В отношении прислуги Соланж оказалась права. Когда Кэтрин незадолго до обеда зашла на кухню, то, вопреки ожиданию, не обнаружила там признаков бурной деятельности. Горшки были вымыты, это правда, на вертеле над огнем запекался кусок говядины, распространяя вокруг аппетитный аромат, смешанный с запахом выпекаемого дрожжевого хлеба. То ли Мари Энн, то ли Мари Бель — она еще не научилась их различать — помешивала на плите заварной крем. На длинных столах стояли тарелки с супом и овощами. На соломенной подстилке под столом собака грызла кость и остатки овощей. Чтобы войти, ей пришлось переступить через лужу помоев и прогнать в сторону грязных цыплят, клюющих брошенные им крошки.

Кэтрин в замешательстве вспомнила суматоху на кухне перед тем, как туда шла с проверкой ее мать. Являлось ли отсутствие подобной суеты свидетельством недостаточного уважения к ней или, как сказала Соланж, было признаком преданности мадам Тиби? Она не могла с этим смириться. В домах всех ее знакомых должность компаньонки не считалась почетной и влиятельной, и было просто немыслимо, чтобы желания компаньонки ставились выше требований хозяйки. Скорее всего, они принимались во внимание в последнюю очередь, даже после пожеланий няни, поэтому такая особа не могла никому навязать свои требования. Неужели причина в этом? Не считают ли слуги, что их новая хозяйка не сможет стать достаточно строгой?

Возможно, конечно, что состояние кухни объяснялось разными представлениями о чистоте. Чтобы избежать недопонимания, Кэтрин, тщательно подбирая слова, объяснила, как нужно ее убирать. Кухарка, сжав пальцами висевшую на шее выцветшую красную фланелевую сумку, со всем согласилась, но выражение ее круглого темного лица говорило Кэтрин, что ее приказы не будут выполняться.

Если Соланж оказалась права в одном, была ли она права и в другом? Несмотря на свою утреннюю браваду, Кэтрин задумалась, а что на самом деле она знала о предпочтениях человека, за которого вышла замуж, и о том, что ему не нравится? За те пять дней, которые они провели вместе, Рафаэль ни разу не выказал недовольства от ее присутствия. При этом он приложил все усилия, чтобы организовать личную ванную комнату. Сделал ли он это для себя, а не для нее?

Прошлой ночью он никак не выразил своего удовольствия от ее присутствия рядом в постели; более того, он даже виду не подал, что вообще заметил ее. Возможно, придя посреди ночи, он и хотел, чтобы она ушла, но не стал будить и отсылать прочь.

Стоя в спальне, где прошлой ночью она спала рядом с Рафаэлем, Кэтрин огляделась по сторонам, пытаясь решить, что же ей делать. Ее коробки и сундуки все еще стояли на полу. Здесь не было служанки, которая распаковала бы вещи, а у нее не нашлось на это времени. Нужно достать и разложить приданое, растерянно подумала она. Где-то здесь должен быть шкаф.

Эта спальня, вторая из трех комнат в этом крыле, была немного больше соседней. Обе комнаты, скорее всего, обставлялись одновременно, поскольку были меблированы одинаковыми предметами в похожих тонах. Будет несложно перенести ее вещи в меньшую из двух спален.

Ее родители спали в разных комнатах, но потому, что отец храпел; она часто слышала, как мама со смехом говорила об этом.

А чего хотелось ей? Неуместный вопрос. Она должна быть благодарна за все, что поможет ей меньше зависеть от милости Рафаэля Наварро. Однако ей бы не хотелось, чтобы он считал, будто причина ее переезда заключалась в желании избегать его.

Столько переживаний из-за пустяка. Если он хотел, чтобы она осталась с ним, нужно было всего лишь сказать об этом, не так ли? Но до сих пор он ничего не сообщил ей о своих желаниях.

Напоследок Кэтрин обвела взглядом всю комнату — от кровати с балдахином из синего вельвета и голубой муслиновой москитной сеткой, высокого шкафа и туалетного столика с фарфоровыми фиолетовыми аксессуарами, до накрытой бледно-лавандовым шелковым покрывалом кушетки. Быстро приняв решение, она кивнула и наклонилась к ручке чемодана, чтобы перенести его в смежную комнату.

Рафаэль с Али не вернулись домой к обеду, как ожидалось, и появились, только когда стало смеркаться. Кэтрин как раз закончила раскладывать свои вещи в одном из свободных шкафов. Когда она зашла в спальню мужа, то заметила, что его чемодан был широко открыт. Рукава рубашки и бриджи свисали через края, словно он одевался впопыхах, натягивая на себя одежду на ощупь в темноте. Поправив вещи, она решила их распаковать: разгладила рубашки и аккуратно сложила их в стопки, вытащила длинные пиджаки и панталоны.

Когда за ее спиной резко открылась дверь, Кэтрин обернулась, прижав к груди кипу накрахмаленных галстуков.

В комнате появился Али, сделал шаг в сторону, давая пройти хозяину, и закрыл за ним дверь.

Увидев ее, Рафаэль сдвинул брови.

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Распаковываю вещи, — ответила Кэтрин, почему-то чувствуя неловкость, как будто ее застали роющейся в чужом белье.

— В этом нет необходимости. Али все сделает.

Он опустился на кушетку и поднял одну ногу, чтобы слуга помог ему снять высокие ботфорты.

— Мне было несложно. Больше ничего… — начала Кэтрин.

— Ничего? Учитывая состояние дома, я бы сказал, что здесь непочатый край работы, — раздраженно произнес он. — Не стой здесь и не мни мои галстуки. Положи их куда-нибудь.

Подняв голову, Кэтрин швырнула их на кровать.

— Кстати, о домашнем хозяйстве. Я хочу кое-что спросить.

— Позже, прошу тебя. Я умираю от голода и больше всего на свете хочу принять горячую ванну, чтобы смыть запах лошади. В любом случае, думаю, Али расскажет тебе больше, чем я. Он провел здесь больше шести месяцев, пытаясь навести порядок. Учитывая результаты, я бы сказал, что он гораздо лучший лакей, чем управляющий. Сомневаюсь, что даже он сможет тебя устроить.

И, хотя лакей не проронил ни слова, Кэтрин показалось, что на его лице промелькнуло сочувствие, когда он на нее взглянул.

— Я с радостью сделаю для вас все, что в моих силах, мадам, — тихо сказал он.

— Спасибо, Али. Буду признательна, если ты сможешь подождать меня утром в дамской гостиной. — Взглянув на Рафаэля, расстегивающего рубашку и ремень, она спросила: — Ты распорядился приготовить ванну?

Рафаэль кивнул.

— И немного перекусить сейчас, до ужина. Я забыл сказать, чтобы накрыли здесь, а не в столовой. Ты не могла бы это сделать?

— Конечно.

Она направилась к выходу, и Али потянулся, чтобы открыть для нее дверь.

Ей не пришлось дожидаться утра, чтобы поговорить с Али. Не успел Рафаэль доесть, как ему принесли записку от Джилса Бартона.

Кэтрин, держа в руках маленький бокал хереса, подчиняясь просьбе Рафаэля составить ему компанию, наблюдала, как он изучал письмо.

— Что там?

Он порвал листок на четыре или пять кусочков и бросил остатки к крошкам на тарелке.

— Ничего, что должно тебя волновать. Мне нужно съездить в Кипарисовую Рощу.

Но Кэтрин трудно было обмануть. Он что-то утаивал от нее, что-то важное, раз так стремительно вскочил, позабыв об усталости. Наблюдая, как Али торопливо помогает ему надеть синий пиджак и кремовые бриджи из оленьей кожи, она пыталась сообразить, что же это могло значить. Ее мысли обратились к Фанни, но только на долю секунды, затем она прогнала их. Рафаэль был не из тех мужчин, кто бежит по первому зову женщины, да и Фанни не стала бы злоупотреблять их дружбой. С другой стороны, вряд ли спешный вечерний визит объяснялся необходимостью обсудить с Джилсом урожай или тонкости управления поместьем. Возможно, она преувеличивала, считая, что Рафаэля что-то беспокоит. Записка могла быть простым напоминанием Джилса о том, что он проспорил ее мужу выпивку.

Однако когда он вышел, она не смогла удержаться, подошла к окну и смотрела, как он уезжает верхом на лошади вниз по дороге, вернее по поросшей травой тропинке вдоль реки, ведущей через болото к Кипарисовой Роще.

— Не волнуйтесь, мадам. Он вернется в целости и сохранности.

Кэтрин повернулась на раздавшийся за спиной голос. Она почти забыла о присутствии бесшумно передвигающегося лакея.

— Не сомневаюсь, — сказала она.

Али продолжил свою работу: поднял полотенца, разбросанную одежду, закончил раскладывать вещи Рафаэля, которые начала разбирать Кэтрин. Она ему только мешает, подумалось ей. Направившись к двери в смежную комнату, она остановилась лишь после того, как Али тихонько кашлянул, чтобы привлечь ее внимание.

— Мадам желает одеться к ужину?

Предстоящий вечер вдруг показался ей унылым, долгим и однообразным. Переодеваться было незачем, Рафаэль мог вернуться разве что к позднему ужину. Пока она колебалась, подыскивая вежливый отказ, он продолжил:

— Одна из служанок сочтет за честь помочь вам, мадам. Позвать ее?

Кэтрин покачала головой.

— Думаю, нет. Я не особенно голодна. Обойдусь чем-нибудь легким, что есть на подносе… Однако не мог бы ты оставить ванну, если несложно?

— Я с удовольствием подготовлю ее для вас, мадам. Но…

— Да, Али?

— У мадам должна быть личная служанка, которая бы выполняла мелкие поручения, заботилась об удобстве и следила за одеждой. Та, которую зовут Хэтти, из прачечной, прекрасно стирает белье и одежду слуг, но понятия не имеет, как заботиться о деликатных тканях. К тому же она слишком тучная и неповоротливая, чтобы состоять при хозяйке дома.

— Ты меня убедил, — с усмешкой ответила Кэтрин. — Но муж пообещал кого-нибудь подыскать мне в прислуги. Может, вскоре он вспомнит об этом.

— Есть женщина, которая, я уверен, подойдет вам, мадам. Ее зовут Индия.

Кэтрин, знакомая с уловками прислуги, вопросительно посмотрела на него.

— Полагаю, ты неравнодушен к этой самой Индии?

В его глазах с тяжелыми веками появилась и исчезла улыбка, после чего он с достоинством кивнул.

— Она моя душа, — признался он, — луна моих наслаждений. Вы удивлены, мадам? Конечно, вы угадали. Но нет, это мои слова, n’est ce pas? Вы все равно узнаете, мадам, что я родился и вырос в Северной Африке, в пустыне. Мой отец был бедуином, мать — эфиопкой. Когда мне было девять лет, мой отец, вождь нашего племени, был убит собственным братом. Меня отправили в пустыню умирать, но мой двоюродный брат, который старше меня на десять лет, был слишком жадным и продал меня каравану работорговцев. Когда-то, вечность назад, я говорил на арабском языке и был мусульманином. Сейчас я принял бога моего хозяина. Боюсь, что моя Индия язычница, однако я надеюсь убедить священника, когда он здесь появится, благословить наш союз.

— Кое-чего я не могу понять. Муж недавно говорил, что ты совсем недолго пробыл здесь, в Альгамбре. Насколько мне известно, во время путешествий ты находился вместе с ним, так же как и в Новом Орлеане, когда он первый раз вернулся из-за границы.

— Отчасти это так. Шесть месяцев назад месье Раф получил известие от месье Бартона, что плантация почти разрушена, а управляющий, которого он назначил, оказался плутом. Однако, прежде чем предпринимать какие-либо действия, он хотел получить доказательства, но если бы приехал сюда сам, то вряд ли смог бы их найти. Учитывая его прошлые дела, ему лучше было приехать тайком, поэтому сначала он отправил сюда меня. Я приехал, увидел, что происходит, и доложил ему. Прошло некоторое время, прежде чем месье Раф смог получить разрешение вернуться. Когда он наконец сошел на берег в Новом Орлеане, я поехал в город, чтобы прислуживать ему и более подробно описать происходящее в поместье. Проведя три недели в городе, месье Раф велел мне вернуться и подготовить все к вашему приезду. Сожалею, мадам, что задание выполнено ненадлежащим образом.

— Я начинаю понимать сложность твоей задачи, — сказала Кэтрин. — Уверена, что, учитывая обстоятельства, ты сделал все возможное.

— Так точно. Ваш приезд был запланирован задолго до моего возвращения. Прошу вас поверить, что я не ищу оправданий за свои промахи. Это было бы невозможно. Я крайне сконфужен, и моему стыду нет предела. — Он опустил глаза, явно страдая от чувства вины. — Я бы отсек себе правую руку, если бы это помогло избавить вас от здешних неудобств. Но это было бы бесполезно. Более того, вынужден признать, мадам, что вы лучше моего можете бороться со своими врагами.

Это признание смутило ее, а искренность тронула до глубины души.

— Спасибо, Али, — просто сказала она. — Возможно, придет время, когда мне понадобится сильная правая рука. А до тех пор, пожалуйста, не думай, будто я тебя виню.

— Вы также не должны винить других, — продолжил Али. — Они лишь орудие, испуганное орудие. Мою Индию не смогли бы так использовать, ведь она язычница, дитя диких лесов, полей и ручьев, она поклоняется солнцу, дающему жизнь. У нее нет ни потребности в «магии темноты», ни страха перед ней.

Нахмурившись, Кэтрин призналась:

— Кажется, я не понимаю.

Но прежде чем он успел ответить, дверь бесцеремонно распахнулась и в комнату вошла Соланж.

— Куда уехал мой брат? — отрывисто спросила она.

Не ответив ей, Кэтрин обратилась к Али:

— Что касается дела, о котором мы говорили, — если сможешь убедить моего мужа, я подчинюсь его решению.

— Отлично, мадам, и я помню о вашем ужине и ванне. — Низко поклонившись, Али вышел.

Дверь за ним закрылась, и Кэтрин повернулась к Соланж.

— О чем ты говорила?

— Я спросила, где мой брат! — отчеканила Соланж каждое слово, ее лицо покрылось пятнами от возмущения, что Кэтрин заставила ее ждать перед слугой.

Кэтрин не собиралась враждовать с Соланж, лишь хотела обезопасить Али от ее гнева. Собрав волю в кулак, она спросила:

— Разве тебе никто не сказал? Рафаэль получил записку из Кипарисовой Рощи.

— Записку? И что в ней было?

— Насчет пари, — ответила она, не желая признаваться, что ей самой ничего не известно. — Ты же знаешь мужчин и их чувство долга.

— В такой час? — недоверчиво произнесла Соланж.

Кэтрин ответила, выдавив улыбку:

— Да. Думаю, он вернется довольно поздно. Ты хотела поговорить с ним о чем-то важном?

— Нет-нет, — ответила девушка, отводя глаза в сторону. — Ничего особенного. Но мне правда кажется, что он мог бы сообщить мне.

Почувствовав что-то вроде сострадания, Кэтрин ответила:

— Полагаю, если бы он знал, что ты будешь так расстроена, то сказал бы. Но ты должна помнить, что он жил один все эти годы, поэтому не привык предупреждать о своем отсутствии.

Соланж кивнула. Затем в ее глазах появился хитрый огонек.

— Какая ты понимающая. Что касается меня, я бы не потерпела, если бы мой муж уехал, оставив меня через неделю после свадьбы. Или ты мудро держишь его на длинном поводке? Признаюсь, на твоем месте я бы рвала и метала, особенно с таким, как Раф, — человеком с охотничьим инстинктом. Знаешь, мужчины Наварро всегда обожали преследования. Однако им быстро становится скучно, как только жертва попадает в их цепкие когти. Конечно, тебе ничего не грозит, пока Рафаэль не приведет домой новую добычу, как сделал мой отец.

— Кто тебе об этом рассказал? — резко спросила Кэтрин.

— Что тут ответить? Я не помню. Тебе кажется, что подобная тема слишком груба для моих юных ушей? Это весьма глупо, Кэтрин. Не сомневаюсь, что могла бы кое-что рассказать тебе о твоем замужестве.

— Правда? Еще больше наставлений мадам Тиби, полагаю?

— Мадам Ти считает, что девушка должна знать подобные вещи.

В этом была доля правды, хотя Кэтрин при всей своей неискушенности знала, что это была не вся правда. Желание мужчины по отношению к женщине и соединение в этом желании двух тел не было чем-то неприятным, как внушили Соланж. Но, прежде чем Кэтрин удалось найти подходящие слова, чтобы выразить эту мысль, девушка повернулась и схватилась за дверную ручку. На ее лице появилось насмешливое выражение, которое делало ее похожей на брата.

— Также мадам Ти говорит, что женщина, которая доверяет мужчине, глупа и заслуживает, чтобы ее предали.

Не обращая внимания на этот злобный выпад, Кэтрин задумчиво сказала:

— Должно быть, твою компаньонку в молодости обидел какой-то мужчина. Это заслуживает сожаления, Соланж.

— Избавь от своего сочувствия, — вскрикнула Соланж, и ее лицо вспыхнуло от неожиданной ярости, — и от своего присутствия!

Девушка вылетела из комнаты, и Кэтрин вздохнула. Смогла ли она достучаться до нее? Вряд ли, учитывая сильное влияние мадам Тиби. Как ей удалось добиться такого контроля над Соланж и прислугой? Если этот контроль объяснялся страхом, то чего все боялись? «Магии темноты»? Неужели Али имел в виду черную магию?

Дверь в спальню Кэтрин резко распахнулась и ударилась о стену. В дверном проеме стоял Рафаэль, его смуглое голое тело очерчивалось светом свечи, стоящей в комнате позади него. Кэтрин села на постели, широко раскрыв глаза и побледнев от испуга. Она знала, что ее муж уже вернулся, слышала, как он передвигался по соседней комнате, слышала, как закрылась дверь за Али. Однако она не могла понять, чем был вызван его гнев, сквозивший во всех движениях тела и стремительных, по-кошачьи бесшумных шагах, когда он направился к ней.

— Что такое? — спросила она тонким голоском, за который ей тут же стало ужасно стыдно.

Рафаэль не подал виду, что услышал.

По ее телу пробежала нервная дрожь. Самообладание покинуло ее перед дикой яростью его глубоких черных глаз. Она отодвинулась назад, натянув покрывало. Но он крепко сжал ее руку и притянул к себе. Запустив пальцы в ее распущенные волосы, он запрокинул голову жены назад и настойчиво накрыл ее уста своими губами. Уже через секунду ей сдавило легкие, потому что он перекинул ее через свое плечо и прижал колени. Красная пелена боли застлала ей глаза, когда Кэтрин почувствовала, что ее выносят из комнаты.

Ее с силой перебросили назад, так что даже голова запрокинулась, а когда она приземлилась на мягкий матрас, то почувствовала вкус крови во рту, потому что прикусила губу. Ее грудь тяжело поднималась и опускалась, и она с трудом дышала; Рафаэль лег рядом и крепко сжал в руках ее тело. Ночная рубашка была сорвана, и Кэтрин накрыло его теплое упругое тело. Она качала головой из стороны в сторону, слабо противясь происходящему, на что ее муж не обращал никакого внимания. Кэтрин начала царапать ему руки, которые и без того были в рубцах. Затем здравый рассудок восторжествовал, а с ним пришло осмысление. Ее руки слабо опустились на простыни. Закрыв глаза, она пассивно лежала, ни о чем не думая, и очнулась, лишь когда он перекатился с нее.

Они долго лежали в тишине, тяжело дыша. Внезапно Рафаэль снова повернулся и страстно притянул ее к себе.

— Ты моя жена, Кэтрин, — произнес он ей на ухо низким глубоким голосом. — Можешь забывать об этом или игнорировать на свой страх и риск.

— Я не собираюсь забывать, — ответила она, когда мышцы на ее шее расслабились.

— Тогда зачем было переходить в отдельную комнату?

— Я… я так поняла, что мужчины Наварро спят одни.

Она в точности передала то, что сказала ей Соланж, но не стала упоминать имя девушки, потому что в памяти всплыли слова Фанни об отношении Рафаэля к своей сестре.

— Так поступал мой отец по настоянию мамы, и это одна из причин, почему я поклялся никогда не соглашаться на подобное в своем браке.

— А вторая? — дерзко спросила она.

— Постоянная потребность в тебе, chérie, потребность, съедающая меня изнутри, лишая силы воли и сдержанности. Конечно, глупо с моей стороны говорить тебе об этом, и все же, наверное, я тебе слишком много должен.

— Ты ничего мне не должен, — произнесла Кэтрин сдавленным от сильного смущения голосом.

— Ты говоришь неправду и прекрасно это знаешь, и я не имею в виду то, что ты так любезно только что перенесла, — немного саркастично заметил он.

С укором взглянув на него, Кэтрин покачала головой.

— Я могу назвать несколько причин, но ни одна из них не выразит это в полной мере. Мне начать перечислять? Первая — это холодность характера, но, к моему глубочайшему удовольствию, ты не обладаешь этой чертой, — добавил он, слегка улыбнувшись. — Вторая… — продолжил он, беря ее медово-золотистый локон и опуская на ее пышную грудь. — Вторая — глубокое чувство обиды из-за нашего первого близкого контакта, который привел к браку. Это можно преодолеть, но нужно время и терпение. Есть еще третья — воспоминание о другом мужчине. — Он нахмурился. — Надеюсь, ты не удивишься, если мне это покажется наименее приемлемым. Потом есть еще одна…

— Прошу тебя, — отчаянно попросила Кэтрин.

— Ты все еще отрицаешь это?

Ярко выраженная насмешка в его глазах бросала ей вызов.

— У тебя есть свободный и законный доступ к моему телу, — сказала она, блеснув янтарными глазами. — Что еще тебе нужно?

— Всё, моя труднодоступная златовласая колдунья. Всё, что ты должна дать.

— А взамен ты не дашь ничего?

На секунду его лицо потемнело, затем он улыбнулся.

— Я даю ровно столько, сколько ты можешь взять. — Он замолчал. — Ты на самом деле подумала, что я предпочитаю спать один?

Смена разговора — если это действительно была смена — привела ее в замешательство. Или так было задумано? Но ей нужно ответить прямо.

— Ты всем своим видом дал понять это прошлой ночью, — после недолгой паузы ответила она.

— Я выпил слишком много коньяка и абсента, bete noire, зеленого напитка забвения. Я решил избавить тебя от его вкуса — и послевкусия — и не стал тревожить твой сон, ведь ты устала. — Затем он спросил с улыбкой: — Неужели ты почувствовала себя отвергнутой? Интересно, такой недостаток самомнения нужно поощрить или исправить?

Кэтрин прикусила губу. Ее невозможно так легко задобрить, говорила она себе, слегка вздрагивая от нежного прикосновения его губ к ее ключице и чувствительному изгибу шеи.

— То есть сначала ты угрожаешь мне, а потом ласкаешь? — спросила она.

— Как это ни печально, — пробормотал он, — но именно это я и предпочитаю.

— А я нет, — решительно произнесла она.

— Нет? — Он отстранился, чтобы посмотреть ей в лицо. — Почему? Из гордости? Ты сделаешь ее камнем преткновения между нами? Ты этого хочешь? — Он покачал головой. — Я не могу этого позволить. Я искуплю свою вину, извинюсь лаской, даже если мне придется заставить тебя принять ее.

— Разве это не сведет на нет твою цель?

— Возможно, — согласился он все тем же тихим спокойным голосом, — в том случае, если у меня не получится.

— Рафаэль…

Она повернула к нему голову, заглянув в глубину его черных глаз, но увидела там лишь собственное отражение. Очевидно, там не было того, что она ожидала найти. Вопрос, который, как призрак, повис где-то в глубине ее души, исчез незаданным.

— Да, chérie?

— Ничего, — прошептала она.

Позже, лежа в темноте под москитной сеткой, Кэтрин поняла, что Рафаэль был прав. Она действительно сдерживала себя. Она уже не была столь холодна в его руках. Однако осторожность все же осталась. Это было чем-то неосознанным; более того, она даже не ведала об этом внутреннем сопротивлении. Теперь, осознав его, она понятия не имела, может ли его контролировать. Это не было открытым возмущением. Это было скорее усмирением какого-то тайного желания ее души. Почему? Было ли это каким-то осадком, потаенной обидой за то, что он похитил ее и лишил девственности, как полагал Рафаэль? Она не знала.

Не могла она и примириться с тем, что Соланж тщательно спланировала вбить клин между ней и Рафаэлем. Почему золовка до такой степени ее ненавидела? Она не представляла для девушки никакой опасности. Возможно, та всего лишь защищала мадам Тиби. И тем не менее в злобной неприязни Соланж читалась какая-то ненормальность.

Ей хотелось все высказать золовке по поводу ее совета, но она не подарит ей удовольствие узнать, что ее уловка подействовала и едва не явилась причиной настоящей пропасти между ней и Рафаэлем. Нет, она ничего не станет ей высказывать, но запомнит и отныне будет начеку.