в которой Феликс ван Бролин продолжает путь к дому, а исполняющий обязанности председателя трибунала инквизиции Бертрам Рош пьет бургундское вино.

Кони забеспокоились в темноте, но Феликс успокоил одного из них и отвел в сторону, пока еще стреноженного, чтобы надеть ему на спину потник и седло. Кошачье ночное зрение было ему прекрасным подспорьем в первом опыте конокрадства. Нашептывая ласковые слова, Феликс продел в рот благородного животного удила и застегнул уздечку. Вот-вот уже должен был наступить рассвет, армия-победительница, объявившая бунт против командования, не слишком-то бдительно следила за трофейными лошадьми, которых от разгромленных немецких рейтар осталось несколько сотен.

Содержимое своего мешка Феликс упрятал в седельные сумки, разрезал путы на лошадиных ногах, легко запрыгнул в седло и продел ноги в стремена. Вглядываясь в темнеющие заросли по бокам от поля, где пасся табун, Феликс послал коня медленным шагом в сторону от Моокерхайде. К исходу первого часа езды стало уже достаточно светло, чтобы определиться с направлением — ван Бролин повернул коня на север, уверенный в том, что Маас течет по левую руку от лесной тропы, по которой он двигался. Он пребывал в замечательном настроении, поскольку не мог знать о том, что малые отряды победителей уже со вчерашнего дня рассыпались по окрестностям в поисках наживы, пропитания и женщин. Над испанскими солдатами, примкнувшими к бунту, теперь не было даже командиров, кроме избранных ими самими вожаков.

— Estar! Quien va? Se llama!

Ненавистный язык прозвучал, как выстрел, откуда-то спереди, и Феликс прыгнул с коня в сторону леса. Это вышло у него как-то само собой, инстинктивно, наверное, оттого, что лес воспринимался им как естественная защита с самого момента побега из владений дома де Линь. Но, возможно, это и было наилучшее решение, поскольку на нем не было шпор, чтобы резко ускорить лошадь, а попадать в руки испанцев было последним, чего он хотел после вчерашнего повешения. За Феликсом никто не погнался — испанцы вполне довольствовались лошадью с добром в седельных сумках, и плутать по враждебным лесам непонятно зачем, да еще и без приказа, было для них явным излишеством.

К полудню уставший Феликс оказался перед широким полем, за которым виднелись далекие крепостные стены какого-то города. Идя на запад и рассчитывая вновь оказаться на берегу Мааса, он где-то ошибся в направлении, либо Маас на этом отрезке повернул к западу. Феликс припомнил, что старьевщик-еврей, которого он расспрашивал о дороге, сказал, что земли католиков пойдут на убыль после поворота Мааса к закату. Двойственность собственного положения раздражала Феликса: он был католиком, но католический полководец католической армии послал его на смерть. Как меня встретят кальвинисты, думал Феликс, подходя к городу, кем я покажусь им?

— Эй, добрый человек! — крикнул Феликс какому-то крестьянину, работавшему на поле. — Как называется этот город?

— Ниймеген, господин! — отозвался крестьянин, разглядывая смуглого юношу в добротной одежде. — Да только горожане ворота закрыли. Нынче испанцы в округе зверствуют.

— А ты, стало быть, не боишься испанцев?

— Что они мне сделают? — немолодой крестьянин распрямился и почесал спину. — Вот будь я девкой, тогда иное дело. Гораздо охочи испанцы до наших белокожих девок.

— А меня пустят в Ниймеген? — спросил Феликс. — Я-то родом из Зеландии, по разговору видно, что свой.

— Свой-то свой, — отозвался крестьянин, успевший разглядеть, что разговаривает с ребенком, — да только, по тому, как спрашиваешь, видно, что ты не из наших мест. Мню, не пустят в город чужака, боятся они засланных разных. Вдруг ты, малой, испанцам служишь?

— Я не служу никому, — подернул плечами Феликс, — и в Ниймеген идти даже не собирался, покуда тебя не увидел. Подскажешь, добрый человек, как в сторону Зеландии лучше добираться?

— Это не трудно, — сказал крестьянин, поворачиваясь в закатном направлении, — по левую руку от тебя будет течь Маас, а по правую — Рейн. По рекам ходят баржи, лодки, корабли, — выбирай, на чем в путь отправиться. Маас и Рейн встречаются у Дордрехта, уже в Голландии, лье в тридцати отсюда, а там и до твоей Зеландии рукой подать.

Феликс поблагодарил крестьянина и отправился в указанном направлении, благо, хорошая погода располагала к неспешной прогулке по лугам и полям, в обход настороженного Ниймегена. Далее по течению одной из рек Феликс рассчитывал обнаружить поселение с лодочной пристанью и договориться с хозяином какой-нибудь посудины, как он делал это раньше. Поскольку он уже был знаком с Маасом, теперь Феликса больше привлекал Рейн, который, как он знал, тек из глубины германских земель. Едва Феликс вышел на берег этой широкой и мощной реки, как увидел плотогонов, сплавлявших немецкий лес для голландских верфей. Вполне возможно, подумал Феликс, что при сужении реки, или ее повороте, плоты окажутся так близко к берегу, что я смогу на них перепрыгнуть. Люди, которые занимаются сплавом леса, не откажутся за пару монет взять попутчика до Голландии, тем более что это ничего им не стоит. Решив так, Феликс двинулся берегом реки, стараясь не отстать. Он сосредоточил внимание на реке и лишь в последний момент заметил, что в деревне, находившийся на его пути, что-то не так. Возможно, он даже вошел бы в эту деревню, если бы плотогоны не стали переговариваться друг с другом, глядя на берег и жестикулируя. Посмотрев туда, куда смотрели они, Феликс понял, что мечту дать отдых усталым ногам придется отложить.

Какие-то военные ходили по единственной деревенской улице, протянувшейся вдоль Рейна, периодически заглядывая в дома. Вдалеке виднелись несколько всадников, возможно, это были командиры, а, может быть, весь отряд состоял из кавалеристов, некоторые из которых спешились, чтобы заняться обстоятельным грабежом. Феликс приуныл: ему до чертиков надоели кошки-мышки с армией, которая постоянно отводила ему ненавистную роль мыши. Прокравшись огородами подальше от реки, туда, где начинались поля, Феликс начал обходить деревню, чтобы выйти на берег Рейна ниже по течению. Внезапно его внимание привлек чей-то тоненький плач — возле одного из крайних домов двое солдат насиловали женщину, перегнув ее через колоду, а маленький ребенок в одной рубахе стоял рядом и плакал, глядя на мать. Проклятье, подумал Феликс, проклятье пришло на Нижние Земли. Почему-то он не сомневался, что солдаты испанские, и удивился, когда вышедший из-за дома третий насильник, заговорил с товарищами на немецком языке. Он поменялся местами с тем, кто стоял у головы женщины, держа ее за волосы, а закончивший свое дело солдат завязал тесемки штанов, подхватил на руки ребенка и унес его куда-то в дом. Феликс, затаившись за малиновым кустом, досмотрел до конца эту сцену, дождался, пока солдаты уйдут, а крестьянка, быстро приведя в порядок платье, последует за ними: видимо, она беспокоилась за ребенка намного больше, чем думала о себе. Когда люди скрылись из вида, Феликс продолжал путь, почти сразу же натолкнувшись на троих убитых крестьян и зарубленную собаку. Какое мерзкое дело война, думал Феликс, крадясь околицами, прислушиваясь к визгам, крикам и плачу, временами доносившимся до его ушей. Он увидел, как из одного дома выскочил солдат с мешком в руке, а его с криками преследовала пожилая фламандка. Солдат смеялся и уворачивался от старушки, а потом другой солдат подошел к женщине сзади и рубанул по спине топором. Крестьянка упала, а тот, кто был с мешком, переступил через нее и скрылся в доме.

Неужели эти скоты не имеют матерей, удивлялся Феликс, почему они себя так ведут? Какое счастье, что моя матушка в Антверпене никогда не испытает подобных ужасов!

Наконец, деревенские дома закончились, и Феликс начал отходить к берегу Рейна, скрываясь за пригорками и кустами. Внезапно до него донесся запах человека, и почти сразу же он увидел девчушку, вжавшуюся в кусты, с перепуганным лицом и поцарапанными руками. Ей было от силы пятнадцать, и она могла закричать, глядя на Феликса безумными глазами.

— Не бойся, я такой же фламандец, как ты, — быстро проговорил юноша. — Ты прячешься слишком близко от деревни. Тебя могут найти.

Она все еще смотрела на него, но ничего не говорила. Слава богу, хоть кричать не начала.

— Давай отойдем немного подальше, — предложил Феликс, улыбаясь. — Там нас точно не найдут.

— Слышишь меня? — Это уже начинало его раздражать. — Ты глухая? Кивни, если понимаешь, что я говорю.

Вместо ответа, или, хотя бы, кивка, девчонка вдруг подхватилась и побежала куда-то вбок, Феликс тут же рванул в другую сторону, проклиная дурищу.

— Das Weib! — тут же донеслось из-за спины. — Zu stehen! Das Módel!

Нигде поблизости не было видно спасительного леса, Феликс мчался по берегу реки, со страхом ожидая услышать топот копыт у себя за спиной. От преследования всадников защиты у него не было. Вскоре связка плотов замаячила впереди перед речным поворотом. Феликс подхватил одной рукой полу плаща, другой — болтающиеся на перевязи ножны, и помчался из последних сил еще быстрее. Еще! Сердце выпрыгивало из груди, он вспомнил, как мать некогда предупреждала его о том, что на большие расстояния таким как они бегать не следует. Но разве это расстояние такое уж дальнее? Все ближе, ближе, ноги невыносимо болят…

Плотогоны, широко раскрыв рты, наблюдали, как смуглый юноша невероятным прыжком пронесся над водной рябью и оказался на их связке, перекатился по бревнам, изящно встал, сдернул с головы бархатную шапочку.

— Простите… меня… за вторжение… добрые люди! — с трудом переводя дыхание, сказал Феликс, лег на толстое бревно, оглянулся. Никто за ним, похоже, не гнался. Никому не было до него дела, и это, как нельзя лучше, устраивало молодого ван Бролина. Правда, оставалось еще уладить дело с плотогонами, двое из которых настороженно подбирались к нему, вооруженные баграми. Пока они оказались рядом с ним, Феликс успел отдышаться. На всякий случай, он положил руку на эфес кинжала и откинул плащ, чтобы не вводить в соблазн этих людей своей беззащитностью.

— Вы видели, что творится в деревне? — Феликс обратился к старшему из двоих.

— Как ты прыгнул так далеко? — недоверчиво спросил плотогон, поигрывая своим оружием со стальным крюком на конце.

— Эх, друг мой, — сказал Феликс, небрежно махнув свободной рукой, — человек в мгновение смертельной опасности открывает в себе такие силы, о которых он и помыслить прежде не мог.

— Мы тебя сюда не звали, — сказал второй плотогон. — Убирайся на берег, или плати!

— Это справедливо, — кивнул Феликс, стараясь придать своему голосу интонации Иоханна де Тилли, когда тот распоряжался крестьянскими детьми. — Кто у вас тут старший? Уверен, мы договоримся.

* * *

— Сын мой, лучше тебе будет не запираться во лжи, а чистосердечно признать вину, — говорил Бертрам Рош, ныне замещающий председателя трибунала инквизиции.

— Это навет, святой отец, я ничего ей не сделал! — приходской священник яростно пытался отрицать свои связи с духовными дочерями, понимая, что в монастыре, куда его отправят на покаяние, не то что женщин, но и жизни никакой не будет, а лишь хлеб, вода и молитвы.

— Не заставляй меня переходить к допросу с пристрастием! — давил компаньон, стараясь придать голосу грозные интонации. — В конце концов, ты признаешься во всем, только это будет уже, когда здоровья у тебя останется на пару вздохов.

— Плоть слаба, — с мольбой прошептал арестованный, и нотариус начал скрипеть пером, заполняя протокол допроса. — Я нарушил свой обет перед святой матерью нашей Римской церковью. Могу ли я рассчитывать на снисхождение, отец-инквизитор?

— Господь наш прощал, и заповедал нам быть милосердными, — мягко сказал Бертрам. — Только не утаивай греховных дел, расскажи все подробно.

Женщина, которую похотливый попик склонял к плотскому греху, сидела в кордегардии замка Стэн вместе со стражниками, смущая их своей молодостью и красотой. Бертрам думал привлечь ее для свидетельства обвинения, но, после того, как прелюбодей решил заговорить, нужда в этом отпала. После окончания допроса компаньон попросил нотариуса перечитать показания и, закончив дела, поднялся по ступенькам. Он приказал отпустить женщину, поблагодарил ее и некоторое время глядел ей вслед — уж больно соблазнительно колыхалась юбка на ее широких бедрах. Пожалуй, Кунц Гакке, охочий до женского пола, не расстался бы легко с такой одаренной свидетельницей. Сам Бертрам Рош предпочитал дамскому обществу компанию кувшина или бочонка с вином. Напиваясь, он нередко переходил на латынь и, бывало, общался часами со студентами, учеными мужами и клириками, имевшими склонность к возлияниям в кабаках и трактирах. Живя в Антверпене уже второй год, отец Бертрам ходил в «Говорящего фазана» или «Под Святым Якобом», где, как правило, встречал одних и тех же людей. Но сегодня случай свел его с юным студентом Левенского университета, с которым было занимательно обсудить богословские догмы и поупражнять интеллект схоластическим спором.

Как ни был пьян отец Бертрам, он понял, что собеседник повторяет в разговоре некоторые тезисы виттенбергского ересиарха, и по-дружески предостерег студента от ереси.

— Право же, — не смутился молодой человек, — это имело бы смысл, если бы рядом со мной находился инквизитор. — Он подмигнул компаньону и продолжил: — А в приятельском споре люди частенько не считаются с догмами, поскольку живость человеческой мысли всегда пытается найти выход из рамок, установленных предшественниками.

— А если бы случилось так, что собеседник, в самом деле, посвятил многотрудную жизнь служению Святому Официуму? — с лукавой улыбкой вопросил инквизитор.

— Навряд ли по доброй воле я стал бы разговаривать с таким, — отозвался студент, подливая им обоим в оловянные чаши из кувшина с бургундским. — Ибо всякий в Нижних Землях знает, что инквизиция виновна в преступлениях, отвративших народ от империи Габсбургов.

— Это не так, — мягко сказал Бертрам, — фламандец по языку и крови, император Карл, учредил священные трибуналы в Семнадцати провинциях пятьдесят лет назад. Вдумайся, сын мой — полвека никто слова не молвил против, а лишь в последние восемь лет народ возроптал. Уверяю тебя — это не имеет отношения к инквизиции.

— Я пошутил, святой отец, — рассмеялся студент. — Одно время мне даже хотелось посвятить себя служению на этом достойном поприще. Удержало лишь сомнение в готовности моей следовать целибату. — Он снова подлил из кувшина в чашу отца Бертрама. — Любопытно было бы узнать ваше мнение по поводу причин восстания. Люди склонны обвинять именно инквизицию.

— Возможно, из-за того, что многие несправедливы к ней. А ведь Святой Официум, главою которого были великие мужи Томас де Торквемада и Фернандо Вальдес, архиепископ Севильский, заботился лишь о том, чтобы христианские души спасаемы были от козней лукавого. Человеческая природа такова, что постоянно терзаема соблазнами духа и плоти. Церковь указывает людям прямой мост над бездной, ведущий к спасению, а инквизиция представляет собой лишь перила на этом мосту. Я служу Святому Официуму уже двадцать лет, и нимало не сожалею об этом.

— Перила, — задумчиво повторил студент. — Перила обычно немногословны, и редко слышал я, чтобы они кого-то обвиняли. Не расскажете ли о каких-нибудь громких делах последнего времени, чтобы я мог составить мнение о работе вашего почтенного ведомства.

— Заинтересует вас колдовство? — спросил Бертрам. — Или разоблаченный алхимик, изготовлявший яды?

— Говорят, в этом слывут знатоками итальянцы.

— Слухи, сын мой, всего лишь слухи, — махнул рукой инквизитор. — Что знает большинство простолюдинов? Итальянских Борджа, да французскую королеву родом из Флоренции, Екатерину Медичи, якобы травивших своих родственников и врагов. Если Италия считается родиной фехтовального искусства, означает ли это, что в других странах никто не умеет фехтовать?

— Это означает, что в искусстве изготовления ядов итальянцы первенствуют, — кивнул студент, — но вовсе не говорит о том, что они единственные. Продолжайте, святой отец, это интересно.

— Изобличенный нами алхимик был родом из германских земель, что не мешало ему производить вполне убийственные зелья, — Бертрам разлил остатки вина и, подозвав трактирную служанку, жестом велел ей принести полный кувшин взамен пустого. — К нему обращались по знакомству жены, желающие избавиться от мужей, и мужья, которым надоели жены. Прежде, чем в наш трибунал поступил донос, негодяй успел отправить на тот свет более двадцати ни в чем не повинных людей.

— Не могу сказать, что это было так уж умно с его стороны, — сказал студент. — Понятно ведь было, что рано или поздно кто-нибудь заподозрит отравление, и подозрение упадет на него, связанного с супругами жертв. Сколько хоть он брал за отраву?

— Это зависело от состоятельности заказчика, — ответил инквизитор. — Но мне нравится deductio, с которой вы, юноша, делаете правильные умозаключения. Пожалуй, в вашем лице Святой Официум приобрел бы толкового следователя. Поверьте, такие нам нужны.

— Благодарю, святой отец, — скромно улыбнулся юноша. — А что за громкое дело было недавно связано с именем Амброзии ван Бролин, вдовы, совсем недавно содержавшей кофейню неподалеку отсюда? Помнится, я захаживал в это заведение еще до поступления в университет, движимый любопытством. Напиток был сладкий и горький одновременно, а хозяйка поразила меня необычной красотой. Я никогда не знал имени той женщины, и лишь по случайности услышал его теперь от своего дяди, служителя магистрата.

Бертрам Рош поскучнел и вновь налил себе вина из принесенного служанкой кувшина. Оловянный кубок студента еще не был пуст.

— Не все следствия, которые ведет Святой Официум, заканчиваются триумфальным успехом, — проговорил, наконец, он.

— Означает ли это, что ни в чем не повинный человек умер под пытками в вашем прославленном подвале? — вкрадчиво спросил студент. — Антверпенцы надеялись, что Петер Тительман был исключением, а он, оказывается, правило.

Бертрам Рош подумал, что Кунц никогда не позволил бы говорить с инквизитором в такой вызывающей форме. Он постарался вперить тяжелый взгляд в хмурое лицо студента с высоким лбом, на котором образовались вертикальные складки. Молодой человек, впрочем, не смутился. Видимо, компаньону вновь недостало сурового магнетизма председателя трибунала, пребывавшего нынче в Толедо.

— Госпожу ван Бролин допрашивали с пристрастием, но умерла она не под пытками, — сказал Бертрам Рош. — Она убила фамильяра Святого Официума и лишила сама себя жизни его кинжалом, чтобы уйти от наказания в этом мире. Зато ей не избежать наказания в мире ином.

— Печальная история, — сказал студент. — А как она вообще попала в замок Стэн? По доносу?

— Если вы когда-нибудь станете служить Святому Официуму, сын мой, вам будут доверены тайны следствия, — сказал Бертрам, — но не прежде. Чтобы не касаться запретных тем, давайте-ка, я расскажу вам про двоих некромантов, которые повадились выкапывать мертвецов на кладбище за собором нашей Святой Богоматери.

Когда студент вышел из «Фазана», мальчик с прямыми светло-русыми волосами и веснушками на широком лице дотронулся до его рукава.

— Я был прав? — спросил мальчик.

— Признаться, не думал, что в инквизиции работают столь просвещенные и обаятельные пьяницы, — усмехнулся студент. — Я бы не поверил, если бы он сам не сообщил подробностей, о которых узнать постороннему было бы затруднительно.