Холодный ветер дул поперек широкой реки. Борющаяся с течением лодка промокла от мелких брызг. Укутанная шалью, плащом и шерстяными шарфами, накрытая до глаз накидками из шкур буйвола, Кэтрин все равно чувствовала сырость и пронизывающий холод. Али и двое индейцев чокто в украшенных бисером оленьих шкурах и чём-то наподобие сшитого из шерсти буйвола доломана искренне ей сочувствовали. Неустанно и беспрерывно они налегали на весла, направляя длинное хрупкое судно на север, несмотря на все неудобства, причиняемые ветром, рекой и опасной темнотой ночи.

Отвлекало от холода лишь ощущение тошноты в горле. Движение лодки было мучительным, хотя раньше ее это никогда не беспокоило. Но хуже всего был запах тухлой рыбы и прогорклого медвежьего жира, такой сильный, что даже свежий ветер не мог его развеять.

Серые мелкие капли пасмурного рассвета оседали прямо на них, в темноте начали появляться очертания деревьев без листьев, когда они услышали первую барабанную дробь. Доносившийся до них словно приглушенный туманом звук, казалось, шел издалека, из глубины леса. По мере того как становилось светлее, звук и темп усиливался, заставляя Али, сдвинув брови, вглядываться в густо растущие деревья. Не было ни пения птиц, приветствующих день, ни даже дерзкого карканья ворон. Белые журавли сидели, как мудрецы, на своих насестах, важно разглядывая проплывающее мимо каноэ. Но как только они приблизились к трясине, где стояла отчасти скрытая от глаз плоскодонка тетушки Эм, увидели спокойно круживших над ней американских грифов.

Из трубы дома Трепаньеров шел дым. Все выглядело опрятно и стандартно, было тихо. Осталось пройти десять миль. Али что-то сказал, и удары весел ускорились. В дневное время они могли идти быстрее, так как им не нужно было опасаться плывущих бревен и других обломков.

Над Альгамброй не было дыма. Дом в сыром полумраке выглядел холодным и неприветливым. Ставни были закрыты, белая краска выглядела такой же серой и мрачной, как шероховатые полоски мха, развевающиеся на ветру между деревьями.

От долгого сидения в одном положении ноги Кэтрин свело судорогой, поэтому, сходя с лодки, она пошатнулась. Али поддержал ее, затем повернулся к двум индейцам и протянул им плату. Они приняли ее, удовлетворенно закивав, но, когда их попросили подождать, взглянули на дом и без церемоний отчалили от берега, стремительно удаляясь.

На одну неосторожную секунду темно-карие глаза Али встретились с взглядом Кэтрин, и она прочла в них какое-то беспокойство, не имеющее отношения к личной опасности. Она улыбнулась, внезапно ощутив прилив мужества. Подняв юбки над покрытой инеем травой, она быстрым шагом направилась к дому. Идти было неприятно. Ее колени дрожали от болезненной слабости, объясняемой не только сидением, в спине покалывало, словно она ощущала сотню наблюдающих за ней глаз.

Сухие скрученные бурые листья лежали на ступеньках и переносились ветром по полу галереи. Их шелест под ногами, когда она задевала их юбками, действовал ей на нервы, так же как неожиданный скрежет петель при открытии входной двери.

— Скажи мне ради бога, что она здесь делает? — спросил Рафаэль у Али.

— Думаю, мой муж, что ты обращаешься не к тому человеку, — вмешалась Кэтрин.

Он, казалось, не слышал.

— Ты должен убрать ее отсюда, немедленно.

— Как, Maître? — спросил Али, не отводя глаз. — Лодка ушла.

— За домом пасутся две лошади.

— Болотистая дорога небезопасна, Maître, даже если бы я мог вас оставить.

— Вы можете обсуждать это сколько угодно, раз это доставляет вам удовольствие, — твердо сказала Кэтрин, — однако я не намерена уходить, тем более что это будет означать побег, судя по вашим словам. Как бы то ни было, но мне хотелось бы пройти в дом. Я устала и замерзла.

Казалось, Рафаэль готов был отказать ей, но затем неохотно сделал шаг назад, позволив им войти.

На полу в коридоре остывала большая латунная жаровня. Кэтрин подошла к ней, с благодарностью протягивая руки к теплу. Поглощенная этим занятием, она все же отчетливо осознавала, что Рафаэль, закрыв дверь на засов, идет к ней. Темные круги под его глазами выдавали усталость от нехватки сна, а в остальном он выглядел здоровым. В линии его плеч угадывалась большая сила, а в движениях — осторожность. Разгневанно прищурившись, он, однако, не мог полностью скрыть жестокий огонек ожидания чего-то важного. Он к чему-то готовился. На столе рядом с дверью лежал набор ружей, пистолетов, охотничьих обрезов, мушкетов — все заряженные, а рядом — несколько рогов пороха и мешочки с пулями.

За толстыми стенами дома ощущалась гнетущая тишина. Прошло какое-то время, прежде чем Кэтрин поняла: это объяснялось еще и тем, что прекратилась барабанная дробь.

— Ну? — резко прозвучал голос Рафаэля в тишине.

Во время того бесконечного путешествия Кэтрин придумывала, что ему скажет. Жаль только, что она не потратила больше времени на запоминание этого.

— Тебе не нужно обращаться со мной, как со злоумышленником, вторгшимся в твои владения, — сказала она, защищаясь. — У меня ведь есть право находиться здесь.

— Ты выбрала неподходящее время напомнить об этом.

— Я могла сделать это и раньше, если бы мне позволили.

Его ресницы опустились и снова поднялись.

— Я думал, твой взгляд устремлен на Кипарисовую Рощу.

— Я поняла, что не смогу заменить там Фанни в качестве хозяйки. Джилс уехал. Если он когда-либо и вернется в Орлеан, то очень нескоро.

— Значит, хорошо, что у тебя есть муж, к которому можно обратиться за помощью.

Кэтрин, чувствуя, что насмешливое замечание ранит ее в самое сердце, понимала, что вновь начинает сомневаться, как и предупреждал Али. Быстрый взгляд на темное, ничего не выражающее лицо лакея ничем не помог.

— Да, а разве не так? — сдержанно согласилась она. — И сейчас, раз уж я здесь, возможно, ты расскажешь мне, как обстоят дела.

В сумраке закрытой ставнями комнаты его лицо осветила мрачная улыбка.

— Все ушли. Рабы с плантации со своими семьями ушли вчера утром, слуги по дому, даже Кук и ее дочери, сбежали минувшей ночью. Не думаю, что они были мятежниками, — просто побоялись не присоединиться к другим. Впрочем, результат такой же.

— Но куда? Чем они занимаются?

— Они ушли вглубь болота, к повстанцам. Мне говорили, что они почти все время кричат о своем недовольстве, танцуют за единство и храбрость, изо всех сил стуча в барабаны, — и объединяются в группы, наподобие гаитянских масс.

— О боже, — прошептала Кэтрин.

— Ты думала, что будет все, как в прошлый раз — несколько недовольных мятежников, которых можно разогнать после первой смерти? Так легко не получится…

— Месье Раф?

Лицо Али с тонкими чертами приняло сосредоточенное выражение. Через секунду он бесшумно подошел к окну и слегка отодвинул портьеру. Через тонкую щель Кэтрин увидела на дальней стороне двора волну черных фигур. То тут, то там над их головами горели факелы. Они продвигались к передней галерее. Тишина в их рядах была зловещей. Неужели они все это время прятались среди окружающих дом деревьев? Значит, у нее не просто так кололо между лопатками? По ее телу пробежала внезапная дрожь. Она решительно подавила ее, крепко сжав перед собой руки.

Раф повернулся и уверенным шагом направился к входной двери.

Кэтрин открыла рот, но сразу же закрыла: у нее нет права возражать. Вкус крови заставил ее осознать, что она прикусила губу.

Петли пронзительно завизжали, когда дверь резко распахнулась. Али спокойно подошел к столу с оружием. Осторожно ступая, Кэтрин стала рядом с ним. Был жаркий день, когда она, тетушка Эм и Джонатан упражнялись в стрельбе по черным комкам на дереве, где сидели грифы. Дай-то бог, чтобы она не забыла, как это делается, и рука не дрогнула. Она уже однажды сгоряча ударила человека ножом. Если ее спровоцируют, то она запросто сможет выстрелить. И пока эти мысли носились, как мыши, в ее голове, она не отводила глаз от мужчины, широким шагом идущего к галерее, словно толпа внизу собралась по его приказу.

Его голос, поднявшись над бормотанием толпы, звучал уверенно.

— Кто у вас главный? Пусть выйдет вперед.

Выступил один мужчина. Это был громадный негр, с выпяченной грудью и спутанной бородой. В левой руке он держал мушкет, правая была отрублена: в некоторых странах отрезание правой кисти было обычным наказанием за воровство. Он ничего не говорил, но его воинственная поза была достаточно красноречива.

— Какова причина вашего раздора со мной? — спросил Раф. — Объясни отчетливо, и мы поговорим об этом как мужчины.

— О, oui, сейчас мы есть мужчины с оружием в кулаках! — выкрикнул великан.

За его спиной послышался хор одобрительных голосов.

Раф кивнул, согласившись, что это и правильно, и справедливо.

— И как мужчины, — осторожно произнес он, — чего вы хотите?

— Свободы! — закричал великан. — Свободы для всех!

Было мгновение, когда казалось, что если Раф сможет найти разумный, честный ответ на эту просьбу, то день закончится победой. Но откуда-то из середины разношерстной толпы раздался пронзительный крик:

— Месть!

Прозвучал выстрел, вырвавшись оранжевым огнем и черным дымом. Раф потерял равновесие и прислонился к дверному косяку. Со стороны толпы послышался громкий рев, вопль триумфа и безумной жажды крови. Они ринулись к изогнутой лестнице, размахивая мотыгами, граблями, мачете, топорами, вилами и дубинками.

Схватив ружье, Кэтрин подняла его и выстрелила в бурлящую массу. Али целился более осторожно и был вознагражден пронзительным криком и небольшой заминкой, так как люди столпились вокруг жертвы. В этот короткий миг преимущества Кэтрин вместе с лакеем втащили в дом Рафа, ошеломленного, ослепленного кровью, безостановочно текущей из раны на голове, захлопнули тяжелую дверь и задвинули засов.

Они соорудили баррикады, но надолго ли? Дверь и ставни были крепкими, построенными для защиты от мародеров — индейцев и белых, — а также ураганов, но они не могли долго устоять перед такой силой: в толпе насчитывалась сотня людей, может больше.

Схватив со стола шарф, Кэтрин прижала его ко лбу Рафа.

Комок в горле Кэтрин исчез. Дрожащими пальцами она вытерла вязкие сгустки крови, чтобы лучше видеть рану на его виске. «Дюймом левее…» — испуганно подумала она и быстро спросила:

— Что теперь?

По двери сзади них раздавались глухие удары, ставни дребезжали.

— Сделай что-нибудь с этим, — сказал Раф, нетерпеливо указывая на свисающие концы шарфа.

Сейчас было не время смеяться. Она послушно подвернула концы шарфа, придав ему форму тюрбана. Раф вырвался из ее рук.

— Дым, Maître, — сообщил Али, сделав глубокий вдох.

Это не было неожиданностью, учитывая факелы, оставляющие черный шлейф, и намеренно принесенный сюда языческий ладан.

Раф перевел взгляд с ружья на Кэтрин, его черные глаза что-то оценивали. Резко кивнув, он схватил пистолет и засунул его себе за пояс, еще по одному оставил в каждой руке.

— Значит, остаются лошади. Надеюсь, собаки предпочитают вытягивать лис через главный вход логова.

Али схватил ружье и выстрелил в дверь, как бы призывая, потом взял еще три ружья, впихнул одно из них Кэтрин в руку, и они побежали.

Раф первым оказался у задней двери и начал спускаться по нескончаемой винтовой лестнице. Он остановился внизу, подождав, пока Кэтрин приблизится к нему, затем вышел и осторожно двинулся через двор.

Справа находилась извилистая дорога к Кипарисовой Роще. Впереди были окутанные тишиной хижины. Беглецы свернули налево, мимо кухни, голых фиговых деревьев и груш, прошли под бельевыми веревками и направились к лесу.

К чему эта уловка? Скорость и хитрое прикрытие ненадолго помогли выиграть время. Они бежали под широкими ветками орехов, когда раздался крик:

— Вон они идут! Не дадим им скрыться!

Кэтрин споткнулась. Голос. Резкий, хриплый от напряжения, это был голос Маркуса Фицджеральда. Она оказалась права.

Пронзительные крики, похожие на лай гончих псов, усиливались. Быстро оглянувшись через плечо, Кэтрин увидела выбегающую из-за дома воющую толпу, позади которой вились клубы дыма.

Вдали послышался звон. Это был колокол с плантации, висевший возле хижин. Его отчетливый звук разносился на мили. Не для пробуждения, не для отдыха, а для смерти. Смерть хозяевам!

Али опустился на одно колено, по очереди стреляя из своих пистолетов по белому пятну. Это ни к чему не привело, лишь вынудило Маркуса пригнуться, чтобы его не было видно. Рафу повезло больше: он убил двоих, после чего выбросил свои пистолеты, как бесполезные. Меткая стрельба ничего не изменила. Упавшие были затоптаны надвигающейся толпой. Раф не стал ждать, пока Кэтрин выстрелит. Схватив ее за запястье, он потащил ее за деревья.

Лошадей, взволнованных шумом и запахом пожара, можно было услышать раньше, чем увидеть. Отходя в сторону, пятясь с широко открытыми глазами, они не давали себя оседлать, поэтому Рафаэль отвязал поводья от ветки дерева и ухитрился запрыгнуть в седло. Сдерживая беспокойного мерина под собой весом и крепкими мускулами, он наклонился, схватил Кэтрин за руку и, подняв, усадил позади себя.

Али был не таким ловким. Его лошадь попятилась, встав на дыбы, бросилась к деревьям, не давая ему подойти сбоку, а Рафаэлю — схватить за уздечку. Зловещие крики становились громче. Кэтрин видела перекошенные лица, раскрашенные отвратительными белой и оранжевой красками. Впереди шел однорукий мужчина, сжимая самодельное копье.

Если бы она выстрелила из своего пистолета, то могла бы лишить Али последней возможности усмирить свою лошадь, к тому же ей вряд ли удалось бы попасть, сидя на скачущем мерине. Кэтрин на секунду прицелилась, но потом опустила пистолет.

Наконец Рафаэль схватил край уздечки и наклонил голову лошади вниз. Али взялся за луку.

В эту секунду главарь выпустил копье. Оно высоко поднялось, потом начало со свистом падать.

— Али! — вскрикнула Кэтрин, предупреждая.

Поставив одну ногу в стремя, лакей оглянулся через плечо. Копье с металлическим наконечником пронзило его бедро и наполовину высунулось, зловеще блеснув теплой кровью.

Али застонал. Нога окрасилась льющейся потоком кровью, выскользнула из стремени, и он упал. Лошадь в диком ужасе встала на дыбы. Громко выругавшись, Рафаэль отпустил поводья, чтобы не дать коню растоптать Али. Дернув головой, лошадь описала круг и умчалась в гущу деревьев.

— Дай мне свою руку! — крикнул Рафаэль. — Сейчас же!

Али схватился за копье, торчащее под странным углом. Он не смог бы сесть в седло. Даже стоять ему было трудно. С искаженным от боли лицом он покачал головой.

— Ты обязан повиноваться мне! — рассердился Раф.

Кэтрин никогда не слышала, чтобы Раф говорил такие слова таким тоном своему лакею. Али тоже не слышал. Привычка повиноваться была сильна. Он поднял руку.

Раф наклонился и с усилием, которое, казалось, скрутит его мышцы на спине в узлы, затащил Али поперек холки своей лошади. Времени на оказание помощи не было. Вокруг них посыпался первый шквал камней и палок. Раф пришпорил коня. Кэтрин, развернувшись назад, выстрелила из своего ружья. Она не видела, куда попала. Важнее всего было не сдаваться.

Мерин был выносливым, но с таким большим грузом и нарушенным равновесием не мог скакать во всю мощь. Однако все-таки они начали отрываться. Голоса постепенно затихали. Люди спотыкались, пригибались, бежали назад, скорее всего к руинам Альгамбры, разрушенной языками пламени и клубами дыма, перекинувшимися теперь на верхушки деревьев. Некоторые продолжали идти, но затем и они исчезли за деревьями, а копыта лошади приглушенно стучали по мягкой земле возле реки.

Али, лежавший неподвижно, зашевелился, пытаясь подняться.

— Maître… месье Раф. Отпустите меня. Оставьте меня.

Раф не ответил и не замедлил движения.

— Мадам, скажите ему. Лошадь, возможно, сможет довезти двоих, но не троих, даже если бы я смог терпеть боль. Вы должны меня оставить.

— Они убьют тебя, — сказала Кэтрин.

Ее сердце разрывалось, глядя на посеревшее, залитое потом лицо Али. Он висел, глядя на землю и стиснув зубы.

— Не сейчас. — Он тяжело дышал. — Мой цвет кожи меня защитит. Я могу, если нужно, стать… одним из них. Там река. И поверхность более ровная. Поторопитесь… прежде чем мы… встретим… другую толпу… поднятую по сигналу колокола.

Раф все равно не остановился. Как он мог?

Кэтрин видела, что Али напрягся и уперся руками в круп лошади. Она подумала, что он хочет попробовать найти менее болезненное положение. Вместо этого он вдруг с неожиданной силой выровнялся. Через секунду слуга выхватил у Рафа из-за пояса пистолет, затем оттолкнулся и с глухим стуком упал на землю.

Раф резко придержал лошадь, подняв клубы пыли. Он повернул лошадь как раз в тот момент, когда Али двумя руками вытягивал из ноги сломанное копье. При звуке возвращающейся лошади слуга взглянул вверх и схватился за пистолет.

— Нет, — решительно сказал он, пристально глядя на них. — Вы больше не будете тащить меня, как беспомощную ношу. Я человек, а не ваш раб, и не подчиняюсь вам, Рафаэль Наварро. Я сам себя спасу.

— А если нет, как я смогу простить себе это? — спросил Раф.

— Я прощаю вас, здесь и сейчас.

— Этого недостаточно.

— Тогда подумайте о мадам Кэтрин и о том, как мало покоя у меня будет в раю из-за того, что я привез ее сюда умереть, что с нами, бесспорно, и произойдет, если продолжим в том же духе.

В их спокойных голосах проскакивали искры недовольства.

— Но твоя нога! — крикнула Кэтрин. — Ты умрешь от потери крови.

— Может быть. Но не сейчас. У меня есть тюрбан, я перевяжу ее. А еще у меня есть причина выжить. Я видел лицо человека, из-за которого умерла моя Индия. Он здесь — и останется здесь, пока не закончит то, что начал. Потом он убежит — а может быть нет, если я достаточно хорошо сыграю заклятого врага.

— Али…

Но он не отреагировал на эту тихую мольбу.

— У меня своя миссия, месье Раф, а у вас своя. Кто-то должен пойти и позвать военных, чтобы схватили этих шакалов. Нет! Не слезайте. Я не смогу вас застрелить, вы же знаете, поэтому мне придется убить себя, не отведав вкуса мести, и я это сделаю. Вы позаботитесь о захоронении моего трупа?

В наступившей тишине раздалось нетерпеливое фырканье лошади. На открытой дороге дул ветер. Кэтрин почувствовала влагу моросящего дождя на своих губах и ресницах. В голове вертелся вопрос. Почему? Почему это должно было произойти? Но она понимала, что на это нет ответа.

Рафаэль расправил плечи.

— Тогда желаю хорошей охоты, mon ami.

Пришпорив коня, он пустился вскачь. Кэтрин, протирая глаза сначала одной рукой, затем другой, смотрела назад, пока дорога не повернула. Грязная тропа с сухой травой и примятой осокой посредине была пустой.

Они не могли ехать по открытой дороге и понимали это, но по мере приближения к Новому Орлеану была важна каждая миля. В конце концов им придется свернуть к реке, но не сейчас. Еще было слишком рано, слишком близко к Альгамбре.

Под двойной тяжестью мерин быстро слабел. Кэтрин тоже устала. Ее платье, тяжелое и плотное, однако не предназначенное для верховой езды, собиралось складками над коленями. Наброшенный сверху широкий плащ помогал сохранить приличный вид, но не закрывал ноги. Одетые только в шелковые чулки, они натирались шерстью лошади, задней частью седла и парой прикрепленных к седлу мешков. Ее муж никак не реагировал на ее присутствие позади него, однако она не хотела прижиматься к нему слишком близко. Попытки сидеть прямо и не раскачиваться медленно истощали ее силы. Теперь она старалась скрыть от него дрожь в мышцах. Ей казалось, что это у нее неплохо выходит, пока он не свернул в лес позади зарослей ежевики и коричневых головок побитого морозом золотарника.

Раф спешился и повел лошадь дальше, в заросли пурпурного сумаха, сассафраса и молодых дубов. Высокие деревья, растущие среди них, были черными, как будто недавно здесь была выжженная территория. Но теперь землю снова покрывал толстый ковер переносимых ветром листьев. Под ногами лежали черные грецкие орехи и гикори, но там, где остановился мерин, возвышался старый гикори, упрямо удерживая на ветвях последние орехи — крошечные черные шарики на фоне темнеющего серого неба. Влажный воздух был тяжелым от затхлости гниющих листьев и кисловатого запаха болота, находящегося в полумиле за деревьями.

Кэтрин без возражений позволила опустить себя вниз. Они преодолели большое расстояние, но путь еще предстоял неблизкий, и было лучше сейчас замедлить ход, чем потом совсем остановиться. Кроме того, пока Раф не сказал что-то другое, она всегда могла сделать вид, что это лошадь нуждалась в отдыхе.

— Когда ты последний раз ела? — внезапно спросил он.

— Когда? Я… Вчера за ленчем, кажется.

— Я так и думал.

Со знанием дела ее муж развязал прикрепленный к седлу мешок и протянул ей завернутый в салфетку кусок копченой говядины и толстый ломоть хлеба.

Кэтрин приняла все с молчаливой благодарностью. По выделившейся на запах пищи слюне она поняла, что ее слабость в основном объяснялась голодом. Честно дождавшись, пока Раф достанет свой сверток, она наконец приступила к еде. Впившись в мясо своими острыми зубами, она заметила в черных глазах мужа насмешливую улыбку, но была слишком голодна, чтобы обращать на это внимание.

— Ты, должно быть, покинула Новый Орлеан в спешке.

— Да, — ответила Кэтрин. — У меня, кажется, не так хорошо получается планировать внезапные отъезды, как у тебя.

— Практика это поправит, — заметил он, и его лицо на секунду стало суровым. — Для меня остается загадкой причина твоего приезда — и дьявольская логика, которой ты убедила Али привезти тебя.

Кэтрин с трудом сглотнула.

— Полагаю, ты сожалеешь и о том, и о другом, ведь без моего вмешательства Али мог быть сейчас здесь и делить с тобой эту еду, как вы планировали?

— Тебе доставляет удовольствие говорить загадками, — медленно ответил он.

— Тогда как тебя, конечно же, можно понять без труда?

— Я считал, что так и есть. Возможно, я был неправ. Но обещаю доходчиво объяснить все, что ты пожелаешь узнать, если ты сделаешь то же самое.

Это звучало так просто. Так правильно. Однако правда могла быть ловушкой. Но не могла ли она быть также и спасением?

Прежде чем Кэтрин смогла ответить, он нахмурил черные брови. Над их головами раздался раскат грома — слабый зимний гром, непохожий на сильную весеннюю грозу. Как будто обрадовавшись возможности переключить внимание, Раф посмотрел на небо, прищурив глаза. Затем замер.

Проследив за направлением его взгляда, Кэтрин разглядела сквозь деревья вспышку света факела. На секунду поддавшись страху, она вдруг осознала, какими яркими были огоньки, а значит, как темно стало вокруг.

Раф быстро подошел к голове лошади, чтобы помешать ей приветственно заржать. Кэтрин едва дышала, следя за ним глазами и прислушиваясь к передвигающемуся смеху и разговору. Голоса звучали громко, не таясь, что напомнило Кэтрин болтовню пьяных лодочников, но она не могла сказать, то ли эти рабы были пьяны от бунта, то ли от содержимого винных подвалов некоторых плантаторов.

После долгих минут ожидания Раф начал продвигаться вглубь леса, обрамляющего болото. Кэтрин не задавала вопросов и молча шла следом.

Зима была не сырой. Поэтому болото не превратилось, как иногда случается, в бесконечную трясину, полную москитов. Это было место извилистых рукавов в дельте реки, где черные пятна воды порой пересекались с ровными сырыми участками земли, где только кипарисы возвышались над густыми ветками деревьев, заслоняющими солнце. Вдоль берегов, зарывшись в грязь, лениво отдыхали аллигаторы. Опоссумы, еноты и белки устроили себе жилища на верхушках деревьев, тогда как пространство внизу было предоставлено диким кошкам, пантерам и медведям.

Передвигаться по целине в такой жуткой полутьме было и без того достаточно трудно, думала Кэтрин. Как же здесь станет ночью? Заглушит ли звук барабанов крик пантеры, рычание медведя или хрип аллигатора внизу?

Они двигались на юг. Как Раф ориентировался на местности, она не могла сказать, но он находил дорогу так же безошибочно, как в Vieux Carré. В основном их путь пролегал по узкой дороге вдоль полоски леса, находившейся между рекой слева и болотом справа. Они ехали верхом, отдыхали, шли пешком и так снова и снова, хотя со временем Раф перестал позволять Кэтрин идти.

Постоянно собирающийся дождь задержался до середины утра: густой, наполненный парами туман становился все тяжелее и внезапно превратился в ливень. Ветер набрасывал на них серо-голубую мантию дождя, укутавшую их в свои влажные невидимые складки.

Кэтрин закрыла глаза от попадающих в лицо капель. Когда она их открыла, лошадь шла под густыми раскидистыми ветками гигантской магнолии. Звук дождя превратился в громкий стук о твердую поверхность вечнозеленых широких листьев. Снизу они были светло-коричневого цвета, и казалось, что смотришь на внутреннюю часть зонтика. Было не совсем сухо, дождь донимал их брызгами и неожиданными каплями, но все равно это было гораздо лучше, чем раньше.

Не ожидая помощи, Кэтрин соскользнула с лошади. Она по щиколотку погрузилась в ковер из сухих рыжевато-бурых листьев и старых почерневших стручков. Красные мясистые семена, прикрепленные к стручкам, блестели в тусклом свете, как капли крови.

Раф расседлал мерина и положил сбрую возле ствола дерева, где было суше всего. Он достал из мешка салфетку и принялся вытирать лошадь. Кэтрин какое-то время наблюдала, как дождевая вода, ставшая красной, стекает с грубой повязки над его бровью. Она откинула капюшон своего плаща и присела рядом с седлом, где начала рвать другую салфетку на полоски и связывать их вместе.

Она ничего не говорила, пока он не закончил работу, а затем ровным голосом, без эмоций произнесла:

— Давай я посмотрю твою голову.

Он недоверчиво взглянул на нее. Кэтрин на секунду усомнилась, понял ли он ее из-за шума дождя. Затем Раф еще раз погладил лошадь и подошел к ней, одним коленом опустившись на попону и прижав руку к другому. От его близости у нее возникла паника. Она хотела отодвинуться и в то же время подступить ближе, почувствовать силу его рук на себе. Она осталась на месте и с напускным равнодушием сняла с него шарф, вытерла им стекающую, разбавленную дождем кровь и отложила влажную ткань в сторону.

Рана была значительной, но не такой ужасной, как она думала: пуля сильно оцарапала кожу головы. В целом кровотечение остановилось, однако из самой глубокой точки возле виска все еще медленно сочилась кровь, и ей казалось, что это объяснялось еще и влажностью.

— Болит голова? — спросила она, накладывая самодельную повязку.

Он так долго не отвечал, что она перевела взгляд на его лицо и обнаружила, что муж внимательно и задумчиво смотрит на нее.

— Нет, — быстро ответил он. — По крайней мере не до такой степени, чтобы об этом беспокоиться.

Это хорошо, значит, череп не задет.

— Ты помнишь ту ночь, когда зашивала мой бок?

Кэтрин опустила голову и продолжила начатое, размещая над виском прокладку и аккуратно обматывая повязку вокруг его головы. Мягкая черная волна его волос продолжала упрямо падать на ткань, и она осторожно убирала ее.

— Помнишь? — настаивал он.

— Да. — Она гордилась собой, потому что ее голос прозвучал спокойно.

— У тебя было такое же сосредоточенное выражение лица. Мне кажется…

Теперь настала ее очередь настаивать.

— Что тебе кажется?

Он покачал головой, испортив ее работу, и она нахмурилась.

— Почему ты отказала Джилсу?

— Это имеет значение? — спросила она, осторожно завязывая узел над его ухом.

— Не уверен.

— Тогда почему ты спросил?

— Скажем, из любопытства, — ответил он, не сводя глаз с ее покрасневшего лица, когда она отстранилась.

— Мне казалось, мои мотивы очевидны.

— Впрочем, — тихо произнес он, — я научился не доверять очевидному.

Кэтрин устремила взгляд поверх его плеча на громко ударяющийся о землю дождь, который образовывал грязные ручейки и крошечные водопады среди опавших листьев. Ветер сотрясал самые верхние ветки магнолии. Крупная капля упала на плечо Рафаэля, но он этого не заметил.

— Я… отправила его, потому что… не хотела развода, — сказала она наконец, с силой выдавливая из себя слова: в горле у нее стоял ком, а сердце бешено колотилось.

С завораживающей медлительностью его рука переместилась к застежке ее плаща. Он упал за ее спиной, а его пальцы обхватили ее шею, заставляя ее приблизиться к нему. Она видела танцующие огоньки страсти в его глазах, чувствовала ответную волну желания внутри себя и все же положила руку ему на грудь, задавая взглядом немой вопрос.

— Мое… любопытство, — прошептал он у ее губ, — еще… не удовлетворено.

Кэтрин отбросила притворство, гордость, желание дать отпор. Не помогла и мысль, что это сделает ее уязвимой. Она отчаянно и до слез нуждалась в Рафаэле Наварро, в прикосновении его губ, в сильных ограждающих руках и том всепоглощающем чувстве, которое она испытывала, лежа рядом с ним. Никто другой не смог бы унять эту боль, причиняемую любовью, никто не смог бы освободить ее от душевных терзаний, которые сковывали ее сердце, как она сама считала.

— Кэтрин… милая Кэтрин. — Эти слова невольно вырывались из его груди.

Он положил ее на колючую шерсть попоны, прикрыв наготу плащом. Два тела, хрупкое и крепкое, тянулись друг к другу, прижимаясь теснее, и кровь бурлила в их венах. Дождь и безумство мира отошли в сторону: ничто не могло сравниться с этим экстазом. Тела слились воедино, стремясь взмыть в прозрачное серое небо, подняться как можно выше, пока не столкнутся со стеклянным куполом и тогда полетят вниз, упав среди многочисленных осколков мягкой сверкающей слюды.

Все еще ощущая дрожь в теле, Кэтрин неосознанно уткнулась лицом в его шею. Тесно прижавшись к нему, она чувствовала ладонью движение мышц его спины под шрамами на коже, когда он убирал волосы с ее влажной шеи. Он провел губами по ее макушке. Его рука гладила ее плечи, опускалась к талии и вновь нежно поднималась к груди. Кэтрин смутно ощущала жжение в тех местах, где его борода касалась ее лица, и как щекотали ее волосы на его груди. Никто не ждал никаких слов, хотя она могла бы попытаться… Ведь это и был тот покой, который она искала. Другого не существовало.

Дождь уменьшился и превратился в моросящую пелену. Лошадь была оседлана. Раф застегнул на Кэтрин плащ, целуя дрогнувший уголок ее рта, и поднял ее на спину мерина. Усевшись сзади, он обнял ее и прижал к груди.

Ближе к вечеру они выехали из леса и двинулись параллельно реке по заросшей травой тропе: на этом участке никакой другой дороги не было. Описав дугу, бесцветное солнце пробивалось сквозь свинцовые тучи. Его бледно-желтый свет упал на маленькую плоскодонку. Из трубы ленивыми кольцами поднимался дым, а в тяжелом влажном воздухе стоял запах жареной рыбы.

Это была плоскодонка тетушки Эм и Джонатана! Привязанная к перилам, она спокойно покачивалась на волнах рядом с курносой килевой лодкой.