Говорят, у каждой собаки есть свой день. Был ли согласен Траффлис с таким предположением — весьма сомнительно. Резвый кролик, соблазнительные мусорные свалки, тусовки со свободными собратьями на углах улиц для собак высшего класса — желанная, но неисполнимая мечта в их затворническом существовании. Траффлис, как и все прочие, с кем имел дело Юстас Баннет, вынужден был ходить по струнке. Если кто-то думал, что для удовлетворения жажды власти мистеру Баннету с лихвой хватало жены, брата, пивоваренного завода и городского совета, то он его недооценивал. Покойному, хотя и далеко не оплакиваемому Юстасу Баннету, был присущ самый закоренелый людской порок, о котором так справедливо сказал Эдмунд Барк: «Власть постепенно искореняет в душах людей все человеческие достоинства и добродетели». Увы! Траффлис влачил собачью жизнь в полном смысле этого слова. Даже непоколебимая преданность, свойственная его породе, порой едва выдерживала чрезмерные испытания, которые устраивал псу хозяин.

И все же Траффлис тоже поимел свой день. Стал ли он адекватной компенсацией за жизнь, в которой его то холили, то избивали плеткой, это мне неизвестно и остается за пределами моего воображения. Но, по крайней мере, все закончилось посмертной известностью. А посмертная слава — вне всякого сомнения — в списке лучших вещей следует сразу же за счастливой жизнью.

Траффлис удовлетворил амбицию всех попранных существ. Плутоватая мордашка этого фокстерьера появилась на первых полосах иллюстрированных газет Объединенного Королевства и смотрелась ничуть не хуже физиономии Гитлера, невротической бульдожьей челюсти Муссолини, плотно сжатых, словно запечатанных губ мистера Болдуина и неприкрытых прелестей банных красоток.

В смерти, как и при жизни, Траффлис и его хозяин оказались неотделимы. Рядом с собачьей мордой красовался и портрет Юстаса Баннета: недовольный рот, пенсне — единственное, что привлекало внимание к его холодным и самодовольным глазам, в целом выражение лица, создающее впечатление убожества его обладателя, наряду с высоким самомнением и скрытой безжалостностью. Что же касается заголовков…

Впрочем, мы забегаем вперед, как сказал маленький мальчик, когда заболел в канун Рождества.

Получив приглашение, Найджел Стрэнджвейс, естественно, не мог и представить, в какие зловещие обстоятельства оно его ввергнет. Будь то любая криминальная проблема, этого еще можно было бы ожидать, но приглашение пришло от Женского астбургского литературного общества, и в письме, которое впоследствии вошло в уголовное дело Баннета, говорилось следующее:

«Дорогой мистер Стрэнджвейс!

Как секретарь местного литературного общества (пусть и бедного, но зато своего), осмеливаюсь вас спросить: не соблаговолите ли вы нас посетить?

Мы изучили вашу небольшую, но восхитительную книгу о поэтах эпохи Каролингов и теперь жаждем удостоиться привилегии встретиться с ее автором. Желание воочию увидеть человека, способного просто говорить о сложном, — вполне простительная людская слабость, а потому надеемся, вы снисходительно отнесетесь к нашей просьбе. Мне известно, как вы, писатели, заняты, но я почти уверена, что наш энтузиазм послужит вам достаточной компенсацией за потраченное время. Боюсь, мы не сможем выплатить вам гонорар, однако, полагаю, наши фонды позволят нам покрыть ваши издержки, если возникнет такая необходимость. Пожалуйста, посетите нас, если сможете. Нам подойдет любой день в июле.

Искренне ваша София Каммисон

P. S. Мы живем в середине округа Харди.

P. P. S. Мой муж встречался с вами в Оксфорде и будет весьма рад возобновить знакомство».

— О боже! — воскликнул Найджел, холодно взирая на письмо поверх чашки утреннего чая. — Вот что происходит из попыток подвизаться на литературном поприще. И почему я не остановился только на раскрытии преступлений?

— Ну так и что же проистекает из попыток заняться писательским промыслом? — поинтересовалась Джорджия с соседней кровати.

— О, ты здесь? Знаешь, никак не привыкну, проснувшись утром, видеть рядом женщину.

— Это зрелище все-таки лучше, чем, проснувшись, найти в своей спальне fer de lance, а именно так произошло, когда я…

— Ради бога, избавь меня от своих воспоминаний! Прибереги их для своей книги путешествий «Три тысячи миль через кусты на мотоцикле с коляской» или под любым другим названием, которое ты собираешься ей дать.

— Ты душка. Я так рада, что вышла за тебя замуж.

— Если так, сделай одолжение — поезжай вместо меня.

— Не понимаю, о чем таком ты толкуешь?

— Об этом, — ответил Найджел, протягивая письмо. — Какая-то отвратительная зануда желает, чтобы я отправился в Дорсет и обратился с речью к ее — будь оно неладно! — литературному обществу. Литературное общество — надо же! Не можешь ли ты меня заменить?

— Позволь глянуть. — Протянув руку, Джорджия взяла письмо.

— Обрати внимание на вычурность. У этой Софи, наверняка, вытаращенные глаза цвета поблекшей фиалки, а разговаривая, она брызжет слюной. Ее друзья говорят: «Бедняжка Софи! Она так артистична, знаете ли!» Распространенный тип девственницы, которая…

— Что за чушь насчет девственницы? Из ее постскриптума следует, что она замужем.

— О, до него я еще не дошел. Никогда не читаю постскриптумы… разве только если в них есть какая-то зацепка.

— Ну, тогда это тот самый постскриптум. В нем говорится, что они проживают в центре округа Харди.

— Это было ясно уже из обратного адреса на конверте.

— А в постпостскриптуме сообщается, что ее муж знал тебя в Оксфорде.

Найджел сел на кровати.

— А вот это, пожалуй, интересно.

— Ты помнишь его?

— Смутно… Любопытно, что эта шустрая перечница упомянула о нем лишь в постскриптуме, да и то во втором. Очевидно, ревнует его и немилосердно клюет, хотя своим приятельницам постоянно жалуется, что у Герберта нет души и он ее не понимает. Ее миссия — приобщить мужа к культуре и высшим духовным ценностям вкупе с прочей мурой. Но насколько я его помню, она взвалила на себя непосильную задачу. Впрочем, возможно, взяла над ним верх. Женам это всегда удается.

— Так уж и всегда?

— Увы, да.

— Не верю ни одному твоему слову. Даже готова с тобой поспорить: эта София Каммисон — настоящая интеллигентная женщина с такой же хорошей фигурой, как и ее чувство юмора. Письмо написано не без иронии и, по сути дела, не дает тебе возможности для отступления.

— Куда как убедительно! И ты думаешь, я поеду туда безо всякого гонорара — в лучшем случае мне оплатят дорогу, да и то под вопросом — только затем, чтобы выиграть у тебя в этом пари жалкий фунт?

— Не выиграть, а проиграть.

— Очень хорошо, это решает дело. Я отправлюсь туда лишь для того, чтобы доказать мою правоту. Пожалуй, будет интересно глянуть, во что превратился старина Каммисон.

— Ах, ничто человеческое тебе не чуждо, не так ли? Ты воплощенная в явь мечта редактора. — Джорджия сморщила носик.

— Сейчас, когда я смотрю на тебя в холодном свете утра, ты и в самом деле выглядишь как мартышка.

— Найджел, дорогой!

— Увы, не внешне! Литературное общество! «Ничто человеческое»! Ба!

На самом деле это абсурдное пари с Джорджией пробудило в Найджеле куда больший интерес, чем он сам предполагал, пока спорил с женой.

Когда поезд, пыхтя, пробирался сквозь сочный июльский ландшафт Дорсета, Найджел вновь извлек письмо миссис Каммисон. Теперь он почти смирился с необходимостью нанести этот визит, поскольку Джорджия, странная тяга которой к самым удаленным и неудобным для обитания частям земного шара снискала ей известность исследовательницы, отправилась скитаться по Гебридским островам. С таким же успехом он мог бы поехать в любое другое место и не встречаться с… этой странной женщиной Каммисон, в отношении которой Джорджия конечно же была не права, но желание поскорее покинуть опустевший дом подсказало и маршрут. Теперь, изучая письмо Софии Каммисон, Найджел представил ее себе одной из тех кошечек, у которых в мягких лапках скрываются острые коготки. Наверняка из того сорта женщин, которым необходимо что-нибудь возглавлять, если не литературное общество, то какой-нибудь комитет в честь Дня флага или Женскую консервативную лигу, Движение за эмансипацию, Общество по сохранению домашних ремесел — любой из бесчисленных видов деятельности, дающих праздным женщинам возможность вмешиваться в жизнь других людей. Ну, в него-то ей не удастся запустить свои коготки!

В должное время автобус-развалюха провез Найджела по крутой, узкой главной улице небольшого дорсетского городка и высадил у дома номер 3 на Паунд-стрит. Жилище выглядело прочным, величественным, хотя и не очень большим. В лучах вечернего солнца камень его стен отливал цветом абрикоса.

Медная табличка на двери гласила: «Герберт Каммисон FRCS». Конечно, Найджел тут же вспомнил, что Каммисон изучал медицину. Надо же, этот унылый, диковатый и циничный малый в силу никому не ведомой алхимии вдруг превратился в образчик профессиональной этики и терпения, необходимых для общения с больными. Но то что это тот самый Герберт Каммисон, который как-то ночью развесил на веревке во дворе все ночные горшки, какие только смог достать, сомнений не вызывало. «Tempora mutantur, — пробормотал Найджел, переступая порог, — et nos mutamur in illis».

Облицованный камнем холл был темным и холодным. Служанка взяла у него чемодан и проводила в гостиную. Намерение Найджела с самого начала дать понять Софии Каммисон, что он не потерпит никакой чепухи, так и не осуществилось. Не заметив пары ступенек, ведущих в комнату, Найджел чуть не растянулся в присутствии хозяйки, а пока восстанавливал равновесие, моргая от сильного света, в ушах его раздался веселый голос:

— О, все в порядке! В первый раз это случается со всеми. Я постоянно говорю Грэйс, что надо предупреждать людей.

Найджел обменялся рукопожатиями с обладательницей голоса. Миссис Каммисон оказалась цветущим, хорошо сложенным созданием, розовощекой и голубоглазой, словно воплощенная картинка здоровья. Ей можно было дать любой возраст в пределах от двадцати пяти до тридцати пяти лет, и выглядела она как мечта художника викторианской эпохи для воплощения на холсте образа молочницы, не будь на ней шикарного платья и очков в роговой оправе, которые как-то не вязались с этим образом.

Найджел непроизвольно пробормотал:

— Выходит, Джорджия оказалась права.

— Джорджия… права? Это ваша жена, не так ли?

— Да. Но это длинная и дискредитирующая меня история.

— Так поведайте мне. Можете рассказать ее за чаем. Вы же еще не пили чай, верно? Извините, что не смогла встретить вас — Герберту после полудня понадобилась машина.

Найджел ел с аппетитом, как всегда, и миссис Каммисон взирала на него с неприкрытым удовлетворением, словно мать, наблюдающая за сыном, у которого вновь появился интерес к домашней пище. Спустя некоторое время она напомнила:

— Ну а как насчет дискредитирующей истории?

— Видите ли, — начал Найджел, осторожно подбирая слова, — все дело в вашем письме. По нему я… э… представил вас одной, а Джорджия — другой.

— Ваш рассказ не выглядит как длинная история.

— Вполне возможно. Это потому, что я опускаю… э… дискредитирующие детали.

— Могу себе представить…

— Искренне надеюсь, что — нет. Но серьезно, вы не соответствуете вашему письму.

Глаза Софии Каммисон блеснули. В тон ему она ответила:

— А вы не выглядите как знаменитый сыщик-любитель.

— О боже! — в смущении воскликнул Найджел. — Вы знаете об этом?

— Я читаю газеты. В прошлом году в них столько писали о вас в связи с чаткомбским делом. Именно тогда вы и встретили вашу жену, не так ли?

— Да. А как, по-вашему, следует выглядеть сыщику-любителю?

— Я вам скажу, только сначала поведайте, какой вы меня представляли.

— Ну, как говорят, сами напросились, себе на голову, — начал рассказывать Найджел.

Миссис Каммисон, откинув голову назад, от души смеялась во время его повествования. Ни один мужчина не может оставаться полностью равнодушным к женскому смеху, если она смеется над его идеями… даже если эти идеи не слишком серьезные.

Немного задетый, Найджел заявил:

— Зачем же вы тогда написали такое вводящее в заблуждение письмо? По вашей милости из-за него я проиграл целый фунт.

— Ох, да просто я думала, что к писателю надо обращаться именно таким образом. Решила: если он глупец, то это польстит его тщеславию, если нет — прочтет между строк.

— А поскольку я не прочел между строк, то следовательно?..

— О, я не это имела в виду… в самом деле не это! — воскликнула миссис Каммисон, густо покраснев, что придало ей вид глупышки, сбитой с толку.

«Но на самом деле она не глупа», — подумал Найджел. Уверенность этой женщины в себе сделала для нее необязательным учиться всяческим ухищрениям: у нее изощренный интеллект, но в сердце своем она искренна. Сообразительна — письмо тому доказательство — и способна на легкое озорство, подобно обезьянке. Возможно, хороший мим.

— А сейчас ваша очередь объяснить, — напомнил он.

— Ну, как полагаю, мое представление о детективе базируется на Шерлоке Холмсе, отце Брауне и Пуаро.

— Да, весьма сложный собирательный образ. Высокий и маленький, толстый и тощий…

— Не перебивайте! У него пронзительные глаза, которые видят вас насквозь. Он делает зловещие выводы из самых что ни на есть невинных замечаний. И конечно, крайне эксцентричен. Вы эксцентричны?

— Трудный вопрос: некоторые мои друзья считают, что я излишне эксцентричен, другие — что недостаточно.

— Мне вы кажетесь вполне ординарным.

Найджел, обычно гордившийся тем, что выглядит вполне обыденно, сейчас ощутил себя слегка задетым. Странно, но это безыскусное создание ухитрилось зацепить его за живое. Возможно, потому, что все сказанное ею предельно честно и просматривается насквозь. И тогда в порядке самозащиты от ее откровенности он принял игривый тон.

— А как насчет преступлений в здешних краях? Есть ли тут у вас премиленькие убийства, которые я мог бы с блеском раскрыть? Или хотя бы случай шантажа? Был бы премного обязан.

София Каммисон слегка замешкалась, но затем сказала:

— О нет, боюсь, что нет. У нас тут очень законопослушная община. Кстати, после собрания к нам зайдет мистер Баннет и кто-нибудь еще. Ему не терпится встретиться с вами. Надеюсь, вы не возражаете?

На самом деле Найджел возражал, и даже очень. Это одно из тех неудобств, с которыми авторы, однако, вынуждены мириться: после лекции, когда ты уже изнемогаешь от усталости, подходят люди и начинают тебя бомбардировать вопросами, мнениями, спорными идеями. Естественно, Найджел вежливо ответил, что это ему доставит удовольствие. А что еще ответишь?

Часом позже, переодеваясь к обеду, он мысленно вернулся к состоявшемуся разговору. Было в нем что-то такое, что его тревожило. Только что? Миссис Каммисон заявила, что детективы делают зловещие выводы из самых невинных оговорок. Но это верно, как верно и то, что детективу многое может сказать пауза или замешательство при ответе на вопрос. Вот! Наконец-то до него дошло! После его «игривого» вопроса насчет «преступлений в здешних краях» возникла слабая, ничем не оправданная пауза. А когда София ответила: «О нет, боюсь, что нет», ее голос прозвучал уж слишком нормально, так, будто она подражала своему нормальному тону. И тут же резко сменила тему разговора. Конечно, вполне возможно, что это ее естественная манера. Но Найджел свято верил: если кто-то намеренно меняет тему беседы, то зачастую между тем, о чем только что шла речь, и этим новым существует подсознательная связь. Но какую можно увидеть связь между преступлением и теми людьми, которые подойдут после собрания, если, разумеется, не считать криминалом досаждение измученному автору дурацкими вопросами? Один какой-то человек был упомянут по имени. Кто же именно? Ах, мистер Баннет. Возможно, родственник композитора Баннета, автора псалмов, которые так любят распевать хором в деревушках.

Потом случилось так, что имя таинственного мистера Баннета вновь всплыло за обедом, хотя и в контексте, весьма далеком от церковной музыки. Найджел твердо верил в правильность первых впечатлений. Он считал, что узнать о человеке в первые десять минут можно гораздо больше, чем в последующие десять дней, потому что тогда мысль еще не предвзята, а интуиция подобна гладкой восковой пластинке, способной воспроизвести четкий отпечаток. Поэтому, потягивая шерри и болтая о пустяках с миссис Каммисон, он зорко следил за ней и ее мужем. В смуглом, немногословном докторе Каммисоне было трудно узнать сорванца, с которым он учился десять лет назад. Непроницаемое лицо, тихий голос, две вертикальные складки над переносицей, указывающие на тревогу или озабоченность. Во всех движениях вкрадчивость, как у кошки, и нежные, очень чувственные руки — руки хирурга. Казалось, ножом, вилкой и бокалом они орудовали сами по себе и могли бы продолжить эту работу даже в случае сна или смерти их владельца. За время обеда Найджел лишь один раз увидел улыбку Герберта Каммисона — она предназначалась жене, когда в разговоре наступило краткое затишье. В ней сочетались теплота и сочувствие.

Взаимоотношения этих двоих людей, очевидно, были наилучшими. Никаких раздражительных замечаний одного в адрес другого с намеками на собственное превосходство, что так характерно для плохо подобранных семейных пар, когда они оказываются среди посторонних людей. Никакого соперничества в попытках привлечь к себе внимание гостя. Найджел праздно размышлял, чего это ради София Каммисон с ее темными волосами и яркой кожей одета в такие безжизненные пастельные тона, вместо того чтобы носить что-нибудь бросающееся в глаза, когда и всплыло опять имя Баннета. Каммисон спросил, что Найджел предпочитает: виски или пиво. Он выбрал пиво. А пока крутил в пальцах бутылку, увидел на ней этикетку: «Пивоваренный завод Баннета. Майден-Эстбери. Дорсет».

— Это как-то связано с человеком, с которым я встречаюсь вечером? — спросил Найджел и внезапно ощутил за столом какую-то напряженность.

— Да, он владеет местной пивоварней, — настороженно, тщательно подбирая слова, ответила миссис Каммисон, а затем быстро, без запинки продолжила, обращаясь к мужу: — Мистер Баннет пожелал встретиться с мистером Стрэнджвейсом, поэтому я пригласила его и еще несколько человек заглянуть к нам после собрания.

— О, — произнес Герберт Каммисон, — я понимаю.

На первый взгляд этот разговор мог показаться вполне обычным, но Найджел почувствовал в тоне миссис Каммисон как бы указание: «Не выказывай удивления, Герберт. Предоставь мне управиться с этим». А ответ ее мужа прозвучал как неохотное согласие.

— Ну, — провозгласил Каммисон своим обычным мрачным тоном, — за удачу! — Он поднял бокал и погрозил пальцем Найджелу — жест, внезапно перекинувший мостик между Оксфордом и Майден-Эстбери, — и добавил: — Я вот беспокоюсь, не пьем ли мы сейчас беднягу Траффлиса.

— Пьем… Траффлиса? — в изумлении переспросил Найджел.

— Герберт! — возмутилась миссис Каммисон. — Не будь столь вульгарным! В любом случае, то пиво еще не дозрело.

— Я бы не возражал. Это лишь добавило бы крепости.

— Да о чем таком вы толкуете? Какой-то старый дорсетский рецепт пива?

— Не совсем так, — пояснил Каммисон. — Две недели назад в один из чанов упал Траффлис — собака Юстаса Баннета. Счастливое избавление для отвратительной маленькой зверюшки — я бы так назвал это происшествие. Но Баннет делает из этого черт-те что.

— «Счастливое избавление»?

— Да, — отчеканил Каммисон. — Я подозреваю у Юстаса Баннета наличие садистских наклонностей. Среди прочих «достоинств».

— Герберт! — воскликнула жена. Причем в ее восклицании слышалось нечто большее, чем упрек шокированной женщины.

Герберт мрачно отозвался:

— Ну, возможно, «подозреваю» не совсем верное слово. Мы все знаем…

— Вы не возражаете против вопросов в ваш адрес? — поспешно перебила мужа София, обратившись к Найджелу.

Тот поморщился.

— Боюсь, это часть нашей сделки, — ответил Найджел.

После обеда они направились в городской зал — пыльное, старомодное, унылое место, пахнущее лаком и стылым чаем, или, как вообразил Найджел, центр всех наиболее склочных и бестолковых действ Майден-Эстбери, от дешевых распродаж до дознаний. Так сказать, интеллигенция городка там уже собралась. Найджел бы представлен туго затянутой женщине агрессивного вида, которая в своем облачении вполне могла бы олицетворять богиню Общественного Благоденствия («Это мисс Меллорс, наш президент»), после чего последовал у нее в кильватере к помосту.

Богиня Общественного Благоденствия тяжело на него дыхнула, извлекла флакон одеколона, щедро полила себя и пробасила:

— Рада, что вы пришли. Удачного вам начала! Волнуетесь?

— Скорее, парализован, — откликнулся Найджел. — Однако надеюсь обрести в себе силы, после того как нагрузился великолепным пойлом вашего мистера Баннета. Хорошая, бодрящая влага, не так ли?

— В самом деле? «Хорошая» — слово, которое мне не подобает использовать применительно к пиву. Я вице-президент Общества Голубой ленты. Наша цель — запретить все спиртные напитки, наступить, так сказать, ногой на шею алкоголя.

— Ох, — только и нашелся что сказать Найджел, осознавая — все, на что наступит нога мисс Меллорс, имеет весьма малый шанс выжить. Он повозился со своими бумажками и начал рассматривать аудиторию.

Превалирующая часть лиц выглядела так, что Найджел не на шутку забеспокоился: а будет ли удобоварима для них лекция о поэтах послевоенного периода? Хотя теперь уже было поздно что-либо менять. Первый ряд занимали — рассматривая слева направо — две леди с огромными слуховыми трубками, похожими на рога изобилия; мальчишка, сосущий леденец и выглядевший мятежником (а как же иначе, рассудил Найджел, если его сюда насильно затащили?); сельского вида женщина — предположительно его мамаша, которая явно чувствовала бы себя более комфортно, если бы здесь обсуждались цены на крупный рогатый скот, а не трескучие рифмы; старый джентльмен, заранее уже поднесший согнутую ладонь к уху, и две монашки. Далее три стула оставались пустыми, а на последнем восседал, излучая сияние, помощник священника.

— Разве… э… все эти люди — члены литературного общества? — робко спросил он у мисс Меллорс.

— О нет. Мы объявили, что лекция проводится для широкой публики. По окончании всем обещаны кофе и сандвичи.

«Ясно, — подумал Найджел, — вот почему и кворум. Однако она могла бы изложить мне все это в более тактичной манере. „Хлеба и зрелищ“ — как говорили в древнем Риме. Причем я здесь, разумеется, в качестве „зрелища“».

— Конечно, сюда допущены только респектабельные люди, — подсластила пилюлю мисс Меллорс.

— Ну разумеется.

Когда мисс Меллорс встала, чтобы представить его (отнюдь не в нескольких словах и подобранных не совсем удачно), Найджел продолжил изучение аудитории. Его внимание привлек джентльмен в третьем ряду, холодно разглядывающий лектора через стеклышки пенсне. Найджел внезапно ощутил к нему сильную неприязнь: его круглое лицо и маленький недовольный рот удивительно сочетались со скаредностью, аскетизмом и невежественностью, отражающимися в глазах. Не отрывая пристального взгляда от Найджела, этот человек что-то сказал увядшей, жалкой на вид женщине, презрительно скривив при этом рот. Та повернулась к нему и ответила, не поднимая глаз, выражая полную покорность, словно она была его собакой. Позади них, на некотором расстоянии, сидели знакомые люди: как всегда сдержанный, без тени улыбки Герберт и его жена, лукаво улыбающаяся Найджелу. Справа от них устроился молодой человек с бакенбардами в запятнанном твидовом пиджаке и рубашке хаки. Он явно пытался отстраниться от всего происходящего. Презрительная складка его губ Найджелу кого-то смутно напомнила. Но вот кого? Рядом с ним другой молодой человек, по-видимому, уже спал. «Несомненно представитель местной прессы», — решил Найджел.

Мисс Меллорс, погоняя себя в хвост и гриву, добралась до заключительной части речи и заговорила совершенно другим тоном, который, очевидно, приберегала для разглагольствований в особых случаях, дабы продемонстрировать свой интеллект. Найджел предпочел бы ее нормальный, неисковерканный бас.

— …И я уверена, нынешним вечером все мы чувствуем себя привилегированными, удостоившись чести увидеть столь выдающегося автора. Нам хорошо известно и другое поприще мистера Стрэнджвейса. Нет сомнения, что, будучи выдающимся сыщиком, сегодня он даст нам ключ к пониманию современной поэзии, а я знаю, что большинство из нас в этом нуждаются. — («Ха! Ха! Слушайте! Слушайте!» — неожиданно проревел старый джентльмен, с ладонью, поднесенной к уху.) — Ну, вы явились сюда не затем, чтобы любоваться мною, поэтому без лишних слов я хочу попросить мистера Стрэнджвейса прочитать нам его замечательную лекцию. Итак, мистер Стрэнджвейс!

Найджел встал и осчастливил присутствующих своей лекцией…

Когда с этим было покончено и собравшиеся расправились с кофе и сандвичами, мисс Меллорс предложила задавать вопросы.

Какой-то джентльмен с белыми усами внезапно встал и разразился филиппикой против якобы большевистских тенденций молодых поэтов. Свою речь он закончил на вопросительной ноте, умудрившись при этом ни о чем не спросить. Поэтому Найджел счел возможным отделаться таким же ответом — мол, многое из сказанного оратором действительно имеет место.

Затем встала довольно хорошенькая молодая женщина, покраснела и заявила, что, как ей кажется, в современной поэзии нет музыки.

Найджел процитировал несколько пассажей, чтобы доказать обратное.

Другая, менее привлекательная особа, с выступающими вперед зубами и теософистским блеском в глазах, поинтересовалась:

— А как насчет музыки сфер?

В чисто грамматическом смысле это был первый вопрос, но так как Найджел не знал на него ответа, он предпочел отмолчаться. Во время возникшей неприятной паузы его выручил молодой человек в рубашке хаки.

— Каково ваше мнение о сюрреализме? — свирепо спросил он.

Найджел высказал свое мнение о сюрреализме на языке, понятном аудитории, но заслуживающем осуждения с точки зрения цензуры. Молодой человек предпринял попытку вступить с ним в жаркую полемику, но тут же был осажден негодующим взглядом мисс Меллорс и резким подъемом со стула того самого джентльмена, к которому Найджел ощутил антипатию с первого взгляда.

— Мистер Баннет, — представила его мисс Меллорс.

«Так это и есть мистер Баннет, — подумал Найджел. — Я мог бы и догадаться».

Все головы повернулись к местному пивовару, который, приладив на носу пенсне, сухо кашлянул и произнес потрескивающим голосом:

— Не думаю, что с пользой для себя мы должны заниматься разбором сюрреализма. Мы можем и не быть экспертами в вопросах искусства, — его маленький рот скривился в сторону последнего спикера, — но мы в состоянии распознать невменяемость, когда ее видим.

— Верно! Верно! — воскликнул мужчина с белыми усами.

Мистер Баннет снял пенсне и, указав им на Найджела, продолжил:

— Сэр, вы сказали, что современные поэты склонны к отображению правды и исследованию реальности. Боюсь, в силу этого результаты их труда оставляют желать лучшего. У меня иная точка зрения. Можете думать обо мне, как о старом чудаке, но я читаю моего Теннисона, моего Броунинга, моего… э… Шекспира и не хочу реальности в поэзии. Ее вполне достаточно в повседневной жизни. Если я захочу реальности, то загляну в гроссбух мясника.

Мистер Баннет сделал многозначительную паузу. Увядшая женщина, рядом с ним, захихикала, что послужило сигналом для вежливого смеха остальной аудитории.

— Нет, сэр. — Неожиданно голос мистера Баннета стал пронзительным. — Я жду от поэта красоты, я хочу, чтобы он помог мне забыть уродства и мытарства этого мира и увел меня в сказочный сад.

— Я уверен, сэр, — ответил Найджел самым что ни на есть вежливым тоном, явно переигрывая, — ни один современный поэт ни за что не пожелает повести такого, как вы, в райские кущи.

На миг воцарилась тревожная тишина — аудитория пыталась вникнуть в точное значение его слов. Затем молчание стало холодным, как арктическая ночь, нарушаемое единственным звуком, который вполне мог оказаться посапыванием представителя местной прессы.

— Очевидно, то, что я не пожелал подмазаться к мистеру Баннету, пришлось не по вкусу вашим согражданам, — заметил Найджел, возвращаясь вместе с миссис Каммисон к ней домой.

— Это так, — ровно проговорила она, — ведь он здесь высокоуважаемая персона… как они говорят. — Затем внезапно захихикала, погрозила воображаемым пенсне Найджелу и скрипуче, почти в точности подражая одной из интонаций мистера Баннета, произнесла: — «Я прошу поэта повести меня в сказочный сад». — И, помолчав, нормальным голосом добавила: — Сказочный сад, сад, где обитают феи. Возможно, это не так уж и нелепо? Феи ведь злобные сверхъестественные существа, не так ли?

Найджел смешался и, решив не отвечать на вопрос, который ему не понравился, сказал шутливым тоном:

— А вы на диво замечательный мим.

— Да, так мне все говорят. Вам бы следовало глянуть на эту улицу в лунном свете — здесь такие премилые тени. Хотя полная луна уже пошла на убыль.

Что за странную смесь прямоты и таинственности являет собой эта женщина? Ее замечание о луне и тенях напомнило Найджелу одну из мелодий Брамса, и он тихо начал ее напевать.

Он все еще мурлыкал ее, когда они остановились у парадной двери, и София Каммисон, взяв его за руку, попросила:

— Найджел, не гладьте больше мистера Баннета против шерстки, если можете.

На сей раз ее голос прозвучал нейтрально и невыразительно. Да и в самих словах миссис Каммисон, казалось, не было ничего такого, чем можно было бы объяснить легкую дрожь, пробежавшую по спине Найджела. Но у него было такое ощущение, будто сам дух Страха намеренно коснулся его своим леденящим перстом.

Пятью минутами позже удобную, хотя и не прибранную гостиную миссис Каммисон наполнили люди. Мисс Меллорс заняла большую часть дивана. Найджел был представлен Юстасу Баннету, затем патетически выглядевшей женщине — его жене, потом молодому человеку в рубашке хаки, Габриэлю Сорну, и еще нескольким людям, чьи имена он не запомнил.

Герберт Каммисон занялся напитками, наливая их с заметной ловкостью и поднося каждый бокал к свету, словно пробирку.

— Виски, шерри, коктейль или томатный сок? — обратился он с ничего не выражающим лицом к мисс Меллорс.

— О, вы невозможный человек, — шумно засмеялась она. — Все время пытаетесь заставить меня нарушить обет воздержания.

Очевидно, у своих сограждан доктор ходил в фаворитах.

— Миссис Баннет?

Та слегка вздрогнула и, едва дыша, произнесла:

— Ох, вы ко мне? Пожалуйста, немного шерри, — затем извиняюще оглянулась на своего мужа.

— А ты уверена, что не предпочитаешь воды со льдом, Эмили? — отозвался скрипучим голосом Юстас Баннет, позвякивая связкой ключей в кармане.

На мгновение повисла неловкая пауза. Но почти тут же доктор Каммисон заявил непреклонным тоном:

— Здесь нет воды со льдом.

Эмили Баннет, поймав взгляд Найджела, болезненно вспыхнула и сказала:

— Нет, дорогой, я думаю, что мне хочется шерри.

Найджел заметил, как слегка напряглись лицевые мускулы Баннета. Интересно, задумался он, с каких пор миссис Баннет осмеливается перечить мужу? Не было сомнения, что позже она за это заплатит. И вдруг он ощутил, что проникается все большей и большей антипатией к пивовару.

Немного погодя разговор стал общим. Затем Габриэль Сорн подошел к Найджелу и заговорил о сюрреализме. Говорил он убедительно, так что вскоре и другие стали его слушать. Но когда Сорн это обнаружил, его довольно наивный энтузиазм неожиданно иссяк. Скривив рот и с выражением наигранного цинизма Сорн изрек:

— Конечно, преимущество этого метода в том, что сознательно вы не отвечаете за то, что создаете, а следовательно, не открыты для критики.

— А вы сейчас не предаете свои убеждения? — мягко спросил Найджел.

Молодой человек бросил на него испуганный, почти уважительный взгляд, затем сделал изрядный глоток виски — он нагружался им довольно основательно — и воскликнул:

— Да, и уже не в первый раз! Я их всю жизнь предаю. Знаете ли вы, что я пивной бард?

Юстас Баннет снял пенсне и открыл было рот, но Сорн его опередил:

— Вы еще не видели некоторые из моих… случайных виршей, назовем их так. Например, такие:

Тут вмешался Юстас Баннет, произнеся холодно-учтивым голосом:

— Мистер Сорн выполняет для нас некоторую рекламную работу, мистер Стрэнджвейс, среди прочих своих… э… обязанностей.

— Ну, что ж, это определенно привлекает к вам публику, — откликнулся Найджел. — Я за все, что делает поэзию популярной. Дайте обычному человеку привыкнуть к стихам, как таковым, — будь они на рекламных щитах, в фильмах, да где угодно — и это предоставит ему шанс захотеть прочесть более серьезные работы.

— Я не согласен, — возразил Сорн. — Поэзия никогда не сможет стать снова средством общения. Она должна апеллировать к небольшому кругу высокообразованных, чувственных людей. Я…

— Габриэль, — перебил его мистер Баннет, — мы не можем тебе позволить и дальше монополизировать нашего выдающегося гостя. Отойди от него и поговори с миссис Каммисон!

Кулаки Сорна сжались. На мгновение Найджел испугался, что, возможно, последует сцена. Но затем плечи молодого человека поникли, он пнул, как мальчишка, каминную решетку и отошел. Мистер Баннет явно не одобрял попытку своего работника выдвинуться на передний план. Широко расставив короткие ноги перед камином, он сделал странное движение руками, словно разглаживал невидимую промокашку на воображаемом столе, и сообщил:

— У меня есть небольшая проблема для вас, мистер Стрэнджвейс… скорее по детективной части, нежели по литературной.

У Найджела создалось впечатление, что все находящиеся в комнате словно бы застыли, что напомнило ему детскую игру «Замри». Мистер Баннет явно владел аудиторией, когда того хотел.

— Да, — продолжил он. — Я уверен, что это вас заинтересует. Две недели назад… точнее, второго числа сего месяца, мой фокстерьер Траффлис исчез. Позже, когда мои люди чистили давильный чан, его нашли. Плоть, конечно, вся рассосалась, но мы идентифицировали его по металлической табличке на ошейнике. — И Юстас Баннет выразительно помолчал.

— Но а я-то тут с какого боку? — спросил Найджел.

— Как я понимаю, вас интересуют преступления, — совершенно серьезно ответил пивовар, чеканя каждое слово, — а у меня нет ни малейшего сомнения, что собака была убита намеренно.

Чуть было ожившие гости вновь замерли. Найджел заметил, что доктор Каммисон застыл с бутылкой над стаканом.

— Но, — наконец нашелся Найджел, — ведь куда более вероятно, что собака упала в чан случайно, например погнавшись за крысой… — «А эта крыса сидела на чане», — зачем-то подумал он, представив себе эту бредовую картинку.

Мистер Баннет осуждающе простер руку:

— Если позволите, я изложу вам факты. Траффлис сопровождал меня на пивоваренный завод каждое утро. Для него в моем офисе стояла корзинка, и он сидел на цепи, прикрепленной к ножке стула. В то утро я на несколько минут вышел. А когда вернулся, обнаружил, что собака исчезла. Траффлис не выскользнул из ошейника — кто-то отстегнул защелку крепкой стальной цепи.

— Ну даже если это так, надеюсь, вы не подозреваете одного из ваших работников в намеренной краже собаки с тем, чтобы бросить ее в чан? Несомненно, кто-то в шутку спустил его с цепи, а пес, вырвавшись, встретил свою смерть совершенно случайно.

— Края чана, в котором его нашли, мистер Стрэнджвейс, высотой в шесть футов, а Траффлис был уже стар и далеко не резв. — «Не удивительно, — подумал Найджел, — после стольких лет жизни на привязи». — Я опросил всех моих работников, но ни на одного не смог возложить вину. — Голос Юстаса Баннета внезапно стал глохнуть. Его губы едва шевелились, когда он добавил: — Я очень хочу найти того, кто это сделал.

— Вы так любили Траффлиса?

— Он был моей собственностью, мистер Стрэнджвейс.

Собравшиеся молча переваривали услышанное.

— А по мне, уж больно много шума из-за какой-то собаки, — неожиданно произнесла мисс Меллорс. — Почему же вы не обратились в полицию по горячим следам?

— Я обращался, — холодно ответил мистер Баннет. — Они заявили, что не в состоянии предпринять какие-либо действия. Вот почему я и прошу это сделать мистера Стрэнджвейса.

Найджел исподтишка себя ущипнул. Нет, как бы все это ни выглядело невероятным, он не спал.

— Вы хотите, чтобы я произвел дознание? — уточнил он. — Но все в целом является, — он чуть было не сказал: «полнейшим фарсом», однако, вспомнив просьбу Софии больше не задевать мистера Баннета, смягчил концовку фразы: — из ряда вон выходящим.

Мистер Баннет вроде бы улыбнулся, но одними глазами, потому что его рот остался при этом плотно сжатым, как у брюзги.

— Я и представить себе не мог, будто нечто «из ряда вон выходящее», как вы изволили только что выразиться, может оказаться препятствием для того, кто провозглашает себя поклонником современных мэтров поэзии. Я готов предоставить вам все возможности для опроса моего штата работников и полную свободу в проведении осмотра всех помещений. Моя маленькая проблема поможет вам скоротать время, пока не подвернется настоящее дело об убийстве.

Просьба мистера Баннета была настолько необычной, что Найджел испытал сильное искушение согласиться. Но нет, уж слишком ему был неприятен этот высохший, мстительный тип с его маниакальной жаждой тирании.

— Боюсь, сэр, я на самом деле не смогу…

— Бога ради, соглашайтесь! Ни у кого из нас не будет ни минуты покоя, пока вся эта чертовщина не выяснится! — неожиданно перебил его Габриэль Сорн.

Найджел уловил нотки искренней мольбы в его вымученном крике.

— Ну тогда хорошо, — согласился он. — Я возьмусь за это дело. Но уверяю вас, мистер Баннет, я абсолютно убежден, это чистая случайность.

— Буду счастлив, если вам и меня удастся в этом убедить, — ответил пивовар. — А сейчас дайте мне прикинуть. Меня не будет на заводе до завтрашнего утра. Если соблаговолите пожаловать ко времени чая, то я вас встречу и организую, чтобы вам все показали. Не знаю, примете ли вы вознаграждение за такую работу, но полагаю, что нет, хотя…

— Двадцать пять гиней задатка и пять гиней сверх моей обычной минимальной таксы в день.

Мистер Баннет с недоверием уставился на Найджела, однако лицо того было деловым и вполне серьезным.

— Мистер Стрэнджвейс, это малость… Я имею в виду, что подумывал о небольшом гонораре, скажем…

— Я не могу удовольствоваться меньшим, мистер Баннет.

— О… э… ну хорошо.

Найджел впервые увидел во взгляде Юстаса Баннета сожаление и разочарование.