Если бы Рафаэль спросил ее о Маркусе, на что она почти надеялась, она бы все ему рассказала. Но, поскольку этого не произошло, она не стала ничего говорить, не желая нарушать воцарившийся между ними шаткий мир или вызывать злорадство у Соланж. Ее больше не просили быть компаньонкой. Продолжали ли встречаться Соланж и Маркус, она не знала и не хотела знать. Чувствуя свою вину, она надеялась, что девушка устанет от этого флирта — или устанет Маркус. Если же этого не случится, то мадам Тиби наверняка найдет способ положить конец этим встречам. Возможно, подобный оптимизм был безоснователен, но он помогал ей сохранять равновесие в ее слишком неопределенной жизни.

В стенах дома продолжалась безмолвная и яростная борьба за власть. Индия, с каждым днем становившаяся все больше и крупнее, твердо заняла сторону Кэтрин. Вместо того чтобы избегать Соланж и мадам Тиби, как ожидала Кэтрин, она, казалось, открыто попирала их. Она не выполняла их приказы без согласования с Кэтрин. Она изводила других служанок своим черным враждебным взглядом, так что те постоянно тряслись, страшась и бывшей экономки, и индейской девушки, боясь выполнять их поручения и боясь не выполнить, во время работы по тысячу раз на день оглядываясь через плечо.

Ее присутствие оказало положительное влияние на Кэтрин. Она начала доверять девушке, передавала через нее распоряжения, а та оказывала ей всяческую поддержку. Между ними установилось взаимное восхищение и уважение, но не более. Индия, заключенная в свою раковину гордости, не была открыта для дружбы. Она никогда не улыбалась. В ее глазах отсутствовала глубина — это были лишь гладкие черные зеркала, не отражающие ее личность.

Кэтрин с неподдельной признательностью приняла ткани, привезенные для пошива одежды слугам. Теперь все могли заняться полезным делом. Но не тут-то было. Это тоже стало предметом разногласий, потому что Рафаэль настоятельно просил мадам Тиби наблюдать за процессом закройки и пошива одежды, а также ее раздачи.

Мадам Тиби согласилась выполнять его указания, пытаясь произвести хорошее впечатление, но Соланж возмутилась, что ее заставляют быть швеей для рабов, да еще и на время лишают наставницы. Девушка, конечно, не поссорилась со своей компаньонкой, но между ними явно начались некоторые трения. Кэтрин считала, что этому способствовало то, что мадам Тиби не одобряла встреч Соланж с Маркусом, хотя и ничего не говорила по этому поводу. В любом случае Соланж стала более открытой. Она могла войти в комнату Кэтрин, когда та одевалась, трогала ее платья, висевшие в шкафу, копошилась в безделушках и бижутерии в шкатулке и критическим взглядом наблюдала, как Индия укладывала ей волосы. Когда она восхищалась какой-нибудь побрякушкой, например украшением для волос, сделанным из шелковых розовых роз, или пряжками для туфель, Кэтрин чаще всего настаивала, чтобы она забрала их себе. В глубине души она ругала себя, что подкупает девушку, но Соланж так искренне радовалась этим мелочам, что Кэтрин с удовольствием их дарила.

Однажды Кэтрин рискнула предложить Соланж изменить прическу: вместо строгой сделать более современную, похожую на прически римлянок. К ее удивлению, Соланж согласилась, позволив Кэтрин накрутить ей волосы с помощью щипцов для завивки. Эффект получился такой замечательный и Соланж стала выглядеть настолько очаровательнее, что Кэтрин осмелилась предложить накрасить ей ресницы, наложить рисовой пудры и румян на щеки и накрасить губы тертыми лепестками диких роз. Поначалу все это внимание, как и изменение прически, было принято с благодарностью, но вскоре превратилось в утренний ритуал. Один или два раза Соланж даже улыбалась при виде результата. Рафаэль рассыпал похвалы, но мадам Тиби в своих редких замечаниях называла такое преображение художеством.

Когда однажды утром Соланж не пришла к Кэтрин во время ее туалета, она восприняла это вполне спокойно, не надеясь так быстро завоевать сердце золовки. Когда же Соланж не спустилась к обеду, она заволновалась. Это было необычно, поэтому Кэтрин прошла через галерею и постучала к ней.

— Простите, — приоткрыв дверь, сказала мадам Тиби в ответ на ее вопрос. — Мадемуазель не сможет поговорить с вами. Ей нехорошо.

— Нехорошо? А что случилось?

— Болит живот, ну, вы же понимаете, со всеми бывает иногда. Ей станет лучше через день-другой.

— Больше никто из нас не заболел… — начала Кэтрин.

— За что вы должны благодарить le bon Dieu. Лично меня тоже немного тошнит. Я вовсе не уверена, что рыба в особом томатном соусе с устрицами, которую Кук приготовила для мадемуазель, была свежей.

— Я не припоминаю такого блюда.

— Я же сказала, оно было приготовлено специально для мадемуазель. Я сама принесла его ей. Вы должны помнить, что вчера ей не понравилось ваше меню.

В самом деле, так и было. Соланж поковырялась в тарелке, но, на удивление, ничего не сказала насчет еды.

— Может, она съела что-то раньше. Если бы я могла взглянуть на нее…

— Она хочет побыть одна, спокойно полежать в кровати, при закрытых шторах. Я дала ей снотворное, и она только что заснула. Уверена, проснувшись, она почувствует себя значительно лучше.

— Я не стану ее будить. Не сомневаюсь в точности вашего диагноза, мадам, но у меня есть небольшой опыт в недугах подобного рода. Уверена, вы не будете возражать, если я войду и подтвержу ваши предположения?

— Ни в коем случае, мадам, мне не хотелось бы вам отказывать, — предельно вежливо произнесла пожилая дама и весьма убедительно сыграла смущение, — но мадемуазель будет вне себя, если я позволю кому-нибудь войти и побеспокоить ее, тогда у нее снова начнет болеть голова. Мне ужасно не хотелось бы отвечать за последствия…

— В таком случае предоставьте это мне, — возразила Кэтрин, отказываясь принимать возражения.

К этому времени к ней подошла Индия. Прикоснувшись к двери, Кэтрин толкнула ее, скорее наперекор скрытной компаньонке, чем из-за беспокойства о Соланж.

Как только она увидела девушку, ее переживание усилилось. Бедняжка лежала на подушке, ее длинные волосы были заплетены в косу, которая покоилась на груди, закрытой белой ночной сорочкой. Бледная и удивительно юная.

Соланж открыла глаза, только когда Кэтрин взяла ее за руку. Губы искривились в подобии улыбки.

— Я знала, что ты придешь, — сказала она.

— Как ты себя чувствуешь?

Соланж рывком попыталась приподняться.

— Уже лучше, но я слаба, очень слаба.

— Тебе что-нибудь принести? Бульон? Чего-то освежающего?

— Я… да, пить, но… Сходите вы, мадам Ти. Не могли бы вы принести немного воды с апельсиновым соком. Вы же знаете, как я его люблю.

— На тумбочке есть вода… — начала женщина.

— Нет, свежей воды, только что выкачанной из колодца. Другой не хочу.

— Ну право, малышка. Не подобает так себя вести.

— Я не хочу другой, — повысив голос, повторила Соланж, и в ее глазах появились слезы отчаяния. — Я — не — хочу — другой.

— Очень хорошо. Не расстраивайтесь. Я уже иду.

Было очевидно, что женщина с большой неохотой покинула комнату. Причина этого стала понятна, как только за ней закрылась дверь.

Соланж крепче сжала руку Кэтрин.

— Кэтрин! Ты должна для меня кое-что сделать.

— Конечно, если это в моих силах.

— Обещаешь?

Из осмотрительности она колебалась.

— Пообещай!

— Я сделаю все, что в моей власти.

— Хорошо, — выдохнула Соланж. — Маркус. Он ждет у края болота. Ты должна сходить и сказать ему, что я не могу прийти.

— Соланж, я…

— Ты должна! Мадам Ти не согласится. Она надеется, что он сдастся и уедет. Она не понимает. Она не понимает, что я чувствую, когда думаю, как он ждет меня там…

— Я не могу пойти без слуги или не взяв кого-то с собой. Рафаэль сказал…

— В этом нет необходимости. Я больше не хожу на болото. Маркус не разрешает. Я расскажу, как тебе нужно идти. Этот путь не длинный, безопасный.

— Может, Индия сможет сходить и передать от тебя записку? — предложила Кэтрин, а Индия кивнула со своего места у двери.

На лице Соланж появилось сомнение, затем она покачала головой, по-прежнему лежа на подушке.

— Маркус сказал, чтобы я послала тебя, если не смогу прийти. Он не станет доверять никому другому, думая, что его обманом хотят отвадить от меня.

Вполне убедительно, вполне. Во всем этом даже чувствовалась какая-то неизбежность. Маркус умен.

— Мадам, она возвращается, — раздался в тишине голос Индии.

— Кэтрин, пожалуйста! Пожалуйста!

Эти черные глаза, молящие, без тени враждебности. Как она могла отказать?

— Я пойду, но со мной будет Индия.

— Индия? А! Да. Она тоже может пойти.

Вялая, немного недовольная, как будто она завидовала, что Кэтрин может выходить на улицу, или сомневалась, следовало ли ее посылать, Соланж согласилась. Она бросила руку Кэтрин и отвернулась, когда в комнату вошла мадам Тиби.

— Обдумай это, Кэтрин. Я больше ни о чем не прошу.

Кэтрин вздохнула.

— Неужели, Маркус? А мне кажется, ты просишь еще об одной огромной услуге.

— Только чтобы ты оставила нелюбимого мужа и дом, который никогда не будет по-настоящему твоим. Я знаю, через что ты прошла. Знаю, и это разрывает мне сердце. Можешь ли ты представить, каково мне осознавать, что за каждым твоим шагом следят, а ночью ты спишь в руках этого пирата?

— А ты понимаешь, что делаешь с Соланж, вызывая в ней любовь, в то время как она для тебя ничего не значит? — спросила Кэтрин, отходя от него.

Их разговор шел на повышенных тонах, поэтому она была рада, что попросила Индию подождать на некотором расстоянии.

— Какое мне дело до Соланж, ведь я испытываю чувства к тебе?

— Она не такая, как остальные девушки. У нее нет других поклонников, а значит, и другой перспективы. Ты не должен обижать ее, Маркус.

— Столько заботы о Соланж, Кэтрин. И ни капельки обо мне? Тебя не волнуют мои чувства к тебе?

— Ты же знаешь, что волнуют, но я ничего не могу с этим поделать.

— Можешь. Ты можешь бежать со мной. Сейчас. Сию же минуту. Я знаю, что ты почти ничего не чувствуешь ко мне, кроме — я надеюсь — легкой привязанности. Но моей любви хватит на нас двоих. Со временем я стану тебе небезразличен.

Они обошли полный круг. Кэтрин не хотела, чтобы дошло до этого, однако сложно остановить признания, если мужчина решил их сделать. К тому же ее не покидало ощущение, что в чувствах Маркуса была и ее вина. Она никак не провоцировала его, но и не останавливала. Тем не менее ей казалось, что она обязана попытаться смягчить его боль.

— Прости. Рафаэль мой муж, по закону и перед Богом. Я не могу это изменить.

— Ты не счастлива.

Здесь сложно было что-либо возразить. Она лишь слегка улыбнулась, ничего не говоря.

— Я жизнь отдам, только чтобы ты была счастлива, чтобы видеть, как ты смеешься и танцуешь, как раньше.

— Прошу тебя! Ты заставляешь меня жалеть себя, а это вовсе ни к чему. Ты прекрасно знаешь, что немногие женщины из высшего общества счастливы в браке, однако они ведут вполне сносную жизнь.

— Да, — согласился Маркус, беря ее за руку. — Если они не афишируют свои романы. Нет, не отворачивайся. Ты же знаешь, что это правда — по крайней мере для тех, кто не рожает детей каждый год. Ладно, я не буду продолжать, если тебе это неприятно. Скажу только, что я буду здесь, если когда-нибудь понадоблюсь. Небольшая записка, любого рода послание — и я у твоих ног, готовый выполнить любое твое поручение.

— Это очень щедрое предложение.

Он слегка поклонился, и в его светло-коричневых глазах блеснул зеленый огонек сдерживаемой страсти.

— Вовсе нет. Я молюсь, чтобы ты им воспользовалась.

Ее улыбка выражала признательность и облегчение одновременно.

— А теперь я должна идти, уже поздно.

Проведя губами по ее руке, он отпустил ее.

— Запомни мои слова.

— Хорошо.

— Можешь передать Соланж, чтобы не переживала. Я увижусь с ней на вечеринке у Бартонов и выражу свое сочувствие и участие, если ты не против.

Маркус хотел провести ее по тропинке до того места, где ждала Индия, но Кэтрин запретила. Честно говоря, он и так подошел слишком близко к дому. Может, это было нужно, чтобы провожать Соланж, но сейчас не стоило так рисковать.

Идя обратно, Кэтрин задавалась вопросом о своих чувствах к Маркусу. То, что он был не слишком порядочным, она знала прекрасно. Однако это не мешало ему быть искренним и признаться в любви. Она отчетливо осознавала, что он не волновал ее сердце, хотя и вызывал в ней определенную симпатию. Неужели он на это и рассчитывал?

Какое-то легкое движение слева привлекло ее внимание. Она быстро повернулась и заметила, как между деревьями прошмыгнула тень — босоногий мужчина в серых шерстяных лохмотьях. В ее голове всплыли слова Фанни. Беглецы. Беглецы на болоте. Она слышала рассказы о зверствах на Сан-Доминго, обезглавленных детях, изуродованных женщинах, и в ее голове сразу возникли картины еще более страшных деяний. Тайный ужас рабовладельца пронзил ее вены. Разумеется, это не может произойти здесь! На земле Луизианы еще никогда не было крупных восстаний рабов. Но почему бы ему не начаться сейчас?

— Мадам! Сюда, мадам!

— Индия! — воскликнула Кэтрин. Только после того, как спало физическое напряжение, она поняла, какой кошмар испытала. — Индия, ты кого-нибудь видела? Мужчину, убежавшего на болото?

— Нет, мадам, — с невозмутимым видом ответила девушка без тени любопытства на лице. — Я только видела человека, который передал мне, что домой возвращается хозяин. Мы должны поторопиться, если хотим добраться раньше него.

Был ли это один и тот же мужчина? Даже если так, Кэтрин это не понравилось. Сколько еще человек были вовлечены в этот затеянный Соланж обман? Чем больше людей знало об этом, тем меньшая вероятность, что обман будет продолжаться.

Но последствий не было. Здоровье Соланж почти не поправилось. Она страдала от постоянной mal de tête и усталости, поэтому редко выходила из комнаты. Когда она появлялась за обедом или ужином, ее настроение резко менялось от слез до смеха, граничащего с истерикой. Она переживала из-за своих недостатков. С ней стало трудно разговаривать, потому что ее постоянно нужно было успокаивать. Любую фразу следовало произносить осмотрительно, поскольку вполне невинные слова могли стать «палкой о двух концах» и девушка могла использовать их как против себя, так и против того, кто их произнес. Сложно было сказать, насколько Маркус был виновен в смене ее настроения; Соланж чувствовала неуверенность в себе, а значит, и в нем. Возможно, она все-таки догадывалась о его неискренности по отношению к ней, однако Кэтрин склонна была считать, что именно мадам Тиби пошатнула самооценку девушки.

Компаньонка с суровым лицом не отходила от Соланж, кружила возле нее, как какая-то терпеливая хищная птица, что-то нашептывая ей, наблюдая за всеми круглыми глазами без ресниц. Дни становились теплее, и теперь все жили по летнему распорядку: рано вставали, чтобы насладиться прохладой утра, и спали после полудня.

В день вечеринки у Фанни Кэтрин ушла в свою комнату сразу после ленча. Ее атласное бальное платье рыжевато-золотого оттенка с коротким коричневым вельветовым жилетом без рукавов и туфлями такого же цвета, а также шкатулка с драгоценностями были упакованы в картонную коробку. Поскольку они приедут рано, она решила переодеться в Кипарисовой Роще. Однако прическу следовало сделать заранее. Индия попросила позволить ей не ехать с ними в старом экипаже, оставленном Фицджеральдами. Кэтрин не могла винить ее за это. Она сама предпочла бы отправиться верхом, но Соланж бы этого не выдержала, а мадам Тиби и вовсе не умела.

Кэтрин не хотела ни заставлять Рафаэля ждать, ни присутствовать при процессе его купания и одевания. Только она собралась звать Индию, чтобы та сделала ей прическу, как в дверь постучали и вошла служанка.

Ее лицо с высокими скулами выражало необычайное оживление. Базальтовые глаза сверкали гневом, а тонкие пальцы сжимали фартук.

Прежде чем Кэтрин успела что-либо сказать, она закричала низким скрипучим голосом:

— Maîtresse, вы должны что-то сделать с этой женщиной!

— Мадам Тиби?

— Да, с ней, с этой злой тварью, с этой дьяволицей!

— Успокойся, Индия, и расскажи мне, что она сделала.

— Она украла у рабов то немногое, что у них есть! Я годами наблюдала, как она обворовывала этот дом и продавала продукты, выделенные для всех. Какое мне было дело до хозяйского имущества? У нас имелись собственные свиньи, цыплята, небольшой урожай с плодородной земли и ягоды из леса. Но теперь эта тварь раздает людям сшитую для них одежду, а взамен в качестве оплаты требует свиней, цыплят и овощи. Если ей чего-то не дадут, она угрожает напустить тихую смерть, как жрица вуду. Уже трое стариков, которым нечего дать, легли на свои соломенные тюфяки в ожидании смерти.

— Это ложь.

Возражение раздалось со стороны порога. Мадам Тиби тихо вошла в комнату, за ее спиной стояла, уперев руки в боки, Соланж. У нее было серьезное выражение лица, но без признаков сильной тревоги.

— Это не ложь. Мне все это известно, — гордо произнесла Индия.

— Зачем? Скажи, зачем мне это делать?

Кэтрин не ожидала от компаньонки оправданий, но ее вопрос был правомерным. Она не стала вмешиваться.

— Из-за денег — денег для вашего любовника, того зверя надсмотрщика, уволенного месье Рафом. Вы думали, что он, уезжая, возьмет вас с собой. Вместо этого он бежал ночью, как вор, кем он и являлся, со всем вашим общим имуществом.

— Это нелепо, — бросила мадам Тиби, и ее лицо залилось краской, хотя Кэтрин не могла сказать, от злости или замешательства. — Хватит! Я не позволю больше порочить мое доброе имя. Есть только твое слово…

— Да, потому что другие слишком боятся и слово сказать наперекор.

— Рабы. Всего лишь рабы. Кто их послушает, даже если бы это было правдой, — хотя я все отрицаю?

Она была права. Ни один суд не примет во внимание показания раба. До суда даже никогда не доходило. Повернувшись к Индии, Кэтрин спросила:

— У тебя есть какие-нибудь доказательства, хоть что-то?

— Откуда, мадам? Эта умная. Станет ли она притрагиваться к свинье? Нет. Рабы должны доставить свое имущество тому негодяю ночью, на лодке, привязанной к берегу реки внизу. Все это переправляется — так же, как и украденные из дома ценности, — нечистому на руку купцу, который их распродает. Они так даже одного раба продали (а может, и не одного), а потом сказали, что он сбежал. Рабы приносят больше денег, куда больше, чем цыплята или серебряные подсвечники. Я не знаю, как зовут того торговца или того лодочника. Многих не волнует, с чем они имеют дело. Они как крысы на кухне, исчезающие при первом луче света.

— Это возмутительно. Я давно поняла, мадам Наварро, что вы меня невзлюбили. Однако то, что вы серьезно воспринимаете слова рабыни, выдвигающей против меня эти подлые обвинения, просто немыслимо!

— Меня не интересуют личности, мадам Тиби, — только справедливость, — ответила Кэтрин.

Молчавшая до этого Соланж сделала шаг вперед.

— Кажется, ты прекрасно разбираешься в этих делах, Индия. Откуда тебе все это известно?

На лице индейской девушки заиграла холодная улыбка.

— Известно, потому что на Сан-Доминго было то же самое. На острове эта женщина любила строить из себя нетитулованную дворянку, ее действительно так воспитала няня, которая практиковала ужасную магию джу-джу и научила этому ее. Одни говорят, что отец мадам пропил свое здоровье и удачу, другие — что женщина-вуду отомстила за какое-то неуважение. Он умер, не оставив ничего. Мадам была вынуждена выйти замуж за торговца, который, как и мужчина в Новом Орлеане, не переживал, что продавал.

— Мадам Тиби, это правда? — спросила Соланж, широко раскрыв глаза.

— Конечно нет. Полная ерунда, выдуманная с целью опорочить меня.

Однако в Новом Орлеане компаньонка не пыталась найти своего беглого приятеля.

— В таком случае, полагаю, это зашло слишком далеко, — сказала Соланж, поднимаясь. — Слова этой персоны против слов мадам Ти.

— К сожалению, это правда, — вынуждена была согласиться Кэтрин.

— Да, — произнесла мадам Тиби, и на ее губах появилась жестокая улыбка. — К тому же эти обвинения сыплются из уст дочери повстанца и убийцы, не так ли?

— Мой отец никого не убивал! — выкрикнула Индия.

— Нет? И он также не принимал участия в мятеже на Сан-Доминго, да? В том-то и дело, что принимал, потому и был продан в Луизиану вместе со своей семьей, когда он и его последователи были схвачены на холмах. А еще он помогал убийце отца месье Рафаэля — именно поэтому месье Рафаэль убил его!

В комнате воцарилась тишина. Индия сделала резкое движение вперед.

— Мой отец никого не убивал! — прошипела она. — Он бежал, да, потому что больше не мог терпеть такого отношения к себе. Но он никогда не убил бы человека. Он сам был убит — вашим месье Рафом — за то, что находился в компании убийц!

— Ну, полно тебе… — начала мадам Тиби, но Кэтрин резко взмахнула рукой.

— Хватит, — сказала она.

Во взгляде Индии читалась особенная доверительность, когда она к ней повернулась.

— Вы же не позволите этой дьяволице продолжать свои делишки?

— Мне нужно подумать, что предпринять.

— Подумать? О чем здесь думать? Ее нужно посадить в тюрьму и держать там до тех пор, пока не получится отправить ее в Новый Орлеан.

— Все не так просто. Должны быть доказательства.

— Это значит, что вы ничего не станете делать, — произнесла Индия с горечью в голосе. — Всегда так. Нам невозможно добиться справедливости. Неважно, какая жестокость, какое преступление в отношении нас было совершено — в конце концов, страдаем все равно мы.

— Это неправда, — возразила Кэтрин, подходя к девушке.

Индия отошла в сторону, и в ее вымученной улыбке таилась ненависть.

— Нет? — спросила она. — Как мало вы знаете. Я думала, мадам, что вы другая. А теперь я понимаю, что вы просто глупы.

Повернувшись, Индия выбежала за дверь, в спешке стукнувшись о косяк.

— Да уж! — произнесла Соланж.

— Позвольте похвалить вас, мадам Наварро, за ваше самообладание, — сказала мадам Тиби, но в ее голосе чувствовались железные нотки. — Пойдем, Соланж.

Кэтрин не стала их останавливать. Механически она вытащила из волос шпильки и завязала хвост. Может быть, служанка Фанни причешет ее более аккуратно. Пора ехать на вечеринку. По крайней мере, у нее есть время, чтобы решить, как поступить.

Первым ее порывом было рассказать все Рафаэлю и предоставить ему возможность принимать решение. Но что будет с Индией? Он может поверить ей и провести расследование, которое докажет вину мадам Тиби, но тогда станет известно о происхождении индианки. Рафаэль вряд ли потерпит ее рядом с собой, когда узнает об этом.

Был ли хоть какой-нибудь способ выяснить истину? Маркусу не нравилась компаньонка Соланж. Она увидит его вечером. Сможет ли он помочь ей в этом деле?

Поездка в Кипарисовую Рощу была некомфортной. Громоздкий старый экипаж качался из стороны в сторону по ухабистой дороге, а скорее борозде. Между колеями росла трава, сорняки и небольшие кустики, которые терлись о дно коляски. Рой мошкары залетел внутрь, заставив плотно закрыть кожаные занавески, что, в свою очередь, усилило духоту и запах плесени от подушек. Не отъехали они и мили от дома, как Соланж стало плохо, и она вынуждена была выбежать в лес. После этого они продолжили путь, но в ноздри теперь бил еще и резкий запах уксуса, а в ушах звенели ее стенания. Кэтрин была рада, что Рафаэль решил ехать рядом верхом и поручил Али занять место возле кучера, чтобы следить за дичью под ногами. Так хотя бы было больше места внутри.

Они прибыли позже, чем планировали, но у Кэтрин еще оставалось время, чтобы выпить чашку чая с Фанни и обменяться новостями, до того как они начнут одеваться к ужину.

Когда дамы вошли в гостиную, Джилс как раз наливал Рафаэлю херес.

— О! Леди, наконец-то, — сказал он, протягивая другу бокал.

— Глупости, — засмеялась Фанни. — Мы не поздно. Это вы рано.

— Очень может быть. Гости обнаружат нас сидящими за столом, если мы не поторопимся.

— Ты слишком переживаешь, — сказала она ему.

— А ты недостаточно.

По лицу Фанни пробежала тень.

— Я бы так не сказала.

— Нет, наверное нет. Я принесу тебе красивое извинение, сказав, как прекрасно ты выглядишь. — Взяв руку сестры, он заставил ее сделать церемонный реверанс. — Этот серо-зеленый цвет тебе к лицу, дорогая, и серебряная тесьма отлично сочетается с лентами на шляпке.

— Быстрее, Кэтрин, — сказала Фанни, поворачиваясь и протягивая руку Рафаэлю, — кажется, нужно отвлечь внимание Джилса.

— Нет необходимости ее учить, — парировал Джилс, поднося к губам руку Кэтрин. — Она может привлечь внимание любого мужчины.

Это было не более чем добродушное подшучивание, но Кэтрин перевела взгляд с неожиданно помрачневших голубых глаз Джилса на насмешливые глаза Рафаэля.

— Включая собственного мужа, — обратился он к своему другу. — Но несмотря на это, я разрешаю тебе сопровождать ее к ужину.

За столом Фанни направила беседу в безопасное русло, обсуждая скучные темы вроде политики и переписи населения в этой местности. Поначалу был назначен съезд по рассмотрению статуса штата и формированию конституции, потом документ подвергся суровой критике, превратившись, как и следовало ожидать, в предмет обсуждения вхождения территории в состав Союза.

— Я недавно получил письмо от Клайборна, — сказал Джилс.

— Ах да, это же твой друг, — мягко поддел его Рафаэль.

— И твой, если бы ты не забывал об этом. В любом случае губернатор считает, что статус штата — всего лишь формальность. Сомневаться в нехватке людей не стоит.

Мысли Кэтрин блуждали далеко от этих тем. Кипарисовая Роща, как и говорила Фанни, по устройству была похожа на Альгамбру. Здесь были такие же просторные галереи, такие же побеленные веранды. Однако здесь не имелось ни одного крыла. Основные комнаты были расположены напротив главного входа, сразу за ними шел ряд спален. Вызывали интерес два небольших одинаковых здания: слева — помещения для вечернего досуга гостящих здесь молодых людей, справа — голубятня, чтобы подавать к столу и дарить соседям нежную голубятину.

Внутреннее убранство несколько отличалось. Здесь было меньше орнаментов, чем в креольских домах, меньше безделушек и золотых листьев, меньше узоров на коврах и портьерах. Мебель имела более простые линии и приглушенные тона. Главная гостиная и маленькие салоны соединялись, образуя огромный танцевальный зал. Ковры и половики были убраны, а серую кипарисовую плитку на полу покрасили под красную дубовую кору и натерли пчелиным воском. Полировка придавала полу такой блеск, что в нем отражались даже стоявшие в ряд вдоль стены стулья и многочисленные цветы: розы, живокость, дикая гардения, — которые образовывали альковы вокруг огромных, от пола до потолка, окон.

Цветы были страстью Фанни, и она выращивала их в саду, устроенном в английском стиле и разбитом позади дома. Вспомнив о нем, Кэтрин подумала, что нужно узнать у Фанни названия роз, особенно темно-розовых, с бархатистыми, словно покрытыми мхом, бутонами. До переустройства двора в Альгамбре у нее так и не дошли руки. Как глупо было в то утро стоять и смотреть на неухоженную территорию. Тогда ей казалось, что в ее жизни не будет бóльших проблем, чем взять в руки заброшенный дом и украсить его.

— Ты так не считаешь, Кэтрин?

— Что? — виновато переспросила она. — Боюсь, я была невнимательна.

— Я спросил, как тебе нравится ожерелье Фанни, — с оттенком нетерпения в голосе сказал Рафаэль. — Восточный нефрит, кажется.

Кэтрин окинула взглядом подвеску на прекрасной золотой цепочке. Маленький выгравированный слоник не показался ей красивым, но она вынуждена была согласиться, что он необычен.

— Отец подарил мне его на шестнадцатилетие, — сказала Фанни. — Папа был морским капитаном. Он привез его с Островов специй — своей последней поездки перед смертью. Папа утверждал, что он приносит удачу, потому что хобот у слона направлен вниз, — по крайней мере, так говорят дальневосточные поверья.

— Покажи им свой браслет, — лениво развалившись на стуле во главе стола, попросил Джилс, играя свисающей из кармана цепочкой для часов.

— Ах да, — произнесла Фанни, послушно показывая свое запястье. — Он подходит к моему слоненку, сделан из нефрита и золота. Я нашла его не где-нибудь, а в Натчезе. Там есть человек, некий мистер Мартин. Он вроде бы плантатор, но увлекается коллекционированием и продажей необычных вещей, подобных этим.

— Я помню одну девушку в школе при монастыре, Элен Дюбуа, которая вышла замуж за Мартина из Натчеза, — сказала Кэтрин.

— Вполне возможно, — прокомментировал Рафаэль, — поскольку каждая более-менее образованная девушка в округе обучалась в монастыре.

Это было правдой, и Кэтрин не смогла сдержать улыбку.

— Да, но Элен была моей лучшей подругой — пока около трех лет назад не поехала в Натчез навестить родственников, да так и не вернулась.

— Ты говоришь так, словно Натчез находится на краю земли, — поддразнила ее Фанни.

— Нет-нет, — с улыбкой возразила Кэтрин и покачала головой. — Это в Новой Англии.

Лишь по счастливому стечению обстоятельств гости не застали их сидящими за столом. Когда послышался шум первого подъехавшего экипажа, они как раз вышли в танцевальный зал и вынуждены были спешно идти переодеваться.

Соланж отказалась присутствовать за обеденным столом и попросила принести поднос с едой в приготовленную для них с мадам Тиби комнату. Эти двое сидели на канапе с верблюжьей спинкой, тихо разговаривая, когда их заметила Кэтрин. Она посмотрела на них с негодованием и сожалением одновременно, но что-либо предпринимать было поздно, поскольку объявили первых гостей. Однако она заметила, как застыл стоявший рядом Рафаэль и бросил на нее пронизывающий подозрительный взгляд.

— Что ты с ней сделала? — возмущенно выдохнул он. — Она выглядит как fille de joie.

На ответ не было времени, но он оказался прав — и, возможно, в этом отчасти была ее вина. Румяные щеки, красный рот, мертвенно бледное от пудры лицо, неаккуратно завитые слишком горячими щипцами волосы — Соланж выглядела как накрашенная кукла или жрица любви из борделя на улице Шапитулис в Новом Орлеане. Она надела розовое атласное платье с ужасным декольте, окаймленным широкой лентой с камнями, которое точно не одобрила бы мадам Мэйфилд во время их совместных походов по магазинам. Кэтрин понятия не имела, где Соланж его взяла. А завершала этот туалет, в качестве знака «одобрено», кашемировая шаль Кэтрин — та самая, которую Рафаэль подарил ей на свадьбу.

Кто был ответственен за эту пародию? Соланж? Или мадам Тиби? На это могло быть лишь два объяснения. Первое — невежество. Второе — сильнейшая ненависть, дикая злость, вынудившая выставить на посмешище юную девушку, чтобы сделать виновным кого-то другого. Ведь именно Кэтрин поощряла золовку пользоваться косметикой, и мадам Тиби это знала.

Нельзя было позволить Соланж опозориться. Поприветствовав очередных гостей, Рафаэль оставил их беседовать с Фанни и Кэтрин, а сам приказал Соланж отправляться к себе в комнату. Возражение было тихим, но от этого не менее лютым и горьким, как могла судить Кэтрин. Однако в конце концов Соланж подчинилась брату.

Немного поразмыслив, Кэтрин поняла, что у девушки нет с собой подходящей одежды. Она взяла только это платье. Нужно было что-то предпринять. Не привлекая лишнего внимания, она последовала за Соланж.

Одежда Фанни была безнадежно велика: слишком широка в плечах и слишком длинна. Правда, у Кэтрин имелся кружевной воротник, который служанка на всякий случай положила в багаж. Снять безвкусную ленту — уже полдела. С кружевом на груди, умытым лицом и уложенными волосами Соланж можно было представлять гостям. Однако, когда пришло время вновь идти в танцевальный зал, девушка начала артачиться. В порыве гнева она приказала всем выйти из комнаты. Кэтрин подумала, что ей не мешало бы побыть некоторое время одной. Но она не была уже так уверена в этом, когда Соланж отвела ее в сторону и попросила позвать к ней Маркуса, как только он приедет.

Конечно же, Кэтрин не могла этого допустить. Все законы здравого смысла и пристойного поведения строго запрещали встречи в спальне. В том состоянии, в котором сейчас находилась Соланж, это было бы очень неразумно. Что скажет Рафаэль, если узнает об этой уловке, трудно даже представить. Должна быть какая-то альтернатива.

Нахмурившись, Кэтрин вернулась в бальный зал. Джилс пригласил ее на кадриль — быстрый танец, во время которого они резвились и много смеялись. Один или два джентльмена умоляли ее о следующем танце, и она согласилась, проследив, однако, чтобы у нее не были расписаны все танцы подряд, из-за чего ее могли бы счесть фривольной молодой матроной; также она нашла время поговорить с несколькими пожилыми дамами, стоявшими у стены.

Трепаньеры явно не торопились. Как потом объяснил месье Трепаньер, высокомерный мужчина с вечным пятном под носом из-за нюхательного табака, это произошло из-за непредвиденной проблемы с их новым экипажем. Пропало одно серебряное лепное украшение, и он отказался покидать дом, пока не нашли того, кто его взял, после чего виновного хорошенько выпороли. Оказалось, что это был сын садовника, который стащил украшение, потому что оно блестело.

Маркус был великолепен в темно-синем изысканном пиджаке, серых панталонах и шерстяном жилете с серо-золотой шелковой каймой. Дополнительным штрихом к наряду была золотая кисточка, свисавшая с неизбежного атрибута его одежды — эфеса шпаги. С противоположного конца зала Кэтрин одобрительно наблюдала, с каким превосходным тактом он вел свою партнершу на танцевальную площадку, однако не была удивлена, когда он нашел ее, Кэтрин, во время первого перерыва.

От обилия движений стало жарко, и она присела, обмахиваясь веером, у одной из украшенных цветами оконных ниш. Со двора доносился восхитительный аромат роз и гардений, поэтому она отклонилась назад, с благодарностью вдыхая свежий воздух.

— Когда-то у такого же окна я тебя потерял.

Она повернула голову и улыбнулась Маркусу.

— И это всецело твоя вина, — ответила она, отказываясь поддаваться его ностальгическому тону. — Скажи мне, ты выиграл то пари?

— Ты же наверняка знаешь, что не было никакого пари, — приглушенным голосом произнес он.

— Нет, я лишь догадывалась.

Его лицо вытянулось, под глазами залегли темные круги — следы усталости. Когда он не ответил, она продолжила:

— Соланж хочет тебя видеть.

— Неужели?

— Не будь таким! — резким тоном произнесла Кэтрин. — Она ждала этого дня несколько недель. Меньшее, что ты можешь сделать, — это попросить ее постоять рядом с тобой.

— Эта мысль приходила мне в голову, но я не вижу Соланж ни на паркете, ни у стены.

— Верно. Но я полагаю, что ради тебя она покинет свое укрытие. За фойе есть гостиная. Если подождешь там, я отправлю ее к тебе.

— А вместе с ней наверняка старуху компаньонку, — скривившись, прокомментировал он. — Отлично.

Но только Кэтрин собралась уходить, он прикоснулся к ее руке.

— Вначале я должен кое-что тебе сказать.

— Да?

— Послезавтра я уезжаю.

— Возвращаешься в город?

Он утвердительно кивнул.

— Любому гостеприимству любящих родственников есть предел, так же как и моим денежным источникам.

— Ты отбросил идею жениться на Соланж?

— Бравада, дорогая, ничего более. Ты не хуже меня знаешь, что наш Раф скорее увидит меня мертвым. Кроме того, у нее нет ни цента.

— Огромный недостаток, — серьезным тоном сказала она.

— Нужно принимать его во внимание, — согласился он, — когда не можешь получить то, чего желаешь на самом деле.

Кэтрин молчала.

— Ну что ж, я пришлю к тебе Соланж.

— Сделай это, — сказал он с легкой улыбкой, — но я предоставляю тебе возможность сказать ей, что я уезжаю.

— Как ты добр, — насмешливо бросила она и удалилась.

После возвращения Рафаэль сразу пригласил ее на новый танец, привезенный сюда из Австрии через Францию, — вальс. Он считался довольно вульгарным, не подходящим для юных девушек, но приемлемым для мужей и жен. Кэтрин училась танцевать вальс дома и здесь могла впервые продемонстрировать свое умение на публике. Это было новое ощущение — находиться в руках мужчины, так близко к его телу, на виду у всех. Они с мужем не разговаривали. Подстраиваясь под его шаги и повинуясь направлению, задаваемому его сильными руками на ее талии, Кэтрин теряла нить мысли. Только когда музыка стихла, она осознала, что забыла попросить Маркуса проверить тайные делишки мадам Тиби. Однако у нее не было возможности исправить эту оплошность: остаток вечера она провела рядом с мужем.