в которой Феликс ван Бролин узнает, что случилось с его матерью, а юный Габриэль Симонс приводит в действие подготовленный им план.

Чудесная майская погода встретила Феликса ван Бролина, когда, спустя целый год после отъезда из родного дома, он оказался у переправы через Шельду. Любимое кушанье детства — свежепосоленная селедка с луком — здесь продавалось по медяку за маленькую ржаную коврижку со сливочным маслом, на которую продавцы накладывали мелко нарезанную сельдь вперемешку с луком. Забравшись, наконец, к перевозчику в лодку, Феликс доедал уже четвертую такую ковригу и не отказался бы еще от одной. Вот прошел год, и круг моих следов замкнется у порога, за которым ждет милая матушка, знал Феликс, чувствуя вину за то, что наелся и не испытает долгожданного удовольствия от материнского обеда. Но каждый шаг по камням Антверпена и без того был наслаждением. Улица Мэйр, главная артерия прекрасного города, легла, наконец, перед ним.

Петер Муленс, друг его детства, чей отец был городским стражником, скользнул по нему взглядом за квартал от дома, не узнавая. Феликс остановился и с улыбочкой подождал, пока на лице Петера не возникнет перемена от радостного узнавания. Вместо этого, лицо паренька исказили ужас и скорбь. Сердце метаморфа пропустило удар и забилось сильнее.

— Что случилось, Петер? Я похож на привидение? — был прекрасный яркий день, и, даже, если прежде откуда-то возник слух о смерти Феликса, он должен был тут же развеяться.

— Ты ничего не знаешь? — спросил Петер, превозмогая желание отвернуться и сбежать.

— Что я должен знать? — Феликс ухватил друга за руку и притянул к себе. — Говори!

— Госпожа Амброзия… Твоя матушка…

— Что? Что? Не тяни!

— Она погибла, Феликс, мне так жаль говорить об этом. Зимой она была арестована инквизицией и уже не вышла из замка Стэн.

— Пресвятая дева! — вскричал Феликс, привлекая удивленные взгляды прохожих. — Но за что?

— Инквизиция, возможно, хотела обвинить ее в том, что она ведьма, — Петер затряс головой, — не знаю, Феликс, это же Святой Официум, у него свои тайны, он сам чертова тайна. Кто знает, что у них на уме? Отец думает, что кто-то донес, как это бывает обычно в случаях вмешательства инквизиции.

— Как стало известно, что матери нет в живых? — во рту Феликса не хватало слюны, чтобы произнести эту фразу. Да, тяжелее вопроса он в жизни не задавал.

— Не знаю, кто первый сказал об этом, — ответил Петер Муленс. — Но вдруг слух пополз по городу. Магистрат обратился с запросом в Святой Официум, и те ответили, что госпожа Амброзия покончила с собой и даже забрала на тот свет одного из фамильяров инквизиции. Им никто не поверил — все считали, что твоя мать… прости… твоя мать погибла под пыткой. У замка Стэн собралась толпа горожан, сейчас ведь не те времена, что были, когда председателем трибунала был Тительман, лет пять назад или раньше, люди подняли головы и не боятся так сильно. У дона Луиса де Рекесенса хорошая репутация, он, в отличие от герцога Альбы, милостиво выслушивает всех представителей Нижних Земель, наместник пообещал разобраться в случае с госпожой Амброзией. Мой отец говорит, что дон Луис приказал забрать у трибунала инквизиции их подвалы в замке Стэн. Представляешь, из-за госпожи Амброзии священный трибунал, перед которым все трепетали, убирается из Антверпена!

— Он должен убраться прямиком в ад! — прошипел Феликс. То, что произошло, еще не в полной мере дошло до него. Кое-как расставшись с Петером, он дошел до дома и взялся за дверной молоток, едва не оторвав его.

Тетушка Марта прижала племянника к своей необхватной груди и проплакала, пока колокол собора Антверпенской Богоматери не прозвонил нону. Вернулся со школьных занятий Габри, серьезный, повзрослевший.

— Уже знаешь, — кивнул он, зайдя в комнату Амброзии, где Феликс лежал на материнской постели, обхватив подушку обеими руками. — Прими мои соболезнования, и все такое. Когда надумаешь приступить к действиям, сперва найди меня.

Габри собрался покинуть спальню, как его остановил хриплый голос друга:

— Стой! Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что за последнее время мне удалось собрать сведения, которые многие считают секретными. Сведения о священном трибунале. Я подумал, что ты вернешься и захочешь узнать подробности.

— Ты правильно подумал. Расскажи мне теперь.

— Важно, чтобы ты внимательно меня выслушал, — Габри, кажется, стал еще более надутым и серьезным, если это было вообще возможно.

Его рассказ продолжался до самой темноты. Когда он, наконец, закончился, Феликс едва не сорвался из дома прямо на ночь глядя. Габри еле отговорил его, повторяя, что к таким делам следует готовиться очень тщательно, и сперва следует прикупить множество вещей и даже лошадей, чтобы покинуть Антверпен, когда откроются городские ворота.

— Я уеду из города один, — сказал Феликс. — Я уже привык жить вдалеке от дома. Вернусь во Флиссинген, возможно, Виллем будет там с «Меркурием».

— Виллем отплыл прошлой осенью, — буркнул Габри. — В этот раз к островам пряностей. Не думаю, что он вернется в этом году. А лошадей придется купить для нас обоих. Ты же не хочешь где-нибудь вдалеке прятаться и думать, как из твоего друга тянут жилы на допросах?

— Завтра с утра отведешь меня к ее могиле, — сказал Феликс. — Потом купим лошадей и все остальное. Следующей ночью кое-кто начнет отдавать долги.

* * *

Бертрам Рош неважно чувствовал себя в этот вечер, поэтому выпил совсем немного. Ему довелось целый день провести на вёсельном баркасе, который вез его к месту странной находки вверх по Шельде, а потом возвращаться обратно в Антверпен. Половодье размыло недавние захоронения, которые располагались близко к речному берегу, и по всему выходило, что тело недавно похороненного мясника было наполнено темной кровью, которая, когда труп оказался потревоженным, стала вытекать из носа и рта покойника.

Уже давненько в Европе не было слышно про кровососов, и компаньон трибунала инквизиции решил, устроившись при свете нескольких свечей, перечитать архивные записки о венецианских вампирах. Бертрам был глубоко благодарен давно покойному коллеге, описывавшему упыря с острова Lazzaretto Vecchio, чье дело начиналось с находки венецианского священного трибунала, очень похожей на его сегодняшнюю. Как и венецианцы, Бертрам Рош все сделал правильно: мнимому покойнику забил в рот кирпич, в грудь — кол из лиственного дерева, и попросил Господа даровать Requiem aeternam недостойному существу, при жизни члену гильдии мясников небольшого фламандского городка.

— Святой отец, святой отец! — мальчишка подбежал к инквизитору, когда тот направлялся в «Говорящего фазана». — Мэтр Корнелиус совсем плох! Похоже, он умирает. Меня послали за вами, вы ведь его духовник.

Бертрам Рош видел нотариуса священного трибунала только позавчера, и тот вовсе не выглядел умирающим. Но в 16-ом веке люди переходили от здоровья к небытию чрезвычайно быстро и подчас неожиданно для них самих. В конце концов, мэтр Корнелиус был далеко не молод, и нередко болел. Идя в сторону цитадели, рядом с которой проживал в съемной квартире нотариус, Бертрам думал, что скоро больше не останется людей, которые начинали служить в трибунале под председательством святого отца Гакке. Он сам, палач и нотариус были последними.

Компаньон попытался немного отвлечься от грустных тягостных мыслей, но вспоминал только прогрызенную дыру в саване у вампирского рта — омерзительное зрелище. Предусмотрительный парнишка вытащил из-за пазухи толстую свечу и зажег ее перед подъемом по длинной узкой лестнице. В комнате, занимаемой нотариусом священного трибунала, почему-то было темно. Мальчишка прошел вперед, и в свете его свечи Бертрам вдруг увидел окровавленного Корнелиуса, распростертого на кровати без единого признака жизни.

Инквизитор даже не подумал о себе — он бросился на колени перед ложем, где лежал бедолага Корнелиус, дотронулся до его горла, надеясь прощупать пульс, и рухнул, как подкошенный, когда сзади по затылку его ударило что-то тяжелое.

Бертрам Рош очнулся и закашлялся, когда на его лицо выплеснули какую-то жидкость, судя по запаху, содержимое ночного горшка. Руки ему притянули к туловищу так, что шевелить пальцами еще было можно, однако согнуть в локте или поднять — нельзя. Единственная свеча продолжала гореть в руке мальчишки, заманившего компаньона сюда. Лицо его товарища, старшего и сильного парня, который ударом по затылку оглушил Бертрама, было едва освещено, однако инквизитор понял сразу:

— Ты ее сын. Тебя зовут Феликс ван Бролин.

— Хорошо, что ты не потерял способности соображать, — голос юноши дрожал от волнения, что выдавало его неопытность и незрелость.

— Зачем ты убил Корнелиуса? Он за свою жизнь не обидел и мухи.

— Почему? — молодой ван Бролин будто бы не слышал вопроса, целью которого было отвлечь его, заставить почувствовать вину.

— Он помог многим людям, а ты… А-а-а! — отец Бертрам взвыл, когда кинжал Феликса вонзился ему в предплечье и начал проворачиваться в ране. Свободной рукой ван Бролин схватил компаньона священного трибунала за горло, чтобы придушить крик.

— Почему?

— Слушай, убей меня сразу, это не… А-а! — кинжал продолжал резать по живому, Бертрам не ожидал, что совсем молодой парень сумеет быть настолько хладнокровным и жестоким.

— Вы ее убили сразу? Убили быстро? Я последний раз спрошу, потом вырву тебе глаз, Бертрам из Дижона. Почему?

— Ты знаешь, почему, — прошептал компаньон. — Вы адские создания, оборотни. Таким как вы не место среди людей. Инквизиция обязана защищать человечество от таких тварей.

— Ты действительно веришь в то, что говоришь? Я большей глупости в жизни не слышал. Если бы у вас были какие-то доказательства, вы бы провели публичный процесс, а не оправдывались перед магистратом.

— У нас не было доказательств, и, если бы твоя мать не совершила ужасное преступление, она осталась бы жить, и сейчас уже выздоровела бы!

— Что-то я не пойму тебя, инквизитор, — Феликс вытащил нож из руки компаньона и приблизил его к глазу. — Или мы какие-то дьявольские твари, или все это навет, и маму следовало выпустить.

— Ее подозревали в убийстве двоих испанских солдат во Флиссингене несколько лет назад. Появились доказательства, что это была она, причем в нечеловеческом облике.

— Звучит, как бред безумца, — впервые произнес что-то Габри. — Давай заканчивать с этим.

Феликс видел, что друг его держится из последних сил, все-таки он был почти на три года младше, и не испытал того, что пережил Феликс на поле Моокерхайде.

— Когда вернется председатель трибунала Гакке? — спросил ван Бролин.

— Скоро, мальчик, — упоминание Кунца вроде как добавило сил компаньону. — Его ты не застанешь врасплох, как застал меня. Ты не узнаешь ни дня, ни часа, когда…

Больше Бертрам Рош не сказал ни слова. Когда Феликс потянул кинжал из глазницы, сталь заскрежетала по кости, и Габри заходился в желудочных спазмах. Тело инквизитора содрогнулось в агонии, но тут же расслабилось. Кровь, пульсируя, выходила из раны, стекая в опасной близости от коленей метаморфа. Феликс невозмутимо отодвинулся и вытер кинжал о хабит инквизитора.

— Уходим, — скомандовал он, поджигая простыню и одеяло от свечи.

Габри подчинился старшему и загрохотал по лестнице вслед за бесшумно скользящим Феликсом, которому пришлось пару раз цыкнуть на младшего друга. Они выскочили из дома и подняли головы, чтобы увидеть языки пламени или дым, но за ставнями пока еще не было видно ничего. Подавив любопытство, друзья скрылись в лабиринте узких улочек, отдаляясь от цитадели. Они давно решили выходить из ворот Кипдорп, расположенных в противоположной стороне крепостной стены Антверпена. Оставалось забрать лошадей, которых должен был доставить к ним Петер Муленс, выйдя из Красных ворот и пройдя по периметру снаружи вдоль стены. Сын сержанта городской стражи без вопросов выведет коней из города, а двоих мальчишек, незаметно выскользнувших через другие ворота, никто не свяжет ни с убийством, ни с лошадьми.

План Феликса и Габри пока безупречно работал, однако, оба они думали о другом: сегодня ночью они перешли некую черту, за которой их жизнь уже никогда не станет прежней.