«Я не выйду за тебя замуж, Наварро. Нет».

Кэтрин сумела сдерживать гнев до окончания представления, пока они не оказались вместе в его экипаже.

— Chérie? — произнес он тихим голосом, сидя в темноте рядом с ней. — Как думаешь, сможешь ли ты теперь называть меня Рафаэлем, раз уж мы собираемся стать мужем и женой?

— Мы не станем мужем и женой. Я говорила, что не выйду за тебя.

— Полагаю, для подобного упрямства имеется веская причина?

— Упрямства? — сдавленно воскликнула Кэтрин. — Ты самый надменный и самоуверенный человек, который, к несчастью, встретился мне на пути. Сначала ты заявляешь, что не женишься на мне, исчезаешь на три дня, а вернувшись, рассчитываешь, что я упаду в твои объятия и приму все твои возмутительные предложения?

— Звучит прелестно, — вздохнул он. — Но нет, скорее я ожидал, что ты будешь раздражена. Кстати, я ожидал, что ты станешь отрицать каждое слово там, в ложе, и придумал несколько приятных способов заставить твои губы молчать. Но ты сбила меня с толку, не сказав ни слова. Интересно почему?

Кэтрин метнула на него неприязненный взгляд.

— Я не хотела устраивать сцену. К тому же я наблюдала за твоей сестрой и ее ужасной дуэньей. Они были шокированы, не иначе.

— В самом деле? — спросил он. — Они так сказали?

— В этом не было необходимости. На их лицах застыло выражение гнева и отвращения, но больше всего сомнения.

— Ты должна запомнить, Кэтрин: нельзя позволять чувствам других людей влиять на твои собственные. Неважно, что они думают и чего хотят. Это их не касается.

— К тому же там была моя мать, — продолжала она, не обращая внимания на его слова. — Она стояла с таким видом, словно с ее плеч только что упала тяжелая ноша, то есть я.

— Мне кажется, ты к ней несправедлива, — спокойно заметил он. — Но какая разница? Я просил тебя стать моей женой не ради спокойствия твоей матери.

— Прости мне мою забывчивость, но я не помню, чтобы ты вообще об этом просил, — сказала Кэтрин.

— Ах, вот в чем дело! Ты чувствуешь себя обманутой, не получив официального предложения.

Смех в его голосе вывел ее из себя.

— Нет, это не так! Я не хочу, чтобы ты женился на мне из жалости или чувства долга — или того, что ты считаешь своей честью!

— Осторожно, милая Кэтрин, — сказал он спокойно. — Мое терпение не бесконечно.

— Не нужно мне угрожать. Я прекрасно понимаю, насколько большой урон ты можешь мне нанести! — закричала Кэтрин. — Неужели ты не видишь? Если мы поженимся сейчас, через такой промежуток времени, это будет значить, что мы подтверждаем слухи, которые о нас распускают, и действительно совершили все эти предосудительные поступки, о которых судачат в обществе.

Его голос снова стал спокойным, даже задумчивым, когда он ответил:

— Могу я отметить, что брак дарует прощение за… э-э… предыдущие слабости и узаконивает последующие?

— Я не нуждаюсь в прощении! — в сердцах бросила Кэтрин. — Я не сделала ничего, за что мне было бы стыдно.

— Браво, petite. Прекрасная позиция. Но я уверен, что мать и друзья сочтут тебя легкомысленной, если ты поселишься в моем доме без благословения священника.

Кэтрин повернулась так быстро, что заметила, как блеснули в темноте его зубы.

— Говори прямо, — сказала она резким голосом. — Что ты задумал?

— Я пощажу твою стыдливость, милая Кэтрин, и скажу только одно: или сегодня же ночью ты согласишься стать моей женой, или к утру будешь моей любовницей. Одно из двух. Решай. Сейчас.

Экипаж Наварро качнулся на рессорах, не издав ни скрипа, ни шума. Копыта запряженных гнедых негромко стучали по пыльной мостовой. Синий бархат на окнах и внутренняя обивка кареты заглушали шум улицы. Эта поездка отличалась от той, которую она совершила с этим мужчиной несколько дней назад, и все же она была такой же. Такой же пугающей.

— Я не люблю тебя, — заявила она.

— Правда? В таком случае, в столь важном вопросе мы схожи. Значит, начнем на равных.

— Тогда зачем? Почему ты это делаешь?

— Все просто: я хочу тебя. Скажем, я хочу тебя, как пробующий чудесное вино гурман желает заполучить весь урожай.

— Но ты же не хочешь иметь в качестве жены или любовницы женщину, которая к тебе равнодушна.

— Нет, — задумчиво согласился он. — Было бы интересно посмотреть, как долго ты будешь оставаться равнодушной.

— Ты… — начала она и умолкла, не в силах выразить словами свой гнев и досаду, замешательство и страх.

— Я знаю. Надменный, самодовольный и еще много чего, но ты будешь мне благодарна за то, что я хочу дать имя нашему ребенку, если он появится.

Кэтрин застыла от изумления. Она открыла рот, чтобы отвергнуть такую возможность, затем снова его закрыла. Что бы она сделала, если бы это оказалось правдой?

— Ну, Кэтрин? — спросил он через несколько секунд. — Нечего сказать?

— Я… Нахожу твое чувство ответственности просто удивительным.

— И не более того? Я бы сказал, фантастическим. Но время идет, ma chérie. Каким будет твой ответ?

Кэтрин с иронией вспомнила, как совсем недавно задумывалась о судьбе женщины легкого поведения. Казалось, это была вольная жизнь, без стеснения и ограничений, без соблюдения правил приличия; жизнь, которую она могла бы назвать личной, не подвластной никому. Сейчас же, когда ей предложили ступить на этот путь, он показался Кэтрин просто одиночеством без поддержки и покровительства, для удовольствия посторонних. Ответ мог быть только один.

Она устало откинулась на подушку и отвернулась.

— Я выйду за тебя замуж.

— Рафаэль, — напомнил он.

— Рафаэль, — прошептала она.

В следующее же воскресенье в кафедральном соборе огласили их имена. Их предстояло огласить еще дважды, а затем, в понедельник после последнего объявления, должна была состояться церемония венчания. В выборе даты столь скоропалительной свадьбы время было решающим фактором. На следующий день после торжества приходился Марди Гра, «жирный вторник», за которым шла Пепельная среда — первый из сорока дней Великого поста, когда верующие начинают поститься перед Пасхой и проводить время в молитвах. Вступать в брак в этот период было не принято, поскольку пришлось бы отказаться от привычного банкета и развлечений. Кроме того, это считалось дурной приметой: новобрачных якобы могут ожидать несчастья и бедность. Свадьба в воскресенье была слишком «распространенной», как выразилась мадам Мэйфилд, а сочетаться браком в понедельник было модно. Поэтому сошлись на понедельнике.

Кэтрин коротала время за выбором приданого. Это было не очень трудное занятие. Креольские девушки проводили юность за шитьем и вышиванием вещей, которые могли понадобиться им после замужества: дюжины простыней, наволочек, скатертей, салфеток, банных полотенец, утиральников для посуды и даже тряпок. Аккуратно переписывались кулинарные рецепты, целебные средства от болезней и для профилактики, руководства по уборке. Ночные сорочки и пеньюары, сшитые монахинями специально для невест, красиво и старательно вышивались белыми или кремовыми нитками по белому же полотну.

Верхняя одежда в приданое не входила. Свадебная поездка не планировалась. Вместо этого будет соблюден обычай «пяти дней» — пять бесконечных дней, которые по традиции следует провести вместе за закрытыми дверями спальни, не принимая посетителей и не посещая развлекательные мероприятия за пределами дома. Для некоторых пар это было долгожданным уединением после бесконечных ухаживаний в присутствии компаньонок. Кэтрин это казалось суровым испытанием.

Проходили недели, и Кэтрин была рада, что до свадьбы ей не требовалось оставаться с Наварро наедине. Соланж требовала, чтобы брат сопровождал ее и утром, и вечером, так как она носилась, сломя голову, то за какими-то ненужными покупками, то на различные торжества. Рафаэль не часто позволял Кэтрин отказываться от их общества, в результате чего они составляли вынужденный квартет с мадам Тиби. Порой, если Кэтрин чувствовала, что больше не в силах выносить дружного неодобрения обеих женщин, к ним присоединялась ее мать, очаровывая всех своей искренней улыбкой.

Постепенно Кэтрин привыкла появляться в обществе под руку с Рафаэлем. Она вынуждена была признать, что они составляли изумительную, очаровательную пару. И хотя она так и не смогла научиться получать удовольствие от производимого ими фурора, по крайней мере, стала воспринимать его как неизбежность.

Déjeuner de fiançailles, завтрак в честь помолвки, нельзя было назвать удачным. Он считался семейным мероприятием, но семейства Наварро и Виллере были большими, и нельзя было упустить ни единого человека, от двоюродного дедушки Проспера до двоюродной племянницы Тины. Пока Кэтрин писала приглашения и складывала в корзину, чтобы слуга разнес их по адресам, она искренне надеялась, что некоторые из приглашенных, извинившись, ответят отказом. Но ее надежды быстро растаяли. Семьи, казалось, чувствовали, что это прекрасная возможность сплотиться, и превратили en masseв повод поддержать своих близких и дальних родственников. Однако это собрание было больше похоже на похороны, чем на помолвку, и продолжительные поздравления звучали как соболезнования. Безусловную симпатию у всех вызвала Ивонна, хотя были и те, кто считал, что в свое время она скомпрометировала себя, выйдя замуж за Américain.

Однако обе стороны были единодушны в том, что это мероприятие казалось им сплошным кошмаром, через который нужно пройти как можно быстрее. Они с огромной скоростью поедали все, что перед ними ставили: грибные омлеты, яйца-пашот на артишоках, тонкие ломтики ветчины, телятины, грудки цыплят, луковый суп и апельсиновый шербет, смородину и орехи. Они пили шампанское за здоровье невесты, а после представления обручального кольца — традиционного большого рубина в золотой оправе, окруженного бриллиантами, следуя долгу, восхищались им, после чего стали вежливо прощаться.

Стоя на своем посту у двери и наблюдая, как гости один за другим покидают дом, Кэтрин не могла определиться, радоваться ей или обижаться на их отношение. В ту же минуту Рафаэль наклонился к ней ближе и, скривившись, прошептал:

— Подумать только, на свадьбе снова придется вытерпеть все эти кислые лица.

Подняв на него взгляд, она увидела веселые огоньки в его глазах и улыбнулась. В конце концов, будущее может быть вполне сносным.

В последнюю пятницу перед венчанием Рафаэль лично принес corbeille de noce. Портниха, мадам Эстель, хвастала своим вкусом в подборе свадебных корзин, и Кэтрин ожидала, что ей вот-вот доставят одно из ее творений. Корзина, которую Рафаэль вручил Кэтрин, была очень похожа на одну из тех, что собирала мадам Эстель, только оказалась тяжелее, и в число белых лент, украшающих ручки этой ивовой корзины, была вплетена одна золотая.

Польщенная вниманием Рафаэля к деталям и в то же время сердясь на себя, что придала этому такое значение, Кэтрин нарочно бросила взгляд за его спину.

— А где Соланж? — спросила она.

— Я отправил ее с мадам Тиби за покупками. Твоя мама говорит, что с сегодняшнего дня я не должен с тобой видеться до появления в соборе, и я решил, что пришло время отбросить формальности и компаньонок, поскольку есть моменты, которые нам надо обсудить.

Бросив на него беглый взгляд из-под ресниц, Кэтрин ответила:

— Мне нечего обсуждать.

— Однако я не думаю, что твоя мама нас потревожит. Пойдем, — сказал он, забирая у нее корзинку. — Пойдем в салон.

— Там готовятся к свадебному ужину, — отрезала она, чувствуя нарастающую тревогу. — Тебе подойдет гостиная?

Они вместе поднялись по лестнице и вошли в небольшую гостиную, залитую солнечным светом. Рафаэль закрыл дверь.

— Да не переживай так, малышка. Ты разве не заметила? Я веду себя чрезвычайно примерно.

— Да, — согласилась она с осторожной улыбкой. — Я оказалась самым благодарным зрителем демонстрации твоего самообладания в последние несколько дней.

— Неужели? Это очень вдохновляет. Но, может, тебе следует открыть свою корзинку, прежде чем мы продолжим эту тему?

Кружевные платок и косынка, а также веер были более или менее предсказуемы, как и ажурная вуаль — любимый головной убор креольских женщин, который они надевали вместо шляпки, выходя из дома. Сюрпризом оказалась прекрасная кашемировая шаль, широкая, расшитая золотой нитью, а также белые замшевые перчатки, вышитые нежным узором из колокольчиков и перевязанные ленточкой. Однако самый дорогой подарок лежал на дне корзины в нескольких бархатных коробочках. Это был parure : ожерелье из окруженных жемчугом топазов в виде цветка, такие же сережки, несколько браслетов и пара идеально гармонирующих украшений для волос, которые, соединяясь, превращались в небольшую диадему.

Кэтрин так долго сидела, разглядывая разложенные вокруг подарки и украшения, выбранные с заботой и вниманием, что Рафаэль с нетерпением откинулся на спинку дивана.

— Если тебе что-то не нравится, только скажи, — наконец произнес он.

— Нет-нет. Дело не в этом, — поспешила заверить она. — Просто… Всего так много. Не нужно было столько тратить.

Он повернулся к ней лицом, его губы сжались в жесткую линию.

— Очень даже нужно. Я хотел подарить тебе эти безделушки. Этого достаточно.

— Правда?

Его настроение мгновенно изменилось, и он улыбнулся в ответ на ее дерзкий взгляд.

— Думаешь, я купил их, только чтобы показной роскошью заставить замолчать сварливых баб? Нет. Я выбрал эти вещи потому, что они мне приглянулись и я надеялся, что тебе будет приятно их носить.

— В таком случае я с благодарностью принимаю эти подарки.

— Не уверен в твоей искренности, — ответил он, склонив голову и сверкнув черными глазами. — Лучше докажи.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она, нервно собирая разложенные предметы и складывая их обратно в корзину.

— Я имею в виду, моя наивная девочка, что за свои старания у модистки, портнихи и ювелира ожидаю награды хотя бы в виде поцелуя.

Кэтрин выдержала его взгляд.

— Значит, по этой причине ты хотел встретиться со мной наедине.

— В данный момент этой причины достаточно. Убери ее, — сказал он, забирая корзину из ее крепко сжатых рук и привлекая Кэтрин к себе. — Не нужно стесняться, — прошептал он и прикоснулся губами к ее губам.

Кэтрин поддалась, позволив ему прижать ее к своей груди, но по-прежнему не могла ему доверять, по крайней мере, так ей казалось. Прошло некоторое время, прежде чем она пошевелилась и отстранилась.

— Что ж, пожалуйста, — сказал он, засмеявшись.

Глядя на него, Кэтрин вдруг ощутила странную боль в груди. Этот мужчина сам признался, что не испытывал к ней любви. То, что он чувствовал, было всего лишь примитивным физическим влечением. Тогда что двигало ею? Неужели такое же влечение?

Резко повернувшись, она прошла через комнату и остановилась, облокотившись на спинку египетского кресла.

— Полагаю, ты будешь счастлив узнать, что не станешь отцом, — сказала она ему, не сводя взгляда с резного сфинкса под ее пальцами.

Он молчал так долго, что она наконец подняла голову. Когда их глаза встретились, он мягко спросил:

— Это сделает меня счастливым?

— Почему бы и нет? До сих пор ты не проявлял интереса к семейным обязанностям.

Рафаэль глубоко вдохнул, его губы сомкнулись в две суровые линии, а в глазах появилась пустота, более страшная, чем ярость. Его пальцы медленно сжались в кулак, затем он неожиданно развернулся и вышел из комнаты.

Гордость боролась в ней с желанием побежать следом и окликнуть его. Гордость победила, хотя это оказалось нелегко. Почему она делала из мухи слона? В Новом Орлеане редко можно было встретить брак, основанный на любви. Большинство союзов заключались по расчету, в основе которого порой лежали деньги, но чаще — престиж семьи или договоренность между родителями. Однако ее брак не был похож на эти мирные практичные договоренности. Через три дня она выйдет замуж за незнакомца, свирепого незнакомца. Несколько минут Кэтрин неподвижно стояла, размышляя над этим, а потом снова переключила внимание на кажущиеся бесконечными приготовления.

Сгущались весенние сумерки, когда Кэтрин Мэйфилд вышла из материнского дома и отправилась в собор. Ее отделанное старинным кремовым кружевом семьи Виллере платье тускло посверкивало при неверном свете. Короткую кружевную вуаль на ее волосах держал безупречный венок из апельсиновых цветков, который выгодно оттенял ее бледное неподвижное лицо.

Экипаж Наварро был в ее распоряжении. Когда она забиралась в него, идущая следом Деде подняла со ступенек ее юбки, а мать, выглянув изнутри, придерживала вуаль, пока Кэтрин усаживалась.

— Не суетись, — строго сказала новобрачная. — Пожалуйста…

Кэтрин понизила голос, увидев обиду на лице Деде. Мадам Мэйфилд попыталась всех успокоить, но ее нервы тоже были на пределе. Она прижала руки к коленям и изо всех сил попыталась сосредоточиться на том, что должно было произойти в течение следующих нескольких часов.

После обеда прошел небольшой дождь, и небо все еще было затянуто тучами, из-за чего рано стемнело. Воздух был влажным и тяжелым. От обилия переживаний Кэтрин начала дрожать, и ей хотелось сбросить шаль, которой мать накрыла ее плечи, потому что она могла помять ее платье.

Территория вокруг Оружейной площади была заполнена экипажами всех видов, от двуколок и фаэтонов до запряженных пони повозок. Было даже несколько паланкинов со стоящими рядом носильщиками — пережиток парижского прошлого; в основном их использовали либо пожилые люди, либо если после сильных дождей по улицам было невозможно проехать на экипаже.

Кэтрин уже тошнило от сильного запаха лошадей и сырости, доносящейся от близкой реки, но ее мать, выйдя из экипажа у собора, ахнула от восторга.

— Весь мир пахнет свадьбой! Разумеется, это запах цветущих апельсинов на набережной, но какой прекрасный аромат, не правда ли?

Глупо улыбаясь этому пустому замечанию, сквозь собравшуюся толпу Кэтрин проследовала к двери. Она увидела марширующих ей навстречу швейцарцев, одетых в средневековую униформу красного, золотого и синего цветов, почувствовала теплое пожатие руки и с замиранием сердца поняла, что рядом с ней стоит Рафаэль Наварро. Ей не хватало мужества взглянуть на него.

В ее широко раскрытых глазах плясало пламя свечей, когда она шла к алтарю во главе процессии из родственников Виллере и Наварро. Неловко споткнувшись о неровный камень в полу, она сразу почувствовала, как Раф подхватил ее под руку. Поблагодарила ли она Рафаэля за это? Она не была уверена и лишь слабо улыбнулась в ответ на радостное выражение лица ожидавшего их священника. Тихим голосом она повторила клятву, и холод знаменующего этот союз кольца скользнул по ее пальцу. Рафаэль помог ей надеть кольцо на свой палец. Над их склоненными головами прозвучало благословение. С громким скрипом двигалось перо по книге регистрации, когда она в последний раз выводила свою девичью фамилию. Пришлось бесконечно долго ждать, пока более тридцати ближайших родственников тоже поставят в книге свои подписи. Наконец все закончилось.

Экипаж ожидал их прямо у входа, поблескивая при свете фонаря под вновь начавшимся дождем. Едва новоиспеченные супруги вышли из церкви, как грянул гром, раскаты которого заглушила приятная мелодия скрипок. Это был оркестр бродячих музыкантов, стоявших перед экипажем по щиколотку в грязи в надежде получить за свою музыку хотя бы несколько пенни.

Оценив положение, Рафаэль вытащил кошелек и бросил его кучеру, затем помог Кэтрин забраться в экипаж, и они сидели, молча улыбаясь, пока раздавали пожертвование. Молодая жена оценила этот поступок, но неожиданная тишина ее смущала. Она посмотрела на Рафаэля, затем перевела взгляд на Плацдарм.

В темноте угадывалось бледное пятно, а когда блеснула молния, Кэтрин увидела мужчину. Это был мелкий воришка, запястья и лодыжки которого были заключены в колодки, перед собой он держал обвинительное заключение. Его выглядывающие из отверстий руки посинели и безжизненно свисали, а подбородок упирался в доску, ограничивающую его движения. Дождь струйками стекал по неприкрытому лицу, и он смотрел прямо перед собой, не проявляя ни малейшего интереса к проходящей перед ним пышной процессии.

Экипаж тронулся и Кэтрин отвернулась, но ей показалось, что выражение безысходного страдания на том бледном лице останется в ее памяти на всю жизнь.

«Un repas de Lucullus».

Эта фраза повторялась снова и снова, когда гости собрались за длинным столом, который, к всеобщей радости, разместили в огромном помещении, образовавшемся после того, как настежь открыли двери между столовой, небольшой гостиной и просторным салоном. Покрытый скатертью стол слуги дома Виллере сервировали на сотню людей. В центре, на почетном месте, стоял piéce montée — огромный торт. Он был точной копией испанской Альгамбры, c Воротами Гранатов, Миртовым и Львиным двориками с колоннадой и крошечным фонтаном, поддерживаемым двенадцатью львами.

Из-за большого количества гостей и огромного разнообразия блюд угощения подавались не по очереди, а сразу, во всем изобилии — настоящий лукуллов пир. На одном краю была огромная порция жареной телятины, на другом cochon de lait — целый поросенок, с хрустящей корочкой и нежным мясом. В промежутках между основными блюдами подавали суп из зеленой черепахи — court bouillon, и креольский bouillabaisse, называемый гумбо, вместе с чашами пропаренного риса. В ряд стояли тарелки вареных креветок, приправленных пряностями, полуоткрытые устрицы, подносы с vol-au-vents, начиненными раками, языками бекасов и устрицами. Огромный черепаший панцирь, наполненный смазанным маслом мясом краба и черепахи, соседствовал с coq au vin, filet de boeuf — с грибами, смешанными с daube glacéи утиной печенью. Вдоль стен стояли буфеты, с одной стороны были всевозможные десерты: кексы, торты, пироги, пудинги, безе, желе, кремы, конфеты, с другой — напитки, от горячего кофе с цикорием до шампанского. Позади каждого стула стоял слуга, готовый по первому зову выполнить любую прихоть гостя.

Разместившееся в углу зала трио музыкантов исполняло классические мелодии на скрипке, валторне и клавесине. Вскоре, когда невеста с женихом удалятся, длинный стол с яствами будет передвинут и здесь устроят танцы. Конечно же, думала Кэтрин, такое обилие еды и развлечений сыграет свою роль и ей с мужем не станут исполнять шуточную серенаду на тазах и подносах, оставят новобрачных в покое.

От вида такого изобилия сытной пищи и ее запаха, который смешивался с духами и запахом копоти освещавших комнату свечей, у Кэтрин закружилась голова. Она без аппетита ковыряла прибором в тарелке. Все, что она сумела протолкнуть в свое скованное горло, — это несколько глотков шампанского. Она играла бокалом, наблюдая, как яркие пузырьки поднимаются на поверхность, и явственно ощущала присутствие сидящего рядом мужчины. Его задумчивый взгляд был прикован к противоположной стене. О чем он думал? Заметил ли он, что среди гостей был и Маркус, который оказывал знаки внимания Соланж Наварро, выбирая для нее лакомые кусочки и нашептывая на ушко льстивые речи, от чего ее довольно невзрачное лицо становилось почти милым? Видел ли, как на него искоса поглядывают другие женщины, особенно Фанни Бартон, серые глаза которой, когда она смотрела на Рафаэля и на нее, Кэтрин, принимали выражение такой непоколебимой храбрости, что это было скорее похоже на боль?

Джилс Бартон, сидевший рядом с сестрой, заметил взгляд Кэтрин. Его рука лежала на спинке стула Фанни, словно защищая ее, но он чуть наклонился и поднял свой бокал в сторону Кэтрин, улыбнувшись своей совершенно обезоруживающей улыбкой. В ответ на его выразительный жест Кэтрин тоже улыбнулась и слегка приободрилась.

Наконец торжество подошло к концу. Со стоном пресыщения гости оставили свои места, повернувшись спинами к разлитому соусу, разбросанным кускам мяса и оставшимся крошкам. Кэтрин, перехватив взгляд матери, поняла, что ей пора покинуть празднество. Она невозмутимо повернулась к Рафаэлю, но ему не нужно было ничего объяснять. Он взял ее руку и галантно поднес к своим губам под пристальными взорами доброй половины присутствующих. Когда она повернулась, чтобы уйти, все гости загомонили, делая вид, будто не замечают того, что она собирается идти в свою комнату, где мать и няня разденут ее и оставят в постели дожидаться мужа.

С высоко поднятой головой Кэтрин подошла к двери. Насколько было бы лучше, если бы жених с невестой могли уйти вместе, возможно, даже уехать с торжества в другое, более спокойное место, что избавило бы молодую пару от этого средневекового внимания гостей к их интимной жизни.

Расстроенная, она не заметила, что у лестницы ее поджидает Маркус.

— Кэтрин, — прошептал он, — нам нужно поговорить.

— Пропусти меня. — Быстро взглянув в его молящие глаза, она отвернулась.

— Скажи мне, что ты счастлива, и я уйду.

— Пожалуйста, нас могут увидеть…

— Ты не можешь сказать этого, правда? Потому что ты несчастна, так же как и я. Я понял это сегодня, когда наблюдал за тобой во время этого свадебного фарса. Еще не слишком поздно. Уйдем со мной сейчас. Вместе мы обретем счастье где угодно.

Кэтрин положила руку на перила.

— Ты, должно быть, сошел с ума, — прошептала она.

— Да, сошел с ума от любви к тебе. Обезумел, видя, как ты выходишь замуж за другого. Я больше ни секунды не мог там находиться. Я должен был увидеть тебя и задать вопрос…

— Извини, Маркус, — прервала она его пылкую речь. — Мне правда очень жаль. Но ты должен понимать, что я никогда не сделаю того, о чем ты просишь. Мое будущее было решено в тот момент, когда я согласилась выйти замуж за Рафаэля. Я не могу нарушить данного слова.

Его рот изогнулся в горькой улыбке.

— Почему, Кэтрин? Гордость, честь? Слова. Слова, сковывающие душу. Слова, обрекающие нас на повиновение, как рабов.

— Возможно, — кротко согласилась она, обходя его и продолжая подниматься по ступеням. — Но все равно мы должны держать свое слово.

— Хорошо! — крикнул он вслед ей, едва сдерживая гнев. — Значит, он снова выиграл. Но в итоге победа все равно будет за мной! За мной, слышишь? И вкус ее будет сладким.

Мать Кэтрин столкнулась с ней в холле.

— Это Маркус только что с тобой говорил? — Кэтрин молча кивнула. — Значит, мне не показалось, что я узнала его голос. Надеюсь, он тебя не обидел?

Кэтрин, чувствуя легкую дрожь в коленях, пошла дальше. Что толку объяснять, подумала она.

— Нет, — бесстрастно ответила девушка. — Он меня не обидел.