Опущенная над кроватью москитная сетка была из французского кружева ручной работы. Лежа на мягких подушках в платье с глубоким вырезом, Кэтрин провела пальцем по ткани, восхищаясь работой мастеров. Ни москитная сетка, ни свадебно украшенный ciel-de-lit, ни балдахин над ней не были так красивы, когда она выходила из дома, направляясь в собор. Балдахин был окаймлен dentelle valencienne кремового цвета, а шелковая оборка снизу была скреплена в центре золотым кольцом, которое держали в руках четыре порхающих купидона. Это была прелестная вещица, дань моде, так же как и фата невесты, выполненная в подобном стиле, однако Кэтрин сомневалась, что Рафаэль это оценит.

На туалетном столике возле кровати Деде оставила одну из свечей, которую сделала своими руками. Она светила очень ярко, и ее пламя слегка дрожало. Кэтрин показалось, что свеча пахнет ветивером сильнее, чем обычно, но она не привыкла жаловаться. Няня очень старалась, расчесывая ей волосы, завивая их и раскладывая длинные сияющие локоны на подушке. Она уложила Кэтрин, подвернула края стеганого одеяла, разгладив каждую складочку. До крайности раздраженная этой суетливостью, Кэтрин была близка к тому, чтобы отправить ее восвояси, когда мадам Мэйфилд с безупречным тактом сама выпроводила няню из комнаты.

Теперь Кэтрин оставалось лишь ждать. Ждать мужчину, за которого она вышла замуж.

Как бы она себя чувствовала, задавалась вопросом девушка, уставившись на купидонов над своей головой, если бы не знала, что будет происходить в следующие часы? Испытывала бы она страх ожидания, если бы была невинна, или боялась бы еще сильнее? Может быть, она должна испытывать к Рафаэлю Наварро благодарность? Странные мысли.

Естественно, она не могла благодарить его за нынешнее положение вещей, но и винить его тоже не могла. Он мужчина и вел себя соответствующе. Он взял ее, но, узнав о недоразумении, принял на себя ответственность. Какие бы причины за этим ни скрывались, какими бы ни были его мотивы, он amende honorable.

Она слышала, как дождь барабанит по крыше и стучит в окно. Бедный мужчина в кандалах! Она надеялась, что к этому времени его привели в помещение.

Ее взгляд упал на тяжелое обручальное кольцо на пальце. Вдруг ей захотелось снять его, и она аккуратно разделила две половинки. Внутри, как и полагается, была гравировка: «Р. С. Н. и К. Д. М., 13 марта 1810 г.». Рафаэль Себастьян Наварро и Кэтрин Дэнис Мэйфилд. Они оба получили несколько других христианских имен при крещении, но этих инициалов было достаточно.

Кэтрин закрыла глаза и на ощупь надела кольцо обратно. Теперь эти инициалы всегда будут рядом. Ох уж эти тосты… Два бокала шампанского — или три? — на пустой желудок. Звук дождя действовал успокаивающе. Ее губы невольно изогнулись в улыбке. Замешкавшийся жених получит по заслугам, найдя свою невесту спящей.

Когда Кэтрин проснулась, Рафаэль стоял над ней, держа за плечи. Она подняла на него широко открытые янтарные глаза, ее зрачки расширились, а на губах дрогнула улыбка. Однако его лицо не просветлело, а руки лишь крепче сжали ее плечи.

— Что такое? — медленно прошептала она хриплым голосом.

— Гашиш и мандрагора, — ответил он. — Комната наполнена их запахом. Эти травы обычно высушивают и используют в лечебных целях, преимущественно в Азии. — Он опустил на нее взгляд. — Ты уже насладилась ими, дорогая Кэтрин?

— Не знаю, — проговорила она. — Не понимаю, что ты имеешь в виду.

Он резко отпустил ее, и затуманенным взглядом она смотрела, как он подошел к туалетному столику и задул наполовину догоревшую свечу. Повернувшись к окну, он одернул штору, поднял оконную раму и выбросил в темноту дымящийся огарок.

В комнату ворвался ветер с дождем, раздувая шторы, как паруса. Он взъерошил темные волосы на лбу Рафаэля, когда тот повернулся и направился к ней. Сердце Кэтрин бешено заколотилось, и когда он протянул к ней свои почти черные в полумраке руки, она вздрогнула и отпрянула, но его сильные пальцы лишь сжали простынь — и отпустили.

— Что такое? — вскрикнула она, запоздало потянувшись к одеялу, чтобы укрыть ноги там, где заканчивалась длинная ночная сорочка.

Ответа не последовало. Вместо этого он наклонился вперед и вытащил ее из кружевного кокона, притянув к себе. Поставив ее на ноги перед открытым окном, он вздохнул:

— Совсем не так я все это себе представлял, дорогая. Впрочем, неважно, как это произойдет.

Прежде чем она поняла его намерение, он наклонился к подолу ее сорочки, поднял его и потянул через голову.

Кэтрин ахнула от холодного, пронизанного дождем ночного воздуха, обдавшего ее теплую кожу, отчего она сразу покрылась мурашками. Увидев свою белую ночную сорочку на полу, Кэтрин мысленно выругалась и только собралась ему ответить, как вдруг осознала, что этот удивительный незнакомец имеет право вести себя с ней так, как пожелает.

— Почему? — прошептала она, опустив руки, чтобы стоять перед ним, сохраняя достоинство. — Почему?

Он прикоснулся к ее рукам и провел по гладкой коже своими теплыми ладонями.

— Мне не нужна в постели женщина-зомби. Что бы между нами ни было, Кэтрин, — желание или отвращение, любовь или ненависть — пусть это, по крайней мере, будет настоящим.

Она не могла понять его осуждающего тона. Она ничего не знала о гашише и мандрагоре, которые он упомянул. Или знала? Свеча Деде. Когда ее мысли прояснились, она отчетливо вспомнила, как Рафаэль поднял огарок свечи в тот вечер, когда они ходили в театр, и как фыркнул при этом. Запах свечи был хорошо ей знаком и напоминал о том времени, когда она хворала в детстве, о комнате для болеющих, а также о периодах эмоционального подъема. Свечи Деде против демонов. Ни она, ни мать никогда не считали их вредными. Они были частью лечения Деде. Из чего бы они ни состояли, Кэтрин знала, что они сделаны для того, чтобы помогать.

Разве нет? И сейчас здесь, перед Рафаэлем, в этой тускло освещенной комнате ее нагота не особенно ее смущала. Она не боялась его и просто ощущала в темноте его тепло и дыхание рядом с собой. У нее запекло в горле, когда она посмотрела на белое пятно его рубашки. Он медленно сжал ее руки. Ее груди коснулись грубой ткани его пиджака. А потом он крепко прижал ее к себе.

Она слегка вздрогнула, почувствовав обволакивающее тепло его тела, и невольно придвинулась ближе. Запустив пальцы в длинные волосы, он отклонил ее голову назад и накрыл ее губы своими. Кэтрин секунду колебалась, а затем, поддавшись первобытному женскому инстинкту, сама к нему прильнула.

Складки его одежды, пуговицы и гвоздики на рубашке вдавливались в ее тело. Ощущая их, она вдруг где-то в глубине души осознала, что страстно желает, как это ни странно, почувствовать его обнаженную грудь на своей.

Его губы передвинулись к нежному влажному уголку ее рта.

— Если тебя заворожили, — прошептал он, — то результат просто волшебный. Ты в моей крови — драгоценный огонь, нежное пламя.

В его голосе, в его чувстве юмора был какой-то магнетизм. Кэтрин засмеялась низким гортанным смехом, когда почувствовала, что ее высоко подняли и положили на льняные простыни кровати. Она со смущением и интересом наблюдала за его быстрыми движениями в темноте, когда он снимал с себя одежду.

Когда Рафаэль опустился рядом с ней, она попыталась подвинуться, освобождая ему место, но он прикоснулся к ее плечу. Проведя теплыми губами по округлому контуру, он повернул ее к себе, привлекая к своему длинному крепкому телу и прижавшись грудью к ее груди. Ее волосы оказались зажаты. Она не могла пошевелиться, да и не хотела этого. Внутри нее нарастало какое-то ликующее оживление, усиливающееся возбуждение, которое, казалось, смешалось со звуком льющегося за окном дождя. Она распрямила пальцы на его спине, ощущая плоские рубцы его шрамов и игру мышц под ладонью ее руки, в то время как он гладил изгиб ее бедра. Где-то в глубине души появилось страстное желание отомстить ему за боль его наказания, возникла острая потребность стереть нанесенную им обиду. Она попробовала придвинуться к нему ближе…

Неожиданно она оказалась в силках его нежных объятий, когда он в ответ тоже осторожно придвинулся к ней, повернув ее на спину. Его колено оказалось между ее бедер, и обжигающий жар его рук пробудил в ней тайное желание. Она почувствовала растущую потребность, всепоглощающий огонь, который почему-то казался унизительным. Ее веки дрогнули и закрылись. Она пребывала в каком-то забытьи, не узнавая себя, трепеща и тяжело дыша, подчиняясь движениям обнимавшего ее мужчины. Она испытывала дикий восторг, сердце готово было вырваться из груди, чувства переполняли ее так, что не было сил даже заплакать.

В ночном небе сверкнула молния, и в открытое окно ворвался ветер с дождем: шторы на окне намокли, а на полу образовалась лужа. Через какое-то время этот шум привел Кэтрин в чувство. Она повернула голову, затем собралась с силами и поднялась.

— Лежи спокойно, — сказал муж, прижимая ее к кровати.

— На полу…

— Подождет. Есть другие вещи, о которых тебе следует беспокоиться.

— Например? — шепотом спросила она, чувствуя нежные, но настойчивые движения его руки, поглаживающей ее налитую грудь с выступившими голубыми венами.

— Разные виды любви между мужчиной и женщиной.

— Любви?

— Ну, страсти. Она может причинять боль — или дарить пресыщение; истощать — или приносить удовлетворение.

— Ты говоришь загадками.

— Я знаю. — Он подвинул ее ближе. — Некоторые вещи лучше показывать. И я сделаю это с удовольствием.

— A là vous café.

От этого привычного приветствия Кэтрин медленно открыла глаза, затем снова быстро их закрыла. В комнате по ту сторону москитной сетки было светло, солнечные лучи блестели на мокром полу. В воздухе витал аромат приготовленного Деде кофе, но Кэтрин не спешила его пить. Она была словно пригвождена к постели, закутана в кокон чарующей неги.

— Мамзель! — воскликнула Деде, осуждающе цокая языком. Опустив поднос на столик, она быстро обошла кровать. — Как вы могли, мамзель? Вы заболеете. Вы же знаете, как опасно вдыхать смертельные испарения ночного воздуха. А пол, мой бог, такой мокрый! Даже представить не могу, что скажет ваша матушка, когда я ей об этом доложу.

Но едва няня потянула за штору, как раздался командный тон:

— Не трогайте!

Хриплый голос, прозвучавший прямо возле уха Кэтрин, заставил ее подпрыгнуть. Няня замерла, широко раскрыв глаза от удивления. Затем на ее лице появилось упрямое выражение.

— Но месье… — начала она.

— Я сказал, не трогайте, — повторил Рафаэль. Медленно отпустив Кэтрин, он поднялся на локте. — И впредь вы не будете заходить в эту комнату без вызова, но даже в этом случае будете стучать в дверь и ожидать позволения войти. Если мы захотим кофе, то позвоним и попросим. Если захотим перекусить, одеться, принять ванну или что-то еще, мы также позвоним. Насколько я понимаю, комната, смежная с этой, принадлежит вам. Вы немедленно перенесете из нее свои вещи.

— Но, месье, я спала здесь все эти девятнадцать лет.

— Больше вы здесь не спите. Можете отправиться в крыло для прислуги либо найти в доме другое помещение. Мне все равно какое. Но отныне без разрешения вы не войдете в эту комнату и к моей жене. Вы перешли границы и разрушили доверие к вам, когда дали ей своего ядовитого снадобья, ослабляющего ее силу и волю. Больше вы этого не сделаете.

— Кто же заплетет волосы моей bébé и поможет одеться?

— Не вижу большой необходимости в этих услугах, — медленно произнес он. — Но если потребуется, я обо всем позабочусь.

Деде направилась к выходу.

— Как скажете, месье.

Когда за няней закрылась дверь, Кэтрин повернула голову на подушке и у нее был тревожный взгляд, хоть она и не решилась посмотреть на лежавшего рядом мужчину.

— Ты ранил ее чувства. Теперь она будет дуться несколько часов.

— Пусть делает это сколько угодно, лишь бы оставила нас в покое. Не люблю, когда мне мешают, — ответил он, наклонившись и проведя теплыми упругими губами по ее насупленным бровям.

— Мешают чему?

— Этому, моя наивная прелесть, — прошептал он, проведя губами по ее щеке вниз к устам, в то время как его рука скользила по телу Кэтрин, напоминая ей о том, что под одеялом она совершенно обнаженная.

Настал Марди Гра. В тихую комнату с улицы время от времени доносились крики, когда молодежь Нового Орлеана по традиции, привезенной их предками с юга Франции, праздновала последний день веселья перед Великим постом. Верхом на лошадях, спрятавшись под масками и костюмами домино, они флиртовали со стоявшими на балконах дамами. Женщины масок не надевали и с нескрываемым удовольствием кокетничали с наездниками в маскарадных костюмах, бросая им маленькие цветы, тонкие платки и тому подобные свидетельства своего расположения.

Однако Кэтрин и Рафаэль из выходивших на внутренний двор окон комнаты не могли наблюдать это представление. Услышав, как мимо дома проезжает особенно шумная толпа, Кэтрин вздохнула, вспомнив былые годы, затем прогнала эту мысль, посчитав ее незначительной.

Лежавший рядом Рафаэль отвел взгляд от газеты Moniteur de la Louisiane.

— Бедняжка, — поддел он. — Уже скучаешь?

— Ужасно, — ответила Кэтрин нарочито скорбным тоном, который, как она надеялась, мог скрыть ее настоящие чувства.

Повернувшись, она сняла с его груди тарелку, на которой остались крошки от съеденных на завтрак круассанов. Поставив ее на лежавший между ними поднос, она с осторожностью беспокоящейся о фарфоре хозяйки наклонилась, чтобы переставить поднос на пол. С высокого матраса тянуться было далеко. Вид стоящего на полу подноса возродил в памяти неприятное воспоминание о другом подносе возле другой кровати — тогда ночью, несколько недель назад. Это был поднос с ужином. Странно, как с тех пор все изменилось. Было это совпадением или наказанием — то, что она оказалась в такой же ситуации, за которую тогда осуждала свою мать?

Теплая рука подхватила ее под локоть.

— Не упади, — лениво сказал Рафаэль. — Не хочу быть ответственным за новые синяки.

— Синяки? — удивилась она, пытаясь вспомнить хоть один случай, когда из-за него получила синяк.

— Ты такая хрупкая, — заметил он, переместив руку на ее шею и проведя большим пальцем по ключице, когда она снова легла рядом с ним. — Кажется, что я могу раздавить тебя одной рукой, хотя понимаю, что это не так. Ты знала, что бывает жемчуг такого же красивого цвета, как твоя кожа?

— Конечно, — сказала Кэтрин, прикрыв глаза и стараясь говорить непринужденно, несмотря на участившийся пульс.

Почему она позволяет ему оказывать на нее такое воздействие? Почему не может оставаться равнодушной к его прикосновениям? Словно он поработил ее тело и подчинил своему желанию. Понимал ли он это?

— Женское тщеславие, — пробормотал он и вдруг крепко ее поцеловал, после чего схватил покрывало, накрыл ее и плотно подоткнул у груди. — Вот. Лежи так, — сказал он. — Иначе можешь провести лежа на спине следующие пять дней.

Кэтрин не знала, что ей испытывать — облегчение или раздражение. Он переключил внимание на газету, а она наблюдала за ним.

— Что там такого интересного? — наконец спросила Кэтрин.

Он мельком взглянул на нее, в глазах блеснула улыбка.

— Политика.

— Например?

— Испанцы вырываются из тисков Франции. С гор спускаются группы повстанцев, чтобы помочь Британии разгромить врага. У испанцев есть одна характерная черта: они никогда не признают поражения… Если поближе к дому, то снова поднят вопрос о статусе государства для Луизианы. Все еще остается несколько человек, верящих, что нам следует дождаться лучшего предложения, возможно, от Испании или Англии.

— Неужели можно получить статус государства?

— Учитывая важность реки Миссисипи и новоорлеанского порта для восточных областей, открытых для поселения, мы должны получить его. Не в этом году, наверное, и даже не в следующем, но рано или поздно это случится.

— Не представляю, чтобы все настолько изменилось, хотя это все же не так радикально, как после ухода испанских донов.

— Внешне не изменится. Но это принесет стабильность, необходимую для процветания любой страны, и даст нам право голоса в решении важных для нас политических вопросов.

Кэтрин понимающе кивнула.

— Что еще, по мнению «Moniteur», стоит внимания? — спросила она после продолжительной паузы.

— Вот это должно быть интересно. Ты знала, что в январе Наполеон наконец-то избавился от своей Жозефины? Сейчас он в поисках новой жены и императрицы. Поговаривают, что он намеревается взять в жены дочь русского царя. Другие заявляют, что он хочет породниться с дворянами из австрийского дома Габсбургов, вступив в брак с племянницей Марии-Антуанетты, Марией Луизой.

— Бедная Жозефина, — заметила Кэтрин.

— Бесспорно, но, учитывая ее прошлые заслуги, полагаю, она сможет прекрасно себя обеспечить. Так уже было, пока Наполеон находился в Египте. К тому же он отдает ей загородный дом, Мальмезон, и обещает покрывать ее вовсе не мелкие расходы.

— Ты видел их, когда был в Париже?

— Да, я был им представлен.

— Что ты о них думаешь? — с любопытством спросила она.

— Наполеон относится к типу людей, которых можно либо любить, либо ненавидеть. Он высокомерен и полон достоинства, что либо раздражает, либо вызывает уважение. Жозефина привлекательная, остроумная, интеллигентная женщина, но пора ее расцвета миновала. Она стала отличной императрицей, но, к сожалению, не сумела стать хорошей женой.

— Потому что не смогла подарить Наполеону ребенка? — спросила она, сразу же пожалев об этом, поскольку затронула щекотливую тему.

Но Рафаэль, казалось, не заметил ее огорчения.

— Отчасти да, — согласился он. — А еще Жозефина была неверной, непокорной и глуповатой. Она отказалась вместе с ним покидать страну и не ценила его до тех пор, пока он не надел ей на голову корону. Мужчинам этого мало.

Послышалось ли ей предупреждение в его голосе? Даже если так, ей все равно. Кэтрин отвернулась и задумчиво уставилась вдаль. Украшенный вышивкой муслиновый пеньюар лежал на кресле возле кровати. Подразумевалось, что его нужно надевать в комплекте с халатом, но она понятия не имела, где он. Поднявшись с кровати, Кэтрин поправила москитную сетку и надела пеньюар. Это было лучше, чем ничего, но он все равно был таким прозрачным, что она даже не стала завязывать под грудью пояс.

Бесцельно бродя по комнате, она взяла с туалетного столика щетку для волос и, расчесывая запутанные локоны, подошла к окну. Отодвинув в сторону штору, она выглянула на улицу. Во дворе внизу была обычная полуденная суета прислуги. Маленькие девочки-служанки размешивали в баках с водой для питья, которую ежедневно набирали в реке, очищающий порошок. Девочки постарше под зорким взглядом древней старушки ощипывали цыплят для ужина. Одна из женщин вытряхнула грязные тряпки, наполнив воздух облаком пыли, и зашла обратно в дом, громко хлопнув дверью. Все увиденное было так знакомо, что Кэтрин почти не замечала этого.

— Рафаэль? — осторожно позвала она.

Он бросил газету на пол и потянулся, закинув руки за голову и наблюдая за ней из-под густых темных ресниц. Кэтрин знала, что завладела его вниманием, но не могла поднять на него глаза.

— Ты бы… Ты бы действительно сделал меня своей любовницей?

Прищурив глаза, он внимательно обвел взглядом ее всю — начиная от маленькой белой ножки, вверх по мягким округлым изгибам, просвечивающимся сквозь прозрачный пеньюар, до длинных блестящих волос, спадающих на плечи. Его взгляд остановился на овале ее лица и выразительных скулах, и в уголках его рта задрожала улыбка.

— Конечно, ma chérie, — наконец ответил он.

Пальцы Кэтрин медленно сжали щетку для волос. Этот мужчина вдруг показался ей чужестранцем, вторгшимся в ее жизнь, в ее дом и ее постель; жестокий человек, победивший в борьбе за нее других мужчин и оставивший их истекать кровью на поле битвы. Что она делала рядом с ним здесь, в этой комнате? Как он завоевал право смотреть на нее этим горящим взглядом властелина? Все казалось нереальным, даже когда он встал с кровати, забрал у нее щетку и принялся нежно расчесывать медово-золотые пряди ее волос.

Так незаметно пролетело несколько часов, а потом и дней. По взаимному молчаливому согласию они избегали спорных вопросов. Они жили в слишком ограниченном пространстве и их отношения были слишком новыми, поэтому любое несогласие могло причинить множество неудобств.

Некоторое время Кэтрин думала, что Деде не собиралась подчиняться приказу Рафаэля и освобождать свою комнату, но во второй половине того же дня они услышали, как она переносит свои вещи. Когда после ухода няни Рафаэль закрыл другую дверь на засов, Кэтрин показалось, что он безумно обрадовался. И даже она, только начавшая понимать постоянное, но непредсказуемое по своей природе вожделение мужчины, тоже почувствовала облегчение, оттого что теперь их не смогут побеспокоить. Еще больше она была благодарна ему за то, что из этой маленькой смежной комнаты он решил соорудить ванную и гардеробную. Его предусмотрительность сделала их быт более комфортным.

Однако Кэтрин уже и не надеялась даже на малейшую возможность уединения. Когда она принимала ванну, Рафаэль часто заходил и стоял, опершись о дверной косяк, наблюдая за ней с искренним наслаждением. Порой он что-то говорил, а иногда просто посмеивался над ее попытками оставаться равнодушной под его испытующим взглядом.

Однажды, чтобы отвлечь его внимание, Кэтрин спросила:

— Что мы будем делать, когда это закончится? Останемся в городе или уедем к тебе на плантацию? Ты уже решил?

— А чего бы тебе хотелось?

Она подняла на него удивленные глаза: с ней советовались.

— Я не против ни того, ни другого. — Она выкрутила мочалку, которую держала в руке, так что вода побежала по ее поднятым коленям. — Новый Орлеан — это Новый Орлеан, и я его люблю. Однако после Пасхи он малолюден. Весна и лето приносят в город лихорадку, в то время как за городом это самая лучшая пора. Я всегда завидовала тем, кто мог проводить время и здесь, и там.

— Значит, ты не станешь возражать против скорейшего переезда в Альгамбру — скажем, в ближайшие два дня?

— Мое приданое упаковано. Я могу ехать хоть в Альгамбру, хоть в любое другое место.

— Ты меня восхищаешь. Я две недели ломал голову, как убедить тебя поехать, не прибегая к похищению.

— Ты действительно пошел бы на это? — изумилась она. — Ты меня разочаровываешь.

Он не обратил внимания на ее провокацию.

— Альгамбра была заброшена, — серьезным тоном продолжил он. — На время своего отсутствия я передал дела управляющему, который оказался не просто неумелым, а вором. Он служил там много лет — достался мне еще от Фицджеральдов — и, надо отдать ему должное, может, даже был хорошим человеком, поскольку нес ответственность за кого-то помимо женщины или группы небрежных адвокатов. Как бы то ни было, я вынужден был распрощаться с ним, когда приехал туда, чтобы забрать Соланж. За урожаем не следили, поля пришли в ужасное состояние. Почва не удобрялась. Домашний скот содержали как попало, и он бродил без присмотра по болотам. С рабами обращались грубо, кормили скудно, посылали обрабатывать чужие плантации, а оплата за работу шла в карман надсмотрщика. Если что-нибудь еще можно спасти, нужно делать это быстро.

— Все так плохо? — тихо спросила она.

— Мои собственные земли, граничащие с плантацией Альгамбры, едва ли в лучшем состоянии. Земля всегда страдает из-за отсутствия хозяина.

— Как называется твоя вторая плантация?

— Мама назвала ее Безмятежность, — печально произнес он.

— Безмятежность, — повторила Кэтрин. — Мне нравится.

— Правда? Мне всегда казалось, что это ее последняя шутка. Когда возвращаюсь туда и смотрю на старый обмазанный глиной дом, где между досками видны грязь, мох и оленья шерсть, и на кипарисовую крышу, прогнувшуюся так, что едва не касается ушей присматривающей за ним старой негритянки, то чувствую что угодно, только не безмятежность.

— Это из-за смерти твоих родителей? — не глядя на него спросила она, понимая, что вопрос слишком дерзкий.

— Да. Тебе интересно? — Он внимательно посмотрел на нее своими черными глазами. — Моя мама была тихой, застенчивой женщиной. О ее браке с моим отцом договорились их родители, и этот союз не был счастливым. Она его боялась. К тому же у нее оказалось слабое здоровье: перенесенная в детстве лихорадка дала осложнение на сердце. Но, говоря откровенно, сочувствовать ей было сложно. Она постоянно жаловалась и лечилась всякими чудодейственными средствами, порошками и эликсирами, используя хрупкость своего здоровья как повод избежать неприятных обязанностей. Словом, не вдаваясь в подробности, скажу, что именно этим объясняется разница в возрасте между мной и Соланж. — Он на некоторое время замолчал. — Помню, как, вынашивая Соланж, она то и дело жаловалась на мигрень, постоянно плакала и беспокоилась. Сейчас я понимаю срывы и нетерпение отца, хотя его поступку и нет оправдания. За месяц до родов он устроил в дом квартеронку, якобы в качестве служанки для мамы, но на самом деле — своей любовницы.

Вода в ванной остыла, но Кэтрин не двигалась, чтобы не прерывать его рассказ. Она наблюдала за тем, как на его сосредоточенном лице одни эмоции сменялись другими. Он говорил задумчиво и слегка иронично, полагая, что она должна знать о разногласиях в его семье, словно это могло снять камень с его души.

— Роды были тяжелыми. Когда все заканчивалось, повивальная бабка дала ей от боли настойку опия. Она совершила ошибку, оставив пузырек возле кровати. Мама приняла слишком большую дозу. Сейчас невозможно сказать, сделала она это осознанно или случайно. Оба варианта возможны. Но люди во всем обвинили моего отца, и он с этим согласился.

Что она могла сказать? Мужчина, за которого она вышла замуж, с презрением отнесся бы к проявлению сочувствия. Каким же суровым, должно быть, был его отец — и как легко было во всем винить его. Однако многое еще осталось недосказанным: шрамы на коже Рафаэля и убийство его отца.

Он отошел от дверного косяка, приблизился к медной ванне и опустился возле нее на одно колено.

— Не расстраивайся, chérie. Это произошло не вчера, а восемнадцать лет назад. Теперь это давняя, покрытая пылью трагедия, с закрученными, как у пергамента, краями. — Он улыбнулся. — Но конечно, если ты хочешь меня успокоить, отказываться не стану.

— Ты намокнешь, — сказала она, запнувшись от того, что его рука погрузилась под воду.

— Нет, — мягко ответил он, — если я сниму одежду. Вообще не помню, зачем утруждал себя и одевался.

— Ты устал лежать в кровати, а без одежды было прохладно, — быстро напомнила она, хватая его за руку, поглаживающую мягкую кожу ее плоского живота.

Он поднял на нее свои выразительные черные глаза и перехватил ее янтарный взгляд. Его губы изогнулись в легкой улыбке.

— Знаешь, я не думаю, что устал лежать, и мне уже не холодно.

— Правда? — прошептала она.

Тихий смех был его единственным ответом, а взгляд обратился к ее заколотым на затылке волосам. Левой рукой он провел по ним и начал вытаскивать шпильки, отчего тяжелая масса волос упала ей на спину, а потом опустилась почти до пола ванной.

Ее внимание сразу же переключилось на сверкнувшие золотые шпильки, которые одну за другой он бросал на пол. Кэтрин сказала:

— Я так и не поблагодарила тебя за подарок, да?

— За это? — Он задумчиво вертел в руке одну шпильку. — Нет, кажется, не благодарила. А хочешь?

Кэтрин безуспешно попыталась сдержать улыбку.

— Ах, Рафаэль, — с легким укором воскликнула она. — Неужели все должно вести к этому?

— Этому? — переспросил он и вынул ее из воды.

Она кивнула, не в силах ответить, потому что его губы были совсем рядом.

— Все это очень важно, — ответил он, неся ее к кровати.

Два дня спустя звук колокола — молитва Богородице — возвестил об окончании их «заточения». В этот вечер они должны были ужинать с матерью Кэтрин. Пока молодые были внизу, Деде упаковала оставшиеся вещи: на рассвете им предстояло отправиться в Альгамбру.

Кэтрин, непонятно почему, показалось, будто колокол звучал печально.

Она стояла, наблюдая за серыми голубями, воркующими в небе и готовящимися к насесту в быстро сгущающихся сумерках.

Она ведь не жалела, что эти пять дней прошли? Она была в прямом смысле слова больна от недостатка движения, от еды с подноса или импровизированного столика, от постоянного контроля и необходимости следить за своей речью. Однако в это время ей не приходилось принимать решений, сталкиваясь с трудностями извне. Кроме того, учитывая все ее страхи и переживания о будущем, в это время между ней и Рафаэлем установилось шаткое перемирие.

Стоя в комнате позади нее, он пытался влезть в свой пиджак. По раздающимся ругательствам Кэтрин догадывалась, что ему не хватает камердинера. Зная, что джентльмены, надевая идеально скроенный пиджак, зачастую вынуждены были прибегать к помощи камердинера и двух лакеев, она предложила ему свою помощь, но он наотрез отказался. Была ли эта реакция вызвана ее надоедливым присутствием или он тоже переживал из-за предстоящих событий? В любом случае она почувствовала его отстраненность. Проблема, которую она собой представляла, была решена: он сполна отомстил Маркусу, поэтому теперь переключил внимание на другие задачи.

Ты ведешь себя странно, говорила она себе, волнуешься без повода только потому, что Рафаэль сменил свое «любвиподобное» отношение и вернулся к привычному для него поведению. Однако эти мысли оказались не просто фантазией: когда она подошла к туалетному столику и взяла щетку, чтобы привести свои волосы хоть в относительный порядок, он несколько долгих секунд смотрел на нее, не двигаясь, а потом подошел к изголовью кровати и позвонил Деде. Когда няня пришла, он открыл ей дверь и неслышно покинул комнату.