Обойдя пару раз площадь, Эмиль и Аня свернули в узкий переулок между Гартр-стрит и Ройял-стрит, протянувшийся от Канал-стрит до «Сент-Луи отеля». На этой короткой улочке, известной под названием Эксчейндж-элли, находилось большинство salles des armes, заведений, в которых обучали искусству фехтования. Они шли молча и поэтому слышали звон и свист клинков. День был тихим и теплым, и двери всех залов были открыты, чтобы свежий воздух охлаждал разгоряченных джентльменов, и звуки, доносившиеся из дверей, разносились по всей улице.

Услышав их, Аня вздрогнула. Они напоминали ей о Равеле, о его умении и том страхе, который вызвало это умение у нее и который в конечном итоге привел к тому положению, в котором она сейчас находилась. Было странно, что весь этот звон и скрежет, весь этот пот, проливаемый при упражнениях, служат одной цели – ранить друг друга.

Но с приходом американцев в моду в качестве дуэльного оружия вошли пистолеты, и поэтому salles d'armes потеряли часть своей привлекательности. Развитие силы в запястье и ловкости и изящества движений уже перестало быть задачей первостепенной важности. Теперь молодые люди города не только скрещивали шпаги в фехтовальных залах, но и оттачивали свое умение поражать цель из пистолета в тирах, расположенных на нижней набережной. Но ничто, казалось, не могло уменьшить популярности самой дуэли, даже угроза ареста за занятие, которое, будучи очень популярным, было все же незаконным. Полиция обыкновенно предпочитала закрывать глаза на это, особенно если хорошенько подмазать полицейских, но все же было достаточно много людей, которых оскорбляло это ритуальное убийство и которые пытались заставить полицию действовать, если нарушение закона было слишком уж явным.

После секундной паузы Аня сказала Эмилю:

– Конечно же, ты не пытался убить Равеля – эта идея просто абсурдна.

– Есть люди, которые сказали бы, что у меня есть на это причина. – Эмиль нервным жестом прикоснулся к усам.

– После стольких лет? Я не намекала ни на что подобное. Я просто прошу твоей помощи.

Он покачал головой, а в его карих глазах было заметно беспокойство.

– Я был бы рад помочь тебе, если бы мог, Аня, но, боюсь, меня так долго не было в стране, что я даже больше чем просто бесполезен.

В его голосе было слышно явное нежелание помочь ей. Она не была удивлена: мужчины охотно занимаются своими интригами, но не любят быть втянутыми в интриги женщин. Наверное, ей следовало бы обратиться к Гаспару. Нет, маловероятно, что терпеливый кавалер мадам Розы сможет или захочет выполнить ее просьбу, и, кроме того, в данный момент Аня не хотела, чтобы мачеха беспокоилась по поводу того, чем она сейчас занимается.

Стайка голубей вспорхнула с выступа дома и приземлилась прямо перед Аней и Эмилем. Они ходили вперевалку вокруг Аниных юбок и искали крошки. Лапки у них были ярко-красными, а темно-зеленые и синие перышки на шее радужно переливались. Эти птицы были потомками голубей, привезенных из Франции много лет назад. Молодые неоперившиеся голубки, которые считались возбуждающим деликатесом, пользовались большой популярностью у креолов. Некоторых из них, без сомнения, запекали где-то в настоящий момент, поскольку наступило время приготовления вечерней пищи. В воздухе разносились пряные запахи готовящихся в частных и общественных кухнях обедов, кипящих моллюсков, дымящихся соусов, лука и чеснока, жарящихся в масле, или ароматы пекущегося хлеба и сладкие запахи сахара, молока, орехов и фруктов, медленно превращающихся в десерт.

Мимо них процокала великолепная черная лошадь, запряженная в легкий двухместный экипаж. Она двигалась ни слишком быстро, ни слишком медленно. В экипаже сидела женщина в темно-зеленом. Ее светлые волосы сверкали на солнце, лицо было утонченным, а формы совершенными. Она не смотрела ни направо, ни налево. Ее послеобеденное платье было застегнуто до самой шеи и на запястьях, а в руках она держала небольшой зонтик с оборкой из бахромы. Фактически она выглядела необыкновенно сдержанно и скромно. И все же это не была леди.

Аня не могла бы объяснить, каким образом она поняла это. Может быть, женщина чуть слишком томно откинулась на сиденье. Может быть, улыбка, застывшая у нее на губах, была слишком бессмысленна, как если бы она хотела понравиться. Может быть, ее кучер был одет с дешевой претенциозностью. Как бы то ни было, Аня поняла это сразу же, и это напомнило ей о Симон Мишель, любовнице Равеля. Не потому, что эти женщины были похожи друг на друга, – похожим было их положение.

Глядя вслед экипажу, Аня медленно сказала:

– Ничего. Думаю, я знаю, кто мог бы полнее ответить на мои вопросы, если ты составишь мне компанию.

Он охотно согласился. Они повернули назад, чтобы пройти снова по Эксчейндж-элли, которая вела как раз туда, куда Аня хотела попасть. Камни, которыми была вымощена мостовая, были привезены сюда в трюмах кораблей в качестве балласта. Мостовая была выложена с уклоном к центру для стока воды, и, кроме того, камни были неровными, так что Ане приходилось ступать очень осторожно. Эмиль предложил ей руку в качестве поддержки, и она приняла ее, не столько потому, что действительно в этом нуждалась, сколько из-за нежелания отвергнуть его предложение и заставить его тем самым раздумывать, действительно ли она не подозревает его.

Они шли вдоль домов, украшенных балконами с чугунными решетками, или выложенными арками, или богато отделанными фронтонами у входа. Восклицания и звон шпаг, разносившиеся между оштукатуренными кирпичными стенами, отражались от них и производили звуки иногда мелодичные, а иногда просто режущие ухо и бьющие по нервам. Близился вечер, и солнце уже не освещало эту узкую аллею. Здесь было прохладнее и слегка сыро, а свет становился все более тусклым.

С другого конца в аллею вошел мужчина в сопровождении группы мальчишек. Он был среднего роста, но худ до изможденности, а кончики его черных усов свисали в уголках красных губ. Его глаза лихорадочно блестели, а на щеках горел румянец. Он явно был болен и все же двигался со сдержанным изяществом и силой прирожденного фехтовальщика. Один из мальчишек нес его трость с таким видом, будто у него в руках священная реликвия, тогда как остальные толкали и пинали друг друга, стараясь занять место рядом с ним. Светловолосый малыш вцепился сзади в его сюртук, и тот его за это мягко пожурил.

– Кто это? – пробормотал Эмиль.

– Луис де Сальво, по крайней мере он себя так называет. Он приехал всего лишь несколько недель назад, но уже успел заявить о себе как об одном из величайших maitre d'armes, несмотря на то что у него рана в легких, которая постоянно беспокоит его. Его фехтование подобно молнии, и на кладбище Сент-Луис есть специальный уголок, где захоронены его жертвы. Скоро он, подобно Пепе Люлья, вынужден будет купить собственное кладбище.

Де Сальво повернул к одному из фехтовальных залов и остановился перед небольшой лестницей у входа. Получив свою трость, он раздал своим юным сопровождающим несколько монет, что заставило их тут же обратиться в бегство, так как младшие пытались уберечь свою добычу от старших. Мастер фехтования поднялся по ступенькам и исчез в дверях. Тут же изнутри донеслись возгласы приветствий и добродушное поддразнивание.

Когда Аня и Эмиль поравнялись с дверью этого зала, они услышали знакомый голос. Если бы Муррей не заговорил, Аня могла бы и не заметить, что он находится здесь. Но, услышав его голос, она повернула голову и увидела его в кругу молодых людей радом с де Сальво. Смеясь над замечанием одного из собеседников, Муррей запрокинул голову. Стоял он, опираясь на рапиру, с небрежностью человека, хорошо знакомого с этим оружием.

Как долго Муррей уже обучается фехтованию? Был ли это давний интерес, или он занялся этим после того, как ему удалось избежать дуэли с Равелем? Было неприятно видеть его здесь среди мужчин, которые с детства умели обращаться с каким-нибудь клинком, по крайней мере большинство из них. О чем он думает? Селестина была бы огорчена, если бы узнала об этом.

Но Аня не хотела, чтобы он думал, будто она шпионит за ним. Отведя от него взгляд, прежде чем могла привлечь к себе его внимание, она прошла мимо зала под руку с Эмилем.

Приближаясь к улице Сент-Филип-стрит, они вели ни к чему не обязывающий разговор на общие темы, но чем ближе подходили к апартаментам актрисы, расположенным над бакалейной лавкой, тем более беспокойным становился Эмиль. Он перевел взгляд с Ани на решетчатые ворота, через которые можно было, миновав двор, пройти в дом. Было настолько ясно, что он подозревает, что окажется втянутым в неприятную конфронтацию между женщинами, что Ане пришлось закусить губу, чтобы удержаться от смеха.

– Аня, это не… не comme il faut, – сказал он, когда она остановилась перед чугунными воротами, ожидая, пока он откроет их.

– Да, но я не вижу альтернативы. Ты сам сказал, что я должна поговорить с теми, кто знает его, а кто может знать его лучше, чем его…

– Да, – сказал он торопливо, – но ты не должна даже знать ничего об этой женщине, не говоря уже о том, чтобы посещать ее.

– Это шокирует, не так ли? – Она с вызовом посмотрела ему прямо в глаза. – Я думала, что годы, проведенные во Франции, избавили тебя от подобных провинциальных представлений.

– Я уверяю тебя, что правила поведения для женщин из порядочных семей там так же строги, как и здесь. В Париже существует только два рода женщин: леди и те, которые ими не являются. И они не смешиваются друг с другом в обществе.

– Это не светский визит. Но если хочешь, можешьоставить меня одну.

– Ты знаешь, что я не могу это сделать.

Он неожиданно показался ей очень молодым. Она склонила голову и спросила:

– Ты волнуешься из-за своей репутации?

– Конечно, нет! – И на его лице отразилось пренебрежение.

– В таком случае, – мягко сказала она, – о своей репутации я позабочусь сама.

Она потянулась к воротам. Пробормотав какое-то проклятие, Эмиль опередил ее, распахнул ворота и пропустил вперед. Она физически чувствовала его неодобрение, когда он вслед за ней вошел по мощеной дорожке во двор. Там росли несколько кустов и дерево, все покрытое пеной пурпурных цветов, но на земле все еще валялись, забившись в углы, листья, опавшие прошлой осенью. В задней части дома находилась арка, за которой была видна лестница, ведущая на галерею. Взметая юбками вихри прошлогодних листьев, Аня направилась к ней.

Дверь им открыла горничная. Цвет ее кожи и ее самоуверенность говорили о том, что перед ними квартеронка; шапочка и передник были сшиты из тонкого муслина и отделаны кружевом. Она взяла шляпу и трость у Эмиля, визитную карточку у Ани и пригласила их подождать в салоне, а сама пошла доложить хозяйке.

Аня с интересом осмотрелась вокруг. Салон изобиловал темно-красным плюшем и, казалось, душил им находящихся в комнате. Щедрые складки плюшевых драпировок свисали с окон, плюш покрывал кушетку и стулья, а также несколько пухлых оттоманок, стоявших в разных углах комнаты. Остальная мебель имела какой-то массивный и неуютный вид и была сделана из темного дерева с обильной готической резьбой. Разнообразные безделушки переполняли столы и полки огромной этажерки: от хрустальных украшений и дагерротипов в потускневших серебряных рамках до шкатулок, отделанных ракушками, от полинявших перьевых вееров и свернувшихся театральных программок до баночек с сурьмой и подносов для булавок с отчеканенными на них названиями знаменитых курортов и театров. Комната была достаточно аккуратной, но в ней ощущалась какая-то неуютность, как во всех комнатах, обитатели которых проживают в них временно. Попытка оставить личный отпечаток на атмосфере комнаты с помощью коллекции сувениров прошлых путешествий и скромных триумфов казалась слишком явной, неприкрытой и странно патетической.

Аня присела на край кушетки. Эмиль, который, очевидно, слишком нервничал, чтобы последовать ее примеру, стоял рядом. Они ожидали.

Прошло несколько долгих минут, и дверь, которая вела в другую комнату, открылась, но из нее вышла не актриса, а горничная. Девушка ничего не сказала, а, нервно улыбнувшись им, заторопилась из комнаты и ушла через переднюю дверь. Бе шаги простучали на лестнице и замерли вдали. Аня и Эмиль вопросительно посмотрели друг на друга. Медленно тянулись минуты. Наконец дверь снова открылась.

Симона Мишель вплыла в комнату в платье из парчи сливового цвета, украшенном черной тесьмой. Ее темные волосы были уложены неаккуратно, образуя беспорядочную массу завитков, и казалось, что она только что поднялась с постели. Парча обрисовывала ее пышную фигуру и изящную округлость рук и плеч. Лицо актрисы без сценического грима казалось более мягким и в то же время более решительным. Ее чувственные полные губы изгибались в напряженной улыбке, а большие сияющие глаза горели воинственным светом.

– Простите, что заставила вас ждать, мадемуазель Гамильтон, – сказала она. – Я как раз одевалась, чтобы идти в театр. Не хотите ли стаканчик шерри? Прошу прощения, что не могу предложить вам ничего большего, но я не ожидала никого.

Несмотря на вежливость произнесенных ею слов, тон был довольно резким, требующим немедленного объяснения. Аня, хотя и сама была бы рада сразу же приступить к делу, почувствовала отчетливое нежелание того, чтобы эта женщина торопила ее или чтобы она контролировала этот визит.

Она любезно сказала:

– Мы с вами незнакомы, мадемуазель Мишель, но я видела вас этой зимой в нескольких ролях на сцене. Позвольте поздравить вас с успехом и выразить свое восхищение вашим актерским мастерством.

– Спасибо. – В ее ответе были отчетливо слышны удивление и большая осмотрительность.

– Мне кажется, вы незнакомы с Эмилем Жиро. Это мой дорогой друг, недавно вернувшийся из Парижа. – Она указала на Эмиля.

Молодой француз не подвел ее – он сделал шаг вперед и совершил безупречный поклон над рукой актрисы.

– Я восхищен, мадемуазель. К вашим услугам.

Аня не дала женщине времени ответить.

– Не думаю, что мы обеспокоим вас с напитками, хотя это было очень мило с вашей стороны предложить их нам, при том что мы явились к вам без предупреждения. Мы гуляли, наслаждались сегодняшним днем – таким теплым и приятным, не правда ли? – когда я почувствовала внезапное желание увидеть вас.

– Понимаю, – сказала актриса, хотя по ее напряженному тону было ясно, что она ничего не понимает. Подойдя к стулу, она села, расправив складки своего платье.

Аня заколебалась, глядя на актрису. Внезапно принятый ею тон превосходства показался ей неверным. Если она сделает эту женщину своим врагом, это не приблизит ее к цели. Они могут просидеть здесь несколько часов, обмениваясь высокомерными замечаниями, и это даже не позволит им подойти к проблеме и достичь откровенности друг с другом.

– Нет, – сказала Аня, расслабившись и с грустной улыбкой покачав головой, – вы не можете понять. Дело в том, что у меня есть проблема, и я думаю, что вы можете помочь мне в ее решении. Это касается нашего общего знакомого Равеля Дюральда.

– Равеля?

Актриса все еще была осторожна, как будто ожидала, что ее будут обвинять или укорять в чем-то.

– Не более двадцати четырех часов назад кто-то пытался убить его.

У Симоны перехватило дыхание, она поднесла руку к горлу, а ее глаза расширились.

– Но кто? Почему?

– Не знаю. Я думаю, может быть, у вас есть какая-то идея по этому поводу.

– У меня?

Актриса внимательно смотрела на Аню, и мало-помалу самообладание возвращалось к ней. Она наклонилась вперед и, опустив руку, сжала подлокотник кресла, затем прямо спросила у Ани: – А вам какое дело до этого? Почему вы беспокоитесь?

Это был отличный вопрос, который Аня умудрялась игнорировать вплоть до этого момента. Она уцепилась за первую же мысль, которая пришла ей в голову.

– Это нападение было совершено на моей плантации. Естественно, как его хозяйка я бы чувствовала себя в какой-то степени ответственной, если бы он был убит.

– А как он оказался на вашей плантации?

– По делу, связанному… со скотом, – ответила Аня, благодаря в душе мадам Розу за придуманный ею предлог, который оказался чрезвычайно подходящим.

Симона подняла бровь.

– Вы ничего не слышали о дуэли, которую он пропустил, пока был у вас?

– Мужчины не говорят о подобных вещах, – уклончиво сказала Аня. – Но не могли бы вы сказать мне, кто мог быть его врагом и почему он мог бы хотеть его убить?

В течение долгих мгновений актриса молча размышляла.

– Мое общение с этим джентльменом длилось недолго.

– И все же вы должны что-то знать.

– Равель не из тех людей, которые много разговаривают, он больше человек действия.

По лицу женщины промелькнула тень воспоминаний, которая заставила Аню сжать руки в кулаки с такой силой, что ее ногти больно впились в ладони. Но она не стала ничего говорить, а молча ждала, чтобы актриса продолжила.

– Он очень странный человек, он приходит и уходит в необычное время с очень странными друзьями. Было бы удивительно, если бы у него не было врагов, учитывая образ жизни, который он вел, людей, убитых им на дуэлях, или их родственников; мужчин, которые проиграли ему свое состояние, или тех, кто не согласен с его политическими взглядами, такими как поддержка этого безумца Уокера. Но, боюсь, я не смогу назвать их вам.

Аня кивнула. Нарочито уклончивым тоном она спросила:

– Что он за человек, с вашей точки зрения?

Симона откинулась на спинку кресла.

– Щедрый. Требовательный. Изобретательный. Сильный.

У Ани возникло ощущение, будто ее заманивают в ловушку. Это ощущение соответствовало действительности, так как слегка задумчивый тон этой женщины вызвал в ее сознании образы, от которых жгучая боль распространилась по всему телу. У нее за спиной послышался звук открываемой двери, без сомнения, это вернулась горничная. Не обращая внимания, она резко сказала:

– Как вы считаете, является ли он благородным человеком?

– По-своему, да.

– Способен ли он на убийство?

– Убийство?! – Актриса еще раз выпрямилась в кресле.

– Так как?

В дверях послышались тихие шаги.

– Почему бы тебе не спросить у меня? – сказал Равель.

Горничная-квартеронка, которая привела его, задыхаясь от спешки, проскользнула в комнату за ним и за спинами присутствующих прошла к двери и скрылась в задней части дома. Аня поднялась, заметив, что Эмиль сделал шаг вперед, как бы пытаясь защитить ее.

Равель перевел взгляд с Ани на брата Жана, и выражение его черных глаз было таким же холодным и горьким, как вчерашний кофе. Даже после всего проведенного ими вместе времени, после всего, что их объединяло, она все еще считала его убийцей. Мысль об этом была, как нож, вонзенный в его грудь и поворачиваемый в ране. Он снова слышал едкие уничтожающие нотки в ее голосе, видел ее гордо вздернутый подбородок, и ему захотелось овладеть ею здесь и сейчас, заставить ее понять, что он чувствует по отношению к ней, сделать это важным для нее. Желание это было низменным, и он понимал это, но это не делало его менее чарующим.

Аня не могла придумать, что ей сказать, не могла протолкнуть ни слова через свое внезапно сжавшееся горло. Что подтолкнуло ее задать этот вопрос? Она сама не могла объяснить это. Она хотела ошеломить Симону, услышать от нее неподготовленный ответ, возможно, проверить свое собственное суждение о Равеле, суждение о том, что, хотя он и может убить обороняясь, но никогда намеренно не лишит человека жизни.

– В чем дело? – спросил Равель со скрытой злостью в голосе, глядя на Аню. – Тебе уже неинтересно услышать ответ? Или ты просто смущена, что тебя обнаружили здесь? Ты боишься, что я окажусь настолько низок, что распространю по городу новость о том, где я встретил тебя, или даже использую это, чтобы заставить тебя подчиниться моей воле? Существует ли такое преступление, в котором ты не заподозрила бы меня?

Прежде чем она смогла ответить, заговорил Эмиль:

– Я думаю, нам лучше уйти, Аня.

– О, до вас неожиданно дошла вся неуместность ее пребывания здесь? – спросил Равель, обращаясь к молодому человеку. – Как жаль, что этого не случилось раньше.

– Не надо изливать свое раздражение на Эмиля, – сказала Аня. – Он настолько неохотно отправился сюда со мной, насколько это было возможно. Но если бы он не проводил меня, я бы пришла сюда сама.

– Представляю себе.

– Равель, mon cher, – сказала Симона, поднимаясь и беря его за руку, – ты так сердито говоришь. Нет никакой необходимости в подобной горячности. Мы всего лишь сидели и приятно болтали.

Она посмотрела на Аню многозначительным взглядом, и это молчаливое послание было нетрудно понять. Симона просила ее о помощи, чтобы предотвратить вызов, который, как она боялась, мог последовать из-за этой встречи, устроенной ею самой. Возможность эта, о которой было страшно подумать, была слишком реальна. Аня взяла Эмиля под руку.

– Я думаю, ты прав, Эмиль, – сказала она, – нам лучше уйти. Мадемуазель Мишель, вы были очень добры, что согласились поговорить со мной.

– Я сделала это с большим удовольствием. Возможно, мы еще встретимся.

Аня улыбнулась и в то же время надавила на руку Эмиля, чтобы он вместе с ней двигался к двери.

– Да, может быть.

Равель позволил им уйти. Что толку пытаться задержать их? Он меньше всего хотел бы услышать что-нибудь из того, что Аня думает о нем, или скрестить шпаги с Эмилем Жиро. Бог мой, как он устал! Голова болела из-за того, что он пытался сделать слишком много и слишком быстро, и те места на спине, где раскаленные угольки прожгли рубашку, давали о себе знать под сюртуком. Слегка поведя плечами, чтобы облегчить боль, он направился к окну и выглянул во двор.

– Ты был очень любезен, что пришел так быстро, – сказала Симона, – особенно если учесть, что прошло довольно много времени с тех пор, как ты был здесь в последний раз.

– Мне показалось, что твоя горничная считает, что это срочно, – небрежно сказал он, отодвигая шторы и выглядывая в окно. Он увидел, как Аня и Эмиль спустились с лестницы и через двор направились к воротам.

– Так ты пришел поэтому или потому, что я послала тебе ее карточку?

Равель повернулся к ней.

– Ты действительно хочешь это знать?

– Нет, – хрипло ответила Симона, встретившись с ним взглядом. – Нет, не хочу. – Повернувшись, она подобрала тяжелые парчовые юбки и вышла из комнаты, захлопнув за собой дверь в будуар.

Последние лучи заходящего солнца светились золотом в сине-лиловом зимнем небе. Золотистые отблески отражались на оштукатуренных стенах домов и в воде, заполнявшей сточную канаву посреди улицы. Последний дневной свет поблескивал на лакированных боках проезжавших экипажей и горел в стеклах витрин. Аня бросала гневные взгляды на окружавшее ее сияние.

Равель Дюральд мог быть или не быть убийцей, но он несомненно был негодяем. Он занимался с ней любовью, он запер ее в комнате для своего собственного удовольствия, но когда она сбежала оттуда и встретилась лицом к лицу с его любовницей, он тут же примчался, чтобы избавить женщину от возможных неприятностей. Что, он предполагал, она собирается сделать е его любовницей? Обзывать ее грязными словами? Отхлестать ее кнутом? Она не могла поступить так низко, и ей так хотелось сказать ему об этом! Будь прокляты мужчины и их необычайная чувствительность, их убийственные импульсы, из-за которых приходится ходить вокруг них на цыпочках и даже спасать их от самих себя.

На самом деле она не думала, что Равель поставит себя в такое положение, что будет вынужден бросить вызов Эмилю. Она заметила выражение глаз Равеля, когда он увидел молодого человека и уловил его сходство с Жаном.

И все-таки ему не следовало упрекать ее, как будто она была девушкой, воспитывавшейся в монастыре и не знающей обычаев света. Его совершенно не касается, что она делает, кого навещает или кого выбирает себе в провожатые.

Эмиль прикоснулся пальцами к ее руке, которой она вцепилась в его руку.

– Помедленнее, Аня. Ты устанешь, да и люди смотрят.

Она повернула голову и уставилась на него непонимающим взглядом; затем она осознала, что идет по улице очень быстрым шагом, наклонив вперед голову, как будто ей нужно за короткое время пройти большое расстояние. Она спохватилась и замедлила шаг.

– Извини, – пробормотала она.

– Я понимаю, что ты расстроена, но мне кажется, твое расстройство несколько не соответствует тому, что только что произошло. Я чувствую, что за этим скрывается нечто большее, чем ты мне рассказала. Тебе не кажется, что я имею право знать, в чем дело, коль скоро я могу вполне быть убит из-за этого?

– Наверное, – несчастным голосом сказала она.

В этот момент ее внимание было привлечено каким-то резким движением, и она не смогла продолжить свою речь. Они находились в далеко не лучшем районе города: то здесь, то там среди более респектабельных заведений попадались игорные притоны или трактиры. Она заметила быстрое движение: мужчина, стоявший на пороге одного из трактиров и смотревший на нее, внезапно нырнул внутрь. Он был высоким и мощным, одетым в потрепанную обычную одежду, ничем не отличаясь от полудюжины других мужчин, которые болтались вокруг той же двери. Если бы он не двинулся, она прошла бы мимо, даже не бросив на него взгляд, но теперь она уголком глаза заметила красно-рыжие волосы, свисавшие из-под котелка, и сразу же узнана его.

– Вот он! – сдавленным голосом сказала она, остановившись так резко, что ее кринолин и юбки обвились вокруг ног Эмиля. – Вон тот мужчина – главарь шайки, которая пыталась убить Равеля!

– Что? – воскликнул он. – Где?

– Там, внутри! – закричала она.

Не медля ни секунды, Аня подхватила свои юбки и побежала к трактиру, за дверью которого исчез рыжеволосый. Она протолкалась сквозь толпу у дверей, не обращая внимания на их реплики и даже не останавливаясь, чтобы посмотреть, следует ли за ней Эмиль. Она вошла в мрачную комнату с низким потолком. Тошнотворная смесь запахов пива, грязных сырых опилок и нечищенных плевательниц ударила ей в нос. Вдоль стен одна на другой стояли бочки с пивом. В центре комнаты длинные деревянные столы, изрезанные ножами, со следами от пивных стаканов. Вокруг столов расставлены скамьи. У задней стены находилась стойка из досок, положенных на пивные бочки, а за стойкой видны пирамиды стаканов. Справа от стойки она заметила дверь, которая только что затворилась. Аня окинула взглядом комнату, но не обнаружила нужного ей человека. Она направилась к задней двери.

– Аня, подожди! – кричал Эмиль.

Она не обращала на него внимания. Распахнув двери, она вышла и почувствовала, как ее юбки зацепились за грубо обтесанную дверную раму, но у нее не было времени беспокоиться об этом. Она оказалась в шумном и грязном дворе, который, судя по запахам, использовался в качестве уборной. Она услышала чьи-то торопливые шаги и, подхватив свой кринолин за верхний обруч и высоко подняв юбки, бросилась за убегавшим. Обогнув сарай в задней части двора, она увидела арку в стене, которая вела на соседнюю улицу.

За спиной она слышала, как Эмиль зовет ее. Выбегая на улицу через арку, она прокричала ему:

– Сюда!

Улица была пуста. Это была внутриквартальная улица, немощеная, с деревянными тротуарами. Ряды полуразрушенных домов, выходивших на нее, были безмолвны и лишь иногда в окне мелькал свет. Никакого движения не было. Вдруг откуда-то справа до нее донесся визг потревоженного кота. Тут же из боковой аллеи выскочило само животное с выпученными глазами, со стоящей на спине дыбом шерстью и торчащим вверх хвостом. Кто-то выругался, а затем она услышала глухой стук бегущих шагов. Аня, рубашки которой вздыбились над ее кринолином, а юбки развевались, как парус, бросилась туда, откуда донесся звук.

Квартал. Два. За угол налево. Анина шляпка слетела с головы и болталась у нее за спиной, удерживаемая только лентами. Она слышала дыхание позади себя, хотя Эмиль отстал и расходовал сейчас попусту свое дыхание, чтобы остановить ее.

Впереди до нее донеслись хриплые звуки скрипки и шарманки, взрывы смеха. Она увидела огни, которые становились все ярче по мере того, как солнечный свет тускнел и опускались сумерки. Именно туда, где светились огни и откуда доносилась музыка, и направлялся мужчина, которого она преследовала. Корсет сдавливал грудь Ани, но она, едва дыша, заставила себя пробежать эти последние несколько ярдов.

Внезапно она оказалась на свету. Ее зрение вдруг обострилось, и она, замедлив шаги, оглянулась вокруг. В окружавших зданиях, как и во всей улице, было что-то странное. Она не обращала внимания на улицы, которые пересекла, да и вряд ли там были таблички с названиями, но это место ей не нравилось.

Но ее внимание тут же было отвлечено – она увидела главаря шайки, которого называли Редом. Он протискивался через группу мужчин возле двери дома, на балконе которого стояла женщина. Он оглянулся на нее, а затем исчез внутри. С решительным огнем в глазах Аня направилась за ним.

– Стой! – послышалось у нее за спиной. Кто-то с силой схватил ее за руку и развернул, и она оказалась лицом к лицу с Равелем. Какое-то мгновение она удивленно смотрела на него, а затем попыталась вырвать у него свою руку, упираясь свободной рукой ему в грудь.

– Отпусти меня!

– Тебе нужен сторож! – сказал он сквозь зубы. – Какого черта ты здесь делаешь?

– Он вошел в тот дом, главарь шайки, который был в «Бо Рефьюж». Отпусти меня, или я его потеряю!

– И что же ты собираешься делать, если ты его поймаешь? – Он схватил ее и за другую руку и встряхнул.

– Он может сказать нам, кто его хозяин!

– Как ты собираешься убедить его сделать это? Попросить его как следует?

– Ты что, считаешь меня идиоткой? Я хотела разузнать, где он скрывается, и заставить полицию вытащить его оттуда!

От его цепких пальцев ее руки начали неметь. Она не могла вырваться из его рук, и это наполняло ее таким отчаянием, что хотелось кричать. Она с трудом подавляла в себе растущее желание пнуть его ногой, как сделала бы та девчонка-сорванец, которой она была когда-то, или хотя бы выцарапать ему глаза.

– Полиция, – сказал он с сарказмом в голосе, – появляется здесь только при ярком свете солнца и вооруженная до зубов. Оглянись вокруг. Это Галлатин-стрит.

Она перестала вырываться и с сомнением посмотрела на него своими темно-синими глазами. Затем медленно повернула голову.

Вдоль улицы в ряд шли пивные, трактиры и бары, возле дверей которых были рассыпаны грязные опилки. Мужчины, входившие и выходившие из них, были матросы, грузчики, кочегары и, вероятно, фермеры и охотники из глухих отдаленных районов. Их лица были обветренными, грязными, небритыми. От них несло перегаром. Она заметила худое дикого вида существо, на его талии были прилеплены кожаные ремешки, ужасные удавки, которые, как известно, доставляли быструю смерть любому неопытному новичку, рискнувшему по глупости зайти сюда. Женщины, которые расхаживали по деревянным тротуарам, выглядели немногим лучше. У этих женщин с суровыми безжалостными лицами, одетых в кричаще-безвкусные наряды, которые им были явно малы, было только одно имя. Женщина на балконе в том доме, где исчез-главарь головорезов, то и дело принимала различные позы, то поднимая свою и без того короткую юбку чуть ли не до самого бедра, чтобы дать возможность мужчинам, толпившимся под балконом, окинуть быстрым взглядом ее ногу, то наклоняясь к перилам и потряхивая плечами так, что полные груди вываливались из глубокого декольте неряшливого платья и их приходилось заталкивать обратно. Не было никакого сомнения в том, что дверь под балконом вела в бордель.

Аня облизала губы. С трудом придав твердость голосу, сказала:

– Ты мог бы войти и вытащить этого бандита оттуда.

– И оставить тебя здесь одну? Да я не успею отвернуться, как ты окажешься на спине с задранными юбками и выстраивающейся возле тебя очередью.

Она сверкнула на него глазами.

– Со мной мог бы остаться Эмиль. Где он?

– Я послал его за моим экипажем.

– Твоим экипажем? Когда я захочу отправиться домой, я смогу пойти пешком, – По правде говоря, она вдруг почувствовала себя просто измученной этим долгим днем и той ночью, но она не признавалась себе в этой усталости и даже не чувствовала ее вплоть до этого момента. Однако она вовсе не собиралась признаваться в этом во всеуслышание.

– Я не могу, – твердо и окончательно сказал он.

– Ты хочешь сказать, – медленно спросила она, – что ты просто собираешься скрыться отсюда? Ты собираешься дать главарю этих разбойников уйти? Тогда зачем ты сюда вообще пришел? Что ты здесь делаешь?

– Я бежал за тобой, вот и все. Нам нужно кое-что обсудить.

Ее слова были полны гнева, но при этом холодны настолько, что, казалось, были покрыты инеем:

– Я не вижу ничего, что нуждалось бы в обсуждении.

– Правда?

Он отпустил одну ее руку, чтобы помахать Эмилю, который выглядывал из окна приближающегося экипажа, разыскивая их. Аня могла бы вырвать свою руку у Равеля в тот момент, когда его внимание было отвлечено, но какой в этом был смысл? Она неподвижно стояла, прислушиваясь к его твердым спокойным словам, которые звенели у нее в ушах. Чего он мог хотеть от нее? Этот вопрос обеспокоил ее, но не был вполовину таким угрожающим, как остальные, заполнявшие ее голову. Без сомнения, беспокойство Равеля о ее безопасности было преувеличено. Но если так, то почему он позволил скрыться главарю этих бандитов?

Экипаж Равеля был еще достаточно новым, пахло хорошей кожей, лаком и слегка табаком. Он подпрыгивал и раскачивался на рессорах, проезжая по разбитым колеям улицы. Кучер торопился, не желая задерживаться на самой печально известной улице города. Вскоре они выехали на мощеную улицу, и экипаж слегка замедлил ход.

Равель бросил взгляд на Аню. Она сидела, выпрямившись и держала на коленях свою шляпку. Вид ее каменного лица сдавил ему грудь. Он хотел бы знать, что происходит сейчас в ее живом уме, и в то же время он боялся, что слишком хорошо знает это. Она сводила его с ума и была невероятно желанной со своими прядями волос, выскальзывающими из прически, розовыми от гнева и напряжения щеками и мягкими округлыми контурами грудей, которые при каждом ее глубоком вдохе вырисовывались через корсаж платья. Если бы не Жиро, сидевший напротив, он вполне мог рискнуть вызвать ее гнев, прижать ее к кожаному сиденью и целовать до тех пор, пока она не задохнется и не прекратит сопротивление.

Это был единственный способ, с помощью которого он, вероятнее всего, смог бы овладеть ею после сегодняшнего дня. Если, конечно, его авантюра не окупится. Однако он знал, что удача – не леди. Она скорее проститутка, которая тянется к тем, кто презирает ее, и, смеясь, отворачивается от тех, кто нуждается в ней больше всего.

Экипаж подъехал к дому. Наклонившись к ручке дверцы, Эмиль сказал Ане:

– Я провожу тебя.

– Оставайтесь на месте, – сказал Равель твердым голосом. – Мой кучер отвезет вас туда, куда вы захотите. Я сам провожу Аню в дом, поскольку должен поговорить с мадам Розой.

Аня бросила на него быстрый любопытный взгляд, ощущая в его словах какое-то предзнаменование.

– Но, послушайте, – запротестовал Эмиль, – я обязан проводить в дом Аню… мадемуазель Гамильтон. Она находится на моем попечении.

– На вашем попечении?

В вопросе Равеля было столько едкой иронии, что Аня увидела, как брат Жана отпрянул назад. Она протянула руку и слегка прикоснулась к запястью молодого человека.

– Это очень любезно с твоей стороны, но в этом нет необходимости. Со мной все будет в полном порядке.

– Если ты так уверена, – сказал он напряженным голосом, в котором была слышна оскорбленная гордость.

– Я совершенно уверена.

Равель не стал больше ждать, а открыл дверь, вышел наружу и подал руку Ане. Когда она вышла, экипаж по его приказанию тронулся. Он подумал о том, чтобы предложить Ане руку, но вероятность того, что она примет ее, показалась ему очень маленькой. Она вошла под арку, ведущую к дому, и он продолжал идти рядом с ней.

– У тебя действительно есть дело к мадам Розе? – резко спросила Аня, когда они поднимались по лестнице в комнаты верхнего этажа.

– Да, действительно.

Она не могла представить, что бы это могло быть, и у нее даже не было желания думать об этом. Она устала, она так устала! И все же ей необходимо было выполнить еще некоторые обязанности. В салоне горел свет, и она вместо того, чтобы удалиться в свою комнату и оставить Равеля на попечении слуг, чувствовала себя обязанной узнать, сможет ли мачеха принять его.

Мадам Роза сидела на кушетке и читала роман. На носу у нее были очки, которые она иногда надевала, а в руке держала нож для разрезания страниц. Она подняла взгляд на них, когда они вошли в комнату, а затем сняла ноги с табуреточки и села, выпрямившись.

– Я начала беспокоиться… – заговорила она, но затем остановилась, увидев Анин взъерошенный вид. Ее лицо окаменело. Осторожно отложив в сторону нож и книгу, она сняла очки и поднялась.

– Где Эмиль?

Равель сделал шаг вперед.

– Боюсь, что я убедил его предоставить мне возможность проводить Аню в дом вместо него. Надеюсь, вы простите мою самонадеянность и бесцеремонное вторжение, мадам Гамильтон.

– Да, конечно, мсье Дюральд, – ответила мадам Роза.

В словах пожилой дамы было мало теплоты и еще меньше сердечности, но она достаточно владела собой, чтобы быть вежливой. Она пристально и оценивающе посмотрела на него. Равель глубоко вдохнул и сжал свою гордость в кулак.

– Я понимаю, что то, что я должен сейчас сказать, может стать для вас неожиданностью, а, с другой стороны, может и не стать ею. Так или иначе, я уверен, что вы хорошо обдумаете это и вспомните о недавних обязательствах. Я пришел, чтобы попросить у вас, мадам, официально и со всем подобающим почтением, руки вашей падчерицы Ани Гамильтон.