Дэвид распорядился, чтобы королевскую свиту накормили горячим и сытным обедом, и позвал Астрид в хижину, чтобы она приготовила Генриху поесть. Король со свитой совершили довольно утомительную поездку, чтобы добраться до лагерной стоянки, и все вскоре снова сядут в седла и направятся обратно в замок. Сам Дэвид и пять десятков его людей присоединятся к королевской свите, как и леди Маргарита и ее маленькая служанка. Генрих намеревался обсудить подробности представления народу второго претендента — по крайней мере, такое у Дэвида создалось впечатление. Осмотрительный он человек, этот Генрих VII, и очень много внимания уделяет деталям. Несомненно, успеха он добился во многом благодаря этим качествам.

У Дэвида были свои соображения относительно планов короля, но он хотел сначала узнать, чего именно хочет от него Генрих, а потом уже высказывать их и обсуждать все детали. За исключением ситуации, когда иного выхода не существует, очень глупо бодаться с человеком, который носит корону.

Об основных пунктах плана он узнал, когда они с Генрихом неторопливо прогуливались по лесной дороге, на значительном расстоянии от остальных, чтобы исключить возможность подслушивания. Маргарита видела, как они уходят, но даже не попыталась присоединиться к ним. Конечно, Генрих и не собирался ее приглашать, а Дэвид подозревал, что она все равно отказалась бы. Она сердилась на них обоих, и он знал: она наверняка пророчит опасному предприятию одни лишь неудачи.

Она всегда отличалась проницательностью, насколько он помнил. И в этом отношении она осталась прежней.

Но во многом она изменилась. Она меньше улыбалась. Она стала более откровенной в речах, более независимой в мыслях и поступках. Округлости ее фигуры стали очевиднее, а в глазах поселился ум. Правда, когда он оставил ее, она была почти девочкой, индивидуальность ее тогда еще не сформировалась, черты и выражение лица были мягче, а рост — ниже. Нет, она не стала чересчур высокой, конечно же. И она по-прежнему производила впечатление хрупкой, отчего ему хотелось укутать ее плащом и прижать к себе, защищая от всех невзгод.

Ему много чего хотелось от леди Маргариты, но ни одно из этих желаний, скорее всего, не осуществится. Он давно уже оставил надежду на это, а потому не мог рассчитывать ни на что и сейчас. Да и не станет он нарушать данную давным-давно клятву ради того, чтобы получить желаемое. Нет, он не может так поступить, каким бы сильным ни было искушение.

А искушений его ждало еще очень и очень много. Как только они укроются в нынешнем пристанище Генриха, ее задачей станет обучать Дэвида всем премудростям. Она поможет ему взрастить в себе качества, которые ему понадобятся, если он действительно наденет на себя маску Эдуарда, принца дома Йорков, когда-то провозглашенного Эдуардом V. Такое близкое общение могло стать болезненной проверкой его решимости, и да помогут ему небеса не поддаться соблазну.

Прошлой ночью он чуть не овладел ею. Перед сном она сняла покрывало, и он увидел ее волосы. Толстая коса мерцала, как переплетенные шелковые ленты, а выбившиеся из нее завитки вспыхивали искорками при каждом ее вздохе.

Он мысленно перенесся в тот летний день, когда они бегали по густой луговой траве под Бресфордом. Она споткнулась и упала, он рухнул на землю рядом с ней, и они зашлись счастливым и глупым смехом, свойственным только юным. Узел ее полотняного убора ослабел, и ее волосы сбежали из заключения. Она села, наклонилась над ним, лежащим на спине среди клевера, маргариток и других полевых цветов. Ее великолепные локоны окружили его шелковистым занавесом. Солнечный свет, пробивающийся сквозь них, пускал крошечные радуги по светящимся косам, и они сияли десятком ярких оттенков вместо обычного каштанового — золотыми, и красновато-коричневыми, и темно-рыжими, и нежными кораллово-коричневыми, цвета буковых листьев осенью. От волшебства момента у него перехватило дыхание, и все его естество охватил священный ужас. Он до сих пор ощущал очарование того момента.

— Ты слушаешь меня, сэр Дэвид?

— Да, сир. — Это не была стопроцентная ложь.

— Ну так что же?

Дэвид откашлялся перед тем, как ответить.

— Я должен присоединиться к вашему предполагаемому охотничьему отряду и, по сути, удалиться в замок, который на сегодняшний день является вашим оплотом. Следующие несколько недель меня будут обучать правилам поведения, манерам и формам обращения, которые будущий монарх должен знать с рождения. Меня снабдят всем необходимым для успешного выполнения моей роли, а также небольшим вооруженным отрядом.

— Вместе с твоими собственными людьми это воинское подразделение станет ядром армии, которую ты соберешь вокруг себя, — согласно кивнул Генрих. — После того как их обучат в соответствии с твоими требованиями, они смогут стать прекрасной демонстрацией силы, когда ты начнешь появляться в сельской местности, — таким образом создастся впечатление, что под твои знамена стекаются люди. Да, кстати, о знамени. Полагаю, для него изображение феникса, символа возрождения из пепла, будет вполне подходящим, с учетом давних слухов о смерти принца.

— Прошу прощения, сир, но у меня уже есть символ.

— Мы знаем. Корона из терновника или еще какой растительности. Это вряд ли подойдет для нашего предприятия.

— Корона есть корона, — с неожиданным упрямством возразил Дэвид. — Я сам ее придумал и сам нарисовал. Она хорошо мне послужила. Я не хотел бы отказываться от нее.

— Если ты хочешь, чтобы тебя приняли как принца Эдуарда, сына Эдуарда IV, тебе придется продемонстрировать что-нибудь более воинственное. Возможно, даже золотых львов Плантагенетов.

Дэвид остановился, подбоченился и повернулся лицом к Генриху.

— Это почему же? Я проявил себя на поле брани должным образом, будучи уже достаточно взрослым. Так что я хотел бы выбрать что-то свое, личное, даже если бы я и вправду был Эдуардом.

Генрих долго неодобрительно смотрел на него. Наконец он спросил:

— Это для тебя очень важно?

— Очень, — решительно и с едва сдерживаемым волнением признался Дэвид.

Знак на штандарте символизировал корону, возложенную на него в тот самый жаркий летний день, в поле, когда он лежал на спине, пристроив голову на коленях Маргариты. Он смотрел, как она делала ту корону из клевера, сосредоточенно хмуря брови, а в ее карих глазах светилась вся нежность мира, и его сердце пронзила боль безнадежной тоски, у которой, казалось, не было ни начала, ни конца.

Она водрузила корону ему на голову — небрежно, криво, — и он почувствовал себя настоящим монархом. Он до сих пор возил остатки того пожухлого венка из клевера, завернув их в пергамент и шелк, в кошеле, засунутом в один из запасных сапог для пущей сохранности.

Как давно это было, как давно…

Король наклонил голову.

— Ты можешь сражаться под своим штандартом, если настаиваешь, но у тебя должен быть и второй — со львами Плантагенетов. И когда ты станешь собирать людей под свои знамена, поднимай оба.

— Как прикажете.

Генрих был слишком мудрым человеком, чтобы демонстрировать удовлетворение. Снова двинувшись вперед, он продолжил давать инструкции, которые считал обязательными к исполнению для успеха их предприятия.

Дэвид снова остановился.

— Хотел бы отметить, сир, что у меня есть вполне сносное оправдание любым ошибкам в манерах или воспоминаниях. Если вы настаиваете на том, что Эдуард отсутствовал в Англии долгие годы ради собственной безопасности, то вполне естественно, что он о многом позабыл, включая и то, что касается родственных связей семейства Плантагенетов. И вот что хочу отметить: я знаком с несколькими принцами; поведение большинства из них вряд ли можно считать королевским.

— Но ведь они не собираются заявлять о своих правах на престол, полагаю, — возразил Генрих. — Тебя будут судить все, и знакомые, и незнакомые люди. Иначе и быть не может. И потому детали, которые могут выдать тебя, лучше прояснить заранее, чтобы не делать промахов, уже когда ты появишься на людях.

Дэвид невольно отметил про себя, что гораздо лучше знает придворный этикет, чем, похоже, считали Генрих и леди Маргарита. Он сражался бок о бок с королем и называл его своим другом, обедал с королями и принцами, говорил с ними на аудиенциях и находился рядом, когда они разговаривали с другими.

Он отпустил ситуацию. Он не хотел, чтобы неожиданно всплыло, что он чего-то не знает или не умеет. Кроме того, возможность проводить целые дни с леди Маргаритой, которая будет помогать ему оттачивать воистину королевские манеры, не следует презрительно отвергать.

Что же касается исполнения роли принца, у него были определенные сомнения. Тропа, по которой ему предстоит пройти, очень и очень узкая. И опасности, подстерегающие его на этом пути, очевидны для него не менее, чем для леди Маргариты. Он не должен позволить йоркистам или ланкастерцам захватить его, пока не получит достаточную поддержку, чтобы бросить вызов Перкину Уорбеку. Это значит, что ему предстоит много ездить верхом, метаться то туда, то сюда, выступать с речами на ярмарках и в дворянских собраниях, редко задерживаясь в одном месте больше чем на несколько часов, всегда опережать тех, кто захочет уничтожить то, что он стремится построить. Да и его заодно.

Он не собирался ни избегать опасности любыми средствами, ни недооценивать ее.

Однако существовала еще одна угроза, о которой умолчала леди Маргарита. Поступила дама так из соображений дипломатии или оттого, что это не показалось ей подозрительным? Здесь возможен любой ответ, хотя, конечно, она просто могла счесть его шансы на успех слишком низкими, чтобы поднимать подобные вопросы.

Если говорить просто, то привлечение слишком большого числа последователей может таить в себе серьезную опасность. Как поступит Генрих, если силы, собравшиеся под новым штандартом Плантагенета, окажутся достаточно могущественными, чтобы пошатнуть его трон?

Он принес клятву верности Генриху VII, но король-то ему ни в чем не клялся!

— Позвольте спросить, сир, — нарочито небрежно начал Дэвид.

— Спрашивай.

— Что случится после того, как восстание будет подавлено, а Уорбек схвачен или убит? Признаетесь ли вы, на какую уловку мы пошли, или осудите меня за участие в этом предприятии и вышвырнете на другую сторону пролива?

Король задумчиво сдвинул брови.

— Мы не заглядывали столь далеко вперед, и, следует признать, напрасно.

— Прежде чем до этого дойдет, я могу обнаружить доказательства того, что я незаконнорожденный, и просто исчезну, сняв все свои претензии. — Произнося эту фразу, Дэвид вдруг подумал: «А может, Генрих не стал рассматривать упомянутую им возможность лишь потому, что не ожидал, что новый ложный претендент доживет до момента, когда это станет злободневным?»

— Неплохой вариант, — милостиво согласился Генрих.

— Но от него будет отдавать трусостью, если я сниму претензии слишком поздно. — Дэвид покачал головой. — Я бы предпочел сохранить за собой право бороться на вашей стороне, если такая необходимость возникнет.

— И для меня было бы честью, если бы ты снова сражался бок о бок со мной. — Генрих хлопнул вассала по плечу. — Так значит, когда события станут развиваться, как нам нужно, когда мы побьем претендента, мы обязательно расскажем обо всех оказанных тобой услугах.

Дэвиду очень хотелось попросить его королевское величество поклясться в этом. Может, Генрих даже не отказал бы ему — но как бы он поступил, если бы король все же отклонил такую просьбу?

* * *

Уже через час после прибытия монарха объединенная кавалькада — всадники Дэвида и королевская свита — покинула лесное убежище. Куда именно они направлялись, Маргарита не имела ни малейшего представления. Ее верховую лошадь и выделенного Астрид пони привел к двери хижины темноволосый мужчина, представившийся оруженосцем Дэвида, хотя он был одного возраста с последним. Он передал привет от своего командира и просьбу присоединиться к отряду. Несколько минут спустя Маргарита и Астрид влились в несущееся галопом войско.

Маргарита думала, что через какое-то время Дэвид, возможно, отстанет от своих людей и поедет рядом с ней, поведает о том, что они с королем обсуждали во время приватной беседы. Ее терзали сомнения относительно сделанного королем предложения, страхи и тысяча вопросов, которые она хотела выплеснуть на Дэвида. Конечно, у него хватает обязанностей, и она не станет просить его пренебрегать ими ради нее, но ведь он мог бы улучить минутку и сообщить ей, куда они направляются и что станут делать, когда доберутся до места?

Он не появлялся. Похоже, он полностью переложил заботы о дамах на своего оруженосца.

Мужчина представился им как Орландо Сиенский, хотя англичане звали его Оливером. Он был очаровательным негодником: копна непослушных черных вьющихся волос, горящие темные глаза, лукавая улыбка сатира. Хотя фигура у него была скорее коренастая, ростом он не вышел, а держался с большим апломбом. По его словам, он сопровождал Дэвида в походах вот уже шесть лет или даже больше — после своего пленения на турнире. Не имея ни денег для выкупа, ни родственников, которые могли бы заплатить за его освобождение, он уже думал, что лишится всей своей собственности: лошади и конского снаряжения, доспехов, щита и меча. Когда Дэвид предложил ему должность оруженосца, он свернул флаг своего древнего рода, снял рыцарский плюмаж с шлема и с благодарностью согласился. Поскольку Дэвид не любил излишних формальностей, двое мужчин стали товарищами по турнирам и сражались бок о бок на поле битвы. Более того, они стали друзьями.

Астрид итальянец не очень-то понравился. Он, процедила она сквозь зубы, во-первых, слишком очарователен, а во-вторых, ведет себя недостаточно уважительно. Она сердито щурилась на него и презрительно фыркала, когда он осыпал ее любезностями. Она также изо всех сил старалась держать своего пони между его лошадью и кобылой ее госпожи, но этот процесс немного походил на попытки щенка отпугнуть мастифа. И тот факт, что в ответ на ее презрение оруженосец лишь довольно поглаживал свои усики, только заставлял ее кипятиться еще больше.

Маргарита, возможно, и не обратила бы внимания на то, как относится ее маленькая служанка к Оливеру, если бы не знала, что Астрид провела с Дэвидом и его мужчинами несколько недель. Возможно, у карлицы были веские причины для такой неприязни.

— Вам известна цель нашего путешествия, сэр? — Раз уж нельзя задать вопрос самому Дэвиду, решила Маргарита, то следует воспользоваться тем, что его оруженосец — весьма многообещающий источник информации. Однако спросила она с нарочитой небрежностью, как бы вскользь, словно ответ не имел для нее совершенно никакого значения.

Оливер Сиенский слегка пожал плечами.

— Среди людей короля только и разговоров, что об охоте. Они говорят, ваш Генрих обожает охотиться. Большинство считает, что эта вылазка устроена ради того, чтобы поднять оленя или секача, а встреча с нашим отрядом — простая случайность. И поскольку обнаружить обилие дичи в этих местах не удалось, они возвращаются туда, откуда пришли.

Значит, вот какую версию предложил Генрих! Следует признать, выглядит это вполне натурально.

— Они не упоминали, где это место?

— Какой-то замок, принадлежащий мелкому дворянину, который выставит на стол все свои припасы, чтобы накормить гостей. Замок, судя по всему, просто груда камней, затерянная в ужасно густом лесу, от которой до ближайшего поселения скакать целый день. Повар, правда, заслуживает всяческих похвал, но добрая супруга хозяина — дама сурового нрава, а у служанок дурная привычка пронзительно вопить, если их зажать в темном углу.

— Могу себе представить! — сухо отозвалась Маргарита.

— Неужели? — Его глаза сверкнули, словно он пытался оценить ее опыт в подобных делах.

— Для этого особого ума не надо, учитывая природу солдат. — Она с делано скучающим видом перевела взгляд на колонну впереди, пытаясь разглядеть широкие плечи Дэвида. То, что ее опыт сводился к утешению рыдающих служанок, оскорбленных действиями мужчин, совершенно его не касалось.

— Пожалейте бедных дуралеев, ведь такими их создал Господь! — возразил итальянец: — Или скорее такими Он сделал нас, ведь я не считаю, что чем-то отличаюсь от обычного мужчины. Несомненно, это у Него такие шутки.

Услышав, что Оливер и на себя распространяет довольно пренебрежительную оценку мужчин, она снова повернулась к нему.

— Или, возможно, это Его проверка мужчин на предмет самообладания?

— Увы, немногие достойно выйдут из такого испытания. Впрочем, есть еще Дэвид.

Она невольно прищурилась, спросив себя, что ему известно о клятве, которую ей дал Дэвид.

— А что Дэвид?

— Ему, конечно, помогает тот факт, что ни с одной женщиной ему не приходится сдерживаться.

— Очевидно, вы правы, — холодно согласилась она.

Похоже, Оливеру известно все. И какой вывод она должна сделать? А впрочем, какой еще, кроме того, что клятва Дэвида целомудренного служения ей стала просто разновидностью шутки, причудой, касавшейся только ее.

Мысль эта причинила ей невыносимую боль, хотя и рассердила тоже. Она-то думала — ну, не дура ли! — что он принадлежит ей, всегда будет принадлежать только ей, несмотря на отсутствие близости между ними. Она-то полагала, что душевная близость, отличавшая их взаимоотношения, — это все, что ему нужно от незамужней девушки.

Как оказалось, она ошибалась. Ему всегда было нужно нечто большее. Другие женщины могут познать его поцелуи, прикосновения, могучий напор и обладание за балдахином, но не она. Она — никогда.

— Ну, куда ж ему деваться-то? — жизнерадостно продолжал Оливер. — Дамочки ему буквально под ноги ложатся, понимаете, ведь он всегда побеждает на турнирах, он — знаменитый Золотой рыцарь. Наступать на них было бы жестоко. А если через какую он и переступит, то ведь за ней идут другая, третья. Это так утомительно…

Астрид поучаствовала в беседе, громко фыркнув.

— Полагаю, ему трудно сделать выбор из самых прекрасных. Без сомнения, вы ему в этом помогаете, — не удержавшись, сказала она.

Оливер хихикнул и, наклонившись, пощекотал ее под подбородком.

— А для чего же еще нужны друзья?

Маргарита молчала, пытаясь совместить свое восприятие Дэвида с неожиданными сторонами его славы. Это оказалось нелегко, ведь он был таким обходительным, даже почтительным в те давно минувшие дни в Бресфорде. Как же далеко он продвинулся с тех пор, какие великие подвиги он, должно быть, совершил, чтобы так вознестись! Какого величия он достиг, если его дела, внешность и галантные манеры, а также умение обращаться с дамами воспевались тысячами менестрелей и трубадуров в песнях о деяниях!

Как сильно он изменился. Какая жалость!

Астрид хлопнула итальянца по руке, ее личико сморщилось, выражая подозрительность.

— Как-то странно, что вам просто не терпится сообщить моей госпоже обо всех этих победах. С чего бы, интересно знать? Вам хочется похвалиться своим участием в них? Или хотите убедиться, что моей госпоже о них известно?

— Какой изворотливый у вас ум, сага, и такой работящий! — В голосе оруженосца слышалась обида — очевидно, язвительное замечание карлицы достигло цели.

— Лучше уж такой, чем то отхожее место, которым можешь похвалиться ты, чурбан неотесанный! Впрочем, тебе не удастся отвратить мою госпожу от сэра Дэвида, поскольку она знает, как воспринимать твои слова.

— И очень жаль, ведь она, пожалуй, еще убьет его.

— Сэр! — начала было Астрид.

— Такого намерения у меня никогда не было, — мгновенно вмешалась Маргарита.

Она бы с радостью отвергла обвинение, но в нем было слишком много правды. Как она могла убедить Оливера, что этого никогда не случится, если она не могла убедить в этом саму себя?

— Намерения мало что значат, когда человек получает петлю на шею. Что именно произошло между Дэвидом и Генрихом Английским, касающееся вас, миледи, мне неизвестно. Однако плох тот день, когда обычных людей втягивают в дела монархов.

— Да, — лаконично согласилась она.

— Власть ваша над ним необычайно могущественна. Я никогда прежде не видел его в таком состоянии, как во время нашей поездки, когда он стремился добраться до вас как можно скорее. Но ведь было очевидно — так же очевидно, как бородавка на заднице свиньи, — что это спасение — ловушка. И боюсь, что мы вляпаемся так, что не будет никакой надежды на спасение.

— Ваша забота о нем делает вам честь, — заметила Маргарита, с трудом выдерживая ровный тон.

— Он слишком хороший человек, чтобы умереть по глупости. Но не стоит думать обо мне так хорошо, миледи. Просто, поскольку он мой командир, заботясь о нем, я забочусь о собственной шкуре.

Она повернулась и внимательно посмотрела на него. Изучила форму губ под тонкими усиками, наклон головы, мрачный взгляд его черных глаз. Увидела в них цинизм — впрочем, как и ожидала. Но за цинизмом чувствовалась легкая нервозность — свидетельство того, что он действительно беспокоится о друге. И она невольно изменила мнение о нем в лучшую сторону.

— А что, по-вашему, он должен сделать? — спокойно спросила она. — Немедленно развернуться и помчаться в ближайший порт?

— Если бы верил, что это возможно.

— Вы должны понимать: уже слишком поздно.

Он повернулся и посмотрел на нее; его лицо исказил гнев.

— Я не уверен, совсем не уверен. И в результате я с радостью ввязываюсь в то, что, возможно, обернется бойней. Насколько я могу судить, это все делается ради вас, леди Маргарита. Как, по вашему мнению, я должен поступить? Следует ли мне присоединиться к вашему благородному делу или лучше стукнуть хорошенько нашего доброго Дэвида и, пока он будет в беспамятстве, вырвать его из тисков короля? И ваших.

Этот вариант был настолько абсурден, что Маргарита невольно вздрогнула, отчего ее кобыла шарахнулась в сторону. Успокоив лошадь и вернув ее обратно на дорогу, она бросила через плечо:

— Решение за вами, сэр.

— Вот как, значит, — пробормотал он, заставляя своего коня отойти от кобылы леди, двигавшейся в одном темпе со всей колонной. — Вот оно как.

Маргарита нахмурилась, глядя, как итальянец снова пустил коня галопом. Возможно, его нежелание участвовать в этом предприятии отражало настроение людей Дэвида. Мысль ей совершенно не понравилась, поскольку, если она права, то вряд ли можно будет всецело положиться на них. Впрочем, об этом пусть беспокоится Дэвид, он ведь их командир. Хотя она в какой-то степени тоже чувствовала ответственность за его людей. Если бы не она, они бы здесь и не появились.

Возня с Уорбеком, похоже, усилит конфронтацию между Йорком и Ланкастером. Кое-кто утверждал, что вечная борьба между белой розой Йорка и красной розой Ланкастера, прозванная некоторыми войной Алой и Белой розы, закончилась битвой при Босворте, в результате которой сел на трон Генрих Тюдор. С тех самых пор он и управлял государством. Но все равно попытки не мытьем, так катаньем получить это «теплое местечко» и окончательное превосходство над соперниками никогда не прекращались. И создавалось впечатление, что никогда и не прекратятся, по крайней мере до тех пор, пока не прольется кровь последнего претендента на престол из рода Плантагенетов, после чего он или будет выслан за пределы страны, или умрет.

И вот в такой ситуации Дэвид, по воле Генриха, собирался объявить себя новым претендентом на корону. Чтобы успешно расколоть армию Йорков, он должен привлечь под свои знамена значительные силы. Но если это удастся сделать, что дальше? В присутствии короля Маргарита не смела даже думать об этом, однако больше всего она опасалась как раз того, что кампания Дэвида как конкурента главе дома Йорков окажется слишком уж удачной. Он мог стать настолько опасным для Генриха, что его будут вынуждены устранить. Если так случится, она этого не переживет.

Дэвид слишком хороший человек, чтобы умереть так глупо. Хоть в этом она была согласна с Оливером.

Громкий стук копыт вырвал ее из болезненной задумчивости. К ней наконец-то направлялся Дэвид, и отблески солнца вспыхивали на его кольчуге — в окружении друзей он не носил ни шлема, ни доспехов, — и на богато украшенной сбруе могучего коня. Подъехав ближе, он сверкнул ослепительной белозубой улыбкой, осветившей на миг его бронзовое от постоянного пребывания на солнце лицо. Ее сердце встрепенулось и забилось так сильно, что у нее перехватило дух.

— Откуда такая мрачность, леди? Оливер известен своими комплиментами, конечно, но вы ведь не могли так быстро соскучиться по нему.

Астрид возмущенно фыркнула.

— По этому василиску? Никогда!

— Нет? — Он развернул коня и придержал его, чтобы ехать вровень с дамами. — Я был уверен, что в его присутствии поездка покажется вам более приятной.

Дэвид обращался к Астрид, но Маргарите показалось, что смотрит он на нее.

— У него язык хорошо подвешен, — осторожно заметила она.

— Правда? Он много ночей приводил в восторг моих людей, развлекая их песнями не то о Роланде, не то о Ричарде Львиное Сердце.

— Он, случайно, не о вас сложил эти песни?

Дэвид отвел взгляд, но легкий румянец выдал его смущение.

— Ну, может, одну или две, но только в шутку.

— В тех, которые мне довелось услышать, смешного было мало, зато безрассудства — с избытком.

— В них все слишком преувеличено. Надеюсь, вы ни в чем не нуждаетесь? — спросил он, решительно меняя тему разговора. — Кобыла не устала? Может, заменить ее или дать вам возможность немного отдохнуть?

— Мы совершенно не устали. — Маргарита решила, что лучше не затрагивать тему его известности, раз он так смущается.

Он посмотрел на Астрид, затем снова перевел взгляд на Маргариту.

— Оливер не досаждал вам? Я хочу сказать, что он блистает в обществе дам, но может иногда позволить себе лишнее.

— Нисколько, — ответила Маргарита. Этот человек — друг Дэвида. Как бы она ни относилась к Оливеру, это не должно было привести к вражде между друзьями.

— Самодовольный павиан, — проворчала Астрид чуть слышно.

— Если он посмел…

Маргарита не смогла сдержать улыбку.

— Я бы знала, как поступить, уверяю вас.

Дэвид резко кивнул.

— Вам совершенно не стоит опасаться его, несмотря на обольстительные речи. Он, видите ли, ничего такого вовсе не имеет в виду, понимаете?

— Конечно. — Она ни секунды не сомневалась в том, что именно мог бы иметь в виду Оливер, окажись он рядом со служанкой или распутной девкой из таверны, — но ведь ни той ни другой здесь не было.

Однако ее заинтриговало то, что Дэвид пытался заставить ее держаться подальше от оруженосца. В этом не было никакой нужды, но Дэвиду не стоило об этом знать.

Он еще ненадолго задержал на ней свой внимательный взгляд, а затем заговорил о том, когда и где они сделают привал и что у них будет на обед. С этой темы они перескочили на многочисленные перемены, случившиеся в Бресфорде после того, как Дэвид ушел, немного поболтали о здоровье Мадлен — дочурке Рэнда и Изабеллы, усыновленной ими по воле короля, и о других детях сих славных супругов. Поговорили также о замке, в котором теперь обитали Кейт и Росс вместе со своими четырьмя детьми, родившимися за время их брака.

Маргарита отвечала на вопросы, улыбалась и рассказывала о разных событиях, случившихся в ее семье, но ее внимание было рассеянным. Ее взгляд то и дело останавливался на Дэвиде. Юношей он был прекрасен и лицом и телом. За прошедшие годы он вытянулся и прибавил в весе. Его широкие плечи, чьи мышцы эффектно подчеркивала металлическая кольчуга, вызывали в ней нестерпимое желание провести по ним ладонью. От взгляда на его чувственные, но такой мужественной формы губы у нее зарождался жар внизу живота. Густо-синие глаза Дэвида таинственно мерцали, не выдавая его мыслей. Восседая на своем боевом коне — могучая фигура, закованная в броню ума, сдержанности и решимости, — он производил впечатление человека, которого ничто не может глубоко тронуть.

Казалось невозможным, что она когда-то считала, будто знает его, как и то, что он откликнулся на ее призыв из-за одной только давней дружбы.

Но если не по этой причине он примчался к ней, то по какой же тогда? По какой?

Размышляя об этом, она не замечала, как их отряд покрывает милю за милей. И уже поздним вечером, когда небо приобрело фиолетово-синий оттенок, где-то закричали грачи и сгустился мрак, вылезший из глубин векового леса, стоящего стеной по обе стороны дороги, они наконец прибыли в замок, где Генрих VII хотел сделать из Дэвида принца королевской крови.