя машина здесь, и я уверена, со мной все будет в полном порядке.

Некоторое время он молча смотрел на нее.

— Хотите отделаться от меня, да? А что, если тот парень с ножом притаился где-нибудь поблизости и только и ждет, чтобы ваш телохранитель покинул вас?

— Не думаю, — возразила Джолетта, одновременно бросая недоверчивый взгляд через плечо.

— Вот именно, — сказал молодой человек и продолжил сухим голосом:

— Моя машина тоже здесь, поскольку эта автостоянка единственная в этой части квартала. Позвольте мне отвезти вас домой, чтобы я мог быть уверен, что вы живы и здоровы.

Джолетта покачала головой, глядя на него с удивлением.

— Вы, наверное, сошли с ума. Я даже не знаю, как вас зовут.

— Тайрон Кингсли Стюарт Адамсон Четвертый к вашим услугам. Такого имени вам достаточно? Если слишком длинно, зовите меня просто Роун. А как я могу вас называть, кроме «дорогая» и «мэм»?

— Никак! Послушайте…

— Нет, вы послушайте, — перебил он тоном, не терпящим возражений. — Я не оставлю вас здесь одну в такое время ночи. Если вы не хотите, чтобы я отвез вас домой, разрешите мне хотя бы поехать следом за вами. Нет, я не правильно выразился, я все равно поеду за вами, хотите вы того или нет.

Джолетта долго смотрела на его решительное лицо с непреклонным взглядом.

— Но почему? — потребовала она. — Почему такая заинтересованность?

— Таков мой характер, привычка, вколоченная в меня персиковым хлыстом очень умным негром-управляющим, который придавал большое значение подобным вещам. Еще я открываю двери и уступаю место дамам — просто ничего не могу с собой поделать.

Ответ молодого человека не удовлетворил Джолетту, но она не могла найти благопристойного повода подвергнуть его сомнению. Мими тоже придавала большое значение манерам и моральному долгу. Девушка сжала губы и отвернулась, однако, пока они шли к тому месту, где в темноте стоял ее запертый «Мустанг», она более не выражала протестов.

Мужчина, назвавший себя Роуном, взял у нее ключи, отпер дверцу и заглянул внутрь, чтобы убедиться, что на заднем сиденье никого нет, затем сделал галантный жест, означавший, что теперь ей можно сесть в машину.

Джолетта не могла позволить ему перещеголять себя в учтивости. Она протянула руку и, когда он пожал ее, произнесла:

— Спасибо за то, что спасли меня. Я вам благодарна.

— Несмотря ни на что? Это очень благородно с вашей стороны. — Он с улыбкой смотрел на нее сверху вниз.

— Нет, в самом деле…

— Не стоит благодарности, — заверил ее Роун. — Я благодарен вам за предоставленную возможность.

Было бы неразумно спрашивать, что он имеет в виду. Она убрала руку.

— Тогда спокойной ночи.

Он отступил назад, давая ей возможность сесть в машину. После того как она устроилась на сиденье, он повернулся и направился к серебристому «Бьюику» с табличкой прокатной компании на заднем бампере.

Сидя за рулем, Джолетта нервничала, наблюдая в зеркале заднего вида горящие фары его машины. Она понимала, что молодой человек запомнит дорогу по улицам Французского квартала в сторону озера. Кроме того, ее беспокоило, что случайно встреченный ею незнакомец узнает, где она живет.

Но девушка волновалась напрасно. Когда она свернула к жилому комплексу, в котором находилась ее квартира, Роун Адамсон мигнул ей фарами и проехал дальше, не останавливаясь. На иной поворот событии, сказала себе Джолетта, она бы не согласилась.

Тем не менее она повернула голову и посмотрела вслед удалявшимся габаритным огням его машины. Разжав пальцы, крепко сжимавшие руль, Джолетта поднесла руки к губам. Они горели, и прикосновение пальцев ощущалось болезненно.

Такое случилось последний, раз месяцев шесть назад, когда она позволила мужчине стать ей достаточно близким, чтобы целовать ее. Именно столько времени прошло с тех пор, как ее жених Чарльз поцеловал ее в последний раз.

Они очень давно знали друг друга. Коренастый блондин, Чарльз был товарищем по играм, другом, братом, единственным мальчиком, с которым она встречалась в школьные годы. Их близость сложилась естественно, начавшись со скромного поцелуя при расставании и достигнув апогея после официального обручения, примерно два года спустя, в спальном мешке на берегу Миссисипи. Когда они поступили в колледж, Чарльз хотел, чтобы они вместе сняли квартиру где-нибудь поблизости от студенческого городка, но Джолетта отказалась. Она понимала, что Мими не одобрит ее поступок. Тем не менее все часы бодрствования они проводили вместе. Вместе посещали консультации у врача по поводу предотвращения беременности, вместе строили планы, обсуждали свой будущий дом и семью, детали церемонии бракосочетания, которое в конце концов должно было состояться. Вместе, всегда вместе. Джолетта уже купила себе платье из золотистого шелка, расшитого жемчугом и радужными бусинками. Их свидетели должны были быть в голубом, в тон основному цвету оконных витражей в маленькой викторианской церкви на Ривер-роуд, где состоится церемония.

Но по разным причинам день бракосочетания так никогда и не был назначен. В то лето, когда они закончили колледж, родители Чарльза захотели, чтобы он поехал с ними на охоту в Африку. Потом, после продолжительной болезни, умер дедушка Чарльза, и он счел эгоистичным думать о своем счастье в такое время. Чарльз продолжал копить деньги, чтобы заплатить первый взнос за их будущий дом и отложить немного для медового месяца на Карибах. Куда им спешить, в конце концов? Впереди вся жизнь.

Джолетте же казалось, что ее жизнь словно остановилась, v но доводы Чарльза о необходимости отсрочки выглядели настолько убедительными и практичными, что она послушно копила деньги, продолжая жить с Мими. Потом Чарльз потратил свои сбережения на покупку «Мазды-Миаты» с откидным верхом — автомобиля цвета электрик.

Когда Джолетта увидела спортивную машину, появившуюся перед парфюмерным магазином, в груди у нее что-то сжалось. Она посмотрела на Чарльза, который стоял немного в стороне, уперев руки в бока и гордо улыбаясь. Ее голос немного дрожал, когда она наконец заговорила:

— Ты… не хочешь, чтобы наша свадьба состоялась, Чарльз, не правда ли?

— Что ты имеешь в виду? — спросил он, делая шаг назад.

— У тебя есть кто-нибудь другой? Ты должен сказать мне.

— Никого, клянусь, — возразил он протестующе. — В чем дело?

— Я только хочу понять, по какой причине ты променял наше будущее на машину? Он нахмурился.

— Это мои деньги: я заработал их своим трудом и считаю, что имею право распоряжаться ими как хочу.

— Да, но ты говорил…

— Я знаю, что я говорил. Но, боже мой, Джолетта, мы будем женаты вечность, и тогда я уже не буду чувствовать себя свободным.

— Ты имеешь в виду, что тебе хотелось бы встречаться с другими женщинами? — Она знала, что он всегда провожал глазами любую привлекательную женщину, даже когда был с ней, но надеялась, что он избавится от этой привычки, когда повзрослеет.

— Почему бы и нет? — воинственно воскликнул Чарльз. — Возможно, тебе тоже следует встречаться с другими мужчинами. Это могло бы внести приятное разнообразие в жизнь. Очевидно, что мне никогда не удавалось вызвать твоего восторга на сей счет.

— Я не жаловалась, — робко возразила она.

— Может, надо было жаловаться, возможно, это помогло бы. Но так, как у нас с тобой идут дела… — Он пожал плечами. Джолетта прочистила горло.

— Я не знала, что у тебя такие чувства.

— Теперь знаешь.

Прошло немало времени, прежде чем она смогла заговорить, преодолевая спазм в горле:

— Ну что ж, думаю, я тоже не хочу выходить замуж за человека, который так мало обо мне заботится. — Непослушными пальцами Джолетта нащупала кольцо, которое он ей подарил. Оно легко снялось, потому что было велико ей с самого начала. С размаху припечатав кольцо к его ладони, она сжала вокруг него его пальцы. — Забери это… и уходи, сейчас же уходи.

Он долго смотрел на кольцо удивленным и растерянным взглядом. Потом резко повернулся и сел в машину. «Миата», рванувшись с места, оставила на асфальте черные полосы.

Внезапное крушение планов и всего, что связывало ее с Чарльзом, было для Джолетты подобно смерти. Чарльз занимал так много места в ее жизни, что теперь она чувствовала себя полностью опустошенной. Обидные слова, сказанные им, продолжали звучать у нее в голове, терзая ее, оскорбляя ее чувство собственного достоинства.

Мими помогла ей справиться с горем, время сделало свое дело. Однако даже Мими не удалось убедить ее, что не все мужчины такие, как Чарльз. Большинство из тех, с кем она позже встречалась, оказывались такими же — готовыми проводить с ней время, готовыми завлечь ее в постель, как будто это было своеобразным тестом. Джолетте не нравилось чувствовать себя марионеткой в их руках, она не верила в будущее, которое уже подвело ее однажды. Она редко заходила дальше первой встречи и все реже и реже готова была согласиться даже на это.

Мими не раз говорила ей, что она хоронит себя заживо в своей научной библиотеке. Возможно, бабушка была права. Нельзя жить прошлым, его не изменить.

Роун мигнул фарами автомобиля в знак прощания, потом проехал еще с четверть мили и свернул на стоянку перед ночным магазином. Он посмотрел на часы, прежде чем выйти из машины и направиться в магазин. Вернувшись через несколько секунд с большим пластиковым стаканом кофе, накрытым крышкой, он завел машину и поехал в обратном направлении тем же путем.

Оказавшись снова перед знакомыми зданиями, он припарковал машину, заглушил мотор и выключил фары. Жилой комплекс выглядел совсем новым; несколько коттеджей на две-четыре квартиры под разными углами располагались вокруг площадки с бассейном. С того места, где находился Роун, он мог видеть окно спальни той квартиры, где, как он выяснил раньше, жила девушка, за которой он наблюдал. За плотно задернутыми шторами время от времени мелькала тень.

Роун снял крышку с кофе и отхлебнул. Поморщившись, он покачал головой. Слишком крепкий — должно быть, простоял на огне не один час, но он ему понадобится, чтобы бороться со сном. Бросив крышку в пакет для мусора, которым снабдила автомобиль прокатная компания, он откинулся на сиденье, стараясь расположить свое крупное тело поудобнее. Положив руку на руль, сделал еще один глоток и позволил своему взгляду вновь вернуться к окну спальни.

Вздохнув, молодой человек задумчиво покачал головой. Он не смог устоять перед желанием поцеловать Джолетту Керес. Нельзя было так поступать. Ну и пусть, это стоило того, чтобы рискнуть.

Первую ночь в деле — и он уже «засветился», если использовать детективную лексику.

В зависимости от обстоятельств это может обернуться чем-то хорошим или чем-то плохим. Ясно одно: он не мог допустить, чтобы тот тип с ножом прикоснулся к ней. Он пережил несколько неприятных минут, когда думал, что может опоздать. В следующий раз он будет повнимательнее.

Следующий раз, господи.

Роун не был уверен в логичности своих действий. Мелодрама. Даже, можно сказать, бред. Так могло показаться на первый взгляд, но выходило, вовсе не бред.

Он чувствовал себя неопытным новичком. Чуть не дал ей возможность увидеть его у дверей парфюмерного магазина; ему казалось, что магазин находится дальше по той улице, он не предполагал, что девушка поведет себя так настороженно. Ему следовало сделать все иначе.

Также Роун никак не ожидал, что за ней кто-то следит. Он хотел создать дистанцию между ним и Джолеттой и решил дождаться ее на стоянке. Крупная ошибка. Этот подонок — откуда он взялся? Действительно ли у него был нож? Роун видел, как что-то блеснуло у того в руке. Однако пригодилось ему в качестве подходящего предлога для вмешательства.

Но целовать ее? Непрофессионально. Безнравственно. Чистый пример, как воспользоваться затруднительным положением другого человека. Он должен испытывать раскаяние, и он его испытывал.

Джолетта оказалась весьма необычной женщиной, скорее милой, чем красивой. Она была хороша той нежной, несколько старомодной прелестью, которая в сочетании с гордостью и подвижным умом притягивала мужчину, вызывала в нем желание подойти ближе и посмотреть, правда ли то, что он видел. Девушка выглядела хрупкой, но была на удивление смелой и явно обладала силой духа. От нее приятно пахло, от волос исходил запах роз. Он вспомнил, какой нежной и гладкой была ее кожа, когда он держал ее в своих объятиях, каким округлым было ее тело в тех местах, где оно должно быть округлым. От одной этой мысли мышцы внизу его живота напряглись. В ней все казалось таким правильным на ощупь и на запах, что казалось, стоит ей захотеть, и она может войти в его мечту и занять место, освобожденное для нее выдуманной им идеальной женщиной.

Он, наверное, спятил.

И, боже, ко всему прочему у нее, несомненно, имелось чувство юмора.

Теперь она двигалась за теми шторами, может быть, та самая женщина, которую он искал всю свою сознательную жизнь. А он сидел под ее окном, расслабленный поэтическим елеем, словно влюбленный подросток, и обжигал губы отвратительным кофе.

Отныне в любой момент любой пустяк может его предательски выдать, ей станет все известно, и она будет презирать его, возможно, даже ненавидеть. Это ему гарантировано. Иначе и быть не может.

 

3

Адвокат Мими, представительный, очень обаятельный седой мужчина, имел за плечами более двадцати лет адвокатской практики. Сколько Джолетта его помнила, он неоднократно отвергал предложения занять ответственный пост. Адвокат пригласил родственников Мими в свою контору для оглашения ее завещания и, чтобы создать благоприятную атмосферу, организовал встречу в обитом деревянными панелями зале, где всем был предложен кофе. Тетя Эстелла заняла место напротив Джолетты, с другого конца длинного стола усадив для поддержки по обе стороны от себя Натали и Тимоти. Она потребовала от адвоката приступить к выполнению процедуры. Тот подчинился.

Завещание не несло в себе никаких сюрпризов. Большая часть наследства, состоявшего из дома во Французском квартале, парфюмерного магазина и незначительного депозитного вклада в банке, согласно закону о наследовании штата Луизиана было поделено поровну между старшей дочерью Мими, Эстеллой Клементс, и единственным ребенком ее младшей дочери Маргарет. Тетя Эстелла негодующе поджала губы, но в тот момент воздержалась от каких-либо комментариев; адвокат положил на стол первый лист документа и перешел ко второму.

— Далее мы приступаем к персональным указаниям, — произнес адвокат, натянуто улыбаясь и переводя взгляд с одного лица на другое.

Он прочитал: «Эстелле — фамильное серебро, которым она жаждала владеть; Натали — несколько украшений прекрасной работы, но не очень дорогих; Тимоти — серебряные часы и бритвенный прибор из слоновой кости, принадлежавший его дедушке и прадедушке».

Прочистив горло, адвокат продолжил чтение ровным голосом:

— И в заключение написано следующее: «Моей любимой внучке, Джолетте Марии Керес, я завещаю предмет мебели, известный как „памятный комод“, со всем его содержимым. Содержимое комода включает в себя, но не ограничивается этим, дневник Вайолетт Марии Фоссиер в обложке, окованной медью, написанный ею в 1854 — 1855 годах. Дневник поступает в полное личное распоряжение вышеназванной Джолетты Марии Керес с неограниченным правом распоряжаться им так, как она сочтет подобающим».

Адвокат положил на стол листки завещания и деловито осведомился:

— Вопросы есть?

Тетя Эстелла с шумом глубоко вдохнула воздух, ее грузное тело чуть не вывалилось из кресла, когда она подалась вперед и выдавила из себя:

— Вы хотите сказать, что все это время дневник находился в старом комоде моей матери?

— Полагаю, да, — подтвердил адвокат. Тетя Эстелла повернулась к Джолетте:

— Ты знала это, не правда ли? Ты знала?

Джолетта почувствовала, как вспыхнуло ее лицо, но ответила с готовностью:

— Нет, тогда я не знала. Я подумала об этом позже.

— Это возмутительно! — заявила тетя Эстелла, поворачиваясь к адвокату. — Этот дневник является самой ценной частью состояния моей матери. Невозможно, чтобы завещание было составлено таким образом, что ни я, ни мои дети не могут получить от него свою долю выгоды.

— Завещание было составлено согласно конкретным требованиям моего клиента, — сухо пояснил адвокат, восседавший во главе стола.

— В таком случае она была не в своем уме, — выпалила пожилая женщина.

— Я хочу, чтобы завещание исправили. Сейчас же.

— Вы, разумеется, имеете право оспаривать его, миссис Клементс, — в голосе представителя закона появились стальные нотки, — но должен вас предупредить, что для этого у вас мало оснований. Мой клиент, ваша мать, была вполне в здравом уме в тот момент, когда диктовала пункты завещания, к тому же в них не наблюдается никаких отклонений от нормы. Я не могу судить о ценности указанного дневника, поскольку никогда его не видел, но полагаю, что эта вещь по своему характеру больше относится к области сентиментального.

— Вы мало знаете о том, чем занималась моя мать, если так думаете, — возразила тетя Эстелла. — Но это не имеет значения. Как я поняла, в завещании ничего конкретно не говорится о химических формулах духов. Могут ли они быть проданы? Есть ли для их продажи какие-либо юридические препятствия?

— Никаких. Этот вопрос может быть решен путем соглашения всех заинтересованных сторон, — ответил адвокат ледяным тоном. — Поскольку вы и Джолетта являетесь равноправными наследницами, вы обе должны будете подписать Документы на продажу и получить от сделки равный доход.

— Понимаю, — кивнула пожилая женщина, отчего складки ее толстого подбородка затряслись.

— Не уверена, что я понимаю, — медленно проговорила Джолетта, поворачиваясь к своей родственнице. — Надеюсь, вы не собираетесь продавать парфюмерный магазин?

Тетя Эстелла обратила на нее суровый взгляд.

— Почему бы и нет, в конце концов? Но я в данный момент говорю только о формулах, в частности о формуле духов «Ле жардин де кор».

— Мими бы это не понравилось. Она бы расстроилась, узнав, что вы могли только подумать об этом.

— Спасибо, Джолетта, я не нуждаюсь в твоих объяснениях.

— Но без этих духов парфюмерный магазин превратится в ничто, — возразила Джолетта, придвигаясь к тете. — Он принадлежал нескольким поколениям женщин нашей семьи и является частью истории Нового Орлеана. Вы не можете, так просто от него отделаться.

Джолетта увидела, как Натали за спиной матери скорчила Тимоти гримасу. Тимоти только покачал головой в ответ, но на лице его читалось сочувствие, когда он повернулся к Джолетте.

Эстелла Клементс мельком взглянула на сына, прежде чем снова обратилась к племяннице. Поджав губы, она изрекла:

— Я не собираюсь ни от чего отделываться; я хочу продать формулу духов за весьма высокую цену. Впрочем, тебе не о чем беспокоиться. Я все улажу, а ты сиди себе спокойно и жди половину денег.

— Я не могу поверить, что вы на это способны, — покачала головой Джолетта.

Лицо пожилой женщины приняло неприязненное выражение, ее массивная грудь поднялась под золотыми цепочками и нитками жемчуга.

— Пока я в настроении, Джолетта, я скажу тебе то, что уже давно хотела сказать: ты долгие годы жила за счет моей матери, червем пробираясь в ее сердце. Сейчас ты имеешь преимущество и, наверное, думаешь, что можешь легко убрать со своего пути и меня, и моих детей. Но у меня есть для тебя новости. Как только эта формула будет найдена, она Будет продана тому, кто предложит большую цену, и ты ничего не сможешь сделать.

Джолетта была настолько поражена словами тети, что не смогла ничего ответить. Она и не догадывалась, что тетя так о ней думала.

Напряженную тишину нарушил Тимоти.

— Мама, не надо расстраиваться, — сказал он, выпрямившись на стуле и подтянув свои длинные ноги. Нервным движением руки он откинул назад волосы. — Я уверен, что Джолетта не собирается у нас ничего отбирать.

Эстелла выразительно посмотрела на него.

— Когда мне понадобится твое мнение, Тимоти, я дам тебе знать. А сейчас позволь тебе напомнить, что ты должен поддерживать меня.

— Я только хотел сказать…

— Мы слышали, — прервала его мать тоном, не терпящим возражений. — Сделай милость, помолчи, у тебя нет аргументов, чтобы заставить Джолетту посмотреть на вещи с моей стороны.

Густо покраснев, Тимоти бросил извиняющийся взгляд на кузину и слегка пожал плечами.

Та ответила ему легкой улыбкой. Тимоти всегда нравился ей больше, чем Натали; он был ближе ей по возрасту, в нем чувствовалась некоторая неуверенность в себе, свойственная ей самой. Очень трогательно, что он принял на себя огонь издевок своей матери. Когда Тимоти был ребенком, до того как родители развелись, отец отправлял его в летние лагеря и в походы, чтобы закалить сына и сделать более самостоятельным. Тимоти всегда возвращался домой загорелым и подтянутым, но его зависимость от матери не становилась меньше.

Вмешательство кузена позволило Джолетте собраться с мыслями. Стараясь выглядеть как можно спокойнее, она сказала:

— Я полагаю, мы действительно должны все хорошенько обдумать.

— Тут не о чем думать, — сухо возразила тетя. — У меня есть знакомые в косметической промышленности. Сама Лора Каморе заинтересовалась; она готова дать духам «Ле жардин де кор» торговую марку «Каморе Косметике» и хочет развернуть широкую рекламную кампанию на основе легенд о Наполеоне, Жозефине и Клеопатре. Она назовет их духами для женщин, которые хотят побеждать, духами, увеличивающими силу обаяния женщины и ее влиятельность.

— Вы уже обсуждали маркетинг? — Джолетта не могла скрыть тревоги в голосе.

— Только не надо выставлять все в таком свете, будто я только и ждала, пока моя мать умрет. Разговор об этих духах у нас произошел намного раньше, когда мы с Лорой встретились в гостях у знакомых. Эта женщина начала свое дело с крема для очистки кожи и развила его в целую индустрию, миллиардный конгломерат; нет нужды говорить, что она и «Каморс Косметике» могут сделать с нашей формулой. Конечно, об этом нельзя было и заикнуться, пока Мими была жива.

— Но… разве вам не жалко свернуть дело, закрыть магазин? — Джолетта умоляюще протянула к ней руку.

— Меня духи никогда не интересовали. И, конечно, я не собираюсь проводить свои дни за составлением духов. Лора готова заплатить как минимум два миллиона, а может быть, и больше за право владения именем «Фоссиерс Ройял Парфюмс» и формулу «Ле жардин де кор». Я не хочу упускать такие деньги.

Теперь Джолетта поняла, почему Мими держала в тайне от своей старшей дочери формулу духов. По-видимому, у бабушки были для этого серьезные основания.

Эстелла уехала из Нового Орлеана в Хьюстон и поступила там на работу, когда ей было чуть больше двадцати лет. Хьюстон находился всего в нескольких часах езды по скоростной автомагистрали, но жителям Нового Орлеана поколения Мими с их неторопливым образом жизни это казалось так же далеко, как до Луны. Вскоре Эстелла вышла замуж за техасца, человека слишком высокого, слишком шумного, слишком богатого и слишком уверенного в себе для того, чтобы понравиться Мими. Она так и не приняла Эррола Клементса и простила свою дочь только после того, как у той хватило сообразительности развестись с ним, пока Натали и Тимоти были еще маленькими.

Но после развода Эстелла не вернулась домой и проводила время то в Хьюстоне, то на Восточном или Западном побережье. Она приобрела вкус к экстравагантности и слишком большую привязанность к ярлыкам знаменитых модельеров, по крайней мере в глазах Мими. Безукоризненно изящный французский вкус, прививаемый ей с детства, преобразился настолько, что ее внешность стала прискорбно вызывающей. К тому же старшая дочь Мими продемонстрировала полное отсутствие чутья к запахам, судя по тем духам, которыми она пользовалась.

Все смотрели на Джолетту, ожидая, что она скажет, — ее тетя, кузен и кузина, даже адвокат, наблюдавший за ними с усталым видом, как будто он уже не раз являлся свидетелем подобных семейных перепалок и не жаждал увидеть их снова.

Натали, высокая блондинка с выражением лица манекенщицы на помосте, казалось, чувствовала себя несколько неловко, но тем не менее была явно заинтересована развитием событий. Джолетта не понимала, почему все это так занимало Натали; ее образ жизни, наполненный приемами, вечеринками, поездками на Карибы и Ривьеру, можно было назвать только блистательным. Она удачно выходила замуж и еще более удачно разводилась по крайней мере дважды. Деньги вряд ли особо ее беспокоили, судя по ее костюму из шелковистой черной кожи, сумке от Фенди и туфлям от Феррагамо. Джолетта внимательно посмотрела на тщательно подкрашенное, ухоженное лицо Натали с тонкими морщинками в уголках глаз от солнца, необходимого для поддержания загара. В его выражении не было ничего, что свидетельствовало бы о ее интересе к семейным делам, но кто знает?

— А ты, Натали, не хочешь попытаться заняться магазином?

— Ты, наверное, пошутила? — ответила Натали, произнося гласные по-Нью-Йоркски, но с техасской медлительностью. — Где мне взять на это время?

— Ты ведь не работаешь, насколько я знаю; так почему не попробовать? Может, ты даже начнешь получать удовольствие от полезного применения своей энергии.

— О да. Представляешь, я в футболке и резиновых шлепанцах бегаю за вонючими туристами и предлагаю им купить духи? Нет уж, спасибо. Я предпочитаю направить свою энергию, как ты выразилась, на что-нибудь поинтереснее. Например, на того бесподобного мужчину, с которым я познакомилась на прошлой неделе. Ты представить себе не можешь — сногсшибательная наружность и безукоризненные манеры. И, разумеется, с деньгами. Вот это — мой идеал карьеры.

— Кроме того, — вставила тетя Эстелла обиженным голосом, — Натали ничего не знает о магазине; Мими не считала нужным обсуждать это во время ее визитов.

Джолетта долго смотрела на тетю, прежде чем ответить:

— Но я знаю.

— И что это означает? — В голосе тети прозвучали угрожающие нотки.

— Это означает, — ответила Джолетта, не отводя взгляда, — что я сама могу заняться магазином.

В глазах Эстеллы промелькнуло странное выражение, словно она старалась скрыть какую-то хитрость.

— Ты можешь это сделать, только что пользы от магазина без «Ле жардин де кор»?

— Вы кое-что забываете, — возразила Джолетта. — Если дневник Вайолетт принадлежит мне и в нем записана формула духов, то она тоже принадлежит мне.

— А ты забываешь про другие пути определения состава духов.

Джолетта покачала головой.

— Химический анализ? Вы ведь знаете, что по этому поводу думала Мими.

«Метод, лишенный сути и точности» — так его называла бабушка. Как и большинство парфюмеров, Мими относилась с глубоким презрением к часто используемому процессу создания духов путем дешевых подделок смесей известных ароматов. Никакой механизм, говорила она, не способен уловить тончайшие оттенки запахов, определить свойства редких масел, которые делают духи особенными и придают им неповторимое очарование.

— Химический анализ сослужит свою службу, — отрезала тетя Эстелла.

— Я не думаю, что без дневника что-нибудь получится, — возразила Джолетта.

Тетя Эстелла молчала, но цвет ее лица приобрел угрожающий оттенок. Натали некоторое время пристально смотрела на мать, затем повернулась к Джолетте.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мне кажется, «Каморе Косметике» нуждается как в самой формуле, так и в дневнике. Даже если результаты химического анализа окажутся близкими к оригиналу, «Ле жардин де кор» будут лишь одними из многих духов без всякой истории. Кроме того, правительство относится придирчиво к рекламе, лишенной оснований. «Каморе» нужен дневник для подтверждения легенды.

— Умница, — сухо усмехнулась тетя. — Но я сомневаюсь, что ты уже обнаружила формулу, иначе ты проявила бы больше интереса к деньгам.

Джолетта промолчала, ей не хотелось это обсуждать.

— К тому же, — продолжила пожилая женщина, не делая паузы, — если ты хочешь владеть магазином, то должна выкупить мою долю не только магазина, но и дома. Где ты собираешься найти для этого деньги? Кто, по твоему мнению, даст деньги в долг особе твоего возраста, не имеющей ни делового опыта, ни связей, ни чьей-либо поддержки? Ты скоро поймешь безнадежность своей затеи и тогда придешь ко мне с просьбой помочь тебе продать магазин.

— Я найду выход.

Эти слова еще долго звучали в голове Джолетты после того, как она покинула адвокатскую контору. Она не имела понятия, откуда они взялись. У нее были некоторые сбережения, отложенные на покупку дома. Если добавить к ним то, что унаследовано от Мими, все равно будет недостаточно. Более того, она никогда даже и не помышляла стать владелицей «Фоссиерс Ройял Парфюмс». Почему-то она всегда думала, что ее тетя возьмет на себя заботу о магазине, когда придет время, если не сама, то обратится к чьей-либо помощи, наймет управляющего.

Но, видимо, этому не суждено случиться. Джолетта должна взять ответственность на себя. Но справится ли она?

Лишь недавно она была более-менее самостоятельной, перестала позволять событиям случаться самим по себе, перестала позволять людям вокруг поступать согласно только их желаниям, когда они могли приходить и уходить из ее жизни без протеста с ее стороны. Было ли это заявление, что она хочет управлять магазином, ее решением или она опять позволила обстоятельствам распоряжаться собой? Трудно сказать. Да у нее и не было выбора.

На следующее утро Джолетту вызвали в дом Мими. Она нашла там трех расстроенных женщин, работавших в магазине при бабушке и продолжавших поддерживать порядок в нем в последние несколько дней. Две из них плакали. Прошлой ночью в магазине и жилых помещениях над ним побывали грабители. Они побили стеклянные шкафы, разлили духи, вырвали из журналов страницы с составами духов. Наверху повсюду валялись поломанные стулья, зияла дырами исполосованная обшивка мягкой мебели, содержимое ящиков и тумбочек было свалено на пол, словно куча мусора. По-видимому, налетчики намеренно крушили и ломали все, что попадалось под руку, срывая свою злость. Объяснение их действиям напрашивалось само собой. Кто-то искал формулу духов и не нашел ее.

Кто мог это сделать, кроме ее тети?

Но сама она не могла устроить подобных разрушений. Скорее всего Эстелла наняла кого-нибудь залезть ночью в магазин, когда там никого нет, каких-нибудь специалистов, знающих, где искать ценности, и не испытывающих сентиментальных чувств в отношении дорогой старинной мебели. От мысли, что ее тетя способна на такой поступок, Джолетте стало дурно.

Опустив глаза, она увидела среди беспорядка на полу портрет Вайолетт Фоссиер. Медленно нагнувшись, Джолетта взяла его в руки. Холст в погнутой рамке покоробился, и по масляной живописи пошли трещины. Джолетта всмотрелась в лицо женщины на портрете, и ей показалось, что глаза Вайолетт глядят на нее с осуждением и в то же время с вызовом. Кипевший в ее душе гнев сменился болью, как будто бы оскорбление нанесли реально существующему человеку. С тех пор, как к ней попал дневник Вайолетт, прапрабабушка ее бабушки стала казаться ей родной и близкой. Джолетта с жадностью «проглотила» исписанные мелким почерком странички за несколько часов, но ей хотелось бы знать больше, чем это краткое описание желаний и обманутых надежд, любви и потерь.

Пока Джолетта смотрела на портрет, у нее возникла идея, которая постепенно превращалась во все более конкретный план действий. Вайолетт обнаружила духи, названные «Ле жардин де кор», в Европе; в дневнике описывалось, как она узнала о них и даже как она начала их изготовление. Может быть, посетив те страны и те города, в которых побывала Вайолетт, Джолетта сможет найти какой-нибудь след, какой-нибудь намек на формулу, заключенную на страницах дневника? Возможно, следуя по пути Вайолетт и используя дневник в качестве путеводителя, она обнаружит какую-то подсказку или ссылку на некий цветочный сбор и его цифровое обозначение, которое она сможет опознать, исходя из своих представлений о составных частях старинных духов?

Вайолетт в дневнике скрупулезно описывала все детали своего путешествия. Она отмечала, какое расстояние они преодолели за день и сколько времени у них ушло на перемещение из одного места в другое, указывала высоту зданий, мостов и гор, длину рек и речек. Она приводила размеры судов, экипажей и поездов, обрисовывала помещения, предметы мебели, картины и скульптуры, увиденные ею в знаменитых соборах и старых домах, а также их количество. Вдобавок ко всему она описала каждый цветочек в каждом из посещенных ею садов пяти различных стран и зарисовала большую часть их.

Джолетта не могла понять: или Вайолетт нравилось описывать мелочи, словно она боялась забыть что-то, или во всем этом заключался какой-то смысл. Как бы там ни было, цифровые обозначения были важны для понимания формулы духов. Большинство парфюмеров ссылались на определенные эссенции или их сочетания не по названиям, а по их цифровым обозначениям, в то время как формулы духов записывались в пропорциях или процентах.

Желание отправиться в путешествие, уехать куда-нибудь родилось у Джолетты с первых страниц чтения дневника, тех страниц, да которых ее прапрапрабабушка рассказывала о том, как она радовалась предстоящему отъезду, близкой возможности оставить позади скучное однообразие жизни и устремиться навстречу новому и прекрасному. Эти слова были созвучны настроению Джолетты. Боль и горечь утраты после смерти бабушки терзали девушку, и с каждым днем ей все больше хотелось уйти от напоминаний о постигшем ее несчастье. В то же время все, чем она жила раньше — работа, квартира, окружение, — все стало казаться ей скучным и неинтересным. Она ощущала острую потребность в переменах. Кроме того, ей ведь так и не суждено было отправиться в свое долгожданное свадебное путешествие.

Имело значение и то, что началась весна. Хотя Вайолетт пробыла за границей два года, события, описанные в дневнике, уложились практически в один год, начавшись поздней весной 1854-го и закончившись следующей весной. Если Джолетта поторопится, она может оказаться в Европе в то же время года, что и Вайолетт. А это было очень важно. В таком случае у нее будет возможность увидеть цветение тех же самых цветов и деревьев, ту же самую зелень на склонах холмов и те же злаки на фермерских полях.

Джолетта вдруг обнаружила, что у нее дрожат руки. Но теперь причиной тому была не злость, которую она только что испытала, и не чувство страха; теперь они дрожали от возбуждения. Ее тетя не сможет одержать победу. Джолетта этого не допустит. Она расшифрует формулу духов, чего бы ей это ни стоило и как бы далеко ни пришлось поехать. Если она сделает это, ее позиция укрепится и она сможет решить, что делать дальше.

Она поедет в Европу. Поедет ради Мими, чтобы оправдать доверие, которое бабушка ей оказывала. К тому же это поможет ей избежать столкновений с тетей, хотя бы на некоторое время. Она поедет туда ради себя самой. Ее будущее путешествие имеет свой смысл и свою цель. И даже если ничего путного из этого не выйдет, у нее останутся воспоминания о поездке.

Когда самолет приземлился, в Лондоне моросил дождь. За окном все было серым. Джолетта смотрела, как мелкие капли чертили на стекле горизонтальные полосы и собирались в лужи на бетоне взлетной полосы, пока самолет подруливал к рукаву. Внутри аэровокзала влажный холодный воздух был наполнен запахами сырой шерсти, тостов из булочек с изюмом со слабой примесью шафрана, перебивавшими вонь реактивного топлива. Сделав глубокий вдох, Джолетта улыбнулась.

Ну вот она и в Англии. Она впервые почувствовала небольшое облегчение после депрессии, вызванной смертью Мими, и это ее радовало. До сих пор путешествие, имевшее определенную цель, представлялось ей долгом. В хлопотах последние несколько дней пролетели незаметно. Ей надо было договориться на работе об отпуске, собрать вещи, упаковать их и сделать множество других дел, прежде чем покинуть свою квартиру на несколько недель. Предстояло успеть так много сделать и так много обдумать, что она не могла найти себе покоя и ночью. Сев в самолет вчера поздно вечером, Джолетта сразу погрузилась в сон. Теперь настал момент, когда она ощутила реальность своего путешествия.

Джолетта выбрала тур с заранее определенным маршрутом. Она могла бы не делать этого, будь у нее хоть какой-то опыт путешествий. Но за отсутствием такового она предпочла, чтобы кто-то другой позаботился об организационных вопросах, а она могла сосредоточить внимание на цели своего путешествия. Ей удалось найти маршрут, почти совпадающий с тем, который проделали Вайолетт и ее муж Гилберт много лет назад; начав с Англии, они проследовали через Францию и Швейцарию в Италию. Разница заключалась в том, что путешествие Вайолетт и Гилберта длилось два года, а ей надо уложиться в значительно меньшие сроки.

Красная униформа сопровождающего туристическую группу выглядела гостеприимно. Джолетта присоединилась к другим американским туристам и проследовала за гидом к столу паспортного контроля. Встав в конец длинной очереди, она поставила на пол коричневую твидовую сумку и открыла висевшую на плече сумочку, чтобы достать паспорт. В зале возник неожиданный шум, и Джолетта подняла глаза. Прямо за ее спиной охранники в форме вели к выходу группу людей из какой-то африканской страны. У мужчин был важный вид, у женщин в тюрбанах и струящихся шелках — загадочный. По толпе пробежал шепот. Кто-то высказал предположение, что это африканцы, спасшиеся от очередного переворота.

Повернув голову, Джолетта вдруг заметила спешившего к ней молодого человека в джинсах, с длинными волосами, собранными сзади в косичку. Не сбавляя шага, он наклонился и подхватил ее дорожную сумку.

— Эй! — крикнула девушка и бросилась вслед за убегавшим парнем. Протянув руку, она ухватилась за ремень сумки и изо всех сил дернула его к себе.

Молодой человек резко повернулся к ней с перекошенным злобой лицом и замахнулся кулаком, намереваясь ударить. Не ожидая такого поворота событий, Джолетта отшатнулась. Рука парня скользнула по ее уху к кольцу сережки. Почувствовав боль, Джолетта потеряла равновесие и выпустила сумку из рук.

Чьи-то сильные руки подхватили ее сзади, удерживая от падения. Она успела заметить, как глаза парня расширились, выражая тревогу. Он отскочил в сторону и бросился прочь, проталкиваясь сквозь группу беженцев. Через мгновение он исчез за углом вместе с тяжелой сумкой Джолетты.

— Остановите его! — закричала Джолетта, пытаясь вырваться из рук державшего ее человека. — У него моя сумка! Однако тот и не думал отпускать ее.

— Проститесь с ней, мадам, — прозвучал над ее ухом спокойный голос. — Что бы в ней ни лежало, оно не стоит вашей безопасности.

Джолетта замерла. Запах сандалового дерева. Такой чистый и свежий и в то же время еле уловимый. Она не могла ошибиться. Чувствуя смятение, девушка медленно выпрямилась и повернулась. В голове у нее все еще звучал его голос.

— Я не могу поверить, — еле слышно прошептала она.

— Надо постараться, — изрек Тайрон Кингсли Стюарт Адамсон Четвертый, улыбаясь. — Я сам был крайне удивлен, увидев, как вы поднимаетесь на борт самолета в Штатах, но никак не думал, что мне снова придется исполнять галантную роль защитника. С вами все в порядке?

— Да, со мной все в порядке, — проговорила она автоматически.

— Простите, что я не спас вашу сумку. Джолетта качнула головой.

— Ничего страшного. По крайней мере я не вспомню о ней до того момента, когда придет время чистить зубы.

Кивком головы он показал, что оценил ее слабую претензию на беззаботность.

— Я вижу, что ваш паспорт остался при вас, это уже кое-что. Пойдемте, пройдем таможню, затем я провожу вас до гостиницы.

Джолетта сообщила ему, где она остановится, но подчеркнула, что ее туристическая группа обеспечена транспортом. Он махнул рукой и заявил, что все автобусы уже уедут к тому времени, когда она покончит с занудством дачи показаний по поводу кражи сумки.

Роун оказался прав. Джолетте пришлось множество раз рассказывать о том, как все произошло. Неимоверных усилий стоило ей вспомнить и описать все вещи, что находились в сумке, и она даже пожалела о том, что вообще связалась с полицией и заявила о пропаже. В конце концов, в сумке не было ничего ценного. Она хотела положить туда фотокопию дневника, но потом передумала, решив держать ее под рукой, поскольку она понадобится. Оригинал остался в Новом Орлеане, как она надеялась, хорошо спрятанным.

Когда они с Роуном добрались наконец до города, дождь прекратился и в небе сияло солнце. Принять приглашение на ленч показалось девушке вполне естественным; трудно сохранить официальные отношения с мужчиной, который слышал описание твоей ночной рубашки и нижнего белья, находившихся в пропавшей сумке. К тому же он был внимателен и заботлив и выразил свое приглашение с таким шармом, что она не смогла придумать подходящей причины для отказа.

Они отвезли чемодан Джолетты в гостиницу, получили ключ от ее номера и отправились в город. В маленьком ресторанчике с витражами в окнах, темными деревянными панелями вдоль стен, оклеенных пестрыми обоями, и банкетками, обитыми зеленой кожей, они заказали омлет с ломтиками бекона, сосиски-гриль с грибами и помидорами и необычную пиццу с овечьим сыром.

— Итак, — заговорил Роун, когда официант удалился, — вы попали в полосу невезения или у вас настоящие трудности?

Этот вопрос Джолетта уже задавала себе. Однако мысль о том, что ее тетя наняла кого-то для нападения на нее в Новом Орлеане и здесь, казалась ей столь чудовищной, что она отказывалась даже думать об этом.

— Наверное, невезение, — ответила она, усмехнувшись. — После сегодняшнего утра я чувствую себя как настоящий турист-новичок.

Его синие глаза пристально изучали ее лицо.

— Такое бывает. Я надеюсь, в следующий раз вы позволите мне помочь вам?

— Хорошо, я внесу в свою картотеку номер вашей спасательной службы.

— Я говорю серьезно, — произнес Роун.

Было время, когда она предавалась своим девичьим мечтам о рыцаре-защитнике. Мужчина, сидевший сейчас напротив, вполне соответствовал этому образу; он излучал тепло и заботу и выглядел еще привлекательнее, чем запомнился ей после их первой встречи. На нем отлично сидел темный дорогой костюм с белой шелковой рубашкой. Тем не менее он оставался для нее незнакомцем, чужим человеком со своими проблемами. Да и Чарльз отучил ее от глупых мечтаний.

Джолетта покачала головой.

— Очень признательна вам за заботу, но здесь я в отпуске, просто отдыхаю. Так что все будет в порядке.

— Постучите по дереву, — посоветовал он, и его губы дрогнули в улыбке. — А может быть, не надо. Ваше невезение, похоже, оборачивается для меня удачей.

— Не думаю, что мне нужны еще инциденты ради одной маленькой вероятности, что вы окажетесь поблизости в нужный момент, — ответила Джолетта и постучала по столу.

Лицо Роуна приняло серьезное выражение. Он протянул руку и отвел прядь волос от ее лица.

— Вы сейчас потеряете сережку.

Джолетта потрогала крупное золотое кольцо серьги и поморщилась от боли, потревожив маленькую ранку на мочке уха.

— Наверное, она попалась под руку тому парню. Хорошо, что она расстегнулась.

— Позвольте мне застегнуть ее. — Не дожидаясь ответа, он наклонился к ней и, вставив золотой крючок застежки в замок, закрепил его.

Он находился так близко от нее, что она могла разглядеть его густые темные ресницы, до синевы выбритый подбородок с пробивающимися волосками и почувствовала странную уязвимость. В том, что он делал, был какой-то элемент интимности; многие из известных ей мужчин бежали бы за милю от такой ситуации или смутились бы от одной только мысли об этом.

Она вздрогнула от прикосновения пальцев Роуна к щеке и тут же вспомнила ощущение его губ на своих губах. Ловкость его движений навела ее на мысль о том, какие интимные действия могут выполнять его руки с таким же мастерством.

Столь непривычное направление мыслей вызвало прилив крови к лицу. Чтобы скрыть смущение, Джолетта произнесла:

— Вы еще не сказали мне, что вас привело в Англию. Он посмотрел ей прямо в глаза.

— А если я скажу, что последовал за вами, вы поверите мне?

— Если честно, то нет.

— Я так и подумал, — вздохнул Роун и, задержав взгляд на ее пылающих щеках, продолжил:

— Ну, хорошо. Цель моего пребывания здесь — бизнес и удовольствия. Я решил потратить немного времени на первое и гораздо больше на второе.

— А чем именно вы занимаетесь? — Джолетта поставила локти на край стола и положила подбородок на ладони, выжидательно глядя на него.

— Кое-кто сказал бы, что я просто бездельничаю, — легко ответил он, — и делаю это довольно успешно.

— Что-то вроде плейбоя? — с сомнением в голосе сказала она.

— Не совсем так.

— Мне кажется, вы говорили, что находитесь в Новом Орлеане по делу.

— Ах да. Не надеялся, что вы это запомните.

— Не так часто я подвергаюсь опасности нападения, чтобы не помнить деталей, — строго сказала девушка.

— А я уж было подумал — что-то другое сделало ту ночь памятной.

Она посмотрела на него с вызовом, но новая волна краски, залившая ее лицо, выдала ее с головой.

— Полагаю, вы понимаете, о чем я говорю, — продолжал он, в свою очередь ставя на стол локоть и с улыбкой глядя на нее.

Прибытие их заказа спасло ее от ответа. Роун откинулся на спинку стула, чтобы дать возможность официанту расставить тарелки, но Джолетта продолжала ощущать на себе его взгляд. Когда официант удалился, она решила сменить тему разговора.

— Вы хотели рассказать мне о своей работе.

— Хотел? Ну, возможно… В последнее время я имею дело с иллюзиями.

— Вы фокусник?

— Мне следовало сказать, что я имею дело с киноиллюзиями.

— А-а-а… Заправила кинобизнеса?

— Немного не угадали, — он криво усмехнулся. — Я делаю рекламные ролики.

Джолетта не поверила ему. В его тоне проскальзывали насмешливые нотки, но, возможно, он подшучивал над самим собой. Как бы там ни было, она заметила, что ему доставляет удовольствие поддразнивать ее. С деланным удивлением она воскликнула:

— Что вы говорите! В самом деле?

— Это вполне законный род деятельности.

— Конечно. Только мне кажется, что вам больше подходит роль властного руководителя.

— Утомительно и однообразно. Я предпочитаю свободу действий. Повторите для меня еще раз, пожалуйста, что вы говорили полицейским, какие города входят в ваш маршрут? Я только что подумал, что мне, наверное, придется в них побывать, разведать места для новых европейских проектов.

— Вы хотите сказать, вместо английского проекта? В его улыбке сквозило нескрываемое восхищение.

— Нет, я этого не говорил. Дело, ради которого я сюда прибыл, не займет много времени. Но, раз уж я оказался здесь, рядом с вами, мне пришло в голову сопровождать вас во время путешествия. Вы не возражаете?

Вилка с омлетом замерла в руке Джолетты. Проявленная им безответственность как-то не вязалась с масштабом его личности.

— Не смотрите на меня так удивленно, — продолжал Роун. — Разве вам не приходилось действовать под влиянием минутного настроения?

— То, что я нахожусь здесь сейчас с вами, как раз это и доказывает. — Она постаралась произнести фразу легко, хотя это было непросто.

— И это противоречит доводам рассудка, не так ли?

— Можно ли меня винить? Я знаю вас ничуть не лучше, чем в тот вечер, когда мы впервые встретились.

— А я, по крайней мере, теперь знаю ваше имя, хотя мне пришлось для этого изучить багажную бирку на вашем чемодане.

— Это не в счет.

— Да, мэм, не в счет.

— Я не возражаю, если вы будете называть меня Джолеттой, честное слово. Я просто…

— Конечно, — перебил ее молодой человек. — Вы придерживаетесь строгих правил и ничего не можете с этим поделать. Итак, забудьте все, что я говорил.

— А вы ожидали, что я соглашусь? — Что-то в его тоне подсказало ей, что она была с ним слишком резка.

— Не теряю надежды. Но позвольте мне сказать в свою защиту, что я не предлагал вам разделить ложе или хотя бы комнату.

У Джолетты непроизвольно напряглись мышцы внизу живота. Натянутым голосом она произнесла:

— Кажется, нет.

— Вот и хорошо. Я рад, что с этим мы разобрались.

Он вел себя преувеличенно вежливо, или ей это показалось? Мысль о том, что он, возможно, смеялся над ней, не обрадовала Джолетту. Стараясь овладеть ситуацией, она сказала:

— Как бы там ни было, вы не производите впечатление человека, которого может удовлетворить путешествие в составе туристической группы.

— Вы были бы крайне удивлены, если бы знали, какие вещи могут меня удовлетворить. — Он улыбнулся, заметив, какую реакцию вызвали его слова. В его открытом взгляде читался вызов. Джолетта приняла его, но с иной интерпретацией.

— В самом деле? Тогда, наверное, вы будете в восторге от послеобеденной экскурсии на двухэтажном автобусе, которая закончится посещением лондонского Тауэра?

— Скорее всего, — рассудительно заметил молодой человек. — Групповая экскурсия в Тауэр с гидом предпочтительнее, потому что группы пропускают вперед, тогда как неорганизованным туристам приходится стоять в очереди.

— Да, — подхватила девушка с искренним видом, — а перед этим я планирую прогуляться по Гайд-парку, чтобы размять ноги после столь длительного сидения в самолете.

Роун сделал большие глаза, отодвигая от себя тарелку.

— Все в один день?

— А до парка я хочу добраться на метро, чтобы понять, могу ли я сама в нем разобраться. И никаких такси.

— Правильно. — Голос молодого человека звучал глухо.

— Я хочу увидеть все, а времени у меня не так много, — пояснила Джолетта, пряча улыбку. — Но я, конечно, пойму, если вы передумаете и откажетесь сопровождать меня.

— Даже и не надейтесь, — непринужденно отозвался Роун. Он показал на ее тарелку. — Доедайте. Мы должны поспешить, чтобы уложиться в расписание.

Ей ничего другого теперь не оставалось, кроме как согласиться на его общество. Она ругала себя за несвоевременное легкомыслие, благодаря чему угодила в ловушку. Впрочем, это ей не повредит. Вокруг будут толпы людей, и они будут слишком заняты, чтобы иметь проблемы.

Роун оказался самым большим препятствием к выполнению составленной Джолеттой программы. Он изо всех сил старался отвлечь ее предложениями взять напрокат лодку и покататься по озеру в парке или устроить пикник под цветущими каштанами с чаем и сандвичами, либо обращал ее внимание на оригинальную цветовую гамму, составленную из землисто-бледных Лиц английских служащих на фоне изумрудно-зеленой травы, постепенно приобретавших цвет вареных раков в лучах теплого послеобеденного солнца. Он задержался на площади Ораторов, чтобы послушать речи провозвестников конца света и анархистов, он настаивал на том, чтобы снова и снова фотографировать Джолетту на фоне цветущих колокольчиков у крытого соломой домика смотрителя. В Тауэре Роун нашептывал ей на ухо предложения похитить королевские драгоценности, пока они медленно шли мимо бесконечной цепочки посетителей. Когда они задержались во дворе, разглядывая воронов, которые, согласно легенде, должны были оставаться в Тауэре, чтобы охранять крепость, а вместе с ней и Англию, он жалел бедных птичек. Он сказал, что они являют собой современных узников, подвергаемых мукам изощренного наказания; им подрезают крылья, чтобы удержать их в пределах крепости, а поскольку вороны спариваются на лету, это обрекает их на безбрачие.

Джолетта смеялась над его шутками, упорно стараясь запечатлеть все, что видела. Она тщательно записывала в своей книжке расстояния, размеры, время и все, что можно описать, — от улиц и дорог до башен Тауэра. Прошло немало времени, прежде чем она поняла, что, несмотря на свое дурашливое поведение, Роун помогал ей. С самого начала он взялся нести ее сумку и часто держал ее записную книжку, пока она пользовалась фотоаппаратом. Время от времени он брал ее фотоаппарат, когда видно было, что он мешает Джолетте, и вешал себе на плечо. Она была благодарна до того момента, пока не заметила, что он читает ее заметки в записной книжке.

За пределами Тауэра Джолетта забрала у него свою сумку и выразительно посмотрела ему в глаза. Он выдержал ее взгляд, затем поднял одну бровь.

— Да, мэм?

— Нет, ничего, — выдавила она, натянуто улыбаясь.

Джолетта постаралась убедить себя, что его готовность оказывать ей услуги исходит из присущей ему учтивости и то, что он заглядывал в ее записную книжку, объясняется не чем иным, как простым человеческим любопытством. И ничего другого тут нет.

Они завершили вечер в маленьком ресторанчике в районе Уэст-Энд трапезой, состоявшей из жареного мяса, пирога с почками и бутылки сухого вина. Они долго спорили о том, была ли в начинке пирога печенка или сами почки имели вкус печенки. Им удалось привлечь к выяснению этого вопроса двух официантов, их помощника, повара, но они так и не смогли получить ответ на этот вопрос. В конце концов Джолетта почувствовала себя такой уставшей, что ей было уже все равно.

В гостинице Роун настоял на том, чтобы проводить ее до номера. Джолетта почувствовала, как по мере приближения к ее комнате между ними нарастает напряжение. Они провели вместе чудесный день, и теперь было жаль его портить спором о том, можно ли ему у нее остаться.

Но она напрасно волновалась. Роун открыл дверь, заглянул внутрь и, обернувшись, протянул ей ключи. Джолетта хотела взять их, но он быстро сжал кулак и внимательно посмотрел на нее. Его губы искривились в усмешке, затем он слегка качнул головой и опустил ключи на ладонь, пообещав позвонить завтра. Пожелав ей спокойной ночи, Роун удалился.

Когда дверь за ним закрылась, Джолетта осталась стоять на том же месте. Он даже не попытался поцеловать ее. В какой-то момент ей показалось… Но, возможно, она ошиблась. Это выглядело удивительным, если вспомнить, как начинались их отношения. Впрочем, он и есть удивительный человек.

Продолжая держать ключи на весу, она раздумывала, радоваться ли ей его уходу или огорчаться. Но сейчас она не могла ответить на этот вопрос.

 

4

4 мая 1854 года

Сегодня я отправилась за покупками — хотела купить ткань для кухонных полотенец, про которую мне рассказывала кузина Лилит. Она нашла ее в магазине у Фортнума и Мейсона во время своего последнего путешествия в Европу. Ничего особенного, но пока что Гилберт разрешил мне купить лишь это.

Отправляясь утром к столяру-краснодеревщику, он порекомендовал мне выбрать ткань в светло-серую полоску. Я заказала двенадцать дюжин в ярко-голубую клетку и ужасно боюсь, что они ему не понравятся.

А потом я попала под дождь.

До чего же просто писать об этом, но как же я была смущена, если не сказать взволнована (хотя сие состояние и вовсе не пристало замужней даме двадцати шести лет от роду)!

Вайолетт бродила по бакалейным лавкам Фортнума и Мейсона. Она то присматривалась к корзинкам для пикников, то разглядывала полки со специями или чаем, но от помощи приказчиков решительно отказывалась. Ей хотелось бы купить немного вина и сыра, или пирожных, или коробочку печенья, однако она знала, что мужу это не понравится. Гилберт был крайне щепетилен во всем, что касалось манер, — мысль о том, что прислуга в отеле может подумать, будто они из экономии питаются в номере, привела бы его в ужас. Они остановились в отеле Брауна, гостинице, открытой несколько лет назад бывшим лакеем лорда Байрона. Этот факт должен был вызывать у постояльцев дополнительный интерес, но Вайолетт заведение казалось старомодным, не более того.

На улицах Вайолетт без сопровождения чувствовала себя несколько неловко. Термина, старая негритянка, которая в Новом Орлеане следовала за ней повсюду, слегла, подхватив из-за английской погоды насморк. Хотя большинство встреченных Вайолетт женщин шли либо парами, либо в сопровождении мужчин, некоторые приличного вида дамы были сами по себе, и Вайолетт могла не бояться, что ведет себя неподобающе. Кроме того, она поняла, что прогулки в одиночестве имеют некоторые преимущества: она могла идти гораздо быстрее, и в лавках ей не нужно было выслушивать ворчливые замечания Термины и ее вздохи по поводу веса покупок. Вайолетт вдруг почувствовала себя удивительно легко и свободно.

Выйдя из магазина, она побрела по улице без какой-то определенной цели, просто наслаждаясь прогулкой. Она остановилась у витрины, где были выставлены сувениры с «Великой выставки» принца Альберта, состоявшейся тремя годами раньше, среди которых имелись занятные стеклянные коробочки, изображавшие восхитительный Хрустальный дворец, и сделанная из меди модель двуколки, копия той, что была представлена на выставке Соединенными Штатами. Потом она заглянула в книжную лавку, где с трудом удержалась от покупки изящного томика стихов Уильяма Блейка. Она отошла уже довольно далеко, когда небо вдруг потемнело и вдали послышались глухие раскаты грома.

Вайолетт раскрыла свой зонтик, который больше годился для защиты от жаркого луизианского солнца, чем от английского дождя. Сделанный из тонкого шелка, он к тому же был слишком мал, чтобы укрыть пышные юбки ее платья. Она попыталась остановить наемный экипаж, но свободных не оказалось. Лондонцы быстрее, чем она, заметили перемену в погоде.

Резкий холодный ветер трепал ее шелковую зеленую юбку и концы кушака из шотландки с такими же бантами на бархатной светло-зеленой шляпке. Вайолетт беспомощно оглянулась по сторонам в надежде найти хоть какое-нибудь укрытие. Неподалеку, на противоположной стороне улицы, виднелся вход в небольшой парк. Там цвели каштаны, под ними раскинулись заросли рододендронов, а внизу ковром стелились желтофиоли. Посреди парка стоял железный павильон, вокруг которого росли причудливо изогнутые деревья гинкго.

Вайолетт приподняла юбки и осторожно ступила на мостовую. Держа перед собой зонтик, чтобы защитить лицо от порывов ветра, она побежала на противоположную сторону.

Вдруг послышался цокот копыт, ржание лошади, чей-то крик. Кто-то громко выругался, засвистел хлыст. Вайолетт в страхе отбросила в сторону зонтик, увидев, что на нее несется карета. Усатый возница изо всех сил натянул вожжи, и круп огромного серого коня замер почти над самой ее головой.

Неожиданно чья-то рука крепко обхватила ее за талию. Кто-то, быстро приподняв ее, почти на руках оттащил к тротуару. Еще не понимая, что с ней происходит, Вайолетт повернула голову и увидела, как железные колеса кареты пронеслись в нескольких сантиметрах от нее, обдав ее брызгами воды. Вдали слышались ругань возницы и возмущенные крики высунувшегося из окна пассажира экипажа.

Стиснутая крепкими объятиями незнакомца и тисками своего собственного корсета, Вайолетт едва могла дышать. Дрожа от испуга, она с трудом ловила ртом воздух и затуманенным взором рассматривала галстук мужчины, в чьих объятиях она оказалась. Узор на золотой булавке и элегантный жилет, в который галстук был заправлен, плыли у нее перед глазами, и все же ей казалось, что их она запомнит на всю жизнь. Убедившись, что ей не грозит потеря сознания от недостатка воздуха, Вайолетт медленно подняла взгляд.

И прежде всего увидела глаза мужчины. Они казались ясными и добрыми, несмотря на их холодный серо-голубой цвет. Прямые брови нависали над чуть опущенными уголками век, а густые ресницы придавали взгляду таинственность. Прямой римский нос не портили чуть выпиравшие славянские скулы. Тяжесть челюсти скрадывалась нежностью губ строго очерченного рта. В суматохе он, видимо, потерял шляпу, и теперь ветер трепал его коротко остриженные волосы.

Вайолетт, упиравшаяся руками в грудь незнакомца, вдруг почувствовала, как тяжело бьется его сердце. Заметив, что его глаза потемнели, она опустила взор.

Он тотчас отпустил ее.

— Прошу прощения, мадам! — произнес мужчина, отступая с поклоном.

Еще до этого момента она уже знала, что его речь будет звучать с акцентом, даже если и легким.

— Ах, что вы, — отозвалась она, — это я должна благодарить вас.

— Не стоит благодарности. Я ничего не сделал. — Он обернулся и увидел на мостовой свою шляпу, смятую проехавшим по ней экипажем. Рядом лежал ее зонтик с расколовшейся ручкой и переломанными спицами. Дождь припустил сильнее.

— Боюсь, что ваш зонтик, как и моя шляпа, ни на что уже не годен, иначе бы я подал его вам.

— Благодарю, не стоит, — пробормотала она.

— А теперь вам надо укрыться от дождя. Пойдемте. — И, предложив ей свою руку, он повел ее к павильону.

Она охотно последовала за ним. Прошлепав по мокрой траве, они поднялись по ступеням и, нагнув головы, забежали вовнутрь, стараясь уклониться от стекавших с крутой крыши потоков воды. Юбки Вайолетт, разметавшиеся при ходьбе, намокли и тяжело повисли, когда она наконец остановилась, повернувшись лицом к выходу.

Во время грозы в тени деревьев было на удивление темно. Шум дождя походил скорее на рокот водопада. Потоки воды лились на траву, на весеннюю листву, на крышу, на ступени павильона.

Вайолетт, смотревшая на дождь как зачарованная, почувствовала вдруг, что дрожит, и обхватила себя руками. Но ее зеленый бархатный жакет с длинной баской тоже намок, и, сняв перчатку, она стала с досадой смахивать капли с одежды. Теперь материя безнадежно испорчена, а ведь она надевала этот костюм раза два, не больше! Гилберт будет крайне недоволен.

Мужчина, стоявший рядом с ней, тихо заговорил:

— Я понимаю, что так не принято, но, поскольку рядом никого нет, кто мог бы меня представить, позвольте мне сделать это самому. — Он поклонился. — Мое имя — Аллин Массари. К вашим услугам, мадам.

— Неужели я могу быть настолько неблагодарной, чтобы отказаться знакомиться с вами? — ответила Вайолетт, протягивая ему руку в перчатке.

— Но вы, видно, не англичанин. Наверное, француз? Или, быть может, итальянец?

Глаза его блеснули.

— Моя мать была наполовину итальянкой, наполовину француженкой. Отец мой ни одну из стран не считал своей родиной, но любил многие, особенно Англию. Во мне течет много разных кровей, а сам я предпочитаю считать себя просто европейцем.

Не было ли это способом дать понять, что он не имеет прав на имя отца, поэтому носит имя матери? Но столь бестактного вопроса она задать не могла. Да и какая разница, ведь их знакомство, вероятнее всего, будет мимолетным. Эти мысли быстро пронеслись в голове Вайолетт, и вдруг она с удивлением заметила, что они говорят не по-английски.

— Ваш французский великолепен, месье.

— Мне показалось, что так вам будет удобнее. Я оказался прав?

Она согласилась, сообщив о своих французских предках из Луизианы, а потом спросила:

— А по-итальянски вы говорите столь же свободно?

— Мне легко даются языки, — ответил он и вдруг, взглянув на ее щеку, нахмурился и достал из кармана носовой платок. — Позвольте мне еще одну вольность.

Двумя пальцами он взял Вайолетт за подбородок и, повернув ее лицо к свету, стер платком капли дождя с ее лба, висков и даже век.

Вайолетт знала, что она должна отступить или по крайней мере возмутиться. Однако она стояла, не в силах шелохнуться. Она взглянула на его руки и заметила, как они красивы и ухожены, но обратила внимание на мозоли на пальцах и ладонях, какие обычно бывают у тех, кто часто пользуется саблей. Это ее заинтриговало. Она позволила себе взглянуть на него повнимательнее, тем более что сам он был целиком поглощен своим занятием.

Аллин вдруг поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза.

То, что случилось потом, казалось невероятным и в то же время абсолютно неизбежным. Он выпустил платок из рук, который сначала опустился ей на юбку, потом белоснежным облачком слетел на землю. С его уст сорвалась тихая фраза — то ли просьба, то ли проклятие в адрес собственной неловкости, она не могла разобрать, ибо язык был ей незнаком, а сердце ее колотилось так, что, казалось, стучало в ушах. Очень медленно он наклонился к ней и коснулся ее губ своими губами.

Его поцелуй был столь почтительным и столь нежным, что тронул ее до глубины души. Слезы подступили к глазам Вайолетт, она даже ощутила их солоноватый привкус, в то время как кровь стучала у нее в висках. И вдруг с ней что-то случилось, она почувствовала себя настолько преображенной, что ей уже неважно было, кто она и откуда. Словно она обрела часть себя, ту часть, которая была давно утеряна и теперь не желала с ней расставаться. Главным было лишь это мгновение и то, что оно принадлежало ей.

Вайолетт подняла голову, и взгляд ее задержался на его мягких нежных губах. Медленно, будто преодолевая невидимую преграду, он отходил в сторону, пока не коснулся спиной железной опоры павильона. Тогда Аллин отвернулся и ухватился за опору рукой, сжав ее так, что побелели костяшки его пальцев.

— Простите меня, — с трудом выговорил он. — Но, клянусь, я никоим образом не хотел вас обидеть.

— Прошу вас, не надо. — Вайолетт говорила так тихо, что он с трудом мог разобрать слова. — Я… в этом есть и моя вина.

Он покачал головой.

— Должно быть, вы считаете меня повесой, который воспользовался обстоятельствами. Это не так. Вернее, так, но я действовал непреднамеренно.

— Я… я понимаю. — Она посмотрела на его широкую спину, потом бросила взгляд на свои стиснутые руки.

— Правда? — Он повернулся к ней, но не приблизился. Вайолетт слабо улыбнулась.

— Я думаю, что если бы вы делали это намеренно, то вели бы себя иначе.

— Мне хотелось бы так думать. — В голосе его слышалось радостное облегчение.

Она отвернулась и, глядя на парк, сказала:

— Я замужем.

Он ответил не сразу.

— Я это понял. Я видел кольцо.

Вайолетт взглянула на свою руку, на золотое кольцо с рубином и бриллиантами, фамильное обручальное кольцо семьи Гилберта. Она сжала руку в кулак и накрыла кольцо другой ладонью, чтобы убрать его с глаз. Ей вдруг пришло в голову, не слишком ли много она себе вообразила, сообщая этому человеку о своем семейном положении, будто это могло представлять для него какой-то интерес.

Он заговорил снова:

— Где вы остановились в Лондоне?

— В гостинице, — сказала она, не упоминая названия. — Мы пробудем здесь еще несколько дней, а потом отправимся в другую часть Англии, после чего собираемся во Францию.

— Наверняка в Париж.

Она кивнула. В возникшей паузе слышен был лишь шорох утихавшего дождя. Вайолетт взглянула на Аллина из-под ресниц, но он весь ушел в свои мысли, нахмурив брови. Кашлянув, она неловко произнесла:

— Мой муж будет ждать меня в гостинице. Мне надо вернуться как можно скорее.

— Как только дождь прекратится, я найду для вас экипаж.

— Очень любезно с вашей стороны.

— Нет, — ответил он. — Это всего лишь необходимость, хотя мне бы хотелось, чтобы этой необходимости не было.

В его голосе слышалась какая-то странная решимость, но он так и стоял, не двигаясь с места. Она тоже не двигалась. Они смотрели друг на друга, и лица их были бледными от напряжения.

Дождь уже почти перестал. Тучи рассеялись, свет озарил не правдоподобно зеленую траву на лужайке — казалось, будто она соткана из отблеска крошечных частиц изумрудов. Где-то протяжно запела птица, но призыв ее остался без ответа.

Некоторое время спустя он посадил ее в экипаж, и Вайолетт назвала кебмену свой адрес. Аллин отошел в сторону, отвесил исполненный уважения поклон, хотя во взгляде его явно читалось, с какой неохотой он это делает. Вайолетт в ответ склонила голову и помахала ему рукой. Когда кеб тронулся, она обернулась и увидела, как он стоит неподвижно и смотрит ей вслед.

Оказавшись в гостинице, она обнаружила, что Гилберт все еще не вернулся, чему была несказанно рада. Это дало ей возможность снять с помощью гостиничной горничной мокрое платье и отослать его в чистку — вдруг да удастся его спасти. Еще она успела послать за чаем, который помог ей унять дрожь и немного собраться с мыслями.

Когда муж вернулся, она сидела в синем шерстяном халате перед огнем, разведенным в небольшом камине. Отставив свою чашку, Вайолетт стала наливать ему чай. Гилберт подошел, поцеловал ее в лоб, а потом, повернувшись спиной к огню, потянулся к предложенным угощениям. От него пахло несвежим бельем и манильскими сигарами, запах которых, он знал, она не любила. Когда она протягивала ему чай, рука ее дрогнула, чашка звякнула о блюдце.

— Тебе удалось договориться со столяром? — поспешно, чтобы скрыть неловкость, спросила Вайолетт.

— Не совсем. Большинство шкафов и комодов они делают под такие, как эта, крохотные комнатки. Боюсь, мне не удалось объяснить им, что для наших просторных, с высокими потолками домов в Луизиане нужно что-то посолиднев. Они умеют работать для небольших пространств, в которых надо согреваться, а не для объемных помещений, в которых надо спасаться от жары.

— А я-то думала, что при нынешних интересах в Индии, чей климат вполне схож с нашим…

— Ох уж эти англичане! Они рассчитывают, что скорее Индия переймет их привычки — я имею в виду стиль мебели, — чем наоборот.

— Но ведь эти великолепные шелковые ширмы, расшитые восточные ткани, я уж не говорю про фарфор и отделанные медью столики — все это, кажется, сейчас в моде.

— Это касается лишь убранства, а не мебели, — ответил он. — Придется, видно, искать старинную мебель, которой пользовались в больших усадьбах. Может, выбор будет побольше.

— Прекрасная идея, — пробормотала Вайолетт, понимая, что именно этого от нее и ждут. Он отхлебнул чаю и продолжал:

— Но, возможно, искать здесь вообще не стоит, а следует сразу отправиться во Францию. Из-за этой войны в портах происходит такое столпотворение и неразбериха, так как припасы и оружие шлют войскам в Турцию и на Черное море, что с отправкой мебели в Луизиану могут возникнуть проблемы. Все говорят, ситуация может измениться лишь к худшему.

Вайолетт знала, что муж ее получал удовольствие, находясь в Европе именно тогда, когда в Крыму назревала война.

Он проявлял живейший интерес к тому, как правители Великобритании, Франции, Австрии и Пруссии объединялись против императора России Николая I, силившегося установить контроль над Турцией, страной, беспокоившей всю Европу. Каждое утро Гилберт отправлялся за газетами, в которых читал последние телеграфные сообщения о военных действиях. Совсем недавно стало известно о высадке в черноморском порту Варна английских и французских войск, посланных на защиту Константинополя от нападения русских.

— Ты думаешь, война действительно будет? — спросила она.

— Похоже на то, что англичане уже прониклись духом войны. Скорее всего Абердин и его кабинет должны будут отдать приказ о выступлении на Крым еще до начала лета, хотя бы для, того, чтобы удовлетворить праведный народный гнев.

— То есть напасть на порт русских Севастополь?

— Именно. — Гилберт был немногословен. Его раздражало то, что она порой проявляла слишком большую осведомленность в вопросах, которые он считал достойными лишь мужского ума. Вайолетт знала об этом, но все же продолжала:

— Но если Франция и Англия союзники, разве у нас не будет тех же проблем с отправкой мебели из Франции?

— Наполеон III настроен не столь решительно относительно подавления русского влияния в Турции, поэтому приготовления французов к войне не столь интенсивны. Если мы здесь не засидимся, сложности возникнуть не должны.

Вайолетт покачала головой.

— Мне нечего возразить. И все же мы так много собирались посмотреть здесь — Бат, Брайтон, Озерный край, не говоря уж про Уэльс и Шотландию.

— Но мы можем вернуться в конце года, например, когда военные действия будут приостановлены и войска отправятся на зимние квартиры. Что касается Бата, то туда мы вполне можем заглянуть. Я уверен в том, что целебные воды абсолютно необходимы тебе для благополучного зачатия.

— Да, конечно, — с трудом отозвалась Вайолетт.

— А что же твое утро, дорогая? — спросил Гилберт. — Нашла ли ты ткань для полотенец?

Вайолетт рассказала ему о своей покупке, о том, как чуть не попала под лошадь и как укрылась от дождя в парке. О мужчине, который спас ее, она не упомянула. Гилберт был человеком тонко чувствующим и порой понимал больше, чем говорилось. И еще он был способен на неуемную ревность. Поэтому она предпочла опустить некоторые подробности.

Вайолетт вдруг поймала себя на том, с каким вниманием она разглядывает стоявшего перед ней мужа. Они были женаты уже семь лет, но она его почти не знала. Он был довольно скрытным человеком, не подпускавшим к себе никого. Она догадывалась, что проблема отчасти заключалась в разнице их возрастов — Гилберт был почти на двадцать лет старше ее. Иногда ей казалось, что он видит в ней ребенка, которого нужно наставлять и ограждать от постороннего влияния.

Гилберт Фоссиер был человеком богатым, владельцем сахарных и хлопковых плантаций, складов и пароходов, а также большого участка земли во Французском квартале Нового Орлеана. Первый раз он женился совсем молодым, но жена его умерла от желтой лихорадки. Тогда он направил всю энергию на укрепление своего благосостояния. Он увидел Вайолетт случайно на балу в Опере. Это был ее первый выход в свет. В тот же вечер он попросил у ее отца разрешения на их брак.

Вайолетт не противилась этому браку. Ей было всего семнадцать, но легкомысленной ее назвать было нельзя. Она нашла, что Гилберт, с его внушительной фигурой и черными с проседью волосами, человек достойный. Ей льстило, что выбор столь состоятельного и влиятельного человека пал на нее, ценить подобные вещи ее приучили с детства. Он показался ей мудрым и добром, уверенным в себе и сдержанным, не идущим ни в какое сравнение с ее неуклюжими, по-юношески горячими сверстниками. В день помолвки он подарил ей браслет, и она приняла его с покорной готовностью и даже с некоторым удовлетворением.

Но потом настала брачная ночь, и тогда она поняла, что Гилберт вовсе не так сдержан, что от одного ее вида в ночной сорочке его бросает в дрожь. Его желание было столь велико, а боязнь оказаться не в состоянии удовлетворить его столь сильна, что он просто повалил новобрачную на постель и овладел ею быстро и болезненно.

Со временем их брачные отношения должны были сделаться более приятными, по крайней мере, так говорила ее мать. Но ничего подобного не случилось. В те несколько раз, когда ей казалось, что в ней пробуждается некое ответное на страсть мужа чувство, он настолько терял голову, что все заканчивалось, едва успев начаться. Вайолетт считала, что муж ее все понимает и сожалеет о таком положении вещей, но, очевидно, ничего не может с собой поделать. В результате она вообще перестала чувствовать что бы то ни было. Она терпела короткие минуты их близости и с облегчением вздыхала, когда наконец оставалась одна в своей спальне.

Тем не менее она была уверена в том, что Гилберт ее любит. Его чувства были столь сильны и безраздельны, что он мог часами неистовствовать, если она улыбалась какому-нибудь мужчине, с которым ее знакомили, или же ползать перед ней на коленях, требуя заверений в любви, если кто-то бросил на нее взгляд хотя бы дважды.

Будучи человеком добрым и великодушным, он в то же время любил показать свою власть. Он обладал трезвым умом, но не терпел соперников. Гилберт был уверен в себе, однако, когда кто-то осмеливался ему возражать, становился просто упрям. За последние годы он сильно располнел, волосы его еще больше поседели и поредели на макушке, а запавшие светло-коричневые с зелеными крапинками глаза приобрели циничное выражение.

Сейчас он смотрел на Вайолетт с плохо скрываемым интересом, граничившим с подозрением. Она почувствовала, как сильно забилось ее сердце, и, чтобы скрыть волнение, уставилась в свою чашку.

Но она не правильно истолковала его взгляд. Он забрал у нее чашку с блюдцем, поставил их на каминную полку, потом взял ее за руку и поднял со стула.

— В этом халатике, да еще и днем, ты выглядишь весьма интригующе, дорогая. Сначала я испугался, не заболела ли ты, и рад, что это не так.

Вайолетт удивленно следила за его рукой, потянувшейся к вырезу ее халата.

— Но, Гилберт, — торопливо проговорила она, — Термина может сюда зайти в любую минуту.

— Без разрешения она не войдет.

— Ей может показаться странным, что дверь заперта.

— И что с того? К тому же она прекрасно знает, что одна из целей нашего путешествия — попробовать зачать ребенка.

Возразить Вайолетт было нечего. Термина, женщина страстная, целиком и полностью одобрила бы это. Она считала, что хозяйка ее слишком холодна по натуре, потому и не беременеет. Кроме того, она хотела этого еще и потому, что появление ребенка увеличило бы круг ее обязанностей. Она и так уже была личной горничной хозяйки, но, стань Вайолетт матерью наследника семейства Фоссиер, ее положение в доме еще более укрепилось бы. Надежды Термины за долгие годы ожидания начали потихоньку таять, но тут возникла идея отправиться в Европу. Она была убеждена в том, что воды Бата или Висбадена наверняка будут способствовать тому, о чем она ежевечерне молилась. А если нет, то на крайний случай оставался еще и Лурд. Термина верила в целебные источники, при условии, конечно, что Гилберт будет выполнять свои супружеские обязанности, о чем она без тени улыбки сообщила своей хозяйке.

Вайолетт и сама мечтала о ребенке. У нее бы появился кто-то, кого она могла бы любить, крохотное беззащитное существо, которое безо всяких условии любило бы ее в ответ. Забота о ребенке заполнила бы пустоту ее жизни и, возможно, дала бы ей повод избегать вечерних посещений Гилберта.

Супруг подвел Вайолетт к тяжелой кровати розового дерева с пологом из коричневого шелка, расшитого золотом. Он распустил пояс ее халата и осторожно снял его, оставив Вайолетт в одном белье. Она поднялась по низким ступенькам и легла на кровать, а он, быстро освободившись от брюк и ботинок, расслабил галстук, стянул рубашку и жилет и, не снимая исподнего, лег рядом с ней.

Вайолетт, покорная его воле, лежала без движения, пока он расстегивал крохотные пуговицы у нее на лифе. Она почувствовала, как он горячими губами коснулся ее груди, а потом начал жадно целовать сосок, причиняя ей немалую боль.

Она попробовала протестовать, тогда он сдернул с нее оставшуюся одежду и потянулся рукой к ее бедрам.

Навалившись на жену, Гилберт раздвинул ее ноги и торопливо вошел в нее. Она пододвинулась, чтобы избавить себя от лишней боли. Движения его были поспешны и резки, кровать скрипела, полог раскачивался над ее головой. Почти не успев начать, Гилберт наклонился к ней и, приникнув ртом к ее губам, с содроганием чресел вошел в нее еще глубже.

Вайолетт не могла дышать, не могла двигаться под тяжестью его веса. И вдруг в припадке отчаяния она увидела перед мысленным взором лицо Аллина Массари. Откуда-то из глубин души, о существовании которых она и не подозревала, пришли слезы, подступили к глазам, готовые вырваться из-под сомкнутых век наружу. Она прокричала про себя его имя, и тогда солоноватая влага потекла по щекам, оросив ее растрепанные волосы.

На следующее утро на подносе с завтраком, принесенном гостиничной горничной и оставленном перед дверью спальни, лежал букет сирени. Термина поставила поднос у кровати Вайолетт и подошла к окну раздвинуть шторы. Гилберт, который всегда просыпался рано, уже отправился на улицу

— прогуляться и купить утреннюю газету. Он не завтракал в гостинице, так как уже свыкся с английской привычкой иметь основательный завтрак и гостиничный утренний поднос его не удовлетворял.

Вайолетт села в кровати и взглянула на теплые булочки и кофе, которых ей было вполне достаточно. Она предпочла бы французский кофе с молоком, но, как выяснилось, в Лондоне его найти было практически невозможно, поэтому она довольствовалась тем, что наливала побольше сливок.

Вайолетт размешивала кофе, когда вдруг заметила на подносе сирень. Отложив ложку, она потянулась к букету. Запах, исходивший от сотен крохотных цветков нежно-лилового цвета, был чист и нежен, как первое дыхание весны. Она поднесла букет к лицу и, вдохнув его аромат, счастливо улыбнулась.

Рядом с букетом на подносе лежало письмо. Ее муж не отличался сентиментальностью. С чувством, граничившим со смущением, Вайолетт взяла в руки конверт и сломала крохотную печать.

Письмо прислал не Гилберт. Оно состояло всего из нескольких строчек, написанных неуверенным почерком. Подписи не было.

Ими говорит язык любви.

Никакие цветы так не подходят Для выражения нежных чувств.

Ими украшались восточные беседки.

А юным девушкам остается гадать, Что слаще — сами цветы Или скрытый в них смысл.

Вайолетт знала, кто автор этих строк — та самая дама, которая написала «Сонеты с португальского», Элизабет Баррет Браунинг. И о смысле, скрытом в стихах, она догадывалась.

Внимательно осмотрев поднос, Вайолетт нашла крохотную печать, которую сломала, вскрывая конверт. Она аккуратно сложила кусочки и увидела тот же самый знак, что украшал галстук Аллина Массари: феникс в лавровом венке.

Она глубоко вздохнула, закусив губу. Он запомнил название ее гостиницы, узнал, в каком из номеров они с Гилбертом остановились. Должно быть, всего несколько минут назад он был за этой дверью, уговаривая горничную позволить ему положить букет на поднос с завтраком.

И тут она поняла. Букет сирени… На языке цветов, столь любимом Шекспиром и столетия спустя романтиками, у сирени был свой смысл. Он означал пробуждение любви.

 

5

Четыре дня спустя Вайолетт шла вниз по лестнице за коридорными, выносившими в вестибюль ее чемоданы и коробки. Гилберт наказал ей присутствовать при этом, пока он сам у дверей гостиницы следил за тем, как багаж грузят на подводу, которая должна была доставить его на вокзал.

— Ты уверена, что мы ничего не забыли, Термина? — спросила Вайолетт у следовавшей за ней горничной.

— Да, мадемуазель, — ответила та невозмутимо. — Я посмотрела очень внимательно.

— Ты уложила ночную рубашку, которую я оставила в гардеробной?

— Да, мадемуазель. А чемоданчик с вашими духами, кремами и помадами и шкатулка с драгоценностями у меня с собой. Не волнуйтесь.

Горничная говорила чуть устало, но спокойно. Вайолетт стало стыдно. Термина чувствовала себя лучше, только немного покашливала, однако незачем было ее так дергать. В то утро Вайолетт почему-то особенно волновалась по поводу багажа и отъезда. Обычно она куда более спокойно относилась к путешествиям.

Вот уже несколько дней она была сама не своя. У нее начались месячные, и ее это совсем не радовало — значит, она опять не смогла зачать. К тому же Гилберт отказался из-за ее недомогания отложить отъезд, сказав, что билеты уже куплены и он не понимает, чем поездка в купе утомительнее сидения в гостиничном номере. Он не желал понимать, какие неудобства могут возникнуть в поезде, где такие маленькие и тесные туалетные комнаты.

Вайолетт действительно не хотела уезжать из Лондона. Муж вынудил ее признать, что она осмотрела все основные достопримечательности города, побывала в музеях и галереях и выпила достаточное количество чая, поэтому ей трудно было дать логическое объяснение своему желанию остаться в Лондоне. Хотя Вайолетт эту причину знала, она понимала, что Гилберт не примет ее. Она и сама, по правде говоря, находила ее неубедительной. Ничего хорошего не могло бы выйти из того, что порядочная замужняя дама мечтает о встрече с человеком, которого она однажды видела в парке.

И все же Вайолетт ничего не могла с собой поделать. Она непрерывно ругала себя за то, что думала об этой встрече, десятки раз клялась себе, что больше такого не повторится, говорила себе, что для Аллина Массари это было мимолетным флиртом и только. Она пыталась быть милой и внимательной к собственному мужу, старалась найти удовольствие в размышлениях о предстоящей долгой совместной жизни с ним, но все было напрасно. Мысленно она снова и снова возвращалась к разговору с Аллином, вспоминала, как он смотрел на нее, какая тоска была в его взгляде, когда он прощался с ней.

Она хранила букет сирени, хотя он уже совсем завял и находился сейчас в чемоданчике, который несла Термина. Вайолетт положила его между страницами дневника, где она выписала все значения цветов, какие только могла вспомнить. А букетик анютиных глазок, принесенный сегодня утром, она приколола к отвороту своей дорожной накидки.

Анютины глазки означали «с мыслью о тебе».

В дальнем углу вестибюля, за полукруглыми диванами и пальмами в горшках, спиной к ней стоял какой-то мужчина и разговаривал со слугой в ливрее. В руке он держал темно-коричневую бобровую шапку. Пальто из верблюжьей шерсти, приталенное по моде, введенной принцем Альбертом, подчеркивало его широкие плечи, воротник и лацканы были отделаны коричневым бархатом, что придавало ему еще более элегантный вид. Разговаривая, он чуть повернул голову и, улыбаясь, взглянул в сторону Вайолетт.

Аллин.

Она вздрогнула и задержала дыхание. Он бросил на нее быстрый, почти незаметный, но полный восхищения взгляд, что было для Вайолетт как самое нежное приветствие. Все говорило о том, что он ждал ее, сразу почувствовал ее появление и радовался хотя бы тому, что видел ее.

Она поняла, что краснеет, но не могла удержаться от улыбки, как не могла умерить биение собственного сердца. Необъяснимое чувство охватило ее, забурлило в крови, хотя она и пыталась скрыть его, опустив взгляд.

Господи! Но так же нельзя! Как это глупо, как не правильно!.. И — как удивительно! Будто после долгого и тяжелого сна наконец проснулась на пороге новых, неизведанных наслаждений.

Вайолетт поняла, что ей необходимо поговорить с ним. Что опасного может быть в прощании? Их судьбы пересеклись на мгновение, а сейчас разойдутся навсегда. Когда-нибудь она с легкой улыбкой вспомнит этот приятный лондонский инцидент.

— Побудь здесь, Термина, — сказала она, — а я схожу посмотрю, что задержало Гилберта.

Тихо шурша юбками по ковру, она пошла вперед. Подойдя к группе людей, среди которых был Аллин, Вайолетт дотронулась до букетика анютиных глазок, прикрепленных к отвороту накидки, и нажала пальцем на защелку.

Букетик упал на пол. Она остановилась, вскрикнула с притворным изумлением, а потом наклонилась, будто желая поднять цветы.

Аллин опередил ее. Он подобрал букетик и с изящным поклоном подал ей.

— Благодарю, — проговорила она чуть слышно. — Я надеялась, что вы…

— Я понял и восхищен вашей сообразительностью. — Глаза его смеялись и от этого сияли еще ярче. — Я просто голову сломал, придумывая, как к вам подойти.

Вайолетт чуть удивленно улыбнулась в ответ, хотя ей было приятно, что он так быстро разгадал ее намерение, и сказала:

— Я только хотела попрощаться. Мы уезжаем на две недели в Бат, а оттуда — прямо в Париж.

— Так скоро!

— Приготовления к войне…

— Да. — Он помолчал, потом неуверенно продолжил:

— Я думал о вашем пребывании в Париже. Скажите, ваш муж не хотел бы, чтобы в Париже написали ваш портрет?

— Портрет? — она бросила на него быстрый взгляд.

— Да. Лучшего места не найти. Я могу порекомендовать художника Делакруа. Он не только талантливый портретист, но еще и близкий мой друг.

— Делакруа? Он известен своими батальными полотнами и… одалисками.

— В ее голосе сквозило легкое разочарование.

— Это так. Но когда ему хочется, он пишет и портреты. Делакруа занимает прочное положение, ведь он — сын старика Талейрана, поэтому власти всегда ему покровительствовали, и это дает ему возможность выбора. Он действительно терпеть не может писать портреты светских дам, так что, возможно, вам придется пойти к нему в мастерскую и попробовать уговорить его. Но, увидев вас, он будет покорен.

— Вы меня пугаете, — сказала она нетвердым голосом.

— У меня и в мыслях этого не было, — тихо ответил он. — И никогда не будет.

Вайолетт с трудом вздохнула — так ей теснило грудь.

— И все же, если… если пути наши больше никогда не пересекутся, позвольте мне пожелать вам на прощание всего доброго.

Он помолчал мгновение, потом чуть пожал плечами.

— Всего доброго? На прощание? — задумчиво повторил он. — Это слова, cara, слишком окончательны для нас.

Он взял ее руку, легко коснулся ее губами, а взгляд его был исполнен надежды. Потом он повернулся и отошел от нее как раз в тот момент, когда в вестибюле появился Гилберт. Когда муж приблизился к ней, Аллин уже продолжал увлеченную беседу с портье.

— Кто это с тобой говорил? — спросил Гилберт, бросая быстрый взгляд в сторону Аллина.

— Никто, — ответила Вайолетт, пристегивая букетик на место. — Просто какой-то джентльмен был так любезен, что поднял мои цветы, когда я их уронила.

Гилберт еще раз взглянул на Аллина, скорчил презрительную гримасу, но ничего не сказал. Подав Термине знак следовать за ними, он взял Вайолетт под руку и повел ее к выходу из гостиницы.

Уже в дверях Вайолетт обернулась. Она знала, что так поступать не следует, но ничего не могла с собой поделать.

Аллин смотрел ей вслед. Он поднес руку к сердцу и едва заметно склонил голову. Лицо было задумчивым, казалось, что его обуревают сомнения. Но покорности судьбе в нем не было.

Какой же он, Аллин Массари, глупец! Это же преступление — продолжать искать встреч с прекрасной американкой! Да его пристрелить мало за его бездумность, если не сказать наглость! Но она так нежна, так хороша, будто создана для его объятий. Он просто не может справиться со своими чувствами.

Он защитит ее, защитит любой ценой, но как противно, что приходится быть столь осторожным. Как бы ему хотелось просто увезти ее с собой, уехать в Венецию. Туда, где волны будут при лунном свете биться о стену палаццо, он…

Но — это невозможно! Если бы проблема была только в ее муже, он бы осмелился. Однако было еще и нечто другое, чему он противился, — ему ни к чему ни сложности, ни связанные с ними опасности. Те дураки, что пытались его убедить, никак не могли этого понять. Они хотели его вовлечь, и им было неважно его мнение. А может, это отец вовлек его тогда, много лет назад?

Он должен освободиться. Тогда… кто знает, что тогда может произойти? Все зависело от того, как будут развиваться события в Париже. А это, в свою очередь, зависело от желания, да и от смелости Вайолетт. Как ей подходит это имя! Ей, такой нежной и застенчивой! И скромной — ведь именно такой была его Вайолетт. Но сейчас ей это не нужно. Вовсе ненужно.

Бат показался Вайолетт убийственно скучным, хотя, возможно, всему виной был дождь, который лил не переставая, делая прогулки по городу невозможными. Каждое утро она безучастно выпивала положенные три стакана тепловатой минеральной воды, и Гилберт сопровождал ее, чтобы проследить за неукоснительным выполнением всех процедур. Она опускала руку в Королевскую Ванну, любовалась головой Минервы и видела могилы тех, кому не помогли целебные воды. Она восхищалась аббатством, осматривала развалины римского акведука, ее возили к Ройял-Креснт, показывали дома, в которых останавливались знаменитости, в том числе и тот дом, где проводил дни изгнания Луи Бонапарт, ныне Наполеон III. Но ничего не задерживало ее внимания.

Вайолетт раздражало все — сырость, из-за которой она все время мерзла, безвкусная еда, размеренный голос мужа, читавшего ей вслух путеводитель, она устала от Гилберта и его привычек, ее не устраивало ни то, как он помадил волосы, ни то, как пил кофе прихлебывая, ни то, как он ежевечерне исполнял свои супружеские обязанности.

Причина ее состояния была очевидна или была бы таковой, если бы у нее хватило смелости признаться себе в этом. Но она не могла этого сделать. Хорошо воспитанная дама, будучи замужем, не думает о другом мужчине, не мечтает о нем. Сколь унизительно для ее мужа и для нее самой было бы сравнивать его с другим мужчиной. Женщины ее круга должны посвящать себя дому и семье, а утешение искать лишь в церкви. Она знала и затвердила эти законы, и нарушить их было невозможно.

Но все же дни тянулись так уныло, что Вайолетт хотелось кричать в голос, а ночами она уже была готова восстать против порядка. Когда ее месячные кончились, Гилберт исполнился решимости проверить действие вод Бата. Он приходил к ней каждый вечер, более того, оставался на ночь и будил ее столько раз, сколько был в силах. Тело ее ныло, настроение было отвратительное, под глазами от бессонных ночей, проводимых в ожидании следующей атаки, появились темные круги. Она молила бога, чтобы муж утомился от собственных усилий, чтобы он пощадил ее, молилась о скорейшем зачатии, надеясь, что недомогания беременности помогут ей уклониться от его внимания.

Но молитвы не помогали.

Однажды ночью Вайолетт нашла наконец то, что принесло ей облегчение. Когда Гилберт потянулся к ней и положил руку ей на грудь, она в то же мгновение представила Аллина, подумала о том, что чувствовала бы, если бы рука была его, если бы это он лежал сейчас рядом с ней. Она пыталась вообразить, как бы он ласкал ее, какие слова шептал бы ей на ухо. Она заставила себя думать, что это Аллин раздвигает ей ноги, что это его она принимает в себя, что она в его объятиях.

Вайолетт задохнулась от обрушившегося на нее наслаждения и инстинктивно задвигалась в такт мужу. Уже после того, как Гилберт замер, она продолжала двигаться в том же ритме, в погоне за неземным наслаждением, которое было по-прежнему недосягаемым.

Гилберт резко откатился в сторону и какое-то время неподвижно лежал рядом. Потом повернулся, встал с кровати и вышел из спальни. Она слышала его тяжелые шаги за дверью.

Вайолетт лежала и смотрела в темноту, ожидая, когда ее дыхание успокоится, когда наконец чувство вины пробьется сквозь пелену обуревавших ее эмоции. Но, как ни странно, это чувство не приходило. Губы ее медленно расплылись в улыбке. А потом хлынули слезы, которых она не в силах была больше сдерживать.

Утром она выглядела спокойной, как обычно, и, хотя лицо ее было бледным, в повороте головы, во взгляде чувствовалась какая-то решимость, уверенность. Сидя за завтраком рядом с Гилбертом, она размышляла, как заговорить с ним о том, что ее интересовало. Сегодня он был необычно тих, чуть ли не скован ее присутствием. Наконец, заметив, что он заканчивает завтрак, она заговорила:

— Сегодня утром я думала про Париж. Знаешь, мне вдруг так захотелось там оказаться.

— Всего несколько дней назад ты не желала покидать Англию, — заметил он.

Вайолетт через силу рассмеялась.

— И правда. Глупо, да? Я просто решила, что французская мебель меня все-таки устроит, если, конечно, тебе удастся ее найти. Вот было бы замечательно, если бы мы могли отправиться туда сегодня же.

— Это невозможно. — Гилберт внимательно посмотрел на нее, потом достал из кармана длинную черную сигару и принялся вертеть ее в руках.

— Тогда, быть может, завтра? Все в Новом Орлеане только и говорили, что о Париже и его чудесах. Кажется, там побывали все, кроме меня. А мне надоело слушать чужие рассказы про магазины, театры и придворную жизнь. Я хочу составить собственное мнение. Не могу дождаться, когда наконец я смогу пройтись по рю де Риволи или прогуляться в Тюильри. И еще мне хочется, чтобы кто-нибудь написал мой портрет.

— Давно бы сказала, что хочешь иметь свой портрет. Я мог бы еще в Лондоне заказать фотографию.

— Но они же не цветные, — запротестовала Вайолетт. — И такие маленькие. Мне бы хотелось иметь настоящий портрет.

— На это потребуется время, — возразил ей муж. — Лучше это сделать в Новом Орлеане, там достаточно художников, которые почтут за честь получить такой заказ.

— Жалкие мазилы, — сказала она с презрением, понятия не имея, обоснованно оно или нет. — Я уверена, что ты не захочешь вешать в новой роскошной гостиной посредственный портрет.

Гилберт надулся. Запахнув поглубже халат, он лишь проворчал:

— Кажется, из окон дует. Боюсь, как бы мне не простудиться.

— Вполне вероятно, — простодушно подхватила она. — Ведь английская погода славится своим коварством. А что касается портрета, то мне говорили, что лучшим художником там считается Делакруа, хотя, боюсь, тебе нечего и пытаться нанять его. Как я поняла, он очень разборчив в выборе клиентов.

— Уверен, он будет не столь разборчив, чтобы отказаться от денег, которые я ему предложу, — с иронией заметил Гилберт.

Вайолетт немного помолчала, внутренне ужасаясь собственной изворотливости. Она чувствовала, что надо добавить совсем немного, но пыталась подобрать верные слова.

— Кажется, он, кроме всего, безумно дорогой художник, — сказала она, опуская глаза.

— Лучшее всегда дорого стоит.

— Когда весна кончится, его может уже не быть в Париже. Говорят, он заядлый путешественник, всегда ищет новую натуру для своих пейзажей.

Гилберт задумчиво сдвинул брови, потом пожал плечами.

— В твоих словах что-то есть. Возможно, нам действительно лучше ехать сейчас.

Вайолетт, не поднимая глаз, взяла кофейник и вылила себе в чашку остатки кофе. Потом тихо сказала:

— Решай сам.

Он придвинул поближе к ней стул и, когда она поставила кофейник на место, взял ее за руку.

— Мне тоже хочется поскорее оказаться в Париже. Я был там совсем юношей и пришел от него в восторг. Уверен, тебе там тоже понравится. А что касается портрета, то мне бы очень хотелось иметь его, дорогая.

Муж обычно не баловал ее комплиментами. Несмотря ни на что, Вайолетт была тронута этим невольным откликом. И в то же время она чувствовала себя удивительно далекой от него. Что-то бесповоротно изменилось в ней после этой ночи. Ее больше не волновало, что Гилберт о ней думает. Она избавилась от его власти, поняв наконец, как направлять его действия, и в какой-то мере почувствовала себя свободной.

 

6

Роун, следовавший на безопасном расстоянии за Джолеттой по закоулкам музея в Бате, подумал, что, возможно, нашел свое истинное призвание. Оказывается, ему нравилось наблюдать за женщинами, во всяком случае, за этой. Ее изящная походка легко распознавалась в толпе, ее волосы отливали особенным блеском в тусклом освещении подземных залов, профиль ее, когда она стояла, рассматривая голову Минервы, не узнать было невозможно.

Она не походила на обычных туристов, отмечавшихся у каждой достопримечательности по пути в магазины и рестораны. Джолетта читала все таблички, записывала что-то в блокноте, который вытаскивала из своей большой сумки, а время от времени замирала, прикрыв глаза, словно прислушиваясь к шуму вод, многие тысячелетия протекавших по Бату и под Батом. У него странно защемило в груди, когда он заметил на ее лице это выражение восторженного наслаждения. Ему вдруг захотелось увидеть такое же выражение на ее лице в более интимной обстановке, например, после его страстных ласк.

Прошлой ночью он едва удержался, чтобы не заключить ее в свои объятия. С каким трудом он заставил себя расстаться с ней, вернуться в свой номер! Он не имел права позволить себе что-то большее.

Но даже если бы он и имел такое право, это было бы глупо. Подобные порывы, сколь они ни волнующи, не могут помочь его собранности. Он должен думать о деле, чего бы это ему ни стоило.

У подземного озерца, известного как источник Минервы, он увидел, что Джолетта вынула из кармана монетку и, как тысячи других посетителей, бросила ее в воду.

Роун неторопливо приблизился к ней и, встав за ее спиной, тихо спросил:

— Желание загадали?

Она повернула голову и удивленно взглянула на него. Мгновение спустя улыбнулась и ответила:

— Конечно.

— Минерве?

— Похоже, так здесь принято. В этом месте есть что-то языческое, вам не кажется?

— Жду появления тени римлянина в любую минуту, — ответил он.

— Я так и думала. — Заметив его ироничный взгляд, она сухо спросила:

— А вы что здесь делаете?

— За вами наблюдаю. — Он не собирался этого говорить, но ведь так оно и было.

Джолетта бросила на него быстрый взгляд, потом решила расценить это как шутку.

— Вас совсем не интересует история и культура, не говоря уже о мифологии?

— Вы гораздо интереснее, — ответил он таким же тоном. — И еще я пытаюсь понять, какие у вас духи. «Чайная роза»?

Она подняла глаза и внимательно посмотрела на него.

— Как вы узнали?

— У меня отличный нюх. — Он рассмеялся и тут же понял, что затронул опасную тему.

— Вы, наверное, хорошо разбираетесь в духах. Я потрясена.

Отвернувшись, он пояснил:

— На самом деле это получилось случайно. У меня… у меня была тетушка, которая обожала старинные духи. И каждое Рождество моя мать дарила ей «Чайную розу».

Она удивленно вскинула брови.

— Вы хотите сказать, что у меня старомодные вкусы?

— Господи, вовсе нет!

— Нет? — Она будто дразнила его взглядом. — Знаете, обычно мужчины не так чувствительны к запахам, как женщины. А когда встречаешь кого-то, кто разбирается в духах, сразу обращаешь на это внимание.

— Очень рад, что хоть что-то во мне вас заинтересовало, — ответил он и, прежде чем она успела что-то сказать, спросил:

— Вы здесь опять с группой?

— Вроде как. Я приехала на экскурсионном автобусе, но до конца ленча нас отпустили. А вы один?

— Взял напрокат машину, — объяснил он. — Может, пообедаем вместе? По-моему, я нашел отличный предлог! — И он улыбнулся по-мальчишески весело.

— Конечно, — сказала Джолетта, — от такого предложения трудно отказаться.

Роун хотел было найти остроумный ответ, но решил промолчать, чтобы не спугнуть удачу.

Час спустя Джолетта лежала на траве, подставив лицо солнцу. Мысли ее были о прошлом и будущем, о ее собственных предках, которые когда-то побывали в этих краях, и о человеке, лежавшем сейчас рядом с ней. Жаль, что, когда Вайолетт была в Бате, стояла плохая погода, иначе ей обязательно понравилось бы здесь. А может быть, и нет. Очень многое зависит от того, в чьем обществе совершаешь путешествие.

Роун оказался удивительно приятным спутником. Он не только охотно осматривал то, что ей хотелось, но еще и веселил ее. Он заявил, например, что не может понять склад ума тех людей, которые могли допустить, чтобы такое нововведение римлян, как очищающая баня с горячим паром, вышло из употребления. Он также удивлялся тем господам, которые оказались столь ленивы, что позволили всяким земельным спекулянтам и бывшим картежникам вроде Красавчика Наша стать властителями регентства Бат и задавать тон в искусстве развлечений в городе.

Еду выбирал тоже Роун — от булочек с сыром и горячих пирожков с мясом до абрикосов, которые, как он заявил, отлично подойдут к шампанскому «Вдова Клико». Молодой человек поклялся, что если меню не устроит его спутницу, то он накормит ее обедом из пяти блюд в зале для питья минеральной воды, но необходимости в этом не возникло. Булочки были хрустящими и рассыпчатыми, пирожки сытными, а абрикосы действительно очень подошли к шампанскому. Джолетте даже пришлось одобрить место, которое он нашел, — луг с не правдоподобно яркой зеленой травой, который они делили лишь со стадом овец, похожих на воздушные белоснежные облака над их головами.

Джолетта не могла понять, почему так удивлялась тому, что находила общество Роуна приятным. Он же сам выставлял себя чуть ли не плейбоем, а люди такой породы именно на приятности в общении и строят свою карьеру. Во всяком случае, так ей казалось; раньше подобных людей она не встречала.

Как бы там ни было, мысль о том, что Роун может оказаться повесой, человеком, способным забывать о своих обещаниях, как-то сама собой отпала. Он вовсе не походил на этот тип людей, не был легкомысленным и не позволял себе вольностей. О своей работе он говорил так мало, что она представлялась Джолетте чем-то совсем незначительным, во что тоже верилось с трудом, хотя она и не могла объяснить, почему так думала. Она ведь плохо разбиралась в мужчинах и в их профессиях.

Странно, но Вайолетт тоже почти ничего не знала о своем Аллине. В то время не принято было прямо спрашивать у мужчины: «Чем вы занимаетесь?» Дело в том, что джентльмен не занимался ничем. Более того, считалось, что положение человека должно быть очевидно само по себе и не подлежит расспросам. Жизнь в те времена, вероятно, состояла из ошибок.

Роун лежал рядом с Джолеттой так тихо, что она решила, что он заснул. Она повернула голову и посмотрела на него. Взгляд ее скользнул по его твердому подбородку, выразительным губам, тонким густым бровям. Он был, безусловно, красивым мужчиной, а сейчас, при ярком свете, казался еще привлекательнее.

Лицо молодого человека выглядело спокойнее, чем обычно, будто он позволил себе ненадолго расслабиться. Морщинки у глаз и рта разгладились, почти совсем исчезли. В ямочке тщательно выбритого подбородка виднелся небольшой порез. Его красивой формы руки с ухоженными и безукоризненно чистыми ногтями были спокойно сложены на груди. Линия волос над воротом светло-серой рубашки из хлопчатобумажной ткани с шелковым переплетением выглядела идеально; на запястье красовались золотые часы «Джувениа» с крайне простым циферблатом.

Внешность Роуна, его манера одеваться свидетельствовали о тонком классическом вкусе и казались Джолетте привлекательными. И все это, подумала она, стоило далеко не дешево.

Внезапно он открыл глаза и посмотрел прямо на нее. Джолетта почувствовала, как забилось ее сердце. Оказывается, он вовсе не был так безмятежен, как ей показалось вначале. Взгляд его, осторожно-непроницаемый, постепенно потеплел.

— Я храпел? — спросил он. Она покачала головой.

— Вовсе нет. Я вам завидовала. Мне никак не удается привыкнуть к разнице во времени.

— Присоединяйтесь ко мне, — сказал он. — Предлагаю свое плечо в качестве подушки.

— Не могу. Слишком много всего надо сделать и посмотреть. — Она улыбнулась, чтобы как-то смягчить свой отказ, но тут же сама о нем пожалела. Предложение казалось удивительно заманчивым. Чтобы отвлечься, она принялась искать свой путеводитель, который лежал на бумажной скатерти под ворохом туристических проспектов.

— Я хотел спросить про ваши записи, — сказал он. — Как мне показалось, вы говорили, что работаете в библиотеке. Вы пишете статью о достопримечательностях Англии?

— Мне просто нравятся подробности. Никогда ведь не знаешь, что тебе может понадобиться. — Отвечать было легко, ведь этот вопрос ей уже много раз задавали ее попутчики.

— Меня очень удивляет, что вы путешествуете одна. Наверняка в вашей жизни есть человек, который мог бы сопровождать вас.

Перелистывая страницы путеводителя, Джолетта ответила, не поднимая головы:

— Такого нет.

— Нет?

— Нет.

Он немного помолчал, пытаясь по тону, каким она это произнесла, осмыслить ситуацию, а затем спросил:

— Вы что-нибудь имеете против мужчин?

— Почему вы так решили? — Она удивленно подняла на него глаза.

— Большинство женщин вашего возраста, особенно таких хорошеньких, уже замужем.

— Я была помолвлена, — легко сказала Джолетта. — Но из этого ничего не вышло.

— Он оказался ничтожеством, да? А вы потратили на него так много времени и так глубоко в нем ошиблись, что теперь не доверяете самой себе.

Некоторое время она обдумывала его слова.

— Не знаю.

— Это единственное логическое объяснение.

— Он мог погибнуть в автомобильной катастрофе или оказаться голубым,

— ответила она чуть обиженно.

— Но не оказался. Так что же произошло?

— Мы встречались шесть лет, и почти все это время были помолвлены. Он считал, что мы сначала должны накопить денег, чтобы обеспечить свое будущее. А потом решил, что лучше купит себе новую машину.

— И все? — спросил Роун, нахмурившись.

— Не совсем, но в общем так.

Роун кратко, но в сильных выражениях описал человека, который был ее женихом. Получилось похоже.

— Именно, — согласилась она.

— Он оказался ничтожеством, но это не значит, что все остальные мужчины такие же.

— Спасибо, я знаю, — сухо ответила Джолетта.

— Но вам от этого не легче. Хотите услышать мою печальную историю?

Девушка пожала плечами, раздумывая про себя, с чего это она вдруг заговорила о Чарльзе. Обычно она не упоминала его в разговоре со случайными собеседниками.

Роун сел и потянулся за бутылкой шампанского. Разлив то, что осталось, в два стакана, он предложил один Джолетте.

— Моя жена не то что шесть, и трех лет не продержалась. На Бора-Бора она влюбилась в инструктора по подводному плаванию, увлеклась пением китов, будущим океанов и всем этим «Гринписом». Мне она сказала, что я зануда, что жизнь у меня упадническая, и стала жить со своим милым в шалаше на пляже.

— Вы это выдумали, — сказала она недоверчиво.

— Нет. Клянусь. — Он поднял руку в бойскаутском салюте.

— Я вам не верю.

— Она прислала мне фотографию своей хижины. Под ступенями заднего крыльца живет краб размером с небольшую собачку, а с переднего они могут нырять или ловить рыбу на завтрак.

Джолетта рассматривала вино в своем стакане.

— Не похоже, чтобы вы очень переживали.

— Поначалу было несладко, но потом все прошло. Мы оба понимали, что у нас не получится совместной жизни. Если людям плохо друг с другом, лучше разобраться через три года, а не через тридцать.

— Наверное, — медленно проговорила она.

— Скажите, вы скучаете по тому парню?

— Больше нет. — Она допила вино.

— Мне кажется, он ни в чем не мог удовлетворить вас. Такие люди чересчур эгоистичны.

Она искоса взглянула на него, но ничего не ответила.

— Так забудьте о нем. И не вспоминайте.

— Я бы не хотела забыть обо всем, — ровным голосом сказала она.

Они сидели неподвижно, подставив лица теплым ласковым лучам солнца, а трава вокруг них колыхалась от ветра. Джолетта задумалась, вспоминая свои прежние влюбленности, и не только свои. Заговорила она не сразу.

— Роун?

Поглощенный своими мыслями, он отозвался только через несколько секунд.

Она чуть нахмурилась и продолжала:

— Вы что-нибудь знаете про Иностранный легион?

— Про что?

— Про французский Иностранный легион.

— Оборона форта в пустыне до последнего патрона и вся эта голливудская белиберда?

— Мне хотелось узнать, когда он был создан.

— Судя по фильмам, не позже середины прошлого века. Но в каком году точно — не знаю.

Она лишь кивнула и снова задумалась. Роун отставил в сторону пустой стакан.

— Хотите, я узнаю поподробнее? — спросил он.

— Нет, спасибо, — улыбнулась она. — Это не так важно. Я просто думала о том, что читала когда-то… и еще о кольце. Я видела его в антикварном магазине. Оно имело печатку, и мне сказали, что это знак Иностранного легиона. Он изображал феникса, птицу, возрождающуюся из пепла. Но я точно не помню, было ли там что-то еще… кажется, венок вокруг головы.

— Лавровый венок, как у римских триумфаторов?

— Вроде.

— Феникс — это понятно, как бы в ознаменование новой жизни тех, кто погиб. Но больше я ничего не знаю.

— Забудем об этом, это не так важно.

Он смотрел на нее задумчиво и изучающе. Джолетта чувствовала, как взгляд его скользит по волосам, лицу, фигуре. Напряжение, возникшее между ними, сковало обоих. У Джолетты было такое ощущение, что, вздохни она чуть глубже, наклонись к нему хоть на сантиметр ближе, и окажется в его объятиях. Но она никак не могла понять, от кого исходит этот импульс

— от него или от нее самой. И хочется ли ей поддаться этому импульсу.

Одна из овечек на лугу подняла голову и заблеяла. Джолетта вздрогнула, сердце ее забилось сильнее. Она отвернулась и взглянула на часы.

Роун, наблюдавший за ее движениями, вздохнул.

— Понял, пришло время снова играть в туристов.

— Боюсь, что так, — тихо сказала она.

Джолетта полагала, что Роун предложит отвезти ее обратно в Лондон, и пыталась придумать причину для отказа. Но отказываться не пришлось. Он доставил ее на площадь, где стояли автобусы, как раз перед началом посадки. Он был слегка рассеян, сказал, что ему надо срочно позвонить, и, пообещав встретиться с ней на следующий день, распрощался и ушел.

Она вздохнула с облегчением, но чувствовала себя немного обиженной. Обругав себя за отсутствие логики, Джолетта направилась к автобусу. По дороге она собиралась разобраться со своими записями, но вместо этого большую часть времени смотрела в окно на поля, изгороди и сельские домики.

Когда она переодевалась у себя в номере, чтобы присоединиться к очередной, экскурсии, зазвонил телефон.

— К вашим услугам круглосуточная информационная служба, — сказал Роун веселым голосом. — Я решил, что вам будет интересно узнать о том, что Иностранный легион был основан королем Луи-Филиппом в 1831 году. Рекруты, исключительно иностранцы-добровольцы, подписывали контракт на пять лет. По окончании службы они получали французское гражданство. Их прежние имена и прежняя жизнь держались в строжайшем секрете. Они были наемниками, кем и остаются по сей день, и давали клятву верности не Франции, а Легиону. Что-нибудь еще интересует?

— А печатка на кольце?

— Только феникс, без венка. Довольны?

— В восторге.

— Появлюсь рано утром. За наградой. — Он повесил трубку до того, как она успела ответить.

На следующее утро Джолетта проспала. Но не из-за того, что вернулась в гостиницу слишком поздно, перепробовав множество сортов эля в разных пивных, после прогулки по Уэст-Энду в сопровождении их жизнерадостного красноносого гида, похожего на персонаж из романов Диккенса. Ночью она долго лежала без сна, думая о Роуне, о том, как он оказался с ней в одном самолете, и о том, что он постоянно ищет встреч с ней.

Конечно, и такое бывает — случайное знакомство, взаимное влечение. Но что-то ее настораживало. Она была достаточно высокого мнения о себе, но все же с трудом верилось, что такой человек, как Роун, влюбился в нее настолько, чтобы следовать за ней по всем местам, которые она посещала со своей туристической группой.

Джолетта решила не торопиться и пропустить завтрак. Когда она спустилась вниз, Роуна еще не было. Она ждала его до тех пор, пока автобус в Вестминстерское аббатство не был полностью готов к отправлению. Он так и не появился, и Джолетта, покачав головой, отправилась на экскурсию.

Сегодня Роуна ей не хватало явно — не с кем было пошутить, обменяться репликами. Днем она знакомилась с великолепием «Харродза» в одиночестве и поняла, что рассматривать разнообразные залы с пышной лепниной на потолках и сияющим мрамором повсюду без него не столь интересно. Чай в кафе на террасе четвертого этажа торгового центра удовлетворил ее голод, разыгравшийся после разглядывания сладостей, кексов и сыров этажом ниже, но лучше было бы, если бы Роун оказался рядом и показал ей, как наливать манговый чай, не уронив серебряное ситечко с крышки серебряного чайника. А попытка разобраться в тайне передвижения лондонских автобусов из желанного приключения превратилась в мрачную необходимость.

На следующий день молодой человек снова не появился.

Джолетта решила о нем не думать, но все же ей хотелось с кем-нибудь поделиться восторгами по поводу садов и парков и пожаловаться кому-нибудь на то, как мало у нее времени по сравнению с Вайолетт, имевшей в своем распоряжении долгие недели для прогулок. Ей нужен был человек, вместе с которым она могла бы наслаждаться густыми зарослями рододендронов и азалий и огромными кустами сирени в цвету и кто понял бы, почему она как завороженная стоит перед клумбой анютиных глазок.

Она хотела рассказать Роуну о дневнике. Тогда, в Бате, она с трудом удержалась, чтобы не поведать ему историю об Аллине и кольце с фениксом. Порыв совершенно идиотский, но она была уверена, что Роун понял бы и, возможно, помог бы разгадать секрет кольца. По крайней мере, его незаинтересованное мнение было бы весьма полезно. Ей хотелось знать, что бы он сказал про язык цветов, который Аллин так романтично использовал. Расценил бы он это как изящный и благородный жест или просто как проявление сентиментальности?

Глупо отрицать, что это было сентиментально. Но что в том дурного? Складывалось такое впечатление, что будто люди викторианской эпохи, наслаждавшиеся высотой и глубиной собственных чувств, были в чем-то свободнее современных людей. Теперь ни у кого не хватает времени на нежные ухаживания, на изящные знаки внимания, демонстрирующие силу привязанности; сентиментальность стала чем-то зазорным — слащавым и примитивным. Ее подавляют, как викторианцы когда-то подавляли сексуальность. В нынешнее время все наоборот, поэтому любовь представляется как сексуальное влечение, а в моде жаркое дыхание и откровенные жесты. И как же это печально!

Джолетта даже завидовала Вайолетт. Та приехала в Европу, чтобы отвлечься и зачать ребенка, а нашла романтическое приключение. У Джолетты и ее незнакомца все было не так. Почему — она не знала, возможно, по ее собственной вине. Быть может, ей самой следовало быть менее сдержанной. Или даже сделать первый шаг.

Но на самом деле сейчас это не имело никакого значения. К чему ей осложнения? Следующим утром ей предстоит пересечь Ла-Манш. Она обойдется и без Роуна.

Джолетта медленно брела по тропинкам Риджентс-парка и вдруг поймала себя на том, что постоянно оглядывается и всматривается в лица прохожих. Сначала она решила, что скорее всего подсознательно ожидает появления Роуна. Но потом поняла, что ощущает себя не в своей тарелке. Она все время чувствовала, что за ней кто-то наблюдает.

Джолетта тут же потеряла всякое удовольствие от прогулки и убрала блокнот, куда вносила описание вьющихся роз, ломоноса, глицинии и других цветов, о которых упоминала Вайолетт. Потом она сделала еще несколько фотографий цветочных клумб, но уже без всякой охоты. Затесавшись в группу школьников, проходивших мимо в одинаковой форменной одежде, она проследовала с ними до выхода, а затем дошла до метро, чтобы вернуться в гостиницу.

Там ее ждала записка от Роуна. Она прочла ее в лифте, потом, уже в номере, перечитала внимательнее. Записка не содержала ничего сентиментального или романтического. Она была краткой, чуть шутливой и деловой. Роун извинялся за то, что не появился, как обещал, — возникли дела, которые требовали и требуют до сих пор его участия. Несколько раз он пытался дозвониться, но ее не было. Он желал ей удачно добраться до Франции и собирался найти ее в Париже.

Это было так не похоже на просьбу о тайном свидании. Джолетта, в которой боролись самые противоречивые чувства — от радости и удовольствия до раздражения, — покачала головой. Да, слишком уж многого она хотела. Вопрос в том, хотела ли она этого именно от Роуна Адамсона.

Поскольку обедала она поздно — ей так и не удалось перестроиться на новое время, — на ужин ей идти вовсе не хотелось. Накануне в «Харродзе» она купила немного фруктов, сыру и хлеба. Поэтому Джолетта решила принять ванну, перекусить, немного почитать и улечься спать.

Когда она открыла шкаф, чтобы достать ночную рубашку, то сразу поняла, что комнату обыскивали. Белье у нее было из нейлона и искусственного атласа, но она держала его аккуратно сложенным, а не сваленным в кучу. Книги и брошюры, которые она купила за последние дни, лежали не в том порядке, вещи в чемодане были переложены, свитера, которые она взяла с собой для Швейцарии, оказались сверху.

Возможно, это горничная любопытничала, но в большинстве гостиниц горничные достаточно надежны. Может, это вор искал деньги или паспорт — ей рассказывали, что на черном рынке американский паспорт стоит несколько тысяч. В таком случае его ждало разочарование. Все мало-мальски ценное она носила с собой в сумке. В том числе и дневник.

Ей не хотелось думать, что искали именно дневник, не хотелось привыкать к мысли, что следует быть настороже. Она только-только почувствовала себя в безопасности, хоть немного отошла от своих проблем. Джолетта почти надеялась, что происшествие в аэропорту было простой случайностью, что оно никак не связано с Новым Орлеаном. Но больше так считать она не могла, свыкнуться с этой мыслью было нелегко.

С еще большим трудом она призналась себе в том, что между Лондоном и Новым Орлеаном есть еще одна связь, еще одно совпадение. И это был Роун…

 

7

Джолетта думала о том, что никогда не забудет маков Фландрии из-за их ярко-красного цвета, которым они сияли на ярко-зеленой траве под ослепительно голубым небом. Но еще и из-за нового гида, который встретил их автобус после переправы через Кале. Гид был уэльсцем, и, когда они ехали среди лугов и полей, он густым и звучным голосом читал им отрывки из поэмы «На полях Фландрии».

Вайолетт писала о маках в своем дневнике. Большое впечатление на нее произвела прочность лепестков этих цветов при их кажущейся хрупкости, а также их цвет. Джолетта радовалась тому, что ее глазам открывается все то, что видела ее прапрапрабабушка. Ради этого она и приехала сюда, но тем не менее не переставала удивляться, как многое здесь осталось прежним. Начиная от старых дорожных указателей и кончая разнообразной растительностью, все осталось почти без изменений.

После поездки в Бат она несколько раз видела Аллина и Вайолетт во сне. Сны были яркие, жизненные, но, просыпаясь, она не могла вспомнить подробностей. В этих снах она сама превращалась в Вайолетт — несомненно, работало ее подсознание. Ей хотелось запомнить побольше деталей, они могли бы ей пригодиться.

Джолетта была одной из немногих в автобусе, кто путешествовал в одиночку. В основном группа состояла из пожилых пар, сбежавших от детей и внуков, или новобрачных, или вдов, путешествовавших с подругами. Кроме нее, в автобусе было два одиноких мужчины лет пятидесяти: один — худой и высокий профессор психологии, постоянно изучавший путеводитель, другой — низенький и лысый писатель, автор книг про путешествия, большой любитель собственных шуток. Чтобы избежать необходимости общаться с ними, Джолетта все время делала вид, будто хочет спать, но боялась, что рано или поздно проблемы все-таки начнутся.

Их гид свободно владел французским, испанским, итальянским и немецким, был мил и эрудирован. Правда, его сообщения о том, сколько времени отводится на ту или иную остановку и сколько стоит каждая экскурсия, очень походили на инструктаж полицейского. Но работал он профессионально: группа всюду оказывалась вовремя, все пребывали в хорошем настроении.

В Париже цвели каштаны, не только белые, конские, а еще и рыже-красные, испанские. Сена извивалась сине-зелено-коричневой лентой под проемами бесчисленных мостов, а здания, которые Джолетта раньше видела только на фотографиях, величественно возвышались на положенных им местах.

Гостиница не производила впечатления большой и роскошной, но оказалась достаточно удобной. Из крохотного вестибюля наверх вела белая мраморная лестница, рядом с ней находился лифт размером с платяной шкаф. В комнате Джолетты, выходившей окнами на улицу, имелись две кровати, застеленные покрывалами; подушки лежали на очень жестких валиках. Кружевные занавески скрывали окно, за которым виднелся крохотный балкончик с узорной чугунной решеткой. В ванной комнате, выложенной белым кафелем, все, включая биде, было желтого цвета. Некоторые туристы жаловались на неудобства, Джолетте же все понравилось.

Она полагала, что в Париже до сих пор живет кто-то из родственников Фоссиеров. Мими должна была их знать. Она бы написала им письма и настаивала на том, чтобы Джолетта их передала. А этого бы ей совсем не хотелось — у нее и так было мало времени. Она столько читала о достопримечательностях Парижа, что только и мечтала посмотреть их, потрогать руками, просто убедиться, что она здесь. Она хотела осмотреть в Париже все, на что у нее хватит времени, и надеялась когда-нибудь снова приехать сюда, чтобы увидеть все остальное.

Утром третьего дня, покинув гостиницу, Джолетта пошла по улице мимо ресторанов, банков, ультрамодных мебельных магазинов, останавливаясь у витрин антикварных лавок, рассматривая цветы на лотках. Дойдя до Сены, она перешла по мосту через реку и двинулась вдоль правого берега, над которым возвышалась громада Лувра. Солнце весело играло лучами, к аромату свежей весенней зелени примешивался тот особый запах воды, свойственный всем рекам мира, и еще — только что испеченного хлеба. Чуть-чуть пахло выхлопными газами от проезжавших мимо автомобилей, но Джолетта старалась не обращать на это внимания.

Мало-помалу настроение ее улучшилось. Сегодня ей нечего было делать, кроме как ублажать себя весь день. Она уже выполнила традиционную туристическую программу и хотела посвятить свободное время осмотру мест, упомянутых в дневнике. Джолетта собиралась посетить Люксембургский сад, который Вайолетт описала особенно подробно, но торопиться ей не хотелось. Ей просто было приятно бродить по Парижу, пробовать еду, которую предлагали уличные торговцы, наблюдать за художниками на набережной, стоять на мосту и любоваться видом. Ей хотелось прочувствовать биение пульса города и знать, что она находится в его центре.

Уже под вечер Джолетта добралась до станции метро, ближайшей к ее гостинице. Она прошла по выложенному кафелем переходу, который был гораздо чище лондонских, поднялась по лестнице. Она устала, но чувствовала себя счастливой. Ей хотелось принять ванну и где-нибудь легко перекусить, прежде чем забраться в постель.

Вместе с толпой пассажиров Джолетта вышла из метро, когда на смену дню уже пришли сумерки, и остановилась перед светофором в ожидании зеленого света, намереваясь пересечь улицу. Бросив взгляд на противоположную сторону, она увидела мужчину и женщину, выходивших из высоких, узких дверей гостиницы. Спускаясь по ступенькам, они разговаривали.

Натали!

Наконец загорелся зеленый свет. Джолетта вместе со всеми перешла улицу и двинулась в обратную сторону от гостиницы, даже не оглянувшись. Через некоторое время она была уже довольно далеко, но продолжала идти.

Ей будто тисками сдавило грудь, ее мутило. Стук собственных шагов болезненно отдавался у нее в голове. Она не желала встречаться со своей кузиной в Париже, и не только потому, что Натали станет препятствовать выполнению ее планов. Присутствие кузины она расценивала как вмешательство в ее личную жизнь, посягательство на ее свободу.

Наверняка это тетя Эстелла послала Натали следить за ней. Должно быть, она наводила справки или даже наняла сыщика, чтобы ее обнаружить. Как ни невероятно это звучало, но подобное было вполне в духе ее тети.

Но, право, это смешно, и тетя, и Натали, наверное, думали, что Джолетта знает, где и как искать формулу старинных духов. Если бы она попыталась переубедить их, они бы вряд ли ей поверили. Ну и прекрасно. Но она не позволит им мешать ей. Пусть Натали поймает ее, если сможет.

— Эй, погодите минуточку! Может, вы не заметили, что уже прошли свою гостиницу? — раздался за ее спиной веселый голос Роуна.

Джолетта замерла, но не успела она среагировать, как Роун взял ее за локоть и развернул. Девушка инстинктивно выставила вперед руку и уперлась ладонью в желтый свитер молодого человека. Она почувствовала, как сильны и упруги его мускулы под одеждой, и тут же одернула руку, будто обожгла пальцы.

Облегчение, подозрение, безмерная радость — все эти чувства она испытала одновременно. Джолетта бросила взгляд через его плечо, но Натали уже не было.

— Что вы здесь делайте? — выговорила она с трудом.

— Я же обещал найти вас. Разве вы не получили моей записки?

— Получила, но я не ожидала… — Она вдруг замолчала. Ей пришло в голову, что, если тетя Эстелла узнала, где она живет в Париже, она так же легко могла узнать, в какой гостинице она останавливалась в Лондоне. И если это тетя посылала людей обыскивать парфюмерный магазин, почему бы ей не велеть обыскать ее номер в гостинице?

— В вас слишком мало веры, Джолетта, — тихо сказал Роун, опуская ее руку. — Вы не верите ни себе самой, ни мне.

Девушка покраснела от его слов и при мысли о том, что она о нем думала. Она отвела взгляд, не в силах посмотреть ему прямо в лицо. Как она могла заподозрить его в низости? Какие у него могли быть на то причины? Ведь он же ничего о ней не знал.

Он снова заговорил:

— Вы уверены, что с вами все в порядке? Сумки у вас больше не воруют? Подозрительные типы вокруг вас не сшиваются?

Незачем было рассказывать ему про обыск. Это только ее проблемы. Если бы она сообщила ему про это, он мог бы решить, что ее холодность идет от подозрительности.

— Конечно, нет, — постаралась ответить она как можно спокойнее. — Я немного научилась о себе заботиться.

— Легко бы в это поверил, если бы только что не увидел, как вы прошли мимо своей гостиницы.

Он смотрел на нее с легкой иронией. Но Джолетта быстро нашлась, что ответить:

— Должна вам сказать, что я отлично знаю, где я и куда направляюсь.

— И можно полюбопытствовать, куда?

— В паре кварталов отсюда есть кондитерская, а я просто обожаю эклеры.

— Стоило вам об этом вспомнить, как я тоже потерял голову. При мыслях об эклерах, конечно. Вы позволите к вам присоединиться?

Роун просил не просто разрешения пройтись с ней до кондитерской. Он хотел убедиться, что она рада его видеть.

— Почему бы и нет, — согласилась она.

— А я боялся, что у меня могут быть неприятности. — Он сделал жест, указывающий, что готов следовать за ней. Джолетта постояла в нерешительности, потом еще раз взглянула в сторону гостиницы. Там никого не было. Тогда она развернулась, и они двинулись дальше вместе.

— А почему у вас могли быть неприятности? — немного помолчав, поинтересовалась она.

— По нескольким причинам, — ответил Роун уже более серьезным тоном. — Я бросил вас на произвол судьбы в Лондоне да еще оставил одну на три дня в Париже. Тяжкое преступление. А еще я позволил себе принять на веру, что вас будет волновать мое отсутствие.

— Я не претендую на ваше время, так же как и вы не можете претендовать на мое.

— Хорошо, возможно, я заслужил это.

Она спокойно посмотрела на него.

— Я вовсе не собиралась сводить с вами счеты.

— Хотите сказать, что это был просто удачный выстрел? — усмехнулся он.

— Не будьте смешным. — Ей хотелось быть строгой, но это у нее плохо получалось.

— А как насчет того, чтобы поужинать вместе, так сказать, в ознаменование перемирия?

— Отлично, — согласилась Джолетта. Интересно, что он теперь ответит?

— Вот и хорошо. Тогда я вам признаюсь, что я прибыл в Париж не сегодня, но мне пришлось похлопотать некоторое время, чтобы устроить свои дела и высвободить несколько недель, которые я мог бы провести с вами. Вам, быть может, это безразлично, а вот для меня важно.

Она сделала еще несколько шагов, прежде чем заговорила:

— Вы не должны мне ничего объяснять, вы вообще мне ничего не должны. Мы отлично провели время в Англии, но у меня есть свои планы, и я…

— Если вы хотите сказать, что предпочитаете, чтобы я исчез с ваших глаз, вы опоздали, — заявил он, и его голубые глаза озорно блеснули. — Я уже купил остаток тура.

Несколько мгновений она изумленно смотрела на него.

— Вы имеете в виду автобус, экскурсии и тому подобное?

— И тому подобное, — передразнил ее молодой человек.

— А вам не кажется, что вы зашли слишком далеко, пытаясь мне что-то доказать?

Он улыбнулся с какой-то особенной теплотой.

— И вы думаете, что я поэтому так себя веду?

— А почему же еще? — Ей было трудно поверить, что все это делается ради нее.

— Меня можно уговорить отказаться от тура, — продолжал он после небольшой паузы. — Только скажите, и я возьму напрокат машину и проложу на карте отличный СЧС-маршрут для нас с вами.

— СЧС-маршрут?

— Следующий Чертов Собор. Только не говорите, что в вашей группе еще так не шутят.

— Не думаю.

— Соборы, музеи, рестораны, маленькие уютные гостиницы — вы все увидите. Я мог бы даже довезти вас до Рима, чтобы вы успели на самолет.

— Потом склонил голову и добавил:

— А мог бы и не довезти.

— Откуда вы знаете, что я полечу домой из Рима? — Ей сейчас легче было думать об этом, чем представлять, как из-за него она пропустит свой обратный рейс.

— Все очень просто. Номер вашего тура я узнал из бирки на вашем багаже, тогда же я узнал, как вас зовут. Я просто звонил в туристическое агентство и сказал, что мне нужен тот же тур.

— Вы очень сообразительны.

— Благодарю, — любезно согласился он. — Но вы не ответили на мой вопрос. Хотите вы отправиться в собственное путешествие на взятой напрокат машине? Естественно, условия мы обговорим.

— Например, разные комнаты? — осведомилась Джолетта.

— Именно, — согласился он, но в глубине его глаз мелькнули задорные искорки.

Предложение было очень заманчивым, особенно теперь, когда она отлично понимала все трудности, связанные с групповым путешествием. Но, не желая рисковать, она с сожалением покачала головой.

— Боюсь, мне такое путешествие не по карману.

— Мне по карману. — Его слова прозвучали спокойно, без давления.

— Спасибо, — твердо ответила Джолетта, — но я предпочитаю платить за себя сама.

— Вы — эмансипированная женщина? — с усмешкой спросил он.

Она сосредоточенно сдвинула брови.

— Не в этом дело.

— Бриллиантовых браслетов в подарок вы тоже не принимаете? — поинтересовался он. Она подняла на него глаза.

— Кажется, теперь вы поняли.

Он смотрел на нее со странной полуулыбкой, внимательно, но без обиды.

Они купили эклеры, потом пошли дальше без всякой цели, пока не наткнулись на кафе со столиками на тротуаре. Официант принес заказанный ими кофе, и они долго сидели, ели сладкие пирожные и прихлебывали из крохотных чашек горькую густую жидкость. Столик тоже был крохотным и чуть качался на неровном тротуаре. Легкий ветерок играл листьями платана. По газону в поисках крошек прыгал воробей. Движение на улицах усилилось — парижане возвращались с работы. Официант, который их обслуживал, в белой рубашке, черных брюках и длинном, чуть ли не до земли фартуке, начал вытирать со столов и уносить стулья.

— Боюсь, — заметила Джолетта, — мы не изменили в лучшую сторону его мнения о манерах американцев.

— Потому что принесли свое угощение в его милое заведение? Не волнуйтесь, его надменный вид ничего не значит. Возможно, он беспокоится о своем банковском счете.

— Вы так считаете?

Он кивнул.

— В Европе никому ни до кого нет дела, если, конечно, вы не шумите и никого не трогаете. Сидите ли вы в парижском кафе или переходите улицу в Риме, главное — быть безукоризненно вежливым и не обращать ни на что внимания. Делайте, что хотите, но сохраняйте достойный вид и никогда не смотрите в глаза.

— Вы шутите!

— Поступайте так, и все будут считать вас местным жителем.

Роун наблюдал за Джолеттой, которая сидела напротив него, такая далекая и напряженная. Внимание ее на какой-то момент привлекла блондинка, судя по виду, американка, которая шла в их сторону. Она успокоилась, только когда блондинка прошла мимо, даже не взглянув на них.

Ему было интересно знать, видела ли Джолетта Натали у гостиницы. Скорее всего да. Она прошла дальше по улице не только из-за кондитерской. Это было так похоже на нее — не говорить ему о мотивах своего поведения, ведь для нее он был случайным знакомым.

Роун постепенно начинал понимать, как много скрывается за ее наружностью, которую она являла окружающим. Она казалась человеком сдержанным, может быть, даже чересчур сдержанным. Ее нельзя было назвать застенчивой — застенчивые женщины не ходят по темным улицам ночью и не отправляются одни путешествовать по Европе. Скорее она подавляла свои естественные порывы, чтобы иметь возможность защититься от неожиданных ситуаций. Он бы многое отдал, чтобы оказаться рядом, когда она наконец выберется из своего панциря.

Вечерний закат играл в волосах девушки, бросал жемчужные отблески на ее кожу, поэтому казалось, будто она светится. На нижней губе у нее остался крохотный кусочек шоколада, и Роуну захотелось стереть его поцелуем. Желание было столь велико, что он сидел, боясь пошевелиться, затем откинулся на спинку стула, сжимая в руках чашку с кофе, в надежде восстановить самоконтроль.

Роун засомневался, правильно ли он поступил, решившись на этот тур. Он хотел облегчить свою работу, во всяком случае, так он сам себе объяснял, но легче ему, очевидно, не будет. Вопрос в том, сможет ли он это выдержать. Принципы могли доставить ему массу сложностей, если, конечно, слово «принципы» подходит к данной ситуации.

Ему вдруг стало невообразимо жаль, что все не так легко и просто, как он пытался представить это Джолетте. Он бы многое отдал за возможность путешествовать с ней по Европе без забот и проблем, строить свои отношения с ней без каких-либо ограничений, за исключением тех, что предполагает обычное порядочное поведение. Да, можно сказать, исключительно порядочное.

То место на его груди, до которого она дотронулась, до сих пор горело. Ему тут же представилось, как это было бы, если бы она коснулась его по собственной воле, в порыве нежных чувств. Запах ее тела, смешанный с нежным ароматом «Чайной розы», кружил ему голову. Большинство знакомых ему женщин не отличались индивидуальностью, обладая неким универсальным женским запахом. Другое дело Джолетта. Он подумал, что именно это притягивало его к ней, ему хотелось быть все время рядом, чтобы вдыхать ее аромат. В нем чувствовалось немного сладковатого благоухания дикой орхидеи, смешанного с ароматом спелой груши. Или — смеси темной сливы и ночного жасмина.

Что бы это ни было, оно сводило его с ума. Ему следовало подумать о чем-нибудь другом, если он хотел когда-нибудь убрать салфетку с колен и встать из-за стола. Он слишком увлекся.

И еще он стал бояться того, что может случиться, когда путешествие закончится.

Уже совсем стемнело, когда они направились обратно к гостинице. На улице в этот час было много народу — продавцы и секретарши в пончо и шарфах; бизнесмены в драповых пальто с газетами, засунутыми в карманы; пожилые женщины с сумками, из которых торчали длинные батоны. Машин тоже стало больше, они сновали из ряда в ряд, почти все непрерывно гудели, а велосипедисты протискивались между ними, не обращая никакого внимания на разъяренных водителей.

Джолетта и Роун шли по улице и, не замечая толкавших их пешеходов, обсуждали поездку в Версаль. Джолетта уже записалась на экскурсию и не хотела ее пропускать. Она считала, что Роун, если постарается, тоже может туда попасть.

Они были уже у перекрестка, когда откуда-то справа раздался вой полицейской сирены. Поток машин замедлил ход, потом и вовсе остановился. Пешеходам тоже было некуда идти, и они столпились на углу улицы. Все тянули шеи, пытаясь разглядеть, что произошло.

Роун, глядя поверх голов, объяснил причину затора:

— Там три полицейских фургона.

Машины ярко-синего цвета, который по ту сторону Атлантики можно встретить разве что на роскошных лимузинах, их сопровождал эскорт мотоциклистов. Они пробирались вперед, объезжая препятствия и время от времени выезжая на тротуар. По мере их приближения завывание сирен становилось все оглушительнее.

По-видимому, это был обычный полицейский рейд, хотя вся суматоха могла быть связана и с каким-нибудь террористическим актом — в Париже все возможно. Джолетта уже дважды просыпалась ночью от шума таких кавалькад.

— Эти звуки всегда напоминают мне сцену из «Дневника Анны Франк», когда гестапо арестовывает Анну и ее семью, — сказала она.

— Там город другой, — спокойно ответил Роун.

— Я знаю. — Она подняла на него глаза, но он пытался что-нибудь разглядеть сквозь, толпу и больше ничего не сказал.

Наконец проехала последняя из машин. Джолетту кто-то случайно толкнул, она оказалась в нескольких шагах от Роуна, но даже не пыталась пробраться поближе. Что-то вдруг изменилось между ними, она почувствовала, как он отделяется от нее. Да и светофор снова заработал, пора было переходить улицу.

Взревели моторы, машины набирали скорость. Это было похоже на гонки — каждый из водителей хотел успеть проехать, пока не переменится сигнал светофора. Поток машин тек, как река, и ничего, казалось, не сможет его остановить.

Потом завизжали тормоза, машины снова замерли. Джолетта, продвигавшаяся вперед вместе с осторожными французами, сошла с тротуара и оказалась на обочине. Вдруг раздался рев набиравшей скорость машины. Завизжали женщины, закричали мужчины. Джолетта обернулась и увидела красную спортивную машину, летящую из-за угла прямо на нее.

Она оказалась зажатой с обеих сторон, подняться с обочины ей мешала стена людей на тротуаре. Она почувствовала, что холодеет от ужаса. Толпа нехотя расступилась, и, увидев просвет, Джолетта кинулась к нему.

Ей казалось, что движения ее безумно замедленны, она в отчаянии рванулась вперед, но ноги будто застревали в вязком воздухе. Тело ее изгибалось от неимоверных усилий. Она вытянула вперед руки, чтобы смягчить падение.

Но — не почувствовала его. Только удар в бедро, резкую боль. Ее перевернуло, закружило словно вихрем. Голова коснулась чего-то твердого.

А дальше — тишина и темнота.

 

8

28 мая 1854 года

Все в Париже кажется мне либо скучным, либо отвратительным. Невыразимо тоскливо слушать старых родственников Гилберта, которые, живя в безвкусном комфорте мелких буржуа, превозносят красоту и аристократический блеск канувшего в Лету правления Бурбонов и порицают действия Наполеона III, присвоившего себе титул императора, которым никто не пользовался после смерти его дяди.

Гилберт же превратился в тирана. Он заявил, что я не должна выходить из дому без сопровождения Термины, чтобы не запятнать его доброе имя, известное в Париже. Известное? Его имя? Что за претензии! Может быть, под этим предлогом он просто хочет держать меня под контролем?

Бледно-лиловый, лавандовый сумеречный свет окутал Париж, окрашивая в фиолетовый цвет серые, закопченные стены домов и булыжную мостовую, отражаясь аметистовым блеском в лужицах, скопившихся в выбоинах конюшенного двора, куда выходили окна комнаты Вайолетт.

Она стояла у открытого окна, прижавшись лбом к стеклу, и наблюдала за служанкой в окне напротив, которая кокетничала с конюхом, бравшим воду из фонтана в центре двора. Холодный, сырой воздух пахнул лошадьми и прелью, время от времени легкий ветерок приносил запахи протекавшей неподалеку Сены. С улицы доносился стук колес экипажей, крики погонщиков лошадей и уличных разносчиков, приглушенные расстоянием и стенами домов. Некоторое время слышался нестройный колокольный перезвон, вскоре затихший.

С обеда шел дождь, но он прекратился как раз вовремя, уступив место яркому закату, разнообразившему скучный вечер. Гилберт ушел из дому много часов назад, возможно, он был занят поисками подходящего зеркала в стиле рококо или стула в стиле Людовика XVI. Он все больше и больше увлекался старинными вещами, без конца говорил об их родословных. Гилберт считал, что покупает предметы истории. Поскольку это делало его счастливым, Вайолетт не возражала.

Почти весь день Вайолетт провела с книгой. Она читала печальную историю под названием «Дама с камелиями», написанную Дюма-младшим, сыном знаменитого писателя Александра Дюма, которого теперь называли Дюма-отцом. Книга вышла в свет давно, но стала знаменитой после постановки одноименной пьесы примерно год назад и недавнего исполнения в Венеции оперы Джузеппе Верди «Травиата», заимствовавшей сюжет романа Дюма-сына. Книга рассказывала о трагедии куртизанки, которая отказалась от любви красивого и богатого молодого человека ради спасения его чести, но сердце ее при этом оказалось разбито, и она умерла от чахотки. Эта история повергла Вайолетт в такую глубокую печаль, что она не могла более продолжать. Опера, должно быть, была чудесной, она могла представить себе, как она поплачет над ней во Французской Опере в Новом Орлеане когда-нибудь в будущем сезоне. Но не теперь. Теперь ее обуревало нетерпение и беспокойство, и у нее не было ни малейшего желания плакать или жертвовать собой.

Гилберт так и не связался с Делакруа, сославшись на его неуловимость. Художник слишком знаменит — ведь всего год назад по заказу парижских властей он расписал потолок Зала Мира в городской ратуше, где заседает парижское правительство. Вайолетт, конечно, очень мила, сказал Гилберт, но такой великий художник в расцвете своей славы вряд ли согласится рисовать ее портрет. Его дорогая молодая женушка должна смириться с постигшим ее разочарованием и подумать о другом кандидате.

Вайолетт отказывалась мириться. Что будет, если она позволит исчезнуть этой единственной ниточке, связывающей ее с Аллином? Станут ли последними те слова, которыми они обменялись в холле гостиницы, и они больше никогда не увидятся?

Наверное, ей следовало покориться судьбе. Возможно, лихорадка, будоражившая ее кровь, пройдет, и через какое-то время она уже не сможет вспомнить лица Аллина и не будет больше терзаться мыслью о том, где он находится, что делает и думает ли о ней.

Нет! Снова и снова нет.

По вечерам Гилберт уходил. Он говорил, что ужинает с тем или другим своим кузеном, но возвращался в гостиницу пьяным, насквозь пропитанным запахами дешевого вина и еще более дешевых духов. Вайолетт была не столь наивной, чтобы не догадываться, где он проводит время по вечерам. В театре варьете с полуголыми актрисами, в полусветском обществе куртизанок, любовниц знаменитостей и прочих распущенных женщин — светские дамы в Новом Орлеане говорили о таких вещах шепотом. Парижскому полусвету приписывалась столь притягательная сила, что вряд ли можно было предположить, что, оказавшись в Париже, мужчина упустит возможность узнать поближе его соблазны.

Вайолетт запирала дверь в свою комнату и, накрыв голову подушкой, притворялась спящей, когда Гилберт возвращался в гостиницу, чтобы не слышать его стука. Утром она объясняла, что заперлась, потому что боялась оставаться одна. Обиженный Гилберт погружался в угрюмое молчание.

Раньше такое поведение мужа расстраивало Вайолетт. Она чувствовала себя виноватой и старалась что-нибудь предпринять, чтобы вернуть его расположение. Теперь же она радовалась молчанию Гилберта.

В тот вечер Вайолетт надела шелковое платье с розовыми и зелеными полосками на белом фоне и вышитыми между ними букетиками роз с зелеными листками. Термина уложила ее волосы в высокий узел с пышными кудрями на затылке и длинными локонами на висках. На стол выставили вазу с конфетами.

Но никто не пришел. Вайолетт была бы рада любому посетителю, даже родственникам Гилберта или кому-нибудь из его новых деловых знакомых, любому.

Дождь начался два часа назад, его непрекращавшийся монотонный шум сопровождался раскатами грома, ослепительные вспышки молний освещали торчавшие в небо трубы домов. Вайолетт провожала глазами косо падавшие капли. Они завораживали ее и пробуждали воспоминания. Когда дождь прекратился, над мостовыми улиц заклубился пар.

Наконец она решилась.

Подойдя к стоявшему у стены письменному столу, Вайолетт села, достала чистый лист бумаги и положила его перед собой. Открыв чернильницу, она взяла малахитовую ручку с золотым пером и, поднеся его к бумаге, погрузилась в раздумья, устремив взор на кончик пера. Потом она начала писать.

Через несколько минут письмо было готово. Запечатав конверт из веленевой бумаги, она взяла его за уголок, как будто это было что-то опасное. У нее возникло желание уничтожить послание и вернуться к своему привычному спокойному состоянию, лишенному волнений. Она понимала, что ее действия можно назвать безрассудными, если даже не предательскими.

Вайолетт никогда не думала, что в ее жизни может наступить момент, когда ей захочется чего-то большего, чем ровное и устойчивое положение жены Гилберта. Она и не предполагала, что ее может настолько увлечь мимолетное волнение от встречи с другим мужчиной. Отношения между ней и мужем не были совершенными, но она ценила размеренность их совместной жизни, его щедрость, его заботу о ее благополучии, его почтительность по отношению к ней, когда они бывали на людях. И если она не испытывала особого возбуждения в моменты их близости, то, возможно, в этом был виноват не только ее муж, причина могла заключаться и в ее холодности.

Но разве могла она отказаться от той радости, которая охватывала ее при одной мысли о встрече с Аллином? Нет, это было выше ее сил. Может быть, ей никогда больше не доведется испытать этого пьянящего чувства. Надо дорожить такой возможностью. Она будет осторожной, она не хочет ничем вредить Гилберту и подвергать опасности их брак. Ей необходимо слегка развлечься, вот и все. Что может быть плохого в том, если она поговорит с Аллином, узнает от него что-то новое и сохранит несколько невинных воспоминаний, которые будут согревать ее долгие годы? Это был такой пустяк, действительно пустяк.

В первые два дня ответа на ее письмо не последовало. На третий день пришло приглашение посетить дом Делакруа во второй половине дня.

— Ты послала ему письмо, не посоветовавшись со мной? — воскликнул Гилберт, держа в руках приглашение. Именно такой реакции ожидала от него Вайолетт.

— Мы с тобой много раз говорили о моем портрете, но ты все время был очень занят. Два дня назад, когда ты ушел и я осталась дома одна, мне в голову пришла одна мысль. Я решила, что мы так никогда и не узнаем, согласится ли Делакруа принять наш заказ, пока сами не обратимся к нему с предложением. Пришло время действовать. Может быть, я поспешила, зато посмотри, каков результат!

Он вздохнул, глядя на нее из-под густых седых бровей.

— Ты очень этого хочешь, не так ли? — спросил он наконец.

— Да, — просто ответила она, ничего более не добавив.

Нахмурившись, Гилберт задумался, постукивая приглашением по ногтю большого пальца. Наконец, когда Вайолетт, уже не имея сил сдержаться, собралась уговаривать его, он заговорил:

— Хорошо, пусть будет по-твоему, мы пойдем.

Вайолетт открыла для себя, что шерри с маслинами очень хорошо сочетаются, смягчая горечь друг друга. Но они были лишь небольшим дополнением к разнообразию изысканных блюд и напитков, которые им подавали в салоне Делакруа. Человек с любыми пристрастиями, любой национальности мог выбрать себе там угощение по вкусу.

Диковинное сочетание шерри с маслинами предложил ей Аллин. Он мог это сделать, не привлекая ничьего внимания в толпе гостей, заполнивших комнаты, в которых проводился прием. Все присутствовавшие громко разговаривали о политике, об искусстве, философии и тысяче других вещей, большинство жестикулировали словно сумасшедшие.

Аллин также показывал и называл ей имена приходивших и уходивших знаменитых и не очень людей: разговорчивого Дюма-отца, загорелое лицо которого обрамляла пышная шевелюра, — недавно он опубликовал свои увлекательные воспоминания в десяти частях; поэта, писателя и литературного критика Теофиля Готье; нескольких членов правительства, нескольких актрис. Вайолетт увидела художников-новаторов Коро и Курбе, Домье и Милле, а также некоторых художников, близких к академическому направлению.

Делакруа оказался очаровательным человеком. Устроенный им прием подчеркивал силу и экстравагантность его личности. По такому случаю на нем был надет распахнутый жакет из синей парчи, а на голове красовался тюрбан со свисавшим к плечу свободным концом. Он ничуть не выглядел смешным в этом одеянии, напротив, он держал себя величественно и совершенно не обращал внимания на то, как на это реагируют окружающие. Он взял Гилберта за руку и сам представил его многим из наиболее интересных своих гостей. Лицо Гилберта выражало удивление оказанной ему честью.

Шло время, а о портрете никто не вспоминал. Вайолетт начала испытывать беспокойство. Наблюдая за тем, какие знаки внимания оказывают знаменитому художнику разные люди, она уже стала думать, что Гилберт был прав, а она проявила самонадеянность, рассчитывая на то, что Делакруа согласится писать ее портрет.

Держа спину прямо, Вайолетт сидела на бархатном диване с подлокотниками в виде лир и подушками с кистями и смотрела на Делакруа, Аллина и других гостей, говоривших без остановки. Они обменивались мнениями, используя специальные словечки и выражения, орудуя ими словно оружием в сатанинской войне умов. Она не могла понять, действительно ли они верят в то, что говорят, или просто отстаивают модную точку зрения, которая дает им возможность поспорить.

Аллин держался независимо, но именно он часто оказывался в центре самых горячих дискуссий. Он говорил убедительно, неожиданно вставляя резкие замечания, демонстрировавшие его ум, способность быстро реагировать на ситуацию и развитое чувство юмора. Казалось, он знаком со всеми присутствующими, и все знают его, особенно дамы. Его принимали тепло и дружелюбно, на лицах его собеседников была написана почтительность, возможно, неосознанная, и это казалось Вайолетт странным.

Она старалась не смотреть в его сторону, что давалось ей с трудом. Он был такой энергичный, такой живой по сравнению с другими мужчинами в зале. Невозможно было устоять против очарования его голоса, против сияния его смеющихся глаз. Льющийся с потолка свет газовых светильников дрожал в густых волосах Аллина, он выглядел очень привлекательно в своем темном строгом костюме. Неукротимая энергия сквозила в его бронзовом от загара лице, выделявшемся на фоне бледнолицых парижан.

Рядом послышался шорох шелка, повеяло благоуханием ландыша. Вайолетт повернула голову и приветливо улыбнулась приближавшейся женщине. Это была одна из актрис, кажется, ее звали Клотильдой. Впрочем, титулом актрисы она пользовалась больше для соблюдения приличий. Ее вечернее платье имело такой глубокий вырез, что, когда она наклонялась вперед, ее груди, лежавшие словно две куропатки в своих гнездах, открывались взору во всей своей красе.

С нескрываемым любопытством дама оглядела Вайолетт и, наклонившись к ней, заговорила:

— Так, значит, вы и есть та самая таинственная женщина?

Вайолетт качнула головой.

— О нет, полагаю, вы ошиблись.

— Наш Аллин не сводит с вас глаз весь вечер, даже тогда, когда делает вид, что не имеет к вам никакого отношения. Мы все догадывались, что у него кто-то есть. Он уже давно вернулся в Париж, но ни разу не показался в театре.

— Вы… Похоже, вы его хорошо знаете.

— Ну, конечно. Аллина все знают. Во всем мире нет такого места, где бы его не принимали как дома.

Голос женщины звучал наигранно, такими же были жесты, которыми она сопровождала свое высказывание. Вайолетт иронически приподняла бровь.

— Во всем мире?

— Вы подумали, что я имела в виду все кровати в Париже? Нет, могу вас заверить, хотя это было бы возможно, если бы он захотел. Но я говорила о Лондоне, Женеве, Брюсселе, Риме — он известен во всех столицах Европы, не говоря уж о королевских дворах. Я никогда не могла понять, чем это объяснить, разве только его неотразимым обаянием. Вы не согласны со мной?

— Да, вы правы, — холодно подтвердила Вайолетт.

— Ради бога, простите меня. Я не должна была говорить вам такие вещи, хотя бы потому, что ваша строгость и серьезность почти парализуют меня. Но скажите, вы позволите ему рисовать вас?

— Месье Массари?

— О боже, наверное, он хотел сделать вам сюрприз, а я все испортила! Он будет недоволен. Но вы ведь не скажете ему, правда?

— Здесь нет ничего, о чем стоило бы говорить, — ответила Вайолетт с обескураживающей вежливостью.

— О, вы очень умны и гораздо благоразумнее его. Аллин весьма искусно владеет кистью и палитрой, он мог быть одним из лучших художников, если бы у него было больше времени и меньше денег. Вы знаете, друзья и капитал — враги искусства, они душат вдохновение.

На это нечего было ответить. К счастью, ответа и не требовалось. Женщина продолжала говорить почти без остановки:

— Но ведь вы позволите ему просить вас об этом, да? Было бы очень жестоко не дать ему удивить вас. Кроме того, подумайте, как приятно разрешить себя уговорить; я уверена, что его доводы будут очаровательны.

— В самом деле? — спросила Вайолетт, собрав все свое самообладание.

— Не хмурьтесь так, petite, а то он подумает, что я говорю вам ужасные вещи. Возможно, уже подумал, так как направляется сюда. Alors, как он обожает вас! Я просто завидую вам, мадам.

Актриса выпрямилась, сказала что-то подошедшему Аллину и, погладив его по плечу, удалилась. Однако похоже было, что он ее едва заметил. Присев рядом с Вайолетт, он спросил:

— Что вам говорила Клотильда?

Он действительно наблюдал за ней. Чувство благодарности к актрисе, которая указала ей на это, взывало к великодушию.

— Ничего особенного, кроме одной интересной вещи. Вы в самом деле художник?

Его глаза вспыхнули, словно пламя спички, но он ответил скромно:

— Я рисую.

— Полагаю, я и не должна знать ничего об этом, ведь мы едва знакомы.

— Мне доставило бы огромное удовольствие исправить положение, — произнес он, улыбаясь, и после некоторой паузы добавил:

— Я был бы счастлив рисовать вас. Как раз в данный момент Делакруа рекомендует меня вашему мужу в качестве его замены.

— Вы все это спланировали заранее?

Он слегка наклонил голову в знак согласия.

— Вы разочарованы?

Вайолетт взглянула на него из-под ресниц и произнесла:

— Я мечтала, что кисть великого художника, который удостаивает чести только себя и своих друзей, сделает меня бессмертной.

— Так и будет, если это то, чего вы хотите, — ответил он, вставая. — Позвольте мне разыскать Делакруа.

— Нет! Нет, пожалуйста, сядьте! — поспешно воскликнула она, Протягивая руку так, словно хотела схватить его за полу костюма, и тут же отдернула ее.

Аллин снова уселся на диван и, улыбнувшись, взял ее за руку.

— Вы кокетничаете со мной. Это меня вдохновляет.

— Нет, глупо с моей стороны, но я думала…

— Вы доверяете мне и понимаете настолько, что уже дразните меня. Это свидетельствует о том, что вы вспоминали обо мне. Я удивлен и польщен.

Вайолетт не нашлась что ответить. Жаркой волной кровь прихлынула к ее лицу.

Улыбка Аллина растаяла.

— Простите меня. Теперь я дразню вас, что совершенно Непозволительно. Я намеревался действовать не спеша и с большой осторожностью, начав с портрета. Вы позволите?

— Да, конечно, — отозвалась она еле слышно.

— Даже ничего не зная о моих способностях? Устремив взгляд на свою затянутую в перчатку руку, которую все еще держал Аллин, она ответила:

— Я предполагаю, что они достаточно высоки, иначе месье Делакруа не рекомендовал бы вас.

Он молча смотрел на тени от длинных ресниц, скользящие по ее щекам, на нежный овал ее лица, озаренный светом газовых светильников, на бледно-желтый бархат ее платья. Его взгляд задержался на букетике желто-фиолетовых анютиных глазок, приколотых к вороту ее платья. Проследив за направлением его взгляда, Вайолетт подумала, что было слишком смело с ее стороны носить свежее напоминание о его последнем тайном послании. Она заставила себя поднять голову и встретиться с ним взглядом. Выражение его пылающих глаз развеяло ее страхи.

— Я постараюсь, — произнес он после некоторой паузы, — быть достойным вашего доверия… И вашего внимания.

Вайолетт не смогла удержаться от улыбки. Она испытывала необыкновенное чувство от сознания того, что ее так хорошо понимают.

— Аллин, топ ami! Я вижу, вы уже познакомились с мадам Фоссиер?

Она высвободила руку. Делакруа приближался к ним вместе с Гилбертом. Муж Вайолетт, посмотрев на нее и мужчину рядом с ней, нахмурил брови. Аллин непринужденно поднялся им навстречу.

— Я взял на себя смелость представиться, поскольку вы были так любезны, что высказали предположение о заказе. Мадам — достойный объект. У нее прекрасная костная структура, великолепный цвет кожи и почти совершенные пропорции лица. Но характер ее тонок и чувствителен, его трудно будет уловить.

— Я предполагал, что вы заинтересуетесь, — произнес Делакруа, пряча усмешку под пышными усами.

Гилберт смотрел на Аллина, не меняя выражения лица. Вдруг он спросил:

— Мы с вами встречались, месье?

— Думаю, что нет, — вежливо ответил Аллин. — Насколько я понимаю, вы приехали из Америки? Я давно мечтаю о путешествии в вашу юную страну, но как-то все не получается.

Возникла напряженная пауза, которую Делакруа поспешил заполнить формальным представлением Аллина Гилберту и его супруге. Аллин вежливо начал задавать вопросы о Луизиане, о том, как долго они намереваются пробыть в Париже. Неловкая ситуация постепенно миновала.

Позже, когда Вайолетт с мужем ехали в экипаже обратно в свою гостиницу, Гилберт нарушил длительное молчание вопросом:

— Тебя устраивает этот Массари, не хочешь ли ты, чтобы я поискал другого художника?

— Не стоит беспокоиться, — ответила Вайолетт. — Поскольку его рекомендовал Делакруа, я уверена, что он мне вполне подойдет.

Гилберт похлопал ее по руке и, устраиваясь удобнее на сиденье, веско заметил:

— Как ты хочешь, chere, как ты хочешь…

Вайолетт подумала о двойственности своего положения, и на мгновение что-то сжалось у нее в груди. Потом она представила, как они будут проводить с Аллином время, необходимое для создания портрета, как будут часами разговаривать, узнавая друг друга все лучше. Всего два дня, и она начнет позировать художнику — так Гилберт договорился с Аллином. Нетерпение зародилось в ее душе и, разрастаясь, вытеснило чувство вины.

Утро того дня, когда должен был состояться первый сеанс, выдалось ясным и спокойным. Вайолетт почти не спала предыдущей ночью. Она лежала в постели и смотрела на портьеры, за которыми быстро светлели окна. Нервное нетерпение вызывало дрожь в животе, грозящую перерасти в тошноту.

Она не пойдет, пошлет записку, что нездорова.

Мысль о том, что она должна неподвижно сидеть, пока Аллин будет пристально разглядывать ее взглядом художника, наполняла ее душу ужасом. Она проведет с ним наедине целую вечность. Что она может сказать ему? О чем им говорить в течение такого долгого времени? Чего он ждет от нее? Допустила ли она в своем поведении нечто такое, что могло позволить ему совершить вольность по отношению к ней? Было ли это то, чего он хотел от нее? Было ли это ее желанием?

Она повернула голову на подушке и провела рукой по глазам. И как только она могла подумать такое? Разве может это быть ее желанием? Как она могла вообразить, что в этом есть какое-то удовольствие? Нет, этот путь приведет ее к опасностям и страданиям. Время пролетит слишком быстро, портрет будет закончен, и что дальше?

Вайолетт хотела бы понимать себя лучше, желала, чтобы ее характер не был столь нерешительным. Она завидовала таким женщинам, как Клотильда, которые могли всем сердцем отдаться мужчине и никогда не оглядываться назад, никогда не задавать себе вопросов о морали и разумности своих поступков. Как хорошо никогда не подвергаться пытке этих сомнений, никогда не иметь нужды лгать, не задумываться о том, можно ли взвесить радость и боль и вычислить, что из них весомее.

Как прекрасно было бы, если бы она могла просто сказать себе, что ничего нельзя сделать, что ее чувства сильнее воли к сопротивлению. Но она еще не была уверена в своих чувствах. Пока еще не была. Если она испугается и не пойдет, возможно, ей никогда уже больше не удастся увидеть Аллина.

Эта мысль придала ей сил, и она решительно покинула постель. Хлопоты по выбору и подготовке платья с нижними юбками, кружевным воротником и украшениями, а также разговоры со служанкой о прическе помогли Вайолетт убить время. Сам процесс одевания продолжался до того момента, когда она должна была выходить из гостиницы вместе с Герминой. Необходимость сохранять самообладание перед служанкой удерживала ее от того, чтобы остановить экипаж и вернуться в гостиницу.

Аллин жил в районе Ситэ — острова посреди Сены, имеющего форму нагруженной землей баржи, прикрепленной на вечной стоянке в центре реки. Дом Аллина — старинное каменное здание, узкое и темное, с водосточными трубами, имевшими вид каменных чудищ, почти разрушенных временем, — находился рядом с Нотр-Дам, словно укрываясь в его тени. Им открыла полная женщина с проницательным взглядом, в скромной одежде экономки. Она проводила их наверх по винтовой лестнице и, распахнув дверь в просторную приемную, обставленную как гостиная, объявила о прибытии Вайолетт и отступила в сторону, пропуская гостей.

Две стены высокой узкой комнаты занимали огромные окна, пропускавшие внутрь ровный белый свет с северной, несолнечной стороны. Выполненный в старинном стиле резной потолок с позолотой между тяжелыми балками потемнел от огня, в течение двухсот лет разводимого на выщербленных камнях камина, находившегося в глубине комнаты. Тяжелая старинная мебель состояла из нескольких стульев, широченного дивана, покрытого шелковыми шалями с кистями, рисунок которых напоминал персидские сады, и длинного обеденного стола у стены с высокими светильниками. В центре комнаты находился помост с креслом, покрытым темно-красной парчой. Перед помостом возвышался мольберт с чистым холстом.

Стоя у стола, Аллин сосредоточенно рассматривал серию набросков. Он повернулся и с радостным восклицанием поспешил навстречу гостям, произнося приветствия. Им были предложены пирожные с чаем или вином. Экономка тут же отправилась за подносом с угощением, а Аллин подвел Вайолетт к столу, за которым он работал.

— Прежде чем мы начнем, я хочу, чтобы вы это посмотрели.

Многочисленные наброски изображали Вайолетт с разным выражением лица: серьезным и смеющимся, сомневающимся и доверчивым, с каплями дождя на ресницах и после того, как они высохли. На одном из них Вайолетт смотрела на букет анютиных глазок, на другом она держала в руке розу. Среди набросков были фрагменты ее губ, уха, изгиба подбородка, положения пальцев в момент, когда она протягивает руку. Все было очень тщательно прорисовано, каждый рисунок подписан и датирован.

— Здесь те наброски, которые я счел достойными вашего внимания, — пояснил Аллин. Вайолетт глубоко вздохнула.

— Не могу поверить, что вы могли… но вы обманули меня. Вы настоящий художник.

— Я рисовал для своего собственного удовольствия, по памяти. Сейчас, показывая их вам, я хочу развеять ваши сомнения, что, возможно, вы не напрасно доверились мне.

Неподдельная искренность, звучавшая в его голосе, всколыхнула чувства Вайолетт. Трепетное волнение охватило все ее существо и горячей волной прилило к лицу. Преодолевая смущение, она произнесла:

— Я никогда не сомневалась в этом.

— Вы очень добры, хотя у меня были основания на это рассчитывать. Обещаю вам, что вы не пожалеете о том, что пришли ко мне.

Возвращение экономки прервало их беседу. Аллин указал на место у камина, куда следовало поставить поднос с угощением. Одарив Термину теплой улыбкой, он обратился к Вайолетт деловым тоном:

— Когда я рисую натуру, присутствие третьего лица мешает мне сосредоточиться. Может быть, вашей горничной больше понравятся пирожные и вино внизу, у мадам Мейллард? А если она вам понадобится, вы всегда сможете ее позвать.

Вайолетт пристально посмотрела на него. В открытом взгляде его серых глаз не было ничего такого, что заставило бы ее бояться остаться с ним наедине. Она согласилась и последовала за ним к камину, в то время как экономка увела Термину, мягко, но решительно закрыв за собой дверь.

Аллин наполнил вином кроваво-красного цвета красивые хрустальные бокалы с золотыми ободками. Один бокал он предложил Вайолетт и, подождав, пока она сядет, занял стул подле нее.

Он сделал глоток вина, продолжая неотрывно смотреть на нее. Его пальцы так крепко сжимали ножку бокала, что, казалось, она вот-вот треснет. Наконец он сказал:

— Я не могу поверить, что вы здесь.

— Я тоже. — Вайолетт неуверенно улыбнулась. Она хотела выпить вина, чтобы немного успокоиться, но боялась расплескать его, если попытается это сделать. Не решаясь поднять глаза, она смотрела мимо него на серебряный поднос у камина, на котором громоздились кипы конвертов из веленевой бумаги, похожие на те, в каких обычно присылают приглашения.

Аллин смущенно проследил за направлением ее взгляда, затем снова посмотрел на нее.

— Я так много хотел сказать вам, что теперь не знаю, с чего начать. Вот вы сидите сейчас передо мной, и мне хочется, чтобы это мгновение никогда не кончилось…

— Прошу вас… — прервала она его еле слышно.

— Я не хотел огорчать вас. Просто я не смел и думать о том, что вы придете ко мне. Я хотел надеяться, но не более того. Мне казалось, что я знаю каждую черточку вашего лица, каждый локон вашей прически, но я ошибался. Вы гораздо красивее того образа, который я мысленно создал для себя, и в то же время в вас есть что-то неуловимое. Мне вдруг стало страшно начинать рисовать ваш портрет, страшно, что в вас всегда будет что-то такое, что я не смог увидеть прежде.

Лицо Вайолетт горело, ей было трудно дышать. Бокал с вином дрожал в ее руке. Горло сжалось так, что она не могла вымолвить ни слова. Она не знала, чего она ожидала от этой встречи, но только не подобных речей. В этом она могла поклясться.

— Простите меня, — сказал Аллин со вздохом и встал. Он повернулся и положил руку на каминную полку, находившуюся на уровне его плеч. — Я не собирался говорить вам такие вещи, хотел быть сдержанным и галантным. Вы подумаете, что я не в своем уме.

Его смятение немного успокоило Вайолетт.

— Нет, — тихо проговорила она дрожащим голосом, — я просто не привыкла слышать такие слова и не знаю, как ответить вам.

Он взглянул на нее через плечо и одарил ее теплой и искренней улыбкой.

— Вам нет необходимости отвечать. Вы не несете ответственности за мои чувства и за мою болтовню. Но, пожалуйста, выпейте вина. И давайте приступим к работе, пока я не сказал что-нибудь такое, о чем мы оба потом пожалеем.

Этот разговор между ними задал тон последующим сеансам позирования. Аллин обращался к Вайолетт с почтением и безупречной вежливостью. Комплименты, которые он говорил ей непрестанно, заставляли пылать румянцем ее щеки, но были столь беспристрастны и так ловко привязаны к его работе над портретом, что она не могла против них ничего возразить.

Каждый день Аллин усаживал Вайолетт на подиуме, расправляя складки ее платья, устанавливая поворот головы или плеча мягкими касаниями рук, тепло которых она продолжала ощущать в течение долгих часов. От его близости в такие минуты ей становилось трудно дышать, она не могла встретиться с ним взглядом. Вайолетт гадала, замечал ли он когда-нибудь, как вздымается ее грудь от ударов сердца, и догадывался ли, что она не могла расслабиться, как он ее просил, потому что чувствовала себя слишком беззащитной под его проницательным и внимательным взглядом.

Может быть, для того, чтобы снять напряжение, он много говорил, передавая ей споры о столкновениях темпераментов в художественной среде, слухи об интригах при дворе Наполеона III, сплетни о разбазаривании средств, отведенных на реконструкцию Парижа, или сведения о героических усилиях, предпринимаемых для подготовки войны в Крыму. Он рассказывал ей о трениях в молодой королевской семье, созданной всего полтора года назад, вызванных склонностью императора домогаться каждой встретившейся ему хорошенькой женщины.

Он говорил так легко и непринужденно, с таким юмором и с такой терпимостью по отношению к недостаткам и просчетам других людей, что Вайолетт стали нравиться эти беседы и она ждала их, предвкушая удовольствие. Его мнения и оценки настолько совпадали с ее собственными, насколько это возможно у разных людей. В этом сходстве взглядов было что-то особенно привлекательное для Вайолетт.

Однажды, спустя почти месяц после начала работы над портретом, они снова заговорили об императрице.

— Вчера в Булонском лесу мимо меня в карете проехала Евгения, — поведала Вайолетт. — Она поразительно красива. Ее золотисто-каштановые волосы в сочетании с синими глазами так хороши, что я не могу поверить, будто император может смотреть на другую женщину.

— Нет никаких сомнений в том, что он любит ее, — ответил Аллин, не отрывая сосредоточенного взгляда от мольберта. — Как правитель Франции, он мог выбрать в жены девушку более знатную, чем американка, дочь испанского князя. Говорят, Луи Бонапарт хотел сделать Евгению своей любовницей, но был настолько очарован ее отказом, что вместо этого предложил ей стать его женой. Дело в том, что для некоторых мужчин, наделенных властью, борьба за обладание чем-то имеет первостепенное значение, гораздо большее, чем даже любовь. Луи Бонапарту необходимы новые победы, чтобы наслаждаться ощущением своей силы.

— Такое стремление к власти кажется мне слабостью, — медленно проговорила Вайолетт. Лицо Аллина помрачнело.

— Согласен с вами, — кивнул он. — Жажда власти может стать столь же разрушительной, как пристрастие к абсенту. — Аллин не сводил с нее заинтересованного взгляда. Помолчав, он продолжил:

— Однако я слышал, что Евгения не намерена мириться с увлечениями своего мужа. Говорят, она заплатила немалую сумму денег одной старушке, бывшей когда-то служанкой императрицы Жозефины, за рецепт духов, которые та использовала, чтобы вернуть себе расположение Наполеона.

Вайолетт улыбнулась и покачала головой.

— Как такие вещи становятся достоянием молвы?

— Слуги болтают, да и императрица, конечно, не могла сама отправиться к старой служанке Жозефины за рецептом.

— Возможно, вы правы. Но что касается духов, как она может рассчитывать на них? Что в них такого, что позволяет ей надеяться на какой-то результат?

— Кто знает? Может быть, что-нибудь экзотическое. Старая служанка рассказала, что духи привез из Египта сам Наполеон. Предполагается, солдаты императора извлекли их из неопознанного захоронения. Кто-то сообщил Наполеону, что там похоронена Клеопатра. Вместе с духами из могилы достали глиняную табличку, в которой говорилось, будто духи придают силу благодаря содержащимся в них маслам, применявшихся жрицами в таинственных ритуалах древних культов в дофараоновы времена.

— И эти духи помогают Евгении?

— Думаю, пока еще рано говорить о результатах, но она надеется, что это случится.

Вайолетт снова покачала головой:

— Не вижу оснований для таких надежд. Ведь известно, что Наполеон I не отличался супружеской верностью.

Аллин попробовал возразить:

— И все же в течение многих лет он больше всех любил Жозефину, женщину старше его, с некрасивыми зубами, которая тоже не славилась своей верностью, но именно ей он написал тысячи писем, подтверждающих его привязанность. И, возможно, он никогда бы не развелся с ней, если бы она могла родить ему сына. Это наводит на размышления, не правда ли? Но меня удивляет то, что сам он не пользовался этими духами. Говорят, Наполеон каждый день принимал ароматические ванны, используя в основном комбинацию бергамота, лимонного масла и розмарина, известную под названием «Венгерская вода».

— Может быть, у духов Клеопатры был слишком сладкий и женственный запах? — предположила Вайолетт.

— Вполне вероятно, но мне почему-то кажется, что ароматы ритуальных таинств должны содержать запахи церковного ладана и пахучих пород деревьев, таких, как кедр, сандал. Однако это лишь предположение.

— Я вижу, вы неплохо разбираетесь в запахах? — Реплика Вайолетт прозвучала вопросительно.

— У меня есть друг, парфюмер с улицы рю де ла Пэ. — Аллин взял на кисточку немного бледно-розовой краски и сделал бережный мазок на холсте.

— Вероятно, от него вы и узнали о духах Клеопатры?

— Он говорил мне о них. Но я знал эту историю давно. Мне рассказала ее моя мать.

— Вот как! — Вайолетт была заинтригована. — А откуда узнала она?

— Мой отец подарил ей такие же духи, получив их, как и Жозефина, от самого Наполеона.

— Ваш отец знал Наполеона?

Было непривычно столь непринужденно говорить о таком легендарном человеке. Наполеон Бонапарт всегда был героем в глазах Вайолетт. И так же считали почти все в Новом Орлеане, несмотря на позорное поражение, постигшее его в конце жизни. Тогда казалось, что в короткий период времени, всего за несколько лет, он мог вернуть славу Франции, так же как теперь это мог бы сделать Наполеон III.

Аллин кивком головы ответил на ее вопрос, продолжая скользить рассеянным взглядом по холсту, которого он больше не касался кистью.

— Духи и довольно подробную инструкцию по извлечению и смешиванию масел, входивших в их состав, мой отец получил от Наполеона в знак дружбы. Но это было очень давно, когда оба они были молоды, почти сорок семь лет назад.

— Наверное, ваш отец воевал вместе с Наполеоном? Улыбка скользнула по его лицу.

— Мой отец вначале чрезвычайно восхищался этим человеком, но в конце был не согласен с ним, как и многие другие в то время.

Аллин положил кисть, палитру и не спеша вытер руки смоченной скипидаром тряпкой. Двигаясь с необыкновенной грациозностью, он приблизился к Вайолетт и сел на краю возвышения у ее ног. Поставив согнутую в колене ногу на край платформы и опершись на колено рукой, он повернулся к Вайолетт.

— Мадам, — заговорил он и остановился. Холодный северный свет, льющийся из окон, придавал его серым глазам голубой оттенок. Устремленный на Вайолетт открытый взгляд делал выражение его лица беззащитным. Растроганная и смущенная, Вайолетт ощутила странное смешанное чувство боли и радости.

— Меня зовут Вайолетт, — тихо проговорила она.

— Вайолетт, — повторил он обрадованно. И, набрав в грудь воздуха, спокойно продолжил:

— Мадам Вайолетт, вы должны знать, что ваш портрет почти окончен.

— Я догадывалась, что ваша работа близка к завершению, — грустно ответила она после некоторого замешательства.

— Если бы я хотел, я мог бы сделать последний мазок неделю назад. Мог бы сделать это и сейчас.

У нее перехватило дыхание от этих слов, в которых прозвучало откровенное признание. Он предоставлял ей право решить его участь.

— Могли бы? — мягко спросила она.

— Вопрос в том, должен ли я это делать?

Аллин говорил ровным голосом, более никак не проявляя своих чувств. Решение оставалось за ней. Если она скажет «да», он покорится ее воле, завершит портрет, и сеансы ее позирования на этом закончатся. А если она скажет «нет»?

— Я полагаю, — медленно проговорила она, — у нас нет необходимости спешить.

Улыбка озарила его лицо, засияв в лучиках морщинок вокруг глаз и в уголках рта. Аллин не сделал никакого движения навстречу ей, но Вайолетт ощутила силу его восторга, словно бурей захлестнувшего ее. Она не смогла удержаться от ответной улыбки.

— Мадам Вайолетт, — сдержанно заговорил он, — не согласитесь ли вы отправиться со мной на прогулку, раз уж у меня больше нет работы на сегодня? Мы могли бы пройтись с вами по свежему воздуху, как это делают большинство людей, и, может быть, посидеть где-нибудь в тихом месте с бокалом вина?

Осмелится ли она? Что, если кто-нибудь увидит и расскажет Гилберту?

О, разве могла она отказаться, когда все ее существо жаждало принять его приглашение! Нет, у нее не хватит сил сдержать свой порыв.

— Да, — прошептала она. — Я согласна.

 

9

Вайолетт и Аллин покинули дом через боковую дверь, чтобы не попасть на глаза Гермине, которая коротала время с экономкой; женщины подружились, поскольку обе не могли похвастаться отменным здоровьем и имели примерно одинаковый набор жалоб. Вайолетт не думала, что Термина может донести на нее, но ведь служанка нянчила Гилберта, когда тот был еще малышом, и поэтому Вайолетт не хотела подвергать испытанию ее чувство преданности хозяину.

День выдался чудесный. Удаляясь от острова Ситэ, Вайолетт с Аллином прогуливались по правому берегу Сены. Они говорили о многом, но иногда просто молчали, обмениваясь нежными взглядами. Не имея никакой цели, они шли по улицам, не обращая внимания на окружение, наслаждаясь обществом друг друга. Вайолетт ощущала, как напряжены его крепкие мускулы под тканью рукава, и это волновало ее. Прикосновение ее юбок к его одежде приводило ее в трепет, словно ткань являлась частью ее обостренных нервов. Она так остро чувствовала его близость, его открытость, его нежные взгляды и строгую сдержанность его манер по отношению к ней, что это становилось почти невыносимым. И все же ей хотелось, чтобы их прогулка длилась бесконечно.

Когда послеполуденные тени стали длиннее, они нашли кафе на краю сада и выбрали столик под раскидистым платаном. От железного стола и стульев тянуло холодом. Аллин заказал вино и горячий кофе с молоком, чтобы Вайолетт согрелась. Оглядевшись, она заметила, что столики заведения заняты парочками, вокруг которых царила особая атмосфера. Казалось, все их внимание было сосредоточено друг на друге. Она поделилась с Аллином своим наблюдением.

— Приглядитесь получше, — усмехнулся он.

Вайолетт последовала его совету и увидела, что большинство женщин были намного моложе своих кавалеров, хотя некоторые дамы выглядели старше и заметно богаче.

— О! — Вайолетт в смущении не знала, куда устремить свой взгляд.

— Да. Я надеюсь, вы не очень расстроились. — Он взял ее руку, лежавшую у нее на коленях, и погладил выступавшие косточки суставов большим пальцем, огрубевшим от упражнений в фехтовании. — Флирт в обычае парижан.

— Понимаю, — задумчиво ответила Вайолетт.

— Думаю, что вы вряд ли это понимаете, и надеюсь, вы не считаете, что я привел вас сюда ради подобной атмосферы, Я просто решил, что вам не захочется подвергаться риску быть кем-то узнанной, что могло бы случиться в более фешенебельном кафе.

— Вы можете не объяснять, — возразила Вайолетт, глядя ему в глаза. — Я доверяю вам.

Аллин долго смотрел на нее, прежде чем снова заговорить. Его слова звучали непривычно резко:

— Не надо, прошу вас. Я не заслуживаю вашего доверия. У меня нет большего желания, чем полностью завладеть вашими мыслями.

— Но ведь вы не сделаете этого? — Мягкая улыбка замерла на дрожащих губах Вайолетт.

— Не сделаю? — Аллин помолчал и со вздохом ответил на свой вопрос:

— Только с вашего позволения.

В его словах прозвучало признание, которое должно было возмутить Вайолетт, но, вместо того чтобы вызвать в ней праведный гнев, оно взволновало ее до глубины души. Он откровенно выразил свое желание, Она нужна ему. И в то же время он не навязывает ей своей воли, ничего не требует, не предъявляет своих прав. Понимал ли он, какой глубокий соблазн для нее заключался в произнесенных им словах, каким танталовым мукам подвергает он ее сознание, предоставляя ей право решить, каковы в дальнейшем будут их отношения.

Их отношения. Какое странное словосочетание.

Но чего же все-таки она хочет? Разве ради безопасной платонической связи подвергла она себя риску? И даже если она ощущает учащенное сердцебиение в его присутствии, посмеет ли она, сможет ли она решиться на нечто большее? А если решится, изменится ли отношение Аллина к ней? Возможно ли, чтобы его представления о ней были столь романтическими и будут подвергнуты разочарованию, если она даст ему понять, что хочет большего?

Как все это сложно! Так сложно, что она чувствовала себя парализованной борющимися внутри ее страхами.

С того дня сеансы позирования стали лишь предлогом для их встреч, во время которых они вновь отправлялись на прогулки. Теперь они ходили дальше, углубляясь в центр Парижа. Аллин знал лучших портных, лучших модисток и наиболее искусных изготовителей перчаток и обуви и с удовольствием сопровождал Вайолетт во все эти места. Он обладал тонким вкусом и безошибочным чувством цвета и линии, однако не старался навязать ей свои идеи, а поощрял ее к развитию своих собственных. Аллин говорил, что ей присущи врожденное чувство стиля и элегантность, что делает все в ней совершенным, и считал, что Вайолетт надо лишь довериться своему чувству прекрасного.

Только однажды он попытался заплатить за ее покупку, но протест Вайолетт был столь решительным, что он сразу же уступил ей. После этого, бывая с ним, она редко покупала понравившуюся ей вещь сразу, а приходила за ней позже. Она понимала, что ему трудно безучастно стоять рядом с ней в то время, когда она оплачивает свои покупки.

Аллина удивляло, что Гилберт не советуется с женой и не учитывает ее желания, приобретая обстановку для их дома. Он жестко критиковал ее мужа за то, что тот не брал с собой Вайолетт, отправляясь в магазины. Но в то же время Аллин был благодарен Гилберту за его пренебрежение к жене, потому что иначе она проводила бы время с ним, посещая антикварные лавки и мебельные салоны.

Однажды они отправились на прогулку сразу после грозы. Дождевая вода еще бурлила в сточных канавах, а в небе громоздились серые тучи, но их обоюдное желание уединиться за пределами привычного мира было столь велико, что они не посчитались с сыростью. Постукивая концом трости по смятым ярко-зеленым платановым листьям, прибитым дождем к морскому тротуару, Аллин нарушил молчание:

— Графиня Фурье на днях дает бал. Не хотели бы вы пойти?

— Очень хочу, — ответила Вайолетт, — если у Гилберта нет других планов. В последнее время он занят по вечерам.

— Это будет дипломатический бал в честь улучшения отношений между Францией и Бельгией. Весьма престижное мероприятие, хотя и несколько церемонное. Я буду счастлив сопровождать вас на бал, если ваш муж будет занят.

Она слегка вскинула голову, взглянув на него из-под загнутых полей элегантной соломенной шляпки голубого цвета.

— Я сомневаюсь, что он сочтет это подобающим.

— Многих замужних дам сопровождают кавалеры. Никто не обращает на это внимания, пока они остаются на виду. Вы можете объяснить это мужу.

Мысль о вечере, проведенном с Аллином, где все могли видеть их вместе, казалась столь соблазнительной, что устоять было невозможно.

— Я думаю, вы можете сделать так, чтобы нам прислали приглашение, а там посмотрим, что скажет Гилберт.

Он прижал к себе ее локоть, и выражение его глаз при этом наполнило ее уверенностью, что она сможет справиться с любыми объяснениями, какие могут от нее потребоваться.

Воздух был напоен влагой. Вайолетт почувствовала, как отсырели ее юбки, их подол отяжелел и запачкался от брызг. Свет дня меркнул.

Аллин окинул взглядом низко нависшее серое небо и нахмурился:

— Может быть, нам лучше повернуть назад?

Где-то предупредительно громыхнул гром. Холодный туман окутал их, и в следующий момент по тротуару размеренно застучали капли цивилизованного французского дождя.

Было слишком поздно возвращаться в студию. Впереди виднелись бело-голубые полосы тента кафе. Они прибавили шагу. Но когда дождь полил по-настоящему, Вайолетт, отпустив руку Аллина, подхватила юбки и бросилась бежать. В тот момент, когда они нырнули под навес кафе, небо разразилось оглушительным громом. Смеясь и задыхаясь, они повернулись друг к другу.

Склонившись над ней с улыбкой на лице и нежностью во взгляде, он прошептал:

— Помните?

Разве она могла забыть? Их первая встреча. Промокший сад. Подняв голову, Вайолетт посмотрела на него и улыбнулась, но мало-помалу ее радость сменилась мукой. Невыносимыми становились эти краткие эпизоды, украденные моменты уединения, когда они были так близко друг от друга и в то же время так далеко. Вайолетт понимала, как несправедливо заставлять Аллина терпеливо переносить эту муку, и не знала, как долго она сама сможет это выдержать.

Будучи не в силах глядеть в его лицо, на котором было написано страдание, она отвернулась. Сквозь серую пелену дождя Вайолетт заметила тени двух мужчин, прятавшихся под густыми ветвями каштана. Но дождь полил еще сильнее, и, бросив свое ненадежное укрытие, они побежали к дому напротив; их сгорбившиеся силуэты слились с темнотой подъезда.

Вайолетт, сощурившись, старалась рассмотреть что-нибудь сквозь струи дождя. Она заметила этих двоих мужчин еще раньше, когда они шли за ними. Они не были похожи на праздношатающихся, еще меньше они походили на торговцев, отправившихся по своим делам. Что-то таинственное было в их темной, неопределенного вида одежде и в их странном поведении.

— Видите тех двоих? — тихо спросила Вайолетт. — Мне кажется, они шли за нами. Может быть, они воры?

— Я в этом очень сомневаюсь. — Его ответ прозвучал уверенно, хотя он лишь мельком взглянул в ту сторону, куда она ему показывала.

И все же что-то в его поведении встревожило Вайолетт. Она подняла на него глаза.

— Вы думаете, они не сделают нам ничего плохого?

— Кто знает? — Он еле заметно пожал плечами. — Всякое бывает.

— О, конечно, они ничего нам не сделают. В конце концов, сейчас день.

— Не обращайте внимания, — постарался успокоить ее Аллин, нежно погладив ее по плечу. — Я думаю, эти двое несчастных просто были очарованы вашим привлекательным видом. Поверьте мне, я могу понять чье-то желание стать вашей тенью.

— Скорее всего они просто шли в том же направлении, — согласилась Вайолетт, понимая, что он хотел отвлечь ее и успокоить.

Очевидно, так оно и было. Когда дождь прекратился и они с Аллином двинулись в обратную сторону в направлении его дома, незнакомцы прошли за ними лишь несколько кварталов, а затем исчезли из виду.

Когда пришло обещанное приглашение на бал, Гилберт почувствовал себя польщенным вниманием, оказанным им графиней Фурье. Он сказал, что, конечно же, не пропустит столь замечательного события и что его родственники сочтут это большой удачей, когда он им расскажет. Однако Гилберт очень удивился, увидев фамилию Массари в списке приглашенных — он не думал, что такая важная особа, как графиня Фурье, водит знакомство с простым художником. Очевидно, ему не пришло в голову задуматься о том, каким образом его имя стало известно графине.

Гилберта настолько воодушевила перспектива бала, что он даже предложил Вайолетт заказать для нее новое бальное платье с вошедшими в моду широкими оборками, отделанными кружевами. Ярко-розовый цвет, сказал он, пришелся бы ему по вкусу. Вайолетт изобразила радостное возбуждение и пообещала, что включит платье в свою программу на первую половину дня. Она не сказала мужу, что платье уже не только было заказано ею вместе с Аллином, но и готово к примерке. К этому моменту она научилась притворяться слишком хорошо.

После завтрака Гилберт собрался уходить. Он отпустил слугу и теперь сам надевал камзол, вытаскивая манжеты рубашки из-под его рукавов и расправляя их. Вайолетт, уже готовая к выходу и одетая в батистовое платье в кремово-голубую полоску, сидела за письменным столом, записывая в дневник события предыдущего дня. Гилберт внимательно посмотрел на нее.

— Этот художник, — заговорил он, — не стал ли он чувствовать себя слишком свободно с тобой?

Перо Вайолетт замерло в руке. Удивленно приподняв одну бровь, она посмотрела на мужа.

— Что ты имеешь в виду?

— Его предложение сопровождать тебя на этот бал кажется мне, мягко говоря, самонадеянным. Не могу сказать, что одобряю его действия.

— Он всегда был настоящим джентльменом, — заверила мужа Вайолетт, — Месье Массари держит себя по отношению ко мне в высшей степени уважительно.

— Мне приятно это слышать. Но еще приятнее мне было бы узнать, что этот портрет скоро будет завершен.

— Работа над портретом продвигается медленно, не спорю, но разве можно торопить художника? — Она попыталась изобразить капризную улыбку.

— Хорошо, что мы ему платим за конечный результат, а не за потраченное время, — изрек Гилберт и, пристально посмотрев на жену, добавил:

— Не сомневаюсь, что эти позирования уже изрядно тебе наскучили.

Вайолетт почувствовала, как гулко стучит сердце в ее груди. Она вспомнила тех двоих, что шли следом за ней и Аллином. Может быть, все это было неспроста?

Возможно, их послал Гилберт? Она безразлично пожала плечами и ответила:

— Какое это имеет значение? Мне все равно не на что тратить свое время.

— Этот Массари — известный покоритель женских сердец, настоящий Казакова, — продолжил Гилберт, стараясь придать значение своим словам. — Он уже не раз брался за шпагу или пистолет, выступая защитником дамы своего сердца, по крайней мере, так о нем говорит молва. Ты должна быть внимательна, чтобы не позволить ему вскружить тебе голову.

Вайолетт догадывалась, что Аллин пользовался успехом у женщин, но все же слышать это ей было неприятно. И в первую очередь потому, что это выявляло всю сложность положения, в котором она находилась, ибо прошлое Аллина волновало ее больше, чем подозрения Гилберта.

— Я уверена, что мне не угрожает никакая опасность, — возразила она.

— Ты уверена? Мне кажется, что в Париже проявляют недостаточно уважения к понятию супружеской верности, им пренебрегают и его нарушают. Я не хотел бы видеть тебя вовлеченной в подобную ситуацию.

— Но, Гилберт…

— Я не стал бы говорить об этом, но в последнее время ты очень изменилась. Ты выглядишь как настоящая парижанка в этом платье, но более всего меня беспокоит твое поведение. Ты не должна заходить слишком далеко.

Вайолетт внимательно посмотрела на мужа.

— А твое поведение, Гилберт? Что ты скажешь о своих развлечениях в ресторанах и варьете?

— Это совершенно разные вещи.

— Возможно, но в таком случае твои упреки выглядят странными.

— Я немолодой человек, Вайолетт, и я прекрасно это понимаю. Мне нелегко снова оказаться в Париже после стольких лет жизни в глуши. Я чувствую, что многое упустил. Но к тебе это не имеет никакого отношения.

— Я не должна спрашивать тебя о твоих похождениях, а ты волен обвинять меня?

Гилберт сердито нахмурил брови, глядя на жену.

— Прежде ты не разговаривала со мной так. Мне это не нравится. Совсем не нравится.

— Мы все меняемся, — ответила она.

— К сожалению, ты права. Но я не обвиняю тебя, Вайолетт. Я лишь предупреждаю. Понимаю, что тебя тянет к молодым, что я, возможно, не столь галантен и привлекателен, как некоторые, но я продолжаю оставаться твоим мужем, и притом ревнивым.

Вайолетт нечего было возразить на это, но и нечем было утешить мужа.

По представлениям Вайолетт, бал начался довольно поздно, хотя, похоже, так больше никто не думал. Они с Гилбертом оказались в числе первых гостей, но, слава богу, не самые первые. Дом, в котором устраивался бал, находился в старом и уже не фешенебельном районе Ла Маре. Ветхость построенного в шестнадцатом веке особняка придавала его облику романтическое очарование.

Вайолетт с мужем поднялись по мраморной лестнице невероятной ширины, предназначенной для прохода дам в платьях с необъятно широкими юбками, что считалось большим удобством в эпоху расширявшихся кринолинов. Их движение направлялось лакеями в ливреях с каменными лицами, которые в своей неподвижности могли бы сойти за восковые фигуры. Хозяйка дома приветствовала приглашенных в сиянии свечей первой из четырех хрустально-бронзовых люстр, покрытых густой пылью, затем они ступили на паркет зала, ставшего шершавым от песчинок, приносимых сюда ногами многочисленных гостей.

Следующие полчаса Вайолетт и Гилберт под звуки музыки камерного оркестра стояли в стороне и наблюдали за парами — кавалерами разного роста и комплекции и дамами во всевозможных бальных туалетах, которые кругами дефилировали по огромному залу в стремлении увидеть всех и всем показать себя. Гости понемногу выходили из комнаты для игры в карты и заглядывали в огромную столовую, осматривая накрытые к ужину столы. Обмен мнениями происходил быстрее, круг затрагиваемых вопросов был шире, во всем остальном бал ничем не отличался от балов в Новом Орлеане. Гилберт с явным удовольствием неоднократно высказывался по этому поводу, Вайолетт же ощущала разочарование.

Танцы начались после прибытия императора. Вайолетт не знала, что придворный протокол являлся причиной задержки, и не знала даже, что на балу ожидалось появление Луи Бонапарта. Она с интересом наблюдала за этим великим человеком, когда он повел в центр зала хозяйку дома. По-видимому, он был один, никаких признаков присутствия императрицы не наблюдалось.

— Добрый вечер, мадам Фоссиер.

Вайолетт слегка вздрогнула от неожиданности, услышав рядом с собой голос Аллина. Она не заметила его приближения из-за музыки, шарканья ног и гула голосов. Под его взглядом сердце ее затрепетало от радости, которая еще более возросла, когда она уловила, что Аллин смотрит на букетик из бутонов темно-красных роз, покоившийся в нежной впадине между ее грудей в отделанной кружевами бутоньерке, прикрепленной к вырезу платья. Этот букет, означавший «любовь» на языке цветов, был доставлен ей сегодня утром. Вайолетт сказала Гилберту, что она заказала розы для своего бального платья из розового шифона, оборки которого украшали кружева с серебряной нитью. В действительности же с этими цветами дело обстояло иначе, так же как и со многими другими букетами и букетиками, которые она приносила домой последние несколько недель.

— Ну, каково ваше мнение о нашем императоре? — поинтересовался Аллин после обмена официальными приветствиями.

Его чопорный тон заставил Вайолетт улыбнуться, в то время как Гилберт нахмурил брови, сочтя, по-видимому, неприличным то, что художник адресовал свой вопрос его жене, а не ему. Однако Вайолетт решила не обращать внимания на недовольство мужа. Намереваясь ответить, она взглянула на императора.

Это был мужчина среднего роста в возрасте около сорока пяти лет с редеющими серебристо-каштановыми волосами и большими темными глазами, отличающими род Бонапартов. Он мог бы быть привлекательным, если бы не его искусственная улыбка, лишенная теплоты. Лицо и манеры Наполеона III ничего не выражали, словно привычка постоянно контролировать свое поведение сделала его неспособным к свободному проявлению своих чувств.

Вайолетт чуть наклонилась к Аллину и прошептала:

— Он очень скован, не правда ли?

— Скован? О нет! — поспешно ответил Аллин. — Это врожденное свойство всех Бонапартов, признак императорского звания.

— Вот как! — воскликнула Вайолетт и кивнула. — А кто ему стрижет бородку и закручивает усы в такой нелепой манере?

— Вы не находите их очаровательными? Большинство женщин высоко ценят подобное искусство. Вы просто не понимаете.

— Наверное, не понимаю, — притворно вздохнула она.

— Заметьте, что этот стиль пришелся по вкусу и некоторым представителям мужского пола. — Аллин слегка повел головой в сторону нескольких мужчин, имевших на лицах то же «украшение».

— Какое удивительное совпадение, — обронила Вайолетт, — ведь мужчины обычно не следуют моде, заведенной кем-то другим.

Стоявший рядом Гилберт откашлялся. Он раскачивался на каблуках, держа руки за спиной, что являлось у него признаком возмущения.

— Я полагаю, — проговорил он, — что было бы разумнее поговорить о других вещах.

Вайолетт, увлеченная разговором с художником, совсем забыла о муже. Когда она осознала это, ей стало не по себе.

Аллин посмотрел на Гилберта и тем же шутливым тоном спросил:

— Вы призываете высказываться осторожнее или считаете, что о правителе Франции следует говорить с большим почтением?

— И то и другое, — сухо ответил Гилберт. — Мы — всего только гости в этой стране.

— Верно, — согласился художник. — Равно как и я. Однако, если человек держится за внешние атрибуты власти, он должен также привыкнуть к сопутствующим им камням и стрелам. А также к нападкам острословов, от которых труднее всего защититься.

Аллин посмотрел в сторону солидной дамы, которая помахала ему рукой, чтобы привлечь его внимание. Ее голову венчал тюрбан из серебряных кружев, украшенный страусовым пером. Затем он сцова повернулся к Вайолетт и, глядя ей в глаза, произнес извиняющимся тоном:

— Вы простите меня? Я должен поговорить с той дамой.

Она поняла, что Аллин сделал это ради нее, видя, что его присутствие раздражает ее мужа. Вайолетт кивнула и принялась с интересом наблюдать, как восторженно приветствуют художника в кругу друзей. Сдержанным голосом она сказала мужу:

— Ты мог бы быть немного приветливее.

— К чему? Ты была достаточно приветлива за нас двоих.

— Чтобы компенсировать твое молчание, — ответила она, глубоко уязвленная интонацией его голоса.

Гилберт сделал глубокий вздох, так что его ноздри при этом раздулись.

— Я склонен рассматривать ситуацию иначе. Но как бы там ни было, я не обязан быть чересчур вежливым с мужчиной, который заигрывает с моей женой у меня на глазах.

— Заигрывает? — Обвинение прозвучало столь неожиданно, что у Вайолетт перехватило дыхание.

— Именно. И ты поощряла его своими улыбками и шепотом, более подходящими для спальной комнаты, чем для общественного места.

— Ты… ты должен понять, что мы в последнее время провели вместе много часов. Вполне естественно, что мы подружились. Но почему бы и нет, в конце концов?

Гилберт сурово посмотрел на жену.

— Я уверен, что нет необходимости объяснять тебе это, Вайолетт.

Сарказм, прозвучавший в его голосе, был невыносим. Гордо подняв голову, она ответила:

— Также нет необходимости объяснять тебе, что у тебя мало поводов для ревности.

— Я бы предпочел не иметь их вовсе.

Гилберт резко повернулся на каблуках и двинулся через зал, оставив Вайолетт в одиночестве.

Это было таким вопиющим нарушением приличий, таким контрастом по сравнению с его привычной сдержанностью, что она не могла объяснить его поступок ничем другим, как намеренным наказанием за ее неугодное поведение. По-видимому, он рассчитывал на то, что ей станет страшно одной среди незнакомых людей: Он еще поймет, с возмущением подумала Вайолетт, как глубоко он заблуждался.

Она окинула взглядом зал с калейдоскопическим мельканием драгоценностей, шелка и атласа. В тот момент, когда музыка смолкла, она наконец нашла глазами Аллина. Он словно ожидал этого. Увидев ее, стоявшую в одиночестве, он сразу направился к ней.

Музыка заиграла вновь, наполнив зал прекрасными звуками вальса Штрауса «Лорелея». Аллин подошел к Вайолетт и поклонился, приглашая ее на танец. Она подала ему руку, понимая, что поступает неблагоразумно, но теперь ей это было безразлично. Под его теплым, ласковым взглядом на душе у Вайолетт стало легко, ее губы непроизвольно сложились в улыбку.

Молча они вышли на свободное пространство зала. Подчиняясь его уверенным движениям, Вайолетт плавно закружилась в вальсе, ощущая его горячую руку на своей талии. Волны музыки, казалось, приподнимали их, связывая воедино своим ритмом.

Даже сквозь кринолины и многочисленные слои юбок Вайолетт ощущала энергичные движения его ног, чувствовала сквозь тонкую ткань перчатки напряженную силу его руки. Он танцевал, как и рисовал, уверенно, грациозно и легко.

Вечер, казавшийся ей прежде прохладным, теперь разительно изменился. Ее щеки пылали румянцем от движения и чего-то еще неясного ей самой, что она пыталась скрыть под опущенными ресницами. Тревожные мысли в ее голове перемешались с безрассудными порывами и неудовлетворенными желаниями. Музыка звучала в ее крови, сердце переполняла радость.

Танец окончился. Вайолетт и Аллин стояли рядом, глубоко дыша. Она раскрыла веер, свисавший на шелковом шнуре с ее запястья, и обратила свой взор на толпившихся гостей. Она не могла заставить себя посмотреть на Аллина, боясь выражения собственных глаз.

В этот момент Вайолетт заметила одетого в униформу адъютанта, спешившего к императору. Выслушав распоряжение своего повелителями повернулся и направился в их сторону. Но только тогда, когда он остановился перед ними, Вайолетт поняла, что адъютант желает переговорить с Аллином.

— Господин граф, — поклонившись, произнес он, — позвольте мне приветствовать вас от имени его императорского величества и передать просьбу подойти к нему. Вместе с вашей дамой, пожалуйста.

Хотя это была лишь просьба, изложенная в вежливой форме, все же она исходила от императора. Адъютант посторонился, пропуская их вперед. Вайолетт положила свою, руку на протянутую ладонь Аллина, и, пока они продвигались по залу, она, наклонив к нему голову, тихо спросила:

— Граф?

— Малозначащий титул, из вежливости подаренный моему отцу правительством Венеции много лет тому назад, — скованно пояснил он. — Я не пользуюсь им.

Вайолетт заметила вдруг напряженное выражение на лице Аллина.

— Что-то не так? — тихо спросила она.

— Мне все это не нравится.

— Но почему?

— У Наполеона не может быть никакого повода для разговора со мной. Слушайте меня внимательно, chere. Что бы ни случилось, не позволяйте императору увлечь себя за пределы бального зала.

— Что? Я не понимаю, почему?

Но времени для ответа не осталось: еще два шага, и они оказались перед Наполеоном. Аллин почтительно поклонился, Вайолетт сделала положенный по правилам этикета реверанс. И император протянул ей руку ладонью вверх, и она положила на нее свою, гадая, не ожидают ли от нее, чтобы она поцеловала его перстень или как-то еще проявила свою почтительность.

Наполеон поднес ее пальцы к своим губам.

— Вы очаровательны, совершенно очаровательны, — произнес он. — Мы покорены.

— Благодарю вас, ваше величество, — ответила Вайолетт, немного смутившись.

Она разобрала, как Аллин едва слышно пробормотал проклятие.

Царственное «мы», употребленное Наполеоном, казалось смешным своей помпезностью, тем более что Вайолетт знала, как недавно он получил право использовать его. И все же в нем чувствовалось что-то величественное. Может быть, такое впечатление производил его мундир с многочисленными украшениями или его властность и врожденное чувство великого предназначения. Как бы то ни было, император выглядел далеко не заурядным человеком.

Вайолетт, против своей воли покоренная его величием, сама не заметила, как приняла его приглашение на танец и в следующий момент оказалась в центре зала, изо всех сил стараясь двигаться в такт размашистым и стремительным движениям Луи Бонапарта. Он держал ее так близко к себе, что медали и другие украшения на его груди грозили запутаться в шифоновой оборке выреза ее платья. Говоря что-то по поводу бала, Вайолетт посмотрела на императора, что дало ей возможность слегка отстраниться от него.

Они обменялись несколькими фразами, и, пока Вайолетт старалась придумать, что еще сказать, у дверей вдруг послышался шум. В следующее мгновение там появился импозантной наружности кавалер, выглядевший весьма привлекательно в своем бальном костюме. Сердечность, с какой его приветствовала хозяйка дома, а также поспешность, с какою некоторые гости кинулись встречать его, свидетельствовали о его более чем средней популярности.

— Наконец-то, а я все ждал, когда он появится, — проговорил император, переводя дух.

— Кто это? — поинтересовалась Вайолетт.

— Морни, конечно. Вы незнакомы? Мы вас представим ему позже, он будет нам весьма обязан.

Вайолетт слышала о герцоге де Морни; его имя мелькало на страницах газет, да и Гилберт как-то упомянул о том, что однажды встретил его на улице. Будучи незаконным сыном голландской королевы и ее предположительного любовника графа де Флахо, он приходился императору братом по матери и был младше его всего на три года. Герцог де Морни обладал неотразимым обаянием и славился своим успехом у женщин, хотя был женат на родной дочери русского царя Александра Первого. Он приложил немало сил, чтобы принести к вершине власти своего брата, и играл важную роль в его правительстве.

— Мы с мужем будем считать честью быть ему представленными, — изрекла Вайолетт.

— Вашего мужа мы тоже представим, если вам так угодно. Ах, ваша очаровательная наружность, ваша деликатность напомнили мне кое о чем. Должно быть, вы и есть та самая Дама цветов.

Вайолетт подняла на него глаза.

— Что вы имеете в виду, ваше величество?

— Нам известно, что Массари рыщет по парникам Парижа и изводит продавцов цветов в поисках нужных ему букетов. Он требует от них безупречного качества растений и не соглашается ни на какие замены. Всем известно, что в этом замешана очень красивая замужняя дама, добродетель которой превосходит ее красоту, хотя он сам и не говорит о ней. Высказываются всевозможные предположения.

Она опустила глаза на галуны его мундира.

— Мне нечего скрывать, ваше величество. Я и есть та самая дама.

— Это станет ясно любому, кто заметит, как Массари смотрит на нас. Нам следует быть осторожными, он готов в любой момент кинуться в бой.

— Ну что вы!

— Он может показать свой характер, когда его принудят к этому.

— Вы так говорите, будто хорошо знакомы с ним? — не удержалась от вопроса Вайолетт.

— В некотором смысле Европа подобна большой деревне; от Рима до Лондона и от Вены до Марселя все друг друга знают, по крайней мере, в определенных кругах. И все говорят. У Массари много друзей, но он достаточно загадочный человек, чтобы вызвать интерес скучающих.

— Загадочный?

— Вы не знаете о его происхождении? У него с Морни много общего — вы будете удивлены. Пройдемте с нами в тихую комнату, и мы вам все расскажем.

Он проделал все очень ловко. Один быстрый поворот в танце — и они оказались за пределами танцевального пространства зала. Подхватив свою партнершу под руку, император повлек ее в нужном направлении. Вайолетт, раздумывая над тем, что только что услышала об Аллине, не обратила внимания на его действия. Лишь оказавшись возле двери в другую комнату, она вспомнила предостережение Аллина.

Резко остановившись, так что пышные оборки платья обвились вокруг ее колен, Вайолетт поспешно произнесла:

— Погодите, мне кажется… лучше мне вернуться в зал. Моему мужу может не понравиться мое отсутствие.

— Но ваш муж предоставил вам полную свободу действий, покинув вас некоторое время назад.

— Да, и именно поэтому он, вероятно, уже разыскивает меня. Я должна вернуться в зал.

— И упустить удачу, которая сама идет вам в руки? Не надо стесняться, подойдите к нам!

Он оказался сильнее, чем она предполагала, и самоувереннее. Обхватив ее за талию, он увлек ее в. комнату и захлопнул за собой дверь. В тот же миг он притянул ее к себе и нашел ее губы.

Вайолетт резко отвернулась и обеими руками уперлась ему в грудь.

— Нет, ваше величество, прошу вас!

Ей удалось немного отстраниться от него, что его удивило, и, рассмеявшись, он удвоил свои усилия. Схватив ее сзади за шею и запустив пальцы под локоны у нее на затылке, он повернул голову Вайолетт к себе и накрыл ее губы своими, пока она изо всех сил пыталась освободиться.

В эту минуту дверь распахнулась, впустив к комнату волну теплого воздуха и звуки музыки, и на пороге появился Аллин. Он вошел в комнату и прикрыл за собой дверь.

— Ваше величество, я надеюсь, вы простите мне мое вторжение.

Воспользовавшись замешательством Наполеона, Вайолетт вырвалась из его рук. Император круто повернулся и, посмотрев на вошедшего, приказал не терпящим возражений тоном:

— Уходите!

Аллин не спеша подошел к Вайолетт.

— Только с моей дамой, — лаконично ответил он. На лице Наполеона появилось неприязненное выражение.

— Нам может не понравиться подобное вмешательство.

— Боюсь, что вам придется с этим смириться. — Аллин повернулся к Вайолетт, чтобы предложить ей руку. — Мы желаем вам приятного вечера, ваше величество.

Император открыл рот, как будто собирался возразить или позвать стражу, но передумал.

В его глазах вспыхнули насмешливые искорки. Пожав плечами, он сказал с наигранной непринужденностью:

— Великолепно, Массари, сорвите сами свой цветок. Только хочу вас предупредить, что вы можете уколоться.

— Я знаю, — серьезно ответил Аллин, пристально глядя на пылающее лицо Вайолетт.

Пока они двигались в сторону зала, она торопливо заговорила, комкая фразы:

— Я вам так благодарна, что вы пришли. Я никогда не думала… Вы… вы ведь предупреждали, но я не могла и представить, что он посмеет…

— Он грязная свинья. — Голос Аллина прозвучал так злобно, что Вайолетт похолодела от страха. Она не знала, возможно ли, чтобы император принял вызов на дуэль, но она уже слышала подобную интонацию в голосе мужчин в Новом Орлеане и понимала, что под этим подразумевалось: пистолеты или шпаги для двоих и завтрак для одного.

В отчаянии она простонала и приложила руку ко лбу.

— Я хотела бы уйти, если это возможно. Помогите мне, пожалуйста, найти Гилберта. Не представляю, где он мог находиться все это время. Может, он играет в карты в одной из комнат?

— Хорошо, но как вы себя чувствуете?

— Только немного болит голова. Уверяю вас, я не собираюсь падать в обморок.

— Я не возражаю, пока вы со мной. Я подхвачу вас. — Он улыбнулся. — Но покидать бал раньше императора невежливо. Вам придется выскользнуть через боковую лестницу, не прощаясь с хозяйкой.

— Я не подумала об этом. Тогда, наверное, мне лучше остаться.

В ее голосе звучала брезгливость, и дело было не только в головной боли. Сказывалось напряжение, появившееся в последнее время в их отношениях с Гилбертом, эта стычка с Луи Бонапартом, а теперь ее мучила мысль, что все видят их с Аллином и будут сплетничать о них. На балу не было никого из знакомых Вайолетт, никого из родственников или приятелей Гилберта, ее окружали чужие люди, которых она не понимала, несмотря на то что владела французским языком. С детства ей внушали, что она француженка, но теперь оказалось, что это не так, что она нечто другое — американка с французскими корнями.

Аллин внимательно посмотрел на ее бледное лицо и покачал головой.

— Я помогу вам уйти отсюда. Пойдемте поищем вашего мужа.

Они нашли Гилберта за карточным столом, где играли в «фараона». Перед ним лежала горка золотых монет. Он едва взглянул на подошедшую жену и даже не удосужился ответить на ее просьбу. Разве она не видит, что он выигрывает? Не уходить же, когда у него в руках счастливые карты. Кроме того, он был уверен, что она наслаждается танцами.

Глядя на плотно сжатые губы мужа, Вайолетт подумала: он рад, что у него есть повод отказать ей. Она не унизит себя до того, чтобы просить дважды. Резко повернувшись, она пошла прочь.

Аллин, стоявший за ее спиной, наклонился, обращаясь к Гилберту:

— Простите, месье, но, может быть, вы позволите мне проводить мадам Фоссиер вместо вас?

Гилберт медленно повернулся и поднял голову. Сердитая складка появилась между его бровей, когда он встретился взглядом с Аллином. Золотая монета, которую он не спеша крутил пальцами, покатилась по столу. За карточным столом воцарилось молчание, игроки с любопытством переглянулись. Не сводя взгляда Гилберта, Аллин медленно выпрямился, лицо его приняло непримиримое выражение, в серо-голубых глазах появился стальной блеск. Его невысокая, но широкоплечая фигура приобрела внушительную, почти королевскую осанку. Хотя он и сдерживал себя, сила его гнева было очевидной.

Гилберт сквозь зубы втянул воздух. Складка между его бровей разгладилась. Он моргнул.

Вайолетт снова стало страшно. Легонько коснувшись руки Аллина, она с трудом выдавила из себя:

— Ты позволишь, Гилберт?

Тот провел языком по пересохшим губам и прохрипел:

— Как тебе угодно.

— Спасибо, — быстро ответил за Вайолетт Аллин и, взяв даму за локоть, повел ее к выходу.

В дверях Вайолетт обернулась. Гилберт смотрел им вслед с выражением бессильной ярости на лице. Было очевидно: то, что он прочел в глазах Аллина, заставило его отказаться от попыток сопротивления.

Вайолетт искоса бросила взгляд на человека, который шел рядом с ней. Он вновь держался уверенно и свободно. Вайолетт представила себе, как покинет этот дом, сядет в его экипаж и поедет с ним по темным и пустынным улицам Парижа. Она ощутила в себе страстное желание и непонятный страх, которые росли и росли, заполняя все ее существо.

Аллин должен был признать, что идея этого бала оказалась неудачной. Он хотел доставить Вайолетт удовольствие, увидеть ее красоту в блеске парижского общества и… о да, иметь возможность держать ее в своих объятиях. Но все получилось не так, как он планировал.

Теперь он чувствовал себя растерянным. Да, давно не испытывал он столь сильной ненависти к другому человеку. И надо же такому случиться, им оказался человек гораздо старше его и менее опытный, которому он сам причинил вред если не на деле, то мысленно. Боже, какой стыд! Он не должен был провоцировать столкновение. То, что он рассердился и оскорбился за Вайолетт, не может служить ему оправданием. Он не имел никакого права подвергать риску ее и без того сложное положение лишь по той причине, что у него вскипела кровь.

Но более всего ему хотелось продырявить шпагой этого напыщенного индюка — императора, каким тот в действительности и был. Какая непробиваемая самонадеянность — рассчитывать на то, что он смеет тискать прекрасную, чистую Вайолетт, затащив ее в темный угол, как какую-нибудь кухарку! Благоразумие не позволило ему вызвать императора на дуэль. Но все же это нужно было сделать. Что ему благоразумие, что ему Франция, если уж на то пошло? Он в этой стране гость, случайный посетитель. Как его интересы, так и риск находились совсем в другом месте.

Гилберту же просто не повезло, что он попался ему под руку слишком скоро после стычки с Наполеоном. Унижение или смерть — вот из чего пришлось выбирать мужу Вайолетт. Не скоро он простит своей жене то, что она поставила его в затруднительное положение и невольно стала свидетельницей его трусливого отступления.

А если бы Гилберт нашел в себе мужество противостоять ему, что бы он делал? Было бы благородно с его стороны выстрелить в воздух и предоставить обиженному мужу возможность рассчитаться за нанесенное оскорбление. Но поступил бы он так? О нет. Он хладнокровно убил бы мужа Вайолетт и только лишь с одной целью — сделать ее вдовой. По крайней мере, он попытался бы это сделать. Прости его, господи.

Аллин посмотрел на Вайолетт, покинувшую с ним вместе зал и теперь спускавшуюся по узкой лестнице бокового выхода. Она ступала как королева, с высоко поднятой головой и прямой спиной, невосприимчивая к шепоту позади них. Ее гордость, ее благородство были бесподобны. Достоинство, отсутствовавшее у ее мужа, являлось для нее столь же естественным, как дыхание. Только глупый мужчина мог относиться к такой женщине как к ребенку, которого можно баловать или наказывать по своей прихоти, и такой мужчина заслуживает того, чтобы потерять ее.

Ведь подумать только, она смогла уйти с ним, поставив на карту все! Аллин не ожидал этого. В последние недели он видел, как она боролась с условностями, предписанными леди ее круга, и уважал ее за это даже тогда, когда пытался воздействовать на ее волю. Его не удивило бы, если бы сегодня она предпочла остаться в безопасности рядом со своим мужем, несмотря на его поражение. А возможно, именно из-за поражения. Но она поступила иначе. Она выбрала его, Аллина. Никогда еще он не чувствовал себя таким гордым и таким смущенным. Гилберт Фоссиер не стоил этой женщины. Но стоил ли ее он, Аллин, — вот в чем вопрос.

 

10

Джолетта с трудом открыла глаза. В голове пульсировала боль, ей казалось, что все ее тело разорвано на части. Она лежала на тротуаре, а вокруг толпились люди. Под головой у нее было что-то мягкое, возможно, чья-то свернутая куртка. Роун с закатанными рукавами рубашки стоял на коленях слева от нее. Он держал ее руку в своих теплых ладонях и смотрел на нее, нахмурив брови.

Справа же Джолетта увидела молодого человека приятной наружности в желто-коричневой кожаной куртке, шелковой кремовой рубашке. Темные очки его были подняты вверх и прижимали его черные вьющиеся волосы. Лицо юноши выглядело озабоченным и встревоженным, но все же он попытался улыбнуться, когда увидел, что девушка окончательно пришла в себя.

— Простите меня, синьорина, — вымолвил он низким бархатным голосом, — я слишком сильно толкнул вас, но у меня не было выбора.

«Итальянец», — догадалась она по его акценту, бронзовому цвету лица, особому стилю одежды и не удивилась, ощущая в происшедшем какую-то любопытную закономерность. В следующий момент Джолетта поняла, почему она это почувствовала, и невольно рассмеялась про себя. Похожее дорожно-транспортное происшествие. Итальянец — Вайолетт — Массари… Смешно. Похоже, ее разум немного помутился.

Она подняла руку и, дотронувшись до своих волос, ощутила нечто липкое и влажное. Вероятно, кровь.

— Та машина… — заговорила она слабым голосом.

— Умчалась, — пояснил Роун. — Она не задела вас.

— Водитель должен был остановиться; он не мог не видеть, что произошло, — осуждающим тоном произнес молодой человек в кожаной куртке.

— Вы его видели? — поинтересовалась Джолетта, поморщившись от боли, вызванной усилием.

— К сожалению, нет. Там было много людей, суматоха, вы понимаете? — Итальянец достал из кармана носовой платок и принялся осторожно вытирать кровь с пальцев Джолетты. — Я видел только вас на пути у того кретина. Ах, синьорина, поверьте мне, пожалуйста, я ни за что на свете не причинил бы вам вреда.

— Я… я рада, что вы оказались поблизости, — сказала она. — Все было в порядке, если бы не тот столб.

— Совершенно верно. Но я должен представиться. Цезарь Зиланти в вашем распоряжении, синьорина.

Одарив молодого человека сардоническим взглядом, Роун обратился к Джолетте:

— Знакомство можно отложить до более благоприятного случая. А сейчас я должен отвезти вас в больницу.

— Я долго была без сознания? — спросила она.

— Всего несколько минут, но дело не во времени.

— Я просто ушиблась. Сейчас все пройдет. Не думаю, что я нуждаюсь…

— У вас может быть сотрясение мозга, — настойчиво продолжал Роун. — Нужно показаться врачу и убедиться, что с вами все в порядке. Вам это не повредит.

— Он прав, синьорина, — вмешался Цезарь Зиланти с легким предостережением в голосе.

— Но я не хочу просидеть всю ночь в какой-то больнице, дожидаясь места, — возразила Джолетта.

— Это не должно быть так долго. — Темные глаза итальянца смотрели искренне. — Я буду счастлив отвезти вас. Моя машина находится неподалеку, на этой улице.

— В этом нет необходимости, — отрезал Роун. — Мы возьмем такси.

Итальянец поднял брови:

— В такое время? Вы, наверное, шутите. Но уж позвольте мне сделать хотя бы это, чтобы успокоить мою совесть.

Что-то в разговоре Роуна с Цезарем Зиланти встревожило Джолетту. Они говорили слишком вежливо и смотрели друг на друга слишком настороженно. Она подумала, не произошло ли между ними стычки, пока она была без сознания, по поводу того, что итальянец толкнул ее. Но сейчас она не могла об этом думать. Их голоса больно отдавались у нее в голове. Кроме того, она чувствовала себя глупо, лежа на тротуаре, в то время как двое мужчин спорили, стоя над ней.

— Хорошо, хорошо, я поеду в больницу, — успокоила она их, пытаясь подняться. — Только давайте поскорее покончим с этим делом.

— Benissimo, на моей машине?

— Как быстрее, — ответила Джолетта.

Роун глядел хмуро, но спорить не стал.

Посещение больницы заняло гораздо меньше времени, чем предполагала Джолетта. Ждать им не пришлось. Женщина-врач, осматривавшая ее, похоже, была рада поупражняться в английском языке. Она нашла у Джолетты легкое сотрясение мозга, которое рентгеновский снимок мог не показать. Можно будет обойтись без госпитализации, если девушка позаботится о себе. Долгие прогулки, подвижные игры, теннис и тому подобное противопоказаны. Что касается лекарств, то достаточно будет обычных средств против головной боли, имеющихся в любой аптеке, хотя сейчас они дадут ей что-нибудь покрепче. Конечно, если боли усилятся, или она почувствует головокружение, Или заметит ослабление зрения, ей следует обратиться к врачу. А так она может продолжать свое путешествие по Франции и радоваться жизни — таковы были предписания врача.

— Может быть, вы позволите пригласить вас обоих на ужин? — предложил Цезарь Зиланти, когда они вышли из больницы. — Я буду чувствовать себя лучше, если вы не откажетесь. Правда, еще рано, но мы можем пока зайти куда-нибудь выпить вина.

— Я не знаю, — замялась Джолетта, глядя на Роуна.

— Простите, но я не могу, — ответил Роун. — У меня еще есть дела.

Помнится, раньше он говорил ей, что уладил свои дела и может теперь быть свободнее. Возможно, это просто отговорка, чтобы не принимать приглашение. Как бы там ни было, ей не очень хотелось в данный момент оставаться одной с незнакомым человеком и напрягаться в разговоре с ним.

С извиняющейся улыбкой Джолетта повернулась к Цезарю Зиланти.

— Я очень благодарна вам за приглашение, но, думаю, мне лучше сегодня пораньше лечь.

— Может быть, завтра вечером? — Темные глаза итальянца смотрели с мольбой.

— Боюсь, не получится. Мы отъезжаем завтра в Люцерн.

— Очень жаль, — расстроился итальянец. — Это было бы для меня огромным удовольствием. Но вы позволите мне отвезти вас в гостиницу?

Джолетта невольно улыбнулась и кивнула.

— Отлично! — воскликнул он. Его серебристая «Альфа-Ромео» была припаркована неподалеку. Пока они шли к машине, он продолжал:

— Многие туристы после Швейцарии посещают Италию. Вы случайно не собираетесь в мою страну?

— Мы приедем в Италию на четыре-пять дней, — ответила Джолетта.

Итальянец скептически посмотрел на нее и покачал головой.

— Мало, слишком мало. Я мог бы показать вам так много интересного. — Он открыл перед ней дверцу машины.

Конечно, хорошо иметь гида, который знает приятные местечки, не исхоженные туристами, который мог бы подсказать, что стоит смотреть, а что нет. В голосе Джолетты был оттенок сожаления, когда она сказала:

— Боюсь, нам придется справляться самим. Цезарь сел в машину.

— Жаль, — сказал он, помрачнев, и повернул ключ зажигания, лишь мельком взглянув, сел ли Роун. — Ужасно жаль.

Итальянец вел машину очень своеобразно, полностью пренебрегая правилами движения на улицах Парижа. Он лишь немного сбросил скорость, когда Джолетта на повороте вытянула руку и уперлась в приборную доску. Но через несколько минут он уже снова мчался во весь опор, сигналя для устрашения менее агрессивных водителей.

Похоже, он принадлежал к тому типу мужчин, которых можно было бы назвать опасно красивыми. Его длинные ресницы, чувственный большой рот и густые волосы, вьющиеся, на шее колечками, притягивали взгляд. Молодой человек, очевидно, знал это, судя по той уверенности, с какой он держал себя, и насмешливой дерзости его взгляда, с которой он смотрел на Джолетту и, по-видимому, на многих других женщин. Его машина, его манера одеваться, по-видимому, соответствовали крику последней моды и, сочетаясь с каким-то особым европейским лоском, делали его весьма привлекательным. Хотя итальянец был не во вкусе Джолетты, все же было бы интересно узнать его поближе.

А может, и нет. Сейчас лишние осложнения совсем ни к чему.

У входа в гостиницу она еще раз поблагодарила Цезаря Зиланти. Когда он прощался с ней, на его лице было написано такое разочарование, что Джолетта уже готова была передумать и согласиться ужинать с ним из чувства жалости, если бы Роун не увел ее за руку.

— Вы легко поддаетесь на уговоры? — с некоторым удивлением заметил он, когда они вошли в холл.

— Возможно, — согласилась Джолетта, усмехнувшись. — К тому же мне начинает казаться, что я нуждаюсь в охраннике. Еще никогда в жизни на мою голову не выпадало столько неприятностей сразу. Это меня удручает.

— Здесь моя вина. Я не должен был допускать этого. Если бы я был внимательнее, с вами бы ничего не случилось, Джолетта, тронутая его признанием, попыталась успокоить его:

— Вы не отвечаете за меня. Я пошутила насчет охранника.

Уголки его губ приподнялись.

— А что, если бы эта работа пришлась мне по душе?

— Это неблагодарный труд, о чем вы уже, наверное, догадались. — Она почувствовала, как сжалось ее горло, но не обратила на это внимания.

— Как раз то, что мне нравится.

— В таком случае считайте, что вы ее получили, — съязвила Джолетта, сама до конца не понимая, шутит она или говорит серьезно. Она также не могла поверить, что происшествие, в результате которого она могла здорово пострадать, не было случайностью. Очень много людей знали о ее местонахождении в тот момент, и лучше всех это знал Роун. Но о некоторых вещах лучше не думать…

Версаль выглядел величественно и блистательно, как и предполагала Джолетта, но в то же время было что-то подавляющее в его огромных, холодных залах, в бесчисленных зеркалах, без устали отражавших пустоту, в сохранившихся напоминаниях о жизнях, грубо оборванных и жестоко уничтоженных. Застоявшиеся фонтаны в искусственно правильных садах выглядели скучными и забытыми, словно ожидавшими смеха и веселья и милого упадка, который уже никогда не вернется. В тот момент, когда автобус начал отъезжать от гостиницы, Джолетта чувствовала себя готовой покинуть Париж.

Они ехали долго, хотя путь их на юг пролегал по отличному шоссе. Утро выдалось прекрасным, но теперь у Джолетты снова начала болеть голова. Она приняла две таблетки аспирина и откинулась на спинку сиденья, закрыв глаза.

Все, что она видела после, слилось в ее памяти в пеструю картинку, похожую на гигантское лоскутное одеяло с пятнами Деревенских домишек из светлого камня, толпившихся вокруг шпилей своих церквей, живых изгородей из боярышника, виноградников с обрезанными до высоты колена лозами, ярких полей желтого рапса и сине-зеленого овса. Мелькавшие за окном сине-белые дорожные знаки, площадки для отдыха с табличками «Пассажирские вертолеты», будки механизированных пунктов оплаты казались ей сюрреалистическими; они выглядели иначе, чем те, которые она привыкла видеть, но были и не такими, какими должны были быть.

Проснувшись, она обнаружила, что ее голова покоится на плече Роуна. Поскольку он тоже спал и ей было приятно ощущать упругость его мускулов под своей щекой, она решила не шевелиться.

Лежа с закрытыми глазами, Джолетта думала о том, как легко он принял решение присоединиться к ней и как легко она согласилась. То, что он хотел быть с ней, радовало ее и в то же время беспокоил. Она воспринимала Роуна подходящим компаньоном, естественным, приятным в общении, занимательным, у них всегда находилась тема для разговора, и все же что-то в его отношении к ней настораживало ее. Похоже, она нравилась ему, но он никогда не искал возможности прикоснуться к ней. Иногда он говорил почти влюбленно, но его поведение больше походило на дружеское, чем на интимное.

Джолетта и не ожидала от него бурных, страстных любовных действий. Она радовалась встрече с мужчиной, который не пытался сразу затащить ее в постель. Приятно было находиться рядом с человеком, осознающим, что женщине с сотрясением мозга, пусть даже легким, больше понравится поцелуй в лоб и спокойное пожелание доброй ночи у двери ее комнаты.

Тем не менее она помнила, что в Новом Орлеане все было иначе. Когда Роун целовал ее на темной улице, он явно сдерживал себя, как будто боялся ее обидеть. Да и в своих чувствах по отношению к нему Джолетта не могла разобраться. Ее радовало его внимание, его желание помочь ей, но в то же время внутренний голос призывал ее быть осторожнее. К этому она уже давно успела привыкнуть в своих отношениях с мужчинами, привыкла задумываться над мотивами их поведения, однако на этот раз все обстояло иначе.

Джолетта вспомнила, как подозревала Роуна в Лондоне, что, впрочем, длилось недолго, поскольку она узнала, что ее кузина, а может быть, и тетка находились в это время в Европе. Интересно, почувствовал ли он ее подозрительность? Он обладал настолько острым чутьем, что это казалось вполне возможным. Ей оставалось лишь надеяться, что она ничем не выдала себя тогда.

Она не собиралась придавать большого значения их совместному путешествию. Во-первых, у нее не было на это времени, во-вторых, это было бы неразумно. В конце концов, она не просила его ехать с ней. К тому же она не могла воспрепятствовать его присоединению к группе, даже если бы и захотела. Она будет наслаждаться его обществом и непривычным для нее чувством защищенности, которое испытывала рядом с ним, и будет принимать все таким, как есть. А если из этого ничего не выйдет, ей не придется испытывать разочарования.

В Люцерн они прибыли поздно. Город был слабо освещен, и неясные очертания гор темнели за серебристой гладью озера. Их гостиница находилась на одной из боковых улиц, всего в нескольких кварталах от берега. Джолетту поселили в небольшом, оригинально отделанном номере, где модерный светильник со множеством рожков в виде стеклянных тюльпанов освещал альпийские пейзажи на стенах комнаты, выполненные в красновато-коричневых тонах. На широкой двуспальной кровати не было ни простыней, ни одеял, только подушки и легкие стеганые пуховики. Большие створчатые окна, снабженные электрическими жалюзи, открывались навстречу чистому и прохладному горному воздуху. Упиваясь его свежестью, Джолетта быстро заснула.

Проснулась она с чувством зверского голода и ощущением, что ей надоело быть инвалидом и она готова к любым действиям в любой обстановке. Сразу после завтрака они с Роуном и со всей группой отправились на вершину горы на фуникулере. Джолетта была в восторге от путешествия над альпийскими лугами, где паслись темно-коричневые швейцарские коровы возле деревянных крестьянских домиков, среди густой ярко-зеленой травы с россыпью желтых цветов на фоне голубеющих снежных вершин и глубоких ущелий. Стояла ясная солнечная погода, и сверху хорошо просматривалась панорама Альп, синяя гладь озера, испещренная пятнами парусных лодок, и сам город Люцерн. Может быть, из-за хорошей погоды, может, по причине выходного дня повсюду встречались прогуливающиеся швейцарские семейства, представленные всеми поколениями, начиная от бабушек и кончая пухленькими младенцами.

Были там и дельтапланеристы. Джолетта даже боялась смотреть на то, как стремительно бросались они с горы в пустоту, доверяя свою жизнь натянутым на алюминиевые трубочки кусочкам нейлона. Она просто не могла себе представить, что кто-то может получать удовольствие от такого вида спорта. Роун посмеивался над ее боязнью высоты, но Джолетта заметила, что он неизменно оказывался между ней и краем обрыва, даже если ему приходилось закрывать ей вид.

На обед они ели жареные колбаски с жареной картошкой и десерт из кубиков замороженного малинового сока, одновременно наслаждаясь представлением фольклорного ансамбля. Потом бродили по городу, разглядывая в витринах магазинов часы фирмы «Ролекс» и швейцарские ножи, и фотографировали богато украшенные фресками стены домов. Гуляя, они дошли до Льва Люцернского, памятника убитым швейцарским гвардейцам Людовика XVI, где Роун рассказал ей, что Марк Твен назвал этот монумент самым трогательным среди европейских памятников.

Как раз там Джолетта обнаружила, что оставила свою записную книжку в гостинице, и подумала, что без нее спокойнее. Теперь она могла наслаждаться видом анютиных глазок, тюльпанов, маргариток, а также лилий, коврами альпийских горных цветов в маленьких чистеньких садиках перед маленькими чистенькими домиками, не думая о том, что каждое растение нужно описывать.

Когда Роун и Джолетта наконец добрались до крытого пешеходного моста, солнце уже клонилось к закату, окруженное розовато-сиреневым сиянием. Казавшийся узким из-за своей длины мост имел крышу только по бокам, но производил впечатление грандиозного сооружения по сравнению с крытыми мостами Новой Англии.

Они облокотились на перила и вывернули шеи, чтобы рассмотреть сцены из истории города, нарисованные на крыше яркими красками с позолотой. Начиная с сюжетов Средних веков, история продолжалась в них самих, когда они шли по мосту, сопровождаемые гулким эхом собственных шагов, журчанием и всплесками чистой, отливавшей зеленью реки.

— Смотрите, лебеди! — воскликнула Джолетта, когда они остановились, облокотившись на перила, рядом с башней-опорой в середине моста.

— Семейная пара, — отозвался Роун, провожая взглядом скользящих по воде больших белых птиц, грациозно изгибавших шеи; их головы почти соприкасались, а перья отливали розовым цветом в лучах заходящего солнца.

Вода пахла рыбой, зимними водорослями и тающим снегом. Слева от них виднелись живописные зеленые купола собора, а за ними вздымались вершины гор. Из ресторана неподалеку доносились звуки духового оркестра. По мере того как сгущались сумерки, на поверхности воды отражалось все большее количество уличных фонарей.

От реки повеяло вечерним холодом. Джолетта плотнее запахнула на себе светлую вязаную кофту. Глядя на цепочку огней, тянувшихся вдоль набережной, и правильные прямо угольники крыш, она думала о Вайолетт, о том, бывала ли та на этом мосту, видела ли то, что видела сейчас Джолетта.

Со вчерашнего дня она часто вспоминала Вайолетт; даже видела ее во сне, когда дремала в автобусе. Джолетта начала с восхищением думать о своей далекой предшественнице, которая нашла в себе смелость пойти навстречу своим желаниям. Вайолетт испытывала страх, она понимала, как опасен ее путь, и все-таки не отказалась от своих намерений.

Такого поступка нельзя было ожидать от женщины, воспитанной в викторианском духе. Но оказал ли этот дух влияние на Вайолетт? В такой ли степени жители Нового Орлеана были послушны ханжеской морали той эпохи, как население большей части северо-восточных штатов Америки, где пуританство получило широкое распространение?

Думая о себе и о своих довольно длительных отношениях с Чарльзом, Джолетта поняла, что не была так глубоко привязана к Чарльзу, как ей казалось. Ей никогда не приходило в голову добиваться его расположения, рискуя быть отверженной и униженной. Хотя она никогда не признавалась себе в этом раньше, теперь она понимала, что невольно испытывала чувство облегчения — Чарльз навсегда ушел из ее жизни.

Если бы ей представился еще один шанс, что бы она сделала теперь? Как бы поступила? Хотелось бы ей знать, как много крови Вайолетт течет в ее жилах и какие черты характера ее предшественницы передались ей с генами?

— Как вы думаете, — нарушила Джолетта молчание, — история повторяется?

— Вы имеете в виду то, что люди совершают ошибки, которые уже делали до них другие?

— Я думала не об реинкарнации, повторном рождении души в новом теле, а о событиях, о возможности их повторения в последующих поколениях в том же виде, в каком их пережили наши предки.

Роун вопросительно посмотрел на ее лицо, озаренное отсветами заката.

— Если вы хотите, чтобы я ответил на ваш вопрос, то скажите конкретнее.

— Ладно, не обращайте внимания, — отозвалась Джолетта, улыбаясь одними губами. — Это пустяки.

Между бровями у него появилась морщинка, но быстро разгладилась. И все же он ответил ей:

— Я полагаю, что странные вещи случаются нередко. Что же касается реинкарнации, то добрая часть населения считает это вполне возможным.

— Но не вы?

— У меня нет обыкновения хвататься за какие-либо идеи, пока они не получили подтверждения.

— А если будет слишком поздно?

Роун усмехнулся.

— В этом и заключаются сложности с большинством наших убеждений.

Пара лебедей приближалась к ним, нежно касаясь друг друга своими длинными шеями. Птицы скользнули под мост и исчезли из виду. Джолетта повернулась и посмотрела на своего спутника. В темноте было трудно разобрать выражение его глаз.

Роун медленно выпрямился, не отрывая взгляда от ее лица, и Джолетта встрепенулась, почувствовав, что в нем произошла какая-то перемена.

Очень осторожно, словно боясь нарушить очарование этого вечера и ту атмосферу, что возникла между ними, он поднял руки и положил их на плечи девушки. Его взгляд, устремленный на нее, был открытым и в то же время мрачным, почти отчаянным. Джолетта почувствовала смятение и растерянность, но не могла сдвинуться с места. Когда он приблизил к ней лицо, она опустила ресницы, уставившись на правильные изгибы и гладкую поверхность его губ.

У нее перехватило дыхание, казалось, что удары ее сердца слышны на расстоянии. Исходивший от Роуна аромат свежести и сандалового дерева кружил ей голову, а теплое прикосновение его рук развеяло все ее мысли, лишило воли. Джолетта закрыла глаза, и губы ее сами потянулись ему навстречу.

Подчиняясь зову сердца, руки девушки скользнули по груди Роуна под куртку и обвили его шею, погрузившись пальцами в мягкие, густые волосы у него на затылке. Ее нежные пылающие губы затрепетали, призывно раскрываясь. Целиком отдаваясь своему желанию, они неспешно наслаждались поцелуем, его многообещающей силой и нарастающей чувственностью.

Тело Джолетты пылало. Она уже больше не ощущала вечернего холода. Его язык настойчиво ласкал ее рот, а она отвечала ему мягкими движениями. Тихо застонав и забыв на мгновение обо всем, она отдалась охватившему ее чувству страсти. Роун, нежно лаская ее спину, притянул Джолетту; еще ближе к себе. Подчиняясь, она прильнула к нему и, проведя рукой по его груди вниз, ощутила ладонью гладкий ремень на его талии. Он был холодным по сравнению с жаром, исходившим от его тела. Скользнув рукой вдоль ремня, Джолетта добралась до впадины между мускулами его спины и. прижалась к Роуну всем телом, крепко сжимая его в своих объятиях.

Роун глубоко вздохнул и выпрямился. Взяв лицо девушки в свои ладони, он медленно провел большим пальцем по ее подбородку, нежной мочке уха, опуская руку ниже по ее стройной шее, подчеркнутой изгибом тонкой ключицы. Добравшись до выпуклости ее груди, он осторожно положил на нее свою ладонь.

Жаркие волны желания охватили Джолетту, наполнив ее тело трепетом и разгорячив ее кровь. Она задрожала, ощутив нежную ласку его руки на своем чувствительном соске. Еще крепче стиснув его в объятиях, она прильнула к нему, ощущая упругий выступ на его брюках, упиравшийся в нижнюю часть ее податливого тела.

Внезапно послышались приближающиеся шаги и шум голосов. Их уединение было нарушено.

Джолетта замерла, затем медленно отстранилась. Грудь Роуна поднялась и опустилась в глубоком вздохе, когда он неохотно отпустил девушку. Он продолжал держать руку на ее талии, когда появились трое швейцарских студентов, два парня и девушка с длинными светлыми волосами, почти полностью закрывавшими ее спину. Они прошли мимо, даже не взглянув в их сторону.

Улыбка сожаления скользнула по губам Джолетты. Она испугалась, что они увидят, как она целуется с мужчиной. Как это было по-американски! В Европе — и в Гайд-парке, и на швейцарской горной вершине — повсюду она замечала обнимающиеся пары, демонстрировавшие разные степени интимных отношений.

Джолетта посмотрела на своего кавалера, но под крышей моста стало так темно, что она не могла разглядеть выражения его лица. Оно казалось печальным, но, возможно, ей это только показалось из-за сгустившихся сумерек, пронизанных последними отсветами заката, так как уже в следующий момент он резко рассмеялся и, развернувшись, повел Джолетту к набережной, откуда они направились обратно в гостиницу. Большая часть туристов из их группы размещались на одном этаже; номер Роуна находился рядом с лестницей, через несколько дверей от комнаты Джолетты. Однако он не остановился возле своей двери, а пошел с Джолеттой дальше по узкому коридору. Она посмотрела на ключ от своей комнаты, который взяла у портье, стараясь разглядеть его в тусклом свете старых светильников на стенах.

Вдруг Роун остановился и схватил ее за руку. Приложив палец к губам, он призывал ее к молчанию, затем кивнул в сторону двери.

— Вы оставляли свет в своем номере? — спросил он шепотом.

— Кажется, нет, — покачала в ответ головой Джолетта.

Взяв ключи из ее рук, он подкрался к двери и осторожно вставил его в замочную скважину.

Джолетта сделала вперед несколько шагов, но он махнул рукой, призывая ее остановиться. Свет в комнате погас.

Роун рывком распахнул дверь, затем подался немного назад и, согнувшись, кинулся в комнату. Послышалось глухое рычание, затем звуки ударов тел о стены, от которых все заходило ходуном. Далее последовал грохот перевернутых стульев и шарканье ног, перемежавшееся с ругательствами.

Джолетта вбежала в комнату и остановилась. В свежем горном воздухе, вливавшемся через открытое окно, она уловила неприятно-резкий запах чужого одеколона. На фоне слабого света, проникавшего в комнату с улицы, вырисовывались темные силуэты двух борющихся тел.

Ее реакция была интуитивной. Она протянула руку к выключателю у двери, в то же мгновение комнату залил ослепительно яркий свет. Мужчина, одетый во все черное, с лыжной маской на лице, повернулся к Джолетте. Зарычав, он вырвался из рук Роуна и бросился к окну. Вскочив на подоконник, незнакомец опустился на одно колено и, помедлив доли секунды, прыгнул вниз.

Роун подбежал к окну и выглянул наружу. Джолетта присоединилась к нему. Она увидела лишь раскачивавшуюся веревку, ударявшуюся о коричневую стену под окном. Канат спускался с крыши здания, находившейся двумя этажами выше, и заканчивался у земли двумя этажами ниже.

— Ушел, — произнес Роун.

Уловив в его голосе досаду и злость, Джолетта вскинула на него глаза и снова перевела взгляд на веревку.

— Вор-форточник? — спросила она озадаченно. — Я не могу в это поверить.

Роун обвел взглядом комнату и, сложив руки на груди, медленно произнес:

— Давайте подумаем.

Джолетта повернулась и какое-то время стояла неподвижно. В комнате все было перевернуто вверх дном: ящики выдвинуты, одежда из чемодана со вспоротой подкладкой разбросана по всему полу, из разрезанных матрацев кровати торчали пружины, высыпавшиеся из искромсанных одеял пушинки плавно порхали, медленно кружась в потоках холодного воздуха, струившегося из окна.

— Боже мой, — прошептала она, дотронувшись до сумочки, висевшей у нее на плече, в которой лежал дневник Вайолетт.

— Вот именно, — сказал Роун, глядя на нее сузившимися глазами. — Ну… а теперь вы расскажете мне еще раз о вашем ужасном невезении?

 

11

Администратор гостиницы был поражен и возмущен, когда увидел, во что превратился номер Джолетты. Извиняющимся тоном он попытался объяснить, что такого еще не случалось ни в одной гостинице, где ему приходилось служить. Воровство — да, но не столь дикий разбой. Он не мог даже представить себе, из-за чего такое могло произойти — подобное поведение совершенно несвойственно его соотечественникам. Правда, молодая гостья не гражданка Швейцарии. Может быть, у нее вышел конфликт с кем-нибудь из членов ее группы?

Слова администратора ничуть не облегчили переживаний Джолетты. Тот опыт, который она приобрела за время своего путешествия, удерживал ее от обращения в полицию, тем более что она не хотела вдаваться в подробности, касавшиеся семейной реликвии и дневника Вайолетт. Но Роун настаивал. К тому же надо было уладить вопрос с ущербом, нанесенным имуществу гостиницы.

Прибывшие полицейские действовали корректно и профессионально. Они составили протокол с подробным перечислением повреждений и описанием внешности преступника и сказали, что приложат усилия к его розыску. Но предупредили, что шансы на положительный результат не слишком велики: обычные гостиничные кражи носят случайный характер, и их трудно раскрыть.

Администратор гостиницы ненадолго задержался после ухода полиции. Он пообещал прислать горничную, чтобы заменить испорченные матрацы и навести порядок в комнате. Он с удовольствием предложил бы мисс Керес другой номер, но, к сожалению, сейчас это невозможно — начался туристский сезон, и все номера переполнены. Он отнесется с пониманием к ее желанию переехать в другую гостиницу, но сомневается, что она сможет найти что-нибудь подходящее в такое время.

Джолетта заверила администратора, что никуда переезжать не собирается, и закрыла за ним дверь, прервав его извинения. Отвечая на многочисленные вопросы полицейских, она отказалась признать тот факт, будто ей известно, что именно искал грабитель в ее комнате. Она упорно стояла на своем, и теперь у нее от всего этого снова разболелась голова. Ей необходимо было срочно принять пару таблеток аспирина.

— Но вы не можете оставаться здесь. — В голосе Роуна звучали тревожные нотки.

— Придется, — она постаралась улыбнуться. — Вы же слышали, что сказал этот администратор.

— В моей комнате тоже двуспальная кровать.

Направляясь к столу, чтобы взять оставленную там сумку, Джолетта посмотрела на молодого человека. На его лице не было ничего, кроме озабоченности и желания быть полезным.

— Очень мило с вашей стороны, — ответила она. — Но думаю, в этом нет необходимости.

— Вы не можете говорить с такой уверенностью. Мне совсем не нравится то, что натворил здесь этот тип. Он изрядно поработал ножом. Вы не задумывались над тем, что могло случиться, если бы вы были одна в своей комнате? Что вы будете делать, если он вернется?

Джолетта приложила руку к виску, словно пыталась унять пульсирующую боль, и закрыла глаза.

— Он не вернется.

— Почему вы так считаете?

Ей было трудно думать, головная боль вызывала тошноту. Она стала шарить в сумке в поисках лекарства, избегая вопрошающего взгляда Роуна, сидевшего на краешке стола со скрещенными на груди руками.

Он встал и подошел к ней. Затем взял у нее сумочку и, найдя в ней коробку с аспирином, вытряхнул две таблетки ей на ладонь.

— Вы это искали?

Джолетта благодарно кивнула. Роун сходил в ванную и вернулся оттуда со стаканом воды. Когда девушка приняла лекарство и запила его водой, он продолжил:

— Мы говорили об этом парне с ножом.

Она посмотрела на него и отвела глаза, затем, вздохнув, согласилась:

— Вы правы, он может вернуться.

Джолетта не хотела этого говорить, слова сами сорвались с ее губ. Поскольку Роун молчал, она подняла глаза. Она ожидала от него вопросов, требования объяснений, почему она не сказала полицейским о такой возможности — всего, чего угодно, только не этого задумчивого молчания.

Облизнув губы, она добавила:

— Во всяком случае, он не нашел того, что искал, и теперь может сделать вывод, что нужная ему вещь находится при мне.

— Вот видите, — подхватил Роун. — Об этом я и говорю. Собирайтесь и пойдемте ко мне.

— Нет, я просто запру окно и дверь. Все будет в порядке, — сказала Джолетта, думая при этом, что она напрасно так уверенно трясет головой.

Роун смотрел на нее твердым взглядом.

— Я не буду к вам приставать. Вы будете в полной безопасности.

— Не сомневаюсь, но все же предпочитаю…

— Я действительно не буду, несмотря на то что случилось сегодня на мосту.

Она перевела взгляд на стену позади него, затем на пол — куда угодно, только не на него. Низкий тембр его голоса вызывал странное ощущение пустоты у нее под ложечкой.

— Я и не думала, что вы будете, — наконец отважилась девушка.

— Тогда договорились. — Он решительно направился в ванную комнату и стал собирать ее вещи. — Что вам нужно? Зубная щетка? Расческа? Что еще?

Джолетта неожиданно почувствовала облегчение от того, что кто-то принял решение за нее.

Она осталась бы в своем номере, но вряд ли ей удалось бы заснуть. С другой стороны, она совсем не была уверена, что ночь с Роуном пройдет спокойно. Скорее всего он предложил ей это от чистого сердца, но она не могла не помнить о том чувстве близости, которое испытала на мосту. «Вряд ли он спланировал это заранее», — подумала Джолетта.

Номер Роуна выглядел несколько проще, чем тот, в который поместили ее.

Две кровати стояли у стен под прямым углом друг к другу. Роун указал ей кровать, на которой он спал предыдущей ночью, и положил ее вещи на другую.

Джолетта почувствовала себя неловко, когда он повернулся к ней; она подумала, а чувствует ли он себя так же. Хотелось бы ей быть более рассудительной и более опытной в подобных ситуациях. Она пыталась что-нибудь придумать, чтобы снять напряжение, но ей ничего не приходило в голову.

— Сегодня у нас был долгий день, — первым нашелся Роун. — Вы можете занять ванную комнату, если хотите.

Она посмотрела на него, но не сделала ни одного движения, чтобы последовать его предложению. Вместо этого она села на кровать. Глубоко втянув в себя воздух, Джолетта медленно выдохнула, прежде чем заговорила:

— Я должна вам кое-что рассказать.

Пока она молчала, подыскивая слова, он сел в одно из жестких кресел у маленького столика под окном и спокойно спросил:

— О сегодняшнем визитере?

Девушка кивнула.

— Я думаю, вы должны знать — раз уж вы намерены терпеть неприятности из-за меня. Единственная вещь, которая сегодня пропала, — моя записная книжка, куда я вносила свои заметки начиная с Англии.

В общих чертах она рассказала ему, чем занималась во время путешествия и почему, но опустила некоторые детали, такие, как ее подозрения в отношении тети Эстеллы.

Роун слушал рассказ Джолетты молча, сосредоточенно сдвинув брови. Он долго ничего не говорил после того, как она закончила. Наконец произнес:

— И это все?

— Что вы имеете в виду? — Ее удивила недоверчивая нотка в его голосе.

— Вы уверены в том, что этому разбойнику нужна только ваша записная книжка и копия дневника?

— А что еще могло ему понадобиться? Темные глаза Роуна смотрели задумчиво.

— Если вы помните, он выключил свет в комнате, когда услышал, что вы вернулись, и ждал вас с ножом в руке.

— Вы хотите сказать… вы думаете, что он… — Она замолчала, будучи не в состоянии подыскать нужные слова.

— Ведь он не знал, что вы вернетесь не одна.

— Нет, — возразила она после некоторого раздумья. — У него не могло быть намерения причинить мне вред. Он просто понял, что я держала дневник при себе.

— Мне показалось, вы говорили, что оставили дневник в Новом Орлеане.

— Роун испытующе глядел на нее, и веря, и не веря девушке.

— Я взяла с собой фотокопию, — призналась Джолетта, будучи не в состоянии скрыть торжествующей улыбки.

Роун смотрел на нее ничего не выражающим взглядом, задержавшись, однако, на нежном изгибе ее сомкнутых губ. Наконец он сказал:

— Значит, вы будете продолжать действовать как ни в чем не бывало?

— Я не знаю, что мне еще делать. Свои записи я могу восстановить, но чем больше я пишу, тем меньше вижу смысла в тех фактах и цифрах, которые собираю.

— Вы уверены, что в дневнике не содержится никаких конкретных сведений по поводу формулы духов?

— Абсолютно уверена.

Роун поднял руки и уронил их.

— Я не хочу лишать вас надежды, но мне кажется, что в этом смысле ваше путешествие является безнадежным предприятием.

— Возможно, — согласилась Джолетта. Она старалась не думать о завещании Мими и о том, что будет, если она не найдет формулу.

— С другой стороны, какие-то люди, похоже, относятся к вам весьма серьезно. Вспомните, как у вас вырвали сумку в Лондоне и чуть не задавили вас в Париже.

Джолетта опустила глаза, упершись взглядом в узор из листьев на ковре у ее ног.

— Я стараюсь не думать об этом.

— Но этим вы не отвадите их от себя. — В голосе Роуна появились сердитые нотки.

— Нет. Но, может быть, они остановятся перед трудностями.

— Кто «они»?

Джолетта пожала плечами, продолжая избегать его взгляда.

— Кто бы они ни были.

Роун долго хранил молчание, затем резко спросил:

— А вы не думали о том, чтобы бросить все и вернуться домой?

— Я не могу.

— Почему? — Чувствовалось, что он едва сдерживает раздражение.

Она повернулась и вызывающе посмотрела на него.

— Не знаю. Из-за гордости, упрямства… или любопытства. Может быть, я просто должна продолжать.

Роун пристально поглядел на девушку. Казалось, он хотел что-то возразить, но лишь кивнул, опустив голову.

— Хорошо. Я намерен вам помочь.

— Вы уже помогли. Это поразительно, что вы всегда оказывались рядом, когда я нуждалась в помощи.

— Я говорю о другом. Я хочу помочь вам в вашем расследовании.

Джолетта окинула его скептическим взглядом.

— Такое безнадежное дело не может вас заинтересовать. Улыбка скользнула по его лицу.

— Меня интересуете вы, и я питаю слабость к безнадежным делам. К тому же сейчас у меня нет лучшего занятия.

— Это не игра, — медленно проговорила Джолетта.

— Я и не надеялся, что это игра.

Роун смотрел прямо и открыто. Во всей его фигуре с вытянутыми вперед длинными ногами чувствовалось столько силы и надежности и в то же время естественной непринужденности, что Джолетте показалось глупым остерегаться его.

Она болезненно улыбнулась.

— Хорошо, если вы хотите, и поскольку вы уже присоединились к группе, ваше участие не повредит.

На доли секунды лицо Роуна помрачнело, казалось, что молодой человек хочет сделать какое-то признание, но он всего лишь сказал:

— Тогда начнем с завтрашнего утра. А теперь — душ. Дамы первые.

Услышав из ванной комнаты звук льющейся воды, Роун медленно поднялся и, подойдя к окну, прислонился плечом к раме. Он нажал кнопку, и металлические жалюзи поднялись, открывая взору здание напротив, украшенное лепными карнизами. На лице Роуна была написана неудовлетворенность.

Он наконец получил то, чего так долго добивался, но почему-то не испытывал радости.

Она доверилась ему. Или сделала вид? Что-то промелькнуло в ее взгляде, отчего ему стало не по себе. Интересно, о чем она думала в тот момент? Ему надо знать о ней все. Он не хотел причинять ей вред. Только что в этой комнате он испытал непреодолимое желание рассказать ей все. Но момент длился недолго. Риск был слишком велик.

Как он поведет себя в дальнейшем? Прежде всего он должен держать свои руки подальше от нее. Он останется в своей постели, на своей половине комнаты и постарается не смотреть на нее. Он приблизится к ней только в случае необходимости и лишь на предельно краткий момент. Он не будет больше обращать внимания на ласкающихся лебедей.

То, что произошло сегодня на мосту, было ошибкой. Он знал это уже в тот момент, но не мог противиться желанию. Находиться слишком близко к ней опасно. Он вспомнил бы об этом, если бы из-за этого лишился жизни.

Тот человек в ее комнате застал его врасплох только потому, что он не предусмотрел такой возможности, не подготовился к ней. Ему следовало провести Джолетту дальше по коридору и попросить ее подождать, а затем вернуться одному.

Кто бы то ни был, его действия были безумием, опасностью для всего дела. Кое-кому придется отвечать за это, когда со всем будет покончено. А пока он должен подумать о стоимости ущерба, причиненного в отеле. За это он нес ответственность.

Значит, она носит дневник с собой. Он так и думал. Повернув голову, Роун посмотрел на небольшую сумку из мягкой кожи, лежавшую на постели. Удостоверившись, что дверь в ванную комнату закрыта, он потянулся за сумкой. Порывшись внутри, он извлек оттуда пачку бумаг, скрепленную резинками. По-видимому, это и был дневник.

Сняв резинку, Роун открыл первую страницу. Записи в дневнике выглядели слишком старыми, их почти невозможно было понять. Странно, что такая маленькая вещь могла создать столько проблем. Может быть, потом она ему даст почитать дневник. Если нет, он выберет удобный момент и сделает это сам.

Доносившийся из ванной шум льющейся воды смолк. Роун положил дневник обратно в сумку. Опустился на свою кровать и откинулся на подушку, подложив руки под голову. Он так и лежал, глядя в потолок, когда из ванной комнаты появилась Джолетта, окутанная облаками пара. Мокрые пряди волос щупальцами струились по ее плечам и груди, порозовевшее лицо, лишенное косметики, выглядело юным. Она ступала по полу босыми ногами, и, насколько он мог судить, под шелковой ночной рубашкой у нее ничего не было. Блестящая ткань мягко струилась вдоль ее тела, обрисовывая его плавные изгибы, когда она двигалась, складывая одежду аккуратной стопкой на прикроватной тумбочке.

— Все в твоем распоряжении, — весело сказала она.

Роуну пришлось напомнить себе, что она имела в виду ванную. Он хотел было перевернуться на живот, но подумал, что это движение выдаст его желание скрыть тот эффект, который она на него произвела. Как это глупо. У него скорее всего ничего не получится. Но если уж начало положено, придется продолжать.

Некоторое время он колебался, принимать ли ему душ. Может быть, лучше так и остаться лежать на кровати, не двигаясь, и вариться я собственном поту. Девушка была такой чистой, юной, такой прекрасной своей свежестью, что он не посмеет даже приблизиться к ней, будучи столь грязным. Впрочем, сейчас годится любое средство, чтобы удержать его на расстоянии.

Хотя нет, он этого не вынесет. Того же эффекта можно добиться с помощью холодного душа.

Джолетта уже спала, закинув руку за голову, когда он вернулся в комнату. Или очень искусно притворялась. Ее грудь равномерно поднималась и опускалась в такт дыханию, от ресниц на щеки ложились длинные тени.

Роун забыл взять с собой в ванную комнату пижаму. Закрепив на поясе полотенце, обмотанное вокруг бедер, он прошлепал босыми ногами к своему чемодану, лежавшему около кровати. Поглядывая на Джолетту, молодой человек достал из чемодана пижаму, отутюженные складки которой говорили о том, что он ею не пользовался, а захватил ее на случай необходимости.

Держа в руках пижамные брюки, Роун выпрямился. Потом, словно что-то его притягивало, подошел к кровати, на которой спала Джолетта. Двигаясь очень осторожно, он медленно опустился перед ней на одно колено.

Рассеянный желтый свет струился из ванной комнаты, освещая лицо девушки. Она казалась такой беззащитной, что у него защемило сердце, когда его взгляд упал на темное пятно синяка и полоску пластыря на лбу у самой кромки волос. В порыве нежности он протянул руку, собираясь погладить ее, но рука замерла в воздухе. Словно завороженный, Роун смотрел на бархатную кожу, нежные изгибы губ. Они рождали в нем соблазн, жаркими волнами приливавший к голове. Интересно, что бы она делала, если бы он лег рядом с ней и разбудил ее своими поцелуями?

Роун тихонько чертыхнулся. Такие жертвы ради благих намерений! Он быстро встал. От резкого движения коленный сустав хрустнул так громко, словно кто-то щелкнул хлыстом. Он замер, испугавшись, что она сейчас откроет глаза и увидит его стоящим перед кроватью.

Медленно тянулись минуты. Роун покачнулся на онемевших ногах. Он очень устал. Казалось, он не спал по-настоящему целую вечность, и, может быть, пройдет столько же времени, прежде чем он сможет снова уснуть.

Вернувшись в ванную комнату, он быстро натянул пижамные брюки, выключил свет и, стараясь ступать как можно тише, прошел к своей кровати. Нырнув под пуховое одеяло, Роун вытянулся во всю длину и долго лежал, прислушиваясь к дыханию девушки. Она дышит так тихо? Или она ушла?.. Он приподнял голову, вглядываясь в темноту широко открытыми глазами.

Нет, она здесь, она все еще спит. И все еще прекрасна.

Она все еще не принадлежит ему.

И надо же было такому случиться, что две самые болтливые вдовушки из их группы видели Роуна и Джолетту выходившими вместе из его номера на следующее утро. Конечно, можно было избежать этой встречи. К тому времени молодые люди уже позавтракали и совершили утреннюю прогулку вокруг ближайшего квартала. Потом они зашли в комнату Джолетты за ее чемоданом и оставшимися вещами, поскольку этим утром уезжали из гостиницы.

Она вполне могла бы донести свои вещи сама, думала Джолетта, идя к автобусу. Но нет, Роун настоял на том, чтобы тащить ее коричневую клетчатую сумку вместе со своим тяжелым чемоданом из черной кожи.

Многие пассажиры понимающе улыбнулись, когда они вошли в автобус. Роун держался беспечно, не обращая внимания на оказанный им прием, но Джолетта не могла оставаться равнодушной. Ей было неприятно думать, что эти люди обсуждают между собой ее интимную жизнь, возможно, даже уже представляют себе ее в постели с Роуном. Она не имела предрассудков по поводу отношений между мужчиной и женщиной, но считала, что некоторые аспекты этих отношений не должны быть предметом интереса посторонних людей.

Когда они уселись на свои места, Джолетта заметила, что кое-кто из пожилых женщин смотрит на Роуна своими выцветшими глазами с явным восхищением. Его сухощавое лицо со свежевыбритыми щеками, томными от сна глазами и чарующей улыбкой приветливо поворачивалось сначала к одной даме, затем к другой.

Сиденье было явно тесноватым для его широких плеч и длинных ног, но Джолетта уже привыкла к тому, что он занимает так много места, за что он неоднократно извинялся. Может быть, на нее против воли действовало воображение окружавших ее людей, но, почувствовав прикосновение его плеча к своему плечу, она не могла удержаться от размышлений по поводу того, каким он мог быть любовником. Прежде всего галантным, подумала она, вежливым, остроумным, возможно, изобретательным. Уголок ее рта дрогнул при мысли об этом.

— В чем дело? — встревожился Роун.

— Ничего, — отозвалась Джолетта. — Вам не жарко? Наверное, я слишком тепло оделась сегодня, или солнце светит с этой стороны.

Автобус доставил их в Италию вовремя. Поздний обед планировался в Лугано, вблизи швейцарской границы. Водитель высадил их у озера, и гид назвал несколько ресторанчиков и кафе на близлежащих улицах. Роун и Джолетта быстро перекусили баклажанами под сыром «Пармезан», запивая их красным тосканским вином в честь прибытия к итальянской границе. Затем они направились к парку, расположенному неподалеку.

Оказалось, что окруженный каменной стеной и живой изгородью из вечнозеленых растений парк когда-то был частным владением. Раскинувшись вдоль берега озера, он представлял собой тихий уголок, где пение птиц заглушало доносившийся из-за стен шум машин. Старые деревья, окутанные прохладой высокогорного озера, вместе с видневшимися в сероватой дымке облаков вершинами гор создавали ощущение тишины и покоя. Солнечные лучи заметно пригревали, тогда как в тени деревьев воздух оставался холодным, и его наполняли запахи цветочных клумб. Вдали по прозрачной голубизне озера скользила моторная лодка, вздымая за собой белопенную дугу.

Двигаясь среди высоких рододендронов и азалий, останавливаясь, чтобы сфотографировать округлые клумбы маргариток и желтофиолей, Джолетта думала о Вайолетт. Видела ли она этот парк, если он существовал сто лет назад? Джолетта должна была это знать, но не знала. Она слишком быстро просмотрела дневник, когда он попал ей в руки, надеясь, что позже прочтет его внимательнее. Но все как-то не находила времени — то голова болела, то Роун отвлекал.

До отправления автобуса оставалось еще более получаса. Они должны были прийти к месту встречи в назначенное время, если хотели уехать вместе со всеми, но пока можно было не спешить. Выбрав одну из многочисленных скамеек с видом на озеро, они сели и подставили лицо солнцу и свежему ветру. Джолетта открыла свою сумку и, достав из нее несколько страниц дневника, принялась искать нужное место, щурясь от яркого света.

Ее внимание привлекло описание сцены между Вайолетт и Аллином, той, в которой в ней рождается страсть и желание. Перо Вайолетт дрожало, описывая бурные ласки, нежный шепот, смятые розы; она капнула чернилами на страницу и оставила на ней пустое пространство с отдельными словами и длинными прочерками, на которых можно было тренировать воображение. Чтение записей Вайолетт требовало напряжения, иногда утомительного.

Прошло немало времени, прежде чем Джолетта заметила, что Роун тоже читает дневник через ее плечо. Она повернула листочки так, чтобы ему не было видно, и прижала их к груди.

— Почему вы это сделали? — спросил он, выпрямившись и убрав руку со спинки скамейки. — Я как раз дошел до интересного места.

Джолетта действовала инстинктивно, не задумываясь, частично из интуитивного желания скрыть записи от постороннего взгляда, частично из смущения. Она встала и убрала дневник в сумку.

— Не знаю, — призналась она. — Наверное, по привычке.

— Чтобы вам помогать, я должен знать, что там написано.

— Да, вы правы. Но лучше займемся этим, когда у нас будет больше времени.

К радости Джолетты, молодой человек не стал настаивать. Они пошли дальше, пока не остановились у клумбы с темно-пурпурными анютиными глазками. Джолетта невольно залюбовалась трепещущими на ветру, почти черными лепестками цветов. Ей захотелось рассказать Роуну о дневнике хотя бы в общих чертах.

— Вы слышали что-нибудь о языке цветов? — спросила она.

— Вы имеете в виду то, что говорится в стихах: «Вот розмарин, цветок воспоминаний, молитв и любви…» Помните?

— Верно, — улыбнулась Джолетта. Ее приятно удивило и то, что он сразу ее понял, и то, что он знал слова Шекспира. — Оказывается, в викторианскую эпоху люди хорошо владели этим языком. В своем дневнике моя прапрапрабабушка упоминает, что язык цветов служил средством коммуникации в ее отношениях с человеком, с которым она была близка. В закодированной форме он выражал мысли или настроения. Анютины глазки означали, например, «размышления» или «мысли о любви».

— Вы полагаете, что язык цветов имеет какое-то отношение к формуле духов, которую вы ищете?

— Такая мысль приходила мне в голову, хотя я не знаю, как уловить эту связь.

— И что навело вас на размышления о значении роз? — Его испытующий взгляд говорил о том, что он читал дневник некоторое время до того, как она заметила это.

— Любовь, конечно, что же еще?

— Совершенно верно, — согласился он с деланным равнодушием.

Джолетта ответила ему язвительным взглядом. Но как бы там ни было, ее успокаивало то, что он не проявлял особого интереса к содержанию дневника. Его намерение ждать было очевидным. Видимо, его удовлетворит то, что она сочтет нужным ему рассказать.

Они снова вышли на тропинку, бегущую вдоль берега озера. Впереди на некотором расстоянии виднелся высокий, пышный куст, усыпанный гроздьями красных цветов, ярко выделявшихся на фоне темных блестящих листьев.

— Это азалия? — спросил Роун, направляясь к кусту.

— Возможно.

— Пойдемте посмотрим. — Молодой человек прибавил шагу.

Джолетта глянула на часы. У них еще было немного времени, и она последовала за ним.

Это оказался рододендрон, а под ним цвело множество ландышей; дальше начинался сад камней, где среди мхов, покрывавших камни, росли желтые и красные цветы. Там они увидели мальчика, едва научившегося ходить. Он неуклюже топал маленькими ножками по лужайке, догоняя большой голубой мяч. Глаза малыша озорно блестели под спутанными кудрями пепельного цвета. Он поймал мяч и звонко рассмеялся, радуясь своей удаче. Его родители сидели на скамейке неподалеку и ели мороженое. Между ними стояла корзина, в которой спал их второй ребенок.

Мальчик пнул ножкой мяч, и тот покатился вниз к озеру. Роун побежал ему наперерез, поймал мяч и бросил его обратно. Малыш засмеялся и снова пнул мяч. Молодой человек поймал его и вновь кинул малышу. Так они продолжали веселую игру, в которой Роун то наклонялся, то подпрыгивал, бежал то в одну сторону по влажной, изумрудно-зеленой траве, то в другую. Глядя на них, Джолетта заливалась от смеха и уже не смотрела на часы.

К автобусу они опоздали. Там, где он раньше стоял, было пусто. Знакомых лиц туристов, которые попадались им раньше, теперь нигде не было видно. Их предупреждали, что отсутствие пунктуальности рассматривается как знак неуважения к группе, в результате чего понадобится менять расписание, переносить заказы. Того, кто не сумеет прибыть к назначенному месту в условленное время, ждать не будут, и отставшему от автобуса придется самостоятельно добираться до следующего пункта маршрута, чтобы снова присоединиться к группе. Могло быть допущено некоторое снисхождение, но не более десяти минут.

Они опоздали почти на полчаса.

— Не расстраивайтесь, — утешал Джолетту Роун. — Мы возьмем машину и догоним их в Венеции. А если не получится — во Флоренции.

— Но наши чемоданы остались в автобусе, — напомнила ему Джолетта.

— Мы купим все, что нам нужно.

— Один раз я уже это делала, — возразила она. Молодой человек говорил с такой легкостью и с такой готовностью, что у Джолетты невольно зародилось подозрение. — Вы не очень опечалены по этому поводу, не так ли? По-моему, это как раз то, чего вы хотели, — отстать от группы, взять машину и продолжать путешествие вдвоем?

— Идея не так уж плоха, в ней есть определенная привлекательность, — спокойно ответил Роун, смело глядя ей в глаза.

— Мне кажется, — медленно проговорила девушка, — что вы все это подстроили.

Он долго смотрел на нее, прежде чем ответить:

— Ну и что из того, если подстроил?

— Зачем? Почему вы это сделали?

— Поправьте меня, если я не прав. — Он задумчиво смотрел на нее. — Ведь вы чувствовали себя не очень удобно в автобусе рядом со мной.

— О, я поняла. Все из-за меня.

— Не все.

Его выдержанный тон раздражал ее.

— В любом случае, какие бы я ни испытывала чувства, у меня не было желания покидать группу.

— Уже поздно говорить об этом.

Его слова прозвучали радостно, но без всякого злорадства. А почему бы и нет, подумала Джолетта. Он получил то, что хотел, не так ли?

 

12

16 июня 1854 года

Когда-то я считала себя добродетельной. Но пришло время, и я обнаружила, что в сердце любой добродетельной женщины таится куртизанка. Я страстная женщина. А также коварная.

Как я могла не знать этого раньше? Как глупо думать, что мы действуем по своей собственной воле, принимаем независимые решения, руководствуясь лишь своими желаниями. Я полагала, что если бы когда-нибудь ушла к Аллину, то сделала бы это только из-за любви. Я никогда не думала, что такое может случиться из-за гнева.

Вайолетт увидела тех двоих мужчин снова, когда Аллин подсаживал ее в экипаж, который должен был отвезти ее в гостиницу. Они стояли под аркой дома на противоположной стороне улицы. Один из них посмотрел в их сторону, затем толкнул локтем своего спутника и указал на них рукой. В тот же момент они бегом бросились к низкой черной коляске, стоявшей поодаль. Как только карета Аллина и Вайолетт отъехала от парадного подъезда дома графини, кучер, сидевший на козлах черной коляски, взмахнул хлыстом. Ему пришлось лавировать среди других экипажей, заполнявших улицу, но, когда карета Аллина и Вайолетт докатила до поворота, черная коляска уже следовала за ними.

— Вы видели? — обратилась Вайолетт к Аллину. — Эти двое опять преследуют нас.

Молодой человек повернулся и посмотрел в маленькое овальное окошечко позади сидений. Лицо его помрачнело.

— Вы не думаете, что их мог послать Гилберт? — спросила Вайолетт неуверенным голосом. Затем сама же ответила:

— Наверное, нет. Он не успел бы. Но кому еще это понадобилось?

Аллин долго ничего не говорил, пристально глядя ей в глаза в темноте кареты. Затем, взяв ее руку в свои теплые ладони, он сжал ее так, словно не собирался никогда выпускать. Его молчание усилило в Вайолетт чувство опасности, которая, казалось, витала в воздухе.

Она слышала участившиеся удары своего сердца, ощущала под рукой ворсистость дорогой ткани его пальто. Тепло его тела, казалось, проникало сквозь многие слои ткани, разделявшие их, сквозь шелка ее платья и нижних юбок. Страсть, вспыхнувшая в ней, разгоралась все сильнее, принося ощущение некоторой легкости в голове, что делало ее немного безрассудной. Мысли путались, сталкиваясь в смятении, снова и снова возвращаясь к одному и тому же. Она медленно выпрямила пальцы и прижала свою ладонь к руке Аллина.

— Вы дрожите. — Кроме озабоченности, в его голосе слышалось удивление.

— Немного.

— Вам холодно?

— Нет, — ответила Вайолетт. — Мне совсем не холодно. Они… тот экипаж все еще следует за нами?

Он посмотрел в заднее окошко и кивнул в ответ.

— Что, если… — Она замолкла на несколько секунд, затем продолжала:

— Что, если Гилберт еще раньше приказал кому-нибудь следить за нами?

— Вполне возможно, — отозвался Аллин глухим голосом. — Но мне не хотелось бы так думать.

— Мне тоже, — заверила Вайолетт. — Но надо смотреть правде в глаза. Вопрос в том, что мы можем сделать?

— Есть много вариантов, — ответил он с горечью в голосе. — Я могу закончить портрет, и мы распрощаемся. Вы будете пребывать в отведенном вам месте в качестве преданной жены, за исключением тех случаев, когда ваш муж сочтет нужным вывести вас куда-нибудь. Я могу покинуть Париж. Или вы уедете.

— Нет, — резко возразила Вайолетт.

— В таком случае, если эти люди действительно наняты вашим мужем, мы можем позволить им доложить обо всем, что они увидят.

— О, мы можем сбежать от них, — нерешительно предложила она.

— Для чего? Они скоро обнаружат, что вы всего-навсего возвращаетесь в гостиницу.

— Если я вернусь туда.

Аллин замер. Его пальцы стиснули руку Вайолетт, но тут же ослабли, когда он осознал, что сделал ей больно. Молодой человек напряженно вглядывался в ее лицо в тусклом свете наружного фонаря кареты. Тихим голосом он спросил:

— Куда же вы поедете?

— В этом весь вопрос, — почти прошептала она, пряча глаза под трепещущими ресницами. — Есть такое место, где я могла бы укрыться в безопасности?

— Вайолетт…

В одном этом слове выразились вся его страсть и вся сила чувств.

Она облизнула губы.

— Прошу вас. Я… я не могу больше выносить контроль Гилберта над моими поступками, моими встречами, моими перемещениями.

Прошло несколько секунд, прежде чем Аллин произнес хриплым, срывающимся голосом:

— Я тоже, черт меня побери!

Наклонившись вперед, он отдал распоряжения кучеру, и их карета покатила по улице, набирая скорость. Когда он снова откинулся на спинку сиденья, Вайолетт взяла его руку и крепко сжала. Глубоко вздохнув, она почувствовала, как косточки корсета впиваются в ее тело. Аллин притянул ее к себе, она положила голову ему на плечо и закрыла глаза.

Вайолетт не представляла, как Аллин намеревается отделаться от преследователей. Извилистые улицы старой части города не давали возможности сделать это. Однако кучер уверенными движениями направлял карету по запутанным кварталам.

В конце концов они выехали на обсаженную деревьями улицу на окраине Парижа. Она была значительно шире центральных, но не менее тесно застроена домами и так же забита экипажами, как и улица перед особняком княгини Фурье. Одно из красивых зданий, расположенное в глубине засаженного платанами двора, сияло огнями. По-видимому, там принимали гостей. Когда их карета замедлила движение, проезжая мимо стоявших экипажей, Аллин велел остановиться.

— Куда мы приехали? — поинтересовалась Вайолетт.

— Здесь живет семья Понталба. Невестка барона сегодня устраивает прием, на который я имею честь быть приглашенным.

Прежде чем Вайолетт успела что-либо сказать, он открыл дверь и выпрыгнул из кареты. Затем, протянув руку, помог своей спутнице выйти и велел кучеру проехать дальше и встать на стоянку, словно его хозяин остался в этом доме. Когда их карета отъехала, Аллин быстро повел Вайолетт между стоявшими экипажами.

Она услышала позади себя звук приближавшейся черной коляски и вздохнула с облегчением, когда Аллин остановился рядом с элегантным ландо бордового цвета. Распахнув дверцу, он подсадил Вайолетт и окликнул через плечо человека в ливрее, который отделился от группы кучеров.

— Скажи своему хозяину, что мне срочно понадобилось его ландо. Он может взять мою карету, пусть только вернет ее завтра не очень поздно.

— Ах, месье Массари, я и не узнал вас! — негромко воскликнул тот. — Мой хозяин сочтет за честь быть вам полезным.

Аллин махнул ему рукой и, вскочив в ландо, захлопнул за собой дверь.

— Этот экипаж принадлежит моему другу, — торопливо пояснил он Вайолетт, — порядочному человеку.

— Несомненно, раз уж он доверяет вам свой экипаж.

— Он пользовался моим по менее серьезному поводу.

Они замолчали, откинувшись на спинку сиденья, когда к ним приблизилась черная коляска. Она проехала мимо. Двое мужчин внутри сидели, подавшись вперед, не сводя глаз с кареты Аллина, которая медленно продвигалась по улице среди других экипажей. Через некоторое время коляска остановилась, но из нее никто не вышел. Как Аллин и рассчитывал, они, по-видимому, решили, что их подопечный покинул карету перед входом, чтобы принять участие в еще одном светском мероприятии.

Прошло несколько томительных минут, казавшихся вечностью, прежде чем исчезнувший в глубине ярко освещенного здания кучер Аллина снова появился из темноты с другой стороны. Он вскарабкался на козлы бордового ландо, и их экипаж тронулся с места. Не спеша они отъехали от дома Понталба и покатили по улице.

Когда они проезжали мимо черной коляски, Аллин повернулся своей широкой спиной к окну и обнял Вайолетт, шепча ей на ухо, что делает это с целью маскировки, чтобы те двое подумали, будто они любовники, получившие наконец возможность уединиться.

«Не так уж это далеко от действительности, — подумала Вайолетт, тая в его объятиях и прижимаясь лбом к его сильной шее. — Совсем недалеко».

Улица, на которой жил Аллин, была пустынна.

Чтобы не привлекать к себе внимания, они оставили ландо на некотором расстоянии от дома. После всех пережитых волнений и спешки Вайолетт казалось странным, что они сейчас так спокойно идут к его апартаментам, держась за руки, и в то же время она чувствовала себя так, будто возвращалась домой.

Экономка, открывшая им дверь, сделала большие глаза от удивления, когда увидела Вайолетт, но промолчала, сказав только, что в студии хозяина к его возвращению приготовлены вино, сыр и орехи. Получив разрешение, она направилась к обитой зеленым сукном двери, которая вела в хозяйственную часть дома, но не удержалась и обернулась, снова посмотрев на них с интересом.

Вайолетт и Аллин спокойно поднялись по лестнице, размеренно шагая по ступенькам. В их движениях не было ни торопливости, ни медлительности, как будто они оба знали, что пришли сюда с определенной целью, и оба были согласны. Его рука осторожно поддерживала ее за локоть, не подталкивая и не увлекая вперед. Вайолетт не задавала себе вопросов. То, что они оказались здесь вдвоем в такой поздний час, было неизбежно; все, что происходило раньше, вело их к этому.

На столике у камина горела одна-единственная свеча. Когда дверь за ними закрылась, они повернулись и посмотрели друг на друга в ее колеблющемся свете. Вайолетт почувствовала, что ей стало трудно дышать под жестким корсетом из китового уса, стянувшим грудь. В ее больших печальных глазах таилось беспокойство, и в то же время ее взгляд был полон решимости, с какой новообращенный в веру смотрит на алтарь. Она ждала.

Аллин резко повернулся и, подойдя к камину, взял из коробки на столике несколько маленьких свечек. Запалив одну из них от горевшей свечи, он установил и зажег все свечи в канделябре, стоявшем в углу комнаты. Яркое сияние окутало его лицо золотым ореолом с голубыми и оранжевыми отсветами, придав ему безжизненный, окаменевший вид бронзового изваяния.

В женщине зародилось сомнение. Она шагнула ему навстречу.

— Не надо, — остановил ее Аллин ровным голосом. — Пожалуйста, не надо.

— Что не надо? — прошептала она.

Он подошел к столу, на котором стоял поднос с бокалами и бутылка старинного, выдержанного вина. Скованно улыбнувшись Вайолетт, Аллин взял бутылку и начал наливать вино в бокалы. Не поднимая глаз, он произнес:

— Сожалений. Приступов раскаяния или стыда. Меня следует жестоко наказать, если я довел вас до этого.

Она долго смотрела на него, чувствуя, как кровь стучит у нее в висках, прежде чем сказать:

— Если в этом есть стыд, я виновата не меньше.

— Нет. Я все подстроил так, чтобы соблазнить вас. Мною двигали различные мотивы, но главным из них было непреодолимое желание. Я должен был побороть его, но не смог, и мне нечего сказать в свое оправдание.

— Разве нужны оправдания? — Она пыталась понять, к чему он клонит, но ничего не приходило ей в голову.

— Нужны, если риску подвергается очень многое.

— С вашей стороны или с моей?

— С вашей, — в его голосе появились жесткие нотки. — Только с вашей, поскольку со своим рискованным положением я смирился много лет назад.

Она улыбнулась ему дрожащими губами.

— Могу я уменьшить степень риска?

— Должны. От этого зависит ваша безопасность.

Имел ли он в виду, что Гилберт обойдется с ней плохо, если узнает об их отношениях?

Почему-то ей казалось маловероятным, что столь банальная причина могла вызвать такое глубокое беспокойство. Но это сейчас не имело значения.

— Разве я могу думать о своей безопасности, находясь здесь? Беспокоиться о себе и в то же время быть достойной… ваших роз?

Она дотронулась рукой до цветов, прикрепленных к корсажу ее платья, ощутив прохладу их лепестков. Он понял ее и, будучи не в состоянии больше сдерживать себя, рванулся ей навстречу.

— Я недостоин вашей любви, но мое сердце принадлежит вам.

Она протянула к нему руку, и потревоженные лепестки роз посыпались вниз красным дождем, скользя по шелку ее юбки. Они ложились на ковер у ног Вайолетт и казались каплями крови в неярком свете свечей.

Она вскрикнула, словно от боли или необъяснимого страха. Лицо Аллина выражало твердость только что принятого решения и последующего его отвержения после напряженной борьбы. В следующий момент он заключил Вайолетт в объятия и, подняв ее на руки, нежно прошептал:

— Не бойся, любимая. Я усыплю розами путь, по которому ты будешь ступать, твою постель, твою комнату. Я наполню розами все твои дни.

— А мои ночи?

Неся ее к дивану, он ответил:

— Особенно ночи.

Аллин опустил Вайолетт на пестрые цветы мягких шелковых покрывал. Вынув одну за другой заколки из ее прически, он освободил ее волосы, и они упали ей на руки, рассыпавшись по складкам персидских шалей. Разглаживая длинные вьющиеся пряди, Аллин зачарованным взглядом любовался мерцающим сиянием ее волос в свете свечей. Взяв ее лицо в свои ладони, он наклонился к ней и легко коснулся губами ее губ.

Вся его нежность, все его восхищение выразились в этом ласковом прикосновении. Слегка отстранившись, он посмотрел ей в глаза долгим, обещающим взглядом и опустился рядом с ней на шелковые покрывала. Протянув руку, Вайолетт коснулась его губ и медленно провела по ним кончиками пальцев, ощущая их гладкость и упругость.

— Мне хотелось бы, — вздохнула она, — чтобы я была девственницей для тебя.

— А я неискушенным и неопытным? Нет, лучше быть такими, какие мы есть. Нам не нужно бояться боли или нежелательных последствий, мы можем быть близки и испытывать наслаждение от нашй близости.

И она любила его так, как не любила никогда прежде, открывая для него самые недоступные глубины своего существа. Он чувствовал это, держа ее в своих объятиях, прижимаясь щекой к шелку ее волос на висках. Они крепко обнимали друг друга, прижимая грудь к груди, бедро к бедру, прислушиваясь к громкому биению сердец, учащавшемуся от переполнявшего их восторга.

Аллин медленно разжал руки и, шепча слова любви, нежно коснулся своими теплыми губами ее лба, ее опущенных Век, плавных выступов скул, затем, найдя влажный уголок ее губ, изучил кончиком языка его чувствительный изгиб, прежде чем с наслаждением предаться изучению ее рта.

Она встретила его деликатное вторжение с осознанной смелостью. Она хотела ощущать его, знать его, направлять его своим телом и сознанием и, наконец, раствориться в нем. Ее страсть была столь сильной, столь живой, что она боялась испугать его, проявив слишком бурные чувства. Словно винный хмель, охватившее желание всколыхнуло ее тело, и, задрожав, она сжала руки на его плечах.

Грудь Аллина поднялась от глубокого вздоха. Он провел рукой по ее спине и начал высвобождать из петель крохотные пуговички лифа ее платья. Прикосновения его пальцев к ее прохладной коже вызвали в Вайолетт сладкое томительное чувство. Из желания подарить ему такие же восхитительные ощущения она опустила руку вниз, скользнув по отворотам его камзола и дальше до нижнего края выреза жилета, и начала расстегивать его пуговицы одну за другой.

Спустив с одного плеча рукав платья, он обнажил ее стройную шею и небольшое углубление в ее основании. Коснувшись губами этой ямочки, Аллин ощутил нежность ее тонкой кожи и пульсацию крови в жилке, нащупанной языком. Освободив ее от рукава платья, он осторожно положил руку на нежную округлость ее груди.

Губы Вайолетт разомкнулись в коротком вздохе. Воодушевленный этим слабым звуком, он осыпал горячими поцелуями ее грудь вдоль полоски кружев по верхнему краю лифчика. Затем увлажнил языком тонкую батистовую ткань на вершине одного из холмов ее грудей и взял губами затвердевший сосок.

Испытывая невыносимо острое наслаждение, охваченная неистовым желанием, Вайолетт погрузила пальцы в трепещущие волны его волос, с большим трудом сдерживая себя. Она не заметила, как он стянул рукав с другого ее плеча и развязал нижние юбки, освобождая ее тело от шуршащего вороха шелковых одежд. Когда он выпустил ее из объятий, чтобы снять свою одежду, она протестующе застонала. Глядя на него сквозь опущенные ресницы, она старалась запомнить каждый изгиб его красивого и сильного тела. Она хотела знать его всего.

Ей пришлось помочь ему расстегнуть крючки ее корсета, прижав его к своей тонкой талии. Увидев на ее коже красные полосы, оставленные жестким китовым усом, он возмущенно выдохнул и стал нежно разглаживать их, лаская ее обнаженное тело. Его рука опустилась ниже, мягкие пальцы скользнули по плоской поверхности ее живота и замерли на пушистом треугольнике в его нижней части.

Почувствовав прикосновение губ в том месте, где была его рука, Вайолетт закрыла глаза и попыталась отодвинуться от него, сжимая ноги, но он удержал ее. Неотступный в своей страсти, нежный в своих пылких ласках, он увлек ее в неведомую ей страну наслаждения, о существовании которой она даже не подозревала. Постепенно уступая его настойчивым поцелуям, она целиком отдалась во власть его рук, и он принял этот дар, награждая ее неизмеримым блаженством. Собственная покорность придала ей смелости, и она протянула к нему руки.

С большой осторожностью он вошел в нее, влекомый чистым, естественным желанием, сдерживая его силу. Долгое время они оставались неподвижны. Она лежала в его объятиях, и неудовлетворенная страсть, вырастая из какого-то глубинного источника ее существа, распускалась и расцветала, наполняя ее всю. Содрогнувшись всем телом, Вайолетт обхватила его руками, ощутив своими чувствительными ладонями мускулы его спины, сжавшиеся от напряжения. Из ее горла вырвался стон.

Тогда он поднялся над ней и задержался в таком положении, сдерживаясь из последних сил, доводя накал страсти до предела. Она обеими руками с силой притянула его к себе, и он опустился, войдя в нее глубоко, еще глубже. Слившись в единое целое, переживая вместе сказочное блаженство, они одновременно достигли восторга утоления.

Позднее, завернувшись в шали с шелковыми кистями, они стояли у открытого окна, с наслаждением вдыхая свежий воздух и любуясь ночным небом над Парижем. Мерцающие огоньки прорезали тьму. Некоторые из них, выстроенные в линии и петли, словно серебряные и золотые бобы, были газовыми светильниками улиц и набережных Сены, другие, рассыпанные в беспорядке, по-видимому, служили бодрствующим или тайно действующим. Все вместе они создавали над городом рассеянное свечение, разгонявшее черноту ночи. Неясные силуэты зданий вырисовывались на фоне неба, словно на рассвете. Но настоящий рассвет еще не наступил, хотя был близок, слишком близок.

— Я хочу запомнить наш старый Париж таким, каким вижу его сейчас, — тихо произнес Аллин печальным голосом. — И я хочу запомнить тебя такой, как в этот момент, — нежной, красивой, с распущенными волосами.

— Не говори так, — взмолилась Вайолетт, поворачивая к нему голову, покоившуюся на его плече, и прикладывая пальцы к его губам. Слова Аллина напомнили ей о предстоявшем расставании, о котором она еще не готова была думать.

Он схватил ее руку и прижал к своим губам, а потом к своему сердцу. Его грудь высоко вздымалась от волнения. Наконец он отпустил ее руку и обнял за талию, сначала широко расставив пальцы, а потом мягко сжав их на теле так, словно хотел вобрать в свою ладонь всю ее и удержать возле себя.

— Ты так красива, так нежна и прекрасна! — хрипло прошептал он, почти касаясь губами ее лба. — Я люблю тебя, и буду любить всегда, как любил все эти долгие недели. Верь мне, прошу тебя, верь. Бывало, стоя перед мольбертом с кистью в руке, я смотрел на тебя, восседающую на возвышении, и вынужден был отворачиваться, чтобы снова и снова напоминать себе о реальности, иначе я мог бы наброситься на тебя и взять силой прямо там, на полу.

Вайолетт потерлась лбом о подбородок. Дрожащим голосом она призналась:

— Иногда, когда я сидела там на помосте, я хотела, чтобы ты это сделал.

— Но разве я мог?.. — Он сжал ее в своих объятиях.

— Мог бы ты? — Ее тело заныло от предвкушения его ласк.

— Если это то, чего ты хочешь. Если твое желание таково же, как мое.

— Теперь, — томно прошептала она, — я желаю того же, чего и ты. Теперь и всегда.

Повторяя ее имя как победную песнь, он отнес ее на руках на помост и, положив там, опустился рядом с ней на колени. Они не чувствовали ни стыда, ни угрызений совести, они были единым целым. В любви и страсти они наслаждались каждым пролетевшим мгновением и не могли отличить одно от другого, настолько неповторимо и прекрасно было каждое из них.

Неумолимо наступил рассвет, и ночь окончилась. Аллин помог Вайолетт одеться, затянув на ней корсет, застегнув пуговицы, завязав юбки, расправляя их поверх кринолинов. Своей щеткой в серебряной оправе он расчесал ее спутанные волосы, пока она стояла к нему спиной, высоко подняв голову, чтобы позволить стянутой корсетом груди вдыхать воздух.

Держа на руке тяжелую прядь ее блестящих волос, он вдруг выдохнул:

— Давай уедем вместе куда-нибудь.

— О, Аллин, — прошептала она, глядя на него затуманенными от слез глазами.

— Ты согласна? Если это мое желание?

Она медленно повернулась к нему и встретилась с ним взглядом.

— Я люблю тебя, — с трудом проговорила она.

На лице его было написано страдание. Он опустил руку, и пряди волос, которые он все еще держал, упали мягкими кольцами на ее платье. Срывающимся голосом он сказал:

— Ты любишь меня, но замужем за другим человеком. Это совершенно невозможно.

— Но Гилберт тоже любит меня. — Вайолетт отвела взгляд.

— О да, конечно, разве может он тебя не любить? Но насколько сильно?

Она медленно покачала головой, не соглашаясь с ним.

— Нас связывают обещания.

— До тех пор пока смерть не разлучит вас, — закончил он за нее и убедительно добавил:

— Я мог бы убить его… на дуэли чести.

Вайолетт подняла голову. Глядя ему в глаза, она взяла его руки и погладила большими пальцами мозоли от шпаги на его ладонях.

— Если бы ты мог это сделать, ты не был бы тем человеком, которого я люблю. Так же, как и ты не мог бы любить меня, если бы я неуважительно отнеслась к данному мною перед богом обещанию.

— Я думаю, что ты нас обоих недооцениваешь.

— Возможно, но это ничего не меняет. Он вздохнул, стараясь взять себя в руки.

— Я надеюсь, что мне повезет и он вернется домой раньше тебя и будет… холоден к тебе.

На это ей нечего было ответить.

С мукой на лице Аллин молча спустился с ней по лестнице, молча подсадил ее в экипаж. Всю дорогу к гостинице он держал ее за руку и, казалось, не замечал черной коляски, которая вслед за ними отъехала от его дома и сопровождала их карету до самого крыльца. Вайолетт тоже ничего о ней не сказала. Теперь это не имело значения.

Аллин хотел войти в гостиницу вместе с ней и проводить ее до дверей номера, но Вайолетт не разрешила ему. Она не забыла его реплики насчет дуэли и не исключила такой вероятности. Только она может предотвратить ее, но это будет труднее, если Гилберт и Аллин встретятся лицом к лицу.

Он уехал, потому что Вайолетт попросила его об этом. Она подождала, пока ой сядет в карету, проводила ее взглядом и, повернувшись, вошла в гостиницу, дверь которой держал для нее распахнутой ночной портье.

Дверь гостиной была открыта, в комнате царили мрак и тишина. Вайолетт долго стояла, прислушиваясь. Вдруг ее сердце оборвалось от испуга: она почувствовала запах табака. Красный огонек светился в том месте, где у открытого во двор окна стояло кресло. Крупный силуэт Гилберта вырисовывался на фоне светлеющего неба. Когда он заговорил, его голос хрипел от негодования:

— Ты вовремя пришла, моя дорогая женушка.

— Да, я… — Она запнулась.

— Избавь меня от объяснений, пожалуйста. У нас нет на это времени. Хорошо, что ты бодра. Я посвятил последние часы размышлениям о том, что нам пора ехать в Швейцарию. Мы уезжаем сегодня же, как только соберемся.

 

13

В Швейцарии Гилберт старался не вспоминать ту ночь и не давал Вайолетт говорить о ней. Всякий раз, когда она заговаривала об этом, он переводил разговор на другую тему или просто вставал и уходил. Похоже, он старался делать вид, что ничего не произошло. На людях он был заботлив и внимателен к ней по любым пустякам, как прежде. Наедине же он наказывал ее холодной вежливостью, угрюмым молчанием и неустанно-бдительным присутствием.

В Женеве Гилберт купил ковры и карманные часы для себя, украшенные альпийским пейзажем, а также огромный, похожий на гроб ящик, оказавшийся комодом для приданого, про который Гилберт сказал, что он подойдет для спальни его жены. Еще он купил часы с кукушкой, предназначавшиеся для удовольствия Вайолетт, но они показались ей безобразными.

Они поселились в маленьком домике в окрестностях Люцерна и каждый день гуляли по цветущим альпийским лугам, где паслись коровы с колокольчиками, серебряные перезвоны которых далеко разносились в чистом воздухе под прозрачным синим небом. Эти горные прогулки могли бы быть приятными, если бы не Гилберт, превращавший их в проверку выносливости. Он сердито шагал впереди большими шагами, сбивая своей тростью траву и цветы и покрикивая на Вайолетт, если она отставала. Когда над вершинами гор появлялись облака и начинался дождь, он отказывался укрываться от него и продолжал идти по грязи и лужам, не оглядываясь назад и не заботясь о том, поспевает ли за ним жена.

По вечерам они ужинали в ресторанах, съедая достаточное количество пищи, лишенной вкуса без приправы общения. Потом они возвращались в свой домик, где Вайолетт читала или вязала, а Гилберт делал вид, что просматривает газету, тогда как на самом деле наблюдал за ней, неотрывно глядя на нее поверх газеты. Иногда она часами выдерживала его буравящий взгляд, не желая быть побежденной. Иногда уходила в спальню, забиралась в кровать и долго лежала, глядя в темноту широко открытыми глазами, стараясь ни о чем не думать и ничего не вспоминать.

Случалось, по вечерам Гилберт допоздна торчал в той или иной таверне, поглощая огромное количество пива с жирными сосисками. В такие минуты он оставлял дома Термину с указанием не спускать с Вайолетт глаз и разрешал ей идти спать только тогда, когда возвращался домой. Обычно в такие вечера он бывал пьян и мрачен. Его лицо лоснилось от жира, от него разило чесноком. Вайолетт старалась избегать его, поскольку он вел себя грубо и говорил громким голосом, сравнивал ее с девицами, работавшими в тех барах, где он бывал, и сравнения эти были всегда не в ее пользу.

Гилберт не подходил к ее постели и прикасался к ней только в случае необходимости. Когда он видел ее полуодетой, он делал такое лицо, что Вайолетт становилось ясно: она вызывает у него отвращение. Если дело обстояло таким образом, то зачем же он увез ее? Этого она не могла понять. Похоже, что им двигало лишь чувство собственника, желание утвердить свои права на нее.

Иногда Вайолетт казалось, что так больше продолжаться не может, что она не в состоянии выносить безмолвную злобу мужа. Поначалу она раскаивалась, как он того хотел, испытывала чувство вины, готова была просить прощения. Но по мере того, как проходили недели, раскаяние стало перерастать в настойчивое неприятие. Теперь ее начали раздражать его действия, направленные на то, чтобы заставить ее пожалеть о своей неверности, оставить ее один на один со стыдом, чтобы она почувствовала себя недостойной уважения других людей. Она не была ребенком, которого балуют и хвалят, когда тот себя хорошо ведет, и наказывают, если он делает что-то не правильно. Она человек, у нее есть чувства и желания, мысли и мнения. Если Гилберт не мог или не хотел понимать таких вещей, то она не может более уважать его, не может чувствовать себя связанной с ним.

Итак, они переезжали с места на место вокруг озер, из Люцерна в Комо, затем в Лугано. Именно там они узнали, что по приказу правительства английские войска вторглись в Крым и вскоре состоится встреча командующих союзническими войсками. Там же их настиг посланный Аллином по почте портрет.

Гилберт послал за портретом утром того дня, когда они уезжали из Парижа. Они не получили его до отъезда на вокзал, и Гилберт распорядился переслать ему портрет в Швейцарию. Но поскольку они переезжали с места на место без всяких планов, то прошло некоторое время, прежде чем посылка нашла их.

Гилберт, не распаковывая портрет, поставил его у стенки в их пансионе в Лугано. Время от времени он останавливал на нем свой злобный взгляд, но не приближался к нему. Казалось, что посылка и привлекала его, и отталкивала. Вайо-летт подумала, что так же, как и в случае с ней, ее муж не желал отказываться от своей собственности, поскольку он ее заказал и оплатил, но был намерен презирать ее.

Однажды, дождавшись, когда ее муж уйдет, Вайолетт послала за молотком и стамеской, чтобы самой распаковать картину. Увидеть портрет было равносильно тому, чтобы взглянуть на себя глазами Аллина. Это оживило ее.

Краски завораживали своей чистотой, ее лицо светилось и излучало жизнь. Композиция портрета, поза модели были гармоничны и изящны. Складки ткани и тонкий рисунок кружевного воротника ее платья казались настоящими. С портрета на Вайолетт смотрели ее глаза — живые, с легкой тенью грусти самопознания, взгляд их был немного тревожен и в то же время решителен, он не мог скрыть трепещущей радости и зарождающегося в его обладательнице желания.

Портрет напоминал ей о том, кем она была и что с ней случилось. Горечь утраты пронзила сердце Вайолетт, захлестнув ее страданием. Каждая частичка ее тела наполнилась болью, каждая клеточка отозвалась острой тоской. Она пыталась подавить в себе эти чувства, запереть их в глубине души, но не смогла этого сделать.

Гилберт был прав, что не стал смотреть на портрет. Но она не будет упаковывать его снова. Она все еще стояла перед своим изображением с молотком и стамеской в руках среди досок и кусков мешковины, когда услышала шаги мужа. Вайолетт не шевельнулась.

Гилберт замер на пороге гостиной, затем, закрыв дверь, подошел к жене. Его голос был полон ядовитой издевки:

— Так, так. Любуешься на изделие своего любовника.

Она посмотрела на него через плечо, затем отвернулась и пошла к столу, чтобы положить инструменты, которые держала в руках.

— Да. Почему бы и нет?

— Ты не отрицаешь, что он твой любовник! — прозвучали резкие слова обвинения. Гилберт посмотрел на картину за ее спиной, и лицо его застыло, словно деревянная маска.

Вновь почувствовав угрызения совести, Вайолетт постаралась отогнать от себя эти мысли. Она провела языком по пересохшим губам, прежде чем ответила:

— Я не знала, что ты в этом сомневался.

— Глупо с моей стороны, не правда ли? Я предпочитал считать тебя легкомысленной, но не развратной.

— В самом деле? Тогда ты мог бы не тратиться на шпионов.

— Шпионов? Ты думаешь, я стал бы кому-нибудь платить за свидетельство моего унижения?

— Нет. Только за документальное подтверждение факта.

Его глаза метнули молнии, он шумно задышал, раздувая ноздри:

— Я предпочел бы заплатить кому-нибудь, чтобы отделать хорошенько твоего любовника.

— Чтобы запугать его? — Она подняла подбородок. — Сомневаюсь, что тебе удалось бы это.

Он шагнул ей навстречу и остановился, выдавив из себя свистящим шепотом:

— Тогда я вынужден был бы распорядиться убить его и тебя вместе с ним.

— Нанять убийцу гораздо проще, чем самому идти на дуэль, не так ли? Я заметила, что ты не рвался отстаивать свою честь.

— Он соблазнил мою жену, посрамил мое имя, почему я должен оказывать ему честь, принимая вызов на дуэль? Я мог бы пристрелить его, как собаку, и ни один суд в Европе не осудил бы меня за это, тем более суд Франции. Они там понимают такие вещи.

— О да. — Вайолетт презрительно скривила губы. — Как это мудро и как справедливо с их стороны — позволить женщинам самим отвечать на оскорбления мужей.

Он шагнул ей навстречу, сжимая кулаки.

— Я дал тебе все!

— Все, что тебе хотелось мне дать, не утруждая себя размышлениями о том, чего хотелось мне.

Доли секунды он выглядел ошеломленным, затем презрительно заметил:

— Ты слишком молода, чтобы понимать себя; твой вкус еще не сформировался.

— Твои слова свидетельствуют о боязни признать, что мой вкус не соответствует твоему. И ты прав. То, что я хочу и что мне нравится, вещи, которые доставляют мне удовольствие, разительно отличаются от того, что нравится тебе.

Его лицо исказилось гневом и покраснело, но он не отрывал от нее глаз.

— Ты думаешь о своем художнике. Но ты его не получишь — уж я за этим прослежу. Можешь забыть о нем и обо всем, что с ним связано!

Шагнув к столу, Гилберт схватил стамеску, которую положила Вайолетт, и, подскочив к портрету, воткнул острие в середину изображения. Затем, вонзая стамеску в полотно снова и снова, он рассек ее лицо и шею на холсте и почти отодрал его от рамы.

Несколько секунд Вайолетт стояла, парализованная ужасом. Потом она подбежала к мужу и, хватая его за руку, закричала:

— Нет! Не надо, пожалуйста, не надо! Как ты смеешь?

Желая отмахнуться от нее, он резко выбросил в сторону руку и угодил ей в подбородок. Ее голова дернулась, она отшатнулась. Гилберт обернулся, бросив стамеску. Инструмент со стуком упал на пол и покатился им под ноги. Схватив Вайолетт одной рукой за плечо, он запустил другую в ее высокую пышную прическу и притянул ее к себе.

— Да! — выкрикнул он охриплым голосом. — О да, смею. Еще как смею!

Гилберт толкнул ее к двери в спальню. Она уперлась ему в грудь обеими руками, пытаясь вырваться, но это не помогло: злоба придала ему силы. Тогда она впилась ногтями в его лицо, но он схватил ее за запястье и вывернул руку. От боли у нее подкосились ноги. Последние несколько шагов до постели он тащил ее почти волоком.

— Ты моя жена! — заорал Гилберт, наваливаясь на нее. Прижав ее к кровати, он рванул подолы ее юбок, задирая их кверху.

То, что произошло дальше, было мучительно, унизительно для них обоих и совершенно непростительно. Жгучие слезы сбегали по щекам Вайолетт и капали на матрац. Она не издала ни одного звука, кроме судорожных вздохов. Она перестала сопротивляться и лежала не шевелясь, оставив ему только свое неподвижное тело, спрятавшись вглубь себя, куда он не мог проникнуть, где он никогда не был и никогда не будет. Там она была свободной и независимой, там жили ее воспоминания.

Позже, когда тяжелое тело Гилберта переместилось на его половину кровати и замерло там, слезы все еще текли из глаз Вайолетт, и она утирала их уголком простыни. Часы с кукушкой, купленные Гилбертом, отмеряли время, и их тиканье казалось слишком громким в послеобеденной тишине комнаты с закрытыми ставнями.

— Успокойся, — проговорил он невыразительным голосом. — Я не хотел обидеть тебя.

Она не двигалась и не отвечала.

— Я попросил бы у тебя прощения, но ты сама виновата в случившемся, потому что вела себя вызывающе и не хотела раскаиваться.

Вайолетт молчала.

— Возможно, мне следовало брать тебя с собой в магазины и советоваться с тобой по поводу наших покупок. Наверное, я слишком часто оставлял тебя одну, но это не повод для того, чтобы осквернять наше брачное ложе, как поступила ты.

— Дело не только в этом, — прошептала она.

Гилберт не обратил внимания на столь незначительную реплику. Он устал, но голос его прозвучал твердо: никаких любовных увлечений больше не будет. Если бы у них был ребенок, ей некогда было бы заниматься подобными глупостями. И он сделает ей ребенка, чего бы это ему ни стоило.

Она закрыла глаза и прижала руку ко рту, чтобы подавить готовый сорваться крик.

На следующий день появился Аллин.

Вайолетт шла одна вдоль озера, пытаясь найти утешение в красоте парка, раскинувшегося на берегу, и даже не заметила, когда Аллин присоединился к ней. Он шел рядом, заложив руки за спину и подняв голову к солнцу, как будто совершал с ней привычную утреннюю прогулку.

Воздух вдруг наполнился ароматами цветов, небо стало еще ярче, а облака над далекими вершинами гор — еще красивее. На глаза Вайолетт навернулись слезы, хотя она и пыталась улыбнуться.

Он посмотрел на нее дразнящим взглядом, но вдруг замер на середине дорожки как вкопанный. На его лице появилось тревожное выражение.

— Значит, тебе было очень плохо?

— Да… Нет. — Она смахнула слезинки с ресниц кончиками пальцев. — Я просто очень рада тебя видеть.

Аллин окинул взглядом ее прогулочный костюм из золотисто-коричневой саржи с отделкой темно-зеленым шнуром, ее маленькую шляпку из плетеной соломки с обвитой плющом низкой тульей. От него не укрылась бледность ее лица и синяк на подбородке. Выражение муки появилось в его взгляде, хотя голос оставался спокойным.

— Я бы приехал скорее, но не имел никакого представления, в какую сторону двигаться. Я следовал за портретом, бессовестно подкупая взятками тех, кто знал, куда его отсылать.

— Я хотела послать тебе весточку, попрощаться, но у меня не было возможности. — Вайолетт раскрыла светлый шелковый зонтик так, чтобы тень от него падала на ту сторону лица, где темнел синяк.

— Я догадывался. Просто я боялся сразу уехать: вдруг ты послала бы мне письмо позже. Ее взгляд помрачнел.

— Мне не разрешалось писать ничего, кроме дневника, и у меня не было никакой возможности даже приблизиться к почтовому отделению.

— Теперь это не имеет значения. — Он взял ее за руку, и она сквозь перчатку ощутила тепло и надежность его пожатия.

— Сегодня я впервые гуляю одна. — Она с усилием улыбнулась. — И то только потому, что у Гилберта назначена встреча для осмотра четырехсотлетнего сундука для хранения оружия, а Термина заявила, что от холодного воздуха у нее разыгрался ревматизм.

Вайолетт понимала, что причина заключалась еще и в том, что Гилберт испытывал чувство вины за свое вчерашнее поведение, но не могла об этом говорить.

— Я знаю. Я наблюдал за домом, ожидая возможности увидеть тебя одну, но теперь понимаю, что мне следовало взломать дверь и ворваться силой.

Она покачала головой и в страхе сжала его пальцы.

— Нет, пусть все будет как есть. Но… тебе не следовало появляться здесь.

— Разве мог я не прийти к тебе? — просто сказал Аллин. Из-за спины он извлек цветок желтофиоли, нежный и совершенный в своей красоте, с каплями росы на бледно-желтых лепестках, и, взяв ее руку, положил ей на ладонь.

Цветок желтофиоли, означавший «клятву верности».

Вайолетт бросилась ему на шею, будучи не в состоянии больше сдерживать свое желание, и он крепко сжал ее в своих объятиях. Их жаждущие губы нашли друг друга, в то время как Аллин быстро повернул ее зонтик, чтобы он скрыл их от взглядов прохожих.

Так, не разнимая рук, они дошли до скамейки на берегу озера и опустились на нее. Там они сидели обнявшись, глядя на воду, и Вайолетт с сожалением вспомнила, с каким осуждением она смотрела на обнимающихся влюбленных в Париже. Тогда она не понимала, насколько сложно таким парочкам найти укромное место и как велико желание, толкавшее их на это.

Прошло некоторое время, прежде чем они обрели способность говорить. Первым нарушил молчание Аллин. Его голос звучал приглушенно сквозь ее волосы у виска, куда он уткнулся губами.

— Я приехал, чтобы увезти тебя.

Живя последние недели в абсолютном кошмаре, Вайолетт не позволяла себе даже мечтать о том, что Аллин последует за ней. Однако она знала, что, если такое случится, ей придется принять решение. И вот теперь она должна это сделать здесь, в этом прекрасном солнечном парке, наполненном ароматами цветов. Она не была уверена, что готова к этому. Повернув голову, Вайолетт посмотрела вдаль, на горные вершины, словно снежные миражи, видневшиеся за озером.

— Куда увезти? — спокойно спросила она. — Обратно в Париж?

— Нет. Думаю, это первое место, где твой муж будет искать тебя.

— Да. Он… угрожал мне.

— Его угрозы меня не пугают, но я хотел бы, чтобы у тебя не было никаких неприятностей. Я мечтаю жить с тобой в мире и покое. Может быть, в Венеции, если тебя это устроит.

Венеция. С Аллином. Уехать с ним означало покинуть не только мужа, но и семью, друзей, родные места, даже свою страну; выбрать неопределенное будущее с человеком, которого она едва знала.

Она качнула головой.

— Гилберт не откажется от меня так легко, я думаю. Он намерен… он хочет, чтобы я родила ему ребенка.

— Я хочу быть отцом твоего ребенка.

Вайолетт повернула к нему печальное лицо, ее темные вопрошающие глаза встретились с его прямым взглядом, полным безграничной любви и надежды. Сердце болезненно сжалось у нее в груди. Легкий ветерок пробегал волнами по его волосам, теребил концы его шелкового шарфа. Он слегка прикрыл глаза от ветра, но не шевелился, ожидая ответа.

На губах Вайолетт медленно расцвела улыбка, в голосе звенела радость, когда она спросила:

— Когда нам ехать?

Аллин поднялся со скамейки и, взяв Вайолетт за руку, поставил ее рядом с собой. Он посмотрел на нее серо-голубыми глазами, которые были такого же цвета, как горное озеро.

— Сейчас, — ответил он. — Как можно скорее.

Аллин нанял экипаж, чтобы через горы перебраться в Милан. Он попросил предоставить им лучшую карету и самых быстрых лошадей, за что у него потребовали непомерно высокую плату. Но он не прекословил и дополнительно щедро заплатил хозяину гостиницы, где они брали лошадей, чтобы тот забыл, что видел их.

В Милане беглецы пересели на поезд. Вайолетт казалось, что они ехали невероятно медленно. Она не могла наслаждаться зрелищем водопадов, сбегавших по горным склонам, красотой долин, раскинувшихся между пологими холмами, видом укрепленных стенами городов, возвышавшихся над долинами. Она пыталась успокоить себя, но мысленно снова и снова возвращалась туда, откуда сбежала. Вайолетт боялась даже представить себе, что будет делать Гилберт, когда обнаружит ее исчезновение. Она не допускала мысли, что он будет бездействовать. Его ущемленная гордость, если не что-либо другое, заставит его искать ее.

Поезд покачивался на поворотах извилистой дороги. Аллин взял руку Вайолетт.

— Не волнуйся, cara, — попытался он успокоить ее. — Твой муж может догадаться, что ты уехала со мной, но к тому времени, когда он поймет это, мы уже будем далеко.

— Я знаю, — отозвалась она. — И все же…

— Постарайся не думать об этом, забудь его. Подумай лучше о том, что мы будем делать в Венеции. Ты оставила в гостинице свои наряды, драгоценности, какие-то дорогие тебе вещи. Я обещаю, что у тебя будет все это, все, что может быть заменено.

— Я не дорожу этими вещами, — возразила она.

— Я дорожу. — Глаза Аллина смотрели серьезно. — И не допущу, чтобы из-за меня ты испытывала недостаток в чем-либо.

— Ты дал мне гораздо больше, — с чувством сказала Вайолетт. Ей казалось совершенно справедливым, что она отдала все, что у нее было, за возможность счастья. Один раз, в Париже, Аллин уже предлагал ей сделать это, но тогда она отвергла его предложение из чувства долга и верности ложному понятию чести. Теперь возможность счастья снова в ее руках.

Аллин не говорил о браке. О детях — да, но не о том, чтобы узаконить их отношения. Конечно, это было невозможно, и впредь будет невозможно, пока она связана с Гилбертом. Даже если не учитывать религиозных мотивов, убедить Гилберта продемонстрировать свою семейную несостоятельность не только перед друзьями, обществом, но и перед судом штата Луизиана, который вел дела о расторжении брака, будет очень сложно. Им придется жить с Аллином в незаконном браке. Странно, как мало значили для нее эти слова, тогда как прежде они означали скандал и падение. Она смирится с этим. Слова ее более не обижают; только люди могут причинить ей боль.

На ночь беглецы остановились в маленькой гостинице в пригороде Милана. Будучи слишком возбужденными, чтобы спать, они занимались любовью в лунном свете, струившемся из окон, потом лежали в объятиях друг друга, не замечая времени.

Поздним утром они уже ехали в поезде, который пыхтя катил между черепичных крыш вилл, увитых виноградной лозой с сияющими на солнце листьями, между каменными оградами деревень, полных кипучей деятельности детей, кур, коз, мимо деревенских кладбищ, утыканных темно-зелеными пиками кипарисов. С холмов поезд спустился в плодородную долину. Врывавшийся в открытое купе воздух пах угольным дымом, а также травой — хлевом. В горячих лучах солнца, струившихся из окна, плавали золотые пылинки, согнанные ветром с вельветовых занавесок.

Вайолетт с восхищением смотрела на Аллина, который с легкостью переходил с французского языка на немецкий, затем на венецианский диалект, когда разговаривал на станциях с различными чиновниками или торговцами. Она выразила ему свое восхищение по этому поводу, но он лишь улыбнулся.

— Это становится необходимостью, когда ни одну из стран ты не можешь считать своим домом. Венеция, возможно, более всего подходит для этой роли. У меня здесь живут родственники по материнской линии.

— Мы… ты собираешься с ними встретиться? — Она не была уверена, что уже готова предстать перед этими родственниками, кем бы они ни были.

— Только если ты захочешь, — ответил он, глядя на нее понимающим взглядом. Это тронуло ее сердце.

— Из-за отца у тебя нет настоящего дома? Аллин кивнул с отсутствующим видом.

— Значит, он был дипломатом? — полюбопытствовала Вайолетт, прикрыв глаза ресницами.

— Почему ты так думаешь? — голос Аллина звучал спокойно, но взгляд был непроницаем.

— Мне показалось, что ты связан с государственными лицами… Жил в разных странах.

Он покачал головой и улыбнулся.

— Мой отец в течение нескольких лет занимал ответственный пост, не имеющий отношения к дипломатической деятельности. Но он оставил его еще до моего рождения. А в свете меня принимают только потому, что мои предки удачно заключали браки.

— Ах, значит, все-таки из-за богатства, — подытожила Вайолетт. Ведь он говорил и вел себя так, будто деньги для него не имеют значения.

Аллин задержался с ответом лишь на доли секунды.

— Можно сказать и так.

— Поскольку доходы получаешь ты, то можно предположить, что твоего отца нет в живых?

— Мои родители ушли из жизни, как я думаю. Моя мать, бывшая оперная певица, умерла в Англии всего несколько лет назад. Мой отец отправился в длительное путешествие вскоре после моего рождения. Он должен был вернуться, но мы его больше не увидели. Некоторое время до нас доходили кое-какие слухи о нем, но потом их не стало.

Случалось, что люди исчезали в море или были убиты и ограблены где-нибудь на безлюдной дороге так, что потом невозможно было определить личность убитого. Иногда люди намеренно терялись, чтобы избежать семейной ответственности или ситуации, которую невозможно было выносить.

— Я сожалею, — с сочувствием сказала Вайолетт. Аллин улыбнулся.

— Не стоит. Это было давно.

— А твоя мать? Почему она оказалась в Англии?

— Там был ее дом, купленный для нее моим отцом. Там у нее были друзья в обществе и в театральных кругах. Она не покидала Англию, за исключением непродолжительных визитов в Италию. Понимаешь, она надеялась, что отец может вернуться.

Дрожь пробежала по телу Вайолетт, когда она подумала о смысле услышанного. Его отец увез мать из дома, разлучил ее с родными, поселил в чужой стране. Потом он покинул ее. Теперь она сама уехала с Аллином, бросив все. Оставит ли он ее столь же бессердечным образом? Может ли он так поступить?

— Не смотри так, cara, — сказал Аллин, беря ее за руку. — Я никогда не покину тебя. Но я польщен тем, что тебя это беспокоит, и мне приятно сознавать, что ты интересуешься моей судьбою и проявляешь любопытство.

Ее щеки слегка порозовели, но она не отвела от него взгляда. Тихим голосом она проговорила:

— Ты даже не представляешь, как много я хочу о тебе знать.

— Ты все узнаешь, — искренне пообещал он.

Вскоре Аллин переменил тему беседы, заговорив об окрестностях, которые они проезжали, о сложной ситуации на итальянском полуострове. Вайолетт с наслаждением вслушивалась в низкий тембр его голоса, с интересом вникала в анализ политики в регионе, но все же не могла отделаться от мысли, что его неожиданная разговорчивость была лишь отвлекающим маневром. Возможно, он хотел открыться ей, но, наверное, время для этого еще не пришло.

Северная часть Италии, как рассказал ей Аллин, в течение веков являлась районом, на полях которого французские Бурбоны и Валуа в сражениях решали свои противоречия с австрийскими Габсбургами. Некоторые ее части переходили из рук в руки множество раз. Однако, после поражения Наполеона I, Франция была изгнана из региона решением Венского конгресса. Венеция с Ломбардией все еще находились под властью Австрии, но на остальной части полуострова существовало множество маленьких государств, таких, как Королевство Сардиния, Королевство двух Сицилии, Герцогство Парма и Модена, Великое Тосканское герцогство и, конечно, владения папы римского.

Обладатели громких титулов из разных областей вели непрестанную борьбу между собой, не гнушаясь никакими методами для достижения своих целей. Вдобавок ко всему в воздухе носились идеи революции, как и во всей Европе после революции 1848 года и Парижской коммуны. По мнению Аллина, какое-нибудь событие или человек могли подтолкнуть весь полуостров к воссоединению в единое сильное государство. Самая мощная группировка, возглавляемая королем двух Сицилии, была почти готова ввязаться в войну союзников в Крыму. Избежать причастности к этому далекому конфликту было невозможно.

Поезд прибыл на вокзал Венеции поздно вечером. На перроне поднялась обычная суматоха. Пассажиры кричали и хлопали дверями, спеша покинуть купе, чтобы успеть со всем своим багажом погрузиться на последний в тот день паром, идущий в город. Аллин и Вайолетт путешествовали налегке; он нес небольшую дорожную сумку, она держала в руке свернутый зонт. Им пришлось присоединиться к толпе, следовавшей к паромной пристани, так как другого пути туда не было.

В тот момент, когда они выходили из здания вокзала, кто-то сильно толкнул Вайолетт. Она споткнулась и чуть не упала, запутавшись в своих юбках. Позади нее завязалась драка. Обернувшись, она увидела людей, разбегавшихся в разные стороны под крики женщин и плач детей. В центре небольшого свободного пространства Аллин отбивался от двоих мужчин.

Сначала Вайолетт испугалась, но потом ее охватила ярость, такая жгучая, какой она никогда прежде не испытывала. Зонтик, который она держала в руках, служил ей не только защитой от солнца, но и прогулочной тростью, поэтому представлял собой довольно крепкую конструкцию.

Его прямая серебряная ручка крепилась к металлическому стержню с острым наконечником. Вайолетт бросилась вперед, замахнувшись зонтом, как мечом.

Первый удар пришелся по щеке и шее одному из нападавших, оставив кровавый след. Тот повернулся к ней с рычанием. Аллин, метнув взгляд в ее сторону, быстро нанес удар в живот другому, вырвался из его рук и отскочил, одновременно выхватив у Вайолетт зонт и заслонив ее своей спиной.

Оба нападавших выглядели голодными и грязными, со шрамами на лицах, какие можно встретить в любом порту мира. Один был низенький, другой повыше и пошире. Изрыгая ругательства, они приблизились к Аллину. Тот продолжал крепко держать в руках свою сумку. Уголки его губ изогнулись в улыбке, взгляд был полон решимости и кошачьей настороженности. Он сделал выпад.

Один из нападавших вскрикнул и попятился, кинжал выпал из его руки и покатился по камням мостовой. Второй наклонился, чтобы поднять его, и в этот момент зонт Вайолетт с тонким свистом пронзил воздух. Второй бандит схватился за перебитую руку, отскакивая назад.

Аллин бросился к ним с зонтом наперевес. Оба нападавших, держась за раны, кинулись наутек, спотыкаясь и наталкиваясь друг на друга. Со стороны послышались редкие приветственные возгласы, но большая часть людей разбежались без оглядки. Вайолетт схватила Аллина за руку так крепко, что он поморщился.

— Ты ранен, — еле слышно прошептала она.

— Сам виноват. Они застали меня врасплох. — Он улыбнулся вымученной улыбкой.

— Дай посмотрю, — предложила она. Он покачал головой, указывая в сторону паромной пристани.

— Лучше подождать до того момента, когда мы найдем себе пристанище. Я думаю, это обычный порез.

— Они напали из-за денег или им нужно было что-то еще? — тихо спросила Вайолетт, шагая рядом с ним.

— А вот этого мы как раз и не знаем, — отозвался он. — Но если их послал Гилберт, тогда ему помогает сам дьявол.

Аллин и Вайолетт остановились на ночлег в старинном палаццо у Канале-Гранде. Оно принадлежало престарелой вдове, синьоре Да Аллори, как пояснил Аллин, и представляло собой четырехэтажное здание из желтого камня, ставшего грязно-зеленым над линией воды от ее постоянных подъемов и спадов. Обращенный к каналу фасад здания украшали двойные лоджии второго и третьего этажей с готическими арками, покрытыми каменной резьбой, что придавало зданию восточный колорит. Аллин оставил Вайолетт в плавно покачивавшейся на волнах темной гондоле, которая доставила их туда, и отправился переговорить с управляющим вдовы. К тому времени Вайолетт уже перестала беспокоиться о том, знает ли он, куда ехать, как туда добраться и к кому обратиться в поисках пристанища. Ей даже в голову не приходило подумать, что ему могут отказать. К наступлению темноты они уже разместились в большой квадратной комнате с высокими окнами, выходившими в одну из лоджий фасада. Большая цинковая ванна была любезно доставлена наверх двумя слугами под руководством управляющего — средних лет мужчины с приветливой улыбкой, длинным носом и еще более длинным подбородком. Его, в свою очередь, подгоняла экономка, пожилая женщина с резким голосом, смоляными волосами и пышным телом, которая оказалась его женой. Вскоре принесли много воды, но еле теплой.

На огромной кровати под пыльным парчовым пологом экономка разложила ночную рубашку из тончайшего батиста, богато отделанную тонкими кружевами ручной работы, и пеньюар из чуть более плотной ткани. Когда Вайолетт поинтересовалась, откуда они, пожилая женщина лишь кивнула в сторону Аллина и, подмигнув ей, покинула комнату.

Управляющий Савио привел врача, человека важной наружности и с глубокомысленными высказываниями. Он с серьезным видом осмотрел рану Аллина, но ничего не сделал, кроме того, что промыл ее с мылом, припудрил белым порошком и перевязал куском чистой полотняной ткани. Принимая плату за визит, он поклонился с совершенной грацией и непринужденно улыбнулся. Шагнув в сторону Вайолетт, поцеловал ей руку, что было совершенно излишне, и удалился. Аллин хмуро посмотрел ему вслед.

Савио, исполнявший много ролей, организовал им ужин, который заказал Аллин после принятия ванны. Вечерняя трапеза состояла из пасты с салатной зеленью и свиной отбивной с гарниром из молодого картофеля и капусты. Приготовленные женой Савио блюда подавали двое хорошо вышколенных слуг, которые оказались их сыновьями.

Позднее Вайолетт и Аллин с остатками вина перебрались в лоджию. Там они сидели, наслаждаясь вечерней свежестью и наблюдая за проплывавшими по каналу лодками, отмечая различные типы гондол и разнообразные оклики гондольеров, которые те использовали во избежание столкновений.

Взошла луна. Ее лучи серебрили воду и крыши домов с их старинными трубами, превращая прямоугольники кварталов с рядами колонн в диковинные кубы, походившие на черно-белые рисунки сумасшедшего. В каком-то из старинных двориков запел соловей. Неподалеку от них музыкальный ансамбль разучивал Концерт для кларнета ля минор Моцарта, снова и снова повторяя эту медленную печальную мелодию, которая плыла над крышами домов, окрашивая ночь своей сладковатой горечью. Где-то на Канале-Гранде гондольер с нежностью и страстью пропел любовную канцону. Вода плескалась об опоры крыльца-пристани под их лоджией и о старые каменные стены палаццо.

Вайолетт повернула голову, чтобы взглянуть на Аллина в желтом свете фонаря на носу одной из гондол, проплывавших мимо, и увидела обращенное к ней лицо любимого. Подобные двум темным озерам, глаза его горели желанием.

Она протянула к нему руки.

 

14

Джолетта радовалась тому, что они с Роуном ехали на машине в Венецию почти тем же путем, что и Вайолетт с Аллином когда-то. Расположение дорог в этой части мира изменилось мало, и железнодорожные рельсы на многие километры тянулись вдоль автострады, по которой они ехали.

Единственная имевшаяся в транспортном агентстве машина, взятая напрокат, оказалась старой развалиной с ручным переключением скоростей и тесным салоном без кондиционера. К тому же она оставляла за собой шлейф сизого дыма. Джолетта, конечно, знала, что в Европе редкая машина оснащалась кондиционером, но все же не удержалась от замечания насчет того, что в покинутом ими автобусе имелся кондиционер.

Роун молча выслушал ее колкости, глядя, как она борется с ветром, яростно трепавшим ее волосы. Когда они остановились у аптеки, чтобы купить туалетные принадлежности, он приобрел для нее белый шелковый шарф и огромные итальянские очки от солнца в белой оправе. Раздосадованная на себя за то, что она не подумала об этом сама, Джолетта в ответ лишь буркнула «спасибо».

Как бы там ни было, когда она повязала шарф на голову, надела очки и положила руку на дверцу с опущенным стеклом, а ветер бил ей в лицо и свистел в ушах, она почувствовала себя вполне по-европейски. Но она, конечно, ничего не сказала об этом Роуну.

В свое время Джолетта не удосужилась освоить ручное переключение скоростей, поэтому машину все время вел Роун. Не прошло и десяти минут после пересечения итальянской границы, как она порадовалась тому, что у нее есть уважительная причина не садиться за руль.

Итальянские водители полностью пренебрегали правилами безопасности и неслись по дороге с сумасшедшей скоростью, граничившей с самоубийственной или даже убийственной. Автомобиль в любую минуту мог превратиться в наступательное оружие в дорожной войне. И если такое случалось, пленных в этой войне не брали.

Бешеное движение, потоки машин, несущихся по дороге со скоростью сто сорок и больше километров в час, похоже, не беспокоили Роуна. Он уверенно держал руль, готовый к немедленной реакции, и вел машину смело и азартно, не отклоняясь и не уступая дороги.

От нечего делать Джолетта принялась выполнять роль штурмана. Разобраться в незнакомых дорожных знаках оказалось не столь сложно, как ей показалось вначале, когда Роун впервые положил карту ей на колени. Система скоростных автомагистралей сама по себе мало отличалась от американской, а обозначения дорог были даже более понятными.

По ходу движения она давала Роуну короткие указания, большей частью в ответ на его вопросы.

Ведя машину, Роун насвистывал, как показалось Джолетте, какую-то итальянскую песенку, названия которой она не помнила. Очевидно, он радовался тому, что добился своего, отделавшись от туристической группы. Впрочем, она тоже не возражала. Было намного приятнее иметь свободу действий, когда они по своему желанию могли притормозить у живописной деревушки или даже остановиться, чтобы сфотографировать поляну с полевыми цветами или красивый вид. Теперь, вырвавшись из закупоренного кондиционированного автобуса, она могла вдыхать через открытое окно ароматы полей, смаковать пряные запахи виноградников, смешанные с запахами молодых трав и далеких пастбищ.

Джолетте хотелось, чтобы их поездка продолжалась как можно дольше. Но она ни за что не призналась бы в этом Роуну, даже под пыткой. У нее не было желания быть рассудительной. Она рассердилась на него и хотела, чтобы он это знал.

Протянув руку, она включила радио. Роун тут же посмотрел на нее и перестал насвистывать. Джолетта покрутила ручку настройки, пытаясь поймать какую-нибудь станцию, но через несколько минут раздраженно нахмурилась. Ей Стало жаль, что она положила конец насвистыванию своего попутчика, которое было определенно предпочтительнее рок-музыки и футбольных комментариев, заполнивших эфир, и, уж конечно, лучше, чем его напряженное молчание. Не желая так быстро отказываться от своей ночной идеи, она оставила радио включенным и откинулась на спинку сиденья.

Так прошел час, затем другой. Вообще-то нехорошо, что она не разговаривает Роуном, подумалось Джолетте. Ведь вокруг столько интересного. Даже сами названия населенных пунктов, которые они проезжали, говорили об истории, в них чувствовалось что-то романтическое и беспредельно очаровательное; именно Роун был одним из немногих встречавшихся ей людей, которые могли это оценить. Более того, на деревьях распускались молодые зеленые листья, а пестревшие вдоль дороги цветы желтого утесника, красного мака казались крупнее и ярче, чем в Англии и во Франции. Девушка несколько раз поворачивала голову к своему попутчику, порываясь сказать ему об этом, но каждый раз ее что-то останавливало.

Джолетта смотрела в окно, когда Роун наконец заговорил:

— И как долго вы собираетесь продолжать в таком же духе?

— Что вы имеете в виду? — она посмотрела на него с вызовом.

Уголки его губ дрогнули в легкой улыбке.

— Я имею в виду ваше нежелание говорить со мной.

Она не думала, что ее молчание можно истолковать таким образом. Слова Роуна невольно напомнили ей об отношении Гилберта к Вайолетт, о котором та писала в своем дневнике. Джолетте неприятно было видеть себя в таком свете, неприятно было осознавать, что такой способ проявления недовольства мог быть наследственной чертой.

— Я нахожусь здесь, потому что у меня нет выбора, и я не чувствую себя обязанной радоваться по этому поводу или изображать радость, — возразила она.

— Но и дуться вы не обязаны. Если вам что-то не нравится, так и скажите. Я не могу читать мысли.

— Вот и прекрасно, — усмехнулась она.

Роун готов был рассмеяться, когда увидел, с каким удовольствием его попутчица откинулась на спинку сиденья, но сдержался, пряча глаза за темными стеклами очков. Задумчивым голосом он проговорил:

— Но мне интересно.

— Ну, хорошо, я скажу. — Она поспешно выпрямилась. — Воспитанные люди не обманывают других людей, чтобы заставить их сделать что-нибудь против собственной воли.

— Даже если это в их интересах? — Он посмотрел в зеркало заднего вида, потом перевел взгляд на нее, прежде чем снова сосредоточиться на дороге.

— Насколько я помню, по этому поводу существовали разные мнения, — ответила Джолетта. — Но даже и в этом случае…

— Я хотел бы отметить, что речь идет всего лишь о половине дня, а не обо всей жизни. Если только, конечно, вы не передумаете.

Она опустила очки и пристально посмотрела на него поверх оправы. Ее испытующий взгляд, похоже, нисколько не смутил его. Он сидел за рулем в непринужденной позе, а врывавшийся в окно ветер трепал воротничок спортивной рубашки вокруг его загорелой шеи и густые копны прямых волос на голове. Легкость манер и темные очки придавали его внешности лоск если не европейца, то человека, привыкшего путешествовать, и делали его настолько привлекательным, что никакой ярлык ему не подходил.

— В каком смысле?

По лицу Роуна скользнула улыбка.

— В том смысле, что вам может понравиться свобода передвижений. В каком еще?

— Мне пришла в голову мысль о похищении. — Она не стала говорить о другой мысли, пришедшей ей в голову после первой.

— Вы, наверное, прочли слишком много детективов. Но, по крайней мере, нам с вами удалось кое-что выяснить. Теперь вы будете со мной разговаривать?

Джолетта протянула руку, чтобы выключить радио, по которому опять передавали счеты футбольных матчей, наверное, уже в десятый раз за последние полчаса. Она не была настолько упряма, чтобы делать назло самой себе.

— С удовольствием, — отозвалась она. — О чем мы будем говорить?

Проезжая по четырехполосной автостраде ЕЗО, они миновали Милан, оставив позади старинные виллы из прогретого солнцем камня, длинные ряды фруктовых деревьев в цвету и накрытые пластиковой пленкой грядки овощей. С такой скоростью они, по всей вероятности, должны были успеть присоединиться к группе самое позднее к ужину. Мирно рассуждая о том, что неплохо было бы где-нибудь остановиться и перекусить, Джолетта и Роун уже в следующий момент оказались в затруднительном положении.

Причиной тому был обычный грузовик, немного меньший по размерам, чем американский, но все же достаточно большой, какие они уже видели в тот день в огромном количестве. Он нагонял их по левой полосе, в чем не было ничего необычного. Грузовик шел слишком близко, что всегда вызывает неприятные ощущения, если ты находишься внутри маленького автомобиля, но и в Америке водители рефрижераторов ведут себя так, словно дороги принадлежат только им.

Роун тихо выругался. Джолетта, услышав это, повернула голову в его сторону. Он, нахмурившись, смотрел в боковое зеркало, затем изо всех сил нажал на педаль газа.

Последовал удар, сопровождавшийся металлическим звуком, словно гигантский кулак настиг их. Машина завиляла, скрипя колесами, ее занесло. Огромными усилиями Роун удержал ее на шоссе, справился с управлением, и они снова поехали прямо. Джолетта непроизвольно ухватилась одной рукой за приборную доску, другой — за натянутый ремень безопасности.

В этот момент грузовик врезался в них сзади. Машина слетела с шоссе, нырнув под откос, с силой ударилась передними колесами о землю, подскочила и закрутилась, скользя вниз. Пыль и камни полетели во все стороны. Пытаясь обойти ряд платановых деревьев, Роун вывернул руль так, что мускулы на его руках вздулись, подобно каменным глыбам. Автомобиль развернулся, продолжая скользить, и с оглушительным треском врезался правым боком в дерево, сотрясая все вокруг.

Послышался металлический скрежет, посыпались листья, со свистом вырвался пар, машина дрогнула и замерла. Мотор продолжал работать, пока Роун не выключил зажигание.

— Наружу! — скомандовал он. — Быстро!

Расстегнув ремень, он толкнул дверцу со своей стороны и, когда она не поддалась, высадил ее плечом. Ошеломленная Джолетта увидела стекавшую по его щеке кровь. Непослушными, словно онемевшими пальцами она стала отстегивать свой ремень. Казалось, прошла целая вечность, пока ей это наконец удалось. Она толкнула дверцу, но та была неподвижна, накрепко зажата покореженным металлом.

Перегнувшись через водительское сиденье, Роун схватил Джолетту за руку и потянул к себе, помогая ей выбраться наружу. Подняв ее на ноги, он придержал ее на доли секунды, чтобы она не упала, затем быстро потащил в сторону от машины.

Почувствовав запахи раскаленного металла и горящих проводов, Джолетта и Роун бросились бежать, спотыкаясь в заросших травой сухих сточных канавах, утопая ногами в мягком грунте откоса, цепляясь за плети плюща, стараясь уйти как можно дальше, пока секунды вели свой счет.

Позади них послышалось слабое гудение, почти как при загорании газовой колонки, затем раздался грохот. Взрывная волна трескучим, плавящим жаром ударила им в спины. Они упали, вытянувшись во весь рост, закрыв головы руками и прижавшись к земле.

Спустя несколько секунд самое страшное было позади. Они осторожно приподнялись и, закрывая лица руками от/ палящего жара, повернули головы к машине. Как завороженные Джолетта и Роун смотрели на желто-оранжевые языки пламени, облизывающие молодую листву деревьев, на поднимавшиеся в небо черные хвосты дыма. Внутри машины, словно в котле, бурлило раскаленное докрасна варево. Только что они были там. Судорожно вдыхая воздух, они продолжали лежать, не отрывая взгляда от ужасного зрелища.

Позади них на шоссе машины замедляли движение, некоторые останавливались. Послышались громкие голоса, сопровождаемые возбужденной жестикуляцией. Какой-то мужчина вышел из красного автомобиля и направился в их сторону.

— Ну, друзья мои, — воскликнул Цезарь Зиланти, приблизившись достаточно близко, чтобы его было слышно, — вам повезло, не так ли?

Он протянул руку Джолетте. Она автоматически приняла его помощь, недоуменно глядя на итальянца, затем перевела взгляд на его машину и спросила:

— Как вы?..

— Он ехал за нами, — прервал ее Роун, вставая без чьей-либо помощи. — Я видел его на дороге позади нас на протяжении многих миль.

— Может быть, нескольких километров. Но как бы там ни было, да, я ехал за вами, — признался итальянец, слегка поводя плечами. Его темные глаза остановились на Джолетте. — Синьорина такая красивая, что мне не хотелось терять ее из виду так скоро.

Роун скрестил руки на груди и посмотрел на Зиланти взглядом, полным скептицизма.

— Интересно было бы узнать, как вам удалось отыскать нас сегодня.

— Эти туристические автобусы, — сказал итальянец с оттенком пренебрежения в голосе, — они предсказуемы. В Париже, в гостинице, где вы останавливались, я разговаривал с вашим водителем. Он сообщил мне, что на этом маршруте их гид всегда устраивает обед в Лугано, в кафетерии «Мовен-пик» у озера. Я заканчиваю свои дела в Париже, еду к тому месту, но вижу, что синьорина не одна. Вы идете в парк, автобус уезжает, и вас обоих в нем нет. Тогда я иду в сад. Остальное было просто.

— Если вы видели, что автобус уехал без нас, почему же вы не предложили нас подвезти? — голос Роуна звучал спокойно, но взгляд его был холодным.

Цезарь улыбнулся, густые темные брови затеняли его глаза.

— Откуда я знаю, какую игру вы затеяли? Вполне возможно, что вам хотелось уединиться с синьориной, и разве можно вас за это винить?

«Звучит вполне правдоподобно, — подумала Джолетта, — но даже если все действительно так, тут есть что-то еще. Похоже, Роун подозревает, что Цезарь ехал за нами гораздо дольше, чем тому хотелось бы признаться. Может, итальянец знает что-нибудь о происшествии в гостинице в Люцерне? Но каким образом? Какое отношение он может иметь к тому случаю или теперешнему?»

Джолетта вдруг ощутила слабость и увидела, что у нее трясутся руки. Она не только чувствовала себя ужасно, но и выглядела ужасно. Она понимала это, но единственное, о чем она могла сейчас думать, так это о том, что ей опять придется объясняться с полицией, теперь уже другой страны, прежде чем она получит возможность отдохнуть.

— Как бы там ни было, вы здесь, — устало проговорила она. — Я рада видеть вас, раз уж мы находимся в вашей стране. Может быть, вы подскажете, что нам теперь делать?

— Есть две возможности, — ответил итальянец, подняв руку и почесав подбородок. — Первая — сразу уехать со мной.

Джолетта моргнула и посмотрела на Роуна, но его лицо было непроницаемо. Она обратилась к Цезарю:

— Но… разве мы не должны составить протокол в полиции и оповестить прокатное агентство о происшествии, ущербе или что-нибудь в таком роде?

— Зачем утруждать себя? Это Италия, вы делаете что хотите и надеетесь, что карабинеры и люди из агентства не найдут вас, чтобы задавать вам вопросы.

— Я думаю, мы все-таки возьмем на себя этот труд, — весомо произнес Роун.

— Как вам угодно, — улыбнулся итальянец, пожав плечами. — Можете рассчитывать на меня.

Роун, ничего не сказав в ответ, лишь посмотрел на него с издевкой.

Полицейские, одетые в хорошо сшитую синюю униформу, держались вежливо и обходительно и не спешили завершать опрос. Они очень сожалели, что не могут сразу же привлечь к ответу водителя грузовика, но каждому понятно, как это трудно при таком положении дел. Также они выразили сожаление по поводу того, что такое ужасное происшествие случилось на территории Италии, и надежду на то, что оно не послужит поводом думать плохо об этой прекрасной стране и их дальнейшее пребывание в Италии будет более удачным. Какое счастье, что никто не пострадал серьезно; уверен ли синьор Адамсон, что его рана перестала кровоточить? Va bene. Тогда надо будет заплатить только за буксировку автомобиля и за нанесенный агентству ущерб. Конечно, страховка у них есть? Bene, bene. Да, осталось только подписать несколько дюжин документов.

Было уже поздно, когда они приехали в Венецию и остановились у причалов, где Цезарь должен был припарковать автомобиль. Оказалось, что они прибыли не намного позже своего автобуса — тот уже стоял на той же стоянке. Они увидели свой багаж, который перекладывали на ленту транспортера, чтобы доставить его на речной автобус для отправки в гостиницу. Поскольку времени было достаточно, Джолетта предложила прокатиться на гондоле и поужинать вместе с группой.

— Ради бога, не делайте этого! — воскликнул Цезарь с мольбой в голосе. — Я прошу вас поужинать со мной. У меня есть кузен, владелец ресторана, известного своей кухней. Потом, если захотите, у вас будет время для гондолы. Для настоящей гондолы, не такой, каких здесь целая флотилия; их гондольеры и взмокнуть не успевают, чуть проплывут — и уже везут пассажиров обратно. У вас будет настоящая прогулка, полная романтики, — это я вам обещаю.

К тому времени Цезарь уже проявил себя как ценный союзник, отстаивая их интересы в разговоре с полицейскими со всей страстью, какой требовали обстоятельства. Он заботливо усадил Джолетту и Роуна в свою машину, затем проводил их до гостиницы, ограждая от назойливых предложений гидов и водителей водных такси.

Джолетта посмотрела на Роуна и, показав на его рубашку, украшенную пятнами засохшей крови, неуверенным голосом произнесла:

— Возможно, и вам, и мне понадобится больше времени, чтобы привести себя в порядок, чем остальным членам нашей группы.

— Не могу сказать, что мне хочется ужинать так же рано, как и нашим старичкам, — согласился Роун.

— Как рано? — поинтересовался Цезарь, удивленно подняв брови. — Конечно, нет! Это же Италия. Ничего приличного не подается здесь раньше десяти-одиннадцати часов.

Роун кивнул.

— Тогда остановимся на ресторане вашего кузена. Но платить буду я.

Цезарь принялся горячо приводить всевозможные доводы, пытаясь убедить их воспользоваться его гостеприимством, но это не помогло. Роун будет платить, а итальянец приедет за ними на речном такси к ближайшему от гостиницы причалу через несколько часов.

Наблюдая за их рукопожатием при расставании, Джолетта подумала, что двое молодых людей прониклись друг к другу уважением, если не симпатией. Однако оставалось непонятным, почему они приняли приглашение Цезаря. Может быть, Роун хочет узнать: тот ли он, за кого себя выдает?

Ключи от номеров имели тяжелые брелоки, выполненные в форме колокола, — скромное напоминание о том, что, покидая гостиницу, их следует оставлять на стойке портье.

Боясь, что Роун будет настаивать на том, чтобы она поселилась в его номере, Джолетта начала объяснения на узкой лестнице, пока они поднимались на второй этаж.

— Нет необходимости продолжать, — прервал ее Роун на полуслове. — Я знаю, что вам было неприятно, когда вас увидели утром в дверях моей комнаты, и я не хочу, чтобы это повторилось.

— Правда?

— Правда, — ответил он твердым голосом. Она наградила его благодарной улыбкой, когда они подошли к ее двери.

— Не надеялась, что вы будете столь благоразумны, но я рада, что вы понимаете.

— Я благоразумный человек, — заверил он и не мешкая взял у нее из рук ключ и открыл дверь. — Я останусь в вашей комнате.

Джолетта замерла как вкопанная. Потом вошла следом за ним в комнату и закрыла за собой дверь с большей, чем требовалось, силой.

— Я не это имела в виду!

— Я знаю, — бросил он через плечо.

Подойдя к окну, Роун широко распахнул створки, затем открыл деревянные ставни. За окном виднелись нагромождения светлых каменных стен, красных черепичных крыш, утыканных телевизионными антеннами, а за ними — зеленый купол церкви с маленькой колокольней. Внизу плескались воды канала. Он оставил ставни открытыми и повернулся к своей спутнице.

— Я знаю, — повторил он. — Но не могу позволить вам находиться одной после сегодняшнего происшествия, даже если бы за этим окном висела целая команда охранников, а у двери дежурил ваш собственный телохранитель.

Джолетта выдержала его упорный взгляд, затем отвернулась и опустилась на огромную кровать, занимавшую половину комнаты. Вздохнув, она вымолвила:

— Как раз этого я и боялась, что вы раздуете сегодняшний случай.

— По-моему, мы уже отделались от теории случайностей в Люцерне. Сегодня вы могли погибнуть.

— Вы тоже.

— Да.

Что-то в его голосе заставило Джолетту взглянуть на него. Он смотрел на нее с удивлением, и одновременно в его взгляде было нечто — похожее на уважение. Она снова опустила глаза и, проведя рукой по голубой с золотом гобеленовой ткани покрывала, еле слышно произнесла:

— В это трудно поверить.

— Что лишний раз доказывает, насколько невинный образ жизни вы ведете. Честные люди никогда не могут понять явной подлости других людей.

Она глубоко вздохнула, затем медленно выдохнула. Есть вещи, которые она обдумывала про себя много раз, но о которых не говорила ему, хотя он имел право знать это, раз уж намерен оставаться подле нее. Но как она могла сказать ему, что люди, которых она подозревает в желании нанести ей вред, являются ее родственниками? Она сама не могла до конца в это поверить.

Резко убрав руку с покрывала, Джолетта повернула голову и обвела взглядом широченную кровать и две подушки, лежавшие рядышком в изголовье у широкой спинки. Она посмотрела на Роуна. Ее голос звучал немного выше, чем обычно, когда она произнесла:

— Здесь одна двуспальная кровать.

— Королевская, — отозвался он без всякого выражения.

В комнате повисло напряженное молчание. Через некоторое время Джолетта села и, наклонившись вперед, поставила локти на колени и подперла ладонями разболевшуюся голову.

— Господи, — выдохнула она, — и когда только кончится мое путешествие?

Любовь Цезаря к своему городу и своей стране была неподдельной. Она звучала в его голосе, когда он рассказывал им о зданиях и о памятниках, проплывавших мимо, она светилась в его глазах, искавших, какое еще прекрасное произведение из камня или редкую архитектурную деталь им показать.

Речное такси доставило их к площади Святого Марка, откуда они отправились пешком в ресторан, расположенный где-то на улочках внутри квартала. Толпы туристов к вечеру заметно схлынули, и площадь почти полностью была в их распоряжении, пока они шли по серым каменным плитам среди старинных зданий с их легкими византийскими арками, украшенными каменной резьбой, среди сотен колонн, блуждавших словно бледные привидения в свете восходившей луны.

Цезарь посмотрел на восхищенное лицо Джолетты.

— Bella, да? — прошептал он.

— Si, — отозвалась она по-итальянски, поскольку в этот момент английский показался ей невыразительным. — Bella, bella.

Шагавший по другую руку Роун обратил внимание девушки на полет двух голубей, описывавших спираль вокруг шпиля колокольни в лунном свете, серебрившем их крылья. Она улыбнулась и кивнула, с удивлением заметив, что у нее возвращается интерес к путешествию.

То, что двое высоких, энергичных и обаятельных молодых людей добивались ее внимания, действовало на нее воодушевляюще. С одной стороны, это было приятно, с другой — непонятно, что такого особенного она в своей жизни сделала, чтобы заслужить это. Джолетта никогда не считала себя роковой женщиной. Она ни в коем случае не хотела подстрекать их к соперничеству — скорее наоборот, боялась, что между ними может вспыхнуть неприязнь. И все же их присутствие и постоянное внимание льстили ее самолюбию.

В ресторане официанты словно подхватили дух состязания. Они кланялись, улыбались, произносили комплименты, провожая ее глазами, пока Джолетте не стало казаться, что самодовольная улыбка словно приклеилась к ее лицу. Но это было еще не все.

Убирая на столе после салатов, их официант, стройный блондин в возрасте около тридцати лет, двигавшийся с изящной грацией, подхватил обе тарелки Джолетты, оставив ее перед пустой скатертью. Сначала она подумала, что он сделал это по ошибке, так как мраморно-серые тарелки Роуна и Цезаря стояли на месте. Затем принесли пасту — итальянское блюдо из макарон с помидорами и сыром. В этом ресторане оно было приправлено изысканным соусом из морепродуктов. Джолетта полагала, что ей подадут первой, так как она была единственной женщиной за столом, но произошло иначе. Официант наполнил пастой тарелки обоих мужчин, а она продолжала сидеть в недоумении.

В конце концов официант через плечо Джолетты поставил перед ней золотую квадратную тарелку и положил на нее пасты в два раза больше. Затем ей был подан тертый сыр «Пармезан», который ни тот, ни другой мужчина не получили.

— Это самый искренний комплимент красивой женщине, — пояснил Цезарь, явно наслаждаясь смущением Джолетты. — От вас требуется только сказать «спасибо».

Она, конечно, поблагодарила официанта, чувствуя, что с ней происходит нечто удивительное, что наряду с присутствием обоих мужчин давало ей ощущение собственной особенности и исключительности, хотя бы только на один вечер. Покидая ресторан, Джолетта заметила, что она и улыбается иначе, и двигается иначе, и даже ощущает себя иначе. Она не знала, как долго продлится такое состояние, но пока наслаждалась им.

По словам Цезаря, настоящая гондола должна быть черной — этого требовала традиция. Та, которую он заказал для их путешествия по каналам, сияла полировкой вся — от высокого резного носа до еще более высокой кормы. На сиденьях, обитых мягким бархатом темно-красного цвета, могло бы поместиться человек пять; на бортах лодки мягко отсвечивали латунные морские кони. Великолепие гондолы полностью соответствовало требованиям туристического бизнеса, но Джолетте больше нравилось думать, что ее вид типичен для Венеции и отвечает вкусам венецианцев.

Гондольер в черно-белой полосатой рубашке имел очаровательную внешность языческого божества. Он держался почтительно и в то же время смело, в той особой итальянской манере, которую Джолетта уже начала узнавать. Именно он подал девушке руку и помог ей спуститься в гондолу, в то время как Цезарь и Роун стояли на берегу и, стараясь соблюдать вежливость, спорили о том, кто из них где будет сидеть. Когда гондольер обернулся к ним, Роун посмотрел на Цезаря, и оба пожали плечами. Затем Роун, решительно спустившись в гондолу, занял место рядом с Джолеттой. Воздев руки к небу, Цезарь последовал за ним и уселся напротив, облокотившись на спинку своего сиденья.

Канале-Гранде был освещен, но не столь ярко, как большинство улиц города; впрочем, этого было вполне достаточно для поддержания романтичной атмосферы старины. Со стороны Адриатического моря дул свежий холодный ветер, но у него не хватало силы создавать на поверхности воды нечто большее, чем крупную рябь. Равномерное постукивание шеста гондольера и всплески воды завораживали. Красота лунного сияния в изгибах канала между старинными палаццо была столь совершенна, что казалась театральной декорацией.

Цезарь рассказывал им о знаменитых местах, мимо которых они проплывали, он показал им дом Казаковы, а также здание, в котором жили Роберт Браунинг и Елизавета Барретт Браунинг во время своего пребывания в Венеции. Показывая им дом Марко Поло, он обратил их внимание на плескавшуюся над причалом воду, как доказательство того, что происходит медленное погружение города, и в тот момент небрежным жестом положил свою руку на колено Джолетты. Все внимание девушки было поглощено изяществом старинного здания, и она едва ли заметила его прикосновение.

Роун быстро наклонился и, схватив Цезаря за запястье, перенес его руку обратно на спинку кресла. Выражение его лица при этом оставалось приветливым, хотя глаза смотрели на итальянца с вызовом. Цезарь еле слышно произнес что-то мало похожее на лестное выражение, но уже через мгновение встрепенулся, показывая на появившийся перед ними мост Риальто.

Немного позже они свернули в более узкий канал, где к ним присоединилась другая гондола с певцом и аккордеонистом. Пока их лодка медленно скользила по темным водам канала, стройный смуглый певец оперным голосом пел для них по заказу Цезаря «Санта Лючия», «О соле мио», «Вернись в Сорренто» и другие итальянские песни. Прохожие на мостах останавливались, когда гондолы проплывали под ними. Люди высовывались из окон, чтобы послушать бесплатный концерт, а один человек, шедший по короткому тротуару вдоль канала, подхватив мелодию, создал прекрасный дуэт, и его голос еще звучал в воздухе некоторое время после того, как они оставили его позади.

Романтические песни, столь непроизвольное присоединение незнакомца, душещипательная музыка — все это представляло собой довольно избитые клише, граничившие с карикатурностью. В душе Джолетты боролись противоречивые чувства презрения и удивления своей собственной сентиментальности; в конце концов она смирилась и отдалась на волю чувств, наслаждаясь моментом. Она откинулась на спинку бархатного сиденья и расслабилась. Почувствовав руку Роуна за своей спиной, девушка легла на нее, как на подушку.

Через некоторое время Джолетте пришла в голову мысль, что этот канал мог быть тем самым, на котором стоял дом, приютивший в свое время Вайолетт и Аллина; вполне можно предположить, что то палаццо с потемневшей штукатуркой и украшенное колоннами лоджий до сих пор сохранилось и находится где-то в Венеции. Когда эти двое влюбленных поселились в том доме, он уже простоял три сотни лет, и следующие полторы сотни, вероятно, мало что в нем изменили. Несмотря на большие перемены, в Венеции многое сохранилось в первозданном виде.

Гондола приблизилась к пересечению с другим каналом. Гондольер издал предупредительный возглас и повернул лодку в тот канал, который не был освещен и протекал между глухими стенами.

Внезапно стало так темно, что фигура Цезаря была едва различима, а носа гондолы совсем не стало видно.

— Замечательно, — произнес Роун.

Повернувшись, он протянул руку и, дотронувшись пальцами до подбородка Джолетты, поднял ее голову. Она почувствовала на своих губах теплое прикосновение его нежных, настойчивых губ.

Сладость поцелуя в такой момент и в таком окружении ощущалась особенно остро, отзываясь в душе прекрасной мелодией. Наверное, она уже испорчена европейской несдержанностью, подумала Джолетта, поскольку ее нисколько не смущало присутствие гондольера за спиной и Цезаря напротив. Она повернулась к Роуну и положила руку ему на грудь, чтобы услышать биение его сердца. Затем, расслабившись в его объятиях, отдалась во власть влечения, которое толкало их навстречу друг другу, с той же готовностью и непосредственностью, с какой она отдалась во власть музыки.

Он крепче прижал ее к себе. Его горячий язык касался нежной поверхности ее чувствительных губ, добиваясь милости быть принятым. И, вступив в эту тонкую игру, губы Джолетты постепенно раскрылись ему навстречу.

Она повернулась, прижалась к нему всем телом, ощущая ни с чем не сравнимое наслаждение. Оно росло, захлестывая все ее существо, словно поднимающиеся воды адриатического прилива.

Понемногу начало светлеть. Медленно и неохотно Роун отпустил ее, и Джолетте сразу стало холодно без его объятий. Ей хотелось, чтобы это мгновение длилось как можно дольше. Она не могла вспомнить, когда в последний раз чувствовала себя столь жизнерадостной, столь желанной и столь беспредельно счастливой.

Наверное, у нее с головой не все в порядке. Ведь кто-то преследует ее, пытаясь причинить вред. Может быть, сама опасность являлась частью ее теперешних ощущений, какой-то примитивной реакцией на угрозу. Или она испытывала эйфорию от состояния свободы и от того, что она наконец предоставлена самой себе, находясь вдали от дома и от людей, которые ее знали. А может, просто вино и восхищение мужчин вскружили ей голову.

Она этого не знала и не хотела знать. На данный момент ей достаточно было того, что она ощущала.

В таком состоянии Джолетта пребывала во время всего их путешествия на гондоле. Так же она чувствовала себя, когда Цезарь целовал ей руку на пристани в момент расставания с ними. Те же чувства владели ею, когда она шла к гостинице вместе с Роуном и потом поднималась с ним по старинной винтовой лестнице к своей комнате, и тогда, когда Роун отпирал дверь ее номера.

Войдя в комнату, Джолетта потянулась к выключателю, но Роун поймал ее руку. Сначала она испугалась, что он увидел что-то в темноте или услышал. Однако он спокойно закрыл за собой дверь и повернулся к ней. Положив ее руки себе на плечи, он привлек девушку к себе, его горячие, страстные губы нашли ее в темноте. Джолетта почувствовала, как он поднял ее на руки и понес к кровати.

Положив ее в прямоугольник лунного света, струившегося из открытого окна, Роун склонился над ней. Его широкие плечи и силуэт головы с ореолом волос были окружены серебряным светом, оставившим его лицо затемненным. На доли секунды он показался Джолетте незнакомцем, и ей стало страшно. Но вот он опустился рядом с ней на кровать, и ее захлестнуло неиспытанное прежде чувство близости, пьянящее своей новизной.

Осыпанные лунным серебром, их тела прижались друг к другу, губы слились в поцелуе. Джолетта ощущала неизбежность происходившего, словно она знала, что это должно было случиться с того самого момента, когда он повернулся к ней в гондоле, а может быть, еще раньше, когда он вытащил ее из разбитой машины, или когда поцеловал на мосту в Люцерне, или уже тогда, когда она впервые взглянула на него в Париже. Ей казалось, что она ждала этого момента всю свою жизнь, именно этого. Теперь ей не надо было ждать.

Опьяняющая истома охватила ее. Она дотронулась до его лица, проведя рукой по твердой щеке и четко обозначенному подбородку, ощущая пальцами шероховатость только начавшей проступать щетины. Его большая, сильная рука медленно ласкала бархатистую кожу ее щеки и шеи. Их глаза встретились в полумраке, и они долго смотрели друг на друга взглядом, полным обещания.

С глубоким вздохом Джолетта крепче обняла его, прильнув к нему всем телом. Сквозь мягкую ткань юбки она почувствовала силу его желания, и сердце ее забилось в груди так, словно ему там тесно. Мускулы его плеч под рубашкой были твердыми, но подвижными, когда он гладил ее спину. Аромат сандалового дерева, смешанный со свежим запахом чистой хлопчатобумажной ткани, тепло его тела и влажная прохлада ночного воздуха действовали на нее возбуждающе. Исходивший от нее аромат чайной розы примешивался к этой эротической рапсодии запахов.

Роун не был новичком в любовных делах, что доказывали уверенные движения его руки, расстегивавшей пуговицы ее блузки. То же самое можно было сказать и о ней. Те отношения, которые у нее когда-то сложились с ее женихом, носили поспешный характер и обычно не приносили настоящего удовлетворения. Может быть, по этой причине Джолетта никогда прежде не ощущала такого всепоглощающего желания и никогда прежде не знала такой страстной потребности отдаться любимому всем своим существом и немедленно насладиться близостью с ним. В то же время ей хотелось, чтобы этот момент упоительного наслаждения был нескончаемым. Она хотела чувствовать себя частью Роуна, сделать его частью себя, познать его всего целиком. Но возможно ли это?

Такие мысли промелькнули в голове Джолетты, когда она ощутила дуновение ветерка обнаженной кожей, которую уже не защищала мягкая материя блузки. Теплое дыхание Роуна, затем влажный жар его губ скользнули по изгибу ее шеи под подбородком. Дрожь волной прошла по ее телу, когда он коснулся языком ямочки в основании ее шеи и стал прокладывать горячими поцелуями влажную дорожку к впадине на ее груди, в то время как руки его расстегивали крючки ее бюстгальтера.

Кожа Джолетты пылала жаром, удары сердца глухо отдавались в ушах. Она повернулась, помогая ему стянуть юбку с бедер, и глубоко вздохнула, почувствовав прикосновение его губ к напряженным мускулам живота. Джолетта погрузила пальцы в мягкие пряди его волос, как будто намеревалась остановить его, но потом тихий стон вырвался из ее груди, и она позволила ему продолжать.

Действуя неспешно и уверенно, он опустил лицо в плавную впадину ее живота, вдыхая незнакомый аромат ее редких духов, и с наслаждением коснулся нежной ямочки пупка Джолетты, прежде чем снова направился вверх. Проведя языком вокруг пика ее груди, он медленно продвигался к вершине, словно изучая гладкость и упругость ее кожи. Захваченная своими ощущениями, Джолетта перестала дышать, когда ощутила жар его губ, сомкнувшихся на соске ее груди, и полностью отдалась этой испепеляющей ласке.

Оставив один сосок влажным и напряженным, он перешел к другому и принялся так же медленно и нежно ласкать его, останавливаясь, чтобы прислушаться к громким ударам ее сердца. Приподнявшись, Роун снова потянулся вверх и нашел ее губы, в то время как его рука, изучая тело девушки, медленно опускалась к шелковистому треугольнику между ног.

Эти прикосновения к интимным местам, которые прежде были так тщательно укрыты, разрушили все преграды, даря обоим долгожданное наслаждение. Настойчивые и уверенные движения Роуна вызвали у Джолетты всплеск необузданного желания. Она прильнула к нему всем телом, двигаясь в такт его движениям, погружаясь в волны своих чувств, боясь, что он может остановиться. Не в силах больше сдерживать себя, Джолетта раздвинула ноги, желая продолжения его ласк.

Почувствовав ее порыв, Роун прикоснулся губами к тому месту, где была его рука. Джолетта судорожно вздохнула, подчиняясь воле его рук. Она уже ни о чем не могла думать, кроме этого неземного наслаждения. Приподнявшись, она крепче обняла его в порыве безудержной страсти, упиваясь ощущением мускулистой твердости его тела.

Нарастающее ожидание предстоящего момента участило их дыхание и биение сердец, находившихся сейчас так близко одно к другому. Это чувство унесло их за пределы прошлого и настоящего, оставив им одно лишь томительное желание, наполненное нежностью.

И тогда он вошел в нее, и их тела соединились. Она приняла его всем своим существом, раскрываясь ему навстречу. Таинству любви подчинялись не только их тела, но и разум покорился его волшебству. Они стремились продлить этот момент близости, поднимаясь и опускаясь в неуловимом ритме, сминавшем простыни. Джолетта изогнула свое тело, стараясь с каждым его движением вобрать его в себя как можно глубже. Кровь бурлила у нее внутри, отдаваясь стуком в ушах. Сила его желания пронизывала все ее существо, она принимала его напор и возвращала обратно с обостренной до состояния эйфории чувственностью. Все быстрее и быстрее продвигались они к цели, которой ни один из них еще не был готов достичь.

Неожиданно они оба ощутили близость экстаза. Сердце Джолетты на мгновение остановилось, затем снова быстро застучало, зазвенев колокольчиками. Она тихо вскрикнула, окунувшись в водоворот, лишивший ее контроля над собой, наполнив ее наслаждением, столь пронизывающим, что его почти невозможно было вынести, столь огромным, что, ширясь и ширясь, оно заполнило и поглотило всю вселенную. Она прижалась к мужчине, который держал ее в своих объятиях, ощутив дрожь, волной прокатившуюся по его телу, с его последним движением ей навстречу. Она услышала свое имя, произнесенное с молитвенным благоговением. А после они затихли.

Ветер с моря высушил влагу на их телах. Они заснули до того, как их кожа стала прохладной. Проснувшись на рассвете рядом под одной простыней, они услышали тонкое гудение комара.

Роун и Джолетта посмотрели друг на друга, улыбнувшись, и вновь ощутили свое единство и родство своих душ.

 

15

Не надо было этого делать.

Роун включил душ; его тугие горячие струи смывали с тела пахнущую сандалом мыльную пену и стекали вниз, заполняя ванну клубами душистого пара. Он знал, что ему следует жалеть о часах, проведенных в постели с Джолеттой, но он ни о чем не жалел. Наоборот, он провел бы с ней еще столько же времени, если не больше. А сожаления он оставит на потом.

Она не походила ни на одну из женщин, которых он знал. Но в этом не было ничего неожиданного, он понял это с их первой встречи. Она пришла к нему позавчера так просто, так естественно — словно нимфа из мифа: без колебаний или претензий, не стараясь заставить его понять, какую честь ему оказывает…

Потому-то он и чувствовал себя польщенным. Но он ощущал и многое другое, о чем лучше было не думать сейчас, если он хотел дать ей поспать подольше в это утро.

Господи, как она была отважна и как умела держать себя в руках. Вчера, после катастрофы, он боялся, что ему придется столкнуться с полным набором истерических приемов. Но ничего подобного. И дело было вовсе не в недостатке знаний или воображения, чтобы представить, что могло с ними случиться. Целых пять минут она сидела бледная, широко раскрыв глаза. Просто она не хотела выплескивать на окружающих свои переживания по поводу испытанного ею страха.

А чуть раньше, до того как их столкнули с дороги, она сильно и всерьез рассердилась на него — и не без причины. Он чувствовал бы себя гораздо лучше, если бы она кричала и обзывала его. Интересно, понимала ли она это? Вряд ли. Ведь она тогда, образно говоря, «отправила его в чистилище» и держала там до тех пор, пока он уже не мог больше выносить подобного состояния.

Ему хотелось надеяться, что Джолетта не заметила этого. Если она когда-нибудь поймет, как больно может ему сделать, тогда он и в самом деле окажется в жалком положении.

Он бывал в Венеции и раньше, но никогда — с женщиной, которая не притворялась пресыщенной этим городом. Джолетта с тихим восторгом смотрела и наслаждалась; радость искрилась в ней, как солнце на волнах лагуны. Она очаровала окружающих, всех без исключения мужчин. В том числе Цезаря Зиланти и его самого.

Удержать при себе руки и некстати вспыхнувшее желание оказалось невозможно. Слишком подходящим был момент, и слишком соблазнительно выглядела Джолетта в венецианском лунном свете.

А он сам оказался слишком ревнив. Цезарю еще повезло, что не отправил его на дно Канале-Гранде, этого сладкоречивого сукина сына…

Надо держать себя в руках! Ведь он сам хотел быть поближе к Джолетте, чтобы постоянно иметь ее перед глазами, и при этом оставаться спокойным. Идиот. Переоценил себя.

И что теперь? Теперь он, как козел-вожак, ведущий стадо на убой, потащит Джолетту на площадь Святого Марка и будет ждать, изображая невинность, и чувствовать себя последним ублюдком.

Роун выключил душ, взял полотенце и прижал его к лицу. Сделав глубокий вдох, потом второй, он помедлил и наконец не спеша выдохнул.

Господи, как ему все это не нравится! Очень не нравится. Он понимал это с самого начала, но не думал, что будет настолько противно. Однако у него осталось мало времени — еще неделя в Италии, и тур закончится. И пусть это выглядит глупо и эгоистично, но он хотел выжать максимум из этой недели.

Приоткрыв веки, Джолетта наблюдала, как Роун вышел из ванной. Ее забавляли его напрасные старания двигаться бесшумно. Она спала чутко и проснулась в тот момент, когда ее возлюбленный встал с кровати, но решила не смущать его и не показывать, что уже давно все видит и слышит.

В сущности, ей не приходилось постоянно жить рядом с мужчиной, просыпаться с ним в одной кровати; не приходилось видеть его расхаживающим в бледном утреннем свете лишь с полотенцем на бедрах. Это было забавно.

Между лопаток у него блестели капельки воды, до которых он не смог дотянуться полотенцем, и еще несколько капель остались на темных курчавых волосках, покрывающих его ноги. Она с ленивым удовольствием смотрела, как они сверкают при каждом движении его крепких мышц, и даже, чуть покраснев, подумала, что хорошо бы их вытереть.

Ей пришло в голову, что в Швейцарии он вел себя не так свободно: одевался в ванной и выходил из комнаты, когда она переодевалась после принятия душа. И раз в это утро он позволил себе подобные действия, значит, между ними установилась некоторая близость. Это чувство беспокоило ее, но она надеялась, что сможет к нему привыкнуть.

Чуть слышно насвистывая «Сен-Луис вумен», он вытащил из чемодана чистое белье и некий предмет, оказавшийся маленьким кофейником, натянул трусы и джинсы и опять пошел в ванную наполнить кофейник водой. Через минуту Джолетта уловила аромат свежих кофейных зерен и тихое бульканье закипающей воды.

Вернувшись в комнату, Роун бесшумно подошел к окну и прислонился плечом к раме. Скрестив руки на обнаженной груди, он смотрел на крыши внизу. В бледном утреннем свете его лицо казалось задумчивым, даже печальным. Что его тревожило? Какие-то деловые проблемы? Или что-то, связанное с ней?

Джолетта хотела было спросить, но решила, что она еще слишком мало знает Роуна, чтобы задавать вопросы о его делах, а если он раздумывал о ней, то, может быть, ей лучше ничего не знать о его мыслях.

Она потянулась, приподнялась на локте и сказала чуть охрипшим от сна голосом:

— Кажется, пахнет кофе?

Роун повернул голову, его губы медленно расплылись в улыбке.

— Надеюсь, он будет для тебя не слишком крепким.

— Я из Нового Орлеана, ты не забыл? Кофе для меня не может быть слишком крепким.

Роун кивнул, давая понять, что принимает шутку. Потом произнес:

— Я очень сожалею о случившемся.

— Да? Звучит не слишком лестно. — Ей хорошо удалась легкость тона.

Его улыбка погасла, лицо стало серьезным.

— Я хотел сказать, что сожалею только о том, что не принял мер предосторожности. Я бы это сделал, если бы знал… но по крайней мере это доказывает, что я не планировал того, что случилось.

— Ох, — выдохнула девушка и посмотрела на простыню, прикрывавшую ее тело. Наконец она поняла, о чем он говорил. Но мысли о беременности и о способах предохранения не приходили ей в голову. — Но и я… то есть я не…

— Я так и не думала, — помог он ей закончить фразу. В его голосе звучали шутливые нотки. — Это можно уладить, если еще раз сходить в аптеку, а?

Вопросительный оттенок этой фразы тонко намекал на то, что он ничего не принимает как должное. Джолетта поняла, что ей предоставляется благовидный повод для отказа от установившейся между ними близости и возможность вернуться к прежним дружеским отношениям, если она того хочет. Ей ничего не оставалось, как ответить любезностью на любезность.

— Конечно, можно, — ответила она, — если ты полагаешь, что у нас будет время.

— О, — с облегчением выдохнул он. — Я думаю, найдем.

Она засмеялась, будучи не в силах сдержаться. В следующее мгновение его тело упало на постель рядом с ней. Он быстро перевернул ее на спину и, склонившись над ней, долго смотрел ей в глаза потемневшим взглядом, в котором закипала страсть. Какое-то время она выдерживала его взгляд, потом обняла за шею и притянула к себе.

На площади Святого Марка было множество голубей. Они стаями носились над продавцами зерен, хлопая крыльями, и утреннее солнце отсвечивало зеленью и перламутром на их головах и шеях. Вспархивая из-под ног туристов и итальянских школьников, проходивших по плитам площади от набережной ко Дворцу дожей и к собору, они словно земные ангелы белыми стайками взмывали вверх, когда бронзовые колокола на старой часовой башне отбивали время.

Сидя с Роуном в кафе на площади за чашечкой кофе и наблюдая за голубями, Джолетта подумала, что у них такие же красные лапки и такой же амурный вид, как и у голубей на площади Джексона в Новом Орлеане. Это сходство почему-то порадовало ее.

Но оказалось, что она знакома не только с голубями. Губы Джолетты непроизвольно сжались, когда она увидела, как через толпу туристов и продавцов открыток и сувениров к ней пробирается высокая светловолосая женщина.

Натали.

Первой реакцией Джолетты были раздражение и гнев.

После всех пережитых ею событий она не удивилась тому, что Натали нашла ее, но не могла понять, как та смела смотреть ей в лицо. Хорошо бы встать и уйти или вообще не разговаривать с кузиной. Но, похоже, это не поможет. Надо что-то делать. Так почему бы не начать прямо сейчас?

Поняв, что ее заметили, Натали приветственно помахала им рукой. На ней было сногсшибательное модное платье от Версаче кричащих сине-зеленого, красного и по-итальянски горячего желтого цветов, но оно выглядело неуместно на этой площади с ее приглушенными тонами и отшлифованной временем элегантностью. Когда она опустила руку, дюжина нанизанных на ней золотых браслетов зазвенела так громко, что голуби вспорхнули и разлетелись, очистив вокруг Натали площадку в добрых двадцать футов.

— Доброе утро, кузиночка, — весело приветствовала она Джолетту. — Я так и знала, что рано или поздно ты появишься на этой площади. Все сюда приходят.

Джолетта кивнула без энтузиазма, что нисколько не обескуражило Натали. Остановившись возле столика, она оглядела ее с ног до головы и сказала:

— Хорошо выглядишь. Венеция идет тебе на пользу. Или, может быть, дело в твоем спутнике? — Натали повернулась к Роуну, который встал ей навстречу. — Ты не хочешь нас познакомить?

Джолетта представила их друг другу. На лице Роуна застыло недовольное выражение — он явно не одобрял вторжение Натали, — и оно отнюдь не смягчилось, когда она снова заговорила, глядя на Джолетту:

— Что ж, кузина, я наблюдаю определенный прогресс в твоем окружении по сравнению со всеми этими бородатыми художниками, с которыми не о чем говорить, или занудными учеными, которые говорят слишком много.

Джолетте послышались в ее голосе завистливые нотки. Яркий дневной свет невыгодно освещал лицо Натали, безжалостно выставляя напоказ дряблость ее желтоватой кожи под слоем косметики — следствие ночного образа жизни и чрезмерного увлечения алкоголем, и глубокие морщинки между тонко выщипанными бровями — результат постоянного недовольства.

Не дожидаясь приглашения, Натали потянулась за стулом, но Роун опередил ее, сделав это сам. Она одарила его улыбкой через плечо.

— Роун, — кокетливо сказала она, — хорошее имя для ковбоя. Вы не ковбой?

— Не совсем, — ответил он.

— Что это значит? Я умираю от любопытства. — Натали сделала знак официанту.

— У меня есть инстинкты ковбоя, но нет лошади.

— И что же это за инстинкты? — игриво продолжала Натали.

Он сел на соседний стул и прямо посмотрел ей в глаза.

— Инстинкт мчаться спасать кого-то и стремление решать проблемы с помощью кулака.

— Человек действия. Боже мой! — Натали, подперев подбородок рукой, не сводила глаз с Роуна.

Джолетта неодобрительно посмотрела на кузину. В этой их пикировке было что-то странное. Натали и своим тоном, и улыбкой откровенно поддразнивала Роуна. Она была из тех женщин, которые предпочитают мужское общество и не находят нужным скрывать это. Она моментально сосредоточивала свое внимание на любом мужчине, случайно оказавшемся поблизости, или пыталась привлечь внимание каждого, кто казался ей доступным.

Однако реакция Роуна была неожиданной. Он откинулся на спинку стула, словно желая проложить черту между собой и этой женщиной, но лицо его при этом оставалось неподвижным.

Поскольку Роун не ответил на ее последнее игривое замечание, Натали посмотрела на Джолетгу, потом снова перевела взгляд на молодого Человека и весело спросила:

— Вы только что познакомились или у вас роман уже давно?

— Это не имеет значения, — сухо ответила Джолетта. — Или ты боишься, что он помешает твоим планам? Натали широко открыла глаза.

— Не надо злиться. Что бы там ни было, я не знаю, о чем ты говоришь.

— Я думаю, знаешь. Это я не понимаю, как ты можешь показываться мне на глаза после того, как вчера едва не убила нас.

— Убила? Я? Не разыгрывай мелодраму!

Джолетта выдержала взгляд кузины.

— Может быть, ты и не собиралась нас убивать, но автомобиль, в котором мы находились, загорелся, представь себе, после того как грузовик столкнул нас с дороги.

— Минуточку… — начала Натали, нахмурившись.

— Это был подлый и бесчестный трюк, почти убийство.

— Ты считаешь, что я имею отношение к этому?

«С каким искренним недоумением она на меня смотрит», — подумала Джолетта. Но Натали всегда умела притворяться.

— Я видела тебя в Париже и знаю, что ты за мной следишь.

Натали бросила на Роуна удивленный взгляд, но тот смотрел на нее с полным безразличием. Она резко повернулась к Джолетте.

— Ты что, считаешь, что мы… Но это просто смешно! Мы же одна семья! А насчет моей слежки должна тебе сказать, что твоя выдумка с путешествием показалась мне просто дикой! Полагаю, ты нашла дневник — в этом нет ничего удивительного, ты хорошо знала Мими и ее дом, — но если бы в нем была формула, мы бы давно об этом узнали. Наверное, ты вычитала в нем нечто такое, что привело тебя сюда, но я сомневаюсь, что есть хоть один шанс из миллиона найти здесь что-то после стольких лет, и я буду искренне удивлена, если тебе это удастся.

— Что же тогда ты делаешь в Европе?

Натали коротко рассмеялась.

— Видишь ли, у меня есть и собственная жизнь. Я здесь проездом и решила узнать, как у тебя дела.

Джолетта, конечно, не поверила ей, но спорить было бесполезно.

— А тетя Эстелла и Тимоти?

— Где мой любезный братец, не имею ни малейшего представления. Он отправился куда-то сам по себе, на Корфу, кажется. А это дело он назвал, я цитирую: «пустой тратой пляжного времени». — В голосе Натали звучала неподдельная скука. Она продолжила:

— А мама… Последнее, что я о ней слышала, так это то, что она отправилась в Нью-Йорк на встречу с Лорой Каморе. В «Каморе Косметике» отличные лаборатории, они умеют не только изготавливать собственные духи, но и определять состав других духов. Она взяла с собой «Ле жардин де кор», чтобы там сделали их анализ и попробовали создать им подобные.

— Ничего из этого не получится, — с трудом выговорила Джолетта.

Натали махнула рукой.

— Мама думает, что получится, а она обычно добивается того, чего хочет, так или иначе.

Это было правдой, и возразить было нечего.

— Ты так и не сказала, куда направляешься, — заметила Джолетта.

Натали ответила не сразу, сделав вид, что ее отвлек подошедший к столику официант. Когда он принял заказ и отошел, она сказала:

— Я собиралась провести немного времени с приятельницей в Сатурнии, оправиться после зимнего сезона и лечения на водах. Но что-то случилось, и она задержится на несколько дней.

— Вот не повезло-то, — Джолетта не пыталась скрыть иронии.

— Я так не думаю. — Натали улыбнулась своей самой обворожительной улыбкой. — Надеюсь, ты не будешь возражать, если я составлю компанию вам с Роуном, пока она не появится?

— Сомневаюсь, что тебе это понравится, — сказала Джолетта. — Мы здесь с туристической группой.

Натали, с трудом сдерживая смех, взглянула на Роуна.

— В самом деле? Гиды, жареные куры на обед и пожилые дамы в костюмах из полиэстра?

— Большинство дам одеты в жатый шелк и парашютный нейлон, — ответила Джолетта, — но в основном все так и есть.

— Ну ладно, — пожала плечами Натали, — если вы это выдерживаете, то и я смогу.

— Нет.

Роун сказал это так категорично, что Джолетта с удивлением повернулась к нему. Он хмуро смотрел на ее кузину. Мысль о том, что он так недвусмысленно дал понять, что предпочитает остаться с ней наедине, вогнала Джолетту в краску.

— Я говорила со своей кузиной, — обиженно сказала Натали.

Роун сдержанно улыбнулся.

— Я не хочу обижать родственников Джолетты, но сейчас мы бы предпочли побыть вдвоем. Надеюсь, вы нас понимаете.

— Ах, вот как? — Натали оценивающе посмотрела на Джолетту. — Какой интересный поворот событий!

— Здесь нет ничего особенного, — вызывающе заметила Джолетта. «Натали не могла знать, что мы с Роуном познакомились недавно, — подумала она, — или могла?»

— Для кого-то, может быть, и нет. Но я и не подозревала, что тебе может понравиться такого рода времяпрепровождение, Джолетта.

— И какого же оно рода? — жестко спросил Роун. Натали приподняла брови и взглянула на него саркастически:

— Как вы заботливы, я в восторге! Но мы с Джолеттой так давно не болтали с глазу на глаз… Надеюсь, вы позволите мне пообщаться с ней хотя бы пару часов после обеда?

— Не наедине.

— О, конечно, мы хотим, чтобы вы были с нами, — как ни в чем не бывало согласилась Натали.

Роун вопросительно взглянул на Джолетту. Та ответила:

— Мы хотели немного побродить после обеда, а потом съездить на острова Терчелло и Бурано, посмотреть старую церковь и выбрать кружева. Ты наверняка была там тысячу раз.

— В таком приятном обществе — ни разу, — твердо сказала Натали и поднесла ко рту чашечку кофе, поставленную перед ней официантом.

Было совершенно ясно, что Натали, по ей одной известным причинам, намерена провести время с ними. Но что это были за причины, Джолетта никак не могла понять. Если тетя отдала духи на анализ, тогда им с Натали должно быть совершенно безразлично, найдет ли Джолетта формулу каким-либо другим путем. Если, конечно, они не хотели иметь духи в своем полном распоряжении.

Возможно, ее кузину больше всего интересовал Роун. Может, она хотела узнать о нем побольше, чтобы понять, какое влияние он оказывает на происходящее. Но поскольку Джолетте было даже выгодно убедить Натали и всех остальных, что теперь она не одинокая мишень, она перестала возражать.

Натали же твердо решила быть очаровательной. Она без умолку болтала, отпускала забавные замечания по поводу прохожих, рассказывала о своих прежних посещениях Венеции и всей остальной Европы, причем сыпала титулами и кличками людей, коих она редко удосуживалась называть их настоящими именами. Большая часть ее рассказов предназначалась Роуну. Он реагировал весьма сдержанно, только подергивание губ иногда выдавало, что он хорошо знаком с большинством из тех людей, которых она упоминала.

Натали совершенно не интересовали витрины магазинов, у которых задерживалась Джолетта, ее не волновали ни стекло ручной выдувки, ни тонкой работы серо-голубые камеи. Она не восторгалась готической резьбой зданий и выказывала нетерпение, если они задерживались на арочных мостиках, чтобы полюбоваться видами изящно изгибавшихся каналов. А поскольку поток воспоминаний Натали остановить было практически невозможно, Джолетта невольно стала чувствовать себя лишней.

Впрочем, в этом не было ничего удивительного: Натали, обучаясь в частных школах и имея огромное количество богатых приятелей, всегда умела поставить ее в такое положение. Иногда Джолетте казалось, что кузина делает это намеренно, но теперь она не была в этом уверена. Возможно, Натали просто никогда не приходило в голову подумать о чувствах других людей.

Джолетта заглянула в маленький магазинчик полюбоваться коллекцией фарфоровых фигурок Армани. Они были такие прелестные, такие изысканные и романтичные, что она просто не могла оторвать от них взгляд. Ей безумно захотелось купить статуэтку, изображавшую двух влюбленных в гондоле, но она была не только слишком хрупкой и могла пострадать от перевозок, но и стоила слишком дорого для нее. Джолетта с сожалением покинула магазин и рассыпавшегося в любезностях продавца и вышла на улицу.

Роун и Натали стояли на тротуаре в стороне от магазина. Натали что-то быстро говорила Роуну, грозя ему пальцем, а он молчал, мрачно опустив голову.

Нахмурившись, Джолетта направилась к ним. Натали взглянула в ее сторону, и выражение ее лица тут же изменилось. Она тихо сказала Роуну еще несколько слов и ослепительно улыбнулась.

— Что-нибудь случилось? — спросила Джолетта, подойдя к ним.

— А что могло случиться? — ответила Натали. — Просто Роуну пришла в голову замечательная мысль — он предлагает нам троим отстать от группы и не ехать на острова, а прогуляться по Риальто или отправиться на пляж в Лидс. К тому же погода располагает.

— Правда? — удивилась Джолетта.

Она не верила ни единому слову Натали, тем более после вчерашней ссоры с Роуном, которая произошла именно из-за его своевольного решения. Девушка изумленно взглянула на него. Глаза Роуна потемнели, лицо стало каким-то тускльш, но он не сказал ни слова.

За последние пару часов Джолетта кое-что поняла. Первое — это то, что она больше не может выносить общества кузины. Ей надоело тащиться за этой парочкой и слушать, как Натали общается исключительно с Роуном. Еще она поняла, что чувство собственности ей не чуждо. Это открытие не слишком ее обрадовало, но бороться со своими чувствами она не собиралась. Она собиралась предпринять что-нибудь.

— Ты уверена, — спросила она, глядя Натали прямо в глаза, — что это идея Роуна?

— А чья еще? Разве не здорово? Мы отлично повеселимся.

Джолетта покачала головой.

— Сомневаюсь. Роун, как ты могла заметить, настоящий джентльмен. Он не любит отказывать дамам, кроме того, он исключительно вежлив. Но мне кажется, изначально он был абсолютно прав. Мы лучше покинем тебя вдвоем.

— Джолетта! Не будь такой вредной!

— Извини, я не хотела тебя обидеть. Но, думаю, ты найдешь чем заняться до приезда твоей приятельницы. Ты знаешь столько интересных людей. Наверняка отыщется какой-нибудь герцог или князь, который поможет тебе приятно провести время. — Джолетта не смогла удержаться от этого язвительного замечания.

Натали, пораженная, уставилась на кузину, потом резко повернулась к Роуну.

— Скажите ей! — велела она. — Скажите, что вы не против. Убедите ее, я уверена, вы это можете.

Лицо Роуна вспыхнуло от гнева. Намек, прозвучавший в словах Натали, рассердил его, но та, вздернув подбородок, уверенно встретила его взгляд. Молодой человек первым отвел глаза. Когда он повернулся к Джолетте, их выражение было рассеянным. Тихо, почти без выражения, он проговорил:

— Знаешь, я бы предпочел отстать от группы.

Джолетте показалось весьма странным, что Натали сумела заставить Роуна изменить свое мнение. Что-то здесь было не так. Что именно, она пока понять не могла, но это было очевидно.

Натали, не давая ей времени для ответа, заговорила ласковым голосом:

— Тебе ведь тоже надоело все это туристическое занудство, правда, Джолетта? Но если ты все-таки предпочитаешь экскурсии, мы с Роуном можем поразвлечься и без тебя.

— Хорошо, — как бы взвешивая свои слова, проговорила Джолетта, — я согласна.

— Тогда решено! — воскликнула Натали. — Так будет гораздо лучше!

Они зашли в гостиницу, чтобы взять купальные принадлежности и заодно предупредить гида, что днем они не поедут на экскурсию. У входа они увидели Цезаря Зиланти, который шел им навстречу, широко раскинув руки.

— Ну, наконец-то! Я знал, что вы скоро появитесь, иначе опоздали бы на экскурсию, про которую говорили вчера. — Он поднес к губам руку Джолетты. — Как ваша голова, красавица? Все хорошо, да? Я так хотел застать вас, чтобы удостовериться, что вы примете мое приглашение. Уверен, именно вам оно придется по вкусу.

— Приглашение? — удивленно переспросила Джолетта. Она заметила и то, как помрачнел Роун, и то, как удивилась Натали, но решила не обращать на них внимания.

— У моей кузины есть палаццо, место в полном смысле слова историческое. Она была бы крайне рада принять вас у себя.

Джолетта понимала, что ее теперешнее решение является запоздалой реакцией на пережитое ею смятение чувств. Но понимание ничего не меняло.

— С огромным удовольствием, — ответила она, движимая чувством восставшей гордости. — Правда, я не знаю, как к этому отнесутся моя кузина и Роун. У них, кажется, были другие планы.

Пришлось кое-что объяснять Натали и представить ее. Кузина Джолетты одарила итальянца очаровательной улыбкой, позволив своей руке задержаться в его на некоторое время. Цезарь благосклонно принял ее жест, но тотчас снова повернулся к Джолетте, хмуря густые брови.

— Так вы решили не ехать на острова? Но ведь другого времени не будет, жаль упускать такую возможность.

— Там нет ничего интересного, — возразила Натали.

— Венеция — это не только Канале-Гранде и собор Святого Марка, — заявил Цезарь с гримасой неодобрения на лице. — Ее душа — это острова, стеклодувные фабрики, и все те строения, которые специально размещали подальше друг от друга из-за угрозы больших пожаров, и места, где рыбаки наслаждаются одиночеством и красят свои дома в яркие цвета, чтобы их было видно с моря.

Джолетта услышала в словах итальянца именно тот довод, которого ей не хватало, — ведь она хотела увидеть как можно больше. Она повернулась к Роуну и Натали.

— Вы можете делать все, что угодно, а я таки поеду на острова.

Натали недовольно посмотрела на Цезаря, а потом на нее.

— Ты в этом уверена?

— Абсолютно, — твердо ответила Джолетта.

— Мы не можем тебя удерживать, — пожала плечами Натали.

— Тогда мне придется поехать с Джолеттой, — сказал Роун. — Но мы должны узнать, возьмут ли они с собой еще одного человека.

— Или двоих, если позволите, — вступил в разговор Цезарь. — Для меня было бы большой честью снова послужить вам гидом.

— Минуточку, — заявила Натали. — Я категорически отказываюсь ехать на экскурсию. Вы обещали мне Лидо, Роун.

Наступило неловкое молчание, которое прервал Цезарь:

— Не вижу проблемы. Я поеду с Джолеттой вместо Роуна, а он может сдержать свое слово.

Джолетта заметила, что Роун собирался что-то сказать, но осекся. Она вопросительно взглянула на него. Он несколько секунд смотрел на нее, потом отвел взгляд в сторону, уставившись на проплывающую мимо лодку.

Джолетте стало не по себе, на лице ее появилось огорченное выражение. Она нерешительно посмотрела на Цезаря.

— Я думаю, что у вас есть и другие дела, кроме того, чтобы сопровождать меня.

— Ради вас, carina Джолетта, я отменил бы любое из них, — поспешно заверил ее Цезарь. — Для меня это такая честь!

Его галантность и готовность ей услужить приподняли испорченное настроение Джолетты.

— Ну, тогда все в порядке, — улыбнулась она.

— Будем надеяться, — пробормотала Натали, хотя вид у нее был не слишком довольный. Роун же не проронил ни слова.

Джолетта боялась, что этот день будет тянуться бесконечно, но он промелькнул в одно мгновение. Через лагуну они проехали на чистом и ухоженном морском трамвайчике, сиявшем полированным деревом и начищенной до зеркального блеска медью. Когда Джолетта заметила, в каком идеальном состоянии его содержат, Цезарь объяснил ей, что морские суда являются гордостью венецианцев и они следят за машинами и за оружием.

Из двух островов Терчелло ей понравился больше, наверное, потому, что он был такой небольшой и уютный, со множеством немощеных дорожек и итальянских садиков, засаженных артишоками с крепкими волосатыми листьями и буйно разросшимся горошком, с затерявшимися в траве тропинками, на которых грелись на солнце кошки.

Они с Цезарем прошли по плитам старинного храма, по которым прихожане ступали уже более тысячи лет. Потом они наскоро перекусили в кафе, где, возможно, сиживал Хемингуэй, когда однажды зимой жил в гостинице «Локанда Киприани» и писал «За рекой в тени деревьев».

На Бурано Цезарь купил Джолетте сплетенную из кружев картину с изображением дамы и господина в костюмах семнадцатого века, держащих в руках пронзенное стрелой сердце. Они обошли стороной площадь с киосками, торгующими сувенирами, и пошли вдоль домов, раскрашенных в розовый, оранжевый, ярко-голубой и пурпурно-красный цвета.

Цезарь держал девушку за руку, не сводя с нее восторженных глаз, и солнце отражалось в его иссиня-черных кудрях и золотило лицо. Она понимала, или ей только так казалось, что это ничего не значит, и все же ее восхищала сиявшая вокруг него аура мужественности, ей льстило его неприкрытое восхищение. Какое же это могучее оружие, причем типично итальянское, точнее латинское. Интересно, осознанно ли он им пользуется? И еще: почему другие мужчины, особенно американцы, к таким приемам не прибегают?

Она даже была благодарна Цезарю. Комплименты, которыми он ее осыпал, его галантные манеры помогали ей залечить раны, нанесенные Роуном ее чувству собственного достоинства. Цезарь дал ей передохнуть от эмоций, которые слишком быстро поглотили ее, нарушили ее душевное равновесие. Ей нужна была передышка, чтобы подумать о том, что случилось с ней за это время, и, возможно, пересмотреть свое отношение к Роуну.

Еще, глядя на Цезаря, Джолетта думала о Вайолетт и Аллине, в жилах которого тоже текла итальянская кровь. Если история повторяется, то это должен был быть Цезарь, чем-то немного походивший на Аллина. Не то чтобы она действительно верила в подобные вещи — в реинкарнацию, прошлую жизнь, перевоплощение душ, — но все же здесь, в Венеции, она чувствовала себя гораздо ближе к Вайолетт, чем в Новом Орлеане. Она начинала понимать, возможно, даже слишком хорошо, что руководило когда-то ее прапрапрабабушкой.

Они дошли до конца улочки, спускавшейся к морю, где на заросшем травой обрыве стояла удобная скамейка. Цезарь поспешил прямо к ней, обогнав другую парочку, тоже туда направлявшуюся, усадил Джолетту и сам сел рядом с присущей ему самоуверенностью, не обращая никакого внимания на рассерженные возгласы опоздавшей пары.

Они сидели, подставив лица солнцу и ветру, и любовались искрящимся голубовато-зеленым морем. Первым нарушил молчание Цезарь:

— Ваша кузина Натали совсем на вас не похожа.

— Вы имеете в виду внешность? — уточнила Джолетта.

— Конечно, она блондинка, что само по себе привлекательно, но я говорил о ее манерах. Она слишком… решительная.

— Неужели вы успели это заметить за такое короткое время? — поддразнила его Джолетта. Он слегка улыбнулся.

— Мужчины всегда замечают подобные вещи.

— И вам нравятся такие решительные женщины? — спросила она.

— Иногда — да, иногда — нет. Мне не нравится, когда мне приказывают: делай то, не делай этого.

Джолетта подумала, что Роуну раньше это тоже не нравилось. Но на сей раз он не возражал. Почему? Этот вопрос мучил ее весь день, донимал, как больной зуб. В голову же приходил один-единственный ответ: ему понравилась Натали и он хотел провести с ней время.

— Как вам кажется, моя кузина привлекательнее меня? — спросила она тихим, вкрадчивым голосом.

— Что за вопрос, carina? — сказал он, поворачиваясь к ней. — Почему вас это волнует?

Джолетта только пожала плечами в ответ. Она спросила это, повинуясь неосознанному порыву, даже не пытаясь ему противостоять.

— Вы сравниваете ее с собой, это из-за меня или из-за Роуна?

Цезарь оказался проницательнее, чем она думала.

— Забудем об этом, — сказала она. — Это совсем неважно.

— А мне кажется, важно. — Он помолчал, потом, понизив голос, продолжил:

— Вы — другая, вот и все. Ее красота бросается в глаза, это пламя, способное опалить любого мужчину. Ваш свет мягче, как у свечи; надо подойти поближе, чтобы оценить его таинственное мерцание. Вы принадлежите к тому типу женщин, на которых мужчины женятся, чтобы потом долгие годы греться у негаснущего огня. А она из тех, кого берут в любовницы для короткого и бурного романа, который, как и фейерверк, сгорает за одно мгновение.

Джолетта долго смотрела на него, потом улыбнулась.

— Вы различаете только два типа женщин?

— Нет. — Его глаза светились теплотой, в голосе звучали насмешливые нотки. — Есть еще женщины-матери.

Джолетта и Цезарь не стали заходить в гостиницу, а просто пересели из морского трамвайчика в гондолу, которая по каналам доставила их к старому дому.

Снаружи это было ничем не примечательное здание, выделявшееся разве что террасой с готическими арками. Оно походило на то палаццо, где жили Вайолетт и Аллин, но Джолетта видела много таких домов. Внутреннее убранство выглядело довольно экзотичным: огромные зеркала в золоченых рамах и тонкие хромированные торшеры, большие вазы из майолики с охапками весенних цветов и абстрактная живопись на стенах.

Тетя Цезаря оказалась вовсе не сгорбленной старушкой в кружевах, как ожидала Джолетта. Эта женщина излучала удивительную внутреннюю силу. Забранные в пучок волосы оставляли открытыми уши с бриллиантовыми серьгами, блестевшими, как маленькие солнца. Платье из золотистого шелка, несомненно, принадлежало руке Армани.

Итальянка сказала, что ей очень приятно принимать у себя дома подругу ее племянника, она и не подозревала, что у него такой отменный вкус. Хозяйка с удовольствием показала дом, который после долгих лет запустения был наконец-то отремонтирован заново. Она, можно сказать, вышла замуж за это палаццо — оно принадлежало семье ее мужа долгие годы, но въехали сюда они только год назад, когда скончалась ее свекровь. В доме много перемен, и она непременно хотела все продемонстрировать.

Затем их пригласили к ужину, который подавали на террасе в угасавшем свете дня. Блюда менялись одно за другим, предлагались все новые вина, разговор не иссякал.

Когда Джолетта и Цезарь добрались до ближайшей к ее гостинице пристани, было уже совсем поздно. Он не отпустил ее одну и настоял на том, чтобы пройти вместе с нею по улице и проводить до самых дверей номера.

Возле своей двери девушка остановилась. Она поблагодарила итальянца еще раз за прогулку, за великолепный день, за ужин. Когда она хотела отпереть дверь, он задержал ее, взял руку и, печально улыбаясь, спросил:

— Я так понял, что вы не собираетесь пригласить меня войти?

— Вы правильно поняли, — тихо, но твердо ответила Джолетта.

— Я знал это, — сказал он со вздохом. — Наверное, мне следует радоваться, что вы не такая, как другие женщины. Вы не станете принимать любовь от первого, кто вам ее предложит.

Джолетта нахмурилась.

— Многие другие женщины или многие американские женщины?

— Да, я говорю о ваших соотечественницах, carina. Вы удивлены?

Она не знала, что сказать.

— Наверное, этого ищут прежде всего те, кто приезжает в Европу в одиночестве.

— Ах, милая Джолетта, чего же ищете вы? — спросил он, понизив голос.

Она взглянула на него, уловив в его тоне настойчивые, почти требовательные нотки. Итальянец неотрывно смотрел на нее своими темными глазами. Он вдруг отпустил ее руку, приблизился к ней и, обняв за талию, поцеловал.

Губы у него были твердые, настойчивые, от него чуть пахло вином. Опытной рукой он обнимал ее крепко, но не сдавливал. Его объятия были ей приятны, казалось, что еще немного, и наслаждение усилится. Но все же желания он в ней не пробуждал, а ей не хотелось проверять, как далеко она может зайти в этом удовольствии.

Зачем она позволила себя поцеловать? Из благодарности? Или не хотела обижать его после всего, что он для нее сделал? А может, хотела проверить свои чувства к Роуну? Наверное, всего понемногу. Было ли это честно по отношению к Цезарю? Кто знает? Все зависело от того, к какому решению она придет. Несомненно, он тоже искал ответа на этот вопрос.

Джолетта попыталась медленно отстраниться от Цезаря — ей не хотелось, чтобы молодой итальянец чувствовал себя отвергнутым. В этот момент дверь номера распахнулась, и на пороге появился Роун. Одетый в одни джинсы, он держал в руках свернутый в трубочку журнал. Лицо его приняло сердитое выражение.

— Прошу прощения, — резко сказал он, глядя на побледневшую Джолетту.

— Я не хотел мешать, просто думал, что ты не можешь открыть дверь.

— Нет, — едва выговорила она.

— Я понял. Постарайся поскорее, я уже начал наполнять для тебя ванну.

— Он вернулся в комнату и прикрыл за собой дверь.

Джолетта стояла, не в силах прийти в себя от удивления после сказанных им слов, демонстрировавших их близкие отношения. Было абсолютно ясно, что таким образом Роун хотел предостеречь Цезаря, но как он посмел сделать это, особенно после того, как остался с Натали, — этого она не могла понять.

Она заметила еще две вещи. Вода в ванной действительно текла. А то, что она при первом взгляде приняла за журнал, на самом деле были страницы из дневника Вайолетт.

 

16

10 августа 1854 года

Я боялась сказать Аллину о том, что написанный им портрет уничтожен. Как больно было бы ему узнать, что Гилберт выместил свою злобу на куске холста, над которым он трудился с такой любовью. Кроме того, мне пришлось бы рассказать ему о том, что за этим последовало. Терпеть это было унизительно, но рассказывать — еще хуже.

Только через полтора месяца, как мы поселились в Венеции, я нашла в себе силы упомянуть об этом, да и то все произошло почти случайно.

Аллина не было все утро. Он взял себе в привычку покупать продукты для простых трапез, которые Вайолетт иногда просила приготовить кухарку синьоры Да Алл ори: блюда из голубей и жаворонков и баклажаны с побегами тростника, тушенные с помидорами и сыром. Иногда Вайолетт ходила вместе с ним, ей нравилось бродить по рынку, выбирать свежие фрукты и овощи и обязательно покупать цветы. Во время этих прогулок, сопровождавшихся заходами в антикварные лавки или магазины одежды, а то и просто сидением в уличных кафе, время летело быстро и давало обильные темы для разговоров на весь день.

В то утро Вайолетт неважно себя чувствовала. Недомогание было небольшим, но она боялась, что от запахов рынка ей станет дурно, а нет ничего хуже, чем почувствовать тошноту в людном месте. Поэтому она осталась дома.

Аллин вернулся к обеду, неся под мышкой свернутый в трубку холст. Он сказал, что нашел его на уличном развале. Это была картина художника Антонио Канале, известного как Каналетто. Работы его были не в моде, так как считалось, что при жизни он слишком много писал на продажу, сотворив сотни пейзажей Венеции, которые охотно раскупались туристами, в основном англичанами, в середине восемнадцатого века. Аллина поразила в его находке точность рисунка, указывающая, по его словам, на то, что художник обучался искусству архитектуры. Он восхищался сочностью красок и мастерским использованием перспективы, но купил он холст совсем по другой причине.

Вайолетт подумала о том, как он похож на ребенка, у которого есть какой-то секрет. Она улыбнулась и задала вопрос, которого он явно от нее ждал.

— Так почему же ты его купил?

Аллин указал в центр холста, где был изображен Канале-Гранде за мостом Риальто. Воды его переливались золотыми и палевыми искрами и всеми мыслимыми оттенками синего.

— Из-за этого, — ответил он.

Несколько мгновений спустя Вайолетт поняла, что он имеет в виду.

— Ах, — только и сказала она, и улыбка ее стала ослепительной, под стать воде, искрившейся на картине.

В центре картины красовалось то самое палаццо, в котором они жили. Большую его часть скрывали стены дворца, но лоджия и окна верхнего этажа, где находилась их спальня, полностью соответствовали действительности; художник точно передал теплый, охристый оттенок стен и синеву омывавшей основание дома воды.

Вайолетт странно было видеть его на картине, тем более что Аллин сказал, что она была написана не меньше ста лет назад. Почему-то казалось несправедливым, что работа художника уцелела через столько лет после его смерти.

— Я мечтаю о том, — сказал Аллин, — что когда-нибудь мы обзаведемся домом, где в углу гостиной повесим эту картину, а над камином — твой портрет.

Вайолетт взглянула на него. У нее ком подступил к горлу, и она отвела взгляд. Потом тихо произнесла:

— Я была бы рада… но это невозможно.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он, напрягаясь.

— Портрет… его уничтожил Гилберт, он его порезал. Потом, наверное, пожалел, но теперь уже ничего нельзя исправить.

— А ты? — спросил он. — Это тогда он тебя ударил?

Вайолетт не могла ответить, это было выше ее сил. Аллин взял ее за подбородок, чтобы посмотреть ей в глаза, но она прикрыла веки. Он не настаивал, обнял ее и прижал к себе.

Она почувствовала его взволнованное дыхание на своих волосах.

— Я должен был его убить, — сказал он наконец.

Его чуткость, понимание, даже его негодование были для Вайолетт лучше любого лекарства. Она справилась с собой и сказала:

— И из-за этого он тоже переживал. Аллин ответил не сразу. Наконец он вздохнул, и она почувствовала, что он расслабился.

— Наверное, он достоин жалости. Я тоже не мог бы совладать со своим гневом, если бы узнал, что теряю тебя. Она слегка кивнула.

— Мне так жаль.

— Портрет? Я напишу новый, еще лучше. Но я думаю о том, что ты сама пострадала из-за меня. Я виноват в том, что он обидел тебя.

— Но почему? — спросила она низким взволнованным голосом. — Ведь ты подарил мне столько радости.

— Я получил больше.

— Лишь то, что я сама отдала тебе.

— Конечно, ты ведь такая распутница, — сказал он с нежной улыбкой.

— Да, — серьезно согласилась она. — Ты отнесешь меня в спальню?

— Мадам, вы меня шокируете.

— Вас шокировать невозможно. Так да или нет?

— Даже бронзовые кони Святого Марка, если бы они ожили, не смогли бы меня удержать.

Потом они лежали обнаженные, и теплый ветер с моря ласкал их тела. Вайолетт не знала, сколько прошло времени, когда Аллин поднялся и вышел, оставив ее, полусонную, в постели. Вернулся он минуту спустя, положив что-то прохладное и тяжелое в ложбинку между нежных округлостей ее грудей.

Сначала она подумала, что это ожерелье. Цепочка была широкая, из чистого золота. К ней был прикреплен какой-то маленький предмет, похожий на ладанку. Казалось, что он вырезан из цельного куска аметиста в золотой оправе, украшенной жемчугом и бриллиантами.

Приподнявшись, Вайолетт взяла в руки украшение тонкой, искусной работы. Вдоль оправы шли завитки и переплетения в форме крошечных лепестков, а на одной из сторон аметиста была вырезана птица с распростертыми крыльями. У нее чуть дрожали руки, когда она поворачивала ее в лучах света; она поняла, что это не обычная безделушка. Взглянув на Аллина, Вайолетт взволнованно спросила:

— Что это?

— Дай-ка я тебе покажу. — Он взял камень и повернул его. Его верхняя часть, оказавшаяся крышечкой, осталась у него в руках.

Упоительный аромат распространился по комнате — сложный и в то же время очень знакомый, удивительно тонкий, но такой насыщенный, что он, казалось, вызывал волшебные видения, приносившие душе удивительное наслаждение. В нем были чудные запахи летней ночи, аромат ветра, прилетевшего с холмов, поросших апельсинами и миндалем. В нем чувствовалось цветение сада лунной ночью, сада, до которого доносился тихий шепот моря и двух тел, слившихся в жарком объятии на ложе из розовых лепестков. Там были и ароматы фиалок, и запахи полей, покрытых дикими розмари-нами и нарциссами. Но было в нем и нечто большее: он будил какие-то давно забытые таинственные ощущения.

— Духи Клеопатры! — с тихим изумлением сказала Вайолетт.

— И Жозефины. И Эжени.

— Но как… откуда?

— Тот парфюмер на рю де ла Пэ, о котором я тебе говорил, готовит эти духи для императрицы. Он очень рисковал, отдавая их мне, но он многим мне обязан. И еще — он романтик и не смог отказать, когда узнал, что они предназначаются даме, которая владеет моим сердцем.

Она посмотрела ему в глаза и поняла, что могла бы утонуть в бездонных глубинах любви, светившейся в его взгляде. Эта любовь очищала, согревала ее.

— Я буду вечно благодарна той силе, которой, я верю, наделены эти духи, — сказала Вайолетт, — если она привяжет тебя ко мне, а меня — к тебе.

— Да будет так, — ответил он.

Это была клятва, которую следовало скрепить поцелуем, и не только поцелуем. Потом они лежали в объятиях друг друга, и Вайолетт сказала:

— Мне следует поблагодарить тебя за духи.

— Ты уже сделала это, — со смехом отозвался Аллин.

— Ах, негодяй. — Она тихонько дернула его за волосы на груди, которые щекотали ей нос, и тотчас погладила это место. Потом нежно провела рукой по рубцу от шрама на его плече. — Я хотела сказать, что мне не следует особенно привыкать к волшебному аромату этих духов, а то что я буду делать потом, когда они кончатся.

— Мы закажем еще, — спокойно ответил он.

— Но не слишком ли это расточительно — посылать за духами в такую даль?

— Теперь ясно, как ты ценишь мою предусмотрительность, — в шутку обиделся он. — Но, любовь моя, если Наполеон достал для своей Жозефины рецепт этих духов, неужели ты думаешь, что я довольствуюсь меньшим?

— У тебя есть рецепт?

— Есть. И ты можешь заказать их, сколько тебе угодно, хоть ванну из них принимай, если у тебя будет на то желание.

— Желание мое, — ответила она, покачав головой, — это ты сам. Ты — удивительный.

Он приподнялся на локте и склонился над ней. Губы его почти касались ее губ.

— Постарайся не забыть эти слова, — прошептал он.

Так шел день за днем, так длилось это безумное, упоительное счастье. Они ели, спали, любили друг друга, вечерами сидели на террасе, любуясь тем, как лучи закатного солнца расцвечивают город, постепенно уходящий во тьму ночи. Они пополняли свой гардероб, посещая портных и модисток. Однажды Аллин купил шпагу-трость, чтобы, как он объяснил, защищаться, когда рядом не будет Вайолетт и ее зонтика.

Иногда они нанимали лодку, брали корзину с едой и вином и отправлялись на Лидо или на какой-нибудь остров.

Там они ловили рыбу, купались и возвращались домой загоревшие и умирающие от голода и желания.

Аллин купил краски и кисти и снова начал писать, стараясь запечатлеть сияющий свет Венеции и ее нежные цвета на небольших полотнах, которые было удобно носить с собой. Иногда, когда он работал, Вайолетт садилась рядом со своим вышиванием. А порой она отправлялась на прогулку с синьорой Да Аллори. Вдова Да Аллори была женщиной с добрым сердцем и острым языком, обожавшая окликать из окна своего мажордома, если тот отправлялся по какому-нибудь поручению. Время от времени Вайолетт ходила за покупками самостоятельно, наслаждаясь возможностью заглядывать, куда и когда ей заблагорассудится. Она научилась принимать чужой язык, ее стали узнавать хозяева некоторых лавочек, и она даже познакомилась с одним гондольером, милым юношей, который ждал ее появления на набережной и, завидев ее, направлял свое суденышко ей навстречу, рискуя собственной безопасностью и нарываясь на сердитые окрики других лодочников.

Мало-помалу все, что они с Аллином покупали — тонкое венецианское стекло, небольшие предметы старинной мебели, картины и безделушки, — совершенно загромоздило их комнату. Они договорились с синьорой Да Аллори и заняли весь верхний этаж ее дома. Расставив вещи по местам, они наняли горничную — девушку, приходившуюся племянницей мажордому Савио. И постепенно комнаты, которые они занимали, становились все больше похожими на настоящий дом. Вайолетт и Аллин познакомились с другими иностранцами, жившими в Венеции, большинство из них были англичанами. Время от времени они стали ужинать в компании или принимать у себя одного-двух гостей. Но они не слишком стремились расширить круг знакомых, предпочитая общество друг друга.

Вайолетт была счастлива. Порой душа ее просто пела от радости, которую трудно было сдержать. Бывали дни такие прекрасные, полные света, смеха, невинных удовольствий, что она плакала от переполнявших ее чувств.

Но иногда страх сжимал ее сердце железными клещами и не отпускал. Тогда она подолгу стояла у окна, глядя на улицу пустыми глазами, или лежала полночи без сна, ожидая рассвета и прислушиваясь к спокойному дыханию Аллина.

Однажды утром она сидела и смотрела, как Аллин рисует. Он оборудовал себе рабочее место в свободном углу спальни, окна которой выходили на север. Свет, падавший у него из-за спины, был прозрачный и чуть голубоватый. Его лицо выглядело сосредоточенным, а мазок голубой краски на подбородке очень ему шел. Он был настолько поглощен своим занятием, что Вайолетт казалось — он забыл о ее присутствии. Но стоило ей чуть шевельнуться в своем бархатном кресле, как Аллин тут же поднял голову.

— Устала вышивать? — спросил он, взглянув на незаконченную подушечку, лежавшую у нее на коленях. Вайолетт покачала головой.

— Мне просто нравится смотреть, как ты работаешь. Ты целиком поглощен тем, что делаешь. Он чуть покраснел.

— Я вовсе не хотел, чтобы ты скучала.

— А я и не скучала, — ответила она, улыбнувшись уголками губ, а потом добавила:

— Но иногда мне хочется, чтобы было что-то, что занимало бы мое время и мои мысли.

— Красок достаточно, холст есть, хочешь попробовать?

— Боюсь, у меня нет к этому таланта.

— Ты делаешь прекрасные наброски, я видел их в твоем дневнике, — серьезно ответил он.

Вайолетт улыбнулась и снова покачала головой. Однажды она рисовала его в дневнике — он как раз писал ее портрет. Ей казалось, что она уловила сходство, но не смогла передать обаяния его личности.

Он взглянул на нее испросил:

— А чем бы ты хотела заняться?

— Я, право, и не знаю.

— Может быть, музыкой? Мы можем купить пианино. Или попробуй писать, ведь тебе так нравится вести дневник.

— Музыку я очень люблю, но предпочитаю слушать, как играют другие. А дневник — это часть меня, я просто излагаю свои мысли и чувства на бумагу. Но не думаю, что могла бы писать стихи или рассказы.

— Мне кажется, ты себя недооцениваешь, — серьезно ответил он. — Но что еще, если не это?

— Наверное, мой удел рукоделие, — сказала Вайолетт и расхохоталась, увидев, как неодобрительно он на нее взглянул. — Шучу-шучу. Но, возможно, меня привлечет еще что-то.

Он отложил кисть, вытер руки и подошел к ней, опустившись на колени возле кресла.

— Делай что хочешь, только будь со мной.

Она протянула руку и оттерла краску с его подбородка.

— Столько, сколько ты этого захочешь.

— Долго это не продлится, — ответил Аллин, поднося ее руку к губам. — Лишь одну или две вечности.

Этими фразами, как ни милы и приятны они были, и ограничивались их разговоры о будущем.

Временами Вайолетт задумывалась о том, как долго это может еще продолжаться, но, когда она пыталась заговорить об этом с Аллином, он отшучивался, рассказывая о каком-нибудь развлечении, или выходил купить ей новую шляпку. В конце концов она поняла, что он просто не хочет разговаривать на эту тему. К тому же она не была уверена, что у него есть какие-то планы на будущее. Случаи, подобные тому, который произошел на вокзале, больше не повторялись. Если за ними и следил кто-то, то они этого не замечали.

Однако Вайолетт порой казалось, что она живет какой-то нереальной жизнью. Она думала о том, что надо написать домой своим сестрам и жене младшего брата Гилберта, с которой они дружили с детства, но не могла найти нужных слов, чтобы рассказать все, что с ней произошло. Она знала, что они будут ждать от нее объяснений. Потребуют, чтобы она сообщила, когда собирается вернуться в Луизиану, если она вообще намерена возвращаться. Они захотят узнать о Гилберте, о том, будет ли он с ней разводиться, и сколько времени он проведет в Европе. Ответы на многие из этих вопросов от нее не зависели, она просто не знала, как на них отвечать. Так что писать еще не пришло время. А поскольку она никому не сообщила о своем теперешнем местопребывании и о том, что оставила Гилберта, то и новостей из дома она не получала. Вайолетт оказалась оторванной от всего, что когда-то ей было близко и знакомо.

Аллин любил ее, был предан ей, являлся ее единственной надеждой, но она не могла отделаться от мысли, что будет делать, если он вдруг решит ее покинуть. Собственных средств к существованию у нее не было. Она могла бы написать в Луизиану, чтобы ей прислали денег на обратный путь, однако пройдут недели или даже месяцы, прежде чем родственники все устроят. Но сможет ли она сама продержаться все это время? И то только в том случае, если ей будет позволено вернуться в Новый Орлеан. Ведь ее семье и ей самой придется смириться с тем, что к ней станут относиться как к падшей женщине, покинувшей мужа ради любовника-художника. На самом деле все было не так, но переубеждать новоорлеанских сплетников было бы бесполезно.

И поэтому в глубине души Вайолетт испытывала страх. В ней поселился этот безотчетный ужас, избавиться от которого было невозможно. Наверное, поэтому она не очень удивилась, когда однажды вечером раздался грозный стук в дверь.

Савио пошел открывать и через некоторое время поднялся наверх узнать, согласен ли синьор Массари принять двух господ, желавших видеть его немедленно. Лицо Савио, когда он передавал визитные карточки, было мрачным.

Аллин, нахмурившись, долго смотрел на карточки, потом глубоко вздохнул и расправил плечи. Наклонив голову, он сказал:

— Передайте, что я, скоро спущусь.

— Кто это? — спросила Вайолетт, когда Савио вышел. Она взяла Аллина за руку, как будто хотела его поддержать.

— Не беспокойся, к Гилберту это не имеет никакого отношения, — сказал он, накрыв ее руку своей. — Это то, о чем давно следовало позаботиться.

Она не смела настаивать — не имела права вмешиваться в ту жизнь, которую он вел до того, как встретился с ней. И все же ей не хотелось, чтобы он шел туда, все ее естество восставало против этого.

— Это действительно необходимо? А если это западня? Аллин притянул ее к себе, взял ее лицо в свои ладони и прижался губами ко лбу.

— Я благодарен тебе за заботу, но обмана здесь быть не может. Верь мне. Я скоро вернусь.

Однако не было его довольно долго. Вайолетт не собиралась подслушивать, но громкие голоса на улице заставили ее выйти на лоджию. Посетители стояли у каменных ступеней дома, где их ожидала гондола. Аллин вышел вместе с ними.

Один из пришедших, судя по голосу, человек пожилой, стоял, потрясая сжатым кулаком, и лицо его было искажено гневом. Он говорил по-французски с таким акцентом, что понять его было весьма трудно.

— Вы могли иметь такую власть, о которой можно только мечтать. Придет время, когда вы горько пожалеете о том, что отвергли.

— Мне не нужно этого и никогда не будет нужно, — голос Аллина был тверд. — Ваша страна — не моя страна и никогда не была моей.

— Упрямый осел. Мы пошли бы на все ради вас. Для нас это было бы великой честью. А вы позорите себя тем, что отвергаете нашу преданность.

— Я постараюсь это пережить.

— И ваша страна — тоже. Такой случай выпадает редко — вы могли бы спасти многие жизни, могли бы изменить все. Все!

— Или ничего, — отозвался Аллин устало, как будто продолжая давний спор. — Некоторые вещи нельзя изменить за десятилетия, даже за века. Мой отец пытался сделать это.

— Ах да, ваш отец! Он обещал свободу, справедливость, но где все это? Напрасно сердца наши жаждут их. Помните об этом! Хорошенько помните.

— Это единственное, что я могу вам обещать, — ответил Аллин.

Пожилой человек возмущенно хмыкнул, потом повернулся и вместе со своим спутником вошел в гондолу. Когда гондола выплыла из тени, Вайолетт увидела, что это не люди с вокзала, как она боялась. И не те двое, которые следили за ними в Париже. Мужчины в гондоле были крепкого телосложения, с гордой, почти военной выправкой. Они были безукоризненно одеты, начиная от шелковых платков и кончая отменными кожаными ботинками. Но почему-то казалось, что в их облике чего-то не хватает, возможно, оружия.

Пожилой мужчина последний раз взглянул на Аллина.

— Дважды мы просили вас, и дважды вы нам отказали. Это ваше право. Но все не так просто. Придут и другие.

— Да, — ответил Аллин, и эхо его голоса гулко разнеслось под каменным сводом лоджии. — Я знаю это.

— Мы больше не будем беспокоить вас. Но помните о своем высоком положении. Теперь мы не увидимся. Прощайте.

Аллин в ответ лишь кивнул, но в этом простом жесте было нечто величественное. Гондола отплыла, он повернулся и вошел в дом.

Весь остаток вечера Аллин был молчаливее обычного. Он сидел, уставившись в пустоту, вздрагивал, когда Вайолетт к нему обращалась. Взгляд у него был усталый, невидящий, а иногда — почти безумный.

Вайолетт ждала, что он доверится ей, она хотела помочь ему, разделить все выпавшие на его долю невзгоды. Но он не сказал ничего ни сразу после того, как ушли эти люди, ни когда они сидели вместе за чтением, ни когда готовились ко сну. Она понимала, что он хочет оградить ее от собственных переживаний, но была не рада этому. Она чувствовала бы себя гораздо лучше, если бы он поделился с нею своими трудностями.

Ночью Вайолетт проснулась. Луны не было, в погруженной во тьму комнате лишь еле заметно синел проем окна, в который врывался ветер с моря. Аллин, обнаженный, стоял у окна, держась рукой за раму.

— Что с тобой? — прошептала она.

Он обернулся через плечо и посмотрел в ее сторону.

— Прости меня, — сказал он нежно. — Я не должен был допустить, чтобы это Коснулось и тебя. Каким я был эгоистом, когда увез тебя!

— О чем ты? — Она села в кровати, натянув на себя простыню. Пальцы ее вдруг онемели от холода и слушались с трудом.

— Я обманул тебя. Разрушил твою тихую спокойную жизнь и ничего не могу предложить взамен.

Его слова звучали как отречение. Тревога пронзила Вайолетт, сжала горло, так что ей даже трудно было говорить.

— Мне не нужно больше того, что у нас уже есть.

— Мне нужно. Для тебя. И для нашего ребенка, которого ты носишь.

Она не сразу поняла смысл его слов. С трудом переведя дыхание, она наконец спросила:

— Ты знаешь?

— Некоторые вещи говорят сами за себя. Твое прекрасное тело изумительно округлилось, и это доставляет мне радость, ту, о которой я и не смел мечтать. И все же я хотел спросить…

— Да? — Затаив дыхание, она ждала конца его фразы.

— Я хотел спросить, возможно ли убедить Гилберта, что это его ребенок?

На долгие секунды она онемела от отчаяния и наконец выговорила:

— Может быть, это на самом деле его ребенок,

— У тебя есть основания так думать? — с сомнением переспросил он.

— Кто знает? Я… у меня были месячные недомогания после того, как мы уехали из Парижа, в Швейцарии, но после Лугано — уже нет. Поэтому вполне может статься, что отец ребенка он.

— Понятно. — Аллин повернулся к ней, но не подошел. — Возможно, это и к лучшему, — добавил он твердо.

— Нет!

Этот крик непроизвольно вырвался из груди Вайолетт, она не могла его сдержать. Услышав его, он бросился к ней, обнял, прижал к себе, стал шептать ей на ухо что-то нежное и успокаивающее. Она, уже не понимая, что делает, пыталась вырваться из его объятий, отбивалась, не желала успокаиваться, и ужас охватил ее всю.

— Не надо, Вайолетт, пожалуйста, не надо! — умолял он, беря ее руки в свои. — Я вовсе не хочу этого! Просто может случиться так, что это будет лучше и для тебя, и для ребенка. Дитя — мое, я знаю это так же точно, как то, что в моей груди бьется мое сердце, иначе и быть не может. Но я не могу забывать об опасности. Никто не должен знать, что ты носить под сердцем моего ребенка. Я не переживу, если с тобой что-то случится из-за меня.

Она затихла, уловив звучавшую в его голосе боль.

— Какая опасность? — взволнованно спросила она. — Что это за люди приходили к тебе? Чего они хотели? Лицо его омрачилось.

— Я бы сказал, если бы это принесло тебе облегчение. Но лучше не будет. Прошу тебя, поверь мне.

— Я не должна ничего знать?

— Так будет лучше. — Он был неумолим. Она сжала руки и с трудом произнесла:

— Но если Гилберт решит, что ребенок его, я должна буду вернуться к нему.

— Да, — ответил он едва слышно.

— Как я могу! — воскликнула она. — Как я могу… теперь? Он притянул ее к себе, прижал к груди и зарылся лицом в ее распущенные по плечам волосы.

— Господи! — прошептал Аллин. — Неужели ты думаешь, что я допустил бы разлуку с тобой, если бы был другой выход? Мысли об этом разрывают мне сердце. Ты — моя, отныне и вовеки. Ты всегда будешь частью меня, частью моей души. И все же мне будет легче знать, что ты — с ним, но живая, чем со мной — мертвая.

— Даже если жизнь с ним для меня хуже смерти? — Она закрыла глаза, чтобы лучше слышать его, чувствовать его запах, ощущать его рядом с собой — хоть напоследок. — Неужели у меня нет права голоса?

— Если ты меня любишь — нет.

— Но это нечестно, — выдохнула она.

— А что честно? Вайолетт, любимая, я так надеялся, что война в Крыму все изменила, что обо мне наконец забыли, поэтому я могу иметь для себя немного счастья. Но я ошибся. Те, кто позволяет себе считать, что я не могу быть безвестен и счастлив, настроены сейчас как никогда решительно. Твоя беда в том, что ты — часть моей ошибки.

— Я не считаю это бедой. — Она понемногу успокаивалась, слушая его взволнованный голос, чувствуя, как дрожат его руки.

— По правде говоря, и я тоже, — сказал он хрипло. — Но раскаяние остается.

Вайолетт несколько раз с трудом вздохнула и наконец проговорила:

— Неужели мы больше ничего не можем сделать, не можем скрыться?

— Ведь ты не хочешь бежать и оглядываться?

— Это лучше расставания, — тихим, но твердым голосом ответила она.

Ветерок, подувший из распахнутой двери, взметнул ее волосы, откинув их назад. Аллин поймал непослушную прядь, поднес ее к губам. Потом со вздохом сказал:

— Может быть. Давай надеяться, что нам удастся найти такое место.

 

17

— Гилберт в Венеции, — сообщил Аллин, вернувшись с рынка.

Вайолетт лежала в шезлонге в гостиной и жевала корочку хлеба — синьора Да Аллори сказала ей, что это помогает при утренней тошноте. Она резко приподнялась, тут же почувствовала, как ее замутило. Потом чуть закашлялась и спросила:

— Ты его видел?

— Я — нет. Мне сообщили друзья, которых я попросил следить, не появится ли он на границе. Они сказали мне, что он направился в отель «Принсипесса».

— Ты… ты велел следить за ним? — собственный голос показался Вайолетт чужим.

Аллин помешкал минуту, снимая перчатку, потом наконец сорвал ее с руки и бросил в шляпу, лежавшую на краю стола.

— Это казалось мне разумной предосторожностью, — заметил он.

— И совершенно справедливо, разумеется, раз он сам следил за нами раньше. — Она помедлила в ожидании ответа, но ответа не последовало, и она продолжила:

— Или нет?

— Что ты хочешь этим сказать?

В его голосе звучали незнакомые властные нотки. Вообще после появления тех двоих отношения между ними изменились. Они оба делали вид, что нет разницы между словами произнесенными и непроизнесенными, и оба знали, что это ложь.

— Я все думала, — медленно сказала Вайолетт, — были ли те люди в Париже подосланы Гилбертом или они представляли ту опасность, о которой ты говорил?

— А разве это имеет значение? — Он не спеша снял камзол и стал расстегивать запонки.

— Ты прекрасно знаешь, что имеет, — натянуто произнесла она.

Он долго смотрел перед собой, прежде чем повернуться к ней.

— Наверное, имеет. Если тех людей послал не Гилберт, значит, ты ушла ко мне по недоразумению. Вайолетт ответила не сразу.

— Я только хотела сказать, что Гилберт, выходит, вовсе не такой уж большой злодей, как я о нем думала. У него были причины не понимать того, что происходит.

— Ах, это. — Аллин отошел к окну — солнце светило ярко, жара нарастала с каждой минутой. Он закрыл ставни, и комната неожиданно погрузилась в полумрак.

— Но ты ведь не это имел в виду, не так ли? — продолжала Вайолетт. — Ты наверняка догадался, что те люди были посланы не им, но мне ничего не сказал. Почему?

— Но как я мог сказать тебе, ничего не объясняя?

— Легче было держать меня в неведении и воспользоваться этим.

— Если ты имеешь в виду твой уход ко мне, то — да. — Он убрал руки со ставен и посмотрел ей прямо в глаза.

— Но неужели ты не понимаешь, что это все меняет? — настаивала она.

— Я понимаю только одно, — медленно проговорил Аллин. — Если бы я тогда сказал тебе об этом, я бы тебя потерял. Гилберт собирался увезти тебя — я понял это по его глазам еще на балу. Мне казалось, что если я проведу с тобой ночь, всего одну ночь, то смогу пережить все дальнейшие ночи без тебя. Это была ошибка, возможно, не единственная, но самая главная.

— Я была о тебе лучшего мнения, — низким голосом сказала Вайолетт.

— Правда? — Он сухо улыбнулся. — Я польщен и рад. Но в свою защиту должен сказать: хотя у меня и имелись основания подозревать, что люди той ночью и потом, на вокзале, были посланы не твоим мужем, уверен я в этом не был, как не уверен и сейчас. Раньше на меня никогда не нападали. Хотя на этот раз причиной могла послужить война и ее последствия… Или что-то другое.

Вайолетт потерла рукой глаза, потом стала массировать пальцами виски

— у нее уже начинала болеть голова.

— Или ты ищешь себе оправданий.

— Ну да. — Он говорил без всякого выражения, тихо и спокойно. — Или ты ищешь повод вернуться к Гилберту.

— Нет! — Она отпрянула, будто ее ударили.

— Видишь, — сказал Аллин, подойдя к ней ближе, — сомнение друг в друге как меч, который разит в обе стороны. Это ранит тебя, но твоя боль касается и меня.

Вайолетт устало кивнула в знак согласия и откинулась на спинку шезлонга.

— Я понимаю. Прости меня.

Он опустился рядом с ней на колени, взял ее руку и поднес к губам, а потом долго держал ее в своих ладонях.

— Мне невыносимо то, как мы мучаем друг друга. Возможно, стараясь обезопасить тебя, я разрушаю нашу любовь, доверие, которое всегда было между нами. Но тогда жертва, которую ты принесла ради меня, бессмысленна, а любовь наша — ничтожна.

Он замолчал, ища ее взгляда. Его руки слегка дрожали, лоб покрылся испариной. Он облизал пересохшие губы и продолжил:

— Именно поэтому я оставляю решение за тобой. Я знаю — ты лучше меня понимаешь, что нужно сделать ради ребенка, которого ты носишь. Хочешь ли ты узнать о том, кто я и что я, или предпочитаешь остаться в безопасном неведении?

Вайолетт накрыла рукой его ладонь и подняла на него глаза. Взгляд ее был исполнен любви и решимости.

— Расскажи мне все, и скорее, сейчас, пока смелость не покинула меня. Я хочу знать о тебе все, даже если это означает конец жизни. Как я буду понимать своего ребенка, если не знаю, кто его отец?

Аллин набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул. Потом обреченно кивнул. Голос его, когда он заговорил, дрогнул.

— Все началось приблизительно за два года до моего рождения, в 1825 году, а возможно, и еще раньше. Мой отец был несчастлив — как из-за своего брака, так и из-за своего положения. Жена его была больна, и ни один из их детей не выжил…

Он продолжал говорить, и речь его становилась все более плавной, он легче подбирал слова. Аллин рассказывал свою историю без стеснения, но и без гордости. И хотя она была не слишком длинной, она переменила все.

Когда он закончил, Вайолетт долго сидела неподвижно, уставившись в пространство перед собой. Она чувствовала себя сраженной неожиданным ударом. Она не то что не верила, скорее не хотела поверить в услышанное. Понимала, что она никогда никому не сможет рассказать эту историю, не сможет даже шепотом поведать ее своему будущему ребенку, когда тот вырастет. И тем более описать ее в дневнике — такие вещи не доверяют бумаге. Сердце ее будто налилось свинцом. Она просто чувствовала, как все ее туманные планы, ее неясные мечты тают, покидают ее.

— Не смотри на меня так, — резко сказал Аллин.

Она попыталась улыбнуться, затем подняла руку и провела ладонью по его лицу, будто хотела разгладить морщины на его челе.

— Нет, — тихо сказала она. — Все нормально. Со мной все нормально.

Лицо его чуть посветлело.

— Скажи, что ты об этом думаешь. Я должен знать.

— Я думаю, что люблю тебя. И всегда буду любить.

Он склонил голову и коснулся теплыми губами ее прохладных пальцев, которые все еще покоились на его руке. Потом поднял на нее взгляд и ответил:

— Но не больше, чем я буду любить тебя.

Вайолетт показалось, что эти слова прозвучали как клятва, единственная клятва, которую ей хотелось услышать. И этого было достаточно.

— И еще я думаю, — добавила она, немного помолчав, — что мы должны немедленно покинуть Венецию.

— Но как? В твоем положении?

— Ты из-за этого здесь задержался? Я вполне здорова. Утренняя тошнота

— дело обычное, об этом можно не беспокоиться.

— Я думал, что лучше отправиться куда-нибудь в деревню. У сестры синьоры Да Аллори есть вилла неподалеку от Флоренции. Савио может доставить нас туда. Мы возьмем с собой рекомендательное письмо, но лучше ехать инкогнито, соблюдая все меры предосторожности, если, конечно, ты не возражаешь.

«Это будет легкое путешествие, — подумала Вайолетт, — но не слишком ли легкое?»

— Если этого достаточно, то, конечно, я согласна. Но… не означает ли это, что тебе придется жертвовать своей безопасностью ради моего удобства?

— Я делаю это с радостью! — В его серых глазах была уверенность. — Но не забывай, что твоя безопасность зависит от моей и будет зависеть, пока не родится наш ребенок.

— Тогда, — просто ответила Вайолетт, — я доверяюсь тебе и надеюсь, что ты оградишь всех нас от зла.

Уже на вилле Аллин закончил писать небольшой портрет, который он начал еще в Венеции. Этот маленький портрет был лучшим из всех сделанных им работ, во всяком случае, так он сам утверждал. Он говорил, что черпал вдохновение в ее улыбке, чуть таинственной и непостижимой, исполненной внутреннего знания.

Вайолетт даже не представляла себе, что может выглядеть такой загадочной, такой безмятежной. Она тут же обвинила его в том, что он польстил ей ради своей собственной выгоды, однако он яростно отверг все ее обвинения. Портрет великолепен, заявил он, сходство полное. И вилла, и сельская жизнь, безусловно, пошли ей на пользу.

Насчет последнего он оказался абсолютно прав. Вилла была старой, с проломанной черепицей на крыше, с потрескавшимися стенами, но из ее окон открывался великолепный вид на округлые холмы, поросшие серебристо-зелеными оливковыми деревьями, разросшиеся виноградники и видневшиеся вдалеке зонтики пиний.

Потолки комнат были расписаны изображениями нимф, прячущихся среди облаков, стены были увешаны гобеленами, чуть колыхавшимися от ветра, врывавшегося в распахнутые окна. Двери кухни и соседней с ней столовой выходили в огороженный стенами сад со сводчатой галереей, где росли кусты роз и винограда. От монастырской тишины звенело в ушах.

Впрочем, виллу трудно было назвать удобной. Воду для кухни и для мытья доставляли из садового фонтана. В полуразрушенной конюшне в бывших кормушках жили куры и утки. Ближайшая деревня — всего несколько домиков вокруг церкви — находилась на расстоянии трех миль. Но Вайолетт полюбила свое новое жилище, полюбила за старину, за все i несовершенства и за ту особую атмосферу, которая сложилась здесь за долгие годы его службы другим людям, другим влюбленным.

Большую часть времени они с Аллином проводили в саду. Он установил мольберт под виноградной лозой — мозаичный пол был довольно ровным, и это место хорошо освещалось. Там же они поставили стол и несколько стульев, где часто обедали.

За старыми стенами было так мирно, так покойно, слышалось лишь пение птиц, жужжание пчел и нежное журчание воды в фонтане. За садом ухаживал сторож, юноша по имени Джованни, продолжая то, чем занимались его отец и дед. Джованни всегда находился где-нибудь поблизости: черпал воду из фонтана, носищ ее на кухню своей матери — кухарке Марии, приносил из птичника яйца, а с огорода — лук, ухаживал за розами, стриг траву под оливковым деревом, росшим в углу сада. Когда Вайолетт смотрела в его сторону, он всегда улыбался, склонив голову — скорее в знак приветствия, чем в знак уважения.

Джованни помогал Вайолетт разобраться в растениях, которые в изобилии росли на прямоугольных грядках в саду вокруг виллы. Там были и огромные лекарственные розы, и базилик, и мята, и шалфей, и лук-шалот. Молодой итальянец держал себя удивительно любезно и вежливо. У него были черные курчавые волосы, большие карие глаза и широкие плечи. В свободное время он занимался своим садом, где выращивал на продажу цветы и овощи, которые его двоюродный брат раз в неделю отвозил во Флоренцию, находившуюся милях в двадцати-тридцати от виллы. Джованни рассказывал, что весной, когда в саду цвели огромные старые розы, он собирал их лепестки. Из них он, как раньше его дед и отец, делал масло, которое тоже продавал.

Поскольку Вайолетт проявила интерес, итальянец рассказал ей все в подробностях, даже попросил, чтобы она пошла посмотреть на оборудование, при помощи которого он выжимал розовое масло. Он рад был найти слушателя, заинтересовавшегося процессом добывания ароматических масел. Волнуясь, он рассказывал немного сумбурно, но увлеченно и даже лирично.

Изготовление духов оказалось завораживающим и совсем несложным занятием. Казалось просто невероятным, что выжав лепестки в холодное масло, а потом выпарив масло, напитанное их ароматом, и добавив спирт от перегонки вина, можно получить такую благоухающую жидкость. Вайолетт сама решила попробовать сделать это с лепестками жасмина. Вышло просто замечательно, она была поражена. Казалось, что, забирая аромат, можно сохранить душу цветка, подарить ему новую жизнь, волшебное второе цветение.

Однажды Вайолетт возвращалась с Джованни из сарая, где он хранил свое оборудование. Она смеялась какой-то его забавной шутке и, войдя в ворота, заметила Аллина, который стоял, прислонившись к виноградной лозе, и наблюдал за ними.

Джованни слегка покраснел, тихо поприветствовал его и повернулся к Вайолетт.

— Спокойной ночи, мадонна, — пробормотал он и поспешил в дом.

Вайолетт подошла к Аллину, прижалась к нему, подождала, пока молодой садовник не скрылся из виду, и сказала:

— Ты же не против, что я занимаюсь с Джованни, правда? Ему так нравится показывать мне цветы и духи, а ты знаешь, я все это просто обожаю. Он со мной очень вежлив и держится почтительно.

— Наверное, я должен был бы ревновать, — улыбнулся Аллин. — Наш Джованни почти влюблен в тебя.

— Вот уж нет, — возразила она. — Я знаю из надежных источников — от его матери, — что он кокетничает напропалую с деревенскими девушками и десятка два из них готовы выйти за него замуж хоть завтра.

— Вполне возможно, однако по кое-каким признакам я вижу, что вряд ли ошибаюсь. Он может кокетничать с другими, но тебя он боготворит. Заметь, как он называет тебя — мадонна, моя госпожа. Это старинное обращение к дамам самого высокого происхождения, а сейчас его употребляют, лишь говоря о пресвятой Деве Марии. Лучшего комплимента он тебе подарить не может.

— Не могу в это поверить. Я не делала ничего, чтобы пробудить в нем подобные чувства.

— А ничего и не требовалось. Тебе достаточно быть самой собой.

— Но я беременна! — протестующе воскликнула Вайолетт, хотя глаза ее смеялись.

— Вот именно. Ты сама расцвела, словно дивный цветок, и с каждым днем становишься только прекраснее. Как же бедному Джованни не боготворить тебя? Мне не в чем его винить, я сам испытываю то же самое.

Аллин не случайно заговорил о молодом человеке. Вайолетт понимала, что ее любимый делает так не только потому, что считает: именно сейчас ей надо это услышать, сейчас, когда ее прелестная фигура понемногу начала расплываться. И он не был неискренен. Скорее всего он использовал каждую возможность показать ей свои чувства. Вайолетт это очень нравилось, но ее не покидало ощущение, что их жизнь так временна, так непостоянна. Казалось, он боится, что скоро у него не будет возможности говорить ей это.

И тем не менее они были счастливы. Проходил день за днем, а они смеялись, пели вечерами, ласкали друг друга. Они любовались закатами и рассветами, ели изумительное жареное мясо и свежие овощи, приготовленные на домашнем оливковом масле, каждый день пробовали новое вино. Их любовные утехи стали святым обетом, который они не уставали давать друг другу снова и снова.

Но однажды Джованни принес известие, нарушившее их мирную идиллию. От своего двоюродного брата, который, приезжая на рынок во Флоренцию, иногда заходил к очаровательной дочке кухарки, служившей в доме пожилой владелицы виллы, приходящейся сестрой синьоре Да Аллори из Венеции, он узнал, что синьора Да Аллори умерла от сердечного приступа. Это случилось в тот момент, когда она обнаружила в своем доме вора. Со слов Джованни, сестра вдовы уверяла, что она умерла от испуга. Тело ее было в синяках, а мизинец сломан.

Было ли это совпадением? Или смерть синьоры Да Аллори как-то связана с их пребыванием в ее доме? Не пытался ли этот вор выпытать у старой женщины, где скрываются Вайолетт с Аллином?

— Это моя вина, — сказал Аллин. — Я должен был все это предусмотреть.

— Но кто мог подумать, что такое может случиться? — возразила Вайолетт, и в голосе у нее зазвучали испуганные нотки. — Она была просто старой женщиной, сдававшей свой дом жильцам. С чего они могли решить, что она что-то знает?

— Они отчаялись. Везде — политические беспорядки, революция может произойти в любой стране. Вот-вот начнется война в Крыму. Это могло послужить удобным поводом для кого угодно.

— Но что ты мог сделать, чтобы защитить ее? Он покачал головой.

— Мне следовало хотя бы предупредить ее. Я пытался намекнуть Савио, насколько считал возможным, но этого оказалось явно недостаточно. Вдова и ее мажордом думали, что они всего лишь помогают влюбленным скрыться от разъяренного мужа. Тогда это казалось веским основанием для того, чтобы приютить нас.

— Ты думаешь, так называемый вор получил нужные сведения? — задумчиво спросила Вайолетт.

— Не похоже. Савио услышал крики, прибежал в гостиную и вспугнул вора. Но бедная старушка уже была при смерти.

За время, проведенное в обществе синьоры Да Аллори, они оба привязались к ней. Несмотря на ее ворчливость и выговоры слугам, пожилая дама была человеком добрым и отзывчивым. В ее доме они нашли в равной мере и уединение, и возможность общения.

Мысль о том, что, возможно, они стали причиной смерти этой женщины, поселила в беглецах чувство вины, все вокруг вдруг стало серым и безрадостным.

Аллин сделался молчаливее обычного, перестал работать. Цветы увядали, подступала осень, но Вайолетт этого не замечала. Приступы утренней тошноты прекратились, к ней вернулся аппетит, но еда казалась безвкусной.

Иногда ночами Вайолетт просыпалась и видела, как Аллин стоит у окна, глядя на залитые голубым светом холмы. А по утрам, открывая глаза, она замечала, что он лежит рядом с ней и смотрит на нее грустным и тревожным взглядом. Иногда он прижимал ее к себе так крепко, что она едва могла вздохнуть, и зарывался лицом в ее волосы или приникал к ее груди. Он часто гладил и ласкал ее живот. Когда она мыла голову, Аллин помогал ей расчесывать густые длинные пряди. Он рассыпал их волной по ее плечам, подносил к лицу и вдыхал их аромат. А потом, приподняв ее волосы, целовал нежный изгиб шеи.

Однажды вечером после ужина, когда Джованни и Мария уже ушли домой, Вайолетт и Аллин сидели под виноградной лозой и смотрели на поднимающуюся из-за стены луну. Теплый воздух пахнул свежескошенным сеном, созревающим виноградом и немного дымом. Ветерок чуть шевелил виноградные листья. Их тени перемещались в тягучем бесконечном ритме. Нежно гладя ее руку, Аллин заговорил тихим задумчивым голосом:

— Я давно собирался тебе кое-что сказать, все времени не мог выбрать подходящего, но это неважно. Слушай меня внимательно. Если вдруг по каким-либо причинам ты останешься одна, carina, ты должна будешь обратиться к одному адвокату, имя которого я тебе сообщу. Он даст тебе необходимые средства…

Голос Вайолетт прозвучал резко от внезапно охватившего ее страха:

— Ты имеешь в виду деньги? Но я не хочу…

— Я понимаю, поверь мне, я все понимаю. Но, Вайолетт, прошу, выслушай меня. Я устроил это для своего собственного спокойствия. Позволь мне все объяснить и хорошенько запомни, что я тебе скажу, — ради меня.

— Ты думаешь… — начала она и запнулась, не смея договорить до конца. Пальцы ее сильнее сжали его руку.

— Не знаю. Я просто уверен — это то, что я должен сделать, чтобы защитить тебя и нашего будущего ребенка. Позволь мне, прошу тебя.

В его голосе слышались такая боль и мольба, что она просто не могла отказать ему.

— Вот и хорошо, — сказал он с облегчением. — Теперь слушай.

Вайолетт сделала так, как он просил. Когда он убедился в том, что она все запомнила, он замолчал. Наступила ночь, и лишь яркая луна неподвижно висела в небе. Опустившись на пол у ног Вайолетт, Аллин притянул ее к себе и положил голову ей на колени. Она перебирала пальцами его волосы, нежно гладила ладонью по лицу. Они пребывали в таком положении довольно долго, потом он шепнул:

— Пойдем со мной.

Аллин расстелил на плитах двора скатерть, снятую со стола, и уложил Вайолетт рядом с собой. Они лежали, едва касаясь друг друга, а луна и тень от листвы отражались в их глазах. Потом он осторожно повернул ее к себе и стал вынимать шпильки из ее волос. Он целовал ее глаза, веки, лоб, мочки ушей, кончик подбородка. Медленно и нежно он раздел ее и разделся сам, и так они лежали, обнаженные, и тени виноградных листьев скользили по их коже.

Прикосновения его были волшебны, он целовал мягкими, теплыми губами каждую складку ее тела, каждый укромный уголок. Как слепой нищий, на ощупь определяющий достоинство монеты, он ласкал ее с благоговейным восторгом. Она приникла к нему, тая от истомы. Желанием наполнилась каждая клеточка ее тела, и каким благословением было следовать ему, позволять вести за собой.

Он прижался к ней, и она впустила его в себя, медленно и осторожно. Они двигались в едином ритме, с трудом сдерживая дыхание, как будто пытаясь немного охладить бушующую в них бурю. Они старались противостоять ее натиску, смирить свои порывы, чтобы не причинить вреда ребенку во чреве. И они обрели свою награду, наслаждение разлилось по их жилам, переполнило их сердца.

Потом Аллин, нежно обнимая ее, шептал ей на ухо слова любви. Когда стало уже прохладно, он собрал их одежду, поднял на руки Вайолетт и отнес ее в спальню. Она вскоре заснула, а он лежал рядом, вдыхая любимый запах ее тела и прислушиваясь к биению собственного сердца. Он не спал.

Наутро Вайолетт проснулась одна. Она не стала тревожиться, решив, что Аллин пошел готовить ей кофе, как он иногда делал по утрам, или отправился на прогулку ловить первые лучи солнца, чтобы запечатлеть их на холсте. Она была уверена, что найдет его в саду или в столовой. Потом Вайолетт подумала, что он пошел на конюшню посмотреть на родившихся несколько дней назад котят. Затем решила, что он отправился во Флоренцию по какому-нибудь делу, которое задержало его дольше, чем он рассчитывал, или за подарком для нее. Она надеялась, что записка, которую он должен был ей оставить, куда-то затерялась — может быть, ее сдуло ветром и она упала.

Все утро Вайолетт прислушивалась к шагам и к шелесту листвы. Раз десять она спускалась из спальни в сад и три раза была на конюшне. Она спросила Марию, и голос ее, пока она не взяла себя в руки, дрожал от волнения. Она бы расспросила и Джованни, но садовник отправился к своему брату отнести ему овощи для рынка.

Джованни вернулся только днем. Вайолетт была в саду, когда он появился. Шел он медленно, и вид у него был обеспокоенный. В руках итальянец держал несколько цветков, но так мало и так странно подобранных, что это трудно было назвать букетом.

— Прошу прощения, мадонна, — сказал он низким голосом. — Я должен был передать вам это утром и так бы и сделал, но вы спали, и я не хотел вас будить. Этот букет довольно жалок, но мне было ведено принести только эти цветы, ничего больше.

Она осторожно взяла букет в руки и осмотрела его со всех сторон. Там были ярко-оранжевые маргаритки, обвитые веткой плюща, и нежно-голубые незабудки, почти незаметные в зеленых листьях одуванчика.

— Его прислал синьор Массари? — Голос ее был хриплым, говорила она с трудом.

— Да, мадонна.

Вайолетт прикрыла глаза, так тяжело и невыносимо ей было смотреть на букет.

— Спасибо, Джованни, — тихо сказала она. — Это все?

— Есть еще одно, мадонна.

— Да? — В ней проснулась надежда.

— Я должен охранять вас.

— Охранять? — Надежда угасла окончательно.

— Ценою жизни. Это честь, которой я не ожидал. И честь, и удовольствие.

Что она могла сказать этому мальчику, стоявшему сейчас перед ней, готовому ради нее на все? Разве могла она объяснить ему, что ей не нужен никто, кроме того, кто охранял ее раньше?

Она постаралась улыбнуться онемевшими губами.

— Благодарю тебя, Джованни.

— Всегда к вашим услугам, мадонна.

Всегда. Никогда. Вайолетт казалось, что из нее уходит жизнь. Когда молодой садовник повернулся, собираясь идти, она вдруг окликнула его:

— Джованни!

Он тотчас повернулся к ней.

— Мадонна, когда бы вы ни позвали меня, я всегда буду рядом.

Вайолетт поразила истовость его слов, но ей не хотелось сейчас думать об этом.

— Синьор… когда он оставил вам эти указания?

— Вчера вечером, когда стемнело.

— Понятно. Спасибо еще раз, — прошептала она.

Джованни пошел к дому. По пути он несколько раз обернулся, озабоченно глядя на нее. Вайолетт присела под виноградной лозой. Она положила цветы на колени, нежно провела по ним рукой, но слезы застилали ей глаза.

Незабудки — в знак истинной любви.

Плющ — в знак верности.

Маргаритки — в знак тоски и печали.

Одуванчики означали предсказание.

Это было послание, смысл которого был понятен только им двоим. Аллин уехал, решив, вероятно, что, оставив любимую, он тем самым обезопасит ее. Или по каким-либо иным причинам, которые она могла бы понять, но не могла принять. Так же как она поняла, но не приняла его послание.

Он любит ее.

Будет любить до самой смерти и никогда не полюбит никого другого.

Он тоскует от разлуки с ней.

Лишь одному богу известно, вернется ли он. А бог ей этого не скажет.

 

18

Джолетта отложила дневник Вайолетт, который она читала, и отправилась в ванную. Подойдя к зеркалу, она стала внимательно себя разглядывать. Из зеркала смотрели темно-карие глаза — как у Вайолетт и как у мамы с папой. У Мими глаза были серые. У Натали — серо-голубые, даже больше серые. У Тимоти — карие.

У Гилберта Фоссиера глаза были карие. У Аллина Массари — серые, это ни о чем, в сущности, не говорило. Ведь Мими вышла замуж за дальнего родственника Фоссиера, потомка младшего брата Гилберта, о котором Вайолетт упоминала в своем дневнике. По крайней мере, считалось, что Мими и ее муж, которого все называли Поп, приходились друг другу дальними родственниками.

Должно быть, Мими знала, что это не так. А может, и нет. У Вайолетт самой не было полной уверенности в вопросе, кто из мужчин является отцом ее ребенка.

Сейчас, через столько лет, Джолетте трудно было разобраться в мотивах поступков своих предков. Она только сейчас начала понимать, что у них имелась своя жизнь, секреты и что они старались скрыть свои прошлые ошибки. Для нее всегда существовали лишь их имена на генеалогическом древе и их почти легендарные образы.

Прежде она думала, что путешествие Вайолетт и Гилберта в Европу было просто большим турне, последним из развлечений, конец которым положила Гражданская война в Америке. Во всей этой истории не содержалось ничего необычного, никакого намека на скандал или на то, как это повлияло на их дальнейшую жизнь, известно было только, что оттуда Вайолетт привезла рецепт своих знаменитых духов. Джолетта знала лишь, что Гилберт и Вайолетт провели за границей два года и вернулись домой с маленькой дочерью.

Роун уже ушел. Он встал рано, принял душ, стараясь все делать бесшумно, думая, что она еще спит, и отправился куда-то часа два назад. Джолетта лежала с закрытыми глазами и не поворачивалась, пока он не вышел. Тогда она достала дневник, чтобы убедиться, что он на месте. Пролистывая его, она задержалась взглядом на записях, относившихся к началу беременности Вайолетт.

Интересно, что думал Роун по этому поводу. У самой Джолетты появились некоторые идеи, основанные на том, что ей удалось узнать об истории Вайолетт, но, к сожалению, в ее сведениях было слишком много неясного. Ей хотелось узнать, какие выводы сделал Роун.

Он наверняка не успел дочитать то немногое, что ему осталось. Она должна каждый раз класть фотокопию дневника в свою сумку и не забывать о ней. Должно быть, Роун достал дневник накануне — иначе как объяснить, что он оказался в его руках прошлой ночью? А она не заметила пропажи из-за расстройств вчерашнего дня.

Спрятав дневник, Джолетта вернулась в ванную и приняла душ. Потом просто зачесала волосы назад и чуть-чуть подкрасилась. Ей не хотелось поднимать скандал. Кроме того, в чистом воздухе Италии и удивительной естественности самих итальянцев было нечто такое, по сравнению с чем все остальное казалось надуманным.

Джолетта достала майку и джинсовую голубую юбку и положила их на кровать. Взгляд ее вдруг остановился на подушке, хранившей отпечаток головы Роуна. Она тут же отвернулась.

Прошлой ночью, оказавшись с ним в одной кровати, она боялась, что он будет вести себя как ни в чем не бывало, но ничего подобного не произошло. То ли он выказывал уважение к ее состоянию, то ли страсть его утихла после того, как он увидел ее с Цезарем, но он спал на своей половине кровати.

Одеваясь, Джолетта продолжала думать о Вайолетт и Аллине. Их отношения друг с другом были так неподдельны, так искренни. Что из этого было любовью, а что — просто физическим влечением?

Как им повезло, тем двоим, рассуждала она. Люди в их время не забивали себе голову подобными размышлениями. Все, что они чувствовали, они воспринимали как часть единого целого. Они не имели привычки постоянно анализировать свои отношения, не задавались вопросом, насколько они зависят от тех, кого любят, не боролись с этой зависимостью. Они относились к своим страстям с трогательной невинностью. В этом была чистота, не замутненная декадентскими откровениями Фрейда, а средства массовой информации не навязывали назойливо препарирование сексуального подтекста. И была некая святость, совершенно иное духовное пространство, утерянное днем сегодняшним, когда столько внимания уделяется сексуальному возбуждению и его удовлетворению в погоне за сиюминутным наслаждением.

Размышления Джолетты прервал стук в дверь. Решив, что это либо Роун, либо пришедшая убирать номер горничная, она тут же открыла.

— Привет! — улыбнулся стоявший на пороге молодой человек.

— Тимоти! — Она была так счастлива увидеть перед собой знакомое лицо, что сначала обняла его и только потом спросила:

— Откуда ты взялся?

— С Корсики. Приехал вчера вечером, — ответил он, с удовольствием принимая ее объятия. Потом отступил в сторону и откинул со лба выгоревшую добела челку. — Ты уже завтракала? Натали уверяла меня, что в гостинице я тебя не застану, но я поспорил с ней на двадцатку, что мне это удастся.

Они спустились вниз, где их ждал обычный европейский завтрак. Булочки, рогалики, масло и джем уже были на столах. Там же стояли кофейники и горячее молоко. Пока они наливали себе кофе, он успел рассказать ей, что ему надоело загорать, купаться и осматривать развалины, поэтому он решил отправиться сюда и узнать, как у них с Натали идет дело с духами.

— Итак, вам что-нибудь удалось? — спросил он, откусывая здоровенный кусок от булки.

Его прямота после недомолвок Натали казалась даже милой. Джолетта рассказала все как есть.

Он кивнул.

— Вот уж не думал. На мой взгляд, это дело гиблое. Я бы на твоем месте выбросил все из головы и просто наслаждался бы жизнью.

— Этим я и занималась, — ответила Джолетта.

— Да я не шучу. Зачем все усложнять? — заметил Тимоти. — Что такого особенного может быть в духах? Не понимаю, почему бы нам не собраться всем вместе, выбрать что-нибудь из запасов Мими и сказать этой Каморе, что вот это и есть старинный фамильный рецепт. То есть, я хочу сказать, кто это заметит?

— Лора Каморе, если она хороший парфюмер.

Он пожал плечами.

— Ну, не знаю. Всегда можно сослаться на то, что запах другой, поскольку какого-то компонента теперь не существует, или что-нибудь еще.

— Если я решу не закрывать магазин, мне это не поможет. В Новом Орлеане есть женщины, которые пользовались духами Вайолетт десятилетиями, и я тебя уверяю, они сразу заметят подмену.

— Но все равно что-то придется делать, если ничего не прояснится. Матушка рвет и мечет. Можно подумать, она станет нищенкой, если дело не выгорит.

— Могу себе представить, — сказала Джолетта, ухмыльнувшись.

— Я тоже. — Он вдруг помрачнел. — Она угрожает, что сократит мое содержание, и даже посылает меня на поиски такой мерзкой вещи, как работа. Она всегда такая, когда деньги на исходе.

Джолетта покачала головой.

— Неужели это так ужасно — стать рабочей силой, как все остальные?

— Не знаю, может, и нет, но я же ничего не умею. Проблема в том, что я так и не осилил колледжа. Матушка никак не могла решить, чем мне заняться, потом сказала, что лучше всего мне удается валяться на пляже.

— А это случайно не она посоветовала тебе прервать свои пляжные развлечения и помочь Натали последить за мной?

Тимоти густо покраснел.

— Ты же знаешь, как она это умеет. Или не знаешь? Так вот, напрямую она ничего не говорила, просто все время возвращалась к этой теме, пока я наконец не понял намека.

Джолетта отхлебнула кофе и сказала:

— Никогда не думала, что ее так волнуют деньги.

— Ты даже представить себе не можешь! Динары! Пиастры! Тугрики! Нам их вечно не хватает. Мы все любим много тратить. И так трудно держаться на уровне с людьми, у которых их куры не клюют. — Он рассмеялся. — Возможно, бедняжке Натали снова придется выходить замуж. Это ей не понравится. А может, понравится, все зависит от того, за кого. Сегодня утром ей удалось подцепить одного подходящего.

— Правда? Здесь, в Венеции?

Он кивнул и глотнул кофе.

— «Каморе Косметике», точнее говоря, сын владелицы. Натали завтракала с ним сегодня в отеле «Киприани», где она остановилась.

— Вот как? — сухо заметила Джолетта. Отель «Киприани» никак нельзя было причислить к разряду дешевых. Любопытно, что один из Каморсов сейчас в Венеции.

— Поэтому-то я и догадался, что ты будешь свободна. — Тимоти бросил на нее извиняющийся взгляд и взял еще одну булочку.

— Да? — Джолетта раздумывала, не намазать ли рогалик абрикосовым джемом, потом все-таки решила воздержаться.

— Моя обожаемая сестра решила, что это большая удача. Она сияла, как рокер, заполучивший новый «Харлей-Дэвид-сон». Этот парень положил глаз на тебя, но она сумела его сманить.

— На меня? — Джолетта взглянула на него с удивлением.

— Она так сказала. И мне показалось, что этот американец, весь из себя, с лощеными манерами, больше подходит тебе. Говорят, важный человек, деловой, работящий. У себя в конторе он занимается рекламой. Стыдно, конечно, но на войне, в любви и в бизнесе все средства хороши.

Джолетта отложила булочку в сторону. Она вдруг потеряла интерес к еде и спросила чуть хриплым от волнения голосом:

— А как его зовут, этого парня?

— Дай-ка вспомню. — Тимоти сосредоточенно жевал. — Что-то, от чего издалека разит четырьмястами фамилиями наших самых благополучных граждан. Кажется, Адамсон.

— Ты уверен? — спросила она, уже понимая, что ошибки быть не может.

— Ага, — сказал Тимоти. — Тайрон Адамсон.

Джолетту вдруг замутило. Она с трудом сглотнула, по коже у нее побежали мурашки.

— С тобой все в порядке? — Тимоти, не отрываясь, смотрел на нее. — Только не говори мне, что ты не знаешь никакого Адамсона.

Она не ответила на вопрос, только спросила:

— А почему у него с матерью разные фамилии?

— Кажется, он ребенок от второго брака или что-то в этом роде. У этой женщины было не меньше сотни мужей.

— Ты ее знаешь? — спросила Джолетта. — Ты встречался с Роуном?

— Я был ей представлен, когда в прошлом году сопровождал матушку на всякие вечеринки и балы в Нью-Йорке. А с ее сыном я до сегодняшнего утра не общался — он не принимал участия в подобных развлечениях.

— Я просто не могу поверить, — медленно сказала Джолетга, ей стало трудно дышать.

— Будешь есть последний рогалик? Нет? — Тимоти взял булку с ее тарелки. — Говорят, что корпорацию создала его мать, но сделала она это на деньги мужа, и после развода за ним осталась большая часть. Когда отец умер, все перешло к Роуну, и сейчас он там — самая влиятельная фигура. Теперь именно он принимает окончательные решения.

— Покупать ли духи и связываться ли с этой треклятой формулой, например?

— Вот именно. — Тимоти восторженно покачал головой. — И этот парень путешествовал с тобой по всей Европе, так себя и не выдав? Тащился на туристическом автобусе, хотя привык к «Конкорду»? Вот мастер, а!

Джолетта больше не могла этого выносить. Ей просто необходимо было остаться одной. Она должна подумать, разобраться в буре ненависти и боли, бушевавшей в ее груди.

Она встала и перекинула через плечо ремень сумки.

— Извини, Тимоти, но мне пора уходить. Я заплачу за твой завтрак.

— Это лишнее, — запротестовал он.

— Вовсе нет. Ты долго пробудешь в Венеции?

— Как получится, — пожал он плечами.

— Где ты остановился?

— Пока что в «Киприани», вместе с Натали, — ответил он и добавил, усмехаясь:

— Возможно, завтра я опять окажусь в студенческом общежитии. Но я не против. Там компания поприятнее.

— Отлично. Я свяжусь с тобой позже. — Она уже хотела идти, но снова повернулась к нему:

— У тебя достаточно денег?

— Пока есть, только надолго ли их хватит? Не волнуйся, я в полном порядке.

Джолетта потрепала его по плечу и быстро вышла. Она боялась там оставаться, боялась, что вот-вот расплачется. Она казалась себе такой дурой! Ничего толком сделать не может, даже влюбиться!

Эта мысль заставила ее остановиться так внезапно, что официант, который шел за ней с полным кофейником, вынужден был, вскрикнув от неожиданности, отступить в сторону. Пробормотав какие-то извинения, Джолетта помчалась дальше.

Нет! Это невозможно! Она не влюбилась! Этого нельзя допустить! Она же не викторианская дамочка, которая обязана отдать сердце мужчине, прежде чем лечь с ним в постель. Она современная трезвомыслящая девушка. Занятие любовью — лучшее лекарство от стресса, отличное времяпрепровождение в воскресный полдень и удобный способ узнать человека получше. Ей не нужны ни кружева, ни духи, ни цветы, а также безрассудные жертвы и клятвы верности. Ей нужно лишь тепло другого тела, немного новых впечатлений и необязательная беседа.

Да, еще стабильность.

Чуть-чуть нежности.

Наверное, капельку юмора.

Забота.

И честность.

И это все. Действительно все.

К черту этого человека.

К черту его!

Джолетта задержалась у портье, чтобы оставить сообщение, что утром она не поедет на экскурсию. Этого ей не выдержать, по крайней мере сейчас. Она уже направлялась к двери, когда вдруг заметила высокую знакомую фигуру.

Роун. Она застыла как вкопанная. Но избежать встречи было уже невозможно.

— Доброе утро! — приветствовал ее он, поднимаясь по мраморным ступеням и обходя толстую туристку в звездно-полосатом свитере. Голос его был тих и мягок, он ласково улыбался Джолетте.

Она бросила на него взгляд, от которого он должен был просто превратиться в глыбу льда, и прошла мимо не останавливаясь. Через минуту она уже смешалась с толпой полусонных итальянцев, бредущих на работу.

Джолетта направилась к ближайшей набережной, когда услышала за своей спиной чьи-то быстрые шаги. Роун схватил ее за руку и заставил остановиться.

— Что с тобой стряслось? — спросил он строго. Она бросила на него потемневший от гнева взгляд.

— Со мной ничего. Просто я только что узнала, что человек, с которым я спала, негодяй и лжец.

Он нахмурился.

— О чем ты?

— Ты отлично знаешь о чем, — сказала она с презрением. — Надеюсь, вчера ночью ты нашел в дневнике Вайолетт то, что может пригодиться твоей матери, но больше тебе его не видать.

Джолетта выдернула руку и хотела идти дальше, однако он в два прыжка догнал ее и взял за плечо.

— Подожди минутку, ты не поняла.

Ярость кипела в ней, переливаясь через край.

— Я прекрасно все поняла. Ты надеялся, что я ни о чем не узнаю? Думал, сможешь меня использовать, пока не выведаешь все, что тебе нужно? А как же Натали? Мне следовало обо всем догадаться, когда ты пошел за ней, как дрессированная собачонка.

— Все было не так, — начал Роун. — Я не собирался…

Джолетта заметила, что прохожие бросают на них любопытные взгляды, но сейчас ее это не волновало.

— Нет? Но раз начал, очень удобно было продолжать, так? Господи, от одной мысли об этом я готова умереть — или задушить тебя собственными руками!

— Джолетта, не надо, — сказал он озабоченно. — Не делай себе хуже.

— Мне не делать? Да это ты виноват, негодяй! Это ты все испортил своими низкими штучками! Я должна была раскусить тебя еще тогда, когда вдруг твой южный акцент куда-то исчез. Я сыта тобой по горло, паршивый янки! Убирайся из моей комнаты! Я не желаю с тобой путешествовать! Вон из моей жизни! Не хочу больше тебя видеть. Никогда!

— Невозможно, — сказал Роун. Она удивилась твердости его голоса.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду то, что поеду туда, куда и ты. С акцентом или без акцента, но в моих жилах течет кровь генерала-конфедерата, я ношу его имя; и я такой же упрямый, как и ты. Я буду неотрывно следовать за тобой до тех пор, пока не закончится весь этот кошмар. Ты хоть понимаешь, что происходит?

— Если ты полагаешь, что я позволю тебе оставаться рядом со мной, то ты сильно ошибаешься.

— У тебя нет выбора.

Она подняла руку и ткнула его пальцем в грудь.

— А это мы еще посмотрим.

— Разве? — ответил Роун спокойно.

На сей раз он не пытался ее остановить, когда она повернулась, чтобы уйти. Он просто пошел рядом. Мрачный взгляд, который она на него бросила, не произвел на него никакого впечатления. Лицо его было совершенно бесстрастно.

Джолетта остановилась.

— Уходи, — процедила она сквозь зубы, — или я позову полицейского и скажу, что ты меня преследуешь.

— Пожалуйста, — согласился Роун. — К тому времени, когда он появится, возможно, так оно и будет. Не могла бы ты остановиться и выслушать меня?

— Интересно, что ты хочешь мне рассказать? И как ты можешь думать, что я поверю хотя бы единому твоему слову? Оставь меня в покое!

— Если ты мне только позволишь объяснить…

— Что объяснить? Почему в тот момент ты шел мимо парфюмерного магазина в Новом Орлеане? Вполне вероятно, что именно ты за мной и следил. Или хочешь рассказать, что по чистой случайности оказался рядом со мной в Лондоне именно тогда, когда украли мою сумку? Может, я была слишком доверчива, но я быстро учусь. Нет, спасибо!

Она тяжело дышала, как будто только что пробежала много миль, но все равно продвигалась дальше. Джолетта не желала смотреть на человека, который шел рядом с ней. Даже когда он заговорил, она не повернула головы.

— Да, это действительно был я, там, у магазина в Новом Орлеане, признаю. Я вовсе не хотел тебя напугать, но подошел слишком близко, потому что ты оказалась у магазина раньше, чем я ожидал. Потом я увидел того типа, который следил за тобой, и, не зная точно, чего он хочет, я кружил поблизости и разыграл ту сцену, чтобы его спугнуть. Я наблюдал за тобой и даже начал беспокоиться, поэтому, узнав, что ты направляешься в Европу, поехал за тобой. А в аэропорту мы встретились, потому что летели в одном самолете, просто я постарался сесть подальше. Я не собирался настолько вмешиваться в твою жизнь, мне показалось, что будет проще за тобой присматривать, если мы будем путешествовать вместе.

— Вот именно, — язвительно заметила она. — А потом становилось все проще и проще, верно?

Он глубоко вздохнул, словно пытаясь сдержаться, затем ответил довольно резко:

— Да, становилось. Но если ты считаешь, что я все это делал, чтобы заполучить духи Вайолетт, то ты ошибаешься.

— Нет, так я не думаю. Ты делал это для Натали, да? Она решила, что поскольку я не привыкла к мужскому вниманию, то легко паду в объятия любого, кто окажется рядом. И она оказалась права. Надеюсь, ты получил удовольствие.

— На самом деле… — начал Роун, потом осекся. Стиснув зубы, он продолжал:

— Все было совсем не так.

— Нет? Ну, значит, ты просто хотел заслужить мою улыбку, — презрительно сказала Джолетта, хотя сердце ее разрывалось от боли.

— Я сделал это потому, что боялся за тебя.

— Давай только без этого, — сказала она и устало сгорбилась.

— Я прекрасно понимаю, тебе это кажется глупостью. Мне самому несколько раз казалось, что я просто схожу с ума. Но моя мать потеряла покой с тех пор, как узнала про эти духи. Она вбила себе в голову, что они могут стать новыми духами, такими, как «Джой», и произведут фурор. Она собиралась сделать их самыми прекрасными, самыми нежными — и, естественно, самыми дорогими духами в мире. Духи с собственной историей, причем с такой романтичной, — такого ни в одной лаборатории не создать. Но больше всего меня беспокоило то, что я даже не мог предположить, на что она способна решиться, чтобы завладеть этими духами.

— А ты бы спросил ее об этом, — бросила Джолетта. Она даже не поняла, с какого момента начала к нему прислушиваться. Но это все равно ничего не меняло.

— Лоре Каморс не так легко задавать вопросы. Она ведь начинала все с нуля — простая девчонка с жутким арканзасским акцентом, которую в Нью-Йорке бросил коммивояжер, бывший, а может и нет, ее первым мужем. Она добилась всего сама — упорством и тяжким трудом, да еще несколькими удачными браками. Ей не слишком понравилось, что я воспользовался акциями, которые оставил мне мой покойный отец, решивший таким образом обеспечить мое будущее.

— Но почему? Ведь ты ее сын.

— Сын, которого она бросила в трехлетнем возрасте, как и его отца.

Это мало меняло дело, все же — меняло. Джолетта замедлила шаг, потом пристально посмотрела на него. Напряжение, в котором она пребывала, начало понемногу проходить.

— Так или иначе, — продолжал Роун, — но по-настоящему я начал беспокоиться после того, когда как-то раз случайно зашел в ее кабинет, а она говорила по телефону про эти духи. Она тут же прервала разговор, но я успел услышать фразу о том, что, хоть Мими Фоссиер и умерла, победу праздновать рано, поскольку у нее есть еще одна внучка.

— То есть я.

— Я достаточно слышал от нее об этом деле, чтобы понять, что она имеет в виду не Натали.

Джолетта сделала еще несколько шагов и наконец спросила:

— Не думай, что я поверила тебе, но, если ты действительно считал, что мне угрожает опасность, почему ты не мог просто меня предупредить?

— И тем самым признать, что Лора Каморе занимается промышленным шпионажем? Или чем-то похуже? Тебе это показалось бы чистым бредом. Ты и сейчас мне не веришь. Я уважаю свою мать, за последние несколько лет мы научились работать вместе. Я намеревался слетать в Новый Орлеан разобраться в обстоятельствах дела и принять решение. Все оказалось сложнее, чем я предполагал.

— Но почему ты продолжал лгать мне, почему не сказал, кто ты на самом деле?

— Я не лгал, просто не говорил всей правды.

— Ты представился специалистом по рекламе.

— Я действительно руковожу рекламой в «Каморе», кроме всего прочего. Кое о чем я умолчал. Мне казалось, что ты можешь послать меня ко всем чертям, а мне этого совсем не хотелось.

В голосе его прозвучала интонация, которую Джолетта предпочла не заметить. Она только сказала:

— А теперь ты будешь уверять меня, что духи тебя совсем не интересуют и что ты не делал ничего для того, чтобы твоя компания их получила.

Они дошли до набережной и остановились. Засунув руки в карманы, Роун некоторое время смотрел на воды канала, на катер, загруженный ящиками с кока-колой, проплывавший мимо. Потом он покачал головой:

— Нет, уверять не буду.

— Значит, — сказала Джолетта тихо и с отвращением, — этот мотив в твоих действиях присутствовал.

— Это значит, что с настоящего момента я ничего не собираюсь от тебя скрывать. Меня интересует, что можно сделать с духами, если формула будет найдена. Поначалу они меня мало занимали. Я не верил, что из них что-то получится. Но, почитав дневник Вайолетт и убедившись, что события, связанные с духами, действительно имели место, я изменил свое отношение к ним. В этих духах заключены большие возможности.

Самое ужасное, что ей хотелось ему верить. Но разве она могла сделать это после всего, что случилось?

Ледяным тоном она сказала:

— Я решила, что если я найду формулу, то сохраню ее для магазина.

— Но нельзя же ее опять хоронить! У тебя нет ни денег, ни собственного производства — ты просто не сможешь ею воспользоваться по-настоящему.

— Это не имеет значения. Важно то, что духи будут так же хороши, как и на протяжении более ста лет.

Роун покачал головой:

— Как знаешь. Но помни, есть люди, которые делают все возможное, чтобы ты не получила формулу. Кажется, они имеют отношение к «Каморс Косметике», поэтому я чувствую ответственность за тебя. Я не намерен выпускать тебя из виду, пока все не уладится».

— Что дает тебе замечательную возможность завладеть формулой, если ее удастся обнаружить.

Он бросил на нее взгляд, исполненный холодной ярости.

— Черта с два тебе это удастся! Обещаю, что, если ты все-таки найдешь ее, она будет твоей и только твоей, так долго, как ты сама того пожелаешь, даже если мне придется жить в палатке у твоей двери до конца моих дней, чтобы защитить тебя от возможных посягательств.

Она посмотрела ему в глаза.

— Это похоже на угрозу.

Он никак не прокомментировал ее замечание, что означало: он всегда будет рядом с ней, независимо от того, найдет она формулу или нет. Роун шагнул к ней.

— Я стараюсь помочь тебе, вот и все. Неужели ты не можешь в это поверить?

Ей очень хотелось поверить, и как бы это все упростило! Но Джолетту одолевали сомнения. Прошлая жизнь убеждала ее в том, что для доверия нет никаких оснований.

— Боюсь, что нет, — сказала она наконец.

Роун чувствовал себя так, словно побывал в прессе для старых машин. От сознания своей вины легче не становилось. Он уже давно думал о том, как рассказать Джолетте, кто он такой, особенно после появления Натали. Теперь Джолетта имела все основания не доверять ему. Надо было видеть, как она стояла перед ним, изливая на него свой гнев и заставляя его терпеть это. Жаль только, что ее недовольство направлено именно на него.

Роун хотел бы все переиграть, начать все сначала, с той первой встречи в Новом Орлеане. Он бы представился, пригласил ее поужинать, потом постарался объяснить, с чем она собирается бороться. Как бы она себя повела? Прогнала бы его или позволила войти в свою жизнь? Доверилась бы настолько, чтобы принять его помощь? Он нуждался в ее доверии, как не нуждался еще ни в чем и никогда в жизни.

Слишком поздно. Он должен выкинуть это из головы. Надо постараться, чтобы Джолетта не отправила его в итальянскую тюрьму в ближайшие несколько часов. Он не собирался приставать к ней, но знал, что его представления о безопасности слишком расходятся с ее собственными.

Господи, если все время думать об этом, можно сойти с ума. Надо постараться избавиться от этих мыслей. Как можно спокойнее он спросил:

— Какие у нас планы на сегодня?

— У нас нет никаких планов, — резко ответила она.

К ее холодному взгляду Роун был готов, но его поразил ее подавленный вид. Он слегка нахмурился и сказал:

— Я думал о той картине Каналетто с изображением дома, где они с Вайолетт жили, которую Аллин купил. Не знаю, поможет ли нам это, но было бы интересно ее найти.

— Но мы даже не знаем, что стало с той картиной.

— Это так, но помнишь, в дневнике Вайолетт есть зарисовка — канал и часть дома? Ставлю сто против одного, что там изображено то же самое.

Эта мысль заинтересовала Джолетту.

— Если это так, — медленно сказала она, — нам не нужно искать именно эту картину, достаточно найти другую, ту, на которой нарисована та часть канала, только немного подробнее.

Роун вынул руку из кармана и потер шею, чтобы хоть немного снять напряжение, потом кивнул.

— Предлагаю зайти в пару музеев, в палаццо Пезаро, например.

Джолетта внимательно посмотрела на него, но возражать не стала. А он подумал о том, как все же ему повезло, что она человек рассудительный.

Двигаясь по галереям, они вертели головами во все стороны. И не переставали удивляться, как много было всего здесь выставлено и как плохо все охранялось. Почти к любой картине можно было подойти и потрогать ее. Казалось, в Италии такой переизбыток шедевров, что охранять все просто невозможно, поэтому, сосредоточив внимание на лучших из лучших, власти махнули рукой на остальные.

Джолетта наконец нашла один пейзаж, больше всего походивший на сделанный Вайолетт набросок. Это была картина не Каналетто, а Тержура. Она сказала, что яркие, чуть размытые краски Тернера нравятся ей больше мягких цветов и четких линий Каналетто. Роун, решив, что она хочет его позлить, не стал с ней спорить и предпочел скрыть тот факт, что ей это почти удалось. Глядя, как она стоит, заложив руки за спину и задумчиво надув губы, он вдруг поймал себя на мысли, что ему ужасно хочется сделать то, что на публике делать не принято. Пересилив себя, он попробовал сосредоточиться на том, что она говорила.

— Видишь ли, этот дом может быть просто похож на тот, который рисовала Вайолетт. Эти дома и палаццо все на одно лицо.

— Действительно, — согласился он.

— Кроме того, Вайолетт могла запечатлеть и дом напротив.

— Если у тебя есть еще какие-то соображения, можешь высказать их, — добавил Роун.

— Нет-нет, — быстро ответила Джолетта. — Я просто хотела напомнить тебе, что, возможно, мы тратим время попусту.

«Мы. Какое короткое, милое слово», — подумал Роун.

— Так ты хочешь, чтобы мы пошли к тем домам, или нет?

— Наверное, нам понадобится помощь Цезаря, — сказала она.

— Думаю, мы и без него справимся. Джолетта посмотрела на него с сомнением.

— Только если ты говоришь по-итальянски. — Она помедлила. — Но ты ведь не говоришь? Он иронично улыбнулся уголком рта.

— Ты обо мне многого не знаешь.

— Начинаю узнавать, — ледяным тоном отозвалась она. «Только подожди до вечера», — подумал Роун, а вслух сказал:

— До обеда и сиесты есть еще пара часов. Начнем?

 

19

Найти нужный дом, изображенный на картине, оказалось не так-то просто. Художник позволил себе некоторые вольности в передаче перспективы, а также игнорировал пару зданий, которые его чем-то не устроили. Роун уверял, что на картине Тернера канал кажется уже, но Джолетта возражала, что его самого подводит зрение.

В четвертом из домов, которые они обошли, им открыла молодая женщина с малышом на руках. На ней был ярко-розовый спортивный костюм и кроссовки «Рибок» с розово-зелеными шнурками, волосы украшала трикотажная повязка.

Она что-то быстро говорила по-итальянски кому-то в глубине полутемного холла. Потом она бросила взгляд на визитеров и сказала по-английски, хотя и с акцентом, но безукоризненно правильно:

— Это не музей и не гостиница. Пожалуйста, уходите.

Женщина уже хотела захлопнуть дверь, но Роун придержал ее рукой.

— Простите, пожалуйста, за вторжение, но мы не туристы. Нам хотелось бы кое-что выяснить о неких мужчине и женщине-американке, которые, возможно, останавливались в этом доме много лет тому назад.

— Мне ничего не известно об этих людях, — отрезала женщина и покачала малыша, смотревшего на них огромными черными глазами из-под копны золотистых кудрей, словно оживший ангелочек с картины Боттичелли.

— У нас есть основания полагать, что одна из прежних владелиц этого дома погибла из-за них, — быстро добавила Джолетта.

— Ах, Allora, — нахмурилась молодая женщина. — Одну минуту. — Она повернулась и что-то сказала через плечо.

Вскоре послышались шаркающие шаги, и из полумрака появился старик. Он был очень худой и горбился так, что черный свитер, надетый для защиты от домашней сырости, висел на нем, как на вешалке. Его черные с сильной проседью волосы уже не вились, а торчали, как проволока, улыбка показывала отсутствие нескольких зубов, но памяти он не утратил. Итальянка объяснила, что он — дедушка ее мужа и что он прожил в этом доме всю жизнь.

Да, среди его предков была такая женщина, о какой они спрашивали. Вдова, стесненная в Средствах, как и тысячи других таких же вдов, пускала в дом постояльцев — дело ведь было в прошлом веке, до того как на другом берегу лагуны понастроили гостиниц. Она умерла от сердечного приступа, так сказали доктора, но семья этому не верила. Ужасная история, да к тому же таинственная. Потом наследникам были выплачены некоторые деньги, нечто вроде компенсации. Это немного поправило их дела. Такие вещи не забываются.

Да, и сестра была. Жила на вилле неподалеку от Флоренции. Вилла была разрушена во время Второй мировой войны, но ее отстроили заново. Сад? Он остался на прежнем месте, если они хотят, могут поехать посмотреть. Чего только эти американцы не желают осматривать!

Неужели удача? Джолетта никак не могла в это поверить. То, что они нашли человека, который подтвердил написанное в дневнике Вайолетт, казалось чудом. Словно время потекло в обратную сторону и приблизило прошлое. Правда, то, что они смогли узнать так немного, только доказывало, сколь трудно выяснить что-то действительно важное о столь давних событиях.

Покинув дом итальянцев, Джолетта с Роуном направились в сторону моста Риальто. Они решили пообедать где-нибудь неподалеку от рынка. Молодые люди молча шли мимо цветочных лавок, мимо магазинчиков, торгующих кожаными сумками, шелковыми шарфами, веерами, часами и тысячами других приманок для туристов. Солнце отражалось в канале, и его отблески, игравшие на стенах здании, походили на солнечные зайчики. С канала дул легкий, мягкий ветерок, чуть пропахший бензином от проносящихся мимо катеров. Улицы почти опустели — большинство итальянцев уже приступили к долгой обеденной трапезе, переходящей в послеобеденный отдых. Джолетта и Роун шли не спеша, поскольку план на сегодня они уже выполнили.

— Знаешь, — сказала Джолетта, — мне кажется, нет смысла продолжать. Мы не можем рассчитывать на то, что вдруг появится некто с пожелтевшим листком бумаги в руках и скажет: вот, мол, та самая формула, которую приготовила для вас сто лет назад ваша прабабушка, зная, что вы придете ее искать примерно в это время.

Роун удивленно взглянул на нее.

— А я думал, что ты ищешь вдохновения или какого-нибудь намека, который поможет тебе расшифровать записи дневника, если там есть что расшифровывать.

— Да, но, может быть, я обманываю сама себя. Может, нет никакой надежды получить результат.

— Ты только представь, что случится, если ты все же добьешься своего. А если нет, тебе что, сейчас хуже, чем было бы в Новом Орлеане?

— Тебе легко говорить. Но ведь ты тоже попусту тратишь время, — заметила она.

— Слушай, если меня это не беспокоит, то почему должно беспокоить тебя?

— Ах да, совсем забыла, — весомо проговорила Джолетта. — Если мне улыбнется удача, ты хочешь быть поблизости.

Он в упор посмотрел на нее.

— А может, я в любом случае хочу быть поблизости?

— Прекрати! — резко оборвала она. — Тебя никто не заставляет говорить такие слова.

— Знаю. Но, с другой стороны, и запретить мне никто не может.

Она бросила на него быстрый взгляд и решила переменить тему.

— Я хочу довести до твоего сведения, что собираюсь со всем этим покончить. Сад я, может быть, и осмотрю, все равно мы будем во Флоренции. Потом скорее всего просто присоединюсь к группе. Два дня в Тоскане, три дня в Риме — и домой.

— Отлично.

Она с вызовом посмотрела на него.

— Что значит «отлично»? Я хочу сказать, что теперь ты можешь заняться своими делами.

— Это мы уже проходили. Я тебе окончательно надоел.

— Я не услышала согласия.

Внимание Роуна, казалось, было полностью приковано к прилавку с цветами, но он сказал:

— А что, если все это мне просто нравится?

— А что, если я просто хочу получить удовольствие от последних дней тура? — парировала она. Он долго молчал, потом вздохнул:

— Извини, но мне кажется, самое главное сейчас — чтобы ты вернулась домой целой и невредимой.

— Значит, ты не хочешь упустить шанс полюбоваться моими неудачами?

— Нет, это в мои намерения не входило, — слабо улыбнулся Роун.

В его словах был какой-то подтекст, который ей не понравился. Джолетта внимательно посмотрела на него, на его четко очерченное лицо, на лучившиеся глубоким светом синие глаза, но по выражению лица ничего понять не смогла. Она прищурилась.

— Послушай…

— Если ты не возражаешь, давай потом. Я умираю от голода, и, кроме того, мне надо позвонить. Мы все можем обсудить в ресторане.

Он говорил это уже на ходу. Она посмотрела ему вслед и подумала, не отправиться ли ей в противоположном направлении. Пусть догоняет, если сможет. Но все же больше, чем сбежать от него, ей хотелось высказать ему в лицо все, что она думала по поводу его недавнего поведения. Поэтому, стиснув зубы, Джолетта отправилась следом за ним.

После обеда они решили вернуться в гостиницу. Вторая половина дня у них свободна. Но поскольку на следующий день рано утром нужно было отправляться во Флоренцию, Джолетта хотела собрать чемодан и, возможно, немного вздремнуть.

Ее раздражало постоянное присутствие молодого человека, но она не могла придумать, как от него избавиться. Бежать — некуда, скрыться — невозможно. Если она займет кровать, то что будет делать он в их крохотном номере? Сейчас эта мысль больше всего не давала ей покоя.

Войдя в холл гостиницы, они увидели, как навстречу им поднялась с дивана поджидавшая их парочка.

— Наконец-то! — воскликнула Натали. — Мы с Цезарем стали друзьями навек, пока вас дожидались. Еще чуть-чуть, и мы ушли бы.

— И тем не менее, — добавил итальянец с милой улыбкой, — очень приятно видеть вас. Синий цвет удивительно идет вам, синьорина Джолетта.

Джолетта заметила, что Натали бросила на Цезаря взгляд, удивленный и ироничный одновременно. Они стояли близко друг к другу, и по их виду можно было определить — они только что прервали оживленную дискуссию. Роун тоже наблюдал за этой парочкой, но лицо его не выражало ничего, кроме усталости.

— Разве мы договаривались о встрече? — спросила Джолетта.

— Нет-нет, — поспешно отозвался Цезарь. — Я зашел сюда, потому что хотел пригласить вас прокатиться, и совершенно случайно встретил вашу кузину. Мы отлично пообедали — в Италии с этим проблем нет. Правда, было бы еще лучше, если бы мы все вместе отправились посмотреть виллы на берегу Бренты.

— Какие виллы?

— Что-то вроде замков в долине Луары. Это загородные дома, которые строили старые венецианцы. Там они отдыхали от вечной сырости родного города и на доходы от вложенных в мореходство денег играли в фермеров. Туристы про эти виллы почти ничего не знают, а жаль.

— Мы вполне можем туда отправиться, — подхватила Натали. — Это милях в двадцати отсюда, совсем недалеко. Цезарь рассказал мне об изумительной траттории в городке под названием Мира. Мы могли бы там поужинать.

— Боюсь, ничего не получится, — вмешался Роун, беря Джолетту под руку. — У нас другие планы.

— Какие еще планы? — спросила Джолетта, демонстративным движением высвобождая свой локоть.

Натали быстро взглянула сначала на нахмурившегося Роуна, потом на покрасневшую Джолетту и резко проговорила:

— Вам все равно надо будет где-то поесть.

— Но не в таком людном месте, — ответил Роун. Джолетта окинула его ледяным взором. И он еще смеет распоряжаться ее временем после всего, что произошло!

— А мне, — проговорила она, чеканя каждое слово, — эта идея насчет траттории кажется интересной.

— Ты же ничего про нее не знаешь, — возразил Роун, еле сдерживаясь.

— Могу поручиться, что это лучший ресторан в округе, — быстро вставил Цезарь.

— Не будь смешным, Роун, — веско сказала Натали. — Может, поговорим немного? Мне кажется, я смогу тебя убедить.

Он весь напрягся и медленно повернулся к ней.

— Сомневаюсь, Натали. Очень в этом сомневаюсь. Джолетта уже знает, кто я.

Натали еще раз перевела взгляд с него на Джолетту, потом — опять на него, отметив, как он стоит, отгораживая Джолетту от двери и не давая ей встретиться взглядом с Цезарем.

— Ах, значит, вот как, — процедила она сквозь зубы.

— Именно так, — отрезал Роун.

— А знает ли она, — вкрадчиво спросила Натали, — какие мы с тобой близкие друзья?

Она произнесла эти слова со значением, и Джолетта почувствовала, как на нее накатывает волна отчаяния. С трудом выдавив из себя улыбку, она ответила сама:

— Роун мне не говорил, но в этом и не было необходимости. Я уже успела заметить, что вы двое слишком быстро сумели договориться.

— Что да, то да, — протянула Натали. — Он вообще поразительно скор в своих решениях. Это должно вызывать у тебя восхищение.

— Но только не в тех случаях, когда он решает за меня, — ответила Джолетта. — Мне, например, очень нравится идея прогулки.

Цезарь расплылся в улыбке.

— Так, значит, вы поедете? Мы можем нанять лодку и спуститься вниз по реке. Это лучший способ осмотреть виллы. Но стоит поторопиться, пока не стемнело.

Прогулка оказалась не из самых приятных. Цезарь держался напряженно по отношению к Роуну. Натали, казалось, сердилась на Цезаря. Джолетте не о чем было разговаривать с Натали и с Роуном. Роун же вообще не проронил ни слова.

Но все же она не пожалела о том, что приняла приглашение итальянца. Многие виллы выглядели в буквальном смысле слова «палладианскими», то есть были выстроены по проекту самого Андреа Палладио. Классическая чистота линий, удивительная гармония пропорций — они больше походили на дворцы, и в то же время кремовые с золотом фасады придавали им легкость и воздушность. Фронтоны, колонны, полукруглые окна, видневшиеся за оградами и живой изгородью, весьма мало походили на сюжеты из «Тысячи и одной ночи», как это казалось в самой Венеции.

Лодки, нанятые Цезарем, были рассчитаны на двоих. Грести нужно было стоя, как в гондолах. Легко и непринужденно Цезарь устроил так, что она попала в его лодку, а Роун с Натали — в другую, чему Джолетта втайне порадовалась.

Итальянец пытался настоять на том, чтобы Джолетта оставалась сидеть в быстро скользившей по воде лодке, но она отказалась. Ей хотелось хоть чем-то притушить кипевшее в душе негодование. Стоя она могла больше увидеть, к тому же легче было избежать заигрываний Цезаря, которые, как она опасалась, могли последовать, если бы он уселся рядом с ней, пустив лодку плыть по воле волн.

— Ох уж эти американские женщины! — вздохнул Цезарь, стоя на корме и отталкиваясь своим веслом. Он с неподдельным восхищением наблюдал за тем, с каким изяществом Джолетта работала другим веслом. — Все-то у них получается, и как красиво получается!

— Я видела, что итальянки тоже умеют грести, — заметила Джолетта.

— Некоторые умеют, — согласился он, усмехаясь. — Но большинство, как и ваша кузина, предпочитают, чтобы этим занимались мужчины.

Джолетте показалось, что в его замечании был какой-то непристойный подтекст. Впрочем, он часто слышался ей в словах Цезаря. Она посмотрела ему прямо в глаза, но он выдержал ее взгляд с непринужденной улыбкой. Мгновение спустя он заговорил снова:

— Так, значит, завтра вы отправляетесь во Флоренцию? Жаль, что вы провели так мало времени в Венеции. — В его голосе послышались доверительные нотки. — Надеюсь, вам не надо говорить, carina, что я полностью в вашем распоряжении. Только скажите и я отвезу вас куда пожелаете и буду при вас постоянно.

— Роуну это не понравится, — сухо ответила она. Он только щелкнул пальцами.

— Меня нисколько не волнует, понравится это Роуну или нет. Мне важно лишь то, что нравится вам.

Отношение к ней Цезаря приятно меняло обстановку. И не страшно, что он уже успел заметить ее неудовлетворенность и даже воспользоваться ею. И тут Джолетте пришла в голову идея.

— Вам придется встать очень рано, — предупредила она, загадочно улыбаясь.

— Ради вас — с удовольствием.

— Очень-очень рано.

— Джолетта, carina, я весь в вашем распоряжении.

Она бросила взгляд на вторую лодку, которая на какое-то время отстала от них, но уже начала приближаться. Понизив голос, она рассказала о том, что может потребовать, а потом спросила:

— Вы можете это сделать?

Цезарь широко раскинул руки, так что весло описало дугу.

— И вы еще спрашиваете! — воскликнул он. Джолетта медленно кивнула.

— Я подумаю и, если решу, дам вам знать.

— Думайте скорее, carina. На одной надежде мне долго не протянуть, — ответил он в шутливом тоне.

После прогулки по реке у них осталось время на осмотр виллы Пизани, которой поочередно владели венецианский дож, Наполеон I и его пасынок, Эжен де Богарне. Им также удалось осмотреть дом, называвшийся «La malcontenta» («Недовольная»). Согласно преданию, он был назван так в память о неверной жене императора, которую сослали сюда за недостойное поведение. И наконец, когда солнце уже садилось, они отправились в тратторию.

Еда, как и обещал Цезарь, оказалась превосходной. Сначала подали андипасто — закуску из соленых яиц кальмаров, мяса, маслин и различных приправ, затем — закуски из креветок под чесночным соусом, крабов и морских гребешков, за которыми последовали вкуснейшее рисотто — блюдо из риса, отваренного на мясном бульоне с тертым сыром и специями, и фетуччино из крабов. Все это они запивали замечательным местным вином «Прозекко конельяно», легким и чуть терпким.

Общий разговор за столом не клеился, но Джолетта с Цезарем постоянно смеялись и шутили друг с другом. Он осыпал ее самыми невероятными комплиментами и все время подливал ей вина, невзирая на ее возражения. Но после того как Роун попытался ее остановить, Джолетта перестала протестовать и даже начала поощрять итальянца.

Окончательное решение относительно поездки во Флоренцию она приняла, когда стали заказывать десерт. Роун предложил одно, Цезарь — другое, и, пока она выбирала, Роун сам сделал заказ за нее. Вроде бы мелочь, тем более что он остановился на ее любимом желе с миндалем и абрикосами, но ей надоело, что он постоянно принимал за нее решения и навязывал ей свое мнение.

Когда они вышли из ресторана и направились к машине, Джолетта что-то тихо сказала Цезарю. Он ответил ей восторженным взглядом.

В Венецию они вернулись поздно. Расставшись с Натали и Цезарем на набережной, Джолетта и Роун отправились в гостиницу. В холле девушка подошла к стойке портье, чтобы взять ключ от своей комнаты, в то время как Роун остался стоять в стороне, поджидая ее. Она многозначительно посмотрела на него, но ничего не сказала, до тех пор пока они не оказались у двери ее номера.

— Я думала, что ты возьмешь ключ от своей комнаты, — заметила Джолетта, отпирая дверь.

— Не могу, — спокойно ответил он. — Я сдал его, и они поселили в моей комнате кого-то другого.

— Ты что, проверял?

— А ты как думала? — он говорил по-прежнему спокойно. В тот момент Джолетта не знала, верить ли его словам. Она глубоко вздохнула.

— Знаешь…

— Знаю, — оборвал ее Роун. — Ты не хочешь, чтобы я оставался в твоей комнате, хочешь, чтобы я ушел. Но я этого делать не собираюсь. И не собираюсь развлекать всю гостиницу нашей дискуссией на эту тему.

Он протянул руку над ее головой и распахнул дверь номера. Потом, отодвинув Джолетту, вошел в комнату.

Джолетте оставалось либо стоять в коридоре, либо последовать за ним. Вздохнув, она шагнула в полутемный номер и захлопнула за собой дверь.

В тот момент, когда рука ее коснулась выключателя, она почувствовала густой и пряный аромат, окутавший ее в темноте комнаты. Джолетта нажала на кнопку выключателя. Стало светло.

В вазах, расставленных повсюду, где только можно, стояли крохотные садовые гвоздики — розовые, огненно-красные, белые, пестрые. Их головки источали такой упоительный аромат, что девушка невольно застыла на месте.

— Что это такое? — озадаченно спросила она.

— Гвоздики. Я увидел их на рынке Риальто и заказал.

— По телефону?

Он кивнул.

— Согласно дневнику, они означают погубленную любовь или что-то в этом роде. — В его напряженном голосе прозвучало нечто похожее на смущение.

— Сердце бедное, увы! — машинально продолжила Джолетта.

— Именно так.

Глупо было восторгаться поступком, столь явно рассчитанным на ее сентиментальность. Но великодушие жеста, понимание того, что ей нужно, проявление заботы о ней — все это говорило о том, как тонко он чувствует ее. Это поразило Джолетту и обезоружило.

— Чего ты добиваешься? — тихо спросила она.

— Я хотел сказать, что у меня не было намерений обидеть тебя, и прошу простить меня. И еще мне хотелось бы понять, не осталось ли у нас хоть какой-то возможности начать все сначала?

— Чтобы у тебя было время дочитать дневник?

Он тяжело вздохнул.

— Мне неважно, увижу я его снова или нет.

— Вот и хорошо, — рассудительно заметила она.

Она рассчитывала вывести его из себя, но лицо его выражало лишь твердую решимость. Джолетта подошла к стулу, сняла с плеча сумку и положила ее на сиденье.

— Я люблю тебя, Джолетта, — сказал он хриплым, прерывающимся голосом.

— Не надо! — резко ответила она, даже не взглянув на него. Потом добавила тише:

— Прошу тебя. Не надо.

— Я знаю, что у тебя нет никаких оснований доверять мне, но мне было важно сказать тебе это.

— Конечно, очень кстати, что ты понял это именно сейчас, — ответила она твердым голосом.

— Я давно это знал, еще в Бате, хотя началось все гораздо раньше, возможно, в ту самую ночь в Новом Орлеане. Просто тогда я не мог этого сказать, потому что не был честен по отношению к тебе и тень притворства могла бы лечь и на мое признание.

— Плохо то, что это не помешало тебе забраться ко мне в постель.

— А вот об этом я нисколько не жалею. Может быть, это — единственное, что у меня есть.

Джолетте очень хотелось верить ему, и это огорчало ее больше всего. Она не должна ему верить. Он использовал ее и будет использовать дальше, стоит только ему позволить. А этого она больше допустить не может.

Вне всяких сомнений, он считал, что ей, возможно, удастся расшифровать формулу с помощью дневника, и хотел быть поблизости на такой случай. И если у нее что-то получится, всему придет конец. Он возьмет то, что искал, и покинет ее. А если ничего не получится, если в конце путешествия у нее не будет никаких результатов, то ему просто незачем с ней оставаться. В любом случае она проиграет.

Эта мысль казалась ей такой же невыносимой, как и его льстивая ложь. Ее всегда все бросали. Мама, папа, жених. Даже Мими. На сей раз она этого не допустит. Она сама его бросит.

Джолетта подошла к столику у кровати, на котором стояло несколько ваз с гвоздиками. Наклонившись, она вдохнула их густой запах. Прохладные лепестки ласкали ей веки, рот, подбородок. Вино и аромат цветов кружили ей голову, она подумала, что, может быть, Роун заслужил прощальный подарок, нечто такое, что он сможет вспоминать, что поможет ему унять тоску, когда она покинет его.

— Джолетта, — взмолился Роун.

Ей нужно было время все обдумать, убедиться, что она действительно хочет этого. Сострадание, жертвенность, вызванная чувством вины, просто желание — все смешалось в порыве, который охватил ее. Она понимала, что в ее чувствах есть и нечто большее, но не желала признаваться себе в этом.

Она хотела провести с ним последнюю ночь, последние мгновения в его объятиях. Возможно, это прощание нужно было прежде всего ей самой. Но никто об этом никогда не узнает. Это никого не касается. Никого, кроме нее.

Если она уступит, он может подумать, что выиграл, ну и что из этого? Сама она будет знать правду. А вскоре и он ее узнает. Не вполне твердым голосом она сказала:

— Прежде чем лечь, нужно собрать чемоданы, чтобы утром их унесли носильщики. Мне еще надо упаковать вещи. Если ты не против, я приму душ первая.

Он долго смотрел на нее, потом отвернулся и чуть слышно вздохнул.

— Нет, я не против.

Джолетта искоса взглянула на него, и едва заметная улыбка тронула ее губы.

Она провела в ванной комнате не много времени. Когда настала очередь Роуна принимать душ, Джолетта выложила брюки и рубашку, которые собиралась надеть утром, выставила упакованный чемодан за дверь, а то, что намеревалась взять с собой, положила в свою большую наплечную сумку. Она похлопала рукой по ее разбухшим бокам, убедилась, что дневник лежит там, где ему полагалось; она не вспоминала о нем весь день. Ощутив ладонью выступавший угол дневника, девушка успокоилась.

Уже переодевшись в белую вышитую ночную сорочку, она еще раз наклонилась понюхать гвоздики. Они на самом деле были великолепны. Обхватив один из цветков ладонью, она вытащила его из вазы, потушила свет и скользнула под простыню.

Несколько минут спустя Роун вышел из ванной. Его высокий, сильный силуэт четко вырисовывался в дверном проеме. В полумраке комнаты Джолетта следила за тем, как он обходит кровать и ложится рядом с ней. Она чувствовала, как колотится ее сердце, будто мячик, которым стучит об пол двухлетний карапуз. Жаркие волны пробегали по ее телу, а ладони зудели от выступившей на них влаги. Оказывается, в том, чтобы быть искусительницей, есть не только нечто возбуждающее. Страха в этом ничуть не меньше.

Она приподнялась на локте и провела гвоздикой, которую держала в руках, по губам Роуна. Быстрым рефлекторным движением он схватил цветок, будто это было какое-то насекомое. И тут словно замер.

— Что ты делаешь? — спросил он срывающимся от волнения голосом.

— Тс-сс, — шепнула она.

Забрав у него цветок, она снова дотронулась им до его рта, очертила губы, провела лепестками по подбородку и ниже — по шее, по углублению ключицы, потом — вверх-вниз по его груди, к соскам. Коснулась одного из них, напрягшегося от ее прикосновения.

— Джолетга! — взмолился он.

Она не отвечала.

Оставив гвоздику на его груди, она приникла к нему и горячим, влажным языком коснулась возбужденного соска, провела языком вокруг него, легко пощекотала и передвинулась к другому.

Не говоря ни слова, он обхватил ее обеими руками, притянул к себе, лаская нежные изгибы ее тела сквозь тонкую, мягкую ткань, находя там самые трепетные уголки, о существовании которых она и не подозревала. Она неспешно наслаждалась его ласками, и теплые волны удовольствия пробегали по ее телу. Джолетта слышала его участившееся дыхание, которое звучало в унисон с ее собственным.

Не открывая глаз, она нашла его страстный рот, нежно провела кончиком языка по его влажным губам. Мягко и ласково он отвечал на ее игру. Затем еще теснее прижал ее к себе, так что нижняя часть ее тела касалась его плоти. Положив ладони на изгиб ее талии, он стал осторожно двигаться вниз, натягивая ткань ночной рубашки на бедрах так, чтобы она подчеркивала округлость их форм, и начал медленно поднимать рубашку.

Джолетта положила колено поперек его тела, раскрываясь перед его осторожным прикосновением. Жар, обдававший ее кожу, проникал вглубь, сосредоточивался внизу живота. Она чуть застонала, когда он наконец дотронулся до самого чувствительного места. Тая от желания, она поцеловала его в уголки рта и дальше, от щеки до самого уха. Добравшись до мочки, она в экстазе зарылась лицом в его шею.

Роун перевернулся на спину и принялся ласкать ладонями ее грудь, легко поглаживая соски подушечками больших пальцев, отчего захлестнувшая ее волна наслаждения стала почти непереносимой.

Но они не спешили. С трудом контролируя дыхание, Джолетта коснулась рукой его мускулистой груди, нащупала лежавшую там гвоздику и отложила ее в сторону. Дрожащими пальцами она провела по его груди, опускаясь все ниже и ниже, убирая с дороги накрывавшую их простыню. Ей так хотелось доставить ему такое же удовольствие, которое давал он ей, что испытываемое ею наслаждение становилось слаще в сотни раз.

Когда их тела не могли больше выдержать томительного напряжения бушевавших чувств, он притянул ее к себе. Они долго лежали, прижавшись друг к другу, и их сердца бились в едином ритме. Наконец она приподнялась над ним и приняла его в свое влажное лоно.

Медленно они стали раскачиваться в такт, постепенно набирая уверенность, силу и быстроту движений. Он сдерживал себя, подчиняясь ее темпу и давая ей возможность самой установить ритм.

Дыхание их участилось. На коже проступили капельки влаги. Свежий аромат их волос и тел смешивался с ароматом гвоздик, действуя на них возбуждающе. Джолетта ощущала необыкновенную легкость и силу одновременно, она, казалось, была исполнена бесконечной нежности, была смела и в то же время женственна.

Вдруг она почувствовала, как сердце ее дрогнуло, и замерла на мгновение. Волшебное пламя объяло ее изнутри. Роун тут же приподнялся и, не отпуская ее, перевернул на спину. Склонившись над ней, он навалился на нее всем своим весом, проникая все глубже в ее пульсирующую жизненной силой плоть, и продолжил движение.

Всем своим существом Джолетта отдалась ему. Она двигалась в одном ритме с ним, дышала в такт с ним. Волшебство вернулось вновь. Почувствовав снова его горячее дыхание, они приникли друг к другу в страстном порыве и отдались на его волю.

Только потом, лежа в объятиях Роуна и глядя широко распахнутыми глазами в темноту, Джолетта вспомнила, что это чудо любви было задумано ею как прощание. Но почему-то все получилось совсем не так, как она планировала. Ей захотелось оставить все по-прежнему, быть рядом с ним столько, сколько ей будет позволено. Она даже подумала, что готова принять любые притворные заверения в любви со стороны Роуна.

А вдруг эти заверения станут подлинными или, по крайней мере, ей будет их достаточно? Нет. Она не могла на это пойти. Выбор сделан, и, как ни горько, надо выдержать все до конца. Если она сломается, она даст возможность тете Эстелле — и Натали — и Роуну победить ее обманом. И тогда ей придется поступиться тем, что стало для нее таким важным в последнее время, — самоуважением.

Она уедет. Она должна это сделать.

Джолетта проснулась, когда было совсем рано. Серый рассвет за окном только начинал золотиться первыми лучами солнца. Колокола церквей еще не звонили. Она выскользнула из кровати, Роун пошевелился и протянул руку ей вслед. Но даже если он и проснулся, то не подал виду, чтобы она не почувствовала себя виноватой в том, что разбудила его.

Когда Джолетта оделась, зазвонили колокола. Она в последний раз провела щеткой по волосам и перехватила их двумя костяными заколками. Вернувшись в спальню, она положила щетку в свою большую сумку, потом подхватила ее и повесила на плечо, ощутив всю тяжесть своей ноши.

Роун лежал на спине, подложив руки под голову. При виде ее губы его расплылись в улыбке. Заметив, что Джолетта взяла сумку, он спросил:

— Куда ты направляешься в такую рань?

— Мне надо купить пару женских принадлежностей. Я скоро вернусь.

— Но магазины еще закрыты, — возразил он. Под растрепанными волосами на щеках его уже темнела щетина, веки были тяжелыми после сна. Может быть, от печали, притаившейся где-то в глубине его глаз, но он никогда не выглядел так привлекательно.

Джолетта сглотнула ком, подступивший к горлу, и сказала:

— Тогда, возможно, портье мне поможет. Я на минутку.

Она не стала дожидаться ответа. Не поцеловала его, не попрощалась. Она была сильной.

Выйдя из номера, Джолетта закрыла за собой дверь. И только на лестнице слезы, которые застилали ей глаза, хлынули безудержным потоком.

 

20

Цезарь вел свою красную «Альфа-Ромео» по направлению к Флоренции с пылом, унаследованным им от своих далеких предков, возничих колесниц. Джолетта, проверив, хорошо ли закреплен ремень безопасности, старалась не хвататься рукой за приборную доску чаще, чем это было необходимо. Ее страх, казалось, забавлял итальянца и побуждал его к новым пируэтам, которыми он хотел показать, с каким совершенством водит машину. Джолетте это, конечно, не нравилось, но она удерживалась от выражений протеста. Хорошо, что он предложил отвезти ее во Флоренцию. К тому же у нее не было сил возмущаться.

Джолетта долго думала, стоит ли отвлекать его беседой или, наоборот, он хоть немного сбавит скорость, чтобы уделить ей внимание. В конце концов она решилась заговорить, тем более что ей совсем не хотелось оставаться наедине со своими мрачными мыслями. Ей показалось, что лучше всего будет начать с самых обычных вопросов, которых они прежде не касались.

— Где я сейчас живу? — переспросил он, расплываясь в широкой улыбке.

— В основном в Венеции, иногда — в Риме или на Капри. Часто — в Париже или в Ницце.

— Это понятно, но дом-то ваш где?

— А-а… Дом мой — в деревне, милях в двадцати от Венеции. Мои отец и мать до сих пор там живут.

— То есть у вас нет постоянного места?

— Нет. А зачем?

Она озадаченно посмотрела на него.

— Мне показалось, вы сказали, что вы из Венеции. Так где же вы там живете?

— Я говорю, что я из Венеции, и людям понятно. Венецию все знают. Так проще. — Он пожал плечами. — Последние несколько дней я жил в отеле «Киприани».

Это был тот самый отель, где остановилась Натали. Джолетта ощутила некоторое беспокойство, но тут же постаралась отделаться от него.

— Кажется, вы не говорили мне, чем вы занимаетесь.

— То одним, то другим. Продаю и покупаю. Когда-то работал официантом на большом морском лайнере. Работа тяжелая, много часов приходилось проводить на ногах, но прибыльная. Я научился говорить по-английски, по-немецки, по-французски, по-испански. Немного по-японски. И еще знакомился с богатыми дамами, вдовами или просто одинокими.

Джолетта не могла понять, действительно ли он имеет в виду то, о чем она подумала. Она внимательно посмотрела на него, заметила, с каким изяществом он держится, как тщательно одет. На нем была кремовая шелковая рубашка, на одной руке — «Ролекс», на другой — тяжелый золотой браслет.

— Неужели вы подумали, что я богат, раз у меня такая машина? — Цезарь удивленно вскинул брови. — Вовсе нет, во всяком случае, пока что нет.

— Но вы намереваетесь разбогатеть, — констатировала она.

— Я много работаю, чтобы этого добиться. — Он немного помолчал, потом добавил более ласковым тоном:

— Но мне нечасто удается заняться тем, чем мне хочется, с такой прекрасной дамой, как вы.

Слышать это было приятно, но она уже не верила ни единому его слову.

— Вы хотите сказать, — медленно проговорила она, — что зарабатываете на жизнь, оказывая услуги богатым женщинам?

— Джолетта! Вы меня оскорбляете. Я вкладываю деньги, заключаю сделки. Я не жиголо!

— Нет?

— Я сам себе хозяин. Я всегда искренен.

— Но то, чем вы занимаетесь, это… это подразумевает, что вы должны быть особенно милы с некоторыми людьми?

Он посмотрел на нее, нисколько не смутившись.

— Всегда найдется что-то приятное, что можно сказать женщине. Каждая из них по-своему прекрасна.

— Правда? — спросила она безразличным тоном. Этот шарм, эта неприкрытая лесть, постоянное внимание… Она давно должна была догадаться.

— Я бы никогда не сказал того, чего нет на самом деле. Клянусь! А вам

— особенно.

Джолетта слегка улыбнулась, но взгляд ее оставался задумчивым. Он встретил ее в Париже, потом взял на себя труд следовать за ней, даже сопровождал ее на своей машине, когда она отправилась в Венецию. Действовал ли он так по собственной воле или за этим скрывалось нечто иное? Как жаль, что она не знает наверняка. От этого многое зависит.

Перед их взором открылись Апеннины, все в алых и золотых лучах. Их мягкие склоны, поросшие лесом, цветами, ароматными травами, возвышались по обе стороны шоссе. При подъезде к Флоренции стали попадаться сельские дома, сады и виноградники, а также оранжереи, где, кроме саженцев, выставленных на продажу, возвышались изъеденные временем колонны и огромные цветочные вазы из камня, напоминавшие о древнеримских садах.

Они остановились перекусить у небольшого кафе. Серебристый «Фиат» с затемненными окнами последовал за ними, но проехал дальше, свернул за угол здания и остановился там, за пределами видимости. Джолетта уже давно заметила эту машину, которая ехала за ними на протяжении последних нескольких километров.

Цезарь подошел к стойке, чтобы выбрать блюда и рассчитаться, а Джолетта села за столик и стала смотреть на дверь, ожидая, когда появятся пассажиры из той машины. Но никто больше не входил в кафе. Она сказала о «Фиате» Цезарю, но тот только пожал плечами.

— Может, у них еда с собой и они просто искали место, где остановиться, — предположил он. — Или им надо переодеть ребенка. Сходить посмотреть?

— Нет-нет, — ответила она. — Наверное, вы правы.

Он облокотился о стол и, подперев рукой подбородок, любовался ею.

— Вы что, американская шпионка? — Его темные глаза смеялись. — Если вы думаете, что за вами могут следить, может, мне оторваться от этого «Фиата»?

— Нет, спасибо, — снова поспешно ответила она. — Все нормально.

— Жаль. Но я просто пошутил. Знаете, ваша кузина рассказала мне, что вы ищете какую-то формулу. Как я понял, за ней мы и едем во Флоренцию. Вы могли бы отправиться на автобусе с группой, но вы предпочли совершить эту поездку со мной, поэтому я решил, что вам надо попасть куда-то еще, кроме гостиницы. Я прав?

Джолетта не спешила с ответом, и он продолжил:

— Возможно, мне не следовало спрашивать. Но я любопытен. И уж если я должен вас туда везти, то в конце концов вы должны мне что-нибудь объяснить.

Конечно, несправедливо держать его в полном неведении. И в то же время не стоит рассказывать слишком много. Вчера еще она не придала бы этому значения. Сегодня все было по-другому, и она сама была другой.

Плохо, что она так мало знала о саде и о том месте под Флоренцией, где он находился. Например, ей хотелось знать, стоит ли дом в отдалении или поблизости есть другие дома, в которых живут круглый год. Она так обрадовалась, узнав о нем и о том, как туда добраться, что даже не сообразила расспросить поподробнее. Теперь же она зашла слишком далеко, чтобы отступать. Ей никак нельзя было упустить такую возможность и просто отправиться в гостиницу, чтобы ждать следующего удобного случая. Все ее существо восстало против поисков безопасных путей. Может, именно поэтому ее жизнь и была всегда такой извилистой.

Джолетта достала из сумки план, который нарисовал ей старик в Венеции. Она разложила его на столе и стала объяснять, куда и почему она хочет добраться. Через некоторое время они вышли из кафе и сели в машину. Серебристый «Фиат» двинулся следом за ними. Он держался на расстоянии, поворачивал там же, где они, замедлял ход, если они ехали медленнее.

Перед Флоренцией они попали в пробку — на дороге шли ремонтные работы, кроме того, там случилась авария. Их машина оказалась зажатой посреди четырех рядов различных транспортных средств, и все пытались протиснуться в одну линию. Продавцы газет, журналов, прохладительных напитков и жвачек сновали между автомобилями, рискуя жизнью и конечностями. Цезарь беспокойно высовывался из окна и жал на клаксон, когда кто-то другой пытался втиснуться в крохотное пространство перед ними.

В один прекрасный момент автомобиль, ехавший немного впереди в их ряду, врезался в задний бампер стоявшей перед ним машины. Дверцы тут же распахнулись, на дорогу высыпали люди и стали орать друг на друга, размахивая кулаками и демонстрируя недвусмысленные жесты. Когда колонна снова чуть сдвинулась с места, все как по сигналу бросились к своим машинам, громко хлопая дверцами. Это было весьма забавное зрелище, но, главное, в пробку попал и «Фиат», который значительно от них отстал. Когда пробка наконец рассосалась и «Альфа-Ромео» стала снова набирать скорость, серебристый автомобиль совсем исчез из виду.

Сад, который они искали, возможно, во времена Вайолетт и находился в пригороде Флоренции, но с тех пор город разросся и поглотил ту деревушку, где он был расположен. Синьора Перрино, хозяйка новой виллы, построенной на месте старой, была предупреждена об их приезде. Она встретила их у дверей. Это была полноватая дама средних лет с мягкими темными волосами, одетая в удобное льняное платье бордового цвета. Она пригласила их в дом и даже предложила ленч — жареную свинину с panzanella, хлебным салатом, и фаянсовый кувшин с «Кьянти классике».

Джолетта не подумала о том, что скоро полдень, иначе она выбрала бы более подходящее время для визита. Меньше всего ей хотелось сейчас сидеть за столом с чужими людьми и стеснять их. Но отказаться было невозможно. Единственное, что она могла сделать, — это постараться не забыть послать позже цветы гостеприимной хозяйке по итальянскому обычаю.

Еда подавалась в огороженном стенами саду, который имел вид террасы, присоединенной несколькими каменными ступенями к стеклянным дверям новой виллы. Но сельская атмосфера сохранилась — очень старый деревянный стол стоял на выложенном мозаичной плиткой полу под виноградной лозой, ствол которой своей толщиной был подобен стволу дерева. Джолетта сразу поняла, что это — то самое место в саду, которое так нравилось Вайолетт и Аллину, то место, где они когда-то любили друг друга.

Девушка сидела как зачарованная. Отсюда она могла видеть ограду, увитую розами, правильной формы клумбы, центральный фонтан. Пока Цезарь развлекал хозяйку, осыпая ее нескончаемым потоком комплиментов, Джолетта вдыхала аромат цветов и трав, слушала тихое журчание фонтана и мирное жужжание пчел. Сидя здесь и представляя себе события далекого прошлого, Джолетта испытала вдруг ощущение удивительного мира и покоя. Ей казалось, что она слышит тихие голоса Вайолетт и Аллина, видит их под тенью оливкового дерева там, около ворот, ведущих к винограднику и конюшням, замечает снующего по хозяйственным надобностям Джованни. Только ворот теперь уже нет, на их месте стоит каменная арка.

Джолетта встряхнула головой. Она даже не представляла, что у нее такое живое воображение. Внимательно осмотрев огороженное стенами пространство, она вдруг поняла смысл творения Вайолетт. Ее далекая родственница воссоздала этот сад в Новом Орлеане. Во дворе своего дома она построила памятник своей любвц своему возлюбленному.

— Мне очень приятно принимать вас здесь, синьорина, — сказала хозяйка дома, обращаясь к Джолетте. — Я всю жизнь живу под впечатлением той трагедии, которая тут произошла. Видите ли, мои предки работали в этом доме как раз тогда, когда это случилось. Мне всегда хотелось узнать, что же дальше произошло с той американской дамой и ведают ли ее потомки в Штатах о том, что было в Италии. Кроме того, есть нечто, что я…

В доме раздался звонок. Хозяйка нахмурилась и замолчала. Она явно не ждала больше никаких гостей. Несколько мгновений спустя к ней подошла молоденькая горничная в коротком платье и что-то ей сказала. Синьора Перрино извинилась и прошла в дом.

Цезарь допил вино и посмотрел на Джолетту. Виноградник над его головой бросал кружевную тень на загорелое лицо. Он наклонился, чтобы поставить стакан, и коснулся руки девушки. Обхватив ее ладонь обеими руками, он спросил:

— О чем вы думали сейчас, перед тем как синьора Перрино с вами заговорила? Вы выглядели такой милой и в то же время загадочной, как будто размышляли о какой-то вам одной известной тайне.

— Я думала о своей прапрапрабабушке, — ответила Джолетта. Это было правдой, хотя и не всей правдой. Но что другое могла она сказать?

— Наверное, ваша прапрапрабабушка была настоящей леди. Она ведь любила итальянца?

Он смотрел ей прямо в глаза и, не отводя взгляда, поднес ее руку к своим губам, в последнее мгновение повернув ее ладонью вверх. Губы у него были мягкие и теплые, и, когда он кончиком языка легко пощекотал ее ладонь, Джолетта почувствовала, как сладостные токи пробежали по всей руке, до самого плеча.

— Ну и ну, — сказала Натали ледяным тоном, появляясь в дверях, через которые только что вышла хозяйка. — Дорогой Цезарь, я, кажется, не просила тебя быть настолько любезным с моей кузиной.

Цезарь поднял голову, и краска залила его лицо. Он бросил на Натали потемневший от негодования взгляд. Джолетта быстро высвободила руку и тихо сказала:

— Так, значит, кому-то надо было ребенка переодеть?

Натали расхохоталась.

— Он так и сказал? Я боялась, что вы нас заметите, тем более что Роун ни за что не хотел терять вас из виду. Отныне я не буду жаловаться на итальянских водителей — Роун сам стал маньяком, когда мы оказались в пробке.

Джолетта даже не взглянула на высокую фигуру Роуна, появившегося за спиной ее кузины, хотя с самого начала поняла, что он здесь. Хозяйка дома с озадаченным видом стояла чуть поодаль, пытаясь сообразить, с чего это вдруг все так заинтересовались ее садом.

— Да, как это Роун не догадался перерисовать карту? — без всякого выражения произнесла Джолетта. Натали откинула волосы со лба.

— Он думал об этом, но времени не было, во всяком случае, так он сказал. Хорошо еще, что у него отличная зрительная память.

И только тогда Джолетта решилась посмотреть на Роуна. Лицо его было мрачным и сосредоточенным. Если у него и имелся какой-то личный интерес к тому, что происходило здесь, он не подавал виду.

Все они против нее. Им нет дела до ее проблем, каждый только хочет получить что-то от нее. Эта горькая правда занозой сидела в сердце Джолетты. И вытащить ее было невозможно, не сделав хуже.

Она опять повернулась к своей кузине.

— Ты, наверное, была ужасно рада, что хотя бы один из твоих сообщников дал о себе знать.

— В них не было бы никакой нужды, если бы ты сама согласилась сотрудничать с нами, — обиженно сказала Натали. — Никак не могу понять, почему ты такая вредная. На самом деле от них обоих проку почти нет. Мне кажется, Роун взял меня с собой только потому, что это был единственный способ выведать у меня, с кем и куда ты отправилась.

— Значит, обмана и воровства тебе мало, пришлось прибегнуть к шантажу?

— Воровства и чего еще? Не понимаю, что ты имеешь в виду.

Джолетта окинула Натали холодным взглядом.

— Ну, пусть будет так. Мне очень неприятно тебя огорчать после всего, что ты перенесла, но дело в том, что и здесь нам не удастся ничего выяснить.

— Ничего?

Выражение разочарования на лице Натали было почти смешным. Джолетта показала на сад перед домом:

— У тебя же есть мои записи. Что ты видишь?

Натали уперла руки в бедра, тонкие дуги ее бровей сошлись на переносице.

— Приди в себя, Джолетта. У меня ничего нет и никогда не было.

— Ну, перестань, — ответила Джолетта, поднимаясь из-за стола. — Если не вы с тетей Эстеллой, то кто же подослал человека, выкравшего мою сумку и перерывшего всю комнату?

— А я откуда знаю? Я только старалась не потерять тебя из виду, и поверь, это было нелегко. Я надеялась, что мы как-нибудь сможем договориться.

Джолетта не знала, верить ей или нет. Казалось, что Натали говорила искренне, но она всегда умела мастерски лгать. Неужели тетя Эстелла действовала за спиной собственной дочери? Сила воли у нее была, но откуда такие связи? Или на подобные поступки ее толкнула жадность? А вдруг она скрывала все от Натали и Тимоти, чтобы их обезопасить? Она была из тех матерей, которые защищают своих детей при любых обстоятельствах.

А может, это Роун кого-то нанял? Обнаружить следы чужого присутствия в ее комнате тогда, когда он сам был с ней, — вполне удобный способ отвести подозрения от себя.

И еще была его мать, та таинственная особа, которую Джолетта знала только по фотографиям, Лора Каморе. Действительно ли она из породы тех деловых женщин, которые не остановятся ни перед чем? Или Роун специально описал ее именно такой, чтобы создать впечатление, будто он следил за Джолеттой исключительно по приказу матери?..

Так или иначе, какая, в конце концов, разница? Ее роль в поисках прошлого Вайолетт и формулы духов подошла к концу.

— Боюсь, — медленно сказала Джолетта, — что мы чересчур злоупотребляем гостеприимством синьоры Перрино. Нам лучше уйти.

— Я отвезу тебя в гостиницу, — подал голос Роун.

— Она приехала со мной, — подбоченившись, заявил Цезарь.

Роун мрачно посмотрел на него.

— Вы можете отвезти Натали обратно в Венецию.

— В Венецию? — воскликнула Натали. — Но я не хочу в Венецию. Мне надо поговорить с Джолеттой, мы должны решить…

— В другой раз, — оборвал ее Роун. Натали злобно прищурилась.

— Послушай-ка, Роун Адамсон! Я сыта по горло тобой и твоим высокомерием…

Но Роун ее не слушал. Он повернулся к Джолетте и спросил:

— Едешь?

Остаться наедине с Цезарем или с Роуном? Джолетте не хотелось ни того, ни другого. Надо было выбирать, на что легче решиться.

— Еду, — тихо ответила она, бросив быстрый взгляд на Цезаря. Он криво усмехнулся, обреченно вздохнул и пожал плечами.

Джолетта поблагодарила синьору Перрино за угощение, извинилась за их поспешный отъезд и, пообещав написать обо всем, что ей известно о смерти несчастной вдовы из Венеции, направилась к машине.

Выходя из сада, она обернулась в последний раз. Солнце отбрасывало кружевную тень от виноградника на мозаичный пол. От цветка к цветку летали пчелы, серебром сверкала листва на старом оливковом дереве. Шелковистая темно-зеленая трава мягко колыхалась на весеннем ветру. Один-единственный цветок на огромном розовом кусте ронял с тихим шелестом лепесток за лепестком, и они падали на землю, словно капли крови. Джолетта повернулась и быстро пошла к выходу.

На улице она первым делом обратила внимание на машину Роуна. Это была бежевая «Вольво». Она-то думала, что он ехал на серебристом «Фиате», который нанял в Венеции на набережной. Скорее всего те, кто ехал в «Фиате», и не думали за ней следить. Ничего необычного не было в том, что одна машина следовала за другой от Венеции до Флоренции, тем более что после пробки она отстала.

За всю дорогу Роун не произнес ни слова. И лишь когда они подъехали к гостинице, он повернулся к ней.

— Скажи мне только одно, — проговорил он хриплым от напряжения голосом. — Та гвоздика, которую ты оставила на моей подушке… она что-то значила или это был всего лишь минутный порыв, шутка?

Джолетта ждала чего угодно, только не этого. Ее охватила паника, и она принялась судорожно подыскивать менее болезненный ответ. Правда всегда лучше, но она не была уверена, что в данном случае это так.

— Не знаю, — сказала она наконец, глядя прямо перед собой. — Я не Вайолетт. Я просто современная женщина, которая хочет, чтобы все было просто и понятно. Символы — это прекрасно, но обычные слова и поступки — еще лучше.

Он некоторое время раздумывал над ее словами.

— Что ты имеешь в виду?

— Да ничего. — Она чуть повысила голос. — Хочу забыть о том, что было. Хочу завершить свое путешествие, вернуться домой и жить как жила.

— Теперь это уже невозможно, — тихо, но уверенно сказал Роун. — Невозможно, даже если бы я и позволил… А я не позволю.

— Почему? Я сдаюсь. Я не хочу даже думать об этих духах.

— Никто тебе не поверит.

— Если хочешь, можешь за мной следить.

— Именно это я и намерен делать, — мрачно сказал он. И после небольшой паузы продолжил:

— Но на сей раз не на таком близком расстоянии. Я собираюсь поселиться в соседнем номере.

Джолетта повернула голову и взглянула ему прямо в глаза.

— Надеюсь, не в смежном?

— Нет.

— Хорошо, — прошептала она. Но это не означало, что она была с ним согласна.

Джолетта ненадолго заглянула в свой номер и вскоре вышла. У нее не было никаких планов, никакой определенной цели. Она просто не хотела оставаться под наблюдением и подумала, что Роун не ждет от нее следующего хода так быстро.

Приятно было одной прогуляться по древнему городу, осмотреть собор, побродить по старым площадям, подняться по лестницам и насладиться прекрасными видами, заплатить за право постоять и полюбоваться «Давидом» Микеланджело.

Джолетта купила куртку из удивительно мягкой тонкой кожи, из тех, что носят в Сицилии или на Капри, где зимы теплые. В Новом Орлеане она как раз пригодится. Еще она нашла замечательные золотые серьги-кольца и приобрела несколько футляров из тисненой кожи в подарок друзьям. Прогулка в одиночестве и потакание своим желаниям — это было именно то, в чем она нуждалась сейчас. Но как бы там ни было, пришло время возвращаться в гостиницу.

Проходя мимо уличного кафе, она случайно заметила за одним из столиков знакомые лица. Джолетта с трудом узнала тетушку Эстеллу, одетую в ярко-зеленые брюки до колен, расшитый пиджак, сандалии и стильную шляпу, повязанную шарфом. Рядом с ней сидели еще трое. Тимоти неловко привстал со стула, улыбаясь и махая рукой Джолетте, и сел только тогда, когда она направилась к ним. Натали, расположившаяся рядом с братом, выглядела немного взволнованной. Четвертой была пожилая женщина в элегантном жемчужно-сером костюме. Ее седые волосы были красиво уложены, косметика, включая накладные ресницы, — безукоризненна. Голубые глаза пожилой дамы откровенно и оценивающе рассматривали неохотно приближавшуюся к ним девушку.

— Джолетта, дорогая, — воскликнула тетя Эстелла, — вот с кем тебе давно следовало познакомиться! — Она повернулась к седовласой даме, сидевшей рядом с ней. — Лора, это моя племянница, о которой я тебе столько рассказывала. Джолетта, это — Лора Каморс.

Мать Роуна, владелица «Каморс Косметикс»!

Дама улыбнулась, как-то странно скривив губы.

— Так вы и есть Джолетта, — сказала она. — Я вас именно такой и представляла.

Джолетга удивленно взглянула на нее.

— Конечно, Роун мне вас описывал, — пояснила Лора Каморе. — Но вы еще очень похожи на бабушку Роуна, мать его отца, которая его воспитывала. Изящная, чувственная, и — без острых углов.

— Благодарю вас, — сдержанно кивнула Джолетта. Тетя Эстелла усадила племянницу рядом с собой, всучила ей бокал вина и заказала еще один для себя.

— Натали говорит, — сказала тетушка, когда официант отошел от них, — что так и не смогла поговорить с тобой. И я решила, что пришла пора это исправить.

— Если вы с миссис Каморс приехали специально для этого, то, боюсь, вы зря потратили время.

— Натали сообщила нам, будто ты утверждаешь, что не можешь разгадать тайну формулы духов, но мне с трудом в это верится. Ты бы сюда не поехала, не стала бы искать ту даму во Флоренции, если бы у тебя не было определенной цели.

— А вам не приходило в голову, тетя Эстелла, что у меня на уме может быть нечто совсем другое?

Тимоти, который уже поднес ко рту стакан с пивом, поставил его обратно, чуть не разлив. Смахнув брызги ладонью, он сказал:

— Играй честно, Джолетта. Ты же знаешь, что у нас нет никакой информации, мы даже не видели дневника.

— Она прекрасно об этом знает, — неожиданно вмешалась в разговор Лора Каморе. — Просто вы все в нее так вцепились, что она не хочет вам ничего рассказывать.

Джолетта не могла решить, льстит ей это точное наблюдение или, наоборот, оскорбляет. Она с восхищением взглянула на мать Роуна. Ее руки, державшие бокал, выглядели удивительно ухоженными, на аккуратно подстриженных ногтях — розоватый неброский лак. Кожа на лице свежая, лишь тонкая сеточка морщин вокруг глаз. Взгляд — понимающий и проницательный.

После небольшой паузы Лора Каморс продолжила:

— Ваша тетя была крайне обеспокоена, узнав про все эти кражи и взломы. И я тоже.

— Ваш сын заботился обо мне, — сказала Джолетта, не отводя взгляда от ее лица.

— Да, Натали мне сообщила, — спокойно улыбнулась миссис Каморе. — Надеюсь, вы с Роуном подружились? Иногда он может страшно раздражать.

— Ничего, мы поладили.

Пожилая дама чуть прищурилась.

— Он трудный человек, но умеет видеть вещи в правильном свете. Когда возникла эта проблема, он посчитал, что нужно найти решение, которое удовлетворит всех заинтересованных лиц. Он несколько раз звонил мне и убедил меня в том, что неверно было бы вести переговоры только с одним членом семьи. Я приехала, чтобы попытаться найти приемлемое для всех решение.

Джолетта заметила, как переглянулись тетя Эстелла и Натали. Судя по их лицам, то, о чем только что сказала Лора Каморс, явилось для них неприятным сюрпризом. Тимоти нахмурил брови и искоса взглянул на мать.

— Но предмета обсуждения нет, так ведь? — сказала Джолетта, обращаясь к миссис Каморе.

— Я отказываюсь верить, что формула, по которой больше ста лет изготавливались духи в одном-единственном магазине в Новом Орлеане, утеряна. Дела так не ведутся, — сухо отозвалась пожилая дама.

— Дела Мими так и велись, — заметила тетя Эстелла. — Я поняла, что, невзирая на результаты лабораторного анализа, ты откажешься от духов, если Джолетта не будет в этом участвовать?

— Мои юристы выяснили, что если я хочу иметь неограниченные права на формулу, то должна заручиться согласием всех оставшихся в живых наследников Мими Фоссиер. В таком случае на твой вопрос, Эстелла, я отвечаю: да. Но прежде всего должна быть документально подтверждена история этих духов. В противном случае это будут всего лишь новые духи, ничего больше. У «Каморс» достаточно подобной продукции.

Джолетта вызывающе взглянула на нее.

— Должна вам сообщить, что я хотела бы сохранить эти духи за магазином в Новом Орлеане.

— Да? И почему же? — спросила Лора Каморе.

— Традиция, семейная гордость, — ответила Джолетта.

— Ах, это… — улыбнулась мать Роуна.

— Ты что, не понимаешь? Разговор идет о миллионах! — воскликнула Натали.

— Понимаю.

— Если ты не отдашь нам дневник и будешь упорствовать, если ты не выдашь нам всю необходимую информацию, я… я убью тебя, и плевать мне, что ты моя кузина. — Натали взглянула на Лору Каморе. — На самом деле, неплохая Мысль, учитывая, что по законам Луизианы моя мать считается следующей наследницей. Вам не кажется, что это упростит ситуацию?

Пожилая дама не сразу оценила шутку. Но и потом она не засмеялась. И никто не засмеялся.

 

21

Я жду.

Прошли последние дни осени, виноград собран, поля сжаты, и земля, кажется, устала и приготовилась к отдыху, а я все жду. Не могу поверить, что милый мой Аллин ко мне не вернется. И ни за что не поверю, что он мог покинуть меня.

Этой осенью в Крыму умирали люди, умирали в местах, названия которых

— всего лишь ни о чем не говорящие пункты на географической карте; союзные силы Англии, Франции, Пруссии и Австрии объединились, чтобы противостоять амбициям русского императора Николая. Мне жаль солдат, сражающихся по обе стороны, посланных на смерть вдали от дома, вдали от родины, но эта жалость, увы, второстепенная. Больше всего мне жаль саму себя. Но я презираю свою слабость, ведь вера в любовь должна придавать мне силы.

Порой Вайолетт начинала сердиться на Аллина. Как он смог уехать и оставить ее на попечение чужих людей? Неужели он не представлял себе, какие страхи могут мучить женщину в ее положении? Он обещал, что никогда ее не оставит. И — оставил, оставил!

Каждый день она говорила себе, что Аллин скоро вернется, что он не покинул ее навсегда. Но каждый день заходило солнце, ночь укрывала виллу своим темным плащом, а Аллин все не приходил.

Она знала, что он должен был с кем-то встретиться и что-то предпринять, чтобы прекратить слежку за каждым его шагом. Или, возможно, он хотел предать справедливому суду тех, кто запугал синьору Да Аллори до смерти. Но как же можно было оставить ее на вилле совсем одну, особенно после того, что случилось с пожилой женщиной, которая их приняла? Что ей делать, если эти люди вдруг вернутся и начнут выпытывать у нее, куда уехал Аллин, а она ничего не сможет им ответить?

Ребенок внутри ее рос, и с каждым днем Вайолетт чувствовала себя все более неуклюжей, к чему трудно было привыкнуть. Она, всегда такая быстрая, легкая, теперь должна была двигаться медленно и осторожно — не ради себя, ради ребенка. Если с ней что-то случится, ребенок погибнет. Оберегая себя, она оберегала и его.

Но, конечно, она не была одна. С ней был Джованни. Когда она сидела в саду, он подрезал деревья, сгребал листья, подметал дорожки. Часто к завтраку или обеду он приносил ей букетик цветов и ставил его на стол. Если она вдруг роняла свое шитье, он всегда оказывался рядом, чтобы его поднять. Он готов был поддержать ее под руку, когда она прогуливалась по дорожкам вокруг дома.

С той самой ночи, когда уехал Аллин, Джованни спал в доме. Он приходил каждый вечер и оставался до рассвета, располагаясь на соломенном тюфяке прямо под дверью Вайолетт. Она не знала, спал ли он вообще. Если она вставала ночью, он тотчас спрашивал, что ей угодно. Когда она поднималась рано, он был уже на ногах. Долгими осенними вечерами Джованни приходил и сидел с ней в гостиной. Ему очень нравилось, когда Вайолетт ему читала. Некоторое образование он получил у местного священника, но работа не оставляла ему времени для чтения или занятий. Он любил узнавать новости из газет, но больше всего нравились ему итальянские переводы романов Вальтера Скотта про благородных рыцарей и прекрасных дам. Однажды Вайолетт заметила, как он слегка улыбнулся на не правильно произнесенное ею слово, и стала брать у него уроки итальянского.

Когда его мать готовила, он всегда подавал обед. Он не разрешал Вайолетт есть на кухне и носил для нее блюда в столовую. Своими забавными рассказами про деревенскую жизнь Джованни умел вызвать у нее улыбку и всегда уговаривал ее съесть побольше — кусочек того, кусочек сего, предлагая ей разные блюда, — словно взамен любви.

Поначалу Вайолетт беспокоило внимание молодого итальянца.

— Джованни, не надо из-за меня забрасывать свою работу и семью, — сказала она как-то.

— О нет, мадонна, — ответил он, и его черные глаза засветились нежностью. — Я должен быть рядом, на случай, если вам понадоблюсь.

— Но ты же не обязан следить за каждым моим шагом.

Он перестал улыбаться и взглянул на нее встревоженно.

— Вам мешает, когда я рядом?

— Конечно, нет, но у тебя должна быть и своя собственная жизнь.

— Нет, мадонна. Она принадлежит вам.

Он заговорил о другом, и было понятно, что переубедить его невозможно. Ей оставалось только гадать, то ли Аллин оставил указания делать для нее все возможное, то ли сам Джованни по каким-то своим причинам решил действовать именно так. Вайолетт подозревала, что было и то и другое.

В другой раз она спросила у него:

— Джованни, у тебя есть девушка?

— Если бы была, мадонна, я бы не жил здесь.

Она на мгновение задумалась.

— Может быть, тебе пора найти милую девушку и устроить свою жизнь?

Он посмотрел на нее и только покачал головой.

— Милую девушку найти нетрудно, гораздо труднее найти прекрасную женщину.

Такая преданность была ей приятна, тем более что, нося ребенка, она с каждой неделей становилась все толще и неповоротливей. Вайолетт испытывала чувство вины, пользуясь его заботой и зная, что не может ничего предложить в ответ. Но в то же время она была благодарна ему за это. Он помогал ей бороться с приступами одиночества, скрашивал медленно текущее время.

Потом зарядили зимние дожди. Тосканские холмы из охристо-красных превратились в серые, и так же серо было на душе у Вайолетт. Однажды утром она стояла у окна маленькой спальни, в которой собиралась сделать детскую. Окно выходило на тропинку за стенами сада, ведущую к огороду и конюшням. Дождь перестал, но капли еще продолжали падать с крыши дома и с веток деревьев. Вайолетт видела, как Джованни вышел из конюшни с тележкой, нагруженной соломой, которой он укрывал розовые кусты. Она помахала ему рукой, и он поклонился ей в ответ. Потом открыл ворота и скрылся в саду.

За ее спиной мать Джованни, убиравшая в комнате, сказала:

— Он хороший мальчик, трудолюбивый. Но голова у него забита всякими ненужными фантазиями и великими идеями.

— Не знаю, что бы я делала без него. Мария принялась взбивать подушку с большим, чем следовало, рвением.

— Да, вам сейчас туго приходится. Но умоляю вас, будьте осторожны. Мой Джованни умом понимает, что вы принадлежите синьору Массари, но, боюсь, сердцем ему этого не понять.

— Мария, — удивленно сказала Вайолетт, поворачиваясь к ней, — вы только посмотрите на меня. Разве в таком виде я могу нравиться мужчинам?

— Вы не стали уродливой от того, что носите ребенка, синьора. И вы одиноки и нуждаетесь в защите. Джованни видит лишь это.

— Но я не поощряю его, — сказала Вайолетт тихим голосом.

— Вы делаете это тем, что находитесь здесь одна, без мужчины.

— Я бы не осталась здесь, но мне некуда больше деваться. — Вайолетт немного помолчала и продолжила:

— Что мне делать, Мария, если он не вернется?

— Не знаю, синьора. У вас есть деньги?.. Я хотела спросить: вам есть на что жить?

— О да, — ответила Вайолетт. — Только не для чего.

— Не говорите так! — Мария уперла руки в бока. — У вас будет ребенок, а это — великая вещь! Нечего думать о смерти, иначе эти страшные мысли перейдут на вашего ребенка. Вы должны быть спокойны, тогда и малышу будет хорошо и удобно.

— Легко сказать. А если Аллин не возвращается, потому что он ранен? Или, еще страшнее, погиб, погиб много недель назад, и никто не сообщит мне об этом, потому что не знает, где я?

— Если это случится, у вас будет время поразмыслить, а пока нечего рассуждать попусту.

— Мне нужно решать, что я буду делать.

— Пока ребенок не родится, вы все равно ничего не сможете. Синьор был так счастлив, так горд тем, что он станет отцом. Если он жив, он обязательно вернется к родам.

— А если нет? Куда мне идти за помощью?

— Никуда ходить не надо, синьора. Я сама к вам приду. Вы пошлете за мной Джованни. Поэтому-то он здесь. Вам нечего волноваться. Я сама родила шестерых, а скольким я помогала появиться на свет! Все будет хорошо.

Осень кончилась. Из далекого Крыма пришли известия, что союзники победили в битве при Альме. Но потом поступили дополнительные сведения, и стало ясно, что победа далась ценой большой крови.

В середине октября союзники начали обстреливать из орудий Севастополь, главный порт русских на Черном море. Но был взорван французский склад боеприпасов, поэтому решающее наступление пришлось отложить. Это дало русским возможность подтянуть войска. В конце концов союзникам пришлось начать длительную осаду, без которой не смогли взять город.

Затем русские напали на базовый склад союзников в Балаклаве. Но из-за противоречивых приказов, отдаваемых высшим командованием англичан, на выполнение самоубийственной задачи была брошена бригада легких стрелков лорда Кардигана. Завязался кровавый бой, и положение спасла лишь беспримерная храбрость солдат и помощь французской кавалерии.

Дней десять спустя, под прикрытием тумана и дождя, русские атаковали войска французов и англичан, осаждавшие Севастополь. К тому времени, когда наконец прозвучал сигнал к отступлению, погибли тринадцать тысяч человек. Вскоре после этого корабли англичан, доставлявшие войскам не только оружие и амуницию, но и провиант, медикаменты и зимнюю одежду, попали в шторм и затонули. В ожидании весны союзники вынуждены были отойти на зимние квартиры.

Еще в начале войны, после первой серии побед, военный корреспондент лондонской «Тайме» опубликовал сообщение, в котором рассказывалось об ужасных условиях в британских госпиталях. Военный министр отправил им в помощь женщину по имени Флоренс Найтингейл и с ней еще тридцать восемь сестер милосердия. Она прибыла в Крым как раз тогда, когда начали поступать раненые после осенней битвы, и ценой героических усилий спасла многие жизни.

Так все и продолжалось. Плохие новости шли вперемежку с хорошими, а зима уже пришла, стало холодно. На вилле стоял, запах тлеющих дров, сухих трав и чеснока, связки которого висели на кухне. Эти ароматы смешивались с запахами еды, шедшими от огромной железной плиты. Мария учила Вайолетт вязать, вместе они связали маленькие легкие одеяльца и носочки, которые Вайолетт вышила крохотными цветочками. А еще они с Джованни сделали духи.

Однажды на кресле в гостиной он увидел листок, на котором была записана формула. На обороте Вайолетт записала, как вязать детское одеяло. Джованни взял листок и стал читать вслух.

— Это те духи, которыми вы пользуетесь? — спросил он, взглянув на нее из-под своих пушистых ресниц.

— Те, которыми я пользовалась. Осталось всего несколько капель, и я их берегу.

Он понимающе кивнул.

— К возвращению сеньора. Но можно сделать еще.

— А как?

— Розовое масло у меня есть. Все остальное вполне можно найти в магазинах или в аптеках во Флоренции. Если не будет хватать одного или двух компонентов, придется заказать их в Риме, но это быстро.

— Ты в этом уверен? — тут же заинтересовалась Вайолетт.

— Да, конечно, — ответил он, с нежностью глядя на нее.

— Думаешь, у меня получится? — Она вдруг поняла, что ей больше всего на свете хочется смешать эти несколько компонентов и получить ту самую волшебную жидкость, последние капли которой хранились в драгоценном флаконе.

— Я с удовольствием все вам покажу, — просто ответил Джованни.

Однажды вечером, когда Мария уже легла спать, они взяли ароматические масла и чистый спирт и отнесли их в спальню Вайолетт, как можно дальше от запахов трав и кухни. На маленьком столике у камина они расставили все, что могло им понадобиться, в том числе стеклянную мензурку с носиком и маленькую пипетку для отсчета капель ароматических масел.

Джованни с очень серьезным видом объяснил, как будет проходить процесс. Вайолетт зачитывала вслух названия компонентов и их пропорции, а Джованни все отмерял. Потом он слегка встряхнул полученную смесь и потянулся к руке Вайолетт.

Она инстинктивно отодвинулась. Он улыбнулся, но руки ее не выпустил и стал легко потирать большим пальцем ее запястье, там, где бился пульс.

— Надо проверить на вашей коже, — объяснил он. — Ведь они для этого и созданы.

Она не стала сопротивляться. Джованни капнул одну каплю на ее запястье, подождал немного, потом вдохнул аромат и огорченно нахмурился.

— Получилось не то.

— Ты уверен? — Вайолетт прикрыла глаза и сосредоточенно принюхалась. Затем покачала головой. — Ты прав. А что не так?

— Чего-то чуть больше, чего-то меньше. Я старался быть точным, но, по-видимому, ошибся.

Она еще раз глубоко вдохнула запах. Потом вдруг улыбнулась.

— Мне кажется — я почти уверена, — что слишком много нарцисса.

— Да? — Он еще раз поднес ее запястье к лицу. — Ах, мадонна, у вас замечательно тонкий нюх.

Вайолетт не смогла удержаться и рассмеялась. Такой необычный комплимент ей весьма польстил.

— Ты так думаешь?

— Я это знаю. Теперь вы будете смешивать.

Смесь, приготовленная Вайолетт, оказалась безукоризненной. Она знала это еще до того, как попробовала у себя на руке. Пары, исходившие от нее, кружили ей голову. Букет был великолепен — весенний аромат нарциссов, благоухание роз, нежный запах цветов апельсина, экзотический

— мускуса и многое другое. В нем были сила и красота, и еще — любовь.

Когда она капнула духи себе на запястье, Джованни взял ее за руку и вдохнул этот насыщенный, богатый оттенками запах.

— Да, — прошептал он. — Да!

Он приблизился к Вайолетт и обнял ее. Это был сиюминутный порыв, вызванный радостью их общего успеха. В этом объятии не было ничего низменного, плотского, и Вайолетт приникла к нему, приняла его ласку, как принимала его поддержку, которую он давал ей не раздумывая, ощущая рядом с ним безопасность и покой. Потом она почувствовала, как его губы коснулись ее локона и виска. И тогда дитя в ее чреве зашевелилось, как будто протестуя.

Она высвободилась из его объятий неторопливо, но решительно. Джованни был такой родной и милый, он готов был отдать ей все, но не стоило обманывать его, позволяя слишком приближаться. Она испытывала к нему самые нежные чувства и не хотела причинять боль. Ее любовь принадлежала Аллину, и отдать ее другому было невозможно.

И тогда, отстраняясь от Джованни, Вайолетт вдруг поняла: довольно ждать, надо что-то предпринимать.

Доверенность, оставленная на ее имя у одного флорентийского банкира, казалось, не имела ограничений. Вайолетт сняла со счета сумму, достаточную для путешествия вдвоем.

Она долго думала, стоит ли просить Джованни сопровождать ее. Одно дело, когда он ночует с ней под одной крышей в деревне, где все его знают, в двух шагах от дома его матери, и совсем другое — в посторонних гостиницах и пансионах, даже если у него будет своя комната поодаль от ее. Вайолетт беспокоила не собственная репутация — она осознавала, что давно ее потеряла. Она волновалась только из-за того, что слишком стала полагаться на молодого итальянца, и непонятно, как он будет воспринимать это в дальнейшем.

Но отправляться в путешествие без сопровождающего было бы слишком неразумно. По ее подсчетам, она была на шестом месяце беременности, и, кроме того, ей не следовало самой носить тяжелый багаж.

Однако оказалось, что проблема не в том, позволить ли Джованни сопровождать ее, а в том, как отговорить его от этого. Едва он узнал, что она собирается в дорогу, он просиял от радости, а то, что он поедет с ней, воспринял как само собой разумеющееся. Вайолетт не очень старалась его переубедить.

Сначала они отправились в Венецию, в дом синьоры Да Аллори. Там они никого не нашли, дом был заперт, даже молоток у двери убрали. Они спрашивали об Аллине во всех гостиницах и домах, где пускали постояльцев, но никто его не видел. И среди зарегистрировавшихся жильцов его не было.

Следующим пунктом их путешествия был дом Аллина в Париже. Он тоже оказался заперт. Никто из его друзей не видел его с лета. Они понятия не имели, куда он запропастился, и скучали по нему. Друзья Аллина рассматривали Вайолетт с удивлением. Но если кто-то из них и задавался вопросом, почему она наводит о нем справки и что это за молодой итальянец с ревнивым взором сопровождает ее, они предпочитали держать свое любопытство при себе.

Лондон был последним в списке Вайолетт, и она включила его туда лишь потому, что там они встретились впервые. Но она не имела ни малейшего представления о том, где Аллин тогда жил и был ли у него в Лондоне постоянный адрес. По правде говоря, она даже не могла предположить, зачем бы ему сейчас понадобилось пересекать пролив. Поскольку в других местах им не посчастливилось встретить кого-либо, кто его видел, довольно бессмысленно было бы рассчитывать на удачу на сей раз.

Не зная, куда еще обратиться, Вайолетт стала подумывать о том, что, может быть, стоит найти Гилберта. Ей было интересно узнать, в Европе ли он, придерживается ли он своего обычного образа жизни и что он сказал ее родным в Новом Орлеане. Может быть, он все еще продолжает разыскивать ее? Но больше всего Вайолетт интересовало, не встречал ли он Аллина, случайно или намеренно. Последнее ее особенно беспокоило, потому что она вспомнила, как в Венеции Аллин предложил ей ради собственной безопасности вернуться к мужу.

Приблизительно через неделю после возвращения на виллу, едва отдохнув от путешествия, Вайолетт написала несколько писем, отправив их в те места, которые Гилберт намеревался посетить в первый год своего большого турне. Она абсолютно не была уверена в том, что он удосужится ей ответить, даже если письмо случайно найдет его, но попытаться все-таки следовало. Своего адреса она не давала, только указала, куда во Флоренции можно направить ответ. Если из ее писем что-то получится, она хотела, чтобы у нее была возможность вступить в контакт с Гилбертом в такой форме, какая будет ей удобна.

Ответ пришел из Рима, где муж проводил зиму. Ей предлагалось приехать туда для обсуждения всех интересующих ее вопросов.

Ехать или не ехать? Визит обещал быть нелегким. Вайолетт казалось, что она навсегда отделалась от мучившего ее прежде чувства вины из-за нарушенного ею брачного обета и ухода от мужа, которого она поклялась чтить до самой смерти. Но оно снова вспыхнуло вместе с мыслями о предстоящей встрече. Впрочем, воспоминания о том, как он обращался с ней, поблекли, и Вайолетт больше не боялась его. К тому же она уже не считала, что нападение на Аллина на железнодорожной станции — дело его рук. В конце концов, для чего же она ему писала, как не для того, чтобы выяснить, не встречался ли с ним Аллин, чтобы поговорить о ней? Она должна поехать. Это ее последняя надежда.

Все же Вайолетт отложила поездку сначала потому, что приближалось Рождество, потом еще на некоторое время, так как не очень хорошо себя чувствовала. Наконец, ближе к середине января они с Джованни отправились в путь.

Гилберт жил в пансионате в довольно-таки мрачном месте близ Форума, где пахло кошками, но зато с видом на Колизей. Дверь им открыла разбитная молодая женщина в платье с глубоким вырезом и без всяких признаков нижних юбок под ним. Усадив гостей и подав им по чашке чуть теплого чая, она удалилась, бойко простучав каблучками вниз по лестнице и выкрикнув на ходу слова прощания, слишком небрежного для простой служанки.

Джованни презрительно усмехнулся и мотнул головой, выражая свое мнение относительно вкуса Гилберта. Вайолетт же подумала, что появление этой молодой женщины, возможно, должно было произвести на нее впечатление и вызвать чувство ревности — оно показывало, что не одна она способна отвечать зову плоти. Если так, то Гилберт не достиг цели. Она жалела мужа, который таким образом удовлетворял свою мужскую гордость, и в то же время радовалась, что тот нашел себе утешение.

Гилберт похудел, его лицо осунулось и покрылось морщинами, он словно постарел лет на десять. Руки заметно дрожали — множество ликерных графинчиков с серебряными пробками на боковом столике были почти пусты. Когда Вайолетт представила Джованни, Гилберт бросил на него тяжелый взгляд и далее игнорировал его присутствие, словно юноши не существовало вовсе.

— Итак, — хрипло сказал он, с подозрением глядя на ее живот, — я вижу, что у тебя все идет как нельзя лучше.

— Да, но у тебя тоже, — вежливо ответила Вайолетт, посылая предостерегающий взгляд Джованни, который дернулся на стуле и сжал кулаки.

— Поскольку до этого момента ты не считала нужным дать мне знать, что ты еще жива, я заключаю, что тебе что-то очень нужно, раз ты приехала сюда, — продолжал он отнюдь не приветливо.

— Новости, — кивнула она, — всего лишь новости.

— Тогда объясни, почему я должен тебе их рассказывать? Надежда встрепенулась у нее в груди.

— А тебе есть что рассказать?

Не обращая внимания на ее вопрос, он продолжал недовольным тоном:

— Моя дорогая Вайолетт, ты когда-нибудь принимала во внимание мои чувства? Ты хоть раз подумала, что я могу о тебе беспокоиться? Тебе никогда не приходило в голову, что твое исчезновение могло вызвать у меня мысли о похищении, о том, что тебя украли бандиты? Ты не могла послать мне хотя бы записочку и сообщить, что ты жива?

Прежде чем сделать для нее хоть что-то, он должен наказать ее, осыпать упреками за все волнения и неудобства, которые она ему причинила. Он ничуть не изменился.

— Сожалею, если тебе было больно, — медленно произнесла Вайолетт, — но и мне тоже.

— И тебе? Это уже что-то.

Было совершенно очевидно, что он настолько погружен в свои чувства и озабочен своей потерей, что у него просто не укладывается в голове возможность наличия мыслей и чувств у нее. Она вдруг снова остро ощутила всю бессмысленность своего брака, поняв, что Гилберт любил вовсе не ее, а лишь ее образ в своем воображении, то есть порождение себя же самого, или как свое имущество, а не живую женщину из плоти и крови, каковой она в действительности была.

— Есть новости из дома? — спросила Вайолетт.

— Я получил несколько строк, в основном — вопросы: почему ни ты, ни я не пишем? Я сослался на ненадежность почты по причине войны и на то, что нечего особенно рассказывать, поскольку я почти не приблизился к цели своего путешествия.

Нечего особенно рассказывать! Что ж, это лучше, чем если бы он жаловался на нее своим или ее родственникам. Ей следовало поблагодарить его, и она бы это сделала, если бы не знала, что он руководствовался только одним мотивом: избежать собственного унижения.

— Ты не собираешься возвращаться в Новый Орлеан раньше, чем планировалось? — спросила Вайолетт.

— Из-за твоей измены? Отнюдь нет. Я не вижу, как одно связано с другим. Кроме того, в любом случае для особняка нужна еще кое-какая мебель.

— Я рада. Мне неприятно было бы думать, что я разрушила твои планы. — Она помолчала, сжав на коленях руки в перчатках. — А теперь, пожалуйста, ответь на вопросы, которые были в моем письме. Ты должен сказать мне, видел ли ты Аллина после Парижа хоть раз? Не говорил ли он с тобой обо мне, не делал ли каких-нибудь предложений на случай, если он… если я останусь одна? Я должна это знать.

Гилберт долго смотрел на нее и наконец произнес с тихим удовлетворением:

— Он тебя бросил.

— Не по своей воле, — сухо сказала она.

Необходимость сдерживаться ради получения важных для себя сведений становилась непосильной задачей для Вайолетт. Вспыхнувший гнев вытеснял все соображения благоразумия.

— По чьей же? Что еще могло оторвать его от женщины, которая носит его ублюдка?

Джованни вскочил, шагнул к Гилберту и, схватив его за галстук, поднял на ноги. Вайолетт не успела даже поднять руку, чтобы остановить его. Глядя прямо в глаза Гилберта, итальянец сказал:

— Извинитесь перед мадонной. Быстро.

Тот молча смотрел на Джованни. Его лицо покраснело, а на лбу вздулись налившиеся кровью сосуды. Он начал задыхаться и хрипеть.

— Джованни, прошу тебя, — сказала Вайолетт, с трудом поднявшись на ноги. — Ради меня.

Джованни не произнес ни слова, но не ослабил хватки.

— Да, я… погорячился, — с трудом прохрипел Гилберт. — Я не должен был так говорить о леди.

Но Джованни не отпускал его, а, наоборот, встряхнул как следует. Гилберт испуганно переводил вылезшие из орбит глаза с Вайолетт на итальянца и обратно.

— Что касается Массари, то я его не видел.

Джованни разжал руку. Гилберт плюхнулся на свой стул, едва дыша. Молодой итальянец отступил и, взяв Вайолетт за руку, встал рядом с ней.

— Мне кажется, — спокойно сказал он, — здесь мы уже сделали все, что могли.

Глаза Вайолетт потемнели от отчаяния.

— Да, — согласилась она. — Едем домой.

 

22

В тот день дул теплый мартовский ветер, светило ослепительно яркое солнце. В наполненном ароматами воздухе трава, казалось, росла на глазах, а фруктовые деревья развернули белые и розовые соцветия, словно вывесили флаги в честь наступления весны.

Тень каменных оград виллы еще удерживала зимний холод. Вайолетт с дневником в руках вышла в сад ближе к полудню, когда там стало теплее. Джованни подставил ей под ноги скамеечку, чтобы не отекали лодыжки, и набросил на плечи шаль на случай, если в прозрачной тени оливы станет прохладно.

— Вам так удобно? — спросил он. Молодой человек стоял перед ней в непринужденной позе, заложив руки за спину, но взгляд его выражал озабоченность.

— Очень, — улыбнулась она.

Джованни просиял в ответ, но лицо его снова стало серьезным, когда он заговорил:

— Я должен вам сообщить — возможно, это ничего не значит и совершенно не о чем тревожиться, — но вчера кто-то видел возле виллы чужого человека.

За последние несколько месяцев Вайолетт поняла, что их соседи тесно связаны между собой; почти все они приходились друг другу близкими или дальними родственниками, и мало что из происходившего в округе могло укрыться от их взоров. Если Джованни говорит, что люди видели незнакомца, значит, это действительно был незнакомец.

— И что он делал? — спросила она.

— Ничего. Просто шатался. И ушел, когда с ним заговорили.

Все же в тесных отношениях с соседями были определенные преимущества.

— А сегодня он появлялся? Джованни покачал головой.

— Насколько я знаю, нет, но вы не беспокойтесь. Я буду здесь, за стеной, сажать бобы. Позовите меня, если вам будет что-нибудь нужно или вы захотите уйти в дом.

Она улыбнулась, в который раз удивляясь такому участию, но в то же время была растрогана.

— Да, ты всегда приходишь, когда я зову.

— Всегда, — сказал Джованни, и его темные глаза были серьезны.

Когда он ушел, Вайолетт занялась дневником, стараясь придумать, что можно написать, кроме жалоб на бесконечные боли и недомогания, естественные в ее положении: она была на девятом месяце и уже начинала волноваться, ведь приближались роды.

Она написала о недавней неожиданной смерти царя Николая от простуды и о том, как это событие может повлиять на возможность установления мира в Крыму. Скончавшийся русский самодержец прослыл жестоким и деспотичным правителем. На протяжении всего его царствования, с того самого момента, как он взошел на престол после таинственной смерти своего старшего брата Александра, было предпринято множество попыток свергнуть его, но все они заканчивались поражениями с последующими кровавыми репрессиями. Сдавалось, что теперь, когда можно не принимать в расчет амбиции непопулярного царя, русские дипломаты найдут способ прекратить войну. Вероятно, скоро начнутся переговоры.

Окончание войны, конечно, будет радостным событием, но вряд ли оно как-нибудь скажется на жизни Вайолетт. В ее судьбе ничего не изменится — как жила, так и будет жить на этой вилле эксцентричная американская леди, пожелавшая делать духи. Единственное, что изменится, — скоро у нее появится ребенок.

Вайолетт открыла висевший у нее на цепочке драгоценный флакончик, который она всегда носила с собой, и вдохнула аромат духов. Это подействовало на нее успокаивающе. Она улыбнулась. Исходившее из флакончика благоухание окутывало ее, становилось частью ее существа, двигалось вместе с ней, проникало во все поры ее тела, казалось, что это она сама источает его. Горлышко флакона пахло сильнее, наполняя ее душу миром и покоем.

Наверное, она должна была думать о своем будущем, о том, что станет с ней и с ребенком, как они проживут череду последующих лет, если Аллин не вернется никогда. Но не могла. Она уже вступила в то состояние безропотного приятия всего происходящего, в какое впадают все женщины перед родами. Сейчас она ничего не могла сделать, чтобы хоть что-нибудь изменить, и у нее не было сил на бесплодные размышления.

День клонился к закату. На каменные стены легли золотисто-розовые отблески, окрасив их в волшебные тона картин Тициана и Микеланджело. По зеленой молодой траве протянулись длинные тени. В тишине нежно журчал фонтан. Из дома вышла Мария, набрала в кувшин воды из фонтана, улыбнулась Вайолетт и вернулась в дом.

Где-то неподалеку, на холме, звякнул овечий колокольчик. Ему ответили колокола деревенской церкви, оглашая округу вечерним звоном.

Вайолетт почти не могла уже рассмотреть страницы. Пора было идти обратно, но она все медлила. Сумерки были так прекрасны. Она устала, и ей казалось, что подняться самой из глубокого кресла ей будет не под силу. Если подождать, придет Джованни и поможет ей.

Она услышала его тихие шаги со стороны садовой калитки, но продолжала сидеть неподвижно, впитывая покой окружающего мира, не желая его нарушать. Он опустился перед ней на колени, теплыми руками обняв ее ноги.

— Посмотри на меня, прости меня, — услышала она низкий и взволнованный шепот Аллина. — Дай мне услышать твой сладкий голос, не то умру от любви.

Вайолетт медленно повернула голову, и, когда их взгляды встретились, ее глаза блеснули слезами, которые сумерки окрасили в цвет лаванды. Держащими руками она стала гладить его лицо и волны густых волос.

— О, мой Аллин, — прошептала она, — где же ты был? Где ты был?

— Старался спасти нашу любовь. Я понимаю, что моя жизнь не стоила бы таких усилий, если бы у меня не было тебя. Я вернулся, потому что знаю — твое время подходит. Я не мог иначе.

Вайолетт подумала, что Мария была права и нужно было слушать ее. Но какое теперь это имеет значение, раз он с ней.

— Помоги мне встать, — попросила она, опуская ноги со скамеечки и протягивая ему руки.

Аллин отбросил трость, наклонился, теплыми, сильными руками обхватил ее талию, и через секунду она была уже в его объятиях. Он ласково гладил ее живот, она уткнулась лицом ему в плечо; счастье захлестывало ее медленными волнами, долгий вздох облегчения вырвался из ее груди.

Наконец Вайолетт подняла голову. Он коснулся ее губ так нежно, словно боялся, что она разобьется, а потом стал целовать страстно, отчаянно, буйно, прижимая к себе все крепче и крепче, пока она, протестующе вздохнув, не отвела губы.

Спрятав лицо в ее волосах, Аллин стал бормотать слова прощения так неистово, что видно было: ему с трудом удается сдерживать бурю своих чувств.

В этот момент из сгущавшихся теней сада вышли четыре человека с саблями и ножами, которые сверкали серебром в отблесках заката. Их лица были скрыты черными масками, под широкими полями низко надвинутых шляп белели только круглые отверстия для глаз. Вайолетт первая увидела их из-за плеча Аллина, ее предостерегающий крик был полон ужаса.

Аллин резко повернулся, подхватил с земли свою трость и со свистом обнажил спрятанный в ней стальной клинок. Затем шагнул между Вайолетт и нападавшими, приняв оборонительную позицию.

— В дом, — бросил он ей через плечо так тихо, словно не хотел, чтобы они его услышали.

Но они услышали. Один из нападавших отделился от остальных, стремясь уйти в сторону на недостижимое для клинка Аллина расстояние. Аллин отступил на шаг-другой, чтобы не допустить этого.

Вайолетт тоже подалась назад, освобождая ему путь. Ее сковал леденящий ужас, куда более болезненный, чем удар сабли. Она понимала, что сейчас ей нельзя мешать Аллину. Вайолетт не представляла, как он один сможет расправиться с ними. Надо что-то придумать, как-то помочь ему. Но ей ничего не приходило в голову. Она услышала за спиной крик Марии и, обернувшись, увидела ее в дверях виллы с прижатыми к губам руками.

Аллин оборонялся, красиво и умело нанося удары. Быстрыми неуловимыми движениями он сдерживал сразу троих, парируя, уклоняясь, делая выпады, и при этом не допускал, чтобы четвертый из нападавших подобрался к Вайолетт. В меркнущем свете дня его лицо выглядело мрачным и сосредоточенным.

Один против четверых! Сабли со свистом скрещивались, клацали, градом сыпались удары. Противники Аллина делали выпады и отступали, толкаясь, сбиваясь в кучу, вскрикивали, ругались, отдавали команды друг другу и вопили от боли, ощутив жалящие уколы его сабли. На рукавах их одежды тут и там появлялась кровь, тяжелое сопение от ярости и усилий переходило в хрип.

Аллин дрался с исключительным мастерством. У него была твердая и точная рука, он искусно пользовался приемами, которым научился у лучших мастеров фехтования Парижа и Рима. Хотя его противники и были сильны, они отнюдь не обладали такой выверенной точностью движений и блистательно рассчитанной стратегией. И вот один из них, издав предсмертный крик, упал, пронзенный сверкающей саблей Аллина.

Пока Аллин вытаскивал клинок из тела, четвертый из нападавших, скользнув за его спиной, устремился к Вайолетт. Двое других накинулись на Аллина, стремясь совместными усилиями одолеть его, поэтому некоторое время ему пришлось яростно защищаться.

Вайолетт неуклюже побежала к арке, увитой виноградом, пытаясь обогнуть стол так, чтобы он оказался между нею и ее преследователем. Но тот с жестоким смешком протянул через стол левую руку к е груди. Она отпрянула, однако он успел схватить драгоценный флакон, висевший на цепочке, и рванул его на себя. Вайолетт качнулась вперед и ударилась животом об угол стола. С ее губ сорвался стон, колени подкосились, и, чтобы не упасть, она ухватилась руками за столешницу. Мужчина неспешно, почти лениво замахнулся саблей — настолько он был уверен в себе.

Вспышка ярости вдруг ослепила Вайолетт. Не раздумывая, она приподняла стол за крышку и толкнула его вперед.

Цепочка ожерелья оборвалась. Человек в маске отскочил, но недостаточно проворно — стол обрушился ему на ногу. Он выругался, высвобождая ее. Вайолетт же отступила назад, пытаясь сохранить равновесие. В ярости оскалив зубы, мужчина с саблей отшвырнул стол и, хромая, начал снова приближаться к Вайолетт.

Отражавший удар за ударом Аллин увидел это и испустил крик отчаяния. Но тут со стороны садовой калитки донесся боевой клич, и Джованни с искаженным яростью лицом кинулся к противнику, размахивая серпом. Остро заточенный серп представлял собой грозное оружие, но уступал сабле в длине и боевых качествах.

Нападавший повернулся лицом к новой опасности. У Джованни был единственный шанс — быстрота: приблизиться к противнику, пока тот не успел пустить в ход саблю. Пригнувшись, он ринулся вперед, вращая перед собой серп, как оружие древних богов. Они схватились врукопашную. Удары сыпались градом. Хромой оступился и упал, увлекая Джованни за собой. Оба рухнули на плитки сада.

В схватке человек в маске выронил саблю, Джованни отбросил ее, и, клацнув, сабля упала к ногам Вайолетт. Она быстро наклонилась, чтобы поднять ее, но, застонав от боли, снова выпрямилась. В этот момент Вайолетт увидела, как противник извернулся, сунул руку под плащ, и в руке у него блеснул стилет.

Она предостерегающе крикнула. Джованни услышал и тотчас схватил запястье человека в маске сильными пальцами. Рыча, они покатились по земле — сила против силы, решительность против ярости.

Вайолетт с саблей в руке быстро шагнула вперед, напрягая зрение в сгустившейся темноте, готовая вмешаться. Но боровшиеся двигались слишком быстро, и она боялась промахнуться.

Они снова оказались на ногах, через мгновение отделились друг от друга и двинулись по кругу. Отблески последних лучей света голубыми звездами вспыхивали на серпе Джованни; клинок стилета в руке его противника сверкал, словно жало.

Как по безмолвному сигналу, они подскочили друг к другу, яростно рыча, задыхаясь от напряжения, пытаясь то так, то эдак захватить друг друга, скользя и спотыкаясь. Вдруг раздался глухой звук удара, и в ту же секунду Джованни тяжело взмахнул серпом.

Нападавший упал, из огромной дыры у него на шее хлестала кровь. Джованни постоял мгновение, глядя вниз, потом поднял на Вайолетт глаза, потемневшие от боли и раскаяния.

— Я должен был прийти раньше, мадонна, — прошептал он. — Я услышал ваш крик, но был без оружия…

Он взялся за ручку стилета, торчавшего у него из груди, и рухнул на колени. Вайолетт зажала рот обеими руками, пытаясь подавить поднимающуюся изнутри волну боли и отчаяния.

— В дом! Беги в дом, Вайолетт! — выдохнул Аллин ей в затылок, и эти слова тотчас заглушило клацанье его сабли — он загонял в угол сразу двоих противников.

Клинки скрещивались, звеня, высекая снопы оранжевых искр. Слышалось затрудненное, тяжелое дыхание. Нападавшие то шли вперед, то отступали, время от времени спотыкаясь об упавшее безжизненное тело одного из них. Они топтали ровные грядки трав, и воздух наполнился резкими запахами базилика, мяты, шалота и раздавленных роз.

Вайолетт, терзаемая болью, страхом и ужасом, не могла заставить себя отойти в безопасное место. Дерущиеся мужчины оказались между нею и телом упавшего Джованни, и у нее не было возможности помочь ему. Она стояла, сжимая в руках саблю, пытаясь придумать, чем может быть полезной.

Аллин взглянул на Вайолетт и удвоил свои старания. Тесня более высокого из нападавших назад своим безжалостным мастерством и сдержанной, сквозящей в каждом движении силой, он увернулся от клинка другого, миновав его. Раздался вопль — Аллин нанес молниеносный удар, вонзив и вытащив шпагу столь стремительным движением, что за ним невозможно было уследить. Не успел его противник упасть, как он уже развернулся к последнему из четверых.

У того было преимущество в несколько мгновений, пока на него не обращали внимания; он использовал их, чтобы бросить шпагу наземь и, сунув руку под жилет, вытащить пистолет. Направив его на Аллина, он резко дернул курок.

Прогремел выстрел, оглушительно громкий в замкнутом пространстве огороженного сада. Из дула вырвалось пламя и голубовато-серый дымок. Аллин упал навзничь, словно кукла-марионетка с обрезанными веревочками, прижимая руку к багровому пятну на манишке, чуть выше жилета. Ударившись о землю, он перевернулся и замер, грациозно раскинув руки и ноги. Ветер шевелил завитки волос и траву вокруг его головы.

С торжествующим видом последний из нападавших швырнул однозарядный пистолет на землю, быстро оглянулся в поисках своей шпаги и, наклонившись, схватил ее. Затем он повернулся и направился к Вайолетт.

В этот момент в дверях кухни показалась Мария с тремя соседями, вооруженными граблями и вилами. Увидев их, мужчина резко остановился, обвел диким взглядом своих поверженных компаньонов и попятился назад, споткнувшись о валявшийся в траве дневник Вайолетт. Легкий ветерок перелистывал забрызганные кровью страницы. Быстро подхватив тетрадь, мужчина оглянулся на Вайолетт в последний раз и выбежал через раскрытые ворота.

Вайолетт вдруг показалось, что она стала видеть все необычайно ясно и четко — кристально ясно, до боли в глазах. Очертания сада, серебристое сияние колыхавшихся на ветру листьев оливы были слишком совершенны, слишком прекрасны. Запахи растений на грядках и измятой травы, смешавшись с запахом теплой крови, струившейся по мозаичным плиткам у ее ног, стали тошнотворными. Мягкий весенний ветерок словно кнутом хлестал ее кожу. Любое прикосновение, даже самое нежное, показалось бы ей сейчас ударом.

Мария бросилась к Джованни и с горестным стоном опустилась на колени рядом с ним. Она приподняла тело своего сына, нащупала ручку стилета и выдернула его из раны, в то время как юноша продолжал улыбаться, глядя ей в глаза. Соседи помогли убитой горем Марии поднять раненого и унести в дом.

Одна добрая пожилая женщина подошла к Вайолетт и слегка коснулась ее руки, подталкивая к вилле. Вайолетт покачала головой. Она собрала все силы, чтобы заставить свое тело двигаться, выполнять ее команды, и медленно двинулась туда, где лежал Аллин. Кровь, насквозь пропитав его манишку, просачивалась в траву. Неуклюже опустившись рядом с ним, она взяла его руку и прижала к своей щеке его слабые, вялые пальцы. Чуть покачнувшись, Вайолетт закрыла глаза, но не смогла удержать слез, теплые капли которых увлажняли затверделые мозоли его большого и указательного пальцев, а потом и его ладонь.

Веки Аллина дрогнули и приоткрылись; его серые глаза (взглянули на нее с такой любовью, что, казалось, он хочет запечатлеть в них ее образ, прекрасное предсмертное видение. Он слегка поморщился и спросил так тихо, что она скорее угадала, чем услышала:

— Ушли?

Вайолетт лишь кивнула. Она не могла выговорить ни слова, словно комок застрял у нее в горле.

— Это я виноват. Они следили за мной. Я должен был вести себя осторожнее.

Его рука холодела. Вайолетт попробовала совладать со своим голосом.

— Пожалуйста, — сказала она, — пожалуйста, не надо.

Что она имела в виду — то ли не позволяла ему говорить, то ли просила не покидать ее, не умирать? Она и сама этого не знала.

Его взгляд слегка затуманился, но вновь прояснился, словно подчиняясь усилию воли. Он попытался улыбнуться, однако у него это плохо получилось.

— Я… принес бы тебе цветы… но из-за спешки…

— Неважно, — прошептала она.

— Розмарин… — Его тихий голос плыл по воздуху, словно легкая паутинка. — На память. Дай бог, любовь моя…

Он умолк, глаза закрылись. Из уст Вайолетт вырвался пронзительный крик, полный боли, но она не могла его остановить. Боль пронзила все ее тело, сокрушая и разрушая все на своем пути, накрыла ее темной волной нестерпимой муки, скрутила, смяла, вынесла к какому-то дальнему берегу ее сознания, где оставила — страдающую и беззащитную. Раздавленная этой безжалостной болью, когда каждое прикосновение добавляет страданий и каждый звук усиливает юс, она пыталась оттолкнуть руки, которые подняли ее и понесли прочь от того места, где она хотела остаться. Она слышала чьи-то голоса, но не узнавала их, чувствуя лишь влажность своей горячей крови, вытекающей из нее, словно из раны.

Потом пришло спасительное забытье, к которому она так стремилась, умоляюще простирая руки, потому что больше не могла вынести этих мук…

— Ваша дочка такая прелесть. Bella, molto bella.

Вайолетт повернулась к Марии и улыбнулась, увидев трогательную картину, которую являл собою крошечный младенец в мягком белом вязаном одеяльце, лежавший на коленях у Марии. Маленькое личико малышки было ангельски спокойно во сне, прелестно очерченный розовый бутон ротика еще влажен от молока. Крошечные веки, прикрывающие темные глазки, опушены густыми ресницами, изящно изогнутые тонкие дужки бровей придавали им выразительность; розовое личико обрамляли мягкие завитки светло-каштановых волос. Да, девочка прелестна, она будет ей радостью и утешением.

— Bella Giovanna, — негромко продолжала Мария, — я так горжусь, что вы дали ей это имя. Она, — Мария еще понизила голос, — она очень похожа на итальянского младенца.

Вайолетт прикрыла глаза от боли. Теперь она, хотя и с трудом, могла выносить ее, потому что знала: рано или поздно она пройдет.

— Да, — отозвалась Вайолетт так же тихо.

Она обратила свой взор к дневнику, лежавшему на столе, уже новому, в красивой обложке из темно-красного бархата, украшенной тисненым узором и окантованной медной рамкой. Этот альбом племянник Марии отыскал для нее во Флоренции. Все последние дни Вайолетт заполняла его, стремясь восстановить прежние записи, старательно воссоздавая те дни, переживая их заново, иногда всецело переносясь в прошлое, что давало ей возможность ускользнуть от неизбежного настоящего.

Заполнение дневника, воспоминания занимали ее время, давали ей какое-то занятие. Но более всего Вайолетт хотела запечатлеть в своем дневнике все события прошедшего года. Она не могла отказаться от подробного описания дней, проведенных с Аллином, только лишь из страха перед злобой наемных убийц. Она делала это не только для себя, но и для дочери Аллина.

Мария кашлянула и, продолжая смотреть на ребенка, заговорила снова:

— Я не рассказала вам о похоронах. Заупокойную мессу отслужили очень торжественно, священник сказал хорошие, добрые слова, дающие утешение. Пришло много скорбящих… и было много цветов.

Вайолетт глубоко вздохнула и задержала в груди воздух, борясь с собой. Не желая давать волю слезам, она поспешно спросила:

— Где его похоронили?

— На холме у церкви, среди могил моих родственников. На его могиле установили большую красивую плиту, украшенную гравированными розами и побегами розмарина, а над плитой — фигурку стоящего ангела.

Вайолетт не могла говорить, они долго молчали. В окно дул ласковый весенний ветерок, шевеля занавески над постелью. Холмы вдали были подернуты туманом, но лучи солнца делали яркими их приглушенные охряные, ржавые, пыльно-зеленые тона.

После нескольких вздохов Мария заговорила снова:

— Врач сказал, что сегодня вы можете немного пройтись.

— Правда?

Днем раньше Вайолетт разрешили немного посидеть в кресле у окна. Роды были трудные, она потеряла много крови; ее жизнь была в опасности — по крайней мере, так ей сказала Мария, сама Вайолетт не помнила ничего. Опасались также за ребенка, но Джованна вступила в этот мир с яростным криком протеста против того, что ее слишком рано вытолкнули из ее теплого убежища. Поначалу девочка была бледной, но скоро порозовела и, совершенно как дети, родившиеся вовремя, с первого же раза стала сосать грудь, предложенную ей три недели назад, и каждое кормление жадно ела до тех пор, пока не засыпала.

— Вы должны постараться, — сказала Мария. — Он нетерпеливо ждал вас все это время. Он хочет видеть вас сегодня, и если вы не придете, он сам встанет, а этого ему нельзя делать, по крайней мере, еще неделю.

— Да, он так и сделает, даже если это его убьет. — Голос Вайолетт прервался, и улыбка медленно угасла, словно выгоревшая свеча.

Мария дотронулась до руки Вайолетт и пожала ее, хотя глаза ей застилали невыплаканные слезы.

— Да, мужчины глупы. Но мы ведь любим их именно такими, правда? Так пойдемте же. Я уложу малышку и помогу вам.

Мария, поддерживая, вела ее до дверей спальни, пока Вайолетт не перестала ощущать предательскую слабость в коленях и не почувствовала себя увереннее. Было так странно, что она снова может двигаться с привычной гибкостью и грацией, так странно класть руку на живот и чувствовать, что он плоский. Впервые за долгое время ей стало интересно, как она выглядит. Мария расчесала ей волосы и просто распустила их, и они золотисто-каштановым водопадом струились по ее спине, но Вайолетт не смотрелась в зеркало и не знала, выглядит ли она болезненно бледной или разрумянилась от затраченных усилий.

Впрочем, это неважно, хотя то, что ее стало интересовать, как она выглядит, уже само по себе хороший признак. Она действительно начала поправляться. Мария открыла дверь спальни, слегка подтолкнула ее, ободряя, и ушла.

Путаясь в кружевных и батистовых складках рубашки и халата, Вайолетт вошла в комнату. Мужчина на кровати дремал. Вдруг его ресницы затрепетали, он открыл глаза и увидел ее. Улыбка, зародившаяся в уголках рта, постепенно осветила все его лицо и засияла в глазах. Дотронувшись до стоявшего рядом стула, он протянул к ней руку и низким, нежным голосом сказал:

— Подойди. Сядь вот сюда, поближе ко мне.

Сердце Вайолетт дрогнуло, ей захотелось заплакать, но она сдержалась. Слишком много слез было пролито в последнее время, слишком много.

Вайолетт сделала так, как он просил. Когда она положила руку на его ладонь, он в ответ сжал свои пальцы, как будто не желая отпускать ее никогда.

— Я хочу, — сказал он голосом, дрожавшим от желания, — чтобы ты легла рядом. Чтобы я мог утешить тебя.

— Да, — прошептала она.

— Если этого нельзя, поговори со мной. Расскажи мне, как ты живешь, как ты себя чувствуешь. Расскажи мне о Джо-ванне — я видел ее, она хотя и маленькая, но такая же прелестная, как и ты. Я хочу слышать твой голос и ощущать твое присутствие. Ведь был такой ужасный момент, когда мне показалось, что я не смог защитить тебя и навсегда потерял…

Он замолчал, потому что Вайолетт, придвинувшись к нему, коснулась рукой его рта. Чувствительными кончиками пальцев она ощутила движение его губ, складывавшихся в улыбку, потом его поцелуй.

— Скажи мне, что теперь будет с нами? — спросил он. Она проглотила ком в горле.

— Когда мы оба поправимся, мы уедем отсюда. Может быть, в Египет, если хочешь.

— Это достаточно далеко, чтобы ты оказалась в безопасности.

— И ты тоже.

Он снисходительно улыбнулся.

— Пока я с тобой, моя безопасность не имеет значения.

— Там ты снова окрепнешь и загоришь на солнце.

— Это как раз то, о чем можно мечтать. А потом?

— Бог знает. Не могу сказать.

Он не ответил — просто лежал, играя ее пальцами. Так прошло несколько минут. Вдруг, быстро и сильно сжав ее руку и тотчас отпустив ев чтобы не сделать ей больно, он прошептал:

— Назови меня по имени. Произнеси это слово. Я хочу его услышать сейчас из твоих уст.

— Я… не могу, — ответила она, и слезы наполнили ее глаза, вопреки всем усилиям.

— Ты должна, ради меня. Пожалуйста. Как могла она отказать ему? Это было невозможно. Все же ей хотелось оттянуть этот момент, и она спросила:

— Ты просишь свою мадонну?

— Да… конечно, всегда будет так, как ты хочешь. Пожалуйста, мадонна, моя мадонна.

От его слов у Вайолетт болезненно сжалось сердце, губы дрожали, когда она наконец согласилась:

— Ну, хорошо. Да, любовь моя, да…

— Джованни, — закончил он за нее с нежностью и мольбой в голосе.

— Да, Джованни, — повторила она ласково и певуче.

Не выпуская его ладонь из своих рук, она опустилась на колени у кровати и положила голову на его здоровое плечо, стараясь не потревожить забинтованную рану. Волосы ее рассыпались, закрыв лицо, и горячие слезы словно живой водой оросили его грудь.

4 апреля 1855 года

Сегодня ко мне с визитом явился Гилберт. Он пришел выразить свои соболезнования, как он сказал, по поводу смерти художника. Об этом он узнал, когда приехал во Флоренцию. Я спросила его, как давно он приехал. Он утверждает, что два дня назад. Интересно.

Он меня удивил: предложил вернуться в Новый Орлеан вместе с ним. А пока не наступит изначально установленное время возвращения, он планирует продолжить свои дела. Мне же можно будет жить как заблагорассудится. Через год мы отправимся на корабле домой. А до тех пор мне позволяется делать все, что мне нравится.

Я склонна принять это предложение. У меня возник план. В Новом Орлеане Гилберт тотчас зарегистрирует ребенка, которого я родила, на свое имя, и никогда не раскроет рта, чтобы сказать что-то другое. Он подарит мне городской дом, в котором будет время от времени навещать меня в дневные часы, а взамен я должна делать вид, что между нами все осталось по-прежнему.

Какой циничной я стала и какой жестокой. Я согласилась. Почему бы и нет? Это так упрощает дело.

Гилберт выглядит укрощенным. Бедняга. Он думает, что наши отношения могут наладиться. Но я-то лучше знаю. Я знаю гораздо лучше.

 

23

Джолетта прижала к груди дневник и вытерла глаза, в которых стояли слезы. Она уже читала раньше последние страницы одиссеи Вайолетт, но не в Италии, где разворачивались события. Почему-то теперь все воспринималось гораздо острее. Ей было очень жаль Вайолетт, но также немного и себя. В ее жизни тоже было немало потерь. И последняя из них — тот, кто при других обстоятельствах мог бы стать ее возлюбленным, как Аллин для Вайолетт.

Нет, она не будет об этом думать.

Последняя загадочная запись в дневнике не давала ей покоя, как и тогда, когда она прочла ее в первый раз. Все это было совсем не похоже на ее родственницу. Она никак не могла понять, почему Вайолетт после всего, что случилось, так легко согласилась вернуться домой с Гилбертом. Однако Джолетта знала, что Вайолетт это сделала: все, что она когда-либо слышала о своей прапрапрабабушке, подтверждало подлинность этих событий.

Может быть, Вайолетт согласилась на воссоединение, чтобы вернуться домой, в Новый Орлеан, к родственникам и друзьям, без каких бы то ни было объяснений причин разрыва? Ради ребенка, чтобы маленькая Джованна имела незапятнанное имя и сплоченную семью со всеми вытекающими отсюда преимуществами? Или, может быть, для безопасности — своей и ребенка? Или ей просто хотелось оставить позади все те трагические события, которые произошли с нею в Европе?

Что случилось в Египте в течение последующего года? Почему Вайолетт не осталась в Италии — ведь она писала в дневнике, что могла там остаться? И почему Гилберт предложил ей вернуться с ним? Потому что любил ее или просто хотел спасти свою честь? Из желания восторжествовать над ней или проверить, так ли уж сильна ее привязанность к Италии, поставив ее перед выбором: Европа или прежний образ жизни?

А может быть, согласие Вайолетт являлось своеобразной местью — ее мужу пришлось дать свое имя ребенку того человека, которого, возможно, он сам и убил?

Джолетта по-прежнему хотела знать больше: например, почему Вайолетт перестала вести дневник и как она себя чувствовала, опять возобновив, хотя и при других обстоятельствах, жизнь с Гилбертом? Кроме того, существовал и Джованни. Ей очень хотелось узнать, что с ним стало. Кое о чем она догадывалась, но это были лишь догадки.

Прошло столько времени, и уже невозможно ответить на эти вопросы, смысл всей истории так и останется недосказанным. Как это ни раздражает, но мир устроен именно так беспорядочно, подумала Джолетта, концы не сходятся с концами и повисают без связи в протяженности лет.

И все же она продолжала размышлять о дневнике, и одна мысль не давала ей покоя. Совершенно ясно, что страницы в ее руках — это не та тетрадь, которую начала Вайолетт на пороге своего большого путешествия. Этот факт открывал возможности, о которых она не думала раньше. Что-то могло быть умышленно изменено специально для этой копии, например даты и события; кое-что могло быть добавлено, или опущено, или слегка переосмыслено в соответствии с намерениями Вайолетт.

Не было оснований полагать, что Вайолетт могла это сделать. В конце концов, она вела дневник для себя, а не для того, чтобы кого-то удивить или что-то скрыть. Если бы она хотела утаить свой роман от потомков, достаточно было бы уничтожить записи о нем. Но тем не менее Джолетте хотелось проверить кое-что здесь, в Италии, и дома, в Новом Орлеане.

Стук в дверь прервал спокойное течение ее мыслей. Она догадалась, кто это. Она не только узнала этот стук, но и подсознательно ждала его с того самого момента, как вернулась в гостиницу.

Роун стоял, опираясь одной рукой о дверной косяк. Он осмотрел ее с головы до ног, и, кажется, осмотр удовлетворил его. Он медленно кивнул.

— Думаешь, ты очень хитрая, да?

— Что?

— Ты отлично знаешь, о чем я говорю.

Он прошел мимо Джолетты, остановился посреди комнаты и, осмотревшись, продолжил:

— Достаточно заставить мужчину задуматься, не нарочно ли ты это сделала.

Она громко захлопнула дверь.

— Я не просила тебя бегать за мной, как мать-наседка. Я взрослая женщина и имею полное право выходить из комнаты без твоего разрешения.

Стоя спиной к ней, Роун оглядел стоявшие рядом две кровати и с расстановкой произнес:

— Когда ты это делала, ты должна была знать, что любые договоренности станут невозможными.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что сказал. До отхода ко сну я перенесу свои вещи сюда.

Она повернулась и посмотрела на него в упор.

— Только попробуй, я попрошу портье вызвать полицию. Я действительно это сделаю.

— Делай, а я скажу им, что это просто ссора любовников. И можешь сколько угодно объяснять любвеобильным итальянским мужчинам, почему во Флоренции тебе вдруг разонравилось то, что доставляло удовольствие в Венеции.

— И у итальянских женщин может меняться настроение.

Роун на минуту задумался.

— Я скажу им: она требует, чтобы я на ней женился, и не пускает меня, пока я не соглашусь.

— Ты не посмеешь.

— Посмотрим. — От решимости, светившейся в его глазах, они приобрели стальной цвет.

Джолетта глубоко вдохнула, затем медленно выдохнула:

— А я скажу, что ты — мошенник, который соблазняет женщин с намерением что-то от них получить.

Его глаза сузились.

— Ты действительно так думаешь?

— Почему бы и нет? — И поскольку он стоял молча, даже не делая попытки ответить, она продолжила:

— Но не стоит устраивать такой цирк, чтобы получить дневник Вайолетт. Оставайся в своем номере и возьми его. Только дочитать, а не насовсем — зачем он тебе насовсем?

— Ты так считаешь? — Вызов в его голосе вдруг исчез.

Джолетта кивнула и, отвернувшись, невыразительно добавила:

— Аллин умер.

— Нет! — воскликнул он с такой болью, словно смерть случилась только что с близким ему человеком, членом его семьи.

Она медленно опустилась на одну из двух кроватей. Ей показалось странным, что она знала, как потрясет его это известие.

— Я предполагал, — сказал Роун, присаживаясь в изножье другой кровати. — Когда Вайолетт жила в Новом Орлеане, о нем ни разу не упоминалось. Может быть, она порвала с ним, но не думаю. И непохоже, чтобы он бросил ее.

Она быстро взглянула на него. Роун сидел, уставившись на свои руки. У нее в голове появилась смутная мысль, и, не успев ее додумать, она спросила:

— Ты помнишь, что ты сказал в Англии, когда я задала тебе вопрос про язык цветов?

— Нет. Наверное, первое, что пришло в голову.

— Ты говорил про розмарин.

— Ну, это все знают. — Он рассеянно улыбнулся. — «Прощай, прощай и помни обо мне». «Гамлет».

— Отнюдь не все, — сухо возразила Джолетта. Он посмотрел на нее с недоумением.

— К чему ты клонишь?

— Ни к чему.

Надо бы ей усвоить — так не бывает, реинкарнированные любовники не возрождаются в другом обличье, чтобы соединиться вновь. Такие вещи — развлечение для людей с чрезмерно развитым воображением, чепуха, не имеющая отношения к реальной жизни. «Протри глаза», — как сказала бы Мими.

— Кто убил Аллина? — спросил Роун. Она подняла бровь.

— Откуда ты знаешь, что его убили?

— Уровень холестерина у людей в те времена был чрезвычайно высок, но он, кажется, был не из тех, кто умирает от сердечного приступа. К тому же кто-то ведь пытался проткнуть его на вокзале.

— По-видимому, те же люди. Вайолетт не пишет, да я и не уверена, что она это знала. Возможно, сам Гилберт прятался поблизости — видели, как кто-то наблюдал за виллой. Меня не удивило бы, если он нанял людей для этого дела. Благоразумием он не отличался.

— Кажется, старина Гилберт не слишком хорошо знал женщин; по большей части он сам виноват в своих несчастьях. Но и у него имелись некоторые основания, чтобы быть сердитым.

— Ты его оправдываешь? — удивленно спросила Джолетта.

— Я просто хотел сказать, что именно скучные и чопорные мужчины порой бывают особенно ревнивы. К тому же в те времена считалось правильным не только ревностно реагировать на дурное поведение жены, но и наказывать ее за это.

— Кажется, Гилберт так и полагал.

— Но ясно, что он выбрал не лучший способ вернуть жену.

— Но вернул-таки! Вот что мне трудно понять.

— И да и нет, — возразил Роун.

— Что ты имеешь в виду?

— Ему не удалось вернуть ее по-настоящему, поскольку впоследствии они никогда не жили вместе.

— Кто тебе сказал? — резко спросила Джолетта, и глубокая складка пролегла у нее между бровями.

— Мать Натали, когда она рассказывала о том, как Вайолетт начала производить духи на продажу, — ответил он, по-прежнему сосредоточенно думая о своем. — Как бы там ни было, мне кажется, что быть мужем и не сметь притронуться к любимой женщине из-за того, в чем сам виноват, — это просто пытка.

Еще одна параллель, если угодно, подумала Джолетта. Роун тоже не смеет прикоснуться к ней из-за того, в чем сам виноват. Или он не это имел в виду? Может быть, она слишком усердно читает между строк? В самом деле, нужно обуздать воображение и слушать собственно слова.

— Ты жалеешь Гилберта? — снова спросила она.

— А ты нет? Ну хоть немножко? Конечно, он был ханжа, типичный викторианец. Но все же человек отправляется в Европу с прелестной молодой женой, мечтает о красиво обставленном особняке, о семье, а возвращается ни с чем. А годом позже приставляет к виску дуэльный пистолет и делает попытку вышибить себе мозги. И даже это у него не получилось — остался инвалидом.

— Я всегда думала, что с ним произошел несчастный случай.

— Так было объявлено. По словам Эстеллы, тогда все объяснили тем, что он якобы чистил пистолет. Чтобы замять скандал, я полагаю.

— Он прожил еще долго, — тихо сказала Джолетта, вновь переживая эти давние смерти, давние трагедии, вызванные брошенными сгоряча словами и поступками, продиктованными гневом. И, помолчав минуту, добавила:

— Может быть, я лучше пойму все, если завтра найду могилу Аллина.

— Ты знаешь, где искать?

— Ориентировочно у церкви возле той виллы. Но можно позвонить синьоре Перрино.

— Или просто поехать туда и посмотреть, — сказал Роун, явно искушая ее. — Машина, которую я взял напрокат, еще со мной.

Это было предложение, но она не могла принять его. Ведь он из неприятельского стана. Однако Джолетта не успела ответить ни «да», ни «нет», как он заговорил вновь:

— Ты не голодна? Я сегодня еще не обедал.

— Я тоже. Начала читать дневник и забыла обо всем.

Он укоризненно покачал головой.

— Не стоит переживать. Ты хочешь поздний ужин? Нет проблем. Это же Италия, bella signorina. Что до меня — я умираю от голода.

— Ты не обедал из-за меня?

— Как преданный страж. Ты не испытываешь ко мне даже жалости?

— Я чувствую раздражение и усталость, но только не жалость.

— Но ты со мной пообедаешь?

Было бы ошибкой позволить ему уговорить себя, поддаться его участию и полной обаяния улыбке. Джолетта отдавала себе в этом отчет, но ничего не могла с собой поделать. И все же, уже приглаживая волосы щеткой и подкрашивая губы, она ломала голову: как не позволить ему провести эту ночь в ее комнате, по возможности не устраивая безобразной сцены. Нет, она ни за что не останется с ним здесь, чего бы это ни стоило.

И подходящий случай представился. Маленький ресторанчик находился через пять домов от гостиницы. Там подавали блюда североитальянской кухни с французским привкусом, простые, но отлично приготовленные.

Несмотря или, возможно, благодаря неурочному часу народу было полно, причем большинство столиков занимали постоянные посетители, явных туристов особенно не наблюдалось. Официант своей манерой поведения дал понять, что если их ужин будет состоять меньше чем из пяти блюд, это будет равносильно нанесению оскорбления ресторану и ему лично. По заведенному там порядку они съели суп и салат, макароны и филе барашка с молодой морковью и спаржей, крем-карамель на десерт, запивая все это соответствующими винами и ликером с запахом миндаля и постоянно удивляясь, как итальянцам удается вместить в себя столько пищи.

Выйдя из ресторана, они направились к гостинице, как вдруг увидели идущих навстречу Натали и Тимоти.

— Портье сказал, что посоветовал вам этот ресторан, — объяснила Натали, — а я не поверила, что вы пошли есть в итальянское время.

— Еще неделька, — подхватил Роун, — и мы будем куда больше похожи на итальянцев, чем они сами.

— Вы-то можете это выдержать — вон вы какие стройные, а мне пришлось бы сразу отправиться на воды для похудения. Я хотела спросить Джолетту, что такое она сказала Цезарю? Он мне звонил, совершенно убитый горем, но я ничего не поняла.

— Ничего я ему не говорила, — ответила Джолетта.

— Все-таки, наверное, сказала. Он сходит с ума, хочет вернуться в свой родной городок — какое-то небольшое местечко под Венецией с непроизносимым названием, чтобы там прийти в себя. Его обидело то, как ты на него смотрела, и из-за тебя он сам себя перестал уважать. По крайней мере, так я поняла.

— А-а… — протянула Джолетта.

— Наверняка ты знаешь, что с ним случилось. Цезарь замечательный парень. Честное слово, я жалею, что попросила его отнестись к тебе поласковее.

— Я тоже, — тихо сказала Джолетта.

— Наверное, не надо было этого делать, хоть я и не знаю, что произошло, — сокрушалась Натали. — Мне просто показалось, что будет неплохо, если кто-нибудь сблизится с тобой и попробует выведать, что ты затеваешь.

— О боже, Натали! — с негодованием воскликнул Тимоти. Кровь ударила Джолетте в голову, она медленно сжала кулаки.

— Это был нечестный трюк, — медленно проговорила она. — Тебе не пришло в голову, что, может быть, Цезарь это понял и почувствовал себя виноватым?

— Цезарь? — Натали подняла брови. — Не думаю, что он способен чувствовать вину.

— По-моему, ты его недооцениваешь, — серьезно сказала Джолетта.

— А ты нет? — с нервным смешком воскликнула Натали. — Честно говоря, не понимаю, на что тебе жаловаться — тебя никак не задело знакомство с ним. Я думала, моей кузине польстит внимание красивого мужчины, эдакая amore по-итальянски.

— Очень мило с твоей стороны. Может, я должна сказать тебе спасибо? — Джолетта изо всех сил старалась, чтобы в ее голосе не прозвучали обида и гнев, кажется, ей это не удалось.

Натали слегка покраснела и по-прежнему вызывающе продолжила:

— Так или иначе, пострадала одна только я. У меня с Цезарем был роман, но после того, как я познакомила вас в Париже, он едва обращает на меня внимание. Этот красавчик питает нежные чувства к тебе — может быть, потому, что ему кажется, будто он спас тебе жизнь в той смехотворной автокатастрофе. Наверное, благодаря этому он почувствовал себя галантным, благородным и так далее.

— Извини, — усмехнулась Джолетта. — Я вовсе не хотела разрушить ваши отношения.

Натали наградила ее злобным взглядом.

— Да ладно, я, наверное, сама виновата. Но каково мне было узнать, что Роун пришел к такому же результату совершенно самостоятельно?

— Большое спасибо, Натали, но я сам разберусь, — сурово оборвал ее Роун.

— Ох, — вздохнул Тимоти. — Кажется, наговорили мы тут предостаточно. Так что, если Джолетта не захочет больше считать нас родственниками, я ее пойму.

— Ну, спасибо, милый братец, — яду в голосе Натали не стало меньше.

Молодой человек, не отвечая на реплику сестры, повернулся к Джолетте.

— Послушай, мне очень жаль, что все так получилось. Еще мне жаль, что у тебя ничего не вышло — Натали говорила, что ты побывала во всех местах, упомянутых в дневнике, и ничего не нашла. Не бери в голову. Со всеми бывает. Но семья должна держаться вместе. Так что, если мы чем-нибудь можем тебе помочь, скажи лишь слово.

— Кажется, — медленно произнесла Джолетта, — как раз можете.

— Ну, отлично.

Джолетта поймала на себе подозрительный взгляд Натали.

— Вы ведь остановились здесь в той же гостинице, что и я? В твоем номере две кровати?

— Подожди, Джолетта! — Роун быстро схватил ее за руку.

— А что, с твоим номером что-то не так? — поинтересовалась Натали.

— Не с номером, а с системой безопасности.

— Я что-то не понимаю.

— Она хочет сказать, — раздраженно пояснил Роун Джолетте, — что я присматривал за тобой с чересчур близкого расстояния.

— То есть из одной комнаты? Тебе не кажется, что это слишком… — поглядев Роуну в лицо, Натали запнулась и поспешно добавила:

— Ничего, ничего.

— Похоже, он думает, что мне угрожала опасность, — сказала Джолетта.

— Тебе и угрожала опасность, — вставил Роун.

— С тех пор как мы попали в Венецию, все было в порядке.

— То есть с тех пор, как я заступил на ночные дежурства.

— Господи, Джолетта! — воскликнула Натали. — Я и не знала, что ты такая покорительница сердец.

— Я — нет. Ко мне лично это не имеет отношения.

— Теперь уже не имеет? — мягко спросил Роун; Тимоти выбросил руку вперед, как регулировщик.

— Хватит, прекратите, — сказал он. — Я уверен, Натали не будет возражать, если ты станешь спать в одной комнате с ней.

— Тим, ты забыл, — поправила его сестра, — в гостинице нет свободных номеров, со мной уже мама.

— Да, правильно. — Он снова повернулся к Джолетте. — Ну что ж, я могу спать на второй кровати, если тебе так спокойнее.

— В этом нет необходимости, — резко бросил Роун.

— Подожди-ка минутку, — медленно проговорила Натали. — Джолетта — моя кузина, и, если она не хочет, чтобы ты был в ее комнате, я думаю, лучше тебе туда не заходить.

— Твоя забота трогательна, но несколько запоздала, — ответил Роун.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Тимоти.

— Вашу кузину едва не убили — и где вы были тогда? А со мной Джолетта в безопасности — в том числе и от моих посягательств, так что на этот счет можете не беспокоиться. А что до остального, я ее охраняю и буду делать это впредь. Хотите помешать — попробуйте.

Тимоти открыл было рот, но, встретив взгляд Роуна, сглотнул и промолчал. Натали тоже ничего не сказала, лишь стояла и смотрела на защитника Джолетты с удивлением и заинтересованностью в серо-голубых глазах.

Роун не стал ждать. Он коснулся руки Джолетты, и она двинулась за ним

— отчасти потому, что глупо было стоять посреди улицы, отчасти просто рефлекторно, думая в это время о другом.

Наконец, осознав, что идет за ним, Джолетта остановилась и без обиняков заявила:

— Ты не можешь переместиться в мой номер сегодня.

Роун пригладил волосы и, обхватив руками затылок, устремил взор в ночное небо, словно ища вдохновения.

— Почему? Чего ты так боишься? Неужели ты предпочитаешь опять столкнуться с подонком, который обшаривал твою комнату в Люцерне, или оказаться в канаве, как случилось под Болоньей?

— Ты властный, ты манипулируешь людьми…

— Это недостатки характера, но не причины.

Джолетта широко открытыми глазами неподвижно смотрела на витрину, полную изящных кожаных туфель, которая была у него за спиной, пока их цветовые пятна не начали сливаться.

— Ладно, — вздохнула она. — Что ты хочешь от меня услышать? Что я боюсь своих чувств к тебе? Хорошо, я это сказала. Но мне не нравится, когда моими чувствами играют ради собственной выгоды. Я боюсь влюбиться в кого-то, а потом узнать, что меня попросту используют, и однажды проснуться в одиночестве. Ты сказал, что хочешь защищать меня. Замечательно, если это возвышает тебя в собственных глазах. Так вот, я тоже хочу защитить себя. Я… я просто стараюсь обезопасить себя…

— Джолетта. — Роун попытался взять ее за руку.

— Нет! — Отдернув руку, она отступила на шаг. — Пожалуйста, не говори мне нежных слов, перестань приносить цветы и соблазнять меня. Мне это не нужно. Я этого не хочу. Я мечтаю только, чтобы эта поездка скорее кончилась, а потом я постараюсь держаться от тебя как можно дальше.

Его голубые глаза потемнели.

— Я не хотел тебя обидеть.

— Люди часто делают то, чего вовсе не хотели делать. — Джолетта избегала смотреть на него.

Мимо них проехала машина, из которой доносились громкие звуки музыки и взрывы смеха. Но Роун и Джолетта ничего не замечали вокруг, погруженные в свои мысли.

— Если ты хочешь избавиться от меня, то не обязательно ждать конца поездки, — произнес Роун, делая над собой усилие.

Джолетта посмотрела на него. В свете уличных фонарей его лицо казалось немного бледным, но по-прежнему суровым и непроницаемым.

— В самом деле? — спросила она.

— Начиная с этой минуты.

Слова молодого человека прозвучали твердо и непреклонно. Джолетте не хотелось испытывать его терпение, однако это нужно было сделать.

Она отступила на шаг — Роун не сдвинулся с места. Еще на шаг — он сунул руки в карманы.

— Тогда до свидания, — сказала она.

Он не ответил.

Джолетте не оставалось ничего другого, как повернуться и пойти прочь, что она и сделала. Но, уходя, она чувствовала, как в ее душе разрастается боль. Ей должно было стать легче, ведь она избавилась от него, не так ли? Она добилась того, чего хотела.

Хотела ли?

Роун смотрел, как Джолетта идет вниз по улице — выпрямив спину, расправив плечи, с высоко поднятой головой. Ему нравились ее изящество и достоинство, ее тонкий вкус. Ему нравилось даже, как она велела ему уйти. Господи, да он просто любит ее!

Хорошо бы ему ничего не знать об этих духах. А еще лучше, чтобы его мать ничего не знала о них. Прошло то время, когда он считал, что они могут принести огромный успех. Теперь ему нет дела до того, удастся восстановить их формулу или нет. Он даже думал: лучше бы они были утрачены навсегда. Ну и что, в самом деле? Всем хорошим вещам рано или поздно приходит конец.

Может быть, пришел конец и его отношениям с Джолеттой? Может, пора отойти в сторонку, заняться чем-нибудь еще, подумать о других вещах? Она не хочет, чтобы он был рядом, он ей не нужен.

Похоже, ему до нее никак не достучаться, не найти нужных слов и не придумать, как убедить ее в том, что она нужна ему ради нее самой. Он любит ее так сильно, что без нее его душа наполняется невыносимой болью, а сердце изнывает, словно под тяжестью пудовой гири.

Но ничего не поделаешь. Прощай, любовь.

По крайней мере, у него осталась та гвоздика.

 

24

Кладбище было обнесено стеной из золотистого камня и расчерчено темной зеленью кипарисов. Могилы, отмеченные мраморными и каменными плитами, располагались таким образом, что с каждой открывался вид на склон холма. В неподвижном воздухе пролетали ласточки, и кузнечики стрекотали в мягко колыхавшейся траве.

Джолетта с синьорой Перрино стояли у мраморного памятника, выбеленного солнцем и отшлифованного ветром и временем до такой степени, что резная гирлянда цветов и ангел, уронивший крылья, были едва различимы. Чуткими пальцами Джолетта нащупала резьбу, отвела побеги розмарина и лепестки старомодных роз, точно таких же, как те, что вились по стене в саду виллы. Потом прочла надпись и даты:

АЛЛИН АЛЕКСАНДР МАССАРИ 17 декабря 1827 — 9 марта 1855

Вайолетт ни разу не упомянула его второго имени. «Наверное, не придавала этому значения», — подумала Джолетта.

— Он был очень молод, — сказала синьора Перрино, стоявшая с другой стороны могилы. Джолетта кивнула.

— Да, очень молод, оба они — и он, и женщина, которая была здесь с ним.

— Должна сказать вам, что, когда мы навещаем членов нашей семьи, похороненных тут, мы всегда приносим цветы и на эту могилу.

— В самом деле? — удивилась Джолетта. — Как вы заботливы.

— Мы уже говорили об этом, когда сюда приходил ваш кузен. Я ничего не знаю о формуле духов, которую вы ищете, так я ему и сказала, но история о том, как этот человек и женщина, которую он любил, приехали во Флоренцию, имеет очень большое значение для меня и моих предков. Когда я была маленькая, я слышала ее тысячи раз. Я рассказала ее своим детям, а они — своим.

— Я не вполне понимаю… — медленно проговорила Джолетта.

— До того, как приехала эта пара, мои предки были крестьянами и работали слугами у Франчетти, владельца виллы. А после они стали, ну, не то чтобы богаты, но хорошо обеспечены. Уже в следующем поколении они сделались владельцами виллы и окружающих земель, которые и теперь принадлежат нашей семье; теперешнюю виллу построил мой отец, и, поскольку у меня не было братьев, она перешла ко мне. Мой муж, упокой господи его душу, счел ее отличным приданым и согласился здесь жить, потому что я этого хотела. А когда я умру, она останется моим сыновьям.

— А я думала… мне казалось, что ваша семья разбогатела благодаря человеку по имени Джованни, который уехал в Америку. Это правда?

— Это только часть правды. Еще раньше моим предкам заплатили за большую услугу, оказанную ими той американской леди. За многие годы, прошедшие с тех пор, в семье забыли ее имя, и для нас большое счастье вновь узнать его и поговорить с кем-то из ее родственников.

— Как здесь хорошо, — с улыбкой сказала Джолетта. — Я читала о Джованни и его матери Марии, и я рада, что вся эта история обернулась на пользу их потомкам.

Пожилая женщина долго и пристально глядела на Джолетту и наконец решительно кивнула.

— И вот еще… — Она открыла сумочку, которую держала в руке, и вытащила оттуда что-то, вспыхнувшее золотом, с ярко заигравшими на солнце бриллиантами. Это было ожерелье. — Я думаю, оно по праву принадлежит вам. Его долгие годы хранили женщины моего рода. Я знаю, что его носила та американская леди, которая жила здесь, но не имею понятия, как оно оказалось у нас. Это ожерелье всегда было окружено такой тайной, что я боюсь, не было ли оно украдено. А если нет, то, может быть, его дали на хранение моей прабабушке Марии, которая тогда служила в доме экономкой, но почему-то не забрали назад. И я рада наконец вернуть его вам.

Джолетта взяла в руки тяжелое ожерелье. Она сразу заметила, что застежка была сломана. Наверное, его так и не носили с того самого трагического вечера в саду, когда один из нападавших сорвал его с шеи Вайолетт. И теперь никто уже не узнает, то ли Мария после той ужасной ночи подобрала его и забыла об этом, то ли ей его подарили.

Чуть потускневшее от времени, оно было по-прежнему прекрасно, несмотря на то что теперь его скрепляла веревочка из той же ткани, в которую оно было завернуто, и нисколько не отличалось от описания в дневнике. Золотые пластинки, инкрустированные бриллиантами, окружали флакончик духов. Бриллианты, играя, отбрасывали лучики света прямо в лицо Джолетте, и она моргала, рассматривая огромный аметист с гравированным изображением птицы с развернутыми крыльями. Ожерелье действительно было великолепным, почти как творение Фаберже.

Она чуть повернула ожерелье. Луч солнца упал на грани маленькой эмблемы. Гравированная птица стала видна четче.

Она должна знать эту эмблему. Это что-то очень знакомое… И вдруг она узнала. Вспоминая полузабытые уроки истории, складывая воедино осколки того, что учила в школе, Джолетта внезапно поняла, почему Вайолетт не могла написать в дневнике, кем был Аллин. И поняла, почему он умер. Слезы острой печали подступили к ее глазам. Неумолимая судьба настигла Вайолетт и человека, которого она любила. Неумолимая судьба настигла их.

— С вами все в порядке, синьорина? — с ласковым участием спросила пожилая женщина.

— Да, конечно, — заверила ее Джолетта и постаралась улыбнуться, избегая, впрочем, смотреть на синьору Перрино. Ей захотелось рассказать кому-нибудь обо всем. Нет, лучше тому, кому судьба Вайолетт и Аллина была так же интересна, как ей, тому, кто знал их историю. Ей хотелось поговорить об этом с Роуном, услышать, что он скажет.

Во флаконе осталось немного жидкости золотистого цвета. Дрожащими пальцами Джолетта попробовала открыть пробку. Она не поддавалась, словно срослась с флаконом за долгие годы, пока ее не открывали. Горя желанием поскорее вдохнуть заключенный внутри аромат, Джолетта удвоила усилия, стараясь в то же время не испортить флакончик, и наконец ей это удалось.

Она осторожно поднесла флакончик к лицу и сделала глубокий вдох. Розы

— доминирующая нота. Флердоранж. Мускус. Амбра. Нарцисс. Ванильная орхидея. Фиалки. Нежные, теплые, хорошо знакомые, но кажущиеся экзотичными в таком сочетании запахи составляли неповторимый аромат этих духов.

Джолетта невольно поразилась их устойчивости. По ее представлениям, духи должны были измениться, выдохнуться от времени. Наверное, этого не произошло, потому что все составные части были чистыми и натуральными, а не синтетическими, полученными химическим путем и быстро распадающимися, что так часто используют в современной парфюмерии. А еще потому, что ожерелье долгие годы хранили хорошо спрятанным в темном месте.

Прелестный запах искусно подобранных компонентов, вызывающий в памяти образы давно прошедшей моды… Но это были не «Ле жардин де кор».

Джолетта еще раз вдохнула. Нет, это не те духи, которые они ищут. Роза, оранж, мускус, амбра, нарцисс, орхидея, фиалка… Здесь нет жасмина. Нет сирени.

Медленная, едва заметная улыбка тронула губы Джолетты. Ну, конечно! Как они все глупы! Теперь она поняла. Все поняла про формулу духов и про то, где ее искать. Она все время была рядом, но Джолетта не распознала ее, потому что ожидала невозможного, ожидала чуда — в силу странного свойства человеческой натуры, заставляющего желать чудес, и вопреки всему, что она знала о развитии парфюмерного дела.

Но она поняла и еще кое-что. Слезы невольно полились у нее из глаз, но на губах при этом играла улыбка. Джолетта всхлипнула и покачала головой.

— Вы уверены, что с вами все в порядке? — обеспокоенно спросила синьора Перрино.

— Да, все нормально, — ответила Джолетта. — Я просто… я думаю кое о чем.

Она на мгновение сжала в руке ожерелье, затем протянула его синьоре Перрино.

— Большое спасибо вам за то, что вы показали мне его, но оно мне не принадлежит. Скорее всего оно было заслужено вашей семьей или, может быть, подарено в знак большой благодарности.

Пожилая женщина взяла тяжелое ожерелье.

— Вы уверены, синьорина?

— Да, — ответила Джолетта. — Совершенно уверена.

Когда Джолетта появилась в парфюмерном магазине, он еще работал. Для такого позднего времени, близкого к закрытию, торговый зал выглядел довольно оживленным: у прилавков покупатели рассматривали витрины, кассирша оформляла чеки двум женщинам, по виду типичным туристкам. Джолетте магазин показался красивым и уютным; из приоткрытой двери задней комнаты, где изготовляли духи, как бы приветствуя ее, доносились не меньше дюжины разнообразных ароматов.

Она хотела прийти в магазинчик пораньше, но после долгого перелета через Нью-Йорк и Атланту, с задержками в обоих аэропортах, так устала, что, добравшись до своей квартиры, свалилась замертво и проспала двенадцать часов. К тому времени, когда она с трудом заставила себя встать, распаковать чемодан, привести себя в порядок, прошло почти полдня. Еще несколько часов заняли изыскания в университетской библиотеке в области русской истории вообще и Крымской войны в частности.

Джолетта приветственно помахала рукой, пройдя через торговый зал и заднюю комнату во внутренний дворик. Ей показалось, что с тех пор, как она была здесь в последний раз, прошла целая вечность и все неуловимо изменилось, хотя разум подсказывали, что изменилось лишь ее восприятие. Еще ей казалось, что после того, как она начала разгадывать тайны Вайолетт, тоже прошла вечность, и ей не терпелось убедиться в правильности своих догадок.

После разговора с синьорой Перрино Джолетта сразу решила прервать свое путешествие. Она поехала в гостиницу, быстро уложила вещи, оставила записку гиду и на такси отправилась в аэропорт. Роуну она тоже хотела написать записку и кратко рассказать о своих открытиях, но гостиничный служащий объяснил ей, что это невозможно, поскольку синьор Адамсон уехал из гостиницы рано утром, не оставив адреса для пересылки почты, сказав только, что возвращается домой, в Нью-Йорк.

Джолетту несколько расстроило это сообщение. Она не давала ему повода думать, что хочет его отъезда; во всяком случае, то, что он даже не зашел попрощаться с ней, стало для нее полной неожиданностью. Наверное, он наконец поверил, что не нужен ей. Теперь оставалось лишь радоваться. Поскольку она сама этого хотела, глупо чувствовать себя несчастной и подавленной.

Джолетта по-новому оглядела сад во внутреннем дворике. Сейчас ей показалось, что в нем есть что-то неуловимо итальянское — это сводчатая галерея с колоннами, фонтан, решетка, увитая виноградной лозой, и декоративная олива в таком уголке, где настоящая не вынесла бы недостатка света. Она тряхнула головой и стала подниматься по внутренней лестнице наверх.

Бросив сумку в гостиной Джолетта сразу прошла в спальню Мими. Она совершенно определенно знала, чего хочет и где это следует искать. Подойдя прямо к комоду с архивом Мими, Джолетта пошире распахнула наружные дверки и выдвинула левый верхний ящик. Здесь, как она помнила, на самом дне долгие-долгие годы лежал пакет с поблекшими фотографиями, стеклянными негативами и дагерротипами.

Вытащив пакет, Джолетта положила его на кровать и развязала ленточку цвета слоновой кости. Она бережно перебрала содержимое пакета и наконец нашла то, что искала. Это была фотография, сделанная, судя по покрою одежды, примерно в конце 1870-х — начале 1880 годов. На ней Вайолетт Фоссиер стояла у дверей парфюмерного магазина со своей помощницей по правую руку — обе с прическами «помпадур», в наглухо застегнутых английских блузках с длинными рукавами и в юбках с турнюрами до самой земли. Слева от Вайолетт стоял мужчина, а над ним можно было рассмотреть вывеску аптеки, которая существовала в соседнем доме до самой смерти ее владельца перед Первой мировой войной, за несколько месяцев до того, как умерла Вайолетт. На вывеске значилось: «Джованни Редаэлли».

Мужчина рядом с Вайолетт отвернулся от объектива, словно не особенно заботился о точном запечатлении своего облика. Он был широк в плечах, хорошо сложен, красив — по моде прошлого века с бакенбардами и пушистыми усами. Одетый в темный костюм, мужчина держал в руках перчатки и тросточку; голову его прикрывала низкая шляпа с широкими полями, оставлявшими глаза в тени. Он смотрел на Вайолетт, и хотя лицо его было наполовину скрыто полями шляпы, а пожелтевшая от времени фотография имела крупнозернистую фактуру, видно было, что его взгляд полон обожания.

Сама Вайолетт смотрела прямо в объектив — глаза широко открыты, тень улыбки в уголках рта. Она постарела по сравнению с изображением на живописном портрете, но оставалась по-прежнему красивой, и хотя ее внимание было поглощено фотографом и процессом фотографирования, чувствовалось, что она каким-то образом связана с этим мужчиной. Создавалось такое впечатление, что, как только снимок будет сделан, она тотчас повернется к нему и заговорит, а может быть, даже уйдет под руку с ним.

Джолетта тихо, удовлетворенно засмеялась. Затем с фотографией в руке вернулась к комоду и вытащила тяжелый дневник в переплете из бархата и меди из того ящика, в который она положила его перед отъездом в Европу. Подойдя с фотографией и дневником к двери, выходившей на галерею над внутренним двориком, она открыла ее, чтобы было больше света, и стала листать дневник в поисках страницы с маленьким рисунком, сделанным пером и чернилами. Потом сравнила оба изображения.

Да, это определенно был один и тот же человек. Джолетта вздохнула и медленно села на плетеный стул на балконе. Уронив фотографию и дневник на колени, она долго смотрела во дворик, и напряжение, о котором она и не догадывалась раньше, постепенно отпускало ее.

Она не помнила, сколько, времени просидела так. Когда она очнулась, уже стемнело, и из магазинчика внизу не доносилось ни звука. Вечерний ветерок с озера Понтшартрен шелестел в листьях декоративной оливы, донося до балкона волны ее ароматов.

Взгляд Джолетты остановился на дверце в стене внутреннего дворика. Эта дверца существовала всегда. Она вела во двор следующего дома, который теперь принадлежал одинокому адвокату, а раньше им владел хозяин аптеки.

Многие ли, гадала она, знали раньше об этой двери? Наверное, сплетничали о женщине с мужем-инвалидом, который пытался покончить с собой, о женщине, что живет в опасной близости с красивым аптекарем-итальянцем из соседнего дома.

От аптекаря в те времена требовалось не слишком много: знать, как составлять пилюли, эликсиры и полоскание для рта, иметь деньги для покупки ингредиентов, и еще — честность, чтобы не подменять и не разбавлять смешиваемые продукты. Судя по фотографии, этот мужчина процветал. Джолетта не сомневалась, что в городе его уважали; уж, во всяком случае, местные дамы, несомненно, уделяли ему немало внимания. И то, что никаких отголосков давних сплетен не дошло до потомков Вайолетт, во многом его заслуга — это дань его благоразумию, а может быть, и его преданности.

Интересно, размышляла Джолетта, что ты чувствуешь, когда тебя любят вот так, когда мужчина жертвует всем, рискует всем, чтобы только быть с тобой? Нет, лучше об этом не думать.

Джолетта поднялась на ноги и вернулась в гостиную. Оставив фотографию на журнальном столике и взяв с собой дневник, она спустилась вниз, в рабочую комнату, где смешивали духи и разливали их по флаконам.

За дверью, которая вела в магазин, было тихо. Его закрыли до утра. Хорошо, она так и хотела. Положив дневник на длинный стол, стоявший в центре комнаты, Джолетта взяла с полки мензурку и набор пипеток и поставила рядом. Затем достала из-под прилавка два маленьких блокнотика, чтобы их листками заложить страницы дневника с медными застежками, те страницы, которые начинались рисунками Вайолетт.

Чтобы зашифровать формулу своих духов, Вайолетт на самом деле применила очень простой метод: рисунки и даты. Рисунков было много, но большая часть их располагалась на отдельных страницах или на полях. Те же, что имели значение, находились вверху страницы, рядом с датами. Нарисованные цветочки и фигурки животных обозначали масло или эссенции. Цифры, указывающие месяц и день, давали пропорцию этого масла по отношению к целому.

Джолетта, внимательно изучив записи, двинулась вдоль полок, уставленных флаконами темного стекла с драгоценными маслами. Кончиками пальцев прикасаясь к этикеткам, она выбирала нужные и ставила их на стол. Выстроив флаконы в соответствии со страницами дневника, Джолетта вооружилась пипеткой и приступила к работе.

Через некоторое время вокруг нее заструились ароматы. Она была так поглощена своим делом, что поначалу не чувствовала их, но в их сочетании была некая правильность, которая ее успокоила, — так булочник, нюхая поднимающееся тесто, понимает, что хлеб подходит как надо, строго по рецепту.

Она работала осторожно и точно, отмеряя нужное количество капель каждого масла и ни полкапли больше, в указанном порядке, тщательно следя, как ее учила Мими, чтобы ни одна капля не попала на предыдущую, чтобы ненароком не сотрясти мензурку, перемешав масла, — это может повредить запаху.

Глядя, как бледно-зеленые, светло-желтые, золотистые и оранжево-красные капли сливаются, источая смесь ароматов, Джолетта вдруг поняла, что попала в свою стихию. Раньше она всегда готовила духи под наблюдением Мими и вот впервые решилась создать что-то свое. Оказывается, это огромная разница — она думала и чувствовала совершенно иначе. Ей нравилось держать в руках стеклянные пузырьки и флакончики, нравилась их тяжесть и гладкость, а больше всего ей нравилось экспериментировать, чувствовать себя творцом. Тот факт, что она создает аромат, который не витал в воздухе, быть может, много сотен лет, льстил ей. Она ощущала себя колдуньей, творящей некое мистическое подобие жизни, которая приобретала свою силу лишь в союзе с теплом человеческого тела на несколько мимолетных часов.

Теперь Джолетта знала, что ей нужно. Она будет делать духи, как это делали Мими и Вайолетт, и все другие женщины рода Фоссиер, жившие до нее. Это было у нее в крови, это было у нее в сердце.

Наконец она закончила отмерять капли и осторожно налила в мензурку чистого спирта для придания запаху летучести, чтобы он легче испарялся и тем самым воздействовал на обоняние. Потом подождала немного, нанесла духи на листок чистой белой бумаги, дала впитаться и вдохнула получившийся аромат.

Победа! Она точно воссоздала духи Вайолетт, те, что были в ожерелье. Однако это были не «Ле жардин де кор». Похоже, очень похоже, но не совсем. Джолетта знала, что этого не могло быть. Чтобы окончательно рассеять сомнения, она капнула духи на запястье и поднесла руку к лицу. Нет, определенно нет.

Вдруг она услышала звук шагов по каменному полу. Джолетта повернулась, да так быстро и неловко, что стеклянной пипеткой, которую все еще держала в руке, задела мензурку с духами. Мензурка опрокинулась. Духи, словно вода, огромной лужей растеклись по столу, экзотические масла заблестели в лучах света лампы, висевшей над столом. Воздух наполнился густым ароматом, сильным до тошнотворности. Потом в тихой комнате зазвучали голоса.

— Мне казалось, что эти духи считаются утраченными, — сказала Натали.

— Я так и знала, что ты врешь.

— Не говори глупости, — быстро ответила Джолетта и протянула руку к дневнику. Его плотные страницы пропитались духами — запах будет устойчивым, неистребимым.

— Тогда что же это такое? — Вопрос исходил от Тимоти, который вслед за сестрой вошел в комнату. Тетя Эстелла, с потемневшим от злости лицом, войти еще не успела и пока стояла в коридоре.

— Я хочу сказать, что ваши надежды напрасны. — Джолетта прижала дневник к груди. — Вы и сами поняли бы это, обладай хоть один из вас чутьем парфюмера.

— Не смей разговаривать со мной в таком тоне! — гневно воскликнула тетя Эстелла. — Я требую объяснений по поводу того, что ты делаешь, и я хочу получить их сейчас!

Искушение послать их всех куда следует со всеми их требованиями и обвинениями было настолько сильным, что на мгновение кровь ударила Джолетте в голову. Однако уже достаточно было секретов и взаимных недопонимании, и не имело смысла все это продолжать.

— Говорю вам, духи, запах которых вы сейчас чувствуете, это не «Ле жардин де кор», и, следовательно, не те знаменитые старые духи, которые мы ищем уже долгие годы. Мне кажется, они составляли основу той смеси, но я думаю, что Вайолетт изменила их немного, по причине… ну, по одной ей ведомой причине.

— Как это могло быть? — ледяным голосом осведомилась тетя Эстелла. — Моя мать, а до нее — ее мать использовали рецепт Вайолетт. Я слышала это столько раз, что могу повторить с закрытыми глазами.

— Возможно, они слегка изменяли его — то одно, то другое, в зависимости от того, что каждой из них нравилось, а может быть, и просто в зависимости от наличия тех или иных масел. Например, в формуле Вайолетт нет ветиверии, а вы знаете, у Мими это было одним из самых употребляемых масел, потому что в Новом Орлеане любят ее свежий древесный запах.

Эстелла и ее дети обменялись быстрыми взглядами. Видя, что на их лицах отразилось горькое разочарование, Джолетга продолжила:

— И не думаю, что дело ограничилось этим. Я сомневаюсь, что духи, которые Вайолетт привезла из Европы, духи императрицы Евгении, — точно такие же, как те, которыми пользовалась Жозефина. Непохоже, что хоть одна женщина станет сопротивляться искушению в один прекрасный момент добавить немного своего любимого аромата. К примеру, Жозефина страстно любила тяжелый запах фиалок, и он входит в ту формулу, которую я опробовала, но весьма сомнительно, что маслом фиалок несколько десятков веков назад располагала Клеопатра, учитывая климат Древнего Египта. Впрочем, Клеопатра наверняка тоже внесла в общее дело свою лепту. Считается, что в своих духах она воспроизвела запах фимиама, который курили жрицы богини Луны, в таком случае они должны быть очень простыми, с преобладанием древесных ароматов. Более того, египтяне любили духи…

Тетя Эстелла подняла унизанную браслетами руку.

— Хватит. Я тоже выросла при духах и поняла, что ты хочешь сказать.

— Тебе не кажется это логичным? — спокойно спросила Джолетта.

— Очень похоже на правду, — неохотно согласилась тетя.

— Так ты говоришь, мы никогда не сможем воспроизвести «Ле жардин де кор»? — вмешалась Натали.

— Я говорю, что нет смысла это делать, даже по соглашению с Лорой Каморе. «Ле жардин де кор» имеют весьма отдаленное сходство с обещанными ей знаменитыми духами прославленных женщин.

— Не может быть! — крикнула Натали и ударила по столу кулаком. — Слишком многое поставлено на карту, чтобы это было правдой.

— Но это так, — настаивала Джолетта, — и с этим никто из нас ничего не может поделать.

— Кроме тебя, — гневно бросила тетя Эстелла. — Ты можешь использовать рецепт Вайолетт, чтобы продолжать делать духи, похожие на «Ле жардин де кор».

Джолетта задумчиво кивнула:

— Да, но не точное воспроизведение, а нечто очень близкое.

— Выходит, ты победила.

Джолетта не ответила. Подойдя к рулону бумажных полотенец на другом конце стола, она оторвала кусок и стала вытирать разлитые духи.

— В самом деле, — легкомысленным тоном заметил Тимоти, — какая разница?

— Не глупи, — прошипела его мать. — Разумеется, разница есть.

— Какая? — продолжал настаивать на своем Тимоти. Он стоял в проеме двери, опираясь на косяк. — Ведь только мы знаем, что это не те духи. — Его голос звучал по-детски наивно.

Натали переводила взгляд с Тимоти на мать. Пожилая женщина, нахмурившись, пристально смотрела на сына. Натали переключила внимание на Джолетту, и ее глаза погасли. Она пожала плечами:

— Не пойдет. Джолетта знает и может рассказать все первому, кто спросит, — даже если ей самой не нужна эта формула. Но поскольку она ей нужна, то ей достаточно только снять трубку и позвонить Лоре Каморс.

Тетя Эстелла заговорила, поджав губы:

— Моя дорогая, Лора любит деньги, но она — поборница честной рекламы, поскольку носится с добрым именем фирмы как курица с яйцом. А это ей все испортит.

— Если мы не найдем возможности убедить Джолетту молчать. — Натали устремила вопросительный взгляд на сестру.

— Что ты имеешь в виду? — с ленивым смешком спросил Тимоти. — Камень на шею — и в Миссисипи? Отличный план, сестренка. Не надо будет делиться двумя миллионами, не надо будет уговаривать ставить свою подпись под соглашением.

— Очень смешно, — оборвала его мать. — Направь лучше мысли на что-нибудь полезное, если можешь.

— А как насчет щедрого выкупа? — поинтересовался Тимоти. — Что у нас есть такого, чего бы хотелось Джолетте?

— Ничего, — отрезала Джолетта. — Я не хочу от вас ничего. Я вообще не хочу иметь дело с «Каморс Косметикс».

Лицо Натали озарилось надеждой.

— Ты имеешь в виду, что отдашь нам права на формулу без всякого отступного и никому ничего не скажешь?

— Я этого не говорила. — Джолетта скомкала бумажное полотенце, выбросила его в мусорную корзину под столом и оглядела родственников. — Вы представляете себе, что случится, если кто-нибудь обнаружит, что духи

— подделка, уже после того, как они пойдут в производство? «Фоссиерс Ройял Парфюмс» будет совершенно дискредитирована, магазину придет конец, не говоря уже о нашей репутации в городе.

— Совершенно викторианское рассуждение, Джолетта, — рассмеялась Натали. — Мы ведь получим деньги, не так ли?

— Джолетта не так сильно заботится о деньгах, как ты, сестренка, — тихо сказал Тимоти. — Но, может быть, она не захочет, чтобы ее семья выглядела стадом дураков.

— Это самые осмысленные слова, какие ты произнес за долгое время, Тимоти, — заметила тетя Эстелла, обращая свой взгляд к Джолетте. — Можем мы на это рассчитывать?

— Лично я бы не стала, — сказала Натали. — У меня есть другая идея.

— Хватит, хватит! — Тимоти посмотрел на сестру с осуждением.

Ответив ему уничтожающим взглядом, Натали продолжала:

— Послушай, Джолетта, ты говоришь, что рецепт старых духов другой. Но, может быть, ты взялась бы воссоздать «Ле жардин де кор» по формуле, основанной на результатах химического анализа?

— Думаю, это возможно. — Джолетта прислонилась к столу позади нее и скрестила руки.

— Отлично. Тогда отдай нам старую формулу из дневника. Мы объявим, что ею пользовались до Мими и что именно Мими внесла в нее изменения, добавив эту ветиверию и так далее. Иными словами, мы превратим эту формулу в два разных аромата: один для тебя, для магазина, а другой — для нас.

Джолетта поняла, что это и есть тот выкуп, который предлагал Тимоти. Неужели они не понимают, что она видит их насквозь? Или они не считают нужным скрывать свою жадность от нее, поскольку она тоже член семьи и поэтому не в счет?

— Вы думаете, Лора Каморе согласится на это? Или Роун?

— Вполне возможно, особенно если объяснять будешь ты. Если тебе угодно, мы могли бы даже признать, что со времен Клеопатры формула изменилась, но, так или иначе, до наших дней дошли французские духи. Для рекламы будет достаточно впечатляюще, если мы упомянем Жозефину и Евгению. Не говоря уже о том, что это правда, ведь так?

— Я не знаю, правда это или нет. Вайолетт об этом не пишет.

— Но настолько похоже на правду, что ты подтвердишь это, так ведь? — взволнованно спросила Натали, все сильнее хмуря брови.

После некоторого колебания Джолетта отрицательно покачала головой.

— Наверное, не смогу. Во всяком случае, не Лоре Каморе и, уж конечно, не Роуну.

 

25

Джолетта закрыла за родственниками дверь и облегченно вздохнула. Они могли бы уйти сами, как и вошли, однако ей доставило удовольствие проводить их до порога. Она очень устала. Спор о духах с бесконечным повторением одних и тех, же доводов длился целую вечность, и она понимала, что на этом он не закончился. Вне всякого сомнения, тетушка и ее потомство предпримут новые попытки убедить ее или же придумают что-то, чтобы склонить ее к своей точке зрения. Но бог с ними, все равно у них ничего не получится.

Джолетта сделала все, что могла, стараясь быть справедливой. Зато теперь она знает, чего хочет и что никогда не будет участвовать в обмане «Каморе Косметике» и других людей. Она будет смешивать вещества и сравнивать возникающие композиции, комбинировать их вновь и вновь, пытаясь воссоздать духи «Ле жардин де кор». Если у нее ничего не получится, значит, не судьба. На она будет знать, что сделала все от нее зависящее. Ведь на протяжении веков бесследно исчезали тысячи ароматов духов, равно как кануло в вечность великое множество человеческих жизней, срезанных, словно концы нитей с изнанки красиво вышитого изделия. Потери были ощутимыми, однако люди продолжали жить, продолжали любить, строя свои судьбы. Вот так и она будет жить, как жила когда-то Вайолетт.

Джолетта вернулась в магазин. Прежде чем идти домой, она решила сначала привести в порядок рабочую комнату, где готовили духи. Через некоторое время, когда все было сделано, девушка вспомнила, что оставила наверху свою сумочку и ключи от машины. Проходя по внутреннему дворику, она остановилась подышать свежим, не пахнувшим парфюмерией воздухом. Ее кожа, волосы и одежда целиком пропитались благоуханными испарениями, а особенно дневник, который она держала в руках. Джолетте нравились бы эти запахи, если бы не их насыщенность.

Стоял приятный теплый вечер, влажным воздухом дышалось необыкновенно легко. Слабый ветерок шевелил листву огромного старого оливкового дерева и виноградных лоз, донося шелест, похожий на шепот. Напор воды в фонтане был слабым, его струя, едва поднимаясь, тут же падала обратно в водоем. Под крытой аркой ворот, ведущих из внутреннего дворика на улицу, ворковали устраивавшиеся на ночлег голуби. Эти звуки походили на сонное бормотание засыпающего ребенка.

На мгновение Джолетте вспомнилась Венеция, площадь перед собором Святого Марка, где стаи голубей кружились вокруг колокольни и с ней были Роун и Цезарь.

— Bella, bella, — прошептала она, улыбаясь.

А этот сад напоминал ей о Мими, о событиях, происходивших в нем, включая падение бабушки с лестницы. Всплыло в памяти и другое печальное событие, произошедшее во Флоренции, в похожем саду.

Джолетта тряхнула головой, стараясь отогнать нахлынувшие воспоминания, и направилась к лестнице. Как раз в этот момент ей показалось, что в дальнем углу двора, под оливой, мелькнула тень.

— Кто здесь? — спросила она громко.

Ответа не последовало. Некоторое время девушка выжидала, вглядываясь в темноту. Она уже решила, что, возможно, то была охотившаяся на голубей кошка, как из тени деревьев выступил мужчина.

— Это всего лишь я, — произнес Тимоти. Джолетта облегченно вздохнула.

— Что ты здесь делаешь? Я думала, ты ушел. — Она сердилась на себя за то, что испугалась.

— Мать и Натали — да, а я вернулся. Мне нужен дневник, Джолетта.

— Эту тему мы уже обсудили. Я полагала, что по крайней мере на сегодняшний вечер с ней покончено. Он подошел ближе.

— Отнюдь нет. Мне действительно нужен этот дневник для Каморс, поскольку они не смогут вести дело, не обладая им. И без дневника я отсюда не уйду.

Его голос звучал так монотонно и невыразительно, что у Джолетты мороз пробежал по коже. Однако она не двинулась с места.

— Почему тебе? Мне казалось, что тебя он не интересует.

— Дело в деньгах, голубушка, речь ведь идет о двух миллионах. А кроме того, у меня есть мать. Она будет вне себя, если ей не удастся получить эти деньги и старинную формулу, которую ты почти разгадала. Она надеется, что мне удастся что-нибудь сделать, и я не могу разочаровать ее.

— Тимоти, неужели тебе не понятно, что я не могу сделать так, как хотите вы?

— Очень даже понятно, поэтому я и вернулся, чтобы убить тебя, — произнес он спокойным тоном. — В действительности мне не хотелось бы этого делать, но другого выхода нет.

Он шагнул вперед, и Джолетта быстро отступила так, чтобы между ними оказался стол. В этот момент легкий вечерний ветерок донес до нее терпкий запах одеколона, которым пользовался Тимоти. Еще раньше, находясь в комнате, насквозь пропитанной заполнившими ее ароматами, она различала этот запах. А ведь ей доводилось и прежде встречаться с ним — резким цитрусовым запахом, от которого пощипывало в носу.

Горло Джолетты сжалось, ей потребовалось некоторое время, прежде чем она смогла заговорить.

— Ты… ты разворотил мою комнату в Швейцарии и перевернул все вверх дном здесь до моего отъезда.

— Признаться, было мало удовольствия следить за тобой, лазать по стенам, подобно героям идиотских детективов. И все ради какой-то записной книжки с каракулями, которые без дневника не имели никакого смысла. — Произнося эти слова, он попытался обойти стол.

— Это ты подстроил нам с Роуном аварию на дороге… — Джолетта тоже переместилась, стараясь, чтобы между ней и Тимоти все время была преграда, в то время как в памяти ее, словно кадры из фильма, мелькали сорвавшийся с дороги автомобиль, вспышка огня и оглушительный грохот взрыва.

— Я был вне себя. Я разделался бы с тобой еще в Париже, но помешал этот тупица итальянец, не говоря уж о старине Роуне. Со мной не следует спорить. И Мими это узнала. Я лишь легонечко подтолкнул ее, чтобы помочь ей слететь с лестницы, и этого оказалось достаточно.

Ее бабушка была запугана до смерти, так же как синьора Да Аллори, ужаснулась Джолетта, или, вероятнее всего, ее сразило горе. Возможно, об этом ужасном происшествии и пыталась поведать им Мими.

— Тетя Эстелла не знает, что это ты сделал, не так ли? — спросила она, заметив, как на лице Тимоти отразилось некоторое беспокойство.

— Последние годы она не знала даже, где я находился и чем занимался, равно как и Натали, хотя думала, что знала.

— Если ты убьешь меня, у них могут возникнуть подозрения.

— Они не станут обременять себя такими мыслями, если дневник перейдет в мои руки. Это единственное, что им действительно нужно, единственное, о чем они будут думать. И ты отдашь его мне. Отдашь с радостью.

При этих словах Тимоти сунул руку в карман джинсов и вытащил черный продолговатый предмет, похожий на складной нож. Он выбросил руку вперед, послышался металлический щелчок — и в темноте тускло блеснуло стальное лезвие.

И в этот момент со стороны ворот раздались шаги. Из темноты донесся резкий голос:

— Не двигайся.

Тимоти обернулся, лицо его исказилось от ненависти.

— Откуда ты взялся? Как ты попал сюда?

— Ты оставил ворота открытыми, — ответил Роун.

Джолетта узнала его голос еще до того, как он вышел из-под арки. Она не могла в это поверить. Роун был здесь, несмотря на то что она ему наговорила! Он был рядом с ней, как и обещал, выполняя взятую на себя обязанность охранять ее.

Роун тяжело дышал, словно после бега, на лбу у него выступили капельки пота. Скинув легкую куртку, он на ходу намотал ее на руку. Похоже, у него не было при себе какого-либо оружия.

— Давай, заодно разделаюсь и с тобой! — В глазах Тимоти появился торжествующий блеск. Он принял боевую стойку.

— Попробуй, — парировал Роун. — Я не возражаю. — Он двинулся к Тимоти, не сводя с него пристального взгляда, готовый к нападению.

— Постойте! — закричала Джолетта. — Не надо этого делать.

Ей казалось, что она, словно очнувшись от глубокого сна, продолжает пребывать в ночном кошмаре. Грудь ее сотрясалась от бешеных ударов сердца, желудок сжал болезненный спазм. Роун пришел к ней на помощь, когда она так нуждалась в этом. Он готов пожертвовать своей жизнью ради нее. И все — из-за духов Вайолетт. Она не могла этого допустить. Она должна что-нибудь придумать.

Протянув Роуну злополучный дневник, который все еще был у нее в руках, и захлебываясь от волнения, Джолетта скороговоркой проговорила:

— Он пришел вот за этим. Возьми его, возьми для фирмы Каморе. В нем содержится зашифрованная тайна старых духов, свидетельства о том, откуда они появились, — все, что нужно.

— Заткнись! — зарычал Тимоти, бросаясь между ней и Роуном, с тем, чтобы тот не смог завладеть дневником. Голос его был хриплым от ярости, он продолжал угрожающе наступать на Джолетту. — Ты в своем уме?

Когда он попытался схватить дневник, Джолетта резко отступила назад.

— Если Роун получит дневник, тетя Эстелла будет удовлетворена, и тебе не останется ничего иного, как отправиться домой.

Тимоти несколько раз подкинул нож в руке.

— Или я убью вас обоих, или сам заберу то, что нужно матери и Лоре Каморе.

И в подтверждение своих слов подонок двинулся к ним. Роун прыгнул ему навстречу. Ему удалось блокировать первый удар Тимоти, но в намотанной на руку куртке появилась дыра, вокруг которой стало расплываться темное пятно. Тяжело дыша, мужчины продолжали борьбу, подошвы их шаркали о каменные плиты. Пальцы Роуна цепко держали руку Тимоти, в которой был зажат нож, но тот изловчился и свободной рукой вцепился Роуну в лицо, метя попасть в глаза.

Роун нанес противнику сильный удар в подбородок. Тимоти отлетел назад, однако устоял на ногах, и мужчины снова принялись кружиться на одном месте, выжидая удобный момент.

Роун еще раз обмотал руку болтавшимся концом куртки. Ее ткань блестела от пропитавшей ее влаги. Заметив это, Тимоти ухмыльнулся. Он снова кинулся к Роуну, метя ножом ему в живот.

Роун увернулся и, пропустив Тимоти вперед, навалился на него сбоку. Напряженная борьба продолжалась, мужчины упирались друг другу в грудь руками, губы их растягивались от усилий.

Джолетта не могла больше выдержать этого. Глаза, ее болели от напряжения, с каким она вглядывалась во тьму. Ей с трудом удавалось сдерживать крик, готовый вырваться из горла. Все ее мышцы словно онемели от холода, в то время как руки неистово тряслись. Она должна что-то предпринять, она должна действовать, иначе сойдет с ума.

Девушка шагнула к дерущимся, подняла тяжелый фолиант высоко над головой и приготовилась со всего размаху обрушить его на голову Тимоти. Однако ее кузен уловил это движение, уклонился в сторону, а дневник, лишь задев его плечо, пролетел мимо и, раскрывшись, упал на каменные плиты.

Воспользовавшись тем, что противник отвлекся, Роун изготовился и обрушился на него. Но Тимоти отшатнулся и уперся плечом ему в грудь, чтобы высвободить руку с ножом. Роун схватил его за руку, Тимоти пошатнулся, закачался и рухнул на пол, увлекая за собой Роуна. Перекатившись несколько раз друг через друга, дерущиеся оказались на травяной лужайке у фонтана, каждый из них старался добиться преимущества и направить лезвие ножа на противника.

Вдруг послышался глухой удар, хриплый вздох, затем все стихло. Джолетта стояла, не шевелясь, сердце замерло у нее в груди. Когда же Роун отделился от темной массы, вытянувшейся на траве, и стал приподниматься, она бросилась к нему, спотыкаясь и плача. Он подхватил ее и, притянув к себе, сжал в объятиях.

Какое-то время они стояли, прижавшись друг к другу. Джолетта, почувствовав, что ее платье на спине понемногу пропитывается кровью, сочившейся из его раны, пошевелилась первая.

— Твоя рука, — заговорила она.

— Ничего, заживет. Давай-ка лучше посмотрим, что с твоим кузеном.

Она отстранилась, в глазах ее был вопрос, который она не решалась произнести вслух. В ответ Роун отрицательно покачал головой.

— Вызови «Скорую помощь», а я тем временем присмотрю за ним. Думаю, с ним все будет в порядке.

Высказывания врачей быстро приехавшей «Скорой помощи» были более чем осторожными, однако они не стали прибегать к мерам, применяемым в крайних случаях. И никто из них не сказал, что полиция не должна сейчас беспокоить Тимоти вопросами.

Официальное выяснение обстоятельств случившегося закончилось лишь к утру. Перестали наконец звучать вопли тети Эстеллы о том, что насилие свойственно всем, только не ее сыну и не ей. Она заявила, что наймет для Тимоти лучшего адвоката. Она ни за что не поверит, что он собирался убить Джолетту, и уж конечно, он не смог бы сделать что-нибудь плохое Мими. Это сплошное недоразумение. Они будут бороться, добьются признания его невменяемости, но для этого понадобится много денег. Джолетте следовало бы подумать о том, что она делает, лишая их всех дохода от духов.

Солнце еще не взошло, когда Джолетта и Роун шли по возвышавшейся над Миссисипи обзорной площадке, откуда открывался вид на реку перед площадью Джексона. Легкий туман, пронизанный солнечными лучами, стлался над желто-бурой водной гладью. Паром медленно пересекал реку, оставляя за кормой пенистые борозды, течение захватывало их и медленно уносило с собой.

В неподвижном теплом воздухе стоял запах кофе и тостов, доносившийся из «Кафе дю монд», расположенного всего в нескольких кварталах от парфюмерного магазина. Они уже позавтракали там, а потом Джолетта предложила немного прогуляться вдоль реки.

Роун шел рядом, засунув сжатые в кулаки руки в карманы, между его бровей залегла глубокая складка. С тех пор как он держал ее в своих объятиях в саду, он больше не прикоснулся к ней. Он намеренно сдерживал себя, подумала Джолетта. Роун по-деловому старался помочь ей в разговоре с полицейскими, был внимателен и беспредельно чуток, но без всяких эмоций. Что же касалось духов, то речь о них вообще не велась.

А Джолетте так много хотелось ему рассказать. Она все выжидала подходящий момент, и вот, когда они оказались одни на обзорной площадке и, опершись на перила, глядели вниз на раскинувшуюся речную гладь, она решилась. Для начала она поведала ему об открытом ею шифре старых духов, потом продолжила:

— Есть еще кое-что. Вайолетт, как мне кажется, немного изменила формулу, но я не знаю, для чего. Возможно, она опасалась, что ее убьют, и хотела сделать некоторые записи о том, кем являлся на самом деле Аллин, в зашифрованной форме. А может быть, она в духе викторианских времен предпочла выразить послание и заключенный в нем смысл на языке цветов? Или она сделала это просто потому, что ей так больше нравилось? Сие мне неведомо. Я знаю только, что она изменила кое-что, заново описывая события своей жизни.

— Заново? — Он смотрел на нее сверху вниз испытующим взглядом.

— Вот именно.

И она поведала ему историю Вайолетт и Аллина с того момента, на котором он остановился в чтении дневника, и до дня, когда была сделана последняя запись Вайолетт. Джолетта рассказала, что не успела накануне вечером сообщить тете и ее детям о своем визите к синьоре Перрино и о возможных изменениях, которые могла внести в формулу Вайолетт, да и другие.

— В своем дневнике Вайолетт зарисовала множество цветов, и я долго думала об этом, но поначалу ничего не понимала. Цветы и другие наброски больше походили на рисунки, сделанные машинально, в то время как мысли ее бродили где-то далеко. Все это обрело для меня смысл только после того, как синьора Перрино показала мне ожерелье. Большой аметист на нем изображал двуглавого орла с распростертыми крыльями — герб царского рода России.

— Не птицу феникс?

Джолетта отрицательно покачала головой.

— Это и сбило меня с толку. Нет, то был герб Романовых. Как только я его увидела, тут же вспомнила серию небольших рисунков, все примерно одинакового размера, что были помещены над записями дат. Меня тогда запутало, что среди рисунков были не только цветы. Там имелись изображения розы, флердоранжа, мускусного оленя…

— Застывшей в смоле мухи, — подхватил Роун, внезапно припоминая.

— Так ты тоже видел? — оживилась Джолетта. — Роза означает Р. Оранж — О. Мускус — М. Амбра — А. А еще нарцисс, орхидея, ваниль. И потом фиалки.

— Романов, — повторил Роун медленно, словно проверяя, как звучит полученная комбинация букв.

— Я думаю, Аллин был сыном русского царя Александра I, — сказала Джолетта. — На этот счет имеется конкретное свидетельство, что его отец встречался с Наполеоном Бонапартом в Тильзите в 1807 году, всего через несколько лет после Египетской экспедиции. Очевидно, тогда Наполеон и передал духи отцу Аллина.

— Однако мало кому было известно о происхождении Аллина, — заметил Роун.

— Очевидно, так, но при дворах Европы знали об этом родстве. Потому он и был принят Луи Бонапартом и в парижском высшем свете. Видимо, о его тайне проведали и другие. Достаточно вспомнить, как Наполеон III намекал Вайолетг на то, что у Аллина и герцога де Морни есть нечто общее. Поначалу я предположила, что Аллин был внебрачным сыном, подобно Морни. А ты знаешь, что супруга Морни была незаконнорожденной дочерью царя Александра I? Таким образом, она могла приходиться единокровной сестрой Аллину. Тем самым Аллин являлся шурином Морни и находился в родстве с Наполеоном III.

— Так ты полагаешь, Аллин был законным сыном?

— Несомненно, иначе отчего бы он подвергался преследованиям?

— И все же, если он был законным сыном Александра, почему он не стал царствовать в России вместо этого идиота, затеявшего Крымскую войну?

— Я не думаю, что он хотел претендовать на звание возможного наследника престола. Видишь ли, Александр I вроде бы скончался в 1825 году, приблизительно года за два до рождения Аллина. Поскольку в то время у него не было законных детей, царем стал его брат Николай.

Роун вынул руки из карманов и коснулся локтя Джолетты, желая привлечь ее внимание к скамейке, видневшейся внизу, прямо под тем местом, где они стояли. Когда они сели, он вытянул руку вдоль спинки скамьи, словно собираясь обнять Джолетту за плечи, но лишь сжал пальцы в кулак. Затаив дыхание, она ждала, однако Роун только глядел на реку и не предпринимал никаких попыток.

— Пожалуй, вернемся немного назад, — предложил он как ни в чем не бывало. — Ты сказала, что Александр I вроде бы скончался, так что, на самом деле он не умер?

Джолетте потребовалось некоторое усилие, чтобы сосредоточиться на прерванном разговоре.

— Вот именно, — наконец произнесла она. — Смерть Александра I — одна из невыясненных исторических загадок. Имеются доказательства, что он в какой-то период стал тяготиться своим положением и многократно заводил речь об отречении. Он был несчастлив в браке с болезненной женой, которая не могла родить ему наследника, и глубоко переживал смерть незаконнорожденной дочери. Поговаривали, что он якобы даже намеревался освободиться от бремени жизни, которую влачил. Согласно официальным документам он умер в маленьком городишке на Азовском море. По причине плохой погоды его тело доставили для надлежащего погребения в Санкт-Петербург лишь спустя два месяца. Из-за этого опознать труп было невозможно.

— Могу себе представить, — сухо заметил Роун.

— Дело обстояло еще хуже, поскольку его жена, и так-то не слишком здоровая царица, тем временем скончалась, не вынеся потрясений и трудностей долгого траурного пути от Азова, не оставив, после себя ни одного более-менее значительного человека, кто подтвердил бы смерть Александра. Сразу же пошли слухи, будто смерть царя была вымышленной и что вместо него в гроб положили какого-то беднягу курьера, погибшего от несчастного случая и схожего с царем фигурой и наружностью. Сам же Александр предположительно отбыл на яхте графа Каткарта, бывшего английского посла в России. Семейство Каткарт никогда не опровергало подобных домыслов и вдобавок не позволило предать гласности семейные архивы. Русское же правительство неоднократно отказывалось выдать разрешение на эксгумацию трупа, что могло бы прояснить ситуацию.

Роун понимающе кивнул головой.

— И после того, как Александру удалось скрыться, он добрался до Италии, где женился на оперной примадонне, которая и стала матерью Аллина?

— Вполне возможно, что они были знакомы и прежде, до его бегства из России, — сказала Джолетта.

— И таким образом Александр, подобно мифическому фениксу, восстал из собственного праха.

— Видимо, так. Эмблема Аллина могла быть обновленным символом рода Романовых — феникс с победным лавровым венком.

— А что потом случилось с Александром? Мне припоминается, что примерно через год или чуть позже после рождения Аллина он скрылся, по-видимому, пресытившись семейной жизнью.

— Или же он затосковал по родной России и захотел вновь увидеть ее. Как раз тогда появился знаменитый отшельник, о котором говорили, будто он как две капли воды похож на Александра. Утверждали, что придворные сановники из Санкт-Петербурга регулярно наведывались к нему за советами и облачились в траур, когда в 1864 году он действительно скончался.

— Таким образом получается, что этот отшельник, Александр, был еще жив в 1855 году, когда умер его брат Николай I, — констатировал Роун.

— А потому законные права Аллина вполне могли быть признаны, если бы какая-нибудь политическая сила захотела привести его к власти. Александр, как государь, заслужил всеобщее признание, чего нельзя сказать о Николас. Весь период своего царствования Николай занимался искоренением революционных настроений наподобие тех, которые в тот период охватили Европу и привели на трон Наполеона III. Он обладал способностью расправляться с малейшими проявлениями инакомыслия, не давая ему распространяться. Естественно, что его не рассматривали иначе, как узурпатора, и вполне могла существовать определенная группировка, которая и после смерти Николая хотела остаться у власти, передав престол его сыну Александру II.

Роун оторвался от созерцания водного простора.

— Николай мог официально не признавать Аллина как сына своего брата, но знал о его существовании и, возможно, дал распоряжение следить за ним. А люди, которые прибыли повидать Аллина в Венеции, могли относиться к политическим кругам, желавшим возвести его на трон. Он отказался, поскольку подобная перспектива его не интересовала, а кроме того, он знал, что за ним ведется наблюдение. Обстоятельства осложняла разразившаяся в то время Крымская война, — продолжила Джолетта. — Возможно, еще раньше в Венецию были направлены убийцы, чтобы убрать Аллина как ненужное препятствие. Аллин держался настороже, особенно после визита тех двоих, которые, вероятно, предложили ему возглавить заговор с целью завладеть российским престолом. Вот тогда он и принял меры по обеспечению безопасности Вайолетт. Позже, когда синьора Да Аллори умерла, он стал тревожиться за Вайолетт и ребенка, которого она ждала, и все же, несмотря на все опасения, решил увезти ее. Но каковы были его намерения? Вступить в контакт с Николасм и подтвердить ему свой отказ от всяких притязаний на корону? Вверить ему свою судьбу и, возможно, лишиться свободы в обмен на безопасность Вайолетт и ребенка? Он никогда не говорил об этом Вайолетт, и нам тоже было не суждено узнать.

— Но ведь ребенок все равно считался бы незаконнорожденным, — возразил Роун.

— Да, должна признаться, мне это тоже показалось загадочным. Однако он ведь еще не родился, когда умер Николай I, и Гилберт не был тем мужем, который благополучно уходит в мир иной как раз в нужный момент. Вероятность того, что ребенок мог стать законным, исчезла, когда Аллин пал в саду от рук наемных убийц — поэтому-то единственный оставшийся тогда в живых убийца впоследствии не предпринял ничего, чтобы убрать и Вайолетт. Поскольку перестала существовать возможность брака, то ни она, ни ребенок больше не представляли угрозы.

— Так, значит, Аллин приехал к Вайолетт, чтобы обеспечить безопасность ей и ребенку, — предположил Роун, — и своей гибелью гарантировал им жизнь? Нет.

Джолетта нарочито долго выдерживала паузу. Она не была вполне уверена в том, о чем собиралась поведать, однако никакое другое толкование тех событий не казалось ей логичным. Лишь одно оно соответствовало всем известным фактам.

Роун испытующе взглянул на нее.

— Нет, — тихо повторил он. — Умер не Аллин, а Джованни, не так ли?

Джолетта через силу попыталась улыбнуться.

— Дальнейшее стало точным повторением того, что случилось с царственным отцом Аллина. Джованни и Аллин были приблизительно одного возраста, с похожими фигурами и внешностью. Они умерли при одинаковых обстоятельствах, из-за одной и той же женщины. Мария оплакала тогда своего сына и похоронила. Почему Вайолетт оставила ей ожерелье и проявила столько щедрости? Не потому ли, что Мария позволила похоронить Джованни как Аллина, под надгробной плитой с его именем?

— И Аллин превратился в Джованни?

— Да, и переехал в Новый Орлеан, где сделался аптека рем и провел свои дни подле Вайолетт. Из-за Гилберта они не смогли пожениться. Если бы тот был здоров, Вайолетт принудила бы его дать согласие на развод, но она не могла открыто оставить мужа-инвалида, который пытался покончить жизнь самоубийством.

— А может, они решили, что так будет лучше и безопаснее на случай, если личность Аллина вдруг будет установлена?

— Вполне вероятно, — согласилась Джолетта. Роун глубоко вздохнул.

— Ты действительно думаешь, что все обстояло именно так?

— Я достаточно хорошо проанализировала и взвесила известные мне факты. Даты совпадают. Более того, есть старая фотография Джованни, сделанная в Новом Орлеане. Качество плохое, но наблюдается явное сходство с изображениями Аллина в дневнике Вайолетт.

— Значит, можно предположить, — задумчиво произнес Роун, — что агенты русского царя могли бы выйти на него в Новом Орлеане через Вайолетт, ведь у них к тому времени уже имелось досье на нее. Но, видимо, поверив вымыслу о смерти Аллина, никто более не интересовался Вайолетт.

— А уж тем более ее девочкой, которая была официально зарегистрирована как дочь Гилберта Фоссиера.

Роун, вскинув брови, посмотрел на Джолетту.

— Из этого следует, что ты есть… кто? В каком-то дальнем поколении прапраправнучка русского царя Александра I?

— Возможно, — согласилась она, — но это ничего не меняет. Вокруг тысячи людей с самыми необыкновенными родословными. Достаточно взглянуть на президентов: как только их избирают, тут же обнаруживается, что они чуть ли не потомки королевских семей.

— А если нет, если все, что случилось с Вайолетт и Аллином, имело совсем другой смысл? Наверное, этого никто никогда не узнает.

— Да, — согласилась Джолетта. — Никто не узнает.

Роун долго молчал, глядя на нее, на лице его застыло напряженное выражение. Затем он наконец заговорил, решив сменить тему:

— Я уехал из Флоренции раньше тебя, хотя и ненамного, как потом оказалось. У меня было неотложное дело в Нью-Йорке. Я хотел взять там кое-что, прежде чем это сделает кто-нибудь другой.

Он достал из кармана сложенный лист бумаги и два маленьких флакона. Один был из тех, какие используют в «Фос-сиерс Ройял Парфюмс», другой — из искусно граненного хрусталя с серебряным, изысканно украшенным колпачком. Взяв руку Джолетты, Роун положил все ей на ладонь и сжал ее пальцы. Он проделал это очень поспешно, как будто боялся, что она не захочет взять предложенное.

Джолетта внимательно оглядела лежавшие на ладони предметы. Затем, положив флакончики в сумку, развернула сложенный лист. На нем были написаны результаты химического анализа с подробными характеристиками компонентов. Рядом помещалась цветная диаграмма с цифрами, указывающими процентное содержание каждого входящего в смесь элемента.

Это был состав духов «Ле жардин де кор».

— Отчет, заказанный тетей Эстеллой, — прошептала она.

— Верно, — спокойно подтвердил Роун. — Теперь он принадлежит тебе, и другого в «Каморс» делать не будут. В одном из этих флакончиков духи, которые мать Натали привезла в Нью-Йорк. Поступай с ними как хочешь.

Она передала ему информацию, а он сделал для нее то, что ей было так нужно. Они оба отказались от чего-то своего ради выгоды другого. Если вдуматься, это выглядело забавно. Но Джолетте не хотелось смеяться.

— Ты не должен этого делать, — произнесла она бесцветным голосом. Подобные подарки порой могли означать прощание, и от этого ей стало не по себе.

— Нет, должен. Тебе пришлось пережить столько страшных и неприятных моментов в поисках этой формулы.

— Но ведь и тебе она нужна, — с трудом вымолвила Джолетта.

— Формула не будет иметь, для меня никакой ценности, если из-за меня ты ее потеряешь.

Напряжение Джолетты немного ослабло. Она откашлялась и тихо сказала:

— Можешь ты… можем мы вместе использовать духи? Ты мог бы забрать старую формулу и распоряжаться ею по своему усмотрению, а для моего магазина останется новый вариант — вариант Мими.

— Нет. Ты нашла формулу, едва не поплатившись за это жизнью, и это должно быть у тебя.

Его голос был тверд, в нем не было сожаления. Джолетта ощутила глубокую потребность проявить к нему не меньшую щедрость.

— Но ты тоже рисковал жизнью. Я ужасно боялась, что Тимоти убьет тебя, ведь ты был безоружным. Тогда я и решила, что ему незачем будет делать это, если я отдам тебе дневник, но только все испортила. Я просто очень испугалась.

Роун не отводил от нее взгляда. Речной ветер трепал их волосы, ласково гладил лица. Наконец он спросил с настойчивостью в голосе:

— Почему, Джолетта? Почему ты испугалась?

Она посмотрела на него широко открытыми глазами. Ей с трудом удавалось сдерживать бушующие внутри чувства. Джолетта открыла рот, но не издала ни звука. Она сама ушла от него во Флоренции, и он дал слово, что оставит ее в покое. Теперь она хотела просить его остаться, но боялась произнести эти слова. Если он откажется, то от этой утраты ей уже никогда не оправиться.

Едва заметная улыбка тронула губы Роуна, в глазах появилась надежда. С мольбой в голосе он спросил:

— Неужели ты не можешь поверить мне даже теперь?

— Могу. Я верю. Только… — Она в смятении умолкла.

— Этого мне достаточно, — серьезно сказал он, но голос его дрогнул. — Открой, Джолетта, другой флакончик.

Она машинально повиновалась, но пальцы не гнулись и не слушались ее. Серебряный колпачок был туго завинчен, и ей потребовалось усилие, чтобы снять пробку, при этом содержимое флакона едва не выплеснулось ей на платье.

Аромат был великолепный, сладковатый, легкий, волнующий, вроде бы знакомый, но редко встречающийся и удивительно приятный. Ей не нужно много времени, чтобы узнать его или понять, нравится ли он ей.

— Вайолетт и Аллин общались на языке цветов, — проговорил Роун, и его голос звучал так же эмоционально, как был насыщен аромат, исходивший из флакончика. — Для нас, мне кажется, больше подходит язык запахов, потому я не стану заполнять твою комнату букетами красных роз. И поскольку ты пользуешься духами «Чайная роза», я подумал, что именно ты одна из всех женщин сможешь понять смысл послания, состоящего из экстракта тысяч болгарских роз.

Болгарские розы — самые дорогие, самые ценимые в парфюмерном деле, всегда розовато-красные. Красные розы — любовь.

Их аромат, проникая в нее, заполнял все ее существо, кружил голову. Сладко ныло сердце, куда-то отступили все страхи, улетучились сомнения.

Джолетта радостно улыбалась, глаза ее сияли.

— Я люблю тебя, Тайроун Кингсли Стюарт Адамсон Четвертый, — призналась она.

Он обнял ее и прижал к груди так крепко, словно не собирался никогда отпускать.

— Я не могу жить без тебя, — бормотал Роун, уткнувшись лицом в ее волосы. — Я чуть не сошел с ума, все хотел придумать, каким образом заставить тебя поверить мне. Я влюбился в тебя еще тогда, когда поцеловал на темной улице Нового Орлеана, и с каждым днем любил все сильнее, совершая безрассудные поступки и следуя за тобой почти по всей Европе, подобно верному псу. Я собирался и дальше следовать за тобой, до тех пор пока тебе это не надоест и ты не согласишься выйти за меня замуж.

— Если это предложение, — улыбнулась Джолетта, — то оно мне не нравится.

Он отстранился, чтобы взглянуть на нее.

— Не нравится?

— Может пройти немало времени, — смеясь, отозвалась она, — пока мне надоест быть любимой или преследуемой тобой.

— Проверим? — нарочито грубовато воскликнул он с шутливым гневом в голосе. И проверка началась.