Полночный вальс

Блейк Дженнифер

Действие романа Дж. Блейк «Полночный вальс» происходит накануне Гражданской войны Севера и Юга Америки. Молодая хозяйка богатого имения неожиданно для себя оказывается в исключительно романтической ситуации и вынуждена делать выбор между мужем и влюбленным в нее кузеном мужа.

 

ГЛАВА 1

Сильный порыв ветра захлопнул за Амалией Пескье-Деклуе входную дверь, прервав однообразную дробь дождя, барабанившего по полу лоджии. На минуту молодая женщина задержалась на плетеном коврике у порога, стряхивая с насквозь промокшего капюшона плаща воду и отирая полусапожки от грязи. Капли дождя серебристо-голубым бисером переливались в мягких завитках ее каштановых волос, бусинками свисали с темных ресниц и бровей, сверкающими мушками прильнули к розовым лепесткам щек. В холле, у выхода на галерею, светлело массивное зеркало в старинной чиппен-дейловской раме, оно занимало весь проем над столом с мраморной крышкой, но Амалия на себя даже не взглянула. Небрежно смахнув остатки дождя, она повернулась к двери в гостиную свекрови, расположенную слева от холла: оттуда доносились приглушенные голоса.

— Конечно, я отказываюсь от этого предложения, дорогая тетя Софи. — В голосе мужчины слышалось плохо скрываемое возмущение. — Я не знаю, как такое могло прийти вам в голову, но еще более странным кажется то, что вы посылаете за мной и просите об этом!

— Ты обижен, cher, и это делает тебе честь, но… отнесись к моей просьбе спокойно, без эмоций. Я уверена, ты поймешь…

Неожиданное появление Амалии заставило мадам Софию Деклуе замолчать. Щеки ее немолодого уже лица покрылись вдруг красными пятнами. Мадам бросила многозначительный взгляд на своего визави, который сидел в мягком кресле у отделанного мрамором камина. Гость встал и изящно поклонился Амалии, спрятав сверкнувший любопытством взгляд темно-синих глаз под густыми ресницами.

На какое-то мгновение в элегантной гостиной с кремовыми стенами и занавесями цвета шампанского, зеркалами в роскошных золоченых рамах и мебелью из розового дерева, расставленной по периметру обюссонского ковра, воцарилось неловкое молчание.

Желание сообщить нечто важное угасло, как только Амалия приметила смятение на лицах свекрови и ее гостя.

— Прошу прощения, Мами, — произнесла она глубоким грудным голосом. — Я надеялась… я думала встретить здесь Жюльена.

— Ничего страшного, ma cher. — Хозяйка приветливой улыбкой попыталась скрыть замешательство. — Надеюсь, ты помнишь Роберта, кузена твоего мужа и моего племянника?

— Мне кажется, нас знакомили на свадьбе, — сказала Амалия, делая шаг навстречу Роберту и протягивая руку для приветствия.

— Ну конечно же, вы знакомы! — радостно заулыбалась мадам Деклуе, хотя некоторая неловкость еще сохранялась. — Именно Роберт стоял рядом с Жюльеном.

Амалия смутно помнила и тот день три месяца назад, и высокую фигуру молодого человека, стоявшего сбоку от Жюльена. Фата мешала рассмотреть лица всех родственников и гостей, тем более что многих из них она видела впервые. Потом она не раз слышала о Роберте Фарнуме. По правде сказать, Амалия и со своим женихом была едва знакома.

— Как же, конечно, помню, — вежливо улыбнулась Амалия. Роберт бережно охватил сильными, привычными к работе пальцами протянутую молодой женщиной руку, и сероватый луч пасмурного утра, пробившийся сквозь занавеси, утонул в волнах темных волос склоненной в учтивом поклоне головы, а потом оттенил на мгновение глубину его темно-синих глаз. Молодая женщина выдержала этот пристальный взгляд. Она чувствовала, как пальцы слегка покалывает от тепла, пульсирующего в его ладони, и как учащенно забилось вдруг ее сердце. Доселе ей не приходилось ощущать рядом столь сокрушительного мужского начала — сила, воля, целеустремленность буквально исходили от этого человека. Ничего подобного она не испытывала ни с Жюльеном, ни даже с Этьеном, ее первым женихом. Возможно, поэтому Амалия смутилась и как-то сразу притихла: не было сил поднять глаза, ответить любезностью на любезность, не было сил дышать. Никогда еще она не чувствовала себя такой слабой и беззащитной.

— Роберт только что вернулся с Севера, он ездил за машинами для своего сахарного завода, — пришла ей на помощь мадам Деклуе.

Голос свекрови вывел Амалию из минутного оцепенения, она поспешно отдернула руку, хватаясь за предложенную тему, как утопающий хватается за соломинку:

— Жюльен говорил мне об этом. Полагаю, ваши дела завершились успешно, мистер Фарнум.

Мягкая снисходительная улыбка скользнула по губам гостя, высветив вокруг рта чуть наметившиеся лини — результат былых наслаждений, но не изменила выражения глаз.

— Зовите меня просто Роберт. А что касается удачи, то она действительно сопутствовала мне.

Сказано это было слишком непринужденно, чтобы показаться бахвальством, и Амалия поняла, что этот человек умеет добиваться успеха. Ее быстрый взгляд из-под опущенных ресниц успел уловить многое. Лицо и открытая шея Роберта были темными, но не оливковыми, как у французских креолов, которых она знала с детства, а с оттенком бронзы — свидетельство того, что большую часть времени молодой человек проводит под субтропическим солнцем Южной Луизианы. Густые темные брови, глубокие опушенные темными ресницами глаза, прямой классический нос, резко очерченные, словно высеченные из гранита, губы, сильный, волевой подбородок, указывали на решительный и мужественный характер. Под пиджаком — белая сорочка из льняного полотна с распахнутым воротом, которая заткнута в бриджи из мягкой оленьей кожи. Высокие сапоги слегка забрызганы грязью, но сияют, благодаря паре великолепных серебряных шпор. Сходство Роберта с Жюльеном было очевидным: фигура, цвет лица, рост, ширина плеч. Разнила их только манера держаться.

— Тогда и меня зовите Амалией, кузен Роберт, — ответила она, изобразив невероятным усилием воли улыбку и придав его имени французское звучание с ударением на последнем слоге.

— Твой плащ, ma cher, — забеспокоилась мадам Деклуе, с него каплет вода на ковер. Где ты была в такой ливень?

— О, Мами! — повернулась она слишком поспешно и, как могло показаться, с некоторым облегчением к свекрови, назвав ее домашним именем, придуманным Жюльеном в детстве, именем, которое та предпочитала всем остальным. —

Именно об этом я и собиралась рассказать вам. Я вернулась с залива. Сэр Бент утверждает, что вода прибывает и выйдет из берегов еще до вечера. Если не соорудить дамбу из мешков с песком, она может затопить нижние этажи. Он взял несколько человек с плантации, но этого мало, нужны еще люди, а мсье Дай куда-то уехал. Мами нахмурилась.

— Неблагодарный! Вечно его нет под рукой, когда нужен.

Ирландец Патрик Дай числился надсмотрщиком на плантации «Дивная роща». Его высокомерие и самомнение не шли ни в какое сравнение с прилежанием и ответственностью, на которые могли рассчитывать его хозяева. Амалии он не понравился с первого дня пребывания в доме Деклуе, и, как ни пыталась она побороть это чувство, ничего не получалось. Однако в сложившейся ситуации он был именно тем человеком, который умел организовать работу и работников.

— Возможно, он отправился в город? — предположила мадам Деклуе. — Если кого-нибудь послать за ним, то он, возможно, успеет вернуться к сроку.

— А может, и не успеет, — заметила Амалия.

— Что же нам делать? — в голосе мадам чувствовалась растерянность. Тот факт, что Амалия пришла за советом и помощью к свекрови, а не к мужу, показался бы странным только непосвященному. Жюльена никогда не интересовали заботы плантации, и к перспективе появления грязи в доме он отнесся бы с присущим ему безразличием: дом для того и построен на девятифутовых сваях, чтобы в случае наводнения вода не могла добраться до верхних этажей. Первый этаж использовали под склады, жилье для прислуги, буфетную и столовую (единственное неудобство в экстремальной ситуации). Об остальном семейство Деклуе, располагавшееся на втором этаже, могло не беспокоиться. Их апартаментам серьезные повреждения не угрожали. Что касается Жюльена, он наверняка проигнорировал бы и возможный кавардак в доме, и усилия по наведению порядка: он до таких мелочей не опускался.

Мами сокрушенно покачала головой, и тогда в разговор неожиданно вступил Роберт.

— Вы можете во всем положиться на меня, — сказал он твердо.

— На вас?! — Амалия повернулась, чтобы лучше рассмотреть его.

— А как же твой собственный дом, Роберт? — спросила мадам Деклуе обеспокоенно.

— Мои «Ивы» расположены, если вы помните, на возвышенности, — сказал Роберт Фарнум, не обращая внимания на удивленный взгляд Амалии. — Я, конечно, поговорю с Сэром Бентом, но сомневаюсь, чтобы вода поднялась так высоко. Прежде такого никогда не было.

— Мы будем тебе очень признательны, — обрадовалась мадам Деклуе. — Но так ли ты уверен, mon cher?

— Уверен, тетя, — сказал Роберт, направляясь к выходу.

— Подождите! Я провожу вас к Сэру Бенту, — предложила Амалия.

Роберт помедлил минуту, держась за ручку приоткрытой двери, но потом решительно сказал:

— Не стоит. Я знаю дорогу.

— Да-да, — поддержала племянника Мами. — А тебе, детка, — посмотрела она на Амалию, — следует пойти и сменить мокрое платье.

В голосе свекрови причудливо соединились забота, просьба и приказ.

Поморщившись, Амалия откинула полу плаща и, повинуясь какому-то внутреннему беспокойству, посмотрела на молодого мужчину, продолжавшего стоять в проеме дверей. Пристальный взгляд его темно-синих глаз, казалось, охватывал все ее тело — от макушки до носков полусапожек, выглядывавших из-под подола обвисших юбок. Мокрая, прилипшая к телу одежда только помогала ему, подчеркивая все достоинства женской фигуры. Амалии показалось, что Роберт не ожидал, что она обнаружит его бесцеремонное любопытство, и от этого смутилась еще больше, покраснев до корней волос. Готовая возмутиться, она почему-то промолчала, только беспокойная дрожь пробежала по всему телу, проникая в каждую клеточку, задевая каждый нерв.

— Тетушка Софи права… по крайней мере, на этот раз, — сказал Роберт, бросив на мадам Деклуе жесткий многозначительный взгляд, и быстро вышел из гостиной с таким выражением на лице, будто гора с плеч свалилась.

Пройдя к себе в спальню, Амалия призвала звонком служанку и отдала ей мокрый плащ. Отжимая края плаща в большой кувшин, девушка издала удивленное восклицание, но тут же смолкла, остановленная упреждающим кивком Амалии на широкие створчатые двери в спальню мужа. Открываясь, они превращали две комнаты в одну, но сейчас, как, впрочем, и всегда, двери были плотно сдвинуты. Жюльен редко поднимался раньше одиннадцати, а порой оставался в постели и до полудня.

Девушка вмиг посерьезнела. Хозяин «Дивной рощи» мог оглядывать томным и безразличным взором работы на плантации, мог равнодушно принимать ласки и заботу всех в доме, начиная от матери и кончая старым Сэром Бентом, но дерзости и непослушания не терпел.

Амалия позволила служанке раздеть себя и обернуть в мягкий белый фланелевый капот, украшенный лентами и кружевом. Потом с улыбкой отправила девушку унести намокшую одежду и без посторонней помощи решила заняться волосами. Распустив волосы, которые пенящимся водопадом разлетелись по спине, и держа в руке черепаховый гребень, Амалия подошла к окну. Дождь беспрестанно и бесшумно лил уже которую неделю подряд, не давая весне сменить поднадоевшую зиму. Иногда Амалии казалось, что он льет, не переставая, со дня ее свадьбы.

Роберт Фарнум. Каких-либо воспоминаний о нем в день свадьбы у Амалии не осталось. Тогда ее вниманием полностью владел только один человек — ее будущий муж. Как она волновалась в тот день, как нервничала! Все произошло слишком уж стремительно. Письмо мадам Деклуе с предложением поженить детей тетя Тон-Тон получила в ноябре, а в конце января следующего года, в последний скоромный вторник перед Великим постом, они уже поженились. Спешка объяснялась тем, что справлять свадьбу во время поста невозможно, а откладывать на послепасхальную неделю нерезонно — большинство жителей Нового Орлеана уезжают в это время года на отдых за город.

Амалия жила тогда в доме своей двоюродной тетки мадам Антуанетты Пескье в местечке Фелисианас. О замужестве она в свои двадцать четыре года уже не мечтала, смирившись с тем, что останется старой девой.

Правда, в семнадцать лет Амалия была помолвлена с Этьеном Бодье, сыном близкого друга ее отца, приятным и обходительным молодым человеком, который души в ней не чаял. Она его тоже боготворила. Но человек предполагает, а Господь располагает.

Несчастья посыпались разом, как из рога изобилия. Все началось с «золотой лихорадки», которая охватила Америку. Отец Амалии не устоял перед искушением быстро разбогатеть и тоже отправился добывать свое золото в Калифорнию. Приходившие от него письма поначалу напоминали главы увлекательной повести, они завораживали, вселяли надежду. Неожиданно письма прекратились, а еще через полгода какой-то доктор в затрапезном сюртуке занес им узелок с отцовскими пожитками и записку. Нацарапанная отцом наспех на клочке бумаги, она, к сожалению, не пролила света на истинные обстоятельства его гибели. Известно, что беда не приходит одна. Следующий удар не заставил себя ждать. Деньги, на которые отец пытался организовать свое предприятие, были взяты в местном банке под залог их дома и земли. Не успел закончиться семейный траур, как пришло время платить по закладной. Матери Амалии не оставалось ничего другого, как собрать скарб и переехать к мадам Тон-Тон, единственной близкой родственнице.

После всего случившегося мать не смогла оправиться. Она таяла буквально на глазах, и когда срок официального двухлетнего траура — год в черном и год в пурпуре — подходил к концу, она умерла. Лечащий врач сказал, что от нервного и физического истощения, но у Амалии на сей счет было свое мнение.

После смерти матери ей предстояло провести в трауре год. И только после этого они с Этьеном могли пожениться. Его родители, решив использовать возникшую паузу с пользой для сына, отправили его в путешествие по Европе, которое продлилась не год, а целых два. В Америку Этьен возвратился повзрослевшим, возмужавшим, с налетом новомодных космополитических идей, но по-прежнему влюбленным в Амалию и мечтавшим жениться на ней. Несмотря на ранее лето, свадьбу решили не откладывать — городские порядки для провинции не указ. К свадьбе Этьен хотел преподнести невесте браслет, изготовленный по его собственному эскизу во Франции. За две недели до венчания он отправился в Новый Орлеан за драгоценной посылкой. Стоял июнь 1853 года. На Юге Америки свирепствовала небывалая эпидемия желтой лихорадки, прозванной газетчиками «Бронзовым Джоном». Смерть косила людей сотнями, не щадя ни детей, ни стариков. До конца лета в ее ледяных объятиях нашли покой десять тысяч жителей Нового Орлеана. Этьен оказался среди них.

Крушение всех надежд, конец мечтам и ожиданиям.

Еще целых два года носила Амалия траур. Но вот пришло то самое письмо от мадам Деклуе. Тетя Тон-Тон и мадам, тогда носившая другую фамилию, познакомились за сорок лет до описываемых событий, когда они вместе с мужьями приехали обустраиваться в этот Богом забытый край. Годы, проведенные в Фелисианасе, трудности и лишения первых поселенцев сблизили молодых женщин. Когда муж мадам Деклуе умер, она уехала из этих мест и позже вновь вышла замуж, но дружба между женщинами не прервалась — они поддерживали переписку.

Сватовство и устройство браков — явление распространенное в среде креольской аристократии французского и испанского происхождения. К этим вопросам здесь относились со всей серьезностью, справедливо полагая, что предоставлять их решение детям небезопасно. Пока молодые люди знакомились и начинали ухаживать, взрослые обсуждали между собой и тщательно взвешивали каждую деталь: способность юноши обеспечить жену, размеры приданого невесты, общественное положение семей, чистоту крови — чтобы никакой примеси cafe au lait. Обыкновенно то, что производило впечатление счастливого брака по любви, являлось итогом дипломатии и режиссуры матерей жениха и невесты. Но и когда все условия были соблюдены, молодых ни на минуту не оставляли наедине, даже для того, чтобы жених мог сделать предложение. Ему позволялся один-единственный целомудренный поцелуй по окончании официальной помолвки.

При таком положении дел не было ничего предосудительного в том, что мадам Деклуе воспользовалась присутствием у себя в гостях старинной приятельницы мадам Тон-Тон с племянницей и присмотрела Амалию в жены своему единственному сыну — Жюльену.

Сначала Амалия отказалась, сославшись на то, что привыкла к одиночеству, к положению компаньонки при старой тете и иного не желает. Кроме того, она так сильно была привязана к Этьену, так беззаветно его любила, что просто представить себе не могла на его месте другого мужчину.

Столь прямодушные аргументы не только не тронули сердце тети Тон-Тон, но рассердили ее. Она заявила, что Амалия не должна жить одним прошлым, закопав себя в могилу раньше времени, и что ей не следует преувеличивать свою роль в судьбе бедной тетушки — о мадам Тон-Тон вполне могут позаботиться пятеро детей и пятнадцать внуков. И надо быть круглой идиоткой, чтобы упустить столь выгодную с любой точки зрения партию. Став женой Жюльена Деклуе, Амалия обретет уважение и богатство: драгоценности, лучшие наряды из Парижа, собственный выезд, путешествия по всему миру, поездки в милую Францию, с которой все еще сохранялись родственные связи. Зимой она сможет жить в городском особняке, расположенном в самом престижном и живописном районе Нового Орлеана, куда не стыдно пригласить известных и влиятельных людей, сможет бывать в опере, присутствовать на роскошных балах и торжественных раутах. Весной и осенью приятно жить в поместье «Дивная роща» на берегу реки Теш неподалеку от Сан-Мартинвилля. От летнего зноя лучше всего прятаться на острове Дернир, расположенном в заливе неподалеку от курортного побережья Луизианы, где у семейства Деклуе собственная вилла, овеваемая мягким морским бризом. Если такая перспектива не привлекает Амалию, то стоит подумать о муже и будущих детях. О чем еще может мечтать девушка двадцати четырех лет без средств? Хочется уважения, внимания, нежности? Но и это не заказано: Жюльен Деклуе — завидный жених, один из самых привлекательных молодых людей Нового Орлеана, воспитанный и любезный.

«Такого легко полюбить», — подумала Амалия при их первой встрече. До свадьбы они виделись дважды, и оба раза, как этого требовал обычай, в присутствии родственников. Даже официальное предложение Жюльен сделал под неусыпным оком мадам Тон-Тон. Приняв его, Амалия удостоилась нежного поцелуя в лоб. Однако темные искрящиеся глаза жениха обещали многое, и Амалия успокоилась, решив, что на смену мрачной полосе в ее жизни пришли, наконец, счастье и удача.

Свадьба — праздник для гостей и мука для молодых. Амалия нервничала в ожидании пяти дней уединения, которые по обычаю следовали сразу за торжествами. Но ее страхи оказались напрасными. Жюльен с деликатностью и пониманием отнесся к ее переживаниям, предложив провести эти дни так, чтобы ближе познакомиться, лучше узнать друг друга, но без вынужденной близости. Они спали раздельно в смежных комнатах. Амалия была бесконечно благодарна мужу за эту отсрочку и за чуткость. Какие возвышенные надежды она возлагала на этот брак!

Однако прежде чем начать семейную жизнь, молодожены должны были по традиции нанести визиты родственникам, живущим в верховье и низовье реки, на побережье залива и на островах. Жюльен настоял на том, чтобы обновить гардероб Амалии, тактично отвергнув платья, приобретенные ею к свадьбе. Конечно, она слишком долго носила траур, чтобы следить за изменчивой модой.

Надо сказать, что муж Амалии обладал отменным вкусом. Он сопровождал ее в поездках по портнихам, помогал отбирать ткани, выказывая недюжинные познания в области цвета, фактуры, качества, с удовольствием рассматривал вместе с женой модные журналы, фасоны на присланных из Парижа куклах, давал дельные советы. Но и это не все. Жюльен повел жену в лучшее ателье головных уборов за чепцами, шляпами и шляпками, вуалями и накидками, чтобы защитить кожу лица от солнца и дождя. Затем они отправились к галантерейщику за перчатками из тончайшей кожи и шелка, к башмачнику за бальными, выходными и комнатными туфлями, к ювелиру за украшениями, которые могли бы достойно завершить эти многочисленные туалеты. Никогда еще об Амалии так не заботились, никогда так не баловали, никогда не были с ней так внимательны и предупредительны.

Потом настала ночь, когда Амалия проснулась и обнаружила, что Жюльен стоит рядом с постелью. Неожиданно для себя она ощутила трепет и прилив необыкновенной нежности, когда он опустился возле нее. Его поцелуи были пылкими и нежными, легкие прикосновения туманили разум, изысканные ласки возбуждали в ней неведомое ранее желание. Страх прошел, Амалия готова была стать его женой, хотела этого, стремилась к этому. Жюльен бережно снял с нее ночную рубашку, покрыл ласковыми поцелуями ее лицо, шею, грудь и… И все!

Он отодвинулся от нее и замер, уставившись в темноту. Сначала Амалия не поняла, что произошло, испугалась, что по своей неопытности сделала что-то не то, не так, чем-то оттолкнула мужа, обидела его. Она потянулась к Жюльену, неловко пытаясь возбудить его желание, но он медленно отвел от себя ее руку и положил рядом. Кончилось тем, что он разрыдался, как ребенок, заглушая всхлипывания, захлебываясь своим горем, смысл которого Амалия не могла понять. Еще дважды Жюльен пытался овладеть ею: один раз на пароходе, когда они возвращались после необходимых визитов к родственникам, а другой — после того, как поселились в «Дивной роще», чтобы провести там весну, однако результат оказался прежним.

Амалия отвернулась от окна. Запустив гребень в перепутавшиеся волосы, она поежилась: в комнате было сыро и прохладно. «Не помешало бы погреться у камина, — подумала она, протягивая руку к шнурку звонка, но, вспомнив о возможном наводнении, решила не сидеть сложа руки в доме. — Надо чем-то помочь, иначе вода может затопить „Рощу“. — Недавно она открыла для себя, что занятия по хозяйству отвлекают от мрачных дум и жалости к самой себе.

Не то чтобы она сожалела о своем поспешном замужестве — Жюльен был хорошим компаньоном, когда хотел этого и когда оставался на плантации, а не уезжал развлекаться в Сан-Мартинвиль, возвращаясь порой заполночь. Конечно, найдется немало женщин, которые считали великой глупостью возлагать слишком большие надежды на физический союз мужчины и женщины; по их убеждению, надо только радоваться, если кому-то удается избежать этой обузы. Такого рода суждения она не раз слышала в доме тетки от приезжавших к ней на вечерний чай пожилых дам, которые, забывая о присутствии в комнате незамужней девушки, говорили вслух о подобных вещах.

Амалия не разделяла эти взгляды. Порой ее охватывало непреодолимое желание оказаться в чьих-то объятиях, ощущать мужскую силу, способную одолеть ее сопротивление.

Она любила своего мужа, очень любила. Порой у нее возникало дерзкое желание защитить его своей любовью. Но от кого? У Жюльена было столько восхитительных качеств: умение понять, что-то тактично не заметить; щедрость; стремление комплиментом, добрым словом ободрить человека, поддержать. Многие молодые женщины, вероятно, завидовали Амалии, что у нее такой славный муж: высокий красивый брюнет с аристократическими манерами. И все же бывали минуты, когда его грациозность, его манеры раздражали ее, а очаровательная улыбка казалась оскорбительной насмешкой. Тогда Амалии хотелось закричать, сделать что-то вызывающе-дикое: ударить, оскорбить, что выведет его из себя, заставит сбросить маску невозмутимого безразличия, привлечет внимание к ней и рассеет наконец комплекс ее женской неполноценности, от которого она так страдала.

А что Жюльен испытывал к ней? Амалия не была уверена, но сильно опасалась, что его влюбленность заключалась лишь в заботе о ее удобствах.

«Не наши ли отношения с мужем обсуждались только что в гостиной Мами?! — ужаснулась Амалия. — Этим можно объяснить внезапное смущение Мами и те странные взгляды, которые бросал в ее сторону Роберт Фарнум. Хотя понять его нетрудно. Наверное, не каждый день встретишь такое: девственная жена при живом муже. Подобную невидаль стоит рассмотреть повнимательнее, чтобы понять, почему молодой муж не желает спать со своей женой.

От этих мыслей краска стыда залила ей лицо до самых корней волос. «И все-таки, о чем они говорили? Не может быть, чтобы о нас! — не могла успокоиться Амалия. — Хотя Мами не может не знать о сложившейся ситуации. Стоит ей умело задать несколько вопросов, и она в курсе событий. В этом Амалия убеждалась не раз. — Да и от прислуги не скроешь».

Служанки, убиравшие спальни, наверняка видели, что она спит в одиночестве: простыни не смяты, баночка со смесью гусиного жира с розовым маслом, заботливо оставленная на тумбочке у кровати, чтобы облегчить при необходимости трудности первой брачной ночи, стояла нетронутой.

«А может, не догадываются, и я все придумываю? — попыталась успокоить себя Амалия, вспомнив о своих маленьких хитростях. Время от времени она сминала простыни и делала вмятину на второй подушке, чем тешила собственную гордость. — Нет-нет, это невозможно! Мами не опустится до того, чтобы обсуждать вслух постельные дела собственного сына, — решила Амалия, остывая. — Да и зачем?»

Она поняла, что вновь разыгралось воображение: нельзя же всерьез думать, что всех интересуют чужие проблемы. И Мами с племянником обсуждала дела плантации, а интерес Роберта к ее скромной, персоне — простое любопытство. Кузену небезразлично, как Амалия вписывается в сложившийся уклад усадьбы «Дивная роща».

Когда спустя некоторое время Амалия вышла из своей комнаты, на ней было надето накрахмаленное платье из розового поплина всего на трех нижних юбках и без кринолина, чтобы не особенно стеснять движения. Волосы были заплетены в тугие косы и уложены вокруг головы. Амалия чувствовала себя собранной, решительной, а главное — готовой принести пользу. Она направилась в холл, чтобы оттуда через лоджию выйти во двор.

Усадьба «Дивная роща» строилась в начале прошлого века, когда каждый дымоход, каждый встроенный шкаф и расположенная внутри помещения лестница облагались налогом. В результате в доме имелись две наружные лестницы (с фасада и с тыльной стороны) и ни одной лестницы внутри, четыре камина при двух внутренних дымоходах и множество шкафов разной конфигурации. В облике постройки без труда угадывалось влияние Вест-Индии.

Тот Деклуе, кому первому пришла мысль построить здесь дом, прибыл из Санто-Доминго, гонимый восставшими рабами. Беглец поселился возле Сан-Мартинвиля, потому что неподалеку жил его хотя и дальний, но влиятельный родственник Александр Деклуе, комендант крепости Аттакапас.

Старинный дом Деклуе имел двускатную крышу и шесть оконных проемов — по три на каждую сторону. Края крыши служили навесом двум открытым галереям с колоннадой, тянувшимся вдоль фасада; опорой им были квадратные кирпичные столбы. Тыльную сторону дома украшали две открытые лоджии, расположенные на том же уровне, что и галереи. Верхние комнаты фасадной части дома отделялись от верхней галереи огромными створчатыми окнами до самого пола, что давало возможность обеспечивать естественную вентиляцию жилых помещений, а при желании подышать свежим воздухом, не выходя из дому. Нижняя галерея тоже не бездействовала.

Внутри дома не было большой залы. Все семь комнат второго, главного, этажа соединялись между собой по принципу анфилады. Небольшой холл в центре соединял лоджию с галереей. Слева от холла, если смотреть со стороны лоджии, находились спальня и гостиная Мами, а также комната, которую занимала Хлоя, крестница мадам Деклуе. Справа от холла располагались спальни Жюльена и Амалии и одна запасная, именуемая «кельей». Комнаты располагались тоже анфиладой: первая от фасада — «келья», посередине — спальня Амалии со входом из холла, первая от входа со стороны лоджии — Жюльена. «Келья» была убрана как запасная спальня, но предназначалась для будущих дочерей Амалии и Жюльена. Войти в нее можно было только из спальни Амалии. Столь предусмотрительная планировка позволяла избежать тайных ночных визитов, когда девочки подрастут, и исключить ночные прогулки, когда они достигнут брачного возраста. Сыновей устраивали в одной из просторных комнат мансарды. Там они обитали до подросткового возраста, а потом, когда поведение мальчиков становилось неуправляемым, а невольная грубость могла оскорбить целомудренный слух сестер, их переводили в двухэтажные флигели, предназначенные для одиноких гостей-мужчин, но в быту называемые «гарсоньерками» . Домики эти строились позже, но в том же стиле, что и основное здание, поэтому не нарушали общего ансамбля усадьбы.

— Амалия, подожди меня, пожалуйста! — окликнул ее знакомый голос.

Амалия, спускавшаяся по крутой лестнице, приостановилась. Приветливая улыбка играла на ее губах, зажигая огоньки в широко распахнутых карих глазах. Из глубины холла к ней подплывала, покачиваясь, юная толстушка в юбке колоколом из голубого шелка, хорошенькую головку девушки украшали блестящие колечки волос, топорщившиеся над ушами. Хлоя, а это была она, ухватила Амалию за руку с такой силой, что обе они, потеряв равновесие, чуть не упали. Но уцепились вовремя за балясину перил.

— Какая я неуклюжая! — рассмеялась Хлоя. — Жюльен прав, говоря, что в эти дни я обязательно сломаю себе шею. Молю Бога, чтобы все другое осталось цело.

— Хотелось бы, конечно, — ответила Амалия, думая о своем.

— Разве все это не будоражит?! Я говорю о наводнении, — продолжала твердить Хлоя. — Такого еще ни разу не случалось за все время, что я живу здесь.

Амалия взглянула поверх крыш флигелей и сараев туда, где падающий дождь пузырил серебряную воду в каналах, разделяющих ряды синеватой зелени сахарного тростника, простиравшихся насколько хватал взгляд по всей равнине позади дома. Пейзаж выглядел безмятежно, а надвигающаяся опасность казалась призрачной.

— Очень волнует, — сухо отреагировала она спокойно.

— Да! Именно так! — Хлоя капризно топнула ножкой, сверкнув темными глазами и обиженно выпятив нижнюю губу. — Джордж целый день места себе не находит. Но опасается он, как ты понимаешь, не за себя и даже не за людей, а за своего распрекрасного Эроса. Побежал только что к Роберту просить мешки с песком, чтобы защитить от порчи это уродство.

— Моя дорогая Хлоя, как ты можешь называть его уродством? — возмутилась Амалия.

— Очень даже могу. Все, что отвлекает внимание возлюбленного от меня есть чудовищное уродство, способное вызвать отвращение!

Хлоя была не просто крестницей мадам Деклуе, а ее дальней родственницей, взятой на воспитание в десятилетнем возрасте. Родители Хлои благодарили Бога и мадам, что хоть один ребенок из пятнадцати пристроен в хороший дом. Мами растила крестницу как родную дочь с дальним прицелом воспитать послушную и уважительную невестку, но сильно просчиталась: дети, выросшие вместе, скорее стали братом и сестрой, которые, кстати сказать, не слишком ладили друг с другом. Хлоя при первом появлении Амалии в доме заключила ее в объятия, не сумев скрыть бурной радости, что ей теперь не придется выходить замуж за нелюбимого. Жюльен никогда в долгу не оставался и использовал любую возможность, чтобы указать Хлое на ее недостатки: то резва не в меру, то небрежна в одежде. Но в отдельных случаях они демонстрировали поразительное единодушие и согласие. Например, Жюльен был осторожен, когда речь заходила о садовнике-англичанине Джордже Паркмане, нанятом для переустройства территории усадьбы в некое подобие сада.

— Не сомневаюсь, что Эрос — ценная вещь, — попыталась утешить свояченицу Амалия.

— Какое это имеет значение, если в минуту крайней опасности Джордж готов рисковать жизнью ради него, а я остаюсь совершенно беззащитной, — резонно возразила Хлоя.

— Слов нет, обидно, когда статую предпочитают любимой женщине, — согласилась Амалия, — но, по правде говоря, нам ничто не угрожает.

— Он простудится и умрет! — заявила Хлоя решительно.

— Кто? Эрос?!

— При чем здесь Эрос? Я говорю о Джордже, — фыркнула Хлоя. — Хотя, будь он жив, мог бы и не разгуливать в столь откровенном виде… совершенно раздетым.

— Кто? Джордж?! — снова удивилась Амалия с наигранной наивностью.

— Почему Джордж? Я говорю об Эросе, — смутилась Хлоя и, взглянув сердито на Амалию, добавила: — Боюсь, Джордж обязательно схватит воспаление легких.

— Зато как он будет благодарен тебе за заботу и уход. Лицо Хлои просветлело, а в глазах появился радостный блеск.

— Он привык к дождливому климату Англии и считает нашу весну теплой. Надеюсь, коварные сквозняки обойдут его стороной.

— Я тревожусь за людей, которые таскают мешки с песком, — сказала Амалия озабоченно. — Как бы они не надорвались и не простудились под таким дождем.

— Те, кто работают постоянно в поле, уже привыкли, — поспешила успокоить ее Хлоя. — А о кузене Роберте вообще можно не беспокоиться. Он целыми днями в любую погоду разъезжает по своей усадьбе «Ивы» или охотится на оленей и уток. Домашним слугам, конечно, труднее — они отвыкли от тяжелой работы, особенно такой.

Разговаривая, они прошли через нижнюю лоджию в столовую, которая, как и холл на втором этаже, делила этаж надвое. По обе стороны от столовой размещалось сложное хозяйство дворецкого: кладовки, комнаты для посуды и сервировки блюд, мойка для грязной посуды, а также жилые помещения для семьи дворецкого и няни. Нянины комнаты давно пустовали. Обогнув массивный комод из красного дерева, над которым висело круглое зеркало, молодые женщины прошли на нижнюю галерею. Но дождь проникал и туда. Пузырясь на кирпичном полу, он оставлял маленькие лужи. Амалия и Хлоя выбрали сухое место и стали наблюдать сквозь серебряные нити дождя за темными фигурками людей, двигавшимися в каком-то причудливом танце позади дорожки, окружавшей усадьбу.

Работы по сооружению дамбы шли споро и намного организованнее, чем утром. Руководил ими всадник на лошади, который, объезжая живую цепочку, направлял, подправлял, а порой и подгонял людей, перекрывая криком зловещие раскаты грома. Вокруг дома и дальше к заводи высились огромные дубы, остатки некогда прекрасной рощи, давшей имя усадьбе, которые при каждом порыве ветра важно покачивали пышными головами-кронами и седыми бородами из мха, выказывая тем самым полное равнодушие к разбушевавшейся стихии. По бокам галереи возвышались причудливые башенки, отдаленно напоминавшие башни средневековых французских замков. Из них время от времени вылетали в сумрачное небо потревоженные громом голуби, но, напуганные дождем и ветром, они тут же возвращались обратно.

За извилистые берега индейцы племени чоктоу назвали реку и заводь в ее излучине, своеобразный водный рукав шириной в двести футов, коротким словом «теш», что означало — змея. Когда-то в стародавние времена заводь была протокой реки Миссисипи, или Атчафалая, как называли ее аборигены, которая сначала поглотила ее, а потом оставила медленно течь по широкому руслу. За последние несколько сотен лет уровень воды в Теше значительно понизился, и старое русло вполне удерживало ее в своих берегах. Однако описываемый год не походил ни на один из предыдущих. Весна на севере штата припозднилась, и беспрестанные дожди наложились на быстрое потепление и весенний паводок. Реки взбухли, угрожая затопить все вокруг.

Пространство между «Дивной рощей» и пугающе разлившейся заводью было покатым. Дом и его постройки располагались, к счастью, на возвышении, поросшем дубами и кустами магнолии, тянувшей изогнутые ветви к воде. По замыслу организаторов спасательных работ, сооружаемая из мешков с песком и землей дамба должна была преградить путь воде к дому.

— Надеюсь, успеют закончить к сроку, — не то спросила, не то подбодрила себя Амалия.

— Если это в человеческих силах, кузен Роберт сделает, не сомневайся. — В голосе Хлои прозвучала такая уверенность, что Амалия окончательно успокоилась, и только воспоминания о встрече с Мами навевали грустные размышления.

— По-моему, он какой-то странный, — сказала Амалия задумчиво.

— А чего ожидать от человека, отец которого был un coquin Americain?

«Американской мразью» поселенцы называли людей, которые много лет назад привозили на речных суденышках из Кентукки свою продукцию для продажи в Новом Орлеане. Их вызывающее поведение, непробиваемая наглость, безудержная жажда наживы, способность по любому пустяку устраивать драки и громить все вокруг вызывали у поселенцев, особенно родовитых, проживших многие годы в этой бывшей французской колонии, брезгливость и презрение.

— Но он племянник Мами, — во взгляде Амалии сверкнуло плохо скрываемое любопытство.

Этого было достаточно, чтобы Хлоя начала живописать.

— Такого громкого скандала, скажу тебе, в этих местах никто не помнит, — радостно захихикала Хлоя. — В то время в Новом Орлеане жила с родителями несравненная Соланж Деклуе — краса края, любимица и гордость своего отца, завидная невеста. И все было бы расчудесно, если бы в один не лучший для семьи Деклуе день не встретился на ее пути Джонатан Роберт Фарнум, неотесанный мужлан из Кентукки в черном костюме, какие любят носить деревенские парни. Все произошло, как водится, случайно. — Хлоя сияла от удовольствия, что первой может поведать Амалии эту историю. — Итак, громила увидел Соланж на галерее ее дома и остолбенел, потрясенный ее сказочной красотой. Он хотел тут же ворваться в дом, но его не впустили, он что-то кричал ей, но она вряд ли расслышала, так как чуть не упала в обморок. Служанка и мать увели ее под руки в дом, а наш герой остался торчать под дверью. С тех пор, — продолжала Хлоя с удовольствием, — он стал ее тенью. Наиболее вероятный кандидат в женихи вызвал заезжего на дуэль, но… проиграл и, раненый в руку, вынужден был отступить. Тем временем деревенщина подкупил служанку и передал через нее записку Соланж, которую неизвестно почему тянуло к этому охламону. Влюбленные начали встречаться в церкви, куда Соланж с некоторых пор зачастила. Джонатан был на седьмом небе от счастья, хотя и понимал, что ее родители никогда не благословят этот брак.

Однако события развивались быстрее, чем можно было того ожидать. О тайных встречах Соланж с Джонатаном стало известно: кто-то видел их вместе. Родители решили ускорить свадьбу дочери с раненным на дуэли молодым человеком, но девушка проявила редкостный для своего круга людей характер, заявив, что лучше уйдет в монастырь и станет Христовой невестой, чем выйдет замуж за нелюбимого. Деревенщина тоже оказался парень не промах: он с согласия девушки, похитил ее из дому и увез в неизвестном направлении. Обвенчались они на далекой почтовой станции Poste de Natchitoches. Долгое время родители Соланж и слышать не хотели о мятежной дочери, но рождение малыша всех примирило.

— Неужели Роберт? — удивленно вскинула брови Амалия.

— Угадала.

— Значит, плантация «Ивы» — приданое Соланж, ведь усадьба находится рядом с владениями Деклуе?

— На этот раз ты ошиблась, дорогая, — улыбнулась Хлоя. — Поскольку мужлану, как, впрочем, и его сыну, всегда везло, он купил эти земли в подарок Соланж, чтобы она жила поблизости от своей семьи и была счастлива.

— Затем появилась Мами, хорошенькая молодая вдовушка, готовая выйти замуж за брата Соланж, — попыталась продолжить Амалия.

— Скорее всего она была уже замужем и находилась здесь, — поправила ее Хлоя. — Мадам Деклуе поздно обзавелась ребенком, о таких обычно говорят, слишком строга, чтобы иметь детей. Но все обошлось. Нет правил без исключений.

— Да-да, понимаю, — кивнула Амалия, думая о чем-то своем. — Роберт, похоже, в ладу с теткой?

— Что же тут необычного? — удивилась вопросу Хлоя. — Роберт — круглый сирота. Соланж умерла во время очередных родов, когда ему было пять или шесть лет. Не успели высохнуть слезы и утихнуть боль от этой утраты, как в дом пришла новая беда: во время несчастного случая на утиной охоте погибли Джонатан и муж Мами. Мадам Деклуе забрала племянника к себе и воспитала вместе с Жюльеном как родного сына. Роберт поэтому и относится к ней с нежностью, как к матери.

— Теперь ясно, почему Жюльен и Роберт так близки, они почти одного возраста! — воскликнула Амалия, радуясь тому, что так легко и просто развеялись многие ее сомнения.

В действительности братья и были почти погодками: Жюльену исполнилось двадцать девять лет, а Роберту — тридцать или тридцать один.

— Их водой не разольешь, — согласно закивала головой Хлоя.

— Такие близкие друзья, что ни тот, ни другой не торопились обзавестись семьей.

Амалия из обрывков разговоров, которые велись в ее присутствии, догадалась, что Роберт Фарнум — холостяк и о женитьбе пока не помышляет.

— Ха! А зачем мужчинам вообще жениться? — воскликнула Хлоя. — К их услугам все удовольствия: танцорки, оперные певички, а можно завести утешительницу из квартеронок — мало их тут без дела мается! Разве могут сравниться мелкие домашние радости с этим праздником жизни? А некоторые предпочитают бегать на свидания с бронзовой статуей. — Хлоя в ярости стиснула пальцы, а потом, повернувшись к Амалии, прижала их к губам. — Ох, мой язык! Не обращай внимания на мою болтовню ma chere!

— Я никогда не считала, что они — они оба — пребывали в монашеской воздержанности, — сказала Амалия как можно спокойнее.

Лицо Хлои просветлело.

— Так тебя это не шокировало, ma chere?! — изумилась она дружелюбному тону Амалии. — Превосходно! Ненавижу и презираю ханжей! Точно не знаю, но говорят, что у Роберта никогда не было постоянной пассии. Он предпочитал встречаться с оперными певицами, хотя несколько лет назад имел непродолжительную связь с одной замужней дамой. Когда ему прескучили их тайные свидания, она от горя чуть не отравилась, приняв крысиный яд.

— По-моему, отвратительно, когда разрушают чужие семьи, — заметила Амалия.

— Да уж чего хорошего, — быстро поддакнула Хлоя. — Жюльен никогда так не поступал. Правда, одно время у него была утешительница, которую нашла ему Мами, — отца в ту пору уже не было в живых. Надо же образовывать молодого человека и в этом вопросе. Но ты не беспокойся, — успокоила она Амалию. — Девице дали денег и отослали еще до свадьбы. Вряд ли они когда-нибудь встретятся.

Амалия понимающе кивнула головой. Она не могла представить Жюльена с любовницей-квартеронкой, женщиной, которой он дарил свои объятия и ласки, а она, возможно, рожала ему детей. Амалия с тоской подумала, что у них с Жюльеном детей может и не быть.

— Не надо было рассказывать об этом, — виновато потупилась Хлоя, состроив жалостливую гримаску. — От всей души прошу прощения, дорогая. Язык мой — враг мой. Просто я подумала: лучше знать правду, чем мучиться догадками и сомнениями.

— А хорошо ли в твоем возрасте знать об этом? — В вопросе Амалии слышалась нотка осуждения.

— Ну, это совсем уж глупо! — обиделась Хлоя. — Так и Мами сказала бы, а она жизнь знает. Как же узнавать мир, в котором предстоит жить, если от тебя будут скрывать все, что в нем происходит?

Внимание Хлои привлекла фигура человека, согнувшегося под тяжестью какого-то предмета, наскоро прикрытого мешковиной. Человек заворачивал уже за угол, направляясь в сторону «гарсоньерки», когда Хлоя окликнула его.

Джордж Паркман оглянулся и медленно заковылял под дождем к галерее. Амалия подождала его, желая поприветствовать и помочь избавиться от тяжелой ноши, а потом отошла чуть в сторону, чтобы продолжить наблюдение за людьми на строительстве дамбы и не слышать упреков, которыми Хлоя осыпала промокшего до нитки англичанина. Ее карие глаза неотрывно следовали за ладной фигурой человека на коне. Амалия видела, как он, потянув одной рукой за повод, а другой упершись в бедро, разговаривал с кем-то из работников. Было видно, как блестит от дождя его куртка, плотно обтягивающая широкие плечи и мускулистый торс. Закончив давать указания, всадник выпрямился в седле и повернулся к усадьбе, всматриваясь в освещенные окна дома. Амалия вспыхнула, сама не зная почему, и поспешила вернуться в холл.

 

ГЛАВА 2

С раннего утра Амалия занималась своими обычными домашними делами, проверяя, чтобы все спальни, за исключением спальни Жюльена, были тщательно прибраны, постели застланы, чтобы кувшины для умывания и ночные вазы были пустыми, а ковры хорошо вычищены. Надо бы убрать буфетную, но с этим можно подождать — не хватало свободных рук. Двое слуг, выполнявших тяжелую работу в доме, находились со вчерашнего дня на дамбе, а Чарльз, гордый индеец племени ашанти, служивший дворецким, вынужден был присматривать за молоденькими служанками, сметавшими веничками из перьев пыль в доме. Девушки время от времени выскакивали на галерею и, рискуя свалиться вниз, приветствовали своих дружков, работавших на строительстве дамбы. В доме Деклуе обходились без экономки, поэтому связка ключей от кладовых на серебряном кольце филигранной работы висела на поясе Амалии. Она выдала продукты на день и обсудила меню с кухаркой, прежде чем отправиться прогуляться к дамбе. Оставалось только побывать в лечебнице, куда Амалия по заведенной традиции ходила каждое утро лечить порезы, ожоги, боли и простуды, пользуясь советами, изложенными в сильно потрепанной книге доктора Канна «Домашний лечебник», которую Мами передала ей вместе с ключами от кладовых.

Права и обязанности по ведению дома, которыми свекровь наделила невестку, были поистине безграничными, особенно если учесть властный характер мадам Деклуе. Амалия часто недоумевала, почему это случилось, но достаточно убедительного ответа так и не нашла. Может быть, Мами хотелось испытать невестку, посмотреть, управится ли она с хозяйством огромной плантации, или, что вероятнее всего, мадам Деклуе была уже не так здорова, как старалась казаться? Мами умела держаться на людях, но некоторая медлительность становилась все более заметной: она по-прежнему обедала вместе со всеми и своими изысканными манерами задавала тон за столом, но ела мало, лишь отведывая каждое из множества изысканных блюд. Ежедневно во второй половине дня Мами уединялась в своей комнате для отдохновения, как она это называла, однако позже по ее виду можно было догадаться, что мадам сладко почивала. Ночами же она почти не спала. Амалия, которую часто одолевали грустные мысли, и она подолгу не могла сомкнуть глаз, не раз слышала, как Мами ходит взад-вперед по своей комнате.

В поисках служанки, чтобы смыть горячей водой жирные отпечатки чьих-то пальцев с мраморной крышки стола, Амалия заглянула на верхнюю галерею и остановилась, наблюдая за происходившим внизу. День выдался не лучше предыдущего, холодный ветер швырял капли дождя на кипарисовые половицы главного этажа, было сыро и промозгло. Амалия слегка поежилась. Люди внизу выглядели несчастными: мокрые и грязные, они нагружали лопатами сырую землю в мешки и несли их на плечах к медленно растущей дамбе. «Для такой адовой работы нужны сила и энергия, — подумала Амалия. — К обеду надо приготовить побольше еды и горячего питья. Да, вряд ли они скоро вернутся в свои хижины». Горестно вздохнув, Амалия рискнула отложить на сегодня визиты в лечебницу и больницу — от одного раза ничего не изменится — и решительно направилась через холл к лестнице, ведущей во двор, а дальше по выложенной кирпичом дорожке к флигелю, нижний этаж которого был занят кухней.

Только в полдень Амалия освободилась от домашних забот, чтобы пойти, наконец, к заводи. С плащом на руке и зонтом она направилась было к выходу, но остановилась посередине холла, привлеченная странными звуками, доносившимися с галереи: звяканье металла сопровождалось топтаньем на месте и быстрыми перебежками. Слегка нахмурив брови, Амалия двинулась в ту сторону и замерла в дверях.

Верхняя галерея была превращена в фехтовальный зал, где Жюльен вел бой со своим камердинером Тиге. На Жюльене была рубашка типа апаш и узкие брюки со штрипками, он был босиком. Тиге выглядел примерно так же. Сражались они без защитных жилетов и сетчатых масок, хотя острые концы шпаг были прикрыты колпачками. Преимущество было явно на стороне Жюльена, зато Тиге отличался ловкостью, осторожностью и длинным выпадом. Бой шел на равных: по желанию Жюльена Тиге вместе с ним аккуратно посещал salle d'armes известного учителя фехтования — мулата Бастиля Крокера. Жюльену нужен был постоянный партнер для тренировок, и Тиге отлично справлялся со своими обязанностями, кроме того, он был всегда под рукой.

— Доброе утро, любовь моя! — отсалютовал Жюльен супруге. — Как ослепительно ты выглядишь в этот ненастный день!

— Спасибо, Жюльен! Ты знаешь, что вода прибывает?

— Знаю, — сказал он, с трудом справляясь с серией молниеносных выпадов, которые обрушил на него Тиге, воспользовавшись невнимательностью партнера. — Полагаю, ты считаешь, что мне следовало бы находиться там, под дождем, рядом с Робертом, чтобы спасти всех?

— Кажется, твой кузен неплохо справляется один, — заметила Амалия.

— Я уверен в этом, дорогая, — улыбнулся Жюльен, радуясь, что смог так искусно парировать ловкий удар противника. — Однако, мне кажется, ты собираешься присоединиться к его команде вместо меня.

— Не совсем так, — сухо ответила Амалия. — Если ты имеешь в виду мой зонтик, то я хотела присмотреть, чтобы работникам давали вдоволь еды и горячего питья.

— Похвальная миссия. Я уверен, что они будут благословлять тебя. Хотя ты ведь и так их petite maitresse.

— Это так, — кивнула головой Амалия. — Ты позавтракал?

— О, да, дорогая! Мои потребности невелики, и их легко удовлетворить.

Амалия научилась не обращать внимания на двусмысленные фразы и несколько ироничный тон мужа, справедливо считая их формой самоиронии, не имеющей к ней никакого отношения. Вложив в новую серию ударов всю нерастраченную энергию, Жюльен поймал клинок противника «в ловушку» и нанес победный удар. Тиге зарычал, и шпага выскользнула из его руки. Он стоял, разминая онемевшие от долгого боя пальцы.

— Продолжим! — бросил Жюльен, видя, что Амалия уходит. Слуга наклонился, поднял шпагу и рывком вскинул клинок в салюте и только после этого встал в боевую стойку.

Кухня находилась в некотором отдалении от дома, чтобы уберечься от жара постоянно топившейся печи, чтобы дым и копоть не оставляли пятен на стенах, чтобы кухонные запахи не попадали в комнаты, а главное — чтобы обезопасить дом от пожара. Однако всякий раз, когда Амалии приходилось идти на кухню в непогоду, она сомневалась в разумности этих .опасений.

Войдя в кухню, она отряхнула у порога зонтик, поставила его раскрытым сушиться и только потом осмотрелась. Приятно пахло печеными яблоками, корицей и тушившимся мясом и луком. Кухарка, дородная плотнотелая женщина в безупречно чистом фартуке поверх голубого платья, легко передвигалась между плитой и массивным разделочным столом. Ее голову украшала косынка невероятно яркой расцветки. Одна из ее помощниц отмачивала натруженные руки в тазу с горячей водой, а другая растапливала сало на большой чугунной сковородке. У самого края обеденного стола пристроился негритенок с куском яблочного пирога в одной руке и углем в другой. Он самозабвенно водил углем по столу, и из-под его руки появлялась женская головка в косынке с торчащими, как кошачьи уши, концами. Сходство изображения на рисунке с оригинатом было поразительным. Юному художнику удалось скупыми линиями передать не только внешнее сходство, но даже в чем-то уловить черты характера почтенной кухарки.

— Все готово, Марта! — спросила Амалия, когда кухарка обернулась, чтобы поприветствовать свою хозяйку.

— Да, мамзель, все готово, мамзель, и есть фургон, но кто его будет везти, я не знаю, вот, — запричитала Марта. — Мусье Дай вот приехал и забрал Зику из конюшни, остальные ушли с мусье Роберт.

Амалия не возражала, когда слуги называли ее мамзель. Она знала, что только незнакомых женщин слуги удостаивали пренебрежительного «мадам». Всех домашних, включая старух с внуками на коленях, называли мамзелями, точно так же, как Амалию называли petite maitresse, маленькая хозяйка, а Мами — grande mattresse — большая хозяйка.

— Может быть, люди смогут приходить обедать небольшими группами прямо сюда, на кухню? — предложила Амалия.

— Мусье Роберт не разрешит, — покачала головой Марта. — Никто не может уходить, если есть работа. У него нет времени бегать и искать тех, кто опоздал, вот. Это — работа мусье Дай. Мусье Дай, а не мусье Роберт должен заставить их работать, вот.

Надсмотрщик Патрик Дай вернулся час назад. Амалия видела, как он подъехал к дому на лошади, видела и его стычку с Робертом Фарнумом. Судя по выражению лица Патрика, ему за что-то изрядно досталось, он на такой прием явно не рассчитывал.

— Я поеду! — вызвался мальчуган, стоявший у стола. Он бросил уголек и наблюдал за взрослыми.

Негритенка звали Айза. Он попал в «Дивную рощу» вместе с матерью еще младенцем. Вскоре мать умерла во время родов, и осиротевший малыш переходил из одной хижины в другую. Сейчас ему исполнилось девять или десять лет, он был не по годам смышленый, но здоровьем не отличался — мальчик родился с изуродованной стопой и сейчас сильно косолапил. Он не мог бегать и играть с другими детьми, не справлялся с самой легкой работой, поэтому чаще всего скрывался на кухне, где кухарка, добрая душа, терпела его — лишь бы не путался под ногами. Амалия не раз ловила на себе восхищенный взгляд Айзы, когда приходила на кухню. Пару раз он даже плелся за ней почти всю дорогу до самого дома. А однажды кухарка показала Амалии рисунок, сделанный на крышке стола углем — это, без сомнения, был портрет petite mattresse.

Амалия улыбнулась мальчугану, потом решительно кивнула:

— И я тоже!

Если уж на то пошло, дорога до дамбы не была такой длинной, а мул, запряженный в фургон, вел себя спокойно, не обращая внимания на дождь, стекавший по его коричневым бокам. Амалия и раньше, когда жила у тетушки, не раз ездила одна в повозке с пони, выполняя небольшие поручения, из-за которых не стоило запрягать лошадь. Правда, пришлось отказаться от зонтика, чтобы обеими руками удерживать поводья. Отложив его в сторону, Амалия подняла капюшон плаща, обнаружив, что дождь уменьшился, теперь он нудно моросил. Айза устроился сзади присматривать за кувшинами с горячим кофе, супницами и сумками с кукурузными лепешками, беконом, булочками с ветчиной и паем — огромным яблочным пирогом. Хлестнув мула по спине, Амалия направила фургон к дороге, которая вела между домом и летним флигелем прямо к пристани на берегу затона.

Люди, завидев подъезжающий фургон, ни на минуту не прекратили работу. Группами по очереди они начали подходить за едой и горячим кофе; ели тут же, торопливо заглатывая пищу, чтобы не остыла. Когда последняя группа отошла от фургона, подъехал Роберт Фарнум. Он спешился, обошел выложенное мешками закругление дамбы, пиная их время от времени ногой, и недовольно отошел в сторону. Мешки лежали поперек в один ряд, по три в высоту вдоль всего закругления — не такая уж мощная преграда, если учесть, как тяжело она досталась строителям.

Амалия намотала вожжи на рукоятку тормоза и сошла на землю. Подойдя к заднему борту фургона, она жестом попросила Айзу дать чистую жестяную кружку и салфетку, в которую завернула булочку с ветчиной и кусок яблочного пая, потом налила в кружку горячего кофе и направилась к кузену Роберту.

Однако первым к нему подошел старый и сутулый негр, который откликался на имя Сэр Бент. Он стянул с головы бесформенную шляпу и поклонился Амалии, а затем заговорщически зашептал:

— Мне это не нравится, мусье Роберт. Что-то держит воду. Она должна быть на целую ладонь выше, я знаю. Думаю, там, вверху, затор, деревья упали. Что будет, если вода сломает его и придет сюда?

Роберт слушал старика не перебивая. Сэр Бент славился умением предсказывать погоду. Как он это делал, не знал, наверное, и он сам: то ли возраст и житейский опыт помогали, то ли шестое чувство ветра и воды подсказывало, но результаты бывали просто ошеломляющие.

— Бред! — раздался резкий голос у них за спинами. — Старый идиот ищет возможности оправдаться за свой дурацкий прогноз и за то, что эту работу мы делаем зря.

— Нет, мусье Дай, я не могу так поступать, — возразил Сэр Бент.

Как и большинство рабов на плантации, он звал надсмотрщика по фамилии. Столь демонстративная почтительность свидетельствовала скорее о недоверии к нему, чем об уважении.

Надсмотрщик Дай был ростом чуть ниже Роберта, но плотнее и шире, особенно в груди, которая напоминала огромную бочку. Рыжие волосы оттенка красного дерева, торчащий нос и короткая верхняя губа придавали его лицу свирепость, а самую обычную улыбку превращали в усмешку. В нем была какая-то грубая красота, которая некоторым даже нравилась: он это знал и считал себя непревзойденным сердцеедом.

Роберт взглянул на надсмотрщика долгим пристальным взглядом.

— Что-то в этих словах старика о заторах и завалах есть, — сказал он задумчиво. — Один такой, выше нас по течению, постоянно увеличивается уже довольно давно.

Затор создавали деревья, смытые с мягких наносных песчаных берегов. Вода подмывала их корни, они рушились, и течение уносило их вниз, пока какой-нибудь ствол не цеплялся ветками или корнем за песчаную отмель или не упирался в излучину реки — так создавалась естественная плотина, которую в любой момент могло прорвать или размыть.

Патрик Дай пожал плечами.

— Если хотите, можете верить этим старческим бредням, — пробурчал он недовольно, — а меня увольте… Заторы надо взрывать или растаскивать с лодок.

— Не всегда. — Голос Роберта был тихим, но властным.

— Как вам будет угодно, только вся эта дамба — напрасный труд.

Надсмотрщик повернулся к Амалии с запоздалым приветствием, и его маслянистые глазки ощупали каждую округлость ее груди, прежде чем остановились на еде, которую она держала.

— О, мэм! — Дай прикоснулся к краешку полей своей шляпы с широкой тульей. — Как хорошо, что вы привезли нам еду! Это для меня, надеюсь?

Впервые Амалия встречалась с этим человеком в отсутствие Жюльена. Взгляд, которым он ее пожирал, добавил к развязному тону и этот намек на то, что она могла прислуживать надсмотрщику, нанятому ее мужем, вызвали у Амалии прилив гнева.

— Нет! — ответила она холодно. — Это для кузена Роберта.

Роберт Фарнум обернулся, услышав свое имя.

— Прошу прощения, я не заметил…

Краем глаза Амалия видела, как краска унижения залила лицо надсмотрщика, как сжались его челюсти и заходили желваки под кожей. «Этот человек заслуживает презрения», — подумала она, но тут же забыла а его существовании. Амалия протянула Роберту кружку с горячим кофе, которую все еще держала в руках. Их глаза встретились. Амалия беспокоилась, что горячие края кружки обжигают ему пальцы, но он этого, судя по всему, не замечал.

— …То есть знал, конечно, что вы здесь, — окончательно смешался Роберт, — но не знал, что вы привезли все это. Спасибо вам! Большое спасибо, — заключил он с чувством.

И вдруг он ощутил горячий металл. Чертыхнувшись, Роберт перехватил кружку другой рукой. Амалия с трудом сдержала улыбку. Протягивая завернутую в салфетку еду, она тихо попросила:

— Не стоит благодарить меня, кузен. Это самое малое, что я могла сделать.

Оставив троих мужчин обсуждать последствия возможного затора, Амалия вернулась в фургон и стала упаковывать сумки с посудой, расставлять кувшины, супницы и кастрюли, чтобы они не опрокинулись на обратном пути. Она оглянулась, ища Айзу. Мальчик стоял у края заводи, где кипарисы и ивы росли у самой воды. Он стоял спиной к ней и бросал в воду палочки, которые отламывал от гнилого сука. Амалия позвала его, но из-за шума воды и дождя, который вновь начал усиливаться, мальчик не услышал ее.

Амалия взглянула на мула, который проявлял явное беспокойство: он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, прядал ушами, стряхивал с них воду, и с опаской поглядывал на мутную воду реки, и Амалия, подобрав юбки, чтобы не намокли, направилась к Айзе.

Неожиданный раскат грома потряс землю. Амалия, нахмурившись, взглянула вверх и только тут осознала, что гром прозвучал не с неба, а откуда-то справа. Она видела, как люди, побросав лопаты и кайла, глазели на реку. Их страшный вопль замер, угаснув в диком реве огромного вала желтовато-грязной воды, выплеснувшейся из-за излучины реки, подобно дикому зверю, вырвавшемуся из клетки.

Бросив все, люди побежали. Амалия видела, как Айза торопливо заковылял к ней. Наверное, он что-то кричал от страха, но разве услышишь в грохоте воды, шуме дождя, воплях людей и гудении ветра тоненький детский голосок? Бревна, которые несла бушующая стена воды, приближались, готовые снести все на своем пути. Амалия кинулась навстречу ребенку: капюшон плаща слетел с ее головы, края юбок хлопали по лодыжкам, мешая бежать, ноги увязали в мутной жиже, дыхание перехватывало. Несколько десятков метров, разделявшие их, показались такими же длинными, как бесконечные ряды сахарного тростника, который был повсюду, куда ни посмотри.

Амалия выбивалась из последних сил, но, подняв юбки до колен, продолжала бежать. Вот ее рука обхватила мальчика за талию, и она заспешила к фургону, таща мальчугана под мышкой.

Грохот и шум воды стояли у нее в ушах. На их фоне слышались крики людей, карабкавшихся по покатому склону вверх — к сараям и флигелям, рев испуганного мула, похожие на гонг удары, выбивавшиеся из общей какофонии звуков — это мул лягал задними ногами фургон, пытаясь освободиться. Айза посерел от страха и боли, которую причиняла ему изуродованная нога, его рука запуталась в складках ее плаща, но что можно было сделать? Амалия почти что задыхалась, и саднило в боку, но она продолжала бежать. «Еще несколько метров, — повторяла она про себя. — Еще несколько метров. Если повезет, мул обгонит поток, если нет — фургон хоть как-то защитит».

Вожжи ослабли. Амалия заметила это, подсаживая Айзу в фургон. Она схватила их одной рукой, уцепившись другой за подножку, и поставила ногу на ступеньку. Мул дернулся назад, потом вперед, вожжи хлестнули его, скользнув между ее пальцами, и фургон накренился, преодолев сопротивление тормоза. Еще мгновение — и Амалию отшвырнуло назад. Земля ринулась ей навстречу с такой быстротой, что у нее перехватило дыхание. Фургон начал нависать над ее головой, и Амалия яростно метнулась в сторону, а он, прыгая и колыхаясь, помчался вслед за людьми. Она видела искаженное ужасом лицо Айзы, его открытый рот — он что-то кричал, а потом черная голова мальчика исчезла — видимо, его швырнуло на дно фургона. Из-за шума и грохота слышать его Амалия не могла. Сбитая с толку внезапным падением, она потеряла ориентиры, с трудом поднявшись, стояла, покачиваясь и не зная, что делать.

Сметающий все на своем пути поток приближался. Вода, ударяясь о крутые берега, успокаивалась, заливая все вокруг. Амалия шагнула в сторону белевшего вдали дома и тут почувствовала, что нахлынувшая вода поднялась до колен. Первый удар отраженной от берега волны захлестнул ее всю, сдавливая ребра и срывая одежду. Захлебываясь слезами, Амалия уцепилась за плечи человека, который склонился к ней с седла. Краем глаза она увидела темное размокшее бревно, которое разворачивалось, направляясь потоком в их сторону. Втащив обмякшее тело женщины на переднюю луку седла, Роберт Фарнум бережно прислонил ее к себе и только потом пришпорил коня, который буквально выскочил из-под бревна.

Вода лила и чавкала рядом с ними, разбиваясь брызгами, а лошадь из последних сил карабкалась вверх по склону, продираясь сквозь кусты и деревья. Амалия, осыпанная обломками коры и старыми Листьями, не обращала внимания на жалящие лицо колючие ветки. Сердце ее учащенно билось от близости человека, который крепко прижимал ее к своей груди. Она чувствовала твердость его напряженных мышц, ощущала его прерывистое дыхание. Вспомнив об Айзе, Амалия резко повернулась, чтобы отыскать умчавшийся фургон, который в это время достиг вершины холма и который работники с плантации пытались остановить. На ветках дубов сидели люди — то ли наблюдали за уровнем воды, то ли собирались таким образом переждать наводнение? Наконец лошадь добралась до вершины холма. Роберт натянул поводья и облегченно вздохнул. Массив дома заслонял происходящее вокруг, поэтому на какое-то время они замерли, приходя в себя посте пережитого. Амалии казалось, что ее сердце вот-вот выскочит из груди, так сильно оно билось; плечом, прислоненным к Роберту, она ощущала частые удары в его груди. Руки, обнимавшие ее, чтобы не соскользнула с седла, согревали жарче любой печи, но Амалия почему-то дрожала. Прохладный дождь, струившийся по их лицам, стекавший со складок ее капюшона, не мог остудить того жара, который испытывал каждый из них и оба вместе:

Амалия медленно посмотрела вверх, ожидая встречи с темно-синими глазами Роберта Фарнума, которые обожгли ее, заставили трепетать от прилива нового чувства, которое трудно определить, ибо оно сродни сладкой боли. Оставляя дорожки, капли дождя сбегали по его прекрасному, словно вылитому из бронзы лицу, задерживались у густых дуг бровей, очерчивали волевой подбородок, пробирались за открытый ворот рубашки, чтобы влиться в крошечное озерцо в ямке под кадыком. Напряжение между ними достигло такой степени интенсивности, что казалось осязаемым.

Амалия опомнилась первой, она заставила себя выпрямиться, слишком быстро отодвинулась от Роберта и стыдливо опустила глаза.

— Я должна поблагодарить вас, кузен Роберт, — сказала она едва слышно, чтобы скрыть неутихающее волнение.

— Вовсе нет.

Вежливо-небрежный ответ и равнодушие в голосе потрясли Амалию. Она бросила на Роберта взгляд, но ни один мускул не дрогнул на его усталом лице, только глаза смотрели куда-то в сторону,

— Но я настаиваю. Если бы не вы…, если бы вас не было там…

— Но я был! — перебил ее Роберт. — Стоит ли дольше говорить об этом, кузина Амалия?

«Напоминание о родстве сделано слишком нарочито», — отметила она про себя, а вслух произнесла: — Как пожелаете, кузен. Однако я не забуду вашу услугу.

Он наклонил темноволосую голову в вежливом поклоне и приветственно кивнул в направлении дома.

— Думаю, мне пора отпустить вас.

Только сейчас Амалия заметила, что они не одни. Жюльен, Тиге и несколько слуг стояли с конце нижней галереи на ступенях лестницы, ведущей наверх, и ожидали, когда на них обратят внимание. Заметив, что Амалия смотрит в их сторону, Жюльен отсалютовал ей шпагой. Амалия помахала в ответ рукой, изобразив на лице некое подобие улыбки, а Роберт направил коня к галерее. Из-за заторов уровень воды в реке так поднялся, что она без особого труда прошла над дамбой и залила сначала сад, окрестные постройки, а затем и первый этаж дома. Однако и это не предел. Если предсказание Сэра Бента оправдается, вода должна прибывать. Обрушившееся на них наводнение набирало силу.

— Поистине рыцарский поступок! — подал голос Жюльен. Амалии показалось, что в голосе мужа прозвучал скрытый намек. Пока они подъезжали к галерее, Амалия несколько раз взглянула на Жюльена, пытаясь угадать его тайные мысли, но, так и не поняв, догадывается ли он о чем-то или это только плод ее воображения, решила ответить:

— Да, это был смелый поступок!

— Я видел все происходившее, но бессилен был чем-либо помочь, — заметил Жюльен сокрушенно. — Первый раз в жизни чувствовал себя таким бесполезным. Я перед тобой в долгу, Роберт.

— Я оказался там случайно, но рад, что вовремя.

— Нет! — тихо возразила Мами, стоя на верхней галерее прямо у них над головой. Никто не заметил, когда она появилась там. — Это перст Божий. Такова воля Всевышнего!

Роберт, все еще державший перед собой Амалию, повернул голову к верхней галерее и окинул старую леди сузившимися до синих щелочек глазами.

— Не кощунствуйте, тетя Софи, — сказал он.

— Я верю в провидение.

— Но это ничего не значит.

— Почему нет, если и Жюльен того же мнения? Роберт перевел взгляд на кузена, стоявшего вытянувшись во весь рост, как натянутая струна, со шпагой у ноги.

— Действительно, кузен.

Мрачная улыбка скользнула по губам Жюльена.

— Я предпочитаю полагаться во всем на Мами, — сказал он твердо.

За этой странной сценой скрывался какой-то тайный смысл, который Амалия не могла уловить. Она пошевелилась, взглянула на лестницу, ведущую в галерею, и сжалась от мысли потерять такую надежную опору, как Роберт Фарнум.

— Довольно! — решительно заявила Мами, переводя суровый взгляд с одного мужчины на другого. — Амалия насквозь промокла, да и ты, Роберт, не в лучшем виде. Предлагаю тебе зайти в дом высушиться и обогреться.

— Я подвезу кузину к лестнице, если Жюльен спустится принять ее.

— В этом нет необходимости, — возразила Амалия поспешно. — Я сама.

Не вступая в дальнейшие препирательства, Роберт направил коня к затопленной галерее, проехал вдоль нее к тому краю, где начинались ступени лестницы, ведущей наверх, и остановился, поджидая Жюльена. Поскольку Амалия грозилась спрыгнуть на ступеньки, сильные руки Роберта крепче сжали ее в своих объятиях. Жюльен отложил шпагу и танцующей походкой стал спускаться вниз. На третьей от основания ступени он остановился, зло взглянул на кузена, принял Амалию на руки и бережно опустил на ступеньку рядом с собой. Она обернулась, благодарно взглянула на Роберта и, вспомнив об ужасном бревне, которое чуть не раздавило их, запоздало спросила:

— Вы не ранены?

— Ничего особенного. Небольшой ушиб.

— Роберт, немедленно поднимайся сюда! — потребовала Мами, обеспокоенная услышанным. — Я должна осмотреть твой ушиб.

— Я помогу тебе сойти, — заволновался Жюльен, протягивая руку к уздечке и подставляя плечо Роберту.

— Наверное, лучше поехать к себе в «Ивы»? — сказал Роберт, не двигаясь с места.

— Не глупи, — рассердился Жюльен. — Мне что, стащить тебя с лошади?

— Попробуй!

Жюльен взглянул на окаменевшего в седле Роберта, на его напрягшиеся плечи и отошел.

— И с этой проблемой ты тоже справишься… Я не сомневаюсь. — сказал он грустно. — Но никто не заставляет тебя силой делать что-нибудь. Выбор за тобой.

Мужчины скрестили взгляды. Амалия не понимала, что происходит, но природным женским чутьем угадывала, что это касается и ее тоже. «А может быть, опять разыгралось воображение?» — мысленно упрекнула она себя.

Через минуту Роберт, поддерживаемый Жюльеном, спрыгнул с коня и направился в дом. Появившаяся рядом с Амалией Мами помогла невестке подняться наверх, не запутавшись в мокрых юбках. Так они и шли: впереди Амалия, поддерживаемая Мами, а за ними Роберт, поддерживаемый Жюльеном.

 

ГЛАВА 3

К следующему утру дождь наконец прекратился, хотя небо все еще покрывали тучи, а солнце показывалось лишь изредка. Четыре долгих дня не убывала вода в реке. Для Амалии это время стало своеобразным экзаменом на житейскую стойкость и хозяйскую сметку. Чтобы жизнь людей «Дивной рощи», оказавшихся на ее попечении, была сносной, приходилось делать ежедневно сотни дел и решать тысячи проблем, чтобы каждое из намеченных дел довести до конца.

Для начала следовало перетащить из дворецкой наверх обеденный стол, стулья, комод и сервировочный стол, а также фарфор и хрусталь, все насухо протереть, а мебель, чтобы не осталось пятен от воды, отполировать и расставить в холле. Еда, которую готовила Марта, подвозилась в небольшой пироге к лоджии и расставлялась на широких наскоро сбитых лавках. Полузатопленную кухню частично перевели в одну из верхних комнат «гарсоньерки», где для приготовления пищи использовался камин. Неподалеку в комнате устроился Джордж вместе со своей драгоценной статуей. Эрос был надежно укутан и упакован. Выяснив спустя некоторое время, что здоровью Роберта ничто не угрожает (вывих плеча вправлен, а ушибы залечены), Амалия распорядилась подготовить для кузена комнату в «гарсоньерке» рядом с англичанином — Джорджу веселее, и ей спокойней.

Хижины работников, построенные на трехфутовых сваях, практически не пострадали. Опасность затопления уже в первые дни нависла над лазаретом, но Амалия приказала перевезти больных в пустовавшую хижину на высоких сваях, и проблема отпала.

Труднее было со скотом: его в воде не оставишь и по хижинам не разведешь. Но и тут выход нашелся: лучших ездовых коней и мулов, а также племенной скот, по настоянию Роберта, отправили в его усадьбу «Ивы», а оставшихся животных отогнали на самый высокий край плантации, которая простиралась на две тысячи акров.

Много забот Амалии доставила питьевая вода, цистерны с которой находились под землей. Существовала опасность ее загрязнения, поэтому требовались внимание и контроль за тем, чтобы каждая капля воды, попадающая на кухню или в умывальники, предварительно кипятилась. Но избежать заразы не удалось: несколько человек слегли с подозрением на дизентерию. Больных срочно изолировали, и Амалия молила Бога о том, чтобы инфекция не распространилась дальше.

Зато для детей наступило раздолье: целыми днями они возились в огромных лужах или катались на старой пироге. Однажды утром, заслышав веселые крики детворы, Амалия обнаружила целую флотилию из лодок и пирог, плавающую по гостиной и комнатам дворецкого. Какой же ведьмой показалась она себе, запретив такую забаву и испортив веселье, хотя и во имя их же безопасности!

Но самое жуткое воспоминание тех дней — это водяные змеи. Вымытые водой из своих нор в крутых берегах заводи, они в поисках укромных уголков вплыли в дом и его постройки. Одна пара гадов, сплетясь в чаше французской хрустальной люстры, вывалилась внезапно в сетку от мух прямо над обеденным столом. Две другие змеи обвили балясины лестницы при выходе с верхней лестницы. Жюльен, Роберт и даже Джордж развлекались тем, что уже со второго дня наводнения устраивали соревнования по отстрелу плывущих змей, заключали пари и делали ставки. Стрельба велась с верхней галереи. Несмотря на подвязанную косынкой ушибленную руку, Роберт был в хорошей форме и мог на равных с остальными участвовать в охоте и борьбе за призовое место.

Когда надоедало палить по змеям, молодые люди отправлялись ловить раков и так преуспели в этом многотрудном занятии, что Марта смогла сварить целый котелок тумбового супа с сочными раками.

Время от времени Жюльен и Роберт развлекались, как в юности, игрой, в бильярд. Стол находился на первом этаже «гарсоньерки», поэтому приходилось подворачивать до колен брюки и в таком непрезентабельном виде месить грязь с кием в руке. Кроме того, мужчины часами могли играть в карты, шахматы, шашки, домино. После обеда, когда удавалось усадить Амалию за фортепьяно, они под ее аккомпанемент пели или, выхватив из рук Мами и Хлои пяльца с вышивкой, кружили дам в танце. Жюльен придумывал затейливые шарады — своеобразная компиляция из любимых в детстве игр. Порой устраивались домашние спектакли, и тогда начиналась кутерьма: с чердака стаскивались пыльные чемоданы с бабушкиными нарядами, Хлоя приносила аккуратно переписанные ею роли, молодые люди выбирали, кому что играть — спорили, смеялись, обижались, мирились… Хлоя явно тяготела к мелодраме, умудряясь превратить любую трагедию в фарс. То она представляла себя леди Макбет, произносящей леденящим кровь голосом обличительный монолог; то так пылала страстью леди Снируэл в сцене «Школы злословия», что бедный Джордж, глядя на нее, лишь ослаблял душивший его галстук.

Появилась у Амалии и новая забота — Айза. Мальчик криком исходил, пока ему не разрешали после той злополучной истории с мулом повидаться с Амалией — так велик был его страх потерять свою хозяйку. Когда же служанка попыталась увести его обратно, Айза начал отбиваться, как камышовый кот, царапаясь и кусаясь, пинаясь и нанося удары головой. Опасаясь, что разбушевавшийся малыш может невзначай пораниться, Амалия дала знак оставить его в покое. С того дня Айза тенью следовал за своей хозяйкой: стоял за ее креслом во время обеда, лежал, свернувшись калачиком, у ее ног, когда Амалия садилась в кресло почитать, попробовал было войти за ней в спальню, но, наткнувшись на строгий запрет, улегся у двери и проспал так всю ночь.

Поначалу Амалия думала, что это всего лишь детская игра, которая скоро ему надоест, но не тут-то было: Айза проявил завидное упорство в достижении своей цели и… победил. Скоро Амалия не могла уже обходиться без него, когда нужно было выполнить какое-нибудь поручение. Жюльен стал называть его в шутку пажом.

Айза находился, как всегда, рядом, когда Амалия приказала четырем служанкам и двум слугам начать уборку помещений первого этажа. Отступившая вода оставила горы грязи и ила, которые следовало убрать до того, как они засохнут. Началась уборка и на галереях фасада. Кипарисовый пол не пострадал: от влаги доски только набухли. В столовой над широкими двенадцатидюймовыми панелями в нескольких местах взбухла и осыпалась штукатурка. В целом по дому серьезных повреждений практически не было.

Грязь на нижней галерее — другое дело. Оказавшись на воздухе, она затвердела, покрывшись своеобразным панцирем, но, поскольку сверху на нее сливали грязь из комнат, вновь размягчилась до состояния густой оконной замазки. Теперь ее могли убрать даже дети, которым дали скребки, тряпки, ведра с водой и предоставили полную свободу действий. Началась работа-игра, дети визжали от восторга, катаясь словно на коньках по скользкому полу, мазали друг друга грязью и одновременно что-то делали. Когда Амалия вернулась через пару часов, работа была почти закончена.

— Айза! — крикнула она громко, привлекая к себе внимание. — Беги к Марте и скажи, чтобы поставила печь булочки и нагрела молока для всей моей бригады. А твою порцию за усердие пусть удвоит.

Немедленно дети сгрудились вокруг нее. Они кричали, тянулись, чтобы ухватить Амалию за фартук, надетый поверх платья из голубого поплина, и таким образом привлечь внимание, прыгали и пританцовывали.

— Я пойду! Я! Я! — галдели малыши, разгоряченные игрой, работой и весельем. От их рук и чумазых мордашек белоснежный фартук стал грязным, но Амалия не обратила на это никакого внимания. Она ласково погладила сначала одну кудрявую головку, потом вторую, третью…. Зараженная общим весельем, Амалия смеялась над детскими шалостями, готовая сама принять в них участие.

— Айза — мой паж, — сказала она веселым, но твердым голосом, — поэтому пойдет он. Но чем скорее вы закончите уборку, тем быстрее получите булочки.

Благодарный Айза одарил хозяйку ангельской улыбкой, весь как-то подобрался и гордо, почти не хромая, зашагал к кухне.

Остальные дети рассыпались по галерее и продолжили работу. Они разлили такое количество воды, что Амалии пришлось перепрыгивать через огромные лужи. Девчушка лет четырех оказалась не столь проворной, поскользнувшись, она упала, замочив домотканое платьишко и ушибив щеку. Амалия бросилась ей на помощь. Она подняла девочку с пола, утерла уголком фартука слезы, стряхнула грязь с черной косички и взяла ее на руки. Девочка прекратила плакать и стала глазеть на Амалию, не забыв засунуть палец в рот, потом застенчиво улыбнулась. Амалия почувствовала, как ее губы расплываются в ответной улыбке. Еще минута — и маленькие шоколадные ручки обвили ее шею в жарком объятии. Девочка застеснялась, соскользнула на пол и закружилась вокруг Амалии, беспрестанно повторяя:

— Хорошенькая леди! Хорошенькая леди!

Амалия ощутила, как комок подкатывается к горлу и на глаза наворачиваются слезы. Чтобы не расплакаться, она кинулась к двери, но путь ей преградила высокая фигура: на пороге, ухватившись здоровой рукой за косяк, стоял Роберт Фарнум и наблюдал за происходящим. Это был уже не первый случай за последние несколько дней, когда Амалия ловила на себе его внимательный взгляд. Нет, Роберт не преследовал ее, как, например, Айза, но часто оказывался поблизости. По этой причине Амалия стала задумываться, как она выглядит, как одета, чего не делала с того дня, как впервые оделась в траур. Каждое утро, мысленно ругая себя и даже презирая, она обдумывала, что надеть, чтобы выглядеть элегантнее и грациознее. Вот и сейчас Амалия растерялась, почувствовав себя так, словно совершила что-то непозволительное — щеки пылали красными розами, а сердце готово было выпрыгнуть из груди.

— Вы любите детей? — спросил он коротко.

— Ну, да, конечно… как большинство женщин. А разве нет? — пролепетала она, пряча перепачканные ладони в карманах фартука.

Роберт протянул руку к ее лицу и прежде, чем она могла отпрянуть, смахнул слезинку, блестевшую на длинных пушистых ресницах.

— Все любят по-разному, — сказал он мягко. Внезапно на Амалию нахлынули воспоминания о том, как этот человек держал ее на коленях, как она прижималась к его груди, как каждой клеточкой своего трепещущего тела ощущала его горячие мускулистые бедра. Тогда там не только беда объединила их, но и что-то еще, в чем она не смогла бы признаться даже себе.

— Как ваше плечо? — спросила Амалия, взглянув на разыгравшихся детей.

— Уже лучше, спасибо.

— Вы собирались поехать в «Ивы» сегодня? — спросила Амалия, вспомнив о своеобразной перепалке за завтраком, когда Мами категорически возражала против поездки, считая, что она может повредить здоровью.

— Я уже вернулся оттуда.

— Вот как?! Надеюсь, там все в порядке?

— В общем, да, хотя вода и добралась до ближайших хозяйственных построек. Но разрушений, к счастью, нет.

Неожиданно из-за тучи выглянуло солнце и позолотило склон холма перед домом, разливая вокруг долгожданное тепло. Сразу же повеяло дивным ароматом диких роз, сладких оливов, что росли вдоль боковой стороны дома, терпким запахом заманихи.

— Очень мило с вашей стороны вернуться в «Дивную рощу», — прервала Амалия затянувшуюся паузу. — У вас в доме полно работы.

— Мой надсмотрщик — хороший человек, разумный и надежный, да и «Роща», если говорить о полях, пострадала больше моих «Ив». — В голосе Роберта прозвучала озабоченность истинного хозяина. — Когда вода окончательно спадет, необходимо осушить поля, чтобы оставшийся тростник не погиб. Да и за всем остальным нужен глаз. Завод, инвентарь, амбары, другие постройки требуют срочного ремонта. Так что ближайшие несколько недель будут жаркими — особенно прохлаждаться некогда.

Намек ясен: Роберт не доверял Патрику Даю и не верил, что Жюльен способен заниматься хозяйственными делами. По правде говоря, мужа Амалии куда больше волновала судьба сорванной с причала баржи которую недавно переоборудовали в прогулочное судно, чем плантация и усадьба вместе с людьми и постройками.

— Да, да, конечно, — выдавила она с трудом. — Мами так благодарна вам за заботу, а я… Извините, нужно многое сделать.

— Это вы извините, что задержал вас, — сказал он, помрачнев. — Я не хотел отрывать вас от дел.

За последнюю неделю Айза так изменился, что его трудно было узнать: повзрослел, выпрямился, подружился со сверстниками с плантации, которые его раньше презирали. Благодаря Амалии и дарованному ею званию пажа, Айза как бы самоутвердился, нашел свое место среди обитателей «Дивной рощи»; и хотя малыш по-прежнему не отходил ни на шаг от своей petite maftresse, с готовностью выполняя ее поручения, время от времени отправлялся поиграть и с другими детьми.

Однажды, когда Амалия сидела на галерее и просматривала в лучах уходящего дня последние выпуски газеты «Le Courier De Teche» и другую корреспонденцию, доставленную вечерним пароходом, в дверях появился запыхавшийся Айза. С удивлением взглянув на мальчика поверх письма редактору, осуждавшего групповой бандитизм и связывавшего с этим вспышку убийств в их приходе, Амалия спросила:

— Что случилось?

— О, мамзель, вам нужно пойти! Быстро, быстро! — возбужденно заговорил Айза. — Мусье Дай, он обижает нашу Лали.

— Он наказывает ее? — удивленно подняла брови Амалия, вспомнив, что Лали была тихой, миловидной девушкой со светло-кофейным цветом кожи. Ей не было еще шестнадцати, поэтому она следила за детьми, пока взрослые женщины работали на плантации. Амалия никогда не слышала, чтобы с Лали были какие-нибудь проблемы.

— Нет, мамзель. Он хочет, чтобы Лали пришла к нему в дом, а она не хочет идти!

В глазах Амалии засветился недобрый огонек. Она отложила газету и поднялась. Ей говорили, что среди малышей со светлой кожей есть и плоды трудов надсмотрщика Патрика Дая, да и их матери не скрывали этого. Выросшая среди плантаторов, Амалия привыкла к подобным вещам и не обращала на них никакого внимания. Но случай с Лали — особый.

— Айза, ты уверен, что Лали не хочет идти с ним? — переспросила Амалия.

— Она отбивается от него и кричит, но люди боятся помогать ей. Пойдемте, мамзель! Пожалуйста, пойдемте!

Амалия спустилась по лестнице и, утопая в волнах пышных юбок, обогнула дом и пошла по тропинке, ведущей на плантацию. Айза ковылял следом, стараясь не отстать. Позади остались «гарсоньерка», котельная, конюшня, бондарная, и тут Амалия услышала крики и мольбы о помощи. Минутой позже она увидела, как Патрик Дай тащил по грязной тропе, которая вела к его дому, упирающуюся Лали. Платок на ее голове сбился на затылок, и волосы, более тонкие и прямые, чем у всех остальных, растрепались, прилипли к мокрому от слез лицу. Рот девушки распух, а над разбитой губой запеклась кровь. Она сопротивлялась изо всех сил, но разве могла девушка, почти девочка, справиться со здоровым сильным мужчиной? Патрик остановился, рывком повернул Лали к себе и с размаху ударил по лицу.

— Отпустите девушку! Сию же минуту отпустите! — Амалия, стоявшая в нескольких ярдах от него, не собиралась вмешиваться, но слова, полные гнева и холодного презрения, сами слетели с ее губ.

От удивления ирландец выпустил руку Лали, и она, почувствовав свободу и неожиданно пришедшую защиту, кинулась в ноги Амалии, ухватилась за ее юбку.

— Помогите мне! Помогите! — умоляла она, захлебываясь слезами. — Заклинаю вас именем Святой Девы, помогите!

Стиснув кулаки, надсмотрщик направился к Лали, но Амалия решительно шагнула вперед, заслонив девушку собой. Гордо поднятый подбородок, трепещущие ноздри, твердый взгляд делали ее похожей на богиню-воительницу. Патрик остановился.

— Нет нужды вам беспокоиться, мэм, — выдохнул он в бешенстве. — Это наше дело: мое и черномазой.

— Не могу согласиться, — возразила Амалия. — Я слышала, как вы намеревались навязать себя силой.

Патрик Дай наградил наполовину спрятавшегося за спиной хозяйки Айзу убийственным взглядом.

— Это не так, мэм, — заявил он дерзко. — Она хотела пойти со мной, но чтобы я ей кое-что пообещал.

— Нет-нет, я не хотела! — выкрикнула Лали, поднимая на хозяйку полные слез глаза.

— Какого рода обещание, мсье Дай? — потребовала разъяснений Амалия.

— Сейчас она, конечно, не признается, — усмехнулся надсмотрщик, — а хотела быть моей экономкой, чтобы освободили от другой работы — она бы лежала целый день и ничего не делала. Все этого хотят, мэм.

— Не потому ли, что именно это вы всем обещаете? — заметила она не без ехидства.

— Ничего я никому не обещаю! — разозлился Патрик Дай. — Для них это честь, и они это знают.

Самодовольная наглость надсмотрщика (сказать такое ей!) переполнила чашу ее терпения.

— Любопытно, почему же Лали ничего не знает? — возмутилась Амалия. — Короче, вы к ней больше не притронетесь!

— Думаю, что такие дела лучше решать мужчинам, — усмехнулся он снова. — Я поговорю с хозяином, и он разберется.

— Мне кажется, вы меня не поняли… — начала Амалия.

— Нет, это вы не можете понять, что всякому нормальному мужчине нужна женщина, — перебил ее Дай. — Хотя откуда вам знать об этом?

Амалия растерялась, не веря собственным ушам. Широко раскрытыми глазами смотрела она на человека, который только что сказал вслух о том, о чем знали двое: она и Жюльен. «Нет, это невозможно, — решила Амалия, пытаясь скрыть волнение. — Что же он тогда имел в виду?» От обиды и гнева дрожали руки, но она сцепила пальцы так, что побелели суставы. Впервые в жизни Амалия пожалела, что она леди и не может отвести душу крепким словцом. Разжав побледневшие губы, она заговорила с ледяной вежливостью:

— С этого момента, мсье Дай, вы уволены. Пожалуйста, соберите свои вещи, и чтобы через двадцать четыре часа духа вашего здесь не было.

— Э-э, нет, сударыня, этого я делать не стану, — сказал надсмотрщик без всякого выражения.

— Повторите-ка это еще раз, Дай! — нарушил затянувшуюся паузу низкий мужской голос.

Участники сцены настолько увлеклись выяснением отношений, что не заметили появления человека на коне. Первым увидел его Айза и тут же потянул Амалию за рукав, чтобы она обратила на всадника внимание, но ей было не до того. Обернувшись на голос, Амалия уловила во взгляде темно-синих глаз Роберта нечто похожее на восхищение и была благодарна ему за поддержку.

— Я жду, Дай! — напомнил о себе Роберт Фарнум.

— Я хотел сказать… я считаю… только хозяин, мсье Деклуе, имеет право увольнять своих служащих. Контракт со мной продлен до конца года, и в нем ничего не говорится о женщине…

— Достаточно! — резко оборвал его Роберт. Надсмотрщик сразу же примолк. Глаза его пылали лютой ненавистью, но ссориться с Робертом он побоялся. Высокомерие и наглость этого человека, получив достойный отпор, мгновенно испарились, он стоял, как побитая собака. Амалия с затаенной радостью наблюдала за происходящим.

Роберт спешился и, взяв повод лошади левой рукой, на которую, несмотря на снятую повязку с правой, полагался пока больше, предложил Амалии проводить ее до дома.

Амалия с благодарностью согласилась, но тут же добавила:

— Эта девушка пойдет со мной.

— Ну, в этом нет нужды, — произнес Патрик, делая шаг в сторону Лали.

— А я думаю, есть, — возразила Амалия, бросив уничтожающий взгляд на надсмотрщика. — Лали, поднимайся! Ты идешь со мной!

Девушка вытерла слезы, поднялась с земли и, со страхом глядя на своего мучителя, начала пятиться, словно рак, к тому месту, где стоял Айза.

— Так нельзя! — взревел обезумевший от гнева надсмотрщик. — Вы подрываете мой авторитет! — При этом его похотливый взгляд продолжал ощупывать Лали, одетую в бесформенную ситцевую блузку и юбку.

— Как можно подорвать то, чего давно уже нет? — ядовито заметила Амалия, беря кузена под руку.

Патрик Дай сделал полшага в их направлении, и Амалия подумала, что он вновь попытается остановить их, однако суровый взгляд Роберта, брошенный через плечо, прекратил дальнейшие препирательства. Процессия в составе двух пар: Амалии и Роберта и слуг — Лали и Айзы удалилась.

Позеленевшее от злости лицо Патрика лучше всяких слов говорило о том, что с этого дня Амалия приобрела смертельного врага.

— Наглость этого человека безгранична, — пожаловалась Амалия, когда они отошли на достаточное расстояние.

— Некоторых вполне устраивает надсмотрщик, который знает, как выращивать сахарный тростник, и умеет заставить людей работать до кровавого пота. Все остальное для них не имеет никакого значения, — сказал Роберт печально.

— Как же я его ненавижу! — В эти непроизвольно вырвавшиеся из ее уст слова Амалия вложила всю боль души за поруганное женское достоинство, за унижение, которое ей только что пришлось испытать, за несостоявшуюся великую любовь, о которой она мечтала всю жизнь.

Спасаясь от дневной жары, Роберт скинул сюртук и закатал рукава рубашки. Как истинный джентльмен, он мог позволить себе такую вольность только на плантации; перед входом в дом следовало снова надеть сюртук и выглядеть должным образом.

От прикосновения ее тонких прохладных пальцев к теплой коже обнаженной руки сердце Роберта учащенно забилось, и ему .стоило огромных усилий не подать виду, как он взволнован.

— Дай прав, говоря, что только Жюльен может уволить его, — Роберт пристально посмотрел на Амалию, потом перевел взгляд на ее пальцы, покоившиеся на его руке, и наконец, решившись на что-то, спросил: — Вы намерены просить мужа об этом?

— Да! — выдохнула она с жаром.

— Тогда и мне придется сказать ему несколько слов о Патрике. Тростник и работу Дай, возможно, понимает, но о земле и о ее нуждах не заботится. Нет у него уважения к земле! — заключил Роберт сердито, а потом добавил: — Лично я не потерпел бы рядом человека, который позволяет себе в столь непозволительном тоне разговаривать с леди.

Амалия не знала, что сказать в ответ: смятение овладело ею. Гнев и отчаяние, радость встречи и глупый девичий страх перед оказавшимся рядом мужчиной настолько смутили ее, что она не придумала в ответ ничего, кроме едва слышного:

— Благодарю вас.

Только часа полтора спустя Амалия вошла в холл. Она направилась к распахнутым на ночь дверям, прислонилась к прохладному косяку и, глядя на заводь, подумала о всех превратностях ушедшего дня. Ночь жила особой жизнью: мягкий воздух, наполненный цветочным ароматом трав, приятно ласкал кожу; сумрачную тишину нарушав только концерты лягушачьего хора и треск цикад: темнота на галерее располагала к мыслям, которыми не с кем было поделиться.

Амалия села за фортепьяно, и пальцы сами заиграли прелюды Шопена. Ей надо было успокоиться, привести в порядок мысли, которые вторую неделю преследовали ее, убеждая, что она совершила роковую ошибку.

В тот вечер Амалия забрала Лали к себе в спальню, решив не откладывая обсудить ее обязанности камеристки. Мами сказала как-то, чтобы Амалия сама выбрала себе понравившуюся девушку, но все не было случая. Лали оказалась понятливой и услужливой, а ее природная скромность как нельзя лучше соответствовала характеру Амалии. Было решено, что ночевать она может внизу в пустующей комнате сиделки.

На этот раз Амалия быстрее обычного закончила вечерний туалет, приняла ванну и надела приталенный капот из розового шелка с широкой свободной юбкой. Она хотела выкроить время, чтобы переговорить с Жюльеном до ужина. Амалия осталась довольна услугами новой горничной, особенно тем, как Лали уложила ей волосы. Девушка заменила строгую корону из туго заплетенных кос на каскад ниспадающих на затылок локонов. Судя по всему, работа в доме оказалась ей по душе.

По сложившейся традиции только в особых случаях Амалия набиралась смелости беспокоить Жюльена в его комнате. На этот раз причина казалась серьезной, и она решительно постучала в дверь, соединяющую ее спальню со спальней мужа. Жюльен удивился неожиданному появлению жены, но был приветлив.

Отослав Тиге, он надел комнатные туфли с пряжками, выполненными по его собственному эскизу и украшенными бронзовыми монограммами, уселся в мягкое кресло и приготовился слушать. Амалия довольно спокойно, без особых эмоций рассказала о случившемся, Жюльен по окончании задал два-три вопроса, не особенно вслушиваясь в ответы, и, пожав плечами, сообщил, что вряд ли она добавила что-либо новое к тому, что рассказал ему Роберт. По его мнению, эта история яйца выеденного не стоит, и зря они подняли столько шума. Конечно, Амалия может оставить девушку у себя в услужении, если хочет, но у него нет желания искать нового надсмотрщика, да еще в конце сезона, когда все лучшие давно разобраны.

Амалия не сомневалась, что ей удастся убедить мужа, и была обескуражена, когда Жюльен отказался обсуждать этот вопрос, никак не отреагировав на ее слова о наглом поведении Патрика Дая. Если бы у Амалии хватило духу рассказать всю правду до конца, Жюльен, возможно, и возмутился бы, но как она могла поведать мужу о том, что какому-то надсмотрщику известно об отсутствии нормальных супружеских отношений между ними, что чужой человек смеет судить 'о мужских достоинствах Жюльена и его недостаточной страсти к ней?

Но была и другая причина, которая заставила Амалию промолчать. Она никогда дикому, кроме Мами, да и то после настойчивых расспросов, не рассказывала о том, что происходит у нее в спальне. Было бы странно думать, что мадам Деклуе станет обсуждать эту тему с надсмотрщиком. Оставался один Жюльен. Только он мог проговориться Патрику Даю, что Амалия не привлекает его как женщина. В таком случае, о чем с ним вообще говорить?

Амалия подняла глаза от клавишей, услышав приближающиеся шаги со стороны лоджии. По лестнице поднимался Роберт. Войдя в холл, он молча остановился у порога. Статную фигуру Роберта облегал черный сюртук, из-под которого виднелась полотняная рубашка и белый шелковый галстук. Такая цветовая гамма придавала бронзе лица мягкую золотистость. Его красота была скорее мужественной, чем суровой. Женщинам нравятся такие мужчины.

За окном быстро темнело, Роберт подошел к столику красного дерева, взял лампу и поставил ее на шаль с бахромой, покрывавшую большую часть крышки фортепьяно. Амалия улыбнулась благодарно за дополнительный свет, а он тихо, чтобы не мешать ей, отошел в сторону и растворился в сумерках холла. Она подумала, что он вышел на галерею, но потом, околдованная звуками сонаты и еще одной пьесы, которую сыграла вслед за ней, Амалия перестала думать о Роберте.

Музыка всегда была важным компонентом воспитания истинной леди, а для Амалии еще и имела особое значение. Когда девушка потеряла отца, мать, а потом и любимого, только музыка утешала ее, спасала от одиночества. Тетя Тон-Тон считала, что истинная леди не должна ни при каких обстоятельствах обнаруживать свои чувства, поэтому Амалия раскрывала свою душу музыке — это более подходило истинной леди. Как ненавидела она эти два слова, когда была подростком, как возмущалась нелепыми условностями, которые связывали ее по рукам и ногам.

Однако прошли годы, и Амалия ко многому привыкла. И как обилие нижних юбок, которые раньше мешали ходить, не казалось больше насилием над личностью; она просто забывала о них до того момента, когда возникала необходимость воспользоваться ими как защитной броней.

Амалия вспомнила о неприятном разговоре с. Жюльеном и его нежелании уволить Патрика Дая. Впервые с тех пор, как ей исполнилось десять лет, Амалия пожалела, что не родилась мужчиной, который имеет законное право Настоять на своем. «Если бы я была мужчиной!» — с тоской подумала Амалия, вспомнив о своей незавидной женской доле, с которой предстояло мириться всю жизнь.

Последние звуки бетховенской «Апассионаты» еще витали вокруг, когда Амалия тихо закрыла крышку фортепьяно, почувствовала нечеловеческую усталость. Повернувшись на табурете, она увидела Роберта и ничуть этому не удивилась.

Кузен возлежал на парчовом канапе в противоположной стороне холла и, слушая музыку, неотрывно смотрел на Амалию. В блеске его темно-синих глаз она уловила ту завораживающую смесь удивления и интереса, которую отметила при первой встрече в гостиной у Мами. Прикрыв веки, Роберт украдкой продолжал наблюдать за ней. Амалия чувствовала, как его цепкий взгляд, скользнув по искрящимся локонам ее темных волос, переместился по изгибу щеки на белые просторы ее плеч, деликатно задержался на входе к двум райским яблокам, потом опустился еще ниже, туда, где осиная талия переходила в колокол пышных юбок, потом… Роберт лежал неподвижно, скрестив руки на груди и прикрыв глаза, словно дремал, затем вдруг вскинул их вверх, и Амалию будто током обожгло — в глубине мерцающей синевы она уловила страстное, дикое желание самца. Амалия смущенно опустила ресницы. Она так увлеклась своими наблюдениями, что пропустила появление Жюльена.

— Если концерт окончен, могу предложить рюмочку шерри, — сказал он весело.

Ужин превратился в бесконечную череду блюд. Жюльен нашел, наконец, свою баржу, которую прибило к дереву ниже по течению, и теперь говорил только о ней. Из-за пробоины в корпусе баржа могла затонуть, но, к счастью, ее выбросило на мель. Жюльен снял четырех человек с дренажных работ, чтобы залатать дыру, спустить судно на воду и отбуксировать его в заводь. Потребуются серьезный ремонт, покраска и золочение деталей интерьера, а также новые паруса — обязательно кремовые с хиней полосой, о которых Жюльен давно мечтал, и мягкая ткань для тента. По замыслу Жюльена, тент, натянутый ветром, защитит дам от солнца. Хлоя не упустила возможность съехидничать, заявив, что от прогулок по воде ей делается дурно, поэтому Жюльен мог бы и не волноваться на ее счет, она никуда с ним не поплывет. Жюльен не остался в долгу и тут же заметил, что, как бы ему ни было трудно, он постарается пережить один день без ее милого общества.

Назревавшую ссору развеял Джордж, пригласивший Хлою посетить сад, который он начал создавать, вдохновленный подручными материалами и средствами. Углубление в земле перед самым домом, вырытое под основание дамбы, он решил приспособить под искусственный водоем с лилиями и ярко-зелеными водорослями у берегов — благо после наводнения осталось огромное количество жирного ила. Весной Джордж мечтал посадить китайские азалии самых нежных оттенков и вьюны, которые гирляндами будут сползать по склону от самого дома до пруда. В зимний период украшением сада станут темная зелень сосен и листья магнолий, а также блестящая листва и дивные цветы камелий, которые он высадит на насыпном грунте из смеси ила и песка, оставшихся после наводнения. Если мадам Деклуе пожелает, сад можно разбить по французскому образцу: живая изгородь, дорожки из кирпича, статуи или скульптурные группы вдоль одной из сторон дома, но лучше это сделать на английский манер, что даст возможность увязать новые постройки с естественной средой, включая заводь, в единый садово-парковый ансамбль.

Хлоя с радостью приняла приглашение, выразив свой восторг в крайне лестной для англичанина форме, но скоро с таким же воодушевлением она говорила уже о предполагаемых гастролях оперной труппы из Нового Орлеана у них в Сан-Мартинвиле. Небольшой по размеру и сравнительно тихий зимой, Сан-Мартинвиль в летнее время становился своеобразной Меккой для плантаторов, которые уезжали на отдых в свои летние имения, вытянувшиеся нескончаемой цепью вдоль всего Теша от Бервика до Бробриджа. Кроме того, освежающие ветры этой широты привлекали новоорлеанцев, уставших от неподвижной влажной духоты своего города. Жюльен энергично и со знанием дела включился в обсуждение талантов труппы, с которой они познакомились этой зимой. Прежде чем ужин был окончен, молодые люди договорились провести один из вечеров в опере.

После ужина все вместе поднялись в холл второго этажа.

В некоторых американских домах на Побережье входило в обычай, чтобы дамы после десерта покидали мужчин, которые оставались в столовой выпить по рюмке бренди или портвейна. Ни один француз никогда не променял бы общество дам на бутылку самого лучшего вина. Циники, правда, утверждали, что краткая разлука была лишь удобством, позволявшим гостям обоего пола разбежаться без смущения по туалетным комнатам, ибо организм, изнуренный долгим сиденьем за столом, обильной едой, сопровождаемой разными винами, требовал предписанного природой облегчения. Креолы, спокойно относившиеся к естественным функциям организма, только посмеивались: «Все мы люди, и ничто человеческое нам не чуждо».

Амалию уговорили сыграть что-нибудь. Она села за фортепьяно и, чтобы поправить настроение, сыграла попурри на темы популярных мелодий Стивена Фостера. Амалия пропустила начало очередной ссоры Жюльена и Хлои.

— С чего бы это я стал прислушиваться к тебе? — вопрошал Жюльен. — Половина из того, что ты говоришь, — претенциозность и самолюбование. Как трогательно стенать о превратностях судьбы, когда ты живешь в роскоши, не испытывая ни в чем нужды! Подобно любимым героиням бездарных романов, заполнивших нашу библиотеку, ты мечтаешь составить половину парочки влюбленных, которым благоволят сами звезды.

— Жюльен, остановись! — воскликнула Мами с упреком.

— Если уж ты заговорил о самолюбовании, то посмотри прежде на себя, — Хлоя не скрывала своего презрения к собеседнику. — Твои занятия театром — дилетантизм, а увлечение искусством — игра. «Великая сила искусства…» — смешно передразнила она Жюльена. — Ха-ха! Тебя нельзя сравнить даже с несчастным Адрианом Персаком, который рисует домики, а затем наклеивает на холст перед ними вырезанные из журналов Гарнера и Годи фигурки человечков.

— Зато ты у нас просто символ творчества и творческой энергии! — парировал Жюльен. — Что-то мы давно не слышали о твоей новой вышивке, которая третий месяц валяется под диванной подушкой?

— Хватит! — вскричала мадам Деклуе, резко поднимаясь и тут же сползая обратно на кушетку. Она судорожно хватала ртом воздух и прижимала руку к сердцу.

— Мами, что с тобой? — Жюльен схватил руку матери, пытаясь согреть ее в своих ладонях.

Хлоя схватила веер, висевший у нее на запястье; она так размахивала им, что кружева на чепце мадам Деклуе трепетали вокруг ее побледневшего лица. Роберт кинулся к шкафчику со спиртным, плеснул в рюмку немного бренди, и, вернувшись к тете, попытался влить ей в рот несколько капель живительной влаги. Амалия схватила лампу, поставленную Робертом на фортепьяно, и перенесла ее поближе к Мами. Джордж, как человек благоразумный отошел в сторону, чтобы не создавать сутолоку, но по розовым пятнам на его щеках можно было догадаться, что он сильно взволнован.

— Разрежьте кто-нибудь кружева! — не то приказал, не то попросил Жюльен, находившийся в полном смятении.

Хлоя будто не слышала, что он сказал. Тогда Амалия шагнула вперед и сняла брошь из искусно сплетенных волос, стягивающую ворот платья на шее свекрови.

Мадам глотнула бренди, и лицо ее исказила гримаса отвращения, но почти сразу же щеки покрыл румянец, дыхание участилось, и она открыла глаза.

— Как глупо с моей стороны, — сказала Мами еще слабым голосом. — Наверное, я слишком резко поднялась.

Жюльен облегченно вздохнул.

— Думаю, ты права, Мами, — улыбнулся он.

— Я чувствую себя прекрасно, не толпитесь возле меня, — сказала мадам Деклуе ворчливо. — Если хочешь меня порадовать, сын мой, почитай что-нибудь вслух. Ты хорошо это делаешь. Я бы с удовольствием послушала «Эванджелину» Лонгфелло.

— Конечно, Мами.

Жюльен отыскал в застекленном книжном шкафу небольшой томик, сел у фортепиано, открыл первую страницу. Остальные, послушно следуя желанию Мами, расселись вокруг: Хлоя на кушетке рядом с мадам Деклуе, Роберт в кресле у двери, Джордж неподалеку от него.

Амалия устроилась на маленьком стульчике рядом с кушеткой с таким расчетом, чтобы лицо ее оставалось в тени. Через открытую на галерею дверь было слышно, как квакают лягушки. Одинокий комар пропищал у нее над ухом и исчез. Ночной ветерок что-то шептал в кронах дубов.

— Темен девственный лес. Шумящие сосны и кедры, мохом обросшие, в темно-зеленых своих одеяньях… — начал Жюльен тихим задушевным голосом.

Поэма «Эванджелина» была опубликована лет семь-восемь назад, но все еще пользовалась успехом на берегах Теша. Она удовлетворяла интересы жителей этих мест к исторической экзотике: действие происходит в XVIII веке в Акадии, Французской колонии в Луизиане. В 1755 году, после завоевания Канады англичане изгнали французов из Новой Шотландии, и часть из них обосновалась на побережье многочисленных заливов и рек Луизианы, включая Теш. В поэме рассказана история влюбленных — Эванджелины и Габриеля — разлученных накануне свадьбы. Они потеряли следы друг друга. Невеста отправилась на поиски жениха, искала его многие годы и наконец нашла стариком, умирающим в больнице. Этот удар убивает ее. Соединение после смерти, они похоронены вместе.

Говорили, что в основу поэмы положена местная легенда, рассказанная молодым человеком из Луизианы по имени Эдвард Саймон известному писателю Натаниелю Хоторну. Однако Хоторн не воспользовался легендой сам, а пересказал ее своему другу Генри Уодсворту Лонгфелло, который и написал на ее основе замечательную поэму «Эванджелина». Имена же настоящих влюбленных были Эммелин Лабиш и Луи Арсено. Три года они скитались в поисках друг друга, прежде чем соединились в поселке Аттакапас, который вот уже сорок лет известен как город Сан-Мартинвиль. Все эти годы Эммелин возила с собой в сундучке свадебное платье, однако ей оно не понадобилось: Луи, посчитавший, что его невеста погибла, женился на другой. Девушка не выдержала такого удара и умерла. Ее похоронили на католическом кладбище позади костела Святого Мартина-странника.

У Жюльена несомненно был актерский талант. Он читал вдохновенно: голос то возвышался, то затихал, передавая реальный трагизм этой невыдуманной истории. Когда Жюльен кончил читать и закрыл последнюю страницу книги, Хлоя шмыгнула носом и вытерла набежавшую слезинку.

Собирая ноты, Амалия задержалась в холле. Жюльен виновато взглянул в ее сторону, но ничего не сказал. Возвращая томик Лонгфелло на прежнее место и увидев, что они остались в холле вдвоем, так как все разбрелись по своим комнатам, он окликнул жену.

Ее карие глаза округлились от удивления.

— Да, Жюльен. Я слушаю тебя.

— Извини, что я не исполнил твою просьбу сегодня, — сказал он, приближаясь. — Конечно, Патрика можно заменить, но будет ли новый надсмотрщик лучше? Не окажется ли он хуже прежнего?

— Надеюсь, нет.

— Я понимаю, что он тебе не нравится, — продолжил Жюльен. — Но, в конце концов, ты можешь не общаться с ним.

— Если я правильно тебя поняла, мне следует не замечать этого человека, если мы встретимся случайно на плантации? — удивленно вскинула брови Амалия.

— Если хочешь, то да. Тебе не обязательно быть вежливой с ним.

— То есть, я должна уподобиться ему, не так ли?

— Что это значит? — нахмурился Жюльен.

— Только то, что поведение Патрика Дая сегодня не отличалось вежливостью, — пояснила Амалия сухо.

— Что можно ждать от грубого мужлана? — пожал плечами Жюльен. — Он надсмотрщик, а не джентльмен, и этим все сказано.

— Если тебя это устраивает, то я вынуждена согласиться.

— Ах, Амалия! — Жюльен благодарно сжал ее нежные трепетные пальцы. — Я знал, я был уверен, — повторял он радостно, — что ты поймешь истинную причину отказа и не обидишься. Стоит ли нам ссориться из-за таких пустяков?

В голосе Жюльена, в его улыбке сквозила мольба. Он использовал все свое обаяние, чтобы заставить Амалию согласиться с ним. Но и при таком исходе Амалия была признательна мужу за то, что он сделал шаг к примирению первым.

— В конце концов, плантация — дело мужское, — заключила она покорно.

— Именно так, — подтвердил Жюльен. — Спокойной ночи, ma chefe. — Он наклонился к ее лбу и запечатлел нежный поцелуй.

«Как все это странно и как не похоже на него, — подумала Амалия. Жюльен редко целовал ее, если не считать игривых проявлений галантности, когда он приветствовал ее на людях. Она могла сосчитать по пальцам, сколько раз он целовал ее в губы, если торопливое прикосновение к губам вообще можно назвать поцелуем. — И все же этот поцелуй был особым, — подумала Амалия. — В нем чувствовалась нежность, теплота, благоговение и право собственности».

 

ГЛАВА 4

Лали ждала Амалию в спальне. Пока девушка расстегивала пуговицы на платье и помогала стянуть его через голову, пока возилась с кринолином и лентами на нижних юбках, пока расшнуровывала корсет, Амалия продолжала размышлять о Жюльене.

Если бы отношения между кузенами складывались обычно, Амалия могла подумать, что муж приревновал ее к Роберту. Он был встревожен в день наводнения, когда увидел ее в объятиях двоюродного брата. Постоянное присутствие Роберта в доме, похоже, нервировало Жюльена, хотя, по словам Мами, мальчики с детства всегда были вместе, и нет ничего необычного в том, что Роберт завтракал и обедал с ними или пользовался, когда хотел, «гарсоньеркой».

Пока они росли, считалось само собой разумеющимся, что Жюльен и Роберт питаются там, где их застанет голод, и спят там, где окажутся, когда наступит ночь. Они носили похожие вещи, часто менялись ими, так что порой трудно было определить, кому что принадлежит. Да и теперь, будучи взрослыми, Жюльен и Роберт прекрасно ладили между собой. Часто и подолгу засиживались они за бокалом шерри, рассказывая друг другу истории о своих приключениях на охоте и рыбалке, со смехом вспоминали детские проказы и юношеские увлечения. И все же их беседы порой прерывались подозрительной тишиной, а в глазах появлялся холодок. Жюльен нередко останавливал на кузене задумчивый взгляд и как бы изучал его заново.

«Может, Жюльен обиделся на брата за то, что тот добровольно взял на себя хлопоты о „Дивной роще“? — предположила Амалия, но тут же отбросила эту мысль, вспомнив, с каким отвращением муж относится к хозяйственным делам. — Тогда остается последнее, — решила она. — Жюльену не нравится слишком пристальное внимание к моей скромной особе».

Амалия не заблуждалась на свой счет, но что-то ей подсказывало, что Роберту она небезразлична. Однако пока с этой стороны она не видела никакой опасности: кузен мужа — порядочный человек, джентльмен, он не может перейти черту общепринятых приличий. Его интерес — нечто мимолетное, сиюминутное; это как костер — сам погаснет, если не подкидывать щепки.

Амалия подавила печальный вздох, подняла руки так, чтобы Лали могла надеть на нее ночную сорочку из белого батиста. Свободная юбка с белой вышивкой по подолу, искусно сделанной монахинями-урсулинками, скользнула по зауженному к горловине лифу, покрытому той же вышивкой — белым по белому. Рубашка была одной из дюжины таких же одинаковых по фасону и стилю отделки, которые Мами подарила ей к свадьбе.

Лали распустила ее волосы и расчесывала их до тех пор, пока они не вспенились светло-коричневой волной, затопившей всю спину до самой талии. Затем горничная приготовила постель, а когда Амалия легла, опустила противомоскитную сетку, пригасила лампу и вышла, прикрыв за собой дверь. Звук ее шагов затих в тишине засыпающего дома.

Оставшись в полутьме, Амалия заметила свет, просачивающийся из-под створчатой двери, ведущей в спальню Жюльена. Она представила мужа, который с помощью Тиге готовится лечь в постель, но, сколько ни прислушивалась, не уловила ни единого звука. Она взглянула на дорожку лунного света, проникающую в окно, сквозь занавески из розового шелка, и вновь печально вздохнула.

Таким же розовым шелком была обита стена алькова у изголовья постели, тогда как потолок был украшен голубым шелком, уложенным в виде развернутого веера — традиционное сочетание цветов для спален невест. Комната казалась огромной. Ее внутреннее убранство составляли горка красно-то дерева работы известных французский мастеров, подходящий по стилю туалетный столик в обрамлении из золотой парчи, мраморный умывальник, украшенный цветочным орнаментом и фарфоровыми фигурками, небольшая лесенка у кровати с незаметными углублениями на верхней ступени для домашних туфель, пара тумбочек у изголовья и огромное обитое бархатом кресло у окна — напоминание об эпохе Людовика XVI.

Почувствовав, что ей не хватает воздуха из-за затянутого противомоскитной сеткой окна, Амалия соскользнула с кровати, распахнула окно и уселась в кресло, подобрав под себя ноги, как это бывало в детстве, когда ей хотелось побыть одной. Свежий ночной воздух, наполненный ароматом роз и жимолости, приятно ласкал кожу. Сонная луна за окном посеребрила листву дубов и посыпала мельчайшими бриллиантиками ковры из испанского мха, свисавшие со стен дома. Сквозь ветви деревьев светилась поверхность заводи, в излучине которой стоял дом.

Неожиданно Амалия приметила движение у деревьев — там явно стоял человек. Его очертания были размыты лунным светом, и Амалия не решилась бы утверждать, кто это был: Жюльен или Роберт. Фигура двинулась в сторону воды и растворилась в тишине сада.

«Кто это был? — мучительно размышляла Амалия. — По силуэту, одежде, манере двигаться мог быть тот и другой. И все же привычка засиживаться допоздна была у Жюльена. Роберт рано ложился и вставал чуть свет. Значит, это был Жюльен, — решила она. — Но что он делал так поздно в саду? Жюльен никогда не проявлял интереса к ночным прогулкам. Может быть, ему не давала спать луна, или растревожили птичьи трели? Если так, то его можно понять. Я бы его поняла», — вздохнула уже в который раз Амалия.

Вскочив с кресла, она задернула штору и быстро юркнула в постель. Спустя какое-то время все сомнения и тревоги остались позади — Амалия крепко спала.

Пробудилась она от теплого и нежного прикосновения к ее груди, которое тревожило, вызывало смутные желания. Амалия открыла глаза. Луна зашла, и комната погрузилась во мрак. Неясная тень маячила у кровати, подтверждая иллюзию продолжающегося сна. Рука мужчины лежала на ее груди, любовно охватывая трепетными пальцами нежную округлость и лаская набухший сосок сквозь полупрозрачную ткань ее ночной рубашки.

— О-о, Жюльен! — только и смогла выдохнуть Амалия, перехватывая его ласковую властную руку.

Но имя это замерло у нее на устах, покрытых обжигающим поцелуем. Его губы, твердые и гладкие, жарко прикасались к ее губам. Амалия почувствовала стремительное движение его языка, пробующего на вкус трепетные уголки ее губ, испытывая на сопротивление линию их изгиба. Покоренная уверенностью мужа и предательски охватившим ее желанием, Амалия после минутного колебания раскрыла губы. Он воспользовался этой первой уступкой, проникая во влажные глубины рта, дразня и разжигая ее страсть. Еще минута — и Амалия, повинуясь первобытному зову природы, прикоснулась своим языком к его раскаленному сладкому жалу. Кровать тяжело скрипнула, когда он лег рядом. Он прижал ее к себе, и Амалия ощутила, как сильно колотится его сердце. Она погладила руку, напрягшиеся, подрагивающие мускулы.

Порывисто дыша, он приподнял голову и провел губами по ее полуоткрытым губам, затем они прочертили колкими, как укусы, и нежными, как бархат, поцелуями огненную дугу до самого ее виска, коснулись прикрытых век, прошлись трепещущим языком по слегка солоноватым ресницам и долгим нежным поцелуем соединили брови. Он жадно вдыхал свежесть ее волос, смешанную с ароматом лаванды, исходящим от ее подушки, а затем с неистовством путника, увидевшего колодец в пустыне, вновь прильнул к ее рту, чтобы утолить неуемную жажду.

Для нее было внове столь страстное желание мужа ощущать ее, наслаждаться ощущением. Осознав это, Амалия почувствовала, как глубоко сидевший внутри нее страх уходит. Она благодарно прильнула к мужу, обняла его плечи, уткнулась лицом в его мощную шею. Грудь Амалии трепетно вздымалась, дыхание прерывалось, пальцы сплелись в завитках его непослушных волос, тело вытянулось и слилось с его телом в единое целое, где твердые мужские формы гармонично соединились с ее округлостями, и только затвердевшие соски кололи ему грудь. Сквозь батистовую сорочку она ощущала его наготу, его потребность в ней. В глубине души она уже понимала, что на этот раз не будет разочарований и слез.

— Амалия! — хрипло молил его голос. — Амалия!

Пальцы мужа, теплые и немного грубоватые, снова нашли округлось ее груди, но мешало батистовое покрытие, тогда они проникли в низкий вырез ее ночной рубашки, нашли маленькие перламутровые пуговки и уверенно расстегнули их. Медленно и осторожно он отодвинул мягкую ткань, и Амалия почувствовала прохладу ночного воздуха на своей коже, которую сменило прерывистое мужское дыхание, его губы покрыли обжигающими поцелуями хрупкий изгиб ее шеи. Дрожь пробежала по телу Амалии, когда кончик его языка задержался у основания ямки ее шеи, скользнул в нее, а потом стал искать розовые лепестки ее груди, трепетавшие от биения ее собственного сердца.

Не удержавшись, Амалия негодующе вскрикнула, когда он попытался отодвинуться… но только затем, чтобы переместиться повыше, стягивая рубашку с ее плеч и высвобождая ее руки. Он склонился над ней, пряча лицо в ложбинке между грудями и вдыхая аромат ее свежего тела, потом его губы медленно поползли по склону одного из двух холмиков, пока не достигли вершины. Быстрыми круговыми вращениями его язык обследовал твердость и трепетную упругость каждого из них. Когда же он ласково сжал зубами сосок, будто хотел укусить его, тело Амалии выгнулось дугой, будто ее ударило током, и затем как бы растворилось в медленном жарком потоке, опалившем ее бедра, лоно. Вместо того, чтобы оттолкнуть нависшего над ней мужчину, она сама прижалась к нему, обхватила его обеими руками, впилась ногтями в его спину, не сознавая того, что этим только усиливает атаку и приближает финал. Исходящая от него энергия будто заряжала ее желанием такой силы, что, казалось, каждый ее нерв оголен и напряжен до предела.

Амалия даже не предполагала, насколько плотское является частью ее природы. Ей всегда внушали, что происходящее в спальне — это одна из обязанностей женщины, и никто не говорил, что это еще и огромное удовольствие. Правда, работницы на плантации всегда считали именно так, чем, вероятно, и отличались от «истинных» леди.

Она подняла трепещущие пальцы к его лицу, пытаясь разгладить его, приложила сначала один палец, потом другой к его губам, сжимавшим сосок, пока язык ласкал его. Наслаждение росло, медленно накатываясь из глубин ее заполненного восторгом существа.

Оставив один сосок влажным и напряженным, он ласкал другой с неменьшим усердием. Амалия находилась в таком возбуждении, что не чувствовала его руки на своей талии, спускавшей сорочку все ниже и ниже. Лишь когда он скинул с нее последние покровы, бросив сорочку через край постели, Амалия почувствовала свою наготу. Она задрожала, но не от холода, а от этого нового ощущения. Однако, уловив каким-то шестым чувством это ее состояние, он закрыл ей рот поцелуем, без всяких усилий подчинив своему желанию. Руки мужа, словно две огромные птицы, опустились на ее грудь. Быстро касаясь указательными пальцами сосков, они заскользили ладонями вдоль по ребрам к мягкому животу, затем, обхватив осиную талию, соединились на трогательном пупке и, чуть выждав, двинулись ниже к плавным изгибам ее бедер. Амалия вздрогнула — перехватило дыхание — когда его руки приблизились к сокровенному. Откинув край простыни, единственную преграду на пути к ее девственности, он повернул ладонь тыльной стороной и, погладив живот, слегка коснулся маленького шелковистого островка, а потом его пальцы уже смело скользнули по этому шелку чуть ниже. Это новое прикосновение, подстрекательское и возбуждающее, принесло новую волну желания, и у Амалии все вдруг помутилось в голове, она чуть не потеряла сознание. Легкое покалывание гусиной кожей пошло по ее телу, она придвинулась к мужу, поглощенная единственным стремлением слиться с ним в любовном экстазе. Вкус его ненасытного рта был упоителен, а уверенность, с которой он прикасался к ней, напоминала живительный бальзам. Мощное, мускулистое мужское тело пьянило Амалию. Сердце его бешено колотилось рядом, а в страстных объятиях ощущался едва сдерживаемый порыв. В экстазе самоотдачи она раскрыла бедра, и его восставшая плоть проникла во влажные глубины ее естества. Амалия задохнулась от резкой колющей боли, которую сопроводил его радостно-победный стон. А потом он покрыл всю ее поцелуями — нежными, успокаивающими, словно извиняющимися. Амалия повернула к нему голову и тихо сказала:

— Гусиный жир там, на тумбочке.

— Не нужно, — ласково шепнул он в ответ.

И прежде чем она смогла возразить, приподнялся на локте и закрыл ей рот поцелуем, а потом опустился ниже и прикоснулся теплым влажным ртом к тому потаенному месту, которого прежде касались его пальцы.

Естественной влаги — ее и его — было достаточно. Когда спустя несколько мгновений он привлек Амалию к себе, то никаких препятствий для соития уже не было: короткая боль исчезла сразу, благодаря успокаивающему ритму его равномерных движений. Переполненная благодарностью за наслаждение, которое с каждой минутой усиливалось, Амалия но заметила, как сама стала двигать бедрами и животом, стремясь глубже заполучить тугую мужскую плоть. Кровь пульсировала в ее жилах, на коже выступили капельки пота. Сотрясавшие ее тело толчки заканчивались томительным блаженством. Принимая их, она приподнималась, чтобы ощутить всю мощь и всю силу мужчины-самца. Ее губы и соски распухли от частых поцелуев. В ее глазах стояли слезы счастья, слезы экстаза, слезы избавления от страха, что она никогда не познает этой великой радости бытия. От полноты чувств она мотала головой из стороны в сторону, впиваясь ногтями в его плечи, которые мускулистыми буграми вздымались над ней.

И вот наступила наконец волшебная развязка — свершилось благословенное чудо.

Никого и ничего не было для нее в эту минуту, кроме любимого мужчины и радостного мига освобождения, усиленного резким толчком, казалось, пронзившим ее насквозь, а затем извержением горячей струи, которая обожгла и успокоила ее лоно, сладостной болью разлилась по всему телу. Слезы, не прекращаясь, текли по ее щекам, вискам и скатывались на волосы. Амалия лежала молча, боясь выдать себя. Он отодвинулся, перекатываясь на бок, а потом снова привлек ее к себе. Нечаянно она придавила свои волосы, и он заботливо выбрал их из-под нее, разглаживая шелковистые пряди и отводя их от ее лица. Он нежно погладил ладонью ее щеку, прижался губами к ее лбу, провел пальцами по приоткрытым векам, как бы разглаживая их, но, почувствовав следы слез, отпрянул.

— Что это, cherie? — послышался его шепот.

— Так, ничего, — попыталась улыбнуться Амалия.

— Я сделал тебе больно?! — В его вопросе слились воедино нежность, забота, мольба, извинение.

— Нет! Нет! — ответила она решительно. — Я… просто раньше ты… мы раньше всегда… — смешалась она окончательно.

Он дотронулся пальцем до ее губ.

— Ш-ш-ш! Я все понимаю.

Возможно, от этих слов, а может, оттого, что, обнимая ее, он не переставал гладить ее тело, Амалия успокоилась, ком в горле исчез, слезы прекратились. Она устроилась поудобнее, обняла его, положила голову на его руку, сплетя свои ноги с его ногами. Амалия раздвинула пальцы лежащей у него на груди руки, пропуская пушистые завитки негустой растительности и чувствуя под своей ладонью ровное биение его сердца. Она вдыхала аромат его кожи, такой теплый, такой чистый, такой мужской; он заполнял ее ноздри, давал новые силы, поддерживал ее. .

— Трудным было это ожидание? — спросил он отрывисто. Рука мужа уверенно двинулась туда, где ее бедра прижимались к нему.

Она молча кивнула.

— Следующего раза ждать не придется.

Лишь спустя какое-то время до нее дошел смысл сказанного, но Амалия до конца не была уверена, что правильно поняла. Заинтригованная не свойственными Жюльену смешливыми нотками в голосе, она откинула голову назад, вглядываясь в мощную темную фигуру рядом.

Но сомнения исчезли, не успев окрепнуть, ибо его губы вновь сомкнулись с ее губами, а его руки, сжимавшие бедра прижали их к вновь восставшей горячей и твердой плоти.

Ушел он еще затемно, быстро соскользнув с кровати. Сквозь сон Амалия видела, как муж наклоняется, собирая одежду или, быть может, отыскивая халат. Она попыталась возразить, остановить его, но была вознаграждена сладким прощальным поцелуем. Амалия слышала звук удалявшихся шагов, скрип раздвижных дверей, когда они открывались и закрывались.

— Мамзель хорошо выглядит сегодня!

Амалия, сидевшая за туалетным столиком, с благодарностью приняла комплимент от горничной, которая укладывала ей волосы. В глазах девушки было понимание и скрытый восторг. Причиной тому была, вероятно, неубранная постель со слишком заметными следами бурно проведенной ночи. Ругая себя за предутреннюю истому и лень, которые помешали встать пораньше, чтобы скрыть эти предательские следы, Амалия решила поступить по-житейски просто.

— Спасибо, Лали! — сказала она весело. — Я думаю, ты догадываешься, почему.

— О, мамзель! — Горничная изобразила саму невинность.

— Я не имею ничего против, если ты будешь в курсе моей личной жизни, раз уж так приближена ко мне, — продолжала Амалия. — Я доверяю тебе, Лали. Но мне было бы неприятно узнать, что обо мне судачат на плантации. Надеюсь, ты понимаешь?

— Ах, нет, мамзель! Я никогда так не сделаю! — заверила она, молитвенно сложив руки. — Слишком многим я обязана вам.

— Я уверена, что смогу рассчитывать на твою преданность, — улыбнулась Амалия.

— Ну, конечно, мамзель! — ответила девушка с жаром, на минуту переставая заплетать шелковистые пряди волос. — Всегда и во всем!

Когда горничная ушла, забрав в стирку простыни, Амалия в последний раз взглянула на себя в зеркало и поняла, что служанка не лукавила: выглядела она сегодня действительно великолепно. Нежный румянец покрывал щеки, глаза лучились радостным светом, кожа, приоткрытая скромным декольте на платье из синего муслина в рубчик отливала перламутром. Амалия чувствовала необыкновенный прилив сил. Новый день не казался больше пустым и бессмысленным, как прежде, а был наполнен ожиданием случайных встреч и необыкновенных впечатлений.

Пружинисто повернувшись, Амалия направилась к двери. Она шла и чувствовала, как несмотря на панталоны, бедра во время ходьбы прижимаются друг к другу, чего раньше она никогда не замечала. Теперь многое (покачивание бедер, шелест юбок, интонации голоса) ощущалось Амалией по-новому — с позиции взрослой женщины. Она понимала это, и с лица не сходила радостная улыбка.

Когда Амалия раздвинула входную дверь, в спальню почти впал Айза, который сидел, прижавшись спиной к двери, и терпеливо ждал выхода хозяйки. Он с трудом поднялся на ноги, прихватив толстую подстилку, на которой спал, разгладил складки на ней и сунул под мышку. По молчаливому знаку Амалии негритенок, отступив, пропустил хозяйку вперед. Он немного замешкался, укладывая подстилку в деревянный ящик, в котором хранилась всякая всячина: шляпы для верховой езды, хлысты, зонтики и промасленные дождевики, и все-таки успел, обогнав Амалию, распахнуть перед ней дверь в столовую.

При ее появлении раздался скрип отодвигаемых стульев — Жюльен и Роберт встали. Брови Амалии поползли удивленно вверх: она ожидала найти за столом лишь Мами, в последнее время они завтракали обычно вдвоем. Роберт привык есть рано. Зачастую он прямо на кухне проглатывал стоя горячие булочки с ветчиной, запивал чашкой кофе, потом прыгал в седло и отправлялся на плантацию. Иногда Роберт завтракал второй раз, более плотно, вместе с Жюльеном, если тому удавалось заставить себя соблазниться едой еще до полудня.

— Доброе утро всем! — сказала она, взглянув сквозь ресницы в сторону Жюльена.

Айза выдвинул для нее стул у противоположного конца стола, и она мягко опустилась, не дожидаясь, пока мужчины займут свои места. Жюльен коротко ответил на приветствие, но в ее сторону даже не взглянул. Роберт вежливо кивнул, окинув быстрым взглядом кузена и Амалию, и на его губах застыла невеселая улыбка. Лицо Амалии поскучнело. Спасла положение Мами, поинтересовавшись у невестки, как она спала, и сделав несколько замечаний по поводу слишком жаркого утра, а значит, не менее жаркого дня.

Айза прислуживал в специально сшитой для него белой домотканой курточке, которая висела обычно на спинке стула возле двери. Она была уменьшенной копией тех, которые носили домашние слуги, чей тихий разговор доносился из буфетной. Негритенок наполнил ароматным напитком чашку из сервиза, стоявшего на комоде, и осторожно поставил ее перед Амалией. Затем он взял ее тарелку и, поднимая крышки серебряных мисок, выбрал для нее две намазанных маслом булочки, ломтик ветчины и очищенный и разделенный на дольки апельсин. Амалия поблагодарила мальчика ласковой улыбкой. Подняв чашку одеревеневшими руками, она с наслаждением отпила глоток горячего кофе.

Демонстративное равнодушие Жюльена к тому, что произошло сегодня ночью, удивило и обидело Амалию. «А чего я, собственно, жду? — подумала она. — Страстных объятий и прилюдного излияния чувств? Пылких взглядов любовника? Так только в драмах бывает. И все-таки должно же хоть что-то указывать на изменение в наших отношениях?» — заключила она с восхитительной логикой женщины. И тут же оправдала поведение Жюльена: «Просто он не любит демонстрировать на людях свои привязанности». Ей стало вдруг ясно, как мало знает она о мужчине, за которого вышла замуж, как мало узнала о нем за те несколько месяцев, которые провела в браке. «Несомненно, он — человек замкнутый и с тех пор, как мы переехали в „Дивную рощу“, живет своей отдельной от меня жизнью. Но теперь все изменится! Все будет иначе!» — подумала она решительно.

Собравшись с духом, Амалия громко, чтобы слышали все, произнесла:

— Жюльен, ты сегодня рано поднялся.

— Я.плохо спал, — ответил он заученно. Слова были тщательно подобраны, как в дипломатической ноте.

— Вот как? Возможно, стоит бывать больше на воздухе, ездить верхом, например? Такие прогулки помогают легче засыпать ночью.

— В твоем обществе?

Благодарность за то, что он понял ее, уничтожила всякую тень сомнения в ее темных глазах, а игривый, как ей показалось, ответ даже позабавил.

— Почему нет, если ты хочешь, — ответила Амалия ему в тон.

— Сегодня? — В голосе Жюльена послышалось удивление.

— Я уверена, что сумею выкроить время.

— Мне жаль разочаровывать тебя, дорогая, но сегодня с утра я собирался проследить за переоборудованием «Зефира».

«Зефиром» называлось переделанное из баржи прогулочное судно Жюльена. Амалия опустила глаза в тарелку, продолжая машинально катать по скатерти шарики из мякиша булки.

— Понимаю, — сказала она тихо.

— А вот Роберт спал так крепко, — заметил Жюльен, не глядя на брата, — что проспал свой обычный утренний объезд плантации. Я уверен, что он захочет составить тебе компанию.

— С превеликим удовольствием! — откликнулся Роберт тотчас.

Амалия искоса взглянула на родственника, но, заметив суровый взгляд Мами, брошенный на сына, поникшим голосом ответила:

— Возможно, в другой раз. Я… я только что вспомнила, что собиралась заставить женщин раскроить и сшить работникам новые рубашки. Многие поизносились.

— Твое чувство долга достойно восхищения, — усмехнулся Жюльен, откидываясь на спинку стула и отодвигая тарелку с нетронутой едой. — Как мне повезло с такой прилежной женой!

— И такой понимающей, — добавила Мами не без ехидства. Жюльен не обратил внимания на слова матери, однако его ирония задела Амалию.

— Просто я стараюсь делать все как можно лучше, — растерялась она.

— Успокойся! Ты делаешь все прекрасно… — начал Жюльен, но его слова заглушил шум отодвигаемого стула. Роберт вскочил из-за стола, бросил смятую салфетку и выбежал из столовой. Мами подскочила на стуле и, бормоча маловразумительные извинения, поторопилась за ним. Жюльен нахмурился, глядя им в след, а затем, тяжело вздохнув, запустил руку себе в волосы и уставился на пустую скатерть перед собой.

— Прошу извинить меня, ma chere, за неважное настроение, — сказал он глухим голосом, не подымая глаза от скатерти. — Не ты тому причиной, а сорвался я на тебе. Извини!

Прошла почти минута, прежде чем Амалия смогла ответить.

— Не имеет значения, Жюльен.

— Нет, имеет! — возразил он с несвойственным ему жаром, глядя ей прямо в глаза. — Я не хочу, чтобы ты возненавидела меня.

— Я и не смогу, — сказала она просто, сознавая, что это — истинная правда.

— Наверное, было бы лучше, если бы ты смогла! — Он резко встал из-за стола и направился к двери из столовой.

— Жюльен! — Амалия попыталась остановить его, но он ушел.

Неизвестно, как долго просидела Амалия в задумчивости с чашкой остывшего кофе в руке. Вернул ее к действительности все тот же постреленок Айза. Подойдя сбоку, он вежливо поклонился, потом взял из рук Амалии чашку и отнес ее на комод, где сполоснул водой и наполнил свежим ароматным напитком. Она с благодарностью выпила поданный Айзой кофе, но от булочек с ветчиной отказалась. Встав из-за стола, Амалия направилась во двор.

День выдался напряженным и тянулся неимоверно долго. Амалия старалась работой заглушить воспоминания о сказочной ночи, которая стала прошлым, и мечты о тех, что грядут. Она заставила женщин заняться шитьем летней одежды.

Ежегодно каждому работнику выдавалось два комплекта одежды — один для зимы, один для лета. Поскольку на плантации трудились семьдесят пять человек, то обшить всех — дело не из легких. Когда конвейер был налажен и работа закипела, Амалия заглянула в лазарет, а потом вернулась в дом и занялась весенней уборкой.

Хотя по календарю лето еще не наступило, солнце в этих широтах припекало все сильнее. Вряд ли до осени кому-нибудь понадобятся камины, поэтому следовало очистить их от золы и тщательно вымести. Стоило уже сейчас начать выколачивать ковры, прежде чем их пересыплют табаком от моли и отнесут на чердак. Стены и потолки нужно было тщательно вымыть, мебель и деревянные детали интерьера почистить и подполировать, а также не забыть смахнуть пыль с картин, бронзы, книг и позолоты. Кроме того, предстояло вымыть окна и зеркала и протереть их до блеска, промыть порошком для чистки серебра мраморные столешницы и освежить уксусом и мыльным раствором бронзовые покрытия.

И было бы странно, если бы среди всей этой хозяйственной кутерьмы не появились неожиданные гости. Из подъехавшей к дому кареты вышли три женщины. Две из них, мадам Лулу Одри и мадам Мари Одри, слыли светскими дамами и старинными приятельницами мадам Деклуе. Они, как и Мами, давно овдовели. Сопровождала дам внучка одной из них — мадемуазель Луиза Калло — вечно хихикающая девица, ровесница Хлои.

На вдовствующих сестрах шуршали черные платья, от которых их лица, и без того лишенные красок, казались невероятно бледными, а глаза напоминали кусочки обсидиана. Луиза, девушка себе на уме, изображала скромницу, поэтому в ее наряде преобладали белые тона. Разместившись в холле, старшая из дам объявила, что они захватили с собой дорогую Луизу, чтобы дать ей возможность побыть немного среди молодежи. Ее родители путешествовали по Алабаме, но скоро должны вернуться и забрать свою дочь. Тогда они обязательно посетят дорогих Софи и Жюльена, совместив приятное с полезным. Под полезным подразумевалось, что мсье Калло торговал сахарным тростником и хлопком. Кроме того, его фирма вот уже несколько лет занималась продажей сахара, производимого здесь, на плантации «Дивная роща». Благодаря каким-то дальним родственным связям, семьи прекрасно ладили и часто навещали друг друга в зимнее время, когда жили в Новом Орлеане.

Интеллектуальную часть встречи, то есть светскую беседу; приняли на себя мадам Деклуе и Хлоя, поскольку они подходили гостям по возрасту. Дамы разрабатывали классический репертуар: кто из близких и знакомых болен, кто стоит на пороге вечности, а кто уже миновал врата. Репертуар Луизы был современнее, но тоже не отличался оригинальностью, ибо речь шла о, баталиях на паркете танцевальных залов: кто пригласил, кому отказала, кто в чем ходит — да разве все упомнишь. Амалия не обижалась, что светская беседа протекала без нее. Хотя совсем без дела Амалию не оставили, на ее долю выпало заказать пирожные и прохладительные напитки, обязательное для такого случая угощение, и, конечно, присутствовать в холле до конца встречи. Пока гостьи и хозяева переливали из пустого в порожнее, она, чтобы не терять времени даром, заштопала расшитую узорами скатерть. Наконец дамы откланялись.

Чуть позже стало известно, что Роберт вернулся к себе в «Ивы» прислав слугу за вещами, которых скопилось немало в «гарсоньерке» «Дивной рощи». Он обещал присматривать за плантацией, часто заезжать в гости, но жить предпочитал отныне у себя дома. Мами сокрушенно вздыхала, делая вид, что догадывается об истинных причинах такого решения. Амалия, наоборот, была уверена, что знает правду, связав внезапный отъезд Роберта с его интересом к ее скромной персоне.

Она знала истинную цену своей внешности, справедливо считая себя не столько красивой, сколько обаятельной. Тетушка тоже постоянно твердила ей, что красота физическая преходяща, и только красота духовная — на всю оставшуюся жизнь. Амалия могла гордиться своей матовой кожей, стройной фигурой, но для большего эффекта недоставало великолепия златокудрой блондинки. И, как это ни грустно сознавать, не ее сногсшибательная внешность распалила совсем было увядшую страсть мужа, а банальная ревность плантатора, увидевшего однажды, что на его собственность посягает другой мужчина.

Такая оценка не делала чести ни Жюльену, ни ей, но была, по ее мнению, объективна и все объясняла. Амалия стояла на верхней галерее, прислонившись к одной из многочисленных колонн, и наблюдала розоватый отсвет заката, отражавшегося в водной глади реки. Вечернюю тишину нарушало воркование голубей, готовившихся ко сну. Она видела сверху, как Джордж Паркман и Хлоя прогуливались в дубовой роще неподалеку от свежевыкопанного котлована, где англичанин собирался разместить зеркальный пруд. Размахивая руками и энергично жестикулируя, он живописал красоту будущего цветочного рая. За спиной послышалось легкое поскрипывание: это Айза рисовал углем прямо на полу. Амалии следовало бы остановить его, приказать смыть нарисованное, но на это у нее не было ни сил, ни решимости. Мальчик был так увлечен своим занятием, так искренне радовался каждому удачному штриху, что грешно было бы мешать ему в этом наивном занятии.

Рядом на перила уселся голубь. Потоптавшись на месте, он стал боком медленно приближаться к Амалии. Голубь был серый с белой опушкой перьев на крыльях и разноцветным хохолком. Он смешно перебирал красными лапками и что-то мило ворковал. Хлоя иногда кормила птиц хлебными крошками и остатками тостов, поэтому гость и прилетел угощаться. Голубь закидывал голову кверху, издавая ласковые звуки, и при этом еще пританцовывал — не то просил о чем-то, не то сам хотел сообщить важную новость. Амалия рассмеялась.

Айза взглянул на хозяйку, и его уголек заскрипел сильнее. Еще мгновение — и на полу появилось изображение голубя. Амалия взглянула на рисунок, и намерение поругать мальчишку за испачканный углем пол пропало. Вместо этого она восхищенно воскликнула:

— Айза, да это же просто чудо! Ты мог бы добиться многого, будь у тебя другие возможности!

Он взглянул на нее снизу вверх с терпеливым вопросом в темных блестящих глазах.

— Иди к Лали и скажи, что мне нужна моя коробка с красками, — приказала Амалия. — Она стоит на верхней полке в шкафу. Потом найди Чарльза и попроси для меня немного оберточной бумаги. Понял?

— Вы будете рисовать, мамзель? — Брови Айзы медленно поползли вверх.

— Думаешь, не смогу? — поддразнила его Амалия.

— Мамзель все сможет! — ответил он решительно. Тронутая такой верой в ее способности, Амалия улыбнулась.

— Несколько лет назад я брала уроки рисования, — пояснила она, — но я рисовать не буду. Будешь ты!

— Я, мамзель?! — теперь уже по-настоящему удивился негритенок.

— Ты! Ты! Если, конечно, не будешь стоять столбом, а принесешь, что я просила, — рассмеялась Амалия.

Она никогда еще не видела, чтобы он так спешил, и теперь боялась одного — как бы он случайно не оступился. Амалия думала о его хромоте больше, чем он сам: если бы была возможность помочь!

За окном становилось темно, и Амалия зажгла лампу в холле. Пока Айза ходил за стаканом с водой, она аккуратно разложила листы бумаги и приготовила краски. Амалия показала мальчику, как набирать на кисть краску, как делать размывку, чтобы создать фон или написать небо, и еще какие-то самые начальные приемы рисования, которые помнила, а потом поднялась и стала с восхищением наблюдать, как мальчик быстро все схватывает. Его мазки были решительными и точными, он прекрасно чувствовал композицию и цвет. А главное, с его лица не сходило выражение восторга и блаженства. Они так увлеклись рисованием, что оба вздрогнули от неожиданности, когда сзади раздался знакомый голос:

— Способный ученик! Но разумно ли учить мальчика рисованию?

— Кузен Роберт?! — воскликнула Амалия радостно. — Я думала, что вы уехали к себе в «Ивы».

В его словах звучала неподдельная печаль.

— Я и уехал бы, но Мами срочно прислала за мной, чтобы посоветоваться по какому-то неотложному делу. И вот я здесь, чтобы заодно и поужинать.

— Ужинать? Разве уже так поздно? — удивилась Амалия.

— Боюсь, что да.

— А я даже не переоделась к ужину. Вам придется извинить меня, кузен Роберт, за эту оплошность.

Повернувшись к Айзе, она велела ему убрать краски и поторопиться на кухню, где ждет его ужин. Амалия позволяла мальчику прислуживать ей за столом, но не хватало, чтобы он делал это голодным.

Айза быстро собрался и с красками под мышкой и мокрым рисунком в руке отправился на кухню. Амалия вежливо кивнула Роберту и направилась к себе в комнату.

— Подождите, пожалуйста!

— Я слушаю вас, — Амалия обернулась, и ее лицо осветила улыбка. — Что-нибудь важное?

— Наверное, я вмешиваюсь не в свое дело, — начал Роберт, — но правильно ли вы поступаете, относясь к мальчику со столь трогательной заботой?

Улыбка на лице Амалии разом погасла.

— Что вы имеете в виду?

— Вы балуете мальчика, превращаете в любимца, постоянно держите возле себя.

— А вам хотелось бы отправить его к остальным? Заставить работать в поле?

— Конечно, нет, — ответил он твердо. — Но подумали ли вы о его будущем? Что станет с мальчиком, когда вам надоест эта живая игрушка? Кроме того, он не всегда будет ребенком. В один прекрасный день ему запретят следовать за вами по пятам, словно щенку…

— Если вы намекаете, что я прогоню его…

— Я не раз видел такое! — перебил ее Роберт.

— Но вы никогда не видели и не увидите, что так поступлю я! — вспыхнула Амалия.

— Вероятно, нет. Но то, что вы делаете, не лучше, — сказал Роберт с горечью. — Мальчик смышлен, даже талантлив, но учить его жестоко. Скорее всего, вы проигнорируете общественные правила, и что тогда? Кому нужны его знания, талант или произведения искусства, которые он создаст? Молодой человек будет мучиться, страдать от безысходности. Не слишком ли высокая плата за его верность и преданную службу вам?

Амалия развернулась, чтобы уйти, но передумала.

— Я… возможно, вы правы. Но что же мне делать? Не замечать его? Позволить вернуться туда, где другие дети будут смеяться и издеваться над ним? По-моему, это жестоко и бессмысленно!

— Я тоже не знаю, как поступить, — честно признался Роберт.

— Надеюсь, он не останется навечно рабом, ведь от него как от работника мало толку. — В голосе Амалии затеплилась надежда. — В Луизиане тысячи вольных негров.

— Вы правы, но большинство из них получили свободу много лет назад, задолго до того как формальности ужесточились.

Одной из величайших нелепостей последних лет стало то, что действия аболиционистов, борющихся против рабства, привели к созданию законов, по которым хозяину стало намного труднее дать рабу вольную. Прошли времена, когда раб сам или с помощью родственников мог выкупить себя, когда рабу давали вольную в награду за отвагу или особые заслуги. Теперь же чуть ли не единственным надежным способом предоставления свободы рабам стало оговаривать это в своем завещании.

— Я могу поступать только так, как подсказывает мне сердце, — сказала Амалия с чувством.

— Да-да, я понимаю, — кивнул Роберт. — Извините, я не хотел вас обидеть.

— Не сомневаюсь, — ответила она, окинув Роберта насмешливым взглядом, и затем удалилась.

Позже, много позже, после окончания ужина, когда все в доме уже спали, дверь между ее и мужниной спальнями плавно раздвинулась. Жюльен бесшумно подошел к ней, откинул противомоскитную сетку над кроватью и лег рядом. Амалия почувствовала, как, предательски скрипнув, приопустился матрац под тяжестью его тела. Он обнял ее и прошептал тихо-тихо в самое ухо:

— Прости меня, дорогая.

Его теплые губы нашли ее полуоткрытый рот. Она прижалась к нему, застонав от удовольствия. Их тела сплелись. Кровь прилила к лицу, и в глубине своего тела Амалия ощутила, как поднимается, усиливается желание, постепенно захватывая ее всю без остатка. Но по какой-то неясной причине, возможно, потому, что слишком долго откровенничала с ним в этот вечер, лицо, которое она мысленно видела перед собой, принадлежало не мужу, а его кузену Роберту.

 

ГЛАВА 5

Намеченный выезд в оперу превратился в цепь мероприятий на целый день. Утром — воскресная месса в костеле Святого Мартина-странника, затем завтрак с друзьями в отеле Бруссара возле пристани. Вторая половина дня была отдана только опере. В тот день давали новую постановку романтической оперы Джакомо Майербера «Гугеноты». После оперы — танцевальный вечер в большом зале отеля. Одним из спонсоров вечера являлся богатый плантатор Жюльен Деклуе.

Поскольку в городе предстояло провести весь день, было решено остановиться в отеле, чтобы иметь возможность отдохнуть, переодеться, если потребуется, да и на утреннюю службу они собирались прийти с первыми ударами колокола. Отъезд в Сан-Мартинвиль наметили на вечер в субботу. Дамы и джентльмены ехали в сопровождении служанок и слуг.

Отель Бруссара славился удобствами, но Мами предпочитала спать на своих украшенных монограммами простынях. Кроме того, везли несколько ковриков и кое-что по мелочи: любимую лампу, пару картин, разные безделушки — все для того, чтобы чувствовать себя как дома. Шеф-повар отеля отличался большой изобретательностью по части приготовления самых изысканных блюд, но в выпечке сдобы даже он не мог сравниться с Мартой, поэтому огромные корзины были заполнены печеньем, пряниками, бисквитами, булочками. Никто из обитателей «Рощи» не представлял себе и дня без такой домашней снеди, как окорока, колбасы, заливные. Чарльза взяли, чтобы докладывать о посетителях, а Амалия не могла обойтись без Айзы, ведь наверняка появятся разные поручения.

Ближе к субботнему вечеру возле дома выстроилась длинная вереница. Первым стоял фургон со слугами и припасами, готовый отправиться пораньше, чтобы все подготовить к приезду хозяев. Следом — элегантная сверкающая темно-зеленым лаком и позолоченными завитушками повозка от Студебекера, принадлежавшая Жюльену. За ней — повозка «Виктория», строгая и элегантная, с откидывающимся верхом. Невдалеке от нее спокойно пощипывал травку оседланный конь Роберта.

Амалия видела с галереи, как Роберт махнул вознице фургона рукой, давая сигнал к отправлению. Затем подошел к коню, отвязал от столба поводья, поставил ногу в стремя и пружинисто вскочил в седло. Амалия отметила, как напряглись мускулы на его поджарых бедрах, обтянутых тонкой кожей бриджей, как солнечные блики засверкали в его темных, слегка вьющихся волосах. Крупный гнедой скакун дернулся было в сторону, но, почувствовав уверенную руку всадника, покорно побежал мягкой рысью, демонстрируя великолепную посадку Роберта.

— Мамзель!

Обернувшись, Амалия увидела Полину, горничную мадам Деклуе, которая стояла в проеме дверей, ведущих в спальню Мами.

— Что тебе?

— Прошу прощения, но хозяйка хотела бы поговорить с вами.

— Что-нибудь случилось? — насторожилась Амалия. Полина приходилась кухарке Марте старшей сестрой и

была чуть моложе Мами. Она отрицательно покачала головой и отступила в сторону, освобождая Амалии путь в покои мадам.

Мами была в сером шелковом платье с наброшенной на плечи черной шелковой мантильей и в черной шляпке с вуалеткой на затылке. Она стояла на коленях перед скамьей для молитв, и губы ее беззвучно шептали слова, обращенные к Богу. Прошло несколько минут, прежде чем она, тяжело вздохнув, поднялась с колен.

— Извини, что заставила тебя ждать, ma chere, — сказала она, улыбнувшись только краешками губ. — Путешествие, даже непродолжительное, требует Божьей помощи, не так ли?

— Да, Мами, — согласилась Амалия, понимая, какого ответа от нее ждут.

— Но прежде, чем мы отправимся в путь, — начала Мами торжественно, — я хотела бы вручить тебе небольшой подарок.

— О, нет! Вы и так слишком много…

— Это всего лишь маленький знак любви к тебе, — прервала ее Мами. — Я благодарна тебе, девочка, за счастье, которое ты даришь моему единственному сыну.

На высокой кровати под балдахином рядом с грудой платьев стояла изящная шкатулка. Мами взяла ее в руки и подняла крышку.

— Я его жена, и это мой долг, — возразила Амалия.

Не обращая внимания на эти слова, Мами вынула из шкатулки футляр синего бархата и вложила его в руку невестки.

— Ты проявила редкостное понимание и терпение, девочка, — произнесла Мами прочувствованно. — Спасибо тебе! И пожалуйста, не огорчай меня отказом принять эту безделицу.

Амалия взглянула на футляр, подумав, что понимание и терпение были не столь уж сильными и долгими, как полагала Мами. В последние недели Жюльен появлялся в ее спальне раз шесть, и всякий раз происходило нечто исполненное первобытной страсти, неземного наслаждения и высокой поэзии чувств. Однако наступало утро, они встречались за завтраком и вели себя так, словно ничего не происходило. Обычно Жюльен был сумрачен и нетерпелив, хотя порой и одаривал ее своей прежней ласковой улыбкой, правда, несколько вымученной, как ей показалось однажды. Его вялое поведение днем было полной противоположностью неутомимому напору ночью. Ночью Амалия начинала думать, что нужна ему только как партнерша в постели, а его визиты — простая формальность законного супруга. Чтобы успокоить оскорбленную гордость, Амалия пробовала в самое решающее мгновение их близости оставаться холодной и бесчувственной, сопротивляясь страсти, которую он в ней разжигал. А когда рано утром он спешно, как любовник, покидал ее, Амалия горевала и готова была простить все.

— Открой и посмотри, ma chere! — напомнила свекровь.

Амалия послушно приподняла крышку футляра и обомлела. На подушечке из белого атласа лежало, переливаясь всеми цветами радуги, дивное ожерелье из сапфиров с жемчугом и бриллиантами и такие же точно серьги. В подборе камней заключался тайный смысл: в молодой женщине успешно сочетаются жемчужные семена юности со сверкающими камнями изощренной зрелости;

— О-о, Мами, — только и смогла молвить потрясенная Амалия.

— Не следует придавать такому пустяку слишком большое значение, — улыбнулась Мами, которой понравилась неожиданная реакция невестки. — Надеюсь, ты наденешь украшения, когда пойдешь в оперу и на танцевальный вечер. Оно тебе очень к лицу.

— Огромное спасибо, Мами!

— Забудь, дорогая! А теперь нам следует поторопиться, а то Жюльен и Роберт возьмут лестницу штурмом.

Жюльен предпочел бы отправиться в город на своем прогулочном судне, которое, сверкая свежевыкрашенными бортами, стояло у ремонтной пристани перед домом. Баржу трудно было узнать: кремовые с синими полосами паруса свернуты и прикреплены к мачтам, чтобы не выгорали раньше времени на солнце, которое с каждым днем набирало силу.

Хотя столько людей на барже вряд ли бы уместилось, да и многочисленные излучины на реке удлинили бы путь почти вдвое. Кроме того, Хлоя наотрез отказалась участвовать в этой, как она выразилась, сомнительной авантюре. Она заявила, что чувствует себя не настолько хорошо, чтобы потакать очередному капризу Жюльена: очень надо мучиться на этой посудине, чтобы появиться в Сан-Мартинвиле с лицом цвета спаржи.

Правда, у баржи было одно ценное преимущество: она не поднимала пыли. В последнее время движение на дороге оживилось, и пыли прибавилось: ею был насыщен воздух, она толстым слоем оседала на листьях тростника, плантации которого подступали к самой дороге, кронах дубов и даже на крышах домов, мимо которых они проезжали. Временами пыль становилась настолько густой, что приходилось прикрывать рты и носы носовыми платками. Хлоя тут же обвинила во всем Жюльена, который, обогнав всех, выскочил вперед, и теперь едущие за ним должны дышать этой гадостью, хотя, помимо повозки Жюльена, впереди ехало достаточно других колясок и карет.

На подъезде к Сан-Мартинвилю процессия из-за затора на дороге остановилась у какого-то дома. Взору прибывших предстала удивительная картина: пока возницы разбирались, кому в какой очередности ехать, мужчины, разбившись по группам, потягивали вино, передавая кувшины по кругу, о чем-то беседовали, перекидываясь веселыми шутками, смеялись. Дети, обезумев от радости, что обрели долгожданную свободу, носились как угорелые среди людей, колясок и лошадей. Женщины постарше устроились с маленькими детьми на руках на переднем крыльце дома, а те, что помоложе, повязав фартуки, колдовали у трех чугунных котлов под одним из деревьев. Под развесистой кроной другого дерева трое скрипачей настраивали свои инструменты. Воздух был наполнен смехом, гамом и запахом готовящейся рыбы.

— Что это? Что тут происходит? — спросила Амалия.

— Это fais do-do, праздник в стиле акадийцев, — разъяснила Мами, величественно поклонившись женщинам на крыльце, которые ответили ей столь же торжественно-церемонными поклонами.

— Здесь обычно собираются те, кто чувствует свою духовную связь с Акадией, — добавила Хлоя. — Они едят, общаются, слушают музыку, а потом, когда малыши угомонятся и уснут, молодежь и те, кто чувствуют себя молодыми, танцуют всю ночь. Ранним утром все отправляются в храм, а потом разъезжаются по домам.

В Фелисианасе проживало не так много акадийцев, или каджунов, как называли их американцы. В основном они селились вдоль заводей Лафурша и Теша. Живя там, Амалия не раз слышала о празднике fais do-do, но видела его впервые.

— По-моему, они собираются веселиться, — высказала предположение Амалия.

— О, да! И очень славно повеселиться! — рассмеялась Хлоя. — Но и мы тоже своего не упустим.

Однако субботний вечер прошел на удивление тихо. Номер, заказанный для семейства Деклуе, состоял из нескольких комнат и небольшого холла. Амалия радовалась, что ей досталась отдельная комната. После непривычно раннего для распорядка «Рощи» ужина они дружно вышли на верхнюю галерею отеля, построенного в форме квадрата из красного кирпича, в надежде насладиться великолепным видом на реку Теш. Потом какое-то время провели в обществе соседей, в том числе почтенных вдов Одри и мадемуазель Калло, у которых на воскресенье была аналогичная программа. Группа оперных певцов, остановившаяся в той же гостинице, навестила их, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Для Джорджа визит артистов стал настоящей пыткой, поскольку Хлоя не могла глаз оторвать от довольно полного тенора, и англичанину с трудом удалось уговорить ее пойти прогуляться, а заодно посетить могилу Эммелин Лабаш, которую считали прототипом Эванджелины, героини поэмы Лонгфелло. Жюльен еще раз отправился в город на поиски новых развлечений. Мами весь вечер обсуждала с сестрами рисунок на парче для верхнего покрова алтаря, который она намеревалась передать церкви. Роберт увлеченно обсуждал с одним из знакомых плантаторов виды на урожай тростника и новое оборудование для сахарного завода, которое он удачно купил в Филадельфии. Однако скоро собеседник Роберта откланялся: присланный его женой слуга сообщил, что младший из детей боится спать в незнакомой комнате гостиницы и зовет папу.

Амалия видела, как, оставшись один, кузен мужа подошел к балюстраде и, прислонившись спиной к одной из колонн, на мгновение замер, любуясь естественной красотой заводи. Зеленые гирлянды вьюна напоминали праздничное убранство зала, а маленькие белые звездочки жасмина, который рос вдоль перил, наполняли пьянящим ароматом все вокруг. Амалия молча остановилась, боясь помешать. Роберт обернулся и, приветливо улыбнувшись, продолжил созерцать дивную природу. О чем он думал в эти минуты?

Глядя на медленное течение мутно-коричневых вод, трудно было даже представить, что недавно эта сонная река была грозным потоком, затопившим все вокруг. Дома, разбросанные по побережью, скрывались за плотными ширмами из тростника и раскидистыми ветвями дубов, поросших мхом. Прямо перед отелем высился дуб, известный как дуб Эванджелины. Согласно легенде на этом месте бросил якорь корабль, привезший Эммелин Лабаш из Новой Шотландии, где она встретилась наконец со своим Луи и рассталась, узнав, что он женился на другой. При легком дуновении ветра мхи, покрывшие ствол дуба, слабо колыхались. Амалия облизнула пересохшие губы.

— А вы знаете, что мох — знак беды у индейцев? — заговорила она, не глядя на Роберта.

— Неужели?! — удивился он. — Никогда не слышал.

— Говорят, когда-то на берегах Теша жили принцесса и индейский воин, — начала рассказ Амалия. — Они страстно любили друг друга и должны были вскоре пожениться. Неожиданно принцесса заболела и умерла. Безутешен был жених. Прежде чем похоронить любимую у подножия дуба, он попросил отрезать и отдать ему ее длинные косы, которые положил на ветви поверх могилы. Со временем косы постарели и стали совсем седыми. Ветер разносил пряди по всему лесу, развешивая их по деревьям, как знаки траура и безутешного горя. Скоро вся страна заводей, от истоков до устья реки Теш, впадавшей в море, оделась в вечный траур.

— Странная, но красивая легенда, — сказал он мягко и, как показалось Амалии, с оттенком снисходительности.

— Ее рассказал мне Сэр Бент.

— А вы знаете, что говорят акадийцы об Эммелин, Луи и дубе? — кивнул он в сторону знаменитого дерева.

— Об их встрече под дубом? — спросила Амалия, срывая листок жасмина и тщательно растирая его между пальцами.

— Не угадали, — улыбнулся Роберт. — О том, чем закончилась вся эта история. Акадийцы — жизнерадостный народ, поэтому любят истории со счастливым концом. Вот они и решили, поскольку по законам церкви брак может разрушить только смерть, то Эммелин и Луи должны соединиться после их смерти. Так все и произошло. Теперь их тени встречаются под дубом. Если внимательно прислушиваться, то вечерами, когда дует ветер, можно услышать, как они смеются… занимаясь любовью.

Что-то было в его голосе такое, от чего ее сердце сначала замерло, а потом учащенно забилось.

— Я согласна, что эта концовка лучше, хотя не уверена, что вы не сами ее придумали. А вообще-то, помогать другим — одна из ваших добродетелей.

— Моих добродетелей?! — Брови Роберта медленно поползли вверх, а на губах появилась презрительная усмешка.

— Вам не нравится это слово? Просто я хотела сказать, что вы добрый человек. Взять хотя бы эту поездку. Вряд ли вам так уж интересно сопровождать Мами? Я уверена, что вы могли бы найти занятие повеселее.

— Ошибаетесь! Если уж вы заговорили о тетушке Софи, то знайте: она так много сделала для меня, что я вряд ли когда-нибудь смогу отплатить ей тем же. В любое время я готов служить ей. А от этой поездки я просто получаю удовольствие.

Слова Роберта подтверждали рассказ Хлои о том, что он предан семье Деклуе.

— Мне показалось, что вы слишком привязаны к своим «Ивам» и не любите их покидать, — попыталась она перевести разговор на другую тему.

— К чему это вы? — Роберт резко повернулся лицом к Амалии.

— В последнее время вы совсем перестали бывать у нас, и я решила, что в «Ивах» накопилось много дел, которые вы забросили, когда помогали нам во время наводнения.

— Сейчас действительно время беспокойное, — ответил он уклончиво.

— Все же вы не отрицаете, что избегали нас? — Амалия вскинула глаза на его бронзовое мужественное лицо, заметив, как появилась, а потом исчезла маленькая морщинка между бровями.

— Избегал?! Нет, это уж слишком!

— Уверены?

— Я часто объезжаю плантации тетушки.

— Как-то утром я видела вас из лоджии, но в доме вы так и не появились.

— Гостеприимство тоже имеет свои границы, — улыбнулся Роберт. — Если хочешь остаться желанным гостем, дай хозяевам отдых. Я полагал, что исчерпал лимит гостеприимства.

— Вы же знаете, что это не так! — возразила она решительно. — Скажите, вы уверены, что ваши отношения с Жюльеном… Может быть, вы поссорились? — нашлась она.

— Что за ерунда! Ничего подобного мне и в голову не приходило! — Его ответ был ровным, точным и слишком уж быстрым, словно заготовленным заранее. И все же Амалия успела заметить, как глаза Роберта сузились, пряча за пушистыми ресницами то, что он не мог или не хотел сказать.

— У меня такое чувство… — Она сглотнула, подбирая нужные слова. — Мне кажется… Ну, что вы говорите не совсем правду. Может быть, я вас чем-нибудь обидела?

— Это невозможно, — сказал он мягко, и его голос вызвал у Амалии нервную дрожь.

Она попыталась скрыть это странное ощущение за приветливой улыбкой:

— Тогда я надеюсь…

— Позвольте мне… — Его рука внезапно притронулась к нежной припухлости ее грудей, видневшихся в неглубоком вырезе платья.

Как ни странно, но этот внезапный шокирующий жест вызвал волну удовольствия, перехватил дыхание. Амалия поспешно сделала шаг назад, продолжая ощущать прикосновение его пальцев. Это место горело, словно его опалили клеймом. Глаза Амалии расширились: она смотрела на него и чувствовала, что тонет в глубинах его глаз-озер. Ей показалось, что на бронзовых щеках Роберта выступил румянец, хотя вполне возможно, что она ошибалась. Амалия завороженно взглянула на протянутую им руку, ту самую, которая только что коснулась ее груди.

— О, паук! — воскликнула она, отметив про себя, что голос прозвучал слабо и что в нем не только страх, но и разочарование. Неизвестно, чего больше. Однако в одном она была уверена: близость этого человека тревожила ее, вызывала страстное желание.

Значит ли это, что она была развратна не только в постели с мужем, но и на людях с совершенно посторонним мужчиной, родственником ее мужа? Как же так? Она добровольно и искренне давала брачные обеты и свято верила, что будет их соблюдать. Никогда раньше она не замечала за собой тяги к разным мужчинам, как не считала плотские утехи главным в жизни. И все же она реагировала на Жюльена в постели так, как ей даже и не мечталось, а теперь она почувствовала такую же тягу и распаляющуюся страсть к этому человеку. Возможно, в ее характере было столько испорченности, что, почувствовав себя женщиной после стольких лет мучительных ожиданий, она должна испытывать тягу к каждому встреченному мужчине? О, ужас!

— Наверное, он свалился к вам с вьюна, — сказал Роберт, выкидывая маленькое коричневое насекомое за перила. — Простите, я вас перебил. Вы говорили…

Она ответила не сразу.

— Нет-нет, ничего… Простите… Я хотела сказать… Надеюсь, вы будете приезжать к нам чаще? Это доставит удовольствие Мами.

— А вам? — спросил он, склонив выжидательно голову.

— И мне тоже, разумеется! — ответила она твердо и удалилась к свекрови.

Сидя подле Мами, Амалия оглянулась, чувствуя его обжигающий взгляд. И хотя лицо Роберта оставалось непроницаемым, рука, прикоснувшаяся к ее груди, была стиснута в кулак.

Утренняя служба в храме прошла торжественно и чинно. Здание церкви Святого Мартина-странника было сравнительно новым, построенным лет двадцать назад, хотя часовня того же названия, находившаяся рядом, стояла здесь с 1765 года. Церковь сложили из кирпича и потом отштукатурили. Красоту и внушительность ей придавали массивные двери, окна в римском стиле и колокольня, гармонично вписавшаяся в общую архитектуру здания. Внутри церковь украшали алтарь, декорированный стилизованными крестами, ниши с великолепными статуями, и над всем этим благолепием простирался купол из белого дерева, который поддерживали четырнадцать дорических колонн, возвышавшихся над скамьями для молящихся. Над алтарем висела огромная картина с изображением Святого Мартина кисти знаменитого Жана-Франсуа Муше. Купель для крещения младенцев была выполнена в форме фонтана — прекрасная старинная работа, подарок короля Луи XIV.

Священник отец Жан был таким, каким и положено быть приходскому священнику: доброжелательным, отзывчивым, пекущимся о нуждах прихода и прихожан… И только в одном он был тверд, как кремень — в порицании греха.

Из храма Амалия вышла в обществе Мами и ее приятельниц просветленной, умиротворенной душой и телом и жутко голодной. В отеле их ждал роскошный завтрак: жареная ветчина, бекон, горячие булочки, украшенные особым тиснением, вафли с поливой из топленого масла или сиропа из тростникового сахара, бисквиты, белоснежные кукурузные песочники на молоке, пожелтевшие от обилия топленого масла, горячий кофе с огромным количеством сливок, горячий шоколад и молоко. После такого изобилия всем предлагалось отдохнуть в своих комнатах, чтобы набраться сил для дневной и вечерней программ, но Хлоя решила по-своему распорядиться свободным временем.

Никто из троих мужчин в храме не был. Джордж и Роберт дождались дам, позавтракали с ними, а затем разошлись кто куда. Роберт со второй чашкой кофе и газетой отправился в холл, где обычно собирались мужчины. Жюльен уехал из дому рано, и Тиге не знал, куда, но, когда стали допытываться, вспомнил, что, кажется, хозяин упоминал петушиные бои. Он заверил, что мсье Жюльен находится где-то поблизости, потому что не приказывал подать ему повозку. Хлоя, весьма обрадованная последней новостью, приказала подготовить повозку к прогулке и немедленно подать к подъезду гостиницы.

Правда, Джордж чуть было не сорвал ее планы, отказавшись наотрез сопровождать их с Амалией во время прогулки по городу. По его мнению, уважающий себя джентльмен не станет выступать в роли наемного работника, пользуясь чужой повозкой и чужими лошадьми для поездки по городу. Не помогали ни уговоры, ни слезы и гнев Хлои — англичанин не хотел принимать объяснения Хлои, слушать об особом положении художника в обществе. Он жил, пользуясь щедростью хозяина «Дивной рощи», и не мог, да и не хотел ответить на его добро черной неблагодарностью.

Мудрая Хлоя тут же бросилась за помощью к Мами, которая под ее напором не только согласилась поговорить с Жюльеном, когда он вернется, но и приказала Джорджу избавить ее на время от общества крестницы, которая мешает ей отдыхать.

Поскольку Хлое удалось настоять на своем, она стала незаменимой компаньонкой в их путешествии по городу. Хлоя показывала дома известных богачей и довольно забавно, порой зло, высмеивала нравы их обитателей. По широким, прекрасно спланированным улицам они проехали мимо оперного театра, который готовился отмечать свое шестидесятилетие, двух банков, суда, мужской и женской гимназий. Объехав еще раз вокруг отеля, они направились к разводному мосту через реку Теш, по которой во время паводков поднимались пароходы, направлявшиеся в Бробридж. На противоположной стороне реки находились, по словам Хлои, очень интересные дома и постройки, на которые стоило взглянуть.

Джорджа не устраивала роль сопровождающего двух дам в этой поездке. И хотя Хлоя уверяла, что все его волнения и переживания Жюльен не оценит, он продолжал дуться. Но время лечит и не такие раны. Ощущение близости драгоценной возлюбленной, пока они сидели втроем на узком сиденье повозки, ее веселое щебетанье и тонкий аромат духов, казалось, примирили его с тем, что может подумать или сделать Жюльен, когда вернется. Однако не прошло и пяти минут в покое, как Хлоя вновь подвергла испытанию терпение и нервы англичанина. К явному его неудовольствию, она приказала ехать по дороге, ведущей от заводи в глубь острова.

— Как необычно! Как интересно! — восторгалась Хлоя, и блестящие черные кудряшки над ушами прыгали от радости, и хитрющие глаза светились любопытством. — По-моему, я никогда еще не была здесь… Хотя?

— О чем это ты? — поинтересовалась Амалия, заглядывая под соломенную шляпку, обшитую шелком и украшенную лентами.

— Все точно! Это место я знаю! — сообщила Хлоя.

— Вот как?

— Мы приезжали с Мами прошлой осенью, но было темно, и все кругом выглядело иначе, — тараторила Хлоя, захлебываясь от избытка нахлынувших на нее чувств. — Нас подвез экипаж, а в роли гида выступала Полина, доверенная горничная Мами.

Звучало все это правдоподобно, хотя и очень странно.

— Ничего не понимаю, — сказала Амалия растерянно.

— Я тоже, — поддержал ее Джордж.

— Мы ехали по этой дороге и остановились у дома с черным крепом на двери, — начала вспоминать Хлоя. — Я осталась в экипаже, а Мами вошла внутрь. Она, наверное, не предполагала, что я догадываюсь, куда мы приехали. Я слышала разговор Полины с кучером и все поняла. Мами приехала выразить соболезнование девушке — ну, той, что была с Жюльеном — в связи с безвременной кончиной ее младшего брата. Он покончил с собой.

Амалия оценивающе оглядела небольшой дом из крашеных кипарисовых досок, мимо которого они проезжали: широкое крыльцо, высокая крыша, вместительный чердак с сеном для ночлега, к Нему снаружи приставлена довольно крутая лестница. Дверца чердака, сделанная тоже из кипариса, легко открывалась наружу. Покрытую кипарисовой черепицей крышу венчала труба из обожженной глины, смешанной с оленьей шерстью, которая крепилась рамой из кипарисовой дранки. Дом находился в стороне от дороги в окружении дуба и низкорослых яблонь-китаек и выглядел вполне ухоженным, хотя и не привлекал внимания.

— Я думаю, мы заехали по этой дороге слишком далеко, — сказал Джордж недовольно, и на его щеках выступил предательский румянец.

При первой возможности он развернул повозку и решительно направился в сторону города. По дороге он начал рассказывать весьма подробно о капитане дальнего плавания, с которым познакомился утром на галерее. Оказывается, этот человек вернулся только что из Китая. Там он повстречался с другим капитаном, который занимался тем, что разыскивал в китайских провинциях предназначенные на выброс кусты и корни различных экзотических растений и загружал ими трюмы своего корабля; там их сортировали, отбирали пригодные для высадки и обеспечивали им достойный уход. Многомесячное плавание заканчивалось тем, что в Америку приходил корабль, нагруженный отличным посадочным материалом экзотических растений. В южных штатах сформировался настоящий рынок таких растений. Джордж получил разрешение мадам Деклуе поехать в Новый Орлеан в качестве ее представителя и, когда корабль с грузом прибудет, приобрести все необходимое для будущих садов «Дивной рощи».

Амалия, занятая мыслями о женщине, которая была любовницей ее мужа, почти не слушала Джорджа, Хлоя тоже думала о чем-то своем. А Джордж размышлял вслух о камелиях, азалиях, других диковинных растениях Востока, которые можно будет приобрести. Однако терпению Хлои пришел конец, и она буквально набросилась на несчастного англичанина:

— Ты можешь часами беседовать с Мами о бесценных кустиках и цветочках. Но почему бы тебе не поговорить лучше с Жюльеном и не попросить разрешения если не на наш брак, то хотя бы на нашу помолвку?

Джордж бросил затравленный взгляд на Амалию, но она сделала вид, что ничего не слышит и не видит.

— Жюльен обещал вернуться к этому вопросу через год, если ты не передумаешь, конечно. Какой смысл настаивать сейчас? — попытался он успокоить подругу.

— Одна из его обычных отговорок! — взвилась Хлоя. — Он видите ли, думает, что я недостаточно разобралась в своих чувствах. Очень даже разобралась! Если я что-то решила — значит решила. Ты мог бы попытаться втолковать ему это.

— Мне не совсем удобно говорить с Жюльеном, раз уж я объяснился с тобой, — промямлил Джордж. — Известно, что я младший сын в семье, и мои перспективы не самые радужные. Было бы крайне самонадеянно пытаться убедить твоего опекуна не обращать на сей прискорбный факт внимание. Я удивлен уже тем, что он выслушал мои притязания, не указав с самого начала на дверь.

— О каких притязаниях говоришь ты, сын графа?! — рассердилась Хлоя. — И я не верю и не поверю, что ты так уж беден! А на какие деньги, позволь спросить, ты прибыл из Англии, проехал всю Америку, добрался от этого дикого Висконсина до нас? А?

— У меня было небольшое наследство, — начал уже в который раз терпеливо объяснять Джордж. — Я решил воспользоваться им, чтобы посмотреть эту страну и, возможно, написать книгу о ее флоре, которая составила бы мне репутацию серьезного ботаника, заинтересовала влиятельных людей Англии, которым по средствам приглашать ландшафтного архитектора для устройства своих садов, парков, усадеб. Но деньги быстро кончились, а книга пока не…

— Ты слишком много думаешь о деньгах, — перебила его Хлоя. — Для семьи гораздо важнее твое происхождение, а оно — лучше не придумаешь. У меня будет приличное приданое, а места в «Роще» всем хватит.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я смогу жить за счет твоих родных? — В голосе Джорджа прозвучала обида.

— А что тут такого? Так часто бывает,' и никто, я надеюсь, не будет возражать.

— Ты забыла обо мне, — сказал он тихо. — Я буду возражать!

— Если ты такой щепетильный, работай, приноси пользу! Возись с садами, пиши свою книгу, а я буду помогать искать образцы, переписывать страницы. Большой разницы с тем, что происходит сейчас, не будет, если не считать такого малозначительного факта, что я стану твоей женой.

Вместо ответа Джордж только покачал головой. Рассерженная его упрямством Хлоя со злостью откинулась на спинку сиденья так, что пружины взвизгнули.

— Признайся, ты боишься Жюльена! — никак не успокаивалась она. — Ты думаешь, что, рассердившись, он выгонит тебя раньше, чем ты закончишь свой расчудесный садик, не так ли? Тебя только и волнуют цветочки да грязь, грязь да цветочки!

— Будь благоразумной, Хлоя.

— Как же я могу быть благоразумной, если ты не хочешь приложить малюсенькое усилие, чтобы приблизить наше счастье? Я не желаю остаться в старых девах, все интересы которых сводятся к пересудам и вышиванию дурацких гобеленов. Я хочу быть твоей женой!

— Наверное, я сделал ошибку, что открылся тебе в своих чувствах, не поговорив предварительно с твоими родственниками. Если бы ты не знала о моих истинных намерениях, ты бы не сердилась на меня.

— Сердиться на тебя? Никогда! Просто я самый несчастный человек на свете. Но мы не виноваты, виноват — Жюльен. Это он заставляет нас ждать. Обещай, что поговоришь с ним! Обещай!

— Хлоя, любовь моя, давай не будем обсуждать эту тему здесь. Ты причиняешь неудобства Амалии и привлекаешь к себе излишнее внимание.

— Хорошо! — воскликнула Хлоя, воинственно выпрямляясь. — Если ты не поговоришь с Жюльеном, я сама поговорю с ним.

Джордж смерил ее тяжелым взглядом, понимая, что всякие возражения бесполезны.

— Как хочешь, — вздохнул он, — только не говори, пожалуйста, что это я тебя подослал. Два месяца назад Жюльен обещал мне вернуться к этой проблеме следующей зимой, а он своему слову хозяин.

Хлоя не проронила больше ни звука, но, зная ее, смешно было бы думать, что решимость покинула девушку. Когда повозка остановилась у подъезда гостиницы Бруссара, она молча вышла и молча поднялась по ступеням крыльца. Амалия последовала за ней, оставив Джорджа обдумывать сложившуюся ситуацию. Какое-то время он сидел, уставившись в одну точку между ушами лошади, потом, решившись на что-то, направил повозку на задний двор в конюшню.

Любовь к опере и театру завезли в Луизиану первые французские колонисты. Не обремененные пуританским недоверием к подобного рода развлечениям, они с удовольствием наслаждались заезжими труппами певцов и музыкантов. Именно в Новом Орлеане появилась первая на американской земле постоянная оперная труппа, и случилось это задолго до того, как города на Восточном Побережье стали задумываться об этом.

Музыка играла особую роль в жизни первых поселенцев. Фрагменты любимых арий, а то и целые арии, можно было услышать повсюду. Они доносились из французского квартала, из его двориков, их распевали прачки с корзинами белья на голове, мальчишки, торговавшие рыбой на французском рынке. Постоянно шли споры о достоинствах того или иного исполнителя, которые порой заканчивались дуэлями или драками. Оперных див и прославленных теноров засыпали на сцене цветами, худших закидывали огрызками яблок. Жизнь примадонн и премьеров была окружена флером обожания, таинственных историй и затаенной зависти. Они становились кумирами сезона, их приглашали в лучшие дома, задаривали подарками, встречали аплодисментами в ресторанах. Во время спектаклей многие дамы и молодые девушки, не выдержав накала страстей и завораживающей красоты музыки, падали в обморок, а при уборке зала после спектаклей служащие находили мокрые от слез платки, искусанные в волнении перчатки и прочие свидетельства великих переживаний. И нигде в мире крики «браво» и «бис» не звучали так страстно и так долго.

Выход в оперу становился событием в жизни людей. Дамы надевали лучшие туалеты и украшения, а мужчины демонстрировали изысканную галантность. Молодые девушки стремились в антракте заполучить в родительскую ложу какого-нибудь знакомого мужчину в надежде, что он там задержится навсегда. Опера была подходящим местом для встреч со старыми друзьями, сплетен и пересудов, рождения самых невероятных слухов и легенд. Именно в опере можно было увидеть и обсудить новые туалеты, завязать знакомство, выпить бокал холодного пунша и вновь оказаться в зале, когда взвивался занавес, и на сцене появлялись любимцы сезона. Летние гала-оперы в Сан-Мартинвиле ничем не отличались от тех, что были здесь десятки лет назад.

Приготовление к выходу в театр превращалось для дам в некое священнодействие. Требовалась сложнейшая прическа, которую нужно было придумать и соорудить с помощью искусной горничной или специально приглашенного парикмахера. Особенно тщательно продумывалась отделка платьев и украшений, ибо их цвет и общий стиль оставались неизменными. Один европеец, побывавший в новоорлеанской опере, удивленно воскликнул, что дамы в ложах напоминали огромный букет белых роз, и редкая женщина решилась бы выделиться из такого красивого ансамбля!

Платье Амалии было сшито из блестящего белого муслина с широкой нижней юбкой, составленной из шести слоев узких полотнищ, обрамленных бесконечным числом кружевных рюшей, верхней юбкой, собранной в буфы и закрепленной узкими лентами из серо-голубого шелка, и лифом в форме сердечка, нависшего над колоколом юбок. Убранные горничной волосы напоминали каскад локонов с вплетенными лентами. Туалет довершали дивное ожерелье и великолепные серьги — подарок Мами. Накидку Амалия решила не надевать, на улице было тепло. Взяв веер и сумочку, она вышла из своей комнаты в холл.

Словно по сигналу за ней вышли из своей комнаты Мами и Хлоя. Лицо Хлои, покрытое, как требовала мода, слоем жемчужной пудры, выглядело бледным. На ней было атласное белое платье с верхней кружевной юбкой, украшенное по лифу и в талии любимыми ею розами нежных тонов. Мами надела светло-серое с перламутровым отливом платье, как и подобало ее возрасту и положению вдовы. Поверх платья она накинула шаль из белого шелка с изящной вышивкой по краю.

— Какая же ты хорошенькая! — не удержалась от комплимента Мами, с удовлетворением разглядывая на шее невестки свой недавний подарок.

Приняв ответные комплименты, мадам Деклуе в сопровождении крестницы и невестки направилась к лестнице на нижнюю галерею, где дожидались их выхода трое джентльменов.

Появление Амалии произвело на мужчин сильное впечатление: Роберт сделал было шаг навстречу, пряча под ресницами предательски засветившееся обожание, но Жюльен был начеку; резко повернувшись, он первым подошел к жене.

— Ravissante! — сказал он, беря руку Амалии и поднося ее к губам. На его лице появилась гордость, а пальцы, державшие ее руку, сжались сильнее, когда он повернулся к кузену: — Ты согласен со мной, Роберт?

— С этим нельзя не согласиться! — ответил тот, не задумываясь. Почтительный наклон головы, подобающая случаю улыбка не выражали ничего, кроме вежливого согласия, но в его мимолетном взгляде, украдкой брошенном на Жюльена, Амалия уловила проблеск вызова кузену.

И все-таки двоюродные братья были удивительно похожи, особенно сейчас, в черных костюмах и белых рубашках — обязательной вечерней одежде для джентльменов — и несомненно являлись самыми красивыми мужчинами на галерее. Но многое их и разнило. Жюльена отличали большая элегантность в одежде, в манере поведения. Его темно-бархатные глаза лучились озорством и каким-то свойственным только ему обаянием, перед которым мало кто мог устоять. Жюльен перевел взгляд с Роберта на Амалию, и напряжение с лица исчезло, сменившись необыкновенной бледностью, словно он воспользовался жемчужной пудрой Хлои. Бронзово-смуглое лицо Роберта оставалось спокойным и непроницаемым, хотя изгиб нижней губы и волевой подбородок свидетельствовали о чувственной натуре.

Джордж, не терпевший никаких проволочек, подошел к Хлое и предложил ей свою руку. Мами шагнула в сторону Роберта, но, увидев, что он о чем-то задумался, шутливо хлопнула веером по кисти его руки, чтобы напомнить о себе. Он повернулся к тетушке с извинениями и комплиментами по поводу ее внешности, а улыбка, вызванная шутливым названием, была обезоруживающе естественной. Жюльен положил руку Амалии на свою, и все медленно покинули отель, оправившись пешком к оперному театру, откуда доносились звуки оркестра, настраивавшего инструменты.

Вот уже семнадцать лет любители оперы в Южной Луизиане с неизменным восторгом встречали оперу Джакомо Мейрбера «Гугеноты», впервые поставленную в Новом Орлеане апреле 1839 года. И это несмотря на то, что в зале сидели в основном католики, а на сцене разыгрывалась трагедия преследования протестантов во Франции в семнадцатом веке. Зрителей увлекал не столько сюжет, сколько грандиозность постановки, драматичность зрелища и великолепная музыка. Шиканье в момент поднятия зала, вздохи и ахи по мере развития действия, аплодисменты и крики «Браво!» после наиболее удавшихся партий и сцен свидетельствовали о достаточно серьезном и вполне профессиональном отношении зала к спектаклю.

Первый антракт. Пришло время других посмотреть и себя показать, а незамужним девушкам вроде Хлои нужно было еще попытаться завлечь потенциальных женихов в родительские ложи. Количество молодых людей, посетивших ложу той или иной прелестницы, определяло ее популярность и по заслугам оценивалось местным обществом, которое ревностно следило за происходящим. Поэтому для всех стало неожиданностью поведение Хлои, которая направилась из ложи сразу после того, как опустился занавес и служители стали зажигать лампы.

— Ты это куда? — удивилась Мами.

— Я решила прогуляться с Амалией и Жюльеном, если они не возражают.

Мами перевела взгляд с крестницы на невестку и сына, а потом снова на крестницу.

— А ты подумала, дорогая, что скажут люди, если тебя здесь не будет?

— Мне это совершенно безразлично, — пожала круглыми белыми плечиками Хлоя.

— Если ты хочешь пунша, то мсье Паркман мог бы…

— Он, я думаю, с удовольствием составит вам компанию, поскольку Роберту, я уверена, нужно кое с кем встретиться.

Роберт, сидевший в глубине ложи, окинул долгим изучающим взглядом Джорджа, который смущенно отвел глаза, и только потом взглянул на девушку.

— Моя милая Хлоя, — сказал он, улыбаясь, — пожалуйста, не решай за меня, куда мне пойти и с кем пообщаться. Мне приятно быть там, где я есть.

— Но мне надо поговорить с Жюльеном! — топнула ногой Хлоя. — Неужели трудно это понять?

— Чуть потише, дорогая, — прошептала Мами. — На нас все смотрят. Не хватало нам только скандала.

— Если хочешь пойти с нами, пойдем, но предупреждаю: никаких сцен, которые ты так любишь устраивать. У меня сегодня не то настроение, — сказал Жюльен, поворачиваясь к двери.

Вряд ли такое приглашение можно было назвать любезным, но Хлоя приняла его с радостью. Когда Жюльен и дамы выбрались наконец в фойе, она уже висела у него на руке и что-то весело щебетала о спектакле, о людях, встречавшихся им, пока не привела всю компанию в укромный уголок у входной двери. Безразличие на лице Жюльена сменилось сарказмом.

— Ладно, — не выдержал он, — можешь считать, что я достаточно смягчился, чтобы выслушать тебя. Итак, что же это за дело, которое ты хотела обсудить со мной?

— Если ты намерен и дальше разговаривать в таком тоне, я могу подождать до лучших времен. — Возмущение переполняло Хлою и требовало выхода.

— Ты права, дорогая. Тогда, может быть, вернемся?

— Нет! — запротестовала Хлоя. — Просто я… я думала: раз уж вы с Амалией так счастливы, то почему бы тебе не дать согласие на наш с Джорджем брак? — выпалила она на одном дыхании. — Мы любим друг друга, и я не вижу причин, почему мы не должны быть вместе?

— Если не считать причиной такой пустячок, как отсутствие у англичанина средств для содержания собственной жены, — не преминул подколоть ее Жюльен.

— Ну, это же только отговорка! Мы могли бы прекрасно жить в «Роще».

— И ты не потеряешь уважения к мужчине, который пойдет на это? — спросил Жюльен. — Согласись, далеко не всякий решится жить на содержании милосердных родственников.

— Ты говоришь так, чтобы лишний раз унизить его. Конечно, Джорджу не нравится мой план. Но что же нам делать? Я не хочу ждать, пока он станет знаменитым ландшафтным архитектором.

— На это действительно надежды мало, — усмехнулся Жюльен, — скорее ты останешься в старых девах.

— Какие отвратительные вещи ты говоришь! И все потому, что Джордж не плантатор, не адвокат или еще какой-нибудь скучный тип.

— Ему, если я правильно понимаю, вообще похвастаться нечем.

— Когда-нибудь Джордж станет знаменитым, прославившись своими садами и парками, и ты пожалеешь, что так отзывался о нем.

— Вряд ли я доживу до этого счастливого дня!

— Что ж, сегодня ты можешь язвить, но запомни: Джордж в отличие от тебя настоящий художник. А кто ты? Какая от тебя польза? Пока ты пьянствуешь, развлекаешься и фехтуешь, изображая из себя джентльмена, Роберт заправляет делами «Рощи».

— Хватит! Наслушался! — В голосе Жюльена звучал металл.

— Ты вообразил себя натурой артистической, но для всех ты просто богач, который может позволить себе блажь упражняться в красноречии, ставить спектакли, устраивать игры, прогуливаться на барже по реке, наблюдать за движением облаков, — решила выплеснуть наболевшее Хлоя. — Ну, а над чем ты трудишься? Что делаешь? У тебя нет ни цели, ни планов. Ничего нет! Но ты тем не менее осмеливаешься осуждать Джорджа.

— Я осмелюсь на большее, — процедил он сквозь зубы, и краска залила ему лицо до самых волос. — Я.осмелюсь сказать, что ты никогда не выйдешь замуж за своего достославного английского петушка. Я не дам согласия, даже если он вновь наберется храбрости просить меня об этом, хотя уважать его после этого я стал бы больше.

— Дело не в Джордже, и ты это прекрасно понимаешь, — продолжала Хлоя, с трудом сдерживая гнев. — Просто ты вообразил, что все обитатели «Дивной рощи» принадлежат тебе и поэтому должны потакать каждому твоему капризу. Мы ведь не можем иметь собственное, отличное от твоего мнение, мы не можем без твоей указки чувствовать! Но одно ты забыл: я никогда не принадлежала тебе, не принадлежу и принадлежать не буду. Я выйду замуж за Джорджа, чего бы мне это ни стоило. Ну, а если ты вздумаешь помешать мне, ты пожалеешь.

Наступила неловкая пауза. Хлоя уставилась на Жюльена ненавидящим взглядом. Грудь ее вздымалась, в глазах стояли слезы. Трудно сказать, чем бы это могло кончиться, если бы вовремя не подоспел Роберт.

— Мне не хотелось прерывать столь изысканный и страстный диалог, — сказал он, улыбаясь, — но его слышно в ложе. Мами огорчена и просит вас немедленно вернуться и занять свои места. Я бы посоветовал вам прислушаться к ее мудрому пожеланию, если вы оба не хотите, конечно, вернуться в «Рощу», а тетю Софи довести до обморока.

Антракт закончился. Капельдинеры обошли фойе, извещая звонками о начале второго акта. Волей-неволей надо было возвращаться в ложу.

 

ГЛАВА 6

Во избежание ненужных толков никто из семейства Деклуе не покинул театр и не уехал в «Дивную Рощу» раньше времени, но и оставаться в Сан-Мартинвиле после закрытия танцевального бала резона не было.

Бал удался. Струнный квартет радовал хорошей музыкой. Ранний ужин, сервированный в зале, не отличался особой изысканностью, но выглядел вполне внушительно. Хлоя в пику Жюльену трижды танцевала с Джорджем и только потом прошлась в нескольких турах вальса с другими молодыми людьми, которые напускной серьезностью пытались скрыть некоторый перебор по части шампанского, но предательский румянец на лицах выдавал их. Жюльен и Амалия дважды приняли участие в танцах, демонстрируя молодежи темперамент и веселое озорство. Потом Жюльен рискнул пригласить Мами, но она, улыбаясь, отказала дерзкому кавалеру. Не успела Амалия освоиться, как Жюльен куда-то исчез.

Роберт не решался подойти к Амалии. Однако столь завидный жених не мог оставаться долго без внимания. Одна из хозяек бала окружила его материнской заботой, предоставив возможность танцевать с ее дочерью, застенчивой блондинкой, которая за весь танец не оторвала глаз от его заколки в галстуке. Чтобы дальше не испытывать судьбу, Роберт удалился в холл, где джентльмены сражались в покер. Сам мсье Бруссар, хозяин отеля, вызвался извлечь его оттуда, когда мадам Деклуе объявила, что устала и хотела бы поскорее оказаться в постели дома. Амалия с радостью встретила известие о скором отъезде: танцевать с кем-то кроме своего мужа или его родственников-мужчин молодой замужней женщине не полагалось, а постоянно пребывать в свите Мами было не слишком весело.

Сборы оказались недолгими: гостиничный счет был оплачен еще утром, а собранные слугами вещи погружены в фургон, который вместе с многочисленной челядью приближался сейчас к усадьбе. Можно было закладывать повозку и отправляться в обратный путь, но никто не знал, где Жюльен. Решили ехать без него, и Джорджу пришлось путешествовать в экипаже вместе с женщинами. Это временное неудобство имело свою привлекательность: англичанин мог, не боясь вызвать осуждение, прижаться к Хлое и под прикрытием бессчетного количества юбок держать ее трепетную ручку в своей горячей ладони. Другим счастливым моментом этого пути стало то, что голова юной особы периодически опускалась к нему на плечо, особенно на последних милях дороги, когда обессиленная треволнениями дня Хлоя то сонно переговаривалась с Джорджем, то дремала.

Мами была занята собственными мыслями. Откинув голову на бархатную обивку серого цвета, она неотрывно смотрела в залитую лунным светом ночь. На ее лице сохранялись усталость и предчувствие чего-то неприятного. Амалия старалась не слышать ни разговора Хлои с Джорджем, ни равномерного цоканья копыт лошади Роберта, который гарцевал рядом с экипажем. Мысли ее были заняты Жюльеном: что же могло случиться? Почему он остался? Кто-то упомянул очередные петушиные бои. А может, он сейчас в одном из тех злачных мест, которые выстроились вдоль дороги на Юг в сторону Новой Иберии? Она подумала и о доме квартеронки, бывшей его любовницы, который тоже находился неподалеку, но тут же отбросила эту мысль. Разве не сказала ей Хлоя, что женщине хорошо заплатили, и она уехала задолго до свадьбы. Да и зачем возвращаться к прежней пассии, если можно развлекаться в соседней спальне? В конце концов она решила, что оснований для волнений нет, и что Жюльен поедет следом за ними, как только обнаружит их отсутствие на празднике.

На въезде в «Рощу» Хлою разбудили. Роберт помог Мами выйти из экипажа и подняться в дом. Джордж суетился вокруг Хлои, Амалия замыкала процессию. В холле они распрощались, пожелав друг другу спокойной ночи.

Лали ждала хозяйку в спальне. Она помогла Амалии раздеться и обрядила ее в свежую ночную рубашку и батистовый капот, обшитый по краям кружевами. Потом помогла расчесать волосы, вспенив их в сверкающий каскад и, прежде чем уйти, предложила принести стакан теплого молока. Амалия улыбнулась, кивком головы отослала девушку спать, но, вспомнив о чем-то остановила ее буквально на пороге.

— Я давно не видела Айзу, — сказала она обеспокоенно, — с ним все нормально?

— О, да, мамзель! Но этот Айза, он так устал от зрелищ и так нервничал, что не мог пойти с вами в оперу, и по дороге домой крепко уснул. Чарльз уложил его на тюфяке в кухне.

— Хорошо. Спасибо, Лали. Можешь идти. Горничная сделала реверанс и вышла, мягко закрыв за собой дверь. Амалия потянулась, чтобы задуть лампу, но, взглянув на высокую кровать со ступеньками и тонкой противомоскитной сеткой, передумала. Обойдя ее вокруг, она направилась к окну, подняла жалюзи и распахнула его.

Теплый ночной воздух был напоен благоуханием роз и магнолий, медовым ароматом клевера. Из-за позднего часа луна скупо светила, словно приберегала часть сияния до лучших времен. Кругом царили тишина и покой. Неподвижные, будто замершие деревья с посеребренными листьями и беседка в глубине сада казались призраками.

Амалия, прислонив голову к оконной раме, глубоко вдохнула освежающий воздух. Она немного устала, но спать не хотелось. Какое-то внутреннее напряжение охватило ее, сковало мышцы, мешало дышать. «Что случилось? — Она попыталась мысленно восстановить события последних дней. — Срывы и ссоры Жюльена, странная перепалка кузенов, наконец, бегство Жюльена… Нет, не то, и причина недомогания в другом. — Даже сцену с Робертом накануне вечером, которая запала ей в душу, Амалия не стала брать в расчет. — Скорее всего, это результат чего-то более сильного», — решила она, закрывая глаза. Перед ее мысленным взором промелькнули несколько сцен из оперы, в ушах зазвучала музыка, а потом эти неземные голоса — чистые, искренние, страстные. Они проникали в самое сердце, воспламеняли его своими жаркими излияниями любви и желаний, ненависти и страха.

И вдруг Амалию осенило: «А что если музыка растревожила меня? Возможно, я так сильно люблю своего мужа, настолько пробуждена им, что чувствую постоянную потребность в его ласках?» Эта мысль раньше не приходила Амалии в голову.

Хотя, безусловно, она наслаждалась тем, как он ее ласкал. Она испытывала удовольствие, когда прижимала свое податливое тело к его мощному, мускулистому торсу, когда искала и находила его губы, способные испить до дна чашу ее желаний.

Амалия отвернулась от окна и прошла на середину комнаты. Какое-то время она смотрела на темный прямоугольник дверей, ведущих в спальню Жюльена. «Ненасытная жена жаждет своего мужа, — подумала она с горечью. — Хотя о чем думать, если его все равно нет дома?»

Вместо того, чтобы успокоиться и лечь в постель, Амалия подошла к двери, ведущей в холл. Она распахнула ее и вышла в темноту комнаты, нарушаемую желтой полоской света, выбивавшегося из-под двери в спальню Мами. Амалия прислушалась, и ей показалось, что за дверью отчетливо слышны шаги. Значит, Мами тоже не спится. Что ее беспокоило: отсутствие Жюльена? Роман Хлои с англичанином? Забота о ближних — хорошее качество, но причиняет много хлопот.

Амалия потрогала двери на галерею и в лоджию, но обе были заперты. С минуту она постояла в раздумье, а потом неслышными шагами вернулась в свою комнату и подошла к двери в спальню мужа; прислушалась и нажала на ручку, уже готовая увидеть Тиге, но в комнате было темно и пусто. Дверь в лоджию была открыта, вероятно, в ожидании Жюльена. Амалия подумала, что Чарльз, наверное, ждет возвращения хозяина в лоджии, но потом вспомнила, что Мами отпустила его. Конечному Жюльена был свой ключ, и будь он дома, то на забыл бы запереть двери в дом на засов.

Не задумываясь больше, Амалия выскользнула в лоджию. Босые ноги бесшумно ступали по кипарисовым ступеням. Без домашних туфель и широких юбок Амалия чувствовала себя на удивление легкой и свободной, как ночной воздух, который залетал к ней под сорочку, приятно лаская тело. Кирпичный пол нижней лоджии был прохладным и немного колючим. Амалия подхватила края сорочки и капота, чтобы не намокли от росы, и сделала несколько шагов по влажной траве, которая ковром раскинулась между «гарсоньерками». Обогнув кирпичную ванну для сбора дождевой воды, она скользнула между домом и одной из «гарсоньерок» на боковой двор.

Внезапный крик остановил Амалию, сердце её екнуло и оборвалось. Она почувствовала, как по телу побежали мурашки, как руки покрылись гусиной кожей. Спустя минуту крик, напоминающий уханье, повторился, и она радостно рассмеялась, узнав крик совы, облетавшей поля в поисках мышей. «А может, это зов самца?» — подумала Амалия, радуясь, что она не единственное живое существо, которому не спится в эту ночь. Она оглядела бескрайние поля, раскинувшиеся за хозяйственными постройками, ряды хижин с крылечками из кипариса и кирпичными трубами. Амалия знала, что ночью, несмотря на строжайший запрет, некоторые работники убегали на другие плантации, где их ждали любимые. В свою очередь, к женщинам «Рощи» приходили дружки с соседних плантаций. Амалия не боялась неожиданной встречи с припозднившимся кавалером. Любой из них постарался бы сделать все возможное, чтобы остаться незамеченным: наказание за самовольные ночные прогулки было слишком суровым, чтобы кто-то стал рисковать.

Луна, кажется, совсем разобидевшись, скрылась за черным бархатом ночи. Амалия шла, подставляя лицо влажному от росы и поднимающихся от земли испарений воздуху. Усиливавшийся запах роз и клевера пьянил, словно дурман. Амалия наслаждалась обретенной свободой: она распустила волосы по плечам и, не обращая внимания на сырость, начала кружиться в каком-то диком танце первобытной страсти.

Летняя беседка, едва различимая среди деревьев, манила к себе. Амалия направилась к ней, уверенно двигаясь между деревьями, отводя в сторону низко опущенные ветви, пробегая пальцами по изгибу ствола старого дуба, обвиваясь всем телом вокруг молодых деревьев.

Беседка представляла собой маленькое прямоугольное строение из резных кипарисовых досок с легкой крышей из дранок на массивных коротких сваях вместо фундамента. В ней были окна, два дверных проема, пол с кирпичным покрытием и скамья для отдыха, тянувшаяся вдоль стен. Беседка — укромный тенистый уголок летом и заветная цель прогулок зимой — была прекрасным наблюдательным пунктом за рекой и заводью. Ее окружали кусты жимолости, а по стенам и крыше расползался розовый вьюн, превращая постройку в зеленый ароматный шатер.

Амалия не без волнения вошла внутрь и сделала несколько шагов к окну. Слышался мягкий шум воды, и с трудом можно было различить отдельные отблески на ее гладкой поверхности. Амалия стояла у окна, скрестив руки на груди, и смотрела во мрак ночи. Мысли текли вяло и бессвязно, но не было желания и сил упорядочить их.

Позади раздался легкий шорох, Амалия обернулась, но ничего не увидела. «Стебли вьюна или жимолости, — подумала она. — Птицы часто используют их для своих гнезд. А может, лягушка или ящерица искали убежища?» Спустя минуту она успокоилась, продолжая созерцать тихую красоту ночной заводи.

— Не пугайся! — раздался шепот у самого ее уха, а сильные руки обхватили ее за талию. — Это всего лишь я.

— Жюльен! — удивилась Амалия. — Я… я думала, что ты все еще в городе. — Она оцепенела, выпрямившись, но объятие не ослабевало.

— Я только что вернулся. — Его рука переместилась чуть вверх и нежно накрыла округлость ее груди.

— Да это и видно! — бросила она обиженно, почувствовав в его словах что-то вроде насмешки, хотя через минуту она уже так не думала.

— Я бросился вдогонку, как только узнал, что вы отправились домой. Неужели мой порыв не найдет отклика и не будет вознагражден?

Слова эти он шептал ей прямо в ухо. Его теплые губы гладили ее щеку, скользя к ее рту. Амалия отвела голову в сторону.

— Я могла бы тебя наградить, если бы ты не оставил меня одну на балу, а сам занялся более интересными делами.

— Тебе бы хотелось, чтобы я увивался возле тебя как безусый юнец, ошалевший от первой любви? Это не принято, mon Coeur, чтобы мужчина выказывал признаки безумной любви к… своей собственной жене.

Амалия повернулась к нему, раскрыв рот от удивления, и он не преминул воспользоваться этим. Он прижал теплые губы к ее рту, стиснув ее податливое тело в своих жарких объятиях. «Какой же смысл сопротивляться? — пронеслось у нее в голове. — Он здесь, и он со мной!» Охваченная нахлынувшим вдруг желанием, Амалия прильнула к нему, почувствовав тепло его тела, запах свеженакрахмаленного белья, легкий аромат старого рома и ни с чем не сравнимый запах молодого, здорового мужчины-самца. Пуговки на его жилете и запонки на воротничке врезались в ее тело, но она не замечала боли. Пьянящий аромат рома, впитавшийся в кончик его языка, придавал сладкому поцелую особый привкус. Амалия обвила руками его шею, прильнув пылающими губами к его губам. Он стиснул ее в жарких объятиях и прижал со всей силой к своей мужской твердости.

Он был нужен ей. Амалии необходимо было ощутить прикосновение своей обнаженной кожи к его коже, впустить его в себя в неистовом самоотречении. Она с трудом оторвалась от его рта, уткнув лицо в ложбинку около шеи. Он обнимал ее, губами гладя по волосам, стискивал в объятиях так, что она едва могла дышать. Амалия чувствовала биение его сердца и то, как напряжен каждый его мускул, пока он боролся с самим собой, стараясь не поддаться своему естественному желанию обладать ею. Потом он глубоко вздохнул и его объятия ослабли.

То, как он отдалился, было для нее пыткой. Она почувствовала это, и к горлу подступил комок протеста. Амалия прильнула к нему, ее пальцы скользнули в его волнистые волосы. Закрыв глаза, она подняла полуоткрытый рот, ожидая его поцелуя.

— Амалия! — с трудом выдохнул он единственное слово, которое прозвучало и мольбой и извинением.

Минутой позже она ощутила всепоглощающий голод его ненасытного рта, прильнувшего к ее губам. Это был опрометчивый поступок, но кто смог бы устоять? Сила его объятий подняла Амалию на цыпочки. Она прижалась к его телу, готовая в нем раствориться. Его рука скользнула к ее бедру, и она вдруг почувствовала, что земля уходит из-под ног. Спустя мгновение Амалия поняла, что он приподнял ее и перенес на середину беседки. Здесь ночь сгустилась до бархатной черноты. Он опустился на одно колено, увлекая Амалию за собой. Затем он бережно опустил ее на предварительно раскинутый сюртук и стал стягивать с нее капот, чтобы устроить на полу некое подобие ложа. Амалию не надо было поторапливать, она сама сбросила капот и опустилась на него рядом с любимым. Он лежал на боку, нависая над ней, гладя ее брови своими губами, нежно обегая языком изгибы ее розового ушка, слегка покусывая мочку уха зубами. Он замер всего на один миг, на один удар сердца, пока Амалия расстегнула ему жилет и сняла запонку с воротника его рубашки, а потом с новым азартом взялся за обследование каждого дюйма ее тела.

Внезапно она почувствовала, что теряет сознание, и мысли распадаются на множество ярких осколков, когда его пальцы, пройдя по трогательной ямке над ключицей, вздрагивающим пикам двух соблазнительных холмиков, по вершинам ребер, как по клавишам, и по ямочке пупка, добрались до шелковисто-влажной плоти ее сокровенной женственности, лаская ее с такой испепеляющей страстью, что она задохнулась под накатившей на нее новой волной чувственного безумия.

Застонав, она обвила его шею рукам, перебирая пальцами завитки его волос и испытывая восторг от такой, кажется, малости. Она дотронулась до соска на его груди и ощутила, как он напрягся, прикоснулась тыльной стороной ладони к животу, а потом ее пальцы скользнули под пояс его брюк.

Он отодвинулся, скидывая с себя жилетку и рубашку, расстегивая и снимая брюки, отшвыривая свои новенькие танцевальные туфли. Потом он потянулся, чтобы стянуть с нее сорочку, которая закатилась почти до пояса. Ночной воздух обдал тело Амалии прохладой, и она вздрогнула, но через минуту была уже в жарких объятиях любимого, уступая его напору, его силе, его желанию. Время сдержанной осторожности, когда они познавали друг друга, прошло. Их тела сплелись в тесном объятии, губы слились в жадном поцелуе, руки ласкали самые потаенные места в неистовом самозабвении страсти.

Амалию совершенно не беспокоило, что кто-нибудь может увидеть их здесь и осудить их любовное безумие на природе как проявление безнравственности. Что говорить, в эти минуты она не заметила бы наверное, если бы Теш вышел из берегов и затопил их обоих, а этот старый недужный мир прекратил бы свое существование. Все для Амалии потеряло смысл, все, кроме восторга наслаждения и неистовства самоотдачи.

Каким-то хриплым горловым звуком мужчина оповестил мир о приближении высшей точки наслаждения. Он бережно закинул ее послушные ноги себе на предплечья и прижался упругим пылающим животом к ее мягкому, ожидающему соития телу. Мгновение — и вот он уже в ней, проникает все глубже и глубже. Кровь в ее жилах приливает и отливает, напоминая волны прибоя, а сама она будто взлетает на гигантских качелях — то дух захватит, то сердце опустится. Ощущение это было столь ярким и сильным, что у Амалии начала кружиться голова, как от выпитого вина. Потом она расслабилась, помогая этой неистовой силе достичь ее жаждущего страсти естества. Он притянул ее к себе, потом снова откинул на спину, поднявшись над ней. Толчки превратились в ритмичные движения, которые она как бы обволакивала своей мягкостью и податливостью. Амалия физически ощущала, как напряжение накапливается в каждом его нерве, в каждом мускуле, готовое вот-вот прорваться обжигающим фонтаном страсти, орошая ее лоно живительной влагой. Она была готова к этому. Возбуждение достигло такого предела, что еще мгновение — и она сама разольется рекой плодородия. Амалия была частью этого мужчины, а он — часть ее; две половины, составляющие одно целое. Все окружающее — и реальность, и видения — отступило перед этим дивным союзом силы и слабости, объединенным великим таинством чувственной страсти. «Для чего существует ночь, если не для того, чтобы усилить это волшебство?» — думала она радостно. Сокрытые мраком ночи, влюбленные лежали в благоуханном оазисе из роз и жимолости, тесно сплетясь телами, их неистовое дыхание смешалось в сладкой истоме. Ища освобождения, они нашли упоение; стремясь к удовольствию, нашли наслаждение, которое навсегда забирало их в свой добровольный плен.

Неподалеку раздался скорбный крик совы. Влетевший в окно ветерок прошелестел над влажными телами любовников, разбросал по полу лепестки отцветшей розы, которая с любопытством заглядывала через решетку беседки, и улетел бродить по просторам «Дивной рощи». Голова Амалии покоилась у него на руке, словно на подушке, а его лицо затерялось в копне ее каштановых волос.

— Je t'aime, — прошептал он с тихим обожанием. — Я люблю тебя.

— О, Жюльен!.. — Амалия открыла глаза.

На какое-то мгновение он замер, потом пошевелился, приложив указательный палец к ее губам. Когда она послушно умолкла, приподнял голову и прижал свои теплые губы к тому месту, где только что был его палец. Затем он высвободил из-под нее руку и, перевалившись на бок, поднялся. Она услышала, как он ищет во тьме свои брюки и туфли, как надевает их.

— Зачем? — спросила Амалия.

Он не ответил, протянув руку, чтобы помочь ей подняться. Наклонившись, он собрал разбросанную одежду и протянул ей. Когда Амалия прижала этот теплый матерчатый комок к себе, он подхватил ее и поднял на руки.

— Что ты делаешь? — тихо засмеялась она.

Он провел губами по ее лбу и ответил низким сдавленным голосом прямо ей в ухо:

— Возвращаю тебя туда, где ты должна быть.

— Ты хочешь сказать?.. О-о, нет! Отпусти меня! — попыталась вырваться Амалия.

Не обращая внимания на ее слабые протесты, он вышел из беседки и зашагал по мокрой от росы траве к дому. Миновав одну из «гарсоньерок», он оказался почти у самого входа в лоджию и, не задерживаясь, поднялся по лестнице на верхний этаж, приблизившись к единственной незапертой двери. Амалия нажала на ручку, и дверь отворилась. На мгновение он задержался в своей спальне, и Амалия решила, что он хочет оставить ее здесь, но потом решительно направился к раздвижной двери в ее комнату. Дверь была так аккуратно подвешена, а шарниры смазаны, что беззвучно уступила нажиму его плеча. Уверенно ориентируясь даже в темноте, он подошел к высокой кровати и бережно опустил Амалию в постель, забрав у нее капот, который она все еще прижимала к груди.

— Не уходи! — попросила она, схватив его за руку, прежде чем он успел отдалиться, чтобы уйти.

Она не ожидала, что так напрягутся вдруг мускулы на его руке.

— Да как же я могу?! — только и смог выдохнуть он. Амалия отодвинулась, уступая место рядом. Он скинул с себя одежду и туфли быстрее, чем она управилась со своей сорочкой. Скрипнул матрац, и он очутился рядом, прижимая ее прохладное тело к своему пышущему силой и жаром торсу. Он приклонил голову ей на плечо, а затем заскользил рукой по ее бедру, пока губы гладили ароматную шелковистость волос у нее на виске. Амалия прижалась щекой к его обнаженной, вздымающейся в экстазе возбуждения груди и закрыла глаза. Ее рука скользнула вниз, внезапно почувствовав затвердевшую плоть его естества. Она прижалась к нему с новой силой, пристроив свое бедро меж его бедер. Их тела гармонично сочетались, словно были сделаны по заказу. Улыбаясь этой мысли, Амалия припала губами к пульсирующей жилке у основания его шеи, ощутив языком солоноватую прелесть его кожи. Ее улыбка стала шире, когда она почувствовала, как его тело отзывается на каждое ее движение.

— Спи, cherie, — прошептал он сдавленно.

— Мне не до сна.

— Мне тоже. — Его пальцы остановились на ее груди, потом слегка прикоснулись к мягкой вершинке одного из холмиков, превратив его в напрягшийся пик.

Усталая, но счастливая, Амалия через какое-то время заснула, ощущая, как его рука отводит спутавшиеся пряди от ее лица. Она не заметила, когда он покинул ее.

Солнце ярко светило высоко в небе, когда Амалия, одетая в синее с манжетами платье для верховой езды, украшенное по лифу плетеными застежками, вышла из дому вместе с Айзой, чтобы начать объезд своих владений. Проснулась она довольно рано и уже успела выдать продукты из кладовки и коптильни, позавтракать, одобрить меню на день и посмотреть, как продвигается шитье летней одежды для работников. Теперь она собиралась посетить маслобойню, расположенную в некотором отдалении от дома, и проверить, как идет прополка на огороде, который снабжал овощами домашнюю кухню. Но перед этим она хотела прокатиться — просто проветриться.

У крыльца ее поджидал конюх, державший под уздцы каурого мерина для нее и пони для Айзы; он был явно недоволен, что хозяйка отправляется верхом без него. Но Амалия настояла на своем: во-первых, она не собирается отъезжать далеко, во-вторых, с ней будет Айза, который в случае чего всегда позовет подмогу. Она поднялась на приступочек крыльца и вскочила в седло. Расправив юбки, чтобы прикрыть ноги в сапогах, Амалия взяла поводья, поправила широкополую шляпу с высокой тульей и щегольским плюмажем и нетерпеливо взглянула на Айзу, которому конюх помогал взобраться на пони.

Амалия чувствовала некоторую усталость — болели мышцы, чего раньше никогда не было. Но она только улыбнулась, вспомнив о напряженных трудах прошедшей ночи. Амалия была расстроена и даже обижена, не обнаружив утром Жюльена рядом, она расценила это как предательство: ускользнул, ничего не сказав, после того, что было между ними ночью. Она совсем было решилась войти к нему в комнату, разбудить его и потребовать объяснений, но странная робость остановила ее. Днем Жюльен становился совсем другим: сдержанным, официальным, каким-то совсем чужим. Одни и те же слова, произносимые им ночью и днем, были так же непохожи, как ночь и день. Амалия не вошла к Жюльену, ибо боялась увидеть его вечно насмешливый взгляд. Нет, этого она бы не вынесла сегодня.

Амалия избрала дорогу, по которой ездили фургоны и которая вела в сторону полей. Она проходила мимо сушильни для белья, коптильни, бондарной и маленькой часовни — небольшой, но увенчанной миниатюрным шпилем постройки, правда, без колокольни (колокол висел на столбе возле входа), возведенной по приказу Мами. Изредка она приходила сюда молиться, но в основном ею пользовались работники и прислуга. Время от времени приход присылал сюда священника, который служил мессы и исповедовал желающих. Окинув часовню хозяйским взглядом, Амалия отметила про себя, что здание необходимо срочно подлатать и побелить: от дождей, наводнений и ветров штукатурка кое-где облезла и отстала.

Что за прелесть — быстрая езда на лошади по бескрайним полям, когда кругом тишина, и только слышен шорох тростника! Сквозь перистые облака мелкими бликами пробивалось золото солнечного света и падало пятнами на зеленые гребни волн в безбрежном море тростника, колыхавшегося при каждом порыве ветра.

Настоящая жара еще не наступила, хотя лето быстро входило в свои права. С утра было прохладно, и только к обеду жара прибывала. Через несколько недель должен наступить сезон лихорадок, но уже сейчас нужно было думать о переезде на остров Дернир. Амалия мечтала об этом дне: она никогда еще не видела океана. Фелисианас, где она жила с тетей, считался местностью удаленной от заболоченных низменностей Нового Орлеана, а потому целебной для здоровья. Но все равно хотелось побывать на море. Они с тетей не могли и мечтать об отдыхе на побережье или хотя бы где-нибудь у воды, в местах вроде Саратоги, Белых Серных Ключей или Соленых Озер. О купании в море, как о чем-то приятном и весьма полезном, Амалия была наслышана, но запомнилось другое: в подобных местах требуется соответствующий костюм. «Сегодня же вечером поговорю об этом с Мами», — решила Амалия.

К счастью, будущий урожай от наводнения почти не пострадал, зато польза получилась огромная: вода, уходя с полей, оставила такое количество плодородного ила, что тростник стал расти буквально по часам и теперь стоял высокий, сочный и зеленый. Верно люди говорят: не было счастья, да несчастье помогло. Если не побьют сильные ветры, которые приходят сюда позже, урожай будет отличным, а значит, и прибыль — неплохая.

Невдалеке виднелась группа людей. Оттуда доносились голоса и крики застоявшегося мула. Там начинались кукурузные поля, урожаем с которых кормились скот и рабы. Работники рыхлили землю между ровными рядами зеленых побегов и выпалывали сорняки. На дороге рядом с ними стоял всадник, который, вероятно, наблюдал за работой. Сначала Амалия подумала, что это Патрик, но потом поняла, что у всадника слишком красивая для надсмотрщика осанка. Минуту спустя она увидела и самого Патрика Дая, который стоял под деревом и распекал нерадивого работника. По полю гарцевал Роберт. Он повернул голову в сторону Амалии и приветственно помахал рукой. Амалия в ответ помахала хлыстом, но приблизиться не захотела. Вместо этого она повернула лошадь на тропу, которая вела обратно к дому, но мимо маслобойни и огорода.

— Мусье Роберт, он хороший человек, — раздался у нее за спиной голос Айзы.

За мыслями о Роберте Амалия чуть не забыла о своем верном паже.

— Да, он такой, — улыбнулась она мальчугану, думая о чем-то своем.

— Не такой, как мусье Дай.

— Конечно, не такой, — согласилась Амалия.

— Почему же тогда мы не остановились, чтобы поговорить с ним? — спросил Айза, морщась от солнца, которое светило прямо в лицо.

— Он занят, и мне не хотелось мешать ему, — пояснила Амалия. — Кроме того, у меня масса собственных дел.

— Он иногда приезжает в большой дом. Но теперь реже. Если он приедет сегодня, я покажу ему свою новую картинку с черепахами, которые плавали в фонтане мусье Джорджа, — сказал Айза, скроив самую невинную физиономию, но в его глазах искрилось лукавство.

Амалия понимала, что поощрять мальчика в подобных затеях не следует, но не могла скрыть улыбку. А дело было так: однажды утром англичанин огорчился, обнаружив в фонтане не только тройку разомлевших на солнце черепах, которые плавали на куске дерева, но и маленький башмак, кружившийся по зеркальной поверхности воды. «Роберт наверняка оценил бы эту шутку», — подумала Амалия.

Неважно, как это выглядело со стороны, но она не сторонилась этого человека. Да и почему, собственно, она должна была его сторониться? Роберт прикоснулся к ней, и она что-то почувствовала — обычная реакция нормальной женщины, не лишенной элементарных чувств. Стоит ли придавать этому пустяковому случаю ореол таинственности, да еще с оттенком интима? В этом не было ни смысла, ни надобности. Да и он сам давно уже забыл о столь незначительном факте. Она тоже забудет о нем. Выбросит из головы, словно никогда и не было. До сих пор Амалия не вспоминала об этом: Жюльен помог ей избавиться от мимолетного наваждения.

В маслобойне в этот день делали масло. Амалия наблюдала, как женщины готовят маслобойки к работе, ошпаривая их кипятком; как вытягивают из огромного бака с водой ведра, в которых стояли кувшины с охлажденным молоком. Она не ушла до тех пор, пока с цельного молока не сняли сливки, а затем уж начали сбивать масло.

В огороде Амалия осмотрела аккуратные грядки овощей, перемежающиеся с делянками клубники, зеленого горошка и обрамленные кустами малины, разросшейся вдоль изгороди. Английский горошек и капуста почти сошли, а шпинат и салат можно было использовать на семена. Шалот в этом году уродился неплохо, горчица и редис должны были подрасти, а ирландский картофель, пока не стал слишком крупным для варки, надо было выкапывать. Стручковый горох и фасоль доспевали, через несколько дней их можно будет собирать. Амалия заставила старика, следившего за огородом, выполоть все сорняки и распорядилась, чтобы на кухню снесли зелень к обеду, лук и картофель — к ужину, и только йотом вернулась на центральную усадьбу.

Амалия оставила лошадь в конюшне, а сама пошла к дому пешком. Айза ковылял рядом. Она замедлила шаг, чтобы мальчик не очень напрягался. Проходя невдалеке от кухни, Амалия предложила ему напиться, а заодно сказать, чтобы принесли две чашки кофе и два стакана холодной воды ей и — Мами, которую она собиралась навестить. Мадам Деклуе все реже выходила из дому, но любила слушать подробные отчеты о том, что происходит вокруг.

На нижней лоджии Амалия заглянула в сумрачную прохладу столовой, благо дверь была распахнута настежь. Дверь из столовой на галерею тоже была открыта, и мягкий ветерок продувал нижний этаж дома. Со стороны галереи раздавались голоса. Амалия прислушалась. Перекинув шлейф платья для верховой езды через руку и подхватив другой рукой юбки, она направилась в ту сторону.

На пороге столовой Амалия остановилась, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку. Стол был накрыт к ланчу. В стеклянной мухоловке, стоявшей посередине стола, билась одинокая муха, сердитое жужжание которой нарушало сонную тишину комнаты. Пустые тарелки и стаканы, кроме одного, лежали перевернутыми вверх дном, чтобы по ним не ползали мухи. Амалия перевернула этот единственный забытый кем-то стакан и, обойдя стол, заспешила к выходу на галерею.

— Да говорю же я тебе, что не хочу ждать!

— Не так громко, дорогая Хлоя, ты разбудишь ее. Я советовал бы тебе набраться терпения и ждать. Это самый надежный способ добиться желаемого.

Первый голос, несомненно, принадлежал Хлое. Второй, твердый, но тихий, чуть громче шепота, принадлежал мужчине, с которым она встречалась в своей спальне все последние недели. Этот голос волновал, тревожил и будил воспоминания. Амалия вышла на галерею, улыбаясь от предчувствия радостной встречи, готовая поддержать беседу, и… остановилась, потрясенная увиденным. Расстроенная Хлоя сидела в качалке, скрестив руки и нервно сжимая пальцами локти. Мами возлежала в кресле, откинув голову на его спинку и закрыв глаза. Она, судя по всему, заснула, не забыв прикрыть колени шалью. Высокий темноволосый мужчина стоял, опершись спиной на одну из колонн. Солнце светило ему прямо в затылок, оставляя лицо в тени. Но это был не Жюльен, как подумала она в самом начале, а Роберт.

Рой самых диких, самых невероятных подозрений пронесся в ее голове, но каждое из них, как бы оно ни объяснялось обстоятельствами, требовало такого коварства, такого согласованного обмана, такого презрения к ее чувствам, что в это нельзя было поверить. И вместе с тем, она могла поклясться, что тихий мужской голос, который она только что слышала, мог принадлежать только одному человеку, тому, кто уверял ее в вечной любви, кто был с ней в постели и подарил ей ночь фантастического наслаждения в беседке сада.

 

ГЛАВА 7

Роберт выпрямился, его темно-синие глаза настороженно смотрели на мертвенно бледное лицо Амалии.

— Боже мой! — бросилась к ней Хлоя. — Ты выглядишь так, словно тебя ударили!

Нечеловеческим усилием воли Амалия заставила себя вяло улыбнуться.

— Перегрелась на солнце, наверное, — выдавила она с трудом.

— Что-что? Где? — моргала Мами спросонья, но, увидев Амалию, успокоилась: — А, это ты, chere! Ну, подойди же ко мне и расскажи, чем занималась сегодня?

— Да-да, сейчас… — Амалия чувствовала, что ей необходимо побыть одной, хотя бы минуту. Ухватившись за ничтожный повод она пробормотала: — Пойду вымою руки… простите. Я… я просила принести кофе. Надеюсь, вы останетесь, к-кузен Роберт?

Окинув Мами и Хлою каким-то странным затравленным взглядом, Амалия так и не смогла встретиться глазами с человеком, который стоял у колонны. Она быстро прошла в конец галереи и поднялась наверх. Амалия не помнила, как пересекла холл, как рывком отбросила дверь в свою комнату, как ворвалась внутрь и остановилась словно вкопанная. Какое-то время она не могла прийти в себя: щеки горели, в висках стучало, мысли путались. Спустя минуту Амалия заставила себя подойти к умывальнику; руки предательски дрожали, когда она наливала из кувшина воду. Амалия машинально взяла полотенце, украшенное мережкой, и стала медленно вытирать мокрое лицо. Из зеркала на нее смотрело растерянное лицо с широко распахнутыми изумленными глазами.

«Нет, этого не может быть, — думала Амалия с отчаянием. — Это просто невозможно, немыслимо!»

Однажды Амалия уже ошиблась, приняв голос Роберта за голос мужа. Это произошло в первый день ее знакомства с кузеном в гостиной Мами. Поэтому напрасно она расстраивается: просто у них очень похожие по тембру голоса. И все-таки, ошибалась она или нет?

Амалия отбросила полотенце и посмотрела на дверь, ведущую в спальню мужа. Решительно, боясь передумать, она раздвинула двери и вошла в комнату Жюльена.

Плотные занавеси на громадных французских окнах не пропускали свет. В комнате царил полумрак. Жюльен лежал на животе поперек кровати, простыня сбилась и прикрывала поясницу и ноги. Он спал без ночной рубашки, и Амалии показалось, что она видит красноватую полоску от пояса кальсон.

Звук скользящей двери, вероятно, разбудил его, потому что, когда Амалия подошла к кровати, он с трудом открыл один глаз, но, увидев ее, быстро закрыл.

— Жюльен, проснись! — Амалия слегка потрясла его за плечо.

— Да, chere, — ответил он хриплым спросонья голосом.

— Когда ты вернулся вчера вечером? — спросила Амалия, облизнув пересохшие губы.

Он сладко потянулся, переворачиваясь на бок, чтобы устроиться поудобнее, и, подперев голову рукой, наморщил лоб, обдумывая ответ. Наконец сказал:

— Я не помню… Однако будить человека столь странным вопросом и ожидать, что он ответит, не сделав маленького глотка cafe au lait, чтобы прийти в себя, по-моему, бесчеловечно.

— Кофе принесут, если ты скажешь, как долго ты еще оставался в городе после нашего отъезда и чем занимался вчера поздно вечером?

— Это допрос, моя дорогая? — спросил Жюльен, всматриваясь в бледное лицо жены. — Я вчера вел себя неприлично?

Амалия отрицательно покачала головой, смущенно потупившись.

— Я обидел тебя?

— Нет-нет! — ответила она поспешно.

— Возможно, я сказал что-нибудь лишнее, чего не следовало говорить? — настаивал Жюльен, приподнимаясь на подушках. — Если это так, то извини меня, дорогая. Боюсь, вчера я немного перебрал.

Амалия взглянула на мужа и уловила в его глазах тревогу.

— Мне не показалось, что ты был хоть сколько-нибудь пьян, — сказала она в замешательстве.

— Ты льстишь мне, chere. Порой я веду себя как остолоп. Если я тебя чем-то обидел, извини. Клянусь, я этого не хотел.

Его слова прозвучали искренне и убедительно. Голос казался низким и все еще хриплым. Но был ли это тот самый голос, ответить определенно Амалия не могла.

— Ты помнишь хоть что-нибудь из прошлой ночи? — спросила она с надеждой.

— Немного, — усмехнулся он плутовски.

Эта таинственная многозначительность окончательно развеяла ее сомнения. «Конечно, это был он!» — мысленно решила Амалия, а вслух спросила:

— Почему же ты сбежал от меня?

Вопрос вырвался сам собой и, был неожиданным как для него, так и для нее самой. Жюльен нахмурился, в его прищуренных глазах, казалось, промелькнула всепонимающая мысль:

— Ты имеешь в виду после… — Он замялся, подыскивая нужное слово.

— Да, после! — пришла ему на помощь Амалия.

— Я хотел избавить тебя от ненужных эмоций. Утром многое видится по-другому. И потом, за годы холостяцкой жизни я привык, честно говоря, спать один.

В последних словах мужа Амалия уловила иронию. «Если он действительно прошлой ночью был пьян, — подумала она, — то лучше бы таким и оставался».

— Прошу прощения, что разбудила. Если хочешь спуститься, то Роберт внизу. Мы как раз собирались пить кофе.

— Думаю, я выпью кофе здесь, наверху, и без моего драгоценного кузена, — произнес он медленно.

— Как хочешь, — кивнула она, поворачиваясь к двери.

— Амалия?

— Да?

— Нет, ничего, — сказал он сдавленным голосом и бросился на постель, зарывшись головой в подушки.

Позвонив Тиге, Амалия переоделась в платье из бледно-желтого поплина с кринолином и вернулась в нижнюю галерею. Она, кажется, сумела взять себя в руки и теперь выглядела деятельной и даже веселой. К концу ланча появился Айза, он принес рисунки с черепахами. Амалия подтолкнула мальчика вперед, чтобы он показал свои творения не только Роберту, но и всем остальным. Айза немного робел, особенно перед Джорджем, который присоединился к компании чуть позже, но сразу же успокоился, когда англичанин искренне рассмеялся, оценив шутку мальчугана.

Несколько раз Амалия ловила себя на том, что ее взгляд невольно останавливался на Роберте. Сам Роберт никакого интереса к ней не выказывал. Он беззлобно посмеивался над Джорджем и его прудиком с черепахами или подтрунивал над своей тетей за то, что она задремала, пропустив кульминацию монолога Хлои. Ничуть не смущаясь, мадам Деклуе объясняла это долгими бессонными ночами, которые ей приходится проводить в раздумьях о проблемах семьи и дома. Амалия корила себя за мысли, будто такой мужественный человек как Роберт мог выдавать себя за Жюльена только для того, чтобы попользоваться женой своего кузена. У Роберта и без того был достаточно большой выбор красивых женщин, о чем рассказывала ей Хлоя и в чем Амалия ни секунды не сомневалась. Кроме того, Жюльен всегда входил к ней из собственной спальни. Не мог же ее муж, человек гордый и самолюбивый, участвовать в столь кошмарном заговоре! «Нет-нет, это абсурд! Бред какой-то!» — ужаснулась Амалия собственным мыслям о том, что предательство это началось не вчера, ведь мужчина, лишивший ее невинности, и мужчина, с которым она провела ночь в беседке, был одним и тем же лицом. В этом-то она была абсолютно уверена: те же объятия, те же поцелуи, та же невероятная, ни с чем не сравнимая нежность. Воспоминание о странной реакции на случайное прикосновение Роберта, которое легко объяснялось с позиции заговора, Амалия отбросила сразу, как не имеющее связи с происходившим. Спокойнее было думать, что это всего лишь нервный срыв. Иные мысли смущали да и, что говорить, унижали ее.

Поэтому, когда Роберт поднялся, чтобы откланяться, Амалия на его вежливый поклон ответила легким кивком, но руки не подала. Она стояла и задумчиво смотрела, как он целует в щеку Мами, как торопливо обнимает Хлою, прощается за руку с Джорджем.

Появление гостей отвлекло Амалию от подозрений и глупых мыслей. В тот вечер на дорожке, ведущей к дому, появилась повозка. Первым из нее вышел мсье Калло — плотный почтенного вида мужчина с благородной сединой. Он помог спуститься четырем дамам: сестрам Одри, мадам Калло и дочери Луизе. Чета Калло, вернувшись из очередного вояжа, собиралась провести несколько дней, а то и недель на природе, прежде чем приступить к делам в городе.

Жюльен сам встречал гостей. Особое внимание, оказываемое им мсье Калло, было продиктовано прежде всего интересами дела: гость осуществлял закупку практически всей продукции, производимой на плантации «Дивная роща». Жюльен не особенно интересовался тем, как растет сахарный тростник, но прибыль, получаемую от урожая, считать любил и умел. На нижнюю галерею приказано было подать джулеп для мужчин, eau de sucre и оранжад для дам. Но дамы, не желая участвовать в скучных разговорах о купле-продаже, с бокалами прохладительных напитков в руках удалились на верхнюю галерею,

Время, приличествовавшее для обычной светской беседы, давно истекло, но дамы не обсудили и половины важных проблем. Хлоя и Луиза посмеивались над доносившимися до них с другой стороны галереи обрывками фраз типа: «У него такое благородное лицо!», «А какие манеры?!» или «…от страха мурашки по телу… он встречался со своим соперником не меньше четырнадцати раз и всегда был готов пролить кровь первым…» Амалия пыталась завязать разговор с мадам Калло, но скоро поняла, что той нужен только слушатель. Чем-то она напоминала жирного надутого индюка. Не прошло и двух часов с момента их приезда, как мадам Калло весьма категорично заявила, что Сан-Мартинвиль — дикая провинция; что Жюльен выглядит несчастным, но не настолько, чтобы достаточно энергичная жена не сделала из него человека; что рабы на плантации намного хуже тех, что живут в городе… Мадам Калло одарила Амалию рецептом оранжада собственного приготовления, в который, как выяснилось, необходимо добавлять больше опия; попеняла, что на подносе с десертом нет ее любимого послеобеденного лакомства — цукатов с фиалковым ароматом; заявила, что место Айзы не у ног хозяйки, а во дворе, где бы он мог следить за цыплятами, которые то и дело забегали с заднего двора на парадное крыльцо.

Скрип лестницы под тяжелыми мужскими шагами возвестил о приходе избавления. Так думала Амалия и ошиблась: Жюльен, увлеченный деловой беседой, не только пригласил мсье Калло и сопровождавших его дам на ужин, но и послал фургон за их вещами и слугами, чтобы они могли спокойно переночевать в доме.

Ужин прошел на удивление спокойно. Главной темой стало обсуждение жизни на острове Дернир (верховая езда, пикники, прогулки по берегу моря, собирание ракушек, музыка и танцы в местном отеле). Мадам Калло, как ни были полезны морские ванны, весьма скептически отнеслась к идее купания для дам и выразила обеспокоенность штормами. Мсье Калло с аппетитом уплетал в чудовищных количествах черепаховый суп, ветчину, индейку под устричным соусом, свежую зелень с измельченным куриным яйцом под шубой из мелко нарезанного бекона, картофель с петрушкой, мамалыгу и разные сладкие кремы. Ко всем блюдам предлагался большой выбор красных и белых вин. После десерта подали мадеру, а к ней — финики, изюм и миндаль. В продолжение всего ужина мсье Калло предпочитал еду беседе, заметив, правда, что скромная деревенская пища, предложенная Амалией, напоминает лукуллов пир. Он очень высоко отозвался о винах из запасов мсье Жюльена и дал себя уговорить остаться после ужина на глоток бренди — с пинту, не больше.

Пришло время размещать гостей на ночлег. Все комнаты на втором этаже дома были заняты, за исключением «кельи», поэтому Амалия решила переночевать там, а супругам Калло предоставить свою спальню. Однако мсье Калло запротестовал: многозначительно подмигнув Жюльену, он заявил, что очень хорошо понимает молодоженов и не хочет им мешать, что они с мамочкой переночуют в маленькой комнате и будут этим довольны. Торговец так настаивал, что Амалии не оставалось ничего другого, как согласиться и даже поблагодарить за понимание. Хотя о каком понимании могла идти речь, если супруги будут ходить через спальню всякий раз, когда им нужно войти в свою спальню или выйти из нее.

Проще всего решился вопрос с пожилыми дамами: они разместились в комнате Хлои по соседству с гостиной мадам Деклуе. Хлоя и Луиза устроились в одной из комнат мансарды. Решив кое-как проблему ночлега (одну ночь в конце концов можно потесниться), Амалия распорядилась приготовить всем постели.

Прошел день, другой, третий, а гости и не собирались уезжать. Прошла неделя. Поначалу Жюльен поднимался рано и развлекал мсье Калло выездами на плантацию, сахарный завод и просто на природу. Для этого были задействованы повозка и прогулочная баржа «Зефир». Однако к середине недели, когда Жюльен понял, что торговцу приятнее всего сидеть на галерее с бокалом джулепа, он вернулся к своему обычному образу жизни. Но мадам Калло была куда более стойкой натурой. Она сопровождала Амалию во всех ее поездках, используя малейшую возможность высказать единственно правильную точку зрения по любому вопросу — от приготовления желе до наказания рабов. Хлоя и Луиза целыми днями о чем-то шептались, вызывая неудовольствие Джорджа, который весьма удачно подготовил грунт для высадки экзотических кустов и теперь увядал сам, не слыша слов восхищения.

Чтобы разрядить обстановку и немного передохнуть, Амалия посоветовала юным леди совершить в сопровождении конюха верховую прогулку по окрестностям и по пути навестить Роберта: тогда ему волей-неволей придется взять на себя часть забот о юных особах.

Но и не такие планы терпели фиаско. Девушки вернулись часа через три, но не одни, а с Робертом, которого они пригласили на ужин: кроме того, у них возникла замечательная идея устроить в один из ближайших вечеров суаре, приготовлением к которому могла бы заняться Амалия.

Вежливый поклон Роберта, его пристальный взгляд и многозначительная пауза, когда он здоровался, напомнили Амалии о ее глупых подозрениях и заставили покраснеть. Она поняла, что Роберт был более наблюдательным, чем это могло показаться с первого взгляда. Теперь Амалия не сомневалась, что он обратил внимание на ее подавленность прошлый раз, хотя и не знал всех причин такого ее состояния. Чувствуя свою вину перед ним, Амалия на этот раз была приветливее и добрее.

Они столкнулись на нижней галерее. Девушки отправились к себе наверх переодеваться, хотя до ужина было еще далеко. Единственным свидетелем их встречи стал Айза, тенью следовавший за своей госпожой.

Глубокая складка на переносице придавала темно-синим глазам Роберта выражение затаенной грусти.

— Вы действительно не возражаете, если этот вечер я проведу у вас? Возможно, вам это неприятно? Скажите, и я исчезну.

— Не говорите так! — остановила его Амалия. — Вы же знаете, как мы всегда рады видеть вас здесь. Кроме того я, кажется, исчерпала все темы, которые могли бы заинтересовать наших гостей. Не хотите помочь мне?

— Нужна свежая кровь? — усмехнулся Роберт.

— Да, что-то вроде того, — поморщилась Амалия.

— Кое-что о ваших гостях я уже слышал от виноградарей на плантации. Многое Хлоя порассказала. Она, между прочим, проговорилась, что это вы предложили мадемуазель Луизе проведать меня.

— Прошу прощения, если это причинило вам неудобства, — растерялась Амалия.

— Неудобства — это мягко сказано, — улыбнулся Роберт. — У меня холостяцкое хозяйство, которое совершенно не приспособлено для приема гостей, особенно дам. Мне, знаете ли, и предложить-то им, в смысле угощения, нечего. Ну, да ладно… Если это вам помогло, я рад.

Но полезность Роберта этим не исчерпывалась. За несколько часов он стал душой компании: старушек засыпал комплиментами, нашел тему деловой беседы с мсье Калло, заставил потерять дар речи Луизу, которая уловила в его случайно брошенных взглядах больше затаенной чувственности, чем привыкла пробуждать в представителях сильного пола. И главное — Роберт полностью контролировал мадам Калло. С дотошностью стряпчего он переспрашивал и уточнял каждое ее слово и добил окончательно, расписав преимущества ведения хозяйства своей экономкой. Роберт не имел возможность помешать проведению суаре, но настроить семейство Калло и обеих Одри на то, что это будет прощальный вечер, ему, кажется, удалось.

Появление Роберта напомнило Амалии, что со дня приезда гостей Жюльен перестал приходить к ней в спальню. Она объясняла это тем, что чета Калло, находясь в «келье», могла в любой момент прошествовать через ее комнату. И все-таки Амалия боялась, что своим вторжением и учиненным допросом она разрушила хрупкие отношения с мужем.

Амалия была признательна Роберту за поддержку и добрые слова. Она искренне сожалела, что он уезжает в «Ивы», но взяла с него слово вернуться через два дня и принять участие в суаре. Укладываясь спать, Амалия попыталась прикинуть, что нужно сделать в первую очередь: составить и разослать с кучером приглашения, приготовить стол, позаботиться о музыке, привести в порядок дом и подумать о собственном наряде.

Амалия впервые выступала в роли хозяйки, поэтому волновалась и хотела успеха. Безусловно, Роберт сумеет занять гостей, а Жюльен оживит общество одним своим присутствием, но ей хотелось и другого: чтобы ее вклад в этот праздник был замечен. Амалия заснула с мыслью об истинно эпикурейском ужине, на котором будут подавать на стол нечто такое, что приведет мсье Калло в полное изумление.

Рано утром следующего дня, задолго до восхода солнца, Амалия побывала в коптильне, в кладовых и на складах. В прохладном полумраке подвалов она осмотрела длинные ряды девятифунтовых головок сахара, бочонки с мукой, банки с оливковым маслом, бутылки с бренди и виски. Отодвинув в сторону коробки со свечами — по двенадцать дюжин в каждой — и мылом домашнего приготовления, Амалия осмотрела полки, заставленные бутылками вина, а потом перешла к шкафам с сушеными и консервированными фруктами, разного рода солениями и маринадами. Удовлетворенно кивнув, она направилась в столовую. Айза, чуть поотстав, ковылял следом. Пропустив мальчика вперед, Амалия заперла дверь и прошла в нижнюю лоджию, чтобы в тиши, без помех произвести кое-какие расчеты.

Постепенно дом оживал. Пробежал Тиге с медным тазиком для бритья. Это означало, что Жюльен уже встал. Кивнув камердинеру мужа, Амалия закончила записи, собрала бумаги и сунула их в карман фартука, надетого поверх платья, а потом направилась вверх по лестнице.

У двери в комнату Жюльена она с удивлением заметила плотную фигуру Патрика Дая, который, казалось, только что вышел оттуда и теперь что-то перебирал в руках. Присмотревшись, Амалия поняла, что он держит увесистый сверток и пересчитывает золотые монеты.

— Я могу вам чем-нибудь помочь, мсье Дай? — спросила она подчеркнуто сухо.

Надсмотрщик был настолько поглощен своим занятием, что не сразу сообразил, что слова эти обращены к нему. Голова его дернулась, а рукой Патрик попытался прикрыть монеты, спешно ссыпая их в кожаный кошель, который тут же упрятал глубоко в карман. Достав из того же кармана складной перочинный ножик, он начал как ни в чем не бывало вычищать грязь из-под своих желтых от табака ногтей.

— Нет, мадам Деклуе, — расплылся он в своей нагловатой улыбке, — лично вы ничем не можете помочь, по крайней мере, ничем таким, что могло бы меня заинтересовать.

Губы его кривились в усмешке, а в глазах затаилась настороженность. Амалию передернуло от этих слов, но она сдержала себя.

— Вы хотели видеть моего мужа?

Легкое удивление на последнем слове не произвело ожидаемого эффекта.

— Я только что разговаривал с ним, — процедил сквозь зубы Патрик, складывая и пряча в карман свой нож.

— Тогда не смею отвлекать вас от дел, мсье Дай.

— Фу-ты ну-ты, какие мы, однако, гордые, — протяжно пропел он, упирая руки в бока и медленно озирая ее всю с головы до пят. Наконец его глазки-буравчики нацелились на резко вздымавшуюся от гнева и возмущения грудь Амалии. — Вы, конечно, такая женщина, которая могла бы соответствовать…

— Я нахожу ваше поведение оскорбительным, мсье Дай. Вам лучше уйти.

— Да-да-да, ну просто хозяйка поместья! А что вы будете делать, если я не уйду? Скажете вашему мужу? Ах, напугали! Я дрожу от страха. Сильно вам помогло это в прошлый раз?

Амалия сжала кулаки в карманах фартука, готовая наброситься на наглеца. Она ощущала позади прерывистое дыхание Айзы, который, поглядывая по сторонам, как бы ища помощи, пятился к деревянному сундуку, где хранились старые вещи.

— Если вы думаете, что Жюльен оставит без внимания оскорбление своей жены, то вы сильно ошибаетесь.

— Вы в этом уверены? — рассмеялся надсмотрщик. — Вы считаете, что Жюльена Деклуе интересует, что происходит с его собственной женушкой?

От этих слов Амалию будто током ударило. В порыве ярости она уже готова была влепить наглецу звонкую оплеуху, но, опомнившись, избрала другое оружие.

— Я его жена, мсье Дай, именно жена, а не девственная женушка, как вы изволили выразиться, — сказала она весело. — И если вы считаете, что это ничего не значит для моего мужа, то вам еще многое предстоит узнать.

Лицо надсмотрщика вытянулось от удивления, затем он издевательски хохотнул:

— Значит, в конце концов распечатали кадушку? Плохо мое дело! А я-то собирался утешить вас как-нибудь. Но и сейчас не поздно дать вам представление о том, что вы теряете.

Надсмотрщик потянулся к Амалии, пытаясь схватить ее и прижать к себе. Его горячие влажные губы обслюнявили уголок ее рта. Вскрикнув от отвращения и ярости, Амалия попыталась вырваться. Она извивалась, выворачивалась и отбивалась, как могла, но его цепкие сильные пальцы стиснули ее руки и не отпускали от себя. Амалия попыталась пнуть обидчика, но из-за своих огромных юбок лишь слегка коснулась его.

Дальнейшие события развивались с невероятной быстротой. Сначала она услышала грохот захлопнувшейся крышки, а потом частые свистящие удары хлыста, опускавшегося на спину надсмотрщика.

— Отпусти! — кричал Айза, угрожающе размахивая хлыстом, который он вытащил из сундука. — Отпусти мою хозяйку!

Удары сыпались один за другим — на спину, плечи, по бокам.

Патрик оттолкнул от себя Амалию, так что она отлетела в сторону, сильно ударившись о перила. С нечеловеческим воплем надсмотрщик набросился на мальчика, вырвал из его рук хлыст и врезал кулаком по щеке так сильно, что завертевшись волчком, негритенок ударился о стену и осел на полу.

— Я тебе покажу, черномазый ублюдок, что значит ударить белого человека! — взревел Дай, замахиваясь хлыстом на мальчика.

— Не позволю! — Амалия повисла на руке надсмотрщика, впиваясь ногтями в его тело.

Патрик хотел было отбросить ее, но неожиданно дверь спальни распахнулась, и на пороге появился хозяин.

— Бог мой! Что здесь происходит? — Жюльен замешкался в дверях, поправляя пояс халата. На шее у него висело мокрое полотенце, которым Тиге смягчал ему перед бритьем кожу, лицо раскраснелось от горячей мыльной воды, а волосы растрепались.

Амалия выпустила руку Патрика и отступила назад.

— Этот человек оскорбил меня, он набросился на меня и ударил Айзу, который пытался меня защитить. — Дрожащими пальцами она подоткнула выбившуюся прядь волос.

— Он… что?! — спросил Жюльен, и в его глазах появился недобрый огонек.

Патрик нервно рассмеялся.

— Я лишь хотел научить ее кое-чему, хозяин, — ухмыльнулся он.

Жюльен взмахнул рукой так стремительно, что звук от удара тыльной стороной ладони по лицу надсмотрщик услышал раньше, чем почувствовал. От такой затрещины голова Дая откинулась назад. Патрик потрогал ушибленное место, почувствовав, как кровь сочится из разбитой губы, и яростно заскрипел зубами.

— Моя жена… — произнес Жюльен почти ласково, отчего каждое его слово напоминало удар хлыста. — Моя жена не нуждается ни в чьих наставлениях, тем более в ваших, Дай. Попробуйте прикоснуться к ней еще хоть раз, и я убью вас.

— А вы ни о чем не забыли? — В голосе Патрика прозвучала явная угроза.

— Может быть, вам хотелось бы напомнить мне об этом на дуэли? — Глаза Жюльена налились кровью.

— Да нет, обойдусь.

— Возможно, в интересах будущего правильнее было бы навязать вам этот поединок силой, хотя не велика честь драться с человеком, который, по всей вероятности, не является джентльменом.

Надсмотрщик облизнул пересохшие губы.

— Я не занимаюсь дуэлями. Это противозаконно.

— Закон закрывает глаза на многое из того, что происходит в этом штате, mon ami, — улыбнулся Жюльен, — или же выполняет свои обязанности столь неспешно, что, пока шериф появится на месте происшествия, там уже никого не будет.

— Я мог бы сказать кое-что…

— Но вы не скажете по той простой причине, что в этом нет необходимости, не так ли? Ну, а пока вам следует извиниться перед мадам, моей супругой, и перед ее маленьким защитником.

— Черта с два! — взвыл Патрик.

— Вот как?! Тогда…

Не очень вникая в суть мужского разговора, Амалия повернулась к Айзе. На щеке мальчика разрастался синяк, а на затылке появилась заметная шишка, но глаза сверкали торжеством. Амалия помогла ему подняться, и малыш крепко сжал ее руку. Она взглянула на обоих мужчин и поняла, что угроза, сорвавшаяся с уст Жюльена — это серьезно. Они стояли друг против друга, напряженные, с ненавистью в глазах. Патрик первым не выдержал этого безмолвного поединка. Он сделал шаг в сторону Амалии и, опустив голову, отрывисто бросил:

— Я забылся, мадам Деклуе… Я надеюсь, вы и… мальчик… Забудьте мои слова.

Не ожидая ответа, надсмотрщик развернулся и вышел, прогрохотав сапогами по лестнице. Они видели, как он, опустив голову и сжимая кулаки, широкими размашистыми шагами уходил в сторону полей.

— С тобой все в порядке, ma chere? — в глазах Жюльена застыла озабоченность.

Амалии хотелось кинуться в его объятия, уткнуться в его широкую грудь, чтобы почувствовать себя в безопасности, но вместо этого она только кивнула.

Кажется, Жюльен понял ее состояние, но заговорил о другом.

— Если этот человек когда-нибудь осмелится просто взглянуть на тебя без должного уважения, скажи мне.

— Да, конечно, — согласилась она быстро.

— Может быть, немного отдохнешь? Приляг или выпей вина.

— Не стоит, — сказала она, а про себя подумала: «Хорошо, что он не поддержал мою минутную слабость и не позволил броситься ему на шею».

Амалия почувствовала, что силы возвращаются к ней, что дрожь проходит, и она вполне может держать себя в руках.

— Как хочешь, дорогая, — не стал он настаивать. — Если позволишь, пойду оденусь.

— Конечно. Я… Жюльен?

— Cherie? — обернулся он.

— Я хотела поговорить с тобой о завтрашнем вечере. Не знаю, как лучше развлечь гостей?

— Предоставь это мне. — Улыбка вновь осветила его лицо.

Амалия была счастлива, что разрешилась еще одна проблема. Она не двинулась с места, пока за Жюльеном не закрылась дверь, и только потом отвела Айзу в холл. Там она подошла к шкафчику со спиртным и налила себе и мальчику немного домашнего вина, чтобы снять стресс и расслабиться. С бокалом в руке Амалия вышла на галерею и остановилась, пробуя сладковатую жидкость. И тут ее осенило: «А не слишком ли привилегированное положение у надсмотрщика „Рощи“, что он в курсе всех семейных дел своих хозяев, включая и их интимную жизнь? Что-то за всем этим кроется… Иначе как объяснить тот факт, что, несмотря на вызывающее поведение Патрика и дикую ярость Жюльена, надсмотрщику не было указано на дверь?»

Амалии хотелось порасспросить мужа обо всем этом, но Жюльен как хозяин предстоящего торжества был занят двадцать четыре часа в сутки приготовлениями; кроме того, с момента злополучной стычки он стал как бы отдаляться от нее, хотя справедливости ради надо заметить, что охлаждение наступило раньше — с того момента, как он перестал наносить визиты в ее спальню. Амалия надеялась, что перед началом суаре выдастся свободная минутка, чтобы переговорить с глазу на глаз, но мадам Калло, которая намеревалась покинуть «Дивную рощу» рано утром следующего дня, задергала всех своими сборами: то ей нужны коробки и упаковочная бумага, то необходимо что-то постирать или погладить. Суета служанок и слуг, готовивших своих господ к празднику, когда всем требовались корыта, бельевые веревки, утюги и утюжки, захваченные в единоличное пользование обслугой мадам Калло, вызывала напряжение, постоянные размолвки и даже ссоры, которые приходилось улаживать. За несколько часов до начала праздника выяснилось, что не хватает еды, напитков и даже столовых приборов. Однако, Амалия, окрыленная тем, что назавтра все гости разъедутся, готова была разрешить самые, казалось бы, неразрешимые проблемы.

Пришло время подумать и о собственном туалете. Амалия, которая не придавала этому особого значения, собиралась надеть что-нибудь из того, что подвернется под руку. Лали, относившаяся к своим обязанностям серьезно и творчески, выложила для примерки одно из платьев, купленных Жюльеном в дни медового месяца в Новом Орлеане. Амалия прикинула его перед зеркалом и поняла, что лучше не придумаешь: синий шелк мягко обволакивал фигуру; талия мысиком сужалась в одну точку; широкая за счет драпировок юбка была отделана строченой оборкой, что придавало осанке царственность; но главным украшением туалета оставался кружевной воротник с продернутой сквозь него синей муаровой лентой, который освежал букетик темно-красных болотных розочек — придумка Лали. Точно такой же букетик она вплела Амалии сзади в волосы, гладко забранные со лба и уложенные тяжелым узлом в форме восьмерки на затылке.

Когда Амалия была причесана и одета, Лали с гордостью оглядела свою работу. Амалия понимала состояние девушки, которой приходилось соперничать с опытными камеристками мадам Калло, следившими за веяниями капризной моды. Она похвалила ее и поблагодарила за помощь.

Марта и ее помощницы на кухне также удостоились благодарности хозяйки. Ужин, предложенный гостям с соседних плантаций и из Сан-Мартинвиля, был выше всяких похвал. Выбор огромный: два вида супа, две смены рыбы, три смены мяса, несметное количество овощных закусок, салатов, солений и маринадов, разные сорта хлеба. Гвоздем программы и украшением меню стала запеченная особым способом индейка с начинкой из мяса шести разных птиц — блюдо времен Древнего Рима. Готовилось оно так: семь тушек разных птиц слегка обжаривали и очищали от костей; затем голубь становился начинкой перепела, перепел вместе с голубем начинкой гвинейской курицы, курица — утки, утка — петуха, петух — гуся, гусь — индейки. Разнообразные специи придавали блюду изысканный аромат. Приготовленная таким способом индейка подавалась к столу нарезанной тонкими косыми ломтиками. Сервированные столы ломились от пирогов, пирожков, пирожных, печений, пудингов, запеканок, свежей черешни со взбитыми сливками и многого другого. Гости единодушно решили десерт отпробовать позже, ибо после обильного ужина требовался некоторый отдых.

Маленький оркестр из двух скрипок и банджо, составленный из музыкантов плантации, играл танцевальные мелодии. Для исполнения более сложных произведений к ним присоединялась Амалия, садившаяся за фортепьяно. После ужина холл превратился в большой танцевальный зал, для чего раздвинули по углам мебель и открыли огромные окна и двери на галерею и в лоджию. Начались танцы: рил сменялся входившим в моду свингом.

— Мадам, окажите честь! — галантно склонил голову Жюльен.

Он протянул руку и, не дожидаясь ответа, вывел даму из-за фортепьяно и закружил в туре вальса. Движения мужа отличали пластичность и элегантность: каждый жест, каждый поворот выверены, а чувство ритма — безупречно. Он вел даму легко, но уверенно, переходя временами на короткий шаг, чтобы ей было удобно. Жюльен не просто чувствовал музыку, он сливался с ней, увлекая за собой даму, которой передавались его темперамент, его настроение, его мастерство. Амалия улыбнулась мужу, и на душе стало легко, усталости как не бывало. Танцуя с Жюльеном, она наблюдала за выражением его лица, пытаясь понять, сердится ли он еще за тот утренний визит, но ничего не обнаружила, и только в его глазах притаилась невысказанная боль.

Они танцевали снова и снова. Между прочим Амалия отметила, что Роберт уже в третий раз танцевал с Луизой, которая довольно бесцеремонно сжимала его пальцы своей цепкой ручкой. Она выглядела не в меру оживленной. Ее смех разносился по холлу, а движения были столь раскованны, что кринолин раскачивался и взлетал, открывая лодыжки над шелковыми бальными туфельками с маленькими, как бы срезанными каблучками. На удивленно-вопросительный взгляд Амалии, брошенный в его сторону, Роберт состроил уморительную гримасу и пожал плечами. Судя по всему его взгляды достигли цели, и бедная Луиза впала в любовный транс. Однако мадам Калло это не беспокоило, поощрительная улыбка не сходила с ее крупного белого лица.

С последними тактами музыки Роберт вернул раскрасневшуюся Луизу родителям и потерял к ней всякий интерес. Он решительно подошел к Амалии и Жюльену, стоявшим у открытого окна, и, склонив голову в полупоклоне, обратился:

— Прошу прощения, кузен, но не мог ли бы ты одолжить на время свою жену?

Амалия почувствовала, как напрягся Жюльен: на его лице появилась настороженность. Бросив взгляд на мужа, потом на Роберта и поняв, что необходимо разрядить обстановку, она насмешливо спросила:

— Неужели и вам нужна защита?

— Больше для того, чтобы кто-то спугнул гончую с моего следа, — улыбнулся Роберт. — Я чувствую себя зверем, которого загоняют в капкан.

— Гончая, видимо, женского пола? — спросил Жюльен, успокаиваясь.

— В самую точку!

— Вы могли бы приостановиться, чтобы обнять свою преследовательницу, — заметила Амалия, поигрывая веером.

— Благодарю покорно! — отшатнулся Роберт. — Еще один ее смешок — и я задушу эту…

— Сучку? — добавил Жюльен невозмутимо.

— Я этого не говорил, — возразил Роберт и, не дожидаясь разрешения, увлек Амалию в круг танцующих.

С непривычки Амалия ощутила легкое головокружение и слабость и, если бы не сильные руки партнера, которые несли ее по залу, она, наверное, не выдержала бы этого бешеного темпа. Взглянув на Роберта, Амалия почувствовала, как дрожь пробежала по всему ее телу, и отвернулась.

— Я должен принести свои извинения, — сказал Роберт хрипло.

— Я не спросил, хотите ли вы танцевать со мной? Если вам это неприятно, скажите безо всякого стеснения, и я отведу вас к Жюльену.

— Не будьте смешным! — рассмеялась Амалия. — Почему бы мне не танцевать с вами?

— Не знаю. Возможно, теперь моя очередь спросить, не обидел ли я вас? — Голос Роберта стал совсем глухим, а дыхание участилось.

— Если вы намерены продолжать в том же духе, не стесняйтесь — у вас неплохо получается, — ответила Амалия. — Вы член семьи, и я прекрасно сознаю, как много вы делаете для «Дивной рощи». Я думаю, нет необходимости церемониться из-за мелких недоразумений.

— Конечно-конечно, — согласился Роберт. — Но вы так быстро и легко вошли в жизнь плантации, стали частью ее… Порой я забываю, что вы здесь недавно и, вероятно, не во всем успели разобраться.

— В этом вы абсолютно правы, — кивнула Амалия. Ее голос оставался спокойным, а улыбка неизменной. Казалось, Роберта это устраивало. И все же спустя какое-то время Амалия пожалела, что сама прекратила их разговор.

Случилось это во время перерыва в танцах. Гости решили подышать свежим воздухом, а заодно дать оркестру во главе с Сэром Бентом, первой скрипкой, передохнуть и чего-нибудь выпить.

Те, кто постарше, отправились в столовую отведать десерта, а молодежь с бокалами пунша прогуливалась по длинной верхней галерее, окутанной вечерней прохладой.

Амалия на какое-то время осталась одна. Чтобы освежиться, она вышла на лоджию и, расправив юбки, устроилась на сундуке с разным старьем. В какой-то момент Амалии стало неловко, что она оставила гостей без внимания, особенно тех, которые направились в столовую, но, вспомнив, что Мами внизу, а Жюльен в холле, она успокоилась: «Наверняка, этого достаточно».

Однако, услышав голос мужа, что-то громко объяснявшего, она встала и подошла к двери холла. Начиналась забава, придуманная Жюльеном, — что-то вроде игры в жмурки. Правила были просты: один водит, в данном случае им решил стать Жюльен. Ему завязали глаза и предложили ловить остальных, которые разбредясь по углам, изредка подавали голоса. Придуманное Жюльеном новшество заключалось в том, что в комнате погасили все свечи, и, таким образом, положение всех играющих как бы уравнивалось. Итог обычный: пойманный платил фант и становился ловцом.

Мужчины веселыми криками одобрили новые правила, дамы повозмущались для приличия, но быстро согласились. Несколько пожилых матрон, оставленных наблюдать за молодежью, недоуменно переглянулись, но возражать не стали. Через минуту все было готово, и игра началась.

Не стоило большого труда преследовать Луизу, смех и хихиканье которой заглушали вскрики удивления, приглушенные проклятья, когда мужчины сталкивались в темноте или кто-нибудь натыкался на мебель. Некоторые предпочли забиться подальше в уголок и, затаив дыхание, переждать приближение Жюльена, который с вытянутыми вперед руками бродил по комнате. Но, как бы ни прятались игроки, как ни замирали, шарканье сапог и туфелек, шелест юбок и шуршание брюк выдавали их.

Амалия отвернулась, направляясь к боковой стене лоджии. Ей не хотелось участвовать в столь бессмысленной забаве, хотя вреда особого она в этой игре не видела. «Вряд ли мамашам понравятся эти жмурки, когда они обнаружат, что свет погашен. — Амалия почувствовала вдруг жуткую усталость. — Скорее бы заканчивался вечер, чтобы можно было юркнуть в постель и расслабиться».

Ее внимание привлек шорох. В слабом свете, проникавшем из столовой, Амалия увидела фигуру широкоплечего мужчины, который медленно приближался. «Значит, Жюльен заметил мое отсутствие, — улыбнулась она радостно. — Он ищет меня». Подобрав юбки, Амалия попятилась в угол. Он наступал на нее, медленно оттесняя туда, где было особенно темно. Наконец его руки, нежные и знакомые, обхватили ее, вызывая ответный трепет, прошлись по талии, спине, задержались на вздымавшихся полушариях груди.

— Амалия, cherie, я требую этого фанта, — прошептал он над ухом, и его губы прильнули к ее рту, обволакивая его медовой сладостью, вызывая ответное желание. Руки сжимали ее все сильнее, а жгучий поцелуй проникал в самую глубь рта, наслаждаясь ответной реакцией трепетного восторга и неукротимого желания отдаться ему тотчас и прямо здесь. Она вытянулась, прижимаясь к нему и ощущая, как пуговицы его жилетки впиваются в ее тело. От избытка чувств закружилась голова: не удержи он ее в своих объятиях, Амалия могла бы упасть.

Потом послышалось чирканье спички о коробок, и маленькое желтое пламя высветило их лица. Амалия стояла, зажмурясь от яркого света, ощущая рядом неподвижную фигуру мужчины, который одной рукой прижимал ее к себе, а другой держал затухающую спичку.

— Жюльен?!

Это был Роберт. В руке он держал повязку ловца.

 

ГЛАВА 8

Амалия лежала в постели, упершись неподвижным взглядом широко раскрытых глаз в противомоскитную сетку над кроватью. Ее шелковистые волосы шоколадной пеной вздымались над подушкой.

На этот раз не было ни ошибки, ни сомнений: ее первым мужчиной был Роберт; человеком, с которым она предавалась любви в садовой беседке, был Роберт; мужчиной, который знал каждый дюйм ее тела, который пробудил в ней женщину, подарив восхитительную тайну райского блаженства, был Роберт. Амалия чувствовала себя униженной и обесчещенной. «По какому праву он обманывал меня? Как это было организовано? С какой целью? Как я дошла до того, что позволила ему пробраться ко мне в постель?» — спрашивала она себя и не находила ответа.

Слов нет, Роберт и Жюльен были внешне очень похожи. Амалия вспомнила, что еще тогда, в самую первую ночь, муж показался ей слишком решительным и даже как бы изменившимся. Но разве ей могло прийти в голову такое? И как Роберт дерзнул овладеть ею, рискуя быть узнанным и преданным всеобщему осуждению, как того требовали строгие законы морали? Нет! Все это плод ее воспаленного воображения. Хотя ситуация была столь странной, что всякое могло случиться.

Он сказал тогда, что любит ее, и в этом заключался самый большой обман. Зачем надо было заходить так далеко?

Амалия ощущала себя блудницей, без вины виноватой грешницей и в то же время не верила в случившееся. Не хотела верить. Нормальные люди так не поступают и в подобные ситуации не попадают. Вероятно, страсть так захватила ее, что она не замечала ничего и никого вокруг. Сказалось и отсутствие опыта.

То, что Роберта тянуло к ней, как, впрочем, и ее к нему — это бесспорный факт. Скорее всего, он хотел только поцеловать ее, и ничего больше. Или же это была игра — одно из иезуитских изобретений Жюльена — подтолкнувшая Роберта к тому, чтобы преследовать ее на вечеринке. Скорее всего, так и было. Что он сказал тогда, увидев ужас на ее мертвенно-бледном лице? Да, кажется, так: «Это была глупая выходка и жестокая, к тому же. Прошу простить меня».

Он должен был что-то сказать. Хотя бы для того, чтобы успокоить ее.

Сомнения мучили Амалию, не давали покоя все пять дней, прошедших после памятного вечера. В ту ночь она не сомкнула глаз до самого утра. Проводив гостей, Амалия долго не находила себе места. Она хотела получить ответы на многие вопросы, но боялась их, страшилась того, что могло ей открыться. Теперь каждую ночь у ее постели горел ночник. Амалия мечтала увидеть лицо человека, который пришел бы к ней сейчас, после всего случившегося. Но никто не приходил. Она не понимала, что бы это могло означать?

Если Жюльен недоволен ее поведением или смущен своим собственным, он вынужден избегать встреч. От камеристки Амалия знала, что почти каждый вечер муж ездил в Сан-Мартинвиль и возвращался домой заполночь. В послеобеденное время он занимался фехтованием, стрельбой по мишеням, а когда плавал на барже, еще и рисовал. Все это давало ему возможность мало бывать дома и практически не встречаться с ней.

Тогда Роберт, если он на самом деле был ее любовником, должен продолжить свои обольщения и при свете лампы. В противном случае можно подумать, что его замучила совесть. Хотя вряд ли он догадывался, насколько сильно она его подозревала.

Пламя в ночнике затрепетало, отразившись причудливыми тенями на потолке. Подумав, что кончилось масло, Амалия взглянула на маленькую лампу с темно-розовым стеклянным колпаком, но пламя вырывалось и замирало, освещая мягким розовым светом щеки молодой женщины, подчеркивая округлость ее груди в глубоком вырезе сорочки, придавая коже необычный оттенок. Пламя вновь затрещало и качнулось, но вряд ли от недостатка масла: Амалия сама видела утром, как горничная доливала его во все лампы. Она лежала, неотрывно глядя на пламя, но оно оставалось спокойным. Амалия не привыкла спать при свете, он резал глаза, мешал заснуть. Она отвернулась и подумала: «Отчего я маюсь и масло жгу зря? Может, задуть лампу — ведь все равно никто не придет?»

Последнее казалось Амалии особенно неприятным. Неужели никогда больше не почувствует она жарких объятий и нежной ласки возлюбленного, того, как зарождается в ней и распускается, словно огненный цветок, чувственная страсть? Не обрекла ли она себя на жизнь монашки в миру? Думать об этом становилось невыносимо, но и выхода никакого она не видела.

Выбора у Амалии не было: она принимала только то, что ей предлагали. Если она и допустила супружескую измену, то не по своей вине, а по воле других. О мотивах этого она могла только догадываться. У нее не было оснований считать, что они малосущественны или что вообще ничего не произошло. Амалия не усматривала чьего-либо корыстного интереса. А может быть, он все-таки был?

Наконец Амалия уснула. Во сне ее мучили неясные видения, полные неудовлетворенных желаний. Она ворочалась, ерзала, крутилась, пока волосы не оплели подушку, а сорочка не сбилась к поясу. Амалия боялась темноты, но преследовавшая ее всю ночью яркая светящаяся точка сначала разрослась, угрожая пожаром, а потом безо всякой причины угасла. Облегчение подкралось внезапно. Амалия устроилась на боку, обняв подушку, а окружавшая ее темнота шептала что-то убаюкивающее.

Первое прикосновение было легким, как дуновение ветерка — простое поглаживание, потом чуть сильнее. Сладостное возбуждение разлилось по всему ее телу, стало жарко и одновременно как будто знобило. Амалия вздрогнула, почувствовав тепло сильного мускулистого тела, прижавшегося к ней, приятную тяжесть ладони на своей груди. Руки и ноги вмиг отяжелели, а рассудок, продираясь сквозь липкую тьму сна, предсказывал фантастические наслаждения. Застонав, Амалия повернулась, и ее приоткрытый рот был пойман жарким поцелуем, который подчинял и молил одновременно. Сильные руки мужчины обняли ее, прижали к себе и медленно опрокинули на спину. Потом он навис над ней всем своим могучим торсом, предварительно закатав повыше ее ночную сорочку и раздвинув коленом податливые ноги. Он вжался в нее, пытаясь распластаться на этом податливом ложе. Его губы обдали теплом ее шею, нежное розовое ушко, завитки шелковистых каштановых волос.

Окончательно просыпаясь, Амалия интуитивно прильнула к нему, самозабвенно откинула голову под огнем его поцелуев в ложбинку у шеи, которую он так любил и которая его так возбуждала. Амалия ощутила поток всепоглощающего желания, которое лишало ее рассудка, но мужчина вдруг замер, позволяя лишь гладить спину, бока, шею… Но она-то ждала другого. Амалия попыталась приподнять его голову, чтобы подрагивающими от желания губами провести по грубоватой коже лица.

Он сдавленно охнул, вновь нависая над ней, а затем начал двигаться в таком ритме, который вознес их обоих в заоблачную высь чувственного восторга, где причудливо соединились боль, наслаждение, раскаяние и мольба. Они слились в единой целое, что не имело ни названия, ни возраста, ни связей с прошлым или будущим в этой суетной жизни. Отныне они принадлежали ночи и друг другу, их соединяла страсть, которая нарастала с каждой минутой, пока не взорвалась живительным гейзером, разлетаясь множеством ярких брызг и оставляя их обессиленные тела пребывать в блаженной истоме.

Через какое-то время он отодвинулся от нее, ложась рядом. Амалия сладко потянулась. С минуту она молча лежала, уставившись в темноту, потом перекатилась на бок, откинула противомоскитную сетку и пошарила на тумбочке, разыскивая ночник. Розовое стекло все еще было теплым, а рычажок, которым регулировалось положение фитиля, был опущен, словно ночник специально загасили.

В ящике тумбочки лежала жестянка со спичками, и Амалия протянула руку, чтобы достать ее, но не успела. Его рука властно остановила ее.

— Не надо! — И хотя сказано это было шепотом, прозвучало как команда, которой нельзя не подчиниться. — Пожалуйста, не надо, — добавил он мягче.

Она лежала долго-долго, прислушиваясь к биению собственного сердца, прежде чем ответила:

— Я должна. Разве ты не понимаешь этого?

Ответом ей стало легкое шуршание противомоскитной сетки, шорох одежды и звуки удаляющихся шагов.

Амалия приподнялась на постели, рывком открыла ящик тумбочки и нащупала жестянку со спичками. Руки у нее дрожали, поэтому первая спичка, не загоревшись, сломалась, и только вторая, зашипев, осветила комнату желтоватым светом. Единственное, что Амалия увидела сквозь пелену сетки — это темное отверстие отодвинутой двери в спальню Жюльена. Потом она ясно услышала звук повернутой ручки замка входной двери со стороны лоджии.

Амалия схватила спички, чтобы не возиться с лампой, перекинула ноги через край высокой кровати и скользнула вниз. Опустив завернувшуюся сорочку, она кинулась к открытой двери, пересекла комнату мужа и остановилась у входа в лоджию. Амалия молча смотрела в черную пустоту комнаты Жюльена, она знала ответ. Чего уж проще? Жюльен не убежал бы, он не стал бы хватать одежду и мчаться прочь в темноту, словно грабитель. Какой смысл ему убегать? Он имел право спать в ее постели — законное право мужа. Следует, наконец, признать правду: мужчиной, который только что выбежал из ее спальни, хотя это и кажется странным, был Роберт Фарнум.

Положение стало невыносимым. Она должна поговорить с Жюльеном.

Однако принятое ночью решение не так легко осуществить при свете дня. Как-то Амалия уже пыталась поговорить с мужем, и что в результате? Уклончивость, подозрения, намеки… и ничего конкретного.

Разве могла она расспросить своего мужа впрямую, если он сам позволил другому посещать ее спальню? Могла ли она ожидать честного ответа от человека, чья гордость ущемлена? От ее слов и поступков зависела судьба их брака с Жюльеном. Так ли уж ей нужны подтверждения возникшим подозрениям?

Достаточно положить конец тайным визитам и сделать вид, что их никогда не было, как сразу все встанет на свои места. Соблюдение внешних приличий позволит ей оставаться женой Жюльена со всеми вытекающими обстоятельствами.

Альтернатива этому была не столь приятной. Расторжение брака по причине неверности одной из сторон невозможна из-за отсутствия доказательств, а развод, даже поддержанный церковью, — процесс долгий и сложный с непредсказуемым результатом — из-за противоречивого законодательства штата Луизиана. Как только причины развода станут достоянием общества, разразится скандал — испытание не для слабодушных. При этом нет никакой гарантии, что развод разрешат, особенно если Жюльен станет возражать. На его стороне — деньги, связи, влияние в обществе. Ну а если развод все-таки состоится? Что потом? Какая жизнь предстоит одинокой женщине — юридически свободной, но духовно и материально связанной с прошлым?

Амалия могла бы вернуться к тете. Тетя Тон-Тон безусловно приняла бы ее, а узнав всю правду, даже встала бы на ее защиту. Но смогла ли бы она удовлетвориться ролью бедной компаньонки после того, как была хозяйкой собственного богатого дома? Ей нравился Жюльен, рядом с ним она ощущала себя свободной и уверенной. Вряд ли в будущем он намерен навязывать ей свое общество. Почему же тогда ей не жить спокойно, оставаясь его женой? Надо только прекратить тайные визиты Роберта. Но сможет ли она воспрепятствовать им, не прибегая к помощи Жюльена, не прося у него помощи и защиты?

Эти мысли не давали покоя все утро и весь следующий день. Порой она думала, что разумнее сохранить замужество, потом начинала проклинать себя за трусость, за то, что не дала отповедь Роберту, когда была такая возможность, не вырвалась из его рук, не ударила его. То вдруг начинала убеждать себя, что ее застигли врасплох, что она даже не догадывалась о подмене. Поначалу все так и было, но потом виной всему стала ее слабость. Она не смогла устоять перед колдовской силой его ласк, перед сладким ядом его поцелуев.

В голове Амалии так все перепуталось, что, выйдя ранним вечером во двор и увидев баржу Жюльена, плавно подплывающую к пристани, она засомневалась: убежать или остаться? Он возлежал на подушках, взирая на кремово-синий полосатый парус, который при слабом свете угасающего дня казался синим. Увидев Амалию, он привстал и весело помахал ей рукой. Благодаря лоцманскому мастерству Тиге, судно плавно подошло к берегу и закачалось на волнах. Жюльен выпрыгнул на дощатый причал, ловко схватил брошенный слугой линь и привязал баржу к одной из мощных свай.

— Что-нибудь случилось? — спросил он Амалию, направляясь к ней.

— Нет-нет, — сказала она поспешно. — Я просто гуляла.

— Приятно слышать. Обычно ты так занята. — Жюльен приблизился к ней, и они вместе зашагали к дому.

Амалия бросила на него удивленный взгляд, ибо не подозревала, что он в курсе ее дел и забот.

— Я очень мало успела сделать сегодня, — сказала она, как бы извиняясь. — Кроме того, пришлось принимать посетителей.

— Не смею сомневаться, — заметил он сухо. — Ну, да это неважно! А в целом как дела? Надеюсь, Дай не доставлял больше неприятностей?

— Все нормально. — Амалия едва ли вспоминала о Патрике Дае после той стычки в лоджии. Другие, более важные события занимали ее теперь.

— Я рад.

Они прошли еще какое-то расстояние.

— Жюльен?

Он повернулся, и мягкая улыбка осветила его лицо.

Мысли, которые мучили Амалию все это время, перепутались в голове. Она не знала, как привести их в порядок, не причинив мужу боль, поэтому решила пока их не касаться.

— Недавно от мсье Морнея приезжал грум, — ухватилась она за первую попавшуюся безобидную тему. — Нас приглашают на бал котильона, который они устраивают через две недели.

— Не вижу причин отказываться, — сказал Жюльен. — Они приезжали к нам на суаре, и было бы, по-моему, верхом неучтивости отказать им в праве развлечь нас. Кроме того, нам нужны развлечения, чтобы скрасить однообразие будней.

— Если ты согласен, я напишу мсье Морнею, что мы принимаем приглашение, — сказала она и без всякого перехода продолжила: — На плантации есть случаи заболевания лихорадкой. Я начала лечить больных хиной.

Жюльен окинул ее пристальным взглядом.

— Будь очень осторожной! Тебе нельзя болеть, особенно сейчас, когда… Он оборвал фразу на половине, словно хотел скрыть истинный ее смысл.

— Когда что? — переспросила Амалия, пристально глядя на Жюльена.

Он многозначительно улыбнулся, но глаз не отвел.

— Такое с девушками происходит после свадьбы, cherie.

— О-о! — Она, кажется, поняла. Жюльен беспокоится о ее здоровье, думая, что она ждет ребенка.

— В последнее время ты выглядишь особенно хорошо, сияешь, как солнышко. Полагаю, тебе есть чем порадовать нас?

Амалия уже думала об этом. Прошло достаточное время, и все же абсолютной уверенности не было. Ей показалось, что месячные задерживаются, но она не следила за сроками. Возникала проблема, о последствиях которой она пока не задумывалась.

— Я не думаю, — ответила она тихо.

— Очень жаль. — В голосе Жюльена звучала плохо скрываемая досада.

«Почему это для него так важно? — подумала Амалия удивленно. — Может, надоело уступать свою комнату Роберту или устал быть рогоносцем?» Времени для расспросов не оставалось, потому что они стояли уже у двери в дом. Наклонив голову в изысканном полупоклоне, Жюльен попрощался, сказав, что хочет перед ужином принять ванну и переодеться.

Ужин прошел тихо и на удивление быстро. Жюльен, сославшись на дела в городе, собрался в Сан-Мартинвиль. Амалия устроилась в постели с книгой в руках и читала до тех пор, пока не убедилась, что муж уехал. Потом встала, взяла моток ленты и, сцепив ею ручки раздвижных дверей, стала ждать, не попытаются ли открыть двери со стороны спальни Жюльена. Однако сон оказался сильнее любопытства и быстро сморил ее. Когда Амалия проснулась, сияло утреннее солнце.

Она вошла в столовую и обомлела: за столом сидел Роберт. Откинувшись на спинку стула, одна нога в сапоге вытянута вперед, он преспокойно попивал кофе. Заметив Амалию, Роберт поднялся, чтобы приветствовать ее и помочь занять место. Возникла неловкая пауза. Обычное самообладание покинуло Амалию, она не могла заставить себя улыбнуться или пройти к столу. Вместо этого она стояла, устремив взгляд на Роберта, и с лица ее медленно сходили все краски, кроме одной — серой. Мами оторвалась от писем, которые она читала, и выразительно взглянула на невестку; Хлоя, тихо разговаривавшая с Джорджем, подняла глаза на Амалию и нахмурилась; Джордж сглотнул слюну, и в его светло-серых глазах застыла настороженность.

— Доброе утро, ma chere! — сказала Мами, и от этих ее обычных слов повеяло покоем. — Удивительная вещь, но в Новый Орлеан прибыли саженцы из Китая, и я могу первой отобрать нужные виды. — Она потрясла письмом. — Это сообщение от агента судоходной компании, его доставил сегодня утром специальный курьер, Джордж! — обратилась она к англичанину. — Вам придется поехать и на месте заняться всем этим.

— Это прекрасно, — промямлила Амалия.

Голос ее был лишен всяких красок, но, по крайней мере, она обрела дар речи. Не взглянув на Роберта, Амалия села в кресло, которое он придерживал, стоя у нее за спиной. Она чувствовала его пристальный взгляд, который жег, как клеймо. Правление Айзы с чашкой дымящегося кофе помогло собраться. Как же она была благодарна ему за это!

Мами продолжала живописать маршрут, которым Джордж отправится за саженцами. В Сан-Мартинвиле ему предстояло сесть на пароход и плыть до пристани Затон Беф на реке Теш. Здесь ему предстояло выбрать между пароходом и поездом Великой западной железной дороги, который с февраля регулярно ходил из Бефа в Новый Орлеан.

Железнодорожная линия проходила через так называемые «тряские прерии» по Дьявольскому болоту, что позволяло значительно сократить путь. Кроме того, этот участок пути поезда проходили с фантастической скоростью — тридцать миль в час. Все вместе взятое давало возможность добраться на поезде раза в два быстрее, чем на пароходе, который шел сначала по реке Теш, потом по рекам и заводям до Миссисипи, а уже по ней до самого Нового Орлеана.

Хлоя не хотела, чтобы Джордж уезжал так надолго. Ей грезились толпы городских красоток, перед прелестями которых Джорджу не устоять. Он тщетно пытался объяснить девушке, что его интересуют только растения и их безопасная доставка в «Дивную рощу». Но разве Хлою можно переубедить? Она умоляла Джорджа поговорить с Жюльеном еще раз об их помолвке, потому что любое обещание с его стороны смогло бы уберечь Джорджа от ненужных соблазнов.

Встретившись с подавленным взглядом англичанина, Роберт поспешил ему на помощь, поинтересовавшись, не иссушит ли летний зной Луизианы свежие посадки экзотических кустарников. Джордж с удовольствием прочитал целую лекцию о посадочном материале из Китая, который закален строгим отбором, долгим морским путешествием, жизнью в искусственном грунте. Таким растениям не страшна жара, если применять специальные методы укрытия и полива.

Амалия не принимала участия в разговорах, которые возникали то на одном конце стола, то на другом. Она отщипнула кусочек булки, поела черешни со сливками, которую ей принес Айза, и теперь подыскивала мало-мальски удобный предлог, чтобы удалиться, как только в разговоре возникнет пауза.

Однако Роберт избавил ее от мучительных раздумий и поисков. Допив чашку, он извинился, взял шляпу, лежавшую на столе, и направился к выходу.

Амалия проводила его взглядом до самых дверей. На пороге Роберт оглянулся, и их глаза встретились. В пристальном взгляде его темно-синих глаз она без труда прочитала не только его огорчение, но и свою невысказанную боль.

«Как же вести себя, встречая его повсюду? — спрашивала себя Амалия. — „Дивная роща“ для Роберта — второй дом, он бывал здесь часто и подолгу».

Видеть Роберта после всего случившегося стало для Амалии страшной пыткой, которую она вряд ли сможет вынести.

Занятая своими мыслями, Амалия не заметила, когда ушел Джордж проследить, как упаковывают его вещи, и исчезла, хлюпая носом и прикладывая к уголкам глаз платочек, Хлоя. Вниманием Амалии завладела Мами, которая взяла ее за руку и притянула к себе.

— Ну-ну, ma chere, расскажи-ка мне, что тебя мучает? Или ты не здорова?

— Все в порядке, — ответила Амалия коротко, боясь, что свекровь заведет тот же разговор, что и Жюльен накануне вечером.

— Ты не умеешь притворяться, дорогая, — улыбнулась мадам Деклуе.

— Спасибо за заботу, но это… это просто глупая грусть, — сказала Амалия, делая отважную попытку улыбнуться.

— Тебя чем-то огорчил Жюльен? — Глаза Мами сузились.

— Нет! Нет!

— Тогда… — чувствовалось, что свекровь не может найти подходящее слово, наконец она решилась: — Тогда, может быть, ты поссорилась с Робертом?

— Почему вы спрашиваете о Роберте? — удивилась Амалия.

— Наверное, я глупая старуха, но мне показалось, что ты неравнодушна к кузену Жюльена, — пояснила Мами. — Однако теперь, я вижу, твои чувства изменились. Если он тебе неприятен, я могла бы поговорить… попросить его не приезжать сюда так часто.

Чем руководствовалась Мами, говоря эти слова? Возможно, она подозревала о чем-то и теперь искала повод для того, чтобы держать Роберта подальше от нее. В любом случае ссылать его в холостяцкую обитель, лишая дома, в котором он вырос, было жестоко.

— Даже если он один из членов семьи? — Воскликнула Амалия удивленно. — Это было бы слишком жестоко с вашей стороны. Но, к счастью, в этом нет необходимости. Роберт и я дружны, как подобает родственникам, и мы вполне ладим друг с другом. Просто у меня сегодня выдалось неважное утро, вот и все.

Мами вряд ли устроил такой ответ, но на другом она не настаивала. Через какое-то время Амалия ушла заниматься хозяйственными делами.

День пролетел быстро, возможно, потому, что Амалия постаралась загрузить себя до предела. Кроме того, она страшилась прихода ночи.

Готовясь ко сну, Амалия надела ночную сорочку и легкий капот. Лали расчесала ей волосы. В последнее время служанка очень сблизилась с Тиге, поэтому было нетрудно узнать, что Жюльен снова отсутствовал по своим делам. Эта новость внесла смятение в душу Амалии. Отпустив Лали, она не легла в постель, а медленно ходила по комнате, прислушиваясь к каждому шороху затихающего дома. Волны батиста вздымались над ее лодыжками, приятно щекотали кожу.

Несколько раз Амалия останавливалась у двери в спальню мужа. Замок из лент был на месте. Слов нет, сильный человек мог без труда разорвать его, а изобретательный — разрезать, поддев ножом через щель между створками дверей, но речь шла не столько о крепком запоре, сколько о своеобразном предупреждении, что здесь больше не желают участвовать в затянувшемся фарсе. Если у Роберта были хоть какие-то чувства, он должен был признать это и отнестись с должным уважением.

Амалия отошла к кровати и припала к одной из четырех резных створок, крепивших ее по углам. Она стиснула ее так, что искусная резьба на отполированной поверхности столба врезалась в ладони. Внезапно руки ослабли, и ею всецело завладел один-единственный вопрос: чего больше она страшится — его прихода или отсутствия?

Неожиданно ее мысли потекли совсем в другом направлении. Почему, собственно, она должна так истязать себя? Разве это ее выбор или с ней советовались, затевая эту игру? Нет, и еще раз нет! Значит, она ни в чем не виновата. А раз так, почему именно она должна прятаться, окружая себя преградами из ковров и бия себя в грудь? Ее одурачили, сделав пешкой в каких-то своих расчетах, а прикрывать всех своим молчанием должна она? Гнев душил Амалию, холодным отблеском светился в ее карих глазах. Она подошла к дверям, развязала ленту и раздвинула их. Затем вернулась к кровати, взяла с тумбочки жестянку со спичками, задула ночник и решительно направилась в спальню мужа.

Комната была пуста. Тиге теперь уже не дожидался возвращения Жюльена, и было ясно, почему. Раньше Амалия думала, что этим муж проявляет заботу о своем камердинере. Закрыв за собой двери, она решила здесь дожидаться дальнейшего развития событий.

Амалия знала эту комнату не столько по визитам к Жюльену, которые случались весьма редко, сколько по тому, что ей приходилось следить за уборкой в доме, поэтому легко ориентировалась даже в темноте. Амалия прошла осторожно к умывальнику, рядом с которым — она знала наверняка — стояла огромная лампа с колпаком, повернула рычажок, чтобы поднять до отказа промасленный фитиль и, устроившись в кресле рядом, приготовилась ждать. Жестянку со спичками она судорожно сжимала в руке.

 

ГЛАВА 9

Прошел час, за ним еще полчаса. Сомнения в разумности того, что она делает, начали терзать Амалию. Но она решительно отбросила их, продолжая напряженно вслушиваться в каждый посторонний звук внутри старого дома и возле него.

Ветра в тот день не было, и мягкую, почти осязаемую тишину летней ночи нарушали только призывные рулады лягушек да усыпляющий треск сверчков.

Нервы Амалии были так напряжены, а слух настолько обострен, что она без труда различила тихий скрип шагов На нижней лестнице в лоджию. Она встала, приготовила спички и, затаив дыхание, стала ждать. Однако внизу все смолкло, и Амалии начало уже казаться, что тревога напрасна, когда ручка медленно повернулась, а дверь в лоджию приоткрылась, высветив сероватый прямоугольник, в который скользнула высокая мужская фигура. Человек с бесшумной грацией болотной кошки пересек комнату в направлении ее спальни. Он, наверно, приподнял одну из створок, потому что двери раскрылись без единого звука.

«Все! Хватит!» — решила Амалия, поднося дрожащей рукой зажженную спичку к фитилю лампы. Она боялась, что мужчина попытается воспользоваться дверью в холл, где обязательно наткнется на спящего Айзу, начнется шум, но этого не произошло.

В открытом проеме двери стоял, держась за створку, Роберт. Вытянувшись словно струна, он мрачно уставился на Амалию.

Сначала она просто не поверила собственным глазам — несмотря на подозрения, а теперь и факты, ей не хотелось думать, что такое возможно. Потом тревога, недоумение, гнев прошли, осталась апатия, похожая на усталость. Она молча смотрела на него, пока пламя догоревшей спички, которую она держала в руке, не обожгло пальцы.

— Вам не хотелось бы объяснить, что вы делаете здесь в такое время? — спросила Амалия достаточно громко и не узнала собственный голос.

— Я думаю, вы прекрасно знаете, — ответил он спокойно, и только побелевшие кончики пальцев, которыми он держал створку двери, выдавали его волнение.

— Вы хотели занять законное место Жюльена. Но по какой причине? Соблаговолите объяснить, если вас это не затруднит, конечно.

— Это придумано не мной…

— О-о! Я отдаю должное вашей искренности, — заметила Амалия, красная от закипающего в ней гнева.

— …и не доставляло большого удовольствия, — продолжал Роберт, в глазах которого сверкнул отблеск пламени качнувшегося ночника.

— Весьма недостойный поступок!

— Вы предпочли бы остаться девственницей? — спросил он резко.

— Это не имеет никакого отношения к тому, что произошло! — воскликнула Амалия, отпрянув от него. — Я хочу знать, кто и зачем устроил весь этот позорный маскарад, и что заставило вас принять в нем участие?

— Вы не догадываетесь?

— Подозреваю, что это делалось во имя будущего наследника «Дивной рощи», — ответила она сухо.

— Именно!

— И вы пошли на это? — В глазах Амалии появилось искреннее презрение. — А я-то считала вас человеком чести.

— Раньше я тоже так думал о себе, теперь совсем не уверен. — Краска отхлынула от его отливавшего бронзой лица. — Однако в этой игре я такая же пешка, как и вы.

— Вы могли отказаться! — возмутилась Амалия. — Мне, например, такого выбора не предоставили.

— Я и отказался поначалу.

Сдавленный звук его голоса воскресил не такие уж давние воспоминания: первый день наводнения, она прибегает сообщить о подъеме воды и случайно слышит разговор в гостиной, мужчина возражает и отказывается выполнить какую-то просьбу, ее появление прерывает разговор… Помнится, Амалии тогда показалось, что речь шла о ней.

— Мами? — догадалась она.

— Мами, — подтвердил Роберт.

— Как она могла?! — В голосе Амалии звучали обида и возмущение.

— Они с мужем трудились всю жизнь, чтобы у Жюльена был свой собственный кусок земли, который перейдет в наследство его детям, внукам… В этом они видели, если хотите, свое бессмертие. Подобно крупнейшим поместьям Франции и Англии, «Дивная роща» должна была объединить не одно поколение людей, передаваясь по наследству от отца к сыну, от сына к внуку, от внука… если бы не одно досадное обстоятельство: невозможность иметь этого самого внука. — Роберт замолчал, судорожно сглотнув слюну.

— Но не всякий ребенок, которого вы и… — Амалия смешалась, подбирая нужное слово. — Я хотела сказать, что не всякий ребенок является наследником по крови.

— Но это был бы ребенок от племянника по линии ее мужа — то есть, ребенок ее мужа, — пояснил Роберт.

— А не проще ли передать «Дивную рощу» вашим детям? — спросила Амалия, чувствуя, как спокойствие покидает ее.

— И позволить присоединить ее к «Ивам»? Кроме того, я пока холост, и нет гарантий, что в ближайшее время обзаведусь детьми, а если они и появятся в течение отпущенного срока, то вряд ли будут такими, каких Мами хотела бы принять как родных, чтобы нянчить и воспитывать.

— Вы сказали «отпущенного срока»… Что это значит?

— Мами не так уж здорова, — ответил Роберт тихо. — Вы, наверное, уже заметили это. Она старается не обсуждать свои болезни, но прошлой осенью побывала у нескольких врачей в Новом Орлеане. Вот поэтому…

— Поэтому она поспешила женить Жюльена на мне, — закончила Амалия прерванную фразу.

— Это так уж важно?

— Нет, конечно. Единственное, что имеет, на мой взгляд, значение, так это мое двусмысленное положение. С этим нужно кончать! Просто необходимо! Вы слышите?..

— Да-да, слышу. И все в доме тоже скоро услышат, если вы…

— Мне все равно! — Амалию, кажется, прорвало. — Неужели вы ничего не понимаете? Я — прелюбодейка, блудница! Для вас, возможно, это ничего не значит, особенно если вспомнить о ваших связях с замужними женщинами, но у меня несколько иные представления о чести и порядочности.

— Мои связи?.. С кем это? — Брови Роберта сурово сошлись на переносице.

Амалия не обратила внимания на его реакцию. Она не могла и не хотела больше молчать:

— Ваши слова растрогают любую, но не меня. Никто не заставлял вас приходить ко мне в спальню. Вы явились по доброй воле, совершенно не думая обо мне. Вы пришли удовлетворить собственную похоть, а заодно подарить Жюльену обманом ублюдка, который…

— Это не так!

— Неужели у вас хватит наглости отрицать очевидное?

— Жюльен знал все! — сказал Роберт твердо.

Амалия догадывалась об этом, но понять и до конца поверить не могла.

— Значит, у вас было согласие мужа? А мое? Мое согласие у вас было?

Роберт долго смотрел на нее, потом глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду, и, шагнув к ней, сказал:

— Вы огорчены, и это понятно. Будет лучше, если мы поговорим позже, когда вы немного успокоитесь.

— Поговорим о чем? — Амалия Сделала шаг назад, радуясь, что Роберт не наступает. — Мне нужно ваше слово джентльмена, что вы больше не придете. Это то немногое, что от вас требуется.

— Амалия, будьте благоразумной, — Роберт снова шагнул к ней.

— Мне нужно… Я хочу… Я требую этого сейчас же! — воскликнула она, отпрянув.

Свет лампы высветил его лицо. Даже в своей решительности Амалия ощущала колдовской магнетизм его мужского обаяния. Она торопилась, потому что боялась уступить: казалось, попроси Роберт у нее позволения остаться, и она не сможет отказать.

— Амалия? — позвал он ее тихим голосом.

— Вон отсюда! Вон!

— Я уйду, потому что не хочу, чтобы весь дом слышал о наших взаимоотношениях. Но мы еще поговорим, Амалия. — В глазах его стояло неподдельное горе. — Это единственное, что я могу пообещать вам твердо.

С этими словами Роберт развернулся, направившись к двери в лоджию, и вышел.

Амалия радовалась, что положила конец тайным визитам. Они унижали ее, ибо были сродни блужданию животных в темноте ночи, которых ведет инстинкт продолжения рода, а не любовь, нежность, духовное единение, освященное узами брака. Она не вынесла бы их продолжения. Но радость победы была преждевременной: Амалия даже не предполагала, что плотские желания будут терзать ее так мучительно, и в этом заключалась какая-то несправедливость.

Днем Амалия чувствовала себя сильной и могла презирать Роберта Фарнума, но наступала ночь, и все менялось. В комнате, залитой лунным светом, она часами ворочалась без сна, стискивая в объятиях подушку и предаваясь воспоминаниям. Став жертвой разбуженных им желаний, Амалия ждала его, мечтала о его восхитительных ласках, нежной силе, вспоминала о дивных ночах, проведенных вместе, и о… неподдельном горе в его глазах, когда она прогнала его прочь.

Прошла неделя, близилась к концу вторая, а они так и не объяснились. И не потому, что Роберт этого не хотел или редко бывал в «Дивной роще». Как раз наоборот. Просто не было случая: со дня отъезда Джорджа Хлоя не отходила от Амалии ни на шаг, а выяснять отношения при ней Роберту не хотелось из соображений безопасности. Он слишком хорошо знал, чего стоят ненасытное любопытство и длинный язычок Хлои. В отсутствие Хлои рядом с Амалией обязательно оказывалась Мами.

Амалия могла только догадываться об истинных отношениях между Робертом и Мами. Когда тетя бывала в комнате, он ни словом, ни жестом не выказывал своего отношения к Амалии, всячески подчеркивая лишь родственную связь. Казалось, он делал все возможное, чтобы уберечь Мами от ненужных волнений, и это Амалия могла понять. В последнее время мадам Деклуе сильно сдала, как-то усохла и как бы уменьшилась ростом. С ее лица не сходила печаль, к которой порой добавлялась тревога. Амалия не раз видела, с какой болью Мами смотрела на сына, относя это на счет извечной материнской любви. Она все реже выходила из дому и все больше времени проводила за молитвой, а то могла часами сидеть, глядя в пространство. О чем она думала в эти минуты?

Амалия никогда бы не решилась заговорить с Мами о деле, в котором та сыграла весьма неблаговидную роль. Во-первых, о таком говорить вслух было не принято; во-вторых, Амалия вряд ли смогла бы найти нужные слова; в-третьих, главная вина ложилась на Роберта, который осуществил предложенный ему план.

Однажды Роберту удалось уговорить Лали передать Амалии записку, но она вернулась тем же путем непрочитанной. Амалию насторожил довольно красноречивый взгляд камеристки. Поразмыслив, она вынуждена была признать несколько весьма неприятных фактов. В последнее время Лали сблизилась с Тиге, камердинером ее мужа, и от него наверняка знала, что Жюльен не бывает в спальне жены, поскольку вечера предпочитает проводить вне дома; одновременно, убирая каждый день хозяйскую постель, Лали убеждалась, что кто-то утешает ее мамзель. Кто именно — догадаться для наблюдательной девушки не составляло труда. «Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем вся плантация будет знать об этом? — подумала Амалия, поежившись. — А еще через какое-то время эта тема станет главной в разговорах за утренним чаем по всему течению реки Теш».

Роберт подкараулил ее ранним утром у маслобойни, где Амалия, закатав рукава, показывала новой работнице, как отделяют сыворотку от масла. Когда она вышла на воздух, солнце светило прямо в глаза, и Амалия не сразу разглядела силуэт мужчины, державшего под уздцы великолепного коня. Расправляя рукава, Амалия искала глазами Айзу, а наткнулась на него.

— Доброе утро! — поклонился Роберт, прерывая разговор с негритенком.

Его низкий хрипловатый голос вызвал в сердце Амалии трепет, но она сумела сдержаться. Вежливо ответив на приветствие, она повернулась к мальчику.

— Пойдем, Айза! Пришло время для урока рисования.

— Но сначала отведи, пожалуйста, моего коня к столбу с той стороны дома. Я хочу поговорить с твоей хозяйкой. — Просьба прозвучала тихо, но властно. Роберт протянул негритенку поводья.

Айза растерянно моргал глазами, переводя взгляд с одного на другую. Он знал, что его хозяйка не горела желанием оставаться наедине с мсье Робертом, но привычку к послушанию не так просто пересилить. Амалия неохотно кивнула ему в знак согласия, не желая вовлекать невинную пешку в игру ферзей. Она смотрела, как Айза медленно уводит крупного гнедого скакуна.

— Я хочу предложить вам прогулку верхом, — сказал Роберт без всякого вступления. — Мы могли бы поехать в «Ивы». Вы никогда не были там, поэтому никому не покажется странным, если мы заедем ненадолго, чтобы отдохнуть и выпить чего-нибудь прохладительного.

Амалия резко повернулась, глядя на него во все глаза.

— Вы, должно быть, сошли с ума?! — сказала она тихо.

— Почему? В этом нет ничего предосудительного. — Голос Роберта дрогнул. — Амалия, вы и вправду сводите меня с ума этой своей неопределенностью. Почему бы нам не обсудить сложившуюся ситуацию? Чего вы боитесь?

— Нам нечего обсуждать! Совершенно нечего! — ответила Амалия, пропуская последние его слова мимо ушей.

— Вы знаете, что это не так! — возразил Роберт.

— Что же еще может быть? — воскликнула Амалия. — Все кончилось. С этим покончено навсегда.

— Нет! Я не смирюсь с этим! — Роберт с трудом сдерживал себя. — Никогда не смирюсь!

— А что вы можете сделать? Ваши знаки внимания и так уже слишком заметны. Я страшусь предположить, что будут говорить о нас на плантации?!

— Что такое? — не понял Роберт.

Амалия вкратце сообщила ему о дружбе Лали и Тиге, о перемене в поведении девушки.

— Такого рода разговоры не понравятся Мами, — резюмировал он задумчиво, и его густые темные брови сошлись на переносице, образовав одну мрачную линию.

— Надеюсь, теперь-то вы понимаете, что должны оставить меня в покое?

— Я — не Мами!

— Из чего следует, что вас не волнует людская молва, — сделала свой вывод Амалия. — Весьма похвально! Как же приятно, будучи холостяком, низвергать устои нравственности — Божеские и людские!

— Не дави на меня, cherie, — попросил он мягко.

— По-моему, вы меня с кем-то путаете, — сказала Амалия.

За разговором они не заметили, как подошли к дому. Прачка, развешивая полотенца на длинной веревке, с интересом посмотрела в их сторону, когда они огибали сушильню. Другая, мешавшая белье в закопченном чане над костром из поленьев, шуганула стайку мальчишек, старшему из которых не было и десяти, игравших в самодельные фургончики на тропе, по которой шли Амалия и Роберт. Они стали нехотя подниматься, но Амалия остановила их жестом и обошла игравших детей стороной.

— Так что же с прогулкой верхом? — спросил он снова.

До лоджии оставалось несколько шагов. Амалии показалось, что она слышит голос Хлои из столовой — девушка обсуждала с Чарльзом, что приготовить на завтрак. Пауза затянулась.

— Я задал вам вопрос, — напомнил Роберт нетерпеливо. Он схватил Амалию за руку, поворачивая ее к себе с такой силой, что юбки колоколом вздыбились над кринолином.

— Он не требует ответа, — ответила Амалия резко.

— И все-таки я его получу здесь и сейчас, — не отступал Роберт. — Или вы предпочитаете, чтобы я пришел за ним вечером?

— На этот раз дверь будет на запоре.

— Это меня не остановит.

«Неужели это тот самый человек, который так нежно обнимал, шептал ласковые слова? — подумала Амалия с горечью, а вслух сказала: — Жюльен в последнее время вечера проводит дома. Не думаю, чтобы он позволил вам преследовать меня столь недостойным образом.

Пальцы Роберта стиснули ее запястье сильнее.

— Я получу ответ, чего бы мне это ни стоило! — воскликнул он гневно.

Мысль о том, что двое мужчин, двое близких с детства людей, поссорятся из-за нее глубокой ночью, была Амалии неприятна, как, впрочем, и то, что когда-то им придется встретиться втроем, чтобы выяснить всю правду. Надо действовать, и как можно быстрее. Если уступить просьбе Роберта, то можно избежать скандала и неприятного объяснения с Жюльеном. Прачки и мальчишки со своими фургончиками наблюдали за ними с нескрываемым интересом.

— Ну, хорошо, — согласилась Амалия не без умысла. — Я поеду с вами.

Роберт быстро кивнул, но суровость с его лица не спала.

— Я приеду сюда пораньше.

Роберт сдержал слово. Когда рано утром следующего дня Амалия спустилась на нижнюю галерею с перекинутым через руку шлейфом платья для верховой езды и стеком в другой, он уже ждал у парадного входа. Один из конюхов «Рощи» держал под уздцы его гнедого жеребца и кобылу для Амалии, о которой та распорядилась накануне вечером. Роберт разговаривал с Джорджем, который прискакал вчера из Сан-Мартинвиля, опередив свои драгоценные кусты, которые плыли следом на барже под специальным наблюдением двух моряков с океанского корабля. Их прибытие ожидалось к полудню, и Джордж уже в который раз проверял готовность «Дивной рощи» к приему драгоценных кустов. На высоком берегу заводи специально проинструктированные работники выкапывали для них свежие ямки.

Вчера за ужином Джордж рассказывал о своем путешествии, о том, какими редкими и красивыми оказались образцы растений, которые ожидали его в Новом Орлеане. При этом он оплакивал те из них, что не перенесли длительного путешествия, и восхищался оставшимися, представляя, как они украсят будущий сад. Хлоя, обиженная на Джорджа за внимание к кустам и невнимание к ней, надула губки и загрустила.

В последнее время Жюльен проводил вечера дома. Однако его едкие замечания в адрес рассказчика не изменили ситуацию. Испортив Хлое настроение, он довел девушку до слез, после чего удалился в свою комнату с намерением что-нибудь почитать перед сном.

Мами поздравила Джорджа с успешным окончанием возложенной на него миссии и пожелала как можно скорее увидеть сад его и своей мечты. После этого она отправилась спать, а оставшаяся за хозяйку Амалия стала невольной свидетельницей того, как Джордж успокаивал Хлою, безуспешно пытаясь развеселить ее и себя. Чувствовалось, что он как будто не в своей тарелке, наверное, устал с дороги.

Однако в тот день, когда Амалия собралась на прогулку с Робертом, англичанин выглядел Совсем неплохо. Разговаривая, он то и дело посматривал на реку: не появится ли из-за излучины пароход с двумя баржами. На Джордже был старый-престарый костюм, что говорило о его намерении активно включиться в работу.

Если Джордж и отметил про себя необычность утренней прогулки Амалии и Роберта, то сделал вид, что все происходящее его не касается. Приветливо помахав вслед отъезжающей паре, он тут же занялся делами сада. Джордж организовал работу целой бригады рабов, которые ведрами таскали из заводи воду и наполняли ею цистерну, чтобы потом поливать высаженные кусты.

Ответив на приветствие Джорджа, Амалия увидела на верхней галерее Жюльена со шпагой в руке. С такого расстояния рассмотреть выражение его лица было невозможно, но хрупкий клинок он держал, как кинжал, уперев острие в перила, другая рука, сжатая в кулак, покоилась на бедре.

Амалия решила ничего не говорить Роберту, тем более что через минуту всадники затерялись в дубровнике, откуда не увидишь ни дома, ни усадьбы. И все же из головы не выходил Жюльен: о чем думал он, видя, как его жена уезжает с братом, который предал его?

На этот раз Айза остался дома. Она взяла бы его с собой, если бы не набросок картины, который он показал ей в гостиной, где она быстро выпила чашку кофе. На картине была изображена усадьба «Дивная роща»: дом, сад, в котором возились рабы, хозяйственные постройки. Работа мальчика очень понравилась Амалии. Ему удалось увидеть и запечатлеть кусочек живой жизни, что, несомненно, должно понравиться Мами. К тому же, картина имела и ряд чисто художественных достоинств. Посчитав, что живописная работа важнее прогулки и что ее нужно продолжить, Амалия разрешила мальчику остаться дома. Айза с грустью заметил, что вид дома мог бы получиться интереснее, если бы ему удалось поглядеть на усадьбу с противоположной стороны заводи. Перед отъездом Амалия распорядилась, чтобы Айзу, как только взойдет солнце, перевезли на лодке на другой берег и дали возможность поработать на пленере.

Утро выдалось на славу: свежий воздух веселил и бодрил, первые лучи солнца предвещали жаркий день, но это позже. Амалия любила прогулки верхом, вот и теперь она, наверное, забыла бы о причине поездки, если бы не соседство человека, ехавшего рядом.

Казалось странным, что по пятам за ней не скакал на своем пони Айза. Амалия все больше привязывалась к мальчику, возможно, слишком сильно, но он был такой предупредительный, с такой искренней благодарностью откликался на любой знак внимания, что было бы трудно с ним расстаться. Амалия не раз вспоминала предупреждение Роберта о том, что она относится к негритенку, как к живой игрушке, не думая о последствиях, что ею движет гордыня иметь под рукой мальчика на побегушках. Сама она так не считала, но червь сомнения все чаще точил душу. Амалия искренне хотела помочь сироте, хотела вселить в него гордость, уверенность в себе, хотела развить его художественный талант, но… Не осложнит ли ему все это и без того не сладкую жизнь? Отогнав грустные мысли, Амалия собралась с силами и завела легкую непринужденную беседу ни о чем, надеясь таким образом оградить себя от излишней близости.

Центром усадьбы «Ивы» являлся двухэтажный особняк из светло-красного кирпича с зелеными ставнями на окнах и черепичной крышей. Дом был построен в стиле короля Георга с вкраплениями элементов неоклассицизма, включавшими портик перед входом с белыми колоннами, поддерживаемыми массивными столбами, держащими всю конструкцию здания по фасаду от самой земли до архитрава. Столбы служили одновременно опорой для верхней и нижней галерей. Перила верхней галереи, сделанные из кованого железа, придавали ей легкость и изящество. Еще один портик выступал с правой стороны дома над входом, в непогоду он служил своеобразной крышей для приезжавших и отъезжавших гостей. Тыльная сторона здания выходила на заводь и мало чем отличалась от фасадной, ибо тоже была украшена в центре портиком с колоннами. Дом был окружен старыми могучими дубами, которые создавали ощущение покоя и удаленности от внешнего мира.

Они спешились у парадного подъезда и через вместительную прихожую прошли в главный холл первого этажа. Роберт показал Амалии дом: библиотеку, гостиную для дам и те немногие комнаты, в которые женщинам прилично войти в сопровождении мужчины. Каждая вещь в доме находилась на предназначенном для нее месте, все поверхности сверкали полировкой, воздух был наполнен запахом воска и масла, словно недавно закончилась генеральная уборка. Роберт вел себя в высшей степени предупредительно, как и подобает хозяину, но в гостиной, когда Амалия рассматривала розовые шторы и бело-золотистые обои, она вдруг почувствовала, а потом увидела в зеркале над камином его взгляд, который заставил ее покраснеть. Амалия резко обернулась.

Кофе, лимонад и пирожные подали на нижнюю галерею с видом на реку. Говорили о родителях Роберта, о том, как они, тогда молодожены строили по кирпичику этот дом, какие трудности возникали с доставкой материалов, мебели — никто не хотел ехать в эту дыру. Время шло, а о главном не было сказано ни слова. В глубине души Амалия мечтала, чтобы он отбросил роль джентльмена, забыл на время о политесе и сказал бы все, о чем собирался сказать. Ей надоело это мучительное ожидание и хотелось домой.

Наконец она начала собираться. Роберт вскочил помочь ей подняться со стула и проводил к лошади. Когда они отъезжали, Амалия бросила на Роберта испытующий взгляд. Она не понимала, зачем нужна была эта встреча: выпить кофе она могла дома с Мами. Совершенно очевидно, что он готовился к ее приезду, и слугам пришлось немало потрудиться, чтобы дом сиял чистотой и порядком. Амалию не удивило бы, узнай она, что Роберт приказал не мешать им после кофе. Однако он был образцом учтивости.

Что же тогда? Возможно, Роберт решил, что нехорошо соблазнять гостью в своем собственном доме среди людей, имевших тесные связи с людьми из «Рощи». Если это так, то она должна быть признательна ему за предусмотрительность, но радоваться почему-то не хотелось и благодарить тоже. Она много думала об этой встрече, готовилась принять ее как муку, ожидала, что придется напрячь ум, собрать волю, чтобы дать достойный отпор льстивым посулам и неистовым призывам. Амалия вполне допускала, что не получив желаемого добровольно, Роберт может прибегнуть к силе. Однако не было и намека на все это. Амалия возвращалась в «Рощу», не испытав крепости своей обороны: обидно думать, что она просчиталась или что-то неправильно поняла.

Каково же было удивление Амалии, когда Роберт, забрав поводья, направил ее лошадь к едва заметной тропе, ведущей в сторону от дороги к реке. Поначалу она хотела возразить, рука машинально потянулась к стеку, словно Амалия могла его ударить, но потом она поняла, что вообще-то не возражает поговорить с Робертом с глазу на глаз вдали от любопытных ушей. Это была приятная необходимость.

Они подъехали к небольшой лужайке на берегу реки, окруженной развесистыми дубами. Ее устилал ковер из клевера, на листьях которого блестели слезинки росы. Роберт помог Амалии спешиться и, оставив ее у нависшего над водой дуба любоваться природой, отвел лошадей на противоположный край лужайки пощипать свежей сочной травы.

— Я рад, что вы приехали в «Ивы», — сказал Роберт, возвращаясь.

Амалии показалось, что в этих его словах заключен какой-то подтекст.

— Здесь действительно красиво, — ответила она, чтобы поддержать беседу. — Теперь я понимаю, почему вы так гордитесь своим домом.

— Я часто представлял тебя в нем. Я хотел, чтобы мы были там вдвоем, при свете дня…

— Прошу вас, — с трудом вымолвила Амалия, чувствуя, как комок подступает к горлу. — Постарайтесь не говорить ничего подобного.

— Не говорить? Почему? Я хотел сказать так много вам, так много… — Он помолчал, но, не услышав ответа, продолжал: — Я не решился сделать это там, в доме. Конечно, я мог бы соврать, сказав, что не хотел испортить вам впечатление от первого визита ко мне, но на самом деле причина в другом. Я не хотел испортить собственное впечатление от этой встречи.

Амалия попыталась вспомнить те колючие и острые слова, которые приготовила, собираясь в «Ивы», но все они словно испарились. Она облизнула пересохшие губы.

— Я… я замужняя женщина, — начала она нерешительно.

— Знаю! — отрезал он. — Слишком хорошо знаю, но все равно хочу видеть тебя в моем доме! Хочу смотреть, как ты раздеваешься! Хочу любоваться твоей наготой в моей постели при свете лампы, чтобы видеть твои глаза в момент наивысшего единения наших тел и душ!

— Вы… вы не можете…

— Я тоже так думал раньше, — продолжал Роберт. — И убеждал себя в этом бессчетное количество раз, но мне не становилось легче. Мысли о вас буквально преследуют меня, разве вы не видите? Боже милостивый! Если бы я знал, чем это может кончиться, я бы бежал от вас, как от проклятия, я не прикоснулся бы даже к кончикам ваших пальцев.

— Зачем же вы все это делали?

Он бросил на Амалию быстрый и словно испуганный взгляд.

— Я думаю, вы для себя все решили, — сказал он тихо. — Вы ведь убеждены, что причиной была злополучная похоть, не так ли? Ревность и распущенность…

— Я этого никогда не говорила, — возразила Амалия.

— Но имели в виду, не так ли?

— Хорошо, а что подумали бы вы на моем месте? — Ее пальцы сами собой сжались в кулачки, которые она постаралась спрятать в фалдах платья.

— Я пришел к вам в тот самый первый раз потому… потому, что об этом просила Мами — единственное, о чем она попросила меня за заботу и любовь, которые отдала мне безо всяких оговорок после смерти мамы. Потому, что я увидел, как вы красивы и как многого лишены рядом с Жюльеном. Потому, что я помнил чувство, которое испытал, прижимая вас к груди в день наводнения. Потому, что я наблюдал за вашей игрой с детьми. Потому, что я — мужчина, и мысль о том, что такая красивая девушка может стать моей, не давала мне покоя. Потому… Потому что в ту нашу первую встречу в гостиной у Мами, когда вы появились такая мокрая и несчастная с капельками дождя на щеках, я понял, что вы — моя. Вы были моей, несмотря на замужество, вы были моей, хотя я опоздал с предложением руки и сердца, вы могли стать моей, потому что мне только что об этом сказали. Кто смог бы в этой ситуации устоять?

Амалия слышала удары собственного сердца, лицо пылало от искренности звучавших слов и какой-то первобытной реакции на эти слова. Медленно, с трудом сдерживая себя, она разжала кулачки и сцепила пальцы в замок.

— Это было нехорошо, — только и смогла вымолвить Амалия шепотом.

— Согласен, — вздохнул Роберт. — Предполагалось, что я проведу с вами несколько коротких ночей, но так, чтобы вы не обнаружили подмену.

— Но вы приходили снова и снова.

— Я уже не мог не приходить. Тетушка Софи это сразу поняла и попыталась предупредить меня, но было уже слишком поздно. Они с Жюльеном доверили ключ от сокровищницы предателю и ничего не могли сделать, чтобы помешать мне.

— Предателю?!

— Конечно, — усмехнулся Роберт. — Они надеялись, что я буду действовать в их интересах, а не в своих собственных.

— Почему же они не остановили вас, хотя бы после той вечеринки с игрой в жмурки? Жюльену ничего не стоило запереть дверь в мою спальню.

— По его понятиям о чести подозревать человека, нанятого в помощь, неблагородно. Хотя в последнее время, если вы обратили внимание, кузен занервничал. Его мужское бессилие идет от рассудка, это не телесный недостаток. Поэтому я боялся, что он найдет в себе силы утвердиться в правах мужа, особенно после того, как увидел, сколь желанны вы стали для меня.

— Из ревности? — уточнила она с сомнением, которое придало ее голосу угрожающий оттенок.

— Отчасти, — подтвердил Роберт. — Но главное потому, что он считает вас очень привлекательной. Без этого он не согласился бы на свадьбу, как бы ни уговаривала его тетя Софи. Я думаю, что он прекрасно к вам относится и по-своему, любит вас.

На лице Роберта, когда он закончил говорить, застыло довольно странное выражение, словно он хотел забрать свои слова обратно.

— Возможно, и так… я не знаю, — сказала Амалия задумчиво. — Мне порой кажется, что я совсем не знаю Жюльена.

— Его мало кто знает.

— Но вы один из них.

— Да, — согласился Роберт, глядя на заводь. — Я знаю его достаточно хорошо, чтобы утверждать, что ваша свадьба была ошибкой. Вы никогда не будете счастливы в этом браке.

Амалия не собиралась соглашаться с ним, считая это предательством по отношению к мужу. Вместо этого она неопределенно пожала плечами.

— Я должна быть счастлива, — сказала она твердо. — Теперь поздно менять что-либо.

— Нет, совсем не поздно! — воскликнул он с горячностью влюбленного юноши.

— Что вы имеете в виду? — взглянула она удивленно. Роберт приблизился к Амалии и сжал ее пальцы в своей горячей сильной руке.

— Вы могли бы переехать ко мне, — сказал он, глядя ей прямо в глаза.

Амалия выдернула руку.

— Прямо вот так? — В ее голосе звучала насмешка. — Вы предлагаете мне бросить все и переехать к вам? Не соблаговолите ли вы уточнить, в каком качестве? Вашей содержанки? И все это из-за нескольких тайных визитов ночью?

— Мы можем уехать в Париж. Там к подобным связям относятся проще.

— Вы имеете в виду определенную часть общества, не так ли? В почтенных семьях дам полусвета обычно не принимают.

— У нас будет все, чтобы не чувствовать себя обездоленными, — развивал план Роберт. — Я не бедняк. Не надо думать, что нам придется голодать в какой-нибудь каморке под крышей. Но главное — мы будем вместе.

Заговори он о любви, о переполнявших его чувствах, о невозможности прожить без нее и дня, Амалия слушала бы его, не перебивая, но Роберт вообразил, что ради любовных утех она готова поступиться семьей, друзьями, положением в обществе, обеспеченной жизнью, наконец безупречной репутацией. «Нет, это уж слишком! — Амалия чувствовала, как все ее существо наполняется гневом. — Он думает, что если богат, то ему позволено все».

— Прошу вас, больше ни слова! — бросила она ему в лицо, отворачиваясь к реке. — Вы меня уже достаточно оскорбили.

— Я не хотел! — Роберт попытался удержать ее.

— Не хотели?! — воскликнула Амалия, и в ее карих глазах сверкнул гнев. — Позволю напомнить вам, что я не дама полусвета, которая прибыла для вашего увеселения. С меня довольно и того, что вы пользовались мною, когда хотели и как хотели. Почему вы вдруг решили, что я намерена и дальше участвовать в этом затянувшемся фарсе? Однажды я уже вам сказала: оставьте меня в покое. Не заставляйте повторяться!

— Вы так не думаете! — произнес он довольно резко.

— Никогда в жизни не была столь откровенна! — отрезала Амалия, направляясь к своей лошади.

Роберт догнал ее в один длинный прыжок. Его сильные пальцы цепко схватили Амалию за плечо, и он с такой силой развернул ее к себе, что шляпка с вуалеткой слетела с ее головы, а шлейф свалился с руки и теперь волочился по мокрой от росы траве.

— Не так давно вы вовсе не настаивали на том, чтобы вас оставили в покое, — заметил он, гипнотизируя ее синевой своих глаз.

— Нет! — выдохнула Амалия, прекрасно поняв, что он имел в виду. Она попыталась вырваться из цепких рук Роберта, но это ей не удалось.

— Тебя потянуло ко мне той праздничной ночью, — начал он без обиняков. — Ты отдавалась тогда со всем пылом неутоленной страсти. О такой ночи мечтает каждый мужчина.

— Я… я думала, что это Жюльен.

— О-о, нет! — Раздался короткий смешок, а потом Роберт продолжил: — До той ночи ты, возможно, думала именно так, но и то только поначалу. Однако с того момента, когда я поцеловал тебя в толпе гостей, ты все прекрасно понимала.

— И все-таки не была до конца уверена, — робко возразила Амалия, начиная потихоньку впадать в панику. — Потом, когда вы пришли, я спала… видела сны…

— Смею надеяться, обо мне? — усмехнулся Роберт. — А впрочем, неважно! Ты отдавалась, зная, кто я, смирившись с этим, поскольку тобой двигало одно лишь желание. Это вам следует уяснить, chere Амалия, прежде чем вы будете осыпать мою бедную голову проклятиями.

— Отпустите меня, — попыталась она вырваться вновь.

— Не отпущу, пока ты не признаешь правоту моих слов. — Роберт притянул ее к себе так, что она упала ему на грудь. Ни толстая ткань платья, ни нижняя юбка не помешали ей почувствовать силу его стальных мускулов.

— Все было по-другому! — воскликнула она в отчаянии.

— А зачем же тогда вы хотели зажечь лампу?

— Если все было именно так, как вы говорите, почему же вы не позволили мне зажечь ее? — ответила Амалия вопросом на вопрос, и в ее глазах появилось презрение.

— А потому, — сказал он мрачно, — что кончилось бы наше притворство. Вам не оставалось бы ничего другого, как осудить меня с негодованием и презрением. Совсем как вы рисуетесь сейчас! Я не смог бы вынести этого после нашей волшебной близости. Не смог!

Амалия как-то вся сразу сникла, только грудь поднималась в такт дыханию, да сердце колотилось в бешеном ритме, готовое вот-вот вырваться из груди. Он стоял совсем близко. Косые лучи утреннего солнца купались в волнах его волос и прочерчивали бронзовый барельеф его лица на фоне мокрой листвы дуба. В бездонной глубине озер его глаз она увидела свое отражение.

— Это не рисовка, — сказала она неуверенно, и голос предательски дрогнул.

— Нет? — спросил он, внимательно изучая нежные изгибы ее приоткрытых губ. Потом наклонился, чтобы поцеловать их трепетные влажные лепестки. — Неужели нет?

 

ГЛАВА 10

Был брошен вызов не только уму и духу, но и чувствам. Его теплый, пахнущий кофе рот прильнул к ее трепетным устам.

Губы Амалии пылали от жара его губ, они трепетали, когда кончик его языка медленно проникал внутрь, ощупывая и исследуя каждый дюйм потаенного пространства, вызывая ответную реакцию на каждый толчок языка вглубь.

Амалия хотела отстраниться, остатки попранного женского достоинства протестовали и требовали выхода, но тело, почувствовав знакомое прикосновение, которого оно страстно желало, предало ее. Она качнулась к Роберту, замерла. Солнце слепило даже сквозь прикрытые ресницы, а его случайное касание казалось изысканной лаской. Амалия не хотела больше думать о том, правильно она поступает или нет, распаленное желание вытеснило эти ставшие лишними вопросы. Амалия сильно прижалась к Роберту, из ее груди вырвался стон отчаяния и сладостного желания. Сама не сознавая того, она прикоснулась языком к его горячему языку, а потом позволила им переплестись.

Их окружал сладковатый запах клевера, который смешивался со слабым запахом рома, накрахмаленного белья и ароматом лаванды, которой перекладывали одежду в шкафах и сундуках. Этот аромат усилился, когда Роберт, прижав Амалию к себе, гладил ее плечи, спину, плавную линию бедер. Чем сильнее он прижимал ее к себе, тем сильнее она ощущала символ его распаленного желания. Одежда внезапно стала тяжелой и слишком тесной, хотелось ощущать солнце и теплый влажный воздух обнаженной кожей, каждой ее порой.

Губы Роберта вдруг отстранились, а потом Амалия вновь почувствовала влажную гладкость его языка, настойчиво раздвигавшего ее губы. Через какое-то время они вновь начали путешествие от подбородка вверх по щеке. Амалия невольно вскрикнула, почувствовав, как нежную раковину уха опалило жаром его дыхания. Роберт глубоко вздохнул, наполняя легкие тонким ароматом ее тела. Его рука, ласкавшая ее шею, затылок, задержалась на плотном узле волос. Шпильки, позвякивая, падали в клевер одна за другой. Атласные пряди ослабли, соскальзывая и струясь по спине. Роберт погрузил пальцы в их мягкое тепло, прижимаясь к трепетной дуге ее шеи. Его губы готовы были двинуться к маленькой пульсирующей ямке у основания шеи, но она находилась под надежной защитой кружев и небольшой аметистовой броши, скреплявшей ворот блузки.

— О, Амалия! — шепнул он страстно. Она желала его. Всю жизнь Амалию учили, что желание совершить поступок есть сам поступок, поэтому ей не было оправдания. Кроме того, ее слабость нельзя считать невольным грехом, ибо он повторялся с завидной регулярностью, независимо от того, знала она об этом или нет. Но почему это сладкое томление надо считать греховным? Разве оно связано с распутством? Скорее наоборот, оно освящено правом естества. Амалия была женой Жюльена, но именно Роберт посвятил ее в таинство брака. Странным образом она чувствовала себя замужем как бы за обоими мужчинами: одному она отдала душу, другому — тело. Пугало другое: Амалия поняла, что если Жюльен на правах мужа потребует физической близости, то для нее это и будет истинным прелюбодеянием.

Она слегка освободилась в объятиях Роберта, сняла перчатки и попыталась расстегнуть брошь, но пальцы не слушались ее. Наконец, аметист заискрился голубовато-синим светом, лежа у нее на ладони.

Роберт пристально посмотрел на Амалию, словно ждал чего-то, затем с величайшей осторожностью взял у нее перчатки и маленькое украшение и опустил себе в карман. Его пальцы коснулись перламутровых пуговок на блузке и медленно одну за другой освободили их от петель. Еще несколько умелых движений — и стальные крючки отпустили полу жакета. Рука Роберта смело раздвинула податливую ткань, обнажая нежную белизну ее груди, наполовину скрытой батистом сорочки. Под ней в ожидании ласки темными точками притаились соски.

— Я знал, что ты прекрасна при дневном свете, — прошептал он сдавленным от волнения голосом, — но не думал, что до такой степени.

Его теплые сильные руки ласкали ее и одновременно раздевали. Потребовалось огромное усилие воли, прежде чем она смогла остановить его.

— Кто-нибудь увидит нас здесь… — Голос Амалии прерывался. — Не могли бы мы… то есть, наверно, нам лучше вернуться в «Ивы»?

— Там свои внимательные глаза, — вздохнул он, улыбаясь. — Здесь так же безопасно, как и в любом другом укромном месте.

Его рука вновь ожила, и указательный палец начал медленно поглаживать соски, которые набухали подобно весенним почкам.

Роберт был прав. Окруженные со всех сторон домашними, слугами, работниками, они не могли нигде уединиться так, чтобы быть абсолютно уверенными, что их никто не обнаружит.

— На этом надо остановиться, — сказала Амалия хрипло. Роберт ничего не ответил. Амалия почувствовала, как он берет в ладонь ее грудь, лаская ее податливую плоть с дрожью неутоленного желания.

— Вы все понимаете, не правда ли? — продолжала она. — Я… мне, конечно, лестно, что вы готовы отказаться от всего, что у вас есть, чтобы забрать меня, но это не получится. Спустя какое-то время вам наскучит…

— Никогда! — воскликнул он страстно.

— Да-да, — продолжала настаивать Амалия. — И я сама буду виновата в этом. Мы возненавидим друг друга.

— А если бы я сказал, что люблю вас…

— Не-ет! Нет нужды… не теперь! Кроме того, это ничего не изменит. Разве вы не понимаете? — Она проглотила подкативший к горлу комок. — О, Роберт, поцелуйте меня, пожалуйста, и пусть это будет в последний раз.

Он закрыл ее рот жадным, яростным поцелуем, словно ждал сопротивления, но его не было, и излишняя энергия : током высокого напряжения пробежала по ее телу, заражая его желанием такой силы, что, казалось, каждый нерв напряжен до предела. Амалия обвила его шею руками и прижалась к Роберту обнаженной грудью. Руки Роберта скользнули к не защищенной корсетом талии и сжали ее, словно хотели переломить. Амалия тяжело вздохнула. Тотчас его объятия ослабли, и она почувствовала влажную гладкость языка, настойчиво раздвигающего ее губы в безмолвном извинении за причиненную боль. Соединенные поцелуем, они жаждали близости, и руки обоих, желая угодить своим хозяевам, торопливо освобождали их от одежды: бакского жилета, блузки, сюртука, галстука… Амалия провела губами по его губам, ощутив в самом уголке его рта щетину, оставшуюся после тщательного бритья, и легкий аромат рома на подбородке, к которому она прижалась лбом.

С галстуком пришлось повозиться: она освободила его концы и теперь извлекала золотую запонку из ворота рубашки. Амалия расстегнула его жилет и сунула руку под планку рубашки, чтобы погладить волосы на его груди. Раздался стон, и Роберт, не выдержав пытки страстью, сбросил за землю сюртук и увлек Амалию за собой.

Они быстро закончили раздевать друг друга, и теперь солнце упоенно ласкало их обнаженные тела цвета абрикоса и персика, бронзы и меди, мерцающими бликами отсвечивало в их спутавшихся волосах. Оно обволакивало их своим теплом, слепило ярким светом — языческое солнце добра и всепрощения. Наконец Роберт оторвался от нее и, опустившись на спину, потянул ее на себя. Теперь ласковому солнечному взору открылся перламутровый блеск ее спины.

Амалия приподнялась на руках и нависла над Робертом, лаская затвердевшими сосками его грудь. Разметавшиеся волосы прикрывали их атласным покрывалом. Его лицо было наполовину в тени, и все его желание сосредоточилось в темно-синих глазах, пожиравших ее. Роберт поймал ее губы и прильнул к ним. Дыхание Амалии участилось, когда она ощутила между бедер его восставшую плоть, которая, нежно прикасаясь, искала желанный вход под арку райского наслаждения. Она почувствовала внутреннее напряжение ожидания желанного гостя, а может, и властного хозяина, которому нужны будут и пространство, и влага. Она сдвинулась чуть-чуть назад, не сводя с Роберта затуманенных глаз, а потом медленными полукружьями помогла гостю войти в нее и заполнить собою пустоту сладостного ожидания.

Роберт улыбнулся, как бы одобрив изысканное начало любовных игр. Удовлетворение, невысказанная благодарность и мольба, от которой перехватило дыхание, светились в его глазах. Амалия почувствовала, как слезы радости блестящими росинками повисли на ресницах. Трепет пробежал по ее телу, переходя в мелкую дрожь.

С тихим стоном Роберт привлек ее к себе и тут же перекатился на бок, а потом так, что оказался под Амалией. Он страстно и нежно ласкал ее тело, проводя губами по набухшим соскам, обволакивая их то жарким дыханием, то влажным языком. Ее тело отвечало на его ласки, отдаваясь первобытному инстинкту. Амалия извивалась в объятиях, гладя жесткие завитки его волос, которые, казалось, сами тянулись к ее ладоням, обвиваясь вокруг ее пальцев, а ее глаза наполнялись слезами. Его мощное мужское тело пьянило ее, хотелось забыться, не думать ни о ком и ни о чем. Однако угнетала мысль, что все это в последний раз и никогда не повторится.

«Но ОН никогда НЕ СОГЛАСИТСЯ!» — подумала она, ощущая влажное прикосновение сильных пальцев мужчины к самой потаенной части ее тела, к ее сокровенной женственности. Она сладострастно застонала и плотнее закрыла глаза. Реальность и вопросы о том, что грех, а что нет, утонули в накатившей на нее волне чувственного восторга. По сравнению с ним все выглядело мелким и ничего не значащим. Он стал составной частью ее существа, и никто не смог бы его отнять. Никто и никогда!

Роберт поймал ее губы своим полуоткрытым ртом, прижал мускулистые ноги к ее ногам и откатился вместе с нею в ароматный, мокрый от росы клевер. Их тела, напоминая тела язычников, купались в мягкой влаге рассвета, сплетаясь друг с другом и вытягивались рядом, испытывая огромное желание слиться в нечто единое, а потом раствориться в природе.

Никогда в жизни Амалия не чувствовала себя такой естественной и такой свободной. Каждая клеточка ее влажной кожи пылала страстью. Кровь, отхлынув от сердца, прилила к бедрам, животу, ногам, окружив пульсирующим теплом лоно любви. Они вновь перекатились, и Роберт вознесся над нею, а потом прильнул к ней, слившись в безумном порыве! С каждым новым толчком он проникал все глубже, заполняя ее существо собой, своей неистощимой страстью. Амалия хотела, чтобы их тела слились, чтобы навсегда осталась в памяти их последняя встреча.

Ее чувства обострились и напряглись до предела, готовые взмыть в неизведанное. Глаза застилал туман. Ее дыхание затерялось у нее в горле, а мысли распались на множество ярких осколков. Пальцы впились ногтями в спину Роберта, как бы понуждая его освободиться самому и освободить ее от этих сладостно-мучительных оков. Все произошло внезапно, как и подобает чуду, у которого нет ни возраста, ни названия, ни пределов возможного. Что-то взорвалось внутри нее, и в то же самое мгновение он врезался в самую середину бушевавшего внутри нее шторма, потом толчок повторился, и мощная струя успокаивающей влаги излилась внутрь. Амалия тихо вскрикнула, изогнувшись под ним, и любовники замерли в неподвижности.

Через какое-то время Роберт откинулся на спину, привлекая Амалию к себе и положил ее голову себе на грудь. Они лежали молча, каждый думал о своем, слышалось только их учащенное дыхание. Смешанный с росой пот холодил тело. Где-то неподалеку в роще прокричала кукушка. Беспокойный кузнечик трещал у самого уха. Вода в заводи тихо плескалась о берег.

— Надеюсь, что здесь нет ядовитого плюща, — сказал Роберт весело.

— Или красных клопов, — добавила Амалия.

— Проклятие! — Роберт весь напрягся.

Красными клопами здесь называли тропических песчаных блох, которые имели обыкновение откладывать яйца под кожу человека. В других местах их называли «чигоу». Укус клопов был неопасен, но вызывал невероятный зуд. Амалию рассмешил страх этого сильного мужчины перед маленьким насекомым, но не успела она и слова сказать, как очутилась в траве. Роберт повернулся широкой спиной к заводи, стараясь загородить ее собой и разбросанную вокруг них одежду. Ничего не понимая, Амалия попробовала сесть, но он снова уложил ее на траву, метнув быстрый взгляд за спину.

И тут она увидела, наконец, очертания знакомого треугольного паруса в кремово-синюю полосу. Единственным судном в заводи, щеголявшим столь заметным парусом, была баржа Жюльена. Она медленно проплывала вдоль берега, сияя на солнце белизной бортов и блестя брызгами рассекаемой воды. Баржа напоминала бабочку — существо красивое, но бесполезное. Стоявшего у руля Тиге скрывал парус, зато хозяин баржи, окруженный многочисленными подушками, был виден как на ладони. Жюльен сидел, выпрямившись, сдвинув соломенную шляпу на затылок. Неожиданно лицо его вытянулось от изумления и гнева: он смотрел прямо на лужайку, облюбованную Робертом для встречи с Амалией.

Когда они въехали, наконец, в «Рощу», баржа мирно покачивалась у причала, а парус был убран. Они вернулись домой не сразу. Потребовалось время, чтобы отыскать в траве заколки, отряхнуться, почиститься, привести себя в порядок, чтобы солнце успело высушить влажную одежду. Амалия не знала, надо ли быть благодарной за эту вынужденную отсрочку. Возможно, было бы лучше, если бы Жюльен пристал к берегу и дал выход гневу. Но он не захотел ссориться в присутствии слуги. Заметил их Тиге или нет, неизвестно, но привлекать лишний раз его внимание к хозяйским проблемам, конечно же, не следовало.

Дорогой они с Робертом почти не разговаривали, каждый был занят собственными мыслями. Амалия хотела бы знать, о чем думал Роберт, пока они ехали, но бесстрастное выражение его лица и спокойный взгляд могли означать что угодно, только не раскаяние. А сама она сожалела? Вряд ли. Хотя и следовало бы, наверное.

Судя по обилию горшков, бочонков всех размеров, ящиков и банок, покрывавших склоны холма перед домом, долгожданные кусты из Китая благополучно прибыли. Пароходик вместе с плоскодонными баржами, на которых привезли все это добро, уже отбыл вниз по реке в сторону Сан-Мартинвиля. Мами с зонтом в руке прохаживалась по дорожкам будущего сада под руку с Джорджем, который показывал ей наиболее интересные растения и кусты. Ни Хлои, ни Жюльена поблизости не было.

Роберт и Амалия спешились перед домом. Мами, увидев их, помахала рукой. Джордж крикнул им, чтобы шли полюбоваться его сокровищами. Амалия сказала, что сначала должна переодеться. Судя по столь дружелюбному приему, Жюльен не успел или не захотел сообщить Мами об увиденном на берегу заводи.

Амалия перекинула шлейф платья для верховой езды через руку и направилась к дому. Роберт шагал следом за ней. Дождавшись, когда конюх уведет лошадей, Амалия тихо сказала:

— Нам не нужно входить в дом вместе. Лучше, если вы останетесь здесь.

— Я не могу оставить вас наедине с ним, — ответил Роберт.

— Вы можете, но не станете.

— Пожалуй!

Неуступчивость в его голосе свидетельствовала о том, что ей не удалось убедить его. Впрочем, она на это особенно и не надеялась. Наклонив голову, Амалия шагнула в сторону нижней галереи, пересекла ее под углом и вошла в лоджию. Перед лестницей на второй этаж она остановилась, чтобы снять шляпку с вуалеткой.

— Не останавливайся на этом, дорогая! — заметил Жюльен с изрядной долей сарказма. Он стоял на верхней площадке прямо у нее над головой. — Ты можешь снять и все остальное, пока люди смотрят. В сущности, мне не ясно, зачем ты вообще взяла на себя труд одеться.

— Жюльен, остановись! — Голос Роберта, раздавшийся у нее за спиной, звучал твердо.

— В самом деле? И мне следует закрыть глаза на то, как вы оба в костюмах Адама и Евы резвились на глазах у потрясенной публики? Жаль, конечно, что зрителей было мало.

— Это произошло случайно.

— Неудачный случай, я понимаю. Ты это имел в виду? — голос Жюльена звучал спокойно и размеренно. — Мне и в голову не приходило, мой дорогой кузен, что ты можешь забыть о правилах приличия, о своем добром имени, репутации моей жены, наконец. Право, я был о тебе лучшего мнения.

— Жюльен, прошу тебя, — воскликнула Амалия, уязвленная презрением, звучавшим в каждом слове мужа. — Все было совсем не так.

— Да? Мило! Мне следует поверить, что столь беззаботными вас сделал мимолетный порыв страсти, не так ли? Очень трогательно! Но у меня нет желания стоять и смотреть, как вы оба выставляете меня на весь белый свет рогоносцем только потому, что не можете сдерживать себя!

Роберт подошел к Амалии, молча взял ее за руку и, поднявшись вместе с ней, прошел мимо Жюльена, так что тому пришлось отступить, пропуская их вперед.

— Больше этого не повторится, — сказал он мрачным и немного усталым голосом.

— Надеюсь, что нет! — быстро согласился Жюльен. — А вообще, пора заканчивать этот маскарад. Цель почти полностью достигнута, по крайней мере, так утверждает Тиге, который в большой дружбе с камеристкой моей жены. Если Амалия беременна, нет смысла продолжать эту игру.

Амалия почувствовала пристальный взгляд Роберта, брошенный в ее сторону, но не могла встретиться с ним глазами. Она также поняла, что к ним приближается Мами, которая с минуты на минуту поднимется на второй этаж.

— Согласен! — бросил Роберт.

Пришла очередь Амалии взглянуть в его сторону, и взгляд ее карих, глаз затуманился. Суровые черты мужественного лица Роберта сохраняли спокойствие. Она перевела взгляд на мужа и увидела, что чувственный рот Жюльена расплывается в довольной улыбке.

— Признаюсь, после того, что я увидел сегодня утром, не рассчитывал на столь разумный шаг, — сказал он весело.

— Лучше выслушай меня.

— Ну? — Жюльен вдруг насторожился.

— Я согласен с тобой, что пора заканчивать маскарад, — начал Роберт. — Не следовало вообще это затевать, но… Я хотел забрать Амалию еще до того, как узнал о ребенке, теперь никто и ничто не помешают мне сделать это.

— Нет! Нет! И нет! — взволнованно воскликнула Мами, которая, спотыкаясь, преодолевала последнюю ступеньку лестницы. — Ты не знаешь, что говоришь! Подумай о скандале, который разразится. Этого нельзя допустить! Никак нельзя!

— Прошу прощения, — сказал Роберт, взглянув на свою тетю, — но оставлять все как есть тоже невозможно.

— Ты согласился! Ты обещал! Подумай только, что ты говоришь, mon cher? Мы никогда не сможем людям в глаза посмотреть. — Руки старой женщины, которые она протягивала к племяннику, дрожали, лицо покрылось мертвенной бледностью, на верхней губе выступили капельки пота.

— Я же не думал, что все кончится именно так. Нехорошо было просить меня об этом, но и с моей стороны глупо было думать, что я способен на такое.

Жюльен шагнул к Амалии и, схватив ее за руку, стал тянуть к себе. На его лице застыло странное выражение, сродни страху.

— Я не позволю тебе забрать ее у меня, слышишь? Она — моя жена, и она останется со мной, где ей и следует быть.

Мами издала звук, похожий на стон, и, прижав руку к груди, прислонилась к колонне. Роберт взял Амалию за локоть для того, чтобы поддержать ее или предложить уйти, но Жюльен рванул жену к себе.

В душе Амалии поднимался праведный гнев: они спорили, ссорились, строили в отношении ее свои планы, но никто не удосужился узнать ее мнение. Это усилило и без того не затухающую боль: все они пользовались ею, чтобы обманом произвести на свет наследника владений Деклуе. Амалия вырвалась из цепких рук Жюльена и приблизилась к Роберту, который отпустил ее локоть и обнял за талию. Жюльен вновь ухватил жену за запястье, пытаясь оторвать ее от кузена.

— Ты выбрала его, не так ли? Ты выяснила, наконец, кто забирался к тебе в постель, и решила стать при нем шлюхой? — кричал Жюльен, не заботясь больше о том, что его могут услышать. — Я рад, что понял, наконец, кто моя жена! Я женился на сучке, гулящей девке, которая плевать хотела на клятвы у алтаря и готова бежать за любыми штанами, лишь бы получить то, без чего она жить не может.

В глазах Амалии потемнело от несправедливых обвинений, которыми осыпал ее Жюльен. Какая-то доля правды в его словах была, и от этого они жгли больнее,

Потом раздался звериный рык, звук удара в челюсть, и Жюльен отлетел к перилам, больно ударившись об одну из колонн. Роберт, руки которого все еще были сжаты в кулаки, навис над распластавшимся на полу кузеном. Жюльен приподнялся, опираясь плечом на балюстраду и изумленно тараща глаза, потом потрогал щеку, где багровело оставшееся от удара пятно. В его глазах появился холод.

— Надеюсь, ты готов ответить за это? — спросил он мягко, почти дружелюбно.

— Жюльен! — вскричала Мами испуганно.

— Не дури! — жестко ответил Роберт, не сводя глаз с лица кузена.

— А почему бы и нет? Ведь ты и так начал показывать всем, что я круглый идиот, если не хуже.

— Никогда и не думал об этом! — Роберт выпрямился и отошел в сторону.

— А что же может заставить тебя драться на дуэли? — спросил Жюльен вкрадчиво. — Может, честь моей жены или отсутствие таковой?

— Жюльен, сынок! — простонала Мами, вложив в эти слова остатки сил.

Наступила напряженная тишина.

— Выбор оружия, полагаю, мой? — спросил Роберт тихо, безо всякого выражения.

— Смею ли надеяться, что ты выберешь шпагу? — спросил Жюльен злорадно.

— Нет! — прошептала Мами.

Амалия стояла с расширившимися от ужаса глазами.

— Я не так глуп, как тебе хотелось бы, — процедил Роберт сквозь зубы. — Выбираю пистолеты, расстояние — двадцать шагов.

Жюльен улыбнулся, и в его темных глазах впервые за этот вечер засветилось удовлетворение.

— Завтра на рассвете, — бросил он небрежно. — На прежнем месте.

Мами рухнула на пол и лежала без движения. Роберт поднял тетку на руки, отнес ее в холл и бережно усадил в кресло, Амалия расстегнула ей ворот и корсет, а Полина принесла флакон с нюхательной солью. Мами пришла в себя, но отказалась от вина и оранжада, продолжая рыдать и оплакивать la scandale.

Увидев, что Мами пришла в себя, Роберт откланялся: неловко оставаться при подобных обстоятельствах. Кроме того, ему необходимо было подготовиться к предстоящему поединку: найти секундантов, врача, который согласился бы участвовать в незаконном деле, составить завещание.

Амалия старалась не думать о случившемся. Какое-то время она провела с Мами, потом проводила ее в спальню, где свекровь прилегла на узенькую кушетку, стоявшую в ногах у роскошной постели под балдахином на четырех столбах. Она бормотала что-то довольно бессвязное о ночи, когда на этой самой постели родился Жюльен, о том, какие это были трудные роды, но какой замечательный получился мальчик. Сбиваясь и повторяясь, она рассказывала о том, каким Жюльен был ребенком — капризным, непослушным, но очень милым, как его все любили, какими неразлучными они были с Робертом в детстве. Мами ни слова не произнесла о своих страхах и опасениях, связанных с предстоящей дуэлью, но они витали в воздухе, слышались в ее дрожавшем голосе, проглядывались в ее беспокойном взгляде, который то и дело обращался к молитвенному столику.

Наконец Амалии удалось сбежать к себе в спальню. Призвав звонком камеристку, она приказала приготовить ванну. Сняв платье для верховой езды, сложила его и убрала на верхнюю полку шкафа, не надеясь когда-либо надеть еще раз. По этой причине Амалия не стала чистить его от земли и грязи, въевшейся в плотный материал.

Устроившись на сиденье в ванной, она вскрикнула от удивления, обнаружив, что ванна напоминает перевернутую мужскую, шляпу с тульей, наполненной водой, и широкими полями, не позволявшими брызгам попадать на пол. Амалия крутила в руках маленький кусочек розового мыла и не могла справиться с сонмом разных, порой противоречивых мыслей, которые одолевали ее. Спрашивается, как могла она позволить соблазнить себя и отдаться мужчине на берегу заводи среди бела дня, да еще так, чтобы ее увидел там Жюльен? Теперь муж и любовник вынуждены драться из-за нее на дуэли. С воспитанными молодыми дамами такого не происходит. Почему же случилось с ней?

Амалия попыталась представить, что можно сделать, чтобы не допустить поединка, но ничего не придумала. Казалось, с самого начала в сговоре против нее были все: Мами, Жюльен и Роберт. Когда у нее возникли первые подозрения, Амалия пыталась поговорить с мужем откровенно, но… Если бы тогда Жюльен прекратил все это, не было бы теперь ни ссоры, ни дуэли, ни обморока Мами. Если бы он чаще оставался вечерами дома, вместо того, чтобы оставлять ее Роберту, если бы сам осознал, сколь глубока была обида брата… Сколько этих «если бы»?

Слова, брошенные Жюльеном ей в лицо, причинили Амалии нестерпимую боль. Она их не заслужила, по крайней мере, во все Дни, предшествовавшие поездке в «Ивы». Однако за происшедшее там, на берегу реки, ей не было оправдания. Тут Жюльен прав! И не надо ссылаться на интриги, потому что она сама допустила это и даже в какой-то мере спровоцировала. Амалия не могла убедить себя думать иначе. Но грубые, грязные слова, сказанные Жюльеном, не имели ничего общего с тем, что соединяло ее с Робертом.

Странно, но, обвиняя Роберта в содеянном, Амалия не презирала его, более того — где-то в глубине души была благодарна ему. Она затруднилась бы объяснить, почему. Возможно, потому, что он был ласков и нежен с ней, думал прежде всего о ее удовольствии, а может, потому, что теперь она точно знала, сколь многого могла лишиться, будь он больше джентльменом.

Амалия обвинила Роберта в бесчестности в ту ночь, когда поймала его в ловушку в комнате Жюльена. Она видела, что нанесла ему весьма чувствительный удар. И несмотря на это, он постоянно защищал ее. Даже этот поединок с Жюльеном…

Нет! Она решила об этом больше не думать, сосредоточившись на делах домашних — так быстрее пройдет время до дуэли. Впереди были вечер и целая ночь. Амалия закрыла глаза, мысленно перебирая неотложные дела: «Надо срочно почистить медную посуду, кончается запас масла для ламп, но есть жир и зола, из которых можно наделать свечей. К вечеру наверняка появятся визитеры, хотя теперь все так заняты приготовлениями к балу… Бал у Морнеев! — вспомнила вдруг Амалия. — Он назначен на сегодняшний вечер. Надо немедленно послать грума с запиской, что они не смогут приехать. Прятать беду под маской приличия — выше человеческих сил. Нет, не сейчас! Сидеть за столом, разговаривать, смеяться, танцевать, зная, что один из сопровождающих тебя мужчин будет ранен или даже убит — слишком сильное испытание. Я не выдержу этого, да и Мами тоже», — решила Амалия, выходя из ванной.

Но она ошиблась. Когда в халате из тонкого прохладного батиста Амалия входила в комнату свекрови, чтобы получить одобрение на отказ от бала, та с помощью камеристки, которая доставала из шкафа бальные платья, выбирала, в чем поедет к Морнеям. Увидев Амалию, мадам Деклуе изобразила приветливую улыбку.

— Ты уже решила, chere, что наденешь на бал? — спросила свекровь.

На какое-то мгновение Амалия подумала, что мадам не в себе.

— Я вспомнила о бале с минуту назад, — начала Амалия растерянно. — Разве мы в состоянии ехать?

— Мы не можем поступить иначе.

— Я думаю, нас смогут извинить…

— Чтобы потом все говорили: им было так стыдно, что они не решились показаться на людях?

Амалия подошла к Мами и села рядом.

— Никто не узнает, почему мы решили не приезжать.

— Ты слишком хорошо думаешь о нашем обществе, — сказала Мами, вздохнув. — Жюльену потребуются секунданты, Роберту — тоже, кроме того, нужен врач. Пять человек. Я бы изумилась, если бы кто-то из этих пяти не шепнул о случившемся жене, слуге или приятелю. На сей счет можешь не сомневаться: сегодня вечером все будут говорить только об этом.

— О, Мами! И это кроме того, что есть на самом деле?

Когда Амалия закончила, лицо Мами оставалось суровым.

— Сомнения кончились, — сказала она. — Все сплетничают и хихикают за спиной, прикрыв рот ладошкой. Ничего не поделаешь! Если мы не появимся сегодня вечером, все решат, что самое худшее из того, что они слышали, правда. Если же приедем и будем вести себя, как обычно, начнутся новые сомнения.

— Но стоят ли они того? — спросила Амалия с мольбой в голосе. — Да и вы себя чувствуете не совсем хорошо.

— Все из-за моего глупого вмешательства, теперь-то я знаю. Хотела, как лучше, а получилось…

— Возможно, по-своему вы и правы.

— Ты хочешь успокоить меня, но моя вина остается. Я подвела тебя, моя девочка. — Мами погладила руку невестки. — Но я постараюсь поправить дело. Обещаю! Прошу тебя лишь об одном: прости меня, если сможешь.

— Не говорите так, прошу вас, — начала Амалия, но Мами жестом остановила ее. Амалия не стала продолжать, только добавила: — Если я должна поехать на бал, мне лучше подготовиться.

— Конечно. И если будешь на кухне, попроси Марту принести в мою гостиную что-нибудь легкое перекусить.

Амалия согласно кивнула, направляясь к двери, но не успела взяться за ручку, как в нее постучали. Она открыла дверь и остановилась в недоумении. На пороге стоял Патрик Дай.

Надсмотрщик закрывал собой весь дверной проем. Он окинул Амалию наглым взглядом, особо задержавшись на округлостях груди, и его губы вытянулись трубочкой, словно он собирался удивленно свистнуть.

— Вы посылали за мной, мадам Деклуе? — обратился он к Мами.

— Да, мсье. Проходите! — подтвердила она, но не произнесла больше ни слова, пока Амалия не закрыла за собой дверь.

Платье, в котором Амалия собиралась появиться на званом вечере, было сшито из серо-голубого шелка с синим отливом в складках. Его фасон был прост: основа — колокол гладкой юбки, над ним — зауженный книзу лиф и круглый воротник с отделкой. Руки и шея открыты. Блеклый цвет и скромный фасон платья соответствовали ее настроению.

Оно лежало на кровати, пока Амалия, сидя в капоте перед туалетным столиком, занималась своей прической. На этот раз она попросила Лали уложить волосы попроще, что соответствовало бы стилю платья; кроме того, у нее так разболелась голова, что более длительной процедуры Амалия просто не выдержала бы.

Служанка разделила волосы на три пряди: две маленькие по бокам и одну большую, которая тяжелым узлом легла на затылке. Маленькие пряди Лали закрутила в виде роз на висках. Затем достала заколку в форме листьев папоротника из синего бархата и закрепила узел. Закончив, она подала хозяйке ручное зеркало. Амалия повернулась так, чтобы видеть себя сзади, сбоку, и осталась довольна.

— Очень красиво, как всегда, — улыбнулась она.

— Я стараюсь. — Девушка слегка зарделась от похвалы и, чтобы скрыть смущение, занялась шелковыми чулками хозяйки.

В эту минуту дверь в спальню мужа раздвинулась, и появился Жюльен в красном бархатном халате, отделанном черным шнуром. Он кисло усмехнулся, увидев удивление на лице жены и ее камеристки, потом сделал знак Лали, чтобы она ушла.

Амалия медленно встала, держась одной рукой за ворот, а другой запахивая непослушные полы капота.

Первое, что ей пришло в голову — это то, чего так боялся Роберт: Жюльен решился требовать от Амалии исполнения супружеского долга. Неужели перспектива потерять ее придала ему силу и уверенность? Если судить по выражению лица, то этого можно было ожидать.

Когда за служанкой закрылась дверь, Жюльен повернулся к ней и довольно грубо сказал:

— Нечего на меня смотреть! Я не хотел тебя обидеть утром.

— Да-да, я знаю. — Амалия думала, чем бы отвлечь его внимание и перевести разговор на более безопасную тему. — Конечно, тебе было неприятно увидеть нас вдвоем…

— Это не оправдание моей грубости. Я сожалею о том, что сказал и сделал. Очень сожалею! Наброситься на тебя после всего случившегося — непростительно, особенно если учесть, что я все знал. Не понимаю, что на меня нашло? Я надеюсь только на твою снисходительность.

Жюльен говорил все это, не поднимая глаз от пола, словно рассматривал рисунок на ковре у ее ног. Так было, наверное, легче.

— Если ты видишь в случившемся неуважение к твоему положению в обществе или к твоему имени, которое ношу, ты ошибаешься, — произнесла она сдавленным голосом. — По своей воле я не сделаю ничего такого, что бы поставило все это под угрозу.

— О большем я и не прошу.

Воцарилась тягостная тишина. Нахмурившись, Жюльен засунул руки в карманы халата, продолжая рассматривать рисунок на ковре. Амалия проглотила комок, неожиданно подступивший к горлу. Бронзовые часы на камине ожили и отбили очередной час. Они оба разом взглянули на часы. Жюльен откашлялся, прежде чем сказать то, ради чего, собственно, пришел.

— Тебе, видимо, кажется странным, что муж позволил другому мужчине… посещать свою жену?

— Я? Да, конечно… так оно и было, но Роберт объяснил…

— Вот как?! Любопытно было бы узнать, что сказал мой разлюбезный кузен? — В голосе Жюльена зазвучали знакомые нотки. — Надеюсь, он сообщил, почему было так?

— Отчасти.

Он поднял на нее глаза, которые, сузившись до испытующих щелочек, встретились с ее немигающим взглядом. Через минуту Жюльен, как показалось Амалии, облегченно вздохнул.

— Тогда я должен поблагодарить его.

Амалия сделала шаг к нему, но не настолько близко, чтобы прикоснуться.

— Если так, нельзя ли отменить эту бессмысленную дуэль? Ты был оскорбленной стороной, не мог ли бы ты…

— Нет! — прервал ее Жюльен. — Я могу смириться с тем, что сделала ты, но не Роберт… Он предал тех, кто ему доверял. Он знал обо всем с самого начала, и его вполне устраивала та роль, которую он готов был играть до бесконечности… если вовремя не остановить, конечно. Я не могу это оставить без последствий.

— Пожалуйста! Прошу тебя… Я сделаю все, что ты пожелаешь! — В голосе Амалии звучала мольба.

Кривая усмешка скользнула по губам Жюльена.

— Волнуешься за него… или за меня? Наверное, зря спрашиваю.

— За обоих! Что бы ни случилось, все — на моей совести.

Фраза эта сорвалась с ее губ случайно, но она была чистой правдой. Амалия дотронулась до его руки, в ее карих глазах застыла мольба.

Жюльен погладил щеку жены кончиками пальцев. Лицо его смягчилось.

— Какая же ты красивая! Идеал большинства мужчин, очаровательная, страстная, трудолюбивая и невероятно милая. Я мог бы соблазниться.

Амалия ждала, дыхание перехватило. Как сможет она выполнить то, что только что пообещала, как сможет после этого жить в согласии с собой? И все же она не отшатнулась, не отпрянула.

Его рука медленно вернулась в карман халата.

— Такая жена для меня — украшение, дома, если не постели… Это все, о чем я прошу тебя.

 

ГЛАВА 11

Дом семейства Морнеев был построен в классическом стиле наподобие греческого храма, окруженного со всех сторон колоннами, которые поддерживали крышу и галереи. На втором этаже галереи не было. Дому не исполнилось еще и двух лет. По меркам Сан-Мартинвиля он был слегка претенциозным и смахивал на жилище нувориша. Однако сей факт никому не мешал пользоваться гостеприимством мсье Морнея, человека в высшей степени примечательного. Он, например, прекрасно разбирался в винах и предпочитал жить в городе, управляя своими небольшими владениями на берегах реки Теш, нежели вести огромное хозяйство на землях в долине Миссисипи, которые он только изредка навещал. У мсье Морнея была пухленькая смешливая женушка, которая умела создавать уют, принимать гостей и раз в два года одаривала мужа живым доказательством своей любви и привязанности. В результате двадцать четвертый год совместной жизни встречала вместе с двумя сыновьями и тремя дочками на выданье, для которых собственно и устраивались эти роскошные увеселения.

Дом Морнеев имел три этажа. Весь третий этаж занимала огромная зала с натертым до блеска полом и облицованными дубом стенами, которые украшали зеркала и створчатые окна, открывавшиеся на все четыре стороны. Зала предназначалась для балов, однако, несмотря на всю свою элегантность, была расположена не совсем удачно. Жара, поднимавшаяся снизу, скапливалась наверху, подогреваемая солнцем, которое просвечивало залу буквально насквозь в любое время дня. Когда же к атмосферному теплу добавилось живое тепло двухсот гостей, дамам, не участвовавшим в танцах, пришлось поработать веерами, а джентльмены, одетые в узкие, плотно обтягивающие фигуры сюртуки, были замечены в том, что украдкой вытирали лица платками.

В зале находилась не только молодежь. Здесь можно было увидеть и молодоженов, и тех, кто собирался праздновать золотую свадьбу. Карточные столы разместились в гостиной на первом этаже. Несколько джентльменов и пожилых дам, уставших от жары и толкотни, направились туда. Одной из достопримечательностей дома была винтовая лестница главного холла. По ней беспрестанно сновали те, кто хотел уединиться в одной из комнат для отдыха.

Музыканты, скрытые в углу за кадушками с папоротниками, играли с большим подъемом. Гости то и дело угощались охлажденным пуншем, в котором мелодично позвякивали кусочки льда, доставленного за немалые деньги пароходом из Нового Орлеана. Свечи в канделябрах и люстрах с хрустальными подвесками усиливали жару; язычки пламени, колебавшиеся от сквозняка и волн теплого воздуха, поднимаемых танцующими, отражались причудливыми тенями на потолке и стенах. Букеты роз и кусты жасмина источали ароматы, которые могли соперничать разве что с последними достижениями французских парфюмеров. Шелковые дамские платья нежных пастельных тонов приятно ласкали глаз, контрастируя с черными костюмами мужчин. В одном углу залы мсье Морней оживленно беседовал с отцом Жаком, который время от времени навещал прихожан. Шум голосов и взрывы смеха смешивались с мелодией вальса. Несмотря на поздний час, все вокруг сияло и светилось, а веселье и прекрасное настроение гостей свидетельствовали о том, что праздник продолжался.

Амалия, устроившись в кресле у стены, предалась размышлениям: «Неужели все те, кто так беззаботно порхают по залу, на самом деле лучше меня, или они умеют лучше скрывать свои беды? Есть ли у них свои тайны и страхи, которые их компрометируют? А сколько здесь, в зале, таких же, как я, прелюбодеек? Наверное, не так много?»

Женщины на плантациях жили на виду, в окружении слуг и родственников. Ни одна уважающая себя особа не решилась бы оказаться одна в обществе мужчины, который не является ее родственником, и не отважилась бы выйти из дому без сопровождения близкого мужчины. Так что возможностей изменять у женщины практически не было. Другое дело мужчины. Свободная любовь в их среде даже поощрялась, особенно когда это касалось неженатых мужчин, поскольку регулировала их неуправляемые страсти. Позднее спектр возможностей расширялся. Многие жены, например, готовы были закрывать глаза на шалости своих благоверных, лишь бы избежать беременности каждый год.

Однако соблазны существовали и у женщин. Амалия это знала теперь не понаслышке. Возможно, было разумным ограждать даму частоколом условностей, коль ее целомудрие так ценилось. Конечно, цель состояла в том, чтобы сохранить чистоту рода по мужской линии: редкий мужчина согласится дать свое имя чужому ребенку. Насколько разумнее было бы прослеживать род по женской линии: так ли уж важно, чьего ребенка женщина носит под сердцем?

Амалия поднялась, словно подхваченная невидимой волной, и, смущенно оглядываясь, стала пробираться по краю танцевального зала к выходу. Она уже станцевала польку и вальс с Жюльеном, после чего он принес ей пунш и оставил в обществе Мами. Появившиеся откуда-то сестры Одри увели свекровь в карточную комнату. Потом подлетел Джордж и пригласил ее на гавот: снедаемый ревностью англичанин не мог спокойно смотреть на то, как Хлоя танцует с каким-то усатым креолом. Он аккуратно провел Амалию в двух фигурах, а при переходе поспешил подхватить свою ненаглядную, которая сходила с площадки для танцев.

Кажется, они уже выяснили отношения и теперь, весело кружась, проносились по залу. Хлоя смеялась, прильнув к Джорджу. Не привыкший к такому климату англичанин страдал от жары больше других. Он так сильно потел, что держал платок в руке, лежавшей на талии Хлои, чтобы не оставить пятен на шелке ее платья.

Музыка смолкла. Хлоя раскрыла веер, чтобы обмахнуть им побагровевшее лицо партнера, и они направились к чаше с охлажденным пуншем. Глядя на них, Амалия усмехнулась: «Просто стыдно, что Жюльен не видит, какая чудесная пара из них получится».

— Разрешите пригласить вас на танец?

Амалия обернулась и увидела у своего локтя Роберта. Она собрала всю волю, чтобы не показать виду, как учащенно забилось ее сердце.

— Не уверена, что это разумно, — ответила Амалия тихо.

— Все происшедшее с нами неразумно. Зачем же сейчас выяснять цену?

— Потому что расплачиваться придется не только нам.

— Твоя правда, — улыбнулся он печально. — Мне здесь остаться, продолжая светскую беседу, или убраться восвояси?

Амалия отметила несколько косых взглядов в их сторону. В этой ситуации было бы лучше, если бы Роберт отошел и пригласил на танец какую-нибудь одинокую скучающую даму, но предложить такое у Амалии язык не поворачивался.

— Что же вы решили? — спросила она нетерпеливо.

— Я решил танцевать с тобой, — улыбнулся Роберт. — Это прекрасная возможность обнять тебя.

И прежде, чем она что-либо возразила, Роберт положил руку ей на талию и закружил в вихре вальса. Они двигались плавно и абсолютно синхронно, как единое целое, скользя и вращаясь; он вел, а она подчинялась. Их взгляды встретились, и Амалия отметила, что глаза Роберта приобрели сапфировый оттенок. Ее юбки оплели их обоих, соприкасаясь с его брюками, обволакивая, но для Амалии и Роберта никого вокруг будто не существовало, они танцевали в каком-то сумасшедшем экстазе — так исполняют ритуальные танцы. Близость Роберта кружила ей голову, вызывала желание прижаться и раствориться в нем. В какой-то момент, замечтавшись, Амалия потеряла ориентацию и сбилась с ритма. Она качнулась к нему и замерла: глаза приоткрыты, влажные губы, словно лепестки мокрых от росы роз.

И все же в глубине души шевелился червь сомнения: почему он никак не реагирует на расползающиеся по углам слухи и почему так спокоен накануне дуэли с братом? Амалия не могла не задаваться и другим вопросом: хотел ли Роберт, чтобы все знали об их романе, если будет позволительно так назвать их странные отношения? А вдруг ему было выгодно, чтобы их видели вместе у заводи? И не потому ли он спокоен накануне дуэли, что уверен в ее исходе? Вопросы, вопросы, вопросы… Амалии не нравился такой ход мыслей, но отмахнуться от них она не могла, ибо слишком хорошо помнила, как Роберт обманом прокрался в ее постель.

Казалось, музыка никогда не смолкнет. Амалия почувствовала, как начинает раскалываться голова. Она слегка поморщилась.

— Что-то не так? — спросил Роберт заботливо.

— Я бы предпочла вернуться домой.

— Вместе со мной, — добавил Роберт быстро.

— Я серьезно.

— И я не шучу.

— С вами никогда ни в чем нельзя быть уверенной, — сказала она, пытаясь заглянуть ему в глаза.

Но лицо Роберта оставалось непроницаемым. Наконец музыка смолкла. Но не успел он ответить, как на Амалию вихрем налетела Хлоя.

— Мне нужно с тобой срочно поговорить, — выпалила она единым духом, хватая Амалию за руку и таща ее из зала так, что та чуть не попала под ноги прислуге, которая собирала пустые бокалы из-под пунша.

Амалия позволила Хлое увести себя в комнату отдыха, бросив извиняющийся взгляд на Роберта, который не спускал с нее глаз. По дороге она попыталась выяснить, что так взволновало Хлою, но та, обиженно поджав губы, молчала. В конце концов Амалия решила, что речь пойдет о предстоящей дуэли. Правда, она не знала, что знает Хлоя и от кого?

В спальне, превращенной на время бала в комнату отдыха для дам, было сравнительно пусто. Только две пожилые матроны прихорашивались по очереди перед зеркалом, висевшим над туалетным столиком в стиле ампир. При этом они обсуждали две животрепещущие проблемы: как заставить мужей не храпеть во время сна и как безболезненно для себя и окружающих поменять образ жизни. Когда, наконец, они выплыли из комнаты, энергично обмахиваясь веерами и прижимая к носам надушенные платочки, Хлоя осмотрела каждый уголок и, убедившись, что они с Амалией одни, посмотрела ей прямо в глаза и сказала:

— Услышав новость о дуэли Жюльена и Роберта, я чуть по-настоящему не грохнулась в обморок. Я понимаю, что это дикая ложь, но правду хочу услышать только от тебя.

Амалия взглянула на возбужденное лицо девушки и отвела в сторону взгляд.

— Разве Мами не рассказала тебе об этом? — спросила она, пытаясь унять волнение.

Хлоя повернулась, чтобы рухнуть в ближайшее кресло.

— Значит, это правда?! — прошептала она побелевшими губами.

— Боюсь, что да.

— Почему же мне ничего не сказали? Почему со мной обращаются, как с несмышленым ребенком?

— Не знаю. Возможно, Мами не хотела тебя огорчать, — попыталась она успокоить Хлою.

— Огорчать меня?! А если один из них будет убит? Меня тоже не будут огорчать грустным известием? Вы что, с ума все посходили?

— Пожалуйста, не надо. Успокойся.

— Но если они будут драться, все кончится именно этим. Неужели ты не понимаешь? Их необходимо остановить! — В голосе Хлои растерянность уступила место жажде деятельности. — Немедленно остановить!

— Кто знает способ остановить двух мужчин, пожелавших драться на дуэли? — спросила Амалия с горечью, и сама же ответила: — Я такого способа не знаю.

Она отошла к открытому окну. Сверху доносились звуки музыки и шарканье ног танцующих.

— Ах, Амалия, ты не понимаешь. Они же выросли как братья.

— Близкие люди сами разберутся, как причинить боль друг другу, чтобы прощение принесло радость и покой.

— Какое мне дело до того, простят они друг друга или нет?! Лишь бы живы остались. Я думаю сейчас о Мами. Если любой из них будет даже ранен, она не перенесет этого удара.

— Возможно, ты права. — Амалия потерла кончиками пальцев переносицу, где концентрировалась боль.

— Если бы знать причину, можно было бы что-то предпринять. — Хлоя испытующе взглянула на Амалию.

— Почему же тот, кто рассказал тебе о дуэли, не поделился своими предположениями?

— В том-то и дело, что никто мне не рассказывал, — обиделась Хлоя. — Просто я случайно услышала разговор незнакомых мне людей, но, как только они увидели меня, тотчас переменили тему. Хотя, мне кажется, они тоже не знали истинной причины ссоры.

— Думаю, будет лучше, если ты спросишь об этом Мами. Глаза девушки сузились.

— У меня такое ощущение, Амалия, что и ты могла бы кое-что рассказать, если бы захотела.

— С чего ты взяла?

— Я не уверена, — ответила Хлоя медленно, — но думаю, что ты все знаешь.

Беседу пришлось прервать из-за впорхнувшей стайки девушек, которые, тараторя, хохоча и подсмеиваясь друг над другом, вмиг заполнили комнату своими широкими юбками. Они обрадовались встрече с Хлоей и, к большому облегчению Амалии, увлекли ее за собой в соседнюю комнату. Воспользовавшись тем, что на нее никто не обращал внимания, Амалия выскользнула за дверь.

Все стулья, стоявшие вдоль стен залы, были заняты. Оставались свободными лишь те, что стояли в углах, куда не попадал свежий воздух. Увидев Амалию, которая устраивалась в одном из дальних углов залы, Джордж подошел к ней и предложил бокал охлажденного пунша. Напиток оказался слишком сладким и совсем не помог от головной боли, которая мучила ее вот уже несколько часов кряду. Джордж покинул Амалию; как только на горизонте появилась несравненная Хлоя. Амалия осталась одна с полупустым бокалом в руке. Она сидела и думала о своем, пока подошедшая горничная не забрала ненужный бокал.

Неподалеку от Амалии присели две молодые женщины. Их голоса доносились до нее, перекрывая музыку. Говорили они о кулинарных рецептах, болезнях детей/особых трудностях беременности в летнее время и о том, что женщинам в положении в жаркое время года лучше находиться где-нибудь у воды, тогда меньше опасность выкидыша.

У Амалии был свой интерес к подобным темам, поэтому она со вниманием прислушивалась к разговору соседок, стараясь не пропустить ни слова. Но, к сожалению, очень скоро дамы, имевшие родственников в Новой Иберии, переключились на перемывание косточек ближним. Они рассуждали о том, что можно поехать на все лето на остров Дернир, где собирается отдыхать их общая знакомая Франсис Прюетт, дочь миссис Мур, которая владела несколькими тысячами акров земли и когда-то была замужем за одним из Уиксов, хотя недавно она овдовела во второй раз.

Франсис была всего на год старше Амалии, но уже дважды побывала замужем. Теперь, как следовало из разговора соседок, она жила в родовом поместье «Тенистое» с двумя детьми — мальчиком и девочкой — от первого брака с неким мистером Магиллом. И хотя Франсис все еще носила темные платья, но с окончанием официального траура по второму мужу стала появляться в свете. Молодая привлекательная женщина с положением и деньгами обязательно должна выйти замуж, хотя бы для того, чтобы у детей был отец.

Вдовы. Разговор о них — лишнее напоминание о том, что смерть облюбовала эту часть страны и потому может в любую минуту появиться и забрать с собой тех, кого мы любим. Амалии не хотелось думать об этом, особенно накануне дуэли Жюльена и Роберта. Она поднялась, почувствовав очередной приступ нестерпимой головой боли.

— Что с вами? — поддержал ее появившийся очень кстати Роберт.

— Вы не могли бы отвезти меня домой? У меня раскалывается голова, а Жюльена я не видела уже целую вечность.

— Я тоже не видел его. Сейчас я найду Мами, и мы поедем. Через минуту он вернулся. Тетя не считала, что пришло время покинуть бал, но раз Амалия плохо себя чувствует, она может уехать. Сама мадам Деклуе и Хлоя останутся, чтобы никто не сказал, что всей семье пришлось спасаться бегством.

«Мами вовсе не жестокая, — убеждала себя Амалия, откинувшись на спинку сиденья кареты. — Ей сейчас ох как не легко, ведь Жюльен — ее единственный сын». И все же Амалия корила себя за малодушие, хотя и понимала, что ее присутствие с головной болью или без нее вряд ли чем-либо могло помочь.

Ночной воздух был до блаженства свеж и прохладен. Присутствие Роберта в едва освещенной карете успокаивало, хотя

он и не пытался заговорить. Амалия радовалась, что он был паинькой. Казалось, Роберт думал о чем-то далеком, никак не связанном с сегодняшним днем. Неожиданно Амалии пришла в голову мысль, что вот так они могли бы ехать долго-долго, если бы их ничего не связывало и если бы Роберт был просто кузеном мужа. Хотя, кто знает, что лучше? Головная боль усиливалась, мешая сосредоточиться.

В «Роще» Роберт вышел и помог ей сойти. Чарльз, дожидавшийся хозяев у парадного входа, широко распахнул двери на лестницу, ведущую на галерею. Роберт приказал ему прислать Лали, а потом, держа Амалию под локоть, довел ее до двери в спальню.

— Дальше я не пойду, надо возвращаться за Мами и Хлоей.

— Благодарю вас за помощь, — произнесла Амалия затухающим голосом. — Вы были так добры.

— Добр? — В его голосе послышался смешок. — Да, я счастлив быть рядом с вами, жаль только, что сегодня это связано с вашим плохим самочувствием.

Роберт держал ее пальцы в своей руке, и желтое пламя лампы, висевшей у нее за спиной, отражалось в его глазах, придавая им какое-то странное выражение, смысл которого Амалия не поняла.

— Может быть, можно остановить эту дуэль? — задала она мучивший ее вопрос.

— Нет, если только Жюльен сам не откажется, — сказал Роберт, нахмурившись.

— Но это же глупо!

— Согласен, но инициатор он, а не я.

— Вы могли бы и не отвечать на его вызов.

— Конечно, но я действительно в долгу перед ним.

— Что может быть глупее?!

Роберт тихо засмеялся.

— Ни-че-го! Мы договорились о том, что я пересплю с его женой, и только. Если бы этим все кончилось, не было бы и дуэли. Но я посягнул не только на твое тело, но и на твою душу. А это уже запрещенный прием…

— Мне показалось, что это больше от бравады, — перебила его Амалия.

— Не без этого, конечно, но главная его претензия заключалась в другом: я не смог, по его мнению, или не захотел убедить тебя в том, что именно он был твоим мужем и любовником одновременно. Жюльен хотел, чтобы ты думала только так, и не иначе.

— Он — человек гордый, — сказала Амалия тихо.

Не услышав ответа, она взглянула на Роберта, прекрасно сознавая, что эти слова в не меньшей степени относятся и к нему.

— Если я не вернусь… — начал он.

— Не говорите так! — остановила его Амалия. — Прошу вас.

— Просто я хочу… я должен сказать, что в любом случае я ни о чем не сожалею.

— О, Роберт!

— Я не надеюсь, что ты мне скажешь нечто подобное, поэтому кое-что на память возьму сам.

Роберт привлек ее к себе, крепко обнял и, глядя прямо в глаза, прильнул теплыми, чуть солоноватыми губами к ее влажному полураскрытому рту. Амалия уступила ему без особого сопротивления, наслаждаясь этим властным и таким нежным объятием, словно оно было последним в ее жизни. Она нуждалась хотя бы в такой близости с ним, чтобы заглушить боль физическую. В горле стоял соленый ком слез, руки вцепились в борта его сюртука.

Он отступил назад, с трудом сдерживая волнение, и, повернувшись, начал быстро спускаться по лестнице вниз. В это время со стороны гостиной появилась Лали.

— Надеюсь, все в порядке, мамзель Амалия? — спросила она мягко.

— Нет! — ответила она. — Уже давно не в порядке и никогда в порядке не будет.

Если еще вчера вечером Амалия сомневалась, что любит Роберта, то к рассвету следующего дня она знала об этом наверняка. Всю ночь она не сомкнула глаз, думая о том, что произошло с ней с тех самых пор, как она поселилась в «Дивной роще». В памяти всплывали отдельные слова, чьи-то взгляды, улыбки, отрывки разговоров — всего не перечесть и почти ничего, что имело отношение к Роберту.

Как получилось, что она сблизилась с человеком американского происхождения? Дело, вероятно, не только в том, что однажды ночью соединились их тела. Амалию восхищали забота Роберта о Мами, его постоянное внимание к делам плантации, доброе отношение к тем, кто работал под его началом. Он спас ее от наглых домогательств Патрика Дая и не раз принимал ее сторону в спорах с Жюльеном. Но было и нечто такое, что сразу покорило ее — это его ярко выраженное мужское начало буквально во всем: в словах, в поступках, во внешнем облике.

После всего случившегося Амалии следовало бы презирать его, а она влюбилась, да еще как! Вот и сейчас его лицо стояло у нее перед глазами: ей показалась бы странной сама мысль о том, что кто-то другой мог стать первым и единственным мужчиной в ее жизни. Горько сознавать, что, независимо от результатов дуэли, их тайным встречам пришел конец. «Если все обойдется малой кровью, никто никого не убьет, а лишь слегка ранит, и поруганная честь таким образом будет отомщена, — думала Амалия, — Жюльен позаботится, чтобы Роберт и подойти ко мне не мог. Если же Роберт убьет Жюльена, у него возникнут сложности с законом, а я не смогу выйти замуж за убийцу своего мужа».

Думать о том, что Жюльен убьет Роберта, она не могла.

Амалия слышала, как вернулись Мами и Хлоя, но из спальни Жюльена не раздавалось ни звука. Голова не болела, как раньше, но и совсем не прошла. Под самое утро Амалия приняла несколько капель снотворного, после чего забылась недолгим беспокойным сном.

Она проснулась внезапно, словно ее кто-то разбудил. Сердце учащенно билось. В комнате не было ни души. За розовыми занавесями на окнах в золотом нимбе из утренних лучей солнца просыпался новый день. «Дуэль! — внезапно пронеслось в голове. — Наверное, она уже закончилась».

Амалия вскочила с постели и начала лихорадочно одеваться, забыв позвонить Лали. Но камеристка, вероятно, стояла под дверью, ожидая какого-нибудь звука изнутри, потому, что появилась сразу же, как только Амалия задвигалась по комнате.

— Есть ли какие-нибудь новости? — набросилась на нее Амалия.

— Нет, мамзель. Что вы наденете сегодня? Муслин в горошек или полосатое?

— Что угодно, — ответила Амалия нетерпеливо. Надев, наконец, муслиновое платье в горошек, она вышла в холл. Улыбнувшись Айзе, который сидел на корточках у двери спальни с блокнотом и карандашом в руке, она направилась к кушетке, где, запахнувшись в халат, сидела Хлоя. Мами стояла у раскрытой настежь двери на галерею и вглядывалась в гладь реки. С противоположной стороны появился Чарльз с подносом, на котором стоял кофейник и пустые чашки.

Амалия взглянула на Хлою, но та отрицательно покачала головой. Глаза девушки были красными от слез и бессонной ночи, а пряди неубранных волос разметались по спине. Поскольку Хлоя не двинулась к подносу, который дворецкий поставил на комод, Амалия налила чашку бодрящего напитка и молча передала ей. Взглянув на Мами, Амалия решила, что ей тоже не помешает чашечка кофе. Свекровь беззвучно шептала молитвы, перебирая агатовые бусины четок. Через какое-то время она вздохнула, перекрестилась и убрала четки в карман своей просторной юбки. Рассеянно улыбнувшись, Мами взяла кофе. Амалии хотелось успокоить свекровь, сказать ей что-то доброе, но где найти нужные слова? Да и есть ли вообще такие слова, которые могут помочь горю матери, оплакивающей своих сыновей? Амалия молча встала рядом со свекровью, устремив взгляд поверх дубовой рощи и экзотических кустов из Китая на бескрайнюю даль реки, медленно несущей свои воды.

Размышления прервал шорох и легкое позвякивание: Айза протягивал ей чашку кофе. Амалия улыбкой поблагодарила мальчика, и он вновь уселся у стены рисовать. Установившуюся тишину нарушали только скрип карандаша, позвякивание ложечки о фарфор и крики птиц в саду.

Неожиданно до них донесся шум приближающихся шагов. Женщины замерли. Возможно, победитель прошел по прямой через поля прямо к главной дороге, поэтому они и не заметили с галереи, как он подъехал к дому. Амалия опустила чашку и подалась вперед, ожидая увидеть макушку головы мужчины, поднимающегося по лестнице.

— Джордж! — вскрикнула, будто выдохнула она.

Следом за ней вскрикнула Хлоя, отставляя с громким стуком чашку и пытаясь подобрать разметавшиеся волосы. Придерживая полы халата, она пулей вылетела из холла, когда фигура англичанина замаячила в проеме двери.

Джордж огляделся, словно ожидал увидеть хоть одного из дуэлянтов здесь.

— Есть какие-нибудь новости? — спросил он сумрачно.

Амалия отрицательно покачала головой. Чтобы чем-то заняться и поддержать традицию гостеприимства, она налила Джорджу чашку кофе. Он взял ее и попытался пить стоя, но ничего не получилось. Заметив это, Мами села к столу, чтобы и он смог сделать то же самое. Говорили мало и как-то отрывочно: вопрос — ответ. Появилась Хлоя, которая привела себя в порядок и переоделась. Чарльз принес еще кофе и поднос, полный бриошей с маслом. Никто не хотел есть, один Джордж с удовольствием съел две булочки и потянулся было за третьей, но, увидев укоризненный взгляд Хлои, отдернул руку от подноса.

Все разом притихли, когда у дома раздался затухающий цокот копыт. Они настороженно слушали лошадиный храп после быстрой скачки, легкий соскок, звяканье уздечки. Амалия взглянула на свекровь, которая словно замерла, уставив неподвижный взгляд в одну точку. Лицо ее было белее чепца на голове. Хлоя потянулась к Джорджу и сжала его руку. Амалия стиснула пальцы, уставившись на входную дверь. На лестнице раздались быстрые упругие шаги. В проеме двери показалась фигура мужчины в широкополой шляпе с хлыстом в руке. Был он мрачнее тучи.

Хлоя издала сдавленный крик. Мами закрыла глаза. Амалия вскочила на ноги.

В комнату вошел Роберт.

— Где Жюльен? — спросил он резко.

 

ГЛАВА 12

— Что ты имеешь в виду? — первой нарушила затянувшуюся паузу Мами.

— Я имею в виду только то, что Жюльен на условленном месте не появился, — сказал Роберт раздраженно.

Мами сидела неподвижно в кресле, стиснув руками подлокотники.

— Это невозможно! — воскликнула Хлоя, вскакивая со своего места.

— Что правда, то правда! — согласно кивнул Роберт. Джордж тоже поднялся, последовав примеру дам, — в любой ситуации он оставался джентльменом.

— Что и следовало доказать, — сказал Джордж в извечной своей манере рассуждать вслух. — Он уступил, потому что признал свою неправоту.

— Да как ты можешь говорить такое?! — набросилась на него Хлоя. — Есть много способов разрешить спор, не заклеймив себя позором. Он мог поговорить с Робертом или выстрелить в воздух.

— Сегодня утром он не смог бы поговорить с Робертом, — заметил Джордж рассудительно. — На месте поединка извинений не приносят. Ты безусловно права, Хлоя, утверждая, что у него была возможность выстрелить в воздух, хотя тем самым он дал бы своему противнику дополнительный шанс продырявить себя.

— Именно так он бы и поступил! — заявила Хлоя решительно. — Я не всегда и не во всем соглашалась с Жюльёном, но абсолютно уверена, что он не трус.

— Мы все думали, что он встречается с вами, — сказала Амалия, не обращая внимания на препирательства Хлои с англичанином. — Поскольку это не так, он, возможно, проспал встречу или болен и сейчас находится у себя в комнате?

— Резонно! — согласился Роберт.

Он вошел в комнату Амалии, пересек ее, не глядя по сторонам, и подошел к раздвижной двери в спальню Жюльена. Она встретила Роберта сумраком и тишиной. Занавеси на окнах еще не поднимали. Высокая кровать под балдахином, застланная покрывалом с грудой подушек под вышитой накидкой, ждала своего хозяина.

Все последовали за Робертом и теперь стояли в недоумении: где же он может быть? Одна Мами подошла к изголовью кровати и стала ласково гладить одну из подушек.

— Здесь его нет, — сказала Хлоя удивленно.

— Ценное наблюдение! — съязвил Роберт и, повернувшись к Амалии, спросил: — А где Тиге? Возможно, он что-нибудь знает?

Камердинера отыскали на кухне, и он тотчас предстал пред хозяйские очи. Увидев Роберта, Тиге сразу сник и теперь стоял, ожидая своей участи. На вопрос, где может быть его хозяин, камердинер, запинаясь, промямлил:

— Я… то есть я не знаю, мусье. А вы… разве вы… то есть он не ранен?

— Во всяком случае, не мной, — ответил Роберт мрачно. — Он не говорил тебе вчера, что не вернется ночевать?

— Нет, мусье, — начал приходить в себя Тиге. — Он сказал, чтобы я его не ждал. Он часто говорит так.

— А часто ли он вообще не ночевал дома?

— Иногда, мусье.

— Ты можешь объяснить, почему он не явился на место дуэли? — спросил Роберт, пристально глядя на камердинера.

— Не явился?! — Глаза Тиге полезли на лоб. — Нет, мусье! Это невозможно, мусье. Хозяин бы так не поступил.

— Я согласна с Тиге, — не преминула вставить Хлоя.

— Когда он оставался в городе, куда он обычно ходил? — спросил Роберт.

— С тех пор, как он женился… — Тиге взглянул на Амалию и закончил: — Я не знаю, мусье.

До сих пор Амалия, как, впрочем, и все остальные, не вмешивалась в учиненный Робертом допрос Тиге, но тут не выдержала:

— Правильно ли я поняла, что Жюльен не вернулся вместе со всеми вчера вечером домой?

— Да, именно так, — подтвердил Роберт.

— Вчера я заснула довольно поздно и слышала бы, как он вернулся, — сказала Амалия. — Но если он вернулся домой под самое утро, чтобы потом сразу отправиться на дуэль, то, вероятно, дуэльных пистолетов нет на месте, он должен был забрать их с собой. Тиге, — повернулась она к камердинеру, — посмотри, на месте ли пистолеты?

Через минуту слуга вернулся.

— Да, мамзель, они на месте, — сообщил Он растерянно. Жюльен выехал из дому за несколько часов до бала. Он рано покинул праздник, и с тех пор его никто не видел. Его постель стояла неразобранной. Вся одежда в шкафу, за исключением той, в которой он уехал на бал, находилась в полном порядке. Дуэльные пистолеты лежали в обычном для них месте — в ларце из красного дерева на верхней полке шкафчика. Странным и необъяснимым казалось то, что в назначенное время он не явился на место дуэли и не известил об этом ни противника, ни семью. Зная характер Жюльена, оставалось предположить только одно: с ним что-то случилось.

Тиге отпустили. Оставшиеся в холле не знали, что думать, боясь самого страшного.

— Может, несчастный случай? — Голос Мами дрожал; чувствовалось, что каждое слово дается ей с трудом.

— Думаю, да, — воскликнула Хлоя, округлив глаза. — Наверное, так оно и есть.

— Жюльена здесь хорошо знают, — покачал головой Роберт. — Если бы что-то случилось, нам бы уже сообщили

— Но могло случиться, что его пока не обнаружили, — сказала Амалия обеспокоенно. — Вчера он поехал верхом, как и вы. Вдруг конь сбросил его, и он лежит где-нибудь в ожидании помощи?

— В последнее время участились ограбления на дорогах, — добавила Хлоя. — Нападают на людей, рискнувших зайти в незнакомую таверну или трактир.

— Да, пожалуй, — Роберт посмотрел на Мами, которая сидела неподвижно в кресле, потом перевел взгляд на Амалию. — Для начала надо внимательно прочесать все вокруг дороги, по которой мы вчера ездили в город, а потом порасспрашивать в самом городе. Я немедленно этим займусь.

— Если не возражаете, — заговорил Джордж, — я бы хотел поехать с вами.

— Очень хорошо, — согласился Роберт. — Вдвоем мы сможем охватить большую территорию.

Не прошло и часа, как они отправились на поиски Жюльена. Глядя на удаляющихся всадников, Амалия подумала, что в таких экстремальных ситуациях положение женщины особенно незавидно. Вместо того, чтобы действовать, расспрашивать людей, прочесывать местность, она должна была сидеть и томиться в ожидании известий. Если бы Амалии пришла в голову фантазия настоять на своем и поехать вместе с мужчинами на поиски мужа, ее сочли бы потерявшей всякий стыд. Роберт и Джордж не пропустят ни одной таверны, ни одного притона или игорного заведения, где появление леди шокировало бы публику не меньше, чем появление какого-нибудь голодранца на великосветском балу. Ее обвинили бы в отсутствии воспитания и тонкой чувствительности.

Что касается последней, то Амалия не была уверена, что вообще имеет склонность к подобным переживаниям. По сложившейся традиции известие о внезапном исчезновении мужа должно было бы сразить ее наповал. Но вместо того, чтобы лежать в обмороке, Амалия испытывала потребность действовать — искать Жюльена. Ею двигали два чувства: страх за судьбу человека, к которому она начала привязываться, и вина перед ним. Амалия не могла не задаваться вопросами: имела ли ее связь с Робертом какое-то отношение к исчезновению мужа? Судя по взгляду, брошенному на нее Робертом перед уходом, его мучил тот же вопрос.

Только часам к одиннадцати ночи мужчины вернулись домой — усталые, пропыленные и злые. Никто спать пока не ложился. Амалия и Хлоя пытались уговорить Мами хотя бы немного отдохнуть, но та наотрез отказалась. Мадам Деклуе сидела в кресле и перебирала агатовые бусины четок, беззвучно шевеля бесцветными губами и уставив невидящий взгляд запавших от горя и бессонницы глаз в одну точку.

Одного взгляда на лица мужчин было достаточно, чтобы догадаться о результатах поисков. Чарльз, встречавший Роберта и Джорджа у входа, забрал у них шляпы и проводил в холл. При появлении Мужчин Айза, сидевший у ног Амалии, перестал рисовать и поднял глаза.

— Ни-че-го! — бросил Роберт, проходя в холл и буквально падая от усталости на кушетку.

— Мы думали, что… то есть надеялись, что, возможно, он уже вернулся… пока нас не было, — добавил Джордж, ставя стул подле Хлои.

Он устало улыбнулся, когда девушка прикрыла своей теплой ладошкой его руку.

— А вы смотрели…

— Мы побывали везде, — перебил ее Роберт.

Сан-Мартинвиль — городок небольшой, в нем проживало меньше четырехсот человек взрослого населения. Еще несколько сотен проживали по берегам заводи. Все возможные места пребывания Жюльена были наперечет.

— А в пивных? — продолжала Хлоя.

— Его видели в одной из них на дальнем конце города. Это — единственный след, который удалось обнаружить, — буркнул Роберт мрачно.

— Складывается такое впечатление, словно он взял — и куда-то исчез, — сказал Джордж.

— А куда девался его конь? — спросила Хлоя, поворачиваясь к англичанину.

— С конем вообще какая-то странная история, — ответил Джордж. — Его нашли около конюшни отеля Бруссара. То ли его привели туда и оставили, то ли он сам нашел дорогу, часто бывая в этой конюшне — никто толком не знал.

Мами внимательно слушала Джорджа, боясь пропустить хоть слово.

— Если к утру Жюльен не найдется, — сказал Роберт, — надо обращаться к шерифу.

— Нет! — запротестовала Мами решительно.

Как и большинство плантаторов, она редко прибегала к помощи властей, надеясь во всем на собственные силы. Исключение составляли случаи борьбы со стихийным наплывом нежелательных лиц. Живя слишком далеко от города, чтобы рассчитывать на активную защиту со стороны шерифа, владельцы плантаций стремились хорошо вооружиться. Организовывались ночные дозоры, в которых принимало участие большинство мужчин. Газеты Севера писали чуть ли не в каждом номере о том, что единственной целью дозоров было ловить беглых рабов, пресекать собрания недовольных и предотвращать стихийные бунты, хотя на самом деле их главной задачей было оберегать плантации от разбойных набегов чужаков. Местные жители разделяли мнение, унаследованное от первых поселенцев, что при появлении чего-либо подозрительного сначала надо стрелять, а потом уж задавать вопросы, если будет кому. Стремление кого бы то ни было изменить многолетнюю традицию вызывало яростное сопротивление. Вмешательство властей тоже не поощрялось. В результате — полная самостоятельность и видимость соблюдения аристократической привилегии быть выше закона.

— Тетя Софи, будьте благоразумны! — взывал Роберт к мадам Деклуе. — Нужно прочесать все побережье на десятки километров, задать массу вопросов. Первое не по силам нам двоим, а для второго требуются иные полномочия.

— Можно послать всех работников с плантации, — продолжала возражать Мами. — Что до вопросов, то какой от них толк вообще? Если бы кто-то знал, где Жюльен, нас бы обязательно известили. А если есть причина не сообщать нам, то почему, ты думаешь, сообщат шерифу?

Роберт посмотрел на Амалию. На мгновение их взгляды встретились, после чего она подошла к свекрови и опустилась рядом с ней на колени,

— Пожалуйста, Мами, давайте пригласим шерифа. С каждой минутой тают шансы найти Жюльена живым. Если шериф и его люди могут помочь нам, зачем отказываться?

Она не решилась сказать о том, о чем думал каждый: шериф и его люди могли прочесать не только побережье, но и реку, где порой и находили тела исчезнувших людей.

— Жюльен вернется, — сказала мадам Деклуе дрожащими губами, — поэтому не стоит так суетиться.

— А если не вернется?

— Подумай, chere, о шуме, который подымется вокруг нас. Сегодня о дуэли говорят шепотом, а с приездом шерифа станут кричать на каждом перекрестке. Разразится страшный скандал. В нашем белье будут рыться все, кому не лень.

Амалия держала в своих ладонях подрагивающие пальцы Мами.

— Возможно, вы правы, — сказала она тихо, — но и замолчать исчезновение Жюльена не удастся. Неужели из-за того, что кто-то что-то скажет, мы должны прекратить поиски?

— Возможно, он уехал, — продолжала успокаивать себя и других Мами. — Просто он не хотел встречаться с Робертом, чтобы сказать ему об этом, не рассердившись опять. Завтра или через день придет письмо, из которого мы узнаем, где он и что с ним. Он напишет, Чтобы мы не беспокоились.

— Если бы Жюльен собрался уехать, — сказала Амалия, — он наверняка сообщил бы это вам, мне или тому же Тиге, да и все вещи на месте.

— Я не знаю, ничего не знаю. — Мами с тихим стоном откинулась на спинку кресла, и слезы потекли по ее щекам. — Ах, Жюльен, мой сын, мой мальчик, как мне вынести все это? Как?

Убедить Мами было невозможно. Единственная надежда оставалась на утро, когда она отдохнет, успокоится и станет, возможно, более покладистой.

Наступило утро следующего дня. Мадам Деклуе не вышла к завтраку и никого не пожелала видеть. Полина, ее старая камеристка, сообщила, что мадам нездорова и просит ее извинить. Роберт только выругался вполголоса и тотчас вместе с Джорджем уехал продолжать поиски.

Прошел еще один день. Рано утром Лали постучала в спальню Амалии и, получив разрешение войти, внесла, поднос с кофе.

— Чем обязана этим удовольствием? — спросила Амалия изумленно.

Она сидела в постели, откинувшись на подушки. Обычно Мами, Жюльен и Хлоя пили первый кофе прямо в постели, но Амалия никак не могла привыкнуть к этому.

— Я должна поговорить с мамзель. — Горничная поставила поднос на тумбочку, налила кофе из серебряного кофейника и добавила немного молока. Потом она расстелила кремовую салфетку на коленях Амалии и передала ей чашку ароматного напитка, после чего отошла в сторону и приготовилась ждать.

— В чем дело, Лали? — спросила Амалия, отхлебывая кофе и не спуская глаз с камеристки.

— Да все этот несносный Тиге. Он совсем свихнулся из-за мусье Жюльена. А вчера вечером Тиге отправился в город на поиски своего хозяина.

— Без пропуска?! — воскликнула Амалия.

Раб, оказавшийся вне территории плантации без клочка бумаги с разрешением на то своего хозяина, считался беглым со всеми вытекающими последствиями. Патруль действовал в таких случаях безжалостно.

— Он действовал очень осторожно и нашел-таки, что мусье Жюльен заходил в пивную, которая принадлежит свободному цветному по имени Мулатто Бономме. Этот человек — родной дядя Тиге. Когда-то он купил себе свободу, а потом заработал деньги, чтобы выкупить невесту — сестру матери Тиге.

— Понимаю, — кивнула Амалия.

— Мусье Жюльен часто ходил туда. Ему нравится дядя Тиге, потому что тот всегда так хорошо принимал мусье. Там он и встретился с двумя людьми.

— Двумя людьми? — насторожилась Амалия. — Кто эти люди?

— Они оба… два с корабля. Такие крепкие мужчины, грубые…

— С корабля? С какого корабля? — не поняла Амалия.

— Они приехали с цветочными кустами издалека, — пояснила Лали. — Приехали разгружать тяжелые кадки, но это сделали люди с плантации, а они только смотрели.

— Тиге разговаривал с этими людьми? — спросила Амалия, давно забыв о кофе.

— Конечно, нет, мамзель. Они уехали. Никто не видел их после праздника у мусье Морней.

— Скорее всего, они вернулись обратно в Новый Орлеан, — предположила Амалия. — Возможно, они не имеют никакого отношения к судьбе Жюльена, но это хоть какая-то ниточка. Как же разыскать их, если мы даже не знаем, как они выглядят? Их видели Мами и Джордж. На свекровь надежды мало: она в таком горе, что вряд ли вспомнит каких-то моряков. Что касается Джорджа, то он был слишком поглощен своими бесценными кустами.

— Я видел их, — сказал неизвестно откуда вынырнувший Айза.

Он подошел к кровати и протянул Амалии листки бумаги, которые до сих пор держал за спиной. Взглянув на первый лист, Амалия вздрогнула: на нее смотрели живые глаза Жюльена, тот же ироничный взгляд, тот же грациозный поворот головы. От волнения она даже закашлялась, так что не сразу смогла поблагодарить юного художника. На другом листе были изображены двое мужчин в тельняшках с закатанными до локтей рукавами. Они находились под деревом: один сидел на земле, а другой стоял рядом, прислонившись спиной к стволу. Подтяжки, на которых держались их брюки, свернулись от соленой воды в трубочки, а их края пообтрепались. Один, курчавый с густой бородой, был без головного убора, другой натянул на самый лоб кепку, словно для того, чтобы скрыть косину одного глаза.

— Это замечательно, Айза! Честное слово, превосходно! — улыбнулась Амалия. — Я должна показать этот рисунок мсье Роберту. Принеси чернила и бумагу — я немедленно напишу ему записку.

Не прошло и часа, как Роберт, извещенный запиской, вернулся в дом. Амалия, только что закончившая утренний туалет, встретила его на верхней галерее. Она передала Роберту рисунок и пересказала разговор с Лали. Однако на него рисунок ожидаемого впечатления не произвел.

— Вы полагаете, что Жюльен настолько подружился с этими парнями, что решил уехать с ними в Новый Орлеан? — переспросил Роберт. — Смею думать, вы ошибаетесь. Во-первых, у него не было привычки проводить время в обществе матросов, во-вторых, он не трус и никогда бы не стал увиливать от дуэли, которую сам затеял.

— А если его заставили силой? — предположила Амалия. — Его могли похитить и увезти с собой.

— Почему же мы не получили никакого известия, требования выкупа?

— Не знаю, — покачала она головой, — но слишком много совпадений, чтобы не замечать их.

— И все-таки это только совпадения, — остался Роберт при своем мнении.

Амалия повернулась, чтобы уйти. Возможно, Роберт прав, однако не попытаться воспользоваться новыми, хотя и обрывочными, сведениями о Жюльене тоже неправильно. Ей показалось странным, что Роберт отнесся к ним с таким безразличием. Амалия ожидала, что эта информация озаботит его, и он тотчас начнет действовать, но не тут-то было. У нее в голове вертелась даже провокационная мысль спросить Роберта, интересны ли ему вообще новости о судьбе Жюльена.

— Если вы так считаете, то конечно, — произнесла Амалия холодно.

Он догнал ее и, положив руки ей на плечи, сказал:

— Амалия, cherie, это тяжелое испытание для вас, я понимаю.

— Неужели?

— Если я могу что-либо сделать…

— Вы можете найти Жюльена! — перебила его Амалия. Она высвободилась из объятий Роберта и направилась к себе в комнату.

Какое-то время он стоял, глядя ей вслед, потом развернулся на каблуках и вышел в холл. Еще через минуту Амалия услышала сначала стук в дверь спальни Мами, затем тихие переговоры Роберта с Полиной и, наконец, звук закрываемой за ним двери.

Амалия решила посоветоваться с Джорджем. Выслушав ее, англичанин согласился, что к матросам стоило бы присмотреться повнимательнее, но сразу переменил свое мнение, когда узнал, что Роберт так не считает. В конце концов, его право соглашаться или не соглашаться с теми или иными доводами. Джордж отлично помнил обоих моряков, которые показались ему приличными парнями, хотя жизнь их не баловала. Они прекрасно справились со своей миссией: ни один куст не засох от палящих лучей солнца. Сделав дело, парни вернулись на свой корабль, стоявший на рейде в Новом Орлеане, как им было предписано, и нет ничего предосудительного в том, что, получив плату, они задержались в Сан-Мартинвиле пропустить по паре рюмок горячительного. Что тут такого? По мнению Джорджа, Амалии следовало перестать мучить себя беспочвенными подозрениями и положиться во всем на Роберта Фарнума. Это лучшее, что он мог посоветовать ей и Хлое.

У себя в комнате Амалия дала волю накопившемуся возмущению. Если отношение Роберта к новой информации разочаровало ее, то напыщенная болтовня Джорджа — взбесила. Амалия не ждала похвал за проявленную проницательность, тем более что заслуга принадлежала не ей, а Тиге, но матросы с корабля были последними, кто видел Жюльена и общался с ним. Ни Роберт, ни тем более Джордж не убедили Амалию в том, что эти парни не имели никакого отношения к исчезновению ее мужа. Она была абсолютно уверена, что следует поехать в Новый Орлеан, разыскать матросов и выяснить у них все, что может помочь в поисках Жюльена. И сделать это необходимо было тотчас, чтобы не опоздать: корабль не будет стоять на якоре вечно. Если бы она была мужчиной, вопрос о поездке решился бы сам собой. Как жаль, что она не мужчина!

«Я не мужчина… но мой муж исчез». — Амалия была сама себе хозяйка, и ни один человек не мог запретить ей искать Жюльена. Кого-то, несомненно, шокирует известие о том, что она отправилась на поиски мужа без сопровождения. Но такое в истории бывало, и не раз. Амалия собственными глазами видела на пароходе женщин, ехавших к мужьям на дальние форпосты. При них были слуги: один-два человека, не больше.

Амалия вспомнила, что перед свадьбой куда-то убрала свое темное платье, теперь оно могло пригодиться. Правда, она не знала, жив Жюльен или нет. Надеть черное платье при живом муже — дурной знак, но Амалия не была суеверной, поэтому сразу отбросила все сомнения. Она решила надеть черную шляпку с вуалью, подобную тем, которые носит Мами: в таком виде ее вряд ли кто-нибудь узнает. Для большей конспирации можно сесть на пароход в Новой Иберии, а не в Сан-Мартинвиле и не выходить из каюты всю дорогу, чтобы не привлечь внимание любопытных. Дальше она поедет по железной дороге — это гораздо быстрее, что особенно важно. Наряд вдовы оградит ее от приставания мужчин, а присутствие двух слуг — Лали и Тиге — придаст необходимую респектабельность.

Мысль о деньгах приостановила лихорадочные сборы, но, к счастью, Амалия вспомнила о шкатулке в нижнем ящике секретера в комнате мужа, в которой Жюльен держал выручку от карточных игр. В последнее время ему везло, поэтому денег должно хватить.

Амалия решила в свои планы не посвящать никого, даже Мами, которая всенепременно захочет удержать ее. О двух мужчинах, в обществе которых видели Жюльена, она тоже решила не рассказывать ей, пока не узнает что-нибудь более конкретное. Просто она оставит в комнате записку с некоторыми объяснениями, пообещав вернуться по возможности быстрее.

Роберт, конечно, разозлится, но это его заботы. Он не захотел поехать сам, теперь пусть пеняет на себя. Кроме того, их странная связь вовсе не повод обсуждать ее поступки.

Все оказалось проще, чем она думала, но расслабиться Амалия позволила себе только в поезде, который, шипя и выпуская клубы дыма, тащился по маршруту Затон Беф — Новый Орлеан. Пока все шло по плану. Одетая в черное вдовье платье, Амалия вышла из дому задолго до рассвета, прошла в конюшню и, сев в повозку, отбыла в неизвестном направлении. На пристани она послала Тиге вперед, чтобы он обо всем позаботился, и только потом прошла в каюту вместе с Лали, которая несла скромный дорожный баул. Самым трудным оказалось оставить Айзу, который не хотел верить, что она в самом деле уедет без него, своего верного пажа. Как же она управится одна? Кто сможет так быстро и точно исполнять ее поручения? Айза не сказал ей о главном, что мечтает побывать в Новом Орлеане, чтобы зарисовать все уведенное в альбом, но Амалия догадывалась об этом и ощущала себя вдвойне виноватой, отказывая верному Айзе в столь малом, но так необходимом ему.

Сама она переживала волнующие чувства: с одной стороны, Амалия испытывала удовлетворение, что, предприняла какие-то шаги, вместо того, чтобы сидеть сложа руки и смотреть на реку; с другой стороны, ее горячило ощущение собственной отваги, что она смогла решиться на такое путешествие одна. Конечно, ее сопровождали Лали и Тиге, но это она руководила ими и была ответственной за происходящее, а не наоборот. И в своих поступках она не намерена ни перед кем отчитываться. Конечно, ей не следовало бы так думать, пока не выяснится, что с Жюльеном, но ничего поделать с. собой Амалия не могла.

Вагон, в котором она ехала, не сильно отличался от большой кареты; в сущности, его разрабатывали на ее основе. Опущенные окна помогали его проветривать, но, когда поезд набирал скорость, вместе с воздухом в вагон попадали дым, сажа и даже искры. Вуаль защищала лицо от дыма и копоти и, к счастью, не особенно бросалась в глаза: Амалия была не единственной дамой в вагоне, кто скрывал лицо под вуалью.

Многие пассажиры возвращались с острова Дернир, где провели несколько незабываемых недель на море, но на все лето оставаться там не решились — заели комары и слепни. Амалия еще на перроне выделила их из толпы отъезжающих: мужчины — загорелые, подтянутые, с всевозможными удочками и другой спортивной снастью в руках — держались вальяжно; дамы, одетые в белые и пастельных тонов платья, как это принято на курортах, терпеливо сносили вокзальную копоть и суету, и только всклокоченные дети продолжали свои веселые, шумные игры, забыв, что они уже не на пляже. Прислушавшись к разговорам соседей, Амалия поняла, что почти все они люди одного круга в Новом Орлеане и давно друг друга знают. Двое мужчин вели жаркий спор о том, почему в этом году столько насекомых на побережье. Один считал, что это из-за ветра, а другой видел причину в обилии водоемов с застойной водой на той стороне острова, где со временем образовывалась небольшая бухта и где местные жители пасли скот. Через какое-то время они угомонились, так и не придя к единому мнению.

Дорога по эстакаде, проходившей над заболоченной местностью, стала одним из самых приятных впечатлений всего путешествия: было интересно наблюдать за сменой воды и суши, за черепахами, гревшимися на солнце, цаплями и аистами, которые, заслышав приближение паровоза, начинали кружиться над своими гнездами. Однако ровный перестук колес и мерное покачивание вагона, легкий прохладный ветерок и несколько бессонных ночей сделали свое дело, и Амалия задремала.

Сказать точно, спала она или нет, а если спала, то сколько, Амалия не могла. Глаза открылись сами собой от ощущения, что кто-то за ней наблюдает. Амалия осмотрелась, стараясь не проявлять особого беспокойства, но ничего подозрительного не заметила. Первой мыслью было, что это кто-то из близких знакомых или тех, кто знает семью Деклуе. На всякий случай, чтобы соблюсти приличие, Амалия придумала историю об умирающей от лихорадки кузине и родственниках, которые приедут встречать поезд. Ей казалось необходимым сочинить что-нибудь душещипательное: никогда не знаешь, кто встретится на твоем пути, особенно если учесть, что многие семьи были связаны родством и вполне могло случиться, что один из твоих соседей — какой-нибудь дальний родственник, который знает тебя, а ты о его существовании даже не догадываешься.

Хотя, конечно, Амалия предпочла бы не обманывать, ибо даже святая ложь не доставляла ей радости.

Однако никто не обращал на нее внимания. Большинство детей угомонились и теперь сладко посапывали. Их отцы тоже не теряли времени даром: прикрыв лица носовыми платками, они делали вид, что дремлют. Большинство дам коротали время за шитьем, вязаньем, чтением книжек или журналов вроде тех, что издавали Годи и Гарнер. Не желая отставать от других, Амалия достала из сумки вышивку и занялась ею.

Поезд прибыл в Новый Орлеан, когда на землю опускались сумерки. Перрон разом наполнился невероятным шумом: восклицания, крики, плач и хныканье детей перемежались с хлопаньем дверей и шипеньем паровоза. Амалия отправила Тиге искать экипаж, чтобы добраться до городского дома семейства Деклуе, а сама вместе с Лали осталась дожидаться на платформе. Предпочтительнее было бы остановиться в одном из отелей и тем избежать лишних сплетен среди домашней прислуги, но она отбросила эту соблазнительную мысль как абсолютно, нереальную. Во-первых, для того, чтобы снять номер в таких отелях, как «Сент-Чарльз» или «Сент-Луис», у нее не было достаточно денег, во-вторых, возрастала степень риска встретить знакомых и быть узнанной. Тогда никакими историями и выдумками она не смогла бы объяснить, почему не живет в собственном доме. Более скромный отель или даже постоялый двор с этой точки зрения были менее опасными, но какая женщина решится остановиться там одна?

Ее внимание привлек мужчина, задержавшийся неизвестно почему у дверей вокзала. Когда толпа начала рассеиваться, мужчина направился прямо к ней. Он был среднего роста, широкоплечий, даже слишком широкоплечий за счет накладных плечиков его темно-зеленого сюртука, с узкой петушиной грудью, которую подчеркивал широкий пояс желтых панталон. Туалет дополняли плетеный галстук черно-желто-зеленого цвета, желтая манишка и блестящая черная шляпа с высокой тульей. Лицо у мужчины было худое, с тонкими усиками над верхней губой и желтовато-коричневыми глазами хищника.

Он склонился перед Амалией в учтивом поклоне, обмахнув шляпой пыль на платформе. В руках у мужчины поблескивала трость с тяжелым металлическим набалдашником.

— Не могу ли я быть вам полезен? — спросил он тихим вкрадчивым голосом.

— Благодарю вас, нет! — Амалия отметила, что у мужчины длинные руки с холеными, хорошо ухоженными пальцами, а в галстуке красуется булавка с изображением игральной кости. Она не знала, что он делал на вокзале, но готова была поспорить, что перед ней профессиональный картежник.

— Вас, я вижу, не встретили, — запричитал он елейным голосом. — Ах, какое упущение с их стороны! Клянусь вам, я бы так никогда не поступил, если бы мне пришлось заботиться о вас.

Глаза Амалии сузились, когда она расслышала за словами сочувствия иезуитскую насмешку бонвивана.

— К счастью, я не нуждаюсь в ваших заботах, — ответила она сухо.

— Ах, душенька, уж не заподозрили ли вы что-нибудь нехорошее в моем поведении? — заюлил он снова. — Вы делаете мне больно. Мое единственное желание стать вам полезным.

— Я не нуждаюсь в вашей помощи. До свидания! — Амалия отвернулась, показывая всем видом„ что разговор окончен, но он обошел вокруг и, положив руку ей на плечо, заглянул по-собачьи в глаза.

— Моя карета ждет вас, душенька. Я отвезу вас, куда пожелаете, а по дороге мы могли бы обсудить, где будем ужинать.

Амалия стряхнула с плеча цепкую руку наглеца, оглядываясь, не идет ли Тиге. Вместо него она увидела темневшую невдалеке карету с кучером на козлах, которая стояла на краю платформы в ожидании хозяина. Стоявшая рядом Лали проглотила язык и словно зачарованная смотрела на этого бесстыдника, напоминавшего своим зеленовато-желтым одеянием, тонкими чертами лица и вкрадчивыми манерами змею.

— У нас мог бы получиться премиленький вечерок, — запел он, хватая Амалию за запястье. — Есть много удовольствий, о которых вы даже не слышали, а, став вдовой, и не услышите.

— Я не вдова, — бросила она резко, вырвав руку из стальных тисков его ухоженных пальцев. — Я прошу вас прекратить эти странные домогательства.

— Ах, простите меня, душенька. Я увидел кольцо, траур и эти печальные глазки…

Мужчина сделал новую попытку схватить ее за руку.

— Сейчас придет мой слуга.

— Слуга? Ха-ха! Что значит один черномазый перед белым человеком? Да он убежит, как только увидит вот это.

Мужчина отвернул набалдашник на трости, и оттуда показалось острие клинка.

— Занятная игрушка, но я в них не играю. Вы уйдете сами, или мне позвать на помощь?

— Я думаю, chere, — произнес он, оглядев опустевшую платформу, — что теперь уже поздно.

Не давая ей опомниться, он схватил молодую женщину за талию и потащил к своей карете. Лали закричала. Амалия вырвалась из его рук, чувствуя, как расходится шов на платье сбоку, но он снова ухватил ее с такой силой, что у Амалии перехватило дыхание. От беспомощной ярости кровь прилила к лицу, дикой болью отдаваясь в висках. Амалия собрала все силы и пнула его ногой. Судя по раздавшемуся в ответ проклятью, острый каблук попал в цель. Она пнула еще раз, зацепившись своей ногой за его ногу, запутавшуюся в ее юбке, и они оба упали, покатившись по платформе. Амалия сильно ударилась плечом, но, не обращая внимания на боль, пыталась вырваться, однако он крепко держал ее за предплечье. Амалия вспомнила вдруг драку двух рабов, которую когда-то видела на плантации. Подражая им, она со всей силой ударила мерзавца ребром ладони по носу. Удар оказался точным и достаточно сильным. Мужчина вскрикнул, и кровь заструилась из его разбитого носа. Воспользовавшись замешательством врага, Амалия вскочила на ноги и отбежала в сторону, в глазах у нее сверкало мстительное удовольствие.

— У-у, сучка, — произнес он, едва ворочая языком и прижимая окровавленный платок к разбитому носу. — Теперь тебя можно поздравить, но ты еще пожалеешь…

Позади Амалии раздались чьи-то решительные шаги.

— Я думаю, ограничимся поздравлениями, — сказал подошедший низким голосом.

— В самом деле? — Насильник схватил свою трость и поднялся на ноги. С легким свистом клинок выскочил из трости, превратив ее в короткое копье.

Амалия испуганно вскрикнула, предупреждая незнакомого защитника об опасности. Она только теперь взглянула в его сторону. Свет наклонно падал на бронзовые скулы лица, наполовину скрытого широкополой шляпой. Сомневаться не приходилось: это был Роберт.

Он рывком скинул с себя сюртук и обмотал им правую руку. Роберт отмахнулся от брошенного в него деревянного футляра и ловко увернулся от просвистевшего над головой клинка. Мужчины, как борцы на ринге, ходили кругами, выжидая удобный момент для нападения. Насильник несколько раз пытался притвориться усталым, чтобы притупить бдительность Роберта, но тот был начеку. Краем глаза Амалия заметила какое-то движение. Это вернулся Тиге. Лали прижалась к нему, прикрывая рукой рот, чтобы приглушить сотрясавшие ее рыдания.

Внезапно человек в зеленом сюртуке сделал выпад, но Роберт вовремя его отразил, нанеся ответный удар такой силы, что клинок со звоном отлетел в сторону. От неожиданности нападающий остолбенел, но быстро пришел в себя и, не оглядываясь, помчался к карете. Он буквально ввалился в открытую дверцу, приказав кучеру гнать во всю мочь. Кучер стегнул лошадей и карета исчезла в сумрачной мгле.

Роберт медленно повернулся к Амалии. Она видела сквозь вуаль, как он подходит к ней. В его тяжелой, размеренной поступи и в том, как он держал то, что осталось от трости с клинком, чувствовался закипающий гнев.

— Я видел вас в поезде, — сказал он хрипло, — но не поверил своим глазам, пока только что не встретил Тиге. Какого черта вы здесь делаете, кузина?

— Вы собираетесь позволить этому человеку уйти? — вскричала Амалия в ответ, хорошо усвоив мудрость древних, что нападение — лучшая защита.

— Кому он нужен? Сомневаюсь, что мы когда-нибудь встретимся с ним, — сказал Роберт. — Кстати, почему вы не ответили на мой вопрос?

— А как вы думаете, что я здесь делаю? Ищу Жюльена или подкупаю его похитителей, чтобы они упрятали его как можно дальше? Ну, что же вы молчите?

Такой ответ на какое-то мгновение сбил его с толку, и промелькнувшее было в глазах осуждение ее поступка сменилось недоумением.

— Ничего такого мне и в голову не приходило, — сказал он растерянно.

— И на том спасибо, — усмехнулась Амалия. — Однако я буду вам весьма признательна, если и впредь вы будете держать оценку моих действий и поступков при себе. Все, что я решила делать, вас ни в коей мере не касается.

— Вы это серьезно? — Вопрос прозвучал так тихо, что она с трудом расслышала его.

— Серьезнее не бывает! Я обратилась к вам за помощью, а вы что? Погладили меня по головке? Я не ребенок и не круглая идиотка, чтобы не понимать, что между двумя матросами и исчезновением Жюльена есть какая-то связь. Вот я и намерена разобраться в этом.

— Нарядившись вдовой? Не рановато ли?

— К вдовам меньше пристают! — вспыхнула Амалия, закусив от обиды губу.

— Кто-то забыл сказать об этом вашему другу. — Роберт махнул рукой в сторону исчезнувшей кареты.

— Никакой он мне не друг! Я его никогда раньше не встречала и уж, конечно, не давала повода для каких-либо вольностей.

— Вы молоды, красивы и практически одна. Это ли не повод?

Амалия благодарно взглянула на Роберта, чувствуя облегчение, что наконец-то ее понимают.

— Не знаю, что ему взбрело в голову думать, что я поеду с ним? — Возмущение Амалии начало утихать.

— А он так и не думал. Просто ему показалось, что путем угроз и силы он сможет пополнить свою коллекцию.

— Что такое? — удивленно подняла брови Амалия. Роберт улыбнулся, наслаждаясь ее замешательством.

— Коллекцию женщин, которые развлекают его друзей, когда им надоедает играть в карты.

— Вы знаете его? — Она, кажется, поняла смысл сказанного.

— Мы встречались, если можно назвать это встречей.

— Полагаю, мне следует поблагодарить вас за то, что вы появились вовремя.

— Не уверен, что вы нуждались в моей помощи, — ответил он сухо. — Однако, как бы там ни было, я не нуждаюсь в вашей благодарности и никогда не нуждался.

— Хорошо, хотя…

— Нам не следует говорить об этом здесь, — прервал он ее, указав на Тиге и Лали, которые ждали их у нанятого экипажа. — С этим придется подождать, пока мы не устроимся в доме.

— Мы? — Амалия бросила на Роберта удивленный взгляд.

— Конечно, мы, а кто же еще? — бросил он резко, направляясь к экипажу.

 

ГЛАВА 13

Свет двенадцати свечей в двух серебряных канделябрах отсвечивал в белом с золотом фарфоре, выполненном под парижскую старину, лучился з столовом серебре, угасал в дамасском полотне; его отблески сверкали в каштановых волосах Амалии, веселыми искорками рассыпались на гранях аметиетовых сережек, подаренных ей свекровью, освещали траурную брошь на груди, оставляя в таинственной сумеречной мгле только ее глаза; он отражался в золотых запонках на вороте рубашки Роберта, освещал его опущенные темные ресницы, прикрывавшие глаза, внимательно изучавшие пальцы, в которых он крутил чашку кофе. Длинный обеденный стол находился посередине комнаты с опущенными занавесями на окнах, сверкающим серебряным кофейным сервизом на комоде и лучистыми хрустальными графинами на полках вдоль стен. По центру стола на кружевной салфетке стояли хрустальные вазы с розами и лилиями, наполнявшими теплый воздух комнаты своим завораживающим ароматом. Амалия села в конце стола. Роберт устроился в кресле справа от нее, и цветы оказались почти прямо перед ним.

Они почти не разговаривали с тех пор, как покинули вокзал: обстоятельства не позволяли, да и прислуга не оставляла их без внимания ни на минуту. Надо сказать, что внезапный приезд хозяев произвел в доме переполох, сравнить который можно было только с наводнением — суета, беготня, крики, восклицания… Надо и воду для ванной согреть, и еду для petit maitress и мусье Роберта приготовить. Но все это не помешало слугам изредка поглядывать на молодых господ.

Чтобы пресечь наиболее дикие сплетни и догадки, Роберт сообщил кое-что домоправительнице, которая тут же принесла из прихожей письмо, адресованное Жюльену. На мгновение Амалии показалось, что сверкнул луч надежды, однако на деле оказалось, что это всего лишь записка Хлои, написанная, очевидно, под диктовку Мами и посланная на тот случай, если Жюльен вдруг объявится в Новом Орлеане. Но он не появился, и никто его здесь не видел со дня свадьбы.

Десертные тарелки заменили на рюмки с крепкими напитками. Роберт кивком отпустил слугу, прислуживавшего за столом. Амалия не возражала. Когда дверь за слугой закрылась, и они остались вдвоем, Амалия взяла рюмку и пригубила вишнево-красный ликер. Обычно дамам его не подавали, но ей необходимо было успокоиться и восстановить силы.

Когда воцарившееся молчание стало совсем уж невмоготу, Роберт нарушил его.

— Не думайте, что я не обратил внимания на ваш рассказ о матросах, — сказал он, чеканя каждое слово. — Именно поэтому я здесь.

— Вам не нужно оправдываться и что-то придумывать, — ответила она тихо. — Я охотно признаюсь, что рада вас видеть. Я действительно рада, что вы последовали за мной.

— Я не следовал за вами, — набычился Роберт. — Я оказался в поезде, потому что плыл на одном с вами пароходе, в тот день самом первом из тех, которые шли вниз по Тешу. Не знаю почему, но я не видел, как вы садились на пароход и как на нем плыли.

Амалия подробно рассказала ему о своей уловке: сесть на пароход в Новой Иберии и не выходить из каюты на протяжении всего пути. Она была рада появлению Роберта, но почему он поехал тайно? На этот вопрос у нее не было достаточно разумного ответа.

— Вы могли бы и предупредить меня о задуманном предприятии, — заметил он вяло.

— Вы бы попытались удержать меня, — ответила Амалия. — Кстати, а почему вы не сказали мне о задуманном вами предприятии?

— Не хотел тревожить вас и Мами. В сущности мы с вами преследуем одного моряка. Другого уже нашли.

— Он сказал что-нибудь о Жюльене? — Вопрос получился резким.

— Боюсь, что нет. Его обнаружили мертвым в реке неподалеку от пивной, где видели в последний раз Жюльена.

— Мертвым? Но как это случилось? — спросила она почему-то шепотом.

— Удар по голове, а потом сбросили в воду. Официальное заключение: утонул.

— Вы думаете… неужели Жюльен…

— …мог убить его, когда они пытались напасть на него? — закончил он за нее устало. — Думаю, это возможно, но кто знает, как все было на самом деле?

Амалия не это имела в виду, но язык не поворачивался произнести вслух то, о чем она подумала. Она лишь согласно кивнула головой, отодвинув с внезапным отвращением рюмку с ликером. От резкого движения напиток выплеснулся через край, оставив на скатерти кроваво-красное пятно. Глядя на него, Амалия спросила:

— Где он? Где он может быть?

— Если бы я только знал, — сказал Роберт, тщательно подбирая слова, — я был бы счастливейший из людей.

Амалия бросила на него быстрый взгляд и тотчас отвернулась. Роберт сказал это так, словно думал, что она подозревает его в причастности к исчезновению Жюльена, а ему хотелось оправдаться. Слов нет, в истории дуэлей бывало всякое. Иной дуэлянт, зная, что его противник стреляет лучше, нанимал бандитов, чтобы убрать неприятеля. Но Роберт и Жюльен были равны и силой, и мастерством. Кроме того, Роберт презирал всякие увертки и никогда бы на них не пошел. Никогда! «Но почему такая уверенность в нем? — попыталась спросить себя Амалия. — Не я ли когда-то считала, что он не способен стать подставным мужем?»

— Теперь мы здесь, — облизнула она пересохшие губы. — Что вы собираетесь предпринять, чтобы найти второго матроса?

— Отправиться в порт и порасспросить капитана судна.

— У меня с собой рисунок Айзы.

— Но капитан, надеюсь, помнит, кого он посылал в «Дивную рощу» с кустами?

— Это так. Но если второй не вернулся…

— Пожалуй, вы правы. Рисунок может пригодиться. Неожиданно к Амалии подкралось сомнение, не зря ли они все это затевают, и будет ли польза от их поисков? Она встала из-за стола и, избегая взгляда его прищуренных глаз, сказала:

— Пойду-ка я спать.

— Превосходная мысль! — откликнулся Роберт. Он допил свою рюмку и тоже встал из-за стола, чтобы присоединиться к Амалии. Пока они шли к двери, она украдкой бросила на него взгляд. Он перехватил его и едва заметно улыбнулся. Роберт посторонился, пропуская Амалию в холл. Проходя мимо него и задевая юбками его сапоги, она ощутила пристальный взгляд его темно-синих глаз. Амалия поздравила себя мысленно с тем, что из двух платьев, взятых в дорогу, надела сегодня именно это — черное креповое с высоким воротником, которое от долгой носки приобрело коричневатый оттенок, вместо более открытого вечернего платья. Что думал Роберт о предстоящей ночи, она не знала, но догадывалась, и это беспокоило ее. На втором этаже находились две отдельные спальни, и было бы отлично, воспользоваться ими, но кто об этом должен сказать?

У нижней ступени лестницы она остановилась.

— Я желаю вам спокойной ночи.

— Говорите что угодно, — прошептал он ей на ухо. — Это все равно.

Свет оплывших свечей в канделябрах холла, шедший из медных колпачков, напоминавших перевернутые колокольчики, отблесками светился в иссиня-чёрных волнах его волос, отражался на бронзе его твердых скул, зажигал желание в его глазах. Ее нерешительность закончилась. Пытаясь скрыть слишком откровенное свое и его желание, она вымолвила привычное:

— Жюльен…

— Забудь о Жюльене и обо всем, что с ним связано. Где он теперь и чем занимается, для нас не имеет значения.

— Но это больше, чем просто предательство. — Голос Амалии дрогнул.

— Не оплакивай его раньше времени, — сказал Роберт, касаясь черного рукава ее платья. — Жюльен умеет приспосабливаться к обстоятельствам. Знай он о твоей щепетильности, он бы гордился. Гордился, но не любил.

— Однако раньше вы говорили, что он увлечен мною.

— Да, говорил, — вздохнул Роберт, опуская глаза. — Но это ли тебе нужно?

Если бы она разделила его осуждение и сострадание, он отпустил бы ее спать одну. В этом Амалия не сомневалась. Одним коротким взглядом она охватила все: рисунок чувственного рта, волевой подбородок, пылающие огнем синие глаза… Посмотрев на его сильную загорелую руку, лежавшую на изогнутых перилах лестницы, Амалия сделала глубокий вдох, как перед прыжком в воду.

— Нет, — ответила она почему-то шепотом.

Тогда он приблизился к ней и, несмотря на сомнения, все еще оставшиеся в ее взгляде, подхватил Амалию на руки. Юбки пенистой волной поднялись, перепутавшись Ј обручами кринолина, но он, не обратив на это внимания, направился по лестнице вверх. Амалия обвила шею Роберта руками и, закрыв глаза, прижалась головой к его теплой щеке. Она понимала, что надо возразить, но не было сил. Ее предательское тело узнало его прикосновение и ответило на него. Как тут возразишь?

В убранной ко сну спальне: горела одна-единственная лампа с шарообразным абажуром, света которой хватало только на то, чтобы осветить разобранную кровать с обычной для этих мест противомоскитной сеткой. Лали вскочила с табуретки около окна, когда Роберт вошел. Глаза ее расширились от удивления, но она тотчас их опустила, увидев свою хозяйку у него на руках.

— Принеси еще свечей и ламп, сколько найдешь! — приказал Роберт девушке. — И скажи Тиге, что он мне больше не нужен.

Лали торопливо выскользнула из комнаты. Роберт бережно опустил Амалию на ноги, но держал за руки, всматриваясь в ее лицо. Она не пыталась скрыться от его внимательного взгляда. В глазах Роберта заискрились веселые огоньки, а губы расползлись в радостной улыбке.

Служанка появилась с лампой в одной руке и тремя подсвечниками, которые она прижимала другой рукой к груди. Она поставила их и снова удалилась. Через минуту Лали вернулась еще с двумя лампами.

— Мне зажечь их, мусье?

— Нет, я сам.

— Хорошо, мусье. — Лали сделала общий реверанс и исчезла за дверью, не забыв плотно прикрыть ее.

Амалия с недоумением наблюдала за Робертом, который расставлял ламы и подсвечники на столики из розового и красного дерева и устанавливал фитили ламп на «максимум». Затем он зажег свечу, а от нее — все светильники и свечи в комнате. Постепенно спальня наполнилась светом и теплом. Бледно-зеленая противомоскитная сетка и пестро-полосатые занавеси слегка покачивались от встречных потоков воздуха. Роберт поставил свечу в ближайший подсвечник и повернулся к Амалии.

— Я долго ждал этой минуты, — сказал он тихо. — Я видел сны о том, что мы вдвоем, что нет мрака ночи и не надо спешить.

Низкий тембр его голоса словно убаюкивал ее, его звук и слова вызывали трепет, завораживали. Амалия стояла неподвижно в ожидании.

Роберт улыбнулся только уголками губ, в его глазах затаилось желание, которое вызывало ответную реакцию в устремленных на него глазах любимой женщины. Он медленно стряхнул с плеч сюртук, бросил его в низкое кресло, потом потянул один из концов белого шелкового галстука.

Амалия никогда прежде не видела, как раздеваются мужчины. Жюльен делал это у себя в спальне, а Роберт появлялся всегда в темноте, за исключением последней встречи на берегу реки. Но тогда она находилась слишком близко к нему, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Теперь же сердце Амалии сладко замерло, и она вынуждена была признать, что в этом постепенном обнажении мужского тела есть что-то незабываемо-волнующее.

Знал ли об этом Роберт? Возможно. Он распустил узел галстука и плавно стянул широкую шелковую ленту со своей мощной шеи, затем бросил его в кресло рядом с сюртуком, не взглянув даже на то, как он, не удержавшись, змеей соскользнул на пол и клубком свернулся у ножки столика. Не отрывая взгляда от глаз Амалии, он расстегнул обтянутые тканью пуговки своего светло-серого двубортного жилета и скинул его в кресло. Затем одну за другой он открутил запонки на воротнике и золотые пуговицы-пряжки на сорочке.

Свет лампы высветил загорелую ямку у горла, к которой подбирались курчавые волосы темной растительности на его груди. Амалия почувствовала, как защипало кончики пальцев от желания дотронуться до этих искрящихся в лучах света волосков, но она сжала руки, упрятав их в карманы платья и боясь выдать себя охватившей все тело дрожью. Амалия глубоко вздохнула, когда он свинтил последнюю пуговицу и ссыпал их звонким золотым дождем на тумбочку, а потом распахнул полы рубашки.

У Роберта была широкая загорелая грудь с хорошо развитой рельефной мускулатурой, словно он часто работал на воздухе обнаженным по пояс. Маленькие соски и окружавшие их темные кружки размером с серебряную монету наполовину скрывал темный треугольник волос, сужавшийся в узкую полоску, которая спускалась по его тугому животу и исчезала под поясам брюк, сшитых столь искусно, что они как перчатки обтягивали узкий таз и мускулистые бедра, поэтому не Требовалось подтяжек. Роберт стащил с себя рубашку и отбросил ее в сторону. Амалия замерла в нерешительности: возьмутся ли его руки за пояс брюк.

Однако с этим он не спешил. Прислонившись к кровати, Роберт освободился от штрипок, узких полосок тонкой кожи на штанинах, проходивших под подошвами пол у сапог и натягивающих брюки снизу, потом воспользовался носком одного сапога, чтобы снять другой. При этом он не сводил смеющегося взгляда с Амалии. Он рассматривал похожий на сердечко овал ее лица, пылавшего от внутреннего волнения, слегка приоткрытые губы и часто вздымающуюся грудь. Вслед за сапогами Роберт скинул вязаные носки, доходившие до середины икр.

Амалия чувствовала, что задыхается от жары и ожидания чего-то необыкновенного. Уверенная неторопливость Роберта сводила с ума. У Амалии не было большого опыта общения с мужчинами, хотя и недотрогой-девственницей она уже не была. Если мужчинам доставляет удовольствие смотреть, как раздеваются женщины, почему же женщинам не испытывать аналогичного чувства, наблюдая за раздеванием мужчин? Амалия ободряюще улыбнулась Роберту и, несмотря на возбуждение, растекавшееся по всему телу, присела в кресло около столика, чтобы пронаблюдать сцену до конца.

Он негромко рассмеялся, и его руки медленно потянулись к поясу. Расстегнув крючки на поясе и пуговицы на ширинке, Роберт распахнул верхнюю часть брюк. Под ними белели полотняные кальсоны, которые он расстегнул и снял вместе с брюками.

Обнаженный, он напоминал бронзовую скульптуру греческого атлета. Смех исчез из его глаз, уступив место ожиданию.

Амалия чувствовала, как приливает кровь к бедрам, как напрягаются мышцы ног, живота. Роберт был красив своей мужественностью, совершенством и гармонией всех частей тела. Светлая полоса на поясе делила тело на две части: верхнюю загорелую и бледную нижнюю, что придавало Роберту вид сатира, которому покровительствовали Солнце и Луна. Солнце распаляло сладострастие, а Луна прикрывала его флером таинственности. Восставшее мужское естество, отливая шелком в мерцающем свете свечей, манило своей силой и упругостью.

У Амалии перехватило дыхание.

— О-о, Роберт… — прошептала она, закрывая глаза в изнеможении.

Он подошел к ней, опустился на одно колено и, взяв ее руку, поднес к своим губам. Роберт взглянул на Амалию, и она поняла, что сейчас утонет в безбрежных озерах его глаз. Он повернул ее руку ладонью вверх и прикоснулся горячим влажным языком к ее чувствительной поверхности.

Дрожь пробежала по ее телу. Амалия провела другой рукой по его волосам, поднимая кончиками пальцев жесткие завитки на висках и прижимая их к тому месту, где пульсировала маленькая голубая жилка, потом двинулась по щеке к подбородку. Его взгляд затуманился. Роберт немного отодвинулся, вернув ее руку к ней на колени, и приподнял подол ее крепового платья, а вместе с ним и все нижние юбки. Еще мгновение — и он снял с нее туфельку. Затем рука скользнула вверх к подвязке и начала скатывать чулок. Роберт прижался губами к обнаженному колену. Затем он, сняв чулок с одной ноги и отбросив его в сторону, повторил всю процедуру с самого начала. Когда обе ноги освободились от мешавшего ему покрова, Роберт поднес их к губам и стал целовать каждый пальчик в отдельности. Наградой ему за столь изысканное удовольствие стал вырвавшийся из ее груди стон самозабвенной страсти. Она ощутила, как разошлась прорезь на панталонах, приоткрывая любопытному взору завесу тайн над самыми сокровенными частями женского тела. На губах Роберта играла довольная улыбка, когда его глаза отыскивали интимные места, жаждущие обожания и ласки.

Амалия потянулась к нему. Роберт прижал женщину к себе, обхватив одной рукой за талию, в то время как другая продвинулась под покровом юбок и платья ко входу в грот сладострастия. Его пальцы безошибочно добрались до шелковистого края треугольной поляны, после чего отправились в путь к ее сокровенной женственности. Роберт провел указательным пальцем по вмиг увлажнившейся арке входа. Его прикосновение было нежным и успокаивающим, волнующим и завораживающим. Ресницы ее задрожали, и Амалия закрыла глаза. Роберт провел губами по изгибу ее шеи, щеке и замер на виске, затем увлажнил кончиком языка ее веки. В ответ она судорожно впилась ногтями в его мощное плечо, а затем нежно погладила шею, приласкала волосы на груди и проследовала по шерстистой сужающейся тропе к символу и орудию мужской страсти, трепетно задрожавшему в ее руке.

Роберт в безумном томлении затаил дыхание, а потом произнес:

— Я так долго мечтал об этой ночи, так много всего нафантазировал, что теперь не знаю с чего начать, на чем остановиться. Прежде чем мы зайдем слишком далеко, разреши мне увидеть тебя такой как ты есть.

Амалия с радостью покорилась. Роберт подал ей руку, и она поднялась на ноги, гипнотизируемая синим пламенем его глаз. Он расстегнул и бережно одну за другой вынул у нее из ушей серьги, потом разгладил мочки. Следующей на очереди была траурная брошь, искусно сделанная из волос ее покойной матери в форме ивовой ветки. Через минуту она оказалась в его руке и легла на стул рядом с сережками, которые зазвенели от неловкого движения. Затем Роберт, не сводя . глаз с ее лица, повернул Амалию к себе спиной и начал расстегивать бесконечный ряд пуговок на ее платье. Обжигающий жар его рта коснулся шеи Амалии, когда он обнажил ее, а затем стал спускаться все ниже, пока не была расстегнута последняя пуговка. Амалия ждала, что теперь он займется завязками на кринолине и нижних юбках. Вместо этого Роберт схватил черное креповое платье за талию, стащил его через голову и бросил на спинку стула, повернувшись к Амалии, чтобы рассмотреть получше ее белье, отделанную тесьмой петельку на нижней сорочке, твердые округлости грудей, приподнятые корсетом, розовые кружки сосков, просвечивающие сквозь батист, затянутую талию и гору нижних юбок.

Белье Амалия носила белое, а не черное, как это полагалось, если бы она и в самом деле соблюдала траур. Собираясь в дорогу, она не успела подумать обо всех мелочах и теперь была рада этому. Роберт смотрел на нее как на редкую скульптуру в музее.

— А Жюльен видел тебя такой? — спросил Роберт, останавливаясь перед ней.

Амалия отрицательно покачала головой. Всегда, даже во время поездки с Жюльеном на пароходе, кто-нибудь из прислуги обязательно оказывался рядом, чтобы освободить ее из этого кокона или помочь завернуться в него вновь.

— Он глупец уже потому, что лишил себя такого удовольствия…

Роберт дернул за тесьму. Узел, удерживающий кринолин развязался, и тяжелая металлическая конструкция упала к ее ногам; еще через минуту Амалия стояла по колено в пене нижних юбок. Роберт подал ей руку, и Амалия, шагнув из взметнувшихся кружевами юбок, припала с криком удовольствия к его груди. Его руки обнимали ее, гладили атласную кожу спины, сжимали талию, бедра. Прижимаясь к Роберту, Амалия чувствовала его затвердевшую плоть. Это возбуждало. Она сделала несколько движений навстречу, ощутив жар и нетерпение мужского естества. Амалии показалось, что кровь ускорила свой бег. А тем временем Роберт закрыл ей рот мягким и влажным поцелуем, безо всяких усилий подчинив ее своему желанию. Амалию будто ударило током, когда она почувствовала, как его язык настойчиво раздвигает ее губы, потом проникает внутрь — легкая разминка перед вторжением в ее тело, которое извивалось от желания близости.

А руки Роберта тем временем освобождали ее волосы от заколок. Гнутые, сделанные из панциря черепахи, они почти бесшумно падали на пол. Мягкий узел на затылке ослаб, и волосы шелковистым потоком хлынули ей на Спину, шею, грудь. Роберт зарылся лицом в этот шелковистый аромат.

— Если бы ты была моей, — сказал он, жарко дыша ей в ухо, — тебе не потребовалась бы служанка. Я бы сам раздевал тебя каждый вечер и одевал каждое утро. Хотя зачем одевать, если ты в любую минуту нужна мне именно такой.

В его жарком дыхании Амалия ощутила страдание. Оба они понимали, что такой вечер может больше не повториться. Возможно, поэтому они и решились на столь отчаянный шаг. Если Жюльен вернется, эта ночь станет для них последней, если только вернется…

— Не надо, прошу тебя, не надо, — прошептала Амалия, вовсе не уверенная в том, о чем просила.

Роберт не ответил, но поцелуи его становились все настойчивее и жарче, а объятия крепче. Он так сильно прижал Амалию к себе, что она, и без того затянутая в тугой корсет, чуть не задохнулась. Амалия вскрикнула, и кольцо рук ослабло. Осторожно, словно во время ритуальной церемонии, он развернул ее спиной к себе и начал священнодействовать над крючками и завязками корсета.

Амалия настолько привыкла к тесной одежде, что обычно не обращала на это никакого внимания. Однако сейчас, когда Роберт распустил шнуровку, она облегченно вздохнула. С тихим проклятием он освободил ее от этой кольчуги, продолжая массировать затекшие под корсетом бока и талию. От избытка воздуха и свободы у нее закружилась голова.

— Бог мой, если бы ты была моей, — сказал он мягко, — я бы не позволил тебе ходить в этой штуковине. Быть обнаженной — и свободнее, и здоровей.

Амалия тихо рассмеялась.

— Чтобы все знали, какая я распутная?

— Если ты распутная, — ответил он, прильнув лицом к ее лицу, — то всем остальным женщинам впору брать с тебя пример.

Роберт прильнул губами к ее губам, и Амалия почувствовала, как затвердевшие соски ее грудей, если бы не батист сорочки, вонзились ему в тело. Он просунул руку ей под сорочку и провел пальцами по ее спине, лишь слегка касаясь подушечками пальцев атласа ее кожи. Восторг наслаждения пробежал по жилам Амалии, воспламеняя и горяча кровь. Она обхватила его одной рукой за шею, а кончиками пальцев другой провела по позвоночнику, талии, узким суховатым бедрам. Чувствуя, как Роберт стягивает с нее сорочку, Амалия изогнулась, прижимаясь к нему и помогая высвободить ее груди. Затем рука Роберта уверенно потянулась к ее панталонам и без особого труда справилась с тесьмой и лентами. Теперь теплый воздух комнаты овевал все ее обнаженное тело. Роберт отступил назад, любуясь Амалией, как когда-то Пигмалион восхищался творением своих рук. Ему нравилось в ней все: пряди шелковистых волос, которые обрамляли ее округлое лицо в форме сердечка; холмики грудей, зовущие к путешествию по ним; осиная талия; красные полосы, оставленные тугим корсетом и складками рубашек; белая кожа ее живота, заканчивающегося светло-коричневым треугольником курчавящихся волос; длинные стройные ноги.

— Красиво! Как красиво! — воскликнул он восхищенно, сжимая ее упругие груди и облизывая языком розовые соски. — Как персики — спелые, сладкие… Какие сладкие!

В какое-то мгновение Амалии показалось, что она становится легкой, как пух, и вот-вот взлетит ввысь. Улыбка счастья и восторга застыла у нее на губах. Амалия провела пальцами у самых корней его густых жестких волос, наслаждаясь их ароматом, по извилинам его уха, а потом расцеловала эту дивную раковинку, засунув кончик языка как можно глубже внутрь.

В горле Роберта раздался уже знакомый ей клекот восторженной птицы, и он, подхватив ее на руки, направился к кровати. Ступив на последнюю ступеньку лестницы, Роберт повалился навзничь на мягкий хлопковый матрац, увлекая Амалию за собой. Он обнимал ее, качал на руках, спрятав лицо в шелке ее волос, а потом, медленно повернувшись на бок, уложил рядом лицом к золотистым звездам на потолке.

Опершись на локоть, Роберт ласкал ее живот, а его губы сначала коснулись ее груди, покрыли обжигающими поцелуями фарфоровый изгиб шеи, напрягшиеся соски, а потом вернулись к ее губам. Он втянул ее нежный язычок к себе в рот, щекоча своим шероховатым языком, так что она от удовольствия постанывала. Сжигаемый страстью Роберт упивался ее телом, целуя матовую кожу ее живота, чувствуя на губах мягкое прикосновение светло-каштановых курчавящихся волос, в то время как его язык приближался ко входу в грот наслаждения.

Кровь бурлила в ее жилах, отдаваясь учащенным стуком в ушах. Ее грудь вздымалась, соски болезненно напряглись. Амалия чувствовала, как всепожирающее пламя страсти охватывает ее тело, а необъяснимая внутренняя дрожь заставляет напрягаться мышцы ног, живота, бедер. Она крутила головой, извиваясь при каждом его движении, стонала, забыв о глупых приличиях, придуманных теми, кто никогда не любил.

Роберт вновь притянул Амалию к себе. Каждым дюймом своей кожи она осязала силу и жар его мощного мускулистого тела, тела настоящего мужчины-самца. Ощутив животом трепетную упругость его изготовившейся к атаке плоти, Амалия задрожала, как в лихорадке и еще сильнее прильнула к взмокшему от жары и долгого ожидания телу Роберта. По его знаку она раздвинула ноги и вскрикнула, почувствовав уверенное скользящее вхождение. Потом она потянулась и прижалась с удвоенное силой, чтобы заполучить долгожданного гостя поглубже.

— Посмотри на меня! — потребовал Роберт властно. Она подчинилась. Их взгляды полные страстного желания встретились.

— Я люблю тебя, Амалия! — Грудь Роберта вздымалась от прерывистого дыхания.

— И я люблю тебя, Роберт, — ответила Амалия, глядя ему прямо в глаза.

Неистовая радость вспыхнула на его лице. Роберт с такой нежностью и таким удовольствием прижал Амалию к себе, что оба, не сговариваясь, вскрикнули. Они двигались в едином ритме, не задумываясь больше о том, что будет завтра. Роберт откинулся на спину, увлекая ее на себя. Амалия возвысилась над ним, напоминая амазонку на диком скакуне, ее волосы разлетелись в разные стороны, чтобы потом в порыве безумной страсти опутать их тела, соединить хотя бы на одну ночь.

Это был экстаз чувственного наслаждения, перед которым время бессильно. Они были одни во всей вселенной, воспаряли над землей, сближаясь и удаляясь, страдая и наслаждаясь. И не раз комнату оглашали их томные стоны, победные крики и радостные восклицания.

Роберт навис над ней, его толчки были сильными и точными — в темпе ударов его собственного сердца. Амалия любовалась им, мощным и страстным мужчиной, сверкающим бронзой мышц и каплями пота, орошавшими их обоих.

— О, Роберт, — выдохнула Амалия, упиваясь блаженством. Она дугой вытянулась под ним, чувствуя, как он толчками входит в нее все глубже и глубже.

Амалия наслаждалась этими его неистовыми движениями-толчками, ждала их, они возносили ее к вершинам страсти и опускали на дно безумия. Она чувствовала его в себе и сама стремилась раствориться в нем. Это было чудо, восхитительное и ничем не омраченное, по сравнению с которым любые земные узы и заботы казались мелкими и никчемными. Еще мгновение — и внутри нее взорвался дивный фейерверк счастья, высвободивший огромный заряд эмоциональной энергии, которая скопилась за последние недели. Уловив это ее состояние, Роберт поспешил разделить с нею чарующее волшебство неземного наслаждения, Слившись в единое целое, любовники унеслись на волнах страсти в мир грез и не заметили, как наступило утро следующего дня.

Когда они проснулись в объятиях друг у друга, в комнате пахло топленым свечным воском и сгоревшим ламповым маслом, Яркий солнечный свет за окном пригасил желтое пламя двух ламп, которые медленно догорали, отбрасывая едва заметные блики. Свежий ветерок колыхал занавески, надувая их парусом. Пахло цветами, глиной, жареным луком и вареной рыбой.

Амалия открыла глаза. Время близилось к ленчу. Она попыталась встать, но не смогла: ее удерживала тяжелая рука Роберта, лежавшая на ней, он сжимал в ладони ее грудь, лаская упругую плоть с дрожью неутоленного желания. С трудом приподнявшись, Амалия обнаружила, что всю ночь она спала совершенно голой. Роберт лежал у нее за спиной, прижавшись к ней своим мускулистым телом.

— Лежи спокойно! — Голос Роберта ласково прошелестел у нее над ухом.

Амалия, завороженная его близостью, с готовностью подчинилась. Роберт слегка повернулся, и она почувствовала, как что-то гладкое и твердое уперлось ей меж ног в поисках входа в ее трепетную женственность, пока он дразнил указательным пальцем возбудившийся сосок.

Вежливый стук в дверь прервал их занятия.

— Мамзель? — послышался голос Лали.

Роберт нагнулся за сползшим на пол одеялом и спешно накинул его на себя и Амалию.

— Да? — спросила Амалия, откашлявшись. Служанка приоткрыла дверь, но в комнату войти не решилась.

— Мамзель и мусье Роберт будут завтракать здесь или спустятся вниз? — спросила она мягким голосом.

— Мы позавтракаем здесь, — ответил Роберт.

— Другие слуги… — Лали замолчала, не зная, как продолжить.

— Скажи им, что я еще в постели. А поскольку я очень чутко сплю, пусть не поднимаются сюда и не беспокоят.

— Да, мусье.

— Кстати, вот еще что, Лали, — окликнул он собравшуюся уходить девушку.

— Слушаюсь, мусье, — откликнулась Лали, просовывая любопытную мордочку в дверь.

— Мамзель так проголодалась, что готова съесть все, что найдется в этом доме.

Служанка понимающе улыбнулась и вышла, плотно закрыв за собой дверь. Когда дверная ручка щелкнула, Роберт вновь склонился над Амалией. Она невольно вскрикнула, почувствовав, как нежную раковину ее уха опалило жаром его дыхания, а властная мужская рука накрыла ладонью ее грудь.

— Итак, на чем мы остановились? — спросил он игриво. Пока не появилась служанка, раскрасневшаяся от только что полученного удовольствия Амалия решила до завтрака умыться и привести себя в порядок. Направившись к стоявшему на умывальнике кувшину с водой, она заметила забившуюся между матрацем и одним из столбиков кровати свежую ночную рубашку, которую Лали приготовила для нее вчера вечером. Перехватив ее взгляд, Роберт схватил рубашку и стал ею заманивать Амалию обратно в кровать. Отрицательно покачав головой, она схватила со стула его панталоны и сорочку. Роберт моментально выскочил из постели и пошел в атаку. Они боролись, весело хохоча и притворно сердясь, пока в дверь не постучали. Амалия ахнула и быстро прыгнула под одеяло. Роберт немного поотстал. Засунув себе под мышку панталоны и рубашку, которые продолжали висеть на его загорелой руке, Роберт взмахнул простыней, отчего она надулась парусом и улегся под нее на спину, положив руки под голову. Амалия бросила на него осуждающий взгляд, хотя в глубине ее глаз плясали веселые чертики, и разрешила Лали войти.

Принесенный завтрак оказался обильным, но легким: кофе с молоком, корзинка горячих булочек, кружок свежего сливочного масла и небольшой горшочек дикого меда. Фарфоровый горшочек был разрисован цветами клевера и яблонь и кружащимися над ними пчелами. Из прорези в крышке торчала маленькая фарфоровая лопатка для меда. На подносе стояла только одна чашка с блюдцем из белого фарфора с золотым ободком и розовыми цветами яблони по краям. Рядом с ней лежала розовая полотняная салфетка, украшенная дамасским шитьем, и стояли два серебряных кувшинчика: один с кофе, а другой с молоком. Устроив все это на постели между Робертом и Амалией, верная Лали вынула из кармана фартука вторую чашку с блюдцем и с видом заговорщицы поставила ее перед гостем. Узнав, что им больше ничего не надо, служанка быстро вышла из спальни.

— По-моему, эта девушка предана тебе, — сказал Роберт, глядя, как за Лали закрылась дверь.

— Ты преувеличиваешь, — ответила Амалия. Она села поудобнее, подложив под спину подушку и натянув простыню до подбородка, чтобы прикрыть свои груди.

— Думаю, ты недооцениваешь ее, — покачал головой Роберт. — Она готова на все ради тебя. Я заметил, что большинство работников в «Роще» чувствуют то же самое.

— Не больше, чем на любой другой плантации, — возразила Амалия, пододвигая к себе кофейник. — Все так и должно быть, пока я кормлю их и забочусь о них.

— Так-то оно так, да не совсем, — продолжал настаивать Роберт. — Ты видишь в них прежде всего людей со своими радостями и печалями, заботами и нуждами. Значит, и относишься к ним, как к людям. Многие хозяева считают рабов дорогим скотом, за которым надо ухаживать, потому что заплачено.

Амалия неопределенно пожала плечами, потом закинула набежавшие пряди волос за спину, чтобы не мешали, и наполнила чашку примерно до половины кофе, а сверху — молоком. Передавая чашку Роберту, она нахмурилась, вспомнив, что большинство плантаторов предпочитали держать приличную дистанцию при общении с рабами. Излишние привязанности могли только навредить, ибо у нее не было никаких прав влиять на судьбы людей, которые окружали ее. Кроме того, это плохо сказывалось на дисциплине. Амалия не раз ругала себя за то, что не может поддерживать дисциплину на должном уровне.

— Видимо, я не должна так поступать, — сказала она озабочено.

— Вовсе нет! — возразил Роберт. — Мне, например, приятно узнавать, что в «Дивной роще» людям живется не так уж плохо, и они довольны, хотя Патрик Дай ничего и не делает для улучшения их жизни.

— О чем ты? — Амалия замерла с чашкой в руке, ожидая ответа.

— Сейчас повсюду действуют аболиционисты, в воздухе носится идея уничтожения рабства. — В голосе Роберта звучало беспокойство. Вот уже многие годы мы живем, сидя на бочке с порохом, который в любую минуту может взорваться. И то, что этого пока не произошло — чудо, которое не может длиться вечно.

Амалия предложила Роберту горячую булочку, потом взяла одну для себя, намазала ее маслом и сверху положила побольше меду.

— Думаешь, могут начаться волнения? — спросила она задумчиво.

— Кто знает? — ответил Роберт вопросом на вопрос, расправляясь в два приема с булочкой и кофе. — Аболиционисты считают, что при нынешней ситуации на Юге восстание рабов неизбежно и что правительство в Вашингтоне ограничит нашу самостоятельность. Я очень надеюсь, что до этого дело не дойдет и что государственные мужи, наши избранники, найдут выход из создавшегося положения. А пока всем нам следует позаботиться о том, чтобы зреющие волнения не ударили по нашим близким.

Амалия подумала об Айзе, Лали, Тиге, Марте, Сэре Бенте, других обитателях плантации, с которыми она познакомилась за то время, что жила здесь. Среди рабов были, конечно, лодыри, нытики, бузотеры, но основную массу составляли те, кто предпочитал жизнь пристойную, богобоязненную и полезную, чтобы наилучшим образом использовать положение, в котором они оказались по воле рока, не пытаясь ухудшить его.

— Я иногда думаю, — сказала Амалия, — что лучше было бы освободить всех рабов и платить им жалованье, как наемным рабочим.

— Никто не пойдет на это, — покачал головой Роберт. — Плантаторы Юга вкладывают в каждого раба огромные средства. Это не только высокая цена при покупке, но и повседневное содержание: еда, кров, одежда. Кто возместит эти расходы, а они не маленькие?

— Некоторые считают, что своей работой на плантации рабы давно окупили себя.

— Это так, — согласился Роберт. — Но никто не учитывает, что в годы засухи и неурожая рабы требуют тех же затрат, а то и больших. Однако главная проблема все-таки не в этом. От рабства не захотят отказаться десятки мелких фермеров, приехавших в Америку со всех концов света, чтобы разбогатеть. Покупая клочок земли и одного-двух рабов, они выжимают из них все, чтобы на получаемый доход постоянно подкупать землю и рабов и жить впоследствии не хуже, чем крупные плантаторы. Эти люди пойдут на самые крайние меры, лишь бы не позволить уничтожить рабство, благодаря которому они выбились в люди.

«Наверное, он прав», — подумала Амалия, потянувшись за второй булочкой, а вслух сказала: — Поэтому мы должны остерегаться таких людей, как Патрик Дай. Я презираю этого человека, и он, скорее всего, отвечает мне тем же, но я не могу заставить Жюльена понять это.

— Для Жюльена главное — результат, а он не гак уж плох, — ответил Роберт, с удовольствием разглядывая полуобнаженную Амалию: простыня сползла, явив его взору упругие груди с розовыми лепестками сосков. — Что касается Патрика, то ты его унизила на глазах подчиненных. Такое мужчины не забывают и не прощают, особенно женщине. И все-таки дело, я думаю, в другом: ты обращаешься с ним как с надсмотрщиком, каковым он, собственно, и является, а он привык к успеху у женщин, даже если ими являются жены и дочери его нанимателей.

— Ты шутишь?! — возмутилась Амалия.

— Почему? Не у всех же такой прекрасный вкус на мужчин, как у тебя, любовь моя, — улыбнулся Роберт.

Она хотела было ответить какой-нибудь колкостью, но передумала, спрятав лицо за чашкой кофе и потягивая ароматный напиток, который стал вдруг горчить.

— Что с тобой? — забеспокоился Роберт.

— Ничего.

— Не верю! Было время, когда ты ценила меня не намного больше, чем Патрика Дая. Хотелось бы знать, почему?

Требовательный тон Роберта задел Амалию за живое.

— Ну, хорошо, — сказала она решительно, — у меня сложилось впечатление, что ты тоже не обойден вниманием женщин.

— Откуда ты взяла?

— Неужели ты будешь отрицать, что пользуешься значительным успехом у женщин? — Амалия осуждала ревнивцев обоего пола, но себя остановить не могла. — А как же та замужняя дама, которую ты долгое время одаривал своим вниманием и которая готова была распрощаться с жизнью, когда ты ее бросил?

— Слышу голос Хлои, — поморщился он презрительно.

— Что с того?

— Я должен был знать, что она вывалит на тебя весь ворох сплетен о моей прошлой жизни.

— Но это правда, не так ли?

— Нет, неправда! — воскликнул он, ставя чашку на поднос с такой силой, что кофе выплеснулся, оставив на простыне бурое пятно. — По крайней мере не вся правда. Конечно, я не был монахом и любил погулять, как многие неженатые мужчины. Но при этом я не обещал ни одной девушке жениться и не пытался разрушить семейную жизнь другого человека.

— Весьма похвально. — В голосе Амалии звучал металл.

— История, о которой поведала тебе Хлоя, произошла много лет назад. Закончив учебу в Джефферсоновском колледже в Натчезе, я, тогда молодой повеса, вернулся домой. И надо же было случиться, что мной увлеклась жена одного из друзей Отца — девушка неуравновешенная, романтическая, разочарованная в жизни и браке с человеком, которому она годилась в дочери. Мою предупредительность она восприняла как нечто большее…

— Твою предупредительность? — воскликнула Амалия удивленно, а про себя подумала: «Что означают эти слова? Поцелуй руки, вежливую беседу, а может, одну-другую ночь в постели? И можно ли считать только предупредительностью слова любви, сказанные мужчиной женщине в постели, даже если он думал, что именно они помогут утешить ее?»

— Возможно, есть более точное слово, например, галантность. Мы встречались, беседовали; иногда, по просьбе ее мужа, а сопровождал молодую женщину. Но однажды я начал получать от нее записки — довольно страстные, надо сказать. Она пригласила меня прогуляться верхом, приехать в гости, когда муж будет в отъезде, и даже устроила так, что мы оказались только вдвоем в ложе в опере. Я был молод, горяч, и мне такое внимание, конечно, льстило, но я испытывал неловкость перед ее мужем. Я не знал, как поступить, чтобы расстаться мирно, без сцен с ее стороны. В конце концов ее муж потребовал от нее объяснений. Она приехала ко мне в слезах, умоляя уехать вместе к ее родным в Южную Каролину. Я был ошарашен, но, поскольку и в мыслях не держал ничего подобного, сказал ей об этом напрямик, безо всякой дипломатии. Она отправилась домой и выпила пузырек опия.

— Ты спал с ней? — спросила Амалия.

— Все это случилось задолго до того, как я познакомился с тобой. Зачем ворошить старое?

— Ты спал с ней или нет? — повторила вопрос Амалия.

— Ладно, было один раз. — Роберт пригладил рукой растрепавшиеся волосы. — Как-то я приехал домой и обнаружил ее в моей постели совершенно раздетой. Она дрожала, как осиновый лист. Что было делать? Выгнать ее? Такое унижение убило бы ее.

— Понимаю, — кивнула Амалия, намазывая маслом и медом еще одну булочку, хотя есть совсем не хотелось. И вдруг ее будто из ушата холодной водой окатили: «Он и со мной спал только из сострадания, — подумала Амалия с горечью. — Началось все по предложению Мами, а закончить сразу он побоялся: вдруг и мне, как той женщине, придет в голову распрощаться с жизнью».

— Понимаешь? Что ты понимаешь? — Он смотрел на нее пустым, ничего не выражающим взглядом. — Я повторяюсь, но тот случай не имеет никакого отношения к тебе или к тому, как я отношусь к тебе. Ты — искра, воспламенившая мою кровь, ты — женщина, за которой я готов идти на край света, а если захочешь, сам увезу тебя, куда пожелаешь. Моя любовь к тебе не связана с прошлым, но обращена в будущее.

Она здесь, она — каждый вздох, каждый удар сердца. Все, о чем я прошу… о чем могу просить, побудь сегодня со мной и раздели это чувство.

Амалии хотелось верить в искренность его слов. Она смотрела на Роберта и чувствовала, что заворожена синевой его глаз, что кровь, бросившаяся ей в лицо, не имеет ничего общего со смущением. Рука невольно накренилась, и капля золотистого меда упала ей на грудь. От неожиданности Амалия вскрикнула и потянулась за салфеткой.

— Позволь мне, — остановил ее Роберт.

Он прижался губами к ее коже, и Амалия почувствовала легкий толчок языка на том месте, куда упала капля меда. Роберт поднял голову и посмотрел в ее потемневшие от желания глаза.

— Вкусно, — пробормотал он.

— Я… я вся такая липкая, — сказала Амалия смущенно, но тут же прикусила язык, поняв двусмысленность фразы.

— Да-да, конечно. Теперь тебе придется принять ванну. — В голосе Роберта прозвучала подозрительная покладистость, но прежде, чем Амалия сообразила, чем это для нее может кончиться, он потянулся к фарфоровому горшочку и, подцепив лопаточкой немного меду, нацелился на только что вылизанное место.

— Роберт, что ты делаешь? — воскликнула Амалия, когда он начал рисовать медом причудливые узоры у нее на груди, животе, и наконец струйка меда потекла к шелковистому хохолку кудрявившихся волос.

— Догадайся, — сказал он, довольный своей выдумкой.

 

ГЛАВА 14

Полуденная жара еще держалась, когда Роберт и Амалия покинули дом. Их фаэтон медленно продвигался по раскаленному булыжнику пустых улиц Нового Орлеана, жители которого по старой, доставшейся от испанцев традиции, попрятались во время сиесты по домам. Роберт сам правил лошадьми. За время их пути встретились лишь несколько осоловевших от жары посыльных да стайка мальчишек, с диким криком преследовавших собаку, которая убегала с кожаным мячом в зубах. Недавно прошел дождь, поэтому сточные канавы на центральных улицах были сравнительно чистыми, чего не скажешь об узких улочках французского квартала. Здесь стояла такая вонь, что Амалии пришлось поднести к носу платок, смоченный фиалковой водой.

Фаэтон направился к пристани, у которой стояли всевозможные суда — от плоскодонок до огромных океанских кораблей. Позади осталась площадь перед собором, недавно приведенная в порядок на средства баронессы Де Понтальба. Посередине площади, окруженная новой металлической оградой, стояла статуя Эндрю Джексона, героя битвы при Новом Орлеане.

Украшением площади стали выросшие, как грибы после дождя, первые в Америке доходные дома. Построенные из красного кирпича с металлическими украшениями, они производили впечатление достатка и комфорта. Собор тоже обновили: построили новую колокольню, переделали первый пресвитерианский придел так, чтобы он сочетался с изящной постройкой знаменитого Кабильдо, покрасили наружные стены. Строительство и ремонт продолжались всю прошлую зиму, и теперь площадь стала приятным местом для прогулок.

К площади примыкали крытые ряды французского рынка, который на время сиесты замирал, как, впрочем, все в этом городе. Мясо, рыбу, овощи и фрукты новоорлеанцы покупали обычно с утра, когда все было достаточно свежим. Тем не менее, несколько лотков в ожидании случайных покупателей оставались заваленными различной снедью: увядшей зеленью, початками кукурузы, корзинками с картофелем, пучками моркови, вилками капусты, длинными гирляндами сушеной фасоли, а также тушами мяса и бочонками соленой рыбы, над которыми роились полчища мух. Когда-то этот рынок был совсем другим: здесь, среди свежесрезанных цветов и продуктов, гуляли, встречались друзья и знакомые, совершались сделки на обмен товарами.

Роберт и Амалия миновали участок пристани, где обычно швартовались пароходы. Дальше стояли сухогрузы: одни нацелились своими бушпритами на город, другие сонно клевали носами, а третьи просто раскачивались, следуя течению реки. Палящее солнце освещало свежеокрашенные части судов, отражалось в начищенных до блеска медяшках. Палубы заполняли пассажиры, они гуляли, о чем-то беседовали, собираясь группами, или сидели в тени парусиновых тентов. Некоторые почтовые пароходы стояли наготове, и их трубы нещадно дымили, вычерчивая в прозрачном воздухе серые дорожки. У самых дальних причалов стояли корабли с мачтами, напоминающие распятых людей. Их было пять: два стояли на погрузке, а остальные — на некотором расстоянии от берега дожидались своей очереди, но нужного среди них не было. Оставив. Амалию в фаэтоне под надвинутым верхом, защищавшим ее от солнца и любопытных взоров, Роберт отправился в контору пароходной компании, выяснить что-нибудь о клипере, который они искали.

Амалия сидела, обмахиваясь веером и поправляя то и дело юбки, которые нагревались от любого проникшего в фаэтон солнечного луча. На ее верхней губе выступили капельки пота. От нечего делать Амалия наблюдала за работой портовых грузчиков, которые, сверкая обнаженными торсами, таскали бочонки, корзины, тюки, катали тяжелые бочки. Не занятые на погрузке парни спати, устроившись на тюках с хлопком. Внимание Амалии привлекла поднимавшаяся по улице негритянка средних лет в безупречно чистом фартуке из грубой бумажной ткани и в белом платке. Она несла, придерживая рукой у бедра, сплетенный из соломы поднос, на котором были расставлены и прикрыты от мух салфеткой молоко, сладости, орешки. Грузчики окружили торговку и, не обращая внимания на надсмотрщика, лезли в карман за монетами. Наконец отошел последний из них, жуя на ходу купленные сладости.

Все это время торговка не спускала глаз с сидевшей в фаэтоне Амалии. Обслужив грузчиков, негритянка подошла к экипажу и, словно дразня, приподняла край салфетки.

— Купите сладенького, мамзель. Лучшее, что есть в Новом Орлеане, — пропела она.

До Амалии донесся сладковатый запах вскипяченного молока, и к горлу подкатила тошнота. Она быстро заработала веером, отворачиваясь в сторону.

— Нет, спасибо, — произнесла Амалия с трудом. — Я… мне что-то нездоровится.

Женщина прикрыла сладости салфеткой, окинув даму в экипаже опытным взглядом.

— Что вам нужно сейчас, так это простой сухарик, мамзель. Принести?

— Вы очень добры, но через минуту все будет в порядке.

— Или через несколько минут, да? — улыбнулась негритянка. — Ничего страшного, дорогуша, это со всеми нами случается.

Амалия смущенно улыбнулась, а женщина, приветливо кивнув, отправилась по своим делам. По утрам она чувствовала себя нормально, хуже — днем. Как ни странно, раздражали ее только запахи, причем, не какие-то определенные, а все и по-разному. Например, утром сладковатый аромат цветов казался Амалии приятным, а через несколько часов ее уже тошнило от этого запаха. Странно, конечно, но других недомоганий, кроме, может быть, боли в набухших сосках, она не испытывала. Вообще-то этих признаков беременности вполне хватало для положительного заключения, но радости из-за сложившейся ситуации Амалия не испытывала.

Она подняла глаза и увидела Роберта. Мрачное выражение на его лице не предвещало радостных известий. Не дожидаясь, пока он скажет что-нибудь сам, Амалия спросила:

— Ну, что там?

— Мы опоздали. Нужный нам клипер снялся с якоря.

— Когда? — Амалия затаила дыхание, так боялась она ответа.

— Вчера вечером.

— Я так и думала.

— Не кори себя, — сказал он жестко. — Если бы ты приехала сюда сразу, как только сошла с парохода, ты все равно не успела бы.

Амалия облегченно вздохнула. Она сумела изобразить на лице нечто похожее на улыбку и согласно кивнула.

— Я попытался разузнать о матросе, который нас интересует, — продолжил Роберт, — но мне ничего не смогли сказать. Думаю; капитан не сообщил властям об исчезновении матроса. Дело это в портах настолько обычное, что комментарии, как говорят, излишни.

— Что же нам делать? — спросила Амалия растерянно.

— А что бы ты делала, если бы приехала сюда одна? — Роберт окинул Амалию пристальным взглядом.

— Не знаю, я не думала об этом, — сказала она нерешительно. — Скорее всего, второй матрос благополучно добрался до корабля и теперь возвращается в Китай.

— Логично, — согласился Роберт.

— Наверное, надо ехать домой?

— Да, надо! — Роберт забрался в фаэтон, отвязал вожжи от столбика с кольцом, но потом вдруг остановился. — Пожалуй, стоит порасспросить в постоялых дворах и пивных, на всякий случай, — сказал он задумчиво, — вдруг этот человек так и не появился на корабле, или у него были веские причины, чтобы корабль ушел без него? Попробовать стоит, хотя бы потому, что у нас есть его изображение.

Вместо ответа Амалия развернула рисунок Айзы, который лежал свернутым в трубочку на сиденьи рядом с ней. Роберт направил экипаж в обратный путь. Продолжая рассматривать карандашный рисунок, Амалия заметила уголком глаза очертания знакомых домов.

— Это не тот квартал, который нам нужен, — сказала она, отрываясь от бумаги.

— Тот самый. Я везу тебя домой.

— Но я не хочу домой, — возразила Амалия.

— Не думаю, что этот человек остановился в отелях «Сент-Луис» или «Сент-Чарльз». Скорее всего он забился в одну из нор самой грязной части города, где никогда не бывает дам, и никто не имеет ни малейшего представления, как вести себя с ними.

— Я знаю это не хуже тебя, но мне все равно, — попыталась протестовать Амалия.' — Я не стану сидеть дома и дожидаться известий. Мне надоело ждать, и я поеду с тобой.

— Нет, я не могу согласиться на это. — Роберт был настроен весьма решительно.

— Не можешь согласиться?! — воскликнула Амалия гневно. — Но я — женщина, а не тепличное растение. Я имею право знать, что происходит, и делать что-то, а не сидеть, как каменный истукан.

— Я все понимаю, — сказал Роберт мягко, — но пойми и ты: речь идет не о воле и храбрости женщины, а о чести светской дамы, что, согласись, не" одно и то же, и что обязывает тебя считаться с правилами приличий.

— Правда? Еще неделю назад я вряд ли смогла бы отнести эти слова к себе. — В голосе Амалии слышались досада и негодование.

— И напрасно. Дело не в безупречной репутации, а в твоем характере, — заметил Роберт рассудительно. — Если ты отправишься со мной в эти трущобы, то, без сомнения, привлечешь к нам обоим такое внимание, которое тебе же самой потом не понравится, и от которого мне придется тебя защищать. Если даже ты решишь не входить внутрь этих злачных мест, а останешься ждать меня на улице, нет гарантий твоей безопасности. Женщины в таких местах воспринимаются как приятная и вполне заслуженная добыча. Так вот у них все просто!

— Я не поверю, что ко мне будут приставать, если ты рядом.

— Ценю твое доверие, но гарантировать что-либо не могу, — сказал он, криво усмехнувшись. — Кроме того, пока мы будем ходить вместе, нам вряд ли кто-нибудь скажет правду. Зато нож в бок за излишнее любопытство получить можно. А вот если я пойду один, переодевшись бродягой, предложу кому-нибудь пропустить рюмо…

— Я поняла! — оборвала она его на полуслове. И хотя Амалия сознавала, что доводы Роберта разумны, вынести это ей было нелегко. — Тогда отвези меня домой, — попросила она, все еще дуясь.

Казалось, время после отъезда Роберта остановилось. Амалия металась по комнате от одного окна к другому, не находя себе места. Уже в который раз наблюдала она изрядно надоевшую картину: дома с лужайками на противоположной стороне улицы, резвых лошадей, впряженных в элегантные экипажи, в которых сидели нарядные дамы в легких шелковых платьях с расшитыми бисером и кружевами зонтиками в руках, а рядом с ними джентльмены, взмокшие от жары в своих сюртуках и галстуках.

Амалия ненавидела все эти десятилетиями складывавшиеся условности и предрассудки. Именно они, а не пресловутая слабость, держали ее взаперти. Поскольку делом чести мужчин являлась защита репутации и достоинства дам, то женщина, пожелавшая выйти на улицу одна, могла столкнуться с любым оскорблением. А раз уж джентльмены рисковали жизнью, защищая прекрасных дам, дамы в свою очередь были связаны долгом чести вести себя так, чтобы не подвергать мужчину излишней опасности. Возникала своего рода круговая порука. «Жаль, что со всем этим нельзя покончить раз и навсегда», — мысленно сокрушалась Амалия.

Однако благодаря этим условностям, смертельная опасность, которая время от времени нависала над мужчинами, сдерживала их природную агрессивность и усмиряла их низменные страсти. Большинство из них находило разрядку в драках: кто на кулаках, кто с хлыстами, а кто на дуэли. Что касается дуэлей, то здесь дело дошло до крайностей. Поединки назначались по всякому поводу и без повода: кто-то кого-то нечаянно толкнул, кто-то на кого-то не так посмотрел или при ком-то неосторожно выразился, а в результате — гибли молодые люди. И все же, зная, чем может кончиться тот или иной неосторожный поступок, люди стремились к сдержанности и терпимости во взаимоотношениях друг с другом.

«Насколько все было бы проще, имей эта проблема только одну сторону, — размышляла Амалия, стоя у окна. — Ту, которая не касается меня».

Пришло время ужинать, а Роберт все еще не появился. Амалия попробовала съесть что-нибудь в одиночестве, но не получилось. Повозив по тарелке кусочки каждого блюда, она так ни одного и не попробовала. Две рюмки вина, которые она выпила, взбодрили ее, но ненадолго, их действие прошло к тому моменту, когда она приготовилась идти спать.

Она сидела на кровати, подперевшись подушками и с раскрытой на первой странице книгой, когда внизу послышался шум. Накинув капот, Амалия вышла из спальни. Внизу, широко расставив ноги, чтобы не упасть, стоял Роберт. Волосы его были взлохмачены, рубашка в грязи, рукава закатаны до локтей, мятые брюки из грубого полотна неряшливо заткнуты в сапоги, которые, похоже, умышленно были выпачканы, чтобы не блестели. Роберт держал в руке серебряный подсвечник со свечой, какие обычно ставят в спальнях, и Амалии показалось, что она слышит удалявшиеся шаги слуги, впустившего его в дом. Вероятно, она сделала какое-то неосторожное движение, потому что Роберт, который старался двигаться бесшумно, поднял голову.

— Роберт! — воскликнула она, едва дыша. — С тобой все в порядке?

— Как посмотреть. — Язык его заплетался, и Амалия с трудом поняла, что он сказал.

— Ты пьян?! — Она старалась говорить тише, сделав несколько шагов вниз по лестнице. Свеча, которую Роберт держал в руке, была единственным источником света, за исключением нескольких светлых полос на полу, пробивавшихся из приоткрытых дверей ее спальни. Отблески огня свечи отплясывали на его лице причудливый языческий танец, освещая скулы и рот и оставляя в тени глаза.

— Пришлось пару раз з-заплатить за всех… В-вот!

— Ты узнал что-нибудь о матросе? — спросила Амалия с надеждой.

— Б-боюсь доложить о неудаче…

— Неужели не удалось найти хоть какой-то след?

— Не-а! Мой Бог! Да какая ж ты красивая!

Амалия проследила за его взглядом и поняла, что свет, падающий из спальни, просвечивает насквозь тонкий батист ночной сорочки, очерчивая ее фигуру, как в театре теней, в который ее водили как-то раз в детстве. Румянец окрасил щеки Амалии, и она быстро спустилась еще на несколько ступенек, чтобы выйти из предательской полосы света.

— Удивительно, что ты меня вообще видишь, — сказала она, и в ее голосе послышались веселые нотки,

— Я ж не слепой, я только выпил…ч-чуток.

— Тогда пойдем спать.

На лице Роберта появилась Залихватская ухмылка.

— Фи-и, какое б-бесстыдство! Ты у-уверена?

— Как никогда!

— Отл-лично! Я принимаю от всего серса, патамушто никогда бы не подумал, што ты п-просишь.

Он, качаясь, приблизился к лестнице и, уцепившись свободной рукой за перила, уставился на зажженную свечу так, словно видел ее впервые. Амалия поспешила к нему на помощь. Она забрала свечу и, подхватив его под руку, осторожно повела по лестнице вверх. Достигнув верхней площадки, они пересекли холл и, подойдя к спальне, ввалились внутрь.

Амалия взглянула оценивающе на скамеечку для надевания обуви и решила, что та слишком низкая, и что если она посадит Роберта на эту скамеечку, то вряд ли сможет поднять его потом на кровать без посторонней помощи. Тоща она направила его к постели. Роберт оперся локтями на кровать, и с его лица не сходили веселое удовольствие, неведомая доселе нежность, пока она расстегивала и снимала с него рубашку, а потом стягивала брюки. Затем Амалия уложила его поперек постели, но он приподнялся на локтях и стал с интересом, как ей показалось, наблюдать за ее возней с сапогами, которые никак не хотели сниматься, а он не сделал ни одной попытки помочь ей.

Наконец борьба с сапогами увенчалась успехом. Когда Амалия поднималась со вторым сапогом в руках, Роберт протянул руку к локону, лежавшему на ее груди и, пропуская его шелковистые завитки между пальцами, совершенно отчетливо сказал:

— Прекрасная Амалия, чудная Амалия…

Она улыбнулась ему задрожавшими от нахлынувшего чувства губами. Повинуясь минутному порыву, Амалия бросила сапог на пол, подошла к Роберту и прильнула губами к его губам. От него пахло дешевым вином, дымом плохих сигар, но ей это было все равно. Роберт обнял Амалию и, откинувшись назад, прижал ее к себе.

Придя в себя, она тихо рассмеялась, потому что лежала распростертой у края постели в немыслимой позе меж его ног. Амалия толкнула его, и Роберт отпустил ее, раскинув руки и болтая свесившимися с постели ногами. Она сползла с него на пол, а затем, ворча, стала поднимать ноги Роберта на постель.

Перейдя на другую сторону кровати, Амалия увидела, что он наблюдает за нею, и глаза его теплеют, когда он видит, как она сбрасывает капот и взбирается на постель. Стоя на коленях, она развернула Роберта так, чтобы его голова оказалась на подушке. Сама Амалия устроилась рядом. Однако, вспомнив о непогашенной лампе, она спустилась с кровати, решив заодно задуть и свечу. Затем уже в полной темноте и на ощупь она вновь забралась в постель и укрылась простыней.

Сильные руки обхватили ее. Амалия придвинулась ближе, прижимаясь к мускулистому телу Роберта, обволакивая его. Он нежно гладил ее волосы, отодвигая шелковистые пряди назад на спину. Его палец, хотя и не слишком уверенно, двигался по ее лицу, не пропуская ни одной детали.

— Амалия, любимая, я не хочу ехать домой, — прошептал он в самое ухо и устало вздохнул.

— И я не хочу, — ответила она, ощущая щекой, лежавшей на его руке, учащенное биение его сердца.

Конечно, они вернулись домой: ничего другого не оставалось. Обратная дорога ничем не отличалась от пути в Новый Орлеан, если не считать, что в поезде Роберт сидел рядом с Амалией, а на пароходе, идущем вверх по течению Теша, они вновь разошлись по разным каютам.

В «Роще» жизнь шла своим чередом: солнце отбрасывало косые лучи на старый дом и новые сады, Теш медленно катил свои воды, давая прохладу полям, работники трудились не покладая рук, время от времени оглашая округу песнями. Новостей особых не было, если не считать, что Хлоя выглядела мрачнее обычного, Мами еще больше похудела и совсем затихла, а Айзе запретили появляться в доме, потому что из-за отсутствия бумаги он изрисовал в галерее весь пол.

Джордж встретил их с радостным облегчением, ибо на нем был не только весь дом, но и ответственность за двух женщин, которых приходилось постоянно утешать. При появлении Амалии и Роберта мадам Деклуе поднялась на ноги, сжав руки так сильно, что побелели костяшки пальцев, а Хлоя набросилась на них с расспросами. Но одного взгляда на лица Амалии и Роберта было достаточно, чтобы получить ответ.

Роберт провел ночь по настоянию Мами в одной из «гарсоньерок». За завтраком, он с великим тактом поведал обо всех известных фактах исчезновения Жюльена, включая и то, что найден труп одного из матросов, которые последними видели хозяина «Дивной рощи». Закончив свой нерадостный рассказ, Роберт еще раз настоятельно попросил Мами пригласить шерифа. Поколебавшись, она в конце концов согласилась. Роберт тут же набросал черновик вежливого обращения к властям, которое было согласовано с Мами, переписано набело и отослано с грумом к шерифу. Спустя два часа облако пыли на дороге возвестило о его приближении. Повозка остановилась у парадного подъезда.

Роберт встретил шерифа на галерее и провел прямо в холл. Гость вошел, почтительно сняв шляпу. На вид ему было чуть больше пятидесяти, среднего роста, из-за густых бровей смотрели проницательные глазки-буравчики, а тяжелый Квадратный подбородок придавал лицу суровое выражение. На высоком лбу шерифа красовалась полоса от шляпы, которой он прикрывал редкие волосы.

— С горечью узнал о вашей беде, мадам Деклуе, — сказал он участливо. — Поверьте, мои люди не пожалеют сил, чтобы обнаружить местонахождение вашего сына.

— Не знаю, знакомы ли вы с женой моего сына, Амалией Деклуе, урожденной Пескье? — начала представлять присутствующих Мами. — Моя крестница Хлоя, с которой вы знакомы, и, возможно, вы слышали о нашем английском госте, мистере Джордже Паркмане?

Шериф оглядел всех собравшихся в холле, кивая каждому в отдельности, потом выбрал стул и поудобнее устроился, закинув ногу на ногу. Возникла неловкая пауза, которую удачно заполнил Джордж, сравнив нынешнюю духоту на юге Америки с прохладной влажностью Англии. Хлоя и Амалия поддержали беседу о погоде, поведав шерифу виды на урожай. Наконец появился Чарльз с кофе, чаем, вином и сладостями. Он поставил тяжелый поднос; перед Мами, но та жестом показала, что ухаживать за гостями будет Амалия. На лице дворецкого не дрогнул ни один мускул, он молча переставил поднос и вышел, закрыв за собой дверь.

Роберт вызвался помочь Амалии. Наполнив вином бокалы для Джорджа и себя (шериф предпочел только кофе), он раздал всем куски кекса, разложенные Амалией по тарелкам, и начал передавать чашки с чаем и кофе — кому что нравится. Хлоя и Джордж тихо беседовали. Мами отрешенно глядела мимо шерифа, она думала о чем-то своем.

— Не хочу проявить излишнюю торопливость и заранее приношу извинения дамам, если их чувствительность подвергнется испытанию, — заговорил шериф, отпив глоток бодрящего напитка, — но я хотел бы максимально точно знать, когда Жюльёна Деклуе видели в последний раз и при каких обстоятельствах?

Роберт вопросительно взглянул на Мами и, получив молчаливое согласие, начал рассказ, стараясь не опустить ни одной детали. Все дружно помогали ему. Получилось довольно полное и достаточно откровенное изложение фактов. Роберт рассказал о разногласиях с кузеном, которые привели к дуэли, но об, истинных причинах конфликта предпочел умолчать. Он не стал фантазировать на тему, почему Жюльен решил покинуть бал у Морнеев, но высказал предположение, что между исчезновением кузена и гибелью матроса существует какая-то связь, потому что незадолго до этого их видели вместе в пивной

Шериф вытащил маленький блокнотик и сделал несколько пометок, а потом заметил, глядя на Роберта в упор:

— Все очень странно. Полагаю, вы извините меня, если я скажу, что об этой дуэли ходило много разных слухов.

— Я знаю об этом, — сказал Роберт сухо.

— Если позволите, я хотел бы задать вам несколько вопросов в связи с этим с глазу на глаз.

Шериф ни разу не взглянул на Амалию, и это настораживало. Она сидела, не поднимая глаз от подноса и нетронутой чашки чая. Амалия протянула руку, чтобы взять ее, но тут же отдернула назад: пальцы предательски дрожали. Вместо чая она взяла тоненький ломтик кекса и без всякого удовольствия стала его жевать. Однако во рту так пересохло, что ей волей-неволей пришлось взять чашку чая, которая громко звякнула о блюдце. Шериф повернул голову на звук и холодно взглянул на Амалию. Его серые глазки-буравчики так и сверлили ее.

— Прошу прощения, мсье, — ответил Роберт, — но мне нечего добавить к тому, что я уже рассказал вам.

— Не можете добавить или не хотите? — спросил шериф прямо.

— Прошу вас, не настаивайте.

— Даже так? — Шериф удивленно поднял брови. — Полагаю, вы отдаете себе отчет в том, как могут быть истолкованы эти ваши слова?

Роберт молча кивнул.

— Думаю, вам следует сообщить причину отказа, — продолжал настаивать шериф.

— Боюсь, что не смогу этого сделать, — последовал ответ Роберта.

— Возможно, здесь замешана честь дамы? — спросил шериф мягко.

— Думайте что хотите, — ответил Роберт незамедлительно.

— Полагаю, для первого раза достаточно. — Шериф отставил пустую чашку и поднялся, чтобы уйти. Он поклонился мадам Деклуе и кивнул всем остальным. — Я сегодня же начну расследование, — сказал он сухо. — В и получите полный отчет обо всем, что нам удастся обнаружить. Если кто-нибудь из вас вспомнит что-либо полезное для ведения расследования, не сочтите за труд написать мне об этом в офис.

— Роберт, позвони Чарльзу, чтобы он проводил нашего гостя, — сказала Мами тихо.

— Не беспокойтесь, мадам Деклуе. Я найду дорогу сам. Они сидели в полном молчании, пока слышался звук его удалявшихся шагов и шум отъезжающей повозки.

— А я верю в него, — первой нарушила молчание Хлоя. — Если Жюльена возможно найти, то этот человек найдет его.

— Согласна, — поддержала ее Амалия.

— Да-да, конечно, — согласилась Мами, тяжело вздохнув. Перед ленчем Роберт уехал в «Ивы». Снова началось мучительное ожидание.

Спустя два дня Амалия, спустившись к завтраку со следовавшим за нею по пятам Айзой, увидела за столом Патрика Дая. От неожиданности она остановилась в дверях так резко, что Айза наступил на подол ее розового в клеточку хлопчатобумажного платья. Амалия обернулась, механически улыбаясь малышу и не слыша его тихого извинения.

Надсмотрщик Дай поднял глаза от тарелки, над которой склонился. На минуту он перестал жевать, хотя почти донес до рта кусок золотистого омлета. Улыбка выпятила его чувственную нижнюю губу и зажгла в глазах похотливые огоньки.

— Вы удивлены, мамзель Амалия? — сказал он, продолжая улыбаться. — Мне разрешила хозяйка, уверяю вас. Я сказал, что не прочь перекусить, и милая дама предложила угощаться без стеснения.

Наглость его тона была вызывающей, и Амалия уже повернулась, чтобы уйти.

— Не покидайте меня, мамзель, — сказал Патрик Дай насмешливо, решив, вероятно, что ее желание уйти вызвано страхом, а не отвращением. — Я обожаю есть в компании.

— Где Мами? — спросила Амалия, задерживаясь на минуту и спокойно глядя на надсмотрщика. Ей не хотелось выказывать страх перед этим ничтожеством.

— Она решила, что у нее пропал аппетит. Я думаю, милая дама находится теперь в постели. А вот я давно на ногах. Это у меня второй завтрак.

— Мне казалось, что у вас есть женщина, которая готовит вам, — заметила Амалия язвительно, направляясь к своему месту. Айза семенил рядом и выдвинул для нее кресло, в которое она уселась.

— Вы не ошиблись, мадемуазель, но ее истинные таланты проявляются не на кухне, — парировал Дай, ухмыляясь и ощупывая взглядом ее по-модному тесный лиф платья.

Амалия не удостоила ответом очередное хамство надсмотрщика. Желание встать и уйти было столь велико, что ей пришлось заставить себя принять кофе и пару теплых булочек, которые принес Айза. Амалия с трудом поблагодарила его, потому что в горле застрял неизвестно откуда взявшийся комок.

— Ну, да ничего, мне нравится чувствовать себя этаким набобом на плантации сахарного тростника, — продолжал он напыщенно. — Мне нравится выпивать первый кофе с первыми лучами солнца, а завтракать позже, когда объеду поля.

— Мне кажется, эти слова вы у кого-то позаимствовали, не правда ли? — Амалия с трудом сдерживала раздражение от его самодовольно-развязного тона, хозяйского взгляда, которым он оглядывал все вокруг, включая и ее саму.

— А если и так? — Слабая краска проступила на его щеках. — Думаю, завтрак с нанятым работником для вас не слишком в тягость? — ухмыльнулся Дай.

— Надеюсь, что смогу это пережить, — отрезала Амалия.

— Не сомневаюсь. Опыт большой. Вы с хозяйкой неделями сидите в обществе садовника — и ничего, все живы и здоровы.

— Вы, наверное, думаете, что Мами ушла из-за стола по причине недомогания? — Амалия не отрываясь, смотрела на булочку, которую намазывала маслом. Неожиданно на нее нахлынули воспоминания о другом утре и другой булочке, с которой капали мед и масло. Ее будто жаром обдало, сердце бешено заколотилось, но Амалия взяла себя в руки.

— Не хотите ли вы сказать, что она ушла по другой причине? — прорычал Патрик Дай.

— Я этого не говорила, но если все так, как вы думаете, стоит ли особенно переживать? — заметила она с иезуитской учтивостью. — Не так уж часто люди вашего положения обедают по-семейному.

— Да-да, совсем ведь неважно, сколько случайных людей садится за ваш стол? Я знаю это очень хорошо, — сказал он с горечью, но есть не перестал.

— Если вас тяготит положение надсмотрщика, почему вы не бросите эту работу? — спросила Амалия.

— А чем мне заниматься? — ответил Дай вопросом на вопрос. — И потом нельзя сказать, что мне не нравится эта работа.

— Вам виднее, хотя мне казалось, что вас это место угнетает. — Амалии самой был неприятен тон превосходства, который прозвучал в ее голосе, хотя это являлось своеобразной защитой от наглого хамства Патрика Дая.

Амалия услышала за спиной тихий вздох и шорох затаившегося за креслом Айзы. Мальчик боялся надсмотрщика и старался не попадаться ему на глаза. Амалии надо бы отправить малыша с каким-нибудь поручением, но ей была нужна поддержка. Амалия ждала, что вот-вот появится Хлоя с Джорджем, но они почему-то задерживались, если только не позавтракали раньше. Она взглянула на стопку чистых тарелок на комоде и поняла, что их приборы стояли нетронутыми, а Патрик воспользовался тарелкой Мами. Запасной прибор, который всегда оставляли для Роберта, также стоял нетронутым. Амалия отвлеклась и не слышала, о чем говорил Патрик. До ее ушей донеслась лишь последняя фраза:

— …Нельзя принимать взаправду все, что видишь вокруг, не так ли, мадемуазель? Уж кому-кому, а вам это хорошо известно.

Амалия вскинула на него вопросительный взгляд.

— Боюсь, я не знаю, о чем вы говорите.

— Ой ли? К чему и дальше притворяться, драгоценная мамзель? — усмехнулся Патрик Дай. — Вы ведь рады-радешеньки, что ваш муж исчез, не правда ли?

— Простите, не поняла вас! — возмутилась Амалия.

— В вашем лице сцена потеряла замечательную актрису, — рассмеялся надсмотрщик. — Покинутая жена — честная, верная, но сбитая с толку… Надо отдать должное: вы играли эту роль до конца. Браво!

— Я нахожу ваши неуместные намеки дерзкими, мсье Дай. — Она отодвинула от себя тарелку, промокнув губы салфеткой, которую бросила подле тарелки. — Надеюсь, вы не удивитесь, если я тоже покину вас?

— Мамзель, разыгрывайте эту сцену с кем угодно, только не со мной, — сказал Патрик Дай. — Я один из немногих, кто знает истинное лицо Жюльена Деклуе.

Что-то в его тоне, какая-то его внутренняя уверенность и даже превосходство остановили ее, не дали уйти.

— Итак, вы можете выражаться яснее, мсье Дай?

— Не надо играть со мной в прятки, солнышко. Мы ведь друзья, а могли стать и более близкими друзьями, — сказал Патрик Дай почти ласково. — Но если вы хотите, чтобы я высказался яснее, пожалуйста. Вашему мужу не нужна женщина, любая женщина, даже такая красавица, как вы…

— По-моему, однажды я вам уже дала понять…

—Зачем притворяться, что у него с вами что-то получилось? — перебил ее надсмотрщик довольно бесцеремонно. — Я в это не верю… больше не верю, после того, как бывал вместе с ним и днем, и ночью, и утром, и вечером. Все у вас было бы по-другому, душенька, если бы вы фигурой больше походили на юношу.

— Что такое? — Кровь отхлынула от лица Амалии.

— Да перестаньте вы изображать передо мной, будто не знаете, что Жюльен предпочитал мальчиков. — В глазах Патрика появилась жестокость, которая словно бы отрицала сказанное им только что. — Я не верю, что вы ничего не знаете после всех разговоров об этом. Но коль уж я сказал «а», то не стоит останавливаться, не так ли?

Патрик весьма образно, хотя и без грубых слов поведал ей об увлечениях Жюльена. Амалия едва ли слышала раньше о чем-либо подобном. Ее охватило странное чувство любопытства и жалости, но их тотчас заглушил гнев.

— Вы лжете! — вскричала она, вскакивая на ноги. — Жюльен таким не был!

— Не был?! Ха-ха! Возможно, вы станете утверждать, что он был любящим супругом?

— Вас это не касается!

— Ах, не касается?! — передразнил он Амалию. — Я живу здесь дольше вашего и не раз бывал вместе с Жюльеном, когда он пил, нес всякую чушь и искал парнишек, которые хотели бы подзаработать немного монет. Однажды, когда он подцепил сразу двоих, я даже присоединился к нему, хотя, если честно, я бы предпочел, чтобы подо мной была нежная женщина, а не трепетный юноша.

С отвращением взглянув на Патрика, Амалия оттолкнула свое кресло и устремилась к двери.

— Вы знаете, почему он женился на вас? — услышала она вопрос, брошенный ей вслед. — Неужели такие красавцы, как он, да еще с такими деньжищами, позволяют матерям устраивать их браки? Конечно, нет. Вас выбрали потому, что вы жили далеко отсюда и не могли слышать разного рода сплетни о Жюльене; потому что у вас не было ни отца, ни брата, которые могли бы о таких вещах узнать. Мадам занялась судьбой сына, ибо у него самого не хватало духу на это.

Рассказ надсмотрщика многое объяснил. Амалия резко повернулась, так, что юбки взлетели колоколом, и бросила Патрику Даю прямо в лицо:

— Ему вообще не стоило жениться?

— Черта с два! Старой леди нужен был наследник. Она вечно пилила сына, чтобы он подарил ей внуков, которые смогут унаследовать и «Дивную рощу», и все, что они с покойным мужем успели накопить. Жюльен был способен сделать необходимое, даже не испытывая любви к женщинам: такое среди людей его круга бывает, и довольно часто.

— А что же вы не рассказываете о его любовнице-квартеронке? О ней в вашей отвратительной истории — ни слова, — попыталась уличить его во лжи Амалия.

— Почему ни слова? Сейчас расскажу, — пообещал Патрик Дай. — Ее взяли в дом, чтобы замять слухи, — начал надсмотрщик. — Живая игрушка для великовозрастного креола-бычка с подмоченной репутацией. На самом деле Жюльена интересовал ее пятнадцатилетний брат. И чтобы замять уже эту историю, вас и нашли за тридевять земель и определили в невесты к Жюльену.

— Я не…

— Нет-нет, вы тут ни при чем. После нескольких лет столь странной любви юноша наложил на себя руки. Понимаете? Бедный мальчик не смог смириться с тем, в кого его превратили ради прихоти богатого плантатора мсье Жюльена. Над мадам Деклуе нависла угроза очередного скандала из-за шалостей ее милого сыночка, и она решила его женить — женить как можно быстрее. Старая леди возлагала на этот брак как минимум две надежды: сплетники заткнутся, и Жюльен сможет остепениться. Ей казалось, что его странное увлечение мальчиками — болезнь роста, что-то вроде кори: переболел раз — и больше не вспоминаешь. Возможно, и сам он думал так же. Но не получилось, не так ли?

«Нет, не получилось», — подумала Амалия, но вслух ничего не сказала. Она вспомнила о ночах, когда Жюльен приходил к ней, припомнила его нежность и то, как он рыдал однажды от своего бессилия. Если бы она знала правду, она постаралась бы помочь ему. Она видела только часть его страданий, а что он испытывал на самом деле, знал только он один. «Каково ему было сознавать, что он не такой, как все мужчины, — подумала Амалия с горечью. — Жюльен хотел выглядеть сильным, мужественным, умеющим обращаться с оружием, ухаживать за дамами — таким, каким желало видеть его безжалостное общество. Он жил в постоянном страхе разоблачения, поэтому на людях старался казаться властным и ревнивым мужем. Чего же это ему стоило? — мысленно ужаснулась Амалия. — И где он сейчас? Возможно, Жюльен решил, что игра не стоит свеч и поэтому лучше закончить ее? Или он уехал, чтобы не заставлять своего кузена сражаться из-за женщины и положения, которые в любом случае значили для него не так уж много? А может, он прибегнул к более действенному средству распутать этот узел?»

Послышался скрип стула — это Патрик поднялся. Он обогнул стол и приблизился к ней.

— Не принимайте все это близко к сердцу, моя дорогая, — сказал надсмотрщик вкрадчиво. — На плантации поговаривают, что вы нашли себе утешителя. Я столько ночей не спал, обдумывая ваши слова о том, что с девственностью покончено. Я был уверен, что Жюльену кто-то помог. Но кто? Поразнюхав тут и там, я догадался обо всем. Свято место не бывает пусто, но мне до этого дела нет.

— Очень любезно с вашей стороны, — бросила Амалия через плечо, направляясь к двери, где ждал ее Айза с расширенными от ужаса глазами.

Однако Патрик остановил ее, ухватил железными пальцами за руку.

— Не так быстро! Нам есть о чем поговорить.

— Пустите меня! — вскрикнула Амалия, пытаясь вырваться из этих клешней.

Патрик Дай отпустил ее, шутливо подняв руки вверх. Он был уверен, что покорил Амалию не только силой, но и своей неотразимой мужской привлекательностью.

— Конечно, конечно, вы свободны. Однако выслушайте меня. Я уже сказал, что не раз ночами думал о вас, такой сладкой женщине, представлял, как вы будете стонать подо мной, повторяя: «Еще! Еще!» Вы сделаете это для меня, будете ласковой со мной, а я забуду все, что знаю о вашем муже.

Руки Амалии чесались от желания ударить его по губам, но она сдержалась, понимая, что сила на его стороне. Однако, когда она заговорила, в голосе звучала ярость.

— Я не уличная девка и не идиотка, чтобы мириться с вашим хамским поведением. Если я услышу от вас хоть слово, порочащее Жюльена, вы получите тотчас расчет. Это я вам обещаю.

— Вы уже пробовали однажды, — усмехнулся Патрик Дай.

— В тот день меня успокоил Жюльен, но сейчас его нет. Мами плохо себя чувствует, поэтому все полномочия по ведению хозяйства она передала мне. Полагаю, работники, которые вас обожают, подчинятся мне, когда я прикажу им вышвырнуть вас вместе с пожитками за ворота? Кроме того, вы догадываетесь, наверное, что Роберт Фарнум поддержит меня, если потребуется его помощь. Итак, мсье Дай, если вы действительно дорожите своей работой, вы ко мне больше не прикоснетесь, а будете относиться с не меньшим уважением, чем к собственной матери. Всего хорошего, мсье Дай! — С этими словами она с высоко поднятой головой и пятнами праведного гнева на щеках выплыла на галерею. Патрик Дай остался обдумывать свое поведение.

Амалия поднялась к себе в комнату, бросив Айзу в холле, и не выходила оттуда до самого вечера, пока Чарльз не постучал в дверь и не сообщил, что ее ждет посетитель.

На верхней галерее стоял, облокотившись на перила, шериф Татум. Кроме них здесь находился еще Айза, который в полудреме лежал возле колонны, прижав к груди новый блокнот для рисования, который привезла ему в подарок хозяйка.

Увидев Амалию, шериф оторвался от перил и пошел ей навстречу. Он пожал протянутую для приветствия руку, но отказался чего-нибудь перекусить. Вместо этого он вытащил из кармана носовой платок и стал разворачивать его, осторожно извлекая какие-то предметы.

— Мне крайне неприятно беспокоить вас, мадам Деклуе, — сказал он тихо, — но кто-то должен опознать все это.

Амалия машинально взяла в руки длинные полоски кожи, размокшие от долгого пребывания в воде. Конечно, при других обстоятельства ни один уважающий себя джентльмен не положил бы даме на ладонь такие вещи. С минуту Амалия смотрела на них, пока не заметила маленькие золотые кружочки с весьма редким узором завитков. Она тихо вскрикнула, поняв, наконец, что у нее в руках пряжки с туфель Жюльена. Сомневаться не приходилось: на кружочках была изображена его монограмма.

 

ГЛАВА 15

— Я узнаю их, шериф Татум, — сказал а Амалия тихо, словно боялась кого-то спугнуть. — Они принадлежали моему мужу.

— Я так и думал, — кивнул головой шериф. — Мне трудно говорить вам об этом, мадам Деклуе, но тело вашего мужа найдено в Теше сегодня днем, оно зацепилось за корягу, поэтому долго пролежало под водой. Вашего мужа убили ударом по голове.

Все это шериф сообщил сухо, официально, без каких-либо эмоций. Амалия облизнула пересохшие губы и взглянула ему прямо в глаза.

— Как долго…

Она не смогла договорить, спазм сжал ей горло.

— Предположительно, с того самого вечера, как он исчез, — сообщил шериф бесстрастно.

Амалия отошла к стулу и села. Айза, отложив в сторону блокнот, устроился у ее ног, положив руку с рисунком ей на колено. Остекленевшим взглядом уперлась она в рисунок, на котором был изображен Роберт с лопатой в руках, он вместе со всеми расчищал дренажную канаву на краю поля недалеко от дома. Но вряд ли Амалия смогла разобрать это.

— Где сейчас его тело? — спросила она бесцветным голосом.

— В городе у следователя по уголовным делам, — ответил шериф. — В положенное время его привезут сюда, хотя я бы не советовал показывать его матери.

— Конечно, — согласилась она, продолжая машинально разговаривать сама с собой: «Раздувшиеся тела утопленников, которые долго находились в воде — зрелище не для слабонервных. Однако шерифа заботит только Мами; меня, вдовы, как бы и нет».

Последнее обстоятельство подействовало на нее так, будто она была в чем-то виновата.

— Мы провели максимально тщательное расследование этого убийства, — продолжал шериф. — Несмотря на значительный промежуток времени между исчезновением вашего мужа и обнаружением его тела, нам удалось получить некоторые результаты. Возможно, вы захотите ознакомиться с ними?

— Да, конечно, — сказала она отрешено.

— Мои люди допросили всех, кто, по нашим сведениям, видел вашего мужа или общался с ним в день его исчезновения. Выяснилось, что поздно вечером мсье Деклуе общался с двумя матросами, которые утром того злополучного дня работали в «Дивной роще», а также разговаривали с глазу на глаз с женщиной в длинном черном плаще. Мне интересно знать, мадам Деклуе, есть ли у вас такой плащ?

При этих словах Айза начал медленно отползать в сторону лестницы, а потом вскочил на ноги и умчался вниз; слышно было как его голые пятки шлепают по нижней галерее. Потом все стихло. Его поведение показалось Амалии странным, но времени на раздумья не было.

— Нет, шериф, у меня такого плаща никогда не было, — ответила Амалия ровным голосом.

У нее был темно-серый плащ, но она решила не говорить об этом.

— Извините меня, мадам Деклуе, но печальная новость, которую я сообщил, вас, кажется, не особенно огорчила?

«Он рассчитывал, что я буду рыдать, рвать на себе волосы, посыпать голову пеплом», — подумала она тоскливо, а вслух произнесла: — Я… я… это такой удар. Не могу поверить.

— Но вы именно это ожидали услышать? — прервал ее шериф.

— Вы не имеете права такое говорить! — Амалия взглянула прямо ему в глаза.

— Возможно, вам будет небезынтересно узнать, что мои люди и я собрали немало информации из разных источников о вашей связи с кузеном мужа Робертом Фарнумом. Теперь уже известно, что именно из-за вас решили стреляться братья. Но именно эту причину отказывался назвать мистер Фарнум во время нашей прошлой встречи.

Амалия долго смотрела на тихую гладь реки, потом собралась с духом, чтобы разъяснить ситуацию.

— Вы не знаете… не понимаете…, — начала она.

— Я знаю и понимаю больше, чем вы думаете, мадам, — оборвал ее шериф. — Нам известно, что в тот памятный вечер вы в обществе мужа, свекрови и ее крестницы, а также некоего Джорджа Паркмана и мистера Роберта Фарнума посетили бал в доме мсье Морнея, который покинули задолго до его окончания, сославшись на головную боль.

— Все так, но я не убивала мужа! — воскликнула Амалия.

— О-о, я и не говорю, что это сделали вы, — заметил шериф. — Однако главное правило сыскной работы гласит, что при насильственной смерти одного из супругов необходимо выяснить, не было ли это выгодно другой стороне. По-моему, очень мудрое правило. Моя версия, мадам, состоит в следующем. Узнав о дуэли мужа с кузеном, вы испугались за жизнь своего любовника, ибо всем известно, что мсье Деклуе был прекрасным стрелком. Чтобы не полагаться на волю случая, вы наняли двух матросов, работавших в тот день у вас в саду, предложив им за определенную мзду прикончить мужа. С бала вы уехали раньше потому, что вам необходимо было расплатиться с убийцами за работу. Однако ваш муж, мадам, будучи человеком не робкого десятка, расправился с одним из нападавших, но был подло убит вторым. Оба тела, чтобы замести следы преступления, оставшийся в живых матрос сбросил в заводь.

Весть о гибели Жюльена, последовавшая за откровениями Патрика Дая, стала слишком тяжелым испытанием для нервов Амалии, но подозрения шерифа доконали ее. Она не знала, что делать, что говорить в свое оправдание. Единственная мысль, которая посетила ее в эту минуту, была: «Хорошо, что шериф не раскрыл тайну Жюльена».

— Прекратите этот произвол!

Повернувшись на голос, Амалия увидела в дверях Роберта и прижавшегося к его ноге Айзу. Они появись со стороны двора, видимо, добирались короткой дорогой мимо хозяйственных построек и «гарсоньерок». Оба вышли вперед. Роберт на ходу натянул сюртук, не заметив, что рукава рубашки закатаны. Пот блестел у него на лбу от недавней тяжелой работы.

— Мистер Фарнум, рад вас видеть! — приветствовал его шериф вполне искренне. — У меня и для вас припасены вопросы.

— Спрашивайте что хотите, только прекратите запугивать жену моего кузена.

— Вдову кузена, — поправил Роберта шериф.

— Вдову моего кузена, — повторил он эхом, и у уголков рта обозначились морщинки. Но взгляд темно-синих глаз был тверд и спокоен.

— Я расспрашивал эту леди о том, чем она занималась в момент исчезновения мужа, то есть вечером после того, как она покинула бал, сославшись на головную боль?

— Я слышал.

— Тогда вы поймете мое искреннее желание узнать, куда она направилась после бала?

В словах шерифа чувствовался намек на то, что они, двое мужчин, должны, просто обязаны обсудить неуравновешенное поведение легкомысленной и, вероятно, истеричной особы, но Роберт одним движением руки пресек эту попытку.

— Она была со мной, — заявив он громко.

— Что такое? — Шериф уставился на Роберта, и его брови сошлись на переносице.

— Я привез Амалию с бала прямо сюда, а затем вернулся за Мами, Хлоей и Джорджем, то есть мистером Паркманом, — разъяснил Роберт. — Поэтому у нее не было возможности организовать убийство Жюльена. Она находилась в доме, когда я вернулся с остальными, и здесь оставалась до самого утра.

— Если я правильно вас понял, господин Фарнум, вы находились вместе с мадам Деклуе до рассвета? — уточнил шериф.

— Именно, — кивнул Роберт. — Она не могла, не покидая дома, добраться до города, встретить там двоих моряков, как вы предположили, и вернуться обратно раньше нас. Другая женщина в черном плаще разговаривала с Жюльеном, ее-то вам и следует отыскать.

Роберт солгал, выставив Амалию гуляшей женщиной, а себя ловеласом и предателем своего кузена. Она понимала, что поступил он так из желания защитить ее от ужасных подозрений, и была благодарна, но, вероятно, можно было бы сделать то же самое по-другому. Амалия беспокоилась не столько за себя, хотя и не испытывала особой храбрости, когда речь заходила об общественном мнении; но сейчас ее больше заботила Мами: как посмотрит на все это Мами, ведь то, о чем перешептывались, теперь предано гласности.

И, словно подслушав ее мысли, на пороге появилась Мами, но мужчины, увлеченные своим спором, не заметили ее.

— Возможно, кому-то ваше признание понравится, — сказал шериф Татум мрачно, — но не мне. Вам следовало бы помнить, что вы тоже не избавлены от подозрений. Слов нет, у вас было предостаточно времени, чтобы избавиться от помехи в лице кузена так называемым благородным способом, но это не освобождает вас от подозрений в содействии убийству Жюльена Деклуе.

— Убийству?! О-о! — вскричала Мами, семеня вперед. — Не Жюльен! Нет! Нет! Не Жюльен!

Чертыхнувшись про себя, Роберт подлетел к тете и подхватил ее легкое, как пушинка, тело. Мами уставилась на него неподвижным взором, лицо ее было мертвенно-бледным, губы синели.

— Этого не может быть, это неправда, — шептала она, вцепившись в рукав его сюртука. — Скажи, что это не так, скажи.

— Успокойтесь, тетушка Софи! — сказал Роберт с болью в голосе.

— Скажи мне, прошу! — Щеки и тусклые, без всякого выражения глаза Мами глубоко ввалились, вокруг глазниц образовались серые впадины.

— Они нашли его в заводи, — сказал он тихо, — и принесли золотые пряжки с его монограммой.

— Нет! Нет! О-о, нет!

— Боюсь, что это так.

Роберт взял намокшие кусочки кожи с золотыми кружочками. Мами в ужасе уставилась на них. Ужас сменился болью.

— О, Роберт, — прошептала Мами, — неужели это правда?

— К сожалению, да.

Она закрыла глаза, и стон вырвался из ее посиневших губ.

— Мой сын! Мальчик мой!

Роберт поддерживал Мами все это время. Спустя мгновение ее ресницы дрогнули.

— Я правильно поняла, что они обвиняют тебя и Амалию в убийстве Жюльена? — В глазах старой леди стояли слезы, они текли по щекам, заполняли провалы под глазами, мелкие морщинки на верхней губе.

— Нет-нет, они только высказали предположение, — попытался успокоить ее Роберт, ласково поглаживая по спине.

— Позор. Скандал, — бормотала Мами, и лицо ее исказилось от горя и негодования. Если она и слышала его утешения, то вряд ли понимала их смысл. Внезапно она выпрямилась, деревенея, и рука потянулась к сердцу. Тихий стон ужаса, боли и горя вырвался из ее сомкнутых уст, и Мами рухнула прямо на Роберта.

В «Роще» царил траур: часы остановлены, зеркала повернуты к стене. Черные одеяния, имевшиеся у каждого креола с детства (потому что они, как говорят, обряжаются в траур даже в случае смерти любимой кошки), извлечены из сундуков. Все окна занавесили черным крепом, который остался от похорон отца Жюльена. Материю достали с чердака, где она хранилась, проветрили на галереях и только потом пустили в дело. Обернутый вокруг перил черный креп раздувался при самом легком порыве ветра, сообщая всем, что в дом пришла смерть. Потом начались визиты соболезнования.

Амалия была настолько занята в спальне больной свекрови, что практически не выходила к тем, кто приезжал выразить соболезнование или оставить визитную карточку. Некоторые задерживались выпить кофе, бокал оранжада или чего-нибудь покрепче. Хлоя, сидевшая в затемненном холле, бормотала надлежащие слова, отводя вопросы слишком любопытных и сообщая последние известия о состоянии здоровья старой леди. Она же проследила за тем, чтобы в городе развесили сообщения в траурных рамках о предстоящих похоронах и позаботилась, чтобы разослали приглашения на траурную церемонию. Кроме того, она написала короткие письма родственникам, которые жили слишком далеко, чтобы приехать.

А тем временем начали съезжаться тети, дяди, двоюродные братья и сестры, жившие в пределах двадцати — тридцати миль: они хотели присутствовать на панихиде. Поскольку всех нужно было устроить на ночлег, пришлось занять амбар с сеновалом, «гарсоньерки» и другие пригодные помещения. В каждую комнату в доме, кроме спальни Мами, принесли дополнительные матрацы и комплекты белья. Пришлось переоборудовать даже апартаменты Жюльена. Хижины на плантации были набиты до отказа бесчисленными слугами, которых привезли, чтобы обслуживать хозяев и следить за детьми.

Постоянно кто-то приезжал или уезжал, поэтому над дорожкой у фасада не успевала оседать пыль, а темно-зеленые дубы казались припорошенными золой. Люди старались не шуметь и говорили по возможности тихо, как и полагается в доме, где царит траур. Изредка тишину нарушали плач детей, крики слуг вдали от дома и громкие разговоры тех, кто забывался. Особенно раздражали шум лестниц, по которым беспрерывно сновали вверх и вниз, и тихое гудение голосов в холле, напоминавшее жужжание надоедливых мух.

Прислуга в доме валилась с ног, поэтому с плантации взяли несколько мужчин и женщин в помощь Марте, которой приходилось готовить огромное количество еды. Амалия, недовольная тем, что подолгу приходится ждать выполнения той или иной просьбы или указания, и огорченная тем, что старой больной женщине не дают покоя, начала с кощунственной радостью думать, что истинным подарком судьбы стали два обстоятельства: жара и долгое пребывание тела под водой, что и ускорило похороны. В воздухе ощущалась смерть — смесь запахов старого крепа, лаванды, табака, которым отпугивали моль, огромное количество роз, маргариток, жасмина со сладковатым запахом тлена, исходившим от кедрового гроба, стоявшего в проходе между столовой и нижней галереей. Носился в воздухе и скандал, о котором все чаще говорили по углам, прикрыв рот ладошкой.

Сидя в один из вечеров подле свекрови, Амалия с трудом узнавала в очертании слабенького тщедушного тела под простыней и противомоскитной сеткой влиятельную владелицу «Дивной рощи». Ее размышления прервало шуршание у двери. За порогом жались давние подруги Мами — сестры Одри, которые с опаской заглядывали в щелку едва приоткрытой двери. Подумав, что им хочется побыть рядом со своей старой приятельницей, Амалия пригласила их войти. Старухи оцепенели от неожиданности, словно их уличили в чем-то предосудительном, и немедленно удалились, высоко подняв головы. Амалии не оставалось ничего другого, как решить, что наблюдали дамы за ней, а не за Мами.

Надо отдать должное Роберту, присутствие и поддержка которого ощущались даже тогда, когда он не находился рядом. Выступая в роли хозяина, Роберт вел себя уверенно и спокойно, что укорачивало самые длинные языки и не давало возможности слухам публично выплеснуться, ославив дом, который давно стал для него родным. Он часто навещал Мами, но обычно в те часы, когда Амалия позволяла себе короткую передышку. Специально приглашенный врач постоянно информировал Роберта о состоянии здоровья тети.

Врач, плотный, седовласый человек, привыкший обращаться в несколько грубоватой манере, был убежден, что Мами перенесла удар: парализовало левую часть тела с частичной потерей речи. По его мнению, прогноз мог бы стать благоприятным, если больная проявит волю и желание выздороветь, а окружающие создадут ей комфортные условия для этого.

Амалия старалась не вспоминать о пагубной роли свекрови в своей судьбе и готова была ухаживать за ней, сколько потребуется. Она не осуждала Мами за сделанное, ибо ею двигала слепая материнская любовь к единственному сыну. Любовь Мами была столь же чрезмерной, как и ее страдание из-за необычного поведения Жюльена. Однако Амалия искренне симпатизировала свекрови и не помнила зла. Она столько дней провела у постели больной матери, что роль сиделки не была для нее внове. Кроме того, находясь возле больной, она могла избежать встреч с многочисленной родней и сколько угодно предаваться размышлениям о своей судьбе. Ее разум никогда еще не работал так четко, как в день похорон.

По установившейся традиции женщины креольской части Луизианы не участвовали в церемонии погребения, хотя могли присутствовать в церкви на панихиде. Считалось, что их утонченные души и слабые нервы не вынесут тяжелого зрелища погребения тела близкого человека. Правда, их никто не освобождал при этом от других не менее тяжких испытаний, и они продолжали рожать детей, обслуживать старых маразматиков в их последние дни жизни, убирать любые выделения человеческого организма во время болезней близких. Вряд ли этому имелось какое-либо логическое объяснение, но Амалия была рада остаться дома и из окна наблюдать отъезд траурного катафалка на кладбище. Упряжка из четырех степенных вороных коней с черными плюмажами на головах везла застекленную карету с телом покойного.

Амалия попрощалась с Жюльеном в ранние рассветные часы, пока все еще спали. Она опустилась у гроба на колени и истово со слезами на глазах молилась за упокой его души. Амалия вспоминала его таким, каким увидела впервые: темноволосым, веселым, добрым, красивым, галантным. Она перебирала в памяти наиболее запомнившиеся эпизоды из их совместной жизни: время, проведенное сразу после свадьбы в Новом Орлеане, особенно тот день, когда он помогал ей выбирать наряды; свадебное путешествие на пароходе и трогательную заботу Жюльена о ней; наконец, гордость, которую он испытал, сев вместе с красавицей женой во главе обеденного стола в «Дивной роще». Она вспоминала завораживающий тембр его голоса, когда он читал стихи, которые так любил, его удивительно талантливые театральные постановки. Вместо нелепой ссоры, приведшей к дуэли, Амалия воскресила в памяти сцену извинения Жюльена и его беспокойство о ней. Единственное, о чем не хотелось вспоминать, так это о разговоре с Патриком Даем. Однако именно эта встреча не выходила у Амалии из головы. «Если все сказанное Патриком правда, — рассуждала она, — Жюльен стал главной причиной всей цепи событий: свадьбы, моего грехопадения, дуэли и, возможно, его собственной гибели. Поэтому я влюбилась в Роберта, поэтому я боялась его. Но зачем Роберт солгал? — пронеслось у нее в голове. — Он не был в моей спальне в ту ночь». Помнится, приняв от головной боли несколько капель опийной настойки, она улеглась спать, положив на лоб салфетку, смоченную одеколоном. Роберт, насколько ей известно, спал в «гарсоньерке», но как это проверить? Единственное, в чем она была абсолютно уверена, так это в том, что провела ту ночь одна. Голова пухла от множества вопросов. «Роберт солгал, чтобы защитить меня или себя? — размышляла Амалия. — Возможно, он отправился к Жюльену поговорить о поединке, но, ни о чем не договорившись, решил избавиться от него? И не значит ли это, что на место дуэли Роберт поехал утром, не особенно беспокоясь о финале: он-то знал, что Жюльена нет в живых?»

Во все это трудно было поверить, Амалия вспомнила, как Роберт взбесился, когда не нашел кузена на месте дуэли; как он искал его повсюду, когда появились разного рода предчувствия; как настаивал на том, чтобы пригласить шерифа. Именно Роберт, не говоря никому ни слова, попытался найти свидетелей случившегося около пивной, поэтому-то он и оказался в Новом Орлеане. И все-таки порой Амалии казалось, что он знает намного больше, чем показывает. Отчасти это делалось, чтобы сохранить тайну Жюльена.

И все же сомнения оставались. Амалия, например, чувствовала некоторое охлаждение со стороны Роберта. Он не пытался встретиться с ней, держался на расстоянии и даже здоровался подчеркнуто сухо и официально. Конечно, в их теперешнем положении лучше соблюдать особую осторожность, но разве так ведут себя пылкие любовники, если они настоящие, а не притворяются. Неожиданно Амалию осенило: «А вдруг Роберт, хотя и солгал в мою защиту, вовсе не уверен, что я не та самая дама в черном плаще?» Другого объяснения она не находила.

В дверь постучали. Амалия обеспокоенно взглянула на Мами, но та спала, что с ней случалось все чаще в последнее время. Не желая рисковать, что кто-нибудь из родственников ворвется и разбудит больную, Амалия сама подошла к двери. За порогом стояла Хлоя. Прижав палец к губам, она знаками показала Амалии, чтобы та вышла в холл. Девушка была чем-то сильно взволнована. Амалия согласно кивнула головой и, обернувшись на спящую Мами, вышла, тихо прикрыв за собой дверь.

— Ты никогда не догадаешься, что произошло! — Глаза Хлои сияли радостью.

— Что же произошло? Расскажи.

— Джордж согласился, чтобы мы немедленно поженились! — выпалила Хлоя. — Я сказала ему, что пока в доме все заняты этим ужасным скандалом, ему не следует бояться дотронуться до меня. Короче, его нужно было слегка пришпорить.

— Чудесно! Я рада за тебя.

— Еще бы! Я сама рада. Если бы Жюльен был жив, он вряд ли стал бы препятствовать нам… на этот раз. Но поскольку он мертв, нет и препятствий.

— Хлоя, о чем ты? — заметила Амалия укоризненно.

— О-о, извини! Ты же знаешь, я не то имела в виду. Хотя вряд ли кто знает, как бесил он меня своими отказами. Жюльен не хотел, чтобы я стала его невестой, и не позволял никому из мужчин свататься ко мне. И все из-за гордыни, глупой гордыни!

— Он хотел, чтобы ты уверилась в своем избраннике, — сказала Амалия.

— Я уверена, абсолютно уверена! — заявила Хлоя горячо. — Мы с Джорджем поженимся, и как можно скорее.

— Я разделяю твои чувства, — сказала Амалия, беря Хлою за руку, — но сейчас время траура. Тебе придется подождать.

— Почему? — удивилась Хлоя. — Мы с Жюльеном очень дальние родственники.

— Но все считают тебя скорее его сестрой, чем крестницей Мами, — возразила Амалия как можно мягче. — Если не хочешь дать повод для лишних разговоров, стоит признать, что у тебя есть некоторые обязательства.

— Послушай, Амалия, если бы люди считали меня сестрой Жюльена, возможность нашей с ним женитьбы вызывала бы больше пересудов, чем наш брак с Джорджем. А кроме того, я не уверена, что именно ты должна поучать, как мне вести себя в обществе.

В глазах Амалии потемнело.

— Я лишь пыталась удержать тебя от ошибки.

— О-о, прости, моя дорогая, — запричитала Хлоя, обхватывая Амалию руками. — Мне бы откусить собственный язык! Я не слишком-то верю всему, о чем говорят по углам, по крайней мере, не больше, чем другим слухам и сплетням. Порой люди бывают так жестоки, что не задумываясь причиняют боль своим близким.

Амалия с достоинством выдержала атаку, а заверения Хлои в том, что она не верит слухам, даже растрогали ее.

— Ладно, я все понимаю, — попыталась она не обсуждать неприятную тему.

— Правда? И не сердишься? — воскликнула Хлоя, отступая на шаг. — Гибель Жюльена и болезнь Мами привели общество в такое смятение, что все старые девы только и талдычат о том, чтобы я не имела с тобой ничего общего. Мне порой кажется, что так, как прежде, не будет уже никогда. Только Джордж связывает меня с тем временем. Единственное мое желание сейчас — уехать отсюда куда-нибудь подальше и никогда не возвращаться.

Амалия разделяла это желание Хлои. Расследование обстоятельств гибели Жюльена не продвинулось ни на шаг. Без дополнительной информации, без свидетельств очевидцев и официального заявления властей о том, что происходило в последнюю ночь его жизни, общество все больше и больше подозревало Амалию. Мнения разделились поровну между теми, кто считал, что она действовала в одиночку, и теми, кто уверовал, что Роберт был ее сообщником, а не только любовником. Несколько раз шериф навещал «Рощу», чтобы допросить Амалию и попытаться поймать ее на противоречиях, но всякий раз уезжал разочарованным.

Мами постепенно выздоравливала. Она уже садилась без посторонней помощи в кровати и начинала понемногу есть, но разговаривать пока не могла. Наконец, примерно через неделю, наступил день, когда Мами смогла обходиться без постоянного присмотра. Но Амалия все равно сидела с ней целое утро, заканчивая читать роман Шарлотты Бронте «Джейн Эйр». Затем она предложила свекрови легкий завтрак, после которого Мами вновь заснула. Воспользовавшись паузой, Амалия прошла к себе, надела шляпу с вуалеткой и послала Айзу "в конюшню с приказанием заложить повозку и подать к подъезду.

Она спустилась уже на нижнюю галерею, когда повозка подкатила к дому. Амалия направилась к выходу, надевая на ходу перчатки, и тут появился Чарльз. Дворецкий не решился спросить хозяйку, куда она собралась ехать, ограничившись вопросом, когда вернется.

— Не знаю точно, но через несколько часов, — ответила она, разглаживая на руке тонкую лайку.

— Если вы за покупками, мамзель, Лали могла бы помочь вам, потом привезти свертки.

Амалию тронула забота Чарльза о ней и ее репутации, поэтому она решила его успокоить.

— Не волнуйся, я не за покупками.

— Тогда взяли бы с собой коробку с визитными карточками, мамзель.

— Мне она не понадобится, — улыбнулась Амалия и направилась к повозке.

Она чувствовала, что ей повезло: исчезнуть без шума, суеты и излишних волнений — большая удача. Не потребовалось успокаивать Айзу, который во время болезни старой леди привык обходиться один. В комнату больной, где вечно пропадала его госпожа, Айзу не пускали, а болтаться без дела под дверью мальчику надоело. Когда Роберт приезжал в «Рощу», Айза сопровождал его, но когда оставался один, шел играть с другими детьми, которые теперь относились к нему по-особому — как к господскому слуге.

Приказав вознице ехать в Сан-Мартинвиль, Амалия откинулась на спинку сиденья из серого бархата.

То, что она собиралась предпринять, никак не относилось к поступкам, которые называют здравыми, но она должна была на что-то решиться, и она решилась — больше из упрямства, чем по необходимости. Амалия не могла сидеть сложа руки и ждать, пока клеветники окончательно измажут ее грязью.

Дама в черном плаще. Фигура эта стала ее проклятием. Большая часть общества пришла к самому простому и удобному для себя выводу, что ею была она, Амалия Пескье-Деклуе. Но она-то знала, что это не так.

«Кто же была эта женщина? — раздумывала Амалия. — Возможно, совершенно незнакомая женщина, случайно проходившая мимо? А может, это Хлоя, которая с детства недолюбливала Жюльена. Она мечтала выйти замуж, а Жюльен не разрешал. Вспыльчивая и легкомысленная, она вполне могла нанять людей, чтобы избавиться от человека, который стоял на пути ее счастья? А вдруг это была не женщина, а совсем наоборот? Некоторые мужчины носили просторные одеяния, похожие на арабские бурнусы, так что под капюшоном и не разберешь, мужчина это или женщина? Может, кому-либо из прежних знакомых Жюльена захотелось таким образом рассчитаться с ним?»

Однако имелась куда более простая, но весьма убедительная версия. Квартеронка, которой покровительствовал Жюльен, вполне могла таким образом отомстить за исковерканную жизнь и смерть брата. Кроме того, женщина была смертельно обижена: Жюльен дал ей отступного перед свадьбой, хотя она после стольких лет связи могла рассчитывать на пожизненный пенсион; он привязался к ее младшему брату, проигнорировав ее, что вызвало, помимо всего прочего, жгучую ревность.

Амалия не помнила, когда именно у нее родилась мысль посетить квартеронку. Ей показалось тогда, что эта женщина имела все основания ненавидеть Жюльена и мстить ему. Но эту зацепку никто не видел или не хотел видеть, как, впрочем, не принимали за людей живущих во грехе женщин, считая их средоточием порока. Из рассказов других Амалия знала, что цветные, как правило — натуры страстные, вспыльчивые, обидчивые, но имеют доброе сердце и легко отходят. Они гордятся своей смешанной кровью и вниманием, которым их за это одаривают, и готовы защитить себя от несправедливых нападок и оскорблений. Конечно, визит к бывшей пассии Жюльена мог оказался бесполезным, но попытка не пытка.

У дома, построенного в акадийском стиле, было, как и в прошлый раз тихо и пустынно: то же узкое крыльцо, те же высокие ступени, ведущие к наглухо закрытой двери. Амалия на минуту задержалась в повозке, вспоминая, как они с Хлоей проезжали мимо этого дома. Получилось, что нынешний ее визит был предопределен роком. Мысль об этом поддерживала Амалию. Ее внимание привлекло легкое движение занавески в одном из окон, словно оттуда кто-то наблюдал. В этот момент грум, который сидел на козлах рядом с кучером, соскочил на землю и распахнул дверку повозки — Амалии не оставалось ничего другого, как спуститься на землю.

На ее стук побеленная кипарисовая дверь слегка приоткрылась, и легкий, едва слышный голос спросил:

— Вам кого, мадам?

— Я бы хотела поговорить с хозяйкой дома. — Амалия была рада, что ее голос звучал ровно и спокойно.

— Я слушаю вас, мадам.

— Вы и есть хозяйка?! — удивилась Амалия.

— Да, мадам.

— Как вас зовут?

— Виолетта, мадам.

— Могу я войти?

— Кто вы и зачем приехали? — спросила Виолетта дрожащим от волнения голосом.

— Я мадам Деклуе, и мне хотелось бы поговорить с вами о моем муже.

Хозяйка ахнула от неожиданности, и дверь захлопнулась. Амалия нажала на нее рукой, прежде чем Виолетта закрыла дверь на засов. Девушка отступила, украдкой взглянув на дверь в спальню.

Бывшая подружка Жюльена смотрелась совсем неплохо: чуть выше среднего роста, отличные формы, вьющиеся волосы убраны назад бархатной скобкой, здоровый румянец на смуглом лице, красивые руки с тонкими нервными пальцами, заканчивающиеся длинными миндалевидными ногтями. На ней было платье из синего муслина с узором из желтых маргариток, но из-за жары без кринолина и всего с одной нижней юбкой. На вид девушке было лет двадцать, а когда она встретилась с Жюльеном, ей только что исполнилось шестнадцать лет.

Настала долгая мучительная пауза. Обе женщины рассматривали и изучали друг друга.

— Извините, что я вот так, без приглашения, вторглась к вам, — начала Амалия первой, — но мне действительно необходимо поговорить с вами о гибели моего мужа.

— Я ничего не знаю. — Девушка отступила, глаза ее расширились от страха. — Клянусь! Ничего!

— Не верю! — быстро отреагировала Амалия. — Незадолго до гибели его видели с двумя мужчинами, предполагаемыми убийцами, которые перед этим разговаривали с какой-то женщиной в черном плаще. Не с вами ли они разговаривали случайно?

— Нет! — вскрикнула Виолетта, отпрянув. — О-о, нет, мадам Деклуе, конечно, нет.

— Почему нет? У вас с полдюжины причин желать его смерти, не так ли?

— Никогда! Ну, пожалуйста, уходите! — Она вновь с опаской глянула на дверь в спальню.

Беспокойство охватило Амалию. Девушка вела себя очень странно, но совсем не так, как рисовала себе вдова. Она явно была испугана, но не появлением гостьи, а чем-то другим.

— У вас кто-то есть? — спросила Амалия, не церемонясь.

— Пожалуйста, мадам, вам нужно уйти. Я ничего не знаю и ничего не могу сказать.

Амалии следовало бы прислушаться к разумному совету и оставить безумную затею. Тем более что она почти уверилась в невиновности квартеронки, которая была слишком молода и робка для подобного рода дел. В то же время Амалии не хотелось сдаваться, коль уж она здесь.

— Я думаю, вам следует поехать со мной к шерифу, — произнесла она сухо.

— Нет! Нет! Прошу вас, нет!

Дверь спальни открылась. Амалия повернулась, чтобы увидеть чернокожего или цветного ухажера Виолетты, но вышел белый. Он притянул девушку к себе и обнял ее так, что его рука накрыла пухлую грудь прекрасной квартеронки.

— Я не думаю, что моя птичка полетит куда-нибудь даже с вами, мамзель Амалия, — сказал Патрик Дай со своей всегдашней нагловатой ухмылкой.

 

ГЛАВА 16

— Что вы здесь делаете? — Брови Амалии удивленно поползли вверх.

— Я мог бы задать вам тот же самый вопрос, тем более, что вас никто не сопровождает. — Патрик Дай стиснул девушку руками, наслаждаясь ее растерянностью.

— Куда я хожу и с кем — вас не касается. Кроме того…

— Кроме того, — прервал ее Дай, — мне не следует забывать, что я нанятый вами работник, не так ли? Отлично! Но я подчиняюсь мсье Фарнуму, который заменяет хозяина, а не вам, мамзель.

«В этом он, пожалуй, прав, — подумала Амалия. — Патрика угнетает сама мысль о необходимости подчиняться женщине. Глупая мужская спесь!»

— Не вижу разницы, — пожала она плечами.

— Не-ет, тут вы ошибаетесь, — оживился Патрик. — Вам-то, конечно, наплевать на честь семьи Деклуе, но мсье Роберт ценит ее. Он не выгонит меня, как не выгнал бы и ваш покойный супруг, как бы ему этого ни хотелось.

— Я бы на вашем месте не была такой самоуверенной, — заметила Амалия.

— А я вот такой самоуверенный, — ухмыльнулся Патрик.

— В таком случае я почти наверняка знаю, какова истинная причина столь наглого поведения.

— Еще бы, вы у нас девочка смышленая.

— А вы шантажист.

— Изобретательный человек, хотели сказать, не так ли, мамзель Амалия?

— Я употребила бы другое слово.

— Даже сейчас? — спросил Патрик, отбрасывая Виолетту в сторону, так что она со стоном повалилась на кушетку и закрыла лицо руками, чтобы не видеть, как надсмотрщик будет учить Амалию уму-разуму.

Первая мысль, которая ее посетила, была бежать немедленно, куда глаза глядят, но она подавила ее.

— Я назвала бы вас подлым вымогателем, — произнесла она твердо.

— Редко кто так поверхностно судит о характере и поступках человека, которого совсем не знает, — сказал Патрик Дай обиженно. — Но вы ко всему еще и глупы, если решились приехать сюда одна. Что, собственно, вы хотите узнать?

Амалия подняла свой зонтик, и его острый конец уперся Патрику в грудь.

— Для начала я хотела бы выяснить, кто была та женщина в черном плаще?

Он рассмеялся, поймав кончик зонтика и оттолкнув его.

— Ах, это, — протянул Дай разочарованно.

— Что вам не нравится? — Она отступила назад, снова вооружаясь зонтиком.

— Шериф Татум делает из всего страшную тайну, а на деле речь идет о какой-нибудь портовой шлюхе, которая хотела соблазнить своими прелестями двух подгулявших моряков. Но не получилось. Будь она похожей хоть чуточку на вас, все могло бы закончиться по-другому.

— Что вы сказали?!

— Я сказал, что эти два морских волка были бы слишком заняты тем, чтобы снять с дамы плащ, и уж, конечно, не стали бы отвлекаться на Жюльена Деклуе, то есть, если бы он случайно появился у заводи, они и не заметили бы его.

— По-вашему, они не имели к этому никакого отношения? — продолжала допытываться Амалия.

Продолжая разговор, надсмотрщик стремился сократить расстояние между ними, и кончик ее зонта все сильнее упирался ему в грудь, словно Патрик хотел насадить себя на него. Рука Амалии, продолжавшая сжимать зонтик, начала затекать от напряжения.

— Я не знаю, — пожал он плечами. — Но если в воде нашли сначала плавающую кверху брюхом лодку, а потом еще одного человека, это вовсе не означает, что между ними есть какая-нибудь связь.

— Сан-Мартинвиль так мал, что в это трудно поверить, — возразила Амалия.

— Возможно, что-то и было, но совсем не обязательно увязывать два разных события — это единственное, на что хотелось бы обратить ваше внимание, мамзель Амалия.

Патрик наклонился над зонтиком и схватил молодую женщину за руку. Амалия понимала, что в словах надсмотрщика есть резон, но время и место для обсуждения было явно неподходящим.

— Я буду весьма признательна, если вы перестанете прикасаться ко мне, — сказала Амалия, вырвав руку из его цепких пальцев. — Поверьте, это очень неприятно. Думаю, с вас достаточно того, что вы заняли место Жюльена.

— Место Жюльена? — переспросил он. Чувствовалось, что в жилах Дая закипает задиристая ирландская кровь. — По-моему, я говорил вам, что женщины его не интересовали. А Виолетта всегда была моей. Я — первый и единственный мужчина в ее жизни. Но это не означает, что я против разнообразия. Ха-ха!

— Удивляюсь, что при ваших доходах вы позволяете себе содержать квартеронку, — заметила Амалия. — Или это часть платы за ваше молчание.

— Да-а, язычок у вас — будьте любезны! Но у меня появилась замечательная идея, как использовать его в других целях, а не только в борьбе со мной. Не догадываетесь? — он похотливо хмыкнул.

Румянец, проступивший на щеках Амалии, свидетельствовал о ее ярости и решимости не потерять инициативу, несмотря на грязные намеки и явные угрозы бешеного ирландца. От последних ее оберегал зонтик, на который Дай по-прежнему упирался всей грудью, создавая пространство нейтральной полосы.

— Мне очень жаль разрушать этот райский уголок, мсье Дай, но я вынуждена сообщить пренеприятную новость. — Амалия выдержала значительную паузу. — Господин Жюльен мертв, никаких выплат его квартеронке не будет, независимо от того, назначен ей пансион или нет. В завещании Жюльена о бедной девушке даже не упоминается, хотя вы, мсье Дай, можете перепроверить все это у мсье Фарнума. — В голосе Амалии звучала явная издевка. — Мне, право, вас жаль, — заключила она с притворным сочувствием.

В глазах Патрика застыло презрение. И тут она резко отступила назад. Надсмотрщик, потеряв опору, чуть не уткнулся носом в пол. Прежде чем он успел восстановить равновесие, Амалия кинулась к двери и, распахнув ее, пулей вылетела на крыльцо. Она понимала, что Патрик Дай не станет преследовать ее на глазах кучера и грума, поэтому к повозке направилась быстро, но достаточно степенно. Грум предупредительно открыл дверцу, и Амалия без посторонней помощи взобралась в экипаж, приказав возвращаться домой.

Роберт ждал ее, облокотившись на перила верхней галереи. Он видел, как Амалия подъехала, но не пошевелился, пока она не поднялась на площадку главного этажа. Он стоял перед ней, такой высокий, сильный, широкоплечий, и свет послеполуденного солнца, ложась косыми отблесками на его красивое лицо, так искрился в волнах его волос, что Амалия почувствовала стеснение в груди.

— Где же ты была? — спросил он ласково, но в голосе слышалось не только беспокойство, но и подозрение.

Амалия медлила с ответом, собираясь с мыслями. Она сняла перчатки и бросила их вместе с кружевной сумочкой и зонтом на сиденье плетеного кресла, потом отколола шляпку с вуалеткой.

— Я ездила в город, — заговорила она наконец.

— Я знаю, но мне сказали, что ты поехала одна, не сообщив, куда и зачем.

— Это правда, — кивнула Амалия.

— Замечательно, но ты, надеюсь, извинишь меня, если я не стану восхищаться твоим подвигом.

Амалия отбросила шляпку, которую продолжала держать в руках, и направилась к нему. Нервы были натянуты, как струны: она все еще не пришла в себя после встречи с Патриком.

— Если тебе это интересно, я навестила Виолетту.

— Виолетту? — растерялся Роберт. — Но зачем?

— Зачем? — переспросила Амалия. — А затем, чтобы войти с ней в сговор, рассказав, как мы убили Жюльена, поздравить с этим важным событием. Зачем же еще.

С минуту Роберт молчал: не мог себя прийти от удивления и возмущения.

— Что ты такое городишь? — спросил он наконец.

— То, о чем ты думал все это время.

— Не будь смешной, Амалия!

— Ты же ходил вокруг меня на задних лапках, уверенный, что женщиной в черном плаще была я. Скажи, что не так?

На один миг их взгляды встретились, но Роберт тут же отвернулся и стал смотреть куда-то в сторону.

— Как я мог такое думать, если я сам отвез тебя домой? — спросил он с обидой.

— Но ты ведь не знаешь, осталась я дома или нет? — не упустила она возможности спровоцировать Роберта на откровенный разговор.

— Если бы я так думал, то позволил бы шерифу Татуму допросить тебя перед большим жюри, когда присяжные решают вопрос о подсудности дела, — ответил Роберт.

— Почему же ты побоялся сделать это, уверенный, как ты утверждаешь, в моей невиновности? — задала Амалия вполне резонный вопрос. — Вместо того, чтобы сказать правду, ты стал лгать. Зачем?

Она стояла бледная, но глаза сияли решимостью и праведным гневом. Траурная одежда подчеркивала белизну кожи и придавала все еще стройной фигуре особую отточенность линий. Всем своим видом: выражением лица, гордой осанкой — она демонстрировала умение владеть собой, и только руки предательски дрожали, выдавая ее волнение; Амалия скрестила их воинственно на груди.

— Затем, что я… — Он тяжело вздохнул, собираясь с духом, потом посмотрел ей прямо в глаза и, решившись, докончил: — … я не смог бы вынести, что тебя будут унижать, перетряхивая твое грязное белье на глазах у стольких посторонних людей, хотя виной всему я. И только я!

— А может быть, ты заботился не столько обо мне, сколько о собственном алиби?

— Вот, значит, как ты думаешь? — протянул он потерянно. Голос Роберта был мягким, но мало походил на голос живого человека. На виске с новой силой запульсировала жилка.

— Ты мне не ответил, — настаивала Амалия.

— Такое заявление не требует ответа, по крайней мере, моего.

— Почему же? — Брови Амалии взметнулись вверх, а сердце бешено колотилось, готовое выскочить в любую минуту. — Значит, ты вправе думать обо мне как о злодейке, и это в порядке вещей, поскольку я сделала это для тебя, но думать о тебе так же мне не позволено, хотя твои мотивы могли быть более низкими. Почему?

— Я не трус, и ты это знаешь, — вспыхнул Роберт. — Видит Бог, я не стремился к поединку с Жюльеном, но и бежать от него не собирался, да еще таким путем.

— Ты ждешь, что я поверю?

— У шерифа Татума, когда я солгал ради тебя, сомнений на сей счет не возникло, — заключил он сухо;

— Как это все благородно! — В голосе Амалии звучала насмешка. — Ты лжешь, но во спасение дамы, и в этом нет ничего предосудительного. Шериф верит тебе, человеку чести, богатому плантатору с положением и весом в обществе. Но чего стоит это твое слово?

Роберт глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду.

— Послушай, Амалия, — начал он, — я чувствую больше, чем могу выразить словами. Я очень виноват перед тобой за тот позор, который пал на твою голову. Я бы многое отдал, чтобы вернуть все назад. Тогда бы ты не оказалась по моей вине в этом двусмысленном положении. Но дело сделано, и с этим придется жить. Я пытался разрядить обстановку на какое-то время, пока сплетни затихнут, отдалившись от тебя. Поездки вроде той, которую ты совершила сегодня, делу, не помогут. Кто-нибудь видел тебя — без этого, к сожалению, не обходится — и новая волна слухов захлестнет округу. Я понимаю, что жить в такой ситуации тяжело, как и проводить бесконечные часы с Мами, но стоит ли нам ссориться? Тебе и мне?

— Ты ничего не понял или, не захотел понять, — возразила Амалия, с трудом дождавшись конца его монолога. — Я не хочу, чтобы ты защищал меня из-за того, что было между нами, а не потому, что ты веришь мне. Согласись, разница есть. Я готова пережить любой позор, лишь бы найти убийцу Жюльена. Поэтому не беспокойся за меня, а лучше помоги найти того, кто его убил.

— Любой позор, если…

— …если не чувствуешь себя опозоренной, — заключила за него Амалия. — Но как мне не чувствовать себя таковой, если самый близкий человек считает, что ради него я… я убила собственного мужа?

— Да что же я должен делать, если ты думаешь обо мне Бог знает что.

Они вернулись к тому, с чего начали.

— Вообще-то, я так не думаю, — сказала она, вздохнув. — Хотя разные мысли приходили, конечно, в голову.

— А мне кажется, что ты только об этом и думаешь, — не сдержался Роберт. — Боишься: «А вдруг он и в самом деле испугался дуэли и решил устранить противника?» У меня в голове не укладывается, как ты могла придумать такое, зная, что мы выросли вместе и всегда были близки?

— Возможно, как раз поэтому, — сказала она тихо. Губы у Амалии вдруг пересохли так, что она не могла говорить. Она уже пожалела о вырвавшейся фразе, но сказанного не воротишь. Роберт шагнул к ней, притянул к себе и, глядя прямо в глаза, повторил свой вопрос:

— О чем ты, Амалия?

— Патрик… — Она с трудом облизнула губы. — Патрик рассказал мне все о Жюльене.

Его темно-синие глаза стали черными, Роберт отпустил Амалию и посмотрел на реку.

— Зачем он сделал это? Тем более теперь, когда Жюльена нет в живых? Не вижу надобности.

— Мне кажется, причина очевидна. Формально я была женой Жюльена.

— И какая польза тебе от этого?

— Во-первых, мне не надо винить себя в том… В общем, я получила ответ на вопрос, почему он избегал меня… как женщину. — Чувствовалось, что это признание далось ей с большим трудом.

— Но ты ведь знала, что нравилась ему? — бросил он на Амалию удивленный взгляд.

— Только потому, что ты хотел меня? Согласись, это не одно и то же. Надеюсь, ты понимаешь…

— Меня совершенно не интересует, какие чувства ты испытывала к Жюльену и какие он к тебе! — пришел в бешенство Роберт. — Меня эти нюансы не волнуют! Важнее другое, что беспокоит тебя в наших отношениях с Жюльеном?

— Я не могу сказать.

— Тебе придется. Если начала, то договаривай.

Неужели она могла любить этого резкого, напористого человека с железной волей и стальными нервами, который готов силой заставить ее отвечать на вопросы? Она проглотила комок сомнений, подступивший к горлу, и перевела взгляд на спокойные воды заводи.

Однако Роберт ждал ответа и не собирался отступать.

— Ты согласен, — начала она нерешительно, — что Жюльен любил меня, но как-то по-своему?

— Да, конечно, — кивнул он.

— Возможно, это и так, я не знаю. Для меня важнее знать другое, любил ли он тебя, и не была ли дуэль вызвана его ревностью, но не к тебе, а ко мне?

— Мой Бог! — только и смог вымолвить Роберт, до которого дошел, наконец, смысл ее сомнений. Окинув Амалию яростным взглядом, словно видел ее впервые, он развернулся и загрохотал подковами сапог по лестнице, ведущей на нижнюю галерею.

Амалия неподвижно стояла посередине галереи, опершись на перила, пока его шаги не затихли за пределами дома. Она чувствовала, как внутри нарастала ноющая боль, готовая заполнить не только ее, но и все вокруг. Амалия вцепилась, чтобы не упасть, в перила галереи, так что кончики пальцев занемели и стали бескровно-серыми. Вдруг она чисто по-женски охнула, и соленые слезы заполнили глаза и потекли по щекам.

Дни тянулись медленно и скучно, каждый новый был более душным и влажным, чем предыдущий — субтропическое лето набирало силу. В газетах все чаще стали появляться сообщения о лихорадке и случаях холеры. «Бронзовый Джон» вновь навестил Новый Орлеан, но на берегах Теша заболеваний пока не отмечалось. Несмотря на жару, била ключом политическая жизнь — это был год выборов в президенты нового южанина Джеймса Бьюкенена, ярого сторонника рабства, который соперничал с республиканцем Дж. К. Фремонтом и представителем партии вигов Миллардом Филмором. Партии вигов, или партии «ничего-не-знаек», как ее прозвали в народе, оказывали определенную поддержку на местах за умение ее лидера добиваться компромисса в вопросе о рабстве, но ожидалось, что победит Джеймс Бьюкенен. Политические митинги сменялись пикниками на воздухе, манифестации с размахиванием флагами — на веселье в клубах. В то же самое время в Европе солдаты, участвовавшие в кровопролитной Крымской войне, возвращались домой. Но только не британцы: многие британские полки сразу же отправлялись в Индию, где было аннексировано еще одно княжество и где, по слухам, начинались беспорядки.

На какое-то время в «Роще» воцарились мир и относительный покой. Визитеры больше не беспокоили. Пересуды смолкли, а потом и вовсе прекратились. Конечно, никто ничего не забыл, просто нечего стало обсуждать: прежние новости поднадоели, а новых не было. Озабоченность шерифа тоже поугасла, он прекратил приезжать в дом, чтобы задавать вопросы, и даже, рассказывали, публично клеймил заезжих негодяев-убийц, которые случайно оказались в его владениях, а потом сосредоточился на чем-то другом — мало ли у шерифа дел.

Мами могла уже передвигаться без посторонней помощи, но комнату покидала редко. Паралич практически прошел, и те, кто ее видел впервые, никогда бы не догадались о перенесенной болезни. Однако домашние считали, что лицо Мами напоминало иногда неподвижную маску, а при разговоре она несколько тянула гласные. Возможно, поэтому она говорила мало, а большую часть дня проводила за молитвой. Спала старая леди тревожно, Амалия не раз просыпалась от ее крика и оставалась с ней до самого рассвета. Конечно, пережитый шок от потери единственного сына не мог пройти так быстро и главное — бесследно.

По крайней мере, так считала Амалия до той ночи, когда она, привлеченная криками и шумом, нашла свекровь мечущейся по кровати, мокрой от пота и запутавшейся в простынях. Все окна в спальне были наглухо закрыты, чтобы ни один сквозняк не проник внутрь, а сама Мами была закутана во фланелевый капот с закрытым воротом и длинными рукавами. Выглядела она ужасно: мокрые волосы всклокочены, лицо от духоты и жары покрылось испариной.

Поставив свечу на тумбочку, Амалия настежь распахнула окна, впустив в комнату струю свежего ночного воздуха, потом, откинув противомоскитную сетку, взялась за одеяло. Наклонившись над свекровью, она слегка потрясла ее за плечо. Мами проснулась, но, увидев Амалию, вздрогнула, потом зарылась лицом в подушки и закрыла глаза.

— Мами, вы меня слышите? — спросила Амалия.

— О, да… это ты? — пробормотала старуха, зарываясь еще глубже в подушки.

— Вы что, собираетесь свариться заживо или задохнуться?

— Ты, ты не понимаешь… так лучше.

— Я отказываюсь это понимать. Если что-то причиняет неудобства и мешает выздоровлению, необходимо срочно принять меры. — С этими словами Амалия протянула руки, чтобы закатать рукава ночной рубашки и расстегнуть ворот.

— Не смей! — вскрикнула Мами.

Амалия удивленно уставилась на свекровь: столь странная реакция потрясла ее и обеспокоила.

— Я хотела только помочь…

— Позволь мне… я сама знаю, что мне лучше… пожалуйста. — Слова сбивчиво слетали с ее губ, казалось, что старуха бредит.

— Конечно, конечно, простите меня. — Амалия отдернула руку, и при этом что-то твердое, находившееся под фланелью ночной рубашки, оцарапало ей пальцы.

— Что это? Что на вас надето? — удивилась Амалия, ощупывая грудь свекрови.

— Ничего особенного, — проворчала старуха.

— Не может быть! Это же власяница! — Наконец, осенило Амалию. — О, Мами, зачем это?

Она знала, что подобную одежду из конского волоса носят для покаяния члены религиозных сект, но сама ее никогда не видела. Неудобная колючая, волосяная рубаха, в летний зной превращалась в орудие пытки. Обнаружить такое на женщине, которая только-только начала отходить от шока, было невыносимо.

— Это… не твое дело. Ты никому… слышишь, никому об этом… не скажешь.

— Но вам нельзя этого делать. Это… это просто безумие.

— Не говори так!

— Что же я по-вашему должна сказать?

— Я не думала… — Казалось старая леди не слышала вопроса. — Я не думала, что ты узнаешь об этом.

— Но так уж получилось, Мами, и теперь я не найду себе покоя, — воскликнула она с жаром. — А я удивляюсь, почему вы плохо спите по ночам?! Так и до лихорадки недалеко. Что же скажет доктор?

— Ничего, потому что ты… ничего не… ни единого слова. Слышишь? Ни единого слова!

Такой настрой Мами пугал Амалию, но она уже привыкла в комнате больной проявлять характер и волю для ее же пользы.

— Я должна! Не обижайтесь. Но я должна! Если вам станет хуже, я себе этого не прошу. Никогда! Более того, именно я буду виновата, если позволю вам так издеваться над собой.

— У меня… свои причины.

— И, как во многих других случаях, это делу не поможет, — вздохнула Амалия. — Ну, пожалуйста, Мами, присядьте и позвольте снять это чудовище.

— Нет! Не настаивай! Амалия отпрянула.

— Конечно, я не могу заставить вас, но мне кажется, вы бы не хотели, чтобы Роберт попытался уверить вас?

— Почему нет? Если из-за этого… он придет сюда… мы так редко… видим его в последнее время. — Старая леди проницательным взглядом окинула лицо невестки.

— Сейчас трудное время.

— Уф-ф! Не такое уж и трудное. Тростник уже вырос… настолько… что затеняет траву.

— Наверное, у него есть другие, более серьезные, причины.

— Нет у него… более важных причин… ты это знаешь.

— Не знаю, — пожала она плечами.

— Нет, знаешь…

Между ними лежало прошлое, целая пропасть, о котором они никогда не говорили. Поначалу все было слишком болезненным, потом начались волнения из-за дуэли, из-за исчезновения Жюльена, наконец, его гибель… Амалия никогда не обвиняла свекровь во вмешательстве в ее жизнь, никогда не говорила с ней о радости и удовольствии, которые нашла с Робертом. Порой она думала, что Мами и так все знает, а чего не знает, о том догадывается, наблюдая за ними или расспрашивая об этом свою крестницу. Мадам Деклуе умела сохранять лицо в любой ситуации. Даже когда над семьей нависла опасность скандала, она ни словом не обмолвилась о своей вине или роли в этом деле, не высказала ни единого предположения о возможных направлениях развития событий. Одним словом, сфинкс.

Было ли чувство вины причиной самоистязания? Корила ли она себя за ссору между Жюльеном и Робертом, в результате которой, прямо или косвенно, погиб ее сын? Ничто не смогло бы освободить ее от столь тяжкого греха, но одно известие могло облегчить ее страдания.

— Если я скажу вам нечто для вас приятное, вы снимете власяницу? — спросила Амалия с надеждой.

Мами повернула голову, глаза ее сузились до щелочек, зажигаясь радостным блеском.

— Скажи мне скорее, — попросила она, оглядывая Амалию с ног до головы и задерживая взгляд на ее талии.

— Сначала пообещайте.

Похожие на пергамент веки опустились.

— Неужели ты не понимаешь, что я это делаю во спасение своей души?

Амалия не стала говорить, что подобная одежда может ускорить расставание души с телом, она лишь заметила, что новость, которую она собирается сообщить, пойдет на пользу духу мадам Деклуе.

— Если это то, о чем… я молюсь… может быть, тогда… да, я обещаю тебе…

Амалия облизнула вдруг пересохшие губы.

— Теперь сомнений нет, у меня будет ребенок. Радость, сверкнувшая в тусклых глазах старой леди, была столь неистовой, что у Амалии к горлу подкатил ком слез.

— Из-за всех пересудов обязательно найдутся люди, которые скажут, что ребенок не от Жюльена, — продолжила Амалия виновато.

— Не обращай внимания! Доказать невозможно! — Голос Мами помолодел и окреп.

— Мне хотелось…

Свекровь движением руки остановила ее.

— Не стоит говорить об этом… я знаю… ты ни в чем не виновата. Фактом остается другое: ребенок родится… спустя девять месяцев после смерти… моего сына. Не так ли? — В ее голосе появилось беспокойство.

— Да, именно так, — успокоила ее Амалия.

— В таком случае… этот ребенок является… наследником по закону, ибо ты законная жена Жюльена. Вот уж этого у моего мальчика… никто не отнимет. — Мами обессилено откинулась на подушки и закрыла глаза.

— Да, — подтвердила Амалия и подошла к шкафу, где на полке лежала ночная сорочка из белого батиста — легкая и прохладная. Она встряхнула ее, разгладила складки и положила на кровать. Теперь оставалось только налить из кувшина в тазик воды, найти подходящую полотняную тряпку — и можно переодеваться. Амалия подошла к свекрови и начала расстегивать пуговки на фланелевом капоте. Мами никак не отреагировала на это, ее дыхание было ровным и умиротворенным, а руки покойно лежали вдоль тела. Старая леди безмятежно спала.

Амалия не рассказала Роберту о власянице: он теперь редко бывал в их доме, а бывая, предпочитал не оставаться с ней наедине, да и власяницу Мами больше не надевала. Однако доктору она рассказала об этом. Пожилой джентльмен рассеянно покачал головой, пощипывая свои бакенбарды, но ничего не сказал в ответ. Его приятно удивило заметное со дня последнего визита улучшение состояния пациентки, хотя в целом, он считал, результаты могли быть лучше. Жара, отвратительная влажность вкупе с комарами, мухами и вечной духотой затрудняли выздоровление. По его мнению, старой леди следовало бы сменить климат, уехать к морю, на свежий воздух, подальше от неприятных воспоминаний. Смена впечатлений помогла бы ей скорее избавиться от горестных воспоминаний о сыне.

Не кто иной, как Чарльз, вошедший в этот момент с бокалом вина для доброго доктора, предложил поехать на остров Дернир.

— Хозяйка всегда любила бывать там и всегда чувствовала себя счастливой, — заметил он кстати. — Ей, наверное, будет приятно услышать, что она уже может, как и в прошлые годы, поехать к морю.

Доктор объявил, что устами дворецкого глаголет истина, и предложение было принято.

Сборы полуинвалида в дальнее путешествие — дело непростое. Один список необходимых вещей занял несколько страниц. Но была еще одна трудность: для поездки требовался сопровождающий.

— Наверное, я не смогу, — сказал Джордж.

Они сидели на галерее перед обедом, когда жара начинала потихоньку спадать, оставляя мягкий, чуть-чуть влажный теплый воздух, который безраздельно правил до самой ночи, и только ветер да писк комара могли нарушить этот покой.

— А я думала, что вам хочется побывать на Побережье, — заметила Амалия, не ожидавшая трудностей с этой стороны. — Это так не похоже на Англию.

— При других обстоятельствах я бы с удовольствием, — сказал Джордж, — но как оставить без присмотра кустарники? Вы же не на один день едете, а пробудете там несколько недель. А растения нельзя и на день оставить без подкормки и специальной поливки.

Амалия знала, как старательно Джордж ухаживал за кустами и газонами. Каждый день он поливал какой-нибудь участок газона, но так, что растения были буквально залиты на несколько дней водой. Раньше, когда дожди шли по вечерам, этого не требовалось. Но сейчас погода стала суше.

— Наверняка Сэр Бент сможет присмотреть за вашим хозяйством, — сказала она с надеждой.

— Конечно, он постарается, в чем я не сомневаюсь ни секунды, но он слишком стар, чтобы справиться самому, а заставить кого-нибудь из молодежи он не сможет.

— Если не поедет Джордж, я тоже не поеду, — заявила Хлоя, опуская пяльцы с шитьем и вскидывая голову, словно готовилась к бою.

— Ты не можешь остаться без присмотра, — напомнила ей Амалия.

— Не понимаю, почему?

— Тогда ты и в самом деле слишком молода, чтобы думать о замужестве, — отрезала Амалия, но тут же опомнилась: — Извини меня, Хлоя, сама не знаю, что на меня в последнее время находит.

— Я считаю, что тебе нужно уехать не меньше, чем Мами, чтобы забыть и прийти в себя, — ответила Хлоя и с излишней силой прихлопнула комара, пищавшего над рукой.

— Наверное, ты права. — Амалия пропустила мимо ушей шпильку Хлои. — В любом случае я должна поехать с ней, а это означает, что здесь некому будет служить тебе дуэньей. Так что и тебе, дорогая, придется поехать с нами.

— Не придется, если мы с Джорджем поженимся до вашего отъезда.

Англичанин пробормотал что-то невразумительное.

— Но времени-то остается всего ничего, — ухватилась Амалия за удобный предлог.

— Сколько нужно времени, чтобы отец Жан обвенчал нас? Я уверена, он с удовольствием приедет к нам в часовню, что я бы и предпочла, или мы можем поехать в церковь в город.

Чувствовалось, что у Хлои на все готов ответ, но Амалия не хотела сдаваться.

— Твое приданое…

— Давно приготовлено и ждет вот уже целых три года, — прервала ее Хлоя. — Есть все вплоть до ночных рубашек, вышитых во Франции. Сейчас они, наверное, слегка маловаты, но это только лучше, по крайней мере, для Джорджа. Мами обо всем позаботилась, так она хотела выдать меня за Жюльена.

Амалия не понимала, почему Хлоя была настроена против того, чтобы стать женой своего дальнего родственника. Возможно, она догадывалась о тайне Жюльена или слышала от кого-то? Спросить ее напрямик означало бы подвергнуться шквалу вопросов, на которые она не хотела бы отвечать.

— Я не буду напоминать, что в доме траур.

— Пожалуйста, не напоминай. По этой причине все будет тихо и скромно.

Ну, уж если Хлоя готова выйти замуж без пышной свадьбы и полагающейся в таких случаях роскоши, то это означает только одно: ее решение окончательно, и никакие уговоры не помогут. Амалия вздохнула.

— Не я должна давать тебе разрешение. Если Мами согласится, я помогу тебе во всем, но при одном условии.

Девушка выпрыгнула из кресла и плюхнулась перед Амалией на колени.

— Все что угодно! Что тебе хочется, приказывай, моя повелительница.

Амалия раздумывала недолго.

— Напиши записку Роберту. Скажи, что Мами и я будем признательны, если он любезно согласится сопровождать нас на остров Дернир.

 

ГЛАВА 17

Курортный остров Дернир, который американцы называли островом Крайним, был последним в цепи островов и рифов, защищавших западную часть побережья Луизианы от набегов морских волн со стороны Мексиканского залива. На востоке стражами выступали Чанделерские острова. Все эти архипелаги и отдельные острова типа Grande Тегте, или Великого острова, создавали неповторимый уголок земли. Мелководье и заболоченность берегов породили огромное количество бухт и заливов особенно в дельтах рек, по берегам которых располагались богатейшие в мире пахотные земли.

Именно здесь, среди островов, нашел приют Жан Лафитт, который и до, и после войны 1812 года пробивался сюда, чтобы захватить перспективные рынки сбыта. Его головорезы не раз приходили на помощь Новому Орлеану. Эти места с первых дней колонизации Луизианы служили прибежищем беглым преступникам и контрабандистам. А лет за восемь до описываемых событий острова западного залива облюбовали местные богачи, которые понастроили там вилл и коттеджей.

Началось все с рыбной ловли, которая велась как в заливе, так и в пресноводных бухтах. В течение ряда лет организовывались пароходные экскурсии для рыбаков, когда люди питались и спали на судне, а на островах ловили рыбу, устраивали пикники, купались, загорали. Вот тогда-то и обнаружились целебные свойства соленого морского воздуха: сюда приезжали лечить легкие, сердце, кожу, а потом заметили, что здесь не бывает эпидемии желтой лихорадки.

До того, как настало страшное лето 1853 года, когда болезни косили людей тысячами, на острове Дернир обитали в основном завсегдатаи этих мест, но с окончанием строительства железной дороги, соединившей затон Беф и Новый Орлеан, число посетителей увеличилось во много раз. Для удобства гостей была построена вполне приличная гостиница, прозванная впоследствии отелем Магга. Первой ее владелицей мыла мадам Пеке. Через какое-то время среди кучки домов местных жителей появилось несколько пансионов. Но настоящим украшением острова стали великолепные виллы местных богачей. Поговаривали, что группа инвесторов, выстроившая отель «Сент-Чарльз» в Новом Орлеане, собиралась построить здесь великолепный отель. Было придумано уже и название — «Попутный ветер». Предполагалось, что в новом отеле смогут разместиться до пятисот гостей одновременно.

Большинство крупных зданий размещалось в западной части острова. Строились они без всякого плана и напоминали пеструю толпу расталкивающих друг друга людей. Фасады домов выходили на залив, а тыльными сторонами они смотрели на маленькую речушку, впадавшую в бухту Виллидж. По ее берегам росли банановые пальмы вперемешку с дубами, которые когда-то образовывали здесь целые рощи. Кроны большинства деревьев были побиты и обломаны ветром. Иную растительность острова составляли дикие груши, кустарниковые пальмы да пожухлая трава.

Все западное побережье острова представляло собой огромный песчаный пляж кремового цвета. Тут и там виднелись торчавшие из песка ветви деревьев и обломки досок — трофеи зимних штормов, когда волны накатывали чуть не до середины острова.

Дважды в неделю, по четвергам и субботам к острову попеременно подходили пароходы «Стар» и «Майор Обри», которые привозили пассажиров, почту и продукты. Проходя через бухты Кейллоу и Виллидж, они направлялись прямо к пристани позади отеля Магти.

Амалия стояла на верхней палубе парохода «Стар», который вечером в третью субботу июля подходил к острову Дернир, и смотрела на все вокруг восхищенными глазами. Она столько слышала об этом райском месте и теперь все могла увидеть сама.

Прямо над пристанью на возвышении стояло двухэтажное здание отеля с высокой крышей, края которой были на уровне верхних наличников окон спален, выходивших на залив. По своей архитектуре здание маю чем отличалось от их дома в «Дивной роще»: те же дымоходы по одну сторону крыши, те же опоясывающие дом галереи и лоджии, опиравшиеся на столбы и колонны. На всех окнах были жалюзи. Широкие лестницы с фасадной и тыльной стороны здания, расходившиеся каждая на две более узкие, ведущие на галереи первого и второго этажей, напоминали гостеприимно распахнутые руки. На наполненной свежим морским воздухом галерее сидели группки людей, слово это была гостиная под открытым небом. Они о чем-то разговаривали, смеялись и радостно вдыхали чистый воздух; большинство мужчин держали в руках бокалы с напитками. Розовый свет угасающего заката бросал на лица людей причудливые тени, а обшарпанные стены окрашивал в мягкие серовато-голубые тона. С задней стороны отеля на столбе у лестницы висел колокол. С помощью таких колоколов на плантациях собирали всех рабов или извещали о каком-нибудь событии. Здесь, на острове, с его помощью оповещали отдыхающих, что еда готова.

Вокруг медленно подплывающего парохода сновали бесчисленные лодки, шлюпки и челны из выдолбленных бревен. В них сидели, развалившись, молодые люди и подростки; некоторые из них пытались с помощью легкого ветра обогнать судно. На пристани виднелись стайки мальчишек с удочками в руках, которые с успехом наблюдали и за приближающимся пароходом, и за самодельными поплавками из пробки.

Море в заливе было спокойным, и окрашенные заходящим солнцем в пурпур бирюзовые волны с барашками белой пены вяло набегали на берег. Несколько человек прогуливались вдоль моря, и ветер не оставлял без внимания юбки дам и сюртуки джентльменов. На дороге, идущей вдоль залива, показалась четверка молодых всадников; две дамы в великолепных платьях для верховой езды и шляпках с развевающимися вуалетками и перьями возглавляли кавалькаду. Они пронеслись мимо черепашьих загонов, участков моря и песчаного берега, огражденных прутьями, где покрытые панцирями рептилии дожидались своего часа стать супом.

Легкий вечерний бриз приятно освежал кожу, щекоча ноздри смесью самых разнообразных запахов: соленого моря, свежей рыбы, печеного хлеба, готовящихся из даров моря блюд, спелых фруктов, а также зловоний из свинарников и хибарок, разбросанных по побережью. Столь необычная смесь запахов свойственна только субтропикам с их теплым, влажным климатом, дающим возможность произрастать всему живому.

Улыбаясь собственным мыслям, Амалия повернулась к человеку, который стоял рядом с ней, и тут ее восторженное настроение стало угасать. На хмуром лице Роберта не было никакого интереса к происходящему; казалось, он всецело ушел в себя. С того дня, как они покинули Сан-Мартинвиль, Роберт стал для них попутчиком, сопровождающим, но не компаньоном. Амалия терзалась в догадках, чем вызвано его угрюмое настроение? Если это всего лишь игра на публику, то с этим можно мириться. А если это подлинное состояние его души? Сложившаяся ситуация тяготила ее ничуть не меньше, чем Роберта. Если бы не этот дурацкий обычай, предписывающий женщинам появляться на людях только в сопровождении мужчины, Амалия предпочла бы одиночество.

Взглянув на сидевшую в отдалении под тентом свекровь, Амалия поняла, что в ней возрождается интерес к жизни. Лицо старой леди было спокойным, в глазах светилось любопытство. Она с удовольствием смотрела на знакомые сцены, вдыхала полузабытый запах этих мест. Рядом с ней дремала ее старая камеристка. На такую уступку капитан пошел только из-за нездоровья мадам Деклуе, поскольку место слуг было на нижней палубе. Там находились Марта, Лали, Тиге и даже Айза; они дождутся, пока сойдут на берег пассажиры с верхней палубы, и займутся выгрузкой багажа.

Айзу за время всего пути по течению Теша до Атчафалаи, а потом девять часов, пока плыли морем, никто не видел и не слышал. Прислонившись спиной к бочонку с гвоздями, он с упоением рисовал все интересное, что попадалось на глаза. Вот и сейчас Амалия видела, перегнувшись через перила, только макушку его склоненной над блокнотом головы.

Путешествие обошлось без приключений. Реки и море были спокойными на протяжении всего долгого пути, а небо ясным, почти прозрачным. Ни капли дождя. Разнообразные пейзажи по берегам рек приятно ласкали глаз. Чаще всего встречались плантации, домики, окруженные апельсиновыми деревьями, магнолиями, дикой, китайкой и жасмином, а также леса, которые вызывали в памяти строки поэмы Лонгфелло о «лесе первозданном». Гигантские кипарисы, неприступными стражами стоявшие вдоль рек, сменялись дубовыми рощицами с вековыми деревьями в несколько обхватов толщиной, которые простирали свои ветви-руки над водой, создавая своеобразные зеленые галереи и туннели, по которым плыл пароход. Пассажиры, как могли, развлекались. Мужчины стреляли из ружей по крокодилам, всплывавшим на поверхность воды, и крупным белым аистам, которые задумчиво стояли на проплывавших у берега стволах поваленных деревьев. В заливе они попытались стрелять в чаек, преследовавших судно, но из-за качки редко попадали в цель Остальное время занимали карты, книги, разговоры и еда на свежем воздухе, который обострял аппетит. Кто-то из молодежи, узнав, что среди них есть скрипач, устроил на верхней палубе импровизированные танцы.

Амалия не пряталась в каюте, но и не пыталась присоединиться к какой-нибудь группе веселившейся молодежи, поскольку не знала, как ее примут, а главное, по причине продолжавшегося траура. В основном она читала вслух Мами, играла с ней в пикет или прогуливалась по палубе в сопровождении Роберта. Последнее могло бы стать куда приятнее, если бы она решилась объясниться, ибо их все еще разделяли недопонимание, обиды и взаимные подозрения.

— Наверное, надо взглянуть, как там Мами, — сказала она тихо.

— Да, — согласился Роберт, направляясь следом.

На какой-то миг Амалия попыталась уловить тайный смысл сказанного: то ли он согласился с ней, то ли осудил долгое невнимание к Мами, но потом решила, что глупо придавать особое значение каждому его слову и взгляду.

Но на душе было неспокойно. Их последний разговор, закончившийся размолвкой, снова и снова всплывал в памяти. Амалия, как бы она того ни хотела, не могла избавиться от сомнений и обид.

Для Мами Роберт стал незаменимым помощником, и это надо было признать. Он всегда оказывался рядом во время ее коротких прогулок по палубе, мог развлечь ее незатейливой беседой, обласкать комплиментами. И лишь по отношению к Амалии он сохранял сдержанность.

Пароход наконец остановился, ткнувшись носом в прибрежный песок. Матросы закрепили швартовы на причале, скинули на берег трап и пригласили пассажиров к выходу. Небольшая толпа встречавших приветствовала их появление. Послышались восклицания, радостные крики, восторженные объятия и дружеские похлопывания по спине.

Поскольку на острове не знали об их приезде, Амалия, шагая рядом с Мами, не смотрела по сторонам, выискивая знакомых, однако те объявились сами.

— Маман, да это же семейство Деклуе! И мсье Фар… Амалия подняла глаза и увидела Луизу Калло, которая стояла с открытым от удивления ртом. Она осеклась на полуслове, потому что мадам Калло дернула ее за рукав, давая девушке понять, что не следует так громко проявлять свои чувства. Жена владельца хлопковой фабрики окинула Амалию ледяным взглядом, слегка кивнула Мами и, не удостоив вниманием Роберта, потянула дочь за собой подальше от пристани, продемонстрировав на прощание вздувшиеся на ветру неряшливого вида темно-коричневые юбки.

Большинство людей не заметили этой сцены, но были и такие, которые с удовольствием пронаблюдали ее до конца, перешептываясь, прикрыв ладошкой рот и жадно следя за дальнейшим развитием событий. Походка Мами стала вдруг менее уверенной; Роберт, тихо выругавшись, стал взглядом искать какой-нибудь экипаж. Наконец, заметив единственную пустую повозку, стоявшую в отдалении, он начал проталкиваться к ней, раздвигая толпу широкими плечами; за ним двинулись гуськом все остальные. Роберт посадил тетю, пронаблюдал, чтобы вошла Амалия с Полиной, и объяснил кучеру, куда ехать. Сам он влез в повозку последним.

— Как же Айза, другие слуги, наш багаж? — забеспокоилась Амалия.

— Хороший повод, чтобы повозка вернулась за ними. Больше она не произнесла ни слова, хотя предполагала, что на вилле их ждет много работы: скорее всего, их встретит пустой дом с запахом плесени, огромное количество пыли и отсутствие на первых порах каких-либо удобств. Амалии хотелось побыстрее уехать с пристани, где столько пялящихся глаз и осуждающих взглядов. Почему-то ей казалось, что на острове все будет по-другому.

Вилла, как и все здания на острове, стояла на высоких сваях. Это был большой одноэтажный дом, который из-за своего месторасположения не бросался в глаза. Вилла состояла из шести комнат, расположенных по три с каждой стороны огромной залы, делившей дом пополам и соединявшей две галереи с фасадной и тыльной сторон дома; зала эта служила также удобной гостиной, продуваемой легкими бризами. К вилле примыкал вместительный сарай с сеновалом, где спали слуги и куда можно было попасть по внешней лестнице, построенной в стиле каджун, которая шла от галереи с тыльной стороны здания, и небольшой сад с выложенными кирпичом дорожками, который окружали различные хозяйственные постройки.

Роберт начал отпирать двери, затем снял засовы с тяжелых ставней с жалюзи, которые защищали дом во время зимних штормов. Он привычно распахивал их, закрепляя задвижками. Потом Роберт выдвинул на галерею кресла-качалки, разыскал и наполнил маслом несколько ламп, чтобы разогнать надвигавшуюся темноту, проверил бак для воды и систему наклонных желобов, закрытую кипарисовой крышкой на петлях. Он прекрасно ориентировался в доме, поскольку не раз приезжал сюда отдыхать вместе с Мами и Жюльеном.

Амалия устроила свекровь в одном из кресел на галерее и занялась приготовлением комнат. Для начала она раскрыла окна, чтобы проветрить помещение от застойного затхлого воздуха. Справа от залы находился холл для приема посетителей, в котором был единственный во всем доме камин. Из холла можно было попасть в библиотеку, которую чаще использовали как комнату для игры в карты, а затем в столовую, к которой примыкала небольшая кладовка. С левой стороны от залы находились три спальни, соединенные между собой для лучшей вентиляции дверными проемами. Такое расположение показалось Амалии не очень удобным. Молодая женщина не представляла, как она сможет уснуть, зная, что в соседней комнате находится Роберт, который встает очень рано и может в любой момент зайти к ней в спальню. Однако Мами разрешила проблему просто, заявив о своем желании спать посередине. Она распорядилась, чтобы вещи Амалии разместили в одной из крайних спален, выходившей на залив со стороны фасада. Старая леди сказала, что ее беспокоит шум прибоя и она не выносит соленой водяной пыли, которая залетает в открытое окно по ночам.

Повозка вернулась с Мартой, Лали, Тиге и Айзой, которые сразу же включились в работу. Чихая и кашляя, они выбивали многочисленные накидки от пыли, мыли и протирали помещения и вещи, двигали мебель. Марта приготовила на скорую руку ужин, который исчез молниеносно — так разыгрался на воздухе аппетит. Амалия с устроившимся у ее ног Айзой просидела какое-то время на галерее, слушая ворчливое бормотанье волн, омывавших песок и щемящий душу звук скрипки, доносившийся со стороны отеля, где продолжались веселье и танцы. Появившаяся из-за облака луна прочертила яркую дорожку света на воде, которая плескалась и пенилась, радуясь возможности показать себя во всем блеске.

Один за другим погасли огни на соседних виллах, а Амалия продолжала сидеть одна. Наконец она встала, глубоко вдохнула свежий морской воздух, потянулась до хруста в суставах и, потрепав верного пажа по черным упругим колечкам волос, отправилась спать.

Предполагалось, что Роберт только проводит их на остров, а потом вернется домой. Двум женщинам, живущим уединенно на своей вилле, ничто не угрожало в этом курортном месте, где все знали друг друга по многу лет. С ними оставался Тиге, который будет исполнять обязанности дворецкого, заботясь о том, чтобы дамы ни в чем не нуждались, а на столе всегда были свежие овощи, фрукты, мясо и рыба, если Амалии не захочется самой ездить за продуктами на рынок.

Однако «Стар» отплыл, а Роберт остался. В четверг к причалу подошел «Майор Обри», но и на этот раз Роберт и словом не обмолвился, чтобы упаковали его вещи. С утра до вечера он купался, загорал, плавал на небольшой парусной лодке вдоль берега или рыбачил с нанятой им пироги. Он снабжал кухню наисвежайшим сигом, помпано, мелкой камбалой, глупыми красноперками, барабулькой и жирными зелеными черепахами. Всю эту снедь Марта превращала во вкусную еду.

Роберт загорел и теперь в расстегнутой рубашке с закатанными до плеч рукавами напоминал пирата. Не хватало только платка на голове и трубки. Были дни, когда волосы его становились седыми от соли и слипшимися сосульками ниспадали на лицо.

Роберт уже не был так неприступен, хотя по-прежнему сторонился Амалии. Временами она ловила на себе его задумчивый взгляд и тогда с трудом сдерживалась, чтобы не броситься ему на Шею. Амалия часто вспоминала его поцелуи, его ласки, которые возбуждали в ней желание. В такие минуты глаза ее темнели, одежда казалась вдруг узкой и тесной, а веер из листьев карликовой пальмы ускорял свои движения.

Иногда среди ночи Амалия просыпалась и подолгу лежала без сна, слушая, как он ходит по дому. Порой ей хотелось подняться, подойти к нему, обвить шею руками и прильнуть губами к его чуть солоноватым губам. Амалия многое бы отдала за то, чтобы вернуть их тайные встречи, она тосковала по ним. Как вдова Жюльена она была обречена на долгое одиночество, а ей хотелось любви, любви сильной, страстной, чтобы испить ее сладостную чашу до дна. Распластавшись на постели, Амалия зарывалась головой в подушки, плотно закрывала глаза и затыкала уши, чтобы не слышать его шагов и не вспоминать о встречах с ним.

Однажды за завтраком Мами предложила отправиться на пикник к дубам.

Она уже говорила совершенно свободно, только иногда тянула гласные дольше обычного, так что со стороны выглядело, будто старая леди хватила лишнего.

Место, о котором говорила Мами, находилось на маленьком островке неподалеку от берега и напоминало дубовую рощу, окруженную со всех сторон водой; попасть туда можно было только во время отлива. Когда-то они любили отдыхать на островке: кроны дубов обеспечивали прохладную тень, которая была особенно приятна после жары и ослепительного блеска раскаленного песка на берегу. Роберт поддержал идею пикника, поскольку других планов у него не было. Быстро упаковали корзину с едой. Тиге послали за повозкой для Мами и парой верховых лошадей для Роберта и Амалии.

Айза присоединился к экспедиции в самый последний момент, юркнув в повозку Мами с карандашом в зубах и блокнотом под мышкой с таким видом, словно только его тут и ждали. Амалия рассмеялась, придерживая кобылу, которая пританцовывала под ней, и чувствуя спиной осуждающий взгляд Роберта. Что-то надо было предпринимать в отношении негритенка, но она не могла выносить его молящего взгляда, который на всех остальных совершенно не действовал.

День для прогулки выдался удачный: бриз приятно освежал кожу, аквамариновые волны весело плескались у ног. Повозка катила по мокрому песку, оставшемуся после отлива. Мами сидела прямо, словно натянутая струна, и зонтик раскачивался у нее над головой, Айза свешивался через край, стараясь все разглядеть и ничего не упустить, Тиге восседал на кучерском месте, двое всадников составляли эскорт экипажу знатной дамы. Картина рисовалась величественная. Навстречу им попались четверо всадников, которых Амалия видела в день приезда с палубы парохода. Они кивнули, вежливо улыбаясь, молодым людям, которые в свою очередь приветственно помахали им руками, но один из всадников не удержался, чтобы не оглянуться на скандальное семейство.

Тень дубравы манила прохладой, а раскинувшаяся зеленым ковром трава приглашала расположиться на отдых. Амалии начал надоедать песок, который прилипал к туфлям, набирался в одежду, проникал в дом. Тиге достал пакет с бутербродами и кувшин холодного домашнего пива, а сам отправился к лошадям, которых следовало остудить, прежде чем пустить пастись. Айза раскинулся на траве и, облизнув грифель карандаша, приготовился что-то рисовать. Роберт помог Мами выйти из экипажа и проводил к креслу, которое предусмотрительный Тиге поставил в тени развесистого дуба, потом вернулся к экипажу, чтобы помочь Амалии достать корзину с едой.

Рука Роберта слегка коснулась ее руки, когда она держала корзину. Амалии следовало отпустить корзину, передав ему, но она не смогла, пальцы вцепились в ручку так, словно их свело судорогой. Она ощущала запах свеженакрахмаленного столового белья и теплый аромат мужского тела. Его сюртук был распахнут. По настоянию Мами он перестал носить галстуки, предпочитая надевать рубашки с воротом апаш. Амалия видела, как из распахнувшегося ворота виднеются завитки курчавившихся на груди волос. Желание протянуть руку и провести пальцами по этим волосам, забраться под его рубашку и опуститься до самого пояса было настолько сильным, что закружилась голова.

— Позвольте мне, — пробормотал он, забирая корзину.

— Благодарю вас, — ответила она почти беззвучно. Амалия быстро отдернула руку, чтобы уйти. Неожиданно ее затуманенный взор встретился с внимательным взглядом Мами. Старая леди с нарастающим беспокойством наблюдала за ними. Когда все необходимое для пикника было расставлено, и каждый, выбрав желанное блюдо, мог насладиться едой, воцарилась тишина. Айза обсасывал куриную ножку, держа ее в одной руке, а другой что-то рисовал. Роберт, сидя на углу импровизированного стола, вытянул одну ногу вдоль разостланной на траве скатерти и, облокотившись на другую, согнутую в колене, задумчиво жевал бутерброд с ветчиной. Амалия, сидевшая под прямым углом к нему, вяло ковыряла картофельный салат, а сидевшая напротив них Мами ела с изысканной тщательностью холодные креветки и наблюдала за ними из-под опущенных ресниц.

— Моя дорогая, — обратилась старая леди к невестке, — похоже, ты скоро сваришься в этом черном платье. Мне кажется, ты должна начать купаться, как Роберт. Ты говорила мне как-то, что собираешься сшить купальный костюм. Где же он?

— Я так и не выбрала времени, — ответила Амалия.

— Думаю, сейчас с этим проблем нет.

Купальные костюмы, пользовавшиеся успехом у здешних дам, шились из бумазеи красного, зеленого или голубого цвета. Неподалеку в деревне жила женщина, которая зарабатывала шитьем таких костюмов из материала заказчика. Фасон соответствовал новому стилю в одежде, вводимому в моду известной госпожой Амалией Блумер, авторитет которой в этом вопросе становился все более непререкаемым. Костюм состоял из четырех элементов: просторных панталон, юбки, которая надевалась поверх панталон и была несколько короче, плотно облегающей блузки с круглым вырезом и рукавами до локтя и шапочки.

— Я не уверена, что смогу найти черную ткань, — сказала Амалия, стараясь скрыть охвативший ее соблазн. — Кроме того, купание в море вряд ли можно назвать достойным занятием для вдовы.

— Если ты будешь купаться вдали от чужих глаз около виллы, я не возражаю, — сказала Мами милостиво.

— Но черный…

— Неужели женщина, которая шьет костюмы, не сможет перекрасить голубую бумазею в черный цвет? — соблазняла ее Мами. — Наверняка у нее есть такая краска.

— Да, но я просто не знаю, — колебалась Амалия.

— Если ты боишься воды, то Роберт с удовольствием составит тебе компанию.

— Нет, я не об этом…

— Конечно, — сказал Роберт одновременно с ней.

— Значит, решено! — возликовала Мами. Разрываясь между желанием искупаться и чувством долга, Амалия ничего не сказала в ответ.

— Ты так добр, Роберт, что уделяешь нам столько времени, — заговорила Мами вновь. — Мы обе благодарны тебе, не правда ли, дорогая?

— Я делаю это с удовольствием, — ответил он искренне. Слушая его, Амалия пропустила момент, когда должна была поддержать свекровь своими уверениями. Мами осуждающе нахмурилась, прежде чем заговорить вновь.

— Я не хотела бы думать, mon cher, что ты жертвуешь своими собственными делами из-за… из-за этого неприятного инцидента на пристани в день приезда.

— Пусть это вас не беспокоит, — выдавил он улыбку для тети. — Я делаю лишь то, что доставляет мне удовольствие.

— Я довольна, если это так на самом деле, — ответила старая леди.

Была ли это двойная игра, Амалия не знала. Роберт, в отличие от нее, не изводил себя мучительными сомнениями. Недовольно глянув на тетю, он сказал.

— Не надо, тетушка Софи.

— Что? — спросила Мами удивленно, и взгляд ее был прозрачно ясен.

— Вы уже достаточно сделали, — произнес он.

По лицу старой леди пробежала судорога. Она уронила вилку и откинулась на спинку кресла, в котором сидела.

— Мами! — воскликнула Амалия, бросаясь к свекрови.

— Тетя Софи! — Роберт опустился на колено около кресла. Старая леди с трудом открыла глаза, потом подняла руку и сделала успокаивающий жест.

— Как вы оба беспокоитесь обо мне, — сказала она тихо. — Я знаю, что не заслуживаю вашей заботы и преданности. Подойдите, пожалуйста, ко мне поближе.

Они придвинулись и теперь стояли на коленях по обе стороны от ее кресла. Мами одной рукой взяла руку Амалии, другой руку Роберта и осторожно соединила их вместе у себя на коленях, а потом накрыла своей ладонью.

— Я задолжала вам обоим, — сказала она тихо, — задолжала неизмеримо много. Я поступила с вами неправильно, причинила горе, хотя, надеюсь, не такое, которое нельзя исправить. Единственным моим оправданием может стать то, что я состарилась и позабыла, что прошу слишком многого. Мне хочется сказать вам одну вещь, и больше об этом не будем говорить никогда. Мое раскаяние и моя благодарность стали теперь частью каждого моего вздоха, каждой моей молитвы. Вот и все, — заключила Мами.

Амалия посмотрела поверх их соединенных рук на Роберта. Он ответил ей долгим взглядом, в котором была горесть. Потом Роберт мягко высвободил свою руку и наклонился над Мами, чтобы запечатлеть на ее лбу благодарный сыновний поцелуй.

— Ни того, ни другого не нужно, — сказал он, поднимаясь с колен.

Амалия продолжала держать руку свекрови в своих руках.

— Не думайте об этом, — произнесла она с грустью.

Через три дня купальный костюм был готов. Примеряя его у себя в спальне, Амалия поражалась его достоинствам. Без сомнения, госпожа Блумер оказалась права. Носить одежду без жестких пластинок корсета или неуклюжих широких юбок и кринолина было намного удобней и полезней для здоровья женщины и к тому же безопаснее: меньше вероятность, что юбки могут загореться от открытого огня на кухне. Фасон был хорош еще и тем, что подчеркивал стройность ее фигуры. Одна проблема: неизвестно, как поведет себя дешевая ткань в воде?

Было обидно после стольких стараний видеть купальный костюм Роберта, который состоял из старых брюк с грубо отрезанными выше колен штанинами. У мужчин и в этом преимущество. Роберт ожидал ее на галерее, держа на плече скатку полотенец, которая не могла укрыть от ее глаз широкую с рельефными мышцами грудь, обнаженную настолько, насколько ей не приходилось ее видеть с той памятной ночи в Новом Орлеане. На миг у нее перехватило дыхание. Вскинув глаза, чтобы определить, заметил ли он ее взгляд, она, к своему удовольствию, отметила, что Роберт с интересом наблюдает за ней. Взгляд его синих глаз медленно скользил по очертаниям ее груди под черной бумазеей, по сужающейся к талии фигуре, которая потом пышно расходилась округлостями бедер под просторными панталонами.

— Вы… ты готов? — спросила она.

— Если ты готова.

Их глаза на миг встретились.

Роберт ни разу не прикоснулся к ней, пока они выходили из дома, даже тогда, когда спускались по лестнице. Конечно, совсем не обязательно поддерживать даму, особенно если на ней нет длинных юбок, в которых можно запутаться. Но то, что Роберт не предложил ей, хотя бы из вежливости, руки, было заметно. Никогда еще ее желание не было таким примитивным и таким сильным, как в эти минуты.

У самой воды Амалия подоткнула волосы под плотно надвинутую черную бумазейную шапочку, отделанную кружевом, сбросила шлепанцы и только после этого вошла в воду в черных вязаных чулках, которые защищали ее щиколотки от нескромных взглядов.

Прохлада воды и сила прибоя вызвали прилив необъяснимой радости: хотелось петь, танцевать, дурачиться. Какое-то мгновение она стояла, позволяя белым барашкам пены резвиться вокруг ног, играть с ее юбкой. Несмотря на освежающий бриз, прилетевший с далекого Юкатана, солнце нещадно палило. Ритмичные набеги волн напоминали биение крови в ее венах. На губах ощущался вкус соли. Ноги вязли в песке, который двигался в ритме прибоя.

Освежающе-ласковые объятия волн вызывали неведомые ранее чувства. Зачарованная ими, Амалия протягивала руки к волнам, накатывавшим на нее, и двигалась все дальше от берега навстречу бегущему к берегу водяному валу. Однако стоять на ногах становилось все труднее, но Амалия удерживалась над водой, и это ее веселило. С каждой новой волной ей приходилось подпрыгивать, чтобы не упасть от ее удара и не дать себя захлестнуть. Но вот вода подхватила Амалию и, к ее великой радости, потащила к берегу.

Тень легла на нее, когда она выкарабкалась из ласковых, но сильных объятий волны.

— Уже довольно далеко от берега, — крикнул Роберт, стараясь перекрыть шум моря. — Надо возвращаться.

Амалия повернулась, чтобы посмотреть на него, на его влажные, сверкающие в лучах солнца волосы, на капельки воды, застрявшие на бровях и ресницах, на темных от загара плечах. И в этот момент сильная волна налетела на нее, сбила с ног, окатила водой ее голову и потащила на дно, вжимая своей тяжестью в песок. Амалия выпрямилась, пробивая головой толщу воды и ища хоть какую-то опору для ног. Шапочка ее слетела и где-то потерялась, волосы разметались по лицу. Амалия откашлялась, расправляя непослушные пряди и стягивая их в тугой узел на затылке. Но тут подоспела новая волна, и Амалия вновь оказалась в железных объятиях стихии, которая перевернула ее, неся на своем гребне с разметавшимися по воде волосами, которые, как водоросли, обмотались вокруг нее и вокруг Роберта, стоявшего рядом.

Волны, налетавшие на них, подталкивали их тела друг к другу. Глаза Амалии щипало от соленой воды, в носу жгло, но она нашла в себе силы рассмеяться, глядя на мужчину, который обнимал ее прямо в воде.

Однако лицо Роберта оставалось хмурым. Он смотрел на ласковое сияние лица цвета персика в палящих лучах солнца, на трепетное вздымание груди, прекрасно очерченной мокрой бумазеей. Его бедра, прижимавшиеся к ней, напряглись буграми мускулов, и она почувствовала прикосновение его напрягшейся плоти, обжегшее ее жаром властного мужского желания. Объятия Роберта стали сильнее. В глазах читалось дикое, затравленное желание самца и самобичевание за несдержанность.

Амалия вздрогнула, отстраняясь от него. Роберт отпустил ее без сопротивления и, бросив еще один обжигающий взгляд, который ощупал все ее тело, удалился прочь, ныряя в волны. Он вышел из воды и пошел по песчаному берегу, потом бросился лицом вниз на горячий песок, закрыв голову руками.

Окатывающие ее волны успокаивали своей приятной прохладой. Минутное возбуждение прошло. Амалия еще некоторое время побарахталась в воде, а потом вышла на берег. Панталоны и юбка прилипли к телу, но Амалия стряхнула с них воду, хлопая материей себе по ногам и отжимая одновременно их по краям. Приведя в порядок костюм, она занялась волосами и только потом направилась к Роберту. Рядом с ним лежало полотенце. Амалия встала на него коленями, а другим стала вытирать лицо и сушить волосы.

— Тебе лучше вернуться домой, не то сгоришь, — сказал он срывающимся голосом.

— Да, — согласилась она, — так будет лучше. Больше в этот день Амалия его не видела, хотя слышала, как он вернулся, слышала, как ему готовили ванну, когда солнце уже погружалось в воду, и лучи заката освещали залив. Амалия надеялась, что Роберт не вернется к ужину. Мами немного устала и собиралась отдохнуть у себя в спальне, и им придется встретиться лицом к лицу за столом без нее, хотя именно она могла бы разрядить обстановку.

Читая свекрови после обеда книгу, Амалия не раз ловила на себе ее внимательный, изучающий взгляд, поэтому не могла отделаться от вопросов: видела ли свекровь их утреннее купание, и чего добивается Мами, пытаясь свести их вместе? Станет ли ее душе легче, если они поженятся? Свекровь не знала и не могла знать, насколько бесполезны были все ее ухищрения. Мами даже не догадывалась, что заявление Роберта о ночи перед дуэлью, которую он якобы провел в спальне у Амалии, было ложью, и что трагическая тайна ее сына встала теперь между ними.

Чтобы поднять себе настроение и успокоить внутреннюю дрожь, Амалия старательно нарядилась к ужину. Она надела черное шелковое платье, отороченное белым кружевом, с низким декольте и пышными рукавами. Юбка с кринолином была пошита в австрийском стиле с маленьким белым «передничком» на подоле, которому позавидовали бы на любом местном балу, так изящно он был выстрочен и так хорошо смотрелся. Сотворила это чудо портниха из Нового Орлеана, которая жила некоторое время в «Роще» и обшивала Амалию и Хлою в те несколько недель, что последовали сразу за похоронами. В таком платье и в Париже не стыдно появиться, хотя для виллы у моря оно выглядело несколько outre.

Но Амалия радовалась, что надела именно это платье, что Лали убрала ее волосы ниспадающим каскадом локонов, что сидела она за столом вдвоем с Робертом, который, похоже, вознамерился своими раздевающими взглядами смутить ее. На все попытки завязать разговор он давал односложные ответы:

— Был на рыбалке.

— ………

— Ничего не поймал.

— ………

— Никого не видел.

— ………

— Ни с кем не разговаривал.

Роберт представления не имел, кто еще отдыхал на острове, и по тону, которым он это говорил, можно было понять, что ему и дела до всего этого нет.

—………

— Да, день был жаркий.

— ……….

— Нет, я не собирал ракушки в детстве и ничего в них не понимаю.

Наконец Амалия не выдержала:

— Если вам невыносимо скучно на острове, особенно в моем обществе, могли бы и не затруднять себя пребыванием здесь.

— Я остаюсь, потому что вынужден делать это, — сказал он, и в его синих глазах вспыхнула ярость. — Поскольку я запятнал ваше доброе имя, чего уже не исправить, я буду чувствовать себя виноватым всякий раз, когда какой-нибудь ловелас с бесчестными намерениями начнет приступать к прекрасной молодой вдове Жюльена Деклуе.

Амалия почувствовала, как кровь отхлынула от лица.

— Ах, вот оно в чем дело! — воскликнула она с гневом.

— Да, именно в этом!

— К вашему сведению, я способна сама постоять за себя.

— В самом деле? — спросил Роберт.

— Если вы думаете, что я, позволив вам… прикоснуться ко мне, не могу отказать другому, то вы сильно ошибаетесь. — Теперь ее лицо пылало от обиды и негодования.

— Ни о чем подобном я и не думал, — возразил Роберт. — Просто я считал, что без мужского сопровождения вы будете беззащитны перед наглыми домогательствами праздно шатающихся джентльменов — особенно если у них появится повод, и они вообразят, что им отвечают взаимностью.

— Я весьма признательна вам, мсье, за лекцию о вероломстве особей мужского пола, но я хотела бы напомнить вам, что я не одна, со мной Айза и Тиге.

— И оба понесут наказание за то, что ударили белого человека.

— Потребовался бы весьма отважный чиновник, чтобы обвинить слуг в том, что они защищают свою хозяйку.

— Потребовались бы свидетельские показания, и гипотетический джентльмен, о котором идет речь, убедил бы всех присутствующих, что считал вас кем у годно, только не леди.

Амалию бесило, что он с такой легкостью разбил все ее доводы.

— Вопрос этот действительно гипотетический, как вы изволили выразиться. Никогда еще я не чувствовала себя в такой безопасности, как на острове Дернир.

— Чувствовать и быть в безопасности — вещи разные.

Эту странную пикировку прервал Тиге, который на правах дворецкого прислуживал за столом, а сейчас убирал со стола посуду и делал вид, что ничего не слышит, хотя говорили они на повышенных тонах.

— Сегодня такой приятный вечер. Возможно, мамзель пожелает, чтобы кофе подали на галерею?

Уход хозяев из столовой позволил бы Тиге быстрее убрать со стола, чтобы подольше погулять с Лали по берегу. Амалия знала об этих прогулках и всячески поощряла, и порой не звала служанку помочь раздеться перед сном. Вот и сейчас, разгадав маленькую хитрость Тиге, она с улыбкой сказала.

— Это было бы прекрасно.

Выйдя на воздух, Роберт прошел в самый конец галереи и стоял там, держась одной рукой за перила, а другой за шею, пока Тиге ставил поднос с кофе на плетеный столик. Он смотрел в направлении отеля, который сиял освещенными окнами, потом перевел взгляд на залив.

— «Стар» на этот раз сильно опаздывает, — бросил он через плечо.

«Неужели опять суббота?» — подумала Амалия. Это казалось невероятным. Она подошла к Роберту, и ее шелковые юбки прошелестели, сливаясь с шумом моря.

«Стар» был уже на входе в бухту Виллидж, колеса его бешено вращались, а из труб валил черный дым. Люди на верхней палубе прилипли к перилам, всматриваясь в темные очертания острова, огоньки домов, разбросанных по всему побережью.

— Что же могло его так задержать? — спросила Амалия, всматриваясь в силуэт приближающегося парохода. Казалось, она слышит шум его паровых машин.

— Возможно, какая-нибудь поломка в пути, — пожал плечами Роберт. — А может, поезд из Нового Орлеана опоздал.

«Все возможно, но, по крайней мере, пароход пришел. Такое не всегда бывает. Различные происшествия с колесными пароходами — дело обычное», — подумала Амалия, а вслух сказала:

— Кофе стынет.

Они молча потягивали горячий ароматный напиток. В окнах соседних вилл погасли огни, и только отель, несмотря на поздний час, по-прежнему светился. Амалия заметила, как

Тиге и Лали вывернули с тыльной стороны виллы и направились к берегу моря. Соленый морской ветерок приятно щекотал кожу, а волны успокаивающе шептали что-то о покое и вечности. Амалия почувствовала вдруг, как тело наполняется томительной негой. Ей очень хотелось знать, не испытывает ли человек, сидевший напротив, что-либо похожее?

В отеле продолжала играть музыка. Слышался ритм задорной польки. Начались танцы. Там, в огромной зале отеля, собрались люди, чтобы веселиться. Говорили, что немец-скрипач, который обычно играл на танцах, не имел себе равных в исполнении вальсов Штрауса. За это он стал местной знаменитостью и самым популярным гостем самого мистера Магга.

Наступила пауза, а потом вдруг запела скрипка. Она тревожила, ласкала, баюкала, заставляла слезы наворачиваться на глаза, а губы растягиваться в улыбке. Слушая эти волшебные завораживающие звуки, Амалия ощущала, как к горлу подступает комок. Невольно она вспомнила свой последний танец с Жюльеном на балу у Морнеев, его властную грацию и безупречное чувство музыки. «Бедный Жюльен, — подумала Амалия с грустью, — тебя бросили в реку, словно ненужную вещь. Был ли ты жив в ту минуту и умер, захлебнувшись водой? А может, тебя сбросили уже мертвым, когда на твоем бледном окровавленном лице уже лежала печать смерти?»

Амалия поднялась из-за стола и, подобрав юбки, бросилась к лестнице, чтобы выбежать на улицу. Она слышала, как Роберт окликнул ее, но не оглянулась и не остановилась, продолжая шагать к морю. Песок забивался в туфли, прилипал к юбкам, но Амалия не обращала на это никакого внимания.

Прежде чем Роберт догнал ее, она услышала за спиной его быстрые шаги и скрип песка. Он не пытался остановить ее, а, соизмерив шаги, шел рядом. Амалия взглянула на Роберта и остановилась. Он темной тенью стоял рядом, и Амалия ощущала, как от него исходит тепло, как он сдерживает себя, чтобы не наброситься на нее. Она почувствовала, как замерло, а потом бешено заколотилось сердце, и все тело охватила противная дрожь. Амалия стиснула зубы, чтобы он не услышал, как они отбивают дробь. Она хотела прогнать его, но не смогла. В отеле по-прежнему играла музыка.

— Можно? — спросил Роберт мягким, успокаивающим голосом. .

Он обнял ее за талию, привлек к себе, а потом начал двигаться плавным шагом вальса в такт долетавшей до них музыке. Они кружились по песку, кружились, как безумные, в гипнотическом сне, и морской ветерок играл ее юбками, поднимая их и опуская вновь навстречу волнам, которые, набегая, омывали ноги танцоров. Обласканные соленым бризом и ночной прохладой, они парили в полузабытьи, без прошлого и будущего, до той минуты, пока не смолкли волшебные звуки скрипки.

 

ГЛАВА 18

Роберт не отпускал ее, словно танец еще продолжался. Он стоял неподвижно, потом медленно освободил свою руку из руки Амалии и опустил ее ей на талию.

— Амалия, mon Coeur, — произнес Роберт одними губами, — прогони меня, если можешь, если боишься, что я приношу тебе одни несчастья.

Он привлек ее послушное тело к себе и нагнулся, чтобы поцеловать. Амалия не только не протестовала, но жаждала этой минуты, как усталый путник в пустыне жаждет глотка чистой воды. Ее измученное ожиданием тело требовало ласки, и ему совершенно безразлично, кем был Роберт до встречи с ней и что мог совершить. Все было неважно, кроме одного: он, и только он, мог замедлить бег ее крови, погасить огонь страсти, сжигающий ее, унять дрожь в теле.

Его губы чуть обветрили и были слегка солеными, но как сладок оказался поцелуй! Амалия обхватила руками его шею и прижалась к нему всем телом. Она почувствовала, как кончик его языка скользит по ее губам, ища лазейку, в которую он мог бы проникнуть внутрь. Амалия приоткрыла губы, словно приглашая его, и он не преминул этим воспользоваться. Их языки сплелись в борьбе за пространство, а губы слились в сладком единении. Казалось, еще минута — и их души воспарят в едином порыве. Его объятия становились все сильнее, он сжимал ее стальными обручами рук, и Амалии это нравилось. Было хорошо как никогда. Все вокруг стало расплываться, земля поплыла из-под ног, и Амалия поняла, что ничего не существует в мире, кроме ночи, моря и их двоих.

Она почувствовала, как рука Роберта дотронулась до ее груди, которая спелым персиком выскользнула из корсета. Роберт прикоснулся пальцем к затвердевшему соску, и Амалия почувствовала знакомое покалывание: желание разлилось по всему ее телу. Издав сладострастный стон, она прижалась к нему еще плотнее, запустила пальцы в нависшую над ней густую гриву, жесткие завитки волос, которые, казалось, сами тянулись к ее рукам, обвивались вокруг ее пальцев.

Роберт опустил ее на песок на колени и сам опустился рядом, чтобы расстегнуть пуговицы на ее платье и распустить шнурки на корсете. Она ощущала кожей теплый ночной воздух и жаркое дыхание Роберта, искала ртом его губы. На этот раз Амалия направляла его сама. Она подтянула голову Роберта к своей обнаженной груди и с игривой взбалмошностью опытной распутницы прижала его губы к своему подрагивающему от нетерпения соску, почувствовав влажный жар его губ и сладостную истому, скапливавшуюся около ее бедер. Чтобы удержать равновесие, Амалия ухватилась за его пояс, а потом сама не заметила как ее рука оказалась на ширинке его брюк. Она настолько далеко зашла в своем распутстве, что нежно погладила вздыбившуюся под брюками плоть, а потом и взяла в руку.

Роберт прижался к ней, прерывисто дыша, и она опрокинулась назад, но он подхватил ее и бережно уложил на раскинувшиеся юбки. Отстегнутый кринолин валялся в стороне. Роберт закинул ее юбки, ища клапан в панталонах. Как только его рука коснулась ее влажной набухающей плоти, Амалия потеряла ощущение реальности, руки ее беспорядочно двигались, ища Роберта, хватая его и прижимая к себе.

— Бог нас защитит, — прошептал он, отодвигаясь в сторону.

Обострившийся слух Амалии уловил сквозь шум прибоя шорох снимаемых брюк. Еще минута нестерпимого ожидания — и он оказался на ней. Его язык и губы ласкали и обжигали соски ее грудей, а горячее тело настойчиво вжималось в ее мягкую податливость. Неописуемый восторг охватил Амалию, когда Роберт медленно вошел в нее, а затем резкими толчками стал проникать все глубже и глубже. Она помогала ему в этом устремлении, напрягаясь и подрагивая бедрами в том же ритме. С каждым движением навстречу друг другу, приближавшем наивысшую точку экстаза, ее покидали обиды, боль, сомнения, упреки. Все это было теперь мелким и ничего не значившим.

Они не расставались ни на минуту, думая только друг о друге и дыша друг другом, до тех пор, пока воды прилива предательски не подобрались к ним настолько близко, что могли захлестнуть своей равнодушной холодной волной. Поскольку источник жизни дарован свыше, то свыше дана и радость освобождения, охватившая их в безмолвном взрыве нестерпимого блаженства. Они видели не только темноту, укрывавшую их от посторонних взглядов, но и пронзительный свет наслаждения.

Амалия лежала неподвижно. Сколько времени прошло, прежде чем Роберт пошевелился, выходя из нее, она не знала, да и не хотела знать. Она ощутила, а не увидела в этой тьме египетской, что он склонился над ней, почувствовала прикосновение его нежных пальцев к своему лицу.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил он заботливо. Ее губы расплылись в счастливой улыбке, хотя он и не мог этого видеть.

— Да, все в порядке, — ответила она тихо.

— Нам лучше вернуться, — сказал Роберт озабоченно. Он помог ей подняться на ноги и привести себя в порядок.

Амалия взяла его руку, потому что не была уверена, что он предложит первым, и они молча направились к вилле. Пока они шли, Амалия несколько раз посматривала в его сторону, но разве в темноте разглядишь что-нибудь, хотя ей казалось, что она знает, о чем Роберт думает в эти минуты.

У двери в дом он остановился и, повернув Амалию лицом к себе, прильнул к ее губам в сладком, долгом поцелуе.

— Спокойной ночи, Амалия, — сказал он, выпуская ее из своих объятий.

— Разве ты не идешь в дом? — спросила она с тревогой, че желая мириться с тем, что этот поцелуй был прощальным.

— Пока нет.

Момент, когда Амалия могла прямо спросить, не собирается ли он разделить с ней ложе, был упущен безвозвратно.

— Тогда спокойной ночи. — Она подождала еще с минуту и вошла в дом.

Лали еще не вернулась. Амалия разделась сама, что было довольно затруднительно, но платье оставила лежать на полу, надеясь, что эта небольшая неаккуратность послужит объяснением тому, что оно сильно измято. Воспользовавшись слегка теплой, нагревшейся за день водой в кувшине, Амалия умылась над ванной, похожей на перевернутую мужскую шляпу, вытерлась насухо полотенцем и надела чистую ночную сорочку. Она зевнула, забираясь в постель, и все же довольно долго не могла уснуть, прислушиваясь, когда вернется Роберт. Однако усталость и волнения сделали свое дело, и сон сморил ее задолго до прихода Роберта.

Проснулась она довольно поздно. Роберт уже побывал в своей спальне и ушел. Его чемодан был собран и отправлен на пристань. Он попрощался с Мами, но не стал будить Амалию. До отплытия «Стара» оставалось чуть больше часа. Роберт был уже на пароходе.

После его отъезда дни тянулись медленно и скучно. Мами, желая развлечь невестку, постаралась ознакомить ее как можно подробнее с местным курортом «Малый Довиль», славившимся лучшими на Юге минеральными источниками и названным так по аналогии с европейским курортом «Довиль» на побережье Франции. Старая леди представила невестку своему старому приятелю и владельцу лучшего на острове отеля Дейву Магга, который любезно пригласил их на послеобеденную чашку чая. Они провели приятные полчаса, которые их сблизили больше, чем предыдущие месяцы.

Этому способствовал также несчастный случай, произошедший два дня спустя. Амалия гуляла с Айзой по берегу. Они проходили по участку побережья, который вел от виллы к отелю. Между отелем и ближайшим к нему коттеджем была огромная площадка, которую выделили для детских игр. На краю этой площадки находилась карусель — любимое развлечение многих мальчишек острова. Вот и сейчас на ней крутилось несколько детей разного возраста.-На стальной оси, вкопанной глубоко в землю, были закреплены и вращались поперечные брусья, на которые и становились желающие покататься с четырех опор-ступенек. Параллельно брусьям, но над ними, были закреплены более легкие конструкции, за которые дети могли держаться руками. После того, как желающие покататься вставали на брусья и цеплялись руками за перекладины, ребята постарше и поздоровее раскручивали карусель, а затем, уцепившись за брусья руками и поджав ноги, сами катались вместе со всеми. Карусель располагалась довольно высоко над землей, чтобы при вращении не задеть играющих тут же малышей.

Пару раз, когда поблизости никого не было, Амалия катала Айзу, сама толкая карусель. Тогда мальчик визжал от восторга, а теперь не выказывал никакого желания покататься и, казалось, был доволен тем, что семенил рядом с хозяйкой, держа под мышкой блокнот.

Прямо за каруселью под развесистым дубом сидели две женщины. Одна держала на коленях ребенка, а другая, одетая в траур, что-то говорила маленькой девочке, стоявшей рядом и тоже одетой в темное платье с белым фартуком. Проходя мимо, Амалия улыбнулась в их сторону и получила в ответ два вежливых кивка. Она не рассчитывала на большее. Неожиданный крик отвлек ее от собственных мыслей.

Какой-то мальчик, катавшийся на карусели, поскользнулся на перекладине и теперь висел на одной руке. Однако силенок не хватило, пальцы разжались, и он, упав на землю, откатился в сторону лицом вниз. Женщины вскрикнули, дети завизжали, сильнее уцепившись за перекладины. Не раздумывая ни секунды, Амалия бросилась на помощь мальчику и, поскольку она находилась ближе всех к нему, первой склонилась над распластанным телом ребенка. Амалия осторожно перевернула мальчика на спину, и он тотчас открыл глаза. На лбу у него была неглубокая рана, из которой сочилась кровь.

— Упал… не могу… дышать…

— Ты просто сильно ушибся. Сейчас все пройдет, — сказала Амалия, доставая платок, чтобы остановить кровь.

Ее спокойная уверенность принесла малышу облегчение, он закрыл глаза, расслабился, и грудь его резко поднялась, а потом начала подниматься и опускаться в естественном, хотя и несколько учащенном ритме. Амалия прижала платок к кровоточащей ране.

В этот момент рядом с Амалией опустилась на колени женщина в трауре, а следом за ней подбежала девочка, которая горько плакала, размазывая слезы по щекам.

Женщина испуганно склонилась над мальчиком, голос ее сковал спазм:

— Он не… он…

— Слава Богу, нет, — успокоила ее Амалия.

— Боже мой! — запричитала женщина. — Зачем я позволила ему кататься на этой карусели? Он еще такой маленький! Но он так просил! Боже! Сколько крови!

— Раны на голове всегда сильно кровоточат, — сказала Амалия.

Вторая женщина стояла рядом, не зная, чем помочь. Чуть поодаль сидел Айза и с бешеной скоростью старался запечатлеть на бумаге редкую сцену, свидетелем которой он стал. Взглянув на женщину, склонившуюся над мальчиком, Амалия решила, что это его мать — так они были похожи.

— Если есть чистый платок, я смогла бы сделать что-то вроде повязки, — предложила Амалия. — Конечно, если вы сами не захотите сделать это, — спохватилась она в последнюю минуту.

— Сделайте, пожалуйста, прошу вас. — Женщина в черном платье вытащила из плетеной кружевной сумочки, висевшей у нее на руке, довольно большой платок, обшитый черным кружевом, и передала Амалии.

Спустя минуту Амалия усадила мальчика и наложила повязку. Он слегка побледнел, но держался мужественно.

— Благодарю вас, мадам, — сказал он вежливо.

— О, да, — начала приходить в себя его мать. — Мы оба от всей души благодарим вас, мадам. Но позвольте представиться. Я — Франсис Прюетт, а это мои дети: сын Огюстин и дочь Мари-Ида. — Проговорив все это, она подтолкнула девочку вперед, но та продолжала плакать, и ее пришлось успокаивать, поглаживая по головке и шепча что-то ласковое на ушко.

Амалия с интересом посмотрела на эту троицу. О семействе Прюетт упоминали на балу у Морнеев как о родственниках семьи Уикс из поместья «Тенистое» в Новой Иберии. «Боже, как давно все это было! — подумала Амалия. — Кажется, тогда еще говорили, что Франсис во второй раз овдовела».

Амалия не знала, что вдова Прюетт слышала о ней, но если что-то и слышала, то виду не подала. Она повернулась, чтобы представить Амалии свою подругу, но та так напряглась, что Амалия ограничилась лишь вежливым поклоном. Франсис хотела что-то сказать, но громкий, непрекращающийся плач дочери вновь отвлек ее внимание. Они с Амалией переглянулись в полном замешательстве. В эту минуту вперед протиснулся Айза и протянул Амалии свой рисунок.

— Это же Тин-Тин, — сразу перестала плакать девочка, указывая ни рисунок в руках Айзы и называя брата его домашним уменьшительным именем, что было обычно в креольских семьях.

Айза нарисовал карусель и Огюстина, ухватившегося одной рукой за перекладину: глаза мальчика широко раскрыты от ужаса, а губы плотно сжаты — всеми силами он хотел удержаться. Поразителен был контраст между смеющимися лицам других детей и испуганным лицом падающего Огюстина. Казалось, юный художник хотел оправдать карусель, сказав-, что она создана для забавы, и горе здесь редкость.

Теперь и остальные дети, спрыгнув с перекладин, окружили их плотным кольцом. Они с интересом рассматривали удивительную картинку. Огюстину тоже хотелось взглянуть на рисунок Айзы, и Амалия передала ему блокнот.

— Какой молодец! — сказала Франсис Прюетт восхищенно.

— Да, Айза очень талантлив.

— Вы так добры, поощряя в нем это.

— Из чистого эгоизма, уверяю вас, — улыбнулась Амалия. — Мне доставляет огромное удовольствие наблюдать за его работой.

— Надеюсь видеть вас у меня за чаем после обеда, — пригласила она Амалию в гости в довольно изысканной форме. — Мне хочется выразить вам свою признательность в более приятной обстановке.

— Вы очень добры, но, в сущности, я почти ничего не сделала. Я отдыхаю здесь вместе с моей свекровью мадам Деклуе.

— Тогда просите и ее приехать к нам в гости, — сказала Франсис Прюетт. — Надеюсь, вы не забудете юного художника? — Она кивнула в сторону Айзы, который перед тем, как подарить свое произведение, ставил на уголке листа подпись с роскошным завитком. Поскольку буквы его имени были слишком просты, Амалия посоветовала дорисовывать что-нибудь для красоты.

— Ну, если вы и в самом деле этого хотите, — согласилась Амалия после долгого колебания.

«Вероятно, существуют какие-то способы предупреждения друг друга о неподходящей встрече или нежелательном знакомстве», — подумала она с грустью. И вдруг ее осенило:

— Но если… если произойдет что-то такое, что не позволит вам организовать чаепитие, — Амалия решила обезопасить себя от излишних переживаний, — вас не затруднит прислать к нам на виллу записку?

Однако ничего не произошло. Они поехали втроем, и все видели, что их принимала миссис Прюетт из поместья «Тенистое». Разговор начался с главного. Франсис, конечно, слышала россказни об Амалии, но не поверила ни единому слову. Она знала Роберта и Жюльена много лет, и только идиот мог сомневаться в их искренней привязанности друг к другу, поэтому ни о каком кровопролитии между ними не могло быть и речи. Заявив это, она перешла к другим темам. Франсис сказала, что у нее когда-то была родственница в одном из церковных приходов Флориды, дедушкина сводная сестра по имени О'Коннор; возможно, Амалия слышала о ней?

— Эта дама была старинной подругой моей тети, но теперь уже прошло много лет с тех пор, как она умерла. Но все знали, что плантация, которой владела мадам Рэйчел О'Коннор, стала частью поместья семьи Уиксов.

Амалия и Франсис были почти одного возраста, обе рано овдовели, Франсис даже во второй раз. Но на этом их сходство не заканчивалось. Дети у Франсис были от первого брака, и у Амалии скоро будет так же, Франсис снова вынуждена рассчитывать на помощь своей матери, так как собственного дома, несмотря на два замужества, она так и не приобрела. Примерно в таком же положении находилась и Амалия.

При столь явном сходстве судеб возникло множество тем для обсуждения, и время пролетело незаметно.

После этого визита в сторону Амалии стали посматривать более доброжелательно. Уже на следующий день проведать их заехали несколько соседей, включая мистера У. У. Пьюга, спикера палаты представителей штата Луизиана с женой Жозефиной и детьми, а также мсье и мадам Мишель Шлатр. Мами принимала всех с щедрым гостеприимством, но достаточно прохладно. Она считала, что не должна рассыпаться в благодарностях за то, что они опять признали ее своей, ибо достойное место в обществе ей принадлежало по праву.

Однако эти нюансы совершенно не занимали Амалию. Она вежливо улыбалась гостям, поддерживала светскую беседу, коротая медленно текущие дни, хотя из головы не выходил вопрос: почему он уехал? Амалия размышляла над этим целыми днями: когда прогуливалась по берегу, пиная носком туфель засохшие водоросли, обломки ракушек и выброшенный приливом на берег мусор; когда ехала в экипаже, и теплый ветер обдувал лицо, а чайки кричали у нее над головой; когда засыпала уже на рассвете… но не находила ответа.

Возможно, Роберт считал, что, сопроводив их на остров, он до конца выполнил долг джентльмена и родственника? А может, виной всему ее сумасбродное поведение, и Роберт опасался новых нареканий со стороны общества? Или же он боялся, что после той ночи на берегу Амалия захочет возобновления близких отношений, чего он не слишком-то хотел, поскольку шел на них только ради кузена? А может, побыв с нею наедине, Роберт обнаружил, что она не привлекает его, как прежде, что после гибели Жюльена исчезло ощущение опасности, которое обостряло желание. Возможно и другое: убив кузена или способствовав его гибели, Роберт увидел, что награда не стоит того.

Эти мысли мучили Амалию, не давали ни минуты покоя. С недавних пор жизнь на острове утратила для нее всякий смысл, а сам он потерял в ее глазах все очарование первых дней. Амалию больше не интересовало, будет ли она принимать участие в тех или иных мероприятиях. Все эти чаепития, вечеринки, разного рода развлечения в кругу родных и друзей, а также общественные акции, спонсируемые и посещаемые людьми, которых из-за строгого соблюдения приличий и протокола вряд ли можно назвать живыми, казались ей бессмысленными и ненужными, как и сами их участники.

«Неужели все эти чопорные господа переживали, хоть раз в жизни, любовную страсть, экстаз? — спрашивала она себя с удивлением. — Глядя на их невыразительные лица, скованные движения, скучные разговоры, остается удивляться — откуда на острове столько детей?»

Дитя, которое Амалия носила под сердцем, тоже вызывало у нее удивление. Она боялась, что последняя встреча с Робертом могла причинить ему вред, но все обошлось. Видимо, природа предусмотрела и этот случай.

Амалия ждала рождения ребенка, готовилась к этому таинству природы, мечтала, что появится живое существо, плод любви и греха, которое хочется обожать, с которым можно будет играть, из которого вырастет настоящий человек. Возможно, как Огюстин или Мари-Ида у Франсис.

«Роберт не возражал против того, чтобы стать отцом, — думала Амалия. — При других обстоятельствах лучшего отца и не придумаешь. Возможно, потом ему как ближайшему родственнику захочется принять участие в воспитании ребенка. Но мальчику или девочке отец нужен постоянно».

Амалии вспомнилось вдруг в безотчетном порыве сказанные Робертом слова: «Я — твоя главная опасность, и я приношу тебе одни несчастья».

Было бы лучше не думать о нем и не лить понапрасну слезы. Жюльен — другое дело: все только этого и ждут, а кроме того, он заслужил сочувствие и сострадание.

Во время одной из прогулок, когда ее путь пролегал мимо грязных постоялых дворов и трущоб, в которых жили аборигены острова, она вдруг увидела Патрика Дая. Амалия не могла с уверенностью сказать, что это был именно он, поскольку видела его мельком. Он стоял на пороге пивной и разговаривал с лысоватым небритым мужчиной с брюшком, на котором всей одежды только и было, что вылинявшая нижняя рубаха красного цвета с пятнами пота под мышками да рваные штаны, висящие на одной лямке. Надсмотрщик выглядел не лучше, только на голове у него красовалась мятая, захватанная грязными руками шляпа с лентой, украшенной ракушками. Патрик, если это был он, заметив Амалию, ретировался в пивную, но еще несколько минут, пока она ехала мимо, Амалию не покидало ощущение пристального взгляда в спину. К вечеру ее предположение переросло в убеждение, и за ужином она поведала Мами о случайной встрече с надсмотрщиком.

— Думаю, ma chere Амалия, ты ошиблась, — покачала головой свекровь. — Если бы ты действительно видела Патрика Дая, то он наверняка был бы уже здесь. Ну, подумай сама, зачем ему приезжать на остров, если не посоветоваться с нами о делах плантации? Надсмотрщики не совершают увеселительных прогулок.

— Вероятно, вы правы, но тот человек был так похож на него. Зачем только этот маскарад?

— Он узнал тебя? — спросила Мами. Амалия нерешительно пожала плечами:

— По-моему, постарался исчезнуть, чтобы не встретиться.

— Уверена, что тебе показалось. Безусловно, это был какой-нибудь рыбак, — сказала Мами. — Мне говорили, что некоторые из них смахивают на разбойников, которые много лет назад бежали сюда, скрываясь от правосудия. Они ненавидят приезжих, потому что боятся разоблачения.

— Последние пираты, — улыбнулась Амалия. — Правда, человек, которого я видела, для флибустьера слишком молод.

— Есть и другие преступления, проступки, слабости, из-за которых человек вынужден скрываться, — вздохнула Мами сокрушенно.

— Да, конечно, — кивнула Амалия, думая, как уйти от этой скользкой темы.

Они ели устриц под шпинатовым соусом, испеченных в раковинах на слое раскаленной соли. Ранним утром их собирали вблизи острова и доставляли свежими на местный рынок. Они просто таяли во рту. Потом подали жареных цыплят, и завершился ужин запеканкой под карамельным соусом, в который для аромата добавили немного бренди. Разговаривая о том о сем, Мами дождалась конца ужина и только за кофе вернулась к прежней теме:

— Мне кажется, ты недолюбливаешь нашего надсмотрщика, chere?

— Терпеть не могу! — взглянула на нее Амалия удивленно.

— Я отношу таких людей к разряду червей, — сказала старая леди с несвойственной ей откровенностью, — зерно и настроение портят, но не опасны. Как ты думаешь?

— Не знаю, — ответила Амалия раздумывая. — По-моему, грубый, наглый, самодовольный подлец… Таким людям нельзя доверять.

— Ты боишься его? — спросила Мами.

— Думаю, боялась бы, если бы некому было защитить.

— Или зависела от него, — продолжила Мами задумчиво.

— Он шантажирует вас, Мами? — Амалия перегнулась через стол, чтобы взять руку свекрови.

— Ах, не беспокойся, chere. Я конечно, не та, что раньше, но еще могу дать отпор парвеню.

Амалия с минуту поколебалась, потом заняла свое место. Было ясно, что свекровь и так слишком разоткровенничалась: гордость семьи Деклуе не позволяла сказать большего.

— Если я вам потребуюсь, — напомнила Амалия тихо, — я рядом.

— Да, ты всегда рядом, я знаю это, — кивнула Мами. — Я признательна тебе; во время болезни ты ходила за мной, как дочь, тогда как я заслуживаю упреков и презрения. Мне больно видеть твои страдания. Ты позволишь сказать одну вещь?

— Да-да, Мами. Говорите, пожалуйста.

— Я знаю, что не вправе вмешиваться в чужую жизнь, но меня прежде это никогда не останавливало, не буду слишком щепетильной и теперь. Я о Роберте, моем дорогом племяннике, моем втором сыне. Он не хотел уезжать, ma chere.

— Пожалуйста, не нужно, — попыталась прервать ее Амалия. Чувство гордости заговорило в ней с новой силой.

— Позволь мне закончить, — сказала Мами мягко. — Он уехал потому, что не мог сдерживать себя рядом с тобой — так было велико его желание. Он уехал потому, что думал прежде всего о тебе и не хотел причинять тебе еще больше горя, позора и страданий. Единственное, что он мог сделать — это уехать, и он уехал.

Это объяснение немного успокоило Амалию. Она поверила в него, потому что давно ждала такого объяснения.

— Вы так добры, Мами. Спасибо! — сказала она с чувством.

— Что ты, девочка. Ты должна знать правду. — Лицо старой леди осветилось печальной улыбкой.

Перед тем, как лечь в постель, Амалия вновь и вновь вспоминала сказанное Мами.

«Откуда только мать Жюльена знает, о чем думает и что чувствует Роберт, если даже я этого не знаю?» — подумала Амалия, засыпая. На душе было покойно и весело.

Ранним утром резко переменилось направление ветра, теперь он дул с севера на залив. Огромные волны, набегая на берег, заливали пеной песчаные отмели и примеривались уже к дороге, за которой начинались виллы. Ветер пузырил занавески в спальне Амалии, холодным сквозняком проносился по дому, но она не проснулась, лишь слегка поежилась от влажной свежести пасмурного утра.

 

ГЛАВА 19

Зрелище было восхитительное. Темно-синие волны зарождались где-то далеко, почти у самой линии горизонта, |потом увеличивались в размерах, превращаясь в водяные валы, которые с середины пути начинали закручиваться, покрываясь пенистыми шапками. Они двигались один за другим с одинаковым интервалом и как раз набирая скорость и мощь, чтобы не доходя до берега, обрушиться на него с невероятной силой и диким ревом, а затем игриво отступить назад, оставив на песке бурлящую пену. Волны словно соревновались между собой. Каждая последующая стремилась превзойти предыдущую длиной, высотой, мощью и неповторимым вздохом, напоминающим рев раненого зверя.

Люди, стоявшие на берегу, с интересом наблюдали за разыгравшейся стихией. На некоторых были купальные костюмы, но в воду войти никто не решался. Наученные печальным опытом нескольких смельчаков, которых, как щепки, выбросило на берег и зарыло в песок, они решили не рисковать. Никто не уходил. Все это время ветер дул им в спину и в лицо волнам, смахивая с них пену и разнося ее над заливом.

Амалия и Мами сидели на галерее виллы и наблюдали за происходившим вместе со всеми. Мами, несмотря на лето, куталась в толстую шаль. Нельзя сказать, что было очень холодно, просто был велик перепад температуры после вчерашней изнуряющей жары. Амалия совсем не ощущала прохлады: кровь в ее жилах текла в каком-то особенно веселом ритме. Волнение моря казалось эхом взволнованной, бурлящей от радости души. Сосредоточенно наблюдая за стихией, Амалия думала о своем, откинув голову на спинку плетеного кресла.

— Ах, chere, мне это совсем не нравится, — сказала Мами озабоченно. — Вон там сбоку стоит мсье Магга, он наверняка знает характер этого залива лучше других. Если тебя не затруднит, спустись к нему и спроси, что он думает обо всем этом?

Амалии давно хотелось пройтись по песку, но она не решалась оставить старую леди одну без присмотра, особенно когда та была так взволнована.

Колоритная фигура хозяина отеля, окруженная постояльцами, виднелась издалека, он яростно жестикулировал, показывая на воду. Увидев приближающуюся Амалию, он слегка попятился:

— Добрый день, мадам Деклуе! — сказал он весело. — Что вы думаете о представлении, которое я здесь устроил? Гости, надеюсь, оценят?

— Великолепно, сэр! Но моя свекровь находит его несколько тревожным. Она опасается, что в заливе начался шторм, который не ровен час окажется здесь, поэтому хотела бы знать, что вы думаете по этому поводу?

— Ваша свекровь — мудрая женщина, — кивнул владелец отеля. — Безусловно, там сильное волнение, но это, к счастью, не близко отсюда. Скорее всего, шторм пришел из Карибского моря и может скоро утихнуть. А если он принесет дождь, то мы только порадуемся, поскольку в баках всегда много пресной воды, и купающимся порой нечем смыть соль с тела. Вообще-то, живя здесь постоянно, мы пережили много штормов и еще больше переживем.

— Значит, вы исключаете ураган? — Амалия знала, что ураганы — страшные разрушительные ветры — очень опасны, но буйствовали они обычно в сентябре.

— Кто может ответить на этот вопрос? — Дейв Магга украдкой посмотрел по сторонам. — Сейчас только начало августа, хотя мне доводилось видеть ранние ураганы. Мы не сможем ничего узнать, пока он не окажется здесь.

— Северный ветер довольно необычное явление для этого времени года, — заметила Амалия.

— Верно, но зато какое приятное исключение, — сказал он бодро.

Амалия не стала возражать, поскольку рядом с ними оказалась юная наездница из той самой группы любителей верховой езды, которую она наблюдала с первого дня приезда на остров.

— Вы говорите о шторме? — спросила девушка весело. — Что касается меня, то я мечтаю увидеть настоящую бурю и с нетерпением жду этой встречи.

— Вы просто не знаете, что говорите, моя милая, — вмешался какой-то мужчина. — Я плыл на корабле, когда слегка заштормило, и это не то ощущение, которое хотелось бы испытать еще раз.

— И я тоже, — поддержала его женщина, стоявшая рядом, по-видимому, его жена. — Я не уверена, что мне или кому-нибудь другому понравится, когда вокруг этого клочка земли разбушуется непогода. Если завтра к полудню погода не наладится, я подумаю, чтобы уехать на «Старс», когда он придет сюда.

— Вряд ли стоит паниковать раньше времени, не так ли, мистер Магга? — Девушка повернулась к владельцу отеля, ожидая ответа.

— Конечно не стоит! — замахал он короткими ручками. — Есть люди, которые прожили на острове по семьдесят с лишним лет, их уже целое поколение, но вы видели, чтобы кто-нибудь из них собирал вещи и готовился к отплытию? Отель выдерживал и не такое. Здание построено добротно, как, впрочем, и многие другие здания на острове. По-моему, никакая опасность нам не угрожает.

С одной стороны, слова мистера Магга успокаивали, а с другой, Амалия заметила его тревожный взгляд на несущиеся по небу тучи. Пока особых опасений они не вызывали, напоминая стада грязно-серых овец, которых перегоняют с одного пастбища на другое. Всю дорогу до виллы Амалия с интересом наблюдала за их перемещением.

Наутро ветер переменился на северо-восточный, небо затянуло черными тучами, отчего на остров пала серая тень; свинцовые волны угрожающе набрасывались на берег и разбивались на мириады брызг. Со стороны бухты волны становились все выше и выше, достигая порой высоты двух поставленных друг на друга отелей. Откуда-то издалека слышался шум, но это не был шум морского прибоя или рев ветра. Странный монотонный гул заполнял все пространство вокруг.

Амалия проснулась раньше обычного и решила пройти до бухты. Чтобы сэкономить время, она срезала небольшой участок пути и вышла к загону со скотом, принадлежавшим отелю. Животные, сгрудившись у ворот, тревожно мычали, словно предупреждали об опасности. Их тревога передалась Амалии. Ветер дул в упор, и многочисленные юбки развевались за ее спиной.

Она стояла и смотрела на разгулявшиеся в бухте волны, потом перевела взгляд на линию горизонта, за которой на расстоянии двенадцати-пятнадцати миль находился материк. Пахло рыбой, солью и глиной, словно земля была растревожена до самых глубин. Заслышав вопли и перебранку потревоженных чаек, Амалия подняла голову и увидела, что они направляются к болотистым берегам Луизианы.

Обратный путь показался труднее, усиливавшийся ветер дул с такой силой в спину, что Амалия не шла, а бежала, спотыкаясь и чуть не падая. Ветер радостно подхватывал песок, потревоженный ее шагами, и швырял ей вслед. Амалия старалась не оглядываться, потому что песок, смешиваясь с моросью, больно бил по лицу, забивался в складки бумазейного платья.

Добравшись до виллы, Амалия нашла в дверях две записки: одна от мистера Магга, приглашавшего их с Мами вечером в отель на традиционный бал котильона, а другая — от Франсис Прюетт, которая просила их прийти на этот бал, чтобы всем вместе противостоять силам природы, чтобы поддержать друг друга и дать друг другу успокоение. Франсис писала, что в их положении не принято ходить по балам, но этот случай особый и, поскольку танцевать они не будут, то составят чудесную компанию.

Мами весь день думала, ехать ей в отель или нет. У нее на сей предмет были свои резоны.

Однако, представляя, как будет сидеть в темноте одна и слушать завывание ветра за стенами виллы, она решила, что для ее уставших нервов лучше побыть на людях, в обществе Амалии.

Теперь уже мало кто сомневался, что надвигается шторм, подготовка к длительной осаде шла весь день: ставни и двери на вилле, в сарае и других хозяйственных помещениях были наглухо закрыты и заперты на засовы и болты, вещи с улицы и галереи внесены в дом, готовился огромный запас еды, свечей, лампового масла. Делалось это повсюду, в том числе и в отеле, несмотря на оптимизм его хозяина.

Тиге с фонарем в руке провожал Амалию и Мами до самого отеля. Старая леди опиралась на руку невестки, прижимаясь к ней при каждом порыве ветра и сожалея в душе, что не осталась дома.

Справа от них бушевало разъяренное море, так что брызги и пена разбивавшихся о берег волн долетали и до них. Но вот из открытых, ярко освещенных окон отеля послышались звуки старинного танца, и идти стало легче. Казалось, вызов силам природы брошен. Теперь сияние огней отеля стало для острова приготовившегося к шторму, единственным маяком и надеждой.

Пристроенная недавно танцевальная зала отвечала самым изысканным требованиям времени: канделябры сверкали медью и переливались хрусталем, паркетные полы, навощенные до зеркального блеска, напоминали озерную гладь, стены были оклеены обоями, входившими в моду, цвета электрик. Несколько длинных столов были сдвинуты к стенам: в другое врем зала использовалась для приемов, торжественных обедов и банкетов.

Против ожидания собралась большая толпа: люди стремились быть вместе.

Настроение у собравшихся было нарочито приподнятое, всюду слышались шутки, смех, заглушаемые звуками музыки. Однако беспокойство витало в воздухе, оно проявлялось в голосах, звучавших громче обычного, слишком оживленных жестах, звонком смехе, даже в том, как энергично, с вызывающим блеском в глазах скользили по паркету пары. Много говорилось о том, что делать, если вода затопит остров. Один шутник, молодой человек из Нового Орлеана, черноглазый красавец с лихо закрученными усами, любимец дам, заявил, что в этом случае есть только один выход: танцевать на столах, пока их не вынесет в открытое море.

Однако не все могли веселиться в тот вечер. Некоторые стояли у окон, наблюдая с тревогой за волнами в бухте. Другие с нетерпением ждали прибытия «Стара», предпочитая лучше оказаться на его борту, чем подвергаться риску быть затопленными в собственном доме. Пароход опаздывал, но удивляться было нечему: в такую погоду капитан Смит мог вообще не выходить в море или остановиться в каком-нибудь тихом месте, чтобы переждать шторм. По крайней мере, многие так считали. Если их прогнозы оправдаются, все окажутся в плену у стихии, и тогда всем будет не до веселья и шуток.

Франсис Прюетт старалась не показать волнения. Она радостно приветствовала Амалию, нашла место для Мами в обществе пожилых дам, Франсис кокетничала, когда говорила, что ей нравится смотреть на волны, хотя они порой и нервировали. Единственное, о чем она сожалела, что Опостин и Мари-Ида не остались с бабушкой в поместье «Тенистое», хотя малыш так радовался всему и ничуть не боялся, особенно после того, как один симпатичный пожилой джентльмен сказал ему, что волны — это лошадки, а пена на них — разметавшаяся грива.

Для веселья и настроения Дейв Магга приказал подать всем шампанское.

— «Стар» привезет новую партию вина, а это мы разопьем прямо сейчас, — заявил он смеясь.

Вечер продолжался. Оркестр заиграл еще веселее, потому что его не обнесли искрящейся влагой. Пианист колотил по клавишам с такой страстью, что слышно было на другом конце острова, несмотря на шум моря, вой ветра и шарканье ног по паркету; исполнитель на французском рожке звучал как целый духовой оркестр; а немец-виртуоз, игравшей на скрипке, менял уже второй платок под подбородком — он трудился в поте лица, ублажая своей дивной музыкой дам и кавалеров.

Когда музыка замирала, из соседних комнат доносились удары бильярдных шаров, запах ароматизированного табака «Louisiana Perique», шлепанье карт о стол — каждый стремился отвлечься по-своему.

Бал закончился роскошным банкетом а ля фуршет. Столы ломились от закусок, холодных и горячих блюд, приготовленных из даров моря, марочных вин и прохладительных напитков. Вновь подали шампанское. Гости толпились около накрытых столов с таким видом, словно постились с самого утра и боялись, что никогда в жизни не смогут поесть так обильно и вкусно. Через полчаса столы опустели: ни кусочка пищи, ни глотка вина.

Наступал решающий момент. Кто-то вспомнил, что «Стар» так и не появился. Западня захлопнулась: люди остались на маленьком острове, узкой песчаной косе посередине залива, один на один с надвигавшимся ураганом. Бал кончился. Гости начали потихоньку расходиться. Послали на кухню за Тиге, слуги устроили там свою собственную вечеринку. На виллу возвращались в полном молчании: Тиге впереди с фонарем, а за ним гуськом Мами, Амалия, Лали. Когда подходили уже к двери, Тиге вдруг напрягся, останавливаясь.

— Что там? — спросила Амалия тихо.

— Не знаю, мамзель. Мне кажется, я видел какое-то движение за кухней.

Амалия напрягла зрение, но смогла увидеть в свете фонаря только деревянную пристройку кухни. Все остальное слилось в единую темную массу.

— Возможно, ветер принес что-нибудь? — предположила Амалия.

— Мне показалось, что это был человек.

— Давайте войдем в дом, — предложила Мами, кутаясь в шаль.

Они тихо двинулись к двери.

Амалия не сводила глаз с пространства позади кухни. Там мог спрятаться слуга, который отлучался без разрешения хозяев, или человек с дурными намерениями. А может, случайно забрела приблудившаяся лошадь или корова? В такой темноте кого угодно и что угодно можно принять за человека. Однако самым лучшим для них было поскорее войти в дом и покрепче запереть дверь. Амалия никогда не слышала, чтобы здесь, на острове, хоть кому-нибудь угрожала опасность или кого-то обокрали даже в зимнее время, когда многие дома стояли заколоченными. Единственным местом, которое внушало страх, была деревня на краю острова Дернир.

Войдя в дом, Мами надолго остановилась, приложив руку к сердцу, потом вздохнула с облегчением и села. Амалия последовала ее примеру. Подшучивая над Тиге, который всех перепугал, делясь впечатлениями о бале, который, без сомнения, удался, Амалия дождалась, пока Лали сходит за Полиной, отправила их обеих в спальню к Мами, а сама побрела к себе.

Сон не приходил. Усилившееся завывание ветра, рвущего ставни и двери, пугало. Рокот волн сотрясал виллу до самого основания, звеня кольцами противомоскитной сетки, которая была натянута у нее над кроватью. Амалия лежала, уставившись в потолок, и думала о том, о чем не следовало думать:

«Насколько выглядело бы все по-другому, если бы Роберт находился здесь. Я бы повернулась к нему, ласкала бы его шею, грудь, живот, а может, и ниже, где возрастает цветок его страсти. Я бы прижалась к нему, оплетая его ноги своими, обнаженная, жаждущая удовлетворения, готовая выполнить любое его желание и раствориться в нем. Я бы приникла губами к его губам, гладила бы его волосы, вдыхала аромат его кожи, наслаждаясь его силой, нежностью, сливаясь с ним в упоительном любовном экстазе».

Амалии было так плохо без Роберта, что она уткнулась головой в подушку и горько заплакала, слезы проникли сквозь наволочку и намочили пух.

Ближе к рассвету зарядил ни на минуту не прекращающийся дождь. Небо, затянутое свинцовыми облаками, готово было обрушиться на маленький остров, затерявшийся в плотном, липком тумане цвета обожженной глины. Волны с удвоенной силой налетали на берег, молотя песок, словно хотели превратить его в пыль. Было заметно, как вода прибывает со стороны бухты Кейллоу.

Амалия, ходившая по дому в легком халате, переоделась в старое темное платье с одной юбкой и без кринолина, что было практичнее в создавшихся условиях. Она не теряла надежды, что «Стар» рано или поздно появится, поэтому собрала, на случай если Мами захочет уехать на материк, ее вещи в дорожный сундук. Уловив запах кофе, Амалия вышла в холл, где спустившаяся с чердака Марта разогревала еду на небольшом огне в камине. Мами чувствовала себя неважно, но настояла на том, чтобы встать. Сейчас она прилегла на кушетку в холле, рассуждая рассеянно о том, что лучше бы, наверное, перебраться в отелы и надежнее, и к людям поближе. Амалия не была уверена в целесообразности такого шага, поскольку отель и вилла строились примерно в одно и то же время и из одних материалов, но главное: сможет ли Мами дойти в такую погоду до отеля?

Марта, которой после завтрака делать было нечего, сидела в кресле-качалке перед догорающим камином и что-то тихо напевала. Капельки пота выступили у нее на лбу и на верхней губе. Спустя какое-то время к ней присоединилась Полина, и они запели вдвоем. Лали и Тиге забились в укромный уголок и сидели там, держась за руки, как дети. Айза следовал за Амалией, которая переходила от одного окна к другому, пытаясь сквозь щели в ставнях рассмотреть, что происходит за стенами виллы. Он путался под ногами всякий раз, когда она поворачивалась, так что в конце концов, чтобы не раздражаться на ребенка, она усадила его за рисование разбушевавшегося моря.

Ближе к полудню она высмотрела в одно из окон нечто похожее на огни парохода, пробивавшиеся сквозь туман и дождь, который превратился к тому времени в ливень. Прежде чем кто-либо сообразил, что она задумала, Амалия выскочила на галерею. Мами, перебиравшая четки, крикнула что-то ей вслед, но Амалия не ответила.

С галереи Амалия смогла рассмотреть темный силуэт «Стара», расцвеченного иллюминаторами освещенных кают. Пароход стоял на якоре на внешнем рейде бухты. Казалось, капитан Смит не намеревался причаливать к берегу, словно он искал, но из-за бури и прилива не находил выхода из бухты Виллидж или опасался, что разбушевавшаяся стихия выбросит пароход на берег. Скорее всего, он пережидал шторм, чтобы подойти к причалу. Кроме расплывчатых очертаний парохода ничего не было видно. Дождь и швыряемый ветром песок, который мог оцарапать лицо или повредить глаза, загнали Амалию обратно в дом.

Наступило время обеда, но никто не хотел есть. Спустя какое-то время они, конечно, поели, но скорее потому, что необходимо было поддерживать сложившийся распорядок.

Попозже Амалия с куском пирога и чашкой горячего кофе еще раз вышла на галерею. Выбрав место у стены, где было поспокойнее, она доела пирог, наблюдая за прибоем, и выпила до конца кофе, опасаясь, чтобы новый порыв ветра не опрокинул чашку. Амалия вздрогнула, заметив, что волны медленно подбираются к дому. Сжав рукой еще теплую чашку, она кинулась к краю галереи, чтобы взглянуть на пароход, который стоял на прежнем месте. От сырости и беспрерывного дождя намокли юбки, которые хлопали на ветру, как развешенное после стирки белье. Было холодно и страшно. Амалия видела, как натянулся носовой якорный трос парохода, ставшего на какое-то время "парусом, поймавшим ветер. Не выдержав неравного противостояния, трос лопнул на ее глазах. Из-за шума дождя и грохота волн разрыва троса не было слышно, но она видела, как пароход развернуло ветром. Цепь второго якоря не выдержала двойной нагрузки и тоже лопнула. Пароход закрутило и понесло, словно щепку. Амалия и ахнуть не успела, как он врезался носом в берег бухты. Ей даже показалось, что она расслышала скрежет и треск выброшенного на берег судна.

Пароход накренился, но пока сохранял вертикальное положение. Издали казалось, что он не сильно пострадал, хотя уже через минуту высыпавшие на палубу люди экипажа и пассажиры-мужчины стали спешно рушить все надпалубные постройки, опасаясь, что новый порыв ветра толкнет судно дальше на берег или с поврежденным днищем затянет обратно в бухту — в том и другом случае пароходу конец. Люди работали споро, сбивая мачты, надстройки, поручни, круша перегородки, роскошную облицовку. Ветер трепал, надувая парусом их промасленные плащи, но никто из работавших не обращал на это внимания.

Амалия повернулась в сторону отеля, надеясь увидеть толпу людей, ожидавших прибытия «Стара», чтобы уехать на материк, но кругом не было ни души. Темная громадина здания с плотно закрытыми ставнями не напоминала даже отдаленно того ярко освещенного огнями дворца, в котором еще вчера давался прекрасный бал старинного котильона. Пальмы, высаженные вдоль фасада, сгибались под порывами ветра. На ее глазах пышное зеленое убранство одной из них было сорвано и брошено на песок. Оторванные листья все еще кружились на ветру.

Неожиданно Амалия почувствовала, как чья-то рука легла ей на плечо. Она быстро повернулась, готовая обругать Айзу, что он прокрался следом за ней, и обомлела: перед ней стоял Патрик Дай собственной персоной с обычной нагловато-снисходительной усмешкой на губах. Ветер хлопал полами его промасленной куртки и трепал край изрядно помятой шляпы, которая намокла от дождя, окончательно потеряв форму. При виде лица Амалии его глазки похотливо заблестели, а пальцы сильнее сжали ее плечо. Глотнув воздух, она вырвалась из его цепких пальцев и отступила к самому краю перил.

— Что вы здесь делаете? — спросила Амалия изумленно.

— По делу, — протянул он, наклонясь к самому ее лицу, чтобы прорваться сквозь шум и грохот стихии. От Патрика несло перегаром и какой-то дешевой закуской. — Давайте же войдем в дом.

Подойдя к двери, Амалия остановилась.

— Сейчас не самое подходящее время для деловых бесед, — сказала она. — Нельзя ли подождать хотя бы до завтра?

— Нет, нельзя! Я и так слишком давно жду. — Ирландец схватил Амалию за локоть и стал подтаскивать к двери в дом. — Из-за треклятого Фарнума я потерял кучу времени. Я не позволю и дальше водить меня за нос!

— Значит, вчера… это вас видел Тиге вечером? — Она и сама не знала, почему вдруг поверила в неожиданную догадку. — Зачем вы шпионите за нами?

— Да, это был я! — подтвердил он, нагло ухмыляясь. — И я, а не кто-то другой, подглядывал за вами сквозь щели в ставнях. Вы разве не догадывались об этом?

Амалия смерила его холодным взглядом, попытавшись вырвать руку из его цепких лап, но ничего не получилось. Внезапно ее осенило, что куда разумнее общаться с ним на людях, чем наедине в полутемной галерее.

— Хорошо, заходите в дом, — предложила Амалия.

— Давно бы так, — осклабился Патрик.

Амалия двинулась к двери, здесь он отпустил её, не собираясь сам возиться с запорами. Осторожно, чтобы не прикоснуться к нему, она вошла в холл.

— Посмотрите, кого я нашла посреди бури, — Амалия попыталась подготовить старую леди к малоприятной встрече. — Это мсье Дай, Мами!

Лицо мадам Деклуе вмиг сморщилось и пожелтело, однако она достойно вышла из положения.

— Ну, да, это он, — сказала Мами, словно знала, что надсмотрщик обязательно придет.

— Уж кого-кого, а меня вы, вероятно, не ждали, — хохотнул Патрик, уперев сжатые кулаки в бока.

— Я никого не ждала! — отрезала Мами. — Присядьте.

— Я бы предпочел поговорить с вами, мадам Деклуе, с глазу на глаз, есЛи вы позволите, конечно.

— Думаю, у вас нет ничего такого, что вы не смогли бы сказать при мне, — заявила Амалия решительно.

Патрик смерил ее тяжелым взглядом из-под нахмуренных бровей, а потом уставился на старую леди.

— Ну, я не знаю, — сказал он ухмыляясь. — Последнее слово за вами, мадам.

Самодовольство и наглость Патрика возмущали, а страх и отрешенность Мами обескураживали. Амалия открыла уже рот, чтобы решительно поставить нахала на место, но тут заговорила старая леди.

— Может, мы перейдем ко мне в спальню?

Услышать такое от дамы, даже в преклонном возрасте, было верхом неприличия.

— В этом нет необходимости! — бросила Амалия резко. — Я пойду к себе в спальню, а остальные отправятся в столовую.

Она прошла в свою комнату и, совершенно не мучаясь угрызениями совести, встала под дверью. Однако из-за усилившегося шума ветра Амалия не могла расслышать ни единого слова. «Что заставило Патрика приехать на остров? — размышляла Амалия. — Беспорядки в „Роще“? Новости об убийстве Жюльена и угроза Роберту в связи с этим? Нет, все не то!»

В истинную причину появления надсмотрщика на острове верить не хотелось, хотя Амалия догадывалась о ней. Прежде чем выгнать его, она решила все-таки во всем убедиться сама. Амалия осторожно, чтобы не скрипнуть приоткрыла дверь в гостиную и прислушалась.

— …не слишком любезно с вашей стороны уехать, не повидав меня, — слышался раздраженный голос Патрика. — Это причинило массу неудобств. Пришлось тащиться сюда, в это Богом забытое место, чтобы поговорить с вами наедине, без вашего любимого племянника Роберта. Вы не так уж мало мне задолжали, почтенная леди, и я надеюсь получить свое сполна.

— По-моему, я вам достаточно заплатила.

— Это по-вашему, но вы забыли, наверное, что меня чуть не убили. Так что придется раскошелиться.

— Но Жюльена нет. — Голос Мами дрогнул.

Амалия нахмурилась: это было совсем не то, что она ожидала услышать.

— То не моя вина. Я достаточно долго хранил ваши тайны и теперь ожидаю, что вы позаботитесь обо мне. Вы богаты, вам это — что чихнуть.

— У меня… я… у меня с собой немного, — сказала Мами сбивчиво. — Мы ведь не дома

— Ничего страшного. Я возьму то, что есть, а остальное отдадите, когда вернетесь в «Рощу».

Тон Патрика не был ни угрожающим, ни злобным, он упивался ролью повелителя, который может приказать своей собственной хозяйке. Амалия не могла слышать весь этот бред, она пересекла гостиную и решительно вошла в холл.

— Что ж, я не ошиблась, вы здесь для того, чтобы шантажировать Мами. — В ее голосе звучало презрение. — Я знала, что вы низкий человек, но не ожидала, что до такой степени.

Мами схватилась за грудь. Патрик медленно повернулся, пригибаясь к полу, но увидев, что Амалия одна и без оружия, выпрямился:

— Вы обязательно должны сунуть нос в чужие дела, не так ли? — процедил он сквозь зубы.

— Ваши дела настолько мерзки и подлы, что приходится вмешиваться.

— Зачем же утруждать себя подслушиванием? Сказали бы, что интересуетесь, — шагнул он в ее сторону, — мы завсегда, с нашим удовольствием.

— Благодарю, но вынуждена отказаться! — сказала Амалия холодно. — Я хочу, чтобы вы покинули этот дом, перестали преследовать Мами и тянуть из нее деньги. Жюльен погиб, а с ним умерли и его тайны. Я бы посоветовала вам отправиться в «Дивную рощу», упаковать вещи и исчезнуть, ибо, как только Роберт узнает о ваших новых домогательствах, вы останетесь без работы.

— Амалия, прошу тебя… — прошептала Мами, но ее никто не услышал.

Патрик подошел к Амалии вплотную, покачался перед ней, переступая с носков на пятки и обратно, а потом рассмеялся ей в лицо:

— А вот я так не думаю, мамзель А-ма-ли-я. Последнее слово он произнес по слогам, делая на каждом ударение.

— Тогда вы не знаете Роберта Фарнума.

— Думаю, что знаю. — Последовала недолгая пауза. — Ему не понравится, если о маленькой тайне Жюльена узнают все вокруг, но еще больше ему не понравится, если узнают, как именно погиб его бесценный кузен.

Ужас сковал Амалию, самые жуткие предположения пронеслись у нее в голове.

— Что… что вы имеете в виду? — Амалия старалась не выдать своего волнения.

— А вы не знаете?! — не то спросил, не то удивился Патрик. «Нет, Роберт не убивал Жюльена, — решила она мысленно. — Этого не было и не могло быть!»

— Я знаю только одно: нельзя доверять свои тайны и попадать в зависимость к таким неблагодарным свиньям, как вы.

— Какая же вы вспыльчивая, однако! Никогда не подумаешь, что в жилах такой холодной, чопорной дамы бурлит горячая кровь. Верный признак затаенной страсти, — сказал он, ощупывая похотливым взглядом фигуру Амалии. — Жаль, что большую часть пыла вы растратили с Фарнумом. Но ничего, когда речь идет о такой женщине, я готов воспользоваться остатками от хозяйского стола. Мне доставит удовольствие обуздать вас и заставить угождать мне. Я думаю, такой пункт в нашей сделке будет вполне справедливым. Неплохая плата за молчание.

— Нет! — вскрикнула Мами, скидывая шали, которыми прикрыла ее Амалия, и поднялась на ноги.

— Вы, должно быть, сумасшедший, если думаете, что я соглашусь, — рассмеялась ему в лицо Амалия. — Кто поверит вашим грязным сплетням, если я ношу под сердцем дитя Жюльена?

Удивление на лице Патрика сменилось слащавой ухмылкой.

— Жюльена? Скажите лучше, Роберта Фарнума.

— Да, Жюльена! Именно это я скажу каждому, и никто не поверит вашим бредням. Поэтому прошу зарубить себе на носу: я законная жена, а теперь вдова Жюльена, законного отца нашего с ним ребенка.

— А что вы скажете о его убийстве? — заскрежетал зубами Патрик.

— Ах, прошу вас… не надо! Прошу вас! — взмолилась Мами.

— Это… это был несчастный случай, — заявила Амалия, смущенная твердым, самонадеянным взглядом надсмотрщика.

— Неужели?! — захрюкал Патрик.

— Думаю, что так.

— Не будьте идиоткой! — взъярился надсмотрщик. — Жюльен умел пить и вырос на Теше, который знал как свои пять пальцев. Он думал, что всех обманул, что все предусмотрел, что ему все дозволено. Жюльену нравилось сорить деньгами: захочет — бросит горсть серебра, а то и не даст ни гроша. Он надеялся, что никто не узнает, кто является отцом его детей, что ваше присутствие рядом с ним поможет ему скрывать свои, мягко говоря, странные вкусы. Он не мог жить по-другому и считал, что все вокруг обязаны ему, а поэтому должны восхищаться им. Какой же это был ублюдок! Но ничего, теперь все, включая и вас, станет моим.

Патрик кинулся на Амалию и попытался ее поцеловать. Его слюнявый рот оставил обжигающий след на ее щеке. Она попыталась вырваться, но он крепко держал ее за талию и лапал ее груди.

— Прекратите! Немедленно прекратите! — закричала Мами, хватая его за руку.

— Пошла прочь, старая ведьма! — отпихнул ее Патрик.

— Нет, вы не сделаете этого! — не сдавалась старая леди. — Амалия ни в чем не виновата! Она ничего не знает!

— Прочь с дороги! — Он толкнул локтем Мами в грудь с такой силой, что она, охнув, отлетела к стене и, ударившись головой о кушетку, рухнула на пол. Попыталась подняться, но не получилось. Издав горестный стон, она затихла.

— Что вы сделали? — закричала Амалия, вырываясь от него и пытаясь помочь Мами.

Патрик схватил ее снова и распял на стене, прижимаясь к ней своей мерзкой плотью, которую она ощущала сквозь юбки.

— Забудь о ней! — прорычал он в самое ухо, похотливо подергивая задом, словно они уже занялись любовью. — У тебя есть кое-что такое, о чем нам стоит побеспокоиться вместе.

— Ей плохо, она… — Амалия из последних сил оттолкнула осатаневшего кобеля, который лапал ее за все, что попадало под руку.

— Эта старая сука пыталась упрятать своего сыночка как можно дальше, а кончилось тем, что упрятала его навсегда.

— Что? Нет!

— Да! — жестко припечатал Патрик. — Мне ли не знать правду, если я сам нанимал людей, которые должны были увезти его с собой. Она так хотела.

Надсмотрщик воспользовался ее минутным оцепенением, чтобы запечатлеть один из своих воспламеняющих, как он считал, поцелуев. Патрик прижался губами к ее губам, от него воняло перегаром и чем-то кислым, и этот мерзкий запах из рта вызывал тошноту. Амалия пыталась пнуть его коленом в промежность, но он вовремя увернулся, расцепив на мгновение свои железные объятия. Этого было достаточно, чтобы она нырнула ему под руку и оказалась ближе к Мами. Теперь их разделяла кушетка, которую Амалия предусмотрительно отодвинула от стены.

«Люди, которых он нанял, наверняка были теми двумя матросами», — решила Амалия, а вслух произнесла: — Вы устроили все так, чтобы они убили его, значит, вы — соучастник убийства моего мужа.

Расставив руки, Патрик медленно наступал, подстерегая момент, чтобы схватить ее, когда она попытается убежать.

— Они не убили его. Не смогли. Жюльен был им не по зубам. Это он прикончил того парня и сбросил в воду. Пришлось мне вмешаться и стукнуть его рукояткой пистолета.

— Так это вы сбросили его в реку? — спросила Амалия. Боль перехватила ее дыхание, и голос прозвучал хрипло.

— Похоже, так, — ухмыльнулся надсмотрщик. — Он угрожал, что перестанет платить… кстати сказать, из-за вас. Кроме того, я не надеялся, что эти идиоты смогут удержать его до отплытия корабля. Когда его не стало, я понял, что смогу разобраться со старухой.

— До отплытия корабля? Какого корабля? — не поняла Амалия.

— По плану вашей Мами, — презрительно фыркнул Патрик, — он должен был уехать в Китай. Неплохо придумано? А? Старуха считала, что там он забудет о своей несчастной тяге к мальчикам и вернется назад совершенно другим человеком.

Амалия бросила обеспокоенный взгляд на Мами, которая продолжала лежать на полу: губы синие, в лице — ни кровинки. Ей нужна была срочная помощь. В углу комнаты послышалось какое-то движение, краешком глаза Амалия видела, как Айза, задержавшись на мгновение на пороге, выскользнул за дверь. Патрик с наглой ухмылкой, поставив ногу в грязном сапоге на подушку, перепрыгнул через кушетку и, прежде чем Амалия успела сделать хоть один шаг в сторону, повалил ее на сброшенные старой леди шали.

— Я мечтал забраться к тебе под юбку с первой минуты, как увидел тебя на плантации, — сказал он самоуверенно. — Я знал, что это обязательно случится, а когда — вопрос времени.

Он вставил колено ей между ног, затем ухватил ее одной рукой за запястье, а другой начал шарить за вырезом платья. Почувствовав на коже груди его пальцы, Амалия выгнулась дугой и, освободив руки, вцепилась ногтями в наглую рожу надсмотрщика, нависшего над ней. Он мотнул головой, но четыре глубоких кровавых полосы украсили его щеки.

Взвыв от боли и унижения, Патрик залепил Амалии звонкую оплеуху, и она почувствовала соленый привкус крови от прикушенной губы. Словно взбесившаяся кошка, она бросилась на своего обидчика. Потеряв равновесие, Патрик свалился с кушетки на пол. Амалия перешагнула через него, пытаясь уйти.

Через минуту он вскочил на ноги и бросился вдогонку, гремя подковами сапог. Амалия кинулась к себе в спальню, захлопнула у него перед носом дверь, навалившись на нее всем телом, поскольку никак не могла найти впопыхах ключа. Мощным ударом железного кулака надсмотрщик выбил дверь. Амалия отступила, чувствуя, как ее волосы, завязанные гладким узлом на затылке, соскальзывают, теряя заколки и рассыпаясь по плечам, словно разворачивающийся свиток.

Она видела, как Патрик вошел в комнату, видела в его глазах предвкушение удовольствия, уверенность, что в конце концов он ее покорит. Отчаянное сопротивление жертвы только разжигало его низменную страсть. Амалия окинула взглядом комнату, ища что-нибудь подходящее для обороны. Она страшилась не физического насилия, а того, что увидит в его глазах торжество победителя. Взгляд Амалии упал на тумбочку, где лежал металлический брусок, которым разглаживали перину перед сном, чтобы не оставалось заколок. Она схватила брусок и с бесшабашной яростью крутанула им над головой, представляя, с каким удовольствием ударит наглого насильника, но Патрик перехватил ее руку, и брусок с глухим звоном ударился о стену комнаты. В полном отчаянии она отпрянула от кровати и бросилась к противоположной стене, но в самый последний момент Патрик схватил ее за волосы и стал наматывать их, как вожжи, на кулак. От неожиданного рывка и дикой боли она остановилась, слезы выступили на глазах, но она смахнула их, продолжая сопротивляться. Изловчившись, Амалия ударила кулаком по нависающему над ней подбородку и попала. На секунду рука Патрика ослабла, и ее волосы шелковистыми змеями выскользнули из его ладони. Амалия, словно в танце, вновь отдалилась, но на этот раз Патрик не дремал: издав рык затравленного зверя, он бросился следом, схватил молодую женщину за талию и с силой швырнул на пол, а сам рухнул на нее сверху так, что у бедняжки перед глазами появился красный туман. Амалия лежала оглушенная, не в силах вздохнуть. Она чувствовала, как насильник рвет ткань ее лифа, подставляя груди холодному воздуху. Одну из них он схватил горячим слюнявым ртом, злобно кусая и от этого распаляясь еще больше, в то время как рука шарила у нее под юбками, пытаясь их задрать.

— Нет! Нет! Отпусти хозяйку! — послышался высокий рыдающий голос, а затем комната заполнилась тенями.

Первым она увидела Айзу с вазой из толстого синего стекла в руках. Он швырнул ее в надсмотрщика, попав в шею. Ваза разбилась, куски со звоном разлетелись по полу, а по вороту насильника потекла кровь. Из-за спины Айзы вышел Тиге со стулом в руке, за ним Лали со сковородой. В проеме двери маячила Полина с тяжелой шкатулкой, инкрустированной ракушками, и Марта в сбившемся набок платке с массивным серебряным кувшином в одной из своих могучих рук.

Патрик выругался, вскакивая на ноги и ощупывая рану на шее. Амалия вздохнула и попыталась подняться. Айза схватил ее за руку, предлагая опереться на свое плечо. Она с трудом приподнялась сначала на одно колено, а потом медленно выпрямилась.

С ненавистью глядя на Айзу, за которого держалась Амалия, Патрик полез в карман за платком, чтобы промокнуть порезы, но вместе с платком вытащил складной нож. Когда внимание слуг притупилось, Патрик с ловкостью фокусника одним махом раскрыл его. Оттолкнув Айзу, он схватил Амалию и приставил к ее горлу нож.

— А ну, пошли вон отсюда, черномазые свиньи! — взревел он. — Идите к себе и хорошенько подумайте, во что я превращу ваши шкуры за то, что вы осмелились помешать удовольствию белого человека.

— А мне о чем подумать? — Слова, произнесенные с присущей южанам неторопливостью, набатом прогудели над головой Патрика Дая.

В дверях стоял Роберт Фарнум.

Наступила мертвая тишина. Айза вновь держал Амалию за руку, словно собирался начать с Патриком Даем детскую игру в перетягивание каната. В другой руке мальчик держал ручку от разбитой вазы. Амалия медленно протянула руку и забрала у него опасный предмет.

— О чем вам захочется, черт побери! — огрызнулся надсмотрщик. — Но уходите подобру-поздорову, если не хотите посмотреть, как я буду делать вырезку из жены вашего кузена.

— Не торопись! — бросил Роберт, становясь рядом с Тиге.

— Я вас предупредил, — сказал Патрик, держа в подрагивающей руке нож, приставленный к горлу Амалии.

Ярость охватила ее с новой силой. Амалия не могла перенести столь унизительного положения. Она изловчилась и вонзила осколок вазы в руку обидчика. Патрик взвыл от боли, выдернул руку, но, спохватившись, еще плотнее приставил нож к горлу молодой женщины. Однако секундной паузы Роберту вполне хватило, чтобы сделать тот недостающий шаг, который позволил ему схватить руку надсмотрщика железной хваткой и вывернуть из нее нож, а потом вонзить кулак ему в лицо с такой силой, что Патрик рухнул, ударившись головой в закрытое ставнями окно. Раздался звук разбитого стекла, и в комнату ворвалась волна холодного, влажного воздуха. Через минуту Патрик поднялся, тряся головой и сплевывая вместе с кровью выбитые зубы. Увидев, что Роберт направляется в его сторону, надсмотрщик кинулся, продираясь сквозь слуг, к выходу. Стук захлопнувшейся за ним входной двери оповестил, что он вряд ли вернется когда-либо назад.

Роберт повернулся к Амалии, заключив ее в свои теплые, надежные объятия. Он нежно целовал ее лоб, глаза, а его руки гладили шелковистые пряди волос, которые вновь заструились по спине. Амалия радостно вздохнула и замерла. Лишь теперь она заметила, как он промок: с волос капала вода, сюртук и брюки — хоть выжимай, сапоги размокли и хлюпали. Амалия глянула на пол, и ее глаза расширились от ужаса: сквозь щели в полу просачивалась вода, растекаясь по комнатам. Остров уходил под воду. Человек был бессилен перед разбушевавшейся стихией.

 

ГЛАВА 20

Мами лежала там, где упала. Роберт поднял ее из воды, затопившей все помещения, и положил на кушетку. Старая леди была оглушена. На короткое время она открывала глаза, но говорить не могла. Амалия сбегала за лекарством, а потом с помощью Лали и Полины переодела Мами в сухую одежду. Вода продолжала прибывать.

Пока шло переодевание, Тиге и Айзу выставили за дверь, а Роберт стоял в углу холла спиной к ним и тихо рассказывал. Он вернулся на остров Дернир, потому что Сэр Бент предупредил его о надвигавшемся шторме. Старик сказал, что ураган принесет много бед Сан-Мартинвилю, но еще больше морскому побережью. Путешествие было трудным, но Роберт боялся только одного: чтобы капитан Смит не повернул назад. Однако этого не случилось: капитан понимал, что его пароход был единственной надеждой попавших в ловушку людей.

Но из-за непогоды и по воле злого рока «Стар» выбросило на берег. Роберт работал вместе со всеми, когда рушили верхние постройки, чтобы уменьшить сопротивление ветру и спасти то, что осталось от добротного судна.

— Я примчался сразу, как освободился, — сказал он с болью в голосе. — Прости меня, Амалия, что не пришел раньше. Я так сожалею о случившемся.

— Главное, что ты здесь, — ответила она, застегивая пуговицы на платье Мами.

Так о многом хотелось поговорить, но времени не было: вода с угрожающим ворчанием прибывала, а ветер срывал ставни с окон.

— Что же нам теперь делать? — вновь заговорила Амалия.

— Это зависит от шторма, — ответил Роберт. — Из-за Мами мы останемся здесь до тех пор, пока это возможно.

Амалия укутала плечи свекрови шалью. Полагая, что старую женщину придется нести на руках, она переодела ее в легкое повседневное платье без накидки и кринолина. По той же причине Мами оставалась пока в холле, а не лежала, закутавшись, у себя в спальне.

— Теперь можешь повернуться, — разрешила Амалия. Роберт обернулся. Свет лампы падал на его щеки цвета бронзы, оттенял синеву глаз, которые жадно оглядывали ее, задержавшись ненадолго на разорванном спереди платье. Амалия отвернулась: три петли на застежке лифа спереди были порваны, поэтому пришлось плотнее завернуться в шаль.

— Ты не считаешь, что лучше перебраться в отель, пока это еще возможно? — спросила Амалия, переключая его внимание на более прозаические проблемы.

Роберт с минуту стоял, прислушиваясь к реву ветра, потом направился к входной двери. Она с силой распахнулась, как только он снял засов. Ветер с радостным воплем налетел на него, разметывая волосы, одежду, промчался по гостиной, срывая и круша все на своем пути. Роберт вышел на галерею. Амалия последовала за ним, крепко удерживая концы шали, которая понравилась ветру, и он готов был унести ее с собой. Какое-то время глаза привыкали к туману и мороси, пока не увидели наконец очертания отеля. У Амалии перехватило дыхание.

Здание гостиницы было выше их дома и больше по площади, поэтому сопротивление ветру оно оказывало большее. На месте спален-мансард зияли черные дыры. В тот момент, когда они смотрели на отель, его крыша неожиданно приподнялась, потом опустилась, рассыпаясь и разлетаясь в разные стороны. Им показалось, что за воем ветра и шумом моря они слышат крики людей. Стены отеля втягивали и выбрасывали воздух, напоминая боковины кузнечных мехов, окна разбиты, а ставни, отрываясь, улетали в непроглядную тьму. Еще минута — и северное крыло здания рухнуло, превратившись в груду обломков. Под раскаты грома молния огненной ветвью украсила небо, осветив на мгновение все вокруг. Стало видно, что в воде, затопившей отель, барахтаются, цепляясь за плывущие балки и двери, несколько мужчин, женщин и детей.

— Боже мой! — воскликнула Амалия. — Неужели мы не сможем помочь им?!

— Вернись в дом! — крикнул Роберт, стараясь голосом перекрыть грохот и рев стихии. Он схватил Амалию за плечо и потащил ее к двери, чтобы укрыться от новых порывов ветра.

— Там люди… — лепетала Амалия, и в ее глазах стоял ужас.

— Мы следующие…

Не успел он договорить начатую фразу, как ветер сорвал ставни с окон комнаты Амалии. Стекла, как ни странно, остались целы. Амалия вбежала в спальню и увидела через открывшиеся окна, что соседнюю виллу, принадлежавшую Пьюггам, сорвало с фундамента, и теперь она лежала, накренившись в воде.

— Амалия! — позвал Роберт. — Зайди сюда!

Слова его, заглушённые новым раскатом грома, потонули в шуме воды и ветра. Амалия почувствовала, как пол у нее под ногами дрогнул, закачался, а потом стал проваливаться. Она покатилась и, наверное, упала бы в разверзшуюся пропасть, если бы не уцепилась за стойку кровати, которая стояла целехонькой в стороне от начавшихся разрушений. Амалия залезла на кровать, полежала с минуту, чтобы отдышаться и прийти в себя, а потом поползла к краю, чтобы потом добраться до двери в гостиную. Она слышала крики и журчание воды, которая поднималась все выше и выше. Добравшись до двери, Амалия чудом успела проскользнуть в полуоткрытую дверь, прежде чем спальня рухнула вниз. Все были здесь, в гостиной. Слуги сгрудились в углу, который держался на уцелевших сваях, Роберт стоял посередине залы, держа Мами на руках и не зная, что предпринять.

Старая женщина все видела, все понимала, но сказать ничего не могла. Из угла, где собрались слуги, слышались крики, стоны и вопли. Посмотрев в их сторону, Амалия увидела Айзу, сидевшего на корточках на полу, и Полину, которой оказывали помощь. Она полулежала в плетеном кресле, одном из тех, которые принесли с галереи, и тихо стонала, лицо ее было серым от боли, а плечи как-то странно вывернуты.

Внезапно раздался звон разбитого стекла, и влетевший ветер хозяином прошелся по оставшимся помещениям. Осевшие крылья дома начала заливать вода, поэтому Тиге, Лали и Марта перетащили кресло с Полиной повыше. Раздавшийся сверху скрежет заставил всех поднять головы. На глазах людей крыша оторвалась от стен и, посыпая все вокруг штукатуркой и щебнем, улетела, несомая ветром, а ее место заняло мрачное свинцовое небо, равнодушно поливавшее землю дождем.

— Нужно уходить, пока не рухнули стены, — закричал Роберт. — Тиге, за мной!

Амалия стояла на коленях на полу, а Роберт положил голову Мами ей на колени. Он отдал несколько коротких распоряжений слугам, чтобы те сняли с петель массивные деревянные двери в столовой и в спальнях и положили их на немыслимо наклонившийся пол около входной двери. Раздумывать времени не было. Ураган разрывал дом, словно дикое животное свою добычу — кусок за куском. Стены качались, вода заливала снизу и лила сверху. Роберт опустился на колено, чтобы снова взять Мами на руки. Слуги толпились поблизости. Роберт кивнул Тиге, и тот отворил входную дверь.

Амалия помедлила, оглядывая беспорядок в комнатах, думая о еде, одежде, драгоценностях Мами. Повернувшись к Роберту, она растерянно спросила:

— Что мне взять с собой?

— Ничего! — закричал он. — Тебе понадобятся твои руки, воля и все оставшиеся силы.

Он был прав. Ветер обрушился на них с новой силой, как только они покинули галерею, защищавшую их; волны, накатывавшие со всех сторон, сбивали с ног. Мами уложили на дверь, которая стала своеобразным плотом. Роберт держался за него, направляя движение с одной стороны, Амалия — с И другой. Айза настоял на том, что будет рядом с хозяйкой. Он вцепился в дверь с такой силой, будто хотел приподнять ее, а не держаться на плаву, поскольку уровень воды был выше его роста. Тиге держал дверь, на которой лежали раненая Полина и кое-что из вещей — самое необходимое. Ему хотелось в такую минуту находиться рядом с любимой, но Лали и Марта держались за третью дверь. Вода достигла груди Амалии, накатывая и толкая ее, ветер разбросал ее мокрые, неубранные волосы, залепив ими глаза, так что она не увидела вовремя приближение огромной волны, которая обрушилась на нее, сбила с ног, запутала в юбках. Она с трудом выпрямилась, хватая открытым ртом воздух. Айза, которого смыло водой под дверь, уцепился за нее одной рукой, и благодаря этому Амалия смогла вытащить его на поверхность. Она поддерживала мальчика, пока он откашливался, нахлебавшись грязной воды, и приходил в себя.

— Живы? — прокричал со своей стороны Роберт.

— Да! — ответила Амалия, но он вряд ли расслышал ответ. Казалось, небо, прочерченное молнией, разверзнулось у них над головами и теперь рухнет на грешную землю. Вспышка молнии осветила встревоженное лицо Роберта с прилипшими ко лбу волосами.

— Да! Живы! — снова крикнула Амалия, обвязывая Айзу шалью, которая чудом уцелела у нее на плечах.

Она с беспокойством взглянула на Мами, на ее бледное, осунувшееся лицо, едва возвышавшееся над водой. Амалия оглянулась на остальных; они, борясь с ветром, все еще были позади. В этот момент одна из стен виллы выгнулась и рухнула, и в этот же миг все пространство вокруг заполнилось щепками, досками, кусками оконных рам и наличников, смертоносными осколками стекла и железа. Амалия видела, как летящая доска ударила Тиге и унеслась в серую мглу. Потом, когда случайный осколок оцарапал ей лицо, Амалия наклонилась над Мами, чтобы защитить ее. В то же самое время новая волна обрушилась на них. И хотя на этот раз они были готовы, потребовались огромные усилия, чтобы устоять на ногах. Вода и ветер гнали их в бухту, в открытое море.

Чтобы оставаться на земле, хотя и затопленной водой, необходимо было за что-то уцепиться.

— Куда мы идем? — крикнула она.

— На «Стар»! — ответил Роберт, пытаясь перекричать дикий рев и шум вокруг.

Довольно сомнительное убежище, но разве у них был выбор? Повсюду плавали доски, обломки стен. Оглядевшись, Амалия увидела лишь кирпичный корпус бака для пресной воды, несколько торчавших тут и там металлических штанг, и это все, что осталось от вилл и коттеджей, вытянувшихся цепью по всему побережью. Там, где недавно стоял великолепный Отель Магга, зияла пустота.

Однако ветер гнал их в противоположную от парохода сторону, и все усилия Роберта повернуть назад казались тщетными. Их тащило все дальше и дальше от слабо мерцающего маяка — огней «Стара».

Откуда-то справа послышался крик. Амалия обернулась и увидела, как в грязных волнах барахтаются мужчина и женщина. Неожиданно кусок балки ударил мужчину по голове, и он беззвучно исчез под водой. Следующей волной сбило с ног женщину, и она, запутавшись в юбках, не смогла подняться. Только теперь Амалия ощутила, что повсюду плывут люди, цепляясь за доски, бревна и пустые бочки. Их крики и вопли сливались с грохотом грома, ревом ветра и шумом воды. Она увидела ребенка, цеплявшегося за тазик, плывущий по воде, и служанку рядом; пожилого человека с разметавшимися по лбу мокрыми седыми волосами и всклокоченной бородой, который, держась за пустую бочку, молил Бога о спасении.

Отвернувшись, Амалия на секунду закрыла глаза, но тут же открыла их, услышав крики за спиной. Она обернулась и увидела, что кричат Марта и Лали, показывая туда, где плыла пустая дверь. Мгновение спустя Амалия увидела Тиге, который пытался нагнать раненую Полину, которую смыло с двери и теперь уносило волной.

Амалия услышала возглас Роберта, который видел все это, но помочь не мог, а через минуту осознала то, что их уносит от остальных каким-то странным поперечным течением. Она слышала, как Лали звала ее и Тиге, но ответить уже не могла: ее закрутило и потащило куда-то в сторону. Амалия отчаянно цеплялась за дверь.

— Туда! К карусели! — крикнул Роберт. — Доплывешь? Она не ответила, но направилась к торчавшим над водой балкам. Прочная металлическая ось карусели, закопанная глубоко, казалась надежной опорой. Вода не доходила до первой перекладины. Амалия ухватилась за нее, пытаясь удержать дверь. Роберт жестом показал, чтобы она первой поднялась на карусель. Амалия помогла Айзе уцепиться за перекладину, потом нащупала под водой ступеньки и стала медленно подниматься на поперечную балку. Порыв ветра чуть не сбил ее с ног, но Амалия вовремя уцепилась за верхнюю планку и удержалась на ногах. Она подала руку Айзе, который, несмотря на больную ногу, проворно вскарабкался к ней. Настала очередь Роберта, который должен был подняться с Мами на плече.

Держась одной рукой за перекладину, Амалия протянула руку Роберту, чтобы помочь ему опустить Мами и поставить ее между ними. Она удерживала свекровь до тех пор, пока Роберт не обнял ее, крепко прижав к себе. Старая леди сделала отважную попытку самостоятельно поднять руку и уцепиться за что-либо, но не смогла, пальцы сами разжались, и она закачалась на перекладине, не в силах справиться с ветром, который рвал юбки и унес шаль, повязанную вокруг ее плеч. Без помощи Роберта она бы упала.

Над их головами сверкнула молния; этого времени хватило, чтобы их взгляды встретились и молча сказали друг другу очень многое. Они оба знали, что у Мами за это время случился еще один удар, и теперь она уходила от них навсегда. Казалось, природа помогала ей в этом, выставив для начала на всеобщее обозрение, но Мами это уже не волновало.

Время как будто остановилось. Дождь молотил по их истерзанным мокрым телам, ветер медленно срывал одежду, превращая ее в лохмотья. Постоянно вспыхивающие молнии освещали все вокруг дрожащим бело-голубым светом. Еще один человек подплыл и вскарабкался на карусель, потом еще двое мужчин, потом мужчина и женщина, женщина с девочкой и, наконец, еще один мужчина, покуда их не оказалось тут четырнадцать человек, прижавшихся друг к другу на этой спасительной детской забаве. Вода продолжала прибывать, подкрадываясь сначала к лодыжкам, а потом икрам ног. Карусель оказалась устойчивой опорой. А не вращалась она только потому, что не было попутного ветра, и намытый ураганом песок завалил подшипниковую муфту, ставшую естественным тормозом.

Темные предметы проплывали мимо или подплывали к ним. В основном это были короткие бревна, смытые с берегов залива. Они преодолевали свободное пространство и прорывались сквозь преграды. Амалия всматривалась в грязно-свинцовые волны, чтобы вовремя заметить длинные бревна, которые несли смерть. Она вспомнила тот день, когда Роберт выхватил ее из-под обломков дерева. Теперь он не мог ей помочь. Силы ему были нужны, чтобы спасти Мами.

Бревна исчезли так же стремительно, как и появились, наступил короткий перерыв. Потом ветер сменил свое направление и, крутя маленькие воронки, прошелся по затопленному водой пространству. Небольшой смерч очистил муфту карусели от песка, и она, к ужасу людей, начала вращаться: сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Люди, сбиваясь к центру, стремились любыми способами удержаться на брусьях и перекладинах, ветер срывал с них одежду, но они не обращали на это никакого внимания. Жестокая забава продолжалась, к счастью, недолго, ветер сменил свое направление, и карусель остановилась.

Амалия взглянула на Мами, и глаза ее расширились от ужаса. Она схватила ее холодную безжизненную руку. Пульса не было. Амалия замерла, пока до нее дошел страшный смысл случившегося. Слезы выступили на глазах и потекли по щекам, смешиваясь с дождем и брызгами пенящихся волн. Она приблизилась к Роберту, нашла его руку, обнимавшую Мами, и попыталась разжать закоченевшие пальцы.

— Отпусти ее! — крикнула Амалия сквозь слезы. — Отпусти!

— Что?! — не понял Роберт.

— Мами ушла. Отпусти ее.

Он взглянул на женщину, которую держал, женщину, которую так хотел спасти, и его лицо вытянулось, а пальцы еще сильнее впились в теперь уже безжизненное тело.

— Она так хотела, ее страдания кончились, — сказала Амалия, сожалея, что именно ей приходится произносить эти слова. — Так будет лучше. Отпусти ее!

Роберт стоял неподвижно, страшась выполнить неизбежное. Тяжело вздохнув, он прижался губами к холодному лбу женщины, которая была ему тетей и заменяла долгие годы сиротства мать, и медленно отпустил ее бездыханное тело в воду. Волны с печальным воем поглотили ее.

Роберт выпрямился. Он протянул руку Амалии, и она прижалась к нему, уткнувшись мокрым от дождя и слез лицом ему в шею. Они стояли, прижавшись друг к другу, ветер пел траурную песнь памяти. В эту минуту Амалия ощутила, как бежит по ее жилам живая горячая кровь, и ей стало радостно: жизнь, несмотря ни на что, продолжалась. Она пошарила рукой в темноте в поисках Айзы. Он подобрался к ней и замер. Амалия обняла мальчика и прижала к себе. Так стояли они, стараясь если не победить, то преодолеть буйство стихии.

Ближе к вечеру ветер начал стихать, и дождь превратился опять в морось. В темноте свинцового неба появились прогалины, а кое-где и красновато-желтые полосы света. Вода начала спадать, хотя и очень медленно. Ураган, кажется, покидал остров. Люди на карусели, напоминавшие со стороны огородные пугала, начали приходить в себя. Женщина с дочкой радостно улыбалась, один из мужчин произнес молитву во славу Господа, а другой осматривался в поисках ориентира.

Однако все кругом было разрушено и залито водой. Не сохранилось ни одного дома, ни одной постройки. Трудно было отличить залив от бухты. Далеко впереди торчали верхушки высоких жердей, оставшихся от загона для морских черепах, а еще дальше виднелся корпус «Стара», который возвышался среди этого потопа, словно современный ноев ковчег.

Амалия осмотрелась, мысленно отметив, как жалко все они выглядели. Мокрые лохмотья вместо платьев и костюмов прилипли к телам. Волосы спутавшимися космами ниспадали на плечи. Лица белые, как смерть, или желтые, как пергамент. Но это было не столь важно: сейчас не до опрятности и не до амбиций.

— Думаю, надо двигаться к пароходу, — сказал мужчина, обращаясь к стоявшей рядом жене.

— Я бы не советовал, — заметил Роберт. — Сейчас мы находимся, скорее всего, в самом эпицентре шторма, поэтому и такое затишье перед тем, как ветер изменит направление. Если это так, вы не доберетесь до парохода.

— Лучше рискнуть, чем оставаться здесь и ожидать конца, словно смертник исполнения приговора, — проворчал он.

— Не будет беды, если мы подождем еще немного и посмотрим, чем это все кончится, — поддержал Роберта пожилой мужчина.

Супруги, не слушая больше советов, спрыгнули в воду, которая доходила им до шеи, и медленно побрели к пароходу.

— Я бы предложил, чтобы мы в целях безопасности более равномерно распределились по всей карусели, — предложил Роберт. — По трое взрослых с каждой стороны рамы.

Никто не возражал. Роберт, Амалия и Айза еще раньше распределили между собой места на балке. Едва все более или менее устроились, как ветер стал усиливаться. Теперь он дул с юго-востока. Небо вмиг заволокло тучами, и наступила темнота. Целую ночь обессиленные люди стояли распластанными на этой карусели, целую ночь шла борьба за выживание. За это время Амалия не раз подумала о том, что ей приходится бороться не только за собственную жизнь, но и за жизнь своего ребенка. И как же ее малышу хочется жить, если он стойко переносит такие испытания, как жестокость и насилие Патрика Дая, шторм и все, что за этим последовало. Он держался в ней так же крепко, как она держалась за карусель, и с такой же решимостью.

Где-то около полуночи ветер окончательно стих, и вода начала спадать, хотя дождь ни на минуту не прекращался. Как только первые бледные лучи рассвета осветили землю, все радостно вскрикнули: под каруселью был мокрый грязный песок, но не вода. Слезали молча — не было сил говорить, а потом так же молча побрели туда, где, как они надеялись, все еще стоял «Стар».

Шторм закончился. Природа отвела душу, и теперь все возвращалось на круги своя. Справа тихо плескалась, медленно набегая на берег, вода в заливе, слева та же вода все еще ярилась в бухте, но была уже бессильна чем либо навредить. Всюду, куда ни посмотришь, разрушения: развалины вместо домов, обломки досок и вывернутые петли, сломанные стулья и изуродованный комод, вывернутые с корнем деревья. Повсюду гирлянды морских водорослей, кора и сломанные ветви деревьев, щепки с гвоздями и без них, пустые бутылки и абсолютно не тронутая фарфоровая чашка. Они наткнулись на детскую лошадку-качалку, а чуть дальше на распластанное тело мальчика, которому было не больше четырех лет. Его длинные волосики смешались с грязью и песком.

Тела — молодые и старые, господа и слуги — лежали вдоль берега, где море, взяв их, вернуло обратно. Некоторые остались у края воды, другие были полузарыты в песок, и только рука или нога, торчавшие на поверхности, указывали на их временное пристанище. Они прошли мимо, стараясь не смотреть, так как помочь они ничем не могли.

Запах готовившейся пищи, напомнил, что они не ели уже двое суток. На пароходе жарили бекон, и его великолепный аромат разносился окрест. Люди бежали им навстречу, заглядывали в глаза, словно надеялись там увидеть черты пропавших возлюбленных, взволнованно спрашивали, кого они видели, где и когда? В руки им совали бутерброды с беконом и бокалы с шампанским, чтобы смягчить шок, который они перенесли.

— Мамзель! Мусье Роберт!

Амалия обернулась на радостный крик и увидела Лали и Тиге, бегущих рядом. Позади них шла Марта в фартуке поверх своего изодранного платья и с вилкой для жарки в руке. Они бросились навстречу друг другу, обнимались, плакали, благодарили Бога за спасение, прежде чем смогли поговорить о тех, кто погиб: Мами и Полине. Они ушли вместе, как вместе прожили всю жизнь. Те же сцены повторялись стократ повсюду целый день. Со всех концов острова стекались сюда люди: мужчины, женщины, дети, белые, черные, цветные. Некоторые спаслись в загоне для черепах, хотя и видели, как с приближением шторма эти гигантские животные начали беспокоиться, а когда вода стала прибывать, ушли в открытое море. Один человек всю ночь держался за столб изгороди, какая-то семья нашла убежище за баком с водой, а одна женщина с несколькими детьми-подростками рассказывала, что все они взялись крепко за руки и встречали каждую волну, дружно наклоняясь, чтобы уменьшить сопротивление. Все вокруг оплакивали погибших родственников, друзей, верных слуг.

Они поели и смогли укрыться от дождя в трюме парохода. Капитан Смит и вся его команда помогали потерпевшим бедствие всем, чем только могли: отдавали свои каюты, постельное белье, одежду. Они позаботились о раненых, оказав им необходимую помощь. Надо сказать, что тяжелораненых практически не было, они, к сожалению, не дожили до утра. Наконец занялись погибшими.

Линия тел, лежавших вдоль берега, росла. Среди тех, кого обнаружили первыми, были тела Огюстина и Мари-Иды Магилл, детей Франсис Прюетт от первого брака. Тела самой Франсис, как ни искали, не обнаружили. Только днем удалось найти Мами, но тело ее верной Полины обнаружить сразу не удалось. Поздно вечером нашли тело Патрика Дая с проломленным черепом, словно его ударило огромное вертящееся бревно. С наступлением темноты поиски прекратили, решив продолжить их с рассветом. Утро принесло печальные вести о мародерстве, порой жестоком, когда вместе с кольцами срезали и пальцы. Подозревали людей из деревни и с окружавших Дернир мелких островов.

Закончился понедельник одиннадцатого августа. Наступил вторник. Солнце пробилось сквозь тучи, и стало жарко. На острове практически не было тени, чтобы укрыться. У нескольких человек случились тепловые удары. Катастрофически уменьшался запас пресной воды. Начали слетаться мухи, поэтому приняли решение зарыть трупы в неглубокие могилы. Все чаще люди всматривались в морскую даль, ожидая помощи с материка. Тем временем поиск тел продолжался. Роберт с несколькими мужчинами столкнулся с парочкой мародеров на дальнем западном конце острова в самый жаркий час дня. Никто из них не пожелал рассказать, что они видели и как поступили с грабителями, но возле того места появились две свежие глубокие могилы.

В среду пришел, наконец, пароход «Майор Обри».

По приблизительным подсчетам на острове отдыхало около четырехсот человек. Погибли или пропали без вести сто семьдесят четыре человека. Это означало, что две с лишним сотни человек хотели бы покинуть остров, но стольких пароход не мог взять на борт. Поэтому установили очередность: первыми покинут остров женщины и дети, потом раненые, а все остальные — по жребию. Роберт отказался от своей очереди, решив ждать; Амалия, невзирая на все возражения, сделала то же самое. Пообещав, что следующее судно прибудет скоро, капитан направил пароход в сторону материка.

Прежде из-за обилия дел не оставалось времени для размышления и разговоров. Теперь его было сколько угодно. Роберт отвернулся от разбитого «Стара» и направился к берегу залива. Спустя минуту Амалия последовала за ним. Она догнала его у того места, где несколько дней назад стоял отель. Роберт посмотрел на нее, а потом перевел взгляд на море.

Кожа на его лице обветрилась и загрубела, вокруг глаз появились морщинки, а под ними — темные круги.

— Это была не твоя вина. — Амалия коснулась его руки.

— Не моя?

— Не ты сделал Жюльена таким, каким он был, и не ты причина горя, которое не перенесла Мами.

— Все не так просто, — сказал Роберт задумчиво. — Все не так просто.

— Но зачем усложнять?

— Если бы я не оставил вас с Мами одних, разве бы Патрик Дай смог вас обидеть? Да что Патрик?! Если бы я не прикоснулся к тебе в ту первую ночь, все было бы по-иному.

— Ты живой человек и поступал согласно законам природы, — попыталась успокоить его Амалия. — По-другому и быть не могло.

— Я должен был думать не только о собственных желаниях, — вздохнул Роберт. — Но и когда я оставил тебя одну, это тоже было ошибкой.

«Мами, похоже, была права, — подумала Амалия. — Он уехал с острова из-за меня, и это многое меняет». Сейчас было не самое удобное время радоваться чему-либо, однако…

— Все кончилось! Все, что ни делается — к лучшему, поэтому перестань мучить себя! — взмолилась Амалия.

— Ничего не кончилось! — отрезал он. — Пока такая женщина, как мадам Калло, может бросить оскорбление прямо тебе в лицо, пока старые дамы шепчутся и пересмеиваются у тебя за спиной, когда ты проходишь мимо!

— Что сделано, то сделано, — улыбнулась Амалия. — Нельзя, чтобы прошлое лишало нас настоящего и будущего.

— Я не хочу приносить тебе страдания и унижения. — Голос Роберта был бесцветным и далеким.

Амалия смотрела на него и не узнавала человека, который обнимал ее с нежностью, любил страстно и восторженно.

— Я… не только я была обижена и унижена. Я говорила много непростительной чепухи. Я… я знаю, что все это неправда. И я всегда… всегда это знала, но…

— Забудь об этом! — прервал он Амалию. — Я уже забыл.

— Правда, забыл? — переспросила она осевшим голосом.

— Давно, — сказал он, устремив взгляд на залив. — Я хочу, чтобы ты вернулась в «Дивную рощу». Поместье принадлежит тебе по праву, и ты можешь распорядиться им, как захочешь. Можешь продать его и уехать в другое место, где не будет… где воспоминания не будут тебя терзать. А можно жить здесь. Ураган на многие годы станет темой светских разговоров, о тебе просто-напросто забудут. Если не случится ничего особенного, ты сможешь спокойно жить, не вспоминая о прошлом.

«Спокойно жить… не вспоминая о прошлом… Что он такое говорит? — думала Амалия обиженно. — Что это? Его жертва во имя моего покоя? Или форма прощания: живи, мол, тихо, мирно, а я тебе ничем не обязан, поэтому разойдемся, как в море корабли?»

— А наш ребенок?

— Дай ему фамилию Жюльена. Он бы обрадовался. И это будет справедливо по отношению к их памяти: Мами и Жюльена.

В «Роще» царил хаос. Весь тростник побил дождь и поломал ветер. В каналах застоялась вода, которую не принимала промокшая насквозь земля. Плантации угрожали эпидемии лихорадки и дизентерии. Ураган снес крышу стойла, вывернул с корнями два старых дуба перед фасадом дома, сбросил черепицу с кровли, просочившаяся вода повредила штукатурку потолков верхних комнат. Единственное, что не только уцелело, но и расцвело — это кустарники Джорджа. Им дождь пошел только на пользу.

До похорон Мами и Полины, которых извлекли из временных могил и привезли в «Рощу», делать что-либо по дому не полагалось. Потом многие часы Амалия провела с адвокатом семьи за изучением бесчисленных бумаг, чтением их, подписанием, попытками осмыслить свое новое положение и обязанности в этой связи. Необходимо было срочно оценить финансовое положение поместья с учетом всех последствий урагана. Кроме того, Амалии следовало как можно быстрее найти нового оптовика по закупкам сахарного тростника или же уладить отношения с мсье Калло, сведя их до уровня деловых, чтобы исключить всякие контакты с его женой. Уже сегодня надо было думать и планировать будущие урожаи. И наконец, главное — волнения и заботы, связанные с появлением ребенка. Не забыла Амалия и о таланте Айзы. Она решила написать французским родственникам семьи Деклуе письмо с просьбой принять мальчика на год-другой, когда он подрастет, устроив изучать живопись в Париже. «Там Айза расцветет, — думала Амалия. — Уехав из Америки, он станет свободным. В Париже таланты ценятся неизмеримо выше цвета кожи».

Наконец все формальности были улажены, бумажная канитель закончена, и Амалия могла полностью посвятить себя работе по восстановлению плантации и усадьбы, работе целительной и охлаждающей рассудок.

Делом первостепенной важности она считала здоровье всех без исключения работников и слуг. Амалия приказала изолировать каждого, у кого отмечены признаки недомогания, в специальном помещении, где три пожилые женщины ухаживали за больными. Справившись с этим, она занялась поисками нового надсмотрщика. Дело это оказалось очень непростым: никто не хотел подчиняться женщине, угождать ее капризам. Она уже совсем было отчаялась, когда однажды утром появился Роберт в сопровождении молодого шотландца. К полудню работа закипела: необходимо было еще раз вычистить дренажные канавы и стоки, распилить и увезти поваленные ураганом деревья, отремонтировать стойла для скота.

После этого Роберта часто видели на плантации и почти никогда — в доме. Если Амалии требовался его совет, она должна была говорить с ним, стоя на нижней галерее, а он находился на нижней ступени лестницы. Роберт мог принять чашку кофе или стакан воды из рук Марты на кухне или во дворе, но отказывался от всех предложений перекусить в обществе Амалии. Он даже не зашел в дом, чтобы осмотреть повреждения и протечки, причиненные ураганом, а ограничился осмотром кровли снаружи. На вопрос, какая крыша лучше — из стальных листов или кипарисовых черепиц, Роберт ответил, что ей лучше обратиться в банк, поскольку это вопрос прежде всего финансовых возможностей.

Если Хлоя и Джордж догадывались о причине охлаждения отношений между Амалией и Робертом, то предпочитали об этом не говорить. Зная Хлою и ее прежнюю бесцеремонность, Амалия могла предположить, что замужество научило ее сдержанности, или же их размолвка не была столь очевидной для окружающих, как это ей казалось.

Все решилось случайно в тот день, когда к ним заехал один из священников, которые после урагана разъезжали по всей Акадии, заглядывая в самые отдаленные места, чтобы утешить в беде, поддержать, а также совершить обряды таинств погребения, покаяния, крещения и брака.

Считалось честью, если кто-либо из священнослужителей останавливался в доме разделить трапезу или переночевать. Отец Франсис, молодой человек, лишь недавно посвященный в сан, пообещал и то, и другое. Он также дал согласие отслужить мессу в часовне для Амалии и всех работников плантации.

В тот день Амалия навещала больницу вместе с отцом Фрэнсисом, она показывала ему строящееся отделение для детей, а также детские кроватки и колыбели, которые мастерили сами работники. После посещения больницы она, следуя советам и примеру своей тети, должна была хорошенько вымыться и переодеться. Пока Лали готовила воду, Амалия выглянула в окно и увидела Роберта, который вел под уздцы своего коня, шагая по тропинке в сторону полей. Она решила пригласить его поужинать вместе с отцом Фрэнсисом, которого, как она знала, Роберт уважал и ценил. Она быстро накинула пеньюар и выбежала через комнату Жюльена в лоджию.

— Роберт! — окликнула она его, перегнувшись через перила и удерживая рукой распахнувшийся ворот пеньюара.

Он появился между домом и «гарсоньеркой» и медленно подошел к лоджии. Заметив, как она одета, Роберт изменился в лице.

— Да? — сказал он сухо.

— Я хотела пригласить тебя поужинать с нами сегодня. Приехал отец Франсис.

Роберт развернул коня и вскочил в седло. С этой более высокой позиции он снова поднял глаза на Амалию. Его взгляд задержался на манящих округлостях ее груди с острыми пиками сосков, просматривавшимися сквозь тонкий батист, скользнул по приоткрытым ногам и возвратился к лицу.

— Ты специально разделась, чтобы спросить меня об этом?

— Ты видел меня и менее одетой, — парировала Амалия, уловив осуждение в его голосе.

— Так крикни об этом на весь мир, почему нет?

— Мне нечего стыдиться, Роберт, даже если стыдишься ты.

— Я не стыжусь, я боюсь. — С этими словами он развернул коня и ускакал прочь, словно за ним гнались. Амалия долго стояла, глядя ему вслед, потом загадочно улыбнулась и вернулась к себе.

К вечеру план был готов. Она поговорила с отцом Фрэнсисом, исповедалась, получила отпущение грехов и обещание помочь.

Амалия приказала Лали приготовить платье для верховой езды и распорядиться, чтобы после ужина у подъезда стояла пара оседланных лошадей.

За ужином она была молчалива и печальна, почти ничего не ела. Зато священник, тихо беседовавший с Джорджем и Хлоей, ел за двоих. Какое-то время она еще посидела вместе со всеми за бокалом вина, потом поднялась, взглянув испуганно на священника, извинилась и вышла. У себя в комнате Амалия переоделась в платье для верховой езды, прошла через опустевший холл к галерее и спустилась вниз. Отец Франсис уже ждал ее.

— Вы сказали им? — спросила Амалия приглушенным голосом.

— Они приедут в карете через час после нас.

Она кивнула и направилась к камню, с которого обычно взбиралась в седло. Конюх, державший под уздцы лошадь, помог ей. На его лице не дрогнул ни один мускул, хотя в глазах светилось любопытство. Амалия помедлила с минуту, потом вздохнула, расправила плечи и решительно двинулась в сторону «Ив». Священник ехал рядом.

Дом Роберта встретил их тишиной и зашторенными темными окнами. Они не поехали к парадному входу, а спешились под старым дубом. Здесь они привязали лошадей.

— Благодарю вас, отец Франсис.

— Вы сможете поблагодарить, когда все завершится, дочь моя, — сказал он тихо. — До той поры я буду молиться за вас. — Он ободряюще сжал ее руку.

Легкая тошнота подступила к горлу Амалии. Этот юный добряк не знал, какими методами она собиралась достичь своей цели, а если бы знал, мог не согласиться с расхожим утверждением, что цель оправдывает средства. Однако Амалия никому не желала зла и свято верила в это.

Она направилась к затемненной части дома. Амалия остановилась у лестницы на верхнюю галерею и прислушалась: все было спокойно. Она начала медленно подниматься, стараясь не разбудить до поры до времени ни Роберта, ни тем более его слуг.

Войдя в дом, она прошла в его спальню и остановилась у порога, чтобы глаза привыкли к темноте. Справа у стены виднелась кровать, прикрытая белой противомоскитной сеткой. Амалия подошла к ней. В бледном свете луны она видела его загорелое тело, выделявшееся на белой простыне. Роберт лежал, закинув одну руку за голову, а другую вытянув вдоль тела, и простыня словно перерезала его пополам чуть ниже талии. В комнате чувствовался легкий запах бренди, на тумбочке поблескивала початая бутылка и полупустой стакан. Это облегчало задачу.

Сердце Амалии готово было выпрыгнуть, но она не собиралась отступать. Плотно сжав зубы, чтобы не стучали от страха и волнения, она медленно отколола и сняла шляпу. Затем там же на полу оказались жакет, поплиновая юбка, мягкие сапожки, чулки, панталоны и рубашка. Наконец она вынула шпильки из волос, и ласковый теплый шелк окутал ее тело. Амалия приблизилась к постели, приподняла противомоскитную сетку и юркнула к нему под простыню: наверное, так же поступал Роберт, когда тайно с бешено колотившимся сердцем пробирался в ее спальню.

Роберт не пошевелился, когда она устроилась подле него, опершись на локоть, никак не отреагировал на ее нежное прикосновение к его груди. Ободренная его ровным, спокойным дыханием, Амалия раздвинула пальцы, чтобы всей ладонью ощущать прелесть и тепло его кожи, жесткую шелковистость волос. Она медленно подвела пальцы к его соску и нежно погладила, радостно ощущая, как он напрягся. Опустив голову, Амалия прикоснулась к другому соску языком, и скоро он превратился в маленький трепещущий бутончик. Потом она поднялась выше, провела губами по его мощной шее, задержалась в ямке у ее основания, а затем прильнула к его губам. Ее язык настойчиво стремился проникнуть ему в рот, а ее рука скользила вниз по упругому животу, пока не наткнулась на нечто твердое, горячее и дрожащее от напряжения и готовности.

В этот момент кисть ее руки сжали цепкие мужские пальцы, они впились в нее словно зубы дикого зверя. Роберт сбросил ее с себя, опрокинул на спину и навис над ней. Его лицо было в нескольких дюймах от ее лица.

— Что ты здесь делаешь? — яростно взревел он.

Сердце Амалии колотилось так, что она теряла силы, но голос оставался спокойным.

— Отвечаю добром на добро.

Роберт отпрянул от нее, обескураженный таким странным ответом.

— Что?.. Что ты, скажи на милость, здесь делаешь?

— Ты приходил ко мне тайно по ночам. Теперь пришла я.

— Но тебе нельзя! — вскричал он решительно.

— Почему? И что или кто может мне помешать?

— Я!

— Каким образом? — спросила она невинно. — Я буду приходить, когда ты этого не ждешь, буду приходить ночью, когда ты спишь, и в полдень, когда ты отдыхаешь после обеда, буду приходить до тех пор, пока вся округа не будет гудеть о новом скандале, в котором бедного Фарнума преследует вдова его кузена. У меня нет слов, чтобы сказать, как я сожалею, что сомневалась в тебе, чтобы повиниться, что невольно обидела тебя. Я люблю тебя, и только тебя! Люблю каждой клеточкой своего существа и не могу жить без тебя. Ты нужен мне ночью, чтобы обнимать и любить меня, нужен всю жизнь, чтобы воспитывать наших детей, нужен, чтобы поддержать меня в старости. Я не какая-то Эванджелина, чтобы уйти в монастырь, или Эммелин, чтобы вечно оплакивать ушедшую любовь, я буду приходить к тебе. Неужели ты мне откажешь? — спросила она, лукаво взглянув на его дрожащую в напряжении плоть.

— Ты так спокойно говоришь о скандале, но я не могу позволить, чтобы ты вновь страдала, чтобы тебя унижали.

— Отбрось это проклятое благородство! — ответила она поспешно. — Все мы: ты, я, Жюльен, Мами — старались жить так, чтобы никто ничего не сказал о нас плохого, чтобы никто ничего не подумал о нас дурного. И что из этого вышло? Я уважаю твое чувство чести, которое оградило бы меня не только от слухов, но и от тебя. Но это слишком высокая цена, я не стану ее платить, и не позволю тебе, Роберт Фарнум, платить за меня. Ты нужен мне, и этим все сказано. Выбор лишь в том, будет ли это в браке или вот так, как сейчас.

— Ты так уверена в своих чарах? Что помешает мне выкинуть тебя за окно прямо сейчас?

Он рывком сгреб ее и потащил к огромному раскрытому во двор окну. Роберт двигался стремительно, и волосы Амалии, окутав его каштановым шелком, сверкали и переливались в бледном свете луны. Осознав, наконец, что он собирается сделать, Амалия прижилась к нему и замерла от страха.

— О, нет, Роберт! Пожалуйста, нет! — взмолилась она. — Там внизу… там священник.

— Кто? — не понял он.

— Священник, — повторила она, успокаиваясь. — И может быть, Джордж и Хлоя — как свидетели.

— Что здесь происходит? — спросил он удивленно, и руки еще сильнее сжали ее.

— Вероятно, свадьба, — сказала Амалия тихо.

— Ты уверена в этом? — спросил он насмешливо, но гнева уже не было.

— Как никогда!

Роберт опустил ее на пол, но из рук не выпускал. Он не удержался и нежно погладил ее матовую кожу, а потом сказал:

— Тот человек, которого ты когда-то нашла во мне, согласился бы.

— И тот человек, которого я знаю и которому вверяю свою судьбу. Ты же не захочешь, чтобы меня все вокруг презирали? Или любовь, в которой ты мне клялся — только слова?

— Нет, это не слова, cher Амалия, — сказал он с чувством. — Я действительно люблю тебя. Я полюбил тебя с той самой первой минуты, когда увидел в гостиной у Мами. Зачем бы еще я согласился на предложение Мами? Ты течешь в моих жилах, ты приходишь в моих снах по ночам, преследуешь меня нежностью и лаской, о которых нельзя забыть. Без тебя нет ни жизни, ни цели в ней. Ради тебя я готов на любую жертву.

— Мне не нужно жертв, любимый мой!

— И все-таки одна, кажется, понадобится? — улыбнулся Роберт лукаво. Сердце Амалии замерло. Она надеялась, верила, что он согласится. — Я допустил серьезную ошибку, взяв тебя на руки. Думаю, мне трудно будет расстаться с тобой даже на короткое время свадебных приготовлений.

Она бросилась ему на шею, орошая грудь слезами радости, спрятав лицо в изгибе его шеи, а он обнял ее, опустив подбородок на ее шелковистые волосы и нежно покачивая, как будто убаюкивал дитя.

Спустя минуту Амалия прижалась к нему еще плотнее и прошептала в самое ухо:

— Возможно, у нас есть еще время? Джордж и Хлоя должны приехать позже. Наверное, с полчаса у нас есть, прежде чем отец Франсис совершит обряд.

Роберт глубоко вздохнул, облизнув вмиг пересохшие губы, и тихим, многообещающим голосом ответил:

— Этого недостаточно, совсем недостаточно…

Ссылки

[1] Стиль мебели XVIII в.

[2] Дорогой (фр.).

[3] Моя дорогая (фр.).

[4] Цвет кофе с молоком (фр.).

[5] Жилье холостяка (фр.).

[6] Фехтовальный зал (фр.).

[7] Маленькая хозяйка (фр.).

[8] Восхитительная (фр.).

[9] Мое сердце (фр.).

[10] Саратога-Спрингс — старейший центр отдыха на Северо-востоке Америки, ныне один из известных бальнеологических курортов США.

[11] Многолетнее травянистое растение рода «лук»; в пищу употребляют молодые листья.

[12] Коктейль, состоящий из виски или коньяка, сахарной воды, мяты и льда (амер.).

[13] Сироп (фр.).

[14] Званый вечер (фр.).

[15] Мой друг (фр.).

[16] Быстрый шотландский танец.

[17] Стиль джазовой музыки, танец в стиле «джаз».

[18] Огласка (фр.).

[19] Вызывающе (фр.).

[20] Мое сердце (фр.).

[21] Дурно воспитанный человек, выскочка.