Во избежание ненужных толков никто из семейства Деклуе не покинул театр и не уехал в «Дивную Рощу» раньше времени, но и оставаться в Сан-Мартинвиле после закрытия танцевального бала резона не было.

Бал удался. Струнный квартет радовал хорошей музыкой. Ранний ужин, сервированный в зале, не отличался особой изысканностью, но выглядел вполне внушительно. Хлоя в пику Жюльену трижды танцевала с Джорджем и только потом прошлась в нескольких турах вальса с другими молодыми людьми, которые напускной серьезностью пытались скрыть некоторый перебор по части шампанского, но предательский румянец на лицах выдавал их. Жюльен и Амалия дважды приняли участие в танцах, демонстрируя молодежи темперамент и веселое озорство. Потом Жюльен рискнул пригласить Мами, но она, улыбаясь, отказала дерзкому кавалеру. Не успела Амалия освоиться, как Жюльен куда-то исчез.

Роберт не решался подойти к Амалии. Однако столь завидный жених не мог оставаться долго без внимания. Одна из хозяек бала окружила его материнской заботой, предоставив возможность танцевать с ее дочерью, застенчивой блондинкой, которая за весь танец не оторвала глаз от его заколки в галстуке. Чтобы дальше не испытывать судьбу, Роберт удалился в холл, где джентльмены сражались в покер. Сам мсье Бруссар, хозяин отеля, вызвался извлечь его оттуда, когда мадам Деклуе объявила, что устала и хотела бы поскорее оказаться в постели дома. Амалия с радостью встретила известие о скором отъезде: танцевать с кем-то кроме своего мужа или его родственников-мужчин молодой замужней женщине не полагалось, а постоянно пребывать в свите Мами было не слишком весело.

Сборы оказались недолгими: гостиничный счет был оплачен еще утром, а собранные слугами вещи погружены в фургон, который вместе с многочисленной челядью приближался сейчас к усадьбе. Можно было закладывать повозку и отправляться в обратный путь, но никто не знал, где Жюльен. Решили ехать без него, и Джорджу пришлось путешествовать в экипаже вместе с женщинами. Это временное неудобство имело свою привлекательность: англичанин мог, не боясь вызвать осуждение, прижаться к Хлое и под прикрытием бессчетного количества юбок держать ее трепетную ручку в своей горячей ладони. Другим счастливым моментом этого пути стало то, что голова юной особы периодически опускалась к нему на плечо, особенно на последних милях дороги, когда обессиленная треволнениями дня Хлоя то сонно переговаривалась с Джорджем, то дремала.

Мами была занята собственными мыслями. Откинув голову на бархатную обивку серого цвета, она неотрывно смотрела в залитую лунным светом ночь. На ее лице сохранялись усталость и предчувствие чего-то неприятного. Амалия старалась не слышать ни разговора Хлои с Джорджем, ни равномерного цоканья копыт лошади Роберта, который гарцевал рядом с экипажем. Мысли ее были заняты Жюльеном: что же могло случиться? Почему он остался? Кто-то упомянул очередные петушиные бои. А может, он сейчас в одном из тех злачных мест, которые выстроились вдоль дороги на Юг в сторону Новой Иберии? Она подумала и о доме квартеронки, бывшей его любовницы, который тоже находился неподалеку, но тут же отбросила эту мысль. Разве не сказала ей Хлоя, что женщине хорошо заплатили, и она уехала задолго до свадьбы. Да и зачем возвращаться к прежней пассии, если можно развлекаться в соседней спальне? В конце концов она решила, что оснований для волнений нет, и что Жюльен поедет следом за ними, как только обнаружит их отсутствие на празднике.

На въезде в «Рощу» Хлою разбудили. Роберт помог Мами выйти из экипажа и подняться в дом. Джордж суетился вокруг Хлои, Амалия замыкала процессию. В холле они распрощались, пожелав друг другу спокойной ночи.

Лали ждала хозяйку в спальне. Она помогла Амалии раздеться и обрядила ее в свежую ночную рубашку и батистовый капот, обшитый по краям кружевами. Потом помогла расчесать волосы, вспенив их в сверкающий каскад и, прежде чем уйти, предложила принести стакан теплого молока. Амалия улыбнулась, кивком головы отослала девушку спать, но, вспомнив о чем-то остановила ее буквально на пороге.

— Я давно не видела Айзу, — сказала она обеспокоенно, — с ним все нормально?

— О, да, мамзель! Но этот Айза, он так устал от зрелищ и так нервничал, что не мог пойти с вами в оперу, и по дороге домой крепко уснул. Чарльз уложил его на тюфяке в кухне.

— Хорошо. Спасибо, Лали. Можешь идти. Горничная сделала реверанс и вышла, мягко закрыв за собой дверь. Амалия потянулась, чтобы задуть лампу, но, взглянув на высокую кровать со ступеньками и тонкой противомоскитной сеткой, передумала. Обойдя ее вокруг, она направилась к окну, подняла жалюзи и распахнула его.

Теплый ночной воздух был напоен благоуханием роз и магнолий, медовым ароматом клевера. Из-за позднего часа луна скупо светила, словно приберегала часть сияния до лучших времен. Кругом царили тишина и покой. Неподвижные, будто замершие деревья с посеребренными листьями и беседка в глубине сада казались призраками.

Амалия, прислонив голову к оконной раме, глубоко вдохнула освежающий воздух. Она немного устала, но спать не хотелось. Какое-то внутреннее напряжение охватило ее, сковало мышцы, мешало дышать. «Что случилось? — Она попыталась мысленно восстановить события последних дней. — Срывы и ссоры Жюльена, странная перепалка кузенов, наконец, бегство Жюльена… Нет, не то, и причина недомогания в другом. — Даже сцену с Робертом накануне вечером, которая запала ей в душу, Амалия не стала брать в расчет. — Скорее всего, это результат чего-то более сильного», — решила она, закрывая глаза. Перед ее мысленным взором промелькнули несколько сцен из оперы, в ушах зазвучала музыка, а потом эти неземные голоса — чистые, искренние, страстные. Они проникали в самое сердце, воспламеняли его своими жаркими излияниями любви и желаний, ненависти и страха.

И вдруг Амалию осенило: «А что если музыка растревожила меня? Возможно, я так сильно люблю своего мужа, настолько пробуждена им, что чувствую постоянную потребность в его ласках?» Эта мысль раньше не приходила Амалии в голову.

Хотя, безусловно, она наслаждалась тем, как он ее ласкал. Она испытывала удовольствие, когда прижимала свое податливое тело к его мощному, мускулистому торсу, когда искала и находила его губы, способные испить до дна чашу ее желаний.

Амалия отвернулась от окна и прошла на середину комнаты. Какое-то время она смотрела на темный прямоугольник дверей, ведущих в спальню Жюльена. «Ненасытная жена жаждет своего мужа, — подумала она с горечью. — Хотя о чем думать, если его все равно нет дома?»

Вместо того, чтобы успокоиться и лечь в постель, Амалия подошла к двери, ведущей в холл. Она распахнула ее и вышла в темноту комнаты, нарушаемую желтой полоской света, выбивавшегося из-под двери в спальню Мами. Амалия прислушалась, и ей показалось, что за дверью отчетливо слышны шаги. Значит, Мами тоже не спится. Что ее беспокоило: отсутствие Жюльена? Роман Хлои с англичанином? Забота о ближних — хорошее качество, но причиняет много хлопот.

Амалия потрогала двери на галерею и в лоджию, но обе были заперты. С минуту она постояла в раздумье, а потом неслышными шагами вернулась в свою комнату и подошла к двери в спальню мужа; прислушалась и нажала на ручку, уже готовая увидеть Тиге, но в комнате было темно и пусто. Дверь в лоджию была открыта, вероятно, в ожидании Жюльена. Амалия подумала, что Чарльз, наверное, ждет возвращения хозяина в лоджии, но потом вспомнила, что Мами отпустила его. Конечному Жюльена был свой ключ, и будь он дома, то на забыл бы запереть двери в дом на засов.

Не задумываясь больше, Амалия выскользнула в лоджию. Босые ноги бесшумно ступали по кипарисовым ступеням. Без домашних туфель и широких юбок Амалия чувствовала себя на удивление легкой и свободной, как ночной воздух, который залетал к ней под сорочку, приятно лаская тело. Кирпичный пол нижней лоджии был прохладным и немного колючим. Амалия подхватила края сорочки и капота, чтобы не намокли от росы, и сделала несколько шагов по влажной траве, которая ковром раскинулась между «гарсоньерками». Обогнув кирпичную ванну для сбора дождевой воды, она скользнула между домом и одной из «гарсоньерок» на боковой двор.

Внезапный крик остановил Амалию, сердце её екнуло и оборвалось. Она почувствовала, как по телу побежали мурашки, как руки покрылись гусиной кожей. Спустя минуту крик, напоминающий уханье, повторился, и она радостно рассмеялась, узнав крик совы, облетавшей поля в поисках мышей. «А может, это зов самца?» — подумала Амалия, радуясь, что она не единственное живое существо, которому не спится в эту ночь. Она оглядела бескрайние поля, раскинувшиеся за хозяйственными постройками, ряды хижин с крылечками из кипариса и кирпичными трубами. Амалия знала, что ночью, несмотря на строжайший запрет, некоторые работники убегали на другие плантации, где их ждали любимые. В свою очередь, к женщинам «Рощи» приходили дружки с соседних плантаций. Амалия не боялась неожиданной встречи с припозднившимся кавалером. Любой из них постарался бы сделать все возможное, чтобы остаться незамеченным: наказание за самовольные ночные прогулки было слишком суровым, чтобы кто-то стал рисковать.

Луна, кажется, совсем разобидевшись, скрылась за черным бархатом ночи. Амалия шла, подставляя лицо влажному от росы и поднимающихся от земли испарений воздуху. Усиливавшийся запах роз и клевера пьянил, словно дурман. Амалия наслаждалась обретенной свободой: она распустила волосы по плечам и, не обращая внимания на сырость, начала кружиться в каком-то диком танце первобытной страсти.

Летняя беседка, едва различимая среди деревьев, манила к себе. Амалия направилась к ней, уверенно двигаясь между деревьями, отводя в сторону низко опущенные ветви, пробегая пальцами по изгибу ствола старого дуба, обвиваясь всем телом вокруг молодых деревьев.

Беседка представляла собой маленькое прямоугольное строение из резных кипарисовых досок с легкой крышей из дранок на массивных коротких сваях вместо фундамента. В ней были окна, два дверных проема, пол с кирпичным покрытием и скамья для отдыха, тянувшаяся вдоль стен. Беседка — укромный тенистый уголок летом и заветная цель прогулок зимой — была прекрасным наблюдательным пунктом за рекой и заводью. Ее окружали кусты жимолости, а по стенам и крыше расползался розовый вьюн, превращая постройку в зеленый ароматный шатер.

Амалия не без волнения вошла внутрь и сделала несколько шагов к окну. Слышался мягкий шум воды, и с трудом можно было различить отдельные отблески на ее гладкой поверхности. Амалия стояла у окна, скрестив руки на груди, и смотрела во мрак ночи. Мысли текли вяло и бессвязно, но не было желания и сил упорядочить их.

Позади раздался легкий шорох, Амалия обернулась, но ничего не увидела. «Стебли вьюна или жимолости, — подумала она. — Птицы часто используют их для своих гнезд. А может, лягушка или ящерица искали убежища?» Спустя минуту она успокоилась, продолжая созерцать тихую красоту ночной заводи.

— Не пугайся! — раздался шепот у самого ее уха, а сильные руки обхватили ее за талию. — Это всего лишь я.

— Жюльен! — удивилась Амалия. — Я… я думала, что ты все еще в городе. — Она оцепенела, выпрямившись, но объятие не ослабевало.

— Я только что вернулся. — Его рука переместилась чуть вверх и нежно накрыла округлость ее груди.

— Да это и видно! — бросила она обиженно, почувствовав в его словах что-то вроде насмешки, хотя через минуту она уже так не думала.

— Я бросился вдогонку, как только узнал, что вы отправились домой. Неужели мой порыв не найдет отклика и не будет вознагражден?

Слова эти он шептал ей прямо в ухо. Его теплые губы гладили ее щеку, скользя к ее рту. Амалия отвела голову в сторону.

— Я могла бы тебя наградить, если бы ты не оставил меня одну на балу, а сам занялся более интересными делами.

— Тебе бы хотелось, чтобы я увивался возле тебя как безусый юнец, ошалевший от первой любви? Это не принято, mon Coeur, чтобы мужчина выказывал признаки безумной любви к… своей собственной жене.

Амалия повернулась к нему, раскрыв рот от удивления, и он не преминул воспользоваться этим. Он прижал теплые губы к ее рту, стиснув ее податливое тело в своих жарких объятиях. «Какой же смысл сопротивляться? — пронеслось у нее в голове. — Он здесь, и он со мной!» Охваченная нахлынувшим вдруг желанием, Амалия прильнула к нему, почувствовав тепло его тела, запах свеженакрахмаленного белья, легкий аромат старого рома и ни с чем не сравнимый запах молодого, здорового мужчины-самца. Пуговки на его жилете и запонки на воротничке врезались в ее тело, но она не замечала боли. Пьянящий аромат рома, впитавшийся в кончик его языка, придавал сладкому поцелую особый привкус. Амалия обвила руками его шею, прильнув пылающими губами к его губам. Он стиснул ее в жарких объятиях и прижал со всей силой к своей мужской твердости.

Он был нужен ей. Амалии необходимо было ощутить прикосновение своей обнаженной кожи к его коже, впустить его в себя в неистовом самоотречении. Она с трудом оторвалась от его рта, уткнув лицо в ложбинку около шеи. Он обнимал ее, губами гладя по волосам, стискивал в объятиях так, что она едва могла дышать. Амалия чувствовала биение его сердца и то, как напряжен каждый его мускул, пока он боролся с самим собой, стараясь не поддаться своему естественному желанию обладать ею. Потом он глубоко вздохнул и его объятия ослабли.

То, как он отдалился, было для нее пыткой. Она почувствовала это, и к горлу подступил комок протеста. Амалия прильнула к нему, ее пальцы скользнули в его волнистые волосы. Закрыв глаза, она подняла полуоткрытый рот, ожидая его поцелуя.

— Амалия! — с трудом выдохнул он единственное слово, которое прозвучало и мольбой и извинением.

Минутой позже она ощутила всепоглощающий голод его ненасытного рта, прильнувшего к ее губам. Это был опрометчивый поступок, но кто смог бы устоять? Сила его объятий подняла Амалию на цыпочки. Она прижалась к его телу, готовая в нем раствориться. Его рука скользнула к ее бедру, и она вдруг почувствовала, что земля уходит из-под ног. Спустя мгновение Амалия поняла, что он приподнял ее и перенес на середину беседки. Здесь ночь сгустилась до бархатной черноты. Он опустился на одно колено, увлекая Амалию за собой. Затем он бережно опустил ее на предварительно раскинутый сюртук и стал стягивать с нее капот, чтобы устроить на полу некое подобие ложа. Амалию не надо было поторапливать, она сама сбросила капот и опустилась на него рядом с любимым. Он лежал на боку, нависая над ней, гладя ее брови своими губами, нежно обегая языком изгибы ее розового ушка, слегка покусывая мочку уха зубами. Он замер всего на один миг, на один удар сердца, пока Амалия расстегнула ему жилет и сняла запонку с воротника его рубашки, а потом с новым азартом взялся за обследование каждого дюйма ее тела.

Внезапно она почувствовала, что теряет сознание, и мысли распадаются на множество ярких осколков, когда его пальцы, пройдя по трогательной ямке над ключицей, вздрагивающим пикам двух соблазнительных холмиков, по вершинам ребер, как по клавишам, и по ямочке пупка, добрались до шелковисто-влажной плоти ее сокровенной женственности, лаская ее с такой испепеляющей страстью, что она задохнулась под накатившей на нее новой волной чувственного безумия.

Застонав, она обвила его шею рукам, перебирая пальцами завитки его волос и испытывая восторг от такой, кажется, малости. Она дотронулась до соска на его груди и ощутила, как он напрягся, прикоснулась тыльной стороной ладони к животу, а потом ее пальцы скользнули под пояс его брюк.

Он отодвинулся, скидывая с себя жилетку и рубашку, расстегивая и снимая брюки, отшвыривая свои новенькие танцевальные туфли. Потом он потянулся, чтобы стянуть с нее сорочку, которая закатилась почти до пояса. Ночной воздух обдал тело Амалии прохладой, и она вздрогнула, но через минуту была уже в жарких объятиях любимого, уступая его напору, его силе, его желанию. Время сдержанной осторожности, когда они познавали друг друга, прошло. Их тела сплелись в тесном объятии, губы слились в жадном поцелуе, руки ласкали самые потаенные места в неистовом самозабвении страсти.

Амалию совершенно не беспокоило, что кто-нибудь может увидеть их здесь и осудить их любовное безумие на природе как проявление безнравственности. Что говорить, в эти минуты она не заметила бы наверное, если бы Теш вышел из берегов и затопил их обоих, а этот старый недужный мир прекратил бы свое существование. Все для Амалии потеряло смысл, все, кроме восторга наслаждения и неистовства самоотдачи.

Каким-то хриплым горловым звуком мужчина оповестил мир о приближении высшей точки наслаждения. Он бережно закинул ее послушные ноги себе на предплечья и прижался упругим пылающим животом к ее мягкому, ожидающему соития телу. Мгновение — и вот он уже в ней, проникает все глубже и глубже. Кровь в ее жилах приливает и отливает, напоминая волны прибоя, а сама она будто взлетает на гигантских качелях — то дух захватит, то сердце опустится. Ощущение это было столь ярким и сильным, что у Амалии начала кружиться голова, как от выпитого вина. Потом она расслабилась, помогая этой неистовой силе достичь ее жаждущего страсти естества. Он притянул ее к себе, потом снова откинул на спину, поднявшись над ней. Толчки превратились в ритмичные движения, которые она как бы обволакивала своей мягкостью и податливостью. Амалия физически ощущала, как напряжение накапливается в каждом его нерве, в каждом мускуле, готовое вот-вот прорваться обжигающим фонтаном страсти, орошая ее лоно живительной влагой. Она была готова к этому. Возбуждение достигло такого предела, что еще мгновение — и она сама разольется рекой плодородия. Амалия была частью этого мужчины, а он — часть ее; две половины, составляющие одно целое. Все окружающее — и реальность, и видения — отступило перед этим дивным союзом силы и слабости, объединенным великим таинством чувственной страсти. «Для чего существует ночь, если не для того, чтобы усилить это волшебство?» — думала она радостно. Сокрытые мраком ночи, влюбленные лежали в благоуханном оазисе из роз и жимолости, тесно сплетясь телами, их неистовое дыхание смешалось в сладкой истоме. Ища освобождения, они нашли упоение; стремясь к удовольствию, нашли наслаждение, которое навсегда забирало их в свой добровольный плен.

Неподалеку раздался скорбный крик совы. Влетевший в окно ветерок прошелестел над влажными телами любовников, разбросал по полу лепестки отцветшей розы, которая с любопытством заглядывала через решетку беседки, и улетел бродить по просторам «Дивной рощи». Голова Амалии покоилась у него на руке, словно на подушке, а его лицо затерялось в копне ее каштановых волос.

— Je t'aime, — прошептал он с тихим обожанием. — Я люблю тебя.

— О, Жюльен!.. — Амалия открыла глаза.

На какое-то мгновение он замер, потом пошевелился, приложив указательный палец к ее губам. Когда она послушно умолкла, приподнял голову и прижал свои теплые губы к тому месту, где только что был его палец. Затем он высвободил из-под нее руку и, перевалившись на бок, поднялся. Она услышала, как он ищет во тьме свои брюки и туфли, как надевает их.

— Зачем? — спросила Амалия.

Он не ответил, протянув руку, чтобы помочь ей подняться. Наклонившись, он собрал разбросанную одежду и протянул ей. Когда Амалия прижала этот теплый матерчатый комок к себе, он подхватил ее и поднял на руки.

— Что ты делаешь? — тихо засмеялась она.

Он провел губами по ее лбу и ответил низким сдавленным голосом прямо ей в ухо:

— Возвращаю тебя туда, где ты должна быть.

— Ты хочешь сказать?.. О-о, нет! Отпусти меня! — попыталась вырваться Амалия.

Не обращая внимания на ее слабые протесты, он вышел из беседки и зашагал по мокрой от росы траве к дому. Миновав одну из «гарсоньерок», он оказался почти у самого входа в лоджию и, не задерживаясь, поднялся по лестнице на верхний этаж, приблизившись к единственной незапертой двери. Амалия нажала на ручку, и дверь отворилась. На мгновение он задержался в своей спальне, и Амалия решила, что он хочет оставить ее здесь, но потом решительно направился к раздвижной двери в ее комнату. Дверь была так аккуратно подвешена, а шарниры смазаны, что беззвучно уступила нажиму его плеча. Уверенно ориентируясь даже в темноте, он подошел к высокой кровати и бережно опустил Амалию в постель, забрав у нее капот, который она все еще прижимала к груди.

— Не уходи! — попросила она, схватив его за руку, прежде чем он успел отдалиться, чтобы уйти.

Она не ожидала, что так напрягутся вдруг мускулы на его руке.

— Да как же я могу?! — только и смог выдохнуть он. Амалия отодвинулась, уступая место рядом. Он скинул с себя одежду и туфли быстрее, чем она управилась со своей сорочкой. Скрипнул матрац, и он очутился рядом, прижимая ее прохладное тело к своему пышущему силой и жаром торсу. Он приклонил голову ей на плечо, а затем заскользил рукой по ее бедру, пока губы гладили ароматную шелковистость волос у нее на виске. Амалия прижалась щекой к его обнаженной, вздымающейся в экстазе возбуждения груди и закрыла глаза. Ее рука скользнула вниз, внезапно почувствовав затвердевшую плоть его естества. Она прижалась к нему с новой силой, пристроив свое бедро меж его бедер. Их тела гармонично сочетались, словно были сделаны по заказу. Улыбаясь этой мысли, Амалия припала губами к пульсирующей жилке у основания его шеи, ощутив языком солоноватую прелесть его кожи. Ее улыбка стала шире, когда она почувствовала, как его тело отзывается на каждое ее движение.

— Спи, cherie, — прошептал он сдавленно.

— Мне не до сна.

— Мне тоже. — Его пальцы остановились на ее груди, потом слегка прикоснулись к мягкой вершинке одного из холмиков, превратив его в напрягшийся пик.

Усталая, но счастливая, Амалия через какое-то время заснула, ощущая, как его рука отводит спутавшиеся пряди от ее лица. Она не заметила, когда он покинул ее.

Солнце ярко светило высоко в небе, когда Амалия, одетая в синее с манжетами платье для верховой езды, украшенное по лифу плетеными застежками, вышла из дому вместе с Айзой, чтобы начать объезд своих владений. Проснулась она довольно рано и уже успела выдать продукты из кладовки и коптильни, позавтракать, одобрить меню на день и посмотреть, как продвигается шитье летней одежды для работников. Теперь она собиралась посетить маслобойню, расположенную в некотором отдалении от дома, и проверить, как идет прополка на огороде, который снабжал овощами домашнюю кухню. Но перед этим она хотела прокатиться — просто проветриться.

У крыльца ее поджидал конюх, державший под уздцы каурого мерина для нее и пони для Айзы; он был явно недоволен, что хозяйка отправляется верхом без него. Но Амалия настояла на своем: во-первых, она не собирается отъезжать далеко, во-вторых, с ней будет Айза, который в случае чего всегда позовет подмогу. Она поднялась на приступочек крыльца и вскочила в седло. Расправив юбки, чтобы прикрыть ноги в сапогах, Амалия взяла поводья, поправила широкополую шляпу с высокой тульей и щегольским плюмажем и нетерпеливо взглянула на Айзу, которому конюх помогал взобраться на пони.

Амалия чувствовала некоторую усталость — болели мышцы, чего раньше никогда не было. Но она только улыбнулась, вспомнив о напряженных трудах прошедшей ночи. Амалия была расстроена и даже обижена, не обнаружив утром Жюльена рядом, она расценила это как предательство: ускользнул, ничего не сказав, после того, что было между ними ночью. Она совсем было решилась войти к нему в комнату, разбудить его и потребовать объяснений, но странная робость остановила ее. Днем Жюльен становился совсем другим: сдержанным, официальным, каким-то совсем чужим. Одни и те же слова, произносимые им ночью и днем, были так же непохожи, как ночь и день. Амалия не вошла к Жюльену, ибо боялась увидеть его вечно насмешливый взгляд. Нет, этого она бы не вынесла сегодня.

Амалия избрала дорогу, по которой ездили фургоны и которая вела в сторону полей. Она проходила мимо сушильни для белья, коптильни, бондарной и маленькой часовни — небольшой, но увенчанной миниатюрным шпилем постройки, правда, без колокольни (колокол висел на столбе возле входа), возведенной по приказу Мами. Изредка она приходила сюда молиться, но в основном ею пользовались работники и прислуга. Время от времени приход присылал сюда священника, который служил мессы и исповедовал желающих. Окинув часовню хозяйским взглядом, Амалия отметила про себя, что здание необходимо срочно подлатать и побелить: от дождей, наводнений и ветров штукатурка кое-где облезла и отстала.

Что за прелесть — быстрая езда на лошади по бескрайним полям, когда кругом тишина, и только слышен шорох тростника! Сквозь перистые облака мелкими бликами пробивалось золото солнечного света и падало пятнами на зеленые гребни волн в безбрежном море тростника, колыхавшегося при каждом порыве ветра.

Настоящая жара еще не наступила, хотя лето быстро входило в свои права. С утра было прохладно, и только к обеду жара прибывала. Через несколько недель должен наступить сезон лихорадок, но уже сейчас нужно было думать о переезде на остров Дернир. Амалия мечтала об этом дне: она никогда еще не видела океана. Фелисианас, где она жила с тетей, считался местностью удаленной от заболоченных низменностей Нового Орлеана, а потому целебной для здоровья. Но все равно хотелось побывать на море. Они с тетей не могли и мечтать об отдыхе на побережье или хотя бы где-нибудь у воды, в местах вроде Саратоги, Белых Серных Ключей или Соленых Озер. О купании в море, как о чем-то приятном и весьма полезном, Амалия была наслышана, но запомнилось другое: в подобных местах требуется соответствующий костюм. «Сегодня же вечером поговорю об этом с Мами», — решила Амалия.

К счастью, будущий урожай от наводнения почти не пострадал, зато польза получилась огромная: вода, уходя с полей, оставила такое количество плодородного ила, что тростник стал расти буквально по часам и теперь стоял высокий, сочный и зеленый. Верно люди говорят: не было счастья, да несчастье помогло. Если не побьют сильные ветры, которые приходят сюда позже, урожай будет отличным, а значит, и прибыль — неплохая.

Невдалеке виднелась группа людей. Оттуда доносились голоса и крики застоявшегося мула. Там начинались кукурузные поля, урожаем с которых кормились скот и рабы. Работники рыхлили землю между ровными рядами зеленых побегов и выпалывали сорняки. На дороге рядом с ними стоял всадник, который, вероятно, наблюдал за работой. Сначала Амалия подумала, что это Патрик, но потом поняла, что у всадника слишком красивая для надсмотрщика осанка. Минуту спустя она увидела и самого Патрика Дая, который стоял под деревом и распекал нерадивого работника. По полю гарцевал Роберт. Он повернул голову в сторону Амалии и приветственно помахал рукой. Амалия в ответ помахала хлыстом, но приблизиться не захотела. Вместо этого она повернула лошадь на тропу, которая вела обратно к дому, но мимо маслобойни и огорода.

— Мусье Роберт, он хороший человек, — раздался у нее за спиной голос Айзы.

За мыслями о Роберте Амалия чуть не забыла о своем верном паже.

— Да, он такой, — улыбнулась она мальчугану, думая о чем-то своем.

— Не такой, как мусье Дай.

— Конечно, не такой, — согласилась Амалия.

— Почему же тогда мы не остановились, чтобы поговорить с ним? — спросил Айза, морщась от солнца, которое светило прямо в лицо.

— Он занят, и мне не хотелось мешать ему, — пояснила Амалия. — Кроме того, у меня масса собственных дел.

— Он иногда приезжает в большой дом. Но теперь реже. Если он приедет сегодня, я покажу ему свою новую картинку с черепахами, которые плавали в фонтане мусье Джорджа, — сказал Айза, скроив самую невинную физиономию, но в его глазах искрилось лукавство.

Амалия понимала, что поощрять мальчика в подобных затеях не следует, но не могла скрыть улыбку. А дело было так: однажды утром англичанин огорчился, обнаружив в фонтане не только тройку разомлевших на солнце черепах, которые плавали на куске дерева, но и маленький башмак, кружившийся по зеркальной поверхности воды. «Роберт наверняка оценил бы эту шутку», — подумала Амалия.

Неважно, как это выглядело со стороны, но она не сторонилась этого человека. Да и почему, собственно, она должна была его сторониться? Роберт прикоснулся к ней, и она что-то почувствовала — обычная реакция нормальной женщины, не лишенной элементарных чувств. Стоит ли придавать этому пустяковому случаю ореол таинственности, да еще с оттенком интима? В этом не было ни смысла, ни надобности. Да и он сам давно уже забыл о столь незначительном факте. Она тоже забудет о нем. Выбросит из головы, словно никогда и не было. До сих пор Амалия не вспоминала об этом: Жюльен помог ей избавиться от мимолетного наваждения.

В маслобойне в этот день делали масло. Амалия наблюдала, как женщины готовят маслобойки к работе, ошпаривая их кипятком; как вытягивают из огромного бака с водой ведра, в которых стояли кувшины с охлажденным молоком. Она не ушла до тех пор, пока с цельного молока не сняли сливки, а затем уж начали сбивать масло.

В огороде Амалия осмотрела аккуратные грядки овощей, перемежающиеся с делянками клубники, зеленого горошка и обрамленные кустами малины, разросшейся вдоль изгороди. Английский горошек и капуста почти сошли, а шпинат и салат можно было использовать на семена. Шалот в этом году уродился неплохо, горчица и редис должны были подрасти, а ирландский картофель, пока не стал слишком крупным для варки, надо было выкапывать. Стручковый горох и фасоль доспевали, через несколько дней их можно будет собирать. Амалия заставила старика, следившего за огородом, выполоть все сорняки и распорядилась, чтобы на кухню снесли зелень к обеду, лук и картофель — к ужину, и только йотом вернулась на центральную усадьбу.

Амалия оставила лошадь в конюшне, а сама пошла к дому пешком. Айза ковылял рядом. Она замедлила шаг, чтобы мальчик не очень напрягался. Проходя невдалеке от кухни, Амалия предложила ему напиться, а заодно сказать, чтобы принесли две чашки кофе и два стакана холодной воды ей и — Мами, которую она собиралась навестить. Мадам Деклуе все реже выходила из дому, но любила слушать подробные отчеты о том, что происходит вокруг.

На нижней лоджии Амалия заглянула в сумрачную прохладу столовой, благо дверь была распахнута настежь. Дверь из столовой на галерею тоже была открыта, и мягкий ветерок продувал нижний этаж дома. Со стороны галереи раздавались голоса. Амалия прислушалась. Перекинув шлейф платья для верховой езды через руку и подхватив другой рукой юбки, она направилась в ту сторону.

На пороге столовой Амалия остановилась, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку. Стол был накрыт к ланчу. В стеклянной мухоловке, стоявшей посередине стола, билась одинокая муха, сердитое жужжание которой нарушало сонную тишину комнаты. Пустые тарелки и стаканы, кроме одного, лежали перевернутыми вверх дном, чтобы по ним не ползали мухи. Амалия перевернула этот единственный забытый кем-то стакан и, обойдя стол, заспешила к выходу на галерею.

— Да говорю же я тебе, что не хочу ждать!

— Не так громко, дорогая Хлоя, ты разбудишь ее. Я советовал бы тебе набраться терпения и ждать. Это самый надежный способ добиться желаемого.

Первый голос, несомненно, принадлежал Хлое. Второй, твердый, но тихий, чуть громче шепота, принадлежал мужчине, с которым она встречалась в своей спальне все последние недели. Этот голос волновал, тревожил и будил воспоминания. Амалия вышла на галерею, улыбаясь от предчувствия радостной встречи, готовая поддержать беседу, и… остановилась, потрясенная увиденным. Расстроенная Хлоя сидела в качалке, скрестив руки и нервно сжимая пальцами локти. Мами возлежала в кресле, откинув голову на его спинку и закрыв глаза. Она, судя по всему, заснула, не забыв прикрыть колени шалью. Высокий темноволосый мужчина стоял, опершись спиной на одну из колонн. Солнце светило ему прямо в затылок, оставляя лицо в тени. Но это был не Жюльен, как подумала она в самом начале, а Роберт.

Рой самых диких, самых невероятных подозрений пронесся в ее голове, но каждое из них, как бы оно ни объяснялось обстоятельствами, требовало такого коварства, такого согласованного обмана, такого презрения к ее чувствам, что в это нельзя было поверить. И вместе с тем, она могла поклясться, что тихий мужской голос, который она только что слышала, мог принадлежать только одному человеку, тому, кто уверял ее в вечной любви, кто был с ней в постели и подарил ей ночь фантастического наслаждения в беседке сада.